ли такой простотой, что нельзя было предполагать в них лжи, да и зачем ему было лгать? - Стало быть, - сказал Бошан, - придется нам довольствоваться теми маленькими услугами, которые мы можем оказать графу. Я как журналист открою ему доступ во все театры Парижа. - Благодарю вас, - сказал, улыбаясь, Монте-Кристо, - я уже велел мое- му управляющему абонировать в каждом театре по ложе. - А ваш управляющий тоже нубиец и немой? - спросил Дебрэ. - Нет, он просто ваш соотечественник, если только корсиканец может считаться чьим-либо соотечественником; вы его знаете, господин де Мор- сер. - Наверно, это достойный синьор Бертуччо, который так мастерски нани- мает окна? - Вот именно; и вы видели его, когда оказали мне честь позавтракать у меня. Это славный малый, который был и солдатом и контрабандистом - сло- вом, всем понемногу. Я даже не поручусь, что у него не было когданибудь неладов с полицией из-за какого-нибудь пустяка, вроде удара ножом. - И этого честного гражданина мира вы взяли к себе в управляющие, граф? - спросил Дебрэ. - Сколько он крадет у вас в год? - Право же, не больше всякого другого, я в этом уверен; но он мне подходит, не признает невозможного, и я держу его. - Таким образом, - сказал Шато-Рено, - у вас налажено все хозяйство: у вас есть дом на Елисейских Полях, прислуга, управляющий, и вам недос- тает только любовницы. Альбер улыбнулся: он вспомнил о прекрасной не то албанке, не то гре- чанке, которую видел в ложе графа в театре Балле и в театре Арджентина. - У меня есть нечто получше: у меня есть невольница, - сказал Мон- те-Кристо. - Вы нанимаете ваших любовниц в Опере, в Водевиле, в Варьете, а я купил свою в Константинополе; мне это обошлось дороже, но зато мне больше не о чем беспокоиться. - Но вы забываете, - заметил, смеясь, Дебрэ, - что мы вольные франки и что ваша невольница, ступив на французскую землю, стала свободна? - А кто ей это скажет? - спросил Монте-Кристо. - Да первый встречный. - Она говорит только по-новогречески. - Ну, тогда другое дело! - Но мы, надеюсь, увидим ее? - сказал Бошан. - Или вы, помимо немого, держите и евнухов? - Нет, - сказал Монте-Кристо, - я еще не дошел до этого в своем ори- ентализме: все, кто меня окружает, вольны в любую минуту покинуть меня и, сделав это, уже не будут нуждаться ни во мне, ни в ком-либо другом; вот поэтому, может быть, они меня и не покидают. Собеседники уже давно перешли к десерту и к сигарам. - Дорогой мой, - сказал, вставая, Дебрэ, - уже половина третьего; ваш гость очарователен, но нет такого приятного общества, с которым не надо было бы расставаться, иногда его приходится даже менять на неприятное; мне пора в министерство. Я поговорю о графе с министром, надо же нам уз- нать, кто он такой. - Берегитесь, - отвечал Морсер, - самые проницательные люди отступили перед этой загадкой. - Нам отпускают три миллиона на полицию; правда, они почти всегда оказываются израсходованными заранее, но на это дело пятьдесят тысяч франков во всяком случае наберется. - А когда вы узнаете, кто он, вы мне скажете? - Непременно. До свидания, Альбер; господа, имею честь кланяться. И, выйдя в прихожую, Дебрэ громко крикнул: - Велите подавать! - Очевидно, - сказал Бошан Альберу, - я так и не попаду в Палату, но моим читателям я преподнесу коечто получше речи господина Данглара. - Ради бога, Бошан, - отвечал Морсер, - ни слова, умоляю вас, не ли- шайте меня привилегии показать его. Не правда ли, занятный человек? - Больше того, - откликнулся Шато-Рено, - это поистине один из нео- быкновеннейших людей, каких я когда-либо встречал. Вы идете, Моррель? - Сейчас, я только передам мою карточку графу, он так любезен, что обещает заехать к нам, на улицу Меле, четырнадцать. - Могу вас заверить, что не премину это сделать, - с поклоном отвечал граф. И Максимилиан Моррель вышел с бароном Шато-Рено, оставив Монте-Кристо вдвоем с Морсером. III. ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА Оставшись наедине с Монте-Кристо, Альбер сказал: - Граф, разрешите мне приступить к моим обязанностям чичероне и пока- зать вам образчик квартиры холостяка. Вам, привыкшему к итальянским дворцам, будет интересно высчитать, на пространстве скольких квадратных футов может поместиться молодой парижанин, который, по здешним понятиям, живет не так уж плохо. Переходя из комнаты в комнату, мы будем отворять окна, чтобы вы не задохнулись. Монте-Кристо уже видел столовую и нижнюю гостиную. Альбер прежде все- го повел его в свою студию; как читатель помнит, это была его любимая комната. Монте-Кристо был достойный ценитель всего того, что в ней собрал Альбер: старинные лари, японский фарфор, восточные ткани, венецианское стекло, оружие всех стран; все это было ему знакомо, и он с первого же взгляда определял век, страну и происхождение вещи. Морсер думал, что ему придется давать объяснения, а вышло так, что он сам, под руко- водством графа, проходил курс археологии, минералогии и естественной ис- тории. Они спустилась во второй этаж. Альбер ввел своего гостя в гости- ную. Стены здесь были увешаны произведениями современных художников. Тут были пейзажи Дюпре: высокие камыши, стройные деревья, ревущие коровы и чудесные небеса; были арабские всадники Делакруа в длинных белых бурну- сах, с блестящими поясами, с вороненым оружием; кони бешено грызлись, а люди бились железными палицами; были акварели Буланже - "Собор Парижской Богоматери", изображенный с той силой, которая равняет живописца с поэ- том; были холсты Диаса, цветы которого прекраснее живых цветов и солнце ослепительнее солнца в небе; были тут и рисунки Декана, столь же яркие, как и у Сальватора Розы, но поэтичнее; были пастели Жиро и Мюллера, изображавшие детей с ангельскими головками и женщин с девственными лица- ми; были страницы, вырванные из восточного альбома Доза, - карандашные наброски, сделанные им в несколько секунд, верхом на верблюде или под куполом мечети, - словом, все, что современное искусство может дать вза- мен погибшего и отлетевшего искусства прошлых веков. Альбер надеялся хоть теперь чем-нибудь поразить странного чужеземца, но, к немалому его удивлению, граф, не читая подписей, к тому же иногда представленных только инициалами, сразу же называл автора каждой вещи, и видно было, что он не только знал каждое из этих имен, но успел оценить и изучить талант каждого мастера. Из гостиной перешли в спальню; это был образец изящества и вместе с тем строгого вкуса: здесь сиял в матово-золотой раме всего лишь один портрет, но он был подписан Леопольдом Робером. Портрет тотчас же привлек внимание графа МонтеКристо; он поспешно по- дошел и остановился перод ним. Это был портрет женщины лет двадцати пяти, смуглой, с огненным взгля- дом из-под полуопущенных век; она была в живописном костюме каталонской рыбачки, в красном с черным корсаже и с золотыми булавками в волосах; взор ее обращен был к морю, и ее стройный силуэт четко выделялся на ла- зурном фоне неба и волн. В комнате было темно, иначе Альбер заметил бы, какая смертельная бледность покрыла лицо графа и как нервная дрожь пробежала по его плечам и груди. Прошла минута молчания, Монте-Кристо не отрывал взгляда от картины. - Ваша возлюбленная прелестна, виконт, - сказал он наконец совершенно спокойным голосом, - и этот костюм, очевидно маскарадный, ей очень идет. - Я не простил бы вам этой ошибки, - сказал Альбер, - если бы возле этого портрета висел какой-нибудь другой. Вы не знаете моей матери, граф; это ее портрет, он сделан, по ее желанию, лет шесть или восемь то- му назад. Костюм, по-видимому, придуман, но сходство изумительное, - я как будто вижу свою мать такой, какой она была в тысяча восемьсот трид- цатом году. Графиня заказала этот портрет в отсутствие моего отца. Она, вероятно, думала сделать ему приятный сюрприз, но отцу портрет почему-то не понравился; и даже мастерство живописца не могло победить его антипа- тии, - а ведь это, как вы сами видите, одно из лучших произведений Лео- польда Робера. Правда, между нами говоря, господин де Морсер - один из самых ревностных пэров, заседающих в Люксембургском дворце, известный знаток военного дела, но весьма посредственный ценитель искусств. Зато моя мать понимает живопись и сама прекрасно рисует; она слишком ценила это мастерское произведение, чтобы расстаться с ним совсем, и подарила его мне, чтобы оно реже попадалось на глаза отцу. Его портрет, кисти Гро, я вам тоже покажу. Простите, что я передаю вам эти домашние мелочи; но так как я буду иметь честь представить вас графу, я говорю вам все это, чтобы вы невзначай не похвалили при нем портрет матери. К тому же он пагубно действует на мою мать: когда она приходит ко мне, она не мо- жет смотреть на него без слез. Впрочем, недоразумение, возникшее из-за этого портрета между графом и графиней, было единственным между ними; они женаты уже больше двадцати лет, но привязаны друг к другу, как в первый день. Монте-Кристо кинул быстрый взгляд на Альбера, как бы желая отыскать тайный смысл в его словах, но видно было, что молодой человек произнес их без всякого умысла. - Теперь, граф, - сказал Альбер, - вы видели все мои сокровища; раз- решите предложить их вам, сколь они ни ничтожны; прошу вас, будьте здесь как дома. Чтобы вы еще лучше освоились, я провожу вас к господину де Морсер. Я еще из Рима написал ему о том, что вы для меня сделали, и о вашем обещании меня посетить; мои родители с нетерпением ждут возможнос- ти поблагодарить вас. Я знаю, граф, вы человек пресыщенный, и семейные сцены не слишком трогают Синдбада-Морехода; вы столько видели. Но прими- те мое предложение и смотрите на него как на вступление в парижскую жизнь: она вся состоит из обмена любезностями, визитов и представлений. Монте-Кристо молча поклонился; он, по-видимому, принимал это предло- жение без радости и без неудовольствия, как одну из светских условнос- тей, исполнять которые надлежит всякому воспитанному человеку. Альбер позвал своего камердинера и велел доложить графу и графине де Морсер о том, что к ним желает явиться граф Монте-Кристо. Альбер и граф последовали за ним. Войдя в прихожую графа, вы прежде всего замечали над дверью в гости- ную гербовый щит, который своей богатой оправой и полным соответствием с отделкой всей комнаты свидетельствовал о том значении, какое владелец дома придавал этому гербу. Монте-Кристо остановился перед щитом и внимательно осмотрел его. - По лазоревому полю семь золотых мерлеток, расположенных снопом. Это, конечно, ваш фамильный герб, виконт? - спросил он. - Если не счи- тать того, что я знаком с геральдическими фигурами и поэтому кое-как разбираюсь в гербах, я плохой знаток геральдики; ведь я граф случайный, сфабрикованный в Тоскане за учреждение командорства святого Стефана, и, пожалуй, не принял бы титула, если бы мне не твердили, что, когда много путешествуешь, это совершенно необходимо. Надо же иметь что-нибудь на дверцах кареты, хотя бы для того, чтобы таможенные чиновники вас не ос- матривали. Поэтому извините, что я предлагаю вам такой вопрос. - В нем нет ничего нескромного, - отвечал Морсер с простотой полней- шей убежденности. - Вы угадали: это наш герб, то есть родовой герб моего отца; но он, как видите, соединен с другим гербом - серебряная башня в червленом поле; это родовой герб моей матери. По женской линии я испа- нец, но род Морсеров - французский и, как мне приходилось слышать, один из древнейших на юге Франции. - Да, - сказал Монте-Кристо, - это и показывают мерлетки. Почти все вооруженные пилигримы, отправлявшиеся на завоевание Святой земли, избра- ли своим гербом или крест - знак их миссии, или перелетных птиц - знак дальнего пути, который им предстоял и который они надеялись совершить на крыльях веры. Ктонибудь из ваших предков с отцовской стороны, вероятно, участвовал в одном из крестовых походов; если даже это был поход Людови- ка Святого, то и тогда мы придем к тринадцатому веку, что вовсе неплохо. - Очень возможно, - сказал Морсер, - у моего отца в кабинете есть на- ше родословное древо, которое нам все это объяснит. Я когда-то составил к нему комментарии, в которых даже Дюзье и Жокур нашли бы для себя нема- ло поучительного. Теперь я к этому остыл, но должен вам сказать, как чи- чероне, что у нас, при нашем демократическом правительстве, начинают сильно интересоваться этими вещами. - В таком случае ваше правительство должно было выбрать в своем прош- лом что-нибудь получше тех двух вывесок, которые я видел на ваших памят- никах и которые лишены всякого