- Так виновный арестован? - спросила маркиза.
   - То есть обвиняемый, - поправила Рене.
   - Да, арестован, - отвечал Вильфор, - и, как я уже  говорил  мадемуа-
зель Рене, если у него найдут письмо, то мой пациент опасно болен.
   - А где этот несчастный? - спросила Рене.
   - Ждет у меня.
   - Ступайте, друг мой, - сказал маркиз, - не пренебрегайте вашими обя-
занностями. Королевская служба требует вашего личного присутствия;  сту-
пайте же куда вас призывает королевская служба.
   - Ах, господин де Вильфор! - воскликнула Рене, умоляюще сложив  руки.
- Будьте снисходительны, сегодня день нашего обручения.
   Вильфор обошел вокруг стола и, облокотившись на спинку стула, на  ко-
тором сидела его невеста, сказал:
   - Ради вашего спокойствия обещаю вам сделать все, что можно. Но  если
улики бесспорны, если обвинение справедливо, придется скосить эту  бона-
партистскую сорную траву.
   Рене вздрогнула при слове "скосить", ибо у этой сорной травы, как вы-
разился Вильфор, была голова.
   - Не слушайте ее, Вильфор, - сказала маркиза, - это  ребячество;  она
привыкнет.
   И маркиза протянула Вильфору свою сухую руку, которую  он  поцеловал,
глядя на Рене; глаза его говорили: "Я целую вашу руку или по крайней ме-
ре хотел бы поцеловать".
   - Печальное предзнаменование! - прошептала Рене.
   - Перестань, Рене, - сказала маркиза. - Ты выводишь меня из  терпения
своими детскими выходками. Желала бы я знать, что важнее - судьба  госу-
дарства или твои чувствительные фантазии?
   - Ах, мама, - вздохнула Рене.
   - Маркиза, простите нашу плохую роялистку, -  сказал  де  Вильфор,  -
обещаю вам, что исполню долг помощника королевского  прокурора  со  всем
усердием, то есть буду беспощаден.
   Но в то время как помощник прокурора говорил эти слова маркизе, жених
украдкой посылал взгляд невесте, и взгляд этот говорил: "Будьте  спокой-
ны, Рене; ради вас я буду снисходителен".
   Рене отвечала ему нежной улыбкой, и Вильфор удалился,  преисполненный
блаженства.


        VII. ДОПРОС

   Выйдя из столовой, Вильфор тотчас же сбросил с себя маску веселости и
принял торжественный вид, подобающий человеку, на которого возложен выс-
ший долг - решать участь своего ближнего. Однако,  несмотря  на  подвиж-
ность своего лица, которой он часто, как искусный  актер,  учился  перед
зеркалом, на этот раз ему трудно было нахмурить брови и омрачить чело. И
в самом деле, если не считать политического прошлого его  отца,  которое
могло повредить его карьере, если от него  не  отмежеваться  решительно,
Жерар де Вильфор был в эту минуту так счастлив, как  только  может  быть
счастлив человек: располагая солидным состоянием, он занимал в  двадцать
семь лет видное место в судебном мире; он был женихом молодой и красивой
девушки, которую любил не страстно, но разумно, как может любить  помощ-
ник королевского прокурора. Мадемуазель де Сен-Меран была не только кра-
сива, но вдобавок принадлежала к семейству, бывшему  в  большой  милости
при дворе. Кроме связей своих родителей, которые, не имея других  детей,
могли целиком воспользоваться ими в интересах своего зятя, невеста  при-
носила ему пятьдесят тысяч экю приданого, к коему, ввиду надежд (ужасное
слово, выдуманное свахами), могло со временем прибавиться полумиллионное
наследство. Все это вместе взятое составляло итог блаженства до того ос-
лепительный, что Вильфор находил пятна даже на солнце,  если  перед  тем
долго смотрел в свою душу внутренним взором.
   У дверей его ждал полицейский комиссар. Вид этой мрачной фигуры  зас-
тавил его спуститься с высоты седьмого неба на бренную землю, по которой
мы ходим; он придал своему лицу подобающее выражение и подошел  к  поли-
цейскому.
   - Я готов! - сказал он. - Я прочел письмо,  вы  хорошо  сделали,  что
арестовали этого человека; теперь сообщите мне о нем и  о  заговоре  все
сведения, какие вы успели собрать.
   - О заговоре мы еще ничего не знаем; все бумаги, найденные  при  нем,
запечатаны в одну связку и лежат на вашем столе. Что же касается  самого
обвиняемого, то его зовут, как вы изволили видеть из самого доноса,  Эд-
мон Дантес, он служит помощником капитана на трехмачтовом корабле "Фара-
он", который возит хлопок из Александрии и  Смирны  и  принадлежит  мар-
сельскому торговому дому "Моррель и Сын".
   - До поступления на торговое судно он служил во флоте?
   - О, нет! Это совсем молодой человек.
   - Каких лет?
   - Лет девятнадцати - двадцати, не больше.
   Когда Вильфор, пройдя улицу Гран-рю, уже подходил к  своему  дому,  к
нему приблизился человек, по-видимому его поджидавший. То был  г-н  Мор-
рель.
   - Господин де Вильфор! - вскричал он. - Как хорошо, что я застал вас!
Подумайте, произошла страшная ошибка, арестовали моего помощника капита-
на, Эдмона Дантеса.
   - Знаю, - отвечал Вильфор, - я как раз иду допрашивать его.
   - Господин де Вильфор, - продолжал Моррель с жаром, -  вы  не  знаете
обвиняемого, а я его знаю. Представьте  себе  человека,  самого  тихого,
честного и, я готов сказать, самого лучшего знатока своего дела во  всем
торговом флоте... Господин де Вильфор! Прошу вас за него от всей Души.
   Вильфор, как мы уже видели, принадлежал к аристократическому  лагерю,
а Моррель - к плебейскому; первый был крайний роялист, второго  подозре-
вали в тайном бонапартизме. Вильфор свысока посмотрел на Морреля  и  хо-
лодно ответил:
   - Вы знаете, сударь, что можно быть тихим в домашнем кругу, честным в
торговых сношениях и знатоком своего дела и тем не менее быть преступни-
ком в политическом смысле. Вы это знаете, правда, сударь?
   Вильфор сделал ударение на последних словах, как бы намекая на самого
Морреля; испытующий взгляд его старался проникнуть в самое сердце  этого
человека, который дерзал просить за другого, хотя он не  мог  не  знать,
что сам нуждается в снисхождении.
   Моррель покраснел, потому что совесть его была не совсем чиста в  от-
ношении политических убеждений, притом же тайна, доверенная ему Дантесом
о свидании с маршалом и о словах, которые ему сказал император,  смущала
его ум. Однако он оказал с искренним участием:
   - Умоляю вас, господин де Вильфор, будьте справедливы, как вы  должны
быть, и добры, как вы всегда бываете, и  поскорее  верните  нам  бедного
Дантеса!
   В этом "верните нам" уху помощника королевского прокурора  почудилась
революционная нотка.
   "Да! - подумал он. - "Верните нам"... Уж не принадлежит ли этот  Дан-
тес к какой-нибудь секте карбонариев, раз его покровитель так неосторож-
но говорит во множественном числе? Помнится, комиссар  сказал,  что  его
ваяли в кабаке, и притом в многолюдной компании, - это какаянибудь  тай-
ная ложа".
   Он продолжал вслух:
   - Вы можете быть совершенно спокойны, сударь, и вы не напрасно проси-
те справедливости, если обвиняемый не виновен; если же, напротив, он ви-
новен, мы живем в трудное время, и безнаказанность может  послужить  па-
губным примером. Поэтому я буду вынужден исполнить свой долг.
   Он поклонился с ледяной учтивостью и величественно вошел в свой  дом,
примыкающий к зданию суда, а бедный  арматор,  как  окаменелый,  остался
стоять на улице.
   Передняя была полна жандармов и полицейских;  среди  них,  окруженный
пылающими ненавистью взглядами, спокойно и неподвижно стоял арестант.
   Вильфор, пересекая переднюю, искоса взглянул на Дантеса  и,  взяв  из
рук полицейского пачку бумаг, исчез за дверью, бросив на ходу:
   - Введите арестанта.
   Как ни был мимолетен взгляд, брошенный Вильфором на арестанта, он все
же успел составить себе мнение о человеке, которого ему предстояло  доп-
росить. Он прочел ум на его широком и  открытом  челе,  мужество  в  его
упорном взоре и нахмуренных бровях и прямодушие в его полных  полуоткры-
тых губах, за которыми блестели два  ряда  зубов,  белых,  как  слоновая
кость.
   Первое впечатление было благоприятно для Дантеса; но  Вильфору  часто
говорили, что политическая мудрость повелевает  не  поддаваться  первому
порыву, потому что это всегда голос сердца; и он приложил это правило  к
первому впечатлению, забыв о разнице между впечатлением и порывом.
   Он задушил добрые чувства, которые пытались ворваться к нему в  серд-
це, чтобы оттуда завладеть его умом, принял перед зеркалом торжественный
вид и сел, мрачный и грозный, за свой письменный стол.
   Через минуту вошел Дантес.
   Он был все так же бледен, но спокоен и приветлив; он с непринужденной
учтивостью поклонился своему судье, потом поискал глазами  стул,  словно
находился в гостиной арматора Морреля.
   Тут только встретил он тусклый взгляд Вильфора - взгляд, свойственный
блюстителям правосудия, которые не хотят, чтобы кто-нибудь читал их мыс-
ли, и потому превращают свои глаза в матовое стекло. Этот взгляд дал по-
чувствовать Дантесу, что он стоит перед судом.
   - Кто вы и как ваше имя? - спросил Вильфор, перебирая бумаги,  подан-
ные ему в передней; за какой-нибудь час дело уже успело  вырасти  в  до-
вольно объемистую тетрадь: так быстро язва шпионства разъедает  несчаст-
ное тело, именуемое обвиняемым.
   - Меня зовут Эдмон Дантес, - ровным и звучным голосом отвечал  юноша,
- я помощник капитана на корабле "Фараон", принадлежащем фирме  "Моррель
и Сын".
   - Сколько вам лет? - продолжал Вильфор.
   - Девятнадцать, - отвечал Дантес.
   - Что вы делали, когда вас арестовали?
   - Я обедал с друзьями по случаю моего  обручения,  -  отвечал  Дантес
слегка дрогнувшим голосом, настолько мучителен был  контраст  между  ра-
достным празднеством и мрачной церемонией, которая совершалась в эту ми-
нуту, между хмурым лицом Вильфора и лучеразным личиком Мерседес.
   - По случаю вашего обручения? - повторил помощник прокурора, невольно
вздрогнув.
   - Да, я женюсь на девушке, которую люблю уже три года.
   Вильфор, вопреки своему обычному бесстрастию, был все же поражен  та-
ким совпадением, и взволнованный голос юноши пробудил сочувственный отз-
вук в его душе, он тоже любил свою невесту, тоже был счастлив, и вот его
радости помешали, для того чтобы он разрушил счастье человека,  который,
подобно ему, был так близок к блаженству. "Такое  философическое  сопос-
тавление, - подумал он, - будет иметь большой успех в  гостиной  маркиза
де СенМеран; и, пока Дантес ожидал дальнейших вопросов, он начал  подби-
рать в уме антитезы, из которых ораторы строят блестящие фразы,  рассчи-
танные на аплодисменты и подчас принимаемые за истинное красноречие.
   Сочинив в уме изящный спич, Вильфор улыбнулся и сказал,  обращаясь  к
Дантесу:
   - Продолжайте.
   - Что же мне продолжать?
   - Осведомите правосудие.
   - Пусть правосудие скажет мне, о чем оно желает быть осведомлено, и я
ему скажу все, что знаю. Только, - прибавил он с улыбкою,  -  предупреж-
даю, что я знаю мало.
   - Вы служили при узурпаторе?
   - Меня должны были зачислить в военный флот, когда он пал.
   -  Говорят,  вы  весьма  крайних  политических  убеждений,  -  сказал
Вильфор, которому об этом никто ничего не говорил, но он решил на всякий
случай предложить этот вопрос в виде обвинения.
   - Мои политические убеждения!.. Увы, мне стыдно признаться, но у меня
никогда не было того, что называется убеждениями, мне  только  девятнад-
цать лет, как я уже имел честь доложить вам; я ничего не знаю,  никакого
видного положения я занять не могу; всем, что я есть и чем я стану, если
мне дадут то место, о котором я мечтаю, я буду обязан  одному  господину
Моррелю. Поэтому все мои убеждения, и то  не  политические,  а  частные,
сводятся к трем чувствам: я люблю моего отца, уважаю господина Морреля и
обожаю Мерседес Вот, милостивый государь, все, что я могу сообщить  пра-
восудию; как видите, все это для него мало интересно.
   Пока Дантес говорил, Вильфор смотрел на его честное, открытое лицо  и
невольно вспомнил слова Рене, которая, не зная  обвиняемого,  просила  о
снисхождении к нему. Привыкнув иметь дело с преступлением и преступника-
ми, помощник прокурора в каждом слове Дантеса видел новое доказательство
его невиновности. В самом деле, этот юноша, почти мальчик, простодушный,
откровенный, красноречивый тем красноречием сердца, которое  никогда  не
дается, когда его ищешь, полный любви ко всем, потому что был  счастлив,
а счастье и самых злых превращает в добрых, -  изливал  даже  на  своего
судью нежность и доброту, переполнявшие его душу. Вильфор был с ним  су-
ров и строг, а у Эдмона во взоре, в голосе, в движениях не было  ничего,
кроме приязни и доброжелательности к тому, кто его допрашивал.
   "Честное слово, - подумал Вильфор, - вот славный малый,  и,  надеюсь,
мне нетрудно, будет угодить Рене, исполнив первую  ее  просьбу;  этим  я
заслужу сердечное рукопожатие при всех, а в уголке, тайком, нежный поце-
луй".
   От этой сладостной надежды лицо Вильфора прояснилось, и когда,  отор-
вавшись от своих мыслей, он перевел взгляд на Дантеса, Дантес, следивший
за всеми переменами его лица, тоже улыбнулся.
   - У вас есть враги? - спросил Вильфор.
