счезла сила десницы Кротара. О, если б я мог поднять свой меч, как в те дни, когда бился Фингал на Струте! Он был первым из смертных, но и Кротар славу сумел стяжать. Король Морвена воздал мне хвалу и возложил на десницу мою горбатый щит Калтара, которого сам герой в битве сразил. Взгляни, висит ли сей щит на стене, ибо ослепли Кротара очи! Так ли силен ты, Оссиан, как твои праотцы? Дай старику осязать десницу твою". Я протянул королю десницу, он осязает ее дряхлыми дланями. Вздох исторгся из груди его, и заструились слезы. "Ты силен, мой сын, - сказал он, - но слабей, чем король Морвена. Но кто из могучих бойцов сравнится с этим героем? Зададим же пир в чертогах моих, и пусть мои барды затянут песнь. Внемлите, сыны гулкозвучной Кромы, он велик, кто сейчас в стены мои вступил!" Пир начался. Арфа звенит, и веселье царит в чертоге. Но это веселье скрывало вздох, что сумрачно в каждой груди таился. Было оно, как слабый луч луны, скользящий по туче небесной. Наконец умолкли арфы, и дряхлый король Кромы заговорил; он не пролил ни единой слезы, но голос его трепетал от вздохов. "Сын Фингала, ужель ты не видишь, что мрак воцарился в чертоге пиршеств Кротара? Душа моя не была мрачна на пиру, когда были живы люди мои. Радовал приход чужеземцев, когда мой сын блистал в чертоге. Но, увы, Оссиан, угас этот луч, не оставив ни отблеска за собой. Знай, сын Фингала, что пал он в битве отца своего. Ротмар, вождь травянистой Тромлы, узнал, что очи мои погасли, узнал, что оружие мое в чертоге развешено, и гордыня его воспрянула. Он пошел на Крому, под его десницей падали люди мои. Я надел доспехи в чертоге; но что мог сделать Кротар незрячий? Шаги мои были нетверды, скорбь была велика. Я призывал прошедшие дни, те дни, когда я сражался и побеждал на кровавом поле. Мой сын воротился с ловитвы, златокудрый Фовар-гормо.* Он еще не вздымал меча в сраженьях, ибо десница его была молода. Но сердце юноши было бесстрашно, пламя доблести горело в очах. Он увидел неверную поступь отца и тяжко вздохнул. "Король Кромы, - сказал он, - не затем ли вздыхаешь ты, что нет у тебя сына, не затем ли, что слаба десница Фовар-гормо? Но я, мой отец, уже начал чувствовать крепость мышцы своей. Я уже извлекал меч моей юности, я уже натягивал лук. Дозволь мне с бойцами юными Кромы встретить этого Ротмара. Дозволь, отец, мне встретиться с ним, ибо я чувствую, как пылает моя душа". * Faobhar-gorm - _синее острие стали_. "И ты встретишься с ним, - сказал я, - сын незрячего Кротара! Но пусть другие пойдут впереди тебя, чтобы услышал я твоего возвращения поступь, ибо очи мои не увидят тебя, златокудрый Фовар-гормо!" Он пошел, он встретил врага, он пал. Враг приближается к Кроме. Тот, кто сразил моего сына, пришел, и с ним все его острые копья". "Теперь не время полнить чашу", - сказал я и поднял копье. Мои ратники узрели огонь в моих глазах и встали вокруг. Всю ночь мы шагали по вереску. Серый рассвет взошел на востоке. Узкий зеленый дол предстал перед нами, и синий поток по нему струился. На брегах стоит мрачное войско Ротмара в полном блеске своих доспехов. Мы сразились в долине; они бежали; Ротмар пал под мечом моим. День еще не сошел к закату, когда я принес его оружие Кротару. Дряхлый герой ощупал его руками, и душа его радостью озарилась. Ратники сошлись в чертоги, на пиру зазвенели чаши. Десять арф на строены, пять бардов входят и поют друг за другом хвалу Оссиану: ** они изливали огонь своих душ, и арфа вторила их голосам. Велика была радость Кромы, ибо мир вернулся в страну. Ночь сошла, полна тишины, и утро вернулось, исполнено радости. Ни один супостат не пришел во тьме, сверкая блестящим копьем. Велика была радость Кромы, ибо пал угрюмый Ротмар. {** Последующие поколения бардов весьма ценили эти импровизированные выступления. Однако уцелевшие сочинения такого рода говорят скорее о хорошее музыкальном слухе, нежели о поэтическом таланте их авторов. Переводчик обнаружил лишь одну подобную поэму, которая, как ему кажется, достойна сохранения. Она создана через тысячу лет после Оссиана, но очевидно, что ее авторы придерживались его манеры и усвоили некоторые его выражения. Основа ее такова. Пять бардов, коротавших ночь в доме вождя, который сам был поэтом, выходили поочередно наружу, чтобы набраться впечатлений, и возвращались с импровизированным описанием ночи. Как явствует из поэмы, происходило это на севере Шотлании в октябре, когда ночам присуще то изменчивое многообразие, которое отразилось в описаниях бардов. Первый бард Ночь темна и уныла. Тучи лежат на холмах. Не мерцает луч зеленой звезды луна не глядит с небес. Я слышу ветер в лесу, но он слышится мне вдалеке Поток в долине шумит, но шум печален и глух. Над могилою клонится дереве там протяжно кричит сова. Что-то смутно белеется в поле! Это дух! - он тает - он улетел. Здесь пройдет погребальное шествие: метеор отмечает путь. На холме в далекой лачуге пес завывает. Олень улегся на горный мох, и лан к нему прижалась. Вот услышала ветер в его рогах, вскочила, но вновь легла Косуля укрылась в скалистой расселине, тетерев голову скрыл под крыле Попрятались звери и птицы. Лишь филин на голой ветке сидит, да лает лис н; туманном холме. Странник угрюмый дрожит, задыхается, сбившись с пути. Сквозь кусты, сквозь терны бредет он вдоль журчащего ручейка. Страшится он скал и болот, страшится призраков ночи. Под бурею стонет старый дуб и ветвь трещит, упадая. Ветер несет по траве сухое репье. Это легкая поступь духа! Путник дрожит в ночи. Ночь завывает, темна и уныла, пасмурна, ветрена, духов полна! Мертвые вышли на волю! Други, укройте меня от ночи. Второй бард Поднялся ветер. Хлынул ливень. Стенает горный призрак. Падает лес с высоты. Хлопают окна. Вздымаясь, ревет река. Странник ищет брода. Слышите вопли! он умирает. Буря гонит с холма коня, козу, корову мычащую. Они дрожат под ливнем на топком береге. Охотник восстал ото сна в хижине одинокой; он раздувает угасший огонь. С промокших псов вздымается пар. Он затыкает вереском щели. За его лачугой, встретившись, ревут два горных потока. Печален бродячий пастух, сидящий на склоне холма. Над ним шелестит листва. Поток ревет под скалой. Пастух ожидает, чтоб месяц, поднявшись, дорогу домой указал. Духи мчатся верхом на вихрях ночных. Меж порывами ветра слышится их сладкогласное пение. Это песни из мира иного. Дождь прошел. Задувает ветер сухой. Ревут потоки и хлопают окна. Хладные капли падают с кровли. Я вижу звездное небо. Но вновь собираются тучи. Запад угрюм и мрачен. Зловеща бурная ночь. Други, укройте меня от ночи. Третий бард Все еще ветер шумит средь холмов и свищет в травах скалы. Свергаются ели с мест своих. Разрушена хижина, крытая дерном. Рваные тучи по небу летят, открывая горящие звезды. Метеор, смерти предвестник, искрясь, летит сквозь мглу. Он опустился на холм. Я вижу иссохший хвощ, темноглавый утес, поверженный дуб. Кто там под древом стоит у потока в саван одет? По озеру мечутся темные волны и хлещут скалистый берег. Челн в заливе водою наполнен; весла качает волна. Дева печально сидит у скалы и смотрит на бурный поток. Милый ее обещал прийти. При свете дня видала она на озере челн его. Не его ли челн, ныне разбитый, на берегу лежит? Не его ли стон по ветру доносится? Чу! Град пошел, стучит по камням. Сыплются хлопья снега. Вершины холмов белы. Бурные ветры стихают. Ночь холодна и неверна. Други, укройте меня от ночи. Четвертый бард Ночь тиха и прекрасна; синяя, звездная, мирная ночь. Ветры умчались с тучами. Они опустились за холмы. Месяц стоит на горе. Деревья блестят, сверкают ручьи на скале. Сияет покойное озеро, сияет поток в долине. Я вижу, повержены ветром деревья и скирды хлебов на равнине. Усердный работник подъемлет скирды и свищет на дальнем поле. Покойна, прекрасна тихая ночь! Кто там идет из обители мертвых? Чья это тень в снежной одежде, белорукая, темно-русая? Это дочь вождя ратоборцев; та, что погибла недавно! Приди же, дай нам увидеть тебя, о дева, ты, что пленяла героев! Ветер уносит тень; белая, смутная, она восходит на холм. Неспешно влекут ветерки синий туман над узкой долиной. Поднявшись на холм, он уходит главой в небеса. Тихая, мирная, синяя, звездная ночь под луной. Не укрывайте, друга, меня, ибо любезна мне ночь. Пятый бард Ночь тиха, но угрюма. Луна в облаках на западе. Медленно бледный луч скользит по холму тенистому. Волна далекая слышится. Поток журчит на скале. Из шалаша доносится крик петушиный. Ночь перешла середину. Хозяйка во тьме наощупь разжигает потухший огонь. Охотнику мнится, что близится день, и сзывает он скачущих псов. Он идет на