геральдического смысла. Что же касается вас, виконт, вы счастливее вашего правительства, потому что ваш герб прекрасен и волнует воображение. Да, вы и провансалец и испанец; этим и объясняется, - если портрет, который вы мне показывали, похож, - чудес- ный смуглый цвет лица благородной каталонки, который так восхитил меня. Надо было быть Эдипом или даже самим сфинксом, чтобы разгадать иро- нию, которую граф вложил в эти слова, казалось бы проникнутые самой изысканной учтивостью; так что Морсер поблагодарил его улыбкой и, пройдя вперед, чтобы указать ему дорогу, распахнул дверь, находившуюся под гер- бом и ведшую, как мы уже сказали, в гостиную. На самом видном месте в этой гостиной висел портрет мужчины лет трид- цати пяти - восьми, в генеральском мундире, с эполетами жгутом - знак высокого чина, с крестом Почетного легиона на шее, что указывало па ко- мандорский ранг, и со звездами на груди: справа - ордена Спасителя, а слева - Карла III, из чего можно было заключить, что изображенная на этом портрете особа сражалась в Греции и Испании или, что в смысле зна- ков отличия равносильно, исполняла в этих странах какую-либо дипломати- ческую миссию. Монте-Кристо был занят тем, что так же подробно, как и первый, расс- матривал этот портрет, как вдруг отворилась боковая дверь, и появился сам граф де Морсер. Это был мужчина лет сорока пяти, но на вид ему казалось по меньшей мере пятьдесят; его черные усы и брови выглядели странно в контрасте с почти совсем белыми волосами, остриженными по-военному; он был в штатс- ком, и полосатая ленточка в его петлице напоминала о разнообразных пожа- лованных ему орденах. Осанка его была довольно благородна, и вошел он с очень радушным видом. Монте-Кристо не сделал ни шагу ему навстречу; ка- залось, ноги его приросли к полу, а глаза впились в лицо графа де Мор- сер. - Отец, - сказал Альбер, - имею честь представить вам графа Мон- те-Кристо, великодушного друга, которого, как вы знаете, я имел счастье встретить в трудную минуту. - Граф у нас желанный гость, - сказал граф де Морсер, с улыбкой при- ветствуя Монте-Кристо. - Он сохранил нашей семье ее единственного нас- ледника, и мы ему безгранично благодарны. С этими словами граф де Морсер указал Монте-Кристо на кресло и сел против окна. Монте-Кристо, усаживаясь в предложенное ему кресло, постарался ос- таться в тени широких бархатных занавесей, чтобы незаметно читать на ус- талом и озабоченном лице графа повесть тайных страданий, запечатлевшихся в каждой из его преждевременных морщин. - Графиня одевалась, когда виконт прислал ей сказать, что она будет иметь удовольствие познакомиться с вами, - сказал Морсер. - Через десять минут она будет здесь. - Для меня большая честь, - сказал Монте-Кристо, - в первый же день моего приезда в Париж встретиться с человеком, заслуги которого равны его славе и к которому судьба, в виде исключения, была справедлива; но, быть может, на равнинах Митиджи или в горах Атласа она готовит вам еще и маршальский жезл? - О, нет, - возразил, слегка краснея, Морсер, - я оставил службу, граф. Возведенный во время Реставрации в звание пэра, я участвовал в первых походах и служил под началом маршала де Бурмон; я мог, следова- тельно, рассчитывать на высшую командную должность, и кто знает, что произошло бы, оставайся на тропе старшая ветвь! Но, как видно, Июльская революция была столь блестяща, что могла позволить себе быть неблагодар- ной по отношению ко всем заслугам, не восходившим к императорскому пери- оду. Поэтому мне пришлось подать в отставку; кто, как я, добыл эполеты на поле брани, тот не умеет маневрировать на скользком паркете гостиных. Я бросил военную службу, занялся политикой, промышленностью, изучал прикладные искусства. Я всегда интересовался этими вещами, но за двад- цать лет службы не имел времени всем этим заниматься. - Вот откуда превосходство вашего народа над ними, граф, - отвечал Монте-Кристо. - Вы, потомок знатного рода, обладатель крупного состоя- ния, пошли добывать первые чины, служа простым солдатом; это случается редко; и, став генералом, пэром Франции, командором Почетного легиона, вы начинаете учиться чему-то новому не ради наград, но только для того, чтобы принести пользу своим ближним... Да, это прекрасно; скажу больше, поразительно. Альбер смотрел и слушал с удивлением: такой энтузиазм в Монте-Кристо был для него неожиданностью. - К сожалению, мы, в Италии, не таковы, - продолжал чужестранец, как бы желая рассеять чуть заметную тень, которую вызвали его слова на лице Морсера, - мы растем так, как свойственно нашей породе, и всю жизнь сох- раняем ту же листву, тот же облик и нередко ту же бесполезность. - Но для такого человека, как вы, Италия - подходящее отечество, - возразил граф до Морсер. - Франция раскрывает вам свои объятия; ответьте на ее призыв. Она не всегда неблагодарна; она дурно обходится со своими детьми, но по большей части радостно встречает иноземцев. - Видно, что вы не знаете графа Монте-Кристо, отец, - прервал его с улыбой Альбер. - То, что может его удовлетворить, находится за пределами нашего мира; он не гонится за почестями и берет от них только то, что умещается в паспорте. - Вот самое верное суждение обо мне, которое я когда-либо слышал, - заметил Монте-Кристо. - Граф имел возможность устроить свою жизнь, как хотел, - сказал граф де Морсер со вздохом, - и выбрал дорогу, усеянную цветами. - Вот именно, - ответил Монте-Кристо с улыбкой, которой не передал бы ни один живописец и не объяснил бы ни один физиономист. - Если бы я не боялся вас утомить, - сказал генерал, явно очарованный обращением гостя, - я повел бы вас в Палату; сегодняшнее заседание любо- пытно для всякого, кто не знаком с нашими современными сенаторами. - Я буду вам очень признателен, если вы мне это предложите в другой раз, но сегодня я надеюсь быть представленным графине, и я подожду. - А вот и матушка! - воскликнул виконт. И Монте-Кристо, быстро обернувшись, увидел на пороге гостиной г-жу де Морсер; она стояла в дверях, противоположных тем, в которые вошел ее муж, неподвижная и бледная; когда Монте-Кристо повернулся к ней, она опустила руку, которою почему-то опиралась на золоченый наличник двери. Она стояла там уже несколько секунд и слышала последние слова гостя. Тот встал и низко поклонился графине, которая молча, церемонно отве- тила на его поклон. - Что с вами, графиня? - спросил граф де Морсер. - Вы нездоровы? Мо- жет быть, здесь слишком жарко? - Матушка, вам дурно? - воскликнул виконт, бросаясь к Мерседес. Она поблагодарила их улыбкой. - Нет, - сказала она, - просто меня взволновала встреча с графом. Ведь если бы но он, мы были бы теперь погружены в печаль и траур. Граф, - продолжала она, подходя к нему с величием королевы, - я обязана вам жизнью моего сына, и за это благодеяние я от всего сердца благословляю вас. Я счастлива, что могу, наконец, высказать вам свою благодарность. Граф снова поклонился, еще ниже, чем в первый раз, и был еще бледнее, чем Мерседес. - Вы слишком великодушны, графиня, - сказал он необычайно мягко и почтительно. - Я ничего необыкновенного не сделал. Спасти человека, из- бавить отца от мучений, а женщину от слез - вовсе не доброе дело, это человеческий долг. - Как счастлив мой сын, что у него такой друг, как вы, граф, - с глу- боким чувством ответила г-жа де Морсер. - Я благодарю бога, что он так судил. И Мерседес подняла к небу свои прекрасные глаза с выражением беско- нечной благодарности; графу даже показалось, будто в них блеснули слезы. Г-н де Морсер подошел к ней. - Я уже просил у графа прощенья, что должен оставить его, - сказал он. - Надеюсь, вы также попросите его извинить меня. Заседание открыва- ется в два часа, теперь три, а я должен выступать. - Поезжайте, я постараюсь, чтобы наш гость не скучал в ваше от- сутствие, - сказала графиня все еще взволнованным голосом. - Граф, - продолжала она, обращаясь к Монте-Кристо, - не окажете ли вы нам честь провести у нас весь день? - Я очень благодарен вам, графиня, поверьте мне. Но я вышел у ваших дверей из дорожной кареты. Я еще не знаю, как меня устроили в Париже, даже едва знаю где. Это, конечно, пустяки, но все-таки я немного беспо- коюсь. - Но вы обещаете по крайней мере доставить нам это удовольствие в другой раз? - спросила графиня. Монте-Кристо поклонился молча, и его поклон можно было принять за знак согласия. - В таком случае я вас не удерживаю, - сказала графиня, - я не хочу, чтобы моя благодарность обращалась в неделикатность или назойливость. - Дорогой граф, - сказал Альбер, - если вы разрешите, я постараюсь отплатить вам в Париже за вашу любезность в Риме и предоставлю в ваше распоряжение мою карету, пока вы еще не обзавелись выездом. - Весьма благодарен, виконт, - сказал Монте-Кристо, - но я надеюсь, что Бертуччо провел не без пользы четыре с половиной часа, которыми он располагал, и что у ваших дверей меня ждет какой-нибудь экипаж. Альбер привык к повадкам графа, знал, что тот, как Нерон, всегда го- нится за невозможным, и потому уже ничему не удивлялся; он только хотел лично удостовериться в том, как исполнены приказания графа, и проводил его до дверей. Монте-Кристо не ошибся: как только он вышел в прихожую графа де Мор- сер, лакей, тот самый, который в Риме приносил Альберу и Францу визитную карточку графа, бросился вон, и когда знатный путешественник показался на крыльце, его уже в самом деле ждал экипаж. Это была двухместная каре- та работы Келлера и в нее была запряжена та самая пара, которую Дрэй на- кануне, как то было известно всем парижским щеголям, отказался уступить за восемнадцать тысяч франков. - Виконт, - сказал граф Альберу, - я не приглашаю вас сейчас к себе, потому что там пока все сделано наскоро, а, как вы знаете, я дорожу ре- путацией человека, умеющего устроиться с удобством даже во временном жи- лище. Дайте мне день сроку, и затем позвольте пригласить вас. Тогда я буду вполне уверен, что не нарушу законов гостеприимства. - Если вы просите один день, граф, то я могу быть уверен, что вы по- кажете мне не дом, а дворец. Положительно вам служит какой-нибудь добрый гений. - Что ж, пусть думают так, - отвечал Монте-Кристо, ставя ногу на оби- тую бархатом подножку своей великолепной кареты, - это обеспечит мне не- который успех У дам. Граф сел в карету, дверца захлопнулась, и лошади понеслись галопом, но все же он успел заметить, как чуть заметно дрогнули занавески в окне гостиной, где он оставил г-жу де Морсер. Когда Альбер вернулся к матери, то застал ее в будуаре, в глубоком бархатном кресле; комната была погружена в полумрак, только кое-где мер- цали блики на вазах и по углам золоченых рам. Альбер не мог рассмотреть лицо графини, терявшееся в дымке газа, ко- торый она накинула на голову; но ему показалось, что голос ее дрожит; к благоуханию роз и гелиотропов, наполнявших жардиньерку, примешивался острый и едкий запах нюхательной соли; и в самом деле Альбер с беспо- койством заметил, что флакон графини вынут из шагреневого футляра и ле- жит в одной из плоских ваз, стоящих на камине. - Вы больны? - воскликнул он, подходя к матери. - Вам стало дурно, пока я уходил? - Нисколько, Альбер; но все эти розы, туберозы и померанцевые цветы так сильно пахнут теперь, когда настали жаркие дни... - В таком случае надо их вынести, - сказал Морсер, дергая шпур звон- ка. - Вам в самом деле нездоровится; уже когда вы вошли в гостиную, вы были очень бледны. - Очень бледна? - Это вам к лицу, по мы с отцом испугались. - Отец сказал тебе об этом? - быстро спросила Мерседес. - Нет, но он сказал вам самой, помните? - Не помню, - сказала графиня. Вошел лакей; он явился на звонок Альбера. - Вынесите цветы в переднюю, - сказал виконт, - они беспокоят графи- ню. Лакей повиновался. Пока он переносил цветы, длилось молчание. - Что это за имя - Монте-Кристо? - спросила графппя, когда лакей унес последнюю вазу. - Фамилия или название поместья, пли просто титул? - Мне кажется, это только титул. Граф купил остров в Тосканском архи- пелаге и, судя по тому, что он говорил сегодня утром, учредил коман- дорство. Вы ведь знаете, что это принято относительно ордена святого Стефана во Флоренции, святого Георгия в Парме и даже для Мальтийского креста. Впрочем, он и не чванится своим дворянством, называет себя слу- чайным графом, хотя в Риме все убеждены, что он очень знатный вельможа. - У него прекрасные манеры, - сказала графиня, - по крайней мере так мне показалось в то несколько минут, что я его видела. - О, его манеры безукоризненны, они