   - Враги? - сказал Дантес. - Я, по счастью, еще так мало значу, что не
успел нажить их. Может быть, я немного вспыльчив, но я  всегда  старался
укрощать себя в отношениях с подчиненными. У меня  под  началом  человек
десять - двенадцать матросов. Спросите их, милостивый  государь,  и  они
вам скажут, что любят и уважают меня не как отца, - я еще слишком  молод
для этого, - а как старшего брата.
   - Если у вас нет врагов, то, может быть, есть завистники. Вам  только
девятнадцать лет, а вас назначают капитаном, это высокая должность в ва-
шем звании; вы женитесь на красивой девушке, которая вас  любит,  а  это
редкое счастье во всех званиях мира. Вот две веские причины, чтобы иметь
завистников.
   - Да, вы правы. Вы, верно, лучше меня знаете людей, а может быть, это
и так. Но если эти завистники из числа моих друзей, то я предпочитаю  не
знать, кто они, чтобы мне не пришлось их ненавидеть.
   - Это неверно. Всегда надо, насколько можно, ясно видеть  окружающее.
И, сказать по правда, - вы кажетесь мне таким достойным молодым  челове-
ком, что для вас я решаюсь отступить от обычных правил правосудия и  по-
мочь вам раскрыть истину... Вот донос, который возводит на  вас  обвине-
ние. Узнаете почерк?
   Вильфор вынул из кармана письмо и протянул его Дантесу.  Дантес  пос-
мотрел, прочел, нахмурил лоб и сказал:
   - Нет, я не знаю этой руки; почерк искажен,  но  довольно  тверд.  Во
всяком случае это писала искусная "рука. Я очень  счастлив,  -  прибавил
он, глядя на Вильфора с благодарностью, - что имею дело с таким  челове-
ком, как вы, потому что действительно этот завистник - настоящий враг!
   По молнии, блеснувшей в глазах юноши при этих словах, Вильфор  понял,
сколько душевной силы скрывается под его наружной кротостью.
   - А теперь, - сказал Вильфор, - отвечайте мне откровенно, не как  об-
виняемый судье, а как человек, попавший в беду, отвечает человеку, кото-
рый принимает в нем участие: есть ли правда в этом безыменном доносе?
   И Вильфор с отвращением бросил на стол  письмо,  которое  вернул  ему
Дантес.
   - Все правда, а в то же время ни слова правды; а вот  чистая  правда,
клянись честью моряка, клянусь моей любовью к Мерседес,  клянусь  жизнью
моего отца!
   - Говорите, - сказал Вильфор.
   И прибавил про себя:
   "Если бы Рене могла меня видеть, надеюсь, она была бы довольна мною и
не называла бы меня палачом".
   - Так вот: когда мы вышли из Неаполя, капитан Леклер заболел  нервной
горячкой; на корабле не было врача, а он не хотел приставать  к  берегу,
потому что очень спешил на остров Эльба,  и  потому  состояние  его  так
ухудшилось, что на третий день, почувствовав приближение смерти, он поз-
вал меня к себе.
   "Дантес, - сказал он, - поклянитесь мне честью, что исполните поруче-
ние, которое я вам дам; дело чрезвычайно важное".
   "Клянусь, капитан", - отвечал я.
   "Так как после моей смерти командование переходит к вам, как помощни-
ку капитана, вы примете командование, возьмете курс на остров Эльба, ос-
тановитесь в Порто-Феррайо, пойдете к маршалу и отдадите ему это письмо;
может быть, там дадут вам другое письмо или еще какое-нибудь  поручение.
Это поручение должен был получить я; вы, Дантес,  исполните  его  вместо
меня, и вся заслуга будет ваша".
   "Исполню, капитан, но, может быть, не так-то легко добраться до  мар-
шала?"
   "Вот кольцо, которое вы попросите ему передать, - сказал  капитан,  -
это устранит все препятствия".
   И с этими словами он дал мне перстень. Через два часа он впал в  бес-
памятство, а на другой день скончался.
   - И что же вы сделали?
   - То, что я должен был сделать, то, что всякий другой  сделал  бы  на
моем месте. Просьба умирающего  всегда  священна;  но  у  нас,  моряков,
просьба начальника - это приказание, которое нельзя не исполнить.  Итак,
я взял курс на Эльбу и прибыл туда на другой день;  я  всех  оставил  на
борту и один сошел на берег. Как я и думал, меня не хотели  допустить  к
маршалу; но я послал ему перстень, который должен был  служить  условным
знаком; и все двери раскрылись передо мной. Он принял меня, расспросил о
смерти бедного Леклера и, как тот и предвидел, дал мне письмо,  приказав
лично доставить его в Париж. Я обещал, потому что это входило в исполне-
ние последней воли моего капитана. Прибыв сюда, я устроил  все  дела  на
корабле и побежал к моей невесте, которая показалась мне еще  прекрасней
и милей прежнего. Благодаря господину Моррелю мы уладили  все  церковные
формальности; и вот, как я уже говорил вам, я сидел за обедом, готовился
через час вступить в брак и думал завтра же ехать в Париж, как вдруг  по
этому доносу, который вы, по-видимому, теперь так же презираете,  как  и
я, меня арестовали.
   - Да, да, - проговорил Вильфор, - все это кажется мне правдой, и если
вы в чем виновны, так только в неосторожности; да и неосторожность  ваша
оправдывается приказаниями капитана. Отдайте нам письмо, взятое вами  на
острове Эльба, дайте честное слово, что явитесь по первому требованию, и
возвращайтесь к вашим Друзьям.
   - Так я свободен! - вскричал Дантес вне себя от радости.
   - Да, только отдайте мне письмо.
   - Оно должно быть у вас, его взяли у меня вместе с другими моими  бу-
магами, и я узнаю некоторые из них в этой связке.
   - Постойте, - сказал Вильфор Дантесу, который взялся уже было за шля-
пу и перчатки, - постойте! Кому адресовано письмо?
   - Господину Нуартье, улица Кок-Эрон, в Париже.
   Если бы гром обрушился на Вильфора, он не поразил бы его таким  быст-
рым и внезапным ударом; он упал в кресло,  с  которого  привстал,  чтобы
взять связку с бумагами, захваченными у Дантеса, и,  лихорадочно  порыв-
шись в них, вынул роковое письмо, устремив на него взгляд, полный  невы-
разимого ужаса.
   - Господину Нуартье, улица Кок-Эрон, номер  тринадцать,  -  прошептал
он, побледнев еще сильнее.
   - Точно так, - сказал изумленный Дантес. - Разве вы его знаете?
   - Нет, - быстро ответил Вильфор, - верный слуга короля не  знается  с
заговорщиками.
   - Стало быть, речь идет о заговоре? - спросил Дантес, который,  после
того как уже считал себя свободным,  почувствовал,  что  дело  принимает
другой оборот. - Во всяком случае я уже сказал вам, что ничего не знал о
содержании этого письма.
   - Да, - сказал Вильфор глухим голосом, - но вы знаете имя того,  кому
оно адресовано!
   - Чтобы отдать письмо лично ему, я должен был знать его имя.
   - И вы никому его не показывали? - спросил Вильфор,  читая  письмо  и
все более и более бледнея.
   - Никому, клянусь честью!
   - Никто не знает, что вы везли письмо с острова Эльба к господину Ну-
артье?
   - Никто, кроме того, кто вручил мне его.
   - И это еще много, слишком много! - прошептал Вильфор.
   Лицо его становилось все мрачнее, по мере  того  как  он  читал;  его
бледные губы, дрожащие руки, пылающие глаза внушали Дантесу самые дурные
предчувствия.
   Прочитав письмо, Вильфор схватился за голову и замер.
   - Что с вами, сударь? - робко спросил Дантес.
   Вильфор не отвечал, потом поднял бледное, искаженное лицо и  еще  раз
перечел письмо.
   - И вы уверяете, что ничего не знаете о содержании  этого  письма?  -
сказал Вильфор.
   - Повторяю и клянусь честью, что не знаю ничего Но что  с  вами?  Вам
дурно? Хотите, я позвоню? Позову кого-нибудь?
   - Нет, - сказал Вильфор, быстро вставая, - стойте на месте и молчите;
здесь я приказываю, а не вы.
   - Простите, - обиженно сказал Дантес, - я только хотел помочь вам.
   - Мне ничего не нужно. Минутная слабость - только и всего. Думайте  о
себе, а не обо мне. Отвечайте.
   Дантес ждал вопроса, но тщетно; Вильфор опустился в кресло, нетвердой
рукой отер пот с лица и в третий раз принялся перечитывать письмо.
   - Если он знает, что тут написано, - прошептал он, - и если  он  ког-
да-нибудь узнает, что Нуартье - отец Вильфора, то я  погиб,  погиб  без-
возвратно!
   И он время от времени взглядывал на Эдмона,  как  будто  его  взгляды
могли проникнуть сквозь невидимую стену, ограждающую в сердце  тайну,  о
которой молчат уста.
   - Нечего сомневаться! - воскликнул он вдруг.
   - Ради самого неба, - оказал несчастный юноша, - если вы сомневаетесь
во мне, если вы подозреваете меня, допрашивайте. Я готов отвечать вам.
   Вильфор сделал над собой усилие и голосом, которому он старался  пря-
дать уверенность, сказал:
   - Вследствие ваших показаний на вас ложатся самые  тяжкие  обвинения;
поэтому я не властен тотчас же отпустить вас, как надеялся.  Прежде  чем
решиться на такой шаг, я должен снестись со следователем. А пока вы  ви-
дели, как я отнесся к вам.
   - О да, и я благодарю вас! - вскричал Дантес. - Вы обошлись  со  мною
не как судья, а как друг.
   - Ну, так вот, я задержу вас еще на некоторое время, надеюсь ненадол-
го, главная улика против вас - это письмо, и вы видите...
   Вильфор подошел к камину, бросил письмо в огонь и подождал, пока  оно
сгорело.
   - Вы видите, - продолжал он, - я уничтожил его.
   - Вы больше, чем правосудие, - вскричал Дантес, - вы само милосердие!
   - Но выслушайте меня, - продолжал Вильфор. -  После  такого  поступка
вы, конечно, понимаете, что можете довериться мне.
   - Приказывайте, я исполню ваши приказания.
   - Нет, - сказал Вильфор, подходя к Дантесу, - нет, я не собираюсь вам
приказывать; я хочу только дать вам совет, понимаете?
   - Говорите, я исполню ваш совет, как приказание.
   - Я оставлю вас здесь, в здании суда, до вечера. Может быть,  кто-ни-
будь другой будет вас допрашивать. Говорите все, что вы мне  рассказыва-
ли, но ни полслова о письме!
   - Обещаю, сударь.
   Теперь Вильфор, казалось, умолял, а обвиняемый успокаивал судью.
   - Вы понимаете, - продолжал Вильфор, посматривая на пепел,  сохраняв-
ший еще форму письма, - теперь письмо уничтожено. Только вы да я  знаем,
что оно существовало; его вам не предъявят; если вам станут  говорить  о
нем, отрицайте, отрицайте смело, и вы спасены.
   - Я буду отрицать, не беспокойтесь, - сказал Дантес.
   - Хорошо, - сказал Вильфор и взялся за звонок; потом помедлил немного
и спросил: - У вас было только это письмо?
   - Только это.
   - Поклянитесь!
   Дантес поднял руку.
   - Клянусь! - сказал он.
   Вильфор позвонил.
   Вошел полицейский комиссар.
   Вильфор сказал ему на ухо несколько слов; комиссар отвечал кивком го-
ловы.
   - Ступайте за комиссаром, - сказал Вильфор Дантесу.
   Дантес поклонился, еще раз бросил на Вильфора  благодарный  взгляд  и
вышел.
   Едва дверь затворилась, как силы изменили Вильфору, и он упал в крес-
ло почти без чувств.
   Через минуту он прошептал:
   - Боже мой! От чего иногда зависит жизнь и счастье!.. Если  бы  коро-
левский прокурор был в Марселе, если бы вместо меня вызвали следователя,
я бы погиб... И это письмо, это проклятое письмо, ввергло бы меня в про-
пасть!.. Ах, отец, отец! Неужели ты всегда будешь мешать  моему  счастью
на земле? Неужели я должен вечно бороться с твоим прошлым?
   Но вдруг его словно осенило: на искривленных губах появилась  улыбка;
его блуждающий взгляд, казалось, остановился на какой-то мысли.
   - Да, да, - вскричал он, - это письмо, которое должно  было  погубить
меня, может стать источником моего счастья". Ну, Вильфор, за дело!
   И, удостоверившись, что обвиняемого уже нет в передней, помощник  ко-
ролевского прокурора тоже вышел и быстрыми шагами направился к дому сво-
ей невесты.


        VIII. ЗАМОК ИФ

   Полицейский комиссар, выйдя в переднюю, сделал знак  двум  жандармам.
Один стал по правую сторону Дантеса, другой по левую. Отворилась  дверь,
которая выходила в здание суда, и арестованного повели по одному из  тех
длинных и мрачных коридоров, где трепет охватывает даже тех, у кого  нет
никаких причин трепетать.
   Как квартира Вильфора примыкала к зданию суда, так здание суда примы-
кало к тюрьме, угрюмому сооружению, на которое  с  любопытством  смотрит
всеми своими зияющими отверстиями возвышающаяся перед ним Аккульская ко-
локольня.
   Сделав несколько поворотов по коридору, Дантес увидел дверь с  решет-
чатым окошком. Комиссар ударил три раза железным молотком, и Дантесу по-
казалось, что молоток бьет по его сердцу.  Дверь,  отворилась,  жандармы
слегка подтолкнули арестанта, который все  еще  стоял  в  растерянности.
Дантес переступил через порог, и дверь с шумом захлопнулась за  ним.  Он
дышал уже другим воздухом, спертым и тяжелым; он был в тюрьме.
   Его отвели в камеру, довольно опрятную, но с тяжелыми засовами и  ре-
шетками на окнах. Вид нового жилища не вселил  в  него  особого  страха;
притом же слова, сказанные помощником королевского прокурора с таким яв-
ным участием, раздавались у него в ушах как обнадеживающее утешение.
   Было четыре часа пополудни, когда Дантеса привели в камеру.  Все  это
происходило, как мы уже сказали, 28 февраля; арестант скоро  очутился  в
темноте.
