Уллина? Зачем шумят ваши темные крылья, свистящие вихри небесные? Ужели мните вы, бури, что это вы у берега держите Натоса? Нет, чада ночи, только душа может его удержать! Альтос, подай мне доспехи праотцев; видишь, как блещут они под звездами! Принеси копье Семо,* что стоит в темногрудой ладье". * Семо был дедом Натоса со стороны матери. Когда Уснот женился на его дочери, Семо подарил ему упомянутое здесь копье согласно обычаю, по которому отец невесты дарит зятю свое оружие. Принятый в этих случаях обряд упоминается в других поэмах. Он принес доспехи. Натос облек свои члены сияющей сталью. Величава поступь вождя, ужасно веселье его очей. Он глядит на приближенье Карбара. Ветер шумит в его волосах. Дар-тула молча стоит с ни рядом, взор ее устремлен на вождя. Она старается скрыть теснящийся вздох, и две слезы наполняют очи ее. "Альтос, - сказал вождь Эты, - в той скале я вижу пещеру. Сокрой там Дар-тулу, и да будет сильна десница твоя! Ардан, мы встретим врага и на бой призовем угрюмого Карбара. Ах, если б он вышел в звонкой стали своей навстречу сыну Уснота! Дар-тула, если удастся тебе спастись, не смотри на павшего Натоса. Направь, о Альтос, свои паруса к гулкозвучным дубравам Эты. Скажи вождю,** что сын его пал со славой, что мой меч не чурался брани. Скажи ему, что я пал среди тысяч, и да возвысится радость скорби его. Дочь Коллы, дев собери в гулкозвучных чертогах Эты. Пусть воспоют они песни о Натосе, когда хмурая осень вернется. Ах, если б голос Коны *** прозвучал мне хвалою. Тогда ликовал бы мой дух среди горных ветров". ** Усноту. *** Оссиана, сына Фингала, часто называют его поэтическим прозвищем _голос Коны_. И мой голос восхвалит тебя, Натос, вождь лесистой Эты! Оссиана голос возвысится, восхваляя тебя, сын великодушного Уснота! Зачем не был на Лене, когда началось сраженье? Тогда меч Оссиана защитил бы тебя или сам Оссиан полег бы костьми. Мы сидели той ночью в Сельме за круговою чашей. Ветер снаружи в дубах шумел, горный дух кричал.**** Ветра порыв ворвался в чертог и коснулся слегка моей арфы. Звук был печален и тих, словно надгробная песнь. Первый услышал Фингал, и стесненные вздохи исторглись из груди его. "Кто-то погиб из моих героев, - сказал седовласый король Морвена. - Я слышу звуки смерти на арфе сына. Оссиан, коснись звенящей струны, заставь прозвучать печальную песнь, чтобы радостно было их духам лететь к лесистым холмам Морвена". **** Выражением _горный дух_ обозначается низкий печальный звук, предваряющий бурю и хорошо известный жителям горных стран. Я коснулся арфы пред королем, звук был печален и тих. "Склонитесь со своих облаков, - сказал я, - духи предков моих, склонитесь! Остановите ужас багровый полета вашего и примите вождя сраженного, придет ли он из далекой страны иль поднимется с бурного моря. Приготовьте ему одеяние из тумана, сотворите копье из облака. На бедро возложите метеор угасающий, вместо меча геройского. И пусть его облик будет приятен, чтоб лицезренье его веселило друзей. Склонитесь со своих облаков, - сказал я, - духи предков моих, склонитесь!" Так я в Сельме пел под звуки тихо трепещущей арфы. Но Натос был на береге Уллина, и его окружала ночь; он слышал лишь глас супостатов среди рева бушующих волн. Безмолвно он слушал их глас, опершись на копье. Утро встало в сиянье лучей. Появились сыны Эрина; словно серые скалы, деревами поросшие, растянулись они вдоль берега. Карбар высился посреди; он усмехнулся зловеще, когда увидел врага. Натос на брань устремился в силе своей, и Дар-тула тоже позади не осталась. Вздымая копье блестящее, шла она рядом с героем. А кто там грядет в доспехах, сияя гордостью юной? Кто, как не сыны Уснота, Альтос и темно-русый Ардан. "Выйди, - молвил Натос, - выйди, вождь высокой Теморы! Сразимся на берегу за белогрудую деву. С Натосом нет его ратников, они остались за бурным морем. Зачем ты привел свои тысячи против вождя Эты? Ты же бежал от него в бою, когда его окружали друзья".* * Он подразумевает бегство Карбара из Селамы. "Юноша, гордый сердцем, станет ли биться с тобою король Эрина? Предки твои не венчались ни славой, ни королевским венцом. Есть ли в их чертогах оружие неприятеля или щиты минувших времен? Карбар прославлен в Теморе, и он не бьется с ничтожными". Слезу уронил колесницевластный Натос. Он обратил очи на братьев. Мгновенно взлетели их копья, и три героя повержены наземь. Затем высоко воссиял свет их мечей, и отступили строи Эрина, как гряды угрюмых туч под порывом ветра. Карбар тогда приказал своим воинам, чтоб натянули они тысячу луков. Тысяча стрел полетела; сыны Уснота пали. Они пали, как три молодых дуба, что стояли одни на холме. Путник взирал на деревья пригожие и дивился, как взросли они, одинокие; вихрь пустыни в ночи прилетел и долу повергнул вершины зеленые. День пришел, воротился путник, а уже иссохли они, и опустело вокруг. В безмолвном горе стояла Дар-тула и видела их погибель. В ее очах не было слез, но взоры исполнились скорбью безумной. Бледность покрыла ее ланиты. Из трепетных уст вырывались невнятные краткие речи. Темные кудри развевались по ветру. Но угрюмый Карбар пришел. "Где же теперь твой любовник, колесницевластный вождь Эты? Увидала ли ты чертоги Уснота? или бурые холмы Фингаловы? Битва моя грохотала бы в Морвене, если бы ветры не занесли сюда Дар-тулу. Сам Фингал был бы повержен, и скорбь воцарилась бы в Сельме". Рука Дар-тулы уронила щит, ее белоснежная грудь открылась. Но открылась она, обагренная кровью, ибо стрела вонзилась в нее. Пала она, словно снег, на павшего Натоса. Ее темные волосы покрыли его лицо, и смешалась их кровь на земле. "Повержена ты, дочь Коллы! - запели сто бардов Карбара. - Тишина царит на синих потоках Селамы, ибо погибло племя Трутила.* Когда ж ты восстанешь в красе своей, первая дева Эрина? Долог твой сон могильный и далеко до рассвета. Не придет солнце к твоему ложу и не скажет: проснись, Дар-тула, проснись ты, из женщин первая! Снаружи гуляет весенний ветер, на зеленых холмах цветы качают головки, леса шелестят зеленой листвой.** Удались, о солнце, дочь Коллы уснула. Она не выйдет в красе своей, она уже не пройдет поступью плавной". Так пели барды, воздвигая могилу. И я над могилою пел, но после когда уже прибыл король Морвена, когда прибыл он в Уллин зеленый сразиться с колесницевластным Карбаром. * Трутил был основателем рода Дар-тулы. ** Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! Вот зима уже прошла, дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало и голос горлицы слышен в стране нашей; смоковницы распустили свои почки и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние. Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! Песнь песней Соломона [II, 10-13]. Карик-тура ПОЭМА СОДЕРЖАНИЕ Фингал, возвращаясь из похода в Римскую провинцию, решил навестить Катуллу, короля Инис-тора и брата Комалы, чья история подробно рассказана в драматической поэме, помещенной в этом сборнике. Приблизившись к Карик-туре, замку Катуллы, он увидел огонь, зажженный на башне, что в те дни служило знаком бедствия. Ветер загнал корабль Фингала в залив, невдалеке от Карик-туры, и он был вынужден провести ночь на берегу. На другой день он напал на войско Фротала, короля Соры, осадившего замок Катуллы Кариктуру, и после поединка взял в плен самого Фротала. Освобождение Карик-туры служит главным содержанием поэмы, но в нее вплетены и другие эпизоды. Предание гласит, что эта поэма была обращена к некоему кульди, то есть одному из первых христианских миссионеров, и что рассказ о _духе Лоды_, который, как полагают, тождествен с древним скандинавским божеством Одином, введен Оссианом в противовес учению кульди. Как бы то ни было рассказ этот дает представление о взглядах Оссиана на высшее существо и показывает, что он был чужд суеверий, господствовавших во всем мире до распространения христианства. Свершил ли ты свой путь по лазоревой тверди, сын златокудрый небес? * Запад отверз врата, там одр твоего покоя. Волны приходят взглянуть на твою красоту, они подъемлют дрожащие главы, они видят, как ты прекрасен во сне, но тут же прочь убегают в страхе. Отдыхай же в своей тенистой пещере, о солнце, и в радости к нам воротись. По пусть запылает в Сельме под звуки арф тысяча светочей, пусть озарятся чертоги: властитель чаш воротился! Затихла битва на Кроне,** словно умолкшие звуки. Затяните же песнь, о барды, король воротился со славой! * Песня Уллина, которая открывает поэму, имеет лирический размер. Когда Фингал возвращался из своих походов, он обычно высылал вперед поющих бардов. Оссиан называет такое торжественное шествие _песнью победы_. ** Оссиан воспел _битву на Кроне_ в особой поэме. Настоящая поэма связана с нею, но переводчик не смог раздобыть сколько-нибудь удовлетворительный текст той части, в которой рассказывается о Кроне. Так пел Уллин, когда Фингал воротился с брани, когда воротился он, сияя цветением юности, осененный густыми кудрями. Вороненый доспех покрывал героя, словно серая туча - солнце, когда проходит оно в одеянье тумана и являет лишь половину лучей. Короля окружают его герои. Пиршество чаш уготовано. Фингал обращается к бардам и велит им запеть песнь. "Голоса гулкозвучной Коны, - сказал он, - о барды минувших времен! Вы, в чьей памяти высятся вороненые полчища наших праотцев, заиграйте на арфе в чертоге моем, и да внемлет Фингал вашей песне! Приятна радость скорби, она словно ливень весенний, когда он умягчает дубовую ветвь и юный листок вздымает головку свою зеленую. Пойте, о барды, а завтра мы парус поднимем. Синий мой путь пролегает по океану к стенам Карик-туры, ко мшистым стенам Сарно, где жила когда-то Комала. Там благородный Катулла задает пиршество чаш. Много вепрей в его лесах, и раздается там клич ловитвы". "Кроннан, сын песни, - молвил Уллиы, - Минона, прелестная дева арфы, воспойте песнь о Шильрике, порадуйте короля Морвена.* Пусть выйдет Винвела в своей красе, как дождевая радуга, когда отражает она чело свое дивное в озере и сияет закатное солнце. И она выходит. Фингал, нежен голос ее, но печален". * Можно полагать, что роли Шильрика и Винвелы исполнялись Кроннаном и Миноной, самые имена которых показывают, что они были певцами, выступавшими перед публикой. Cronnan означает _печальный звук_; Minona или Min-'on - _нежный напев_. По-видимому, все драматические поэмы Оссиана исполнялись ш Фингалом в дни торжеств. Винвела Мой возлюбленный - чадо холма. Он несется за быстрым оленем. Тяжко дышат серые псы вкруг него, тетива его лука звенит на ветру. Отдыхаешь ли ты у ручья на скале иль под ропот источника горного? Ветры клонят тростник, туман летит над холмом. Незаметно приближусь я к милому и увижу его со скалы. Любезен явился ты мне впервые у старого дуба Бранно; ** статный, ты возвращался с ловитвы, сад красивый из всех друзей. ** Bran или Branno означает _горный поток_; здесь это - некая река, называвшаяся так во времена Оссиана. На севере Шотландии имеется несколько речек, сохранивших и поныне название Бран; к ним, в частности, принадлежит приток Тея, впадающий в него около Данкелда. Шильрик Что за глас раздается, глас, подобный дыханию лета? Не сижу я там, где ветры клонят тростник, не слышу ручья на скале. В дальний край, о Винвела,*** в дальний край я иду на Фингалову брань. Мои псы не сопутствуют мне. Не всхожу я больше на холм. Не вижу я больше с вершины, как плавно ты ходишь по брегу речному, ясна, как небес радуга, как месяц в закатной волне. *** Bhin-bheul - _женщина со сладостным голосом_. Буквами bh в гэльском языке обозначался тот же звук, что и буквой v в английском. Винвела Значит, ушел ты, о Шильрик, и я одна на холме. Олени видны на вершине, они пасутся, не ведая страха. Не пугает их больше ни ветер, ни шелестящее древо. Далеко от них охотник, ныне он на поле могил. Чада волн, чужеземцы, пощадите любовь мою, Шильрика! Шильрик Если пасть суждено мне на поле, воздвигни высоко могилу мою, Винвела. Серые камни и груда земли напомнят грядущим векам обо мне. Когда сядет охотник у насыпи, чтоб подкрепиться в полдень, он скажет: "Здесь упокоился