превосходят все, что я видел наи- более аристократического среди представителей трех самых гордых дво- рянств Европы: английского, испанского и немецкого. Графиня задумалась, по после короткого колебания продолжала: - Ведь ты видел, дорогой... я спрашиваю, как мать, ты понимаешь... ты видел графа Монте-Кристо у него в доме; ты проницателен, знаешь свет, у тебя больше такта, чем обычно бывает в твоем возрасте; считаешь ли ты графа тем, чем он кажется? - А чем он кажется? - Ты сам сейчас сказал: знатным вельможей. - Так о нем думают. - А что думаешь ты? - Я, признаться, не составил себе о нем определенного мнения; думаю, что он мальтиец. - Я спрашиваю не о его происхождении, а о нем самом как о человеке. - А, это другое дело; мне с его стороны пришлось видеть столько странного, что я склонен рассматривать его как байроновского героя, ко- торого несчастье отметило роковой печатью, как какого-нибудь Манфреда, или Лару, или Вернера, - словом, как обломок какого-нибудь древнего ро- да, лишенный наследия своих отцов и вновь обретший богатство силою свое- го предприимчивого гения, вознесшего его выше законов общества. - Ты хочешь сказать... - Я хочу сказать, что Монте-Кристо - остров на Средиземном море, без жителей, без гарнизона, убежище контрабандистов всех наций и пиратов со всего света. Как знать, может быть, эти достойные дельцы платят своему хозяину за гостеприимство? - Это возможно, - сказала графиня в раздумье. - Но контрабандист он или нет, - продолжал Альбер, - во всяком случае граф Монте-Кристо человек замечательный. Я уверен, вы согласитесь с этим, потому что сами его видели. Он будет иметь огромный успех в па- рижских гостиных. Не далее как сегодня утром у меня он начал свое вступ- ление в свет тем, что поразил всех, даже самого Шато-Рено. - А сколько ему может быть лет? - спросила Мерседес, видимо придавая этому вопросу большое значение. - Лет тридцать пять - тридцать шесть. - Так молод! Не может быть! - сказала Мерседес, отвечая одновременно и на слова Альбера и на свою собственную мысль. - А между тем это так. Несколько раз он говорил мне, и, конечно, неп- реднамеренно: "Тогда мне было пять лет, тогда-то десять, а тогда-то две- надцать". Я из любопытства сравнивал числа, и они всегда совпадали. Оче- видно, этому странному человеку, возраст которого не поддается определе- нию, в самом деле тридцать пять лет. К тому же, припомните, какие у него живые глаза, какие черные волосы; он бледен, но на лбу его нет ни одной морщины; это не только сильный человек, но и молодой еще. Графиня опустила голову, словно поникшую от тяжести горьких дум. - И этот человек дружески относится к тебе, Альбер? - с волнением спросила она. - Мне кажется, да. - А ты... ты тоже любишь его? - Он мне нравится, что бы ни говорил Франц д'Эпине, который хотел уверить меня, что это - выходец с того света. Графиня вздрогнула. - Альбер, - сказала она изменившимся голосом, - я всегда предостере- гала тебя от новых знакомств. Теперь ты уже взрослый и сам мог бы давать мне советы; однако я повторяю: будь осторожен. - И все-таки, для того чтобы ваш совет мог принести мне пользу, доро- гая, мне следовало бы заранее знать, чего остерегаться. Граф не играет в карты, пьет только воду, подкрашенную каплей испанского вина; он, по всей видимости, так богат, что, если бы он попросил у меня взаймы, мне оставалось бы только расхохотаться ему в лицо; чего же мне опасаться с его стороны? - Ты прав, - отвечала графиня, - мои опасения вздорны, тем более что дело идет о человеке, который спас тебе жизнь. Кстати, Альбер, хорошо ли отец его принял? Нам надо быть исключительно внимательными к графу. Твой отец часто занят, озабочен делами и, может быть, невольно... - Он был безукоризнен, - прервал Альбер. - Скажу больше: ему, по-ви- димому, очень польстили чрезвычайно удачные комплименты, которые граф сказал ему так кстати, как будто знает его лет тридцать. Все эти лестные замечания, несомненно, были приятны отцу, - прибавил Альбер, смеясь, - так что они расстались наилучшими друзьями, и отец даже хотел повезти графа в Палату, чтобы тот послушал его речь. Графиня ничего не ответила; она так глубоко задумалась, что даже зак- рыла глаза. Альбер, стоя перед нею, смотрел на нее с той сыновней лю- бовью, которая бывает особенно нежна и проникновенна, когда мать еще мо- лода и красива; увидав, что она закрыла глаза, и прислушавшись к ее ров- ному дыханию, он решил, что она заснула, на цыпочках вышел и осторожно прикрыл за собою дверь. - Это не человек, а дьявол, - прошептал он, качая головой, - я еще в Риме предсказывал, что его появление произведет сенсацию в обществе; те- перь меру его влияния показывает непогрешимый термометр: если моя мать обратила на него внимание, значит - он бесспорно замечательный человек. И он отправился в свою конюшню не без тайной досады на то, что граф Монте-Кристо, не пошевельнув пальцем, получил запряжку, перед которой, в глазах знатоков, его собственные гнедые отодвигались на второе место. - Положительно, - сказал он, - равенства людей не существует; надо будет попросить отца развить эту мысль в Верхней палате. IV. ГОСПОДИН БЕРТУЧЧО Между тем граф прибыл к себе; на дорогу ушло шесть минут. Этих шести минут было достаточно, чтобы па него обратили внимание десятка два моло- дых людей, знавших цену этой запряжки, которую им было не под силу при- обрести самим. Они пустили в галоп своих лошадей, чтобы хоть мельком взглянуть на великолепного вельможу, позволяющего себе покупать лошадей по десять тысяч франков каждая. Дом, выбранный Али для городской квартиры МонтеКристо, находился на правой стороне Елисейских Полей, если ехать в гору, и был расположен между двором и садом. Густая группа деревьев, возвышавшаяся посреди дво- ра, закрывала часть фасада; по правую и по левую сторону этой группы простирались, подобно двум рукам, две аллеи, служившие для проезда эки- пажей от ворот к двойному крыльцу, на каждой ступени которого по углам стояли фарфоровые вазы, полные цветов. Дом одиноко стоял посреди большо- го открытого пространства; кроме парадного крыльца, был еще и другой вы- ход, на улицу Понтье. Прежде чем кучер успел кликнуть привратника, тяжелые ворота распахну- лись; графа увидели издали, а в Париже, так же как и в Риме, да и вообще всюду, ему прислуживали с молниеносной быстротой. Так что кучер, не уме- ряя бега лошадей, въехал во двор и описал полукруг, ворота за ним зах- лопнулись раньше, чем замер скрип колес на песке аллеи. Карета остановилась с левой стороны крыльца, и у ее дверцы очутились два человека: один из них был Али, с самой искренней радостью улыбавший- ся своему господину и вознагражденный всего только взглядом МонтеКристо; второй почтительно поклонился и протянул руку, как бы желая помочь графу выйти из кареты. - Благодарю вас, Бертуччо, - сказал граф, легко соскакивая с трех ступенек подножки. - А нотариус? - Ждет в маленькой гостиной, ваше сиятельство, - отвечал Бертуччо. - А визитные карточки, которые вы должны были заказать, как только узнаете номер дома? - Ваше сиятельство, они уже готовы; я был у лучшего гравера в Па- ле-Рояле, и он сделал их при мне; первая изготовленная карточка была не- медленно же, как вы приказали, отнесена к господину барону Данглару, де- путату, улица Шоссе д'Антен, номер семь, остальные лежат в спальне ваше- го сиятельства на камине. - Хорошо. Который час? - Четыре часа. Монте-Кристо отдал перчатки, шляпу и трость тому лакею-французу, ко- торый кинулся из передней графа де Морсер позвать экипаж, затем он про- шел в маленькую гостиную следом за Бертуччо, который указывал ему доро- гу. - Какие жалкие статуи в этой передней, - сказал Монте-Кристо. - Я на- деюсь, что их уберут отсюда. Бертуччо молча поклонился. Как и сказал управляющий, нотариус ожидал в маленькой гостиной. Это был человек с достойной внешностью столичного конторщика, возвы- сившегося до блестящего положения пригородного нотариуса. - Вам поручено вести переговоры о продаже загородного дома, который я собираюсь купить? - спросил Монте-Кристо. - Да, господин граф, - ответил нотариус. - Купчая готова? - Да, господин граф. - Она у вас с собой? - Вот она. - Превосходно. А где этот дом, который я покупаю? - небрежно спросил Монте-Кристо, обращаясь не то к Бертуччо, не то к нотариусу. Управляющий жестом показал, что не знает. Нотариус с изумлением взглянул на Монте-Кристо. - Как? - сказал он. - Господин граф не знает, где находится тот дом, который он покупает? - Признаться, не знаю, - отвечал граф. - Граф не видал его? - Как я мог его видеть? Я только сегодня утром приехал из Кадикса, никогда раньше не бывал в Париже, и даже во Франции я в первый раз. - Это другое дело, - сказал нотариус. - Дом, который граф собирается купить, находится в Отейле. Бертуччо побледнел, услышав эти слова. - А где это Отейль? - спросил граф. - В двух шагах отсюда, граф, - отвечал нотариус. - Сейчас же за Пас- си; прелестное место, посреди Булонского леса. - Так близко? - сказал Монте-Кристо. - Какой же это загородный дом? Какого же вы черта, Бертуччо, выбрали мне дом у самой заставы? - Я! - воскликнул Бертуччо с необычной поспешностью. - Помилуйте! Ва- ше сиятельство никогда не поручали мне выбирать вам загородный дом; мо- жет быть, ваше сиятельство соизволит вспомнить. - Да, правда, - сказал Монте-Кристо, - теперь припоминаю; я прочел в газете объявление, и меня соблазнили обманчивые слова: "загородный дом". - Еще не поздно, - живо заговорил Бертуччо, - и, если вашему сия- тельству будет угодно поручить мне поискать в другом месте, я найду что-нибудь лучшее, либо в Ангеле, либо в Фонтенэ-Роз, либо в Бельвю. - В общем это не важно, - небрежно возразил Монте-Кристо, - раз уж есть этот дом, пусть он и остается. - И ваше сиятельство совершенно правы, - подхватил нотариус, боявший- ся лишиться вознаграждения, - это прелестная усадьба: проточная вода, густые рощи, уютный дом, хоть и давно заброшенный, не говоря уж об обс- тановке; она хоть и не новая, но представляет довольно большую ценность, особенно в наше время, когда старинные вещи в моде. Прошу меня извинить, но мне кажется, что ваше сиятельство тоже разделяет современный вкус. - Продолжайте, не стесняйтесь, - сказал Монте-Кристо. - Так это при- личный дом? - Граф, он не только приличен, он прямо-таки великолепен. - Что ж, не следует упускать такой случай, - сказал Монте-Кристо. - Давайте сюда купчую, господин нотариус. И он быстро подписал бумагу, бросив только взгляд на тот пункт, где были указаны местонахождение дома и имена владельцев. - Бертуччо, - сказал он, - принесите господину нотариусу пятьдесят тысяч франков. Управляющий нетвердым шагом вышел и возвратился с пачкой банковых би- летов; нотариус пересчитал их с тщательностью человека, знающего, что в эту сумму включен его гонорар. - Теперь, - спросил граф, - мы покончили со всеми формальностями? - Со всеми, господин граф. - Ключи у вас? - Они у привратника, который стережет дом; но вот приказ, по которому он введет вас во владение. - Очень хорошо. И Монте-Кристо кивнул нотариусу головою, что означало: "Вы мне больше не нужны, можете идти". - Но мне кажется, - решился сказать честный нотариус, - господин граф ошибся; мне, со всеми издержками, следует только пятьдесят тысяч. - А ваше вознаграждение? - Входит в эту сумму, господин граф. - Но вы приехали сюда из Отейля? - Да, конечно. - Так надо же заплатить вам за беспокойство, - сказал граф. И движением руки он отпустил его. Нотариус вышел, пятясь задом и кланяясь до земли; в первый раз, с тех пор как он был внесен в списки нотариусов, встречал он такого клиента. - Проводите господина нотариуса, - сказал граф управляющему. Бертуччо вышел. Оставшись один, граф тотчас же вынул из кармана запирающийся на замок бумажник и отпер его ключиком, который он носил на шее и с которым ни- когда не расставался. Порывшись в бумажнике, он остановился на листке бумаги, на котором были сделаны кое-какие заметки, и сличил их с лежавшей на столе купчей, словно проверяя свою память. - Отейль, улица Фонтен, номер двадцать восемь; так и есть, - сказал он. - Теперь вопрос: насколько можно верить признанию, сделанному под влиянием религиозного страха или страха физического? Впрочем, через час я все узнаю. - Бертуччо! - крикнул он, ударяя чем-то вроде маленького молоточка со складной ручкой по звонку, который издал резкий, протяжный звук, похожий на звук там-тама. - Бертуччо! На пороге появился управляющий. - Господин Бертуччо, - сказал