холм и свистит на ходу. Тучи разогнаны. ветром. Он видит на севере Большую Медведицу. Еще далеко до рассвета. Он дремлет у мшистой скалы. Чу! вихрь бушует в лесу! Рокот глухой раздается в долине! Это могучая рать мертвецов возвращается с тверди небесной. Луна улеглась за холмом. Ее луч еще там, на высокой скале. Тянутся тени деревьев. Но вот повсюду простерлась тьма. Ночь угрюма, мрачна и безмолвна. Други, укройте меня от ночи. Вождь Пусть облака лежат на холмах, духи летают и путник страшится. Пусть вздымаются ветры лесные, нисходят шумные бури. Ревите, потоки, хлопайте, окна, летайте, зеленокрылые метеоры, бледный месяц, взойди над холмами или спрячь свою голову в тучах. Для меня все ночи равны, сине ли небо, иль бурно, иль мрачно - что из того? Ночь бежит от луча, когда он озаряет холм. Юный день вернулся из тучи своей, но мы никогда не вернемся. Где наши былые вожди? Где короли с именами могучими? Поля их сражений безмолвны. Едва видны их могилы замшелые. Вот так же забудут и нас. Обрушится этот высокий дом. Наши сыны не увидят развалин в траве. Они спросят у старцев: "Где же стояли стены наших отцов?" Затяните песнь, заиграйте на арфе, пустите по кругу чаши радости. Высоко повесьте сотню светильников. Начните пляску, девы и юноши. Пусть бард седой ко мне подойдет, пусть он расскажет о подвигах прошлых времен, о славных властителях нашей земли, о вождях, которых уж нет. Так пусть же проходит ночь, пока не явится утро в наши чертоги. Тогда возьмем мы луки и кликнем псов и юных ловчих. Вместе с зарею взойдем мы на холм и оленя разбудим.} Я затянул песнь во славу Фовар-гормо, когда вождя опустили в землю. Старый Кротар был с нами, но мы не слыхали вздохов его, он рану искал на теле сына и нашел ее на груди. Радость зажглась на лице старика. Он подошел и речь завел с Оссианом. "Властитель копий, - сказал он, - сын мой пал не бесславно. Юный воин не бежал, но встретил смерть, когда шел он навстречу врагу в силе своей. Счастливы те, кто умирает в юности, когда звучит их слава! Слабые их не узрят в чертогах, не усмехнутся, видя их руки дрожащие. Песней почтят их память, и юные слезы дева прольет. Но старики увядают помалу, и слава их юных лет забывается исподволь. Они упадают безвестно, и не слышно вздоха их сыновей. Радость окружает могилы их, и камень их славы без слез воздвигается. Счастливы те, кто умирает в юности, когда неразлучна с ними их слава!" Бератон ПОЭМА СОДЕРЖАНИЕ Считается, что поэма сочинена Оссианом незадолго до смерти, и поэтому ее принято называть Последняя песнь Оссиана. Переводчик взял на себя смелость назвать ее Бератон, поскольку в ней рассказывается о восстановлении на престоле Лартмора, короля этого острова, ранее свергнутого собственным сыном Уталом. Фингал на пути в Лохлин (см.: Фингал, кн. 3), куда пригласил его Старно, отец Агандеки, часто упоминаемой в поэмах Оссиана, пристал к скандинавскому острову Вератону и был радушно принят Лартмором, владетелем острова и вассалом верховных королей Лохлина. На гостеприимство Лартмора Фиягал ответил дружбой, которую вскоре доказал на деле. Когда Лартмор был заточен сыном своим в темницу, Фингал поручил Оссиану и Тоскару, отцу часто упоминаемой в поэмах Мальвины, освободить Лартмора и наказать изверга Утала. Утал был несказанно красив, и женщины души в нем не чаяли. Нина-тома, прекрасная дочь соседнего государя Тортомы, влюбилась в него и бежала с ним. Но он изменил ей: другая женщина, имя которой не упоминается, пленила его сердце, и он сослал Нина-тому на пустынный остров неподалеку от Бератона. Освободил ее Оссиан, который высадился вместе с Тоскаром на Бератоне, разгромил войско Утала и убил его самого в поединке. Нина-тома, чья любовь не угасла, невзирая на все то зло, что ей причинил Утал, узнав о его гибели, умерла с горя. Тем временем Лартмору была возвращена его власть, и Оссиан с Тоскаром возвратились с победой к Фингалу. Поэма открывается элегией на смерть Мальвины, дочери Тоскара, и завершается предсказанием смерти самого поэта. Она почти вся написана лирическим размером и проникнута меланхолическим духом, который отличает сохранившиеся произведения Оссиана. Если он в сочинил какое-нибудь шуточное произведение, то оно давно уже утрачено. Величавые и скорбные творения оказывают наиболее длительное воздействие на душу человека, и поэтому они лучше сохраняются и передаются из поколения в поколение. К тому же сомнительно, чтобы Оссиан творил в шуточном роде. Гению обычно сопутствует скорбь, а веселость настолько тесно связана с понятием легкомыслия, что если она иной раз и свидетельствует о приветливом нраве, то во всяком случае никогда не бывает связана с возвышенным расположением духа. Стреми свои лазоревые воды, о поток, вкруг тесной долины Луты.* Пусть зеленые рощи склоняются с гор над тобою и солнце освещает тебя в полдень. Растет там волчец на скале и полощет по ветру свою бороду. Цветок склоняет головку тяжелую, качаясь в лад дуновениям. Он словно говорит: "Зачем ты будишь меня, ветерок, я же покрыт росою небесной? Скоро увяну я, и порыв твой развеет мои лепестки. Завтра явится странник, тот, кто видел меня во всей красе, придет сюда. Окинет он взором поле, но не отыщет меня". Вот так же напрасно ждать будут гласа Коны, когда он умолкнет. Охотник придет поутру, но не услышит он гласа арфы моей. "Где же сын колесницевластного Фингала?" И слеза покатится по щеке его. * Lutha - _быстрый поток_. По прошествии столь длительного времени уже невозможно определить, где расположено описываемое здесь место. Предание ничего но сообщает по этому поводу, а сама поэма не дает никаких оснований для догадок. Тогда приди, о Мальвина,* с песней своею приди. Положи Оссиана в долине Луты, да возвысится в чистом поле могила его. Где ж ты, Мальвина? Я не слышу песен твоих, не слышу шагов твоих легких. Здесь ли ты, сын Альпина? ** Скажи мне, где дочь Тоскара? * Mal-mhina - _нежное или красивое чело_. Mh в гэльском языке произносится так же, как и в английском. ** Предание не сохранило имени этого сына Альпина. Отец его был одним из главных бардов Фингала, и сам он, по-видимому, обладал поэтическим даром. "Проходил я, о сын Фингала, мимо замшелых стен Тарлуты. Не видать было дыма над чертогами, тишина царила на холме меж дерев. Голоса охоты умолкли. Повстречались мне дочери лука. О Мальвине спросил я их, но они не ответили мне. Они отвернули прочь лица свои от меня, и краса их померкла. Они были подобны звездам, что тускло мерцают сквозь мглу ночную над дождливым холмом". Да будет покой твой сладостен, любезное светило! *** Рано ты закатилось за наши холмы. Величаво сходила ты, словно луна над синей волною трепетной. Но ты оставила нас во мраке, несравненная дева Луты! Мы сидим у скалы, объяты безмолвием, и только падучие звезды прорезают окрестную тьму! Рано ты закатилась, Мальвина, дочь великодушного Тоскара! *** Говорит Оссиан. Он называет Мальвину светилом и далее развивает эту метафору. Но ты встаешь, словно луч денницы, среди духов друзей твоих, когда восседают они в бурных чертогах, в убежище грома. Туча нависла над Коной, высоко взвивая свой край лазоревый. Ветры под нею расправили крылья; в ее лоне - жилище Фингалово.**** Там герой восседает во мраке; копье воздушное в длани его. Щит его полускрыт облаками и подобен луне затененной, когда одна половина ее еще остается в волнах, а другая томно глядит на поля. **** Описание этого воображаемого дворца Фингала очень поэтично и согласуется с представлениями того времени об умерших, которые, как считалось, предаются после смерти тем же удовольствиям и занятиям, что и в прежней жизни. И хотя нельзя сказать, что герои Оссиана в загробном мире наслаждаются полным блаженством, их положение все же более приятно, чем то, в котором, согласно представлениям древних греков, находились их умершие герои. См.: Гомер. Одиссея, XI. Друзья короля сидят вкруг него на престоле тумана и внемлют пению Уллина; он ударяет по струнам еле видимой арфы и возвышает слабый свой глас. Младшие герои озаряют небесный дворец тысячью метеоров. Мальвина встает посреди, рдеют ланиты ее. Она озирает лица праотцев, ей неизвестных, и отвращает влажные очи свои. "Что ж ты так рано пришла, - говорит Фингал, - дочь великодушного Тоскара? Скорбь поселилась в чертогах Луты. Скорбит мой сын престарелый.