некий воин", и слава моя оживет в его похвале. Воспомни меня, Винвела, когда я почию в земле! Винвела Да, я воспомню тебя! Воистину мой Шильрик падет! Что же мне делать, любимый, когда ты уйдешь навсегда? Чрез эти холмы я в полдень пойду, я пойду чрез безмолвную пустошь. Там я увижу место, где ты отдыхал, возвращаясь с ловитвы. Воистину мой Шильрик падет, но я воспомню его. "И я воспомню вождя, - сказал король лесистого Морвена. - Ярость его, как огонь, пожирала битву. Но ныне не видят героя очи мои. Однажды он мне на холме повстречался, были бледны его ланиты, мрачно было чело. Грудь исторгала частые вздохи, он шаги направлял в пустыню. Но ныне его уже нет в сонме моих вождей, когда раздается бряцанье щитов. Ужель обитает он в тесном жилище,* вождь высокой Карморы?" ** * В могиле. ** Carn-mor - _высокий скалистый холм_. "Кроннан, - промолвил Уллин, древний годами, - спой нам песнь о Шильрике, как он вернулся к своим холмам, а Винвелы не было боле. Он прислонился к ее серому мшистому камню; он думал, Винвела жива.. Он увидал, как пленительно шла она по равнине,*** но недолго являлся ему ее сияющий образ: солнечный луч улетел с полей, и Винвела исчезла. Слушайте песню Шильрика, нежную, но печальную". *** По мнению древних шотландцев, различие между добрыми и злыми духами состояло в том, что первые являлись иной раз и днем в уединенных, редко посещаемых местах, последние же только ночью и всегда в мрачной, зловещей обстановке. "Я сижу у источника мшистого, на вершине холма ветров. Одинокое древо шелестит надо мною. Темные волны клубятся над вереском. Внизу колышется озеро. Олень нисходит с холма. Вдали не видать охотника, вблизи не слыхать пастушьей свирели. Полдень настал, но все тихо кругом. Печальны мои одинокие мысли. Если б ты только явилась, любовь моя, скиталица вересковой пустоши, и кудри твои развевались бы по ветру, от вздохов вздымалась бы грудь, а очи были б слезами полны по друзьям, сокрытым в горном тумане! Я бы утешил тебя, любовь моя, и привел бы в дом твоего отца. Но не она ли является, словно светлый луч на вереске? Ясна, как осенний месяц, как солнце в летнюю бурю, не ко мне ли идешь ты, любезная дева, через горы и скалы? Она говорит, но как слаб ее голос! как ветерок в тростнике болотном! "Значит, ты невредим воротился с войны? Где твои други, любимый? Я услышала весть о смерти твоей на холме, услышала весть и тебя оплакала, Шильрик!" "Да, моя красавица, я воротился, но один из всего племени. Ты не увидишь их боле: их могилы я воздвиг на равнине. Но зачем ты на этом пустынном холме? Зачем ты одна на вереске?" "Одна я, о Шильрик, одна в хладном моем жилище. Скорбя о тебе, я угасла. Бледна я покоюсь в могиле, о Шильрик". Она парит, она уплывает прочь, как серый туман от ветра. И ты не хочешь остаться, любимая? Останься, взгляни на слезы мои! Ты прекрасна, когда являешься ныне ко мне, Винвела, прекрасна ты была живая! У источника мшистого я буду сидеть на вершине холма ветров. Когда полдень безмолвен вокруг, заговори со мною, любимая! Прилети на крылах ветерка, на горном вихре примчись! Дай мне услышать твой голос, когда пронесешься ты мимо, а полдень безмолвен вокруг". Эту песню Кроннан пропел в ночь веселия Сельмы. Но утро встает на востоке, лазурные воды катятся при свете его. Фингал велел поднять паруса, и ветры, шумя, устремились с холмов. Взорам предстал Инис-тор и мшистые башни Карик-туры. Но на них было знамение бедствия - зеленый пламень, дымом объятый. Король Морвена в грудь ударил себя, он тотчас вознес копье. Его чело омраченное к берегу обращено, он оглядывается на медлящий ветер. По спине разметались волосы. Молчанье короля ужасно. Ночь сошла на море, залив Роты принял корабль. С побережья склонилась скала, покрытая гулкозвучной дубравой. На ее вершине круг Лоды,* и мшистый камень власти. Внизу простирается узкий дол, покрытый травой и деревьями старыми; ярый полуночный ветер сорвал их с косматой скалы. Лазурный поток там струится, и ветра порыв одинокий, налетев с океана, гонит бороду чертополоха. * _Круг Лоды_ - это, по-видимому, место поклонения у скандинавов, поскольку полагают, что _дух Лоды_ - не что иное, как их бог Один. Пламя трех дубов поднялось, пиршество вкруг уготовано. Но душа короля печалится о ратном вожде Карик-туры. Тусклый, холодный месяц встал на востоке. Сон низошел на юных. Под лучом блестят вороненые шлемы; меркнет костер угасающий. Но сон не почил на короле. Поднялся Фингал в облаченье доспехов и неспешно взошел на холм взглянуть на пламя Сарновой башни. Пламя было далеким и смутным; луна сокрыла багровый лик на востоке. Вихрь прилетел с горы и принес на своих крылах духа Лоды. Ужасный, летел он на место свое, потрясая копьем облачным.** Очи его на мрачном лице подобны огням, голос - далекому грому. Фингал подошел с копьем своей мощи и голос возвысил. ** Он описан в сравнении, содержащемся в поэме о смерти Кухулина. "Прочь отселе, сын ночи, зови свои ветры и улетай! Зачем ты являешься мне на глаза в своем теневом доспехе? Я ль устрашусь твоего угрюмого вида, зловещий дух Лоды? Непрочен твой облачный щит, бессилен твой меч-метеор. Ветер уносит их, и ты сам исчезаешь. Улетай же, сын ночи, прочь с моих глаз, зови свои ветры и улетай!" "Ты посмел меня гнать от моих владений? - ответил раскатистый голос. - Люди мне поклоняются. Я решаю исход сраженья на ратном поле. Я вперяю взор в племена, и они исчезают; ноздри мои источают дыхание смерти. Вольный, я ношусь на ветрах, бури предшествуют мне.* Но безмятежно мое жилище над облаками, отрадны поля моего покоя". * Нельзя не отметить большого сходства между ужасными свойствами этого ложного божества и истинного бога, как они описаны в 17 псалме. "Так оставайся в своих безмятежных полях, - промолвил Фингал, - и забудь сына Комхала. Разве я восхожу со своих холмов на мирные долы твои? Разве копьем я встречаю тебя, прилетающего на облаке, дух зловещей Лоды? Так зачем же ты хмуро глядишь на Фиигала? Зачем потрясаешь воздушным копьем? Но напрасно ты хмуришься: никогда не бежал я от могучих мужей. И сынам ли ветров устрашить короля Морвена? Нет, известно ему бессилие их оружия". "Уносись в свою землю, - ответил призрак, - наполни парус ветром попутным и уносись. Вихри сокрыты в горсти моей, я управляю полетом бури. Король Соры мой сын, он поклоняется камню власти моей. Он обложил Карик-туру битвой, а он победит. Уносись в свою землю, сын Комхала, или мой пламенный гнев обрушится на тебя". Он поднял высоко теневое копье и над Фингалом склонился зловеще огромный. Но король, приближась, свой меч обнажил, клинок темнорусого Луно.** Сверкающий путь булата пронизал угрюмого духа. Призрак упал, расплываясь в воздухе, словно дымный столп, восходящий из полуугасшей печи, когда рассечет его палка юнца. ** Знаменитый меч Фингала; его выковал лохлинский кузнец Лун или Луно. Дух Лоды вскричал и, свившись клубом, унесся по ветру. Инис-тор содрогнулся от этого вопля. Волны в пучине его услыхали и в страхе прервали свой бег. Фингала соратники, сразу воспрянув, схватили тяжкие копья. Они не увидели короля, они восстали в ярости, и ответно звенело оружие. На востоке взошла луна. Король воротился, сверкая доспехами. Велика была радость ратников юных; их сердца успокоились, как океан после бури. Уллин запел песню веселья. Возликовали холмы Инис-тора. Пламень дуба поднялся, и зазвучали преданья геройские. Но Фротал, король-ратоборец Соры, угрюмо сидит под древом. Войско его облегло Карик-туру. Он гневно взирает на стены. Он жаждет крови Катуллы, что однажды осилил в бою короля. Когда Сорою правил Аннир,* отец колесницевластного Фротала, на море вихрь поднялся и занес к Инис-тору Фротала судно. Три дня пировал он в чертогах Сарно и увидел томные очи Комалы. Он влюбился в нее всем пылом юности и бросился к белорукой красавице, чтобы ее похитить. Катулла ему воспротивился. Завязалась свирепая битва. Фротал связан в чертоге. Три дня изнывал он один, на четвертый Сарно отправил его на корабль, и он вернулся в свой край. * Аннир был также отцом Эрагона, который погиб уже после смерти своего брата Фротала. Смерти Эрагона посвящена в этом сборнике поэма _Битва при Лоре_. Но гнев на Катуллу великодушного затаился в его душе. Когда воздвигнут был камень славы Аннира,** Фротал явился, исполненный силы. Вспыхнула битва вокруг Карик-туры и мшистой твердыни Сарно. ** То есть после смерти Аннира. Сказать, что кому-то воздвигнут камень славы, было равнозначно сообщению, что этот человек умер. Утро взошло над Инис-тором. Фротал ударил в свой темный щит. Заслыша призыв, вскочили его вожди; они стояли, но были их очи к морю обращены. Увидали они, что Фингал приближается в силе своей, и первым изрек благородный Тубар. "Кто там идет, словно горный олень, все стадо свое за собою ведущий? Фротал, я вижу врага, он вперед устремил копье. Может быть, то король Морвена, первый из смертных, Фингал. Его дела всем известны на Гормале; кровь его неприятелей алеет в чертогах Старно. Просить ли мне у него королевского мира? *** Он грозен, как гром небесный". *** Мира на почетных условиях. "Чадо немощной длани, - молвил Фротал, - мои дни начнутся во мраке позора? Ужели я отступлю, не победив в сраженье, вождь многоводной Торы? Тогда сказали бы жители Соры: "Фротал летел, как метеор, но, встретив темную тучу, исчез без следа". Нет, не отступлю я вовеки, Тубар, вкруг меня воссияет слава. Нет, не отступлю я вовеки, король многоводной Торы". Он устремился вперед с потоком своих людей, но они повстречали скалу. Фингал стоял неподвижно, они, сокрушась, покатились прочь. Но и в бегстве не было им спасения: копье короля настигало бегущих. Поле покрылось героями. Поднявшийся холм оградил остатки разбитого воинства. Фротал видел их бегство. Ярость вскипела в его груди. Очи потупив долу, он позвал благородного Тубара. "Тубар, войско мое бежало. Слава моя поникла. Я хочу с королем сразиться. Чувствую я, как пылает моя душа. Барда к Фингалу пошли вызвать его на бой. Не перечь словам Фротала! Но, Тубар, я деву люблю, что живет у потока Тано, Хермана дочь белогрудую, нежноокую Уту. Она боялась дочери Инис-тора * и томно вздыхала, когда я отправлялся в путь. Ты скажешь Уте, что я погиб, но любовью к ней сердце мое услаждалось". * Дочерью Инис-тора Фротал называет Комалу, о смерти которой Ута, вероятно, еще не слышала, а потому боялась, что былая страсть к Комале вновь овладеет Фроталом. Так говорил он, решив сразиться. Но Ута томно вздыхала невдалеке от него. В мужском доспехе она отправилась по морю вслед своему герою. Тайно она обращала на юношу взор из-под сверкавшего шлема. Но вот увидала она уходящего барда, и трижды копье из ее руки упадало. Выбились кудри ее и развевались по ветру. Белая грудь вздымалась от вздохов. Очи она подняла на короля, трижды пыталась заговорить, но трижды голос ей изменял. Фингал выслушал барда и пришел, облеченный сталью. Они скрестили свои смертоносные копья и вознесли сверканье мечей. Но опустился булат Фингала и рассек щит Фротала надвое. Обнажилось его прекрасное тело; клонясь, ожидает он смерти. Душу Уты объяла тьма. Скатилась слеза по ее ланите. Она устремилась к вождю, чтобы щитом прикрыть, но поверженный дуб ей путь преградил. Пала она на снежную руку свою. Ее щит, ее шлем далеко откатились. Белая грудь обнажилась, темно-русые кудри по земле разметались. Фингал пожалел белорукую деву: он удержал занесенный меч. Слезы стояли в очах короля, когда, склонившись вперед, он промолвил: "Король многоводной Соры, да не устрашит тебя меч Фингала! Никогда его не багрила кровь побежденного, никогда не пронзал он поверженного врага. Пусть твой народ возвеселится на лазоревых водах Торы. Пусть благоденствуют девы, тобою любимые. Зачем погибать тебе в юности, вождь многоводной Соры?" Фротал услышал слова Фингала и увидел встающую деву. Молча стояли они,** сияя красой, словно два младых деревца на равнине, когда ливень весенний листву освежил и стихли шумливые ветры. ** Фротал и Ута. "Дочь Хермана, - молвил Фротал, - ужель ты пришла с потоков Торы, ужель ты пришла, сияя красой, чтобы узреть, как повержен твой воин? Но он был повержен могучим, дева с очами томными. Слабый не мог бы осилить сына колесницевластного Аннира. Ужасен ты, о король Морвена, в битве копий. Но в мирные дни ты подобен солнцу, когда оно светит сквозь тихий дождь; цветы к нему тянут головки пригожие, и ветерки колышут шелестящие крылья. О, если б ты был в чертогах Соры и я мог бы задать тебе пир! Владыки грядущие Соры узрели б твои доспехи и сердцем возрадовались. Возрадовались бы они славе своих отцов, пировавших с могучим Фингалом". "Сын Аннира, - ответил король, - слава племени Соры еще прозвучит. Когда вожди могучи во брани, их воспевают в песнях! Но если они занесут мечи над бессильными, если слабого кровь обагрит их оружие, бард не вспомнит в песне о них и могилы их будут безвестны. Чужеземец придет и построит себе там жилище и снесет земляную насыпь. Полуистлевший меч предстанет взору его и, склоняясь над ним, он промолвит: "Это оружие вождей старины, но их имена не поминают в песне". Приди, Фротал, на пир в Инис-тор, приведи туда деву свою любимую, и засветятся радостью наши лица". Фингал приемлет копье, шествуя поступью сильного. Врата Кариктуры открыты. Пиршество чаш уготовано. Раздались согласные звуки. Весельем сиял чертог. Послышался голос Уллина, ему вторила арфа Сельмы. С радостью Ута внимала ему и попросила пропеть скорбную песнь; крупные слезы повисли у ней на ресницах, стоило заговорить нежной Криморе,* Криморе, дочери Ринвала, что обитал у потока могучего Лоты.