граф, - вы мне когда-то говорили, что вы бывали во Франции? - Да, ваше сиятельство, в некоторых местах бывал. - Вы, вероятно, знакомы с окрестностями Парижа? - Нет, ваше сиятельство, нет, - ответил управляющий с нервной дрожью, которую Монте-Кристо, отлично разбиравшийся в таких вещах, правильно приписал сильному волнению. - Досадно, что вы не бывали в окрестностях Парижа, - сказал он, - по- тому что я хочу сегодня же вечером осмотреть свое новое владение, и, сопровождая меня, вы, наверно, могли бы дать мне ценные указания. - В Отейль! - воскликнул Бертуччо, смуглое лицо которого стало мерт- венно-бледным. - Мне - ехать в Отейль! - Да что же удивительного в том, что вы поедете в Отейль, скажите на милость? Когда я буду жить в Отейле, вам придется бывать там, раз вы состоите при мне. Под властным взглядом своего господина Бертуччо опустил голову и сто- ял неподвижно и безмолвно. - Что это значит? Что с вами? Прикажете звонить два раза, чтобы мне подали карету? - сказал Монте-Кристо тем тоном, которым Людовик XIV про- изнес свое знаменитое: "Мне чуть было не пришлось дожидаться". Бертуччо метнулся из гостиной в переднюю и глухим голосом крикнул: - Карету его сиятельства! Монте-Кристо написал несколько писем; когда он запечатывал последнее, управляющий показался в дверях. - Карета его сиятельства подана, - сказал он. - Хорошо! Возьмите шляпу и перчатки, - сказал Монте-Кристо. - Так я еду с вашим сиятельством? - воскликнул Бертуччо. - Разумеется, ведь вам необходимо кое-чем распорядиться, раз я соби- раюсь там жить. Не было примера, чтобы графу возражали, и управляющий беспрекословно последовал за ним; тот сел в карету и знаком предложил Бертуччо сделать то же. Управляющий почтительно уселся на переднем сиденье. V. ДОМ В ОТЕЙЛЕ Монте-Кристо заметил, что Бертуччо, спускаясь с крыльца, перекрестил- ся по-корсикански, то есть провел большим пальцем крест в воздухе, а са- дясь в экипаж, прошептал коротенькую молитву. Всякий другой, нелюбопыт- ный, человек сжалился бы над странным отвращением, которое почтенный уп- равляющий проявлял к задуманной графом загородной прогулке, но, по-види- мому, Монте-Кристо был слишком любопытен, чтобы освободить Бертуччо от этой поездки. Через двадцать минут они были уже в Отейле. Волнение управляющего все возрастало. Когда въехали в селение, Бертуччо, забившийся в угол кареты, начал с лихорадочным волнением вглядываться в каждый дом, мимо которого они проезжали. - Велите остановиться на улице Фонтен, у номера двадцать восемь, - приказал граф, неумолимо глядя на управляющего. Пот выступил на лице Бертуччо, однако он повиновался, высунулся из экипажа и крикнул кучеру: - Улица Фонтен, номер двадцать восемь. Этот дом находился в самом конце селения. Пока они ехали, совершенно стемнело - вернее, все небо заволокла черная туча, насыщенная электри- чеством и придававшая этим преждевременным сумеркам торжественность дра- матической сцены. Экипаж остановился, и лакей бросился открывать дверцу. - Ну что же, Бертуччо, - сказал граф, - вы не выходите? Или вы соби- раетесь оставаться в карете? Да что с вами сегодня? Бертуччо выскочил из кареты и подставил графу плечо, на которое тот оперся, медленно спускаясь по трем ступенькам подножки. - Постучите, - сказал граф, - и скажите, что я приехал. Бертуччо постучал, дверь отворилась, и появился привратник. - Что нужно? - спросил он. - Приехал ваш новый хозяин, - сказал лакей. И он протянул привратнику выданное нотариусом удостоверение. - Так дом продан? - спросил привратник. - И этот господин будет здесь жить? - Да, друг мой, - отвечал граф, - и я постараюсь, чтобы вы не пожале- ли о прежнем хозяине. - Признаться, сударь, - сказал привратник, - мне не приходится о нем жалеть, потому что мы его почти никогда не видали. Вот уже пять лет, как он у нас не был, и он хорошо сделал, что продал дом, не приносивший ему никакого дохода. - А как звали вашего прежнего хозяина? - спросил Монте-Кристо. - Маркиз де Сен-Меран. Я уверен, что ему не пришлось взять за дом то, что он ему стоил. - Маркиз де Сен-Меран, - повторил Монте-Кристо. - Мне это имя как будто знакомо; маркиз де СенМеран... И он сделал вид, что старается вспомнить. - Старый дворянин, - продолжал привратник, - верный слуга Бурбонов. У него была единственная дочь, он выдал ее за господина де Вильфора, кото- рый служил королевским прокурором сперва в Ниме, потом в Версале. Монте-Кристо взглянул на Бертуччо: тот был белее стены, к которой прислонился, чтобы не упасть. - И дочь его умерла? - спросил граф. - Я припоминаю, что слышал про это. - Да, сударь, тому уже двадцать один год, и с тех пор мы и трех раз не видели бедного маркиза. - Так, благодарю вас, - сказал Монте-Кристо, рассудив, при взгляде на изнемогающего Бертуччо, что не следует больше натягивать струну, чтобы она не лопнула, - благодарю вас. А теперь дайте нам огня. - Прикажете проводить вас? - Нет, не нужно. Бертуччо мне посветит. И Монте-Кристо присоединил к этим словам две золотые монеты, вызвав- шие взрыв благословений и вздохов. - Сударь, - сказал привратник, тщетно пошарив на выступе камина и на полках, - у меня здесь нет ни одной свечи. - Возьмите с экипажа фонарь, Бертуччо, и пойдем посмотрим комнаты, - сказал граф. Управляющий молча повиновался, но по дрожанию фонаря в его руке было видно, чего это ему стоило. Они обошли довольно обширный нижний этаж, затем второй этаж, состояв- ший на гостиной, ванной и двух спален. Одна из этих спален сообщалась с винтовой лестницей, выходившей в сад. - Посмотрите, вот отдельный выход, - сказал граф, - это довольно удобно. Посветите мне, Бертуччо. Идите вперед, и посмотрим, куда ведет эта лестница. - В сад, ваше сиятельство, - сказал Бертуччо. - А откуда вы это знаете, скажите на милость? - Я хочу сказать, что она должна вести в сад. - Ну что ж, проверим. Бертуччо тяжко вздохнул и пошел вперед. Лестница точно вела в сад. У наружной двери управляющий остановился. - Ну что же вы? - сказал граф. Но тот, к кому он обращался, не двигался с места, ошеломленный, ос- толбенелый, подавленный. Его блуждающие глаза как бы искали в окружающем следы ужасного прошлого, а его судорожно сжатые руки, казалось, отталки- вали какие-то страшные воспоминания. - Ну? - повторил граф. - Нет, нет, - воскликнул Бертуччо, опуская фонарь и прислоняясь к стене, - нет, ваше сиятельство, я дальше не пойду, это невозможно! - Что это значит? - произнес непреклонным голосом Монте-Кристо. - Да вы же видите, ваше сиятельство, - воскликнул управляющий, - что тут какая-то чертовщина; собираясь купить в Париже дом, вы покупаете его именно в Отейле, и в Отейле попадаете как раз на номер двадцать восемь по улице Фонтен. Ах, почему я еще дома не сказал вам все! Вы, конечно, не потребовали бы, чтобы я ехал с вами. Но я надеялся, что вы все-таки купили не этот дом. Как будто нет в Отейле других домов, кроме того, где совершилось убийства! - Что за мерзости вы говорите! - сказал МонтеКристо, внезапно оста- навливаясь. - Ну и человек! Настоящий корсиканец. Вечно какие-нибудь тайны и суеверия! Берите фонарь и осмотрим сад: со мной вам не будет страшно, надеюсь. Бертуччо поднял фонарь и повиновался. Дверь распахнулась, открывая тусклое небо, где луна тщетно боролась с целым морем облаков, которые застилали ее своими темными, на миг озаряемыми волнами и затем исчезали, еще более темные, в глубинах бесконечности. Управляющий хотел повернуть налево. - Нет, нет, - сказал Монте-Кристо, - зачем нам идти по аллеям? Вот отличная лужайка; пойдем прямо. Бертуччо отер пот, струившийся по его лицу, но повиновался; однако он все-таки подвигался влево. Монте-Кристо, напротив, шел вправо; подойдя к группе деревьев, он ос- тановился. Управляющий не мог больше сдерживаться. - Уйдите отсюда, ваше сиятельство, - воскликнул он, - уйдите отсюда, умоляю вас, ведь вы как раз стоите на том самом месте! - На каком месте? - На том месте, где он свалился. - Дорогой Бертуччо, - сказал граф смеясь, - придите в себя, прошу вас; ведь мы здесь не в Сартене или Корте. Здесь не лесная трущоба, а английский сад, очень запущенный, правда, но все-таки не к чему за это клеветать на него. - Не стойте тут, сударь, не стойте тут, умоляю вас! - Мне кажется, вы сходите с ума, маэстро Бертуччо, - холодно отвечал граф. - Если так, скажите, и я отправлю вас в лечебницу, пока не случи- лось несчастья. - Ах, ваше сиятельство, - сказал Бертуччо, тряся головой и всплески- вая руками с таким потерянным видом, что, наверное, рассмешил бы графа, если бы того в эту минуту не занимали более важные мысли, - несчастье уже произошло... - Бертуччо, - сказал граф, - я считаю долгом предупредить вас, что, размахивая руками, вы их вдобавок отчаянно ломаете и вращаете белками как одержимый, в которого вселился бес; а я давно уже заметил, что самый упрямый из бесов - это тайна. Я знал, что вы корсиканец, я всегда знал вас мрачным и погруженным в размышления о какой-то вендетте, но в Италии я не обращал на это внимания, потому что в Италии такого рода вещи при- няты; но во Франции убийство обычно считают поступком весьма дурного то- на; здесь имеются жандармы, которые им интересуются, судьи, которые за пего судят, и эшафот, который за него мстит. Бертуччо с мольбой сложил руки, а так как он все еще держал фонарь, то свет упал на его искаженное страхом лицо. Монте-Кристо посмотрел на него тем взглядом, каким он в Риме созерцал казнь Андреа; потом произнес шепотом, от которого бедного управляющего снова бросило в дрожь: - Так, значит, аббат Бузони мне солгал, когда, после своего путешест- вия во Францию в тысяча восемьсот двадцать девятом году, прислал вас ко мне с рекомендательным письмом, в котором так превозносил вас? Что ж, я напишу аббату; он должен отвечать за свою рекомендацию, и я, вероятно, узнаю, о каком убийстве идет речь. Только предупреждаю вас, Бертуччо, что, когда я живу в какой-нибудь стране, я имею обыкновение уважать ее законы и отнюдь не желаю из-за вас ссориться с французским правосудием. - Не делайте этого, ваше сиятельство! - в отчаянии воскликнул Бертуч- чо. - Разве я не служил вам верой и правдой? Я всегда был честным чело- веком и старался, насколько мог, делать людям добро. - Против этого я не спорю, - отвечал граф, - но тогда почему же вы, черт возьми, так взволнованы? Это плохой знак; если совесть чиста, чело- век не бледнеет так и руки его так не трясутся... - Но, ваше сиятельство, - нерешительно возразил Бертуччо, - ведь вы говорили мне, что аббат Бузони, которому я покаялся в нимской тюрьме, предупредил вас, направляя меня к вам, что на моей совести лежит тяжкое бремя? - Да, конечно, но так как он мне рекомендовал вас как прекрасного уп- равляющего, то я подумал, что дело идет о какой-нибудь краже, только и всего. - Что вы, ваше сиятельство! - воскликнул Бертуччо с презрением. - Или же что вы, по обычаю корсиканцев, не удержались и "сделали ко- жу" [38], как выражаются в этой стране, когда ее с кого-нибудь снимают. - Да, ваше сиятельство, да, в том-то и дело! - воскликнул Бертуччо, бросаясь к ногам графа. - Это была месть, клянусь вам, просто месть. - Я это понимаю; не понимаю только, почему именно этот дом приводит вас в такое состояние. - Но это естественно, ваше сиятельство, - отвечал Бертуччо, - ведь именно в этом доме все и произошло. - Как, в моем доме? - Ведь он тогда еще не был вашим, - наивно возразил Бертуччо. - А чей он был? Привратник сказал, кажется, маркиза де Сен-Меран? За что же вы, черт возьми, могли мстить маркизу де Сен-Меран? - Ваше сиятельство, я мстил не ему - другому. - Какое странное совпадение, - сказал Монте-Кристо, по-видимому, просто размышляя вслух, - что вы вот так, случайно, очутились в том са- мом доме, где произошло событие, вызывающее у вас такое мучительное рас- каяние. - Ваше сиятельство, - сказал управляющий, - это судьба, я знаю. На- чать с того, что вы покупаете дом именно в Отейле, и он оказывается тем самым, где я совершил убийство; вы спускаетесь в сад именно по той лест- нице, по которой спустился он; вы останавливаетесь па том самом месте, где я нанес удар; в двух шагах отсюда, под этим платаном, была яма, где он закопал младенца; нет, все это не случайно, потому что тогда случай был бы слишком похож на провидение. - Хорошо, господин корсиканец, предположим, что это провидение; я всегда согласен предполагать все что угодно, тем более что надо же усту- пать людям с больным рассудком. А теперь соберитесь с мыслями и расска- жите мне все. - Я рассказывал это