   Тотчас же слух его обострился вдвое При малейшем  шуме,  доносившемся
до него, он вскакивал и бросался к двери, думая, что за ним идут,  чтобы
возвратить ему свободу; но шум исчезал в другом  направлении,  и  Дантес
снова опускался на скамью.
   Наконец, часов в десять вечера, когда Дантес начинал терять  надежду,
послышался новый шум, который на этот раз несомненно приближался  к  его
камере. Потом в коридоре раздались шаги и остановились у двери; ключ по-
вернулся в замке, засовы заскрипели, и плотная дубовая дверь отворилась,
впустив в темную камеру ослепительный свет двух факелов.
   При свете их Дантес увидел, как блеснули ружья и палаши четырех  жан-
дармов.
   Он бросился было вперед, но тут же остановился при виде этой  усилен-
ной охраны.
   - Вы за мной? - спросил Дантес.
   - Да, - отвечал один из жандармов.
   - По приказу помощника королевского прокурора?
   - Разумеется.
   - Хорошо, - сказал Дантес, - я готов следовать за вами.
   Уверенность, что за ним пришли от имени  де  Вильфора,  рассеяла  все
опасения бедного юноши; спокойно и непринужденно он вышел  и  сам  занял
место посреди жандармов.
   У дверей тюрьмы стояла карета; на козлах сидел кучер, рядом с кучером
- пристав.
   - Эта карета для меня? - спросил Дантес.
   - Для вас, - ответил один из жандармов, - садитесь, Дантес хотел воз-
разить, но дверца отворились, и его втолкнули в карету. Он не мог, да  и
не хотел сопротивляться; в одно мгновение он очутился на заднем сиденье,
между двумя жандармами; двое других сели напротив, и тяжелый экипаж  по-
катил со зловещим грохотом.
   Узник посмотрел на окна; они были  забраны  желез  ной  решеткой.  Он
только переменил тюрьму; новая тюрьма была на колесах и катилась к неиз-
вестной цель, Сквозь частые прутья, между которыми едва можно было  про-
сунуть руку, Дантес все же разглядел, что его провезли по улице Кессари,
а затем по улицам Сен-Лоран и Тарамис спустились к набережной.
   Немного погодя сквозь решетку окна и сквозь  ограду  памятника,  мимо
которого они ехали, он увидел огни портового Управления.
   Карета остановилась, пристав сошел с козел и подошел  к  кордегардии;
оттуда вышли с десяток солдат и стали в две шеренги. Ружья их блестели в
свете фонарей, горевших на набережной. "Неужели все это  ради  меня?"  -
подумал Эдмон.
   Отперев дверцу ключом, пристав молчаливо ответил на этот вопрос,  ибо
Дантес увидел между двумя рядами солдат оставленный для него узкий  про-
ход от кареты до набережной.
   Два жандарма, сидевшие на переднем сиденье, вышли из  кареты  первые,
за ними вышел он, а за ними и остальные два, сидевшие по бокам его.  Все
направились к лодке, которую таможенный служитель удерживал у берега  за
цепь. Солдаты смотрели на Дантеса с тупым любопытством.  Его  тотчас  же
посадили к рулю, между четырьмя  жандармами,  а  пристав  сел  на  носу.
Сильный толчок отделил лодку от берега; четыре гребца  принялись  быстро
грести по направлению к Пилону. По окрику  с  лодки  цепь,  заграждающая
порт, опустилась, и Дантес очутился в так называемом Фриуле, то есть вне
порта.
   Первое ощущение арестанта, когда он выехал  на  свежий  воздух,  было
ощущение радости. Воздух - почти свобода. Он полной грудью вдыхал  живи-
тельный ветер, несущий на своих крыльях таинственные запахи ночи и моря.
Скоро, однако, он горестно вздохнул: он плыл мимо "Резерва", где был так
счастлив еще утром, за минуту до ареста; сквозь ярко освещенные окна  до
него доносились веселые звуки танцев.
   Дантес сложил руки, поднял глаза к небу и стал молиться.
   Лодка продолжала свой путь; она миновала Мертвую Голову,  поравнялась
с бухтой Фаро и начала огибать батарею; Дантес ничего не понимал.
   - Куда же меня везут? - спросил он одного из жандармов.
   - Сейчас узнаете.
   - Однако...
   - Нам запрещено говорить с вами.
   Дантес был наполовину солдат; расспрашивать жандармов, которым запре-
щено отвечать, показалось ему нелепым, и он замолчал.
   Тогда самые странные мысли закружились в его голове;  в  утлой  лодке
нельзя было далеко уехать, кругом не было ни одного корабля на якоре; он
подумал, что его  довезут  до  отдаленного  места  на  побережье  и  там
объявят, что он свободен. Его не связывали, не пытались надевать  наруч-
ники; все это казалось ему добрым предзнаменованием; при этом  разве  не
сказал ему помощник прокурора, такой добрый и ласковый, что если  только
он не произнесет рокового имени Нуартье, то ему нечего бояться? Ведь  на
его глазах Вильфор сжег опасное письмо, единственную улику, которая име-
лась против него.
   В молчании ждал он, чем все это кончится, глазом моряка, привыкшим  в
темноте измерять пространство, стараясь рассмотреть окрестность.
   Остров Ратонно, на котором горел маяк, остался справа, и лодка,  дер-
жась близко к берегу, подошла к Каталанской бухте. Взгляд арестанта стал
еще зорче: здесь была Мерседес, и ему ежеминутно казалось, что на темном
берегу вырисовывается неясный силуэт женщины.
   Как предчувствие не шепнуло Мерседес, что ее возлюбленный в  трехстах
шагах от нее?
   Во всех Каталанах только в одном  окне  горел  огонь.  Приглядевшись,
Дантес убедился, что это комната его невесты. Только  одна  Мерседес  не
спала во всем селении. Если бы он громко закричал, голос его долетел  бы
до ее слуха. Ложный стыд удержал его. Что сказали бы жандармы,  если  бы
он начал кричать, как исступленный? Поэтому он не раскрыл рта и  проехал
мимо, не отрывая глаз от огонька.
   Между тем лодка подвигалась вперед; но арестант не думал о лодке,  он
думал о Мерседес. Наконец, освещенное окошко скрылось за выступом скалы.
Дантес обернулся и увидел, что лодка удаляется от берега.
   Пока он был поглощен своими мыслями, весла заменили парусами, и лодка
шла по ветру.
   Хотя Дантесу не хотелось снова расспрашивать жандарма, однако  же  он
придвинулся к нему и, взяв его за руку, сказал:
   - Товарищи! Именем совести вашей и вашим  званием  солдата  заклинаю:
сжальтесь и ответьте мне. Я капитан Дантес, добрый  и  честный  француз,
хоть меня и обвиняют в какой-то измене. Куда вы меня везете? Скажите,  я
даю вам честное слово моряка, что я исполню свой долг и покорюсь судьбе.
   Жандарм почесал затылок и посмотрел на своего  товарища.  Тот  сделал
движение, которое должно было означать: "Теперь уж, кажется, можно  ска-
зать", и жандарм повернулся к Дантесу:
   - Вы уроженец Марселя и моряк, и еще спрашиваете, куда мы едем?
   - Да, честью уверяю, что не знаю.
   - Вы не догадываетесь?
   - Нет.
   - Не может быть.
   - Клянусь всем священным в мире! Скажите, ради бога!
   - А приказ?
   - Приказ не запрещает вам сказать мне то, что я все равно узнаю через
десять минут, через полчаса или, быть может, через час. Вы только  изба-
вите меня от целой вечности сомнений. Я прошу вас, как друга.  Смотрите,
я не собираюсь ни сопротивляться, ни бежать. Да это и  невозможно.  Куда
мы едем?
   - Либо вы ослепли, либо вы никогда не выходили из марсельского порта;
иначе вы не можете не угадать, куда вас везут.
   - Не могу.
   - Так гляньте вокруг.
   Дантес встал, посмотрел в - ту сторону, куда  направлялась  лодка,  и
увидел в ста саженях перед собою черную отвесную скалу, на  которой  вы-
сился мрачный замок Иф.
   Этот причудливый облик, эта тюрьма, которая  вызывает  такой  беспре-
дельный ужас, эта крепость, которая уже триста лет питает Марсель своими
жуткими преданиями, возникнув внезапно перед Дантесом, и не  помышлявшим
о ней, произвела на него такое же действие, какое производит  эшафот  на
приговоренного к смерти.
   - Боже мой! - вскричал он. - Замок Иф? Зачем мы туда едем?
   Жандарм улыбнулся.
   - Но меня же не могут заключить туда! - продолжал Дантес. - Замок  Иф
- государственная тюрьма, предназначенная только для важных политических
преступников. Я никакого преступления не совершил. Разве в замке Иф есть
какие-нибудь следователи, какие-нибудь судьи?
   - Насколько я знаю, - сказал жандарм, - там имеется только комендант,
тюремщики, гарнизон да крепкие стены. Полно, полно, приятель, не  предс-
тавляйтесь удивленным, не то я, право, подумаю, что вы платите мне  нас-
мешкой за мою доброту.
   Дантес сжал руку жандарма так, что чуть не сломал ее.
   - Так вы говорите, что меня везут в замок Иф и там оставят?
   - Вероятно, - сказал жандарм, - но во всяком случае незачем жать  мне
руку так крепко.
   - Без всякого следствия? Без всяких формальностей?
   - Все формальности выполнены, следствие закончено.
   - И невзирая на обещание господина де Вильфор?
   - Я не знаю, что вам обещал господин де Вильфор, - сказал жандарм,  -
знаю только, что мы едем в замок Иф. Эге! Да что вы делаете? Ко мне, то-
варищи! Держите!
   Движением быстрым, как молния, и все же не ускользнувшим от  опытного
глаза жандарма, Дантес хотел броситься в море, но  четыре  сильные  руки
схватили его в ту самую минуту, когда ноги его отделились от днища.
   Он упал в лодку, рыча от ярости.
   - Эге, брат! - сказал жандарм, упираясь ему коленом в грудь. - Так-то
ты держишь честное слово моряка! Вот и полагайся на тихонь! Ну,  теперь,
любезный, только шевельнись, и я влеплю тебе пулю  в  лоб!  Я  ослушался
первого пункта приказа, но не беспокойся, второй будет выполнен  в  точ-
ности.
   И он действительно приставил дуло своего ружья  к  виску  Дантеса.  В
первое мгновение Дантес хотел сделать роковое  движение  и  покончить  с
нежданным бедствием, которое обрушилось на него и схватило в свои ястре-
биные когти. Но именно потому, что это бедствие было столь  неожиданным,
Дантес подумал, что оно не может быть продолжительным; потом он вспомнил
обещание Вильфора; к тому же надо признаться, смерть на дне лодки от ру-
ки жандарма показалась ему гадкой и жалкой.
   Он опустился на доски и в бессильном бешенстве впился зубами  в  свою
руку.
   Лодка покачнулась от сильного толчка.  Один  из  гребцов  прыгнул  на
утес, о который легкое суденышко ударилось  носом,  заскрипела  веревка,
разматываясь вокруг ворота, и Дантес понял, что они причаливают.
   Жандармы, державшие его за руки и  за  шиворот,  заставили  его  под-
няться, сойти на берег и потащили его к ступенькам, ведшим к  крепостным
воротам; сзади шел пристав, вооруженный ружьем с примкнутым штыком.
   Впрочем, Дантес и не помышлял о бесполезном сопротивлении. Его медли-
тельность происходила не от противодействия, а от апатии. У него  кружи-
лась голова, и он шатался, как пьяный. Он опять увидел два ряда  солдат,
выстроившихся на крутом откосе, почувствовал, что  ступеньки  принуждают
его поднимать ноги, заметил, что вошел в ворота и что эти ворота  закры-
лись за ним, но все это бессознательно, точно, сквозь туман, не будучи в
силах ничего различить. Он даже не видел  моря,  источника  мучений  для
заключенных, которые смотрят на его простор и с ужасом сознают, что бес-
сильны преодолеть его.
   Во время минутной остановки Дантес немного пришел в себя и огляделся.
Он стоял на четырехугольном дворе, между четырьмя высокими стенами; слы-
шался размеренный шаг часовых, и всякий раз, когда  они  проходили  мимо
двух-трех освещенных окон, ружья их поблескивали.
   Они простояли минут десять. Зная, что Дантесу уже не убежать, жандар-
мы, выпустили его. Видимо, ждали приказаний;  наконец,  раздался  чей-то
голос:
   - Где арестант?
   - Здесь, - отвечали жандармы.
   - Пусть идет за мной, я проведу его в камеру.
   - Ступайте, - сказали жандармы, подталкивая Дантеса.
   Он пошел за проводником, который действительно привел его в  полупод-
земную камеру; из голых и мокрых стен, казалось, сочились слезы. Постав-
ленная на табурет плошка, фитиль которой плавал в каком-то вонючем жире,
осветила лоснящиеся стены этого страшного жилища и проводника;  это  был
человек плохо одетый, с грубым лицом - по всей  вероятности,  из  низших
служителей тюрьмы.
   - Вот вам камера на нынешнюю ночь, - сказал он. - Теперь уже  поздно,
и господин комендант лег спать. Завтра, когда он встанет и прочтет  рас-
поряжения, присланные на ваш счет, может быть, он назначит вам другую. А
пока вот вам хлеб; тут, в этой кружке, вода; там, в  углу,  солома.  Это
все, чего может пожелать арестант. Спокойной ночи.
   И прежде чем Дантес успел ответить ему, прежде чем он  заметил,  куда
тюремщик положил хлеб, прежде чем он взглянул, где стоит кружка с водой,
прежде чем он повернулся к углу, где лежала солома -  его  будущая  пос-
тель, - тюремщик взял плошку и, закрыв дверь,  лишил  арестанта  и  того
тусклого света, который показал ему, словно при вспышке зарницы,  мокрые
стены его тюрьмы.
   Он остался один, среди тишины и мрака, немой, угрюмый, как своды под-
земелья, мертвящий холод которых он чувствовал на своем пылающем челе.
   Когда первые лучи солнца едва осветили этот вертеп, тюремщик  возвра-
тился с приказом оставить арестанта здесь. Дантес стоял на том же месте.
Казалось, железная рука пригвоздила его там, где он остановился  накану-
не; только глаза его опухли от невыплаканных слез.  Он  не  шевелился  и
смотрел в землю.
