приходили, когда он писал пролегомены к сочинению, которое, как минимум, было рассчитано томов на семь. Вместе с тем темперамент Вилье де Лиль-Адана со всей очевидностью обладал и другим характерным свойством: был саркастичен, до злобы насмешлив. И речь шла уже не о двусмысленности мистификаций По, но о смехе. И смехе притом весьма мрачном, как у Свифта. В таких вещах, как "Девицы Бьенфилатр", "Реклама на небесах", "Машина славы", "Лучший в мире обед!", дух зубоскальства был на редкость силен и изобретателен. Вся мерзость современных утилитарных идей, все меркантильное убожество эпохи прославлялось с иронией, от которой дез Эссент буквально сходил с ума. Не было во всей Франции надувательства столь же яркого и сногсшибательного. Пожалуй, одна только новелла Шарля Кро "Наука любви", напечатанная некогда в "Ревю дю монд нуво", еще могла удивить своим деланным безумием, чопорностью юмора, прохладно-шутливыми замечаниями, но особого удовольствия дез Эссент от нее не получал. Сработан рассказ был из рук вон плохо. Рельефный, яркий, часто самобытный стиль Лиль-Адана исчез. Возникло нечто вроде винегрета, неизвестно по какому_литературному рецепту приготовленного. -- Господи, как мало на свете книг, которые можно перечитывать, -- вздохнул дез Эссент и взглянул на слугу. Старик спустился с лесенки и отошел в сторону, чтобы дез Эссент окинул взглядом все полки. Дез Эссент с одобрением киваул. На столе, оставались лишь две книжки. Знаком отослав слугу, он стал перелистывать первую из них -- подшивку в переплете ослиной кожи, вначале прошедшей через лощильный пресс, а затем покрытой серебристыми акварельными пятнышками и украшенной форзацами из камчатного шелка; узоры, правда, чуть выцвели, зато сохраняли в себе ту самую прелесть старых вещей, которую воспел своими чудесными стихами Малларме. Переплет заключал девять страниц, извлеченных. из уникальных раритетов -- напечатанных на пергаментной бумаге первых двух сборников "Парнаса", где были опубликованы "Стихотворения Малларме". Это заглавие вывела рука изумительного изящества. Ему соответствовал цветной унциальный шрифт, удлиненный, как в древних рукописях, золотыми точечками. Из одиннадцати стихотворений некоторые, наподобие "Окон", "Эпилога", "Лазури", не могли не привлекать внимание, тогда как отрывок из "Иродиады" порою казался просто колдовским. Сколь часто вечерами, в неясном свете лампы и тиши комнаты эта новая Иродиада возникала рядом, а та, прежняя, с картины Моро, отступала в полутьму и, растворяясь в ней, казалась теперь смутным изваянием, матовым пятном на камне, который утратил свой блеск! Сумрак окутывал все: делал невидимой кровь, гасил золотые блики, затемнял дальние углы храма, тусклой краской заливал второстепенных участников преступления. И только матовое пятно света оставалось нетронутым, оно отделяло танцовщицу от ее наряда и драгоценностей и еще сильнее выставляло напоказ ее прелести. Дез Эссент не мог оторвать от нее глаз и хранил в памяти ее незабываемые очертания. И она оживала и напоминала ему странные, мягкие стихи Малларме, ей посвященные: Поверхность твоего, о зеркало, овала Коростой ледяной уныние сковало. И снова я от грез страдаю, и во льду Воспоминание ищу и не найду. И я в тебе -- как тень, как призрак. Но порою, О ужас! -- в темноте нет-нет да и открою Своих развеянных мечтаний наготу! Дез Эссент любил эти стихи, как любил всю поэзию Малларме. В век всеобщего избирательного права и наживы тот избрал литературу местом своего отшельничества. Презрением он отгородился от окружающей его глупости и вдали от мира наслаждался игрой ума и, оттачивая мысль, и без того удивительно острую, придавал ей византийскую утонченность и тягучесть за счет почти незримо связанных с ходом рассуждения обобщений. И вся эта бесценная вязь мысли скреплялась языком клейким, непроницаемым, полным недомолвок, эллипсов, необычных метафор. Малларме сопоставлял вещи, казалось, несопоставимые. По какому-то признаку он разом давал одно-единственное определение запаху, цвету, форме, содержанию, качеству как предметов, так и живых существ, для описания которых, если дать его развернуто, потребовалось бы бесконечное множество слов. Овладев символом, он отказался от принципа сравнения, который был привычен для читателя. Малларме не стал привлекать внимание к конкретным свойствам лица или вещи, то есть отказался от цепочки прилагательных. Совсем наоборот -- он сосредоточил читательское внимание на единственном слове, показывая "все", будто создавая образ единого и неделимого целого. Поэзия становилась компактной, сжатой, концентрированной. В своих первых вещах Малларме еще редко прибегает к этому приему, но уже вовсю пользуется им в стихотворении, посвященном Теофилю Готье, в также в "Послеполуденном сне фавна" -- тонкой, радостно-чувственной эклоге, которая звучит загадочно и нежно и вдруг оглашается звериным и безумным криком фавна. Тогда я пробужусь для неги первобытной, Прям и один, облит волною света слитной, Лотос! и среди всех единый -- простота. Этот перенос строки, усиленный звуком "о", создает некий упругий образ белизны, который интонационно усиливается словом "простота" и аллегорически сводит вместе токи страсти и переживания фавна-девственника, который обезумел при виде наяд и жаждет обладать одной из них. В этом удивительном стихотворении порывы страсти и ламентации сатира. рождали в каждой строке неожиданные, и доселе не встречавшиеся образы: на берегу водоема он предается созерцанию камышей, которые еще хранят форму тел нежившихся в них нимф. И сам дез Эссент испытывал какое-то обманчивое наслаждение, когда поглаживал молочно-белый, из японской кожи, переплет этой крошечной подшивки с двумя шелковыми, черной и цвета чайной розы, ленточками-завязками. Первая из них выбегала из-под обложки и спешила нагнать свою розовую подругу. Та походила на дух китайских шелков или мазок японской губной помады -- любовную приманку на мраморе по-античному белой кожи обложки. Черная лента настигала розовую беглянку, сплеталась с ней, и на свет появляйся легкий черно-розовый бантик, неизъяснимо напоминавший о печали и разочаровании, которые приходят на смену угасшим восторгам и иссякшим порывам. Дез Эссент отложил в сторону подшивку с "Фавном" и стал перелистывать другую. Ее он собрал, так сказать, для души, и под сводами этой второй подшивки вырос небольшой храм стихотворений в прозе. Он был освящен во имя Бодлера и заложен на камне его поэзии. В антологию входили избранные отрывки из "Ночного Гаспара" Алоизия Бертрана, кудесника, перенесшего приемы Леонардо да Винчи в прозу и написавшего металлическими окисями яркие и переливчатые, как эмаль, картинки. За "Гаспаром" дез Эссент поместил "Vox populi" Вилье, а также вещицы со следами стилистических изысков на манер Леконт де Лиля и Флобера, затем добавил несколько фрагментов из "Нефритовой книги", которая нежно благоухала женьшенем, чаем и ночной родниковой водой, вобравшей в себя лунный блеск. Из забытых журналов дез Эссент тоже извлек кое-что и включил в свою коллекцию стихотворения "Демон аналогии", "Трубка", "Бедненький, бледный ребенок", "Прерванный спектакль", "Грядущий феномен" и, самое главное, "Осеннюю жалобу" и "Зимнюю дрожь", эти подлинные шедевры Малларме и лучшие из его стихотворений в прозе. Тождество языка, мысли и чувства было поразительным: мерная речь убаюкивала, как дивная мелодия или грустное заклинание, идея сообщалась силой внушения, а резкие нервные токи пронизывали вас до восторга, до боли. Стихотворение в прозе было любимым жанром дез Эссента. У гениального мастера оно, как считал дез Эссент, становится как бы романом, то есть наделено размахом большой книги, но лишено аналитических и описательных длиннот. Дез Эссент очень часто представлял себе роман в нескольких фразах -- выжимку из сотен страниц с их изображением среды, характерами, картинами нравов и зарисовкой мельчайших фактов. Это будут слова, столь тщательно отобранные и емкие, что восполнят отсутствие всех прочих. Прилагательное станет таким прозрачным и точным, что намертво прирастет к существительному и откроет читателю необозримую перспективу; оно позволит неделями мечтать и гадать над его смыслом -- и узким, и широким; и душу персонажей выявит целиком: очертит в настоящем, восстановит в прошлом, провидит в будущем. И все это благодаря одному-единственному определению. Роман в одну-две страницы сделает возможным сотворчество мастерски владеющего пером писателя и идеального читателя, духовно