только раз в жизни, и то аббату Бузони. Такие ве- щи, - прибавил, качая головой, Бертуччо, - рассказывают только на испо- веди. - В таком случае, мой дорогой, - сказал граф, - я отошлю вас к вашему духовнику; вы можете стать, как он, картезианцем или бернардинцем и бе- седовать с ним о ваших тайнах. Что же касается меня, то я опасаюсь до- моправителя, одержимого такими химерами; мне не нравится, если мои слуги боятся по вечерам гулять в моем саду. Кроме того, сознаюсь, я вовсе не хочу, чтобы меня навестил полицейский комиссар; ибо, имейте в виду, гос- подин Бертуччо: в Италии правосудие получает деньги за бездействие, а во Франции, наоборот, - только когда оно деятельно. Я считал вас отчасти корсиканцем, отчасти контрабандистом, но чрезвычайно искусным управляю- щим, а теперь вижу, что вы гораздо более разносторонний человек, госпо- дин Бертуччо. Вы мне больше не нужны. - Ваше сиятельство, ваше сиятельство! - воскликнул управляющий в ужа- се от этой угрозы. - Если вы только поэтому хотите меня уволить, я все расскажу, во всем признаюсь; лучше мне взойти на эшафот, чем расстаться с вами. - Это другое дело, - сказал Монте-Кристо, - но подумайте: если вы со- бираетесь лгать, лучше не рассказывайте ничего. - Клянусь спасением моей души, я вам скажу все! Ведь даже аббат Бузо- ни знал только часть моей тайны. Но прежде всего умоляю вас, отойдите от этого платана. Вот луна выходит из-за облака, а вы стоите здесь, завер- нувшись в плащ, он скрывает вашу фигуру, и он так похож на плащ господи- на де Вильфор... - Как, - воскликнул Монте-Кристо, - так это Вильфор... - Ваше сиятельство его знает? - Он был королевским прокурором в Ниме? - Да. - И женился на дочери маркиза де Сен-Меран? - Да. - И пользовался репутацией самого честного, самого строгого и самого нелицеприятного судьи? - Так вот, ваше сиятельство, - воскликнул Бертуччо, - этот человек с безупречной репутацией... - Да? - ...был негодяй. - Это невозможно, - сказал Монте-Кристо. - А все-таки это правда. - Да неужели! - сказал Монте-Кристо. - И у вас есть доказательства? - Во всяком случае были. - И вы, глупец, потеряли их? - Да, но, если хорошенько поискать, их можно найти. - Вот как! - сказал граф. - Расскажите-ка мне об этом, Бертуччо. Это в самом деле становится интересно. И граф, напевая мелодию из "Лючии", направился к скамейке и сел; Бер- туччо последовал за ним, стараясь разобраться в своих воспоминаниях. Он остался стоять перед графом. VI. ВЕНДЕТТА - С чего, ваше сиятельство, прикажете начать? - спросил Бертуччо. - Да с чего хотите, - сказал Монте-Кристо, - ведь я вообще ничего не знаю. - Мне, однако же, казалось, что аббат Бузони сказал вашему сия- тельству... - Да, кое-какие подробности; но прошло уже семь или восемь лет, и я все забыл. - Так я могу, не боясь наскучить вашему сиятельству... - Рассказывайте, Бертуччо, рассказывайте, вы мне замените вечернюю газету. - Это началось в тысяча восемьсот пятнадцатом году. - Вот как! - сказал Монте-Кристо. - Это старая история. - Да, ваше сиятельство, а между тем все подробности так свежи в моей памяти, словно это случилось вчера. У меня был старший брат, он служил в императорской армии и дослужился до чина поручика в полку, который весь состоял из корсиканцев. Брат этот был моим единственным другом; мы оста- лись сиротами, когда ему было восемнадцать лет, а мне - пять; он воспи- тывал меня как сына. В тысяча восемьсот четырнадцатом году, при Бурбо- нах, он женился. Император вернулся с острова Эльба, брат тотчас же вновь пошел в солдаты, был легко ранен при Ватерлоо и отступил с армией за Луару. - Да вы мне рассказываете историю Ста дней, Бертуччо, - прервал граф, - а она, если не ошибаюсь, уже давно написана. - Прошу прощения, ваше сиятельство, по эти подробности для начала не- обходимы, и вы обещали терпеливо выслушать меня. - Ну-ну, рассказывайте. Я дал слово и сдержу его. - Однажды мы получили письмо, - надо вам сказать, что мы жили в ма- ленькой деревушке Рольяно, на самой оконечности мыса Коре, - письмо было от брата, он писал нам, что армия распущена, что он возвращается домой через Шатору, Клермон-Ферран, Пюи и Ним, и просил, если у меня есть деньги, прислать их ему в Ним, знакомому трактирщику, с которым у меня были кое-какие дела. - По контрабанде, - вставил Монте-Кристо. - Ваше сиятельство, жить-то ведь надо. - Разумеется; продолжайте. - Я уже сказал, что горячо любил брата; я решил денег ему не посы- лать, а отвезти. У меня - было около тысячи франков; пятьсот я оставил Асеухгте, моей невестке, а с остальными отправился в Ним. Это было не трудно: у меня была лодка, мне предстояло переправить в море груз, - все складывалось благоприятно. Но когда я принял груз, ветер переменился, и четыре дня мы не могли войти в Рону. Наконец, нам это удалось, и мы под- нялись до Арля; лодку я оставил между Бельгардем и Бокером, а сам напра- вился в Ним. - Мы подходим к сути дела, не так ли? - Да, ваше сиятельство; прошу прощения, но, как ваше сиятельство сами убедитесь, я рассказываю только самое необходимое. В то время на юге Франции происходила резня. Там были три разбойника, их звали Трестальон, Трюфеми и Граффан, - они убивали на улицах всех, кого подозревали в бо- напартизме. Ваше сиятельство, верно, слышали об этих убийствах? - Слышал кое-что; я был тогда далеко от Франции. Продолжайте. - В Ниме приходилось буквально ступать по лужам крови; на каждом шагу валялись трупы; убийцы бродили шайками, резали, грабили и жгли. При виде этой бойни я задрожал: не за себя, - мне, простому корси- канскому рыбаку, нечего было бояться, напротив, для нас, контрабандис- тов, это было золотое время, - но я боялся за брата: он, императорский солдат, возвращался из Луарской армии в мундире и с эполетами, и ему на- до было всего опасаться. Я побежал к нашему трактирщику. Предчувствие не обмануло меня. Брат мой накануне прибыл в Ним и был убит на пороге того самого дома, где ду- мал найти приют. Я всеми силами старался разузнать, кто были убийцы, но никто не смел назвать их, так все их боялись. Тогда я вспомнил о хваленом французском правосудии, которое никого не боится, и пошел к королевскому прокурору. - И королевского прокурора звали Вильфор? - спросил небрежно Мон- те-Кристо. - Да, ваше сиятельство, он прибыл из Марселя, где он был помощником прокурора. Он получил повышение за усердную службу. Он один из первых, как говорили, сообщил Бурбонам о высадке Наполеона. - Итак, вы пошли к нему, - прервал Монте-Кристо. - "Господин прокурор, - сказал я ему, - моего брата вчера убили на улице Нима; кто убил - не знаю, но ваш долг отыскать убийцу. Вы здесь - глава правосудия, а оно должно мстить за тех, кого не сумело защитить". "Кто был ваш брат?" - спросил королевский прокурор. "Поручик корсиканского батальона". "То есть солдат узурпатора?" "Солдат французской армии". "Ну что ж? - возразил он. - Он вынул меч и от меча погиб". "Вы ошибаетесь, сударь; он погиб от кинжала". "Чего же вы хотите от меня?" - спросил прокурор. "Я уже сказал вам: чтобы вы за него отомстили". "Кому?" "Его убийцам". "Да разве я их знаю?" "Велите их разыскать". "А для чего? Ваш брат, вероятно, поссорился с кемнибудь и дрался на дуэли. Все эти старые вояки склонны к буйству; при императоре это сходи- ло им с рук, но теперь - другое дело, а наши южане не любят ни вояк, ни буйства". "Господин прокурор, - сказал я, - я прошу не за себя. Я буду горевать или мстить, - это мое дело. Но мой несчастный брат был женат. Если и со мной что-нибудь случится, бедная женщина умрет с голоду: она жила только трудами своего мужа. Назначьте ей хоть небольшую пенсию". "Каждая революция влечет за собою жертвы, - отвечал Вильфор. - Ваш брат пал жертвой последнего переворота, - это несчастье, по прави- тельство не обязано за это платить вашему семейству. Если бы нам приш- лось судить всех приверженцев узурпатора, которые мстили роялистам, ког- да были у власти, то, может быть, теперь ваш брат был бы приговорен к смерти. То, что произошло, вполне естественно, - это закон возмездия". "Что же это такое? - воскликнул я. - И так рассуждаете вы, представи- тель правосудия!.." "Честное слово, все эти корсиканцы - сумасшедшие и воображают, что их соотечественник все еще император, - ответил Вильфор. - Вы упустили вре- мя, любезный; вам следовало так говорить со мною два месяца тому назад. Теперь слишком поздно. Убирайтесь отсюда, или я велю вас вывести". Я смотрел на него, думая, не помогут ли новые просьбы. Но это был не человек, а камень. Я подошел к нему: "Ладно, - сказал я вполголоса, - если вы так хорошо знаете корсикан- цев, вы должны знать, как они держат слово. По-вашему, убийцы правильно сделали, убив моего брата, потому что он был бонапартистом, а вы роя- лист. Хорошо же! Я тоже бонапартист, и я предупреждаю вас: я вас убью. С этой минуты я объявляю вам вендетту, поэтому берегитесь: в первый же день, когда мы встретимся с вами лицом к лицу, пробьет ваш последний час". И, прежде чем он успел опомниться, я отворил дверь и убежал. - Вот как, Бертуччо, - сказал Монте-Кристо. - Вы с вашей честной фи- зиономией способны говорить такие вещи, да еще королевскому прокурору. Нехорошо! Знал ли он по крайней мере, что значит вендетта? - Знал так хорошо, что с этой минуты никогда не выходил один и запер- ся дома, приказав искать меня повсюду. К счастью, у меня было такое хо- рошее убежище, что он не мог отыскать меня. Тогда ему стало страшно; он боялся оставаться в Ниме, просил, чтобы его перевели в другое место, а так как он был влиятельный человек, то его перевели в Версаль; но, как вам известно, для корсиканца, поклявшегося отомстить врагу, расстояния не существует. Как он ни спешил, его карета ни разу не опередила меня больше чем на полдня пути, хоть я и шел пешком. Важно было не просто убить его - сто раз я имел возможность это сде- лать, - его надо было так убить, чтобы меня но приметили и не задержали. Ведь я больше не принадлежал себе: я должен был кормить невестку. Целых три месяца я подстерегал Вильфора; за эти три месяца он не сделал ни ша- гу, чтобы мой взгляд не следил за ним. Наконец, я узнал, что он тайком ездит в Отейль; я продолжал следить и увидел, что он посещает этот самый дом, где мы сейчас находимся; только он не входил в главные ворота, как все; он приезжал верхом или в карете, оставлял лошадь или экипаж в гос- тинице и входил вон через ту калитку, видите? Монте-Кристо кивнул в знак того, что он в темноте видит вход, на ко- торый указывает Бертуччо. - Мне больше нечего было делать в Версале, я переселился в Отейль и стал собирать сведения. Очевидно, если я хотел его поймать, именно здесь надо было подстроить ловушку. Дом принадлежал, как вашему сиятельству сказал привратник, маркизу де Сен-Меран, тестю Вильфора. Маркиз жил в Марселе, этот загородный дом ему был не нужен; маркиз, по слухам, сдал его молодой вдове, которую знали здесь только под именем баронессы. Однажды вечером, заглянув через ограду, я увидел в саду женщину, она гуляла одна и часто взглядывала на калитку. Я понял, что в этот вечер она ждала Вильфора. Когда она подошла ко мне так близко, что я в темноте мог разглядеть черты ее лица, я увидел, что это молодая и красивая жен- щина лет восемнадцати, высокая и белокурая. На ней был простой капот, ничто не стягивало ее талии, и я заметил, что она беременна и что, по-видимому, роды уже близко. Через несколько минут калитка отворилась, и вошел мужчина; молодая женщина поспешила, насколько могла, ему навстречу; они обнялись, нежно поцеловались и вместе вошли в дом. Этот мужчина был Вильфор. Я рассчитывал, что, возвращаясь, особенно ночью, он должен будет пройти один через весь сад. - А узнали вы потом имя этой женщины? - спросил граф. - Нет, ваше сиятельство, - отвечал Бертуччо, - вы сейчас сами увиди- те, что у меня не было для этого времени. - Продолжайте. - В этот вечер я мог бы, вероятно, убить королевского прокурора, но я еще не изучил сада во всех подробностях. Я боялся, что не убью его напо- вал, и если на его крики кто-нибудь прибежит, то я не смогу скрыться. Я решил отложить это до следующего свидания и, чтобы лучше за всем сле- дить, нанял комнатку, выходившую окнами на ту улицу, которая шла вдоль стены сада. Три дня спустя, около семи часов вечера, я увидел, как из дома выехал верхом слуга и поскакал в сторону Севрской дороги; я догадался, что он поехал в Версаль, и не ошибся. Через три часа он воротился, весь в пыли, исполнив поручение. Прошло еще минут десять, и пешеход, закутанный