* Я слышу ветер Коны, что привык играть в твоих тяжких кудрях. Он прилетел в чертог твой, но там тебя нет; жалобно стонет он в доспехах твоих праотцев. Лети ж, ветерок, на крылах шелестящих, вздохни над могилой Мальвины. Она вздымается там под скалой у синей стремнины Луты. Девы оттуда ушли,** и только ты, ветерок, вздыхаешь окрест. * Т. е. Оссиан, который питал дружеские чувства к Мальвине за любовь к его сыну Оскару и внимание к его собственным поэмам. ** То есть юные девственницы, которые пели погребальную песнь на ее могиле. Но кто там грядет от померкшего запада, тучей несомый? Улыбка на серой влаге лица его, туман кудрей развевается по ветру. Он оперся на копье воздушное. Это отец твой, Мальвина! Он говорит: "Что воссияла так рано ты на облаке нашем, о Луты любезный свет? Но скорбно текли твои дни, дочь моя, ибо погибли твои друзья. Потомки ничтожных людей *** поселились в чертогах, и остался из всех героев один Оссиан, властитель копий". *** Оссиан выражает свое презрение, называя тех, кто сменил прославленных им героев, _потомками ничтожных людей_. Предание ничего не говорит о том, что произошло на севере сразу же после смерти Фингала и всех его героев, но, судя по приведенному уничижительному выражению, дела преемников никак не могли сравняться со славными подвигами Фингаловых соратников. И ты вспомянул Оссиана, колесницевластный Тоскар, сын Конлоха? **** Было немало сражений в юности нашей, и наши мечи вместе летели на брань. Сынам чужеземным казалось - два утеса на них низвергаются, и в страхе они бежали. "Это воины Коны, - кричали они, - что стремят свой шаг по пятам побежденных!" **** Тоскар - сын того Конлоха, который был также отцом девы, чья злополучная гибель описана в конце второй книги "Фингала". Приблизься, сын Альпина, внемли песне старца. Деянья былых времен запечатлелись в моей душе; память моя озаряет минувшие дни. То были могучего Тоскара дни, когда пучиной морской наш путь пролегал. Приблизься, сын Альпина, внемли последним звукам голоса Коны.***** ***** Этими словами Оссиан, видимо, дает понять, что эта поэма - последнее его сочинение; тем самым оправдывается ее традиционное заглавие _последняя песнь Оссиана_. Король Морвена мне повелел, и я поднял паруса по ветру. Тоскар вождь Луты, рядом стоял, когда я понесся по синим волнам. К Бератону* лежал наш путь, к морем объятому острову многих бурь. Там обитал величавый Лартмор, сединой убеленный, Лартмор, что пиршеством чаш почтил могучего сына Комхала, когда тот направлялся в чертоги Старно во дни Агандеки. Но когда состарился вождь, пробудилась гордыня сына его, гордыня Утала златокудрого, любимца тысячи дев. Он связал отца престарелого и сам поселился в гулких чертогах его. * Barrathon - _мыс посреди волн_. Поэт добавляет к нему эпитет "морем объятый", чтобы его не приняли за полуостров, согласно буквальному смыслу слова. Долго томился король в пещере возле родного бурного моря. Не проникал в его жилье ни свет дневной, ни отблеск горящего дуба ночью. Только ветр океана туда залетал да прощальный месяца луч. Алая звезда смотрела на короля, когда, трепеща на волне, она клонилась к закату. Снито пришел в чертоги Сельмы, Снито, спутник юности Лартмора. Поведал он о короле Бератона, и Фингал воспылал гневом. Трижды брался он за копье, решив обратить десницу против Утала. Но вспомнил король о своих деяньях,** и сына послал вместе с Тоскаром. Велика наша радость была, когда мы по морю бурному плыли, и часто мы обнажали до половины мечи.*** Ибо еще никогда не сражалися мы в битве копий одни. ** Поэт хочет сказать, что Фингал вспомнил о своих подвигах и не захотел пятнать свою славу ничтожной войною с Уталом, который много уступал ему в доблести и силе. *** Нетерпение молодых воинов, отправившихся в свой первый самостоятельный поход, прекрасно выражено этим обнажением мечей до половины. Замечательна скромность, с которой Оссиан рассказывает историю, делающую ему большую честь, а его человечность по отношению к Нина-томе украсила бы даже героя нашего утонченного века. Хотя Оссиан хранит молчание о своих подвигах или вскользь упоминает о них, предание с лихвой воздало должное его военной славе и, возможно, даже преувеличило подвиги поэта сверх пределов возможного. На океан опустилась ночь. Унеслись ветра на крылах своих. Вышел месяц холодный и бледный. Алые звезды подняли головы. Медленно шел наш корабль вдоль берега Бератона. Волны седые бились о скалы его. "Что там за голос, - Тоскар спросил, - между всплесками волн раздающийся? Сладостен он, но печален, словно голос бардов усопших. Но вот перед нами дева,**** одна сидит на утесе. Склонилась ее голова на белоснежную руку, темные кудри ее развеваются по ветру. Внемли, сын Фингала, этому пению, плавно льется оно, как воды Лавата". Мы вошли в безмолвный залив и внимали деве ночи. **** Т. е. Нина-тома, дочь Тортомы, которую возлюбленный ее Утал заточил на пустынном острове. "Долго ли будете вы плескаться вокруг меня, синебьющие валы океана? Не всегда жила я в пещере, не всегда - под шелестящим деревом. Пировали пиры в чертогах Тортомы, и отец услаждался песней моей. Любовались юноши моей поступью и славили темнокудрую Нина-тому. И тогда ты явился, Утал, словно солнце небесное. Ты полонил сердца всех дев, о сын великодушного Лартмора! Но почто ж оставляешь меня ты одну средь зыбей бушующих? Разве лелеяла я мрачную думу о смерти твоей? Разве рука моя белая меч на тебя поднимала? Почто ж ты оставил меня одну, король Финтормо высокого?" * * Финтормо - дворец Утала. Имена в этом рассказе имеют не кельтское происхождение, поэтому возможно, что в основе повествования Оссиана лежит истинное происшествие. Слезы из глаз моих хлынули, когда голос девы я услыхал. Я встал перед нею в доспехах своих и вымолвил слово мира. "Любезная дева, в пещере живущая, почто ты вздыхаешь? Хочешь ли ты, чтобы здесь при тебе поднял свой меч Оссиан на погибель врагов твоих? Встань, дочь Тортомы, я услыхал слова твоей скорби. Чада Морвена вкруг тебя, ими слабый вовек не обижен. Взойди на наш темногрудый корабль, ты, что прекрасней луны на закате. Наш путь к скалистому Бератону, к гулкозвучным стенам Финтормо". Она пришла в красе своей, пришла своей плавной поступью. Тихая радость лицо ее озаряла, словно рассеялись мрачные тени над полем весенним; синевою сверкает бегущий ручей, и зеленый куст над током его склоняется. Лучезарное утро проснулось. Мы вошли в залив Ротмы. Вепрь выскочил из лесу, мое копье пронзило его. Я был рад этой крови, предвидя умножение славы своей.** Но тут с высоты Финтормо шумно спустились ратники Утала; они разбежались по вереску, преследуя вепря. Сам Утал шествует медленно, гордый силой своей. Он подъемлет два острых копья. На бедре его меч героя. Трое юношей несут его луки блестящие, пятеро псов скачут пред ним. Поодаль следуют воины, любуясь поступью короля. Статен был сын Лартмора, но темна душа его, темна, словно месяца лик омраченный, когда предвещает он бурю. ** Оссиан полагал, что убийство вепря при первой же высадке на Бератоне является добрым предзнаменованием дальнейших успехов на этом острове. Нынешние горцы, когда они пускаются в какое-либо отчаянное предприятие, суеверно придают значение успеху своего первого деяния. На пустоши вересковой мы встали пред королем, и он остановил свое шествие. Ратники окружили его, и бард седовласый вышел вперед. "Откуда вы, сыны чужеземцев? - начал речь свою бард песнопений. - Несчастны те, чьи сыны приплывают в Бератон навстречу мечу колесницевластного Утала. Не задает он пиров в чертоге своем, кровь пришлецов обагряет реки его. Если пришли вы от стен Сельмы, от мшистых Фингаловых стен, так изберите трех юношей и пошлите их к своему королю возвестить погибель войска его. Быть может, и сам герой придет пролить свою кровь на мече Утала, и взрастет тогда слава Финтормо, как древо долины". "Не взрасти ей вовек, о бард, - я возгласил, распаленный гневом. - Он истребится при виде Фингала, чьи взоры - перуны смерти. Комхала сын приходит, и короли исчезают при виде его, они улетают, как клубы тумана, от дыханья его ярости. Скажут ли эти трое Фингалу, что погибло войско его? Что ж, быть может, и скажут, бард! но войско его погибнет со славой". Я стоял, исполненный мраком силы своей. Рядом Тоскар извлек свой меч. Потоком ринулся враг, и разнесся смерти нестройный гул. Воин схватился с воином, щит со щитом столкнулся, сталь сверкает, биясь о сталь. Стрелы свистят в воздухе, копья звенят о броню, и скачут мечи до разбитым доспехам. Словно древняя роща в ночную бурю, когда тысячи духов ломают деревья, так грохотало оружие. Но Утал сражен моим мечом, и бежали сыны Бератона. Я узрел тогда красоту его, и хлынули слезы из глаз моих. "Пало ты, юное древо, - сказал я, - во всей своей красе.