сблизит тех немногих существ высшего порядка, что рассеяны во вселенной, и доставит этим избранникам особое, им одним доступное наслаждение. Нет нужды говорить, стихотворение в прозе было для дез Эссента квинтэссенцией и сутью писательства, его эликсиром. Им овладел Бодлер, но он давал о себе знать и здесь, у Малларме, и это приводило дез Эссента в упоение. Когда он закрыл вторую подшивку, то понял, что новых книг в его библиотеке, судя по всему, больше не появится. С этим ничего нельзя было сделать, словесность находилась в упадке. Неизлечимо больная, она зачахла от ветхости идей и излишеств стиля, как всякий больной, возбуждаясь на время только от занятных безделок. Однако еще при жизни она спешила наверстать упущенное, насладиться впрок и выразить невыразимое, чтобы перед отходом в мир иной оставить в наследство вязь воспоминаний о своей болезни. Сильнее, ярче всего этот упадок дал о себе знать именно в поэзии Малларме. Его стих как бы суммировал написанное Бодлером и По. Он черпал свои силы из тонкого и сильного вина их творчества, но благоухал и пьянил по-новому. В нем умирал старый язык, который с незапамятных времен от века к веку терял силу и разлагался, пока наконец не приказал долго жить, как это произошло с латынью в темных по смыслу конструкциях св. Бонифация и Адельма. Впрочем, все иначе: французский язык распался внезапно. Латынь умирала долго: от прекрасных и пестрых глаголов Клавдиана и Рутилия до искусственных в 8-м веке прошло четыре столетия -- долгий срок. Но никаких столетий и рубежей в умирании французского. Пестрый и прекрасный стиль Гонкуров и искусственный слог Верлена с Малларме столкнулись, став соседями по времени, веку, эпохе. Взглянув на оба ин-фолио, лежавших на столике-аналое, дез Эссент улыбнулся и подумал, что придет день, когда какой-нибудь эрудит составит об упадке французского языка многотомный труд по примеру премудрого Дю Канжа, который стал летописцем последних вздохов, бессвязного бормотания и агонии латыни, умиравшей от старости в монастырской келье. ГЛАВА XV Увлечение дез Эссента питательным отваром вспыхнуло, как щепка, и, как щепка, погасло. Пропавшая было нервная диспепсия возобновилась, и от мясного пойла у него началась такая изжога, что он совсем от него отказался. Болезнь снова вступила в свои права. Пришел черед новых пыток. Прежде были кошмары, расстройство зрения и обоняния, сухой, размеренный, как часы, кашель, шум крови, сердцебиение и холодная испарина. Теперь начались слуховые галлюцинации -- именно то, что заявляет о себе, когда болезнь достигла апогея. Мучаясь от сильного жара, дез Эссент вдруг услышал, как журчит вода и жужжит оса, а потом журчанье и жужжанье слились в один звук, напоминавший скрип колеса. Затем скрип смягчился, приобрел мелодичность и перешел понемногу в сереб ристый колокольный звон. И дез Эссенту почудилось, что его разгоряченный мозг несется по музыкальным волнам, кружится в вихре мистических воспоминаний детства. Вновь зазвучали гимны, выученные некогда в иезуитской школе, и, навеяв былое, они вызвали в памяти часовню, в которой пелись. Видение приобрело запах и цвет, став дымком ладана и лучами света, пробивавшимися сквозь витражи стрельчатых окон. У отцов-иезуитов богослужения проходили торжественно. Органист и певчие были очень хороши, поэтому музыкальное| сопровождение службы приносило подлинное эстетическое наслаждение, и это было выгодно церкви. Органист обожал старых мастеров и по праздникам непременно исполнял мессы Палестрины и Орландо Лассо, псалмы Марчелло, оратории Генделя, мотеты Баха. Зато отец Ламбийот со своими вялыми и несложными композициями был у него не в чести, и он гораздо охотнее играл "Laudi spirituali" 16-го века, -- церковная красота этих песнопений снова и снова пленяла дез Эссента. Но он приходил в еще большее восхищение, слушая церковный хор, непременно -- что противоречило новым порядкам -- в сопровождении органа. В наши дни церковное пение считается пережитком, достопримечательностью прошлого и музейным экспонатом, хотя когда-то было солью христианского богослужения, душой средневековья. Каноны пелись, и голос поющего, то сильный, то слабый, славил и славил Всевышнего. Это испокон веков звучавшее пение, мощное в своем порыве и пышное по гармонии, словно краеугольный камень, было неотъемлемой частью старой базилики. Оно переполняло своды романских соборов, казалось их порождением и гласом. Несколько раз дез Эссент был прямо-таки потрясен необоримым духом грегорианского хорала, когда в нефе звучало "Christus factus est" и в клубах ладана дрожали столбы; или когда органными басами гудело "De profundis", мучительное, как глухое рыдание, пронзительное, как крик о помощи. Казалось, это человечество оплакивает свою смертную долю и взывает к бесконечной милости Спасителя! В сравнении с этими дивными звуками, порожденными церковным гением, столь же безвестным, как и создатель органа, вся остальная духовная музыка казалась дез Эссенту светской, мирской. В сущности, ни Жомелли, ни Порпора, ни Кариссими, ни Дюранте и, даже в самых замечательных своих вещах, ни Бах, ни Гендель не в силах были отказаться от успеха у публики и отречься, жертвуя красивостями своей музыки, от гордости творца ради полной смирения молитвы. Только в величественных мессах Лесюэра, исполнявшихся в Сен-Рошском соборе, церковный стиль был серьезен, царствен и прост и потому приближался к суровому величию старого пения. И, давно уже, возмущенный вмешательством, -- будь то приписки к "Stabat", сделанные Россини или Перголези, -- современного искусства в церковное, дез Эссент как чумы бежал духовной музыки, которая благосклонно принималась церковью. К тому же, подобные опусы, одобренные якобы не ради денег, а для привлечения паствы, стали уподобляться итальянской опере и выродились в гнусные каватины и непотребные кадрили. Церковь превратилась в будуар или, скорее, в театральный балаган: вверху надрывали горло профессиональные актеры, а внизу дамы демонстрировали свои туалеты и млели от певунов-филантропов, нечестивые завывания которых оскверняли священный орган! Дез Эссент много лет избегал этих богомольных угощений и питался одними лишь детскими воспоминаниями. Он пожалел даже, что несколько раз слушал "Те Deum" великих композиторов. Ведь он помнил восхитительный "Те Deum" в хоровом исполнении и не мог забыть этот гимн, полный простоты и величия. Сочинил его, должно быть, безвестный святой монах, один из многочисленных Амвросиев или Илларионов. Нынешней сложной оркестровой техники и музыкальной механики там не было, зато была пламенная вера и ничем не сдерживаемый порыв души. Казалось, звуки этой проникновенной, благочестивой и воистину небесной музыки возвещают о ликовании, веры всего человечества! В целом же отношение дез Эссента к музыке противоречило его отношению к прочим искусствам. Что касается духовных сочинений, то он любил лишь средневековую монастырскую музыку. Аскетически закаленная, она невольно действовала на его нервы так же, как страницы некоторых древних латинских книг. И потом, -- в чем он признавался себе, -- ухищрения современных духовных композиторов были недоступны его пониманию. Во-первых, не испытывал он к музыке той страсти с какой погружался в литературу и живопись. На пианино он едва играл, ноты разбирал с грехом пополам -- и все это после нескончаемых гамм в детстве. Не имел он понятия и о гармонии, а также не знал техники в той мере, чтобы, уловив оттенки и нюансы смысла, со знанием дела оценить новизну исполнения. И во-вторых, концерт -- всегда балаган. С музыкой не побудешь дома, в одиночестве, как с книгой. Чтобы насладиться ею, надо смешаться с толпой, битком набившей театр или зимний цирк, где, словно на операционном столе, под косыми лучами. света какой-то здоровяк на радость глупой публике режет воздух бемолями и калечит Вагнера. У дез Эссента не хватило решимости отправиться туда, даже чтобы послушать Берлиоза, хотя тот и восхищал его порывистостью отдельных своих вещей. Прекрасно сознавал дез Эссент и то, что ни сцены, ни фразы из волшебного Вагнера нельзя безнаказанно отделять от целого его оперы. Куски музыки тогда, когда они были отдельно приготовлены и поданы на блюде концерта, теряли значение и обессмысливались. Ведь вагнеровские мотивы -- как главы книги. Они дополняют друг друга, все вместе ведут к общей цели, рисуют характеры персонажей, передают их мысли, объясняют тайные или явные побуждения. Кроме того, причудливый рисунок лейтмотивов