в плащ, отпер калитку, вошел в сад и запер ее за собой. Я бросился из дому. Я не видел лица Вильфора, но узнал его по биению моего сердца. Я перешел через улицу к тумбе, которая находилась возле угла садовой стены и при помощи которой я в первый раз заглядывал в сад. На этот раз я не удовольствовался наблюдением, а вытащил из кармана нож, проверил, хорошо ли он отточен, и перескочил через ограду. Прежде всего я подбежал к калитке; он оставил ключ в замке и только из предосторожности два раза повернул его. Таким образом, ничто не мешало мне бежать этим путем. Я стал осматри- ваться. Посреди сада расстилалась ровная лужайка, по углам ее росли де- ревья с густой листвой и кусты осенних цветов. Чтобы пройти из дома к калитке или дойти от калитки до дома, Вильфор должен был миновать эти деревья. Был конец сентября, дул сильный ветер; бледную луну все время закры- вали несущиеся по небу черные тучи; она освещала только песок на аллеях, ведущих к дому, а под деревьями тень была такая густая, что там вполне мог спрятаться человек, не опасаясь, что его заметят. Я спрятался там, где ближе всего должен был пройти Вильфор; едва я успел скрыться, как сквозь свист ветра, гнущего деревья, мне послышались стоны. Но вы знаете, ваше сиятельство, или лучше сказать, вы не знаете, что тому, кто готовится совершить убийство, всегда чудятся глухие крики. Прошло два часа, и за это время мне несколько раз слышались те же стоны. Пробило полночь. Еще не замер унылый и гулкий отзвук последнего удара, как я увидел слабый свет в окнах той потайной лестницы, по которой мы с вами только что спустились. Дверь отворилась и снова появился человек в плаще. Наступила страшная минута, но я так долго готовился к ней, что во мне ничто не дрогнуло; я вытащил нож, раскрыл его и стоял наготове. Человек в плаще шел прямо на меня; пока он подходил по открытому пространству, мне показалось, что он держит в правой руке какое-то ору- жие; я испугался - не борьбы, а неудачи. Но когда он очутился всего в нескольких шагах от меня, я разглядел, что это не оружие, а просто зас- туп. Не успел я еще сообразить, зачем ему заступ, как Вильфор остановился у самой опушки, огляделся по сторонам и принялся рыть яму. Только тут я увидел, что под плащом, который Вильфор положил на лужайку, чтобы он ему не мешал, что-то спрятано. Тут, признаться, к моей ненависти примешалось любопытство: мне хоте- лось узнать, что он затеял. Я стоял не шевелясь, затаив дыхание; я ждал. Потом у меня мелькнула мысль; я еще больше утвердился в ней, когда увидал, что королевский прокурор вытащил из-под плаща маленький ящик в два фута длиной и дюймов в семь шириной. Я дал ему опустить ящик в яму, которую он затем засыпал землей; потом он принялся утаптывать свежую землю ногами, чтобы скрыть все следы своей ночной работы. Тогда я бросился на него и вонзил ему в грудь нож. Я ска- зал: "Я Джованни Бертуччо! За смерть моего брата ты платишь своей смертью, твой клад достанется его вдове; видишь, моя месть удалась даже лучше, чем я надеялся". - Не знаю, слышал ли он мои слова; не думаю; он упал, даже не вскрик- нув. Я почувствовал, как его горячая кровь брызнула мне на руки и в ли- цо, но я опьянел, обезумел; эта кровь освежала меня, а не жгла. В одну минуту я заступом открыл ящик; потом, чтобы не заметили, что я его вы- нул, я снова засыпал яму, перебросил заступ через ограду, выскочил из калитки, запер ее снаружи, а ключ унес с собой. - Вот как, - сказал Монте-Кристо, - я вижу, что это было всего лишь убийство, осложненное кражей. - Нет, ваше сиятельство, - возразил Бертуччо, - это была вендетта с возвратом долга. - По крайней мере сумма была значительная? - Это были не деньги. - Ах, да, - сказал Монте-Кристо, - вы что-то говорили о ребенке. - Вот именно, ваше сиятельство. Я побежал к реке, уселся на берегу и, торопясь увидеть, что лежит в ящике, взломал замок ножом. Там, завернутый в пеленки из тончайшего батиста, лежал новорожденный младенец; лицо у него было багровое, руки посинели, - видно, он умер от- того, что пуповина обмоталась вокруг шеи и удушила его. Однако он еще не похолодел, и я не решался бросить его в реку, протекавшую у моих ног. Через минуту мне показалось, что сердце его тихонько бьется. Я освободил его шею от опутавшей ее пуповины, и так как я был когда-то санитаром в госпитале в Бастии, я сделал то, что сделал бы в этом случае врач: при- нялся вдувать ему в легкие воздух; и через четверть часа после неимовер- ных моих усилий ребенок начал дышать и вскрикнул. Я и сам вскрикнул, но от радости. "Значит, бог не проклял меня, - подумал я, - раз он позволя- ет мне возвратить жизнь его созданию, взамен той, которую я отнял у дру- гого!" - А что же вы сделали с ребенком? - спросил Монте-Кристо. - Такой ба- гаж не совсем удобен для человека, которому необходимо бежать. - Вот поэтому у меня ни минуты не было мысли оставить его у себя; но я знал, что в Париже есть Воспитательный дом, где принимают таких нес- частных малюток. На заставе я объявил, что нашел ребенка на дороге, и спросил, где Воспитательный дом. Ящик подтверждал мои слова; батистовые пеленки указывали, что ребенок принадлежит к богатому семейству; кровь, которой я был испачкан, могла с таким же успехом быть кровью ребенка, как и всякою другого. Мой рассказ не встретил никаких возражений; мне указали Воспитательный дом, помещавшийся в самом конце улицы Апфер. Я разрезал пеленку пополам, так что одна из двух букв, которыми она была помечена, осталась при ребенке, а другая у меня, потом положил мою ношу у порога, позвонил и убежал со всех ног. Через две недели я уже был в Рольяно и сказал Ассунте: "Утешься, сестра; Израэло умер, но я отомстил за него". Тогда она спросила у меня, что это значит, и я рассказал ей все! "Джованни, - сказала мне Accyina, - тебе следовало взять ребенка с собой; мы заменили бы ему родителей, которых он лишился; мы назвали бы его Бенедетто [39], и за это доброе дело господь благословил бы нас". Вместо ответа я подал ей половину пеленки, которую сохранил, чтобы вытребовать ребенка, когда мы станем побогаче. - А какими буквами были помечены пеленки? - спросил Монте-Кристо. - H и N, под баронской короной. - Да вы, кажется, разбираетесь в геральдике, Бертуччо? Где это вы, черт возьми, обучались гербоведению? - У вас на службе, ваше сиятельство, всему можно научиться. - Продолжайте; мне хочется знать две вещи. - Какие, ваше сиятельство? - Что сталось с этим мальчиком? Вы, кажется, сказали, что это был мальчик. - Нет, ваше сиятельство, я не помню, чтобы я это говорил. - Значит, мне послышалось. Я ошибся. - Нет, вы не ошиблись, это и был мальчик. Но ваше сиятельство желали узнать две вещи: какая же вторая? - Я хотел еще знать, в каком преступлении вас обвиняли, когда вы поп- росили духовника и к вам в нимскую тюрьму пришел аббат Бузони. - Это, пожалуй, будет очень длинный рассказ, ваше сиятельство. - Так что же? Сейчас только десять часов; вы знаете, что я сплю мало, да и вам, думаю, теперь не до сна. Бертуччо поклонился и продолжал свой рассказ: - Отчасти чтобы заглушить преследовавшие меня воспоминания, отчасти для того, чтобы заработать бедной вдове на жизнь, я снова занялся конт- рабандой; это стало легче, потому что законы стали мягче, как всегда бы- вает после революции. Хуже всего охранялось южное побережье из-за непре- рывных волнений то в Авиньоне, то в Ниме, то в Юзесе. Мы воспользовались этой передышкой, которую нам давало правительство, и завязали сношения с жителями всего побережья. С тех пор как моего брата убили в Ниме, я больше не хотел возвращаться в этот город. Поэтому трактирщик, с которым мы вели дела, видя, что мы его покинули, сам явился к нам и открыл отде- ление своего трактира (на дороге из Белгарда в Бокер, под вывеской "Гарский мост"). Мы имели на дорогах в Эг-Морт Мартиг и Бук с десяток складочных мест, где мы прятали товары, а в случае нужды находили убежи- ще от таможенных досмотрщиков и жандармов. Ремесло контрабандиста очень выгодно, когда занимаешься им с умом и энергией. И жил в горах, - теперь я вдвойне остерегался жандармов и таможенных досмотрщиков, потому что если бы меня поймали, то началось бы следствие; всякое следствие интере- суется прошлым, а в моем прошлом могли найти кое-что поважнее провезен- ных беспошлинно сигар или контрабандных бочонков спирта. Так что, тысячу раз предпочитая смерть аресту, я действовал смело и не раз убеждался в том, что преувеличенные заботы о собственной шкуре больше всего мешают успеху в предприятиях, требующих быстрого решения и отваги. И в самом деле, если решил не дорожить жизнью, то становишься не похож на других людей, или, лучше сказать, другие люди на тебя непохожи; кто принял та- кое решение, тот сразу же чувствует, как увеличиваются его силы и расши- ряется его горизонт. - Вы философствуете, Бертуччо! - прервал его граф. - Вы, по-видимому, занимались в жизни всем понемножку. - Прошу прощения, ваше сиятельство. - Пожалуйста, пожалуйста, но только философствовать в половине один- надцатого ночи - поздновато. Впрочем, других возражений я не имею, пото- му что нахожу вашу философию совершенно справедливою, а это можно ска- зать не про всякую философскую систему. - Мои поездки становились все более дальними и приносили мне все больше дохода. Ассунта была хорошая хозяйка, и наше маленькое состояние росло. Однажды, когда я собирался в путь, она сказала: "Поезжай, а к твоему возвращению я приготовлю тебе сюрприз". Сколько я ее ни расспрашивал, она ничего не хотела говорить, и я уе- хал. Я был в отсутствии больше полутора месяцев; мы взяли в Лукке масло, а в Ливорно - английские бумажные материн. Выгрузились мы очень удачно, продали все с большим барышом и, радостные, вернулись по домам. Первое, что я, войдя в дом, увидал на самом видном месте в комнате Ассунты, был младенец месяцев восьми, в роскошной, по сравнению с ос- тальной обстановкой, колыбели. Я вскрикнул от радости. С тех пор как я убил королевского прокурора, меня мучила только одна мысль - мысль о по- кинутом ребенке. Надо сказать, что о самом убийстве я ничуть не жалел. Бедная Ассунта все угадала; он, воспользовалась моим отсутствием и, захватив половину пеленки и записав для памяти точный день и час, когда ребенок был оставлен на пороге Воспитательного дома, явилась за ним в Париж. Ей без всяких возражений отдали ребенка. Должен вам признаться, ваше сиятельство, что, когда я увидел это бед- ное создание спящим в колыбельке, я даже прослезился. "Ассунта, - сказал я, - ты хорошая женщина, и бог благословит тебя". - Вот это не так справедливо, как ваша философия, - заметил Мон- те-Кристо. - Правда, это уже вопрос веры. - Вы правы, ваше сиятельство, - вздохнул Бертуччо. - Господь избрал этого ребенка орудием моей кары. Я не знаю примера, чтобы дурные наклон- ности проявлялись так рано, как у него, а между тем нельзя сказать, что- бы его плохо воспитывали, потому что невестка моя заботилась о нем, как о княжеском сыне. Это был прехорошенький мальчик, с глазами светло-голу- бого цвета, какой бывает на китайском фарфоре и так гармонирует с молоч- ной белизной кожи; только золотистые, слишком яркие волосы придавали его лицу несколько странный вид, особенно при его живом взгляде и лукавой улыбке. Существует пословица, что рыжие люди либо очень хороши, либо очень дурны; к несчастью, пословица эта вполне оправдалась на Бенедетто, и с самого своего детства он проявлял одни только дурные наклонности. Правда, что и кротость его приемной матери потворствовала этим задаткам; ребенок, ради которого моя бедная невестка нередко ходила на рынок за пять лье покупать первые фрукты и самые дорогие лакомства, предпочитал пальским апельсинам и генуэзским сушеным фруктам каштаны, украденные в саду у соседа, или сушеные яблоки с его чердака, хотя в его распоряжении были каштаны и яблоки нашего собственного сада. Однажды, когда Бенедетто было не больше шести; лет, наш сосед Василио пожаловался нам, что у него из кошелька исчез луидор. По нашему корси- канскому обычаю, Василио никогда не запирал ни своего кошелька, ни своих драгоценностей, потому что, как его сиятельству известно, на Корсике нет воров. Мы думали, что он плохо сосчитал деньги, по он утверждал, что не ошибся. В этот день Бенедетто с самого утра ушел из дому, и мы очень беспокоились о нем, как вдруг вечером он вернулся, таща за собой обезьяну; он сказал, что нашел ее привязанной на цепочке к дереву. Уже с месяц злой мальчик, вечно полный всяких