** Пространна была ее повесть, но приятна, и она усладила стыдливую деву Торы. Кримора*** Кто там сходит с холма, словно облако, озаренное закатным лучом? Чей это голос, громкий, как ветер, но приятный, как арфа Карила? **** Это возлюбленный мой грядет в сиянии стали, но печально его чело омраченное. Живы ль могучие мужи Фингалова племени? Чем встревожен мой Коннал? ***** * Этот эпизод здесь вполне уместен, поскольку положения Криморы и Уты весьма сходны. ** Lotha - древнее название одной из больших рек на севере Шотландии. Единственная река, до сих пор имеющая сходное по звучанию название, - это Лохи в Инвернессшире, но та ли это река, что упомянута здесь, переводчик не берется утверждать. *** Cri-mora - _женщина великой души_. **** Возможно, что упомянутый здесь Карил - одно лицо с Карилом, сыном Кинфены, бардом Кухулина. Но само по себе это имя подходит к любому барду, так как оно означает _живой и гармоничный звук_. ***** Коннал, сын Диарана, был одним из самых знаменитых героев Фингала; он погиб во время битвы с бриттом Дарго, но был ли он убит противником или своей возлюбленной, на этот счет предание не дает определенного ответа. Коннал Они живы. Я зрел, как они возвращались с ловитвы, словно потоки света. Солнце играло на их щитах. Словно гряда огней, сходили они с холма. Голос юности громок; война, о любовь моя, близится. Заутра грозный Дарго придет испробовать силу нашего племени. Он вызывает на бой племя Фингалово, племя браней и ран. Кримора Коннал, я видала его паруса, словно серый туман на черной волне. Они медленно двигались к берегу. Много у Дарго воинов, Коннал. Коннал Принеси мне щит своего отца, горбатый, железный щит Ринвала; тот щит, что подобен полной луне, когда она, затемненная, движется по небу. Кримора Я принесла тебе щит, о Коннал, но он не спас моего отца. От копья Гормара он погиб. Ты можешь погибнуть, Коннал. Коннал О да, я могу погибнуть. Но воздвигни тогда мне могилу, Кримора. Серые камни и холм земляной память мою сохранят. Склони на могилу мою покрасневшие очи и в перси ударь себя, скорбно вздыхая. Хотя ты прекрасна, как свет, любимая, хотя ты отрадней, чем ветерок, но я не могу остаться. Воздвигни мне холм могильный. Кримора Дай мне тогда это сверкающее оружие, этот меч, это стальное копье. Навстречу Дарго пойду я с тобой и помогу любезному Конналу. Простите вы, скалы Ардвена, вы, олени, и вы, потоки холма! Мы не вернемся назад. Наши могилы далеко отселе. "И они не вернулись назад? - спросила Ута, тяжко вздыхая. - Разве пал могучий герой в бою, а Кримора жить осталась? Одиноко бродила она, скорбя душою по Конналу. Разве он не был прекрасен и юн, словно луч заходящего солнца?" Уллин увидел слезы девы и взял нежно-дрожащую арфу; сладостна песня его была, но печальна, и все в Карик-туре умолкли. "Осень одела мраком горы; серый туман лежит на холмах. В вереске вихрь бушует. Мрачно катит воды река по узкой долине. Древо стоит на холме одиноко и означает место, где упокоился Коннал. Листья кружатся по ветру и устилают могилу воителя. Порою являются здесь тени умерших, когда одинокий охотник, задумавшись, медленно бродит по вереску. Кто может, о Коннал, достичь истока твоего племени, кто сочтет твоих праотцев? Род твой возрос, словно горный дуб, что встречает ветры гордой вершиной. Но ныне исторгнут он из земли. Кто займет твое место, о Коннал? Здесь раздавался грохот оружия, здесь вопли неслись умирающих. Кровавы войны Фингаловы! Здесь сражен был и ты, о Коннал! Твоя десница была, словно буря, меч твой - перун небесный; ростом ты был - скала на равнине, очами - горнило пламенное. Громче бури твой глас раздавался в битвах булата. Под мечом твоим падали воины, словно под палкою отрока чертополох. Дарго могучий пришел, как громоносная туча. Мрачно хмурились брови его косматые. Очи его - словно две пещеры в скале. Сверкая, взметнулись мечи обоих героев, зловеще гремела их сталь. Ринвала дочь, Кримора, рядом была, сверкая в мужских доспехах; ее власы светло-русые по спине разметались, лук в деснице ее. Она устремилась на битву следом за юношей, за своим возлюбленным Конналом. Лук натянула Кримора, целясь в Дарго, но, промахнувшись, пронзила Коннала! Он упадает, как дуб на равнине, как с лесистой горы утес. Что ей делать, деве злосчастной! Он истекает кровью, Коннал ее умирает. Всю ночь и весь день напролет рыдает она: "О Коннал, о друг мой возлюбленный!" Объятая горем, скорбная плакальщица умирает. Здесь под холмом скрывает земля чету несравненную. Трава растет меж камнями могилы; я часто сижу в печальной тени. Ветер вздыхает в траве; воспоминанья о них теснятся в моей душе. Безмятежно ныне спите вы вместе, покоитесь в горной могиле одни". "Покойтесь же в мире, - молвила Ута, - чада многоводной Лоты! Я стану о вас вспоминать со слезами и запою сокровенную песнь, когда ветер поднимется в рощах Торы и рядом взревет поток. Тогда вы сойдете в сердце мое со своею печалью сладостной". Три дня короли пировали, на четвертый день поднялись их белые паруса. Северный ветер влечет корабль Фингала в лесистую землю Морщена. Но дух Лоды сидел на туче своей позади кораблей Фротала. Он устремил вперед все свои вихри и надувал белогрудые паруса. Он не забыл о ранах своих, он все опасался Фингаловой длани.* * Рассказ о Фингале и духе Лоды, которого предположительно отождествляют со знаменитым Одином, представляет собою самый причудливый вымысел, какой мы находим во всех поэмах Оссиаиа. Однако подобные примеры встречались и ранее у лучших поэтов. Оссиан же, следует заметить, не говорит ничего такого, что бы сколько-нибудь расходилось с понятиями тех времен о духах. Тогда считалось, что души умерших материальны и соответственно способны чувствовать боль. Я предоставляю другим судить на основании этого отрывка, имел ли Оссиан понятие о божестве, однако, по-видимому, он считал, что высшие существа не должны вмешиваться в людские дела. Песни в Сельме* * В этой поэме запечатлен древний обычай, который, как хорошо известно, был впоследствии широко распространен на севере Шотландии и в Ирландии. Когда король или вождь устраивал ежегодный пир, барды исполняли свои поэмы, и те из поэм, которые он находил достойными сохранения, старательно заучивались их детьми для последующей передачи потомкам. Именно такого рода событие послужило основанием для этой поэмы Оссиана. В оригинале она называется "Песни в Сельме", и это заглавие, как наиболее уместное, сохранено в переводе. Характер поэмы истинно лирический, и она отличается разнообразием стихотворных размеров. Вступительному обращению к вечерней звезде в оригинале присуща гармония, неизменно сопутствующая стихам, и, согласно описываемым предметам, течение его спокойно и плавно. Три помещенные здесь песни публиковались в числе отрывков старинных стихотворений, напечатанных в прошлом году. Звезда нисходящей ночи! прекрасен твой свет на закате. Ты подъемлешь над облаком лучистое чело; величаво ступаешь ты по холму. Что видишь ты на равнине? Улеглись бурные ветры. Издали доносится рокот потока. Ревущие волны бьются о дальний утес. Вечерние мошки на слабых крылах носятся, жужжа, над полями. Что ты видишь, прекрасное светило? Но ты, улыбнувшись, заходишь. Волны радостно окружают тебя, омывая дивные твои волосы. Прощай, безмолвный луч! Да взойдет свет души Оссиановой. И вот он восходит во всей своей силе! Я вижу друзей отошедших. Как и в минувшие дни, они на Лоре сбираются. Приходит Фингал, подобный влажному столпу тумана, окруженный своими героями. И еще вижу я бардов песнопений - Уллина седовласого, величавого Рино, сладкогласного Альпина ** и кроткую, скорбную Минону. Как изменились вы, друзья мои, с тех пор как пировали в Сельме, когда состязались мы, словно ветры весенние, что летят над холмами и склоняют чредой тихо шелестящие травы. ** Alpin происходит от того же корня, что и Albion или, вернее, Albin - древнее название Британии; Alp - _высокий_, in - _земля_ или _страна_. Современное название нашего острова имеет кельтское происхождение, и те, кто указываю: иной источник, выдают свое неведение древнего языка нашей страны. Britain происходит от Breac't in - _пестрый остров_, названный так согласно облику страны, а также обычаю жителей раскрашивать себя или носить разноцветные одежды. Сияя красою, вышла Минона; ее взор потуплен и очи полны слезами; тихо струились кудри ее, когда порою с ближних холмов налетали ветры. Опечалились души героев, едва зазвучал ее сладостный голос, ибо часто видали они могилу Салгара*** и мрачное жилище белогрудой Кольмы.**** Осталась Кольма одна на холме, Кольма, чей голос так сладостен. Салгар прийти обещал, но окрест уже ночь нисходит. Внемлите голосу Кольмы, на холме одиноко сидящей. *** Sealg-'er - _охотник_. **** Cul-math - _женщина с прекрасными волосами_. Кольма Ночь низошла. Я одна, забытая на холме бурь. Слышно, как ветер шумит на горе. Стремится с утеса ревущий поток. Некуда мне от дождя укрыться, забытой на холме ветров. Выйди, месяц, из-за туч своих; звезды ночные, зажгитесь! Веди меня, тихий свет, туда, где от трудов ловитвы отдыхает мой милый. Рядом с ним его спущенный лук; псы окружают его, тяжко дыша. А я должна здесь сидеть одна на утесе возле потока мутного. Ревет поток, ревет ветер. Не слыхать мне голоса моего милого. Что же мой Салгар, сын холма, что же он медлит исполнить свое обещание? Вот утес, и вот дерево, и ревущий поток. Обещал ты к ночи быть здесь. Ах! куда мой Салгар ушел? С тобою бежала бы я от отца, с тобою - от брата гордого. Давно наши роды враждуют, но мы не враги, о Салгар! Умолкни на время, о ветер, и ты на время утихни, поток, чтобы мой голос разнесся над равниной, чтобы мой странник меня услыхал. Это я зову тебя, Салгар! Вот дерево и утес. Салгар, мой милый, я здесь! Что же ты медлишь прийти сюда? Взгляни, восходит луна! Сверкает река в долине. Сереют скалы на кручах. Но я не вижу его на вершине, псы не бегут перед ним, возвещая его приход. Здесь должна я сидеть, одинокая. Но кто эти двое, что лежат на вереске вдали от меня? Ужель то мой .