доступен слушателю в том случае, если он знает сюжет, помнит, как складывались и развивались образы героев и окружающей их среды, вне которой они зачахнут, ибо связаны с ней, как ветка с деревом. Помимо прочего, дез Эссент был убежден, что среди бесчисленных меломанов, по воскресеньям умиравших от восторга в зрительном зале, от силы два десятка человек знали партитуру и в тот момент, когда смолкали голоса билетерш и можно было расслышать оркестр, ощущали, насколько она изуродована. Правда, французские театры из мудрого патриотизма и не ставили великого немца целиком. Стало быть, для тех, кто оказался не посвященным во все музыкальные тайны и не захотел или не смог отправиться на Вагнера в Байрейт, самый лучший выбор был -- сидеть дома. Что дез Эссент и выбрал. Музыка же старых опер, общедоступная и легкая, его вообще не трогала. Пошлые перепевы Обера, Буальдье, Адана, Флотова, расхожие номера всех прочих Амбруазов Тома и Базенов ему претили. Итальянское старье с его слащавостью и плебейской прелестью он также терпеть не мог. В результате дез Эссент совсем отошел от музыки и за долгие годы своего музыкального воздержания с удовольствием вспоминал лишь немногие концерты камерной музыки, где слушал Бетховена и в особенности Шумана и Шуберта. Сочинения и того и другого действовали на его нервы так же, как самые глубокие, самые тревожащие душу стихотворения Эдгара По. От некоторых виолончельных вещей Шумана он буквально задыхался -- так бушевала в них истерия. Но песни Шуберта взволновали его еще сильней. Он весь так и взорвался, и тут же обессилел, словно после нервного приступа, после тайной душевной оргии. Эта музыка пробирала его до мозга костей, оживляла забытые боль и тоску, и сердце дивилось стольким своим смутным терзаниям и страданиям. Она шла из самых глубин духа и своей скорбью ужасала и пленяла дез Эссента. У него всегда нервно увлажнялись глаза, когда он повторял "Жалобы девушки", потому что было в этой вещи нечто большее, чем отчаяние и стон, было нечто, что переворачивало душу и напоминало об умирании любви в рамке грустного пейзажа. И когда он вспоминал очарование этой скорбной песни, то ему представлялась окраина города, место невзрачное и тихое, и там, в мягких сумерках, таяли фигуры изнуренных жизнью и смотрящих себе под ноги прохожих, а он сам, полный горькой тоски и совершенно одинокий в этом плачущем пространстве, был сражен жестокой печалью, невыразимой, загадочной, исключавшей всякое утешение и покой. Песнь скорби, как отходная молитва, раздавалась над ним и сейчас, когда он, лежа в горячке, был объят сильнейшей тревогой. Ее причин он не знал и справиться с ней не мог. И в конце концов оставил сопротивление. Мрачный вихрь музыки мчал и мчал его, ас когда на миг ослабевал, то в мозгу вдруг раздавалось медленное и низкое чтение псалмов, и в воспаленных висках словно бился язык колокола. Но вот однажды утром шум окончательно прекратился. Дез Эссент смог собраться с силами и попросил у слуги зеркало. Однако тотчас и уронил его. Он еле себя узнал: землистое лицо, пересохшие и потрескавшиеся губы, нездорового цвета язык, пятна на коже; кроме того, поскольку за время болезни старик слуга не стриг и не брил его, то он сильно оброс, и на щеках проступила щетина; глаза неестественно большие, влажные, с лихорадочным блеском; словом, на него смотрел косматый скелет. Эта перемена ужаснула дез Эссента еще больше, чем слабость, чем безразличие ко всему и неудержимая рвота при малейшем намеке на пищу. Он решил, что это конец. И упал без сил на подушки, но вдруг, как случается с человеком в безвыходном положении, вскочил с постели, сочинил письмо своему парижскому врачу и велел слуге немедленно отправиться за ним и привезти его непременно, сегодня же. Вмиг отчаяние сменилось надеждой. Врач был известным специалистом, признанным авторитетом в лечении нервных заболеваний. -- Ведь он вылечил больных куда более безнадежных, -- бормотал дез Эссент,-- и я непременно через несколько дней встану на ноги. -- Потом надежда снова погасла и вернулось отчаяние. За все эти доктора берутся, а про неврозы все равно ничего не знают. Вот и этот туда же: пропишет ему, как всегда, окись цинка, хинин, бромистый калий и валерьяну. "Хотя, как знать, -- подумал дез Эссент, вспомнив о лекарствах, -- может, они не помогали мне, потому что я пил их не в тех дозах?" И все-таки надежда позволяла ему держаться дальше. Однако возникла новая тревога: в Париже ли доктор, приедет ли? И от страха, что слуга не застанет врача, дез Эссент похолодел. И опять пал духом. И так поминутно переходил он из одной крайности в другую. То безумно надеялся, то вконец отчаивался. То думал, что в одно мгновение выздоровеет, то уверял себя, что сию секунду умрет. Время шло. Измучившись и обессилев, ов наконец решил, что врач не приедет, и в последний раз повторил себе, что, конечно, явись эскулап вовремя, он был бы спасен. Потом злость на слугу и на врача, по милости которого он, ясное дело, умирает, улеглась. Теперь дез Эссент разозлился на самого себя. И твердил, что сам виноват, что нечего было тянуть с лечением и что, спохватись он днем раньше и прими лекарства, то уже бы выздоровел. Понемногу приступы отчаяния и надежды прошли. Дез Эс; сент изнемог окончательно и впал в забытье. Было оно бессвязное, сменялось то сном, то обмороком. В результате он перестал понимать, чего хочет, чего боится, ко всему потерял интерес и не удивился и не обрадовался, когда в комнату вдруг вошел врач. Видимо, слуга рассказал ему о том, как в последнее время жил дез Эссент, и перечислил признаки болезни, какие сам наблюдал с тех пор, как подобрал его, потерявшего сознание от запахов, у окна. Так что врач почти ни. о чем и не спросил дез Эссента, которого, кстати, и без того давно знал. Но осмотрел его внимательно, послушал, поглядел мочу и по какой-то беловатой в ней взвеси определил главную причину невроза. Затем выписал рецепт, объявил, когда прибудет в следующий раз, и, ни слова не добавив, ушел. Этот визит подбодрил дез Эссента, а вот молчание врача все же беспокоило. Он умолял старика слугу не скрывать правды. Слуга заверил его, что доктор не нашел ничего страшного. И дез Эссент, как ни всматривался в спокойное лицо старика, не нашел на нем и тени лжи. Тогда он успокоился. Кстати, и боли прекратились, и слабость во всем теле как-то смягчилась, перешла в истому, тихую и неопределенную. Он удивился и обрадовался, что не надо возиться с пузырьками и склянками. Даже слабая улыбка заиграла на его бескровных губах, когда старик принес ему питательную пептоновую клизму и сказал, что ставить ее надо три раза в день. Клизма подействовала. И дез Эесент мысленно благословил эту процедуру, в некотором роде венец той жизни, которую он сам себе устроил. Его жажда искусственности была теперь, даже помимо его воли, удовлетворена самым полным образом. Полней некуда. Искусственное питание -- предел искусственности! "Вот красота была бы, -- думал он, -- если питаться так и в здоровом состоянии! Время сэкономишь и, когда нет аппетита, к мясу никакого отвращения не почувствуешь! И мучиться, изобретая новые блюда, не будешь, когда тебе позволено так мало! Какое мощное средство от чревоугодия! И какой вызов старушке природе! А не то она со своими одними и теми же естественными потребностями совсем бы угасла!" Дез Эссент продолжал свои рассуждения. Можно, скажем, намеренно нагулять аппетит, проголодаться и тогда произнести закономерные слова: "Сколько времени? По-моему, пора за стол, у меня живот свело от голода". И в мгновение ока стол накрыт, то есть лежит на скатерти сей главный прибор, и не успеешь прочесть молитвы перед едой, как с обеденной волокитой покончено! Несколько дней спустя, слуга принес раствор, и цветом, и запахом отличавшийся от пептонового. -- Так это же что-то совсем другое! -- воскликнул дез Эссент, взволнованно глядя, как наполняется клизма. Словно меню в ресторане, он потребовал рецепт и, развернув бумажку, прочитал: рыбий жир . . . . . . 20 граммов говяжий бульон . . . . 200 граммов бургундское . . . . . 200 граммов яичный желток . . . . 