* Пало ты на равнине родной, и опустело поле. Прилетели ветры пустыни, но ни звука в твоей листве! Ты и мертвый прекрасен, сын колесницевластного Лартмора". * Оплакивание павшего врага было общепринятым у героев Оссиана. Это более человечно, чем постыдное надругательство над мертвыми, столь обычное у Гомера, а после него рабски повторенное его подражателями (не исключая и гуманного Вергилия), которые больше преуспели в заимствовании недостатков этого великого поэта, нежели в подражании его красотам. Гомер, возможно, передавал обычай того времени, в которое он писал, а не свои чувства. Оссиан тоже, по-видимому, следует чувствам своих героев. Почтение, с которым даже самые дикие горцы относятся к останкам умерших, видимо, перешло к ним от очень далеких предков. Нина-тома сидела на бреге и внимала грохоту битвы. Очи свои покрасневшие она обратила на Летмала, седовласого барда Сельмы, который остался у моря с дочерью Тортомы. "Сын прошедших времен! - сказала она, - я слышу гул смерти. Друзья твои напали на Утала, и вождь сражен! Ах, зачем на скале не осталась я, окруженная плеском волн! Тогда скорбела бы я душой, но смерть его не достигла б моих ушей. Ужель ты повержен на вереск родной, о сын Финтормо высокого! Ты оставил меня одну на скале, но душа моя тобою полна. Сын Финтормо высокого, ужель ты повержен на вереск родной?" Бледная, вся в слезах, поднялась она и увидала щит окровавленный Утала, она увидала его в руке Оссиана. Неверным шагом двинулась дева по вереску. Она побежала, нашла героя, упала. Душа ее излетела во вздохе. Кудри рассыпались по лицу. Горько я зарыдал. Могильный холм воздвигся над несчастными, и песнь моя зазвучала. "Почийте, злосчастные чада юности, под журчанье потока мшистого! Увидят девы-охотницы вашу могилу и отвратят заплаканные очи. В песне будет жить ваша слава, голос арфы хвалою вам прозвучит. Дочери Сельмы услышат его, и слух о вас дойдет до иных земель. Почийте же, чада юности, под журчанье потока мшистого". Два дня оставались мы на бреге. Собрались герои Бератона. Мы повели Лартмора в чертоги его; там уже уготовано пиршество. Велика была радость старца: он взирал на оружие праотцев, оружие, что он оставил в чертоге, когда взбунтовалась гордыня Утала. Нас прославляли перед Лартмором, и он благословил вождей Морвена; но не ведал он, что сражен его сын, величаво-могучий Утал. Ему говорили, что тот сокрылся в лесу, горько рыдая; ему говорили так, но Утал, безмолвный, лежал в могиле под вереском Ротмы. На четвертый день мы подняли паруса под ревущим северным ветром. Лартмор вышел на берег, и барды его затянули песнь. Велика была радость короля, когда озирал он унылую пустошь Ротмы. Он увидел могилу сына и вспомнил тогда об Утале. "Кто из героев моих покоится здесь? - спросил он. - Видно, был то властитель копий. Прославлен ли он в чертогах моих до восстанья гордыни Утала? Но молчите вы, сыны Бератона, неужто пал властелин героев? Сердце мое о тебе скорбит, мой Утал, хотя ты и поднял длань на отца своего. Лучше бы мне оставаться в пещере, чтобы мой сын обитал в Финтормо! Я бы слышал тогда его поступь, когда устремлялся он за диким вепрем. Я бы слышал голос его, залетевший с ветром в пещеру. И радовалась бы душа моя; но теперь в чертогах моих водворился мрак". Так я сражался, сын Альпина, когда сильна была мышца моей младости,* так совершал свои подвиги Тоскар, колесницевластный сын Конлоха. Но Тоскар уже вознесен на летучее облако, и один я остался в Луте. Глас мой, как ветра последний шелест, когда излетает он из лесу. Но недолго мне быть одиноким. Оссиан уже видит туман, готовый приять его дух. Он озирает туман, в который он облачится, когда явится вновь на своих холмах. Потомки ничтожных людей, узрев меня, поразятся величию древних вождей. Они поползут в свои норы и в страхе станут глядеть на небо, ибо я буду шествовать в тучах, окруженный клубами тьмы. * Говорит Оссиан. Веди ж, сын Альпина, старца веди в дубравы его. Поднимается ветер. Темные волны озера отвечают ему. Клонятся ль голые ветви древа на высокой Море? Да, они клонятся, сын Альпина, в шуме ветров. На иссохшей ветке висит моя арфа. Скорбно звучат ее струны. То ли ветер тебя коснулся, арфа, то ли дух пролетающий? Это, верно, рука Мальвины! Но дай мне арфу, сын Альпина, новую песнь я воспою. Душа моя отлетит с тем звуком, и праотцы в чертоге своем воздушном услышат его. С радостью склонят они с облаков свои смутные лица, руки их примут сына. Старый замшелый дуб склоняется над потоком, вздыхая.** Рядом свистит увядший папоротник, и, колыхаясь, он шевелит власы Оссиана. Ударь же по струнам и песнь воспой, а вы, ветра, раскиньте крылья свои. Унесите печальные звуки в воздушный чертог Фингала. Унесите их в чертог Фингала, чтоб услышал он голос сына своего, голос того, кто славил могучих. Северный ветр распахнул врата твои, о король, и я вижу, как ты восседаешь в тумане, в тусклом мерцаньи доспехов своих. Облик твой уже не устрашает храбрых; он, словно влажное облако, и нам сквозь него видны слезные очи звезд. Твой щит, как месяц ущербный, твой меч - туман, огнем едва озаренный. Смутен и слаб ныне вождь, что прежде в сиянии шествовал. ** Здесь начинается лирическая часть, которою, согласно преданию, Оссиан завершил свои поэмы. Она положена на музыку, и ее до сих пор поют на севере. В пении этом много дикой простоты, но мало разнообразия. Но ты грядешь в ветрах пустыни, и темные бури - в твоей деснице.* Гневно ты солнце хватаешь и прячешь в туче своей. В страхе трепещут потомки ничтожных людей, и тысяча ливней свергается вниз. * Это великолепное описание власти Фингала над ветрами и бурями, когда он хватает солнце и прячет его в тучах, не согласуется с предыдущим отрывком, где он представлен как слабый призрак, который уже не устрашает храбрых. Но это соответствует представлениям того времени о душах умерших; считалось, что они повелевают ветрами и бурями, но не вмешиваются в людские дела. Неумеренные хвалы, которые поэты воздавали своим почившим друзьям, послужили первым толчком для суеверного обожествления павших героев; эти новые божества всеми своими свойствами обязаны фантазии бардов, слагавших им элегии. Мы не считаем, что восхваление Фингала производило такое впечатление на его соотечественников, но это следует отнести за счет их представлений о том, что могущество, связанное с телесной силой и доблестью, разрушается смертью. Но когда являешься ты, расточая милость, ветерок рассветный провожает тебя. Солнце улыбается в полях своих лазоревых, и седой поток вьется в долине. Колышутся по ветру зеленые главы кустов. Косули бегут в пустыню. Но, чу! по равнине проносится ропот, бурные ветры стихают. Я слышу голос Фингала. Давно уже он не касался моих ушей! "Приди, Оссиан, приди, - говорит он. - Уже прославлен Фингал. Мы прошли, как огонь скоротечный, но славен был наш уход. Пусть темны и безмолвны поля наших битв, наша слава почиет в четырех серых камнях. Глас Оссиана звучал окрест, и арфа звенела в Сельме. Приди, Оссиан, приди, - говорит он, - и воспари в облака к праотцам". И я приду, о властитель мужей! Кончается жизнь Оссианова. Мой голос смолкает на Коне, и не увидят в Сельме моих следов. У камня Моры усну я. Ветер, свистящий в моей седине, уже не разбудит меня. Лети прочь на крыльях своих, о ветер, тебе не нарушить покоя барда. Ночь длинна, но веки его отяжелели. Прочь, буйный ветер! Но что ж ты печален, сын Фингала? Зачем омрачилась душа твоя? Отошли вожди минувших времен; они удалились, и нет их славы. Пройдут и сыны грядущих лет, и новое племя возникнет. Народы, как волны морские, как листья лесного Морвена: буйный ветер уносит их, и новые листья подъемлют зеленые свои головы.