   Он провел всю ночь стоя и ни на минуту не забылся сном.
   Тюремщик подошел к нему, обошел вокруг него, но Дантес, казалось, его
не видел.
   Он тронул его за плечо. Дантес вздрогнул и покачал головой.
   - Вы не спали? - спросил тюремщик.
   - Не знаю, - отвечал Дантес.
   Тюремщик посмотрел на него с удивлением.
   - Вы не голодны? - продолжал он.
   - Не знаю, - повторил Дантес.
   - Вам ничего не нужно?
   - Я хочу видеть коменданта.
   Тюремщик пожал плечами и вышел.
   Дантес проводил его взглядом, протянул руки к полурастворенной двери,
но дверь захлопнулась.
   Тогда громкое рыдание вырвалось из его груди. Накопившиеся слезы хлы-
нули в два ручья. Он бросился на колени, прижал голову к  полу  и  долго
молился, припоминая в уме всю свою жизнь и спрашивая себя,  какое  прес-
тупление совершил он в своей столь еще юной жизни, чтобы заслужить такую
жестокую кару.
   Так прошел день. Дантес едва проглотил несколько крошек хлеба и выпил
несколько глотков воды. Он то сидел, погруженный в думы, то кружил вдоль
стен, как дикий зверь в железной клетке.
   Одна мысль с особенной силой приводила его в  неистовство:  во  время
переезда, когда он, не зная, куда его везут, сидел так спокойно  и  бес-
печно, он мог бы десять раз броситься в воду и, мастерски умея  плавать,
умея нырять, как едва ЛЕГ кто другой в Марселе, мог бы скрыться под  во-
дой, обмануть охрану, добраться до  берега,  бежать,  спрятаться  в  ка-
кой-нибудь пустынной бухте, дождаться генуэзского или  каталонского  ко-
рабля, перебраться в Италию или Испанию и оттуда написать Мерседес, что-
бы она приехала к нему. О своем пропитании он не беспокоился: в какую бы
страну ни бросила его судьба - хорошие моряки везде редкость; он говорил
по-итальянски, как тосканец, по-испански, как истый сын Кастильи. Он жил
бы свободным и счастливым, с Мерседес, с отцом, потому что выписал бы  и
отца. А вместо этого он арестант, запертый в замке Иф,  в  этой  тюрьме,
откуда нет возврата, и не знает, что сталось с отцом, что сталось с Мер-
седес; и все это из-за того, что он поверил слову Вильфора. Было от чего
сойти с ума, и Дантес в бешенстве катался по свежей соломе, которую при-
нес тюремщик.
   На другой день в тот же час явился тюремщик.
   - Ну, что, - спросил он, - поумнели немного?
   Дантес не отвечал.
   - Да бросьте унывать! Скажите, чего бы вам хотелось. Ну, говорите!
   - Я хочу видеть коменданта.
   - Я уже сказал, что это невозможно, - отвечал тюремщик с досадой.
   - Почему невозможно?
   - Потому что тюремным уставом арестантам запрещено к нему обращаться.
   - А что же здесь позволено? - спросил Дантес.
   - Пища получше - за деньги, прогулка, иногда книги.
   - Книг мне не нужно; гулять я не хочу, а  пищей  я  доволен.  Я  хочу
только одного - видеть коменданта.
   - Если вы будете приставать ко мне с этим,  я  перестану  носить  вам
еду.
   - Ну, что ж? - отвечал Дантес. - Если ты перестанешь носить мне  еду,
я умру с голоду, вот и все!
   Выражение, с которым Дантес произнес эти слова,  показало  тюремщику,
что его узник был бы рад умереть; а так как всякий арестант приносит тю-
ремщику круглым числом десять су дохода в день, то тюремщик Дантеса тот-
час высчитал убыток, могущий произойти от его смерти, и сказал уже более
ласково:
   - Послушайте: то, о чем вы просите, невозможно; стало быть и не  про-
сите больше; не было примера, чтобы комендант по просьбе  арестанта  яв-
лялся к нему в камеру; поэтому ведите себя смирно, вам разрешат  гулять,
а на прогулке, может статься, вы как-нибудь встретите коменданта.  Тогда
и обратитесь к нему, и если ему угодно будет ответить вам,  так  это  уж
его дело.
   - А сколько мне придется ждать этой встречи?
   - Кто знает? - сказал тюремщик. - Месяц, три месяца,  полгода,  может
быть год.
   - Это слишком долго, - прервал Дантес, - я хочу видеть его сейчас же!
   - Не упорствуйте в одном невыполнимом желании или через две недели вы
сойдете с ума.
   - Ты думаешь? - сказал Дантес.
   - Да, сойдете с ума; сумасшествие всегда так начинается.  У  нас  уже
есть такой случай; здесь до вас жил аббат, который беспрестанно  предла-
гал коменданту миллион за свое освобождение и на этом сошел с ума.
   - А давно он здесь не живет?
   - Два года.
   - Его выпустили на свободу?
   - Нет, посадили в карцер.
   - Послушай, - сказал Дантес, - я не аббат  и  не  сумасшедший;  может
быть, я и сойду с ума, но пока, к сожалению,  я  в  полном  рассудке;  я
предложу тебе другое.
   - Что же?
   - Я не стану предлагать тебе миллиона, потому что у меня его нет,  но
предложу тебе сто экю, если ты согласишься,  когда  поедешь  в  Марсель,
заглянуть в Каталаны и передать письмо  девушке,  которую  зовут  Мерсе-
дес... даже не письмо, а только две строчки.
   - Если я передам эти две строчки и меня поймают, я потеряю место,  на
котором получаю тысячу ливров в год, не считая дохода и стола; вы  види-
те, я был бы дураком, если бы вздумал рисковать  тысячей  ливров,  чтобы
получить триста.
   - Хорошо! - сказал Дантес. - Так слушай и запомни хорошенько: если ты
не отнесешь записки Мерседес или по крайней мере не дашь ей знать, что я
здесь, то когданибудь я подкараулю тебя за дверью и, когда  ты  войдешь,
размозжу тебе голову табуретом!
   - Ага, угрозы! - закричал тюремщик, отступая на шаг и приготовляясь к
защите. - Положительно у вас голова не в порядке; аббат начал, как вы, и
через три дня вы будете буйствовать, как он; хорошо, что в замке Иф есть
карцеры.
   Дантес поднял табурет и повертел им над головой.
   - Ладно, ладно, - сказал тюремщик, - если уж вы непременно хотите,  я
уведомлю коменданта.
   - Давно бы так, - отвечал Дантес, ставя табурет на пол  и  садясь  на
него, с опущенной головой и блуждающим взглядом, словно он действительно
начинал сходить с ума.
   Тюремщик вышел и через несколько минут вернулся с четырьмя  солдатами
и капралом.
   - По приказу коменданта, - сказал он, - переведите  арестанта  этажом
ниже.
   - В темную, значит, - сказал капрал.
   - В темную; сумасшедших надо сажать с сумасшедшими.
   Четверо солдат схватили Дантеса, который впал в  какое-то  забытье  и
последовал за ними без всякого сопротивления.
   Они спустились вниз на пятнадцать ступеней; отворилась  дверь  темной
камеры, в которую он вошел, бормоча:
   - Он прав, сумасшедших надо сажать с сумасшедшими.
   Дверь затворилась, и Дантес пошел вперед, вытянув руки, пока не дошел
до стены; тогда он сел в угол и долго не двигался с места, между тем как
глаза его, привыкнув мало-помалу к темноте, начали различать предметы.
   Тюремщик не ошибся: Дантес был на волосок от безумия.


        IX. ВЕЧЕР ДНЯ ОБРУЧЕНИЯ

   Вильфор, как мы уже сказали, отправился опять на  улицу  Гран-Кур  и,
войдя в дом г-жи де Сен-Меран, застал гостей уже не в столовой, а в гос-
тиной, за чашками кофе. Рене ждала его с нетерпением, которое  разделяли
и прочие гости. Поэтому его встретили радостными восклицаниями.
   - Ну, головорез, оплот государства, роялистский Брут! - крикнул  один
из гостей. - Что случилось? Говорите!
   - Уж не готовится ли новый Террор? - спросил другой.
   - Уж не вылез ли из своего логова корсиканский людоед? - спросил тре-
тий.
   - Маркиза, - сказал Вильфор, подходя к своей будущей теще, - простите
меня, но я принужден просить у вас разрешения удалиться... Маркиз,  раз-
решите сказать вам два слова наедине?
   - Значит, это и вправду серьезное дело? -  сказала  маркиза,  заметив
нахмуренное лицо Вильфора.
   - Очень серьезное, и я должен на несколько дней покинуть вас. Вы  мо-
жете по этому судить, - прибавил Вильфор, обращаясь к Рене, -  насколько
это важно.
   - Вы уезжаете? - вскричала Рене, не умея скрыть своего огорчения.
   - Увы! - отвечал Вильфор. - Это необходимо.
   - А куда? - спросила маркиза.
   - Это - судебная тайна. Однако, если у кого-нибудь есть  поручения  в
Париж, то один мой приятель едет туда сегодня, и он охотно примет их  на
себя.
   Все переглянулись.
   - Вы хотели поговорить со мною? - спросил маркиз.
   - Да, если позволите, пройдемте к вам в кабинет.
   Маркиз взял Вильфора под руку, и они вместе вышли.
   - Что случилось? - сказал маркиз, входя в кабинет. - Говорите.
   - Нечто весьма важное, требующее моего немедленного отъезда в  Париж.
Теперь, маркиз, простите мне нескромный и бестактный вопрос: у вас  есть
государственные облигации?
   - В них все мое состояние; на шестьсот или семьсот тысяч франков.
   - Так продайте, маркиз, продайте, или вы разорены.
   - Как я могу продать их отсюда?
   - У вас есть маклер в Париже?
   - Есть.
   - Дайте мне письмо к нему: пусть продает, не теряя ни минуты, ни  се-
кунды; может быть, даже я приеду слишком поздно.
   - Черт возьми! - сказал маркиз. - Не будем терять времени!
   Он сел к столу и написал своему агенту распоряжение  о  продаже  всех
облигаций по любой цене.
   - Одно письмо есть, - сказал Вильфор, бережно пряча его в бумажник, -
теперь мне нужно еще другое.
   - К кому?
   - К королю.
   - К королю?
   - Да.
   - Но не могу же я так прямо писать его величеству.
   - Да я и не прошу письма от вас, а только хочу,  чтобы  вы  попросили
его у графа де Сальвье. Чтобы не терять драгоценного времени, мне  нужно
такое письмо, с которым я мог бы явиться прямо к королю, не  подвергаясь
всяким формальностям, связанным с получением аудиенции.
   - А министр юстиции? Он же имеет право входа в Тюильри, и через  него
вы в любое время можете получить доступ к королю.
   - Разумеется. Но зачем мне делиться с другими  той  важной  новостью,
которую я везу. Вы понимаете? Министр  юстиции,  естественно,  отодвинет
меня на второй план и похитит у меня всю заслугу Скажу вам одно, маркиз:
если я первый явлюсь в Тюильри, карьера моя  обеспечена,  потому  что  я
окажу королю услугу, которой он никогда не забудет.
   - Если так, друг  мой,  ступайте,  собирайтесь  в  дорогу;  я  вызову
Сальвье, и он напишет письмо, которое вам послужит пропуском.
   - Хорошо, но не теряйте времени, через четверть часа я должен быть  в
почтовой карете.
   - Велите остановиться у нашего дома.
   - Вы, конечно, извинитесь за меня перед  маркизой  и  мадемуазель  де
Сен-Меран, с которой я расстаюсь в такой день с глубочайшим сожалением.
   - Они будут ждать вас в моем кабинете, и вы проститесь с ними.
   - Тысячу благодарностей. Так приготовьте письмо.
   Маркиз позвонил.
   Вошел лакей.
   - Попросите сюда графа де Сальвье... А вы идите, - сказал маркиз, об-
ращаясь к Вильфору.
   - Я сейчас же буду обратно.
   И Вильфор торопливо вышел; но в дверях он решил,  что  вид  помощника
королевского прокурора, куда-то стремительно шагающего, может  возмутить
спокойствие целого города; поэтому он пошел своей  обычной  внушительной
походкой.
   Дойдя до своего дома, он заметил в темноте  какой-то  белый  призрак,
который ждал его, не шевелясь.
   То была Мерседес, которая, не получая вестей об Эдмоне,  решила  сама
разузнать, почему арестовали ее жениха.
   Завидев Вильфора, она отделилась от стены и  загородила  ему  дорогу.
Дантес говорил Вильфору о своей невесте, и Мерседес незачем  было  назы-
вать себя, Вильфор и без того узнал ее. Его поразили красота и благород-
ная осанка девушки, и когда она спросила его о своем женихе, то ему  по-
казалось, что обвиняемый - это он, а она - судья.
   - Тот, о ком вы говорите, тяжкий преступник, - отвечал Вильфор, - и я
ничего не могу сделать для него.
   Мерседес зарыдала; Вильфор хотел пройти мимо, но она остановила его.
   - Скажите по крайней мере, где он, - проговорила она, - чтобы я могла
узнать, жив он или умер?
   - Не знаю. Он больше не в моем распоряжении, - отвечал Вильфор.
   Ее проницательный взгляд и умоляющий жест тяготили его; он  оттолкнул
Мерседес, вошел в дом и быстро захлопнул за собою дверь,  как  бы  желая
отгородиться от горя этой девушки.
   Но горе не так легко отогнать. Раненный им уносит его  с  собою,  как
смертельную стрелу, о которой говорит  Вергилий.  Вильфор  запер  дверь,
поднялся в гостиную, но тут ноги его подкосились; из его груди  вырвался
вздох, похожий на рыдание, и он упал в кресло.
   Тогда-то в этой больной душе обнаружились первые зачатки смертельного
недуга. Тот, кого он принес в жертву своему честолюбию, ни в чем не  по-
винный юноша, который пострадал за вину его отца,  предстал  перед  ним,
бледный и грозный, под руку со своей невестой, такой  же  бледной,  неся
ему угрызения совести, - не те угрызения, от которых больной вскакивает,
словно гонимый древним роком, а то глухое, мучительное постукивание, ко-
торое время от времени терзает сердце воспоминанием содеянного и до гро-
бовой доски все глубже и глубже разъедает совесть.
