я провели сквозь строй всего полка. Надеюсь, сударь, вы не заподозрите меня в таких намерениях. - Как прикажете все это понимать, Аткинсон? - воскликнул Бут. - Мне, как видно, предстоит услышать нечто из ряда вон выходящее, коль скоро этому предшествует столько оправданий. - Мне боязно и неловко признаваться, - продолжал сержант, - но я все же не сомневаюсь в том, что ваша честь поверит тому, что я сейчас сказал, и не сочтет меня чересчур самонадеянным; у меня нет также причины думать, что вы постараетесь как-нибудь помешать моему счастью, коль скоро оно досталось мне честным путем и, можно сказать, само угодило мне в руки, хотя я вовсе этого не добивался. Помереть мне на этом самом месте, но только всему причиной ее собственная доброта, и я, с позволения вашей милости, уповаю на то, что с Божьей помощью смогу вознаградить ее за это. Одним словом, дабы не испытывать далее терпение читателя, как испытывал Аткинсон терпение Бута, сообщим, что сержант уведомил его о следующем: некая известная Буту дама предложила ему руку и сердце, а ведь Бут сам его с ней познакомил, и он просит теперь Бута позволить ему принять такое предложение. Бут, разумеется, был бы слишком недогадлив, если бы после всего сказанного сержантом и всего услышанного им прежде от миссис Эллисон, нуждался бы в дополнительных разъяснениях относительно того, кто же эта самая дама. Он весело ободрил Аткинсона, что тот волен жениться на ком ему угодно, "и чем твоя избранница знатнее и богаче, - прибавил он, - тем больше этот брак будет мне по душе. Не стану допытываться, кто эта особа, - сказал он, усмехнувшись, - но все же надеюсь, что она будет такой хорошей женой, какой, я убежден, заслуживает ее супруг". - Вы, ваша милость, всегда были чересчур ко мне добры, - воскликнул Аткинсон, - но даю вам слово сделать все от меня зависящее, чтобы заслужить ее расположение. Осмелюсь при этом заметить, что хотя ее будущий муж и бедняк, но уж во всяком случае человек честный и пока меня зовут Джо Аткинсоном, она никогда не будет нуждаться в том, что в моих силах достать или сделать для нее. - Значит, ее имя должно пока остаться в тайне, так что ли, Джо? - Надеюсь, сударь, - ответил сержант, - вы не будете настаивать на том, чтобы я открыл вам его, - это было бы с моей стороны бесчестно. - Помилуй Бог, - воскликнул Бут, - у меня и в мыслях ничего такого не было. Я слишком хорошего о тебе мнения, чтобы вообразить, будто ты способен открыть имя своей дамы сердца. Сопроводив эти слова крепким рукопожатием, Бут заверил Аткинсона, что он от души рад его удаче, в ответ добряк-сержант вновь и вновь изъявлял ему свою признательность, а затем они расстались, и Бут возвратился домой. Поскольку дверь ему открыла миссис Эллисон, то он без задержки проскочил мимо нее, ибо ему стоило немалых усилий, чтобы не прыснуть прямо ей в лицо. Одним махом взбежав по лестнице и бросившись в кресло, он разразился таким приступом хохота, что вверг супругу сначала в изумление, а потом и в неподдельный испуг. Само собой разумеется, Амелия тотчас осведомилась, чем вызвано бурное веселье, и Бут, едва только обрел способность говорить (а это произошло лишь через несколько минут), подробно рассказал ей, в чем дело. Однако эта новость отнюдь не произвела на нее такого же впечатления, как на ее супруга. Напротив того, она воскликнула: - Клянусь, я не в силах уразуметь, что вы находите в этом смешного. По-моему, миссис Эллисон сделала чрезвычайно удачный выбор. Лучшего мужа, чем Джо, ей, я уверена, никогда не сыскать, а замужество, я считаю, величайшее благо, какое только может выпасть на долю женщины. Тем не менее, когда некоторое время спустя миссис Эллисон зашла к ней в комнату за детьми, Амелия настроилась на более веселый лад, особенно после того как та, обратясь к Буту, сказала: - Капитан, а ведь нынче рано утром сюда наведывался мой душка-сержант; я разбранила на чем свет стоит свою служанку за то, что она заставила его так долго дожидаться в передней, словно какого-нибудь лакея, вместо того, чтобы провести его в мою половину. При этих словах Бут опять застонал от хохота, и даже Амелия в та не в силах была удержаться от улыбки, а равно и скрыть румянец смущения. - Вот чудеса! - воскликнула миссис Эллисон. - Что я такого смешного сказала? - и при этом лицо ее сделалось пунцовым и приняло довольно-таки глуповатое выражение, как то бывает обычно с людьми, которые догадываются, что над ними смеются, но никак не могут взять в толк, чем именно этот смех вызван. Бут все еще продолжал хохотать, но Амелия, совладав с собой, сказала: - Вы уж простите меня, миссис Эллисон, но у мистера Бута все утро сегодня какое-то странное игривое настроение, которое, судя ло всему, действует на других как зараза. - Сударыня, я тоже прошу вашего прощения, - воскликнул Бут, - но знаете, на человека находит иногда какая-то необъяснимая дурашливость. - Возможно, что и так; ну, а если говорить серьезно, - допытывалась миссис Эллисон, - то в чем же все-таки дело? Причина, надо думать, кроется в каких-то моих словах насчет сержанта; ну, что ж, можете себе смеяться сколько вам угодно, я не вижу ничего зазорного в том, что считаю его самым славным малым, какого когда-либо встречала в своей жизни, и признаюсь, что и в самом деле разбранила служанку за нерадивость, - надо же, заставила его дожидаться в передней; так над чем же тут, скажите на милость, потешаться? - Решительно не над чем, - согласился Бут, - и надеюсь, что в следующий раз сержанта без промедления проводят на вашу половину. - А почему бы собственно и нет, сударь, - возразила она, - ведь где бы он ни оказался, он везде, по моему глубокому убеждению, будет вести себя как подобает джентльмену. Но тут Амелия положила конец этому разговору, который в противном случае мог бы завести их слишком далеко, потому что Бут находился в смешливом расположении духа, а миссис Эллисон была особой, не отличавшейся чрезмерной учтивостью. ГЛАВА 8 Героическое поведение полковника Бата Утром того же дня Бут, снова явившись к полковнику Бату, застал у него полковника Джеймса. В первую минуту оба они, казалось, были несколько смущены, однако все обошлось наилучшим образом, ибо Джеймс, подойдя к Буту, крепко пожал ему руку со словами: - Мистер Бут, я чувствую себя неловко, ведь я оскорбил вас, и от всего сердца прошу у вас прощения. Теперь я совершенно убежден, что все, о чем я говорил моему шурину и что едва не привело к таким роковым последствиям, лишено какого бы то ни было основания. Если вы удовлетворитесь моими извинениями и избавите меня от неприятных воспоминаний о причине моего заблуждения, я почту себя крайне вам за это обязанным. - Дорогой полковник, - ответил Бут, - к вам у меня никаких претензий нет; однако я убежден, что обязан случившимся какому-то негодяю, из вражды ко мне подло оклеветавшему меня перед вами, и, надеюсь, вы не лишите меня возможности сполна с ним расквитаться. - Клянусь достоинством истинного мужчины, - воскликнул полковник Бат, - юноша держится отважно и его требование вполне справедливо. Чуть поколебавшись, полковник Джеймс шепнул Буту, что готов любым способом искупить свою вину как только они останутся вдвоем; затем Бут фазу же обратился к полковнику Бату и разговор перешел на другую тему; визит продлился совсем недолго, и вскоре оба гостя откланялись. Здоровье полковника Бата явно шло на поправку, и Бут радовался этому куда больше, нежели полковник Джеймс, который был бы не слишком огорчен, если бы рана оказалась более опасной, поскольку нрав его родственника, которого он считал человеком скорее вздорным, нежели храбрым, был ему все более в тягость, а так как его собственная жена становилась ему день ото дня все ненавистней, то он опасался, что его шурин может рано или поздно доставить ему немало неприятностей: ведь Бат был чрезвычайно любящим братом и не раз в присутствии Джеймса клялся, что проглотит живьем любого, кто посмеет обидеть его сестру. Сам полковник Бат был чрезвычайно доволен тем, что его зять и лейтенант ушли вдвоем, чтобы, как он полагал, скрестить шпаги, и он даже и не пытался отговаривать их, поскольку был глубоко убежден, что иначе и быть не может и что, сообразуясь в представлениями о чести, ни Бут, ни полковник не могли завершить это дело каким-нибудь другим способом, кроме дуэли. Примерно через полчаса после их ухода он позвонил в колокольчик, чтобы узнать, нет ли от его зятя каких-нибудь известий; этот вопрос он повторял каждые десять минут в течение двух последующих часов и, неизменно получая отрицательный ответ, все больше приходил к умозаключению, что оба противника погибли на месте. Как раз в это время, когда он с беспокойством ожидал вестей, его неожиданно пришла проведать сестра, потому что как он ни старался сохранить свою дуэль в тайне, слухи о ней распространились по всему городу. Выслушав несколько учтивых поздравлений по поводу благополучного исхода дуэли и несколько неучтивых намеков по поводу своего вспыльчивого нрава, полковник осведомился у сестры, давно ли она в последний раз видела своего мужа, на что та ответила, что во всяком случае не сегодня утром. Тогда он поделился с нею своими опасениями и сказал, что его зятю, видимо, пришлось сегодня обнажить шпагу и поскольку ни ему, ни сестре до сих пор ничего о нем неизвестно, то он начинает тревожиться, не случилось ли самое худшее. Едва ли мисс Беллами {17} или миссис Сиббер {18} удавалось когда-нибудь изобразить на сцене большее изумление, нежели то, которое появилось после этих слов на лице миссис Джеймс. - Боже милостивый! - воскликнула она. - Брат, что вы такое говорите? Вы меня смертельно испугали! Велите слуге поскорее подать мне стакан воды, если вы не хотите, чтобы я умерла прямо у вас на глазах. Когда, где, каким образом произошла эта ссора? Почему вы не воспрепятствовали этому, если знали об этом заранее? Неужели недостаточно того, что вы терзаете меня, рискуя своей собственной жизнью, так вам еще надобно подвергать смертельной опасности жизнь человека, который, как вам следовало бы знать, обязан и должен быть для меня дороже всех на свете? Обнажите свою шпагу, брат, обнажите свою шпагу и вонзите мне в грудь - это будет с вашей стороны более милосердным поступком, нежели терзать ее страхом и отчаянием. Произнеся это, она выпила стакан воды и откинулась в кресле, словно вот-вот намерена была лишиться чувств. Если бы это и в самом деле с ней произошло, то полковник, возможно, едва ли был бы в состоянии оказать ей помощь, поскольку нанесенный ею удар был куда чувствительней, нежели десять тысяч ножевых ран. Он судорожно напрягся в кресле, нахмурил брови и наморщил лоб, глаза его метали молнии, он скрипел зубами, всем своим обличием внушая настоящий ужас. С таким видом он сидел какое-то время, будучи не в силах вымолвить ни единого слова и испепеляя сестру презрительным взглядом. Справясь в конце концов с душившим его негодованием и обретя способность говорить, он закричал: - Сестра, чем я мог заслужить подобное мнение о себе? Какой мой поступок дал вам основание считать меня негодяем и трусом? Взгляните на эту злосчастную шпагу, которую я никогда в жизни не обнажал при женщине; чем она так провинилась, что вы желаете увидеть ее обагренной женской кровью? - Увы, брат, - воскликнула она, - я не понимаю ваших слов! Вы, видимо, намерены лишить меня последних остатков разума. Что я могла такого сказать, терзаемая отчаянием, в которое вы меня повергли, чем навлекла на себя этот гнев? - Что вы сказали? - переспросил полковник. - Да вы сказали такое, что если бы это позволил себе мужчина... да что там, будь я проклят, если бы он только намекнул, что смеет так думать, я заставил бы его проглотить мою шпагу; клянусь достоинством истинного мужчины, я стер бы его в порошок. Однако, принимая в соображение, что эти слова произнесла женщина, я снова теперь спокоен. Примите и вы в соображение, моя дорогая, что вы моя сестра, и проявите большее самообладание. Ведь это пока не более как предположение. Ведь подобного могло и не произойти; во всяком случае, что бы там ни случилось, вы сможете утешаться мыслью, что ваш