1 шт. Дез Эссент задумался. Никогда прежде из-за больного желудка он не интересовался кулинарным искусством. И вот теперь, став своего рода лакомкой наоборот, он начал кое-что изобретать. В голову ему пришла совершенно нелепая мысль. Быть может, врач решил, что, так сказать, искусственное небо пациента привыкло к пептону? А может, как искусный повар, врач вознамерился переменить вкус пищи, чтобы однообразие блюд не привело к окончательной утрате аппетита? И, взявшись за размышления на кулинарные темы, дез Эссент стал изобретать, новые рецепты, составил постный рацион на пятницу, усилив в нем долю рыбьего жира и вина, но сведя на нет скоромное -- не разрешенный церковью по пятницам говяжий бульон. Правда, весьма скоро сочинение всех этих меню стало излишним. Приступы рвоты благодаря лечению прекратились, и врач предписал' ему принимать -- теперь уже обычным образом -- пуншевый сироп с мясным порошком. Слабый вкус какао был как нельзя приятен естественному небу дез Эссента. Прошла не одна неделя, прежде чем желудок заработал. Приступы тошноты иногда возвращались, но от имбирного пива и противорвотной микстуры Ривьера проходили. Здоровье понемногу восстанавливалось. Благодаря пепсину дез Эссент уже мог переваривать натуральное мясо. Он окреп и был в состоянии встать на ноги и пройтись по комнате, опираясь на палку и держась за мебель. Но вместо того чтобы обрадоваться, он, забыв о перенесенных муках, разозлился, что выздоравливает так долго, и стал упрекать врача за медлительность. Лечение и в самом деле замедлилось из-за различных бесполезных мер. Ни хина, ни даже смягченное опийной настойкой железо не помогали. Две недели усилий, как в нетерпении констатировал дез Эссент, пошли насмарку. Пришлось принимать мышьяковую соль. Наконец настало время, когда он смог держаться на ногах до вечера и ходить по комнате без палки. И тут его стал раздражать собственный кабинет. Изъяны, которые он раньше в силу привычки не замечал, бросились в глаза, едва он, после долгого отсутствия, вошел в кабинет. Оказалось, что цвета, подобранные им для искусственного освещения, при дневном свете совершенно друг с другом не сочетались. Дез Эссент решил переменить их и снова часами ломал голову над необычными сочетаниями оттенков, гибридами тканей и кож. -- Ну, дело явно идет на поправку! -- заключил он, осознав, что вернулся к прежним излюбленным занятиям. Однажды утром, когда дез Эссент, разглядывая свои оранжево-синие стены, рассуждал, как хорошо, должно быть, смотрятся обои в стиле византийской епитрахили, и мечтал о парче русских стихарей и узорах церковно-славянских мантий, выложенных уральскими самоцветами и жемчужными нитями, вдруг вошел врач и, проследив за взглядом дез Эссента, осведомился о самочувствии. Дез Эссент поведал ему о своих мечтах, но едва заговорил о новых экспериментах над цветом и принципах его сочетания, как врач словно окатил его ледяным душем: объявил дез Эссенту, что если тот и осуществит свои замыслы, то, во всяком случае, не в этом доме. И, не дав дез Эссенту опомниться, сообщил, что сделал пока только самое неотложное -- привел в порядок пищеварение, а теперь пора сделать то же самое с по-прежнему дающим о себе знать неврозом, лечение которого требует годы особого ухода. Причем, добавил он, прежде чем вообще взяться за какое бы то ни было лечение, гидротерапию, к примеру, -- кстати, невозможную в Фонтенее, -- необходимо оставить уединение, вернуться в Париж, влиться в общую жизнь и, помимо прочего, развлекаться, как все люди. -- Но мне неинтересны их развлечения! -- в негодовании воскликнул дез Эссент. Врач не стал с ним спорить, а лишь произнес, что перемена образа жизни, по его мнению, -- это вопрос жизни и смерти, что, если дез Эссент не подчинится, его ожидает умопомешательство и в придачу легочное заболевание. -- Значит, это вопрос смерти или каторги! -- воскликнул в отчаянии дез Эссент. Врач, полный типично светских предрассудков, улыбнулся и, ничего не ответив, вышел. ГЛАВА XVI Дез Эссент закрылся в спальне и сжал голову руками, чтобы не слышать, как слуги заколачивают ящики. Каждый удар молотка отдавался в сердце, причинял невыносимые страдания, словно гвозди вонзались в него самого. Предписание врача выполнялось. Страх, что болезнь вернется, что начнется мучительная агония, пересилил ненависть к нормальной жизни, которую прописал ему врач. Есть же на свете люди, думал дез Эссент, живущие в уединении, ни с кем не разговаривающие, целиком ушедшие в себя. Например, отшельники или монахи-затворники. Живут себе, и ничего, с ума не сходят, чахоткой не болеют. Он эти доводы и врачу приводил, и все напрасно. Доктор сухо и категорически повторил, что, и на его собственный взгляд, и на взгляд всех невропатологов, только радости, развлечения и удовольствия способны побороть болезнь, ибо ее духовная сторона неподвластна химическому воздействию лекарств. И в результате, устав спорить с дез Эссентом, сказал, что вообще отказывается от лечения, если тот не будет следовать требованиям гигиены и не переменит образ жизни. Дез Эссент помчался в Париж, посетил других врачей и, ничего не скрывая, рассказал им обо всем. И все, как один, подтвердили вердикт своего коллеги. Тогда дез Эссент снял квартиру в новом доме, вернулся в Фонтеней и, побледнев от негодования, велел слугам паковать вещи. Теперь, сидя в кресле, он размышлял обо всей этой суете, нарушившей планы, расстроившей нынешние дела и виды на будущее. Значит, прощай, блаженство! Прочь из тихой гавани, в людское ненастье, среди которого однажды он уже потерпел кораблекрушение! Врачи в один голос твердили: развлечения, веселье! А с кем, спрашивается, развлекаться? Как веселиться? Он же сам со всеми прервал отношения, не встретив никого, кто, подобно ему, мог бы сосредоточиться на самом себе, погрузиться в мечты; никого, кто оценил бы тонкость и изящество фразы, мысли, оттенка; никого, кто понял бы Малларме и Верлена! Как и где и на какой земле искать эту родственную душу, этот дух отрицания, которому молчание -- благо и которому не в тягость людская подозрительность и неблагодарность? Искать ли его в мире, где он жил раньше, до отъезда в Фонтеней? Но все знакомые ему дворянчики уже давно вели косное существование завсегдатаев гостиных, тупых картежников, выдохшихся любовников. Почти все, конечно, сейчас женились. Вступая в брак, они ставили точку на распутстве, но их силы уже были истощены. И только простые семьи, где еще бродили нерастраченные соки жизни, не были поражены распадом! "Ну и фокусы в этом обществе! Устои, называется! Сплошное ханжество!" -- говорил себе дез Эссент. Аристократия вырождалась и гибла. Знать была занята либо пустяками либо мерзостями. Она угасала в слабоумных потомках. Ее последние поколения совсем деградировали и походили инстинктами на гориллу, а мозгами на конюха или , же, как, например, Шуазель-Праслены, Полиньяки и Шеврезы, беспрерывно сутяжничали и в судейской грязи дали себя сравнять с чернью. Куда-то исчезли даже дворянские гербы и вся родовая геральдика, пышные знаки отличия древней касты. Земли уже не приносили дохода и вместе с замками шли с молотка. На лечение бесславных потомков славных родов от венерической гнили требовалась звонкая монета! Те же из дворян, кто был энергичней и проще, отбрасывали стыд, пускались во все тяжкие и, занимаясь различными темными делишками, получали очередной тюремный срок, в чем как дрянные мошенники отчасти помогали прозреть не всегда зрячей Фемиде, ибо назначались в казенных домах библиотекарями. Страстью к наживе, золотой лихорадкой заразилось от дворянства и вечно близкое к нему духовенство. На четвертых страницах газет появились объявления: "Священник удалит мозоли на ногах". Монастыри превратились в аптечно-микстурный цех. Там можно было купить и рецепты, и готовое питье. Братство цистерцианцев производило шоколад, траппистин, семулин и настойку арники. Братья-маристы продавали бифосфат медицинской извести и аркебузную воду. Доминиканцы придумали антиапоплексический эликсир. Последователи святого Бенедикта делали бенедиктин, а святого Бруно -- шартрез. Чем только не торговали священнослужители. В храмах на аналоях вместо требников лежали амбарные книги. Алчность эпохи, как проказа, поразила всю церковь. Монахи корпели над счетами и квитанциями; отцы-настоятели перегоняли и варили, а послушники разливали и паковали. И все же лишь в церковной среде дез Эссент находил для себя общение, мог провести сносный и приятный вечер в компании, как правило, образованных каноников. Однако это предполагало единство мысли с ними, тогда как в нем возникали то окрашенные в воспоминания детства порывы самой пылкой веры, то образы самые скептические. Дез Эссенту хотелось бы верить не рассуждая, и он в иные минуты так и верил. Однако в дезэссентовом католичестве было нечто, как в эпоху Генриха III, магическое и нечто, в духе конца прошлого