милый и брат мой? Заговорите со мною, о други! Не отвечают они. Страх терзает мне душу! Ах! они бездыханны. Их мечи обагрились в битве. О брат мой, брат мой, зачем тобою сражен мой Салгар? Зачем, о Салгар, тобою сражен мой брат? Любезны вы были мне оба. Как мне воздать хвалу вам? Прекрасен ты был на холме среди тысяч; грозен он был в сраженье. Заговорите со мною, услышьте мой голос, чада любви моей. Но, увы! Умолкли они, умолкли навеки! Холодны их тела, во прах обращенные! С уступа холма, с вершины горы ветров заговорите со мною, духи мертвых, заговорите, не устрашусь я. Где упокоились вы? В какой пещере холма я найду вас? Но не доносит ветер и слабого отклика, не отвечают бури холма. В горе сижу я, в слезах ожидаю утра. Приготовьте могилу, о вы, друзья умерших, но оставьте ее открытой, пока не придет Кольма. Жизнь моя улетает, как сон; зачем же мне оставаться? Здесь опочию с друзьями у потока звенящей скалы. Когда ночь сойдет на холм, когда ветер повеет над вереском, тень моя восстанет в ветре и оплачет кончину друзей. Услышит меня в шалаше охотник. Мой глас устрашит и пленит его. Ибо сладок будет мой глас для друзей, ибо милы были мне они оба. Так ты пела, Минона, нежно-румяная дочь Тормана. Слезы наши лились о Кольме, и печальны были сердца. Вышел Уллин с арфой и пропел песнь Альпина. Сладостен голос Альпина, а душа Рино, словно луч огненный. Но уже они упокоились в тесном жилище, и не слыхать их голосов в Сельме. Однажды, еще до того, как пали герои, Уллин вернулся с охоты. Он услышал их состязание на холме; сладостна песнь их была, но печальна. Они оплакивали гибель Морара, первого среди смертных. Душа его была подобна душе Фингала, меч его - мечу Оскара. Но он пал, и отец оплакивал сына, полны слез были очи его сестры. Полны слез были очи Миноны, сестры колесницевластного Морара. Заслыша песнь Уллина, сокрылась она, как на закате месяц, когда, предвидя ненастье, прячет он в туче прекрасный свой лик. Вместе с Уллином я ударил по струнам; зазвучала песнь скорби. Рино Ветер и дождь миновали. Полдень спокоен. Тучи в небе рассеялись. Над холмами зелеными непостоянное солнце парит. Горный ручей устремляется вниз, багровея в долине каменистой. Сладко, ручей, журчанье твое, но слаще мне слышится голос. То голос Альпина, сына песни, оплакивает умерших. Склонила старость его главу, и красны от слез глаза его. О Альпин, сын песни, зачем ты один на безмолвном холме? Зачем ты стенаешь, как ветер в чаще лесной, как волна на пустынном бреге? Альпин Об умерших слезы мои, о Рино. К жильцам могил взывает мой глас! Высок ты на холме, прекрасен среди сынов равнины. Но ты падешь, как Морар,* и воссядет плакальщик на могиле твоей. Забудут тебя холмы, и спущенный лук будет праздно лежать в жилище твоем. * Mor-er - _великий человек_. Был ты проворен, Морар, как олень на холме, грозен, как огненный метеор. Гнев твой был словно буря, меч в бою - словно молния над полями. Голос гремел, как поток после ливней, как гром на дальних холмах. Многих сразила рука твоя, испепелило пламя твоего гнева. Но когда ты возвращался с войны, чело твое мир осенял. Лицо твое было, словно солнце после дождя, словно месяц в молчании ночи, словно спокойное лоно озера, когда смолкнут шумные ветры. Тесно теперь твое жилье, мрачна обитель твоя. Трех шагов мне довольно, чтобы смерить твою могилу, а живой ты был так велик! Четыре камня, увенчанных мхом, - вот единый твой памятник. Голое дерево, высокие травы, шуршащие на ветру, укажут взору охотника могилу могучего Морара. Морар, тебе уже не подняться! Нет у тебя матери, чтобы оплакать сына, нет юной девы, чтобы пролить слезы любви. Нет в живых родившей тебя. Погибла дочь Морглана. Кто там оперся на посох? Чья голова побелела от старости, чьи глаза покраснели от слез, чьи колена подгибаются при каждом шаге? Это отец твой,** Морар, единственного сына отец. Он слыхал, что прославлен ты в битвах, он слыхал, что враги твои расточились. Он слыхал о славе Морара; что ж не слыхал он о ране его? Плачь же, отец Морара, плачь, но сын твой уже не услышит тебя. Глубок сон мертвецов, низко во прахе их изголовье. Не услышит он больше голоса твоего, не восстанет больше на зов твой. Когда же в могиле наступит утро и повелит проснуться спящему? ** Торман, сын Картула, правитель И-моры, одного из западных островов. Прощай же, храбрейший из мужей, ты, победитель на поле брани! Но поле уже не увидит тебя, темный лес не озарится сверканием стали твоей. Ты не оставил сына после себя. Но песнь сохранит твое имя. Грядущие времена услышат о тебе, услышат о Мораре павшем. Скорбь охватила всех, но самый тяжелый вздох исторгся из груди Армина.* Он вспоминает смерть своего сына, что сражен был в расцвете юности. Возле героя сидел Кармор,** вождь гулкозвучного Галмала. "Зачем так тяжко вздыхает Армии? - спросил он. - О чем тут скорбеть? Песня раздастся, и звуки ее смягчат и порадуют душу. Эта песня, как легкий туман, что, растекаясь от озера, стелется по тихому долу; цветы зеленые полнятся росой, но солнце воротится в силе своей, и туманы исчезнут. Зачем ты скорбишь, Армии, вождь омываемой морем Гормы?" * Armin - _герой_. Он был вождем или царьком на Горме (Gorma - _синий остров_), предположительно одном из Гебридских островов. ** Cear-mor - _высокий темнолицый человек_. "Да, я скорблю! и не мала причина моего горя. Ты не терял сына, Кармор, не терял красавицы дочери. Живы доблестный Колгар и Аннира, прекрасная дева. Ветви семьи твоей, Кармор, цветут! Армии же последний в роду своем. Мрачен одр твой, о Даура! и глубок твой могильный сон! Когда же проснешься ты и зазвенят песни твои, голос твой сладостный? Бушуйте, ветры осенние, бушуйте над темным вереском! Горные потоки, ревите! Завывайте, бури, в вершинах дубов! Лети сквозь рваные тучи, о месяц! являй порою свой бледный лик! напоминай мне ту скорбную ночь, когда погибли дети мои, когда пал Ариндал могучий, когда угасла любезная Даура! Даура, дочь моя, ты была прекрасна, прекрасна, как месяц на холмах Фуры,*** бела, как летучий снег, нежна, как веяние ветерка! Ариндал, твой лук был туго натянут, быстро летело копье на поле брани! Твой взор, как туман на волнах, щит - багряная туча в бурю. Армар, прославленный в битвах, пришел снискать любовь Дауры. Недолго его отвергали: радостны были надежды их друзей. *** Fuar-a - _холодный остров_. Эрат, сын Одгала, злобу таил, ибо Армар убил его брата. Явился он в обличий сына морей; челн его на волнах красовался; белы его кудри от старости, спокойно чело суровое. "Прекраснейшая из жен, - сказал он, - любезная дочь Армина! неподалеку в море на склоне утеса высится дерево, далеко видны его рдеющие плоды. Там Армар ожидает Дауру. Я пришел, чтобы переправить его любимую по бурному морю". Она отправилась с ним и призывала Армара. Один только сын скалы**** ответствовал ей. "Армар, мой милый! мой милый! Зачем ты пугаешь меня? Внемли мне, сын Арднарта, внемли: Даура зовет тебя!" С хохотом понесся к берегу вероломный Эрат. Возвысив голос, звала она брата, звала отца. "Ариндал! Армии! ужели никто не спасет Дауру!" **** Выражением _сын скалы_ поэт обозначает отзвук человеческого голоса от скалы. Простолюдины считали, что это дух, живущий в скале, повторяет звуки, и поэтому они называли его mac-talla - _сын, который живет в скале_. Голос ее донесся чрез море. Мой сын Ариндал спускался с холма, отягченный добычей ловитвы. В колчане гремели стрелы, в руках он держал лук; пять темно-серых псов бежали за ним. Он увидал на берегу лютого Эрата, он схватил его и привязал к дубу. Толстые ремни облегли его члены; * он обременяет ветер стенаньями. * Поэт хочет сказать, что Эрат был связан ремнями. Ариндал пускается в море в челне своем, чтобы назад привезти Дауру. В гневе явился Армар и спустил серо-оперенную стрелу. Засвистела она, вонзилась она в сердце твое, о Ариндал, сын мой; ты гибнешь вместо предателя Эрата. Весло неподвижно застыло; он тяжко вздохнул на утесе и умер. Каково тебе было, о Даура, когда ноги твои заливала братняя кровь. Волны разбили челн. Армар бросился в море, чтобы спасти свою Дауру или погибнуть. Внезапный порыв ветра с холмов пролетел над волнами. Под водою сокрылся Армар и боле не выплыл. Одна на утесе, волнами исхлестанном, стенала дочь моя Даура. Неумолчно неслись ее громкие крики; но отец был не в силах помочь ей. Всю ночь я стоял на берегу. Я видел ее в бледном сиянии месяца. Всю ночь я слышал вопли ее. Громко завывал ветер, и дождь хлестал по горному склону. Под утро ослабел ее голос. Он замирал, как ветерок вечерний в траве на утесах. Изнуренная скорбью, угасла она. Ты остался, Армии, один. Ушла моя бранная сила, и пала добрая слава моя среди женщин. Когда буря нисходит с гор, когда северный ветер вздымает волны, я сижу на гулком бреге и гляжу на утес роковой. Часто при свете заходящего месяца я вижу тени моих детей. Еле зримые бродят они вместе в печальном согласии. Ужели никто из вас надо мною не сжалятся, слова не вымолвит. Они не смотрят на отца своего. Скорблю я, о Кармор, и не мала причина моего горя". Так вещали барды во дни песнопений, когда король внимал музыке арф и сказаньям времен минувших. Собирались вожди со всех холмов и внимали сладостным звукам. Они восхваляли голос Коны,** первый средь тысячи бардов. Но ныне старость язык мой связала и увяла моя душа. Временами являются мне духи бардов и учат отрадным песням своим. Но слабеет память души моей. Я слышу призыв годов. Они говорят, проходя мимо: "Зачем поет Оссиан? Скоро он ляжет в тесном жилище и никто из бардов не воспоет ему славу". ** Оссиан иногда поэтически называется _голос Коны_. Проходите же, мрачные годы, ибо радости вы не несете с собой. Пусть Оссиана примет могила, потому что сила его иссякла. Упокоились уже сыны песен. Мой голос остался, как последний порыв ветра, что одиноко стонет на окруженной морем скале, когда все вокруг уже стихло. Темный мох там свистит, и мореход издалека видит колыханье дерев. Кальтон и Кольмала ПОЭМА СОДЕРЖАНИЕ Эта поэма, как и многие другие произведения Оссиана, обращена к одному из первых христианских миссионеров. События, на которых она основана, согласно преданию, таковы. Во времена Фингала поселением бриттов, заключенным между валами, правили два вождя: Дунталмо, властитель Теуты (полагают, что это нынешний Туид), и Ратмор, живший на берегах Клуты, реки, известной теперь под названием Клайд. И если Ратмор славился повсюду великодушием и гостеприимством, то Дунталмо был не менее известен жестокостью и честолюбием. Побуждаемый то ли завистью, то ли какой-то родовой враждою, Дунталмо убил Ратмора на пиру. Но затем, испытывая угрызения совести, он воспитал в своем доме двух сыновей Ратмора - Кальтона и Колмара. Они же, достигнув зрелости, не удержались от намеков на то, что намерены отомстить за смерть отца, и тогда Дунталмо заточил их в двух пещерах на берегц Теуты, намереваясь незаметно с ними разделаться. Кольмала, дочь Дунталмо, тайно влюбленная в Кальтона, помогла ему выйти из темницы, и сама, переодевшись в платье молодого воина, бежала с ним к Фингалу, к которому обратилась с мольбой спасти их от Дунталмо. Фингал послал Оссиана с тремястами воинов освободить Колмара. Дунталмо, к этому времени уже умертвивший Колмара, вышел на битву с Оссианом, но пал, сраженный этим героем, а войско его было наголову разгромлено. Кальтон женился на своей спасительнице Кольмале, и Оссиан вернулся в Морвен. Приятен глас твоей песни, одинокий житель скалы. Он прилетает ко мне вместе с журчаньем источника, что течет вдоль узкой долины. Моя душа пробуждается, о чужеземец, посреди моего чертога. Я простираю длань к копью, как бывало в дни минувших годов. Я простираю длань, но бессильна она, и вздох наполняет мне грудь. Не хочешь ли ты, сын скалы, услышать песнь Оссиана? Минувшие времена наполняют мне душу; возвращается радость юности. Так на закате является солнце, освободившись от бури, что скрывала поступь его сияния; зеленые холмы подъемлют росистые главы, голубые потоки резвятся в долине.