муж вел себя с подобающим достоинством и пал на поле чести. - Нечего сказать, хорошее утешение, - возразила сестра, - да ведь я не перенесу этой утраты! Но что же это я здесь сижу и оплакиваю свой жребий? Сейчас же поеду узнать, какова моя участь; только бы у меня хватило сил дойти до кареты. Доброго вам утра, дорогой мой брат; что бы со мной ни случилось, я рада была убедиться, что уж ваша жизнь во всяком случае вне опасности. Полковник ответил ей приличествующими случаю изъявлениями благодарности, после чего она удалилась, но тотчас возвратилась обратно со словами: - Брат, сделайте одолжение, велите своему лакею сходить к моей портнихе: ну, разве это не чудо, что при таком горе это не вылетело у меня из головы? Тут же был вызван лакей и миссис Джеймс дала ему поручение: он должен передать, что она раздумала шить наряд из парчи, который заказала себе не далее как нынешним утром. - Одному богу известно, - прибавила она, - когда мне теперь выпадет случай надеть такое платье и надену ли я его когда-нибудь вообще. Затем она вновь принялась втолковывать лакею, чтобы он ничего не напутал и, еще раз посетовав на свою горестную судьбу, удалилась, оставя полковника в полной уверенности, что его с минуты на минуту ожидает известие о роковом исходе поединка. Хотя читатель тоже, без сомнения, томится неизвестностью, мы все же просим прощения за то, что, прежде чем удовлетворить его любопытство, остановимся сначала на описанном нами в этой главе событии, которое, как мы считаем, заслуживает некоторого объяснения. Критик, я убежден, уже смекнул, что я имею в виду дружелюбное обращение Джеймса с Бутом, чего, судя по тому, о чем мы повествовали прежде, вовсе не приходилось ожидать. Следует напомнить, что единственной причиной гнева, коим один из этих джентльменов воспылал против другого, послужила клевета мисс Мэтьюз, убедившей полковника, будто его приятель низко и злонамеренно чернит его. Известно, что из всех орудий мести дьявол особенно коварно обходится с теми, кого он использует для осуществления злобных намерений разгневанной женщины, ибо, как только оскорбивший ее возлюбленный отомщен, ее гнев неизбежно сменяется раскаянием, и вся ярость, которую она обращала на предмет своей любви, обрушивается теперь с удвоенной силой на голову его убийцы. Поэтому как только мисс Мэтьюз услыхала, что Бут убит (а первая весть была именно такой) и что убил его какой-то полковник, она тотчас вообразила, что это дело рук Джеймса. Она была крайне потрясена этим известием, и сердце ее тотчас же смягчилось. Все, что прежде питало ее страсть, вновь предстало ее глазам в самом ярком и привлекательном свете, а все, что вызывало ненависть, постепенно погасло и исчезло; если у нее и оставалось еще воспоминание о чем-нибудь, вызывавшем прежде досаду, то сердце тотчас ревностно устремилось на защиту Бута и вскоре убедило ее в том, что ее собственные поступки заслуживают куда большего порицания, нежели поведение Бута, и разве только подлец мог бы повести себя на его месте иначе. Пребывая в таком душевном состоянии, она считала себя убийцей невинного человека и, что было для нее еще более мучительно, человека, которого она любила и все еще продолжала любить со всей страстью, какую только можно себе представить. В полковнике Джеймсе она видела теперь только орудие, с помощью которого сама совершила это убийство, и поскольку людям, безрассудно или опрометчиво воспользовавшимся каким-нибудь одушевленным или неодушевленным предметом в качестве орудия злого умысла, свойственно испытывать потом отвращение к этим самым невинным средствам, посредством которых они привели его в исполнение (наш разум прибегает обычно к такой лукавой уловке с целью самооправдания, ибо на самих себя мы готовы обрушить месть лишь в последнюю очередь), то мисс Мэтьюз теперь ненавидела и проклинала Джеймса, как истинного виновника поступка, хотя она сама же его задумала и осуществлению его всячески содействовала. Вот почему, охваченная яростью, граничащей с безумием, она написала Джеймсу нижеследующее письмо: "Надеюсь, это письмо застанет Вас в руках правосудия как убийцу лучшего друга, какого судьба когда-либо посылала человеку. Правда, можно считать, что он в каком-то смысле заслужил такую участь, избрав своим другом глупца, ибо кто еще, кроме глупца, мог бы поверить тому, что измыслили гнев и ярость оскорбленной женщины; ведь эта история до того невероятна, что вздумай я о ней рассказать, никто бы не принял ее всерьез. Так знайте же, бессердечный негодяй, что несчастный Бут любил Вас больше кого бы то ни было на свете и, всячески расхваливая Вас, так же, я полагаю, грешил против правды, как я, когда клеветала на него. Если, узнав об этом, Вы почувствуете себя несчастным, то помните, что еще больше несчастья Вы принесли безутешной Ф. Мэтьюз". ГЛАВА 9, завершающая пятую книгу Возвратимся однако к полковнику Джеймсу и мистеру Буту, которые вышли из дома полковника Бата с куда более мирными намерениями, нежели вообразил себе сей джентльмен, у которого только и было на уме, что шпаги, ружья и прочие орудия брани. Местом, которое Джеймс избрал для того, чтобы облегчить свою душу, оказалась Бердкейдж-аллея {19} в Парке. Именно там Джеймс поведал Буту обо всем том, что читателю уже известно, и показал ему письмо, которое мы поместили в конце предыдущей главы. Выслушав его рассказ, Бут крайне изумился и не смог удержаться от возгласов негодования по поводу коварства мисс Мэтьюз, на что Джеймс попенял ему, сказав, что Буту не следует отзываться с таким отвращением о поступках, причиной которых была любовь к нему. - Как вы можете, дорогой полковник, - воскликнул Бут, - говоря о любви, упоминать и об этой женщине? - А почему бы, собственно, и нет? - ответил Джеймс. - Черт меня побери, если я когда-нибудь в жизни встречал более обворожительную женщину. И тут он стал подробнейшим образом описывать ее наружность, но поскольку привести это описание полностью не представляется возможным, то мы предпочитаем поэтому и вовсе его пропустить; а завершил полковник свою речь следующим образом: - Да будь я проклят, если не считаю ее самым прелестным существом на свете. Я отдал бы половину состояния, лишь бы она полюбила меня так, как любит вас, Бут. Впрочем, если подумать здраво, мне пришлось бы вскоре пожалеть о такой сделке: ведь весьма возможно, что тогда она сделалась бы мне совершенно безразлична. - Простите меня, дорогой полковник, - возразил Бут, - но ваши рассуждения кажутся мне довольно странными. Красота нас, конечно, прельщает, высокие достоинства вызывают восхищение, а доброта - уважение, но черт меня побери, если я соглашусь, будто еще что-нибудь, кроме любви, может вызвать любовь. - А не кажется ли вам, что подобное суждение свидетельствует о чрезмерном себялюбии? - ответил Джеймс. - Впрочем, если взглянуть на это с другой стороны, то что может быть скучнее? Все равно, что одно масло или один сахар! Тьфу, пропасть! Такой пищей может пресытиться даже изголодавшийся священник. Подстегнуть аппетит может только что-нибудь кисленькое. - Такого рода уподобления не в моем вкусе, - воскликнул Бут, - но что касается любви, то, поверьте, она никогда не вызывала у меня пресыщения, Мы прожили с женой около трех лет почти в полном одиночестве, и никогда не бывало, чтобы ее общество было мне в тягость или чтобы я испытывал потребность в ком-нибудь другом, и уж точно никогда не прибегал к чему-нибудь, как вы изволили выразиться, кисленькому, чтобы раззадорить свой аппетит. - По мне, так все это слишком уж необыкновенно, слишком романтично, - ответил полковник. - Если бы мне, не приведи Господь, довелось провести взаперти три года с одной и той же женщиной, то я выжил бы лишь в том случае, если бы у нее оказался такой же бешеный нрав, как у миссис Мэтьюз. А от любви я бы зачах и испустил дух в какие-нибудь два-три месяца. Предположим, мне и в самом деле выпало бы такое наказание, какую я предпочел бы тогда женщину? Думаю, ни одна добродетель не могла бы меня удовлетворить. Нет уж, я предпочел бы, чтобы, обладая нравом тигрицы, она в то же время соединяла в себе скромницу, ворчунью, ученого, критика, острослова, политика и якобита - вот тогда, возможно, постоянные стычки поддерживали бы в нас доброе расположение духа и, каждый день желая друг другу провалиться в тартарары, мы ухитрились бы приспособиться к чертовски монотонному образу жизни, не впадая в чрезмерное уныние или в ипохондрию. - Так вы, значит, не собираетесь порвать с этой женщиной? - воскликнул Бут. - Во всяком случае, если смогу, - ответил полковник, - то постараюсь не усугублять того, что уже произошло. - И были бы непрочь помириться с ней? - Еще бы, конечно, помирюсь, если удастся, - ответил полковник. - Надеюсь, у вас нет на сей счет каких-нибудь возражений? - Разумеется, нет, мой дорогой друг, - сказал Бут, - разве только что ради вашего же блага. - Я вам верю, - сказал полковник, - и все же позвольте вам заметить, вы человек решительно ни на кого не похожий, коль скоро не настаивайте на том, чтобы я расстался с ней ради вас. Клянусь душой, я начинаю жалеть женщину, воспылавшую страстью к, возможно, единственному в Англии мужчине вашего возраста, который оставил ее чувство без ответа. Что касается меня, то, поверьте, она нравится мне больше любой другой женщины, и раз уж так случилось, мой мальчик, то даже если бы в ее душе гнездилось столько же пороков, сколько в ящике Пандоры {20} болезней, я все равно жажду заключить ее в свои объятья; при этом, во избежание несчастья, надобно лишь по возможности следить, чтобы крышка ящика не открылась ненароком. А теперь, дорогой Бут, - продолжал он, - давайте лучше займемся делами; мне, признаюсь, неловко, что я так долго ими пренебрегал, и все по вине этой распутницы, - вот, пожалуй, единственное, за что я на нее зол. Тогда Бут рассказал полковнику, что он заручился обещанием благородного лорда похлопотать за него, с чем Джеймс сердечно его поздравил и, пожав ему руку, добавил: - Уж поверьте мне, если он принимает в вас участие, то другого ходатая вам и желать не следует; а я и не знал, что вы с ним знакомы. Бут пояснил, что познакомился с лордом недавно и что его рекомендовала милорду некая дама. - Ах, дама! - воскликнул полковник. - Что ж, в таком случае не стану допытываться, как ее зовут. Везет же вам, Бут, с женщинами; можете мне поверить, что в данном случае это самая надежная рекомендация. В чем другом, а в любви к дамам милорд может тягаться с самим Марком Антонием {21}, и если он не истратил на них столько же, сколько почтенный римлянин, то уж во всяком случае не по своей вине. Стоит ему однажды облюбовать какую-нибудь женщину, и он уже ни перед чем не остановится, лишь бы заполучить ее. - Ах, вот как! - воскликнул Бут. - Неужели он такой? - Такой, - подтвердил полковник. - Впрочем, таковы все мужчины, за редким исключением. Я хочу сказать, что большинство из них ничего не пожалеет, кроме, разумеется, денег. Ведь любовь, точно так же как и дружба, простирается подчас только jusque a la bourse {до кошелька (фр.).