века, садистское. Другими словами, особое дезэссентово христианство приближалось к мистике, исполненной всех причуд аристократической ереси. Говорить об этом с человеком церковным нечего было и думать. Тот или не понял бы его, или с ужасом отверг. Дез Эссент сотни раз размышлял об этом. Он жаждал покончить с фонтенейскими сомнениями. Он вступал в новую жизнь и, желая заставить себя поверить, хотел утвердиться в вере, намертво пригвоздить ее к сердцу и защитить от восстающих на нее помыслов. Но, чем горячей желал он этого, тем сильнее испытывал голод веры и тем дольше медлил явиться ему Христос. Более того, чем острее он жаждал веры, чем явственней видел в ней Божью милость к себе и обещание еще далекой, но уже чаемой жизни будущего века, тем больше распалялся ум, и мысли метались в поисках выхода, подавляя нестойкую волю. И вот уже здравый смысл и математический расчет брали верх над чудом и заповедью! "Хватит спорить с самим собой! -- через силу решил дез Эссент. -- Надо просто закрыть на все глаза, отдаться течению и позабыть об этих чертовых сомнениях, которые за два века раскололи здание церкви снизу доверху. А вообще-то, -- вздохнул он, -- губители католичества -- не физиологи и маловеры, а сами священники. Их нелепые сочинения разрушат и самую крепкую веру". Нашелся же монах-доминиканец, доктор богословия преподобный Руар де Кар, будто бы доказавший в своей книге "О недействительности святых даров", что почти все мессы ни к чему не приводят, ибо при богослужении используются негодные для этого вещества. Уже много лет назад торговцы подменили елей куриным или гусиным жиром, воск -- каленой костью, ладан -- пошлой камедью или бензойной смолой. Но хуже всего то, что самое необходимое при совершении литургии, те самые два вещества, без которых вообще невозможно причастие,-- даже их подвергли поруганию! Вино все больше разбавляли, совершенно недолжно добавляя в него ягодную наливку, настойку бузины, спирт, квасцы, салицилат и свинцовый глет. А хлеб, хлеб евхаристии, для которого требуется чистая пшеница, выпекали из бобовой муки, золы и поташа! В последнее время дело зашло еще дальше! От злаков вообще отказались. Наглецы фабриканты стали изготовлять облатки из картофельного крахмала! В крахмал Бог сходить не захотел. Что посеешь, то и пожнешь. Во втором томе своих трудов по нравственному богословию его преосвященство кардинал Гуссе рассматривал проблему этой подмены с общецерковной точки зрения. Не подлежащий сомнению авторитет кардинала свидетельствовал, что причащать хлебом из толокна, ячменя или гречневой крупы воспрещается. Ржаной хлеб и тот сомнителен. А уж о крахмале даже и речь не идет! Крахмал, как утверждает церковный закон, "не есть материя евхаристическая". Но это не помешало употреблению крахмала. Поддельный хлеб небесный вовсю использовался, ибо вид имел привлекательный. В итоге таинство пресуществления не совершалось. И причащали, и причащались, сами того не ведая, ничем. Сколь далеки те времена, когда Радегунда, королева Франции, сама пекла просфоры, а три священника или три дьякона в омофорах и стихарях, согласно клюнийскому уставу омыв лицо и персты, очищали пшеницу от плевел, затем мололи зерно, месили тесто в чистой холодной воде и, распевая псалмы, пекли его на жарком огне! "Что скажешь,-- вздохнул дез Эссент, -- нынешнему надувательству, даже освященному церковью, не укрепить веры, и без того шаткой. Да и как уверовать, если Всесильного пересилили щепотка крахмала и капля спирта?" От этих мыслей будущее стало казаться дез Эссенту совсем мрачным, беспросветным, безнадежным. Куда направиться? Решительно некуда! И к чему ему Париж, где у него ни родных, ни друзей? Ничто не связывало его и с шамкавшим от старости Сен-Жерменским предместьем, распавшимся на части, превратившимся в попираемую миром пригоршню праха! А что общего между ним, дез Эссентом, и этим новоявленным классом, буржуазией, которая разбогатела, поднялась на ноги и всеми правдами и неправдами занялась самоутверждением? Ушла родовая знать, явилась денежная. У власти теперь халифы прилавка, деспоты с улицы Сантье, тирания торгашей, узколобых и тщеславных. Более отталкивающая и гадкая, чем обнищавшее дворянство или опустившееся духовенство, буржуазия позаимствовала у них, помимо прочего, пустую спесь и дряхлую говорливость, которые усугубила еще и неумением жить. Их недостатки она переняла и, прикрыв лицемерием, превратила в пороки. Властная, лживая, подлая, трусливая, она безжалостно расправлялась с вечной простой душой, необходимым ей для своих нужд народом, который сама же, развратив, натравила на прежних власть имущих! Теперь уже очевидно: чернь она использовала, выжав из нее на всякий случай все соки. Буржуа утвердился, стал хозяином жизни и ликовал, ибо деньги всесильны, а глупость -- заразительна. С. его воцарением ум и образованность оказались не в чести; порядочность и честность были осмеяны, творческий дар убит, а творцы низко пали и ради подачки ретиво лебезили перед торговыми царьками и сатрапами! Живопись увязла в потоке абракадабры. Литература потеряла лицо и достоинство: еще бы, ей приходилось изображать честным мошенника-делягу, благородным -- негодяя, который искал сыну невесту с приданым, а дочери приданое дать отказывался; пришлось приписывать целомудренную любовь вольтерьянцу, который вопил, что священники погрязли в сладострастии, а сам тайком блуждал по темным комнатам, принюхиваясь, поскольку не был знатоком дела, к мыльной воде в умывальниках и едкому запаху грязных нижних юбок! Великая американская каторга переместилась в Европу. Конца и края не стало хамству банкиров и парвеню. Оно сияло, как солнце, и город простирался ниц, поклонялся ему и распевал непотребные псалмы у поганых алтарей банков! -- Эх, сгинь же ты, общество, в тартарары! Умри, старый мир! -- вскричал дез Эссент, возмущенный картиной, которую сам себе нарисовал. И от этого крика дезэссентов кошмар рассеялся. -- Боже,-- вздохнул дез Эссент. -- А ведь это не сон! И придется мне жить в мерзкой суете века! -- В утешение он прокручивал в памяти афоризмы Шопенгауэра или повторял горькое изречение Паскаля: "Мыслящий, взирая на мир, не может не страдать". Но, как пустые звуки, раздавались в мозгу слова. Тоска дробила их, лишала смысла, и они теряли свою упругую, внушающую доверие нежную силу. В конце концов дез Эссент осознал, что от пессимистических рассуждений легче ему не станет и что вера в грядущее, какой бы невозможной она ему ни казалась, только и дает успокоение. Но тут приступ бешеной злобы охватил дез Эссента, ураганом смел все попытки смирения и всеприятия. И он признался себе: ничего, ничего не осталось в мире, рухнуло все! Как в кламарском храме, буржуа преклоняют колена и принимают лжепричастие на великих руинах церкви, которая стала домом свиданий, пристанищем мерзости и всяких отвратительных шепотков. Неужели ради суда веры карающий Господь Саваоф и смиренный Распятый на Голгофе не сожгут этот мир в огне, не прольют серный дождь, который некогда излился на нечестивые города и веси? Неужели эти потоки нечистот зальют, захлестнут старый мир? И неужели будет произрастать и давать плоды лишь древо беззакония и позора? Дверь внезапно распахнулась. На пороге, в дверном проеме показались люди с фонариками на голове, бритыми щеками и пушком на подбородке. Они выносили мебель и ящики. Последним шел старик слуга, он нес коробки с книгами. Дверь закрылась снова. Дез Эссент бессильно опустился на стул. -- Через два дня я в Париже. Ну, и довольно, -- сказал он, -- все хорошо, что хорошо кончается. Людская серость, как волна во время бури. Взлетит до небес и захлестнет мое прибежище, врата которого я сам же невольно и распахнул. Боже, мне страшно, сил моих нет! Господи, сжалься, помилуй христианина, который сомневается, маловера, который жаждет веры, мученика жизни, который, покинутый всеми, пускается в плавание под небесами, где по ночам не загорается спасительный маяк старой надежды! ПРИМЕЧАНИЯ К с. 16. Рейсбрук Удивительный (1293 -- 1381) -- фламандский теолог. Основное произведение -- "Ризы духовного брака". С 1349 г. -- настоятель августинского монастыря в Грунендале. герцог д'Эпернон... маркиз д'О -- миньоны французского короля Генриха III (1551--1589), последнего короля династии Валуа. Миньоны были телохранителями, друзьями, советниками, отличались необычайной храбростью и преданностью. К с. 18. ...