* Из жилища, опершись на посох, выходит герой престарелый, и его седые власы сверкают в лучах. * Коль ввечеру сияющее солнце Сквозь тучи луч пошлет прощальный, поле Вдруг оживает, вновь щебечут птицы, Мычат стада от радости, и звоном Холмы и долы полнятся... Мильтон [Потерянный рай, II, 492]. Так благостное солнце летним днем, Едва минует бурное ненастье, Лучами озаряет мир кругом, И каждый птенчик, сидя над гнездом, И каждый зверь, таившийся в берлоге, Уже согрет живительным теплом И забывает прошлые тревоги. Спенсер [Аморетти, XL]. Не видел ли ты, сын скалы, щита в дому Оссиановом? Он отмечен ударами битв и блеск наверший его потускнел. Тот щит носил великий Дунталмо, вождь многоводной Теуты. Дунталмо носил его в бранях, покуда не пал от копья Оссианова. Послушай же, сын скалы, повесть минувших лет. Ратмор вождем был Клуты. Слабый в чертоге его обретал приют. Никогда не смыкались ворота Ратмора, всегда был пир его уготован. Приходили сыны чужеземцев и благословляли вождя великодушного Клуты. Барды запевали песни, бряцая на арфах, и озаряла радость лица скорбящих. Пришел Дунталмо в гордыне своей и вступил в поединок с Ратмором. Клуты вождь победил: воспылала ярость Дунталмо. Он явился в ночи со своими бойцами, и Ратмор могучий пал. Он пал в чертогах своих, где часто давал пиры чужеземцам. Колмар и Кальтон, сыны колесницевластного Ратмора, были еще детьми. В юном веселье вбежали они в чертог отца. Они узрели его, обагренного кровью, и залились слезами. Душа Дунталмо смягчилась, когда он увидал малолеток. Он взял их с собою в стены Алтеуты,* они выросли в доме врага. На его глазах они напрягали лук и выходили сражаться во бранях его. * Al-teutha, или, вернее, Balteutha, - _город на Туиде_, где жил правитель Дунталмо. Все имена в поэме явно гэльского происхождения, из чего следует, как я уже отмечал в одном из примечаний, что этот язык был распространен по всему острову. Они видели павшие стены предков своих, они видели терн зеленый в чертоге. Их слезы струились втайне, но порою печаль омрачала их лица. Эту скорбь приметил Дунталмо, и душа его черная замыслила смерть. Он заточил их в двух пещерах на гулкозвучных брегах Теуты. Не посылало солнце туда лучей, не заглядывал ночью месяц небесный. Сыны Ратмора томились во мраке и ожидали смерти. Молча слезы лила дочь Дунталмо, златокудрая, голубоокая Кольмала*. Очи ее обращались тайно к Кальтону; душу ее полонила его красота. Она трепетала за воина, но что могла сделать Кольмала? Ее руке не поднять копья, и не пристало носить ей меч на бедре. Никогда не теснила кольчуга белую грудь. Никогда ее очи не устрашали героев. Что можешь ты сделать, Кольмала, для вождя обреченного? Нетверды ее шаги, распущены кудри, дико блуждают очи, наполненные слезами. Она пришла ночью в чертог ** и в доспех облачила прелестное тело свое, в доспех молодого ратника, что погиб в первой же битве своей. Она пришла в пещеру Кальтона и узы расторгла на дланях его. * Caol-mhal - _женщина с тонкими бровями_. Тонкие брови считались одним из главных признаков красоты во времена Оссиана, и он почти всегда наделяет ими красавиц в своих поэмах. ** То есть в чертог, где было развешено в виде трофеев оружие, захваченное у противника. Оссиан очень старается придать своему повествованию правдоподобный характер, поэтому Кольмала у него надевает доспехи юноши, убитого в первом же сражении, которые более подходят девушке, поскольку ясно, что ей не под силу носить доспехи взрослого воина. "Ратмора сын, подымись, - сказала она, - подымись, ибо ночь темна. Бежим к королю Сельмы,*** вождь опозоренной Клуты! Я сын Ламгала; его приютил твой отец в чертоге своем. Я проведал, что ты обитаешь в мрачной пещере, и моя душа возмутилась. Ратмора сын, подымись, ибо ночь темна". *** К Фингалу. "Благовещий глас, - ответствовал вождь, - не исходишь ли ты с мрачноклубящихся туч? ибо с тех пор, как солнце от взора Кальтона скрыто и мрак воцарился вокруг, духи праотцев часто во сне его навещают. Или впрямь твой родитель Ламгал, вождь, которого часто я видывал в Клуте? Но как убегу я к Фингалу, а Колмар, мой брат, погибнет? Как убегу я в Морвен, а герой пребудет в ночи заточенный? Нет, дай мне копье, сын Ламгала, Кальтон пойдет и выручит брата!" "Тысяча воинов, - ответила дева, - простерли копья вкруг колесницевластного Колмара. Одолеет ли Кальтон один столь великую рать? Бежим к королю Морвена, войною пойдет он сюда. Его десница всегда простерта к несчастному, молнией своего меча он ограждает слабого. Ратмора сын, подымись, тени ночные скоро рассеются. Дунталмо узрит твои следы на поле, и в цвете юности ты падешь!" Герой поднялся, тяжко вздыхая; он слезы лил о колесницевластном Колмаре. Он с девой пришел в чертоги Сельмы, но не ведал, что это Кольмала. Шлем прикрывал ее лик прекрасный, а перси вздымались под сталью доспеха. Фингал вернулся с ловитвы и увидел прекрасных странников; они посреди чертога сияли, как два луча. Король выслушал повесть печальную и взор обратил окрест. Тысяча героев привстали, пылая желаньем сразиться в Теуте. Держа копье, я вернулся с холма, и веселие битвы взыграло в моей груди, ибо король говорил с Оссианом среди своего народа. "Сын моей мощи, - сказал он, - возьми копье Фингалово, ступай к потоку могучему Теуты и спаси колесницевластного Колмара. Пуст:, весть о тебе обгонит тебя, как ветерок отрадный, чтобы душу мою порадовал сын, возродивший славу праотцев. Оссиан, будь грозою в бою, но исполнись кротости, когда супостаты повержены! Вот так, о мой сын, возросла моя слава, и ты будь подобен властителю Сельмы. Когда надменные входят ко мне в чертоги, не видит их взор мой. Но десница моя простерта к несчастному. Мой меч - оборона слабого". Радостно я внимал словам короля и гремучее взял оружие. Рядом со мною встали Диаран * и Дарго,** властитель копий. Триста юношей шли нам вослед; чужеземцы, любезные сердцу, были со мною рядом. Дунталмо услышал шум приближения нашего, он собрал воинство Теуты. Он стоял на холме со своими дружинами; были они, словно скалы, разбитые громом, когда склоняются с них дерева, опаленные, голые, а потоки иссохли в расселинах. * Диаран, отец того Коннала, которого по несчастной случайности убила возлюбленная его Кримора. ** Дарго, сын Коллата, воспет в других поэмах Оссиана. Говорят, что его убил вепрь на охоте. Сохранился плач Мингалы, возлюбленной или жены Дарго над его телом, но принадлежит ли это сочинение Оссиану, не берусь утверждать. Обычно оно приписывается ему, поскольку весьма напоминает его манеру, но, согласно некоторым преданиям, оно представляет собою подражание некоего барда более позднего времени. Поскольку оно не лишено поэтических достоинств, я прилагаю его здесь. Супруга Дарго шла в слезах, ведь Дарго нету боле! Вождь Ларто пал, скорбят бойцы; что делать горестной Мингале? Как дымка, исчезал злодей пред властелином копий, но утренней звездой сиял при нем великодушный. Кто был красивей и любезней, чем Коллата вельможный сын? Кто, как не Дарго доблестный, средь мудрых восседал? Твои персты касались арфы. Твой глас был ветерка нежней. Увы! что скажут храбрецы? повержен вепрем Дарго. Бледны ланиты; взор погас, бесстрашный в грозных сечах! Зачем на холмах наших пал ты, что прекрасней солнца? Дочь Адонфиона была любезна взорам храбрых, она была любезна им, но избран ею Дарго. Но ты одна, Мингала! ночь нисходит долу в тучах. Где ж одр покоя твоего? Где он? - в могиле Дарго. Зачем ты поднял камень, бард? Зачем закрыл ты тесный дом? Смежаются Мингалы веки. Она возляжет с Дарго. Звучала радостная песнь вчера в чертогах Ларто. А ныне тихо вкруг меня. Почию вместе с Дарго. Воды Теуты гордо неслись перед угрюмым врагом. Барда послал я к Дунталмо предложить поединок на поле, но он усмехнулся в мрачной своей гордыне. Его нестройное войско двинулось по холму, словно горная туча, когда ветер, ворвавшись в недра ее, разгоняет клубящийся мрак. Колмар, связанный тысячью уз, был приведен на берег Теуты. Печален вождь, но прекрасен, и взор его устремлен на друзей, ибо мы стояли во всеоружии на противном береге Теуты. Дунталмо вышел с копьем и пронзил сердце героя. Весь в крови, он упал на берег, и мы услыхали его прерывистый стон. Кальтон бросился в реку; я, опершись на копье, прыгнул вослед. Племя Теуты пало пред нами. Клубясь, опустилась ночь. Дунталмо сидел на скале, среди древнего леса; ярость кипела в его груди против колесницевластного Кальтона. Но Кальтон стоял, охваченный горем: он оплакивал гибель Колмара, Колмара, павшего в юности, прежде чем слава его поднялась. Я повелел затянуть плачевную песнь, чтоб утешить вождя в печали, но он стоял под древом и часто в землю вонзал копье. Томные очи Кольмалы к нему обращались, тайные слезы лия: она предвидела гибель Дунталмо или вождя-ратоборца Клуты. Но вот миновала полночь. Мрак и безмолвие в поле царили; сон низошел на очи героев; Кальтон утих, душою смирясь. Очи его смежались, но Теуты журчанье еще достигало слуха. Бледный Колмара дух явился ему, указуя на раны свои; он склонил главу над героем и возвысил свой слабый глас. "Неужто почиет ночью Ратмора сын, когда его брат повержен? Разве не вместе с ним устремлялись мы на ловитву и темно-бурых ланей гоняли? Калмар не был забыт, пока он не пал, пока его юности смерть не сгубила. Бледный лежу я под утесом Лоны. Восстань же, Кальтон! - утро являет свои лучи, и Дунталмо придет надругаться над павшим" Он унесся на крыльях ветра. Кальтон, вставая, узрел исчезающих след. Он устремился вперед под звон булата, и поднялась Кольмала несчастная. Она пошла вослед за героем сквозь ночь, влача за собою копье. Кальтон, достигнув утеса Лоны, нашел там павшего брата. Ярость вскипела в его груди, и он ринулся в гущу врагов. Раздались стенания смерти. Вкруг героя сомкнулись враги. Стесненный со всех сторон, он связан и приведен пред лицо Дунталмо свирепого. Раздался радостный вопль, и ночные холмы отозвались. Я пробудился от шума и схватил копье моего отца. Диаран поднялся рядом со мной и Дарго, исполненный юной силы. Тщетно искали мы вождя Клуты, и наши сердца опечалились. Я устрашился гибели славы своей, и гордая доблесть моя воспрянула. "Чада Морвена, - я сказал, - не так сражались наши отцы. Не отдыхали они на чужеземном поле, пока супостат не был сражен. Мощью они были подобны небесным орлам, песнь прославляет подвиги их. А наши люди гибнут один за другим, и наша слава уходит. Что же скажет король Морвена, коль Оссиан не одержит победы на Теуте? Восстаньте же, ратники, одетые в сталь, и ступайте вослед гулким шагам Оссиановым. Он не вернется без славы к стенам гулкозвучной Сельмы". Утро взошло над синими водами Теуты. Кольмала явилась в слезах предо мной. О вожде Клуты она мне поведала, и трижды копье выпадало из длани ее. Мой гнев обратился против сего чужеземца, ибо душа трепетала за Кальтона. "Сын слабосильной руки, - сказал я, - разве слезами сражаются воины Теуты? Не скорбь побеждает в бою, и душа войны не ведает вздохов. Ступай к оленям Кармуна или к мычащим стадам Теуты. Но оставь эти доспехи, сын боязни, они пригодиться могут воину в битве". Я сорвал с ее плеч кольчугу. Снежная грудь обнажилась. Зардевшись, она склонила лик свой к земле. Молча я на вождей поглядел. Упало копье из длани моей. И вырвался вздох из груди. Но когда я услышал имя девы, стесненные слезы излились. Благословил я дивный луч юности я подал к сражению знак. Нужно ли, сын скалы, Оссиану рассказывать, как умирали воины Теуты? Они уже позабыты в своей стране, и не сыскать их могил среди вереска. Годы прошли, пронесли свои бури, и зеленые насыпи сравнялись с землей. Едва заметна могила Дунталмо или место, где пал он под копьем Оссиановым. Какой-нибудь ратник седой, полуслепой от старости, сидя ночью в чертоге у горящего дуба, повествует ныне сынам о ратных моих деяниях и о гибели Дунталмо мрачного. Юные лица склоняются в сторону гласа его; удивленье и радость сияют в их взорах. Я отыскал сына Ратмора,* к дубу привязанного; меч мой рассек узы на дланях его. И я привел к нему белогрудую деву Кольмалу. Они поселились в чертогах Теуты, и Оссиан возвратился в Сельму. * Кальтона. Латмон ПОЭМА СОДЕРЖАНИЕ Латмон, вождь бриттов, пользуясь отсутствием Фингала, находившегося в Ирландии, спустился к Морвену и подошел на расстояние видимости к королевскому дворцу Сельме. Тем временем вернулся Фингал, и Латмон отступил на холм, где войско его подверглось ночью неожиданному нападению, а его самого взяли в плен Оссиан и Гол, сын Морни. Рассказ об этом подвиге Оссиана и Гола очень похож на прекрасный эпизод в девятой книге Энеиды Вергилия, где повествуется о Нисе и Эвриале. Поэма начинается с появления Фингала на берегу Морвена и оканчивается, как можно полагать, около середины следующего дня. Лирический размер начала позволяет предположить, что в старину его пели в сопровождении арфы как вступление к повествовательной части поэмы, исполненной героическим стихом. Сельма, безмолвны чертоги твои. Ни звука в лесах Морвена. Волна одинокая бьется о берег. Тихий луч солнца покоится на поле. Являются девы Морвена, подобные радуге; они обращают взоры к зеленому Уллину, не белеют ли там паруса короля. Обещал он вернуться, но северный ветер подул. Кто там стремится с горы восточной, словно темный поток? Это войско Латмона. Он услышал, что отбыл Фингал. Он уповает на северный ветер. Душа его полнится радостью. Зачем ты явился, Латмон? Ведь нету в Сельме могучих. Так зачем ты идешь, простирая копье? Разве девы Морвена станут сражаться? Удержи, о могучий поток, свой стремительный бег. Или не видит Латмон тех парусов? Что же ты исчезаешь, Латмон, словно озерный туман? Но бурный вихрь за твоею спиной: Фингал идет по твоим следам! Король Морвена воспрянул от сна, когда мы неслись по синим волнам. Он руку простер к копью, и герои встали вокруг. Мы знаем, что он уже видел предков своих, ибо часто они сходили к нему во сне, когда стране угрожал меч супостата и битва темнела пред нами, "Куда ты унесся, ветер? - спросил король Морвена. - Или шумишь ты в горницах юга и гоняешься за дождями в землях чужих? Что ж не слетишь ты к моим парусам, к синему лику морей моих? Супостат в пределах Морвена, а его короля там нет. Но пусть каждый наденет кольчугу и щит свой возьмет. Прострите, воины, копья свои над волнами и меч обнажите. Пред нами Латмон * с войском своим, тот, что бежал от Фингала в равнинах Лоны.