** ** Ту же мысль, выраженную почти теми же словами, можно обнаружить у Гомера. Листьям в дубравах древесных подобны сыны человеков: Ветер одни по земле развевает, другие дубрава, Вновь расцветая, рождает, и с новой весной возрастают; Так человеки: сии нарождаются, те погибают. [Илиада] VI, 146. Долго ль цвела твоя красота, Рино? *** Устояла ли мощь колесницевластного Оскара? Сам Фингал в могилу сошел, и чертоги предков позабыли его шаги. Так неужто останешься ты, бард престарелый, когда исчезли могучие? Но слава моя пребудет и возрастет, как дуб Морвена, что вздымает чело широкое навстречу буре и радуется порывам ветра. {*** Рино, сын Фингала, убитый в Ирландии в войне против Сварана (см.: Фиигал, кн. 5), отличался красотою, быстротой бега и храбростью в сражениях. Минвана, дочь Морни и сестра Гола, столь часто упоминаемого в сочинениях Оссиана, была влюблена в Рино. Плач ее над возлюбленным входит как вставной эпизод в одну из больших поэм Оссиана. Только эта часть поэмы дошла до нас и, поскольку она не лишена поэтических достоинств, я присоединяю ее к этому примечанию. Поэт изображает Минвану, когда она с высоты одного из утесов Морвена видит флот Фингала, возвращающийся из Ирландии. С утеса Морвена в тоске она склонилась над волнами. В доспехах юноши пред ней. Но где ж ты, где ж ты, Рино? Наш взор сказал, что пал герой, что тень его - над нами в тучах, что ветры слабый глас его несут сквозь вереск Морвена! Ужель погиб Фингалов сын на мшистых долах Уллина, могучей дланью поражен? Мне одинокой горе! Нет, одинокой мне не быть! Вы, воющие ветры, недолго вам носить мой стон: я лягу возле Рино. Не вижу, как в красе своей ты шествуешь с ловитвы. Любовь Минваны мрак одел; в тиши почиет Рино. Где псы твои и где твой лук, твой меч, как огнь небесный, твое кровавое копье, где крепкий щит твой, Рино? Они на корабле твоем, запятнанные кровью. Оружия с тобою нет в жилище тесном, Рино! Рассвет придет и позовет: Вставай, властитель копий! Ждут в поле ловчие тебя, близки олени, Рино! Прочь, свет золотокудрый, прочь! король тебя не слышит! Вокруг могилы скачет лань, и смерть в жилище Рино. Но тайно, тихою стопой сойдет к тебе Минвана, чтобы на ложе узком лечь с тобой, уснувший Рино. Подруги не найдут меня и воспоют мне песню. Но, девы, не услышу вас: я сплю в могиле Рино.} ТОМ ВТОРОЙ Темора ЭПИЧЕСКАЯ ПОЭМА КНИГА ПЕРВАЯ СОДЕРЖАНИЕ КНИГИ ПЕРВОЙ Карбар, сын Борбар-дутула, государь Аты в Коннахте и самый могущественный из вождей племени фирболгов, убил в королевском дворце Теморе юного короля Ирландии Кормака, сына Арто, и захватил его трон. Кормак происходил от Конара, который был сыном короля каледонцев, населявших западное побережье Шотландии, Тренмора, прадеда Фингала. Фингал, разгневанный преступлением Карбара, решил переправиться со своим войском в Ирландию и восстановить на ирландском престоле королевскую династию. Едва лишь Карбар узнал о его намерении, он собрал в Ольстере несколько подвластных ему племен и одновременно велел своему брату Кахмору следовать со своим войском за ним из Теморы. Таково было положение дел, когда каледонский флот показался на побережье Ольстера. Действие поэмы начинается утром. Как здесь рассказано, Карбар находился вдали от своего войска, когда один из его дозорных принес известие о высадке Фингала. Он собирает совет вождей. Фолдат, вождь Момы, говорит о противнике презрительно и высокомерно. Ему с жаром возражает Малтос. Выслушав их спор, Карбар повелевает устроить пиршество, на которое через своего барда Оллу приглашает Оскара, сына Оссиана, намереваясь затеять ссору с этим героем, чтобы иметь повод его убить. Оскар пришел на пиршество, вспыхнула ссора, и сторонники обоих вождей вступают в бой; Карбар и Оскар ранят друг друга насмерть. Шум сражения донесся до войска Фингала. Король поспешил на помощь Оскару, и ирландцы отступили к войску Кахмора, который уже подходил к берегам реки Лубар по вересковой пустоши Мой-лены. Фингал, оплакав внука, повелел Уллину, главному из своих бардов, отвезти тело Оскара в Морвен и предать там земле. Наступает ночь, и Алтай, сын Конахара, рассказывает Фингалу обстоятельства убийства Кормака. Филлан, сын Фингала, послан наблюдать за ночными передвижениями Кахмора, и этим завершается первый день. Место действия в этой книге - равнина близ холма Моры, который высится на границе вересковой пустоши Мой-лены в Ольстере. Катятся синие волны Уллина, залитые светом.* День озаряет холмы зеленые. Ветер колышет тенистые кроны дерев. Седые потоки стремят свои шумные воды. Два зеленых холма, поросших дубами дряхлыми, узкий стеснили дол. Река там струит синие воды свои. На бреге стоял Карбар из Аты.** Король на копье опирался, красные очи его печальны и страха полны. Его душе является Кормак, покрытый ужасными ранами. Юноши серая тень возникает во мраке, кровь течет из-под призрачных ребер его. Трижды Карбар поверг копье наземь и трижды коснулся своей бороды. Неверны его шаги, часто он застывает на месте, крепкожилые руки ввысь простирая. Он, словно туча пустыни, что изменяет свой вид с каждым дыханием ветра. Печальны долины вокруг, и в страхе ждут они ливня. * Первая книга "Теноры" первоначально была включена в собрание малых произведений, приложенных к эпической поэме "Фингал". После того, как это издание было напечатано, в мои руки попали некоторые дополнительные отрывки поэмы, последовательно соединенные. При этом особенно неполно и неудовлетво- рительно была представлена вторая книга. С тех пор с помощью друзей мне уда- лось собрать все недостающие отрывки "Теморы", а фабула поэмы, точно сохраненная в памяти многих, позволила мне придать ей такой порядок, в каком она сейчас появляется. Наименование "эпическая поэма" принадлежит мне. Оссиан не имел ни малейшего понятия о терминах нашей критики. Он родился в давнее время в стране, удаленной от мест средоточия учености, и познания его не простирались до знакомства с греческой и римской литературой. Поэтому, если формою своих поэм и некоторыми выражениями он напоминает Гомера, это сходство обусловлено самой природой - тем источником, из которого оба почерпали свои идеи. Исходя из этого соображения, я уже не привожу в настоящем томе параллельные места из других авторов, как это делал в некоторых примечаниях к предыдущему собранию поэм Оссиана. Я был далек от намерения заставить моего автора соперничать с высокочтимыми творцами классической древности. Обширное поле славы предоставляло достаточно места для всякого поэтического дарования, какое только появлялось до сих пор, и нет нужды ниспровергать репутацию одного поэта, чтобы на ее обломках возвысить другого. Даже если бы Оссиан и превосходил достоинствами Гомера и Вергилия, известное пристрастие, основанное на славе, которой они заслуженно пользовались на протяжении стольких веков, заставило бы нас пренебречь его превосходством и отдать предпочтение им. Хотя их высокие, достоинства и не нуждаются в дополнительной поддержке, тем не менее в пользу их славы несомненно говорит то обстоятельство, что у греков и римлян потомков либо вообще не существует, либо они не являются предметом презрения или зависти для нынешнего столетия. Хотя эта поэма не обладает, пожалуй, всеми minutiae [подробностями (лат.)], какие Аристотель, основываясь на Гомере, считал обязательными при сочинении эпической поэмы, тем не менее полагаю, что она обладает всеми существенными особенностями эпопеи. Единства времени, места и действия соблюдены на всем ее протяжении. Поэма начинается в разгар событий; то, что необходимо знать из предшествующего, сообщается в дальнейшем в виде вставных эпизодов, которые не кажутся искусственными, но как бы обусловлены сложившейся обстановкой. Описываемые события величественны, язык исполнен живости: он не снисходит до холодной мелочности и не раздут до смешной напыщенности. Читатель найдет некоторые изменения в слоге этой книги. Они основаны на более исправных экземплярах оригинала, которые попали в мои руки после первой публикации. Поскольку большая часть поэмы сохраняется в устной традиции, текст ее иногда меняется и содержит вставки. Сопоставив разночтения, я всегда избирал такое, которое лучше всего соответствовало духу повествования. ** Карбар, сын Борбар-дутула, происходил по прямой линии от Лартона, вождя народа фирболгов, основавшего первое поселение на юге Ирландии. Гэлы владели северным побережьем острова, и первые монархи Ирландии были гэльского происхождения. Этим были вызваны столкновения между двумя народами, окончившиеся убийством Кормака, престол которого узурпировал Карбар, государь Аты, о котором идет здесь речь. Но вот король совладал с собою и взял копье свое острое. Очи он обратил на Мой-лену. Пришли дозорные с синего моря. В страхе пришли они, озираясь часто назад. Карбар узнал, что близок могучий враг и призвал угрюмых своих вождей. Послышалась гулкая поступь воинов Карбара. Они обнажили разом свои мечи. Стоял там Морлат, нахмуря чело. Длинные волосы Хидаллы вьются по ветру. Рыжеволосый Кормар, опершись на копье, вращает косыми очами. Малтос бросает дикие взоры из-под косматых бровей. Фолдат стоит, словно темный утес, тиной и пеной покрытый.