не готовили к иезуитскому сану -- орден иезуитов, основанный для распространения католицизма среди еретиков и язычников в 1539 г. испанским дворянином И. Лойолой. Одной из главных задач ордена было воспитание юношества. Для того чтобы получить посвящение в священники и стать членами ордена, новички должны были в течение 10 -- 11 лет изучать в школе богословие и светские науки. Иезуиты отличались широкой образованностью и исключительной дисциплиной. ...устремляющим взоры на мнимые Ханааны... -- Ханаан -- земля обетованная, обещанная Богом Аврааму и израильтянам (Быт. 17, 8). К с. 19. Николь, Пьер (1625--1695) -- французский моралист, автор трактатов "Логика Пор-Руайяля, или Искусство мыслить" (1662) и "Моральные опыты" (1671). К с. 24. "Glossarium..." Дю Канжа -- "Латинский глоссарий". Дю Канж, Шарль Рене де (1610--1688) -- французский историк, филолог, лексикограф. "Латинский глоссарий", работа над которым велась свыше сорока лет, был отредактирован в 1678 г. В нем прокомментированы 140 000 слов латинского языка, даны исторические и философские экскурсы. Этот труд явился результатом внимательного изучения пяти тысяч латинских авторов. К с. 26. секстант -- уголомерный астронавигационный инструмент для измерения высоты небесных светил. "Приключения Артура Гордона Пима" -- новелла Э. По (1838). К с. 27. верже -- сорт бумаги с узором в виде крупной сетки. ...воображение всегда полнее и выше любых проявлений грубой реальности. -- Гюисманс развивает здесь мысль, высказанную Бодлером в эссе "Салон 1859 года", где поэт, выступая против живописцев-натуралистов, противопоставляет им Фантазию, "королеву качеств", и говорит: "...позитивной банальности я предпочитаю чудищ собственной фантазии". К с. 30. Энний, Квинт (239 -- 169 до Р. X.) -- грек, родом из Калабрии, латинский поэт, создатель римского эпоса и родоначальник латинской поэзии, автор "Анналов", в которых описана история Рима. Макробий, Амвросий Феодосии (род. ок. 400 г.) -- латинский ученый, писатель и чиновник, находившийся в оппозиции христианской религии. Автор "Сатурналий" в 7 книгах и комментария к книге Цицерона "Сон Спициона". К с. 31. Стаций, Публий Папилий (ок. 40 -- 96) -- римский поэт, педагог. Прославился своим эпосом "Фиваида" в 12 книгах. К с. 33. in-octavo (лат.) -- восьмиугольный формат или книга в 8-ю долю листа. Фульгенций, Фабиус Плансиад (VI в.) -- латинский грамматик и мифолог. Геллий, Авл (род. ок. 130 г.) -- латинский римский грамматик и критик. Автор сборника "Аттические ночи" в 20 книгах, в которых изложены материалы из различных отраслей науки. Минуций Феликс, Маркус (ок. 200 -- 250) -- латинский ритор, автор апологетического сочинения "Октавий". Подражал Цицерону в построении диалогов. Каракалла (прозвище М. Аврелия Севера Антонина) (186 -- 217) -- римский император из династии Северов. В 212 г. создал эдикт о даровании прав римского гражданства провинциалам. Убит заговорщиками. Макрин (М. Оппелий Север) (164 -- 218) -- римский император (217 -- 218), стоял во главе заговора против Каракаллы. Жрец из Эмеза, Элагабал (настоящее имя М. Аврелий Антонин, 204 -- 222) -- римский император (218 -- 222) после Макрина, происходил из сирийской аристократии, из рода жрецов г. Эмеза. С 217 г. был верховным жрецом в храме бога Солнца Элагабала в г. Эмезе. Тертуллиан, Квинт Септимий Флоренс (160 -- после 220) -- первый латинский богослов, моралист. Был пресвитером, но с 202 г. перешел в монтанизм. До 202 г. выступал против еретиков и язычников, а также гонителей христианства в лице правительства и императоров. Во второй период творчества боролся с противниками монтанизма, главным образом с гностиками. Для христиан устанавливает строгие правила вплоть до мученичества. Основные произведения: "Апологетика" (200 г.), "Трактат о терпении", "De cultu feminarum" ("Об одежде женщин"). К с. 34. Св. Киприан (нач. III в. -- 258) -- епископ, мученик, христианский писатель ("Об объединении церквей"). Арнобий Старший (ум. ок. 327) -- древнехристианский латинский писатель, современник Диоклетиана. Учитель риторики. Автор апологетического трактата "7 книг против язычников". Лактанций, Целий Фирмиан (ум. после 317) -- латинский христианский писатель. Его главные произведения "Divinae institutiones" ("Божественные установления") и "De mortibus persecutorum" ("О смерти гонителей"); за образцовый язык получил прозвище "христианского Цицерона". Коммодиан де Газа (сер. III в.) -- один из первых латинских христианских поэтов. Автор "Instructiones" ("Наставления") и "Carmen apologeticum" ("Апологетические стихи"). Аммиан, Марцеллин ( ок. 330 -- ок. 400) -- римский историк, автор сочинения "Деяния" (31 кн.), которое было задумано как продолжение "Анналов" и "Историй" Тацита, в нем описаны события от 96 до 378 г. Автор кратких биографий римских императоров (от Августа до 360 г.). Виктор, Секст Аврелий (IV в.) -- римский историк. Автор краткой истории императоров от Августа до Константина II под названием "Книга о цезарях . Симмах, Квинт Аврелий (ок. 345 -- 403) -- римский политик и оратор. В 384 -- 385 гг. -- префект Рима, в 391 г. -- консул. Глава Кружка Симмаха, объединявшего представителей сенаторской аристократии, боровшихся против христианства, за возрождение римской веры и сохранение римского культурного наследия. Клодиан (Клавдиан) (род. ок. 375) -- последний из великих латинских поэтов. Уроженец Александрии Египетской, прославлял величие и могущество старого Рима. Автор мифологического эпоса "Похищение Прозерпины". Намациан, Рутилий Клавдий (кон. IV в. -- перв. треть V в.) -- римский поэт, галл. Автор поэмы "О своем возвращении" ("De redito suo"), в котором отразились бурные события тех лет -- нашествие готов на Рим. Авзоний, Децимус Магний (ок. 310 -- 393) -- латинский грамматик, ритор, поэт. В произведении "Мозелла" в эпической форме описан мозельский пейзаж. К с. 35. Лукан, Марк Энний (39 -- 65) -- племянник Сенеки Старшего, римский поэт, автор поэмы "Фарсалия". Прозерпина -- в римской мифологии дочь богини плодородия Цереры, была похищена богом подземного царства Плутоном. Павлин из Нолы, Меропий Понтий (ок. 353 -- 431) -- латинский христианский поэт из галло-римской сенатской аристократии. С 393 г. вел аскетическую жизнь, основал монастырь в Ноле, с 409 г. был там епископом. Сохранились его письма и стихотворения, в которых христианское содержание сочеталось с античной формой. Илэр де Пуатъе (315 -- 367) -- христианский святой, епископ Пуатье. Сыграл важную роль в борьбе с арианством на Западе, за что был назван "Афанасий Западный" по аналогии с Афанасием Великим, боровшимся с арианством на Востоке. Дамас (ум. 384) -- папа римский, испанец по происхождению. Поручил своему секретарю Жерому выправить латинский перевод Священного писания. Иероним, переводчик Библии -- имеется в виду Блаженный Иероним Софроний Евсевий (ок. 342 -- 420), автор латинского перевода Библии -- Вульгаты. Вначале Иероним по поручению папы Дамаса проверил латинский текст Нового Завета и греческий текст Септуагинты и Псалтири. Затем перевел с еврейского на латинский язык Ветхий Завет и с греческого Псалтирь. Августин Аврелий, епископ Гиппонский (354 -- 430) -- основоположник западной патристики. Наиболее важные сочинения -- "О Граде Божием", "Исповедь". Развил учение о благодати и предопределении. Родоначальник философии истории. Пруденций, Аврелий Публий Клемент (348 -- после 405) -- выдающийся христианский латинский поэт. Автор сочинения "О венцах" (14 гимнов о мучениках за веру). "Апотеосис" ("Обожествление") -- учение о Св. Троице. "Psychomachia" ("Сражение за душу") -- первая западноевропейская аллегорическая поэма (борьба между добродетелями и пороками). "Против Симмаха" -- апологетический трактат в двух книгах. Сидоний, Соллий Модест Апполинарий (430 -- 48S) -- христианский латинский поэт. Автор стихов и писем (подражал Плинию Младшему). Седуллий (IV в.) -- христианский поэт. Написал поэму в 5 книгах -- "Пасхальную песнь". К с. 36. Аэций Флавий (ок. 395 -- 453) -- римский полководец, в 451 г. руководил военными силами римлян и их союзников-варваров в знаменитой битве на Каталаунских полях против войск гуннов, предводительствуемых Аттиллой. Мамерт, Клавдий (ум. 474) -- ученый, христианский писатель. Известен как богослов, поэт и риторик. Важнейшее сочинение -- "Три книги о состоянии души". Авитус Венский (450 -- 518) -- епископ Венский, обратил в католичество из арианства бургундского короля Сигизмунда. Писал стихи религиозного содержания. Эннодий, Магнус Феликс, святой (473 -- 521) -- епископ Павии, поэт, оратор. Написал "Жизнь