** Но он возвращается, словно поток, ручьям умноженный, и рев его отдается средь наших холмов". * Предание гласит, что причиной возвращения Фингала из Ирландии послужила весть о вторжении Латмона; но Оссиан более поэтично приписывает осведомленность Фингала сну, который ему привиделся. ** Он подразумевает битву, в которой Фингал нанес Латмону поражение. О причинах первой войны между этими героями Оссиан рассказывает в другой поэме, которую довелось видеть переводчику. Так говорил Фингал. Мы устремились в залив Кармоны. Оссиан взошел на холм и трижды ударил в щит свой горбатый. Отозвались скалы Морвена, и поскакали косули пугливые. Супостаты, завидя меня, смутились и собрали мрачное войско свое, ибо я стоял на холме, как туча, ликуя в доспехах младости. Морни* сидел под деревом возле вод ревущего Струмона.** Кудри его поседели от старости; он опирался на посох. Юный Гол был рядом с героем, внемля рассказам о битвах младых его лет. Часто вскакивал он, возгораясь душой от могучих подвигов Морни. * Морни был вождем многочисленного племени во времена Фингала и отца его Комхала. Этот последний из названных героев был убит в бою против племени Морни, но доблесть и военное искусство Фингала в конце концов одержали победу, и племя Морни покорилось. В этой поэме, как мы видим, оба героя уже вполне примирились. ** Stru'-mone - _поток холма_. Здесь это имя собственное, данное речке в окрестностях Сельмы. Старец услышал звон щита Оссианова, он узнал призыв к сражению. Разом он поднялся с места, седые власы разделились на раменах его. Он вспоминает деянья минувших годов. "Сын мой, - сказал он златокудрому Голу, - я слышу голос сражения. Король Морвена вернулся, слышен призыв к войне. Ступай в чертоги Струмона и принеси оружие Морни. Принеси мне то оружие, что носил отец мой в старости, ибо слабеет моя рука. Ты ж облачись в доспехи, о Гол, и устремись в первую битву свою. Пусть же десница твоя достигнет славы отцов. Несись по бранному полю, словно крыло орла. Что тебе смерти страшиться, сын мой! храбрые падут со славою, щиты их вспять повернут мрачный поток беды, и увенчает почесть их кудри седые. Ужели не видишь ты, Гол, сколь почитают люди шаги моей старости? Когда шествует Морни, юные прославляют его, а потом обращают взоры с тихою радостью вслед ему. Но никогда, мой сын, не бежал я грозы! Меч мой сверкал сквозь мрак сраженья. Пришлецы предо мной расточались, и появленье мое крушило могучих". Гол принес оружие Морни; дряхлый воин облекся в булат. Взял он в руку копье, что обагрялось нередко кровью храбрых. Он пошел навстречу Фингалу, сын его следом за ним. Комхала сын смотрел восхищенным взором, как идет к нему воин с седыми кудрями. "Король ревущего Струмона, - молвил Фингал, исполнившись радости, - тебя ли я вижу в доспехах, хоть иссякла сила твоя? Часто Морни блистал в сраженьях, словно луч восходящего солнца, когда разгоняет оно бури холма и возвращает мир полям озаренным. Но зачем ты не знаешь покоя в годы свои? Слава твоя воспета. Народ на тебя взирает, благословляя закат могучего Морни. Зачем ты не знаешь покоя в годы свои? Ведь враги расточатся при виде Фингала". "Комхала сын, - ответствовал вождь, - нет уже силы в деснице Морни. Я хочу обнажить меч моей юности, но он остается недвижен. Я устремляю копье, но оно, не достигнув цели, упадает на землю, и я чувствую тяжесть щита моего. Мы увядаем, словно горные травы, и сила былая к нам не вернется. У меня есть сын, о Фингал, чья душ восхищалась деяньями юного Морни, но меч его еще не вздымался против врага, слава его еще не родилась. Я пришел с ним на битву, чтоб направить его десницу. Слава его станет солнцем души моей в сумрачный час заката. Пусть же забудется имя Морни в народе! но пусть повторяют герои: "Взгляните, это родитель Гола!"" "Король Струмона, - ответил Фингал, - Гол поднимет свой меч в бою. Но он поднимет его пред очами Фингала; десница моя защитит его младость. А ты отдыхай в чертогах Сельмы и внемли вестям о подвигах наших. Барду вели настроить арфу, и пусть зазвучит его глас, чтобы те, кто падет, утешились славой своею, а сердце Морни исполнилось радости. Оссиан, ты сражался в битвах, на копье твоем кровь чужеземцев; сопутствуй Голу в сраженье, но от Фингала не удаляйтесь, чтобы враги нн окружили вас и не погибла нежданно ваша слава". Я увидел Гола в доспехах,* и душа моя с его душою слилась, ибо пламя битвы горело в его очах. Весело он взирал на врага. Мы обменялись тайно словами дружбы, и молнии наших мечей засверкали разом, ибо, выхватив их из ножен за стеною леса, мы пытали крепость наши мышц, рассекая воздух пустой. * Это говорит Оссиан. Здесь выразительно подчеркнуто различие между старыми и молодыми героями. Описание того, как последние извлекают мечи свои, удачно придумано и хорошо выражает нетерпение молодых бойцов, едва лишь вступивших в сражение. Ночь низошла на Морвен, Фингал сидел, озаренный пламенем дуба горящего. Морни сидел с ним рядом, и развевались седые кудри его. Беседа текла о временах минувших и о деяниях их отцов. Порою три барда касались арф, и Уллин был рядом с песней своей. Он запел о могучем Комхале, но мраком покрылось чело Морни.** Он обратил багровые очи на Уллина, и песня барда умолкла. Фингал поглядел на героя старца и кротко сказал. ** Уллин неудачно избрал предмет для своей песни. _Мрак, которым покрылось чело Морни_, был вызван не какой-либо его неприязнью к имени Комхала, хотя он и были врагами, но опасением, чтобы эта песнь не пробудила в Фингале воспоминаний о распрях, существовавших в старину между их родами. Речь Фингала по этому поводу исполнена благородства и здравого смысла. "Вождь Струмона, зачем эта мрачность? Да забудутся дни минувших годов. Отцы наши мерялись силою в битве, мы же сошлись на пиру. Мы обратили наши мечи против общих врагов, и они расточатся пред нами на поле. Да забудется время наших отцов, о король мшистого Струмона! "Король Морвена, - вождь отвечал, - радостно мне вспоминать твоего отца. Был он ужасен в боях; ярость вождя была смертоносна.*** Очи мои исполнились слез, когда пал король героев. Храбрые гибнут, Фингал, и на холмах остаются ничтожные. Сколько уже отошло героев в пору Морни! А я не чурался сражений, не бегал от битвы доблестных. *** Это выражение в подлиннике двусмысленно. Оно может означать, что Комхал убил многих в битве или что он был беспощаден в своем гневе. Переводчик постарался сохранить эту двусмысленность, поскольку она, вероятно, входила в намерение поэта. Пускай же теперь отдыхают друзья Фингала, ибо ночь вокруг, чтобы встали они, исполнены силы для битвы с колесницевластным Латмоном. Слышу я шум его воинства, словно гром раздается над вереском дальним. Оссиан и Гол златокудрый! Легок ваш бег. Наблюдайте врагов Фингаловых с того поросшего лесом холма. Но не приближьтесь к ним: нет рядом ваших отцов, чтобы прикрыть вас. Да не погибнет ваша слава нежданно. Доблести юных, бывает, грозит поражение". С радостью вняв речи вождя, мы пошли под бряцание наших доспехов. Путь наш лежит к холму лесистому. Небо сверкает всеми своими звездами. Метеоры, вестники смерти, летают над полем. Вражьего войска гул отдаленный донесся до нашего слуха. И тогда-то промолвил исполненный доблести Гол, и до половины меч извлекла его длань. "Сын Фингала, - сказал он, - почему пламенеет душа Гола? Сильно стучит мое сердце, нетверды мои шаги, и десница трепещет на рукояти меча. Когда я гляжу на врагов, душа моя вспыхивает предо мной, и я вижу их спящее войско. Не так ли трепещут души отважных в сражениях копий? Как бы воспрянул Морни душою, если бы ринулись мы на врага! Наша слава возвысится в песне, и величаво пройдем мы на глазах у отважных". "Сын Морни, - ответил я, - душа моя тешится в битве. Любо мне блистать одному на поле брани, передавая бардам имя свое. Но что, если враг победит, смогу ли взглянуть я в глаза королю? В негодованье ужасны они, подобные пламени смерти. Я не хочу увидеть их гнев. Оссиан победит иль падет. А разве дано побежденным славу стяжать? Они преходят, как тени. Но Оссиан славу стяжает. Он со своими отцами сравнится в деяниях. Так ринемся во всеоружии, сын Морни, ринемся в битву. Но, Гол, если ты вернешься один, поди к высоким стенам Сельмы. Скажи Эвиралин,* что пал я со славой; отнеси этот меч дочери Бранно. Да вручит она его Оскару, когда вступит он в юные годы". * Оссиан женился на ней незадолго перед тем. Рассказ о том, как он сватался к этой деве, включен в виде эпизода в четвертую книгу "Фингала". "Сын Фингала, - ответствовал Гол со вздохом, - как мне вернуться, если падет Оссиан! Что мне скажут отец и Фингал, властитель мужей? Ничтожные люди свой взор отвратят и промолвят: "Глядите на Гола могучего, что в крови распростертого друга оставил!" Нет, ничтожные люди, не иначе видать вам меня, как в сиянии славы. Оссиан! я слыхал от отца о могучих деяньях героев, о могучих деяньях, в одиночестве ими свершенных, ибо в опасности крепнет душа". "Сын Морни, - я отвечал, шагая пред ним по вереску, - наши отцы восхвалят нашу доблесть, когда будут оплакивать нас. Радости луч озарит их души, когда очи исполнятся слез. Скажут они: "Наши сыны не полегли, словно злаки на поле, ибо они сеяли смерть вкруг себя". Но зачем же нам мыслить о тесном жилище? Меч защищает отважного. Но смерть преследует бегство ничтожных, и не воздают им хвалы". Мы устремились вперед сквозь ночь и пришли туда, где ревущий поток струил синие воды вкруг вражьего стана, между дерев, что на шум его отзывались; мы пришли к берегам потока и увидели воинство спящее. Их костры на равнине погасли, и шаги одиноких дозорных издалека доносились. Я уже было копье протянул, чтоб, опершись, перепрыгнуть поток, но Гол за руку взял меня и молвил отважное слово. "Ужели Фингалов сын нападет на ворога спящего? Ужели ворвется он, словно вихорь ночной, что повергает тайком деревца молодые? Не так заслужил Фингал себе почести, не за такие дела увенчаны славой кудри седые Морни. Ударь, Оссиан, ударь во щит боевой, да поднимутся тысячи. Да встретят Гола они в первой битве его, чтобы он смог испытать крепость мышцы своей".