} и не далее. Но что касается милорда, то я не знаю человека, который бы в таких случаях с большей легкостью расставался с деньгами, нежели он. Теперь вы видите, дорогой Бут, насколько я с вами откровенен, полагаясь на вашу честь. - Надеюсь, что так, - вскричал Бут! - Но вот только никак не пойму, какой урок мне следует извлечь из этого доверия. - Да разве я не дал вам понять, - удивился Джеймс, - где ваш товар может найти себе наилучшего покупателя? Смею вас заверить, мой друг, что это тайна, которой я не стал бы делиться с первым встречным, оказавшимся в вашем положении и принимая во внимание все обстоятельства. - Весьма сожалею, сударь, - воскликнул потрясенный его словами Бут, смертельно при этом побледнев, - что вы способны допустить мысль, от которой у меня кровь стынет в жилах. Мне не хотелось бы верить, что на свете существуют подобные негодяи, однако меня самого следовало бы презирать вдвое больше, если бы я только заподозрил в своей душе хоть малейший намек такого умысла. Мне уже довелось изведать в жизни немало испытаний и, кто знает, какие более тяжкие могут выпасть мне на долю, однако моя честь, слава Богу, в моих руках и я готов смело заявить Фортуне, что этого она меня не лишит. - Но разве я не выказал вам должного доверия, мой дорогой Бут? - спросил полковник. - И ваши слова прекрасно подтверждают справедливость моего мнения, ибо, принимая все во внимание, это было бы самым позорным бесчестьем. - Еще бы не бесчестье! - подхватил Бут. - Чтобы я стал торговать собственной женой! Могу ли я допустить мысль, что на свете существуют люди, способные на такое? - Утверждать не берусь, - сказал полковник, - однако с уверенностью скажу одно: у меня и в мыслях не было ничего подобного, и совершенно не понимаю, как вам самому пришла в голову подобная мысль. Под товаром я подразумевал всего лишь очаровательную мисс Мэтьюз, за которую милорд, не сомневаюсь, выложил бы изрядную сумму, чтобы перешибить мне дорогу. После такого объяснения лицо у Бута заметно прояснилось и он с улыбкой заметил, что ему, как он надеется, нет необходимости давать полковнику каких-либо заверений на сей счет. И все же, хотя слова полковника и рассеяли возникшие было подозрения, но на душе у Бута осталась тяжесть, порождавшая не слишком приятные чувства. Проницательный читатель, вероятно, и сам догадывается, какого рода были эти чувства; если же нет, нам, надо думать, еще представится случай дать необходимые пояснения. А пока мы завершим на этом изложение дружеской беседы, а заодно и пятую книгу данной истории. КНИГА ШЕСТАЯ ГЛАВА 1 Панегирик красоте и прочие серьезные материи Беседуя друг с другом, полковник и Бут дошли до жилища Бута в Спринг-Гарден: поскольку в тот день недели было небезразлично, в каком из лондонских кварталов находиться, Бут не мог посетить полковника. Дома, к немалому удивлению Бута, никого кроме служанки не оказалось. Выяснилось, что Амелии пришлось присоединиться к миссис Эллисон, которая повезла их детей к милорду: малышка никак не хотела идти без нее, а любящую мать не пришлось долго уговаривать составить им компанию. Не успели гость с хозяином переступить порог, как раздался торопливый стук в дверь и в комнату вбежал слуга миссис Джеймс. Возвратясь домой и не застав там своего супруга, она вообразила самое худшее и предприняла все, что приличествует предпринимать в таких случаях. Был тотчас призван аптекарь с нашатырным спиртом и нюхательной солью, послали за лекарем, а слуг отрядили во все концы на розыски, и прежде всего - на квартиру предполагаемого противника ее мужа. Застав полковника целым и невредимым, гонец немедля поведал ему, в сколь ужасном состоянии пребывает миссис Джеймс: утром она навестила брата - и тот сообщил ей о гибели супруга на дуэли с капитаном Бутом. С улыбкой выслушав эту новость, полковник велел слуге тотчас поспешить домой и опровергнуть ее. Обратясь затем к Буту, он сказал: - Ну, есть ли на свете еще такой оригинал, как мой шурин! Мне показалось тогда, что он вел себя довольно странно: он, по-видимому, подслушал, как я шепнул вам, что готов дать вам удовлетворение, и вообразил, будто мы удалились вместе с намерением скрестить шпаги. Черт бы его побрал! Он мне отчаянно надоел. Я бы предпочел отделаться от него, не перерезая ему глотку, но, боюсь, он все-таки вынудит меня схватить его за горло в отместку за то, что я добыл ему чин подполковника. Разговор о своенравии Бата, вероятно, еще бы продолжался, но тут в дверях как раз показалась Амелия вместе со всеми своими спутниками, причем не только дети, но и обе дамы так были нагружены всякого рода свертками, словно явились с ярмарки. Амелия все утро не могла нарадоваться на детей, сиявших от удовольствия: теперь же, увидев мужа в обществе Джеймса и подметив несомненные признаки примирения, которого, как она знала, так давно и так искренно желал Бут, преисполнилась чувством совершенного счастья. От ходьбы щеки ее разрумянились, восторженное расположение духа придало ей особую привлекательность, а прилив чувств зажег ее глаза таким блеском, что ее красота была в эти минуты поистине ослепительной. Более всего она сходствовала с возвышенным описанием Евы у Мильтона: Украшенная всем, что расточить Могли Земля и Небо, одарив Пригожестью, рождающей любовь. И далее: ...Дышала волшебством Ее походка; небеса в очах Сияли; благородства и любви Движенье было каждое полно {1}. Или вот так же нежно, хотя и не столь возвышенно, воспевает возлюбленную Уоллер {2}: Нежность, правду, обаянье Нас время учит постигать. Но можно вмиг их смысл понять, Узрев лица ее сиянье. Если же вспомнить еще одного поэта и притом наиболее сладостного, она казалась именно той женщиной, о которой Саклинг {3}, говоря о Купидоне, сложил следующие строки: Свой томный жест и блеск призывный глаз, Улыбку, от которой сердце тает, Все, что влечет, все, что прельщает нас, Все, что желанья в нас воспламеняет, Все отдает он лишь одним очам И в тех очах остаться хочет сам. Так выглядела Амелия, когда она вошла в комнату; поздоровавшись с полковником, она устремилась к мужу и воскликнула: - Ах, дорогой мой, вряд ли кто-нибудь ликовал так, как твои малыши сегодня утром, и все благодаря удивительной доброте милорда; право же, человека добрее и щедрее, чем он, на свете еще не бывало. С этими словами она велела детям показать полученные ими подарки; стоили они должно быть, немало: среди прочего были, например, и золотые часы ценою около двадцати гиней. Однако, вопреки ожиданиям Амелии, Бут, вместо того чтобы возрадоваться, весьма сухо осведомился: - Скажите, дорогая, а каким же образом мы расплатимся с милордом за все его благодеяния? - Как у вас только язык поворачивается задавать такие странные вопросы? - вскричала миссис Эллисон. - Вы, видать, и понятия не имеете о душевном благородстве (а уж кому-кому, а моему кузену оно совсем не чуждо!), если считаете благодеянием несколько подаренных детям безделушек! - Дорогой мой, - воскликнула Амелия, - я и в самом деле воспротивилась бы его щедротам, если бы только могла; в конце концов мне пришлось сказать, что я совершенно ничего больше не возьму, иначе милорд, я уверена, истратил бы" на Детей не меньше ста фунтов; мне в жизни еще не доводилось видеть подобной любви к детям, и это самое лучшее свидетельство его доброты. Вы уж извините меня, полковник, - обратилась она к гостю, - мне не следовало бы отвлекать ваше внимание на подобные пустяки, но вы, я знаю, достаточно снисходительны и простите матери ее причуды. Полковник в ответ почтительно поклонился; немного погодя была подана скромная трапеза, и супруги вместе с гостем уселись за стол. Еще до прихода Амелии полковник пообещал Буту остаться пообедать с ним, а известия, доставленные ему слугой, и вовсе отбили у него охоту торопиться домой. Была, однако, еще и третья, куда более веская причина, побуждавшая полковника задержаться у своего друга, и заключалась она в желании остаться подольше в обществе его жены. Впервые полковник увидел Амелию во Франции: тогда она, едва избежав опасности чахотки, выглядела исхудавшей и бледной, да и мысли полковника были в то время полностью заняты помолвкой с мисс Бат и охраняли его сердце от воздействия другой женщины. Позднее они встретились за обеденным столом в Лондоне, но пережитые незадолго перед тем горести заставили красоту Амелии поблекнуть, а Джеймс тогда, как мы знаем, пылко домогался успеха у новой дамы сердца; теперь же никаких помех не имелось: хотя читатель и был часом ранее свидетелем того, как пылко признавался полковник в любви к миссис Мэтьюз, все же не следует забывать, что она уже две недели ему принадлежала, а ведь подобного рода страсть обладает завидным свойством - с равным неистовством ею можно пылать к целой дюжине предметов одновременно. Впрочем, очарование Амелии, о котором мы выше хотели дать хотя бы самое отдаленное представление, было на сей раз неотразимо, и вряд ли нашлась бы на свете красавица, способная с ней соперничать; однако справедливость, невзирая на возможные упреки со стороны глубокомысленной, или, вернее сказать, ханжеской, части человечества, требует, для оправдания Джеймса, признать, что не восхититься изысканной красотой и при виде ее не испытать истинного восторга, по моему глубокому убеждению, столь же невозможно, как не чувствовать тепла, находясь под палящими лучами солнца. Бежать, бежать прочь - вот все, что нам остается, и если допустить, что мы в силах бежать, то необходимо согласиться также, что для бегства требуется чрезвычайная решимость. У Драйдена сказано: Глаза ее предстанут входом в рай {4}, - и как не стремиться попасть в этот рай! и как трудно отказаться от столь заманчивой перспективы! И все же, как бы ни было вам тяжело, мои юные читатели, но поступить надо только так - и притом без малейшего промедления: не обольщайте себя мыслью, что сияние красоты вас не опалит, а только согреет, ибо чем дольше мы пребываем вблизи нее, тем сильнее она нас обжигает. Восхищение прекрасной женщиной, пусть даже и женой вашего самого близкого друга, может поначалу быть вполне невинным, но не следует тешить себя надеждой, будто оно всегда останется таким; оно неотвратимо сменится вожделением, а затем явятся желания, надежды и тайные планы, сопровождаемые длинной вереницей проступков, неотступно следующих за нами по пятам. К такого рода случаям уместнее всего применить хорошо известное замечание: nemo repente fuit turpissimus {сразу никто не бывал негодяем (лат.) {5}.}. С нами, вне сомнения, происходит то же самое, что и с неосторожным путешественником в аравийских пустынях; коварные пески неприметно заманивают его все дальше и дальше, пока он не увязает в них все глубже и не обретает свою гибель. И там, и здесь единственное спасение в том, чтобы повернуть назад в первую же минуту, едва только мы заметили, что наши ноги стали вязнуть. Это отступление, вероятно, покажется иным читателям мало уместным, однако мы не могли не воспользоваться поводом предостеречь их; ведь из множества обуревающих нас страстей мы должны уметь противостоять прежде всего той, что зовется обычно любовью: никакие другие не подвергают нас, особенно в дни мятежной юности, столь сладостным, столь сильным и почти непреодолимым искушениям, не влекут за собой, особенно в семейной жизни, столь прискорбных трагедий и, что пагубнее всего, именно любовь способна отравить и ослепить даже самый светлый ум. Честолюбие не причиняет особого зла, если только оно не воцарилось в жестокой и необузданной душе; алчность и того реже разрастается пышным цветом, разве что на самой низменной и скудной почве. Любовь, напротив, дает, как правило, всходы в наиболее одаренных и благородных сердцах, но если оставить ростки без тщательного ухода, не подрезать их и не возделывать почву, заботливо оберегая от дикорастущих сорняков, стремящихся их опутать, то эти побеги разрастутся буйно и хаотично; они не принесут желанных плодов, и все доброе и благородное в сознании, где они процвели, безнадежно заглохнет. Короче, если отбросить иносказания, скажем так: не только нежность и добросердечие, но и храбрость, великодушие и все прочие достоинства обращаются нередко в простое орудие осуществления самых убийственных намерений этого всесильного тирана. ГЛАВА 2, которая, как мы смеем думать, не покажется неправдоподобной всем читателям, состоящим в браке Если предложенное беднягой Бутом скромное угощение едва ли вполне отвечало вкусам полковника, то за тем же столом он оказался на пиршестве куда более изысканного свойства. Втайне Джеймс не переставал удивляться, как это он прежде не разглядел столь несравненные красоту и совершенство. Удивление полковника было, разумеется, более чем естественно, и потому мы, не исключая возникновения подобного чувства и у читателя, сочли необходимым дать соответствующее объяснение в предшествующей главе. Поначалу полковник глаз не сводил с Амелии; он явно был застигнут врасплох и потерял свободу прежде, чем почуял грозившую ему опасность. Однако голос разума, намекнувший полковнику о произошедшей с ним скрытой от посторонних глаз перемене, тут же намекнул, что ему следует вести себя крайне осторожно; таким