святого Епифания". Епифаний святой (438 -- 496) -- епископ Павии, сыграл важную роль в политической жизни своего времени. Эвгиппий (V -- VI вв.) -- церковный историк. Был учеником Северина. Северин (ум. 482) -- святой, апостол Норика; возглавил оборону города от германцев. К с. 37. Фортуною Венанций, Гонорис Клентимиан (530 -- 600) -- епископ Пуатье, латинский христианский поэт. Духовник Родогунды. "Vexilla regis" (лат.) -- "Царские знамена", гимн Фортуната. Григорий Турский (538 -- 594) -- франкский историк и писатель; с 573 г. епископ Тура. Известны его сочинения о чудесах и "История франков". Фредегер -- предполагаемое имя анонимного автора франкской хроники, составленной в VII в. Павел Диакон -- христианский писатель, член Академии Карла Великого (IX в.). Св. Колумбан (543 -- 615) -- ирландский монах, проповедник христианства в Западной Европе, в конце V в. покинул Ирландию и основал монастыри в Бургундии, Лангобардском королевстве и т. д. Кутберт (637 -- 687) -- епископ, монах. Житие записано Бедой Достопочтенным. Беда Достопочтенный (ок. 643 -- 735) -- англосаксонский ученый-монах, историк, написал богословские комментарии, "Жития Святых", трактаты по хронологии. Самое значительное сочинение -- "Церковная история англов". Св. Родогунда -- франкская королева (521 -- 587), основала в 567 г. монастырь в Пуатье. Симфозий -- латинский поэт конца IV в., автор сборника загадок, написанного гекзаметром. Алкуин, Альбин Флакк (735 -- 804) -- англосаксонский ученый, учитель Карла Великого и его главный советник по делам просвещения. Составлял учебники. Аббат церкви Сан-Мартин де Тур. Эгингард (770 -- 840) -- средневековый ученый времен Карла Великого. Написал "Жизнь Карла Великого" на латинском языке. святой Галль (532 -- 627) -- ирландский монах, сопровождал св. Колумбана в Бургундию и Германию. Фрекульф (780 -- 850) -- автор французских хроник, монах, епископ. Людовик Благочестивый (Louis le Debonnaire) (778 -- 840) -- франкский император (814 -- 840). Сын Карла Великого. Покровительствовал церкви. Эрмольд Черный (790 -- 838) -- аббат Аньена, описал жизнь Людовика Благочестивого (Louis le Pieux) в поэме "Деяния Людовика" ("De gestus Ludovici") (826 -- 827). "De viribus herbarwn" (лат.) -- "О мужах юных". К с. 38. Патрология Миня. -- Патрология -- трактат, посвященный жизни, деяниям и доктринам отцов церкви. Аббат Минь (1800 -- 1875) выпустил Латинскую патрологию в 308 томах, греко-латинскую патрологию в 168 томах и т. д. (всего 2000 томов "in quatro"). К с. 44. Моро, Гюстав (1826 -- 1898) -- французский художник-символист. Использовал мифологические и библейские сюжеты. Саломея -- дочь Иродиады, бывшей в незаконном сожительстве с Иродом Антипой. За прекрасный танец потребовала голову Иоанна Крестителя (Мф. 14, 6; Мк. 6, 22). Популярный сюжет искусства конца XIX в. (картина Г. Моро, Флобер "Иродиада", Малларме "Иродиада", О. Уайльд "Саломея" и т. д.). К с. 48. Мантенья, Андреа (1431 -- 1506) -- итальянский художник эпохи Возрождения. Якопо де Барбари, по прозвищу Франциск Вавилонский -- живописец и гравер XVI в. К числу самых известных его произведений принадлежат "Тритон и сирена", "Святой Иероним". ...у Лимозена -- яркость красок... -- Лимозены -- семейство французских мастеров по эмали в XVI в., происходили из Лиможа. Наиболее известен Леонар I (ок. 1505 -- ок. 1577), который прославился сериями "Двенадцать апостолов", "Жизнь Христа", "Психея" и портретами современников. Всего Леонар создал около 1840 эмалей. К с. 49. Калло, Жак (1592 -- 1635) -- французский гравер. К с. 50. Бреден, Родольф (1825 -- 1885) -- французский художник, гравер, писал также офорты и литографии. Редон, Одилон (1840 -- 1916) -- французский художник-символист, вдохновлявшийся как рассказами Эдгара По, флоберовским "Искушением св. Антония", так и романом Гюнсманса о дез Эссенте. К с. 51. Теотокопулос -- настоящая фамилия испанского художника Эль Греко (1541 -- 1614). К с. 55. "Поступай с другими так, как ты не хочешь, чтобы поступали с тобой" -- ср.: "Как хотите, чтобы люди поступали с вами, так поступайте и вы с ними" (Мф. 7,12). К с. 56. "De laude castitatis" (лат.) -- "Похвала добродетели". Гондебальд (ум. 516) -- король Бургундии (480 -- 516). К с. 57. Лакордер, Жан Батист Анри Доминик (1802 -- 1861) -- французский проповедник, писатель, член французской Академии. Восстановил орден доминиканцев во Франции, его проповеди публиковались с 1844 по 1851 г. К с. 59. музей Клюни. -- Клюнийский монастырь воскрешал монашеские уставы первых веков христианства. Устав клюнийского монастыря распространился на другие европейские страны. Образовалась клюнийская конгрегация, влиявшая на общую политику государств Европы. Расцвет монастыря -- XII в. Во время Реформации теряет свою власть, а в 1790 г. был, как и другие монастыри, закрыт учредительным собранием. В здании клюнийского аббатства теперь находится музей Клюни. К с. 60. Несторий (ум. 450) -- константинопольский патриарх в 428 -- 431 гг., осужденный Вселенским Эфесским собором за еретическое учение о двух самостоятельно существующих природах Христа. Евтихий (378 -- 451) -- родоначальник ереси, по которой все человеческое во Христе совершенно поглощено Божественным. Осужден на 5-м Вселенском соборе. Томас де Квинси (Кинси) (1785 -- 1859) -- английский писатель-романтик, автор "Исповеди курильщика опиума" (1822). К с. 71. "Капричос" -- мир, воспетый испанским художником Франсиско Гойей -- своеобразная иллюстрация некоторых демонологических трактатов находящихся в библиотеке дез Эссента, в частности вышедшей в 1821 г. книги Бербигье "Фаарфаде, или Все демоны из этого мира". К с. 77. Бузембаум, Германн (1600--1668) -- немецкий иезуит, теолог и моралист. Диана, Антонио (1585 -- 1663) -- итальянский теолог и казуист. Лигюори, Альфонс Мари де (1696 -- 1787) -- святой, итальянский теолог и миссионер. К с. 78. Клаписсон, Антуан Луис (1808 -- 1866) -- французский оперный композитор. К с. 79. Аткинсон, Томас Уитлэм (1799 -- 1861) -- английский художник, архитектор, путешественник. Шарден, Жан Батист Симеон (1699 -- 1779) -- французский художник, писал портреты, натюрморты, считался мастером цвета. Сент-Аман, Марк Антуан Жерар де (1594 -- 1661) -- французский гуманист, поэт, игнорировал латынь, знал английский, итальянский, испанский языки. Увлекался математикой, общался с Галилеем. Боссюэ, Жак (1627 -- 1704) -- прелат, писатель и христианский проповедник, гениальный оратор. Боролся против протестантов. ...по следам Гюго и Готье устремилась на Восток... -- Готье, Теофиль (1811 -- 1872) воспел Восток в нескольких книгах, в частности "Фортунио", "Роман Муммии", в новеллах "Ночь Клеопатры", "Павильон на воде", "Тысяча вторая ночь", а также в стихотворениях. Гюго, Виктор (1802 -- 1885) выпустил сборник восточных стихов "Ориенталии" в 1829 г. Андрие, Франсуа (1759 -- 1833) -- французский писатель, автор нескольких комедий, постоянный секретарь французской Академии. Баур-Лормиан, Пьер Франсуа Мари (1770 -- 1854) -- французский поэт и драматург. Перевел на французский язык поэзию Осснана. К с. 82. new mown hay (англ.) -- свежескошенное сено. К с. 87. Galignani's Messenger (англ.) -- "Вестник Галиньяни" -- основанная в 1814 г. братьями Галиньяни и печатающаяся Париже английская газета. В ней публиковались выдержки из газет Англии и Франции, в которых сообщались ежедневные новости политики, литературы и коммерции. К с. 89. Лич, Джон (1817 -- 1864) -- английский карикатурист, работал в журнале "Панч". Уатс, Джордж Фредерик (1817 -- 1864) -- английский художник и скульптор. Миллэс, Дж. Эверет (1829 -- 1896) -- английский художник-прерафаэлит. К с. 90. old port -- старый портвейн, light delicate -- легкий, нежный, cockburn's very fine -- очень тонкий, magnificent old Regina -- изумительная Регина (англ.). мистер Уикфельд -- персонаж романа Ч. Диккенса "Дэвид Копперфилд", крошка Доррит - героиня одноименного романа Ч. Диккенса, Дора Копперфилд -- героиня романа "Дэвид Копперфилд", сестра Тома Пинча -- героиня романа "Жизнь и приключения Мартина Чезлвита". К с. 93. Тенирс, Давид Младший (1610 -- 1696) -- фламандский живописец, писал жанровые картины, изображающие народный быт. Стен, Ян (1626 -- 1679) -- голландский художник, изображал пирушки, свадьбы, бытовые сцены. Ван Остаде -- семья голландских живописцев из Гарлема. Андриан ван Остаде (1610 -- 1685) -- мастер крестьянского бытового жанра; Исаак ван Остаде (1621 -- 1649) -- брат и ученик Андриана. Писал жанровые сцены и пейзажи, например "Замерзшее озеро". голландская школа Лувра. -- Эту мысль разовьет О. Уайльд в книге "Замыслы", с той лишь разницей, что "местом несравненных видений" будет Япония, которая, по сСловам Уайльда, "не что иное, как вымысел прекрасных художников. "Что за странный Джон Буль". -- Джон Буль -- нарицательное имя, обозначающее типичного англичанина. Первоначально -- персонаж серии памфлетов Джона Арбенота (1667 -- 1735), появившихся в 1726 г. К с. 95. ...трактаты Альберта Великого, Луллия... о каббале и оккультных науках... -- Гюисманс имеет в виду двухтомную "Оккультную философию" Корнелия Агриппы, опубликованную по-французски в 1727 г.; "Удивительные секреты Альберта Великого", содержащие замечания о свойствах трав, драгоценных камений, животных и т. д., опубликованные в 1799 г.; "Двенадцать ключей" Василия Валентина, опубликованные в 1660 г.; "Стенография" (1721) и "Полиграфия" аббата Тритема; трактаты Парацельса, Раймонда Луллия и др. Альберт Великий, граф фон Больштедт (1193 -- 1280) -- знаменитый схоласт XIII в. Луллий, Раймон, блаженный (1233 -- 1315) -- каталанский поэт, ученый, философ, теолог. К с. 97. Из старых поэтов читал одного Вийона... -- В XIX в. Вийон не был известен широкому кругу читателей. Одним из первых на него обратил внимание Готье. д'Обинье, Агриппа (1552 -- 1630) -- французский писатель, автор книг "Трагики", "Всемирная история", "Приключения барона де Фенеста", "Весна". Агриппа был одним из самых верных сторонников короля Генриха IV. К с. 99. Герен, Эжени де (1805 -- 1848) -- французская писательница, известная своими "Письмами". Жуи, Жуль (1855 -- 1897) французский поэт, писал политические песни и сатиры. Лебрен, Понс Денис Эшуар (1729 -- 1807) -- французский поэт. Дюпанлу, Феликс (1802 -- 1878) -- французский прелат, специалист по катехизации юношей, директор малой семинарии де Сен Никола дю Шардоне. Гом, Жан (1802 -- 1879) -- французский писатель, теолог. Известен своим трудом "Мучительное беспокойство общества, или Язычество в воспитании" (1852). Дон Геранже, Проспер (1805 -- 1875) -- теолог, реставратор ордена св. Бенуа во Франции. Основные сочинения -- "Литургические установления" ("Institutions liturgiques") (1840 -- 1851), "Церковный год" ("L'Annee liturgique") (1841 -- 1866). Фреппель, Шарль (1827 -- 1891) -- французский прелат, проповедник, противник Ренана. К с. 100. Дозите -- святой VI в., монах. Дидон, Генри (1840 -- 1900) -- французский писатель, проповедник. Известен его труд об Иисусе Христе (1891). К с. 101. граф де Фаллу, Фрерик (1811 -- 1886) -- французский политический деятель. Вейо, Луи (1813 -- 1883) -- французский католический публицист. Критиковал романтиков, Т. Готье и Бодлера в своих отзывах. Кошен, Никола (1б10 -- 1686) -- французский гравер, подражал Жаку Калло. Ультрамонтаны -- сторонники крайнего направления католицизма; отрицали самостоятельность национальных церквей и защищали право папы римского на вмешательство в светские дела любого государства. К с. 102. ...об авторе "Stabat"... -- "Stabat mater dolorosa" ("Его мать стояла, страдая" (лат.) -- прозаический текст о Деве Марии перед крестом; пелся в католических храмах в Великий четверг на Страстной неделе. Автор слов не установлен, одни приписывают текст монаху Джакопоне, жившему в XIV в., другие считают автором папу Иннокентия III. Музыку к тексту писали Перголезе, Гайдн, Россини. Озонам, Фредерик (1813 -- 1853) -- французский католический историк. Мюрже, Генри (1822 -- 1861) -- французский писатель, был секретарем Толстого, известен своим произведением "Сцены из жизни богемы" (1848). К с. 103. Лапрад, Виктор Ришар де (1812 -- 1883) -- французский поэт, подражал Ламартину. Сб. стихов "Дум Мадлен" (1829). Деларош, Поль (1797 -- 1856) -- родоначальник натуралистического течения во французской исторической живописи. Пужоль, Жан Жозеф Франсуа (1808 -- 1880) -- французский историк. Генуд, Антуан Эжен (1792 -- 1849) -- французский публицист. Понмартен, Арман де (1811 -- 1890) -- французский критик-моралист. Феваль, Поль (1817 -- 1887) -- французский романист, драматург. Ламеннэ, Фелисите Робер де (1782 -- 1854) -- французский философ, писатель, христианский социалист. Граф де Местр, Жозеф (1753 -- 1821) -- французский философ, политик. Элло, Эрнст (1828 -- 1885) -- французский критик. Дюранти, Луи Эдмон (1833 -- 1880) -- французский критик, романист. К с. 104. Анжеле де Фолиньо, блаженный (1248 -- 1309) -- итальянский мистик, принадлежал к ордену св. Франциска. Его книга "Древо жизни Иисуса Распятого" (Arbor vitae crucifixae lesu") считается вершиной мистической литературы. Оказала влияние на св. Франциска Сальского и др. К с. 105. Барбе д'Оревильи (1808--1889) -- французский писатель-романтик, в 1874 г. выпустил книгу "Дьявольские лики". К с. 106. Коппелия -- персонаж рассказа Гофмана "Песочный человек". К с. 107. "Malleus maleficarum", чудовищный кодекс Якоба Шпренгера. -- "Молот Ведьм", четырехтомный трактат Шпренгера, напечатанный во Франкфурте в 1598 г., был самым знаменитым учебником инквизиторов. Маркиз де Сад, Донасьен Альфонс Франсуа (1740 -- 1814) -- французский писатель, автор порнографических романов. В "Эссе о романах" высказал парадокс в духе дез Эссента: "Я изображаю порок омерзительным. Хотите знать, почему? Я не желаю пробуждать любовь к пороку". К с. 108. ...серебристый колокольчик отзвонил... Angelus -- Анжелюс -- колокольный звон к утренней, полуденной или вечерней молитве, начинавшейся словами "Angelus Domini" ("Ангел Господен"). К с. 124. Он первым в рассказе с символичным названием "Демон извращенности" исследовал... -- имеется в виду идея, выраженная в рассказах Эдгара По "Черный кот", "Демон извращенности", которую будет позднее разрабатывать Достоевский в "Записках из подполья". "Кто же не чувствовал сотни раз, что он совершает низость и глупость только потому, что, как он знает, он не должен был бы этого делать?" ("Черный кот"). "Мы поступаем так, а не иначе именно потому, что рассудок не велит нам этого делать" ("Демон извращенности"). К с. 125. Лилъ-Адан, Жан Мари Вилье де (1838 -- 1889) -- французский поэт и драматург, романтик, символист. К с. 128. Бертран, Луи (1807 -- 1841), называвший себя Алоизием -- французский поэт, автор единственной книги "Ночной Гаспар", вышедшей в 1842 г.; под ее влиянием были созданы стихотворения в прозе Бодлера, Малларме, Вердена, Рембо, Пера Луиса, Реми де Гурмона, Макса Жакоба и др. vox populi ( лат.) -- голос народа. К с. 130. Лассо, Орландо (1532--1594) -- франко-фламандский композитор, один из величайших мастеров полифонии строгого стиля XVI в., завершивший развитие полифонической нидерландской школы. Писал мессы, мотеты, псалмы и мадригалы. Марчелло, Бенедетто (1686 -- 1739) -- знаменитый итальянский композитор, положил на музыку 50 Псалмов Давида. К с. 131. Отец Ламбийот, Луис (1796 -- 1855) -- французский органист, капельмейстер и композитор. Написал 4 мессы, 6 ораторий, пьесы для хора. Жомелли, Николо (1714 -- 1774) -- итальянский оперный композитор, капельмейстер Собора Св. Петра в Риме. Laudi spirituali (лат.) -- духовные прославления. "Christus factus est" (лат.) -- "Христос воплотился", рождественское песнопение. De profundis (лат.) -- "Из глубины воззвах", начало 129-го Псалма. Порпора, Никола (1686 -- 1768) -- итальянский композитор, капельмейстер. Директор Итальянской оперы в Лондоне. Кариссими, Джакомо (1605 -- 1674) -- итальянский композитор. Развил жанр оратории. Дюранте, Франческе (1684 -- 1735) -- итальянский композитор. Писал мессы, гимны, мотеты, псалмы. Лесюэр, Жан Франсуа (1760 -- 1837) -- французский композитор. Писал светскую музыку. К с. 132. "Те Deum laudamus" (лат.) -- "Тебя, Бога, славим!" -- начальные слова древнего латинского церковного гимна. Св. Амвросий Медиоланский (ок. 340 -- 397) -- святой епископ Миланский, один из наиболее известных христианских проповедников. Св. Илларион -- христианский аскет IV в. ...ни сцены, ни фразы из волшебного Вагнера нельзя безнаказанно отделять от целого. -- Речь идет о непрерывном сквозном музыкальном действии и сюжетной обусловленности музыки. Музыкальные фразы у Вагнера не заканчиваются с окончанием арии или хора, а продолжаются в следующих номерах. К с. 133. Флотов, Фридрих (1812--1883) -- немецкий композитор. Писал оперы, наиболее известна "Марта" (1847). Базен, Франсуа (1816--1878) -- французский композитор, профессор Парижской консерватории, писал комические оперы. Перевод Б. Пастернака. Перевод М. Талова.