* Копье его, как ель на Слиморе, что спорит с небесным ветром. Его щит весь в рубцах боевых, и багровые очи его презирают опасность. Вместе с другими вождями, а было их тысяча, окружили они колесницевластного Карбара, когда пришел дозорный морей, Мор-аннал с многоводной Мой-лены. Его глаза вылезают на лоб, бледные губы трясутся. * Mor-lath - _великий в день битвы_. Hidalla' - _герой с кротким взором_. Cormar - _искусный мореход_. Malth-os - _медленно говорящий_. Foldath - _великодушный_. Фолдат, особо выделенный здесь, играет важную роль в продолжении поэмы. Его яростный непреклонный нрав проявляется постоянно. Одно место во второй книге показывает, что он был наиболее близок Карбару и являлся главным участником заговора против Кормака, короля Ирландии. Его племя принадлежало к числу самых значительных среди народа фирболгов. "Что же, - спросил он, - стоит воинство Эрина безмолвно, как роща вечерняя? Стоит оно, как безмолвный лес, а Фингал уже на бреге? Фингал, ужасный в боях, король многоводного Морвена!" - "Видел ли ты ратоборца? - Карбар спросил со вздохом. - Много ли с ним героев на бреге? Подъемлет ли он копье войны? Или с миром грядет к нам король?" "Не с миром грядет он, Карбар. Я видел, копье его простерто вперед.* Оно - перун смерти, кровью тысяч запятнана сталь его. Он первым сошел на брег, могучий в своих сединах. Расправив упругие мышцы, он двинулся во всей своей силе. На бедре его меч, что раны второй не наносит.** Ужасен щит его, словно луна кровавая, восходящая в бурю. Следом за ним - Оссиан, король песнопений, и сын Морни, первый из мужей. Коннал вперед прыгает, на копье опираясь. Развеваются темнорусые кудри Дермида. Филлан, юный охотник многоводного Морху, напрягает свой лук.*** Но кто там предшествует им, подобный грозной стремнине? То сын Оссиана. Сияет лик его, осененный длинными кудрями, что ниспадают на плечи. Чело его темное полусокрыто сталью. Меч свободно висит на бедре. Сверкает копье при каждом движении, Я бежал от страшных его очей, о король высокой Теморы!" * Мор-аннал указывает здесь на особое положение Фингалрва копья. Если воин, впервые высадившийся в чужой стране, держал копье острием вперед, это означало в те дни, что он явился с враждебными намерениями и с ним соответственно обходились как с врагом. Если же острие копья было обращено назад, это служило знаком дружбы, и пришельца немедленно приглашали на пир, согласно правилам гостеприимства того времени. ** Это - знаменитый меч Фингала, поэтически прозванный _сыном Луно_ по имени изготовившего его Луно, кузнеца из Лохлина. Согласно преданию, меч этот каждым своим ударом насмерть поражал человека и Фингал пускал его в ход только в случаях наибольшей опасности. *** В некоторых записях поэмы в перечне вождей Морвена сразу после Филлана следуют Фергус, сын Фингала, и Уснот, вождь Эты. Но поскольку они оольше ни разу не упоминаются в поэме, я считаю весь этот отрывок интерполяцией и поэтому исключил его. "Так беги же, ничтожный, - молвил Фолдат в угрюмой ярости, - беги к седым потокам своей земли, малодушный! Разве я не видал этого Оскара? Я следил за вождем в сражении. Он из тех, кто могуч в опасности; но и другие умеют вздымать копье. Много сынов у Эрина столь же отважных, о король лесистой Теморы! Да противостанет Фолдат силе его стремления и остановит сей могучий поток. Мое копье покрыто кровью доблестных ратников; мой щит, как стена Туры". "Неужто Фолдат пойдет на врагов один? - возразил темнобровый Малтос.* - Разве не затопили они наш берег, как воды многих потоков? Разве не эти вожди разгромили Сварана, когда побежали сыны Эрина? И неужто Фолдат один пойдет на их храбрейших героев? Фолдат, гордыни исполненный, возьми с собой силы ратные, и пусть Малтос тебе сопутствует. Мой меч обагрялся в сечах, но слышал ли кто мои слова?" ** * Противоположность нравов Фолдата и Малтоса подчеркнута в последующих частях поэмы. Они всегда противостоят друг другу. Распри между их родами, явившиеся причиной их ненависти друг к другу, упоминаются в других поэмах. ** То есть: кто слышал мою похвальбу? Он порицал таким образом самовосхваление Фолдата. "Сыны зеленого Эрина, - молвил Хидалла,*** - да не услышит Фингал ваших слов. Супостата порадует распря и укрепит десницу его в нашем краю. Вы, отважные ратники, подобны бурям в пустыне; они налетают без страха на скалы и низвергают леса. Так двинемся ж в силе своей неспешно, словно тяжко нависшая туча. Тогда содрогнется могучий, копье упадет из длани отважного. "Пред нами туча смерти", - воскликнут они, и тени покроют их лица. Фингал восплачет в старости и узрит преходящую славу свою. Смолкнут шаги вождей его в Морвене, мохом годов порастет Сельма". *** Хидалла был вождем Клонры, небольшого края на берегах озера Лего. его красота, красноречие и поэтический дар упоминаются в дальнейшем. Карбар молча внимал этим речам, подобный туче, ливнем чреватой; мрачно висит она над Кромлой, покуда молния не разверзнет недр ее; дол озарится алым светом, и духи бури возрадуются. Так стоял безмолвный король Теморы и, наконец, прозвучали его слова. "Готовьте пир на Мой-лене. Да придут сто моих бардов. Ты, рыжеволосый Олла, возьми королевскую арфу. К Оскару ты ступай, к вождю мечей, пригласи его к нашему пиршеству. Днесь мы пируем и слушаем песни, заутра преломим копья. Скажи ему, что воздвиг я могилу Католу,* что барды пели пред тенью его. Скажи ему, что Карбар слыхал о славе его на брегах шумливого Каруна.** Нету здесь Кахмора,*** великодушного отпрыска Борбар-дутула. Он не здесь со своими тысячами, и наше воинство слабо. Кахмор противник распрей на пиршестве: как солнце, душа его светлая. Но знайте, вожди лесистой Теморы, Карбар сразится с Оскаром! Слишком много болтал он о Католе, и пылает ярость Карбара. Он падет на Мой-лене, и слава моя возрастет на его крови". * Катол, сын Морана, был убит Карбаром за его преданность семейству Кормака. Он сопровождал Оскара во время _войны Инис-тоны_; тогда между ними возникла тесная дружба. После гибели Катола Оскар сразу же послал Карбару вызов на поединок, от которого тот предусмотрительно уклонился, но затаил в душе ненависть к Оскару ж замыслил убить его на пиру, куда он его и приглашает здесь. ** Он подразумевает битву Оскара с Каросом, _властителем кораблей_, которого, видимо, следует отождествлять с римским узурпатором Каравзием. *** Gathmor - _великий в битве_, сын Борбар-дутула и брат Карбара, короля Ирландии, переправился накануне восстания племени фирболгов в Инис-хуну (предположительно, часть южной Британии), чтобы помочь местному королю Конмору в егооорьбе с неприятелем. Кахмор одержал победу в войне, в ходе которой, однако, Конмор был или убит, или умер естественной смертью. Карбар, узнав о намерении Фингала свергнуть его с престола, послал вестника Кахмору, и тот вернулся в Ирландию за несколько дней до начала поэмы. Карбар здесь пользуется отсутствием брата, чтобы осуществить свой бесчестный умысел против Оскара, потому что благородный духом Кахмор, находись он здесь, не позволил бы попрать законы гостеприимства, соблюдением которых он славился. Братья представляют собою противоположность: мы испытываем отвращение к низости Карбара в той же мере, в какой восхищаемся бескорыстием и великодушием Кахмора. Радость озарила их лица. Они рассеялись по Мой-лене. Пиршество уготовано. Зазвучали песнопения бардов. Мы на бреге услышали голос веселья; мы решили, что прибыл могучий Кахмор. Кахмор, друг чужеземцев, брат рыжеволосого Карбара. Сколь различны их души! Небесный свет озаряет сердце Кахмора. Башни его воздвиглись на берегах Аты, семь дорог к чертогам его вели. Семь вождей стояли на тех дорогах и звали на пиршество странников. Но Кахмор сам обитал в лесу, избегая хвалебного гласа.