* * Это предложение Гола значительно благороднее и более согласуется с истинным героизмом, чем поведение Улисса и Диомеда в "Илиаде" или Ниса и Эвриала в "Энеиде". То, что подсказывали ему доблесть и благородство, стало основою его успеха, ибо враги, придя в смятение от звона Оссианова щита (что служило обычным сигналом к бою), решили, что на них нападает все войско Фингала. Таким образом, на самом деле они бежали от целого войска, а не от двух героев, и это придает рассказу правдоподобие. Душа моя восхитилась воителем, и слезы исторглись из глаз моих. "И встретят Гола враги, - сказал я, - и разнесется слава сына Морни. Но от меня, мой герой, не удаляйся, да сверкает булат твой вблизи Оссиана, чтобы десницы наши съединились в побоище. Зришь ли ты, Гол, ту скалу? Серые ребра ее тускло мерцают под звездами. Если враги начнут нас теснить, станем спиною к скале. Тогда убоятся они приблизиться к копьям, ибо в наших десницах смерть". Я трижды ударил в звонкий щит. Враги поднялись, трепеща. Мы устремились вперед, бряцая доспехами. Они побежали толпою по вереску, ибо решили - это явился могучий Фингал, и сила их рук иссякла. Шумный их бег был подобен пожару, когда проносится он сквозь опаленный лес. Вот тогда-то Гол с силой взметнул копье, вот тогда-то он поднял меч, Кремор пал и могучий Лет. Дунтормо бился, весь окровавленный. Булат вонзился в тело Крото, когда он вставал, на копье опираясь; черный поток хлынул из раны и зашипел на полусгоревшем дубе. Катмин узрел позади приближенье героя и полез на древо иссохшее, но сзади его поразило копье. Крича, содрогаясь, он пал; мох и ветви сухие полетели вослед и покрыли стальное оружие Гола. Так отличился ты, сын Морни, в первом сраженьи своем. Но и твой меч не дремал на бедре, о последний из рода Фингалова! Оссиан устремился вперед, исполненный силы, и люди ложились пред ним, как трава под палкою отрока, когда, свистя, пробегает он поле и наземь слетают седые головки чертополоха. Но юнец идет беззаботно, направляясь в место пустынное. Встало серое утро, засверкали извивы потоков средь вереска. Враги собрались на холме, и вспыхнула ярость Латмона. Он потупил долу гневные очи багровые, он безмолвен в скорби своей. Он ударяет часто во щит свой горбатый, и неровно шагает по вереску. Издали я усмотрел угрюмость героя и молвил сыну Морни. "О колесницевластный * вождь Струмона, видишь ли ты врагов? В гневе они собрались на холме. Следует нам к королю ** свой шаг обратить. Восстанет он в силе своей, и Латмона рать исчезнет. Слава нас осенит, воитель, очи старцев *** возрадуются. Но бежим, сын Морни, Латмон нисходит с холма". * Колесницевластный - это почетное наименование, прилагаемое Оссианом без разбора к каждому герою, поскольку все вожди в его время по своему положению владели колесницей или носилками. ** К Фингалу. *** Фингала и Морни. "Так замедлим шаги, - возразил златокудрый Гол,**** - чтобы враг не сказал, усмехаясь: "Гляньте на воинов ночи, они, словно духи, страшны лишь во мраке, но исчезают пред лучами востока". Оссиан, возьми щит Гормара, павшего от копья твоего; да возрадуются герои почтенные, видя деянья своих сынов". **** На протяжении всей этой поэмы Гол ведет себя как герой в самом высоком смысле этого слова. Скромность Оссиана при рассказе о собственных деяниях не менее замечательна, чем его беспристрастие по отношению к Голу, поскольку хорошо известно, что Гол впоследствии восстал против Фингала, и это, как можно полагать, вызвало предубеждение против него в душе Оссиана, Но, коль скоро Гол из противника позднее стал ближайшим другом Фингала и величайшим героем, поэт оставляет без внимания этот единственный его проступок из уважения ко многим его добродетелям. Так говорили мы на равнине, когда Сульмат ***** пришел к колеспицевластному Латмону, Сульмат, властитель Дуты на брегах мрачнобурного потока Дувранны.****** "Почто не спешишь ты, сын Нуата, с тысячью храбрых твоих? Почто не сойдешь ты с войском в долину, пока не бежали воины? Стальные доспехи их светятся в лучах восходящих, и они ступают пред нами по вереску". ***** Suil-mhath - _человек с острым зрением_. ****** Dubh-bhranna - _темный горный источник_. При такой удаленности во времени, трудно определить, какая река называлась так во дни Оссиана. Река в Шотландии, впадающая в море у Банфа, до сих пор носит имя Деверон. Если Оссиан говорит здесь именно о ней, тогда Латмон должен был быть вождем племени пиктов или тех каледонцев, которые в старину населяли восточный берег Шотландии. "Сын десницы немощной, - молвил Латмон, - ужель мое войско сойдет в долину! Их только двое, сын Дуты, неужто же тысяче сталь подымать! ******* Нуат бы оплакал в чертоге своем погибель своей славы. Он отвернул бы взор от Латмона, заслыша, что шаг его близится. Ступай же к героям, вождь Дуты, ибо я узнаю величавую поступь Оссианову. Слава его достойна стали моей; да сразится он с Латмоном". ******* Оссиан редко упускает случай наделить своих героев, даже если это и враги, благородством духа, которое, как явствует из его поэм, отличало его самого. Те, кто слишком презирают своих противников, не берут в расчет, что чем больше умаляют они доблесть врагов, тем меньше заслуживают славы, побеждая их. Обычай уничижать противника присущ отнюдь не исключительно современному утонченному героизму. Пристрастие к поносной брани является одним из главных пороков героев Гомера, в чем, кстати говоря, не следует винить поэта, который лишь придерживался нравов описываемого времени. Мильтон следовал Гомеру в этом отношении, но брань в устах адских духов, которые должны вызывать ужас, производит менее отталкивающее впечатление, чем когда она исходит из уст героев, представленных как образец для подражания. Благородный Сульмат пришел. Радостно было мне слышать слова короля. Поднял я щит на мышцу мою, и Гол вложил мне в руку меч Морни. Мы вернулись к потоку журчащему; Латмон явился в силе своей. Мрачное войско его катилось за ним, словно туча, но сын Нуата был светел в стальных доспехах. "Сын Фингала, - молвил герой, - слава твоя возросла на нашей паденье. Сколько моих бойцов сражено твоею десницей, властитель мужей! Так подними же теперь копье против Латмона и повергни сына Нуата, повергни среди народа его или ты сам падешь. Никогда не скажут в чертогах моих, что воины пали у меня на глазах, что пали они на глазах у Латмона, когда меч его на бедре почивал. Залились бы слезами, глаза голубые Куты,* и блуждала б она одиноко по долам Дунлатмона". * Кута, очевидно, была женою или любовницей Латмона. "Но не скажут также, - ответствовал я, - что сын Фингала бежал. Пусть даже мрак сокроет его шаги, не побежит Оссиан. Не то душа его вышла б навстречу ему и сказала: "Разве бард Сельмы страшится врага?" Нет, он не страшится врага. Радость его посреди сраженья". Вышел Латмон с копьем и пронзил щит Оссиана. Я ощутил хладную сталь в теле своем и выхватил меч Морни. Надвое я рассек копье, наконечник блестящий, сверкая, упал на землю. Сын Нуата, пылая гневом, поднял высоко свой звонкий щит. Темные очи его глядели поверх щита, который, склоняясь вперед, сиял подобно медным вратам. Но копье Оссиана пронзило блеск навершья его и вонзилось в дерево, что позади стояло. Щит повис на древке дрожащем, но Латмон все приближался. Гол увидал, что гибель вождю угрожает, и простер свой щит пред мечом моим, когда тот опускался лучом сверкающим на короля Дунлатмона. Латмон взглянул на сына Морни, и слезы исторглись из глаз его. Он бросил наземь меч отцов своих и промолвил слова отважных. "Почто сражаться Латмону против первых из смертных? Ваши души - лучи небесные, ваши мечи - пламень смерти. Кто же сравняется славой с героями, чьи подвиги столь велики уже в младости! О, были бы вы в чертогах Нуата, в зеленом жилище Латмона! Тогда не сказал бы отец, что сын его сдался немощным. Но кто там грядет, как могучий поток, по гулкозвучной вересковой пустоши? Малые холмы пред ним сотрясаются, и тысяча духов летит на лучах булата его, духи тех,** кто пал от руки владыки звенящего Морвена. Счастлив ты, о Фингал, твои сыны будут сражаться в битвах твоих, они идут впереди тебя и возвращаются славой увенчаны". ** Во времена Оссиана считалось, что у каждого человека есть сопровождающий его дух. Однако предания, связанные с этим воззрением, темны и мало вразумительны. Фингал пришел, исполненный кротости, радуясь втайне делам своего сына. Довольство сияло на челе Морни, и слезы отрады туманили старые очи. Мы пришли в чертоги Сельмы и воссели на пиру чаш. Девы песен пришли к нам и нежно-краснеющая Эвиралин. Черные кудри ее струились по снежной шее, глаза обращались тайно на Оссиана. Она заиграла на арфе, и мы славословили дочь Бранно. Фингал поднялся с места и сказал воинственному королю Дунлатмона. На бедре его сотрясался меч Тренмора, когда подымал он десницу могучую. "Сын Нуата, - сказал он, - почто ты ищешь славы в Морвене? Мы не из племени немощных, и наши мечи не сверкают над слабыми. Разве когда-нибудь шли мы в Дунлатмон с бранными кликами? Битва не тешит Фингала, хоть и сильна десница его. Слава моя возрастает, когда повержен надменный. Перун моего булата разит горделивых ратников. Приходит битва, и вздымаются могилы отважных; могилы сынов моего народа вздымаются, о праотцы! и мне под конец одному суждено остаться. Но я останусь увенчанный славой, и душа моя отлетит потоком света. Латмон, вернись восвояси. Бранн свои обрати в иные края. Прославлено племя Морвена, и супостаты его - чада несчастных". Ойтона ПОЭМА СОДЕРЖАНИЕ Гол, сын Морни, сопровождал Латмона, когда тот возвращался на родину после поражения в Морвене, о чем рассказано в предшествующей поэме. Нуат, отец Латмона, радушно принял Гола. Тот влюбился в его дочь Ойтону, и она ответила ему взаимностью. Был назначен день их свадьбы. Тем временем Фингал, готовясь к походу на страну бриттов, послал за Голом. Герой повиновался, но, расставаясь с Ойтоной, обещал ей, что, если останется жив, он вернется в назначенный день. Латмон тоже должен был следовать за отцом своим Нуатом на войну, и Ойтона осталась одна в родовом замке Дунлатмоне. Дунромат, владетель Кутала (по-видимому, одного из Оркнейских островов), воспользовавшись отсутствием ее близких, явился и насильно увез Ойтону, которая некогда презрела его любовь, на пустынный остров Троматон, где скрыл ее в пещере. Гол вернулся в назначенный день и, узнав о похищении, поплыл к Троматону, чтобы отомстить Дунромату. Высадившись на острове, он отыскал Ойтону, которая была безутешна в твердо решилась не пережить своего бесчестия. Она поведала Голу о своих несчастиях, и, едва она кончила, как Дунромат в сопровождении ратников появился на другом конце острова. Гол приготовился напасть на него и попросил Ойтону удалиться, пока не кончится битва. Она сделала вид, что послушалась его, но тайно облачилась в воинские доспехи, бросилась в гущу боя и была смертельно ранена. Гол, преследуя бегущего противника, нашел ее на поле сражения, когда она испускала последний вздох. Он оплакал ее, воздвиг ей могильный холм и вернулся в Морвен. Так гласит предание, от которого почти не отличается поэма, начинающаяся с возращения Гола в Дунлатмон после насильственного увоза Ойтоны. Тьма воцарилась окрест Дунлатмона, хоть и являет луна половину лица над холмом. Дочь ночи, она отвращает свой взор, ибо видит, как близится горе. Сын Морни стоит на равнине, но не слышно ни звука в чертоге. Ни единый вдаль-струящийся луч не мерцает сквозь мглу.