   Вильфор пережил еще одну - последнюю - минуту колебания. Уже не  раз,
не испытывая ничего, кроме волнения борьбы, он требовал  смертной  казни
для подсудимых; и эти казни, совершившиеся благодаря его громовому крас-
норечию, увлекшему присяжных или судей, ни единым облачком  не  омрачали
его чела, ибо эти подсудимые были виновны, или по крайней  мере  Вильфор
считал их таковыми.
   Но на этот раз было совсем другое: к пожизненному заключению он  при-
говорил невинного - невинного, которому предстояло счастье  он  отнял  у
него не только свободу, но и счастье; на этот раз он был уже не судья, а
палач.
   И, думая об этом, он почувствовал те глухие мучительные удары,  кото-
рых он до той поры не знал; они отдавались в его груди и наполняли серд-
це безотчетным страхом. Так нестерпимая боль предостерегает раненого,  и
он никогда без содрогания не коснется пальцем  открытой  и  кровоточащей
раны, пока она не зажила.
   Но рана Вильфора была из тех, которые не заживают или заживают только
затем, чтобы снова открыться, причиняя еще большие муки, чем прежде.
   Если бы в эту минуту раздался нежный голос Рене, моля его  о  пощаде,
если бы прелестная Мерседес вошла и сказала ему: "Именем  бога,  который
нас видит и судит, заклинаю вас, отдайте мне моего жениха",  -  Вильфор,
уже почти побежденный неизбежностью, покорился бы ей окончательно и оле-
денелой рукой, невзирая на все, чем это ему грозило,  наверное  подписал
бы приказ об освобождении Дантеса; но ничей голос не прозвучал в тишине,
и дверь отворилась  только  для  камердинера,  который  пришел  доложить
Вильфору, что почтовые лошади запряжены в дорожную коляску.
   Вильфор встал или, вернее, вскочил, как человек, вышедший победителем
из внутренней борьбы, подбежал к бюро, сунул в карман все золото,  какое
хранилось в одном из ящиков, покружил еще по комнате, растерянно потирая
рукою лоб и бормоча бессвязные слова; наконец, почувствовав, что  камер-
динер набросил ему на плечи плащ, он вышел, вскочил в карету и отрывисто
приказал заехать на улицу Гран-Кур, к маркизу де Сен-Меран.
   Несчастный Дантес был осужден безвозвратно.
   Как обещал маркиз де Сен-Меран, Вильфор застал у него в кабинете  его
жену и дочь. При виде Рене молодой человек вздрогнул: он боялся, что она
опять станет просить за Дантеса. Но, увы! Надо сознаться, в укор  нашему
эгоизму, что молодая девушка была занята только одним:  отъездом  своего
жениха.
   Она любила Вильфора; Вильфор уезжал накануне их свадьбы; Вильфор  сам
точно не знал, когда вернется, и Рене, вместо того чтобы жалеть Дантеса,
проклинала человека, преступление которого разлучало ее с женихом.
   Каково же было Мерседес!
   На углу улицы де-ла-Лож ее ждал Фернан, который вышел за ней  следом;
она вернулась в Каталаны и, полумертвая, в отчаянии, бросилась  на  пос-
тель. Перед этой постелью Фернан стал на колени и, взяв  холодную  руку,
которой Мерседес не отнимала, покрывал ее жаркими поцелуями, но Мерседес
даже не чувствовала их.
   Так прошла ночь. Когда все масло выгорело, ночник погас,  но  она  не
заметила темноты, как не замечала света; и когда забрезжило утро, она  и
этого не заметила.
   Горе пеленой застлало ей глаза, и она видела одного Эдмона.
   - Ты здесь! - сказала она наконец, оборачиваясь к Фернану.
   - Со вчерашнего дня я не отходил от тебя, - отвечал Фернан с  горест-
ным вздохом.
   Моррель не считал себя побежденным. Он знал, что после допроса Данте-
са отвели в тюрьму; тогда он обегал всех своих друзей, перебывал у всех,
кто мог иметь влияние, но повсюду уже распространился слух,  что  Дантес
арестован как бонапартистский агент, и так как в то время даже смельчаки
считали безумием любую попытку Наполеона вернуть себе престол,  то  Мор-
рель встречал только холодность, боязнь или отказ. Он воротился домой  в
отчаянии, сознавая в душе, что дело очень плохо и что помочь никто не  в
силах.
   Со своей стороны Кадрусс тоже был в большом беспокойстве. Вместо того
чтобы бегать по всему городу, как Моррель, и пытаться чем-нибудь  помочь
Дантесу, что, впрочем, ни к чему бы не привело, он засел  дома  с  двумя
бутылками наливки и старался утопить свою тревогу в вине. Но,  для  того
чтобы одурманить его смятенный ум, двух бутылок было  мало.  Поэтому  он
остался сидеть, облокотясь на хромоногий стол, между двумя  пустыми  бу-
тылками, не имея сил ни выйти из дому за вином, ни забыть о случившемся,
и смотрел, как при свете коптящей свечи перед ним  кружились  и  плясали
все призраки, которые Гофман черной фантастической пылью рассеял по сво-
им влажным от пунша страницам.
   Один Данглар не беспокоился и не терзался. Данглар даже радовался; он
отомстил врагу и обеспечил себе на "Фараоне" должность,  которой  боялся
лишиться. Данглар был одним из тех расчетливых людей, которые родятся  с
пером за ухом и с чернильницей вместо сердца; все, что есть в мире, сво-
дилось для него к вычитанию или к умножению, и цифра  значила  для  него
гораздо больше, чем человек, если эта цифра  увеличивала  итог,  который
мог быть уменьшен этим человеком.
   Поэтому Данглар лег спать в обычный час и спал спокойно.
   Вильфор, получив от графа де Сальвье рекомендательное письмо, поцело-
вал Рене в обе щеки, прильнул губами к руке маркизы де Сен-Меран,  пожал
руку маркизу и помчался на почтовых по дороге в Экс.
   Старик Дантес, убитый горем, томился в смертельной тревоге.
   Что же касается Эдмона, то мы знаем, что с ним сталось.


        X. МАЛЫЙ ПОКОЙ В ТЮИЛЬРИ

   Оставим Вильфора на парижской дороге, где, платя тройные прогоны,  он
мчался во весь опор, и заглянем, миновав две-три гостиных, в  малый  тю-
ильрийский покой, с полуциркульным окном, знаменитый тем,  что  это  был
любимый кабинет Наполеона и Людовика XVIII, а затем ЛуиФилиппа.
   В этом кабинете, сидя за столом орехового дерева, который он вывез из
Гартвеля и который, в силу одной из причуд, свойственных выдающимся лич-
ностям, он особенно любил, король Людовик XVIII рассеянно слушал челове-
ка лет пятидесяти, с седыми волосами, с аристократическим  лицом,  изыс-
канно одетого. В то же время он делал пометки на полях Горация,  издания
Грифиуса, издания довольно неточного, хоть и почитаемого и дававшего его
величеству обильную пищу для хитроумных филологических наблюдений.
   - Так вы говорите, сударь... - сказал король.
   - Что я чрезвычайно обеспокоен, ваше величество.
   - В самом деле? Уж не приснились ли вам семь коров тучных и семь  то-
щих?
   - Нет, ваше величество. Это означало бы только, что нас ждут семь го-
дов обильных и семь голодных; а при таком  предусмотрительном  государе,
как ваше величество, голода нечего бояться.
   - Так что же вас беспокоит, милейший Блакас?
   - Ваше величество, мне кажется, есть основания думать, что на юге со-
бирается гроза.
   - В таком случае, дорогой герцог, - отвечал Людовик XVIII, - мне  ка-
жется, вы плохо осведомлены. Я, напротив, знаю наверняка, что там  прек-
расная погода.
   Людовик XVIII, хоть и был человеком просвещенного ума, любил нехитрую
шутку.
   - Сир, - сказал де Блакас, - хотя бы для того, чтобы успокоить верно-
го слугу, соблаговолите послать в Лангедок, в Прованс и в Дофине  надеж-
ных людей, которые доставили бы точные сведения о состоянии умов в  этих
трех провинциях.
   - Canimus surdis [4], - отвечал король, продолжая делать  пометки  на
полях Горация.
   - Ваше величество, - продолжал царедворец, усмехнувшись, чтобы  пока-
зать, будто он понял полустишие венузинского поэта, -  ваше  величество,
быть может, совершенно правы, надеясь на преданность Франции; но,  дума-
ется мне, что я не так уж неправ, опасаясь какой-нибудь отчаянной попыт-
ки...
   - С чьей стороны?
   - Со стороны Бонапарта или хотя бы его партии.
   - Дорогой Блакас, - сказал король, - ваш страх не дает мне работать.
   - А ваше спокойствие, сир, мешает мне спать.
   - Постойте, дорогой мой, погодите: мне пришло на ум пресчастливое за-
мечание о Pastor quum traheret; [5] погодите, потом скажете.
   Наступило молчание, и король написал  мельчайшим  почерком  несколько
строк на полях Горация.
   - Продолжайте, дорогой герцог, - сказал он, самодовольно подымая  го-
лову, как человек, считающий, что сам набрел на мысль, когда  истолковал
мысль другого. - Продолжайте, я вас слушаю.
   - Ваше величество, - начал Блакас, который сначала надеялся один вос-
пользоваться вестями Вильфора, - я должен сообщить вам,  что  не  пустые
слухи и не голословные предостережения беспокоят меня. Человек благомыс-
лящий, заслуживающий моего полного доверия и имевший от  меня  поручение
наблюдать за югом Франции (герцог слегка замялся, произнося эти  слова),
прискакал ко мне на почтовых, чтобы сказать: страшная опасность угрожает
королю. Вот почему я и поспешил к вашему величеству.
   - Mala ducis avi domum [6], - продолжал король, делая пометки.
   - Может быть, вашему величеству угодно, чтобы я оставил этот предмет?
   - Нет, нет, дорогой герцог, но протяните руку...
   - Которую?
   - Какую угодно; вот там, налево...
   - Здесь, ваше величество?
   - Я говорю налево, а вы ищете направо; я хочу сказать - налево от ме-
ня; да, тут; тут должно быть донесение министра  полиции  от  вчерашнего
числа... Да вот и сам Дандре... Ведь вы сказали: господин Дандре? - про-
должал король, обращаясь к камердинеру, который вошел доложить о приезде
министра полиции.
   - Да, сир, барон Дандре, - отвечал камердинер.
   - Да, барон, - сказал Людовик XVIII с едва заметной улыбкой, - войди-
те, барон, и расскажите герцогу все последние новости о господине  Бона-
парте. Не скрывайте ничего, как бы серьезно ни  было  положение.  Правда
ли, что остров Эльба - вулкан, и он извергает войну, ощетинившуюся и ог-
ненную: bella, horrida bella [7]?
   Дандре, изящно опираясь обеими руками на спинку стула, сказал:
   - Вашему величеству угодно было удостоить взглядом мое вчерашнее  до-
несение?
   - Читал, читал; но расскажите сами герцогу, который  никак  не  может
его найти, что там написано; расскажите  ему  подробно,  чем  занимается
узурпатор на своем острове.
   - Все верные слуги его величества, - обратился  барон  к  герцогу,  -
должны радоваться последним новостям, полученным с острова Эльба.  Бона-
парт...
   Дандре посмотрел на Людовика XVIII, который, увлекшись каким-то  при-
мечанием, не поднял даже головы.
   - Бонапарт, - продолжал барон, - смертельно скучает; по целым дням он
созерцает работы минеров в ПортоЛангоне.
   - И почесывается для развлечения, - прибавил король.
   - Почесывается? - сказал герцог. - Что вы хотите сказать, ваше  вели-
чество?
   - Разве вы забыли, что этот великий человек, этот герой, этот полубог
страдает накожной болезнью?
   - Мало того, герцог, - продолжал министр полиции, - мы почти уверены,
что в ближайшее время узурпатор сойдет с ума.
   - Сойдет с ума?
   - Несомненно; ум его мутится, он то плачет горькими слезами, то хохо-
чет во все горло; иной раз сидит целыми часами на берегу и  бросает  ка-
мешки в воду, и если камень сделает пять или шесть рикошетов, то он  ра-
дуется, точно снова выиграл битву при Маренго или  Аустерлице.  Согласи-
тесь сами, это явные признаки сумасшествия.
   - Или мудрости, господин барон, - смеясь, сказал Людовик XVIII, - ве-
ликие полководцы древности в часы досуга забавлялись  тем,  что  бросали
камешки в воду; разверните Плутарха и загляните в жизнь  Сципиона  Афри-
канского.
   Де Блакас задумался, видя такую беспечность и в министре и в  короле.
Вильфор не выдал ему всей своей тайны, чтобы  другой  не  воспользовался
ею, но все же сказал достаточно, чтобы поселить в нем немалые опасения.
   - Продолжайте, Дандре, - сказал король,  -  Блакас  еще  не  убежден,
расскажите, как узурпатор обратился на путь истинный.
   Министр полиции поклонился.
   - На путь истинный, - прошептал герцог, глядя на короля и на  Дандре,
которые говорили поочередно, как вергилиевские пастухи. - Узурпатор  об-
ратился на путь истинный?
   - Безусловно, любезный герцог.
   - На какой же?
   - На путь добра. Объясните, барон.
   - Дело в том, герцог, - вполне серьезно начал министр, - что  недавно
Наполеон принимал смотр; двое или трое из его старых ворчунов, как он их
называет, изъявили желание возвратиться во Францию; он их отпустил, нас-
тойчиво советуя им послужить их доброму королю; это его собственные сло-
ва, герцог, могу вас уверить.
   - Ну, как, Блакас? Что вы на это скажете? - спросил король с торжест-
вующим видом, отрываясь от огромной книги, раскрытой перед ним.
   - Я скажу, ваше величество, что один из нас ошибается,  или  господин
министр полиции, или я; но так как невозможно, чтобы  ошибался  господин
министр полиции, ибо он охраняет благополучие и честь вашего величества,
то, вероятно, ошибаюсь я. Однако, на месте вашего величества, я  все  же
расспросил бы то лицо, о котором я имел честь докладывать; я даже наста-
иваю, чтобы ваше величество удостоили его этой чести.