**** **** Войско Фингала услышало, как веселятся в лагере Карбара. Характер Кахмора, как он здесь представлен, соответствовал нравственным понятиям того времени. Гостеприимство одних носило показной характер, другие же естественно следовали обычаю, воспринятому от своих предков. Но что особенно отличает Кахмора, это его отвращение к похвалам: он якобы живет в лесу, дабы избежать благодарности своих гостей, и таким образом превосходит благородством даже гомерова Ахилла, потому что, хотя поэт прямо не говорит об этом, но греческий герой вполне мог, сидя во главе своего стола, с удовольствием слушать хвалы, расточаемые ему людьми, которых он принимал. Ни один народ в мире не простирал своего гостеприимства так далеко, как древние шотландцы. Многие века считалось позором для высокопоставленного человека держать всегда на запоре дверь своего дома, _дабы_, как выражаются барды, _чужеземец не вошел и не увидал его скрюченную душу_. Некоторые вождя доводили свою приверженность к гостеприимству до крайних пределов, и барды, вероятно, из корыстных побуждений не уставали славословить это достоинство. Cean-uia' na dai', т. е. цель, к которой ведут все пути чужеземцев, - такое определение они неизменно прилагали к вождям; напротив, негостеприимного они награждали прозвищем - _туча, которой сторонятся чужеземцы_. Последнее, однако, было столь необычно, что во всех древних поэмах, когда-либо мною найденных, Я встретил лишь одного человека, которого заклеймили таким позорным прозвищем, да и то, видимо, оно основывалось на личной распре между ним и покровителем барда, написавшего поэму. Поныне сохраняется предание о такого рода гостеприимстве, которым отличался один из первых графов Аргайл. Этот вельможа, услыхав, что некий именитый ирландец намерен посетить его в сопровождении многочисленной свиты друзей и вассалов, сжег Дунору, свой родовой замок, полагая, что он слишком мал для гостей, и приникал ирландцев в палатках, раскинутых на берегу. Сколь бы сумасбродным ни показалось такое поведение в наши дни, оно вызвало восхищение и рукоплескания в те гостеприимные времена, и благодаря ему граф стяжал немалую славу в песнопениях бардов. Открытое общение друг с другом как прямое следствие гостеприимства немало содействовало развитию ума и расширению кругозора древних шотландцев. Именно этому обстоятельству должны мы приписать сообразительность и здравый смысл, которыми шотландские горцы обладают до сих пор в большей мере, чем простонародье даже в более цивилизованных странах. Когда люди скучены вместе в больших городах, они, разумеется, видят много людей, но мало с кем общаются. Они естественно образуют небольшие группы, и их знание людей вряд ли выходит за пределы переулка или улицы, где они живут; добавьте к этому, что пользование механическими приспособлениями влечет за собой ограничение ума. Представления крестьянина еще более ограничены. Его познания заключены в пределах нескольких акров или -от силы простираются до ближайшей рыночной площади. Образ жизни горцев совершенно иного рода. Поскольку поля их бесплодны, они не имеют почти никаких домашних занятий. Поэтому они проводят время на обширных пространствах девственной природы, где пасут свой скот, который, повсюду блуждая, увлекает за собою хозяев и приводит их иной раз в самые отдаленные поселения кланов. Там их встречают гостеприимно и сердечно, и при этом раскрывается образ мыслей хозяев, что дает гостям возможность делать заключения о различных людских характерах, а это служит истинным источником знания и благоприобретенного здравого смысла. Таким образом, простой горец знаком с большим числом характеров, чем любой человек его уровня, живущий в самом многолюдном городе. Олла пришел и запел свои песни. Отправился Оскар на пиршество к Карбару. Триста бойцов шагали вдоль потоков Мой-лены. Серые псы скакали по вереску, далеко разносился их лай. Фингал смотрел, как уходит герой; печалью объята душа короля. Он опасался, что пиршество чаш скрывает тайные ковы Карбара. Мой сын высоко поднял копье Кормака, сто бардов встречали его песнопениями. Карбар таил под улыбками смерть, что чернела в недрах его души. Пир уготован, чаши звенят, торжество озаряет лицо хозяина. Но было оно, словно луч прощальный солнца, что в буре вот-вот сокроет багряную голову. Карбар поднялся в бранных доспехах, мраком покрыто его чело. Сразу умолкли сто арф. Послышался звон щитов.* Вдалеке на вересковой пустоши Олла затянул песнь уныния. Мой сын узнал знамение смерти и, поднявшись, схватил копье. * Когда вождь намеревался убить находящегося в его власти человека, последнего обычно извещали о предстоящей смерти ударом тупого конца копья о щит; одновременно бард, находившийся на некотором расстоянии, запевал _песнь смерти_. Иного рода церемония долгое время соблюдалась в таких случаях в Шотландии. Всем известно, что лорду Дугласу в Эдинбургском замке была подана бычья голова в знак близящейся смерти. "Оскар, - сказал мрачно-багровый Карбар, - я вижу копье Инисфайла.* Копье Теморы ** блещет во длани твоей, сын лесистого Морвена. Оно было гордостью ста королей,*** смертью древних героев. Уступи его, сын Оссиана, уступи его колесницевластному Карбару". * Кормак, сын Арто, подарил копье Оскару, когда тот пришел поздравить его с изгнанием Сварана из Ирландии; это копье и служит здесь поводом для раздора. ** Ti-mor-rath - _дом удачи_, название дворца верховных королей Ирландии. *** Сто является здесь неопределенным числом и употреблено для обозначения множества. Вероятно, преувеличения бардов и подали ирландским сенахиям мысль отнести возникновение их монархии к столь далеким временам. "Ужель уступлю я, - ответил Оскар, - дар злополучного короля Эрина, дар златокудрого Кормака Оскару, который рассеял его супостатов? Я пришел в чертоги веселья Кормака, когда Сваран бежал от Фингала. Радостью юноши лик озарился, он отдал мне копье Теморы. Но отдал его он не хилому, Карбар, не малодушному. Мрак лица твоего - не гроза для меня, а глаза - не перуны смерти. Мне ли страшиться звона щита твоего? Я ль задрожу от песни Оллы? Нет, Карбар, пугай слабосильных, Оскар - скала нерушимая". "Так, значит, ты не уступишь копья? - вскричал обуянный гордыней Карбар. - Или так дерзки твои слова, потому что близок Фингал? Седовласый Фингал, владыка сотни дубрав Морвена! Он бился досель с людьми малосильными. Но он должен исчезнуть пред Карбаром, как смутный тумана столп пред вихрями Аты".**** **** Atha - _мелкая речка_, название владений Карбара в Коннахте. "Если бы тот, кто бился с людьми малосильными, встретил вождя угрюмого Аты, Аты угрюмой вождь уступил бы зеленый Эрин, лишь бы гнева его бежать. Не говори о могучих, Карбар, но обрати свой меч на меня. Наши силы равны, Фингал же увенчан славою, он первый из смертных!" Увидели воины, как их вожди помрачнели. Топот теснящихся ратей раздается вокруг. Очи пылают огнем. Тысяча дланей схватила рукояти мечей. Рыжеволосый Олла затянул боевую песнь. Радость трепещет в душе Оскара, привычная радость его души, как при звуках Фингалова рога. Мрачное, словно волна окееанская, вихрем подъятая, когда склоняет она главу свою на берег, так надвигалось воинство Карбара. Дочь Тоскара! * зачем эти слезы? Он еще не сражен. Много было смертей от десницы его, прежде чем пал мой герой! Смотри, они полегают пред сыном моим, как рощи в пустыне, когда разъяренный дух несется сквозь ночь и длань его обрывает зеленые кроны дерев! Падает Морлат, умирает Маронан, в крови содрогается Конахар. При виде меча Оскарова сжимается Карбар и ползет в темноту за камень. Исподтишка он подъемлет копье и вонзает меж ребер Оскара. Вождь упадает вперед на щит, но потом встает на колени. По-прежнему он сжимает копье. Взгляни, повержен угрюмый Карбар! ** Сталь пронзила его чело, на затылке раздвинув рыжие космы. Он лежит, как обломок скалы, что Кроила стряхнула ее своего лесистого склона. Но вовеки уже не восстанет Оскар! Он склонился на щит свой горбатый. Копье застыло в грозной деснице. Мрачнс стояли вдали сыны Эрина. Их крики вздымались, как шум стесненные потоков, и Мой-лена им вторила эхом. {* Поэт имеет в виду Мальвину, дочь Тоскара, к которой он обращает ту часть поэмы, где рассказывается о смерти ее возлюбленного Оскара. ** Ирландские историки относят смерть Карбара к концу третьего века. Они говорят, что он был убит в битве о войском Оскара, сына Оссиана, но отрицают что он пал от руки Оскара. Поскольку при этом они могут опереться только на предания своих бардов, переводчик считает, что рассказ Оссиана не менее достоверен; в крайнем случае мы имеем дело с противопоставлением одного предания другому. Однако несомненно, что ирландские историки в какой-то мере изменяют эту часть своей истории. В моих руках находится ирландская поэма на эту тему, служившая несомненно источником их сведений о битве при Гавре, в которой пал Карбар. Сопутствующие обстоятельства представлены здесь более благоприятно для доброй его славы, чем у Оссиана. Так как перевод этой поэмы (которая не лишена поэтических достоинств, хотя, очевидно, не является такой уж древней) сделал бы это примечание чрезмерно пространным, я ограничусь кратким изложением содержания с добавлением нескольких отрывков ирландского оригинала. Оскар, говорит ирландский бард, был приглашен Карбаром, королем Ирландии на пир в Теморе. Между двумя героями возник спор по поводу копий, которыми обычно обменивались в таких случаях гости с хозяином. В ходе препирательства Карбар хвастливо заявил, что он будет охотиться на холмах Альбиона и, как бы ни противились тому местные жители, доставит всю добычу в Ирландию. В оригинале сказано: Briathar buan sin; Briathar buan A bheireadh an Cairbre rua', Gu tuga' se sealg, agus creach A h'Albin an la'r na mhaireach. [Это твердое слово, твердое слово, которое скажет Карбар рыжеволосый, что завтра он будет охотиться и увезет добычу из Альбиона (гэл.)] Оскар ответил, что на другой день он сам заберет в Альбион добычу из пяти ирландских земель, как бы Карбар тому ни противился. Briathar eile an aghai' sin A bheirea' an t'Oscar, og, calma Gu'n tugadh se sealg agus creach Do dh'Albin an la'r na mhaireach, и т. д. [Слово другое наперекор этому, которое скажет Оскар, юный, доблестный, что он завтра увезет добычу охоты в Альбион (гэл.)