причуд, непременно хотел иметь обезьяну. Должно быть, эту нелепую фантазию внушил ему фокусник, побы- вавший в Рольяею, - у него было несколько обезьян, выделывавших всевоз- можные штуки, и Бенедетто пришел в восторг от них. "В наших лесах нет обезьян, - сказал я ему, - особенно цепных. Приз- навайся, как ты ее достал". Бенедетто настаивал на своем и рассказал целую кучу подробностей, де- лавших больше чести его изобретательности, чем правдивости; я вышел из себя, он рассмеялся; я пригрозил ему, он попятился от меня. "Ты не смеешь меня бить, - сказал он, - не имеешь права: ты мне не отец". Мы до сих пор не знаем, кто открыл ему эту роковую тайну, которую мы так тщательно скрывали от пего. Как бы то ни было, этот ответ, в котором выразился весь характер ребенка, почти испугал меня, и рука у меня опус- тилась сама собой, не коснувшись его. Он торжествовал, и эта победа при- дала ему смелости. С этой минуты все деньги Ассунты, которая любила его тем сильнее, чем меньше он этого стоил, шли на удовлетворение его прихо- тей, которым она не умела противостоять, и вздорных желаний, в которых у нее не хватало духу ему отказывать. Когда я жил в Рольяно, было еще сносно, но стоило мне уехать, как Бенедетто делался главою дома, и все шло отвратительно. Ему едва исполнилось одиннадцать лет, а товарищей он выбирал себе среди восемнадцатилетних парней, самых отъявленных шалопаев Бастии и Корты; за некоторые проделки, заслуживающие более серьезного названия, мы уже несколько раз получали предостережение от властей. Я начал тревожиться: всякое расследование могло иметь для меня самые тяжелые последствия. Мне как раз предстояла очень важная поездка. Я дол- го раздумывал и, предчувствуя, что избегну этим большой беды, решил взять Бенедетто с собой. Я надеялся, что суровая и деятельная жизнь контрабандистов, строгая судовая дисциплина благотворно подействуют на этот испорченный, если еще не до конца развращенный, характер. Я подозвал Бенедетто и предложил ему ехать со мною, сопровождая это предложение всякими обещаниями, какие могут соблазнить двенадцатилетнего мальчика. Он выслушал меня и, когда я кончил, расхохотался: "Да вы с ума сошли, дядя! - сказал он. (Так он называл меня, когда бывал в духе.) - Чтобы я стал менять свою жизнь, свое славное безделье на вашу ужасную работу! Ночью мерзнуть, днем жариться, вечно прятаться, чуть покажешься - попадать под пули, и все это, чтобы заработать немного денег! Денег у меня сколько угодно, Ассунта дает их мне, как только я попрошу. Вы сами видите, что я был бы дурак, если бы поехал с вами". Я был поражен такой дерзостью. Бенедетто вернулся к своим товарищам, и я издали, видел, что он показывает им на меня и насмехается надо мной. - Очаровательный ребенок! - прошептал МонтеКристо. - О, будь он мой, - продолжал Бертуччо, - будь он моим сыном или хотя бы племянником, я бы еще вернул его на правильный путь, потому что соз- нание права дает силу. Но мысль, что я буду бить сына человека, которого я убил, лишала меня всякой возможности его исправить. Я подавал добрые советы невестке, которая во время наших споров всегда защищала несчаст- ного мальчишку; а так как она неоднократно признавалась мне, что у нее пропадают довольно значительные суммы денег, то я указал ей место, куда она могла прятать наше скромное достояние. Что же касается меня, мое ре- шение было уже принято. Бенедетто хорошо читал, писал и считал, потому что если у него появлялась охота заниматься, то он в один день выучивал- ся тому, на что другим требовалась неделя. Мое решение, как я уже ска- зал, было принято: я хотел устроить его письмоводителем на какое-нибудь судно дальнего плавания и, ни о чем не предупреждая, забрать его в одно прекрасное утро и доставить на корабль; я поручил бы его заботам капита- на, и, таким образом, его будущность зависела бы всецело от него самого. Приняв это решение, я уехал во Францию. На этот раз все наши операции должны были совершиться в Лионском за- ливе; они стали теперь гораздо труднее и опаснее, так как шел уже тысяча восемьсот двадцать девятый год. Спокойствие было восстановлено вполне, и прибрежный надзор велся правильнее и строже, чем когда-либо. Надзор этот временно еще усилился благодаря тому, что в Бокере как раз открылась яр- марка. Сначала все шло прекрасно. Лодку нашу, у которой было двойное дно, где мы прятали запрещенные товары, мы поставили посреди множества других лодок, причаленных у обоих берегов Роны, от Бокера до Арля. Прибыв туда, мы начали по ночам выгружать нашу контрабанду и переправлять в город че- рез людей, поддерживавших с нами связь, или трактирщиков, у которых мы имели склады. То ли успех заставил нас позабыть об осторожности, то ли нас предали, но однажды, около пяти часов вечера, когда мы собрались ужинать, к нам подбежал в тревоге наш маленький юнга и сообщил, что он видел целый отряд таможенных досмотрщиков, направлявшихся в нашу сторо- ну. В сущности нас испугал не самый отряд - по берегам Роны, особенно в то время, бродили целью роты, - а те предосторожности, которые, по сло- вам мальчика, этот отряд принимал, чтобы не быть замеченным. Мы сразу повскакивали на ноги, но было уже поздно: наша лодка, несомненно являв- шаяся предметом розыска, была окружена со всех сторон. Среди таможенных досмотрщиков я заметил жандармов, их вид всегда пугал меня, в то время как просто солдат я обычно не страшился, а потому я быстро спустился в трюм и, проскользнув в грузовой люк, бросился в реку. Я плыл под водой, только изредка набирая воздух, так что, никем не замеченный, доплыл до недавно вырытого рва, соединявшего Рону с каналом, идущим из Бокера в Эг-Морт. Как только я добрался до этого места, я почувствовал себя спа- сенным, потому что мог плыть незамеченным вдоль рва. Таким образом, я без всяких злоключений добрался до канала. Я выбрал этот путь не случай- но: я уже рассказывал вашему сиятельству об одном нимском трактирщике, державшем на дороге из Бельгарда в Бокер небольшую гостиницу. - Прекрасно помню, - сказал Монте-Кристо. - Этот достойный человек, если не ошибаюсь, был даже вашим компаньоном. - Вот-вот! Но лет за семь до этого он передал свое заведение одному бывшему портному из Марселя, который, разорившись на своем ремесле, ре- шил попытать счастья в другом. Разумеется, те связи, которые у нас были с первым владельцем, продолжались и со следующим; вот у этого человека я и надеялся найти пристанище. - А как его звали? - спросил граф, который, по-видимому, снова заин- тересовался рассказом Бертуччо. - Гаспар Кадрусс, он был женат на женщине из села Карконта, и мы все только под этим именем ее и знали; эта бледная женщина страдала болотной лихорадкой и медленно умирала от истощения. Сам же он был здоровый ма- лый, лет сорока пяти, и уже не раз показал себя, в трудные для нас мину- ты, человеком находчивым и храбрым. - И когда, вы говорите, это происходило? - спросил Монте-Кристо. - В тысяча восемьсот двадцать девятом году, ваше сиятельство. - В каком месяце? - Июне. - В начале или в конце? - Это было вечером третьего июня. - Так! - заметил Монте-Кристо, - третьего июня тысяча восемьсот двад- цать девятого года... Продолжайте. - Так вот, у этого Кадрусса я и собирался попросить пристанища; но так как обычно, даже при спокойной обстановке, мы никогда не входили к нему через дверь, выходящую на дорогу, то я решил не изменять этому пра- вилу; я перескочил через садовую изгородь, прополз под низенькими мас- личными деревцами и дикими смоковницами и, опасаясь, что в трактире у Кадрусса может находиться какой-нибудь путник, добрался до пристройки, в которой я уже не раз проводил ночь не хуже, чем в самой лучшей постели. Эта пристройка отделялась от комнаты в нижнем этаже только дощатой перегородкой, в которой нарочно для нас были оставлены щели, чтобы мы могли улучить благоприятную минуту и дать знать, что мы находимся по со- седству. Я рассчитывал, в случае если у Кадрусса никого не будет, уведо- мить его о моем прибытии, закончить у него ужин, прерванный появлением таможенных досмотрщиков, и, пользуясь надвигающейся грозой, вернуться на берег Роны и узнать, что сталось с лодкой и теми, кто был в ней. Итак, я тихонько пробрался в пристройку; это вышло очень кстати, потому что в ту самую минуту вернулся домой Кадрусс и привел с собой незнакомца. Я притих и стал ждать, не потому, что хотел подслушать тайны трактир- щика, а просто потому, что не мог поступить иначе; к тому же так бывало уже раз десять. Человек, который пришел с Кадруссом, несомненно, не принадлежал к обитателям Южной Франции; это был один из тех негоциантов, которые при- езжают на ярмарку в Бокер, чтобы торговать драгоценностями, и за месяц, пока длится эта ярмарка, привлекающая торговцев и покупателей со всех концов Европы, заключают иногда сделки на сто, а то и на полтораста ты- сяч франков. Кадрусс вошел первым, быстрыми шагами. Затем, увидав, что нижняя ком- ната пуста, как всегда, и что ее охраняет только пес, он позвал жену. "Эй, Карконта, - крикнул он, - священник не обманул нас: алмаз насто- ящий". Послышалось радостное восклицание, и ступеньки лестницы заскрипели под нетвердыми от слабости и болезни шагами. "Что ты говоришь?" - спросила Карконта. "Говорю, что алмаз настоящий, и вот этот господин, один из первых па- рижских ювелиров, готов дать нам за него пятьдесят тысяч франков. Но только он хочет окончательно убедиться в том, что камень действительно наш: так ты расскажи ему, как рассказал и я, каким чудесным образом он попал в наши руки. А пока, сударь, присядьте, пожалуйста: сейчас так душно, я принесу вам чего-нибудь освежиться". Ювелир внимательно разглядывал внутренность трактира и бросающуюся в глаза бедность людей, которые предлагали ему купить алмаз, достойный княжеской шкатулки. "Рассказывайте, сударыня", - сказал он, желая, по-видимому, вос- пользоваться отсутствием мужа, чтобы тот не мог как-нибудь повлиять на жену и чтобы посмотреть, насколько оба рассказа совпадут. "Ах, господи, - затараторила женщина, - это божье благословение, мы ничего такого не ожидали. Представьте себе, дорогой господин, что мой муж дружил в тысяча восемьсот четырнадцатом или тысяча восемьсот пятнад- цатом году с одним моряком, которого звали Эдмон Дантес; этот бедный ма- лый, которого Кадру ее совершенно забыл, помнил о нем, и, умирая, оста- вил ему тот алмаз, который вы видели". "А каким же образом оказался у него этот алмаз? - спросил ювелир. - Или он был у Дантеса до того, как он попал в тюрьму?" "Нет, сударь, - отвечала женщина, - но в тюрьме он познакомился с очень богатым англичанином; тот заболел, и Дантес ухаживал за ним, как за родным братом; за это англичанин, выходя на свободу, оставил ему вот этот алмаз. Бедному Дантесу не посчастливилось, он так в тюрьме и умер, а алмаз перед смертью завещал нам и поручил почтенному аббату, который был у нас сегодня утром, передать его нам". "Она говорит то же самое, - прошептал ювелир. - В конце концов, может быть, все это так и было, хотя на первый взгляд и кажется неправдоподоб- ным. В таком случае, - сказал он громко, - дело только в цене, о которой мы все еще не сговорились". "Как не сговорились! - воскликнул вошедший Кадрусс. - Я был уверен, что вы согласны на мою цену". "То есть, - возразил ювелир, - я вам предложил за него сорок тысяч франков". "Сорок тысяч! - возмутилась Карконта. - Уж, конечно, мы его не отда- дим за эту цену. Аббат сказал нам, что оп стоит пятьдесят тысяч, не счи- тая оправы". "А как звали этого аббата?" "Аббат Бузони". "Так он иностранец?" "Он итальянец, из окрестностей Мантуи, кажется". "Покажите мне алмаз, - продолжал ювелир, - я хочу его еще раз посмот- реть; иной раз с первого взгляда ошибаешься в камнях". Кадрусс вынул из кармана маленький черный футляр из шагреневой кожи, открыл его и передал ювелиру. При виде алмаза, который был величиною с небольшой орешек (я как сейчас это вижу), глаза Карконты загорелись алч- ностью. - А что вы думали обо всем этом, господин подслушиватель? - спросил Монте-Кристо. - Вы поверили этой сказке? - Да, ваше сиятельство; я считал Кадрусса не плохим человеком и ду- мал, что он не способен совершить преступление или украсть. - Это делает больше чести вашему доброму сердцу, чем житейской опыт- ности, господин Бертуччо. А знавали вы этого Эдмона Дантеса, о котором шла речь? - Нет, ваше сиятельство, я никогда ничего о нем не слыхал ни раньше, ни после; только еще один раз от самого аббата Бузони, когда он был у меня в нимской