* Не слышно гласа Ойтоны ** среди шума потоков Дувранны. * ... от трепетной свечи Вдаль устремленный тонкий луч струится. Мильтон [Комус, 336]. ** Oi-thona - _дева волны_. "Куда сокрыла ты красу свою, темноволосая дочь Нуата? Латмон на поле храбрых. А ты обещала остаться в чертоге, ты обещала остаться в чертоге, пока не вернется сын Морни. Пока не вернется он со Струмона к деве своей любви. Слезы текли по ланитам твоим, когда он уходил, тайный вздох вздымал твою грудь. Но ты к нему не выходишь, его не встречаешь песней, легко-трепетным звоном арфы". Так сетовал Гол, когда подошел он к башням Дунлатмона. Мрачно зияли врата отверстые. Бушевали ветры в чертоге. Деревья зас_ы_пали листьями вход, и ропот ночи слышен окрест. В безмолвной скорби сидел у скалы сын Морни, душа его трепетала за деву, но не знал он, куда стопы свои обратить. Сын Лета *** стоял в стороне и слышал, как ветры шумят в его волосах всклокоченных. Но он не смел подать голос, ибо видел печаль Гола. *** Морло, сын Лета, - один из самых прославленных героев Фингала. Он с тремя ратниками сопровождал Гола, когда тот отправился в Троматон. Сон низошел на героев. Возникли ночные видения. Ойтона встала во сне пред очами сына Морни. Темные кудри ее распущены в беспорядке, прекрасные очи полны слезами. Кровь запятнала снежные руки. Одеяние приосеняло рану на ее груди. Встала она пред вождем, и прозвучал ее глас. "Спит ли сын Морни, тот, что любезен был очам Ойтоны? Спит ли Гол на далекой скале, когда унижена дочь Нуата? Катится море вкруг мрачного острова Троматона; в слезах я сижу в глубине пещеры. Но я сижу не одна, о Гол, мрачный вождь Кутала со мной. Со мной он, объятый любовью неистовой. Что же делать Ойтоне?" Сурового ветра порыв пронесся над дубом. Ушло сновиденье ночное. Гол схватил тополевое копье, он восстал в неистовом гневе. Часто он обращал очи к востоку, кляня запоздалый рассвет. Но вот наступило утро. Герой подъемлет парус. Ветер, свистя, прилетел с холма, и Гол понесся по волнам пучины. На третий день показался Троматон, словно синий щит среди моря.* Белые волны с ревом бились о скалы. Печально сидела Ойтона на бреге. Она смотрела, как волны бегут, и током точила слезы. Но, завидя Гола в доспехах, она задрожала и отвратила взор. Долу склонился прелестный лик и зарделся, белые руки затрепетали. Трижды она порывалась бежать от его взора, но подкосились ноги ее. * ... видимы стали вдали над водами Горы тенистой земли феакиян... Черным щитом на туманистом море она простиралась. Гомер. Одиссея, V, 279. Trom-thon - _тяжкая или глубокозвучная волна_. "Дочь Нуата, - молвил герой, - зачем бежишь ты от Гола? Разве очи мои мечут пламень смерти? Или ненависть душу мою помрачает? Ты для меня рассветный луч, что встает над безвестной землею. Но ты закрываешь скорбью лицо свое, дочь высокого Дунлатмона. Разве враг Ойтоны близко? Душа моя жаждет сойтись с ним в бою. Трепещет меч на бедре у Гола, желая сверкать во длани его. Говори, дочь Нуата, разве не видишь ты слез моих?" "Колесницевластный вождь Струмона, - отвечала дева, вздыхая, - зачем пришел ты по синим волнам к скорбной дочери Нуата? Зачем не исчезла я безвестно, как цветок на скале, что, сокрытый от глаз, вздымает головку свою пригожую, а ветер уносит увядшие его лепестки? Зачем ты приходишь, Гол, зачем тебе слышать последний мой вздох? Я исчезаю в расцвете юности, и мое имя никто не услышит. Или услышат его с сожалением, и слезы Нуата прольются. Ты будешь скорбеть, сын Морни, о погибшей чести Ойтоны. А она опочиет в тесной могиле, далеко от гласа скорбящего. Зачем пришел ты, вождь Струмона, на морем омытые скалы Троматона?" "Я пришел, чтобы встретить твоих врагов, дочь колесницевластного Нуата! Кутала вождь, предвижу, смерть обретет или сын Морни погибнет. Ойтона, если Гол падет, воздвигни мою могилу на том утесе затиневшем, и, когда мрачно-зыблемый мимо пройдет корабль, позови сынов моря, позови их и отдай этот меч, пусть они отвезут его к Морни в обитель; пусть седовласый герой перестанет взор устремлять в пустынны простор и ждать возвращения сына". "А станет ли жить дочь Нуата? - отвечала она с порывистым вздохом. - Стану ли жить я в Троматоне, если падет сын Морни? Сердце мое не из камня этой скалы, а душа не беспечна, как это море, что вздымает синие волны, едва лишь подует ветер, и катит их, покорное буре. Тот же порыв, что повергнет тебя, по земле раскидает ветви Ойтоны. Вместе мы увянем, о сын колесницевластного Морни! Милы мне и жилище тесное и серый камень мертвых, потому что вовек не покинуть мне твоих скал морем объятый Троматон! Ночь опустила тучи после ухода Латмона, когда он пошел на брань своих предков, к мохом обросшей скале Дутормота.* Ночь опустила, а я сидела в чертоге при свете горящего дуба. Снаружи ветер шумел в деревьях. Я услыхала звон оружия. Радостью вспыхнуло мое лицо: думала я, что ты воротился. Но это был вождь Кутала, рыжеволосый силач Дунромат. Огнем пылали глаза его; кровь моего народа запеклась на его мече. Те, кто защищали Ойтону, пали, сраженные хмурым вождем. Что я могла сделать? Моя десница слаба, ей не поднять копья. Он унес меня, горем объятую, слезы точившую, и поднял паруса. Страшился он, что вернется могучий Латмон, брат несчастной Ойтоны. Но смотри, он грядет со своею ратью! пред ним расступаются мрачные волны! Куда обратишь ты стопы свои, сын Морни? Много ратников у Дунромата!" * Ойтона рассказывает, как ее похитил Дунромат. "Стопы мои вовек не обращались прочь от битвы, - ответил герой, обнажая меч, - так устрашусь ли я, Ойтона, когда близки твои супостаты? Сокройся в пещере, дочь Нуата, пока не окончится бой. Сын Лета, принеси нам луки отцов и звонкий колчан Морни. Пусть трое воинов наших натянут луки. Мы же подымем копья. Целое войско их на скале, но наши сердца отважны". Дочь Нуата сокрылась в пещере. Беспокойная радость пронзила ее, словно молнии алой стрела грозовую тучу. Душа ее утвердилась в решеньи своем, и слезы высохли в дико сверкавших очах. Дунромат медленно близился, ибо увидел он сына Морни. Презренье скривило лицо его смуглое, усмешка была на устах, под бровями косматыми вращались багровые очи. "Откуда пришли сыны моря? - начал сумрачный вождь. - Занес ли вас ветер на скалы Троматона? Или пришли вы искать белорукую дочь Нуата? Знайте, ничтожные люди, что те, кого встретит длань Дунромата, - сыны несчастных. Очи его не щадят бессильных, и по нраву ем; кровь чужеземцев. Ойтона - светлый луч, и вождь Кутала втайне тешится им. Не хочешь ли ты, как туча, сокрыть красу ее, сын маломощной длани? Прийти-то ты смог, но вернешься ль в чертоги предков своих?" "Так ты не знаешь меня, рыжеволосый вождь Кутала? - спросил Гол. - А ноги твои быстро бежали по вереску в битве колесницевластного Латмона, когда меч сына Морни гнал его войско в лесных просторах Морвена. На словах-то ты грозен, Дунромат, потому что бойцы твои стоят за тобою. Но мне ли бояться их, сын гордыни? Я не из племени слабых". Гол в боевых доспехах устремился вперед. Дунромат скорчился за спинами своих ратников. Но копье Гола пронзило вождя угрюмого, а когда тот склонился, дух испуская, меч отсек ему голову. Сын Морни схватил ее за волосы и трижды потряс. Воины Дунромата бежали. Стрелы Морвена летели им вслед; десятеро их полегло на мшистых скалах. Остальные подняли шумный парус и понеслись по гулкозвучной пучине. Гол устремился в пещеру Ойтоны. Он увидел юношу, к скале прислоненного. Стрела пронзила грудь его, и он слабо водил очами, шлемом прикрытыми. Опечалилась душа сына Морни, он подошел и промолвил слова мира. "Может ли рука Гола исцелить тебя, юноша скорбный челом? Я разыскивал горные травы, я сбирал их на сокровенных брегах источников. Рука моя исцеляла раны мужей доблестных, и очи их благословляли сына Морни. Где обитали предки твои, воин? Были ль то чада могучего племени? Печаль, словно ночь, сойдет на твои родные потоки, ибо пал ты в расцвете юности". "Предки мои, - отвечал чужеземец, - были чада могучего племени, но они не станут скорбеть, ибо слава моя исчезла, как туман поутру. Высоко вздымаются стены на брегах Дувранны и зрят свои мшистые башни в потоке; сзади них скала возвышается со склоненными елями. Они видны издалека. Там живет мой брат. Он прославлен в боях. Отдай ему этот сверкающий шлем". Шлем выпал из руки Гола: он увидел раненую Ойтону. Она надела доспехи в пещере и вышла в поисках смерти. Отягченные очи ее прикрыты, кровь струится из раны. "Сын Морни, - сказала она, - уготовь мне могилу тесную. Сон, словно облако, осеняет душу мою. Очи Ойтоны меркнут. О, если б осталась я жить на брегах Дувранны в ясных лучах своей славы! Годы мои текли бы в радости, и славили б девы поступь мою. Но я гибну в расцвете юности, сын Морни, и устыдится отец мой в чертоге своем". Бледная пала она на утес Троматона. Скорбный герой воздвиг ей могильный холм. Он вернулся в Морвен, но мы увидали, что мрачна душа его. Оссиан взял арфу и воспел хвалу Ойтоне. Вновь прояснилось лицо Гола. Но иногда в кругу друзей вздох его раздавался, словно ветер, что изредка взмахнет крылами после затихшей бури. Крома ПОЭМА СОДЕРЖАНИЕ Оссиан слышит, как Мальвина, дочь Тоскара, оплакивает смерть возлюбленного своего Оскара. Чтобы отвлечь ее от горестных мыслей, Оссиан рассказывает ей о своих подвигах во время похода, который он предпринял по приказу Фингала, чтобы помочь Кротару, правителю ирландской провинции Кромы, в борьбе против Ротмара, вторгшегося в его владения. Предание сохранило эту повесть в следующем виде. Когда Кротар, король Кромы, ослеп в старости, а сын его был слишком молод, чтобы выйти на поле брани, Ротмар, вождь Тромло, решил воспользоваться удобным случаем и присоединить владения Кротара к собственным. Приняв такое решение, он вторгся в земли, которыми Кротар правил от имени Арта, или Арто, верховного короля Ирланди в то время. Кротар, старый и слепой, не мог ему сопротивляться и обратился за помощью к Фингалу, королю Шотландия и тот велел своему сыну Оссиану отправиться на выручку Кротара. Но прежд чем прибыл Оссиан, Фовар-гормо, сын Кротара, напал на Ротмара и был сражен, а его войско разгромлено. Оссиан возобновил брань, убил Ротмара и обратил в бегство его рать. Освободив таки: образом Крому, он вернулся в Шотландию. "Это был голос возлюбленного; редко он посещает сны Мальвины! Откройте воздушные ваши чертоги, вы, предки могучего Тоскара! Растворите ворота туч: скоро Мальвина уйдет навсегда. Я слышала голос во сне. Я чувствую трепет моей души. Зачем подул ты, ветер, с мрачно-бурного озера? Крыло твое прошумело в деревьях, и сновиденье Мальвины исчезло. Но она видела своего возлюбленного, когда одеянья его туманные развевались по ветру. Солнечный луч озарял их края, и они сверкали, как золото чужеземца. Это был голос возлюбленного; редко он посещает сны мои! Но ты живешь в душе Мальвины, сын Оссиана могучего. Мои вздохи восходят вместе с лучом востока, мои слезы падают вместе с ночною росой. При тебе была я, Оскар, прекрасным деревом и ветви мои пышно вздымались. Но пришла твоя смерть, как вихрь из пустыни, и поникла моя зеленая крона. Весна воротилась с дождями целебными, но листва моя не воспрянула. Девы в чертоге узрели меня, безмолвную, и заиграли на арфе радости. Слезы текли по ланитам Мальвины; подруги увидели горе мое. "Зачем ты скорбишь, - спросили они, - ты, первая из дев Луты? Разве был он прекрасен, как утренний луч, и строен в очах твоих?"" Приятна песнь твоя слуху Оссиана, дочь многоводной Луты! Ты слышала пение ушедших бардов в дремотных мечтаниях, когда сон нисходил на вежды твои под журчание Морху.* Возвращаясь с ловитвы в солнечный день, ты слышала пение бардов, и твоя песнь приятна! Сладостна она, Мальвина, но размягчает душу. Есть радость и в скорби, если мир поселяется в горестном сердце. Но печаль изнуряет скорбящих, дочь Тоскара, и коротки их дни. Вянут они, как цветок, пораженный медвяной росой, когда солнце палит его жаром, а капли ночные еще отягчают головку его. О дева, внемли Оссиановой повести, он вспоминает юные дни. * Mor'-ruth - _большой поток_. Король повелел, я распустил паруса и устремился к заливу Кромы, гулкому заливу Кромы в любезном Инис-файле.* Высоко на бреге вздымались башни Кротара, властителя копий, Кротара, некогда славного в битвах своей юности, но старость уже поселилась обок вождя. Ротмар поднял меч на героя, и гнев охватил Фингала. Он послал Оссиана сразиться с Ротмаром в битве, ибо властитель Кромы был товарищем юных его дней. * Инис-файл - одно из древних названий Ирландии. Я выслал барда вперед песни пропеть; я пришел в чертоги Кротара. Там сидел герой, окруженный доспехами праотцев, но очи его погасли. Седые кудри его колыхались вкруг посоха, на который оперся воин. Он напевал песню минувших времен, когда достиг его слуха звон оружия нашего. Кротар встал, простер свою дряхлую длань и благословил Фингалова сына. "Оссиан, - промолвил герой, - и