образом, тайные побуждения возникли у Джеймса одновременно с пониманием необходимости держать их в секрете. А посему в продолжение разговора он становился все более осмотрителен и лишь изредка украдкой бросал взгляды на Амелию. Необычная задумчивость Бута внушала Джеймсу опасение, не успел ли он уже выдать себя столь внезапно вспыхнувшим чувством к супруге приятеля еще до того, как сам о нем догадался. Амелия же весь день пребывала в наилучшем расположении духа и даже не заметила появившегося на лице мужа выражения недовольства; однако же оно не ускользнуло от внимания полковника: нечистая совесть, согласно приведенному нами выше наблюдению, куда проницательнее невинности. Действительно ли поведение полковника, как тот заподозрил, вызвало у Бута смутные догадки на сей счет, судить не беремся; можем только констатировать со всей определенностью, что вид Бута разительно отличался от обычного и эта перемена ощущалась слишком явственно. Речь его утратила прежнюю живость, а лицо, выражавшее, как правило, открытость и добродушие, хотя и не приобрело печати озлобленности или угрюмости, но выглядело теперь серьезным и печальным. Хотя сомнения полковника и вынудили его, как уже отмечалось, к сдержанности, однако откланяться он все же никак не решался. Короче, он продолжал сидеть в кресле, словно был прикован к нему неведомыми чарами, время от времени поглядывая украдкой на хозяйку, потворствуя тем самым возрастающей страсти, и недостаточно владел собой, чтобы уйти. В конце концов соображения приличия вынудили его приказать своей бренной оболочке подняться с места и прервать до нелепости затянувшийся визит. Оставшись с Бутом наедине, Амелия вновь заговорила о детях и со всеми подробностями еще раз описала мужу свой визит к милорду. Бут, хотя он был чем-то явно расстроен, по мере сил старался сделать вид, будто слушает ее рассказ с удовольствием; несмотря на столь неуклюжее притворство, Амелия нимало не усомнилась в его искренности: ведь ей и в голову не могло прийти, что супруг испытывает досаду и раздражение, - для подобных чувств она не видела ни малейшего повода, тем более теперь, когда Бут помирился с Джеймсом и, следовательно, был, как она полагала, вполне и совершенно счастлив. Бут же почти всю ночь не смыкал глаз и только под утро слегка забылся, однако сон отнюдь не принес ему успокоения: не успел он задремать, как его начали преследовать и мучить кошмары, один ужаснее другого; он метался, не находя себе места, пока не разбудил до крайности перепугавшуюся Амелию, и та решила, что он тяжело заболел, хотя ни малейших признаков лихорадки не наблюдалось и даже, напротив того, лоб у него был, пожалуй, холоднее обычного. Бут убедил жену, что вполне здоров, вот только сон к нему никак не идет, и тогда она тоже простилась со сном и попыталась скрасить его бодрствование беседой. Она сразу же заговорила о его светлости и повторила мужу все, что поведала ей миссис Эллисон о чрезвычайной доброте милорда к своим родственникам - сестре, племяннику и племяннице. - Дорогой мой, - прибавила Амелия, - невозможно описать, как они любят своего дядю, а это для меня бесспорное свидетельство его отеческой доброты к ним. Она продолжала свою речь в том же духе и под конец выразила сожаление о том, что подобное душевное благородство так редко сочетается с огромным богатством. Вместо того чтобы разделить чувства .Амелии, Бут лишь холодно заметил: - Однако считаете ли вы, дорогая, что поступили правильно, приняв все эти ценные безделушки, которые дети принесли домой? И позвольте еще раз вас спросить, чем мы сумеем отплатить за подобные одолжения? - Как хотите, дорогой мой, - воскликнула Амелия, - но вы уж чересчур серьезно к этому относитесь. Я меньше всего склонна преуменьшать доброту милорда, ибо всегда буду считать, что мы оба бесконечно ему обязаны; согласитесь, однако, что при таком огромном состоянии эти расходы на подарки - сущий пустяк. Что же касается нашего воздаяния, то разве чувство удовлетворения, доставляемое ему собственной щедростью, не вознаграждает его сполна? А другого, я убеждена, он и не ожидает. - Что ж, моя дорогая, - воскликнул Бут, - будь по-вашему; должен признаться у меня еще никогда не было оснований жаловаться на вашу рассудительность, и, возможно, я был неправ, испытывая такое беспокойство по этому поводу. - Беспокойство, - вот дитя, так дитя! - с жаром отозвалась Амелия. - Боже милостивый, неужели такая малость могла стать причиной вашего беспокойства? - Признаюсь, именно так, - ответил Бут, - именно это не давало мне спокойно уснуть. - Но в таком случае пусть лучше дьявол забрал бы себе все эти побрякушки еще до того, как дети увидели их! - воскликнула Амелия. - Что бы я сама об этом не думала, - обещаю вам, что они никогда больше не возьмут и грошового подарка; если я и причинила вам беспокойство, то будьте ко мне справедливы и поверьте, что я в этом ни чуточки неповинна. При этих словах жены Бут привлек ее к себе, нежно обнял и, с особым выражением повторив слово "неповинна", воскликнул: - Сохрани Господь, чтобы я когда-нибудь подумал иначе! О, никого из мужчин Всевышний не благословил таким счастьем! - Пусть так, - сказала Амелия, улыбаясь, - но все же скажите откровенно, дорогой, а я обещаю, что не стану ни сердиться, ни осуждать вас за это, - не гордость ли тайной причиной вашей боязни быть чем-то обязанным милорду? - Возможно, - ответил Бут, - и, если вам угодно, считайте, что это страх. Признаюсь, чувствовать себя обязанным - для меня страшнее всяких долгов, ибо я не раз убеждался в том, что человек, оказывающий вам услугу, рассчитывает на тысячекратное вознаграждение. На этом, собственно, и завершилась наиболее существенная часть их беседы, и вскоре оба супруга крепко уснули, обнимая друг друга, и никакие тревоги, ни мрачные предчувствия не нарушали больше сон Бута. Поскольку ночь выдалась тревожной и сладкий сон пришел к ним лишь под Утро, они оставались в постели до полудня и встали в отличном расположении Духа, Амелия принялась хлопотать по хозяйству, а Бут решил проведать раненого полковника. Здоровье полковника заметно шло на поправку, и Бут был рад этому обстоятельству куда больше, нежели оказанному ему приему, ибо полковник принял его чрезвычайно холодно, а когда Бут сказал, что вполне удовлетворен разъяснениями, полученными им от его шурина, Бат вскинул голову и с язвительной усмешкой молвил: - Весьма рад за вас, сударь, и если вы считаете, что такие вещи можно уладить подобным образом, то будь я проклят, если это хоть сколько-нибудь меня занимает. Ведь моя честь тут нисколько не задета. - Никто, я полагаю, - воскликнул Бут, - не посмеет задеть ее. - Вы так считаете! - сказал полковник. - Что ж, я думаю, сударь, вы и в самом деле могли в этом не сомневаться; уж в чем-в чем, но по крайней мере в одном у вас не может быть ни малейших сомнений, если бы кто-нибудь отважился задеть мою честь, я отправил бы его на самое дно преисподней, будь я проклят; в чем-в чем, а уж в этом можете не сомневаться. Застав полковника в таком настроении, Бут, естественно, не испытывал особой охоты засиживаться у него, да и сам хозяин, судя по всему, тоже не был расположен к беседе. Посему Бут вскоре возвратился домой, к Амелии, которая тем временем выполняла обязанности поварихи с тем же удовольствием, с каким светская модница наряжается для поездки на бал. ГЛАВА 3, в которой наше повествование возвращается несколько вспять Прежде чем продолжить нашу историю, поведаем читателю о том, что произошло между Амелией и миссис Эллисон в то время, когда Бут находился у полковника. Мы уже упоминали, что Амелия прониклась чрезвычайной симпатией к миссис Беннет и что это чувство с каждой новой встречей все более усиливалось; по мнению Амелии, и внешность, и характер ее новой знакомой свидетельствовали о редкостной доброте и деликатности - и она жаждала узнать всю ее историю. Утром того самого дня миссис Беннет навестила миссис Эллисон, и Амелия обменялась с ней двумя-тремя фразами. Как только она ушла, Амелия призналась миссис Эллисон, что ее приятельница очень пришлась ей по душе и что ей хотелось бы узнать более подробно ее историю. - Ведь женщина, способная более трех лет после смерти мужа так непритворно горевать о нем, - сказала она, - должна отличаться какими-то редкими достоинствами. - О, - воскликнула миссис Эллисон, - вот уж кого по справедливости можно назвать преданнейшей из жен! Да и вообще, с какой стороны ни взглянуть, она, конечно, весьма достойная женщина; а больше всего она нравится мне тем, что очень уж напоминает вас, - и наружностью, и особенно голосом. Но, что касается меня, то ничего особенно примечательного о ее судьбе я не знаю кроме того, о чем уже вам рассказывала; отец ее был духовного звания, приданого у нее то ли вовсе не было, то ли было очень уж небольшое, она вышла замуж по любви за бедного священника, который умер, оставя ее в крайней нужде. Если вам любопытно, я покажу вам письмо, которое она написала мне как раз в ту пору, но только вы должны пообещать мне, что никогда ей об этом не расскажете: ведь я никогда еще никому это письмо не показывала, - с этими словами миссис Эллисон вынула из ящика своего бюро письмо и передала его Амелии, присовокупив: - Поверьте, сударыня, это такая красноречивая картина нищеты, что тут уж ничего не прибавить. "ДОРОГАЯ СУДАРЫНЯ, поскольку кроме Вас у меня нет на свете друзей, то Вы, я надеюсь, простите меня за то, что я обращаюсь при таких обстоятельствах к Вам, хотя не знаю, можете ли Вы помочь мне в беде, а если и можете, то есть ли у меня какие-нибудь основания считать, что Вы должны это сделать. Мой несчастный, любимый... о, Боже... лежит дома мертвый, и после того как я с таким трудом собрала необходимые для погребения средства, в мой дом ворвалась шайка негодяев и наложила арест на все, что у меня было, даже на его дорогие, дорогие останки, и мне угрожают, что не дадут их похоронить. Именем Всевышнего заклинаю Вас, подайте мне хотя бы какой-нибудь совет; рядом стоит маленький Томми и просит у меня хлеба, которого у меня нет. Я не в силах сказать Вам еще что-либо кроме того, что остаюсь Вашей самой несчастной, покорнейшей слугой М. Беннет". Амелия прочитала это письмо дважды и, возвращая его с глазами, полными слез, спросила, каким же образом бедняжке удалось выбраться из такой беды. - Уж будьте покойны, сударыня, - ответствовала миссис Эллисон, - как только я прочитала эти строки, я тотчас отправилась в путь. Что касается ареста, наложенного будто бы на останки покойного, то оказалось, что ее просто этим стращали, но все прочее было сущей правдой. Я тотчас же послала за тем самым джентльменом, к которому посоветовала обратиться и мистеру Буту, и поручила ему заняться погребением покойного, а мою подругу с ребенком сразу же увезла к себе домой, где она и находилась несколько месяцев в самом плачевном состоянии. Потом я уговорила ее уехать в провинцию и подыскала ей квартиру у одной моей приятельницы в Сент-Эдмундсбери {6}, а уж там свежий воздух и живописные окрестности помогли ей постепенно прийти в себя; ну, а через год она возвратилась в Лондон в таком же добром здравии, в каком пребывает, я считаю, и по сей день. - Я боюсь спрашивать, - воскликнула Амелия, - и все-таки жажду узнать, что же сталось с ее несчастным ребенком? - А он умер, - ответила миссис Эллисон, - примерно через полгода, и мать поначалу убивалась по нем почти так же сильно, как и по мужу, но на этот раз мне стоило уже меньших трудов утешить ее, хотя и пришлось ухаживать за ней почти две недели. - Какая же вы добрая, - сказала Амелия, - и как я вас за это люблю. - Увы, сударыня, - отозвалась та, - какой был бы прок от всех моих усилий, если бы не великодушие благороднейшего из людей - моего кузена! Как только милорд узнал от меня о бедственном положена вдовы, он тотчас же назначил ей сто пятьдесят фунтов в год пожизненного содержания. - Право, до чего же это благородно и великодушно с его стороны, - воскликнула Амелия. - Признаюсь, миссис Эллисон, я начинаю испытывать любовь к вашему кузену. - Что ж, коли так, позвольте мне в таком случае объявить вам, - подхватила ее собеседница, - что любовь, я в этом убеждена, никогда не бывает безответной; если бы вы только знали, что милорд вчера тихонько сказал за вашей спиной... - Вот как, и что же он сказал, миссис Эллисон? - воскликнула Амелия. - Он сказал, - ответила миссис Эллисон, - что еще никогда в жизни не видал такой красавицы. Ах, что толку желать напрасно, и все-таки я ничего не могу с собой поделать. О, миссис Бут, если бы вы не были замужем, я наверняка сделала бы вас самой счастливой женщиной на свете. И скажу вам от чистого сердца, что еще не встречала женщину, которая бы больше этого заслуживала. - Я весьма вам признательна, сударыня, за столь лестное мнение обо мне, - откликнулась Амелия, - но я уже и без того считаю себя самой счастливой женщиной на свете. Наши обстоятельства, что и говорить, могли бы быть несколько более благоприятными, но, дорогая миссис Эллисон, какое богатство может перевесить счастье иметь такого мужа, как мой? - Боюсь, дорогая сударыня, - возразила миссис Эллисон, - что при взвешивании вы далеко не беспристрастны. Я, разумеется, не отрицаю, что мистер Бут очень даже приятный джентльмен, и, упаси Боже, вовсе не собираюсь унижать его в ваших глазах, а все же я и на исповеди не могла бы удержаться и прямо сказала бы, на чьей стороне превосходство; на мой взгляд у мужчин куда больше оснований завидовать мистеру Буту, нежели у женщин - завидовать вам. - Нет уж, увольте, я такого не потерплю, - запротестовала Амелия. - Вы утратите всю мою любовь, если хоть сколько-нибудь неуважительно отнесетесь к моему мужу. Вы просто его не знаете, миссис Эллисон, а ведь это лучший, добрейший, достойнейший из мужчин. Мне и прежде случалось замечать, что вы питаете к нему некоторое нерасположение. Право, никак не могу взять в толк, что тому причиной. Если он сказал или допустил по отношению к вам какую-нибудь неучтивость, то могу с уверенностью утверждать, что он это сделал без всякого умысла. Вследствие крайней живости характера он бывает подчас чересчур беспечным, но я убеждена, что едва ли в чьей груди билось такое бесхитростное, такое беззлобное сердце. - Коль скоро вы воспринимаете это так всерьез, - воскликнула миссис Эллисон, - то я умолкаю. Как вы могли заподозрить меня в нерасположении к человеку, с которым я всегда была так уважительна? Уж не обессудьте, но утверждать, будто я считаю его или любого другого мужчину на свете достойным вас, - настолько кривить душой я не в силах. И уж если вы принуждаете меня к признанию, так знайте же, что женщина, в которой такая красота сочетается с таким умом и с такой добротой, могла бы, не боясь прослыть тщеславной, домогаться объятий любого из королей Европы. - Увы, дорогая моя миссис Эллисон, - ответила Амелия, - неужели вы считаете, что счастье и корона так тесно друг с другом связаны? Сколько женщин, лежавших в объятьях королей, были глубоко несчастны! Но даже обладай я и в самом деле всеми теми достоинствами, которые вы мне приписываете, то и тогда считала бы, что все они сполна вознаграждены тем, что по милости Божьей судьба послала мне именно такого человека. И, клянусь честью, я не поменялась бы своим жребием ни с одной королевой в мире. - Что ж, среди женщин найдется немало таких, которые охотно станут вам вторить, - сказала миссис Эллисон, - однако я никогда не забуду начало песенки мистера Конгрива; мой муж так ее любил, что постоянно напевал: Любовь - только слабость рассудка, Коль нет честолюбия в ней {7}. - Нет уж, на мой вкус, любовь без выгоды - малосъедобное блюдо. - И давно вы придерживаетесь такого мнения? - спросила Амелия, улыбаясь. - С тех пор, как родилась, - ответила миссис Эллисон, - или, по крайней мере, сколько себя помню. - И неужели вы так-таки ни разу не отступили от столь благородного образа мыслей? - поинтересовалась Амелия. - Никогда за всю мою жизнь, - ответствовала та. - Ах, миссис Эллисон, миссис Эллисон, отчего в самом деле мы всегда порицаем тех, кто неискренен, признаваясь в своих поступках, в то время как мы сами нередко стыдимся признаться в чем-то хорошем? Иные из женщин на моем месте, наверно, рассердились бы на вас за то, что вы не поверили им свою тайну, но я никогда не добиваюсь узнать более того, что другие сочли необходимым мне доверить. Поверьте, однако, я не стала бы намекать вам на то, что мне все известно, если бы не одобряла ваш выбор; напротив, я одобряю его всем сердцем. Вашему избраннику недостает хороших манер, но этому вам будет нетрудно его обучить, а что до его хороших качеств, то я сама готова за них поручиться, и нисколько не сомневаюсь, коль скоро вы сами признались мне в своем к нему расположении, что вы будете самой счастливой женщиной на свете. - Клянусь честью, - вскричала миссис Эллисон, совершенно озадаченная, - я никак не возьму в толк, о чем это вы говорите? - Клянусь честью, вы меня удивляете, - произнесла Амелия, - но в таком случае я умолкаю. - Нет уж, в таком случае я желаю знать, что вы имеете в виду, - потребовала ее собеседница. - Что же я еще могу иметь в виду, как не ваш брак с сержантом Аткинсоном? - С сержантом Аткинсоном! - запальчиво подхватила миссис Эллисон. - Мой брак с сержантом! - Что ж, в таком случае с мистером Аткинсоном, а потом капитаном Аткинсоном, если вам угодно, поскольку я надеюсь увидеть его в таком чине. - Неужто вы такого мнения обо мне, - сказала миссис Эллисон, - что воображаете, будто я способна настолько унизиться? Чем я провинилась, миссис Бут, что вы так невысоко меня цените? Я и в самом деле убеждаюсь, что, как изрек Соломон {8}, "женщинам следует сторожить врата своих уст". Да мне и в голову не могло прийти, что пустячная и безобидная вольность в моем разговоре может внушить кому-нибудь мысль, будто я способна питать серьезное намерение опозорить свою семью! Смею вас заверить, сударыня, что хотя я и сдаю сейчас квартиры, однако же родилась в благородном семействе. Очень немногие из моих жильцов, я полагаю, могут со мной в этом отношении тягаться. - Если я вас чем-нибудь обидела, сударыня, - произнесла Амелия, - то весьма об этом сожалею и прошу вас простить меня; однако помимо того, что я сама слыхала от вас, мистер Бут сообщил мне... - О, конечно, - перебила миссис Эллисон, - мне прекрасно известно, как дружески относится ко мне мистер Бут. И я, конечно, слишком хорошего о вас мнения, чтобы подумать, будто это вам самим пришло в голову. Что и говорить, я чрезвычайно обязана мистеру Буту. - Скажу вам больше, - прибавила Амелия, - даже и сам сержант пребывает в таком же заблуждении, ибо мистер Бут, как я уверена, только повторил мне его слова. - Наглый прощелыга! - воскликнула миссис Эллисон. - Теперь я буду знать, что впредь подобных молодцов следует держать от себя на почтительном расстоянии. Я расскажу вам, сударыня, как все было на самом деле. Встав рано утром, я узнала, что этот малый дожидается в передней, и поскольку вы изъявили к нему некоторое расположение как к своему молочному брату... да и вообще я не могу не признать, что он весьма обходительный малый... Так вот, я отчитала свою служанку за то, что она не проводила его в маленькую комнату в глубине дома, и предложила ему после этого пройти в гостиную. Могла ли я предположить, что он примет обычную ничего не значащую любезность за поощрение? - Позвольте, но в таком случае я хочу отдать справедливость и моему несчастному брату, - сказала Амелия. - Ведь я сама была свидетелем тому, как вы выказывали ему гораздо большее поощрение. - Что ж, быть может, и выказывала, - сказала миссис Эллисон. - Я всегда бываю чересчур неосторожна в выражениях, но не могу же я отвечать за каждое свое слово. Она попыталась затем переменить тон и с деланным смехом обратила все в шутку, после чего обе дамы расстались с виду в хорошем расположении духа, и Амелия занялась своими домашними обязанностями, за которыми мистер Бут и застал ее в конце предыдущей главы. ГЛАВА 4, повествующая об одном из ряда вон выходящем происшествии После полудня Бут вместе с Амелией и детьми отправился в Парк подышать свежим воздухом. Во время прогулки Амелия рассказала мужу о том, чем кончился ее утренний разговор с миссис Эллисон, уже известный читателю из предыдущей главы. По ее словам, их хозяйка самым решительным образом настаивала на том, что у нее и в мыслях нет выходить замуж за сержанта, и потому бедняга Аткинсон, видно, заблуждается, принимая чрезмерное легкомыслие за серьезное поощрение, Амелия очень попросила Бута никогда больше не подшучивать над миссис Эллисон на этот счет. Выслушав все это, Бут расхохотался. - Душа моя, - сказал он, - ты так доверчива и бесхитростна, что провести тебя ровно ничего не стоит! Ведь ты и понятия не имеешь о коварстве и лживости женщин! Я, например, знавал одну молодую особу, которая вопреки желанию отца вышла замуж за офицера из нашего полка, и вот всякий раз, когда я гулял с ней (а это случалось нередко, поскольку я дружил с ее отцом), она ни с того, ни с сего то и дело высмеивала и поносила супруга (они в то время уже состояли в браке) и крайне удивлялась и негодовала по поводу широко распространяемого слуха о том, что она способна снизойти до такого парня, между тем как она и взглянуть на него не может без насмешки и презрения. А немного спустя она оповестила общество о своем замужестве и вполне благопристойно разрешилась от бремени. Потом мы не раз встречались, но я не замечал в ней и тени смущения, хотя она, надо думать, всем сердцем ненавидит меня за все, что я от нее слышал прежде. - Но какой же у миссис Эллисон резон скрывать этот брак, - воскликнула Амелия, - ведь ей прекрасно известно, что мы узнаем об этом, и притом немедленно. - Откуда мне знать, с какой целью она это делает, - заметил Бут. - Иногда можно почти наверняка утверждать, что человек врет просто удовольствия ради. Но в чем я уверен, так это в том, что скорее положусь на одно только слово сержанта, чем на все речи пятидесяти миссис Эллисон, скрепленные клятвой. Во всяком случае Аткинсон не стал бы мне говорить об этом без явного с ее стороны подстрекательства, да и после всего того, чему мы сами были свидетелями, не требуется питать к нему особого доверия, чтобы принять за чистую монету все, что он рассказывает о поведении этой особы. Амелия промолчала, и в продолжение всей чрезвычайно приятной прогулки они уже больше к этому предмету не возвращались. Придя домой, Амелия с изумлением обнаружила, что в их отсутствие в комнате явно кто-то хозяйничал. Подарки, полученные детьми от милорда, были разбросаны по комнате, а ее собственные платья, находившиеся в комоде, были разложены на кровати. Она тотчас же позвала наверх девочку служанку, у которой, как Амелия лишь теперь при свете свечи разглядела, было заплаканное лицо, чего она прежде, когда та открывала им дверь, совершенно не заметила из-за темноты в передней. Служанка тут же упала перед ней на колени: - Ради Бога, сударыня, не сердитесь на меня. Ведь я осталась в доме одна, а тут кто-то застучал в дверь, вот я ее и открыла; откуда мне было знать, что так получится. Я подумала, кто ж это может быть, как не вы или мой господин, или миссис Эллисон, но не успела я открыть дверь, как этот мошенник ворвался в Дом и побежал наверх, а что он там у вас украл, я и знать не знаю. Одно только вам скажу, что я все равно не смогла бы ему помешать, такой это был ражий детина и в каждой руке держал по пистолету; если бы я стала звать на помощь, то, поверьте, он бы меня тут же убил. Уж я такого страха натерпелась, какого за всю жизнь не упомню: до сих пор никак не приду в себя. Он, я думаю, и сейчас еще где-нибудь в доме прячется, потому что я не видела, как он выходил. Выслушав рассказ служанки, Амелия выказала некоторую тревогу, однако куда меньшую, нежели обнаружили бы в подобном случае многие другие дамы, ведь испуг, я полагаю, служит им иногда лишь поводом продемонстрировать кое-какие приличествующие данному случаю чары. Чары эти подобно тому, что мистер Аддисон {9} говорит о некоторых добродетелях, - Бегут дневного света и таятся В тиши, когда вокруг покой и мир. Открыв окно, Бут позвал на помощь двух носильщиков портшеза и вместе с ними обыскал весь дом, но все было напрасно - вора уже и след простыл, хотя бедная служанка с перепугу и не заметила, когда он улизнул. И только теперь выяснилось обстоятельство, до крайности изумившее Бута и Амелию; полагаю, что и на читателя оно произведет точно такое же впечатление: дело в том, что вор ничего с собой не унес. Он, правда, перерыл весь гардероб Бута и Амелии, однако же ничем не соблазнился. Амелия больше удивилась, чем обрадовалась этому открытию; она еще раз допросила девочку, обещая ей полное прощение за честное признание и в то же время строго пригрозив наказать ее, если та хоть чуточку покривит душой. - Вся эта история с грабителем, дитя мое, - сказала Амелия, - не иначе, как твоя выдумка; сюда приходил какой-то человек и ты ему показывала вещи, так что ответь мне чистосердечно, кто это был? Служанка стояла на своем и клялась, что понятия не имеет, кто приходил; однако теперь ее рассказ несколько отличался от первоначального: например, Бут долго добивался у нее, действительно ли она видела пистолеты, и девочка в конце концов воскликнула: - А как же иначе, сударь, он непременно должен был иметь при себе пистолеты! Теперь она уже не утверждала, что грабитель ворвался в дом, а призналась, что тот осведомился у входа, дома ли хозяин с хозяйкой, и попросил провести его к ним в комнату. Там он сначала сказал, что намерен дождаться их возвращения; "откуда мне было знать, - причитала она, - что от этого будет такой вред, ведь у него был вид настоящего джентльмена! И я, конечно, сначала так про него и думала, пока он сидел и держался очень вежливо, но потом, когда он открыл комод и увидел вещи хозяина и хозяйки, он закричал: "Ишь ты! Это что такое?" - и сразу стал там рыться и все переворачивать верх дном, точно сумасшедший. Тогда я подумала, - про себя, конечно, подумала, - что он не иначе как разбойник, это уж точно, и потому побоялась и словечко вымолвить: ведь я знала, что миссис Эллисон и ее служанки нет дома, а где уж такой слабой девочке, как я, сладить с таким большим сильным мужчиной? И кроме того, подумала я, у него непременно должны быть при себе пистолеты, это уж точно, хотя я не могу, конечно (этого я не сделаю ни за что на свете), поклясться на Библии, будто видела их у него; но уж, ясное дело, он бы тотчас вытащил их и убил бы меня насмерть, стоило только мне отважиться сказать ему что-нибудь обидное, это уж точно. - Понятия не имею, что все это означает, - воскликнул Бут. - Бедняжка, вне сомнения, рассказала нам все, что ей известно. Во всяком случае это уж никак не вор, ведь он решительно ничего не взял, хотя совершенно очевидно, что он держал в руках часы нашей дочурки. Будь это судебный пристав, он бы наверняка дождался нашего возвращения. Судя по рассказу девочки, это был не иначе как какой-то сумасшедший. - Ваша правда, сударь, - подтвердила служанка. - Все так, как вы сейчас рассудили: уж если он не вор, то значит какой-то полоумный, это уж точно, потому что и видом своим и повадками очень уж он смахивал на полоумного: ведь он, я теперь вспомнила, разговаривал сам с собой и слова говорил какие-то чудные, каких я и понять не могла. Да и вид у него был ну точь-в-точь как у сумасшедших, каких я видела в Бедламе {10}; и кроме того, если бы он не был сумасшедший, то чего ради он стал бы ни с того, ни с сего раскидывать вещи куда попало? Да, и еще он что-то говорил про моего хозяина перед тем, как поднялся наверх. Я до того перепугалась, что слов его теперь не припомню, но только что-то очень плохое, это уж точно; он все повторял - дескать, я с ним еще разделаюсь - уж это он точно сказал и еще всякие нехорошие слова... да только мне их не припомнить. - Клянусь честью, - заявил Бут, - это самое правдоподобное предположение, но только я все же не могу представить, кто бы это мог быть; среди моих знакомых вроде бы нет ни одного сумасшедшего, а между тем девочка говорит, будто он обо мне спрашивал. Тут он опять стал допытываться у служанки, точно ли она это помнит. Поколебавшись немного, бедняжка пробормотала: - Сказать по правде, ваша милость, я в точности ни в чем не уверена, ведь он меня до того перепугал, что у меня почти все сразу же вылетело из головы. - Что ж, кто бы он ни был, - воскликнула Амелия, - я довольна хотя бы тем, что не случилось чего-нибудь похуже; однако пусть это послужит тебе уроком и научит тебя быть в будущем более осмотрительной. Если тебе снова придется остаться в доме одной, ни в коем случае никого больше не впускай, а сначала взгляни в окно, кто там стучится. Я обещала тебя не бранить и сдержу слово, однако же совершенно уверена, что ты сама предложила этому человеку подняться наверх в нашу комнату, а вот этого в наше отсутствие делать никак не следовало. Бетти собиралась было что-то возразить, но Амелия прервала ее: - И не пытайся больше оправдываться, я ненавижу обман и готова простить любой проступок, но только не ложь. Сказать бедняжке было нечего и она принялась помогать Амелии приводить комнату в порядок, в то время как маленькая Эмили, нежно прижимая к себе часы, пролепетала, что никогда больше с ними не расстанется. Тем собственно и окончилось это странное приключение, оставившее у Бута неприятное чувство, ибо неутоленное любопытство всегда доставляет нам немалое беспокойство; как и у любого другого на его месте, в душе у него возникли какие-то смутные опасения; чего же именно опасаться, он и сам не знал. И впрямь, страх особенно мучителен именно в тех случаях, когда нам неясно, чем он вызван: ведь разум тогда только тем и занят, что придумывает тысячу призраков и химер, куда более ужасных, нежели любая действительность, и подобно ребенку, рассказывающему всякие истории про домовых, словно бы старается сам себя запугать. ГЛАВА 5, содержащая материи не столь уж неправдоподобные Не успели еще навести в доме прежний порядок, как у входа раздался оглушительный стук, и человек непривычный непременно бы вообразил, будто побывавший здесь недавно умалишенный посетитель явился вновь в приступе крайнего бешенства. Однако вместо столь нежелательного гостя в дверях показалась чрезвычайно нарядная дама; это была миссис Джеймс собственной персоной. Незамедлительным нанесением ответного визита она вознамерилась показать Амелии, как несправедливы были ее упреки в небрежении обязанностями дружбы; помимо того ускорить свой визит ее побуждало и желание поздравить свою приятельницу с благополучным исходом дуэли между полковником Батом и мистером Бутом. Упреки миссис Бут благотворно повлияли на даму - и на этот раз в ее поведении незаметно было и следа той чопорности и церемонности, которую она напускала на себя в свой предшествующий визит. Напротив, она казалась теперь воплощением самой любезности и непринужденности и так старалась расположить к себе, что ее общество доставило Амелии живейшее удовольствие. Во время этого визита произошел эпизод, который сам по себе, возможно, покажется кое-кому слишком уж незначительным, чтобы о нем стоило рассказывать, и все же, поскольку он произвел очень сильное впечатление на Бута, мы не считаем возможным обойти его вниманием. Случилось так, что как раз тогда в комнате находилась и маленькая Эмили, которая, стоя неподалеку от миссис Джеймс, забавлялась своими часами; девочка все не могла нарадоваться тому, что они остались целы и невредимы после неожиданного вторжения безумца. Миссис Джеймс была очень ласкова с девочкой, попросила ее показать свои часы и призналась, что прелестнее ей еще не приходилось видеть. Амелия не преминула воспользоваться возможностью распространить эти похвалы и на своего благодетеля. Она тотчас же сообщила миссис Джеймс имя их дарителя и произнесла целый панегирик по поводу доброты милорда и особенно его щедрости. Миссис Джеймс откликнулась: - О, что и говорить, сударыня, милорд повсюду слывет человеком чрезвычайно щедрым... когда ему того хочется. Эти последние слова были произнесены ею не только с особенно подчеркнутым выражением, но сопровождались также весьма загадочным взглядом, многозначительной усмешкой и усиленными взмахами веера. Величайший поэт {11} из всех когда-либо рождавшихся на свет заметил в одной из самых совершенных своих пьес, что Ревнивца убеждает всякий вздор, Как доводы Священного писанья. Вряд ли можно усомниться в том, что мистер Бут явно подпал под власть этого злейшего чудища, ибо, заслышав слова миссис Джеймс, мгновенно побледнел; оживленность его точно рукой сняло; он, казалось, внезапно лишился дара речи и не произнес больше ни единого слова вплоть до ухода миссис Джеймс. Не успела она удалиться, как к ним поднялась миссис Эллисон. Она вошла, смеясь, и принялась на все лады подшучивать над супругами по случаю таинственного вторжения безумца, полный отчет о котором она только что получила от служанки. Осведомившись у Амелии, нет ли у нее каких-либо предположений на этот счет, и не дожидаясь ответа, она продолжала тараторить: - Я сама склонна думать, что это был скорей всего какой-нибудь ваш поклонник; кто-то вас увидел и от любви лишился рассудка. Впрочем, я бы ничуть не удивилась, если бы та же самая участь постигла всех мужчин. Ба! Мистер Бут, с чего это вы так насупились? Стряслось что-нибудь? У вас такой скорбный вид, будто вас и в самом деле ограбили. Однако же, говоря серьезно, клянусь, это история довольно странная и, если судить по рассказу служанки, поневоле встанешь в тупик. Наверное, это был какой-то бродяга, намеревавшийся ограбить дом, вот только духу ему не хватило, но даже если и так, случай все равно из ряда вон выходящий. И что же, сударыня, неужто у вас так-таки ничего не пропало? - Решительно ничего, - ответила Амелия. - Он даже не взял часы нашей малышки. - Что ж, капитан, - обратилась к Буту миссис Эллисон. - Надеюсь, завтра вы лучше позаботитесь о безопасности нашего дома: мы с вашей супругой уйдем и оставим его полностью на вашем попечении. Взгляните-ка, сударыня, - прибавила она, - какой подарок сделал нам с вами милорд: это два билета на маскарад в Рэнла {12}. Вы получите такое удовольствие! Право же, в Лондоне нет лучшего развлечения! - Разрази меня гром, сударыня, - вскричал Бут, - если моя жена сделает хоть один шаг! При этих словах миссис Эллисон удивленно уставилась на Бута, да и Амелия не могла сдержать своего изумления, поскольку сказаны они были с необычайной горячностью. Наконец владелица дома, сделав большие глаза, воскликнула: - То есть как это не пустите свою жену в Рэнла, сударь? - Именно так, сударыня, - отрезал Бут, - я не позволю моей жене идти в Рэнла. - Я не нахожу слов от удивления! - воскликнула миссис Эллисон. - Вы, конечно же, шутите? - Нисколько, сударыня, - возразил Бут, - я говорю это самым серьезнейшим разом. И даже более того, я убежден, что Амелия и сама не захочет туда идти. - Ну что ж, сударыня, - сказала миссис Эллисон, - вам слово, а я скажу за вашего мужа, что перечить вам он не станет. - Надеюсь, сударыня, - заговорила Амелия самым серьезным тоном, - у меня никогда не возникнет желание идти куда бы то ни было вопреки воле мистера Бута. - Слыхали вы такое? - возопила миссис Эллисон. - Таким речами можно испортить и лучшего из мужей! Вопреки желанию! По вашему выходит, жена должна зависеть от прихотей супруга, даже самых безрассудных? - Простите, сударыня, - ответила Амелия, - но я не допускаю и мысли о том, что у мистера Бута могут когда-либо возникнуть безрассудные прихоти. Я весьма вам обязана за ваше предложение, но прошу вас больше о нем не упоминать: после всего сказанного мистером Бутом, если бы даже Рэнла был раем на земле я и тогда бы отказалась туда пойти. - Благодарю вас, моя дорогая, - воскликнул Бут. - У меня нет слов, чтобы выразить свою признательность, но я приложу все силы и постараюсь убедить вас, насколько понимаю и ценю вашу доброту ко мне. - И все же, сударь, - запротестовала миссис Эллисон, - позвольте узнать, что за причины побуждают вас запрещать жене посещение места, которое, осмелюсь заметить, пользуется такой же почтенной репутацией, как и любое другое место увеселения в Лондоне, и посещается самым избранным обществом? - Вы уж извините меня, добрейшая миссис Эллисон, - отозвался Бут, - но коль скоро моя жена сочла возможным уступить моему желанию, не допытываясь о моих соображениях, то мне кажется, я не обязан объяснять их никому из посторонних. - Ну, знаете! - развела руками миссис Эллисон, - если бы мне кто-нибудь такое рассказал, сроду бы не поверила. Помилуйте, отказать жене в самом невинном развлечении и вдобавок ко всему, когда у вас даже нет предлога сослаться на то, что вам это будет стоить хотя бы фартинг? - Любезная сударыня, - воскликнула Амелия, - довольно об этом говориться Я так равнодушна ко всякого рода развлечениям, что достаточно одного словца человека, который мне дорог, чтобы сразу же отказаться от любого зрелища. А после всего того, что сказал мистер Бут... - Дорогая моя, - поспешно прервал ее Бут, - прошу вас от чистого сердца: простите меня; я говорил не подумавши и сгоряча. У меня никогда и в мыслях не было подозревать вас и не будет впредь. У меня просто вырвалось, что вы никуда не пойдете, но, клянусь честью, я ничего другого не имел в виду. - Дорогой мой, - сказала Амелия, - вам вовсе незачем извиняться. Я нисколько на вас не обижена и убеждена, что если у меня возникнет какое-нибудь желание, вы никогда мне не откажете. - Вот и испытайте его, испытайте его, сударыня, - вмешалась миссис Эллисон, - и пусть нас рассудят все женщины Лондона, возможно ли, чтобы жена обращалась к мужу с более скромной просьбой. Вы и представить себе не можете, какое это поистине очаровательное, изысканное, восхитительное место. Сущий рай, да и только. - И все же я прошу вас извинить меня, сударыня, - повторила Амелия, - более того, умоляю вас, не уговаривайте меня дольше, я не должна туда идти и не пойду. Позвольте мне также попросить вас отдать этот билет бедной миссис Беннет. Я уверена, что вы бы ее этим очень одолжили. - Прошу прощения, сударыня, - ответила миссис Эллисон, - но если вы отказываетесь идти со мной, это еще не значит, что мне придется за отсутствием другой компании появиться в приличном обществе с кем попало. Я всегда рада видеть миссис Беннет у себя дома и считаю ее очень славной женщиной, но вовсе не вижу необходимости появляться на людях с особами подобного разбора. Амелия не могла не вознегодовать, слыша такие рассуждения, и заявила, что решительно неспособна их уразуметь; и тогда миссис Эллисон, убедившись в тщетности всех попыток склонить Амелию на свою сторону, откланялась, на прощанье удостоив мистера Бута несколькими саркастическими замечаниями и еще более саркастическим взглядом. ГЛАВА 6 Сцена, в которой поведение Амелии, возможно, покажется иным дамам совершенно необычным Когда Бут и его жена остались одни, в комнате воцарилось на несколько минут глубокое молчание. Наконец Амелия, которой, при всей ее безупречности, ничто человеческое не было чуждо, полюбопытствовала: - Прошу вас, дорогой мой, объясните мне, что могло вас так вывести из себя, едва только миссис Эллисон предложила мне эти билеты на маскарад? - Лучше не спрашивать, - ответил Бут. - Я сердечно признателен вам за то, что вы с такой готовностью уступили моему желанию, однако вы обяжете меня еще больше, если не станете допытываться о моих побуждениях. В одном только вы можете не сомневаться, ваше благополучие и счастье - вот главный предмет всех моих желаний и единственная цель всех моих поступков. Это единственная причина, которая может побудить меня в чем-нибудь отказать вам или что-нибудь от вас утаить. - Но скажите мне в таком случае, - взмолилась Амелия, - не означает ли это, что вы обращаетесь со мной словно с ребенком; как же мне не чувствовать себя после этого задетой. - Напрасно вы обижаетесь, - заверил ее Бут, - ведь я забочусь о вас как самый преданный друг. Я хотел только скрыть от вас то, что вам, как мне кажется, было бы неприятно услышать. Это не более чем так называемая святая ложь - из дружеских побуждений. - Мне отвратительна любая ложь, - заявила Амелия, - а эпитет "святая" нельзя прилагать к столь низменным словам. Вы, как вам известно, нередко прибегали к такого рода уловкам, но они заставляли меня только сильнее терзаться. Вам, может быть, трудно это себе представить, мой милый, как нестерпимо я жажду выяснить, что побудило вас высказаться столь странным для меня образом. И чем упорнее вы запираетесь, тем сильнее я желаю добиться истины. И кто назовет это праздным любопытством, если речь, судя по всему, идет прежде всего обо мне? Если же и теперь вы не пожелаете мне открыться, я покорюсь вашей воле и докажу этим, что хорошо понимаю, в чем состоит долг супруги, однако не смогу утаить от вас - на свете не будет женщины несчастнее меня. - Это все равно, моя дорогая Эмили, - воскликнул Бут, - как если бы вы сказали: так и быть, не стану доискиваться правды, но, тем не менее, намерена во что бы то ни стало добраться до сути. - Раз уж вы так заговорили, то наверняка мне все расскажете. Право же, дорогой Билли, я хочу и должна знать все. - Что ж, коль скоро вы настаиваете, - сказал Бут, - то так тому и быть. И тогда вы, наверное, увидите: долг супруги вам известен хорошо, а вот я отнюдь не всегда способен вести себя, как подобает супругу. Одним словом, моя дорогая, вся разгадка кроется в следующем: я против того, чтобы милорд дарил вам подарки. - Боже правый! - воскликнула Амелия с крайне изумленным видом, - значит виной всему билет на маскарад? - Вот именно, душа моя, - горячо подхватил Бут, - ничего хуже и опаснее даже вообразить нельзя. Редко какой мужчина преподносит подобный билет даме без намерения устроить там с ней свидание. А что вы знаете о вашей спутнице? По правде говоря, с некоторых пор ее поведение мне не очень-то нравится. Я содрогаюсь при мысли, какие могли бы быть последствия, если бы вы отправились с такой женщиной в такое место, чтобы встретиться там с таким человеком. Ну вот теперь я и признался, почему с некоторой запальчивостью отверг ее предложение, и, полагаю, мне больше нет нужды пускаться в дальнейшие объяснения. - Конечно, сударь, вам нет в этом нужды, что и говорить, - отвечала Амелия. - Боже милостивый, ожидала ли я когда-нибудь услышать такое? Видит небо... впрочем, нет, вы сами тому свидетель, мистер Бут... совершила ли я когда-нибудь поступок, заслуживающий подобного подозрения. Сердцем я чиста и ни в чем не повинна - не только действием, но и умыслом - будь иначе, вот тогда я могла бы смириться с вашими речами. - Как жестоко вы заблуждаетесь на мой счет! - воскликнул Бут. - Разве я когда-нибудь хоть в чем-то подозревал вас? - И вы еще спрашиваете об этом? После всего того, что вы наговорили? - Да поразит меня злейшая из пагуб, преследующих всякого смертного, если я хоть раз осмелился заикнуться о чем-то подобном, если я хоть раз усомнился в; том, что не подлежит сомнению. Мне ли не знать о целомудренной непорочности вашей нежной души, о мой обожаемый ангел! Силки, расставленные для невинности, вот единственное, что меня страшило. Бог весть, что способен предпринять порочный и сластолюбивый человек, готовый пожертвовать всем, чем угодно, лишь бы удовлетворить свою похоть сладостным пиршеством. И если я когда-либо дерзнул хотя бы мысленно оскорбить подозрением незапятнанную чистоту твоей добродетели, пусть тогда силы ада... - Не пугайте меня такими клятвами, - перебила Амелия. - Ах, мистер Бут, мистер Бут, да будет вам известно, что добродетель всегда служит женщине достаточной защитой. Не найдется мужа, который, усмотрев опасность в упомянутых вами силках, не поставил бы тем самым под сомнение и супружескую верность; да и почему, собственно, коль скоро вы поддались подобным мыслям, вам не заподозрить вместе со мной и любого встречного? Нет на свете большей несправедливости, если не сказать - неблагодарности, нежели возведение на милорда такого вот навета, какой вы себе позволили. Заверяю вас со всей твердостью, что при наших встречах этот человек не позволил себе ни малейшей вольности. Держался он неизменно учтиво, однако с подчеркнутой сдержанностью. Особенно во время карточной игры. Вряд ли он тогда сказал мне за весь вечер более двух-трех слов; а когда я была у него дома, то хотя он необыкновенно ласково обращался с нашими детьми, на меня он почти что не смотрел: так что женщина тщеславная наверняка бы на него обиделась. А сколько подарков он им надарил - мне же ничего. Так что билет на маскарад - это первое его подношение и от него-то вы столь любезным образом вынудили меня отказаться. - Да все это, может быть, одно только притворство, - возразил Бут. - Я убежден, к вам он неравнодушен; да что там, у меня нет ни малейших сомнений в том, что вы не могли ему не понравиться; а ведь мой добрый друг Джеймс, прекрасно знающий светские нравы, говорил мне, что милорд из тех людей, которые, если им приглянулась какая-нибудь женщина, денег не считают: неужто вы забыли, что сказала миссис Джеймс не далее как сегодня вечером? "Милорд слывет чрезвычайно щедрым... особенно когда ему того хочется". Я никогда не забуду, с какой усмешкой она произнесла эти слова. - А я усматриваю в них оскорбительный поклеп, - воскликнула Амелия. - Миссис Джеймс всегда была склонна дурно отзываться о людях; я уже давно считаю это главным ее недостатком. А что до полковника, то ему, полагаю, лучше оглянуться на себя самого, прежде чем выискивать недостатки у окружающих. Уверяю вас, никто из знакомых мне мужчин не бросает на меня столь нескромных взглядов; скажу вам начистоту, что во время своего последнего визита он не раз вгонял меня в краску. - Что ж, допускаю, у полковника Джеймса есть свои недостатки, - заметил Бут. - Я отнюдь не считаю его святым, да он и сам, думаю, на безгрешность не претендует; однако какая ему была корысть - злословить милорда передо мной? И почему, собственно, я должен сомневаться в истинности его слов, когда он уверял меня, что милорд в жизни никому не оказывал благодеяний, кроме женщин, к которым он испытывал вожделение? - В таком случае мне легко доказать его неправоту, - возразила Амелия, - вспомните только ту помощь, которую милорд вам оказал, - впредь я постараюсь о ней не заговаривать; вспомните доброту, проявленную им к нашим малюткам, и сопоставьте отзыв Джеймса с отношением милорда к племяннику и племяннице: разве их горячая любовь к дяде не лучшее свидетельство его доброты к ним? Не стану приводить сейчас все рассказы миссис Эллисон на этот счет - верю безоговорочно каждому ее слову: ей, правда, свойственно некоторое легкомыслие, но она его, надо отдать ей должное, сама за собой замечает и осуждает, однако я убеждена, это женщина в высшей степени достойная. - Будь по-вашему, моя дорогая, - вскричал Бут, - возможно, я заблуждаюсь; от души желаю, чтобы это было именно так; но в делах подобного свойства всегда лучше быть настороже, ибо, как говорит Конгрив: Слишком ревнивы мудрые, а дураки - беспечны {13}. Тут Амелия разразилась слезами, и Бут, поспешив заключить ее в объятия, принялся утешать. От волнения она долго не в силах была вымолвить ни слова и, наконец, воскликнула: - О, мистер Бут, могу ли я слышать спокойно из ваших уст слово "ревность"? - Любимая моя, что же это такое? - заговорил Бут. - Зачем вы столь превратно истолковываете мои речи? Сколько еще мне доказывать вам, что я не вас ревную к нему, а его - к вам? Если бы вы могли заглянуть мне в душу и прочесть самые тайные мои мысли, вы не обнаружили бы там и отдаленного намека, оскорбительного для вашей чести. - Дорогой мой, - отозвалась Амелия, - я не так заблуждаюсь относительно вас, сколько боюсь, вы сами заблуждаетесь на свой счет. Чего именно вы опасаетесь? Вы говорите не о насилии, а о силках. Не признаете ли вы тем самым, что в какой-то мере ставите под сомнение мою способность понимать и судить здраво? Неужто вы в самом деле считаете меня готовой по недостатку воли поддаться соблазну? Проникнуться расположением к мужчине, прежде чем я успею почувствовать грозящую мне опасность? Нет уж, поверьте мне, мистер Бут, женщина, склонная всерьез оправдывать подобным образом свои поступки, должна быть сущей дурой. Я не слишком высокого мнения о своей проницательности, однако все же, мне думается, обладаю ею в достаточной мере для того, чтобы ни один мужчина на свете не мог бы преследовать цели, вызывающие ваши опасения; ведь я тотчас догадалась бы об этом и как бы в таком случае поступила, надеюсь, достаточно ясно свидетельствует все мое прежнее поведение. - Так и быть, дорогая, - воскликнул Бут, - прошу вас, не упоминайте больше об этом и, если можно, забудьте все, что я сказал. Надеюсь - нет, я уверен в том, что был неправ; простите меня, пожалуйста. - Я действительно готова охотно простить вас, дорогой мой, - промолвила Амелия, - если только слово "прощение" применимо к той, кому вы внушили вовсе не гнев, а скорее скорбь; однако умоляю вас, изгоните навсегда из своего сердца всякие подозрения на этот счет. Надеюсь, миссис Эллисон не догадалась о настоящей причине вашего гнева, но если и догадалась, я думаю, она будет молчать. Боже милосердный, больше всего на свете я бы не хотела, чтобы это дошло до милорда. Вы потеряете тогда лучшего друга, какого только можно себе представить. Более того, я забочусь о нем самом: воображаю, как он, бедняга, огорчился бы, а ведь я должна, я не могу не испытывать уважения к такому великодушному человеку, уважения, какого, клянусь этой бесценной рукой, - прибавила Амели, взяв руку Бута и поцеловав ее, - ни один мужчина в мире не добьется, вздумав волочиться за мной. Тут Бут привлек ее к себе и нежно обнял. Это означало их полное примирение, и Бут, размышляя о выпавшем ему счастье, выкинул из головы свои подозрения. ГЛАВА 7, в которой содержится немало поучительного На следующее утро Бут как обычно отправился прогуляться, Амелия же спустилась вниз к миссис Эллисон. Там ее приняли довольно любезно, однако она убедилась, что эта дама отнюдь не в восторге от поведения мистера Бута; судя по кое-каким намекам, которые та обронила во время их разговора, Амелия очень ясно почувствовала, что миссис Эллисон слишком хорошо понятна истинная причина обеспокоенности ее мужа. Нимало не обинуясь, хозяйка объявила, что вполне удостоверилась, каков из себя мистер Бут. - К вам, сударыня, - продолжала она, - я питаю глубокое почтение, я, однако же, считаю своим долгом не вводить милорда в заблуждение: ведь он, как мне прекрасно известно, стал особенно благоволить к капитану именно после того, как я сказала ему, что лучшего мужа на свете не сыскать. Опасения Амелии только усилились, - и тотчас по возвращении мужа она поделилась с ним своими тревогами. Волей-неволей ей пришлось вернуться к предмету их вчерашнего разговора, и тут Амелия не смогла удержаться и не упрекнуть слегка Бута за подозрения, которые, по ее словам, могут оказаться для них губительными и станут причиной утраты расположения к ним милорда. Слова жены до крайности взволновали Бута, тем более, что как раз перед тем он получил записку от полковника Джеймса. Полковник уведомлял его о том, что стало известно об открывшейся вакансии ротного командира в том самом полку, о котором у них шла речь. Полковник встречался по этому поводу с милордом, и тот обещал употребить все свое влияние, чтобы выхлопотать эту должность для Бута. Несчастный горько сожалел о своем вчерашнем поведении и, признав, что не иначе как сам дьявол в него тогда вселился, в заключение воскликнул: "Любимая моя, я, видно, рожден для того, чтобы вас мучить". Видя, как страдает ее муж, Амелия ни словом больше не обмолвилась о том, что могло бы лишь усугубить его отчаяние; напротив, она по мере сил старалась утешить его. - Дорогой мой, - сказала она, - если вы позволите мне дать вам совет, то мне кажется, все еще можно уладить. Вы, я думаю, слишком хорошо меня знаете и не заподозрите, будто мое предложение вызвано жаждой развлечений; так вот, уповая на ваше благоразумие, я прошу вас позволить мне принять предложение милорда и поехать с миссис Эллисон в маскарад. Какая разница, сколько я там пробуду: если хотите, я разлучусь с вами не более, чем на час. Ведь я могу придумать сотню предлогов, чтобы возвратиться домой, или сказать просто правду - сослаться, например, на усталость. Стоит мне только там появиться - и все уладится. Не успела Амелия договорить, как Бут тотчас одобрил ее совет и с готовностью согласился на это предложение, однако, не удержавшись, прибавил: - Чем меньше времени вы там проведете, тем мне будет приятней; ведь вы знаете, моя дорогая, что по своей воле я бы ни на минуту с вами не расставался. Днем Амелия послала служанку пригласить миссис Эллисон на чашку чая, а Бут обещал жене, что постарается обратить все происшедшее накануне в шутку: веселый нрав хозяйки позволял ему питать немалые надежды на успех своей попытки. Случилось так, что как раз в это время к ним пришла с визитом миссис Беннет и до появления миссис Эллисон провела с Бутом и Амелией почти целый час. Бут до сих пор не питал особого расположения к этой молодой женщине и удивлялся, когда Амелия уверяла его, что общество их новой знакомой доставляет ей удовольствие. Однако в этот день он переменил свое мнение и почувствовал к ней едва ли не такую же симпатию, как и его жена. Правда, их гостья была на этот раз оживленной обычного и на щеках у нее проступил румянец, подчеркнувший красоту ее черт и скрывший обычную мертвенную бледность лица. Но если Буту общество миссис Беннет было на сей раз приятно, то Амелии с ней было приятней, чем когда бы то ни было. Когда среди прочего речь зашла о любви, Амелия обнаружила, что суждение ее приятельницы по этому поводу полностью совпадают с ее собственными. Бут намекнул миссис Беннет, что желает ей хорошего мужа, и тут обе дамы с одинаковым пылом возражали против второго брака. Благодаря этому разговору Бут и его жена открыли у своей гостьи достоинство, о котором прежде и не подозревали, - оно привело их обоих в восхищение. Миссис Беннет оказалась весьма образованной и в этом отношении, несомненно, превосходила бедняжку Амелию, чтение которой ограничивалось лишь английскими пьесами и стихами, помимо которых ей, я думаю, были знакомы только богословские труды великого и ученнейшего доктора Барроу {14} и исторические сочинения высокочтимого епископа Барнета {15}. Свое мнение относительно второго замужества Амелия высказала с немалым красноречием и изрядной долей здравого смысла, но когда наступил черед миссис Беннет, она начала так: - Я не стану входить в обсуждение вопроса относительно законности двубрачия. Наши законы безусловно допускают его, и точно такого же мнения, я думаю, придерживается наша религия. Мы говорим сейчас лишь о том, насколько это пристойно, и тут, признаюсь, я такая же горячая противница второго брака, какой была бы любая римская матрона во времена республики, когда это считалось позорным {16}. Моя собственная точка зрения, возможно, покажется довольно странной, но я, тем не менее, решительно настаиваю на том, что не вижу особой разницы между тем, имеет женщина двух мужей одновременно или в разное время; во всяком случае я твердо убеждена: сила любви к первому мужу, которая удерживала ее от измены, не позволит ей еще раз выйти замуж. У меня есть еще один довод, но мне трудно высказать его при вас, сударь; впрочем... Если у женщины не было детей в первом браке, то с ее стороны, по-моему, непростительно обрекать на бесплодие и свою вторую семью. И наоборот, если у нее есть дети от первого мужа, то давать им нового отца еще более непростительно. - А предположим, сударыня, - прервал ее Бут с улыбкой, у нее были дети от первого брака, но она их потеряла? - Это такой случай, - ответила та со вздохом, - который бы мне не хотелось рассматривать, хотя должна признаться, что при подобном обстоятельстве вступление во второй брак заслуживает наиболее снисходительного отношения. Однако Священное Писание, как заметил Петрарка {17}, скорее допускает второй брак, нежели одобряет его, а святой Иероним {18} говорит о нем с крайней горечью. - Мне вспоминается, - воскликнул Бут (то ли из желания блеснуть собственной ученостью, то ли чтобы предоставить такую возможность своей собеседнице) очень мудрый закон Каронды {19}, прославленного правителя Фурий, согласно которому мужчину, женившегося вторично, смещали с любых общественных должностей: ведь едва ли разумно было предполагать, что тот, кто оказался таким глупцом в делах семейных, проявит мудрость на поприще общественном. И хотя у римлян вступать в брак вторично не возбранялось, однако в то же время и не поощрялось, и овдовевшие римлянки, отвечавшие претендентам на их руку отказом, снискивали себе тем большое уважение: их удостаивали за это, как пишет Валерий Максим {20}, Corona Pudicitae {короной целомудрия (лат.).}. А в знатной семье Камиллов {21} за много веков не было ни одного случая подобного, как называет это Марциал {22}, прелюбодеяния: Que toties nubit, non nubit; adultera lege est {*}... {* Замуж идти столько раз не брак, а блуд по закону (лат.).} - Вы правы, сударь, - отозвалась миссис Беннет, - да и Вергилий тоже называет это осквернением целомудрия и заставляет Дидону {23} говорить об этом с крайним отвращением: Sed mihi vel Tellus optem prius ima dehiscat Vel Pater omnipotens adigat me fulmine ad umbras Pallentes umbras Erebi, noctemque profundam, Ante, pudor, quam te violo, aut tua jura resolvo. Ille meos, primum qui me sibi junxit, amores, Ille habeat semper secum, servetque Sepulchre {*}. {* Пусть, однако, земля подо мной разверзнется прежде, Пусть всемогущий отец к теням меня молнией свергнет, К бледным Эреба теням, в глубокую ночь преисподней, Чем тебя оскорблю и нарушу закон твой, Стыдливость! Тот любовь мою взял, кто первым со мной сочетался, - Пусть он ее сохранит и владеет за гробом! (лат.) {24}.} Она произнесла эти строки наизусть с таким страстным напряжением, что не на шутку переполошила Амелию, а Бута, который и сам довольно неплохо знал древних авторов, повергла в немалое изумление. Он не преминул выразить гостье свое восхищение ее образованностью, на что та ответила, что в этом, собственно, и заключалось все приданое, полученное ею от отца, и все вдовье наследство, оставленное ей мужем. - И все-таки, - добавила она, - я склонна подчас думать, что получаю от этого больше радости, нежели если бы они одарили меня всем тем, что свет почитает обычно куда более ценным. Воспользовавшись тем, как изумлен был Бут непринужденностью, с которой она процитировала наизусть латинские стихи, миссис Беннет затем весьма нелестно отозвалась о величайшей нелепости (это было ее слово) лишать женщин доступа к образованию; ведь одарены они ничуть не менее мужчин и многие из них достигли выдающихся успехов, в доказательство чего она привела мадам Дасье {25} и многих других. И Бут, и Амелия с виду весьма сочувственно выслушали все ее рассуждения, однако позволительно все же усомниться, было ли их согласие продиктовано действительным сходством во мнениях, а не привычной деликатностью. ГЛАВА 8, повествующая о необъяснимом поведении миссис Эллисон Миссис Эллисон появилась под конец приведенного выше разговора. Поначалу она держалась необычайно чопорно, но как только Амелия сказала ей, что готова принять полученное ею любезное приглашение, строгая мина на ее лице стала постепенно смягчаться и вскоре она настроилась на тот же насмешливый лад, который избрал на сей раз и Бут, желая сгладить свою вчерашнюю выходку. Беседа оживилась, и Бут сообщил миссис Эллисон о состоявшемся до ее прихода обмене мнениями, причем с чрезвычайной похвалой отозвался о взглядах миссис Беннет на брак. В ответ миссии Эллисон, оказавшаяся рьяной сторонницей противоположной точки зрения, усердно принялась потешаться над бедняжкой, объявив, что ее слова вернее всего свидетельствуют о намерении в самое ближайшее время вновь выйти замуж. - Что касается женщин замужних, - воскликнула она, - то они, я полагаю, бывают иногда искренни в подобных заверениях, хотя чаще желают только польстить своим мужьям, но уж когда против вторых браков громко вопиют вдовы, то я готова побиться об заклад: если день свадьбы еще и не назначен, то уж будущий муж наверняка выбран. На эти насмешки миссис Беннет почти никак не отозвалась. И то сказать, с