тюрьме. - Хорошо, продолжайте. - Ювелир взял из рук Кадрусса перстень и достал из кармана маленькие стальные щипчики и крошечные медные весы; потом, отогнув золотые крючки, державшие камень, он вынул алмаз из оправы и осторожно положил его на весы. "Я дам сорок пять тысяч франков, - сказал он, - и ни гроша больше: это красная цепа алмазу, я взял с собой только эту сумму". "Это не важно, - сказал Кадрусс, - я вернусь вместо с вами в Бокер за остальными пятью тысячами". "Нет, - отвечал ювелир, отдавая Кадруссу оправу и алмаз, - нет, это крайняя цена, и я даже жалею, что предложил вам эту сумму, потому что в камне есть изъян, который я вначале не заметил; но делать нечего, я не беру назад своего слова; я сказал сорок пять тысяч франков и не отказы- ваюсь от этой цифры". "По крайней мере вставьте камень обратно", - сердито сказала Каркон- та. "Вы правы", - сказал ювелир. И он вставил камень в оправу. "Не беда, - проворчал Кадрусс, пряча футляр в карман, - продадим ко- му-нибудь другому". "Конечно, - отвечал ювелир, - только другой не будет так сговорчив, как я; другой не удовлетворится теми сведениями, которые вы сообщили мне; это совершенно неестественно, чтобы человек в вашем положении обла- дал перстнем в пятьдесят тысяч франков; он сообщит властям, придется ра- зыскивать аббата Бузони, а разыскивать аббатов, раздающих алмазы ценою в две тысячи луидоров, не легкое дело; правосудие для начала наложит на него руку, вас засадят в тюрьму, а если обнаружится, что вы ни в чем не виновны, и вас через три или четыре месяца освободят, то окажется, что перстень затерялся в какой-нибудь канцелярии, или вам всучат фальшивый камень, франка в три ценою, вместо алмаза, стоящего пятьдесят, может быть, даже пятьдесят пять тысяч франков, но покупка которого, согласи- тесь, сопряжена с некоторым риском". Кадрусс и его жена переглянулись. "Нет, - заявил Кадрусс, - мы не настолько богаты, чтобы терять пять тысяч франков". "Как вам угодно, любезный друг, - сказал ювелир, - а между тем я, как видите, принес с собой деньги наличными". И он вытащил из одного кармана горсть золотых монет, засверкавших пе- ред восхищенными глазами трактирщика, а из другого - пачку ассигнаций. В душе Кадрусса явно происходила тяжелая борьба: было ясно, что ма- ленький футляр шагреневой кожи, который он вертел в руке, казался ему не соответствующим по своей ценности огромной сумме денег, прельщавшей его взоры. Он повернулся к жене. "Что ты скажешь?" - тихо спросил он ее. "Отдавай, отдавай, - сказала она, - если он вернется в Бокер без ал- маза, он донесет на нас; и он верно говорит: кто знает, удастся ли нам когда-нибудь разыскать аббата Бузони". "Ну что ж, так и быть! - сказал Кадрусс. - Берите камень за сорок пять тысяч франков; но моей жене хочется иметь золотую цепочку, а мне пару серебряных пряжек". Ювелир вытащил из кармана длинную плоскую коробку, в которой находи- лось несколько образцов названных предметов. "Берите, - сказал он, - в делах я не мелочен, выбирайте". Жена выбрала золотую цепочку, стоившую, вероятно, луидоров пять, а муж пару пряжек, цена которым была франков пятнадцать. "Надеюсь, теперь вы довольны?" - сказал ювелир. "Аббат говорил, что ему цена пятьдесят тысяч франков", - пробормотал Кадрусс. "Ну, ну, ладно! Вот несносный человек, - продолжал ювелир, беря у не- го из рук перстень, - я даю ему сорок пять тысяч франков, две с полови- ной тысячи ливров годового дохода, то есть капитал, от которого я сам не отказался бы, а он еще недоволен!" "А сорок пять тысяч франков? - спросил Кадрусс хриплым голосом. - Где они у вас?" "Вот, извольте", - сказал ювелир. И он отсчитал на столе пятнадцать тысяч франков золотом и тридцать тысяч ассигнациями. "Подождите, я зажгу лампу, - сказала Карконта, - уже темно, легко ошибиться". В самом деле, пока они спорили, настала ночь, а с нею пришла и гроза, уже с полчаса как надвигавшаяся. В отдалении глухо грохотал гром; но ни ювелир, ни Кадрусс, ни Карконта не обращали на него никакого внимания, всецело поглощенные бесом наживы. Я и сам испытывал странное очарование при виде всего этого золота и бумажных денег. Мне казалось, что я вижу все это во сне, и, как во сне, я чувствовал себя прикованным к месту. Кадрусс сосчитал и пересчитал деньги и банковые билеты, потом передал их жене, которая в свою очередь сосчитала и пересчитала их. Тем временем ювелир вертел перстень при свете лампы, и алмаз метал такие молнии, что он не замечал тех, которые уже полыхали в окнах, пред- вещая грозу. "Ну что же? Счет верен?" - спросил ювелир. "Да, - сказал Кадрусс, - принеси кошелек, Карконта, и отыщи какой-ни- будь мешок". Карконта подошла к шкафу и вернулась со старым кожаным бумажником; из него вынули несколько старых засаленных писем и на их место положили ас- сигнации: она принесла и мешок, где лежало два или три экю по шесть лив- ров - по-видимому, все Состояние жалкой четы. "Ну вот, - сказал Кадрусс, - хоть вы нас и ограбили, может быть, ты- сяч на десять франков, но не отужинаете ли вы с нами? Я предлагаю от ду- ши". "Благодарю вас, - отвечал ювелир, - но, должно быть, уже поздно, и мне пора в Бокер, а то жена начнет беспокоиться. - Он посмотрел на часы. - Черт возьми! - воскликнул он. - Уже скоро девять, я раньше полуночи не попаду домой. Прощайте, друзья; если к вам еще когданибудь забредет та- кой аббат Бузони, вспомните обо мне". "Через неделю вас уже не будет в Бокере, - сказал Кадрусс, - ведь яр- марка закрывается на будущей неделе". "Да, по это ничего по значит, напишите мне в Париж: господину Жоанне- су, Пале-Рояль, галерея Пьер, номер сорок пять; я нарочно приеду, если надо будет". Раздался удар грома, и молния сверкнула так ярко, что почти затмила свет лампы. "Ого, - сказал Кадрусс, - как же вы пойдете в такую погоду?" "Я не боюсь грозы", - сказал ювелир. "А грабителей? - спросила Карконта. - Во время ярмарки на дорогах всегда пошаливают". "Что касается грабителей, - сказал Жоаннес, - то у меня для них кое-что припасено". И он вытащил из кармана пару маленьких пистолетов, заряженных до са- мой мушки. "Вот, - сказал он, - собачки, которые и лают и кусают; это для первых двух, которые польстились бы на ваш алмаз, дядюшка Кадрусс". Кадрусс с женой обменялись мрачным взглядом. Казалось, у них у обоих одновременно мелькнула какая-то ужасная мысль. "В таком случае счастливого пути!" - сказал Кадрусс. "Благодарю!" - отвечал ювелир. Он взял свою трость, прислоненную к старому ларю, и вышел. В то время как он открывал дверь, в комнату ворвался такой сильный порыв ветра, что лампа едва не погасла. "Ну и погодка, - сказал он, - а ведь мне идти два лье пешком!" "Оставайтесь, - сказал Кадрусс, - переночуете здесь". "Да, оставайтесь, - дрожащим голосом сказала Карконта, - мы позабо- тимся, чтобы вам было удобно". "Никак нельзя. Мне необходимо вернуться к ночи в Бокер. Прощайте!" Кадрусс медленно подошел к порогу. "Ни зги не видно, - проговорил ювелир уже за дверью. - Куда мне по- вернуть, направо или налево?" "Направо, - сказал Кадрусс, - с пути не собьетесь, дорога с обеих сторон обсажена деревьями". "Вижу, вижу", - донесся издали слабый голос. "Да закрой же дверь! - сказала Карконта. - Я не выношу открытых две- рей, когда гремит гром". "И когда в доме имеются деньги, верно?" - отвечал Кадрусс, дважды по- ворачивая ключ в замке. Он подошел к шкафу, вновь достал мешок и бумажки, и оба принялись в третий раз пересчитывать свое золото и ассигнации. Я никогда не видел такой алчности, какую выражали эти два лица, осве- щенные тусклой лампой. Особенно отвратительна была женщина; лихорадочная дрожь, которая всегда ее трясла, еще усилилась, и без того бледное лицо сделалось мертвенным, ввалившиеся глаза пылали. "Для чего ты ему предлагал переночевать здесь?" - спросила она глухим голосом. "Да... для того, чтобы избавить его от тяжелого пути в Бокер", - вздрогнув, ответил Кадрусс. "Ах, вот что, - сказала женщина с непередаваемым выражением, - а я-то вообразила, что не для этого". "Жена, жена! - воскликнул Кадрусс. - Откуда у тебя такие мысли, и по- чему ты не держишь их про себя?" "Что ни говори, - сказала Карконта, помолчав, - а ты не мужчина". "Это почему?" - спросил Кадрусс. "Если бы ты был мужчина, он бы не ушел отсюда". "Жена!" "Или не дошел бы до Бокера". "Жена!" "Дорога заворачивает, и он не знает другой дороги, а вдоль канала есть тропинка, которая срезает путь". "Жена, ты гневишь бога. Вот, слышишь?" Всю комнату озарила голубоватая молния, одновременно раздался ужасаю- щий удар грома, и медленно замирающие раскаты, казалось, неохотно удаля- лись от проклятого дома. "Господи!" - сказала, крестясь, Карконта. В ту же минуту, посреди жуткой тишины, которая обычно следует за уда- ром грома, послышался стук в дверь. Кадрусс с женой вздрогнули и в ужасе переглянулись. "Кто там?" - крикнул Кадрусс, вставая с места, и, сгребя в кучу золо- то и бумажки, разбросанные по столу, прикрыл их обеими руками. "Это я!" - ответил чей-то голос. "Кто вы?" "Да я же! Ювелир Жоаннес!" "Ну вот! А еще говорил, что я гневлю господа!.. - заявила с гнусной улыбкой Карконта. - Сам господь вернул его к нам". Кадрусс, бледный и дрожащий, упал на стул. Карконта, напротив, встала и твердыми шагами пошла отворять. "Входите, дорогой господин Жоаннес", - сказала она. "Право, - сказал ювелир, весь мокрый от дождя, - можно подумать, что сам черт мешает мне вернуться сегодня в Бокер. Из двух зол надо выбирать меньшее, господин Кадрусс: вы предложили мне гостеприимство, я принимаю его и возвращаюсь к вам ночевать". Кадрусс пробормотал что-то, отирая пот со лба. Карконта, впустив ювелира, дважды повернула ключ в замке. VII. КРОВАВЫЙ ДОЖДЬ Ювелир, войдя, окинул комнату испытующим взглядом, но там не было ни- чего, что могло бы вызвать в нем подозрения или же укрепить их. Кадрусс все еще прикрывал обеими руками бумажки и золото. Карконта улыбалась гостю насколько могла приветливее. "Ага, - сказал ювелир, - вы, по-видимому, все еще боялись, не просчи- тались ли, если после моего ухода опять стали пересчитывать свое бо- гатство?" "Да нет, - сказал Кадрусс, - но самый случай, который дал нам его, настолько неожиданный, что мы никак не можем поверить нашему счастью, и если у нас перед глазами не лежит вещественное доказательство, то нам все еще кажется, что это сон". Ювелир улыбнулся. "Ночует у вас тут кто-нибудь?" - спросил он. "Нет, - отвечал Кадрусс, - это у нас не заведено; до города недалеко, и на ночь у нас никто не остается". "Значит, я вас очень стесню?" "Да что вы, сударь! - любезно сказала Карконта. - Нисколько не стес- ните, уверяю вас". "Где же вы меня поместите?" "В комнате наверху". "Но ведь это ваша комната?" "Это не важно; у нас есть вторая кровать в комнате рядом с этой". Кадрусс удивленно взглянул на жену. Ювелир стал напевать какую-то песенку, греясь у камина, куда Карконта подбросила охапку хвороста, чтобы гость мог обсушиться. Тем временем она расстелила на краю стола салфетку и поставила на не- го остатки скудного обеда и яичницу. Кадрусс снова спрятал ассигнации в бумажник, золото в мешок, а все вместе - в шкаф. Он в мрачном раздумье ходил взад и вперед по комнате, время от времени поглядывая на ювелира, который в облаке пара стоял у камина и, пообсохнув с одного бока, поворачивался к огню другим. "Вот! - сказала Карконта, ставя на стол бутылку вина. - Если угодно, можете приниматься за ужин". "А вы?" - спросил Жоаннес. "Я ужинать не буду", - отвечал Кадрусс. "Мы очень поздно обедали", - поспешила добавить Карконта. "Так мне придется ужинать одному?" - спросил ювелир. "Мы будем вам прислуживать", - ответила Карконта с готовностью, какой она никогда не проявляла даже по отношению к платным посетителям. Время от времени Кадрусс бросал на нее быстрый, как молния, взгляд. Гроза все еще продолжалась. "Слышите, слышите? - сказала Карконта. - Право, хорошо, сделали, что вернулись". "Но если, пока я ужинаю, буря утихнет, я все-таки пойду", - сказал ювелир. "Это мистраль, - сказал, покачивая головой, Кадрусс, - это протянется до завтра". И он тяжело вздохнул. "Ну, что делать, - сказал ювелир, садясь к столу, - тем хуже для тех, кто сейчас в пути". "Да, - отвечала Карконта, - они проведут плохую ночь". Ювелир принялся за ужин, а Карконта продолжала оказывать ему всячес- кие услуги, как подобает внимательной хозяйке; она, всегда такая сварли- вая и своенравная, была образцом предупредительности и учтивости. Если бы ювелир знал ее раньше, такая разительная перемена, конечно,