   - Извольте, герцог; по вашему указанию я приму кого хотите, но я хочу
принять его с оружием в руках. Господин министр, нет ли у вас донесения,
посвежее? На этом проставлено двадцатое  февраля,  а  ведь  сегодня  уже
третье марта.
   - Нет, ваше величество, но я жду нового донесения с минуты на минуту.
Я выехал из дому с утра, и может быть, оно получено без меня.
   - Поезжайте в префектуру, и если оно еще не получено, то... - Людовик
засмеялся, - то сочините сами; ведь так это делается?
   - Хвала богу, сир, нам не нужно ничего выдумывать, - отвечал министр,
- нас ежедневно заваливают самыми подробными доносами; их  пишут  всякие
горемыки в надежде получить что-нибудь за услуги, которых они не  оказы-
вают, но хотели бы оказать. Они рассчитывают на счастливый случай и  на-
деются, что какое-нибудь нежданное событие оправдает их предсказания.
   - Хорошо, ступайте, - сказал король, - и не забудьте, что я вас жду.
   - Ваше величество, через десять минут я здесь...
   - А я, ваше величество, - сказал де Блакас,  -  пойду  приведу  моего
вестника.
   - Постойте, постойте, - сказал король. - Знаете, Блакас, мне придется
изменить ваш герб; я дам вам орла с распущенными крыльями,  держащего  в
когтях добычу, которая тщетно силится вырваться, и с девизом: Nenax [8].
   - Я вас слушаю, ваше величество, - отвечал герцог, кусая ногти от не-
терпения.
   -  Я  хотел  посоветоваться  с  вами  об  этом  стихе:  Moli  fugiens
anhalitu...[9] Полноте, дело идет об олене,  которого  преследует  волк.
Ведь вы же охотник и  оберегермейстер;  как  вам  нравится  это  -  Moli
anhelitu?
   - Превосходно, ваше величество. Но мой вестник похож на того оленя, о
котором вы говорите, ибо он проехал двести двадцать лье на  почтовых,  и
притом меньше чем в три дня.
   - Это лишний труд и беспокойство, когда у нас есть телеграф,  который
сделал бы то же самое в три или четыре часа, и притом без всякой одышки.
   - Ваше величество, вы плохо вознаграждаете  рвение  бедного  молодого
человека, который примчался издалека, чтобы предостеречь ваше  величест-
во. Хотя бы ради графа Сальвье, который мне его рекомендует, примите его
милостиво, прошу вас.
   - Граф Сальвье? Камергер моего брата?
   - Он самый.
   - Да, да, ведь он в Марселе.
   - Он оттуда мне и пишет.
   - Так и он сообщает об этом заговоре?
   - Нет, но рекомендует господина де Вильфор и поручает мне представить
его вашему величеству.
   - Вильфор! - вскричал король. - Так его зовут Вильфор?
   - Да, сир.
   - Это он и приехал из Марселя?
   - Он самый.
   - Что же вы сразу не назвали его имени? - сказал король,  и  на  лице
его показалась легкая тень беспокойства.
   - Сир, я думал, что его имя неизвестно вашему величеству.
   - Нет, нет, Блакас; это человек дельный, благородного образа  мыслей,
главное - честолюбивый. Да вы же знаете его отца, хотя бы по имени...
   - Его отца?
   - Ну да, Нуартье.
   - Жирондист? Сенатор?
   - Вот именно.
   - И ваше величество доверили государственную  должность  сыну  такого
человека?
   - Блакас, мой друг, вы ничего не понимаете; я вам сказал, что Вильфор
честолюбив; чтобы выслужиться, Вильфор пожертвует всем, даже родным  от-
цом.
   - Так прикажете привести его?
   - Сию же минуту; где он?
   - Ждет внизу, в моей карете.
   - Ступайте за ним.
   - Бегу.
   И герцог побежал с живостью молодого  человека;  его  искренний  роя-
листский пыл придавал ему силы двадцатилетнего юноши.
   Людовик XVIII, оставшись один, снова устремил  взгляд  на  раскрытого
Горация и прошептал: "Justum et tenacem propositi virum..." [10].
   Де Блакас возвратился так же поспешно, как вышел, но в  приемной  ему
пришлось сослаться на волю короля: пыльное платье Вильфора,  его  наряд,
отнюдь не отвечающий придворному этикету, возбудили неудовольствие  мар-
киза де Брезе, который изумился дерзости молодого человека,  решившегося
в таком виде явиться к королю. Но герцог одним словом: "По  велению  его
величества" - устранил все препятствия, и, несмотря на возражения, кото-
рые порядка ради продолжал бормотать церемониймейстер, Вильфор  вошел  в
кабинет.
   Король сидел на том же месте, где его оставил герцог. Отворив  дверь,
Вильфор очутился прямо против него; молодой человек невольно  остановил-
ся.
   - Войдите, господин де Вильфор, - сказал король, - войдите!
   Вильфор поклонился и сделал несколько шагов в ожидании вопроса  коро-
ля.
   - Господин де Вильфор, - начал Людовик XVIII, - герцог  Блакас  гово-
рит, что вы имеете сообщить нам нечто важное.
   - Сир, герцог говорит правду, и я надеюсь, что  и  вашему  величеству
угодно будет согласиться с ним.
   - Прежде всего так ли велика опасность, как меня хотят уверить?
   - Ваше величество, я считаю ее серьезной; но благодаря  моей  поспеш-
ности она, надеюсь, предотвратима.
   - Говорите подробно, не стесняйтесь, - сказал король, начиная  и  сам
заражаться волнением, которое отражалось на  лице  герцога  и  в  голосе
Вильфора, - говорите, но начните с начала, я во всем и везде люблю - по-
рядок.
   - Я представлю вашему величеству подробный отчет; но прошу  извинить,
если мое смущение несколько затемнит смысл моих слов.
   Взгляд, брошенный на короля после этого вкрадчивого вступления,  ска-
зал Вильфору, что августейший собеседник внимает ему с благосклонностью,
и он продолжал:
   - Ваше величество, я приехал со всей поспешностью в Париж, чтобы уве-
домить ваше величество о том, что по долгу службы я открыл не  какое-ни-
будь обыденное и пустое сообщничество, какие каждый  день  затеваются  в
низших слоях населения и войска, но подлинный заговор, который  угрожает
трону вашего величества. Сир, узурпатор снаряжает три корабля; он замыш-
ляет какое-то дело, может быть безумное, но тем не менее и грозное, нес-
мотря на все его безумие. В настоящую минуту он уже, должно быть,  поки-
нул остров Эльба и направился - куда? - не знаю. Без сомнений, он  попы-
тается высадиться либо в Неаполе, либо на берегах Тосканы, а может быть,
даже и во Франции. Вашему величеству не безызвестно, что властитель ост-
рова Эльба сохранил сношения и с Италией и с Францией.
   - Да, - отвечал король в сильном волнении, - совсем недавно мы  узна-
ли, что бонапартисты собираются на улице Сен-Жак; но продолжайте,  прошу
вас; как вы получили все эти сведения?
   - Ваше величество, я почерпнул их из допроса, который я учинил одному
марсельскому моряку. Я давно начал следить за ним и в самый  день  моего
отъезда отдал приказ об его аресте. Этот человек,  несомненный  бонапар-
тист, тайно ездил на остров Эльба; там он виделся с маршалом, и тот  дал
ему устное поручение к одному парижскому бонапартисту, имени которого  я
от него так и не добился; но поручение состояло в том, чтобы подготовить
умы к возвращению (прошу помнить, ваше величество, что я  передаю  слова
подсудимого), к возвращению, которое должно последовать в самое  ближай-
шее время.
   - А где этот человек? - спросил король.
   - В тюрьме, ваше величество.
   - И дело показалось вам серьезным?
   - Настолько серьезным, что, узнав о нем на семейном торжестве, в  са-
мый день моего обручения, я тотчас все бросил, и невесту и  друзей,  все
отложил до другого времени и явился повергнуть к стопам вашего величест-
ва и мои опасения и заверения в моей преданности.
   - Да, - сказал Людовик, - ведь вы должны были жениться на мадемуазель
де Сен-Меран.
   - На дочери одного из преданнейших ваших слуг.
   - Да, да; но вернемся к этому сообщничеству, господин де Вильфор.
   - Ваше величество, боюсь, что это нечто большее,  чем  сообщничество,
боюсь, что это заговор.
   - В наше время, - отвечал Людовик с уликой, - легко затеять  заговор,
но трудно привести в исполнение уже потому, что мы,  недавно  возвратясь
на престол наших предков, обращаем взгляд одновременно  на  прошлое,  на
настоящее и на будущее. Вот уже десять месяцев, как мои  министры  зорко
следят за тем, чтобы берега Средиземного моря бдительно охранялись. Если
Бонапарт высадится в Неаполе, то вся  коалиция  подымится  против  него,
прежде чем он успеет дойти до Пьомбино; если он высадится в Тоскане,  то
ступит на вражескую землю; если он высадится во Франции, то лишь с горс-
точкой людей, и мы справимся с ним без труда, потому что население нена-
видит его. Поэтому успокойтесь, но будьте все же уверены в  нашей  коро-
левской признательности.
   - А! Вот и господин Дандре, - воскликнул герцог Блакас.
   На пороге кабинета стоял министр полиции, бледный, трепещущий; взгляд
его блуждал, словно сознание покидало его. Вильфор хотел  удалиться,  но
де Блакас удержал его за руку.


        XI. КОРСИКАНСКИЙ ЛЮДОЕД

   Людовик XVIII, увидав отчаянное лицо министра полиции,  с  силой  от-
толкнул стол, за которым сидел.
   - Что с вами, барон? - воскликнул он. - Почему вы в  таком  смятении?
Неужели из-за догадок герцога Блакаса, которые подтверждает господин  де
Вильфор?
   Герцог тоже быстро подошел к барону, но страх  придворного  пересилил
злорадство государственного деятеля: в самом деле, положение было  тако-
во, что несравненно лучше было самому оказаться посрамленным, чем видеть
посрамленным министра полиции.
   - Ваше величество... - пролепетал барон.
   - Говорите! - сказал король.
   Тогда министр полиции, уступая чувству отчаяния, бросился  на  колени
перед Людовиком XVIII, который отступил назад и нахмурил брови.
   - Заговорите вы или нет? - спросил он.
   - Ах, ваше величество! Какое несчастье! Что мне делать? Я безутешен!
   - Милостивый государь, - сказал Людовик XVIII, - я вам приказываю го-
ворить.
   - Ваше величество, узурпатор покинул остров Эльба  двадцать  восьмого
февраля и пристал к берегу первого марта.
   - Где? - быстро спросил король.
   - Во Франции, ваше величество, в маленькой гавани близ Антиб, в зали-
ве Жуан.
   - Первого марта узурпатор высадился во Франции близ Антиб,  в  заливе
Жуан, в двухстах пятидесяти лье от Парижа, а вы узнали  об  этом  только
нынче, третьего марта!.. Нет, милостивый государь, этого не может  быть;
либо вас обманули, либо вы сошли с ума.
   - Увы, ваше величество, это совершенная правда!
   Людовик XVIII задрожал от гнева и страха и порывисто вскочил,  словно
неожиданный удар поразил его вдруг в самое сердце.
   - Во Франции! - закричал он. - Узурпатор во Франции! Стало  быть,  за
этим человеком не следили? Или, почем знать, были с ним заодно?
   - Сир, - воскликнул герцог Блакас, - такого человека, как барон Данд-
ре, нельзя обвинять в измене! Ваше величество, все мы были слепы, и  ми-
нистр полиции поддался общему ослеплению, вот и все!
   - Однако... - начал Вильфор, но вдруг осекся, - простите великодушно,
ваше величество, - сказал он с поклоном. -  Мое  усердие  увлекло  меня;
прошу ваше величество простить меня.
   - Говорите, сударь, говорите смело, - сказал король. - Вы один преду-
ведомили нас о несчастье; помогите нам найти средство отразить его.
   - Ваше величество, узурпатора на юге ненавидят; полагаю, что если  он
решится идти через юг, то легко будет поднять против него Прованс и Лан-
гедок.
   - Верно, - сказал министр, - но он идет через Гап и Систерон.
   - Идет! - прервал король. - Стало быть, он идет на Париж?
   Министр полиции не ответил ничего, что было равносильно признанию.
   - А Дофине? - спросил король,  обращаясь  к  Вильфору.  -  Можно  ли,
по-вашему, и эту провинцию поднять, как Прованс?
   - Мне горько говорить вашему величеству жестокую правду, но  настрое-
ние в Дофине много хуже, чем в Провансе и в Лангедоке. Горцы -  бонапар-
тисты, ваше величество.
   - Он был хорошо осведомлен, - прошептал король. - А  сколько  у  него
войска?
   - Не знаю, ваше величество, - отвечал министр полиции.
   - Как не знаете? Вы забыли справиться об этом? Правда, это  не  столь
важно, - прибавил король с убийственной улыбкой.
   - Ваше величество, я не  мог  об  этом  справиться;  депеша  сообщает
только о высадке узурпатора и о пути, по которому он идет.
   - А как вы получили депешу? - спросил король.
   Министр опустил голову и покраснел, как рак.
   - По телеграфу, ваше величество.
   Людовик XVIII сделал шаг вперед и скрестил руки на груди, как Наполе-
он.
   - Итак, - сказал он, побледнев от гнева, - семь союзных армий ниспро-
вергли этого человека; чудом возвратился я на престол моих предков после
двадцатипятилетнего изгнания; все эти двадцать пять лет я изучал,  обду-
мывал, узнавал людей и дела той Франции, которая была мне обещана,  -  и
для чего? Для того чтобы в ту минуту, когда я достиг цели моих  желаний,
сила, которую я держал в руках, разразилась громом и разбила меня!
   - Ваше величество, это рок, - пробормотал министр, чувствуя, что  та-
кое бремя, невесомое для судьбы, достаточно, чтобы раздавить человека.
   - Стало быть, то, что говорили про нас ваши  враги,  справедливо:  мы
ничему не научились, ничего не забыли! Если бы меня предали, как его,  я
мог бы еще утешиться. Но быть среди людей, которых я  осыпал  почестями,
которые должны бы беречь меня больше, чем самих себя, ибо мое счастье  -
их счастье: до меня они были ничем, после меня опять будут ничем - и по-
гибнуть из-за их беспомощности, их глупости! Да, милостивый государь, вы
правы, это - рок!