}. Оскар во исполнение своей угрозы начал опустошать Ирландию. Но Карбар подстерег его, когда он возвращался в Ольстер через узкий проход Гавра (Caoilghlen-Ghabhra); завязалась битва, в которой оба героя пали от нанесенных друг другу ран. Бард дает весьма любопытный перечень воинов, сопровождавших Оскара, когда они шли на битву. Их, очевидно, было пятьсот человек, и возглавляли войско, по выражению поэта, _пять героев королевской крови_. В поэме упоминается Фингал, который успел прибыть из Шотландии, прежде чем Оскар умер от ран.} Фингал заслышал гул и схватил копье отца своего. Он пошел перед нами по вереску. Он промолвил слова печали: "Я слышу, как битва грохочет. Юный Оскар остался один. Вставайте, сыны Морвена, съединитесь с мечом героя". Оссиан рванулся вперед по вереску. Филлан запрыгал по Мой-лене. Фингал устремился в силе своей, и ужасно сверканье щита его. Издалека узрели Фингала сыны Эрина, души их содрогнулись. Знали они, что гнев короля воспылал, и провидели свою смерть. Мы прибыли первыми, мы бросились в битву, и все же вожди Эрина удержались под нашим напором. Но когда появился король, бряцая оружием, какое стальное сердце могло перед ним устоять! Эрин бежал по Мой-лене. Смерть гналась по пятам. Мы увидали Оскара на щите. Мы увидали вокруг на земле его кровь. Отуманило лица безмолвие. Все отвернулись прочь и рыдали. Тщился король сокрыть свои слезы. Его борода седая свистела под ветром. Он склонил главу над сыном моим. Его слова прерывались вздохами. "Ужели сражен ты, Оскар, посреди своего поприща? а сердце старика стучит над тобой! Он зрит грядущие брани твои. Брани, в которых ты бы сражался, он зрит, но они отъяты у славы твоей. Когда же поселится радость в Сельме? Когда же горе покинет Морвен? Один за другим погибают мои сыновья; Фингал последним в роду остается. Слава, которую я стяжал, прейдет; не видать мне друзей в старости. Тучей седой я воссяду в чертоге своем и не услышу, как внук мой вернется в звонких доспехах. Рыдайте, герои Морвена, уже никогда не подымется Оскар!" И они рыдали, Фингал! Дорог был герой их сердцам. Он ходил на брань - и расточались враги, он возвращался с миром - и ликовали друзья. Не скорбели отцы о сынах, убитых в расцвете юности, братья - о братьях любезных. Они пали, никем не оплаканные, ибо повержен их вождь! Бран* завывает у ног его, угрюмый Луат скулит, ибо часто он брал их с собою охотиться на резвых косуль пустыни. * Бран - один из псов Фингала. Он отличался такой быстротой, что поэт в одном стихотворении, которого в настоящий момент нет под рукой у переводчика, наделил его такими же достоинствами, какими Вергилий наделил Камиллу. Bran означает _горный поток_. Когда Оскар узрел друзей вкруг себя, тяжкий вздох его грудь исторгла. "Вождей престарелых стенанья, - сказал он, - псов моих вой унылый и горестной песни порывы Оскару душу смягчили. Душу мою, что смягченья не ведала, что была тверда, как булат моего меча. Оссиан, отнеси меня на родные холмы! Воздвигни камни во славу мою. Положи рог оленя и меч мой в тесном моем жилище. Быть может, время придет и горный поток размоет землю, охотник найдет булат и промолвит: "Это был Оскара меч"". "Ужель ты погибнешь, сын моей славы! И ужели вовек я тебя не увижу, мой Оскар! Другие услышат о своих сыновьях, а я о тебе не услышу. Мхом порастут четыре серых камня могильных, и над ними ветер заплачет. Без Оскара будут сражаться воины, не погонится он за темно-бурыми ланями. Когда-нибудь воин вернется с бранных полей и расскажет о дальних краях. "Я видел могилу, - он скажет, - у потока ревущего, мрачный приют вождя. Он сражен был колесницевластным Оскаром, первым из смертных". Может быть, я услышу голос его, и радости луч озарит мою душу". Ночь сошла бы в унынии и утро вернулось бы, горем объятое, наши вожди и дальше стояли бы, словно росу точащие охладелые скалы Мойлены, и о брани забыли бы, если б король, скорбь свою подавив, не возвысил голос могучий. Словно воспрянув от сна, стоявшие кругом вожди вскинули головы. "Доколе ж мы будем рыдать на Мой-лене иль обливаться слезами в Уллине? Могучий уже не воротится. Оскар уже не восстанет в силе своей. Доблестный воин падет в свой урочный час, и позабудут о нем на родимых холмах. О воины, где наши праотцы, вожди прошедших времен? Они закатились, как звезды, когда-то сиявшие, мы только слышим отзвук их славы. А в оный день гремела хвала им, грозе минувших времен. И мы тоже прейдем, о воины, в день нашей гибели. Так обретем же хвалу, пока еще в силах мы, и да останется слава за нами, как лучи последние солнца, когда склоняет оно на закате главу свою алую. Уллин, мой старый бард, взойди на корабль короля. Отвези Оскара в Сельму, край песнопений. Да возрыдают дочери Морвена. Мы же будем сражаться в Эрине за род убиенного Кормака. Дни моей жизни идут на убыль; я чую, слабеет десница моя. С облаков склоняются праотцы, чтобы принять седовласого сына. Но прежде чем я уйду отселе, еще воссияет единый луч моей славы. Так я скончаю дни свои, как некогда начал их, - во славе. И жизнь моя единым потоком света предстанет бардам грядущих времен". Уллин поднял паруса свои белые: южный ветер подул. Он по волнам понесся к Сельме. Я остался, объятый горем, но никто не слыхал моих слов.* На Мой-лене пир уготован. Сто героев воздвигли могилу Карбару, но никто не воспел вождя, ибо душа его мрачной была и кровавой. Барды помнили гибель Кормака, что же могли7 они молвить Карбару в похвалу? * Поэт говорит от своего имени. Ночь опустилась, клубясь. Сотня дубов воспылала. Под древом сидел Фингал. Старый Алтан** стоял посреди. Он поведал повесть о гибели Кормака, - Алтан, сын Конахара, друг колесницевластного Кухулина. У Кормака жил он в Теморе, ветром овеянной, когда сын Семо сражался с великодушным Торлатом. Алтана повесть была печальна, и слезы стояли в его очах. ** Алтан, сын Конахара, был главным бардом Арто, короля Ирландии. После смерти Арто Алтан служил сыну его Кормаку и присутствовал при его смерти. С помощью Кахмора он спасся от Карбара и, явившись к Фингалу, поведал ему, как рассказано здесь, о смерти господина своего Кормака. "В лучах заходящего солнца *** пожелтела Дора.**** Серый вечер начал спускаться. Изменчивый ветер порывами сотрясал деревья Теморы. Наконец, сгустилась на западе туча, и из-за края ее багровая проглянула звезда. Один я стоял в лесу и увидел духа в темнеющем воздухе. Его шаги простирались от холма до холма, на боку его смутно виднелся Щит. Это был сын Семо: я узнал воителя лик. Но он в вихре пронесся, и мрак воцарился кругом. Печаль омрачила мне душу. Я пошел в чертог пирований. Загорелась тысяча светочей, сто бардов настроили арфы. Кормак стоял посреди, ясный, словно денница, когда она весело всходит над восточным холмом и младые ее лучи омываются росами. Меч Арто ***** был в руке короля, и с радостью он любовался украшенной его рукоятью; трижды пытался из ножен его извлечь и трижды терпел неудачу. Его белокурые локоны рассыпались по плечам, щеки рдели юным румянцем. Я жалел этот юный луч, ибо ему суждено было скоро угаснуть. *** Говорит Алтан. **** Doira - _лесистый склон горы_; здесь имеется в виду холм в окрестностях Теморы. ***** Арт или Арто - отец Кормака, короля Ирландии. "Алтан, - сказал он с улыбкой, - видел ли ты моего отца? Тяжел королевский меч, верно могуча была десница его. О если бы я походил на него в сраженье, когда разгоралось пламя гнева его, сам бы я встретил тогда, подобно Кухулину, колесницевластного сына Кантелы! Но годы придут, о Алтан, и окрепнет моя десница. Слышал ли ты о сыне Семо, вожде высокой Теморы? Может быть, он уже воротился со славой, ибо он обещал вернуться прошедшей ночью. Барды мои ожидают его с песнопениями; мой пир уготован в Теморе". Молча слушал я короля. Слезы из глаз моих полились. Я старался сокрыть их седыми кудрями, но он приметил мою печаль. "Сын Конахара, - молвил он, - разве погиб король Туры? ****** Отчего подавляешь ты вздохи? И отчего текут эти слезы? Разве грядет колесницевластный Торлат? Разве слышны шаги рыжеволосого Карбара? Они приближаются, ибо я зрю твою скорбь. Погиб король мшистой Туры! Ужели не ринусь я в битву? