громил Нора на его войсковых квартирах, почти не встретив сопротивления, и таким образом оказал помощь Коньяку на виду у Принца, располагавшегося по другую сторону реки. Граф Аркур ограничился тем, что спас эту крепость: он позволил Принцу уйти и не преследовал отступавших. {29} Хотя этот успех сам по себе был малозначителен, тем не менее он окрылил графа Аркура, который счел, что может преуспеть в еще большем, и, узнав, что маркиз Эстиссак {30} вернул всю Ла-Рошель, кроме запиравших ее гавань башен, к повиновению королю, вознамерился отправиться туда со своими войсками, так как убедился в расположении тамошних жителей, которые могли благожелательно отнестись к нему не только по велению долга, но еще более из-за ненависти, питаемой ими к графу Дюдоньону, своему губернатору. По его приказу были укреплены башни, и он держал в них гарнизон из швейцарцев, не доверяя почти никому на свете и рассчитывая найти в этом народе большую верность, нежели в своем собственном. Но события вскоре показали ему обманчивость его ожиданий, ибо страх и своекорыстные побуждения толкнули швейцарцев на нечто худшее, чем то, чего он опасался со стороны французов. Можно не колеблясь сказать, что это недоверие и эта подозрительность графа Дюдоньона повели к гибели партию Принца, так как, если бы не они, Принц с самого начала повел бы все свои войска в ЛаРошель, чтобы восстановить там старинные укрепления и сделать эту крепость средоточием всей войны, со всеми преимуществами и удобствами, какие она могла ему предоставить. Однако вместо этого, ублажая ревнивый и непостоянный нрав графа Дюдоньона, он был вынужден праздно сидеть в Тонне-Шаранте и наблюдать, как у него на глазах берут Ла-Рошель, даже не решаясь предложить свою помощь. Впрочем, верно и то, что слабое сопротивление гарнизона башен не дало ему подумать на досуге над этим; да и граф Аркур, приведя свои войска в Ла-Рошель, при поддержке маркиза Эстиссака, только что наделенного королем губернаторствами графа Дюдоньона, нашел тамошних жителей расположенными оказать ему всяческое содействие, какое только он мог пожелать. Тем не менее башни могли бы задержать графа Аркура на какое-то время, если бы швейцарцы показали себя столь же храбрыми и преданными, какими они представлялись графу Дюдоньону; но вместо того, чтобы соответствовать его ожиданиям, всего лишь после трехдневного сопротивления, услыша объявление графа Аркура, что никто из них не будет им пощажен, если они предварительно не заколют своего коменданта по имени Бесс, швейцарцы не только не пришли в ужас от подобного требования, но даже вменили себе в обязанность его выполнить. Названный Бесс, надеясь найти в графе Аркуре больше сострадания, чем между своими солдатами, бросился с верхушки башни, весь израненный, в воду гавани, моля о сохранении ему жизни, чего не смог, однако, добиться, ибо граф Аркур приказал прикончить его у себя на глазах, и ничто не могло побороть его непреклонность - ни просьбы собственных офицеров, убеждавших помиловать Бесса; ни столь прискорбное зрелище. Потеря этой крепости и то, что ей даже не попытались помочь, уронили в общем мнении оружие Принца, и ему приписали неверие в собственные войска, тогда как на самом деле то была лишь излишняя щепетильность, к которой его принудили непрерывные подозрения графа Дюдоньона. Впрочем, эта потеря только усугубила их, и, вообразив, что примеру этого укрепления последуют остальные подчиненные ему крепости, граф укрылся в Бруаже и вышел оттуда только после того, как договорился с двором. Граф Аркур, ободренный этими успехами и усилившийся благодаря присоединению к нему новых войск, решил двинуться на Принца, располагавшегося в Тонне-Таранте, но Принц, хорошо понимая, что его армия как численностью, так и вследствие малой дисциплинированности намного слабее королевской, рассудил, что ему не следует дожидаться ее на этой позиции, и, перейдя реку ночью по наплавному мосту, отошел в Бержери, отстоящий на пол-лье от Тонне-Шаранта. Королевские войска, удовольствовавшись тем, что в предыдущий день отогнали и разбили два неприятельских эскадрона, предоставили Принцу время, достаточное, чтобы взорвать башню Тонне-Шаранта и беспрепятственно уйти за реку в Бержери. Граф Аркур упустил блистательную возможность сразиться с отходившим и уже наполовину переправившим свои войска Принцем. На следующий день обстоятельства еще больше благоприятствовали графу Аркуру, но он снова не сумел ими воспользоваться. Случилось, что Принц всецело положился на исполнительность одного генерал-майора, которому приказал разрушить наплавной мост, и притом так, чтобы его нельзя было восстановить. Уверенный в том, что все будет сделано как полагается, он разместил свои войска на нескольких отдельных квартирах, причем иные из них были отдалены от его собственной на полтора лье, нисколько не опасаясь нападения неприятеля, так как между ними была река. Но офицер, вместо того чтобы в точности выполнить приказание, удовольствовался тем, что, отвязав суда друг от друга, пустил их вниз по течению. Они были перехвачены людьми графа Аркура, за час мост был наведен наново, и граф, не потеряв ни мгновения, перевел по нему триста кавалеристов и кое-какую пехоту, поручив им охранять, подступы к мосту. Получив известие об этом в Бержери, Принц тем скорее проникся тревогой, как бы граф Аркур не вклинился в промежутки между его квартирами и не разгромил их одну за другой, что только так тот и должен был поступить. Это заставило Принца приказать войскам покинуть свои квартиры и со всей поспешностью направиться в Бержери, тогда как он сам в то же мгновение выступил в направлении Тонне-Шаранта вместе с герцогами Немуром и Ларошфуко, своими и их гвардейцами и теми офицерами и волонтерами, которые оказались возле него. Цель его состояла в том, чтобы выяснить намерения неприятеля и попытаться его отвлечь, дабы дать время своим наиболее далеко отстоявшим войскам прибыть на соединение с ним. Он обнаружил, что полученное им сообщение соответствует истине и что триста кавалеристов графа Аркура стоят в боевом порядке у реки на прибрежном лугу, но вместе с тем увидел, что враги не имеют намерения, которого он опасался, или что они упустили время для его исполнения, так как не переправились, когда к этому была беспрепятственная возможность, и маловероятно, чтобы они сделали это у него на глазах и притом тогда, когда его войска начинают уже подтягиваться к нему. Завязалась длившаяся некоторое время перестрелка, не причинившая ни той ни другой стороне сколько-нибудь значительного урона, а когда подошла пехота Принца, он приказал отрыть против наплавного моста длинный окоп, оставив луг и реку между графом Аркуром и собою. Более трех недель простояли две армии на тех же позициях, ничего не предпринимая и довольствуясь - и та и другая - пребыванием в плодородном краю, где всего было вдоволь. Между тем проволочки герцога Буйонского и все его поведение заставили Принца прийти к заключению, что тому больше нет до него никакого дела и что он ведет переговоры с двором от своего имени и за г-на де Тюренна. И Принц, потеряв надежду привлечь на свою сторону как того, так и другого, исполнился одинаковым раздражением против них обоих, хотя их обязательства по отношению к нему и были различны. Ибо герцог Буйонский действительно договорился с герцогом Ларошфуко, а затем и с г-ном Лене обо всех упомянутых мною условиях и, несмотря на кто, счел возможным освободить себя от своих обязательств по причинам, о которых я сообщил выше. Г-н де Тюренн, напротив, полностью отмежевался от партии Принца, как только тот вышел из заключения, и даже не знал, судя по его позднейшим высказываниям, ни о соглашениях, ни об обязательствах своего брата, герцога Буйонского. Принц, видя, что ему необходимо срочно направить военачальника для замещения должности, предназначавшейся г-ну де Тюренну, остановил взгляд на герцоге Немуре, родовитость, а также приятные качества которого вместе с его исключительной храбростью в известной мере могли возместить дарования г-на де Тюренна. Он предложил ему выехать со всею возможной поспешностью, чтобы направиться морем во Фландрию, но, не вынеся тягот морского пути, тот был вынужден передвигаться по суше, что заняло много времени и было сопряжено с большими опасностями из-за войск, возвращавших кардинала Мазарини во Францию. {31} Принц также послал в Бордо герцога Ларошфуко с поручением склонить принца Конти к поездке в Ажен для укрепления духа тамошних жителей, которые в связи с последними успехами королевского оружия начали колебаться. Помимо этого. Принц поручил ему побудить бордосский парламент к согласию передать город Бур с его замком в руки барона Баттвиля и испанцев, бравшихся их укрепить. Тогда же от лица герцога Орлеанского к Принцу прибыл Фонтрай, {32} чтобы ознакомиться с положением дел и поставить его в известность, что парижский парламент вот-вот примкнет к герцогу Орлеанскому, дабы вместе с ним воспрепятствовать возвращению кардинала Мазарини, и что герцог Орлеанский намеревается согласованно действовать в тех же целях и с Принцем. Фонтрай, кроме того, предложил Принцу примирение с Коадъютором, заверив, что этого горячо желает и герцог Орлеанский. По этому пункту Принц ничего определенного не ответил, то ли потому, что не счел возможным заключать с Коадъютором какие-либо условия, то ли полагая, что, в случае если такие условия будут заключены, они могут не встретить одобрения у г-жи де Лонгвиль и герцога Ларошфуко, перед которыми он взял на себя обязательство не мириться с Коадъютором отдельно от них и без их согласия. Тем не менее он обещал Фонтраю, что последует пожеланию герцога Орлеанского, когда прояснится общая обстановка и когда примирение с Коадъютором сможет послужить ко благу всей партии Принца. В эти же дни к Принцу, пребывавшему в Бержери, присоединился граф Марсен, приведший с собою тысячу пехотинцев и триста кавалеристов - цвет каталонской армии, которою он командовал. Многие осуждали его за этот поступок, усматривая в нем государственную измену. Что до меня, то я не стану ни осуждать его, ни защищать: я только укажу, истины ради, на то, что г-н де Марсен, с давних пор связанный с Принцем, получил от него под начало Бельгард, одну из его крепостей; что в дальнейшем Принц не только удержал его у себя на службе, но даже добился для него назначения вице-королем Каталонии и, кроме того, доставил ему должность коменданта Тортосы, где тот служил королю с выдающимся усердием и успехом. Однако, когда Принца подвергли аресту, арестовали и г-на де Марсена, вменив ему в вину только то, что он был ставленник Принца. Больше того, его должность коменданта Тортосы передали Лонэ-Гренгеньеру, который вскоре потерял этот город. Заключение г-на де Марсена длилось столько же, сколько заключение Принца, и, выйдя на свободу, он остался без должности и занятий. Впоследствии дела в Каталонии пошли все хуже и хуже, и, поскольку двор колебался в выборе человека, способного навести там порядок, на эту должность, теперь уже во второй раз, Принц предложил графа Марсена, а герцог Ларошфуко со своей стороны указал на него Летеллье, тогда как сам Марсен не приложил к этому никакого старания. Он не имел возможности ни отложить свой отъезд в Каталонию, ни выждать, пока разъяснится крайне запутанная картина происходившего при дворе и долженствовавшего, по всей вероятности, повести скорее к примирению, чем к гражданской войне. Итак, Марсен выехал к месту своей новой службы, полностью обязанный ею Принцу и еще теснее связанный с его партией назначением на должность коменданта Стене, которую Принц незадолго пред тем, после смерти Ламусса, ему предоставил. Таким образом, можно сказать, что поступок графа Марсена имеет два совершенно различных лица: те, кто посмотрит на графа как на бросившего доверенную ему королем провинцию, сочтут его изменником; те же, кто поразмыслит над неукоснительными и почти нерасторжимыми обязательствами, которые он имел в отношении Принца, сочтут его порядочным человеком. Среди людей здравомыслящих найдется лишь немного таких, кто решится сказать, что на нем тяготеет вина, и столь же немногие решатся объявить его невиновным. В конце концов, и порицающие его, и расположенные к нему сойдутся на том, что его можно лишь пожалеть, поскольку он оказался в неотвратимой необходимости пренебречь либо тем, либо другим своим долгом. Двор, как я сказал, пребывал тогда в Пуатье, и первое место в управлении государством принадлежало по видимости г-ну де Шатонефу, хотя на деле все по-прежнему оставалось в руках Кардинала. Тем не менее образ действий названного министра - твердый, решительный, благожелательный и прямо противоположный образу действий Кардинала - начинал снискивать одобрение его руководству и даже завоевал некоторое доверие в душе королевы. Кардинал был слишком хорошо об этом осведомлен, чтобы предоставить г-ну де Шатонефу время еще больше упрочить свое положение. Он счел, что его присутствие при дворе - единственное средство, какое он может противопоставить всем тем, кто вздумал бы выступить против него, и, предпочтя свои частные интересы государственным, доставил своим возвращением герцогу Орлеанскому и Парламенту ранее отсутствовавший у них предлог к объединению с Принцем. Маршал Окенкур {33} получил приказание отправиться с двумя тысячами кавалерии к границе с Люксембургом, встретить там Кардинала и препроводить его туда, где будет находиться король. Кардинал беспрепятственно пересек королевство и прибыл в Пуатье, {34} такой же полновластный повелитель двора, каким был и ранее. Г-ну де Шатонефу постарались всячески показать, что он мало причастен к возвращению Кардинала, но во всем остальном внешне не замечалось никаких перемен, и явных знаков немилости г-ну де Шатонефу оказано не было. Больше того, Кардинал даже проявил по отношению к нему некоторую предупредительность, но г-н де Шатонеф опасался ему довериться и, совершенно правильно рассудив, что для человека его возраста и с его опытностью небезопасно и недостойно оставаться при отправлении государственных дел под началом своего врага, который будет располагать возможностью без конца подвергать его любым неприятностям и любым унижениям, задумал уйти со твоего поста. В качестве предлога он воспользовался тем обстоятельством, что после принятия по его совету решения отправить короля в Ангулем этот план, без его ведома, был изменен и тогда же принято решение двинуться к Анже и осадить его, против чего у него были бы возражения. Итак, испросив у короля отставку, он удалился в Тур. Вскоре двор выехал из Пуатье и двинулся к Анже, в котором герцог Роган поднял народ; и этот город и вся провинция объявили себя на стороне Принца тогда же, когда герцог Орлеанский и парижский парламент объединились с ним против придворной партии. Вся Франция, казалось, замерла в ожидании исхода осады Анже, которая могла бы иметь весьма существенные последствия, будь оборона этого города более деятельной и достаточно продолжительной, чтобы задержать короля. Ибо, помимо того, что Принц смог бы овладеть лучшими крепостями соседних провинций, не подлежит сомнению, что пример герцога Орлеанского и парижского парламента был бы подхвачен наиболее влиятельными сословиями всего королевства, если бы двор оказался в необходимости снять эту осаду. Можно даже сказать, что в этом случае он был бы поставлен в крайне трудное положение, и особе короля угрожала бы прямая опасность, случись такая неудача в то время, когда герцог Немур, не встретив сопротивления, вступил во Францию во главе фландрской армии и старых войск Принца. Эта армия переправилась через Сену в Манте, Герцог Бофор вместе с войсками герцога Орлеанского соединился с герцогом Немуром, и они двинулись вместе, ведя за собой семь тысяч пехоты и три тысячи кавалерии, к реке Луаре, где города Блуа и Орлеан {35} готовы были принять их сторону. Но потому ли, что Анже не был в состоянии обороняться из-за раздоров среди горожан, или, может быть, потому, что герцог Роган не захотел доверить свою жизнь и имущество шаткой верности схваченного колебаниями народа, он, после слабого сопротивления, передал эту крепость в руки короля, {36] получив дозволение удалиться в Париж к герцогу Орлеанскому. Таково было положение дел, когда Принц выступил из Бержери {37} после более чем трехнедельного, как я сказал, пребывания в нем, причем за все это время граф Аркур, располагавшийся на том берегу реки в Тонне-Шаранте и полновластный хозяин наплавного моста, решительно ничего против него не предпринял. Тем не менее, поскольку Принц намного уступал армии короли и численностью и качеством войск, он захотел оградить себя от возможности быть поневоле втянутым в битву. Во избежание этого он двинулся к Рометту, удаленному от королевских войск на три лье, дабы иметь в своем распоряжении больше времени для принятия соответствующего решения, если они на него устремятся. Простояв некоторое время здесь на квартирах невдалеке без каких-либо существенных происшествий и видя, что не только не может добиться успеха в том краю, где находится, но даже не в состоянии оставаться в нем дольше лицом к лицу с графом Аркуром, Принц обратил свои мысли на то, чтобы сохранить за собой Гиень и укрепить державшие его сторону города. Итак, он решил повести туда свою армию, сочтя, что сможет вместе с тем удерживать некоторое время Сентонж, оставив, с одной стороны, графа Дюдоньона в его крепостях и испанцев в Тальмоне, а с другой - принца Тарентского в Сенте и Тайбуре, чтобы он снабжал их необходимым и тем самым было ускорено строительство укреплений. Отдав надлежащие распоряжения, он двинул свою пехоту и обозы в Тальмон, чтобы оттуда переправить их морем в Бордо, и, проделав и первый день со всей своей кавалерией весьма большой переход, остановился на второй в Сент-Андра, в четырех лье от Бордо, считая себя вне пределов досягаемости врага. Но граф Аркур, с крайней поспешностью следовавший за ним по пятам, подошел к его квартирам на расстояние видимости, когда Принц меньше всего помышлял об атом, и, без сомнения, овладел бы ими, если бы его передовые части вторглись в них не раздумывая. Но они построились в боевой порядок против Сент-Андра, тогда как другие его отряды напали на квартиры Балтазара, {38} который, дав им сильный отпор, отогнал их прочь и присоединился к Принцу, севшему на коня по первой тревоге. Некоторое время противники простояли друг против друга в бездействии, но ночь была темной, битки не состоялась, и Принц, не понеся потерь, отступил, обязанный своим спасением скорее чрезмерной осторожности неприятеля, чем своей собственной. Граф Аркур далее за ним не последовал, и Принц, оставаясь при своем прежнем намерении пройти в Бержерак и принять меры к его укреплению, вступил в Либурн, комендантом которого был граф Мор; последнему он отдал распоряжение продолжить работы по строительству нескольких внешних верков. Одновременно с Принцем прибыл в Бержерак и маршал Лафорс со своим сыном маркизом Кастельно; {40} туда же явился и герцог Ларошфуко, возвратившийся с принцем Конти из верхней Гиени. Это произошло в то самое время, когда в Бордо начали проявлять себя группировки и пристрастия, развалившие партию Принца и Гиени, разобщившие его фамилию, оторвавшие от поддержки его дела самых близких ему людей и в конце концов вынудившие его искать у испанцев убежища, за которое он и ныне, что ни день, отплачивает им множеством великих деяний, {41} уже не раз сохранивших за ними Фландрию. О причинах столь разительных перемен я воздержусь говорить до тех пор, пока не поведу речи об их следствиях, а сейчас перейду к рассказу о том, что именно выполнил Принц в течение этого промежутка времени. Его главной заботой было срочное восстановление крепостей Гиени, но усерднее всего занимался он приведением Бержерака в состояние обороноспособности. Этому он с большим прилежанием отдал несколько дней и в эти самые дни узнал об ухудшении его дел в Сентонже, о том, что граф Дюдоньон заперся в своих крепостях, не решаясь выйти из них из-за привычной для него мнительности, что принца Тарентского постигла неудача в битве, происшедшей близ Пона, что Сент, благодаря проведенным там работам и составленному из его лучших войск гарнизону способный, как ему представлялось, выдержать длительную осаду, сдался, не оказав сколько-нибудь значительного сопротивления, и что осажденный Тайбур готов последовать примеру Сента. Принц узнал и о том, что маркиз Сен-Люк {42} собирает силы, чтобы противодействовать войскам принца Конти, захватившего Кодекот и некоторые другие маловажные городки. Это последнее сообщение было единственным, допускавшим с его стороны какие-то ответные действия, но так как маркиз Сен-Люк был еще далеко от принца Конти, Принц не счел нужным проследовать в верхнюю Гиень, не получив более подробных известий о положении дел в Бордо, и, желая располагать ими, пригласил Принцессу и г-жу де Лонгвиль приехать в Либурн, куда прибыл одновременно с ними. Здесь он провел всего один день и здесь же дал, какие только мог, указания, имевшие целью помешать распространению зла, которое из-за раздоров начинало пускать ростки в его партии и семействе. Вслед за тем он выступил вместе с герцогом Ларошфуко на соединение с принцем Конти, который со своими войсками стоял в городе, именуемом Стаффор и расположенном на четыре лье выше Ажена, и, узнав близ Либурна от нарочного, что маркиз Сен-Люк идет на Стаффор, решил, что своим присутствием там окажет большую помощь, и со всею возможной поспешностью продолжил свое движение, дабы соединиться с принцем Конти прежде, чем тот или другой успеют что-либо предпринять. И действительно, прибыв в Стаффор, он обнаружил, что принц Конти снимает свои отряды с квартир и собирает их вместе в уверенности, что маркиз Сен-Люк вступит с ним в битву. Принц узнал кроме того, что тот находится в Мираду с полками Шампанским и Лотарингским и что его кавалерия размещена отдельно на фермах и в ближних деревнях. Принц тут же составил план действий и решил идти всю ночь напролет, чтобы захватить квартиры кавалерии маркиза Сен-Люка. Он взял с собой кавалерию, какую нашел в Стаффоре, где оставил своего брата с приказом последовать за ним, как только прибудут остальные его войска. Итак, он тотчас выступил с герцогом Ларошфуко и, хотя дорога была дальней и очень плохой, подошел перед рассветом к мосту, где врагами был оставлен дозор из двенадцати или пятнадцати всадников. Принц сразу же опрокинул их; те, кому удалось спастись, подняли во всех своих отрядах треногу и побудили их сесть на коней. Несколько эскадронов близ Мираду оказали Принцу стойкое сопротивление, но, устремившись на них, он без особого труда их сломил. Поражение понесли шесть полков. Захвачено было много снаряжения и пленных, тогда как остальные укрылись в Мираду. Этот городок расположен на вершине горы, занимая не более ее половины. Все его укрепления состояли из жалкого рва и немудреной стены, к которой лепились дома горожан. Когда рассвело, маркие Сен-Люк расставил все свои силы в боевом порядке на эспланаде перед городскими воротами. Принц у подножия горы поджидал войска, которые вел к нему принц Конти. Вскоре они подошли, но, так как подъем на гору был достаточно крут и очень долог и так как зимою почва там вязкам и земельные участки отделяются друг от друга плетнями и канавами, Принц ясно увидел, что не может двинуться в боевом строю на противника, не нарушил порядка и своих поисках и не измотан их прежде, чем до него доберется. Итак, он удовольствовался тем, что выдвинул вперед свою пехоту и сильным ружейным огнем прогнал врага из нескольких занятых им постов. Два или три его эскадрона вступили в схватку; к; весь день прошел в непрерывной перестрелке, причем маркиз Сен-Люк ни разу не покинул своей вершины, а Принц не решился напасть на него, занимавшего столь выгодную позицию, так как не имел пушек и получить их мог только на следующий день. Он распорядился, чтобы доставили два орудия, и, рассудив, что слух об их прибытии устрашит врагов не в пример больше, чем одержанный над ними успех, отпустил нескольких пленных, дабы те сообщили об этом маркизу Сен-Люку: Принесенное ими известие возымело желательное для Принца действие, ибо оно испугало солдат и посеяло такую растерянность в офицерах, что они едва дождались ночной темноты, чтобы утаить свое отступление и укрыться в Лектуре. Принц, предвидевший это, выставил дозоры так близко к врагам, что получил донесение об их уходе, едва они выступили, и можно сказать, что его чрезмерная торопливость помешала ему разбить их наголову. Ибо, не дождавшись, пока пехота растянется на дороге, где ничто не могло бы спасти ее от разгрома, он бросился на нее, едва она показалась на краю защитного рва Мираду, и, ворвавшись со шпагой в руке в гущу батальонов Шампанского и Лотарингского полков, опрокинул их в ров, моливших о пощаде и бросавших оружие. Но, так как добраться до них его конница не могла, им легко удалось возвратиться, в Мираду, не столько чтобы защищать это место, сколько чтобы спастись от неминуемой гибели. Принц Конти все время бился бок о бок с братом, который преследовал маркиза Сен-Люка и остатки его беглецов вплоть до Лектура, после чего возвратился к Мираду, чтобы осадить этот городу где укрылись генерал-майор Марен, {43} полковник Лотарингского полка Кувонж {44} и еще несколько офицеров. Принц потребовал от них капитуляции, сочтя, что разбитые, без боевых припасов и продовольствия, они не станут защищать столь жалкое укрепление. И действительно, они готовы были сдать его Принцу при условии, что им будет позволено уйти к маркизу Сен-Люку, но Принц, не желавший сохранения за ним столь отменной пехоты и почитавший за ничто овладение лишенным всякого значения местом, упорствовал в своем желании захватить их в качестве военнопленных или, по меньшей мере, связать их словом не поднимать против него оружия в течение полугода. Эти условия показались им настолько тяжелыми, что они предпочли защищаться и тем самым хоть в некоторой мере снять с себя позор предыдущего дня, вместо того чтобы усугубить его подобной капитуляцией. Они обнаружили, что у тамошних жителей есть продовольствие, и, справедливо полагая, что Принц не в состоянии окружить их сплошными траншеями, сочли, что им смогут беспрепятственно доставлять порох, трут и свинец. И действительно, маркиз Сен-Люк прислал их уже следующей ночью и, пока длилась осада, продолжал доставлять им все, в чем они имели нужду, невзирая на усилия осаждающих воспрепятствовать этому. Тем временем Принц отправил своего брата в Бордо и вскоре хорошо понял, что поступил бы гораздо правильнее, если бы овладел Мираду на условиях, которые были ему предложены, и не увяз в осаде при недостатке в самом необходимом и даже без уверенности в том, что удастся раздобыть пушки. Тем не менее, поскольку нередко приходится хладнокровно продолжать то, что было начато сгоряча, он пожелал осуществить свой замысел до конца, рассчитывая устрашить врагов и преподать им урок на будущее. Итак, он доставил из Ажена два орудия - одно восемнадцатифунтовое, другое - двенадцатифунтовое - с небольшим количеством ядер соответствующих калибров. Он решил, что их достанет на то, чтобы пробить брешь в стене и взять приступом укрепление, прежде чем успеет прибыть подходивший к нему граф Аркур. И действительно, заняв дома на достаточно близком расстоянии от крепостных ворот, он установил там свою двухорудийную батарею. Она сразу же нанесла крепостной стене немалые повреждения, но вскоре запас ядер иссяк, и пришлось дать денег солдатам, чтобы те подобрали во рву выпущенные ранее их же орудиями. Осажденные, принимая во внимание скудость у них боевых припасов, защищались в общем неплохо и произвели две чрезвычайно упорные вылазки. Наконец, брешь начала становиться внушительной, и в стене, рухнувшей вместе с примыкавшими к ней вплотную домами, образовался очень большой пролом. Но эти развалины осажденные использовали как новое укрепление, ибо после того как кровля дома, в стене которого была проделана брешь, рухнула в находившийся под ним погреб, они подожгли ее и укрепились по ту сторону от него, так что этот объятый пламенем погреб стал совершенно непроходимой рытвиной. Эта преграда остановила Принца, который не захотел отважиться на приступ, предвидя, что он окажется безуспешным и что войска будут подавлены неудачей, тогда как противник воспрянет духом, и решил пробить брешь в другом месте, где при домах не было погребов. И вот как-то раз, когда уже начали палить по этому участку стены, Принц получил известие, что граф Аркур идет на него и на следующий день подойдет к Мираду. Их силы были слишком неравными, чтобы можно было отважиться на битву. Итак, Принц решил снять осаду и отойти в Стаффор, куда и прибыл, не подвергшись преследованию со стороны неприятеля. Этот город нисколько не больше и не лучше Мираду, но так как граф Аркур находился на том берегу Гаронны и мог через нее переправиться лишь в месте, именуемом Овиллар, Принц, свободно распоряжаясь другой частью этого края, расквартировал свои войска не кучно, а порознь. При этом он исходил из того, что совершенно достаточно расположить кое-какие части близ Овиллара и отдать приказ о постоянном отряжении дозоров в его направлении, дабы знать обо всем, что намерены предпринять враги. Но вновь набранные войска и нерадивые офицеры обычно выполняют отданные им приказы совсем не так, как это делают надежные и привычные к войне люди. Так и этот приказ, которого было совершенно достаточно, чтобы оградить от опасности лагерь, был так дурно исполнен, что Принц оказался под угрозою позорно попасться врасплох и потерпеть поражение, ибо из всех отряженных дозоров ни один не выполнил, как должно, отданного ему приказания, и вместо того чтобы собирать сведения о графе Аркуре, все они занялись грабежом окрестных деревень. Итак, граф Аркур переправился через реку, прошел в боевых порядках между квартирами Принца и приблизился к нему на расстояние четверти лье, и притом таким образом, что никто не поднял тревоги и ни о чем его не оповестил. Наконец, когда отброшенные врагом солдаты принесли ему эту весть с обычной в таких случаях сбивчивостью, он вскочил на коня и, сопровождаемый герцогом Ларошфуко, графом Марсеном и маркизом Монтеспаном, двинулся выяснить намерения неприятеля, но, не сделав и пятисот шагов, увидел его эскадроны, отделявшиеся от основных сил для нападения на его квартиры и уже пришедшие в движение, чтобы кинуться на него. В этом отчаянном положении ему только и оставалось, что направить гонцов с распоряжением кавалеристам, размещенным в самых дальних квартирах, без промедления сесть на коней и выступить на соединение с его стоявшей лагерем у Стаффора пехотою, которой он приказал выступить к Буе, чтобы оттуда переправиться на судах через Гаронну и затем отступить в Ажен. Все свои обозы он отослал в порт Сент-Мари, а в Стаффоре оставил капитана с шестьюдесятью мушкетерами и двенадцатифунтовым орудием, которое не мог увезти. Этим столь благоприятным для него обстоятельством граф Аркур воспользовался не лучше, чем теми, что могли доставить ему успех у Тонне-Шаранта и Сент-Андра. Ибо, вместо того чтобы преследовать Принца и напасть на него в сумятице отступления без прикрывающей кавалерии и к тому же во время вынужденной переправы через Гаронну, предпринятой, чтобы выйти из-под удара, граф задержался для окружения и захвата наиболее близкой к Стаффору войсковой квартиры противника в месте, именуемом Перген, где стояло триста или четыреста конных гвардейцев Принца и его генералов. Таким образом, граф Аркур подарил Принцу двенадцать или тринадцать часов, б_о_льшую часть которых тот провел в Буе, переправляя свои войска через реку в полнейшем беспорядке и с невероятными трудностями и все время под угрозою быть разбитым наголову в случае нападения неприятеля. Немного спустя после прибытия Принца со всею его пехотой в Ажен, на другом берегу реки было замечено несколько кавалерийских отрядов, выскочивших вперед с целью захвата обозов, подготовленных к переправе через реку, но они встретили сильный отпор от шестидесяти всадников Монтеспана, которые своим сопротивлением дали время подойти лодкам с мушкетерами, вынудившими врагов отступить. В тот же день Принцу стало известно, что его кавалерия прибыла в Сент-Мари, ни разу не вступив в бой и не растеряв своего снаряжения, а также что его гвардейцы все еще обороняются в Пергене и прийти им на выручку, по-видимому, нет ни малейшей возможности. И действительно, на следующий день они сдались в плен, и это все, что граф Аркур извлек для себя из обстоятельств, в которых его счастливая звезда и небрежность войск Принца едва не дали ему возможности одержать сокрушительную победу. VI  (март-октябрь 1652) Эти неудачи заставили Принца удалиться в Ажен, происки и раздоры в котором вскоре показали ему, что удержать этот город в верности может только его присутствие или сильный гарнизон {1}. Чтобы обеспечить это второе условие, он и решил ввести в Ажен полк пехоты Конти и поручить ему охрану одних из ворот города. Но горожане сразу же взялись за оружие и возвели баррикады. Извещенный об этом, Принц сел на коня, чтобы своим присутствием воспрепятствовать мятежу и удержать за собою Гравские ворота, пока полк Конти не возьмет их в свои руки. Но прибытие войск, вместо того чтобы положить конец беспорядкам, повело только к их усилению. Вошедшие войска устроили привал на первой же улице, и, хотя Принц, принц Конти и их высшие офицеры всячески старались успокоить народ, они не смогли помешать тому, чтобы все улицы мгновенно не оказались перегорожены баррикадами. Горожане все же сохранили почтительность к Принцу и его высшим офицерам, но где их не было, там повсюду нарастало всеобщее возбуждение. Терпеть такое положение дел было более невозможно. Войска, как я сказал, удерживали Гравские ворота и половину ведущей к ним улицы; народ вооружился; все улицы были перегорожены баррикадами и повсюду расставлены дозоры. Близилась ночь, с наступлением которой нужно было ждать усиления беспорядков. Принц понял, что ему придется либо с позором выйти из города, либо отдать его на разграбление или поджечь. И то и другое решение было бы одинаково пагубным для его дела, так как, если бы он покинул Ажен, туда были бы впущены войска короля, а если бы предал его огню, такая расправа подняла бы против него нею провинцию, важнейшие города которой еще держали его сторону. Эти соображения заставили его стремиться к какому-нибудь умиротворению, которое с соблюдением внешней благопристойности спасло бы его достоинство и вместе с тем доставило бы ему предлог простить народу его вину. Герцог Ларошфуко поговорил с виднейшими горожанами и склонил; их отправиться в магистрат, дабы послать к Принцу кого-нибудь из них своим представителем с поручением попросить у него прощения и молить о том, чтобы он явился на их собрание указать способы, как им сохранить Ажен в повиновении и преданности, в которых они ему поклялись. Принц явился туда и сказал, что его намерение неизменно состояло лишь в том, чтобы оставить им ничем не ограниченную свободу, и что войска вошли в город не для чего иного, как для того, чтобы облегчить горожанам его охрану, но, поскольку они этого не хотят, он готов их увести, однако же с тем, чтобы город своим иждивением набрал полк пехоты, офицеров которого назначит он сам. Эти условия были с готовностью приняты. Баррикады были разобраны, войска вышли, и город стал спокоен и послушен, как до восстания. Хотя Принц и не мог доверять столь сомнительной покорности, все же он пробыл некоторое время в Ажене, дабы вернуть город к его обычному состоянию. Тогда же он получил известие, что фландрская армия {1} под командованием герцога Немура и войска герцога Орлеанского под командованием герцога Нофора соединились и направляются к реке Луаре. Узнав, что внутри Франции появилась испанская армия, которую он так долго ждал и которая может двинуться на помощь Муроку или прийти на соединение с ним в Гиень, Принц испытал чувство радости. Но к этой радости примешалось и беспокойство; ему стало известно, что нелады и взаимная неприязнь между герцогами Немуром и Бофором дошли до чрезвычайно опасной крайности: {2} они решительно не могли ужиться, а сил каждого из них по отдельности недоставало на то, чтобы противостоять королевской армии под командованием г-на де Тюренна и маршала Окенкура, усиленной к тому же войсками, которые привел Кардинал из Германии и из соседних с резиденцией двора местностей. Приказания, отданные Принцем герцогу Немуру, предписывали тому переправиться через реку Луару, чтобы оказать помощь Мурону и вслед за тем сразу же двинуться к Гиени. Герцог Бофор получал совершенно противоположные приказания от герцога Орлеанского, который не мог согласиться на уход армии из-под Парижа и опасался, как бы народ и Парламент не изменили своего настроения, увидев, что армия г-на де Немура идет в Гиень, тогда как королевская остается у них под боком. Коадъютор Парижский, как никто иной пользовавшийся в то время доверием герцога Орлеанского и жаждавший стать кардиналом, еще больше усиливал его опасения и колебания. Он настаивал на удержании армии по эту сторону Луары, не только чтобы сделать ее бесполезной для Принца, врагом которого он был, но и с целью показать тем самым двору, что он полновластный хозяин образа действий Месье и в состоянии ускорить или замедлите продвижение армии, смотря по тому, что отвечает его интересам. С другой стороны, г-н де Шавиньи прислал Принцу несколько писем, торопя его покинуть Гиень и прибыть к армии, где его присутствие безусловно необходимо. Он указывал, что если армия распадется, то Принц лишится всех своих средств и возможностей, и, напротив, если он одержит успехи внутри королевства на глазах у короля, то сразу же восстановит свое положение не только в Гиени, но и в своей собственной партии. Это были не единственные соображения г-на де Шавиньи; вынашивал он и более дерзновенные замыслы: он стремился руководствовать Месье, дав ему понять, что руководствует Принцем, и обеспечить себе неограниченную власть над образом действий Принца, показав, что располагает ею в отношении образа действий Месье. В своих расчетах он заходил еще дальше: с самого начала войны он приложил все усилия, чтобы стать посредником между. Принцем и Месье и склонить их к примирению, и сблизился с герцогом Роганом, полагая, что тот может быть одинаково полезен ему и около Месье и около Принца. Он находил также, что при посредстве г-на де Фабера, {3} коменданта Седана, принял все необходимые предосторожности и в отношении Кардинала. И так как он не ставил пределов ни своему честолюбию, ни своим упованиям, то нисколько не усомнился в том, что, добившись частного мира, будет избран и для ведения вместе с Кардиналом переговоров об общем. Он также проникся уверенностью, что, принимая во внимание высокое мнение, которое Принц может создать о нем у испанцев, успех переговоров будет поставлен ему в заслугу, а их неудача, напротив, навлечет на Кардинала посрамление и порицание, и что, таким образом, он вернется к руководству государственными делами или прославляемый за заключение мира, или хотя бы имея то преимущество, что разрыв переговоров всеми будет поставлен в вину Кардиналу. Доводы, приведенные г-ном де Шавиньи в пользу этой поездки, с легкостью убедили Принца; но главным побуждением к ней было его нетерпеливое желание покинуть Гиень в таких обстоятельствах, когда малая численность его войск и их слабость вынуждали его беспрерывно отступать перед графом Аркуром. И действительно, Принц тогда держался в Гиени лишь благодаря своей неусыпной бдительности и уважению, которым было окружено его имя. А что касается графа Аркура, то своим образом действий и благодаря своей военной удаче он успел полностью восстановить урон, нанесенный оружию короля поражением маркиза Сен-Люка при Мираду. Осада Мираду была снята; гвардейцы Принца и триста или четыреста кавалеристов были захвачены в плен на своих квартирах в Пергене, да и сам Принц с остальными своими войсками был принужден покинуть Стаффор, переправиться через Гаронну в Буе и отступить, как я указал, в Ажен. Здесь он и сообщил герцогу Ларошфуко и графу Марсену о своем намерении поехать в Париж. {4} И тот и другой одинаково указали ему на опасения и надежды, возникающие у них в связи с этой поездкой, но ни тот ни другой не решился подать ему какой-либо определенный совет, хотя оба настоятельно попросили о дозволении отправиться вместе с ним. Принц избрал себе в спутники герцога Ларошфуко, оставив графа Марсена при принце Конти {5} и полностью возложив на него заботу о своей партии в Гиени и о поддержании в ней единства, а также о сохранении за ним Бордо, охваченного раздорами, которые постарались посеять во всех сословиях города, где дела были в таком состоянии, какое я сейчас опишу. Народ был разделен на две партии: в одну из них входили богатые горожане, стремившиеся поддержать власть своего магистрата и стать столь могущественными и нужными, чтобы Принц видел в них тех, кто более всего способен служить ему прочной опорой; другая партия была образована менее богатыми и более крамольными, которые случайно несколько раз собрались в месте, находящемся близ замка А и прозываемом Орме, каковое название в дальнейшем за нею и удержалось. {6} Парламент со своей стороны был не менее разъединен, чем народ. Даже те из его чинов, которые были противниками двора, также подразделялись на две группировки: одна из них именовались Большою Фрондой, другая - Малою Фрондой, и хотя они обе сходились в намерении благоприятствовать Принцу, каждая горячо стремилась к тому, чтобы закрепиться при нем, отстранив от него другую. {7} Вначале Орме объединялась с обеими Фрондами, хотя неоднократно и порывала с ними из-за несовпадения интересов, которые обычно и побуждают действовать людей подобного рода, как вдруг, не поладившие, к несчастью, между собой принц Конти и г-жа де Лонгвиль, желая привязать к себе эту партию, настолько усилили ее влияние, а вместе с ним и заносчивость, что ускорили распад своей собственной и довели до отчаяния Парламент и лучшую часть народа, открыв тем самым возможность для нескольких заговоров и иных злоумышленных козней двора, в конце концов отнявших Бордо у партии Принца. Я лишь мимоходом коснусь причин, приведших к стольким раздорам, и, не входя в подробности относительно многого, писать о чем невозможно, {8} скажу только, что принц Конти, поддавшись убеждениям своих подкупленных кардиналом Мазарини приверженцев, пошел на открытый разрыв с г-жой де Лонгвиль, вменив ей в вину такие вещи, скрыть которые его обязывали благопристойность и кровная близость. Объятые взаимною ненавистью, они оба еще больше распалили неистовство Орме и так часто насущнейшие выгоды своей партии приносили в жертву своим страстям и своему безграничному озлоблению, что, и место того чтобы укрепить к себе уважение и благодаря этому стать полезными Принцу - а это входило в намерения их обоих, - проложили путь беспорядкам и народным волнениям, в которые едва не были вовлечены сами и которые довели их до необходимости оставить Принца и принять все условия, какие Кардиналу было угодно им навязать. Герцог Ларошфуко, многократно на опыте убеждавшийся в том, что их общее благо и величие зависит от их единения, больше чем кто-либо иной оказался в состоянии поддержать его во время Парижской войны. Но на этот раз г-жа де Лонгвиль сочла, что ей выгоднее изменить этому правилу, и случилось так, что средства, которые она применяла для достижения своих целей, поссорили ее с братьями. Принцу Конти хотелось мира, потому что ему наскучила и его утомила война, с которою он связал себя лишь в угоду сестре, в чем и раскаялся, когда у них начался разлад. Впоследствии он в свое оправдание ссылался на то, что его брат, пообещав ему письменно, что не станет заключать соглашений, не добившись для него губернаторства Прованс, полностью отступился от отстаивания его интересов. Но истинная причина его отчуждения - это злобное чувство к сестре, о котором я только что говорил и которое ввергло его в ослепление гнева и ревности, более извинительных для возлюбленного, чем для брата. С другой стороны, Принц, хотя он и говорил меньше, чем его брат, о чувствах г-жи де Лонгвиль и о ее поведении, в глубине души был о ней не лучшего мнения. Он знал, что ее сближение с герцогом Немуром неминуемо нанесет ущерб интересам партии и опасался, как бы его сестра не оказалась способной вступить и в новые связи, которые могут вызвать, быть может, еще большие осложнения. {9} Трудность положения, в каком оказалась тогда г-жа де Лонгвиль, усугублялась ее неверием в возможность примирения с мужем и потому, что ее не преминули очернить перед ним, и потому, что ее роль в этой войне представлялась ему чрезмерно большой. При посредстве принцессы Пфальцской она тщетно попыталась помириться с двором. Итак, видя, что ее дела равно плохи повсюду, она была вынуждена искать, как последнего средства, поддержки Орме и постараться сделать эту партию настолько могущественной, чтобы, располагая ею, придать себе значительность в глазах Принца или двора. Принц Конти, напротив, побуждаемый жаждою мщения, помышлял лишь о том, чтобы подорвать доверие к своей сестре со стороны наиболее значительных деятелей названной партии и таким образом завоевать их для себя, и попустительствовал им во всякого рода бесчинствах. Предвидя, к чему может повести в его партии столь резкое столкновение взглядов, и рассудив, что враждебность и разобщение еще больше усилятся с его отъездом, Принц оставил графа Марсена, как я сказал, дабы пресекать, насколько возможно, столь великие неурядицы и препятствовать их последствиям. И, согласовав с ним и г-ном Лене вес, касавшееся гиенской армии, происков и раздоров в Бордо и внутри его собственного семейства, он покинул принца Конти в Ажене и, наделив его верховным командованием, попросил прислушиваться к советам графа Марсена и г-на Лене. Он также не поскупился на внешние проявления своего исключительного доверия к президенту Виолю, но в действительности считал, что не оставляет в Бордо никого, по-настоящему приверженного его интересам, кроме двоих, только что мной упомянутых. И вот при таком положении дел он приготовился выехать из Ажена, чтобы отправиться к армии г-на де Немура. Эта поездка была очень долгой и исполненной таких трудностей, что поистине нельзя было надеяться на их одоление. Граф Аркур находился возле Ажена; двор слишком многих подкупил в этом городе, чтобы они не поспешили сообщить об отъезде Принца; да и принадлежавшие к его партии подозревали, что затевается эта поездка, и слух о ней прошел раньше, чем она была окончательно решена. Предстояло проделать путь почти в сто двадцать лье, и притом не сменяя нигде лошадей. Граф Аркур мог не только выслать в погоню за Принцем свои отряды, но и сообщить двору через нарочных о пути его следования и дать распоряжение городам и гарнизонам воспрепятствовать его проезду. К тому же Принц не мог довериться в этом деле большому числу людей, а малое их число не обеспечивало его безопасности. Нужно было, кроме того, внушить всем, будто он уезжает в Бордо, и помешать офицерам последовать за ним ради его охраны, используя такие предлоги, которые ничем не намекали бы на его истинные намерения. Ради всего этого Принц повелел принцу Конти оставаться в Ажене и, сделав вид, будто собирается съездить в Бордо дня на два или три, приказал всем своим офицерам и волонтерам дожидаться его в Ажене при его брате. Принц выехал из Ажена в вербное воскресенье, и полдень, вместе с герцогом Ларошфуко, принцем Марсийаком, графом Гито, {10} Гурвилем и своим камердинером. Маркиз Леви {11} поджидал его с лошадьми в Ланкэ, поместье герцога Буйонского, где находился и Берсене, капитан гвардейцев герцога Ларошфуко, также участник этой поездки. И так как маркиз Леви располагал охранной грамотой графа Аркура, выданной ему на предмет возвращения вместе с прислугою к себе в Овернь, то Принц и следовавшие с ним лица сошли за сопровождающих маркиза Леви, за тех самых слуг, имена которых были вписаны в охранную грамоту. {12} Но самым тягостным во время этой поездки была исключительная поспешность, с какой они ехали днем и ночью, почти не сменяя лошадей и нигде не задерживаясь больше чем на два часа. Останавливались они у двух-трех дворян, друзей маркиза Леви, чтобы дать себе на несколько часов роздых и купить лошадей, но принимавшие их у себя настолько не подозревали в Принце того, кем на самом деле он был, что в непринужденной застольной беседе говорили достаточно свободно о его близких, благодаря чему он мог понять, что остается неузнанным. Наконец, проделав путь по виконтству Тюренн и через Шарлюс в Оверни, он прибыл в субботу вечером в Бек д'Алье в двух лье от Шарите, откуда беспрепятственно переправился через Луару, хотя в Шарите и находились две роты кавалерии под командованием Бюсси Рабютена. {13} Из Шарите Принц отправил Гурвиля в Париж, чтобы сообщить герцогу Орлеанскому и г-ну де Шавиньи о своей поездке. День пасхи Принц провел в Коне, где все были настороже, и, так как двор пребывал тогда в Жьене, Принц везде говорил, что направляется со своими товарищами отбыть очередную службу при короле. Тем не менее рассудив, что ему не удастся, долгое время оставаясь неузнанным, следовать по оживленной большой дороге, которую использовал двор, он решил покинуть ее и перебраться на дорогу к Шатильону-Сюр-Луэн. Больше того, ему едва не пришлось раскаиваться, почему он не сделал этого раньше, так как им повстречались двое посланных двором нарочных, один из которых узнал графа Гито. И хотя этот нарочный не остановился, чтобы перекинуться с ним словами, лицо его выразило явную настороженность, наводившую на мысль о зародившемся в нем подозрении, что между этими всадниками находится и Принц. Вскоре все разъяснилось, ибо, встретив камердинера Принца, ехавшего в тысяче шагов позади остальных, этот нарочный остановил его и, сделав вид, будто намерен его убить, выяснил, что запавшее в него подозрение было вполне обоснованным. Этот случай заставил Принца не только решиться сразу же покинуть большую дорогу, но и оставить, сверх того, Берсене в лачугах близ моста у дороги, которой должно было держаться нарочному на обратном пути ко двору, дабы убить его, если он там покажется. Но счастливая звезда этого человека побудила его пуститься другим путем, чтобы возможно скорее сообщить в Жьене о том, что он видел. Кардинал тотчас же отрядил Сент-Мора {14} с двадцатью кавалеристами, чтобы подстеречь Принца на дороге, которая вела в Шатильон к армии г-на де Немура. В другом случае Принц едва не был схвачен. Прибыв к Бриарскому каналу, он повстречался с вахмистрами двух или трех кавалерийских полков, направлявшихся на свои расположенные в этом месте квартиры, и так как подразделения подходили туда с разных сторон, ему тем труднее было выбрать надежный путь. Шаваньяк, знавший одного проживавшего невдалеке дворянина по имени Лабрюлери, вздумал отправиться с графом Гито на его розыски, чтобы, запасшись в его доме съестным, привезти его Принцу, который, однако, не мог оставаться в том месте, где они с ним расстались, из-за подхода упомянутых выше войск. Еще раньше Принц отослал своего камердинера в Шатильон с приказанием привратнику держать ворота парка открытыми, так что при нем были лишь герцог Ларошфуко и принц Марсийак, с которыми он и направился по шатильонской дороге. Принц Марсийак двигался на сто шагов впереди Принца, герцог Ларошфуко на том же расстоянии позади, чтобы, предупрежденный тем или другим, он мог улучить время спастись. Не успев проехать в этом порядке сколько-нибудь значительное расстояние, они услышали пистолетные выстрелы с той стороны, куда направился посланный в Шатильон камердинер, и сразу же увидели показавшихся с левой руки и рысивших к ним четырех всадников. Не усомнившись, что это - преследователи, и решив с ними сразиться, они свернули с дороги и устремились на них с намерением скорее пасть, чем даться в их руки живыми. Но в этих всадниках они узнали графа Гито и Шаваньяка, которые их разыскивали в сопровождении еще двух дворян. Принц, справедливо сочтя, что встреча с нарочным, о которой я только что рассказал, несомненно откроет тайну его проезда, поспешно направился в Шатильон, но так как требовалось проделать за один день тридцать пять лье, и притом на тех же конях, необходимость их покормить задержала его на несколько часов и предоставила Сент-Мору время, нужное, чтобы настигнуть Принца. Тем не менее он не встретился с ним; {15} впрочем, впоследствии он как-то сказал, что видел проезжавшего мимо Принца, но не пожелал учинить на него нападение. Это путешествие Принца изобиловало, как я сказал, опасными происшествиями, и даже самые незначительные из них угрожали ему захватом королевскими силами или смертью. Все же он благополучно добрался до Шатильона, где расспросил об армии, к которой хотел прибыть, и узнал, что она располагается в восьми лье оттуда, под Лори, близ Орлеанского леса. Проделав со всей возможной поспешностью отделявшее его от армии расстояние, он наткнулся на ее аванпосты, и несколько всадников устремились к нему навстречу с окликом: "Кто идет?". Когда его опознали, всю армию охватила нежданная и не поддающаяся описанию радость. {16} Никогда ей не было столь же необходимо, чтобы он находился при ней, и никогда она не была так далека от надежды на его прибытие. Рознь между герцогами Немуром и Бофором росла день ото дня, и распри вождей на глазах у всех влекли к верной гибели армию - последнюю и единственную надежду партии, тогда как присутствие поблизости короля и его армии должно было бы с особою силою обязать этих военачальников поставить общее благо превыше своих личных раздоров. Положить им конец было слишком важно для Принца, чтобы он не взялся за это со всей мыслимою горячностью, и ему тем легче было добиться осуществления этой цели, что его прибытие, отстраняя их от командования, вместе с тем устраняло и основной повод ко взаимной зависти и вражде. Принц двинул армию в Лори, где дал ей однодневный отдых. Сам он провел там еще три или четыре дня, в течение которых его армия успела подойти к Монтаржи, который, не оказав сопротивления, сдался. Этот город покинули без промедления, потому что в нем было изобилие хлеба и вина, которыми в случае нужды можно было воспользоваться, и еще для того, чтобы явить пример мягкости, что могло выгодно обернуться для партии в других городах. Армия, выйдя из Монтаржи, направилась в Шато-Ренар. Туда же одновременно с нею прибыл из Парижа Гурвиль доложить Принцу соображения его друзей по поводу образа действий, которого ему должно держаться относительно Месье и Парламента. Их суждения были весьма различны, ибо некоторые советовали ему оставаться при армии, потому что решения Месье и Парламента неизменно будут зависеть от хода событий в этой войне и еще потому, что, пока он будет стоять во главе внушительной армии, в его власти будет и партия, тогда как, уехав в Париж, он лишит свою армию того уважения, которое ей сообщило его присутствие, не говоря уж о том, что недопустимо оставить командование в руках тех же лиц, чья рознь и зависть едва не вызвали столько неурядиц и бедствий. Г-н де Шавиньи, напротив, извещал Принца, что его присутствие в Париже безусловно необходимо; что двор и новый кардинал Рец, {17} ранее коадъютор Парижский, с каждым днем усиливают в Парламенте свои происки и в конце концов втянут в них и герцога Орлеанского, если Принц лично не прибудет в Париж, дабы извлечь его из зависимости, в которой тот ныне находится, и приставить к нему вместо кардинала Реца г-на де Рогана и г-на де Шавиньи. В заключение своих советов и те и другие указывали, что крайне необходимо предпринять против армии короля что-нибудь достаточно крупное и что решение всего - в счастливом исходе предпринятого. Тогда же Принцу стало известно, что подразделение королевской армии под командованием маршала Окенкура все еще располагается на отстоящих друг от друга квартирах, совсем недалеко от Шато-Ренара, и что на следующий день оно должно соединиться с войсками г-на де Тюренна. Это сообщение побудило Принца к решению двинуться тем же вечером со всей своей армией прямо на войска маршала Окенкура, не дав ему времени собрать их вместе и отступить к г-ну де Тюренну. Успех оправдал его ожидания: сначала он проник в две войсковые квартиры, которые подали сигнал тревоги другим, что тем не менее не помешало ему тотчас овладеть всеми пятью. Первые четыре не оказали сопротивления. Построившись в боевой порядок с восемью сотнями кавалеристов на берегу ручья, переправляться через который можно было только поодиночке по очень узкой и очень разрушенной запруде, маршал Окенкур сделал вид, что собирается драться за эту переправу, дабы оградить от нападения неприятеля свою расположенную за ней пятую войсковую квартиру. Но после того как герцог Немур и еще трое или четверо всадников преодолели это препятствие, маршал, сочтя, что вся армия Принца должна быть уже совсем рядом, {18} отступил и стал позади квартиры, позволив ее беспрепятственно грабить и удовольствовавшись построением своих людей в боевой порядок, чтобы попытаться в подходящее для этого время обрушиться на занявшихся грабежом. Эта квартира оказала не большее сопротивление, чем остальные, но так как дома были крыты соломою и ее подожгли, маршалу Окенкуру не стоило большого труда установить в отблесках пламени численность переправившихся, и, обнаружил, что там было не более сотни кавалеристов, он устремился на них со своими восемью сотнями. Увидев, что на него летит конница, Принц быстро составил отряд из тех, кто был вместе с ним, и, несмотря на такое неравенство в силах, двинулся навстречу вратам. Сама судьба, казалось, собрала в этом месте всех высших офицеров его армии, дабы он увидел воочию, что одна роковая случайность может разом отнять у него все. В первый ряд, где находился он сам, Принц поставил герцогов Немура, Бофора и Ларошфуко, принца Марсийака, командовавшего испанскими войсками маркиза Кленшана, генерал-лейтенанта графа Таванна, графа Гито, графа Гокура {19} и еще несколько офицеров. Два неприятельских эскадрона с очень близкого расстояния произвели по ним залп, не вызвав, однако, среди них замешательства. Но когда два других эскадрона маршала Окенкура сразу же после этого налетели на всадников Принца, герцог Немур был ранен навылет выстрелом, из пистолета, а конь его убит. Отряд Принца, не выдержав две последовавшие друг за другом атаки, дрогнул и, рассыпавшись, беспорядочно подался на сотню шагов в сторону объятой огнем войсковой квартиры, но Принц и бывшие с ним высшие офицеры, перехватив головных всадников своего обратившегося в бегство отряда, остановили его. Враги, удовольствовавшись тем, что его оттеснили, не стали в него врубаться из опасения, как бы он не был поддержан пехотой, барабаны которой они уже слышали. Вырвалось вперед лишь несколько неприятельских офицеров и солдат-кавалеристов, и скакавший в двенадцати или пятнадцати шагах позади своего откатывающегося отряда принц Марсийак обернулся и между обоими отрядами убил, пронзив шпагою, преследовавшего его офицера. Принц, как я сказал, остановил своих и повернул их лицом к врагу. Тем временем, переправившись по тесной запруде, к чему подоспели еще тридцать кавалеристов. Нрииц и герцог Ларошфуко возглавили их и кинулись на маршала Окенкура с фланга, тогда как герцог Бофор, которого Принц оставил при первом отряде, по его приказанию атаковал врагов в лоб. Это окончательно опрокинуло неприятеля. Часть его устремилась в Блено, а остальных три или четыре лье гнали к Осеру, причем они так и не попытались собраться вместе. {20} Они потеряли весь свой обоз, и было захвачено три тысячи лошадей. Разгром врага был бы еще полнее, если бы Принцу не доложили о приближении уже показавшейся армии г-на де Тюренна. Это известие заставило его вернуться к своей пехоте, рассыпавшейся для грабежа. Собрав войска, Принц двинулся на г-на де Тюренна, построившего свою армию в боевой порядок на чрезвычайно обширной равнине, меньше чем на мушкетный выстрел от леса очень большой протяженности. По середине этого леса, чтобы подойти к неприятелю, и должна была двигаться армия Принца. Проход, по которому ей предстояло идти, был достаточно широк, чтобы по нему могли следовать плечом к плечу два эскадрона, но, поскольку он был очень топок и к тому же изрыт несколькими водоотводными рвами, добраться до равнины можно было только поодиночке. Принц, увидев, что равнину занимают враги, бросил свою пехоту справа и слева в лес, который ее окаймлял, с тем, чтобы заставить неприятеля удалиться. Это возымело желательное для него действие, ибо г-н де Тюренн, опасаясь, что ему будет досаждать обстрел из мушкетов, оставил свою позицию, чтобы занять другую, расположенную несколько дальше и на более высокой местности, чем позиция Принца. Это движение навело Принца на мысль, что г-н де Тюренн намеревается отойти к Жьену и что его легко можно будет разбить в сумятице отступления раньше, чем он успеет туда добраться. Ради этого Принц выдвинул свою кавалерию и поторопился отдать приказание о переходе через теснину шести эскадронов с последующим выходом их на равнину. Но г-н де Тюренн, рассудив, насколько невыгодно для него вступить на открытом поле в сражение с Принцем, войска которого только что одержали победу и имели над ним численный перевес, {21} принял решение броситься со шпагой в руке на эти шесть эскадронов, чтобы разбить успевших прейти через лес и остановить остальных за тесниною. Разгадав его намерение, Принц приказал своей кавалерии возвратиться на прежнее место, и, таким образом, теснина между противниками помешала им ринуться друг на друга, ибо наступающий оказался бы в крайне невыгодном положении. Обе стороны удовольствовались поэтому выдвижением вперед артиллерии и продолжительной пальбою из пушек, протекавшей, однако, с неравным успехом, так как, не говоря уж о том, что у г-на де Тюренна было больше орудий и их лучше обслуживали, его артиллерия имела за собой также то преимущество, что занимала господствующую над войсками Принца позицию, а это вело к тому, что почти ни один ее выстрел по ним, зажатым в проходе, который разделял лес, не пропадал даром. Таким образом Принц потерял более ста двадцати солдат-кавалеристов и несколько офицеров, и среди них - Маре, брата маршала Грансе. При том же положении дел прошел и остаток дня, а на закате г-н де Тюренн отошел к Жьену. Маршал Окенкур, присоединившийся к нему после своего поражения, находился в его арьергарде и, прибыв в сопровождении нескольких офицеров, чтобы отвести назад стоявший ближе всего к теснине эскадрон королевских войск, был узнан Принцем, пославшим сказать ему, что он будет рад с ним повидаться и что маршал может подъехать ближе, положившись на его слово. Тот так и сделал и, подъехав с сопровождавшими его офицерами, нашел Принца с герцогами Бофором и Ларошфуко и еще двумя или тремя приближенными. Их беседа прошла в обмене любезностями и шутках Принца по поводу только что происшедшего с маршалом, а также в оправданиях по тому же поводу маршала Окенкура, который жаловался на г-на де Тюренна, хотя можно доподлинно утверждать, что в этот день тот совершил два великолепных и смелых деяния, спасших как его армию, так и двор. Ибо, как только ему стало известно, что войска маршала Окенкура, которые должны были на следующий день присоединяться к нему, подверглись нападению, он направился с очень малыми силами в то самое место, где наши наткнулись на построенный им боевой порядок, и прождал там весь день свои остальные войска, подвергнув себя опасности потерпеть неизбежное поражение, что и случилось бы, если бы Принц сразу набросился на него, вместо того чтобы преследовать на протяжении двух или трех лье обратившиеся в бегство войска маршала Окенкура. В тот же день он спас и остальную армию короля, когда с большим мужеством и отлично руководя боем кинулся на переправившиеся через теснину шесть эскадронов Принца и этим своим деянием остановил армию, которая, без сомнения, разбила бы его наголову, если бы смогла построиться в боевой порядок на равнине, где он стоял. {22} После отступления королевской армии Принц двинул свою по дороге на Шатильон, а сам отправился переночевать на квартиры у Бриарского канала близ Брюлери. На следующий день он вместе со всеми своими войсками вступил в Шатильон. Два дня спустя, передав командование над ними Кленшану и графу Таванну, он выехал в Париж вместе с герцогами Бофором и Ларошфуко. Это возвращение в Париж было событием в достаточной мере важным и его следовало обдумать гораздо тщательнее, чем это было сделано Принцем. Но удовольствие быть встреченным рукоплесканиями, каких и впрямь заслуживали и успешное завершение столь опасной поездки, и только что одержанная победа, надо полагать, заставило Принца принять совет г-на де Шавиньи, который подал его, руководствуясь не столько интересами партии, сколько своими личными. Он надеялся, что присутствие и влияние Принца помогут ему вытеснить кардинала Реца с места, которое тот занимал при герцоге Орлеанском, и воспользоваться благоприятным умонастроением Парламента, вынесшего постановление, каковым определялась денежная награда за голову кардинала Мазарини. Он также надеялся стать одинаково нужным обоим принцам, внушая и тому и другому, что только он и может объединить их в прочном союзе; но больше всего тешила его сокровенная мечта преуспеть в осуществлении поданных ему Фабером надежд, о чем я говорил уже выше. Принц в конце концов последовал совету Шавиньи и был принят в Париже с такими изъявлениями радости, что не нашел повода раскаиваться в этой поездке. Некоторое время дела оставались в указанном положении. Но так как в местности между Шатильоном и Монтаржи армии не хватало фуража и так как не решились ни удалить ее от Парижа, ни приблизить к нему, ей было приказано перейти в Этамп, где, как считали, она длительное время может пребывать в безопасности и среди полного изобилия. Герцог Немур еще не оправился от своей раны, когда Принц получил сообщение, что кое-какие войска короля под командованием генерал-лейтенантов графа Миоссанса и маркиза Сен-Мегрена направляются с артиллерией из СенЖермена в Сен-Клу с намерением выбить сотню солдат из полка Конде, засевших и укрепившихся на мосту и разрушивших одну из его опор. Это известие побудило Принца тотчас же сесть на коня и повести за собою всех, кто оказался возле него. Но едва молва об этом распространилась по городу, как все, какие в нем были знатные лица, явились в Булонский лес, где тогда находился Принц, с последовавшими за ними восемью или десятью тысячами вооруженных горожан. Королевские войска удовольствовались тем, что произвели несколько пушечных выстрелов и удалились, так и не попытавшись захватить мост. Но Принц, чтобы использовать благоприятное для него умонастроение горожан, дал им офицеров и приказал отправиться в Сен-Дени, где, как он узнал, стоял гарнизон из двухсот швейцарцев. Силы Принца прибыли туда с наступлением темноты. Затворившиеся внутри встретили их сигналом тревоги, подан его, как оказалось, не только себе, но и нападающим, ибо Принц, находясь посреди трехсот всадников - отряда, составленного из всех знатных особ его партии, - едва грянуло три мушкетных выстрела, был ими покинут и остался лишь с шестью всадниками, сам седьмой, тогда как все остальные налетели в полнейшем смятении на собранную из горожан пехоту, которая дрогнула и, несомненно, последовала бы их примеру, если бы Принц и те, кто с ним оставался, не остановили их и не заставили вторгнуться в Сен-Дени через давние и никем не охраняемые проломы в стене. Тогда все покинувшие его вернулись к нему, причем каждый сослался себе в оправдание на особую, свою собственную причину, хотя позор, которым они покрыли себя, должен рассматриваться как общий. Швейцарцы попытались защитить несколько воздвигнутых в городе баррикад, но, не выдержав натиска, отступили в Аббатство, где спустя два часа сдались в плен. Ни над местными жителями, ни в монастырях не было учинено никаких насилий, и Принц удалился в Париж, оставив в Сен-Дени капитана полка Конде Деланда с двумя сотнями горожан. В тот же вечер {23} королевские войска отобрали город, но Деланд заперся в церкви, где продержался три дня. Хотя это дело и не представляло собой ничего значительного, оно все же не преминуло снискать Принцу благосклонность народа: большинство горожан бахвалилось тем, что последовало за ним в Сен-Дени, и они тем охотнее превозносили его заслуги, что ожидали того же и от него, призывая его в свидетели своей доблести, явленной ими перед лицом мнимых опасностей, которым в действительности никто ни в малой мере не подвергался. Между тем герцог Роган и г-н де Шавиньи пожелали осуществить свой первоначальный замысел и воспользоваться столь благоприятными обстоятельствами, чтобы выступить с предложениями о примирении. Они слишком легко поверили, что двор честно выполнит все, что сулил им Фабер, возможно, только затем, чтобы нечувствительно принудить их служить намерениям Кардинала и дать ему средство увлечь герцога Орлеанского и Принца в пучину переговоров, дна которой никто никогда не видел и которая всегда была спасительной для Кардинала и гибельной для его врагов. И действительно, едва миновали первые дни после прибытия Принца, как со всех сторон возобновились козни и происки. То ли потому, что он устал нести на себе бремя столь многотрудной войны, или из-за того, что искренне желал мира, но так или иначе Принц оставил на время все прочие помыслы, чтобы изыскать способы заключить предлагаемое ему и столь выгодное для него соглашение. Г-н де Роган и г-н де Шавиньи подали ему на этот счет большие надежды, дабы вынудить его возложить на них заботу об этих переговорах. Они предложили ему предоставить им возможность отправиться в Сен-Жермен вместе с Гула, {24] личным секретарем герцога Орлеанского, и поручить только им представлять интересы обоих принцев. Предполагалось послать туда и герцога Ларошфуко, и Принц по многим соображениям хотел итого, по тот, выставив благовидный предлог, отказался, полагая, что между Месье и двором мир при тайном посредничестве г-на де Шавиньи, по-видимому, уже заключен за спиною Принца, а если это не так, то при сложившихся тогда обстоятельствах его и вовсе нельзя заключить не только из-за слишком больших притязаний Принца, но и потому, что г-н де Роган и г-н де Шавиньи хотели, предпочтительнее всего, обеспечить удовлетворение своих собственных. Итак, эти господа вместе с Гула отправились в Сен-Жермен {25} с недвусмысленным, казалось бы, предписанием не видеться с Кардиналом и ни о чем с ним не договариваться. Требования Месье заключались, главным образом, в удалении Кардинала; требования Принца заходили гораздо дальше, ибо, склонив на свою сторону город Бордо и его Парламент, а также большое число знатных лиц, он заключил с каждым из них отдельные договоры, обязавшись не вступать с двором в соглашения, в которых не были бы учтены их интересы, а какие и каким образом, об этом я скажу ниже. Мало кто сомневался в успехе поездки этих господ, потому что было бы маловероятно, чтобы столь ловкий человек, как г-н де Шавиньи, на богатом опыте изучивший двор и кардинала Мазарини, позволил вовлечь себя после трехмесячных прощупываний и размышлений в переговоры столь исключительной важности, не будучи уверен в их благоприятном исходе. Этот взгляд продержался, однако, недолго: по возвращении названных уполномоченных стало известно, что, вопреки данным им прямым указаниям, они вступили в непосредственные переговоры с кардиналом Мазарини и что, вместо того чтобы потребовать от имени Принца предписанное в полученной ими инструкции, преимущественно настаивали лишь на учреждении Непременного Совета, и притом почти в том же составе, в каком предначертал его перед смертью покойный король. Это давало им возможность склонить Принца согласиться на то, чтобы переговоры об общем мире отправился вести кардинал Мазарини в сопровождении г-на де Шавиньи, а вовсе не Принц, и чтобы после заключения мира Кардинал мог вернуться во Францию. Поскольку эти предложения были весьма далеки от того, что отвечало интересам и взглядам Принца, он выслушал их, досадуя на г-на де Шавиньи, и решил не сообщать ему ничего о содержании намечаемых им тайных переговоров с двором. В этих видах Принц вручил находившемуся при герцоге Ларошфуко Гуриилю инструкцию,, набросанную им в присутствии герцогини Шатильонской и герцогов Немура и Ларошфуко, копия которой приводится ниже. "1. Прежде всего отныне хотят уже не переговоров, а решительного ответа - да или нет - по всем пунктам, причем ни по одному из них нельзя уступить; хотят действовать с полною искренностью и поэтому не хотят обещать то, чего не собираются выполнить, и совершенно так же хотят быть уверенными в исполнении обещанного; 2. желают, чтобы кардинал Мазарини ныне удалился из королевства и отправился в Буйон; 3. чтобы Месье и Принцу были предоставлены полномочия заключить общий мир и чтобы они могли уже сейчас его подготавливать; 4. чтобы в этих целях прийти к соглашению относительно разумных и справедливых условий мира и чтобы Принц мог отправить своего человека в Испанию, дабы их уточнить и установить место встречи уполномоченных; 5. чтобы Совет был составлен из лиц, не внушающих подозрения, относительно которых предстоит договориться в последующем; 6. чтобы устранить суперинтенданта {26} и управлять финансами равным образом посредством добросовестного Совета: 7. чтобы все, кто служил Месье или обоим принцам, были восстановлены во владении своим имуществом и в своих должностях и губернаторствах, чтобы им восстановили их пенсии и предписания на выплату и чтобы эти предписания были переписаны на обеспеченные денежной наличностью учреждения, и все это относится также к принцам; 8. чтобы Месье был удовлетворен в том, чего он может пожелать для себя лично, своих друзей и находящихся у него на службе; 9. чтобы с войсками и офицерами, примкнувшими к принцам, обращались как прежде и чтобы за ними были сохранены прежние звания; 10. чтобы господам магистрату Бордо было даровано то, чего они добивались перед войной и ради чего посылали своих представителей ко двору; 11. чтобы в Гиени было даровано некоторое снижение податей, в соответствии с имеющей быть достигнутой чистосердечной договоренностью; 12. чтобы принцу Конти было даровано дозволение договориться о губернаторстве Прованс с герцогом Ангулемским и отдать ему в обмен на него Шампань или продать это последнее губернаторство кому он пожелает, дабы уплатить деньги герцогу Ангулемскому, а недостающее будет выдано ему королем; 13. чтобы герцогу Немуру было дано губернаторство Овернь; 14. чтобы президенту Виолю было дано дозволение договориться о должности президента Парламента или статс-секретаря, а также обещано, что в случае ее освобождения она будет предоставлена ему первому, и чтобы теперь же ему была выдана известная сумма денег как вспомоществование на ее оплату; 15. чтобы герцогу Ларошфуко была дарована грамота, {27} которой он добивается, подобная грамотам господ де Буйона и де Гемене {28} о достоинстве их фамилий, а также сто двадцать тысяч экю, дабы он мог договориться о покупке губернаторства Сентонж и Ангумуа, если его согласятся продать, или любого другого, какого он пожелает; 16. чтобы была дана грамота принцу Тарентскому о его достоинстве, подобная грамоте г-на де Буйона, каковую ему передадут во владение, и сумма денег в возмещение убытков, понесенных им при взятии и срытии Тайбура, в соответствии с памятною запиской, которую он представит; 17. чтобы господам де Марсену и Дюдоньону было даровано звание маршалов Франции; 18. чтобы была пожалована грамота на герцогское достоинство г-ну де Монтеспану; 19. чтобы г-н де Роган был восстановлен в должности коменданта Анже и чтобы ему дали Пон-де-Се и округ Сомюра; 20. чтобы г-ну де Лафорсу были отданы под начало Бержерак и Сент-Фуа, а право на первоочередное занятие той же должности после ее освобождения - его сыну г-ну де Кастельно; 21. чтобы маркизу Сильери было дано заверение в том, что при персом же производстве он получит звание кавалера ордена, в чем ему будет выдана надлежащая грамота. При условии выполнения вышесказанного обещают положить оружие и согласиться с полною искренностью на все, что может послужить к выгоде кардинала Мазарини, со всем, что он сможет представить в свое оправдание, и даже на его возвращение через три месяца или тогда, когда Принц, по уточнении с испанцами статей общего мирного договора, возвратится к месту встречи с уполномоченными Испании и когда он объявит о близком подписании мирного договора, каковой тем не менее он подпишет лишь по возвращении кардинала Мазарини, тогда как деньги, упомянутые в соглашении, будут выплачены до его возвращения". Кардинал выслушал предложения, представленные Гурвилем, можно сказать, без возражений, то ли потому, что у него и в самом деле было намерение согласиться на них, то ли потому, что хотел выяснить отношение герцога Буйонского к тому, что в них содержалось, в особенности касательно пункта о его выезде за пределы королевства. Он хотел таким способом получить возможность судить о том, попытается ли герцог Буйонский воспользоваться его отсутствием или останется неколебим на страже его интересов. Но герцог Буйонский разгадал его замысел и, опасаясь, как бы не заключили мира, обойдя его герцогством Альбре, которое надлежало отобрать у Принца в частичное возмещение за Седан, сказал Кардиналу, что, поскольку тот находит справедливым вознаградить всех друзей Принца, своих заклятых врагов, то, по его мнению, еще более подобает воздать должное и своим друзьям, помогавшим ему и поддержавшим его в борьбе против Принца; что у него нет возражений насчет того, что хотят сделать для герцогов Немура и Ларошфуко, Марсена и других, но он полагает, что при его столь большой заинтересованности в герцогстве Альбре нельзя заключать никаких соглашений, не обязав Принца полностью удовлетворить его в этом. Из каких бы побуждений ни исходил герцог Буйонский, приводя свои доводы, они помешали Кардиналу продолжить переговоры с Гурвилем, и он отослал его к Принцу, дабы тот устранил это новое затруднение. Но поскольку промедление в важных делах обычно чревато крайне значительными последствиями, оно повело к ним - и притом чрезвычайно существенным - также и в данном деле, в котором столкнулось не только множество несовпадающих интересов и которому препятствовало такое множество козней, но которое вершилось к тому же, с одной стороны. Принцем, а с другой - кардиналом Мазарини. Хотя их душевные качества были прямо противоположны, оба тем не менее поразительно сходились в способе ведения этого дела: ни один из них не установил для себя четко отграниченных притязаний; когда им уступали в том, чего они требовали, они всегда полагали, что можно добиться большего, и малейшие изменения в общем положении дел того и другого так изменяли их притязания, что, поскольку ничто не может достаточно долго пребывать в равновесии, они так и не нашли подходящего момента договориться о соглашении и его заключить {29}. К этим помехам присоединились и некоторые другие. В интересах кардинала Реца было воспрепятствовать заключению мира, потому что, если бы мир был заключен помимо его участия и герцог Орлеанский и Принц вступили бы в близкие отношения со двором, он остался бы под Ударом и без покровительства. Кроме того, г-н де Шавиньи, по причине постигшей его неудачи с переговорами затаивший обиду на двор и на Принца, предпочитал, чтобы мир вовсе не состоялся, лишь бы не был достигнут иным путем, чем тот, который был им предуказан. Не могу сказать, совпадение ли интересов, случившееся тогда у кардинала Реца и г-на де Шавипьи, побудило их действовать сообща, чтобы помешать соглашению с Принцем, или один из них побудил действовать в том же направлении герцога Орлеанского, но позднее я узнал от лица, которому должен верить, что тогда, когда Гурвиль находился в Сен-Жермене, Месье передал кардиналу Мазарини через герцога Анвиля, чтобы он не заключал никаких соглашений с Принцем; что Месье хочет, чтобы достижение мира было поставлено двором в заслугу лишь ему одному и что он готов отправиться к королю и тем самым подать пример, которому последовал бы народ и парижский парламент. Это предложение было для Кардинала слишком выгодным, чтобы он не выслушал его с большей готовностью, нежели все другие. И менее заманчивые надежды удержали бы его от заключения мира, даже если бы он желал его искренне и не таил намерения использовать переговоры как западню, в которую должны были попасться его враги. В короткое время все настолько запуталось и так затянулось, что герцог Ларошфуко не пожелал больше содействовать переговорам, которые вели к гибели его партию. Он приказал Гурвилю, когда тот вторично отправился в Сен-Жермен, добиться от Кардинала решительного ответа и больше туда никоим образом не возвращаться. Впрочем, помимо того, что Принц и сам в глубине души не всегда был твердо уверен, что ему следует желать мира, в нем беспрестанно сеяли колебания всевозможные ухищрения тех, кто в личных интересах хотел отвратить его от такого желания. Враги кардинала Мазарини находили, что останутся неотмщенными, если он не покинет Франции, а кардинал Роц не без основания полагал, что примирение двора с Принцем лишит его всякой влиятельности и подставит под удары врагов, тогда как затяжка войны не может не повести либо к гибели, либо к удалению Принца, и, таким образом, оставшись в единственном числе возле герцога Орлеанского, он сможет добиться влияния при дворе и извлечь из этого свои выгоды. С другой стороны, испанцы соблазняли Принца наиболее заманчивыми, на его взгляд, предложениями и пользовались любыми средствами для продления гражданской войны. Его ближайшие родичи, его друзья и даже слуги, руководясь личными интересами, споспешествовали тому же. В конце концов произошло всеобщее разделение на два стана - на тех, кто стоял за заключение мира, и тех, кто - за продолжение войны, и были пущены в ход все тонкости самой изощренной политики, чтобы заставить Принца принять одно из этих противоположных друг другу решений, как вдруг г-жа де Шатильон вложила в него стремление к миру, прибегнув к средствам более приятного свойства. Она сочла, что это столь великое благо должно быть творением ее красоты, и, примешав честолюбие к замыслу добиться новой победы, пожелала завоевать сердце Принца и одновременно использовать в своих целях то положение, которое ей создадут при дворе эти переговоры. Это были не единственные причины, внушившие ей такого рода намерения. Тщеславие и жажда, мести внесли сюда такую же долю, как и все остальное. Частое между дамами соперничество в красоте и любовных делах стало причиной непримиримой вражды между г-жой де Лонгвиль и г-жой де Шатильон. Обе долго таили в себе свои чувства, но в конце концов они безудержно прорвались наружу, и г-жа де Шатильон, торжествуя победу, не ограничилась тем, что заставила г-на де Немура разорвать связь с г-жой де Лонгвиль: она пожелала сверх того отстранить г-жу де Лонгвиль от вмешательства в руководство делами и единолично определять, как надлежит действовать Принцу и чего ему домогаться. Герцог Немур, состоявший в весьма близких отношениях с нею, одобрил этот замысел. Он счел, что, поскольку в его возможностях устанавливать поведение г-жи де Шатильон относительно Принца, она сможет внушать ему все, что он ей подскажет, и что благодаря власти, которую он имеет над волею г-жи де Шатильон, он будет располагать и волею Принца. Герцог Ларошфуко со своей стороны пользовался тогда большим, чем кто-либо, доверием Прина и одновременно был тесно связан с герцогом Немуром и г-жою де Шатильон. Хорошо зная нерешительность Принца в вопросе о мире и опасаясь, как бы испанская партия и партия г-жи де Лонгвиль не объединили своих усилий - что впоследствии и случилось - с целью побудить Принца покинуть Париж, где ничто не мешало ему в любой день заключить помимо их участия соглашение, он решил, что вмешательство г-жи де Шатильон может снять все препятствия к миру. Исходя из этой мысли, он убедил Принца сблизиться с нею и передать ей в собственность земли Марлу. Он также склонил г-жу де Шатильон жить в ладу и с Принцем, и с г-ном де Немуром, так чтобы сохранить при себе их обоих, и он же уговорил г-на де Немура одобрительно отнестись к этой их связи, которая не должна внушать ему подозрения, поскольку г-жа де Шатильон изъявляет готовность отдавать ему в ней полный отчет и использовать се лишь для того, чтобы предоставить ему решающее участие в руководстве делами. Этот план, проводившийся в жизнь и продуманный герцогом Ларошфуко, {30} отдал ему в почти полное распоряжение все, что им предусматривалось, и, таким образом, упомянутые четыре лица в равной мере извлекли бы из него немаловажные выгоды и в конце концов добились бы всего, что было для них желательно, если бы неприязненная судьба, наслав неотвратимые случайности разного рода, не воспротивилась этому. Тем временем г-жа де Шатильон пожелала явиться ко двору во всем блеске, какой ей должна была сообщить недавно обретенная ею влиятельность; она отправилась туда представлять интересы Принца с настолько широкими полномочиями, что их сочли скорее плодом его стремления ей угодить и желания потешить ее тщеславие, чем свидетельством подлинного намерения прийти к соглашению. Она возвратилась в Париж с большими надеждами. Но Кардинал извлек из этих переговоров весьма существенные выгоды: он выигрывал время, усиливал недоверие к Принцу внутри его собственной партии и не выпускал его из Парижа, обманывая надеждою на соглашение в те самые дни, когда у него отнимали Гиень, когда овладевали его крепостями, когда королевская армия под командованием г-на де Тюренна и маршала Окенкура держала в своих руках окрестные сельские местности, тогда как его собственная удалилась в Этамп. Да и долго пробыть там она не смогла, не понеся значительного урона, ибо г-н де Тюренн, извещенный о том, что Мадемуазель, возвращаясь из Орлеана и проезжая через Этамп, пожелала увидеть армию на смотру, двинул свои войска {31} и подошел к предместью Этампа раньше, чем туда вернулись войска армии принцев и смогли защитить это предместье. Оно было захвачено и разграблено, после чего г-н де Тюренн и маршал Окенкур ушли на свои квартиры, перебив тысячу или тысячу двести человек из лучших боевых частей Принца и уведя с собой много пленных. {32} Этот успех усилил надежды двора и породил замысел осадить в Этампе всю запертую там армию принцев. Сколь бы трудным это дело ни представлялось, проведение его было тем не менее решено в надежде найти там поиска поверженными в смятение, военачальников - погрязшими в распрях, крепость во многих местах открытой и очень плохо обеспеченной необходимым, тогда как помощь ей могла быть оказана лишь герцогом Лотарингским, с которым двор рассчитывал договориться. {33} При этом имели в виду, надо полагать, не столько исход осады, сколько внушительность, какую в общем мнении должен был придать оружию короли столь значительный замысел. {34} И действительно, хотя переговоры и продолжали вести с прежним усердием и Принц именно тогда особенно горячо желал мира, его нельзя было с достаточным основанием ожидать до тех пор, пока успех предпринятого против Этампа не установит его условии. Приверженцы двора пользовались этим положением дел, чтобы завоевать народ и посеять рознь в Парламенте. И хотя герцог Орлеанский постарался выставить напоказ свое полное единение с Принцем, он тем не менее, что ни день, с глазу на глаз совещался с кардиналом Рецем, который главным образом занимался разубеждением Месье в целесообразности подсказанных ему Принцем решений. Осада Этампа все еще продолжалась, и, хотя успехи королевской армии были не слишком значительны, распространившиеся в королевстве слухи были для нее весьма выгодны, и Париж ждал герцога Лотарингского как своего спасителя. После ряда откладываний {35} и подав множество поводов к подозрениям о наличии между ним и королем тайного сговора, он наконец прибыл; его прибытие на время пресекло эти толки, и его встретили с исключительной радостью. Его войска стали лагерем близ Парижа, и творимые ими бесчинства сносили безропотно. Сначала в отношениях между ним и Принцем отмечалась известная холодность, порожденная допросом о старшинстве, но, видя, что Принц непреклонен, он отступился от своих притязаний с тем большей легкостью, что измыслил трудности этого рода только затем, чтобы выиграть время для заключения с двором тайного соглашения о снятии с Этампа осады без каких-либо боевых действий с его стороны. Однако, поскольку нет ничего легче, чем попасться впросак в то самое время, когда чрезмерно погружен и мысли о том, как обмануть другого, герцог Лотарингский, рассчитывавший добыть для себя выгоды и вместе с тем обеспечить себе полнейшую безопасность посредством затеянных им бесконечных переговоров с двором, которые он вел с крайней недобросовестностью как в отношении двора, так и партии принцев, неожиданно для себя вдруг увидел, что на него идет королевская армия, и был захвачен врасплох, получив от г-на де Тюренна уведомление, что тот атакует его, если он не снимет своего лагеря и не удалится во Фландрию. Войска герцога Лотарингского были не слабее войск короля, и человек, который пекся бы о споем добром имени, мог бы, не проявив безрассудства, отважиться на сражение. Но, каковы бы ни были соображения герцога Лотарингского, они побудили сто предпочесть этому решение удалиться с позором и покорно снести ярмо, которое пожелал наложить на него г-н де Тюренн. Об этом герцог Лотарингский не послал никаких сообщений ни герцогу Орлеанскому, ни Принцу, и из первых полученных ими известий о происшедшем они в самых общих чертах узнали, что их войска ушли из Этампа, что от него удалилась и королевская армия и что герцог Лотарингский возвращается во Фландрию, {36} притязая на то, что полностью выполнил приказание испанцев и данное им герцогу Орлеанскому слово снять осаду с Этампа. Это известие поразило всех и заставило Принца отправиться к своим войскам, ибо он опасался, как бы королевская армия не напала на них в пути. Он выехал из Парижа с двенадцатью или пятнадцатью кавалеристами, подвергая себя, таким образом, опасности наткнуться на неприятельские разъезды. Найдя свою армию в Лина, он привел ее для размещения к Вильжюифу. Позднее она перешла в Сен-Клу, где простояла долгое время, в течение которого не только погибли не сжатые на полях хлеба, но, сверх того, были сожжены или разграблены почти все загородные усадьбы, что начало возмущать парижан, {37} и Принц был уже накануне того, чтобы получить горестные подтверждения этого в день святого Антония, о чем мы поведем рассказ ниже. Между тем уполномоченный Кардинала Ланглад {38} продолжал ездить взад и вперед между ним и Принцем. Они уже договорились о главнейших условиях, но чем больше упорствовал Кардинал в отношении менее важных, тем больше оснований было предполагать, что он не хочет заключать соглашение. Эти колебания придавали новые силы всем и всяческим группировкам и правдоподобие всевозможным, умышленно распространяемым слухам. Никогда Париж не был так возбужден, и никогда воля Принца так не металась между решениями в пользу мира или войны. Испанцы, чтобы помешать заключению мира, хотели удалить Принца из Парижа, и им в этом намерении споспешествовали друзья г-жи де Лонгвиль, дабы удалить его и от г-жи де Шатильон. Да и Мадемуазель также добивалась того же, что испанцы и г-жа де Лонгвиль, потому что, с одной стороны, она хотела войны, как испанцы, дабы отомстить королеве и Кардиналу за их противодействие ее вступлению в брак с королем, {39} а с другой - желала, как г-жа де Лонгвиль, разорвать связь Принца с г-жой де Шатильон и добиться еще большего, чем она, доверия и уважения с его стороны. Для достижения этого она прибегла к тому, к чему Принц был чувствительнее всего: она набрала на свой счет войска и пообещала ему предоставить деньги для набора других. Эти обещания вместе с обещаниями испанцев и хитроумными уловками друзей г-жи де Лонгвиль побудили Принца оставить мысли о мире. Еще больше отдалило его от них не только недоверие, с каким, по его мнению, он должен был относиться к двору, но и внушенная им себе самому уверенность, что, поскольку герцог Лотарингский, потерявший свои владения и намного уступающий ему по своим дарованиям, обрел такое значение благодаря своей армии и своим денежным средствам, то и он, тем более, добьется еще больших успехов и при этом станет сам себе господином. Именно это побуждение, по-видимому, и повлекло Принца к испанцам, и именно оно заставило его решиться поставить на карту все, что добыли ему в королевстве его происхождение и заслуги. Насколько было возможно, он таил про себя эти мысли и старался выказывать то же стремление к миру, переговоры о котором велись все так же бесплодно. Двор пребывал тогда в Сен-Дени, и маршал Лаферте {40} усилил королевскую армию приведенными им из Лотарингии воинскими частями. Войска Принца были слабее меньшего из этих двух противостоявших им корпусов и продолжали удерживать за собою Сен-Клу, имей и виду воспользоваться мостом, чтобы избежать сражения и неблагоприятных условиях, но прибытие маршала Лаферте, доставившее королевским войскам возможность разъединиться и напасть на Сен-Клу с двух сторон, построив ведущий в Сен-Дени наплавной мост, заставило Принца выступить из Сен-Клу с намерением достичь Шарантона и разместиться на той косе, где река Марна впадает в Сену. Располагай Принц свободою выбора, он принял бы, несомненно, другое решение, и для него было бы легче и безопаснее оставить реку Сену по левую руку и, пройдя через Медон и Вожирар, расположиться возле предместья Сен-Жермен, где на него, быть может, и не напали бы из боязни вынудить парижан встать на его защиту. Но герцог Орлеанский не пожелал дать на это согласие, страшась рокового, как ему предсказывали, исхода сражения, наблюдать которое можно было из окон Люксембургского дворца, и еще так как его уверили, что королевская артиллерия станет беспрерывно палить по дворцу, чтобы его оттуда изгнать. Таким образом, из страха перед мнимой угрозой герцог Орлеанский подверг жизнь и судьбу Принца одной из самых больших опасностей, какие когда-либо выпадали на его долю. Итак, Принц двинул свои войска {41] с наступлением темноты 1 июля 1652 г., чтобы прибыть в Шарантон прежде, чем туда могли бы войти войска короля. Силы Принца проследовали по Кур-Ла-Рен-Мер и вдоль внешних укреплений Парижа от ворот Сент-Оноре до ворот Сент-Антуан, чтобы оттуда направиться по шарантонской дороге. Он не захотел обратиться за разрешением на пропуск их через город, опасаясь, что ему не удастся его получить и что отказ, при сложившихся обстоятельствах, может быть сочтен признаком дурного состояния его дел; опасался он и того, как бы его войска, если бы такое разрешение все же было получено, не разбрелись по всему городу, и что, в случае нужды, он не сможет заставить их из него выйти. Двор был тотчас же извещен о движении Принца, и г-н де Тюрени без малейшего промедления выступил со всеми своими войсками, чтобы следовать за ним по пятам и задерживать его до тех пор, пока не дождется маршала Лаферте, получившего приказание снова перейти мост и двинуться на соединение с ним. Тем временем короля отвезли в Шаронн, дабы он мог смотреть, словно с верхнего яруса театра, на схватку, которая, судя по всему, должна была завершиться неизбежным поражением Принца и положить конец гражданской войне и которая действительно вылилась и одно из самых ожесточенных и кровопролитных сражений во всей этой войне, проявившее к тому же с особенным блеском великие и необыкновенные дарования Принца. Сама судьба, казалось, на этот раз помирилась с Принцем, чтобы разделить с ним успех, прославивший как в том, так и в другом стане его личную доблесть и образ действий, ибо на него напали в Сент-Антуанском предместье, {43} где у него оказалась возможность воспользоваться укреплениями, за несколько дней перед тем сооруженными горожанами, чтобы обезопасить себя от грабежей, чинимых войсками герцога Лотарингского, и. это было единственное укрепленное место на протяжении всего намеченного Принцем пути, где он мог бы избежать полного поражения. Несколько эскадронов его арьергарда, атакованных в Сен-Мартенском предместье людьми г-на де Тюренна, которых тот отрядил, чтобы его задержать, в беспорядке устремились в укрепление Сент-Антуанского предместья, где Принц построил своих в боевой порядок. Времени у него было в обрез, ровно столько, сколько требовалось на это, а также на то, чтобы занять пехотой и кавалерией передовые посты повсюду, откуда его мог атаковать неприятель. Обоз своей армии он вынужден был поставить на кромке Сент-Антуанского рва, так как его отказались впустить в Париж; там несколько повозок было разграблено, и приверженцы двора постарались о том, чтобы это происшествие рассматривалось как случившееся вне черты города. При себе Принц удержал лишь своих оказавшихся под рукою слуг и не занимавших командных должностей знатных особ, которых набралось человек тридцать, сорок, и образовал из них эскадрон. Г-н де Тюренн с исключительной быстротой и решительностью, как человек, не сомневающийся в победе, устремился на Принца, но когда отряженные для этого люди приблизились на тридцать шагов к укреплению, Принц вылетел из него с упомянутым мной эскадроном и, со шпагой в руке ринувшись в гущу врагов, полностью разгромил брошенный на него отряд, взял в плен офицеров, овладел знаменами и воротился в свое укрепление. В другом месте маркиз Сен-Мегрен атаковал передовой пост, который обороняли генерал-лейтенант граф Таванн и генерал-майор Ланк. {44} Их сопротивление было настолько упорным, что маркиз Сен-Мегрен, видя, что его пехота уже выдыхается, и охваченный боевым пылом и яростью, устремился с ротою легкой кавалерии короля в узкую, перекрытую баррикадой улицу, где был убит вместе с маркизом Нантуйе, Лефуйу и другими. Там же