   Министр, не смея поднять голову, слушал эту грозную отповедь.  Блакас
отирал пот с лица; Вильфор внутренне улыбался,  чувствуя,  что  значение
его возрастает.
   - Пасть, - продолжал Людовик XVIII, который с первого взгляда измерил
глубину пропасти, разверзшейся перед монархией, - пасть и узнать о своем
падении по телеграфу! Мне было бы легче взойти на эшафот, как мой  брат,
Людовик XVI, чем спускаться по тюильрийской лестнице  под  бичом  насме-
шек... Вы не знаете, милостивый государь, что значит  во  Франции  стать
посмешищем, а между тем вам следовало это знать.
   - Ваше величество, - бормотал министр, - пощадите!..
   - Подойдите, господин де Вильфор, - продолжал король, обращаясь к мо-
лодому человеку, который неподвижно стоял поодаль, следя за  разговором,
который касался судьбы целого государства, - подойдите  и  скажите  ему,
что можно было знать наперед все то, чего он не знал.
   - Ваше величество, физически невозможно было предугадать замыслы, ко-
торые узурпатор скрывал решительно от всех.
   - Физически невозможно! Какой веский довод! К сожалению, веские дово-
ды то же, что и люди с весом, я узнаю им цену. Министру, имеющему в сво-
ем распоряжении целее управление, департаменты, агентов, сыщиков,  шпио-
нов и секретный фонд в полтора миллиона франков, невозможно  знать,  что
делается в шестидесяти милях от берегов Франции? Вот молодей человек,  у
которого не было ни одного из этих средств, и он, простой судейский  чи-
новник, знал больше, чем вы со всей вашей полицией, и он спас бы мою ко-
рону, если бы имел право, как вы, распоряжаться телеграфом.
   Взгляд министра полиции с выражением глубочайшей досады обратился  на
Вильфора, который склонил голову со скромностью победителя.
   - Про вас я не говорю, Блакас, - продолжал король, - если вы ничего и
не открыли, то по крайней мере были настолько умны, что  упорствовали  в
своих подозрениях; другой, может быть, отнесся бы к сообщению  господина
де Вильфора, как к пустякам, или подумал бы, что оно  внушено  корыстным
честолюбием.
   Это был намек на те слова, которые министр полиции  с  такой  уверен-
ностью произнес час тому назад.
   Вильфор понял игру короля. Другой, может быть, упоенный успехом,  дал
бы увлечь себя похвалами; но он боялся нажить смертельного врага  в  ми-
нистре полиции, хотя и чувствовал, что тог  погиб  безвозвратно.  Однако
министр, не умевший, в дележе  власти,  предугадать  замыслы  Наполеона,
мог, в судорогах своей агонии, проникнуть в тайну  Вильфора:  Для  этого
ему стоило только допросить Дантеса. Поэтому, вместе того  чтобы  добить
министра, он пришел ему на помощь.
   - Ваше величество, - сказал Вильфор, - стремительность событий  дока-
зывает, что только бог, послав бурю, мог остановить их. То,  что  вашему
величеству угодно приписывать моей проницательности, всего-навсего  дело
случая; я только воспользовался этим случаем как преданный слуга. Не це-
ните меня выше, чем я заслуживаю, сир, чтобы потом не  разочароваться  в
вашем первом впечатлении.
   Министр  полиции  поблагодарил  Вильфора  красноречивым  взглядом,  а
Вильфор понял, что успел в своем намерении и, не  утратив  благодарности
короля, приобрел друга, на которого в случае нужды мог надеяться.
   - Пусть будет так, - сказал король. - А теперь, господа, -  продолжал
он, обращаясь к де Блакасу и министру полиции, - вы мне более не  нужны,
можете идти... То, что теперь остается делать, относится к ведению воен-
ного министра.
   - К счастью, - сказал герцог, - мы можем надеяться на  армию:  вашему
величеству известно, что все донесения свидетельствуют об ее преданности
вашей короне.
   - Не говорите мне о донесениях; теперь я знаю, как им  можно  верить.
Да, кстати о донесениях, барон: какие новости об улице Сен-Жак?
   - Об улице Сен-Жак! - невольно воскликнул Вильфор, но тотчас  спохва-
тился: - Простите, сир, преданность вашему величеству то и дело  застав-
ляет меня забывать, - не о моем уважении, оно слишком глубоко запечатле-
но в моем сердце, - но о правилах этикета.
   - Прошу вас, - отвечал король, - сегодня вы приобрели  право  спраши-
вать.
   - Сир, - начал министр полиции, - я как раз  хотел  доложить  сегодня
вашему величеству о новых сведениях, собранных по этому делу, но  внима-
ние вашего величества было отвлечено грозным событием в заливе Жуан; те-
перь эти сведения уже не могут представлять для вашего величества  ника-
кого интереса.
   - Напротив, - отвечал король, - это дело имеет, мне  кажется,  прямую
связь с тем, которое теперь занимает нас, и смерть генерала Кенель,  мо-
жет быть, наведет нас на след большого внутреннего заговора.
   Услышав имя Кенель, Вильфор вздрогнул.
   - Действительно, ваше величество, - продолжал министр полиции, - судя
по всему, это не самоубийство, как полагали сначала, а убийство. Генерал
Кенель, по-видимому, исчез по выходе из бонапартистского клуба. Какой-то
неизвестный приходил к нему в то утро и назначил ему свидание  на  улице
Сен-Жак. К сожалению, камердинер,  который  причесывал  генерала,  когда
незнакомца ввели в кабинет, и слышал, как он назначил свидание на  улице
Сен-Жак, не запомнил номера дома.
   Пока министр полиции сообщал королю эти сведения,  Вильфор,  ловивший
каждое слово, то краснел, то бледнел.
   Король повернулся к нему:
   - Не думаете ли вы, господин де Вильфор, что генерал Кенель, которого
почитали приверженцем узурпатора, между тем как на  самом  деле  он  был
всецело предан мне, мог погибнуть от руки бонапартистов?
   - Это возможно, ваше величество; но неужели больше ничего не  извест-
но?
   - Уже напали на след человека, назначившего свидание.
   - Напали на след? - повторил Вильфор.
   - Да, камердинер сообщил его приметы: это человек лет пятидесяти  или
пятидесяти двух, черноволосый, глаза черные, брови густые, с усами,  но-
сит синий сюртук, застегнутый доверху; в петлице  -  ленточка  Почетного
легиона. Вчера выследили человека, который в точности отвечает приметам,
но он скрылся на углу улиц ла-Жюсьен и Кок-Эрон.
   Вильфор с первых слов министра оперся на спинку кресла, ноги  у  него
подкашивались, но когда он услышал, что незнакомец ушел от  полиции,  он
облегченно вздохнул.
   - Найдите этого человека, - сказал король министру полиции, -  потому
что, если генерал Кенель, который был бы нам сейчас так  нужен,  пал  от
руки убийц, будь то бонапартисты или кто иной, я хочу, чтобы его  убийцы
были жестоко наказаны.
   Вильфору понадобилось все его хладнокровие, чтобы не выдать ужаса,  в
который повергли его последние слова короля.
   - Странное дело! - продолжал король с досадой. - Полиция считает, что
все сказано, когда она говорит: совершено убийство, и что  все  сделано,
когда она прибавляет: напали на след виновных.
   - В этом случае, я надеюсь, ваше величество останетесь довольны.
   - Хорошо, увидим; не задерживаю вас, барон. Господин де  Вильфор,  вы
устали после долгого пути, стукайте отдохните. Вы, верно, остановились у
вашего отца?
   У Вильфора потемнело в глазах.
   - Нет, ваше величество, я остановился на улице  Турнон,  в  гостинице
"Мадрид".
   - Но вы его видели?
   - Ваше величество, я прямо поехал к герцогу Блакас.
   - Но вы его увидите?
   - Не думаю, ваше величество!
   - Да, правда, - сказал король, и по его улыбке видно  было,  что  все
эти вопросы заданы не без умысла. - Я забыл, что вы не в дружбе с госпо-
дином Нуартье и что это также жертва, принесенная моему трону, за  кото-
рую я должен вас вознаградить.
   - Милость ко мне вашего величества - награда,  настолько  превышающая
все мои желания, что мне нечего больше просить у короля.
   - Все равно, мы вас не забудем, будьте спокойны; а пока (король  снял
с груди крест Почетного легиона, который всегда  носил  на  своем  синем
фраке, возле креста св. Людовика, над звездой Кармильской  богоматери  и
св. Лазаря, и подал Вильфору), пока возьмите этот крест.
   - Ваше величество ошибаетесь, - сказал Вильфор, - этот крест офицерс-
кий.
   - Неважно, возьмите его; у меня нет времени потребовать другой.  Бла-
кас, позаботьтесь о том, чтобы господину де Вильфор была выдана грамота.
   На глазах Вильфора блеснули слезы горделивой радости; он принял крест
и поцеловал его.
   - Какие еще приказания угодно вашему величеству дать мне?  -  спросил
Вильфор.
   - Отдохните, а потом не забывайте, что если в Париже вы  не  в  силах
служить мне, то в Марселе вы можете оказать мне большие услуги.
   - Ваше величество, - отвечал Вильфор, кланяясь, - через час я  покину
Париж.
   - Ступайте, - сказал король, - и если бы я вас забыл (у  королей  ко-
роткая память), то не бойтесь напомнить о себе... Барон, прикажите  поз-
вать ко мне военного министра. Блакас, останьтесь.
   - Да, сударь, - сказал министр полиции Вильфору, выходя из Тюильри. -
Вы не ошиблись дверью, и карьера ваша обеспечена.
   - Надолго ли? - прошептал Вильфор, раскланиваясь с министром, карьера
которого была кончена, и стал искать глазами карету.
   По набережной проезжал фиакр, Вильфор подозвал его,  фиакр  подъехал;
Вильфор сказал адрес, бросился в карету и предался честолюбивым  мечтам.
Через десять минут он уже был у себя, велел подать лошадей через два ча-
са и спросил завтрак.
   Он уже садился за стол, когда чья-то уверенная и сильная рука дернула
звонок. Слуга пошел отворять, и Вильфор услышал  голос,  называвший  его
имя.
   "Кто может знать, что я в Париже?" -  подумал  помощник  королевского
прокурора.
   Слуга воротился.
   - Что там такое? - спросил Вильфор. - Кто звонил? Кто меня  спрашива-
ет?
   - Незнакомый господин и не хочет сказать своего имени.
   - Как? Не хочет сказать своего имени? А что ему нужно от меня?
   - Он хочет переговорить с вами.
   - Со мной?
   - Да.
   - Он назвал меня по имени?
   - Да.
   - А каков он собой?
   - Да человек лет пятидесяти.
   - Маленький? Высокий?
   - С вас ростом.
   - Брюнет или блондин?
   - Брюнет, темный брюнет; черные волосы, черные глаза, черные брови.
   - А одет? - с живостью спросил Вильфор. - Как он одет?
   - В синем сюртуке, застегнутом доверху, с лентой Почетного легиона.
   - Это он! - прошептал Вильфор бледнея.
   - Черт возьми! - сказал, появляясь в дверях, человек, приметы которо-
го мы описывали уже дважды. - Сколько церемоний! Или в  Марселе  сыновья
имеют обыкновение заставлять отцов дожидаться в передней?
   - Отец! - вскричал Вильфор. - Так я не ошибся... Я так и  думал,  что
это вы...
   - А если ты думал, что это я, - продолжал гость, ставя в угол палку и
кладя шляпу на стул, - то позволь тебе сказать, милый Жерар, что с твоей
стороны не очень-то любезно заставлять меня дожидаться.
   - Идите, Жермен, - сказал Вильфор.
   Слуга удалился с выражением явного удивления.


        XII. ОТЕЦ И СЫН

   Господин Нуартье, - ибо это действительно был он, - следил глазами за
слугою, пока дверь не закрылась за ним; потом, опасаясь, вероятно, чтобы
слуга не стал подслушивать из передней, он снова приотворил дверь:  пре-
досторожность оказалась не лишней, и проворство, с которым Жермен  рети-
ровался, не оставляло сомнений, что и он не чужд пороку, погубившему на-
ших праотцев. Тогда г-н Нуартье собственноручно затворил дверь из перед-
ней, потом запер на задвижку дверь в  спальню  и,  наконец,  подал  руку
Вильфору, глядевшему на него с изумлением.
   - Знаешь, Жерар, - сказал он сыну с улыбкой, истинный  смысл  которой
трудно было определить, - нельзя сказать, чтобы ты  был  в  восторге  от
встречи со мной.
   - Что вы, отец, я чрезвычайно рад; но я, признаться, так мало рассчи-
тывал на ваше посещение, что оно меня несколько озадачило.
   - Но, мой друг, - продолжал г-н Нуартье, садясь в кресло, - я мог  бы
сказать вам то же самое. Как? Вы мне пишете, что ваша помолвка назначена
в Марселе на двадцать восьмое февраля, а третьего марта вы в Париже?
   - Да, я здесь, - сказал Жерар, придвигаясь к г-ну Нуартье, - но вы на
меня не сетуйте; я приехал сюда ради вас, и мой приезд спасет вас,  быть
может.
   - Вот как! - отвечал г-н Нуартье, небрежно развалившись в  кресле.  -
Расскажите же мне, господин прокурор, в чем дело; это очень любопытно.
   - Вы слыхали о некоем бонапартистском клубе на улице Сен-Жак?
   - В номере пятьдесят третьем? Да; я его вице-президент.
   - Отец, ваше хладнокровие меня ужасает!
   - Что ты хочешь, милый? Человек, который был приговорен к смерти мон-
таньярами, бежал из Парижа в возе сена, прятался в бордоских равнинах от
ищеек Робеспьера, успел привыкнуть ко многому. Итак, продолжай.  Что  же
случилось в этом клубе на улице Сен-Жак?
   - Случилось то, что туда пригласили генерала Кенеля и что генерал Ке-
нель, выйдя из дому в девять часов вечера, через двое суток был найден в
Сене.
   - И кто вам рассказал об этом занятном случае?
   - Сам король.
   - Ну, а я, - сказал Нуартье, - в ответ на ваш рассказ сообщу вам  но-
вость.
