ей его не прерывал. Не опасаешься ли ты, читатель, что здесь повторится сцена, имевшая место в трактире, когда один кричал: "Ты спустишься вниз!", а другой: "Нет!" Отчего бы мне не прожужжать вам уши: "Буду перебивать!.." - "Не будешь перебивать!"? Несомненно, если я немного раззадорю Жака или его Хозяина, то начнется ссора; а если она начнется, то бог весть чем кончится. Правда, однако, заключается в том, что Жак скромно отвечал Хозяину: - Я вас не перебиваю, я только пользуюсь вашим разрешением и беседую с вами. Хозяин. Пусть так; но это еще не все. Жак. Какую же еще непристойность мог я совершить? Хозяин. Ты опережаешь рассказчика и лишаешь его предвкушаемого им удовольствия удивить тебя; ты упорствуешь в своей неуместной прозорливости, угадываешь то, что ему хотелось тебе сказать, и вот - ему остается только умолкнуть, и я умолкаю. Жак. Ах, сударь! Хозяин. Черт бы побрал умных людей! Жак. Согласен; но у вас не хватит жестокости... Хозяин. Признай, по крайней мере, что ты этого заслуживаешь. Жак. Признаю; но после этого вы посмотрите на часы, возьмете понюшку табаку, гнев ваш утихнет, и вы будете продолжать свою историю. Хозяин. Этот чудак делает со мной что хочет... Спустя несколько дней после моей беседы с шевалье он снова явился ко мне; у него был вид триумфатора. "Ну как, приятель? - сказал он. - В другой раз будете верить моим предсказаниям? Я же говорил вам, что сила на вашей стороне; вот вам письмо от крошки; да, письмо, письмо от нее..." Письмо это было очень ласковым: упреки, жалобы и прочее; и вот я снова водворился у них. Ты бросаешь мою книгу, читатель. Что случилось? Ах, кажется, я угадал: тебе хочется заглянуть в письмо? Г-жа Риккобони{489} не преминула бы тебе его показать. А письмо, которое г-жа де Ла Помере продиктовала своим ханжам? Я уверен, что ты жалеешь и о нем. Хотя его было бы труднее составить, чем письмо Агаты, и я не приписываю себе особого таланта, я все же полагаю, что справился бы с ним; однако все это не было бы чем-то новым: с ним случилось бы то же, что с великолепными речами Тита Ливия{489} в его "Истории Рима" и кардинала Бентивольо{489} в его "Фландрских войнах". Их читаешь с удовольствием, но они разрушают иллюзию. Историк, приписывающий своим героям речи, которых они не говорили, способен приписать им поступки, которых они не совершали. Вот почему умоляю тебя обойтись без этих двух писем и продолжить чтение. Хозяин. У меня спросили о причине моего бегства; я сказал первое, что взбрело на ум, и все пошло по-прежнему. Жак. Иначе говоря, вы продолжали тратить деньги, а ваши любовные дела не подвигались ни на шаг. Хозяин. Шевалье расспрашивал о моих успехах и, казалось, терял терпение. Жак. Он, может быть, действительно терял терпение. Хозяин. Почему? Жак. Почему? Потому, что... Хозяин. Договаривай же. Жак. Ни в коем случае; надо предоставить рассказчику... Хозяин. Мои уроки идут тебе на пользу; это меня радует... Однажды шевалье предложил мне совершить с ним прогулку. Мы отправились на день за город. Выехали рано утром. Пообедали в трактире и поужинали там же; вино оказалось превосходным; мы много выпили, беседуя о правительстве, религии и любовных делах. Никогда шевалье не выказывал мне еще такого доверия, такой дружбы; он рассказал все приключения своей жизни с самой невероятной откровенностью, не скрывая от меня ни хорошего, ни плохого. Он упрекал себя только за один поступок из своего прошлого и не надеялся простить себе его до гроба. "Признайтесь в нем своему другу, шевалье: вам станет легче. Ну что? О чем идет речь? Вероятно, какой-нибудь пустяк, который ваша щепетильность преувеличила?" "Нет, нет! - возгласил кавалер, опуская голову на ладони и стыдливо закрывая ими лицо. - Это гнусность, непростительная гнусность. Поверите ли? Я, шевалье де Сент-Уэн, однажды обманул - да, обманул своего друга". "А как это случилось?" "Увы! Мы с ним были приняты в одном доме, - вот как теперь мы с вами. Там была девушка вроде мадемуазель Агаты; он был влюблен в нее, а она - в меня; он разорялся на нее, а я пользовался ее милостями. У меня никогда не хватало смелости признаться в этом, но, если мы с ним встретимся, я открою ему все. Эта ужасная тайна, которую я ношу в своем сердце, давит меня; я должен во что бы то ни стало избавиться от этого бремени". "И отлично сделаете, шевалье". "Вы советуете?" "Безусловно, советую". "А как, вы думаете, мой приятель отнесется к этому сообщению?" "Если он вам друг, если он справедлив, он найдет для вас извинение в своем сердце; он будет тронут вашей прямотой и раскаянием; он бросится вам на шею и поступит так, как я поступил бы на его месте". "Вы полагаете?" "Полагаю". "И вы бы так поступили?" "Без всякого сомнения..." Шевалье тотчас встает, со слезами на глазах подходит ко мне и, раскрыв объятия, говорит: "Друг мой, поцелуйте же меня!" "Как, шевалье! - восклицаю я. - Так это вы? Так это я? Так это мерзавка Агата?" "Да, друг мой. Все же возвращаю вам слово; вы можете поступить со мной, как вам будет угодно. Если вы полагаете, как и я, что сия обида не заслуживает прощения, то не прощайте меня; встаньте, уходите, при встрече бросайте на меня презрительные взгляды и предоставьте мне терзаться и мучиться. Ах, друг мой, если бы вы знали, какую власть приобрела над моим сердцем маленькая негодница! Я родился с честными наклонностями; судите сами, как я страдал из-за недостойной роли, до которой унизился. Сколько раз я отворачивал от нее взгляд, чтобы перевести его на вас, мучась предательством ее и своим! Непонятно, как вы этого никогда не замечали..." Между тем я был неподвижен, как каменный Термин{491}; слов шевалье я почти не слыхал. "Ах, презренный! - воскликнул я. - Как, шевалье! Вы! Вы! Мой друг!" "Да, я был им и продолжаю быть, так как располагаю секретом не столько своим, сколько ее, который может высвободить вас из пут этой твари. Меня приводит в отчаяние, что вы ничего от нее не добились в возмещение за все свои благодеяния". (Тут Жак принялся хохотать и свистеть.) Да это же комедия Коле{491} "Истина в вине"... - Читатель, ты не знаешь, что говоришь, ты стараешься разыграть умника, а на самом деле ты - глупец. Это вовсе не истина в вине, а как раз наоборот: это ложь в вине. Я сказал вам грубость; очень сожалею и прошу прощения. Хозяин. Гнев мой постепенно остыл. Я обнял шевалье; он снова сел на стул, облокотился о стол и прижал к глазам сжатые кулаки, не осмеливаясь взглянуть на меня. Жак. Он был так огорчен! А вы оказались настолько добры, что бросились его утешать? (И Жак снова свистнул.) Хозяин. Я счел наиболее уместным превратить все это в шутку. При каждом веселом замечании смущенный шевалье повторял: "Нет на свете другого такого человека, как вы; вы единственный в своем роде, я вас не стою. Не думаю, чтобы у меня хватило великодушия и силы простить такую обиду, а вы шутите; это беспримерно. Друг мой, как мне загладить свою вину?.. О нет, это загладить нельзя! Никогда, никогда не забуду я своего поступка и вашего великодушия; эти две черты глубоко запечатлены вот здесь. Одну я буду вспоминать, чтобы презирать себя, другую - чтобы вами восхищаться и усиливать свою привязанность к вам". "Что вы, что вы, шевалье! Вы преувеличиваете и свой поступок и мой. Выпьем за ваше здоровье... Ну так за мое, шевалье, если вы не хотите, чтобы за ваше". Шевалье мало-помалу набрался смелости. Он рассказал мне все подробности своего вероломства, осыпая себя самыми жестокими эпитетами, и разнес на все корки и дочь, и мать, и отца, и теток, и всю семью, которую изобразил в виде сборища каналий, не достойных меня, но вполне достойных его; это его собственные слова. Жак. И вот почему я никогда не советую женщинам иметь дело с людьми, которые пьют. Я не меньше презираю вашего шевалье за нескромность в любви, чем за вероломство в дружбе. Черт побери! Он мог поступить как порядочный человек и предупредить вас... Но нет, сударь, я настаиваю на своем: это мазурик, прожженный мазурик. Не знаю, чем все это кончится; боюсь, что он снова обманывает нас, разоблачая свой обман. Вырвитесь, вырвитесь как можно скорее сами из этого трактира и избавьтесь от общества этого человека. Тут Жак схватился за кубышку, забыв, что там не было ни отвара, ни вина. Хозяин расхохотался. Жак кашлял с добрую четверть часа. Хозяин вынул часы и табакерку и продолжал свою историю, которую я прерву, если позволите, хотя бы только для того, чтоб побесить Жака, доказав ему, что он ошибся и что свыше вовсе не предначертано, чтоб его всегда прерывали, а Хозяина никогда. Хозяин (к шевалье): "После всех ваших рассказов я надеюсь, что вы перестанете с ними встречаться". "Встречаться с ними!.. Конечно; но как досадно уйти, не отомстив! Они предавали, обманывали, осмеивали, обирали порядочного человека; они злоупотребили страстью и слабостью другого порядочного человека (ибо я все же осмеливаюсь считать себя таковым) и впутали его в целый ряд мерзостей; они чуть было не подстрекнули двух друзей к взаимной ненависти и кровопролитию, ибо признайтесь, дорогой мой, что, обнаружив мои недостойные происки, вы, как человек храбрый, быть может, могли бы испытать желание мести..." "Нет, дело не дошло бы до того. Да и почему бы? Из-за чего? Из-за оплошности, от которой никто не в силах уберечься? Разве она мне жена? Да и то... Разве она мне дочь? Нет, это просто шлюха; и вы думаете, что из-за какой-то шлюхи... Оставим это, друг мой, и выпьем. Агата молодая, резвая, беленькая, пышная, пухленькая. У нее крепкое тело, не правда ли? У нее очень нежная кожа. Насладиться ими - блаженство, и вы были, наверно, достаточно счастливы в ее объятиях, чтобы еще думать о своих друзьях". "Если чары какой-нибудь особы и наслаждения могут уменьшить вину, то нет под небесами менее преступного человека, чем я". "Ах, шевалье, я беру назад свое слово, отказываюсь от снисходительности и хочу поставить одно условие, при котором согласен забыть ваше предательство". "Говорите, друг мой, приказывайте, не скрывайте; должен ли я броситься из окна, повеситься, утопиться, пронзить грудь ножом..." И шевалье тут же хватает лежавший на столе нож, расстегивает воротник, распахивает сорочку и с блуждающим взором приставляет правой рукой острие ножа к впадине левой ключицы, словно приготовившись по первому моему приказанию покончить с собой по обычаю древних. "Дело идет не об этом, шевалье; бросьте ваш дрянной нож". "Я его не брошу, я этого заслуживаю; подайте только знак". "Бросьте ваш дрянной нож, говорю я вам; я вовсе не требую такой высокой платы за ваш проступок". Между тем он все еще держал острие ножа у ключицы; я схватил его за руку, вырвал нож, отбросил его подальше и, поднеся бутылку к его стакану, наполнил его до краев и сказал: "Сперва выпьем, а затем вы узнаете страшное условие, при котором я согласен вас простить. Итак, Агата - очень сочная, очень страстная особа?" "Ах, друг мой, как жаль, что вам тоже не удалось это изведать!" "Постой; пусть нам принесут бутылку шампанского, а затем ты опишешь мне одну из ваших ночей... Любезный предатель, твое прощение последует за окончанием этого рассказа. Итак, начинай. Разве ты меня не слышишь?" "Слышу". "Мое решение кажется тебе слишком жестоким?" "Нет". "Ты замечтался? Что я от тебя потребовал?" "Рассказа об одной из моих ночей с Агатой". "Именно так". Тем временем шевалье мерил меня взглядом с головы до пят и говорил сам себе: "Такая же фигура; почти тот же возраст; а если б и была какая-нибудь разница, то отсутствие света, воображение, рисующее ей меня, рассеют ее подозрения..." "О чем ты думаешь, шевалье? Твой стакан полон, и ты не приступаешь к рассказу". "Я думал, друг мой; я уже обдумал, этим все сказано. Обними меня, мы будем отомщены, - да, будем. Это подлость с моей стороны; она не достойна меня, но она достойна маленькой мерзавки. Ты требовал от меня рассказа об одной из моих ночей?" "Да; разве это чрезмерное требование?" "Нет; но если я вместо рассказа предоставлю тебе такую же ночь?" "Это, пожалуй, будет еще лучше". (Жак засвистал.) Тотчас же шевалье вынимает из кармана два ключа: один маленький, другой большой. "Маленький - от наружной двери, - говорит он, - большой - от прихожей Агаты; оба они к твоим услугам. Вот путь, который я ежедневно проделываю уже около шести месяцев; ты пойдешь по моим стопам. Ее окна, как тебе известно, расположены по фасаду. Я прогуливаюсь вдоль улицы, пока они освещены. Условный сигнал - горшок с васильками, стоящий на окне; если я его вижу, я подкрадываюсь к входной двери, отпираю, вхожу, запираю, поднимаюсь наверх возможно бесшумнее, сворачиваю в маленький коридор, что направо; первая дверь налево по этому коридору ведет, как вы знаете, к ней. Отпираю дверь вот этим большим ключом, прохожу в ее гардеробную, находящуюся направо; там стоит маленький ночник, при свете которого раздеваюсь со всеми удобствами. Дверь комнаты Агаты отворена; вхожу и ложусь рядом с ней на постель. Поняли?" "Отлично понял". "Так как поблизости есть люди, то мы молчим". "А кроме того, полагаю, у вас найдется дело получше, чем болтать". "В случае тревоги я могу соскочить с постели и запереться в гардеробной; но этого еще ни разу не было. Обычно мы расстаемся около четырех часов утра. Если удовольствия или сон заставят нас задержаться, то мы встаем вместе; она сходит вниз, а я остаюсь в гардеробной, одеваюсь, читаю, отдыхаю, дожидаюсь часа, чтобы можно было явиться. Затем тоже спускаюсь, здороваюсь, обнимаю всех, как будто я только что пришел". "Тебя ждут этой ночью?" "Меня ждут каждую ночь". "И ты готов уступить мне свое место?" "От всего сердца. Я нисколько не досадую на то, что ты предпочел ночь рассказу о ней; но я хотел бы..." "Договаривай; чтобы тебе услужить, я готов почти на все". "Я хотел бы, чтобы ты остался в ее объятиях до утра; я явлюсь, застану вас вместе..." "Ах нет, шевалье, ты слишком зол!" "Слишком зол? Не в такой мере, как ты думаешь. Сперва я разденусь в гардеробной". "Ты чертовски изобретателен, шевалье. Но это неосуществимо: если ты отдашь мне ключи, то их у тебя не будет". "Ах, друг мой, как ты глуп!" "Не слишком, как мне кажется". "А почему бы нам не войти обоим вместе? Ты отправишься к Агате, а я останусь в гардеробной, пока ты не дашь мне знак, о котором мы условимся". "Честное слово, это так забавно, так сумасбродно, что меня подмывает согласиться. Но, рассуждая здраво, я предпочитаю отложить этот фарс до какой-нибудь из следующих ночей". "Ага, понимаю: твое намерение - отомстить за нас несколько раз". "Если ты согласен?" "Вполне". Жак. Ваш шевалье совершенно сбил меня с толку. Я предполагал... Хозяин. Ты предполагал... Жак. Нет, сударь, можете продолжать. Хозяин. Мы пили за предстоящую ночь, за последующие, за ту, когда Агата очутится между мной и шевалье, и наговорили по этому поводу тысячу абсурдов. К шевалье вернулась приятная веселость, и тема нашей беседы была не из грустных. Он снабдил меня предписаниями относительно ночного поведения, из которых далеко не все были одинаково исполнимы; но после длинного ряда благоразумно проведенных ночей я, пожалуй, мог поддержать честь шевалье в первую из них, какие бы чудеса он про себя ни рассказывал; и тут посыпались нескончаемые подробности об умелости, сговорчивости, совершенствах Агаты. К опьянению вином шевалье с бесподобным искусством прибавлял опьянение страстью. Время до любовного свидания или до мести тянулось для нас долго; наконец мы встали из-за стола. Шевалье заплатил; это случилось с ним впервые. Мы уселись в наш экипаж; мы были пьяны, а наш кучер и лакеи - еще больше нас. Читатель, кто может помешать мне скинуть здесь в овраг кучера, лошадей, господ и слуг? Если овраг тебя пугает, то кто помешает мне доставить их здравыми и невредимыми в город, где их экипаж зацепится за другой, в котором я помещу каких-нибудь молодых пьяниц? Произойдет перебранка, ссора, засверкают шпаги, начнется побоище по всем правилам. Что мешает мне, если вы не любите побоищ, заменить молодых людей мадемуазель Агатой и какой-нибудь из ее теток? Но ничего подобного не случилось. Шевалье и Хозяин Жака прибыли в Париж. Последний надел платье шевалье. Полночь; они под окнами Агаты; свет гаснет, горшок с васильками - на условленном месте. Они еще раз проходят от одного конца улицы до другого; шевалье напоминает приятелю свои наставления. Они подходят к дверям; шевалье отпирает, впускает приятеля, оставляет себе ключ от входной двери, передает ему коридорный ключ, запирает за ним, удаляется... И после лаконичного описания этих подробностей Хозяин Жака продолжал свое повествование: - Помещение было мне знакомо. Поднимаюсь по лестнице на цыпочках, отпираю коридорную дверь, закрываю ее, вхожу в гардеробную, освещенную ночником; раздеваюсь; дверь в спальню открыта, вхожу и направляюсь к алькову, где бодрствует Агата. Откидываю полог, и в то же мгновение две обнаженные руки обхватывают меня и влекут к себе; я не сопротивляюсь, ложусь, меня осыпают ласками, я отвечаю тем же. И вот я счастливейший из смертных, и это длится до тех пор, пока... Пока Хозяин Жака не заметил, что его слуга спит или притворяется спящим. - Ты заснул! - воскликнул он. - Ты заснул, шельма, в самый интересный момент моей истории!.. Жак только и подкарауливал этот момент. - Проснешься ли ты? - Не думаю. - Почему? - Если я проснусь, то может проснуться и боль в горле; и мне кажется, что лучше нам обоим отдохнуть... И голова Жака падает на грудь. - Ты свернешь себе шею. - Безусловно, если так предначертано свыше. Разве вы не в объятиях мадемуазель Агаты? - Да. - Не чувствуете ли вы себя там хорошо? - Очень хорошо. - Ну и оставайтесь! - Чтоб я остался! Легко сказать! - По крайней мере, пока я не узнаю историю с пластырем Деглана. Хозяин. Ты мстишь мне, злодей. Жак. Хоть бы и так, сударь. После того как вы прерывали историю моих любовных похождений тысячами вопросов, столькими же причудами без малейшего протеста с моей стороны, разве я не вправе просить вас, чтобы вы оборвали свою и сообщили мне историю с пластырем добряка Деглана, которому я столь многим обязан, который увез меня от лекаря в тот момент, когда я, без гроша в кармане, не знал, куда деваться, и у которого я познакомился с Денизой. А не будь Денизы, я бы не сказал вам ни слова обо всем этом путешествии. Хозяин, дорогой Хозяин, расскажите историю с пластырем Деглана; вы можете сокращать ее как хотите, но дремота, которая меня охватила и с которой я не в силах совладать, безусловно, пройдет, и вы сможете рассчитывать на все мое внимание. Хозяин (пожав плечами). По соседству с Дегланом жила прелестная вдова, которая обладала некоторыми свойствами, общими с одной куртизанкой прошлого века. Добродетельная по рассудительности, развратная по темпераменту, жалеющая на другой день о глупости, совершенной накануне, она провела жизнь, переходя от наслаждения к раскаянию и от раскаяния к наслаждению, причем ни привычка к наслаждению не убила в ней раскаяния, ни привычка к раскаянию не убила охоты к наслаждению. Я видел ее в последние минуты; она говорила, что наконец избавляется от двух злейших врагов. Муж, снисходительно относившийся к единственному недостатку, в котором мог ее упрекнуть, жалел ее, пока она жила, и долго оплакивал после смерти. По его мнению, было бы столь же неестественно запретить его жене любить, как запретить ей утолять жажду. Он прощал ее многочисленные победы ради щепетильной разборчивости, с которой она к ним относилась. Никогда не принимала она ухаживаний дурака или каверзника; свои милости она дарила только в награду за талант или честность. Сказать про человека, что он был ее любовником, - значило признать его достойной личностью. Зная свое легкомыслие, она никому не обещала верности. "Я дала в жизни, - говорила она, - только одну ложную клятву, и это - моя брачная клятва". Испарялось ли чувство, которое к ней питали, улетучивалось ли чувство, которое питала она, - все оставались ее друзьями. Не было на свете более разительного примера расхождения между порядочностью и добрыми нравами. Нельзя было никак сказать, что она отличается добрыми нравами; но все признавали, что трудно найти более честное создание. Ее духовник редко видел ее у подножия алтаря, но во всякое время он мог располагать ее кошельком для бедных. Она в шутку говорила, что религия и законы - два костыля, которые не следует отнимать у тех, у кого слабые ноги. Женщины опасались ее общества для своих мужей, но мечтали о нем для своих детей. Жак, процедив сквозь зубы: "Погоди, я отплачу тебе за этот скучнейший портрет", - добавил: - Вы, по-видимому, влюбились в эту женщину до безумия? Хозяин. Это непременно бы случилось, если бы Деглан не опередил меня. Деглан влюбился в нее... Жак. Сударь, разве история с пластырем Деглана и история с его любовью так тесно связаны между собой, что их нельзя разделить? Хозяин. Можно; пластырь - просто случай, а остальное - рассказ о том, что произошло, пока они любили друг друга. Жак. А произошло много событий? Хозяин. Много. Жак. В таком случае, если вы будете растягивать их так же, как словесный портрет, то мы не вылезем из них до самой троицы, и тогда - прощай и ваши и мои любовные похождения. Хозяин. А зачем же ты меня сбивал?.. Видел ли ты у Деглана ребенка? Жак. Злого, упрямого, дерзкого и хилого? Видел. Хозяин. Это незаконный сын Деглана и прекрасной вдовы. Жак. Много горя принесет ему этот ребенок! Он - единственный сын: это первое основание, чтобы стать негодяем; он знает, что будет богат: это второе основание, чтобы стать негодяем. Хозяин. А так как он хил, его ничему не учат; его не стесняют, ни в чем ему не препятствуют: третье основание, чтобы стать негодяем. Жак. Однажды ночью этот маленький сумасброд принялся испускать нечеловеческие крики. И вот весь дом перепуган; прибегают к нему. Он хочет, чтобы к нему пришел отец. "Твой отец спит". "Все равно я хочу, чтоб он встал; хочу, хочу, хочу..." "Он нездоров". "Все равно пусть встанет; хочу, хочу..." Будят Деглана; он накидывает халат на плечи, идет. "Вот и я, милый; что тебе"? "Я хочу, чтоб они все пришли". "Кто?" "Все, кто в замке". Их приводят - господ, слуг, приезжих, сотрапезников, Жанну, Денизу, меня с моим больным коленом - словом, всех, кроме одной расслабленной привратницы, которой дали убежище в хибарке, отстоявшей на четверть мили от замка. Он требовал, чтобы сходили за ней. "Да ведь теперь полночь, дитя мое". "Я хочу, я хочу". "Ты знаешь, что она живет очень далеко". "Хочу, хочу". "Она стара и не может ходить". "Хочу, хочу". Пришлось послать за несчастной привратницей; ее приносят, так как прийти ей было бы не легче, чем прибежать вприпрыжку. Когда все собрались, он хочет, чтоб его подняли с кровати и одели. Его поднимают и одевают. Он хочет, чтобы мы перешли в парадный салон и чтобы его посадили посредине зала в большое отцовское кресло. Это исполняют. Он хочет, чтобы мы взялись за руки. Он хочет, чтобы мы танцевали вокруг него, и мы принимаемся танцевать вокруг него. Но самое лучшее - это конец... Хозяин. Я надеюсь, что ты избавишь меня от конца. Жак. Нет, нет, сударь, вы дослушаете до конца... Он думал, что может безнаказанно рисовать портрет матери размерами в добрые четыре локтя... Хозяин. Жак, я тебя избаловал. Жак. Тем хуже для вас. Хозяин. Ты не можешь простить мне длинного и скучного портрета вдовы; но, кажется, ты мне с избытком отплатил за эту неприятность своей длинной и скучной историей о капризах ребенка. Жак. Если вы так думаете, то возвращайтесь к истории отца; но довольно портретов, сударь; я смертельно ненавижу портреты. Хозяин. А почему ты ненавидишь портреты? Жак. Они всегда так непохожи, что если случайно встретишь оригинал, его никак не узнаешь. Расскажите мне факты, передайте дословно речи, и я сразу увижу, с каким человеком имею дело. Одно слово, один жест иной раз сообщали мне больше, чем болтовня целого города. Хозяин. Однажды Деглан... Жак. Когда вы не бываете дома, я иногда захожу в вашу библиотеку, беру книгу, и обычно это - историческое сочинение. Хозяин. Однажды Деглан... Жак. Проглядываю описание портретов. Хозяин. Однажды Деглан... Жак. Простите, сударь, машина была заведена и должна была довертеться до конца. Хозяин. Довертелась? Жак. Довертелась. Хозяин. Однажды Деглан пригласил к обеду прекрасную вдову и нескольких соседей-дворян. Царство Деглана приходило к концу, а среди приглашенных был человек, к которому уже влекло эту непостоянную особу. Сели за стол; Деглан и его соперник разместились рядом с прекрасной вдовой. Деглан изощрял свой ум, чтобы оживить разговор; он обращался к вдове с галантнейшими речами; но она была рассеянна, вовсе его не слушала и не отрывала глаз от соперника. Деглан держал в руках сырое яйцо; конвульсивно, в порыве ревности, он сжал кулак, и яйцо, выдавленное из скорлупы, растеклось по лицу соседа. Тот взмахнул рукой. Деглан схватил его за руку и шепнул на ухо: "Будем считать, сударь, что я получил ее..." Воцарилось глубокое молчание; прекрасной вдове сделалось дурно. Обед был невеселый и быстро окончился. Выходя из-за стола, вдова попросила Деглана и его соперника зайти к ней; все, что женщина, соблюдая скромность, могла сделать, чтобы их помирить, она сделала; она молила, плакала, падала в обморок, сжимала руки Деглану, обращала взоры, увлажненные слезами, на его соперника. Одному она говорила: "И вы говорите, что любите меня...", другому: "И вы уверяете, что меня любили...", а обоим: "Но вы хотите меня погубить, хотите сделать меня притчей во языцех, предметом ненависти и презрения всей округи. Кто бы из вас двоих ни отнял жизнь у другого, я отказываюсь впредь встречаться с ним; он не может быть ни моим другом, ни любовником; я проникнусь к нему ненавистью, которая прекратится только с моею жизнью..." Затем, теряя силы, она сказала: "Бессердечные люди, обнажите шпаги и проткните мне грудь; если, умирая, я увижу вас обнимающимися, я умру без сожаления!.." Деглан и его соперник стояли неподвижно или пытались оказать ей помощь; иногда глаза их наполнялись слезами. Наконец пришло время расставаться. Прекрасную вдову доставили домой ни живой ни мертвой. Жак. Ну и что же? К чему было рисовать портрет этой женщины? Разве я теперь не знал бы всего того, что вы о ней сказали? Хозяин. На другой день Деглан навестил свою очаровательную изменницу; он застал у нее своего соперника. Но каково было удивление его соперника и красавицы, когда они заметили на правой щеке Деглана черный пластырь. "Что это такое?" - спросила вдова. Деглан: "Ничего". Соперник: "Небольшой флюс?" Деглан: "Это пройдет". Побеседовав несколько минут, Деглан ушел и, выходя, сделал сопернику знак, который был отлично им понят. Соперник спустился следом за ним вниз; они пошли по разным сторонам улицы, встретились за садом прекрасной вдовы, скрестили шпаги, и соперник Деглана упал на землю, раненный хоть и тяжело, но не смертельно. Пока его уносили домой, Деглан возвратился к вдове, сел возле нее, и они беседовали еще некоторое время о случившемся накануне. Вдова спросила, что означает эта огромная нелепая мушка на его щеке. Он встал и взглянул на себя в зеркало. "Действительно, - сказал он, - она слишком велика..." Он взял у вдовы ножницы, снял пластырь, урезал его на самую малость, затем приклеил к прежнему месту и спросил: "Как вы теперь меня находите?" "Чуточку менее смешным, чем раньше". "Это уже кое-что значит". Соперник Деглана выздоровел. Новая дуэль, в которой победа осталась за Дегланом; и так пять или шесть раз подряд: и после каждого поединка Деглан уменьшал свой пластырь на полоску и снова приклеивал его к щеке. Жак. Чем же кончилась эта история? Мне кажется, что, когда меня принесли в замок, он не носил своего черного кружка. Хозяин. Нет, не носил. Все закончилось с жизнью прекрасной вдовы. Глубокое огорчение, которое она испытала, окончательно расстроило ее и без того слабое здоровье. Жак. А Деглан? Хозяин. Однажды, когда мы прогуливались вместе, ему подали записку; он прочел ее и сказал: "Да, это был славный человек, но смерть его меня не печалит..." Тотчас же он сорвал со щеки остаток своего черного кружка, превратившегося благодаря частому подрезыванию в обыкновенную мушку. Вот история Деглана. Ну как? Жак удовлетворен, и я могу рассчитывать на то, что он выслушает историю моих любовных похождений или вернется к своей? Жак. Ни на то, ни на другое. Хозяин. Почему? Жак. Потому что жарко, потому что я устал, потому что это - очаровательное место, потому что нам будет приятно под тенью деревьев и потому что, наслаждаясь прохладой на берегу ручья, мы сможем отдохнуть. Хозяин. Согласен; но твоя простуда? Жак. Она произошла от жары, а врачи говорят, что против всякого яда есть противоядие. Хозяин. Это верно как в моральном смысле, так и в физическом. Я заметил одно странное явление: нет такого правила морали, из которого не сделали бы медицинского афоризма, и наоборот: редко попадается такой медицинский афоризм, из которого не сделали бы правила морали. Жак. Так и должно быть. Они спешились и растянулись на траве. Жак спросил своего Хозяина: - Вы спите или бодрствуете? Если бодрствуете, я сплю; если спите, я бодрствую. Хозяин ответил: - Спи, спи! - Значит, я могу рассчитывать на то, что вы бодрствуете? Ибо на сей раз мы рискуем лишиться обеих лошадей. Хозяин вынул часы и табакерку; Жак задремал, но поминутно вскакивал и спросонья размахивал руками. Хозяин спросил: - Какой дьявол вселился в тебя? Жак. Меня донимают мухи и комары. Хотел бы я узнать от кого-нибудь, на что нужны эти бесполезные твари? Хозяин. А если ты этого не знаешь, то неужели они ни на что уж не нужны? Природа не создает ничего бесполезного и лишнего. Жак. Конечно; раз какой-нибудь предмет существует, то он должен существовать. Хозяин. Когда у тебя избыток крови, особенно дурной крови, как ты поступаешь? Зовешь лекаря, и он выпускает тебе два-три тазика. Так вот комары, на которых ты жалуешься, - это туча маленьких крылатых лекарей, прилетающих, чтоб колоть тебя своими маленькими ланцетами и вытягивать кровь каплю за каплей. Жак. Да, но без разбора, не справляясь с тем, слишком ли много ее у меня или слишком мало. Приведите сюда чахоточного и увидите, что ваши маленькие крылатые лекари будут жалить и его. Они думают о себе, и все живое думает о себе, и только о себе. Если это вредит другому - наплевать, лишь бы себе не в обиду... Затем он похлопал руками в воздухе, приговаривая: - К черту маленьких крылатых лекарей! Хозяин. Жак, знаешь ли ты басню о Гаро{504}? Жак. Знаю. Хозяин. Что ты о ней думаешь? Жак. Дрянная басня. Хозяин. Легко сказать! Жак. И доказать нетрудно. Если бы вместо желудей на дубе росли тыквы, разве этот дурак Гаро заснул бы под дубом? А если б он не заснул под дубом, то не все ли равно было бы его носу, падают ли оттуда тыквы или желуди? Читайте эту басню своим детям. Хозяин. Один философ, твой тезка{504}, запрещает читать ее. Жак. У всякого свои взгляды, и Жан-Жак не Жак. Хозяин. Тем хуже для Жака. Жак. Кто может быть в этом уверен, пока мы еще не дошли до последнего слова последней строки той страницы, которую мы заполняем в великом свитке! Хозяин. О чем ты думаешь? Жак. Я думаю о том, что, пока вы говорили, а я отвечал, вы говорили независимо от своей воли, а я отвечал независимо от своей. Хозяин. А еще о чем? Жак. Еще? Что мы с вами две живые и мыслящие машины. Хозяин. А на что же теперь направлена твоя воля? Жак. Да все осталось по-прежнему. Только в обеих машинах действует еще одна пружина. Хозяин. И эта пружина... Жак. Черт меня побери, если я думаю, что она может действовать без причины. Мой капитан говорил: "Дайте причину, и от нее произойдет действие: от слабой причины - слабое действие; от мгновенной причины - мгновенное действие; от перемежающейся причины - перемежающееся действие; от временной причины - временное действие; от прекращенной причины - никакого действия". Хозяин. Но я чувствую, - по крайней мере мне так кажется, - будто внутри себя я свободен, точно так же, как я чувствую, что думаю. Жак. Мой капитан говорил: "Да, вы чувствуете это теперь, когда ничего не хотите; но захотите ли вы свалиться с лошади?" Хозяин. Так что же, и свалюсь! Жак. Радостно, без отвращения, без усилия, как тогда, когда вам заблагорассудится слезть у ворот постоялого двора? Хозяин. Не совсем; но не все ли мне равно, лишь бы я свалился и доказал себе, что я свободен. Жак. Мой капитан говорил: "Как! Неужели вы не видите, что без моего возражения вам никогда не пришла бы в голову фантазия сломать себе шею? Выходит, что я беру вас за ногу и выбрасываю из седла. Если ваше падение что-либо доказывает, то не то, что вы свободны, а лишь то, что вы спятили". Мой капитан говорил еще, что пользование свободой, осуществляемое без основания, является типичным свойством маньяка. Хозяин. Это для меня слишком мудрено; но, в отличие от тебя и твоего капитана, я верю, что хочу, когда хочу. Жак. Но если вы и сейчас и всегда были хозяином своей воли, то почему бы вам не захотеть и не влюбиться в мартышку? Почему не перестали вы любить Агату, когда вам этого хотелось? Три четверти нашей жизни, сударь, мы проводим в том, что хотим чего-либо и не делаем этого. Хозяин. Да, это так. Жак. И делаем, когда не хотим. Хозяин. Докажи-ка это. Жак. Если вам угодно. Хозяин. Угодно. Жак. Будет сделано, а теперь поговорим о другом... После этих шуток и нескольких других речей в том же духе собеседники умолкли. Жак приподнял поля своей огромной шляпы: она же - дождевой зонтик в дурную погоду, солнечный зонтик в хорошую, головной убор во всякую погоду, темный склеп, в котором один из лучших умов, когда-либо существовавших, вопрошал судьбу в важных случаях. Когда поля шляпы были подняты, лицо находилось приблизительно в середине всей фигуры; когда они были спущены, Жак не видел перед собой и на расстоянии десяти шагов, отчего у него создалась привычка держать нос по ветру, так что о его шляпе можно было по справедливости сказать: Os illi sublime dedit, coelumque tueri Jussit, et erectos ad sidera tollere vultus*.{506} ______________ * Высокое дал он лицо человеку и в небо прямо глядеть повелел, подымая к созвездиям очи (лат.). Итак, Жак, приподняв свою огромную шляпу и блуждая взором по полям, заметил землепашца, который тщетно колотил одну из двух лошадей, впряженных в плуг. Лошадь эта, молодая и сильная, легла в борозду, и сколько землепашец ни дергал ее за повод, сколько ни просил, ни ласкал, ни угрожал, ни ругался, ни бил, - животное лежало неподвижно и упорно отказывалось подняться. Жак, поразмыслив некоторое время над этой сценой, сказал своему Хозяину, который также обратил на нее внимание: - Знаете ли, сударь, что там происходит? Хозяин. А что же, по-твоему, там происходит, кроме того, что я вижу? Жак. Не угадываете? Хозяин. Нет. А ты угадал? Жак. Угадал, что это глупое, заносчивое, ленивое животное - городской житель, который, гордясь прежним своим званием верховой лошади, презирает плуг; словом, эта лошадь олицетворяет Жака, которого вы видите перед собой, и других таких же подлых негодяев, бросивших деревню, чтоб носить ливрею в городе, и предпочитающих выпрашивать кусок хлеба на улицах или умирать с голоду, вместо того чтобы вернуться к земледелию - самому полезному и почетному из ремесел. Хозяин расхохотался, а Жак, обращаясь к землепашцу, до которого не долетали его слова, сказал: - Бедный малый, бей, бей, сколько влезет: у нее уже выработался характер, и ты оборвешь еще не один ремешок у своего кнута, прежде чем внушишь этой гнусной твари хоть сколько-нибудь подлинного достоинства и малейшую охоту к труду... Хозяин продолжал смеяться. Жак, наполовину от нетерпения, наполовину из жалости, встал, направился к землепашцу и, не пройдя и двухсот шагов, повернулся к своему Хозяину и закричал: - Сударь, сюда, сюда! Это ваша лошадь, ваша лошадь! Действительно, это была она. Не успело животное узнать Жака и его Хозяина, как оно поднялось по своей воле, встряхнуло гривой, задрожало, встало на дыбы и с нежностью приблизило морду к морде своего сотоварища. Тем временем Жак с возмущением цедил сквозь зубы: - Мерзавка, гадина, лентяйка! Закатить бы тебе двадцать пинков!.. Хозяин, напротив, целовал лошадь, одной рукой гладил ей бок, другой похлопывал по спине и, чуть не плача от радости, восклицал: - Моя лошадь! Моя бедная лошадь! Наконец-то я тебя нашел! Землепашец недоумевал. - Я вижу, господа, - сказал он, - что эта лошадь принадлежала вам; тем не менее я владею ею вполне законно: я купил ее на последней ярмарке. Если бы вы, однако, пожелали взять ее назад за две трети той цены, которую я уплатил за нее, то вы оказали бы мне большую услугу, ибо я не знаю, что с ней делать. Когда выводишь ее из конюшни, она сам дьявол; когда хочешь запрячь - еще того хуже; когда она попадает на поле, она ложится и скорее позволит себя убить, нежели потерпит, чтобы на нее надели хомут или навьючили на спину мешок. Не смилуетесь ли вы, господа, надо мной и не избавите ли меня от этого проклятого животного? Красавец конь, но годится только, чтоб приплясывать под всадником; а мне это ни к чему... Ему предложили в обмен любую из двух других лошадей на выбор; он согласился, и оба наши путешественника не спеша вернулись к тому месту, где отдыхали, и оттуда, к своему удовлетворению, увидели, что лошадь, уступленная ими землепашцу, безропотно примирилась со своим новым положением. Жак. Что скажете, сударь? Хозяин. Что скажу? Скажу, что тебя вдохновляет либо бог, либо дьявол, хоть и не знаю, кто именно. Жак, друг мой, боюсь, что в тебя вселился дьявол. Жак. Почему дьявол? Хозяин. Потому, что ты творишь чудеса, и твои поучения крайне подозрительны. Жак. А что общего между поучениями, которые читаешь, и чудесами, которые творишь? Хозяин. Вижу, что ты не знаком с доном Ла Тастом.{508} Жак. А что говорит этот дон Ла Таст, с которым я не знаком? Хозяин. Он говорит, что и бог и дьявол одинаково творят чудеса. Жак. А как же он отличает божьи чудеса от дьявольских? Хозяин. На основании поучений. Если поучения хороши, то чудеса - от бога, а если плохи, то - от дьявола. Здесь Жак засвистал, а затем добавил: - А кто скажет мне, темному невежде, относительно того, хороши ли или плохи поучения творящего чудеса? Эх, сударь, сядем на наших кляч! Какое нам дело, с помощью бога или Вельзевула нашлась ваша лошадь? Разве поступь у нее станет хуже от этого? Хозяин. Нет. Однако, Жак, если ты одержим... Жак. А есть какое-нибудь средство от этого? Хозяин. Средство? Только одно - заклинание бесов, а до тех пор... пить одну только освященную воду. Жак. Мне, сударь, пить воду! Чтобы Жак пил освященную воду! Да лучше пусть тысяча чертей вселится в меня, чем я выпью хоть каплю освященной или неосвященной воды. Разве вы не заметили, что я гидрофоб?.. Ах, гидрофоб! Жак сказал: "гидрофоб"?.. - Нет, нет, читатель; сознаюсь, что это слово исходит не от него. Но при такой строгой критике ты не сможешь прочесть ни одной сцены из любой комедии или трагедии, ни одного диалога, чтобы не обнаружить авторского слова в устах его персонажей. Жак сказал: "Сударь, разве вы еще не заметили, что при виде воды я впадаю в бешенство?.." Ну-с, перефразировав его слова, я был менее правдив, но более краток. Они снова сели на лошадей, и Жак сказал Хозяину: - В своих любовных похождениях вы дошли до того места, когда, дважды изведав счастье, собирались испытать его в третий раз. Хозяин. Как вдруг дверь, ведшая в коридор, отворилась. И вот комната полна народу, который толчется и галдит; я вижу свет, слышу голоса мужчин и женщин, говорящих одновременно. Кто-то резко отдергивает полог, и передо мной отец, мать, тетки, кузены, кузины и полицейский комиссар, который говорит внушительным тоном: "Господа, пожалуйста, без шума: преступление налицо; но мы имеем дело с галантным человеком; есть только одно средство исправить зло; он не преминет им воспользоваться и не допустит, чтоб его принудили к этому на основании закона..." При каждом слове отец и мать осыпали меня упреками; тетки и кузины не скупились на самые отборные эпитеты по адресу Агаты, которая спрятала голову под одеялами. Я находился в оцепенении и не знал, что отвечать. Обращаясь ко мне, комиссар сказал насмешливо: "Сударь, хоть вам здесь и очень удобно, все же соблаговолите встать и одеться..." Я повиновался и облачился в свое платье, которым заменил платье шевалье. Пододвинули стол; комиссар принялся составлять акт. Между тем другие всеми силами удерживали мать, чтоб она не убила дочь, а отец успокаивал ее: "Не волнуйся, жена, не волнуйся; если ты убьешь дочь, то дела этим не поправишь. Все обойдется благополучно..." Присутствующие сели на стулья и приняли различные позы, выражавшие скорбь, негодование или гнев. Отец, отчитывая жену, говорил: "Вот что значит плохо присматривать за дочерью!.." А мать отвечала: "Но он с виду был таким добродушным, приличным человеком! Кто бы мог подумать!" Остальные хранили молчание. Кончив составлять протокол, его зачитали вслух; а так как он заключал в себе одну только истину, я подписал его и спустился вместе с комиссаром, который весьма учтиво предложил мне сесть в карету, дожидавшуюся у ворот, откуда меня отвезли прямо в Фор-л'Эвек в сопровождении многочисленной стражи. Жак. В Фор-л'Эвек! В тюрьму! Хозяин. В тюрьму; и начался скандальный процесс. Речь шла ни более ни менее, как о том, чтоб я женился на мадемуазель Агате; родители и слышать не хотели ни о чем другом. Утром в мою камеру явился шевалье. Он уже все знал. Агата была в отчаянии; родители - вне себя; самого шевалье осыпали упреками за вероломство приятеля, которого он привел в их дом; это он явился причиной их несчастья и бесчестья дочери. На этих бедных людей жалко было смотреть. Он попросил разрешения переговорить с Агатой наедине; это удалось ему не без труда. Агата чуть не выцарапала ему глаза, она обзывала его самыми ужасными именами. Он ожидал этого; дал ей успокоиться, после чего попытался ее урезонить. "Но эта девица, - добавил шевалье, - сказала мне нечто поставившее меня в тупик, и я не нашелся, что ей ответить". "Отец и мать застали меня с вашим другом; рассказать ли им, что, ночуя с ним, я думала, что провожу ночь с вами?.." Он возразил: "Но, говоря по совести, считаешь ли ты, что мой друг должен на тебе жениться?" "Нет, предатель, нет, негодяй! - воскликнула она. - Тебя, тебя следовало бы присудить к этому". "От тебя зависит выручить меня из беды", - сказал я шевалье. "Каким образом?" "Каким образом? Объявив, как было дело". "Я пригрозил Агате; но, конечно, я этого не исполню. Неизвестно, принесет ли нам пользу это средство, но зато доподлинно известно, что оно покроет нас позором. А виноват ты". "Я?" "Да. Если бы ты согласился на обман, который я тебе предложил, Агату застали бы с двумя мужчинами, и все кончилось бы посмешищем. Но поскольку случилось иначе, надо загладить твою оплошность". "Не можешь ли ты, шевалье, объяснить мне одно обстоятельство? Мое платье оказалось на месте, а твое в гардеробной; честное слово, сколько я ни думаю, не могу разрешить этой загадки. Я подозреваю Агату; мне пришло в голову, что она догадалась об обмане и была заодно со своими родителями". "Быть может, видели, как ты поднимался по лестнице; несомненно только одно - что не успел ты раздеться, как мне прислали мое платье и потребовали твое". "Это со временем объяснится..." В то время как мы с шевалье огорчались, утешали друг друга, обвиняли, ругали и мирились, вошел комиссар; шевалье побледнел и поспешил удалиться. Комиссар был порядочный человек, что иногда случается; перечитав дома протоколы, он вспомнил, что когда-то учился вместе с молодым человеком, носившим мою фамилию; ему пришло на ум, не прихожусь ли я родственником или даже сыном его однокашнику; так оно и оказалось. Перво-наперво он спросил меня, кто был человек, удравший при его приходе. "Он вовсе не удрал, а ушел, - сказал я. - Это мой закадычный друг, шевалье де Сент-Уэн". "Ваш закадычный друг! Забавные у вас друзья. Знаете ли вы, сударь, что это он явился меня предупредить? Его сопровождали отец девицы и другой родственник". "Он?" "Он самый". "Вы в этом уверены?" "Вполне уверен; но как вы его назвали?" "Шевалье де Сент-Уэн". "А, шевалье де Сент-Уэн! Ну, теперь все ясно. А знаете ли вы, кто ваш друг, ваш закадычный друг, шевалье де Сент-Уэн? Мошенник, человек, известный множеством преступных проделок. Полиция предоставляет свободу людям такого рода только ради некоторых услуг, которые они ей оказывают. Они жулики и разоблачители жуликов. Вероятно, считают, что, предотвращая или раскрывая преступления, они приносят больше пользы, чем вреда - своими поступками..." Я рассказал комиссару свое печальное приключение так, как оно произошло на самом деле. Он взглянул на него не слишком благосклонно, ибо то, что служило к моему оправданию, не могло быть ни приведено, ни показано на суде. Тем не менее он взялся вызвать отца и мать, как следует допросить дочь, растолковать дело судье и не упустить ничего, что могло бы помочь мне; он предупредил меня, что, если этих людей хорошо подучили, власти окажутся бессильными. "Как, господин комиссар, я буду вынужден жениться?" "Жениться - это было бы слишком жестоко; до этого дело не дойдет, но придется согласиться на вознаграждение за ущерб, и в таких случаях сумма бывает значительной..." Послушай, Жак, мне кажется, что ты хочешь мне что-то сказать. Жак. Да; я хотел сказать, что вы действительно оказались неудачливей меня, хотя я заплатил и не ночевал с девицей. Впрочем, я без труда разгадал бы подоплеку вашего приключения, если б Агата оказалась беременной. Хозяин. Не отказывайся пока что от своей догадки: действительно, спустя некоторое время после моего задержания комиссар сообщил мне, что она подала ему заявление о беременности. Жак. И вот вы отец ребенка... Хозяин. Которому не повредил. Жак. Но к зачатию которого вы не причастны. Хозяин. Ни покровительство судьи, ни все хлопоты комиссара не спасли меня, и делу был дан законный ход; но так как и дочь, и ее родители пользовались дурной славой, то я избежал брачной мышеловки. Меня приговорили к значительному штрафу, к возмещению расходов на роды, а также к принятию на себя издержек по содержанию и воспитанию ребенка, созданного трудами и стараниями моего друга, шевалье де Сент-Уэна, вылитой миниатюрой которого он был. Мальчик, которым счастливо разрешилась мадемуазель Агата, оказался крепышом; его отдали хорошей кормилице, которой я плачу по сей день. Жак. А сколько лет вашему сударику-сыну? Хозяин. Скоро будет десять. Я все время держал его в деревне, где школьный учитель обучал его читать, писать и считать. Это поблизости от того места, куда мы направляемся, и я воспользуюсь случаем, чтобы заплатить этим людям причитающуюся им сумму, взять его от них и приспособить к ремеслу. Жак и его Хозяин еще раз заночевали в пути. Они находились слишком близко от цели путешествия, чтобы Жак мог вернуться к истории своих любовных похождений; к тому же его болезнь далеко еще не прошла. На другой день они прибыли... - Куда? - Честное слово, не знаю. - А за каким делом они туда ехали? - За каким пожелаете. Разве Хозяин Жака посвящал в свои дела каждого встречного и поперечного? Как бы то ни было, на них потребовалось не более двух недель. - Закончились они благополучно или неудачно? - Этого я еще не знаю. Болезнь Жака прошла благодаря двум одинаково неприятным ему средствам: диете и отдыху. Однажды утром Хозяин сказал своему слуге: - Жак, взнуздай и оседлай коней; наполни также свою кубышку; мы поедем туда, куда ты знаешь. Это было так же быстро сделано, как сказано. И вот они направляются к месту, где в течение десяти лет вскармливают за счет Хозяина Жака ребенка шевалье де Сент-Уэна. На некотором расстоянии от покинутого ими жилища Хозяин обратился к Жаку со следующими словами: - Жак, что ты скажешь о моих любовных похождениях? Жак. Что свыше предначертано много странного. Вот ребенок, рожденный бог весть при каких обстоятельствах. Кто знает, какую роль сыграет в мире этот внебрачный сынок? Кто знает, рожден ли он для счастья или для гибели какой-нибудь империи? Хозяин. Ручаюсь тебе, что ничего подобного не случится. Я сделаю из него хорошего токаря или хорошего часовщика. Он женится; у него родятся потомки, которые до конца веков будут обтачивать в этом мире ножки для стульев. Жак. Да, если так предначертано свыше. Но почему бы не выйти из лавки токаря какому-нибудь Кромвелю? Тот, кто приказал обезглавить своего короля, вышел из лавки пивовара, и разве не говорят теперь... Хозяин. Оставим это. Ты выздоровел, тебе известны мои любовные похождения, и, по совести, ты не вправе уклоняться от рассказа о своих. Жак. Все этому противится. Во-первых, остающийся нам путь мал; во-вторых, я забыл место, на котором остановился; в-третьих, у меня какое-то предчувствие, что этой истории не суждено кончиться, что мой рассказ принесет нам несчастье и что не успею я к нему приступить, как он будет прерван каким-нибудь счастливым или несчастным происшествием. Хозяин. Если оно будет счастливым, тем лучше. Жак. Согласен; предчувствие мне говорит, что оно будет несчастным. Хозяин. Несчастным! Пусть так; но разве оно все равно не случится, будешь ли ты говорить или молчать? Жак. Кто знает! Хозяин. Ты родился слишком поздно - на два или три века. Жак. Нет, сударь, я родился вовремя, как все люди. Хозяин. Ты был бы великим авгуром. Жак. Я не вполне знаю, что такое авгур, да и знать не хочу. Хозяин. Это одна из важнейших глав твоего трактата о прорицаниях. Жак. Она уже так давно написана, что я не помню ни слова. Но вот, сударь, кто знает больше, чем все авгуры, гуси-прорицатели и священные куры республики, - это кубышка. Посоветуемся с кубышкой. Жак взял кубышку и долго с нею советовался. Хозяин вынул часы и табакерку, посмотрел, который час, и взял понюшку табаку, а Жак сказал: - Судьба как будто представляется мне сейчас менее мрачной. Скажите, на чем я остановился? Хозяин. Ты находишься в замке Деглана, твое колено немного зажило, и мать Денизы поручила ей ухаживать за тобой. Жак. Дениза послушалась. Рана на колене почти зажила; я даже смог проплясать хороводную в ту ночь, когда раскапризничался ребенок; тем не менее я временами терпел невыносимые муки. Тамошнему лекарю, который был несколько ученее своего собрата, пришло на ум, что эти боли, возвращавшиеся с таким упорством, могли происходить от наличия инородного тела, оставшегося в тканях после извлечения пули. По этой причине однажды он рано утром зашел в мою комнату, приказал придвинуть стол к постели, и когда откинули полог, я увидел на этом столе кучу острых инструментов; Дениза, сидевшая у моего изголовья, заливалась горючими слезами; мать ее стояла довольно печальная, скрестив руки. Лекарь, скинувший камзол и засучивший рукава, держал в правой руке ланцет. Хозяин. Ты меня пугаешь. Жак. Я тоже испугался. "Приятель, - сказал мне лекарь, - не надоело ли вам страдать?" "Очень надоело". "Хотите перестать страдать и вместе с тем сохранить ногу?" "Конечно". "Так снимите ногу с постели и предоставьте мне работать". Я выставляю ногу. Лекарь берет ручку ланцета в зубы, охватывает мою ногу левой рукой, крепко ее зажимает, снова вооружается ланцетом, сует его острие в отверстие раны и делает широкий и глубокий разрез. Я и глазом не моргнул, но Жанна отвернулась, а Дениза, испустив резкий крик, почувствовала себя дурно... Тут Жак прервал свой рассказ и сделал новое нападение на кубышку. Нападения эти были тем чаще, чем короче были промежутки, или, говоря языком математиков, обратно пропорциональны промежуткам. Он был так точен в своих измерениях, что полная при отъезде кубышка аккуратно оказывалась пустой к приезду. Господа чиновники из ведомства путей сообщения сделали бы из нее отличный шагомер. При этом каждое нападение на кубышку имело свои основания. Последнее нападение должно было привести Денизу в чувство и дать самому Жаку оправиться от боли в колене, причиненной операцией лекаря. Дениза оправилась, и Жак, подбодрившись, продолжал. Жак. Этот огромный разрез вскрыл рану до основания, и лекарь извлек оттуда щипцами малюсенький кусочек сукна от моих штанов, который там застрял; именно его присутствие причиняло мне боль и мешало ране окончательно зарубцеваться. После этой операции здоровье благодаря стараниям Денизы стало ко мне возвращаться: и боль и лихорадка исчезли, вернулись аппетит, сон и силы. Дениза делала мне перевязки с бесконечной точностью и деликатностью. Стоило посмотреть, как осторожно снимала она повязку, как боялась причинить мне малейшую боль, как смачивала рану. Я сидел на постели, она становилась на одно колено, клала мою ногу на свою ляжку, до которой я изредка дотрагивался; рука моя лежала на ее плече, и я глядел на ее с нежностью, которую, как мне кажется, она разделяла. По окончании перевязки я брал Денизу за обе руки, благодарил, не знал, что сказать, не знал, как выразить свою признательность; она стояла, потупив взоры, и молча слушала меня. Ни один коробейник не проходил в замок без того, чтобы я чего-нибудь у него не купил: то косынку, то несколько локтей ситца или муслина, то золотой крестик, то бумажные чулки, то перстенек, то гранатовое ожерелье. Когда вещь оказывалась приобретенной, вся трудность заключалась для меня в том, чтобы ее предложить, а для Денизы - в том, чтобы ее принять. Сначала я ее показывал Денизе, а если она нравилась ей, то говорил: "Дениза, я купил ее для вас..." Если она соглашалась, то моя рука дрожала, когда я передавал вещицу, а рука Денизы - когда она ее принимала. Однажды, не зная, что еще ей подарить, я купил подвязки; они были шелковые, с вензелями, раскрашенными в белый, красный и голубой цвета. Утром, до прихода Денизы, я положил их на спинку кресла, стоявшего возле моей постели. Дениза, сразу же заметив их, вскричала: "Какие прелестные подвязки!" "Это для моей подружки", - отвечал я. "У вас, значит, есть подружка, господин Жак?" "Конечно; разве я вам этого еще не говорил?" "Нет. Она, должно быть, очень мила?" "Да, очень мила". "И вы очень ее любите?" "От всего сердца". "А она вас тоже?" "Право, не знаю. Эти подвязки я купил для нее, и она обещала оказать мне одну милость, от которой я сойду с ума, если ее удостоюсь". "Какую же это милость?" "Из этих двух подвязок я сам надену на нее одну..." Дениза покраснела, неверно поняв мои слова; она подумала, что подвязки предназначаются для другой, и стала грустной: она делала неловкие движения, искала принадлежности, нужные для перевязки, смотрела на них и не видела; она опрокинула вино, только что ею подогретое; подошла к моей постели, чтобы наложить повязку; взяла мою ногу дрожащей рукой, развязала бинты, а когда надо было припарить рану, она забыла все, что было нужно для этого; сходила за необходимым, перевязала меня, и я тут же увидел, что она плачет... "Дениза, вы, кажется, плачете? Что с вами?" "Ничего". "Кто-нибудь вас огорчил?" "Да". "А кто этот злодей?" "Вы". "Я?" "Да". "Как же это случилось?" Вместо ответа она перевела взгляд на подвязки. "Так это заставило вас плакать?" "Да". "Ах, Дениза, перестаньте плакать: я купил их для вас". "Правду ли вы говорите, господин Жак?" "Истинную правду; и в доказательство - вот они". Но, поднося ей подвязки, я удержал одну из них; лицо ее сквозь слезы озарилось улыбкой. Я взял ее за руку, подвел к постели, положил ее ногу на край, поднял ей юбки до колен, где она прижала их руками, поцеловал ей щиколотку, надел подвязку, которую держал; но не успел я это сделать, как вошла Жанна, ее мать. Хозяин. Вот неприятный визит! Жак. Может быть - да, может быть - нет. Вместо того чтобы обратить внимание на наше смущение, она заметила только подвязку в руках дочери. "Какая прелестная подвязка! - сказала она. - Но где же другая?" "На моей ноге, - отвечала Дениза. - Он сказал, что купил их для своей подружки, и я решила, что это для меня. Не правда ли, мама, раз я надела одну, то могу оставить себе и другую?" "Ах, господин Жак, Дениза права: одна подвязка без другой не годится, и вы не захотите отнять ее". "Почему бы нет?" "Дениза этого не хочет, и я тоже". "В таком случае договоримся: я надену ее на Денизу в вашем присутствии". "Нет, нет, это невозможно". "Тогда пусть отдаст мне обе". "И это тоже невозможно". Но тут Жак и его Хозяин доехали до окраины деревни, где хотели повидать ребенка шевалье де Сент-Уэна и его кормильцев. Жак умолк; Хозяин же его сказал: - Спешимся и сделаем перерыв. - Зачем? - Затем, что, судя по всему, ты приближаешься к концу своей истории. - Не совсем. - Когда доходишь до колена, остается немного пути. - Сударь, у Денизы ляжки длиннее, чем у других женщин. - Все-таки спешимся. Они спешились; Жак сошел первым и бросился помогать Хозяину; но не успел тот вложить ногу в стремя, как ремень лопнул, и мой шевалье, опрокинувшись назад, больно шлепнулся бы о землю, если бы не очутился в объятиях своего лакея. Хозяин. Так вот как ты обо мне заботишься, Жак! Ведь я мог повредить себе бок, сломать руку, размозжить голову, быть может - разбиться насмерть. Жак. Велика беда! Хозяин. Что ты сказал, грубиян? Постой, постой, я научу тебя разговаривать!.. И Хозяин, дважды обернув кисть ремешком кнута, кинулся преследовать Жака, а Жак, заливаясь хохотом, - бегать вокруг лошади, Хозяин - клясться, браниться, беситься с пеной у рта и тоже бегать кругом, осыпая Жака потоком ругательств; эта беготня продолжалась до тех пор, пока оба они, обливаясь потом и изнемогая от усталости, не остановились - один по одну, другой по другую сторону лошади, Жак - задыхаясь и хохоча, Хозяин - задыхаясь и обращая на него гневные взгляды. Когда они слегка перевели дух, Жак сказал своему Хозяину: - Согласен ли мой Хозяин признать... Хозяин. Что еще должен я признать, собака, мошенник, негодяй? Что ты гнуснейший из всех лакеев, а я несчастнейший из господ? Жак. Разве не доказано с очевидностью, что мы по большей части действуем независимо от нашей воли? Скажите, положа руку на сердце: хотели вы делать хоть что-нибудь из того, чем занимались все эти полчаса? Разве вы не были моей марионеткой и не продолжали бы быть моим паяцем в течение месяца, если б я это задумал? Хозяин. Как! Все это было шуткой с твоей стороны? Жак. Да, шуткой. Хозяин. И ты ожидал, что ремень лопнет? Жак. Я это подготовил. Хозяин. И ты меня дергал за ниточку, чтобы я бесновался по твоему капризу? Жак. Именно. Хозяин. Твой наглый ответ был обдуман заранее? Жак. Да, заранее. Хозяин. Ты опасный мерзавец. Жак. Скажите лучше, что благодаря моему капитану, сыгравшему со мной однажды подобную штуку, я стал тонким мыслителем. Хозяин. А если бы я все-таки поранил себя? Жак. Свыше, а также в моем предвидении было предначертано, что этого не случится. Хозяин. Присядем, нам необходимо отдохнуть. Они садятся, и Жак говорит: - Черт бы побрал дурака! Хозяин. Ты, разумеется, говоришь о себе? Жак. Да, о себе: я не оставил ни одной капли в кубышке. Хозяин. Не жалей: я бы выпил ее, так как умираю от жажды. Жак. Черт бы вторично побрал дурака, который не оставил двух капель! Хозяин умоляет Жака продолжить свою историю, чтоб обмануть усталость и жажду; Жак отказывается, Хозяин дуется. Жак предоставляет ему дуться; наконец, еще раз упомянув о несчастье, которое может случиться от этого, он принимается за историю своих любовных похождений и говорит: - В один праздничный день, когда сеньор замка отправился на охоту... Тут он внезапно остановился, а затем сказал: - Не могу больше; я не в силах продолжать; мне кажется, что рука судьбы снова схватила меня за горло, и я чувствую, как она его сжимает; ради бога, сударь, разрешите мне прекратить. - Ну хорошо, прекрати и спроси вон в той ближайшей хижине, где живет муж кормилицы... Хижина помещалась несколько ниже; они двинулись к ней, каждый держа под уздцы свою лошадь. В ту же минуту дверь отворилась, и оттуда вышел человек; Хозяин испустил крик и схватился за шпагу; человек сделал то же. Обе лошади испугались бряцания оружия; лошадь Жака оборвала повод и убежала; тотчас же шевалье, с которым скрестил оружие Хозяин Жака, упал мертвым на землю. Сбежались местные крестьяне. Хозяин поспешно вскочил в седло и ускакал во всю прыть. Жака схватили, скрутили ему руки за спину и повели к местному судье, который отправил его в тюрьму. Убитый оказался шевалье де Сент-Уэном, которого судьба привела в этот самый день вместе с Агатой к кормилице их ребенка. Агата рвет на себе волосы над трупом своего любовника. Хозяин Жака уже так далеко, что его и след простыл. Жак, направляясь от дома судьи в тюрьму, сказал: - Так должно было случиться; это было предначертано свыше... Тут я остановлюсь, ибо это все, что мне известно об обоих моих героях. - А любовные похождения Жака? - Жак сто раз говорил, что ему было предначертано свыше не докончить этой истории, и он был прав. Вижу, читатель, что тебя это сердит. Ну что ж, продолжай рассказ с того места, на котором Жак остановился, и фантазируй, сколько тебе будет угодно, или навести мадемуазель Агату, справься о названии деревни, где арестовали Жака, повидайся с ним и расспроси его: он не заставит просить себя дважды, чтобы тебя удовлетворить; это развлечет его. На основании его записок, которые не без причин представляются мне подозрительными, я мог бы, может статься, восполнить то, чего здесь не хватает: но к чему? Интересно лишь то, что считаешь истинным. Между тем было бы излишней смелостью высказать без зрелой проверки какое-либо суждение о беседах Жака-фаталиста и его Хозяина - самого значительного произведения, появившегося со времен "Пантагрюэля" мэтра Франсуа Рабле и "Жизни и приключений кума Матье"{521}, а потому я перечитаю записки Жака со всем напряжением умственных сил и всей беспристрастностью, на какие способен, и через неделю доложу тебе окончательно свое мнение, с правом взять свои слова назад, если кто-либо поумнее меня докажет, что я ошибся. Издатель добавляет: Прошла неделя. Я прочитал названные записки; из трех добавленных к ним параграфов, отсутствующих в принадлежащей мне рукописи, я признаю подлинными первый и последний, а средний считаю вставленным позже. Вот первый из них, предполагающий еще один пропуск в беседе между Жаком и его Хозяином: В один праздничный день владелец замка отправился на охоту, а остальные его сотрапезники слушали обедню в приходской церкви, находившейся в доброй четверти мили оттуда. Жак в это время был уже одет, а Дениза сидела возле него. Они хранили молчание; казалось, что они дуются друг на друга, и они действительно дулись. Жак приложил все старания, уговаривая Денизу осчастливить его, но Дениза упорно отказывалась. После продолжительного молчания Жак, проливая горькие слезы, сказал ей жестким и желчным тоном: "Это оттого, что вы меня не любите..." Дениза встала с досадой, взяла его за руку, внезапно подвела к постели, села на нее и сказала: "Так я вас не люблю, господин Жак? Так вот, господин Жак, делайте с несчастной Денизой все, что вам угодно..." С этими словами она залилась слезами, и рыдания стали ее душить. Скажите, читатель, что бы вы сделали на месте Жака? - Ничего. - Прекрасно. Жак так и поступил. Он подвел Денизу к креслу, упал перед ней на колени, вытер ей слезы, расцеловал руки, старался утешить ее, ободрить, потом решил, что она его крепко любит, и положился на ее нежные чувства в ожидании минуты, когда ей угодно будет вознаградить его собственные. Такой поступок глубоко тронул Денизу. Может быть, мне возразят, что, стоя перед Денизой на коленях, он не мог вытирать ей глаза... разве только кресло было очень низким. Рукопись ничего об этом не сообщает, но нетрудно это предположить. Приведем второй параграф, списанный из "Жизни Тристрама Шенди", если только беседа Жака-фаталиста и его Хозяина не написана раньше этого произведения и мистер Стерн не является плагиатором, чему я не верю, ввиду исключительного уважения, питаемого мною к мистеру Стерну, которого я выделяю среди большинства литераторов его нации, усвоивших обычай обкрадывать нас и при этом еще осыпать ругательствами. В другой раз дело было утром. Дениза пришла, чтобы сделать Жаку перевязку. Весь замок еще спал. Дениза приблизилась, дрожа. Подойдя к дверям Жака, она остановилась, колеблясь, войти ей или нет. Наконец она с трепетом вошла; довольно долго стояла у постели Жака, не решаясь отдернуть полог. Медленно отстранила она его; с трепетом пожелала Жаку доброго утра, с трепетом осведомилась о проведенной ночи и о его здоровье. Жак ответил, что не сомкнул глаз, что страдал и продолжает страдать от невыносимого зуда в колене. Она предложила облегчить его мучения: взяла маленький лоскуток фланели, Жак выставил ногу, и Дениза принялась растирать ее фланелькой под раной - сперва одним пальцем, затем, двумя, тремя, четырьмя, всей рукой. Жак смотрел на ее работу и таял от любви. После этого она стала гладить фланелькой по самой ране, с еще красным рубцом - сперва одним пальцем, затем двумя, тремя, четырьмя, всей рукой. Но недостаточно было устранить зуд под коленом и на колене, надо было смягчить его и выше колена; и она принялась тереть довольно крепко - сперва одним пальцем, затем двумя, тремя, четырьмя, всей рукой. Страсть Жака, не перестававшего смотреть на свою возлюбленную, возросла до такой степени, что, не будучи в состоянии ей противиться, он кинулся к руке Денизы... и поцеловал ее. Дальнейшее, однако, не оставляет никакого сомнения насчет плагиата. Плагиатор говорит: читатель, если ты не удовлетворен тем, что я поведал тебе о любовных похождениях Жака, то попробуй выдумать что-нибудь получше; я согласен. Как бы ты ни взялся за это дело, я уверен, что кончишь ты так же, как я. - Ошибаешься, гнусный клеветник, я кончу вовсе не так, как ты. Дениза была добродетельна. - А кто утверждает противное? Жак кинулся к ее руке и поцеловал. - Это у тебя извращенное воображение, и ты выдумываешь то, чего тебе не говорят. - Так как же? Разве он не поцеловал ее руки? - Конечно же. Жак был слишком благоразумен, чтобы совратить ту, которую предназначал себе в жены, и породить в себе сомнение, способное отравить остаток его жизни. - Но в предшествующем параграфе сказано, что Жак приложил все усилия, чтобы Дениза решилась его осчастливить. - Вероятно, тогда он еще не намеревался на ней жениться. Третий параграф рисует нам Жака, нашего бедного фаталиста, лежащим на соломе в глубине мрачной темницы с закованными в цепи ногами и руками, вспоминающим все сохранившиеся в его памяти философские принципы капитана и склонного поверить, что, быть может, когда-нибудь ему еще придется пожалеть о сыром, вонючем, темном обиталище, где его кормили черным хлебом и водой и где ему приходилось защищать свои ноги и руки от нападений мышей и крыс. Нам сообщают, что, в то время как он предавался этим размышлениям, кто-то взломал дверь тюрьмы и его камеры, и он вместе с десятком разбойников обрел свободу и оказался в шайке Мандрена{523}. Между тем полицейские стражники, преследовавшие Хозяина по пятам, настигли его, схватили и водворили в другую тюрьму. Он вышел оттуда благодаря заступничеству того же комиссара, который услужил ему во время первого приключения, и в течение двух или трех месяцев жил уединенно в замке Деглана, когда судьба вернула ему слугу, почти столь же необходимого для его счастья, как часы и табакерка. Он не брал понюшки табаку, не проверял времени без того, чтобы всякий раз не вздохнуть: "Что стало с тобой, мой бедный Жак?.." Однажды ночью мандреновцы напали на замок Деглана; Жак узнал жилище своего благодетеля и своей возлюбленной; он вступился за замок и спас его от разграбления. Далее мы читаем волнующие подробности о встрече Жака, его Хозяина, Деглана, Денизы и Жанны: - Это ты, друг мой? - Это вы, дорогой мой Хозяин? - Как ты очутился среди этих людей? - А как случилось, что я встретил вас здесь? - Это вы, Дениза? - Это вы, господин Жак? Сколько я из-за вас слез пролила! Между тем Деглан кричал: - Принесите вино и стаканы! Скорей, скорей! Он нам всем спас жизнь!.. Несколько дней спустя умер дряхлый привратник замка; Жак занял его место и женился на Денизе, с помощью которой он старается сейчас продлить род последователей Зенона{524} и Спинозы; Деглан любит его, Хозяин и жена обожают: ибо так было предначертано свыше. Меня пытались убедить, будто Хозяин Жака и Деглан влюбились в жену Жака. Не знаю, как было на самом деле, но я уверен, что по вечерам Жак говорил сам себе: "Если свыше предначертано, Жак, что ты будешь рогоносцем, то, как ни старайся, а ты им будешь; если же, напротив, начертано, что ты им не будешь, то, сколько б они ни старались, ты им не будешь; а потому спи спокойно, друг мой!.." И он засыпал спокойно. ПРИМЕЧАНИЯ ЖАК-ФАТАЛИСТ И ЕГО ХОЗЯИН Стр. 292. Берг-оп-Зом - нидерландская крепость, захваченная французскими войсками под командованием Морица Саксонского в 1747 г., во время войны за "австрийское наследство". Пор-Маон - крепость и город на острове Минорка, отбитый французскими войсками у англичан в 1756 г. Стр. 294. Ты запасся лекарями, как святой Рох - шляпами. - Странствующий святой Рох изображается обычно с тремя шляпами за спиной. Дюфуар Пьер (1735-1813) - хирург, автор трактата об огнестрельных ранениях. Луи Антуан (1723-1792) возглавлял медицинский отдел "Энциклопедии". Стр. 295. "Какого черта понесло его на эту галеру!" - Реплика эта приписана Гарпагону ошибочно, ее произносит Жеронг из "Плутней Скапена" (дейст. II, явл. XI). Стр. 300. Понтуаз, Сен-Жермен - французские города, где находятся католические "святыни". Стр. 303. ...настоящие жабаки... - В Париже времен Дидро широкой известностью пользовалась галантерейная торговля Жабака, имя которого стало нарицательным для обозначения ювелирных безделушек, новинок и редкостей. Жюльен Леруа (1686-1759) - парижский часовой мастер. Стр. 312. ...так пахло бы "Кливлендом"... - "Кливленд" - сокращенное название романа аббата Прево "Английский философ, или История Кливленда, побочного сына Кромвеля" (1732), любимого произведения Д.Дидро и Ж.-Ж.Руссо. Реньяр Жан-Франсуа (1655-1709) - французский комедиограф эпохи классицизма. Ричардсон Сэмюель (1689-1761) - английский романист эпохи Просвещения, основоположник семейно-бытового романа. Седен Мишель-Жан (1719-1797) - драматург, находившийся под сильным влиянием драматургической теории Дидро. Пондишери - центр владений французской Ост-Индской компании (1664-1719), позднее поглощенной созданной Джоном Лоу (1671-1729) Индийской компанией, которая монополизировала почти всю заморскую торговлю Франции. Стр. 313. Ни боги, ни люди, ни лавки не прощают поэтам посредственности... - Перефразировка строк Горация: . . . . . . . . поэту посредственных строчек Ввек не простят ни люди, ни боги, ни книжные лавки! ("Наука поэзии", стихи 372-373. Перевод М.Гаспарова) Стр. 315. ...босоногим кармелитом. - Католический монашеский орден кармелитов был основан во второй половине XII в. в Палестине, на горе Кармель. С 1245 г. становится европейским орденом нищенствующих монахов. В 1564 г. орден преобразуется в "Братство босоногих кармелитов", носивших сандалии на босу ногу. Стр. 316. ...дистиллируют кармелитскую воду. - Кармелитская вода - возбуждающее средство из мелиссы. Стр. 334. ...продолжатели Сервантеса... - В 1614 г. было опубликовано анонимное продолжение первой части "Дон Кихота". Фортигверра Николо (1674-1735) - итальянский поэт, автор героикомической поэмы "Ричардетто", персонажи которой были заимствованы у Ариосто и других известных авторов. Стр. 335. "Лекарь поневоле" (1671) - комедия Мольера (см. дейст. I, сц. I). Стр. 336. Премонваль Пьер (1716-1764) - автор трактатов по прикладной математике. Преподавал в Париже и Берлине. Пижон Мария-Анна-Виктория (1724-1767) - жена Премонваля; была чтицей при супруге Генриха Прусского. Стр. 344. ...под ланцетом брата Козьмы. - Брат Козьма - монашеское имя французского хирурга Жана Базейлака (1703-1781), принадлежавшего к ордену фельянов. Стр. 349. Полное экю - шесть франков (одному франку соответствовало малое экю). Стр. 352. ...залез на задворки... - Намек на требование Вольтера в "Философском словаре" (1764-1769) употреблять слово impasse вместо вульгарного cul-de-sac (тупик). Стр. 353. Бисетр - замок неподалеку от Парижа, где размещались детский приют, дом умалишенных и тюрьма. Стр. 360. Сен-Флорантен, граф де ла Врийер (1705-1777) - министр духовных дел Людовика XV, один из злейших врагов энциклопедистов. Пользовался правом выдачи королевских ордеров на арест. ...в Тампле, в Аббатстве... - Тампль - монастырь ордена тамплиеров близ Парижа, использовался как тюрьма. Аббатство - тюремные здания при монастыре Сен-Жермен де Пре. Поскольку территория Тампля и Аббатства была изъята из общей юрисдикции, здесь находили убежище неплатежеспособные должники. Стр. 367. "Ворчун-благодетель" - комедия итальянского драматурга Карло Гольдони (1707-1793), впервые поставленная театром Французской Комедии в 1771 г. Этот спектакль принес его автору мировую славу. Стр. 372. Троншен Теодор (1709-1781) - популярный в свое время французский врач. Стр. 380. Герши Клод-Луи де Ренье, граф де (ум. в 1768 г.) - офицер, отличившийся в боях во Фландрии и Богемии. Стр. 381. Пас-дис - игра в три игральные кости; выигрыш обеспечивается выпадением десяти и более очков. Стр. 388. Юэ Пьер-Даниэль (1630-1721) - французский литератор духовного звания. Николь Пьер (1625-1695) - писатель-моралист янсенистской ориентации. Боссюэ Жак-Бенинь де (1627-1704) - прославленный в религиозных кругах богослов и проповедник, автор "Траурных речей", сторонник автономии французской церкви. Стр. 391. Сен-Сир - военная школа для сыновей дворянства. Стр. 403. Не были ли вы... квиетистом? - Квиетизм (от лат. quies - покой) - религиозно-этическое учение, проповедовавшее созерцательность, пассивное подчинение "божьей воле" вплоть до безразличия к добру и злу, к собственному страданию и "спасению". Возникло в конце XVII в. как течение оппозиционное по отношению к папе и иезуитскому ордену. Церковная комиссия, которую возглавил Боссюэ, осудила квиетизм как еретическое учение. Франциск Сальский (1567-1622) - видный представитель квиетизма. Стр. 415. ...для Лебоссю, и для Вида. - Лебоссю (1631-1680) - автор классицистического "Трактата об эпической поэме", о котором с похвалою отозвался Буало. Вида Марио Джироламо (1480-1566) - итальянский епископ, автор художественных произведений и трудов по поэтике, в том числе стихотворного трактата на латинском языке "Поэтическое искусство". Оба названных автора исходили из поэтики Аристотеля и Горация. Стр. 420. Тиссо Симон-Андре (1727-1797) - швейцарский врач, автор книги "Советы народу о его здоровье" (1761). Стр. 432. Премонстрант - член монашеского ордена, основанного в 1120 г. Стр. 435. Они белы как лебеди... - Премонстранты одевались в белоснежные мантии, но не носили белья. Стр. 438. ...защитника буллы... - См. прим. к стр. 62. Епископ Мирепуаский (Жан-Франсуа Бойе; 1675-1755) - один из активных преследователей янсенистов. Стр. 445. Пирон Алексис (1689-1773) - французский поэт и драматург, писавший как для "серьезного", так и для ярмарочного театра. Наибольшую известность среди его пьес получила стихотворная комедия "Метромания", поставленная в 1738 г. Французской Комедией, где остроумно высмеивалась графоманская страсть молодых людей из третьего сословия. Пирон не занимал определенной политической позиции, острые его эпиграммы высмеивали и королевский режим, и Вольтера, и энциклопедистов. Стр. 447. Я чувствую себя, как в коконе... - Вся эта реплика представляет собой иронический перифраз из "Божественной комедии" Данте ("Чистилище", песнь X): Вам невдомек, что только черви мы, В которых зреет мотылек нетленный, На божий суд взлетающий из тьмы! (Перев. М.Лозинского) Стр. 449. Родил... - Жак ошибся, упоминаемый "бесконечный ряд" фигурирует в первой главе Евангелия от Матфея, а не Луки и является библейской реминисценцией из Ветхого завета: Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова и т.д. Стр. 450. ...на смертном одре дьявол явится вам с тем же атрибутом, с каким он явился к Феррагуту. - Феррагуг - герой поэмы "Ричардетто" Фортигверры (см. прим. к стр. 303), был кастрирован недругами. Перед смертью ему явился сам Люцифер, чтобы показать утраченное (песнь X). Стр. 459. Конде - французский аристократический род, боковая ветвь Бурбонов. Здесь речь идет о выдающемся французском полководце, принце Луи II Конде (1621-1686), прозванном "Великим Конде". ...завоевателя Великобритании... - Имеется в виду Вильгельм Завоеватель (1027-1087), вторгшийся в 1066 г. в Англию и установивший владычество норманнской знати. "Адвокат Патлен" - трехактная комедия Давида-Огюстена Брюэса (1640-1723), созданная на основе одноименного старинного французского фарса. Лорд Чатам - Уильям Питт ("Старший"; 1708-1778) - английский государственный деятель при короле Георге III, руководитель группировки "патриотов" (вигов) в парламенте, сторонников активной колониальной политики. Во время Семилетней войны 1756-1763 гг. способствовал захвату Англией почти всех колониальных владений Франции в Индии и Северной Америке. Стр. 460. Похищение подвязки - старинный брачный обычай во Франции: шафера похищают подвязку новобрачной. Стр. 467. Фобурдон (буквально: "ложный бас") - вид многоголосого церковного пения. Три голоса, образующие "ложный бас", обозначаются в нотах как параллельное трезвучие, а основной голос звучит октавой выше. Стр. 468. Жан-Батист Руссо (1670-1741) - французский поэт, придерживавшийся канонов классицизма. Стр. 469. Пусть непристойны стихи... - Цитата из "Эпиграмм" (кн. I, 4, ст. 9) римского поэта Марциалла (ок. 40-104). Стр. 470. Бакбюк (иврит) - буквально: бутылка. Так в "Гаргантюа и Пантагрюэле" названа жрица храма Божественной Бутылки. Медонский кюре. - Так называли писателя Франсуа Рабле (1494-1553), который исполнял одно время обязанности приходского кюре в Медоне, пригороде Парижа. Энгастримит - по-французски - чревовещатель. Стр. 471. Лафар, Шапель, Шолье, Панар, Гале, Ваде. - Эти французские поэты XVII-XVIII вв., перечисленные здесь наряду с Рабле, Лафонтеном и Мольером, зарекомендовали себя эпикурейцами в "возрожденческом", то есть гедонистическом, смысле слова как поклонники чувственных удовольствий. "Еловая шишка" - любимый кабачок поэта Франсуа Вийона (род. в 1431 г.). Стр. 472. Нодо - автор литературной мистификации якобы найденного им в Белграде полного текста романа "Сатирикон" римского поэта Петрония (I в.). Брос Шарль де (1709-1777) - французский историк, археолог, филолог, сотрудник "Энциклопедии"; автор "Истории VII века Римской республики", в которой пытался реконструировать сохранившиеся фрагменты "Истории" Саллюстия, относящиеся к событиям 78-66 гг. до н.э. Фрейнсгемий Иоганн (1608-1660) - немецкий философ и филолог, комментатор сочинений римского историка Квинта Курция. Бротье Габриель (1723-1789) - комментатор и переводчик Тацита. Стр. 474. Буйотка - азартная карточная игра. Стр. 489. Риккобони Мария-Жанна (1713-1792) - актриса театра Итальянской Комедии в Париже и писательница. Здесь намекается на то, что она отомстила своему любовнику за измену, опубликовав в романе "Письма мисс Фанни Бетлер" интимную переписку с ним. Тит Ливий (59 г. до н.э. - 17 г. н.э.) - римский историк, автор "Римской истории от основания города", живого и увлекательного повествования, весьма популярного в Европе со времен Возрождения. Бентивольо Гвидо (1570-1644) - кардинал, автор исторических мемуаров. Стр. 491. Термин - римское божество пограничных межевых знаков - столбов, камней. Их осквернение и порча расценивались как тяжкие преступления. Кале Шарль (1709-1783) - поэт и драматург-комедиограф, популярный во Франции XVIII в. Стр. 504. Гаро - персонаж басни Лафонтена "Желудь и тыква", олицетворение всем недовольного критика. Твой тезка. - То есть Жан-Жак Руссо. В педагогическом романе Руссо "Эмиль, или О воспитании" (1761) речь идет, в частности, о круге чтения для юношества. Стр. 506. Высокое дал он лицо человеку... - Цитата из "Метаморфоз" Овидия (кн. I, стихи 85-86. Перев С.В.Шервинского). Стр. 508. Вижу, что ты не знаком с доном Ла Тастом. - Ла Таст Луи (ум. в 1754 г.) - епископ-бенедиктинец, богослов мистического направления, защищавший, например, взгляд, что в целях соблазна дьявол способен на благодеяние. Стр. 521. "Жизнь и приключения кума Матье". - Имеется в виду роман аббата Анри-Жозефа Дюлорана (1719-1793) "Кум Матье, или Превратности человеческого ума". В том же 1766 г., когда появилась эта книга, автор ее был осужден на пожизненное заключение в монастырской тюрьме, где и окончил свои дни. Стр. 523. Мандрен Луи (1724-1755) - французский контрабандист, о приключениях которого ходили легенды. Стр. 524. Зенон. - В данном случае имеется в виду не философ Зенон Элейский, а менее известный Зенон из Китиона (ок. 336-264 до н.э.), один из основателей стоицизма. Л.Воробьев