   - Мне кажется, что я уже знаю ее.
   - Так вы знаете о высадке его величества императора?
   - Молчите, отец, умоляю вас; во-первых, ради вас самих, а потом и ра-
ди меня. Да, я знал эту новость, и знал даже раньше, чем вы, потому  что
я три дня скакал из Марселя в Париж и рвал на себе волосы, что  не  могу
перебросить через двести лье ту мысль, которая жжет мне мозг.
   - Три дня? Вы с ума сошли? Три дня тому назад император еще не  выса-
живался.
   - Да, но я уже знал о его намерении.
   - Каким это образом?
   - Из письма с острова Эльба, адресованного вам.
   - Мне?
   - Да, вам; и я его перехватил у гонца. Если бы это  письмо  попало  в
руки другого, быть может, вы были бы уже расстреляны.
   Отец Вильфора рассмеялся.
   - По-видимому, - сказал он, - Бурбоны научились у императора действо-
вать без проволочек... Расстрелян! Друг мой, как вы спешите! А  где  это
письмо? Зная вас, я уверен, что вы его тщательно припрятали.
   - Я сжег его до последнего клочка, ибо это письмо - ваш смертный при-
говор.
   - И конец вашей карьеры, - холодно отвечал Нуартье. Да, вы правы,  но
мне нечего бояться, раз вы мне покровительствуете.
   - Мало того: я вас спасаю.
   - Вот как? Это становится интересно! Объяснитесь.
   - Вернемся к клубу на улице Сен-Жак.
   - Видно, этот клуб не на шутку волнует господ полицейских. Что же они
так плохо ищут его? Давно бы нашли!
   - Они его не нашли, но напали на след.
   - Это сакраментальные слова, я знаю; когда полиция бессильна, она го-
ворит, что напала на след, и правительство спокойно ждет,  пока  она  не
явится с виноватым видом и не доложит, что след утерян.
   - Да, но найден труп; генерал Кенель мертв, а во  всех  странах  мира
это называется убийством.
   - Убийством? Но нет никаких доказательств, что генерал  стал  жертвою
убийства. В Сене каждый день находят людей, которые бросились в  воду  с
отчаяния или утонули, потому что не умели плавать.
   - Вы очень хорошо знаете, что генерал не утопился с отчаяния и что  в
январе месяце в Сене не купаются. Нет, нет, не обольщайтесь: эту  смерть
называют убийством.
   - А кто ее так называет?
   - Сам король.
   - Король? Я думал, он философ и понимает, что в политике нет убийств.
В политике, мой милый, - вам это известно, как и мне,  -  нет  людей,  а
есть идеи; нет чувств, а есть интересы. В политике не убивают  человека,
а устраняют препятствие, только и всего. Хотите знать, как все это прои-
зошло? Я вам расскажу. Мы думали, что на  генерала  Кенель  можно  поло-
житься, нам рекомендовали его с острова Эльба. Один из нас отправился  к
нему и пригласил его на собрание на улицу Сен-Жак; он приходит, ему отк-
рывают весь план, отъезд с острова Эльба и высадку на французский берег;
потом, все выслушав, все узнав, он заявляет, что он роялист; все  перег-
лядываются; с него берут клятву, он ее дает, но с  такой  неохотой,  что
поистине уж лучше бы он не искушал господа бога; и все же генералу  дали
спокойно уйти. Он не вернулся домой. Что ж вы хотите? Он, верно,  сбился
с дороги, когда вышел от нас, только и всего. Убийство! Вы меня удивляе-
те, Вильфор; помощник королевского прокурора хочет  построить  обвинение
на таких шатких уликах. Разве мне когда-нибудь придет в  голову  сказать
вам, когда вы как преданный роялист отправляете на тот  свет  одного  из
наших: "Сын мой, вы совершили убийство!" Нет, я скажу: "Отлично,  милос-
тивый государь, вы победили; очередь за нами".
   - Берегитесь, отец; когда придет наша очередь, мы будем безжалостны.
   - Я вас не понимаю.
   - Вы рассчитываете на возвращение узурпатора?
   - Не скрою.
   - Вы ошибаетесь, он не сделает и десяти лье в глубь Франции; его выс-
ледят, догонят и затравят, как дикого зверя.
   - Дорогой друг, император сейчас на пути  в  Гренобль;  десятого  или
двенадцатою он будет в Лионе, а двадцатого или двадцать пятого в Париже.
   - Население подымется...
   - Чтобы приветствовать его.
   - У него горсточка людей, а против него вышлют целые армии.
   - Которые с кликами проводят его до столицы; поверьте мне, Жерар,  вы
еще ребенок; вам кажется, что вы все знаете, когда телеграф,  через  три
дня после высадки, сообщает вам: "Узурпатор высадился в Каннах с горстью
людей, за ним выслана погоня". Но где он? Что он делает?  Вы  ничего  не
знаете. Вы только знаете, что выслана погоня. И так за ним будут гнаться
до самого Парижа без единого выстрела.
   - Гренобль и Лион - роялистские города, они воздвигнут перед ним неп-
реодолимую преграду.
   - Гренобль с радостью распахнет перед ним ворота;  весь  Лион  выйдет
ему навстречу. Поверьте мне, мы осведомлены не хуже вас, и наша  полиция
стоит вашей. Угодно вам доказательство: вы хотели скрыть  от  меня  свой
приезд, а я узнал о нем через полчаса после того, как вы миновали заста-
ву. Вы дали свой адрес только кучеру почтовой кареты, а мне он известен,
как явствует из того, что я явился к вам в ту самую минуту, когда вы са-
дились за стол. Поэтому позвоните и спросите еще  прибор;  мы  пообедаем
вместе.
   - В самом деле, - отвечал Вильфор, глядя на отца с удивлением,  -  вы
располагаете самыми точными сведениями.
   - Да это очень просто; вы, стоящие у  власти,  владеете  только  теми
средствами, которые можно купить за деньги; а мы, ожидающие власти, рас-
полагаем всеми средствами, которые дает нам в руки преданность,  которые
нам дарит самоотвержение.
   - Преданность? - повторил Вильфор с улыбкой.
   - Да, преданность; так для приличия называют честолюбие, питающее на-
дежды на будущее.
   И отец Вильфора, видя, что тот не зовет слугу, сам  протянул  руку  к
звонку.
   Вильфор удержал его.
   - Подождите, отец, еще одно слово.
   - Говорите.
   - Как наша полиция ни плоха, она знает одну страшную тайну.
   - Какую?
   - Приметы того человека, который приходил за генералом Кенелем в  тот
день, когда он исчез.
   - Вот как! Она их знает? Да неужели? И какие же это приметы?
   - Смуглая кожа, волосы, бакенбарды и глаза черные, синий сюртук, зас-
тегнутый доверху, ленточка Почетного легиона в петлице, широкополая шля-
па и камышовая трость.
   - Ага! Полиция это знает? - сказал Нуартье. - Почему же в таком  слу-
чае она не задержала этого человека?
   - Потому что он ускользнул от нее вчера или третьего дня на углу ули-
цы Кок-Эрон.
   - Недаром я вам говорил, что ваша полиция - дура.
   - Да, но она в любую минуту может найти его.
   - Разумеется, - сказал Нуартье, беспечно поглядывая  кругом.  -  Если
этот человек не будет предупрежден, но его предупредили. Поэтому, - при-
бавил он с улыбкой, - он изменит лицо и платье.
   При этих словах он встал, снял сюртук и галстук, подошел к столу,  на
котором лежали вещи из дорожного несессера Вильфора, взял бритву,  намы-
лил себе щеки и твердой рукой сбрил уличающие  его  бакенбарды,  имевшие
столь важное значение для полиции.
   Вильфор смотрел на него с ужасом, не лишенным восхищения.
   Сбрив бакенбарды, Нуартье изменил прическу; вместо  черного  галстука
повязал цветной, взяв его из раскрытого чемодана; снял свой  синий  дву-
бортный сюртук и падел коричневый однобортный сюртук Вильфора;  примерил
перед зеркалом его шляпу с загнутыми полями и, видимо, остался ею  дово-
лен; свою палку он оставил в углу за камином, а вместо нее  в  руке  его
засвистала легкая бамбуковая тросточка, сообщавшая походке изящного  по-
мощника королевского прокурора ту непринужденность, которая являлась его
главным достоинством.
   - Ну, что? - сказал он, оборачиваясь к ошеломленному Вильфору. -  Как
ты думаешь, опознает меня теперь полиция?
   - Нет, отец, - пробормотал Вильфор, - по крайней мере надеюсь.
   - А что касается этих вещей, которые я оставляю на твое попечение, то
я полагаюсь на твою осмотрительность. Ты сумеешь припрятать их.
   - Будьте покойны! - сказал Вильфор.
   - И скажу тебе, что ты, пожалуй, прав; может быть, ты и в самом  деле
спас мне жизнь, но не беспокойся, мы скоро поквитаемся.
   Вильфор покачал головой.
   - Не веришь?
   - По крайней мере надеюсь, что вы ошибаетесь.
   - Ты еще увидишь короля?
   - Может быть.
   - Хочешь прослыть у него пророком?
   - Пророков, предсказывающих несчастье, плохо принимают при дворе.
   - Да, но рано или поздно им отдают должное; допустим, что будет  вто-
ричная реставрация; тогда ты прослывешь великим человеком.
   - Что же я должен сказать королю?
   - Скажи ему вот что: "Ваше величество,  вас  обманывают  относительно
состояния Франции, настроения городов, духа армии; тот, кого в Париже вы
называете корсиканским людоедом, кого еще зовут  узурпатором  в  Неверс,
именуется уже Бонапартом в Лионе и императором в Гренобле. Вы  считаете,
что его преследуют, гонят, что он бежит; а он летит, как орел,  которого
он нам возвращает. Вы считаете, что его войско умирает с голоду, истоще-
но походом, готово разбежаться; оно растет, как снежный ком. Ваше  вели-
чество, уезжайте, оставьте Францию ее истинному владыке,  тому,  кто  не
купил ее, а завоевал; уезжайте, не потому, чтобы вам грозила  опасность:
ваш противник достаточно силен, чтобы проявить милость,  а  потому,  что
потомку Людовика Святого унизительно быть  обязанным  жизнью  победителю
Арколи, Маренго и Аустерлица". Скажи все это королю, Жерар, или,  лучше,
не говори ему ничего, скрой от всех, что ты был в Париже, не говори, за-
чем сюда ездил и что здесь делал; найми лошадей, и если сюда ты  скакал,
то обратно лети; вернись в Марсель ночью; войди в  свой  дом  с  заднего
крыльца и сиди там, тихо, скромно, никуда не показываясь,  а  главное  -
сиди смирно, потому что на этот раз, клянусь тебе, мы будем действовать,
как люди сильные, знающие своих врагов. Уезжайте, сын мой, уезжайте, и в
награду за послушание отцовскому велению, или, если вам угодно, за  ува-
жение к советам друга, мы сохраним за вами ваше место. Это позволит вам,
- добавил Нуартье с улыбкой, - спасти меня в другой раз, если  когда-ни-
будь на политических качелях вы окажетесь наверху, а я внизу.  Прощайте,
Жерар; в следующий приезд остановитесь у меня.
   И Нуартье вышел с тем спокойствием, которое ни на минуту не  покидало
его во все продолжение этого нелегкого разговора.
   Вильфор, бледный и встревоженный, подбежал к окну и, раздвинув  зана-
вески, увидел, как отец его невозмутимо прошел мимо  двух-трех  подозри-
тельных личностей, стоявших на улице, вероятно для того, чтобы задержать
человека с черными бакенбардами, в синем сюртуке и в широкополой шляпе.
   Вильфор, весь дрожа, не отходил от окна, пока отец его  не  исчез  за
углом. Потом он схватил оставленные отцом вещи, засунул на самое дно че-
модана черный галстук и синий сюртук, скомкал шляпу и бросил ее в нижний
ящик шкафа, изломал трость и кинул не в камин,  надел  дорожный  картуз,
позвал слугу, взглядом пресек все вопросы, расплатился, вскочил  в  ожи-
давшую его карету, узнал в Лионе, что Бонапарт уже вступил в Гренобль, и
среди возбуждения, царившего по всей дороге, приехал в Марсель,  терзае-
мый всеми муками, какие проникают в сердце человека вместе с честолюбием
и первыми успехами.


        XIII. СТО ДНЕЙ

   Нуартье оказался хорошим пророком, и  все  совершилось  так,  как  он
предсказывал. Всем известно возвращение  с  острова  Эльба,  возвращение
странное, чудесное, без примера в прошлом и, вероятно, без повторения  в
будущем.
   Людовик XVIII сделал лишь слабую попытку отразить жестокий  удар;  не
доверяя людям, он не доверял и событиям. Только что  восстановленная  им
королевская или, вернее, монархическая власть зашаталась в своих еще  не
окрепших устоях, и по первому мановению императора рухнуло все здание  -
нестройная смесь старых предрассудков и новых идей. Поэтому награда, ко-
торую Вильфор получил от своего короля, была не только бесполезна, но  и
опасна, и он никому не показал своего  ордена  Почетного  легиона,  хотя
герцог Блакас, во исполнение воли короля, и озаботился выслать ему  гра-
моту.
   Наполеон непременно отставил бы Вильфора, если бы не  покровительство
Нуартье, ставшего всемогущим при императорском дворе в  награду  за  мы-
тарства, им перенесенные, и за услуги, им оказанные.  Жирондист  1793  и
сенатор 1806 года сдержал свое слово и помог тому, кто подал ему  помощь
накануне.
   Всю свою власть во время восстановления Империи, чье вторичное  паде-
ние, впрочем, легко было предвидеть, Вильфор употребил на сокрытие  тай-
ны, которую чуть было не разгласил Дантес.
   Королевский же прокурор был отставлен по подозрению  в  недостаточной
преданности бонапартизму.
   Едва императорская власть была восстановлена, то есть  едва  Наполеон
поселился в Тюильрийском дворце, только что покинутом Людовиком XVIII, и
стал рассылать свои многочисленные и разнообразные приказы из того само-
го кабинета, куда мы вслед за Вильфором ввели наших читателей и  где  на
столе из орехового дерева император нашел еще раскрытую и  почти  полную
табакерку Людовика XVIII, - как в Марселе, вопреки усилиям местного  на-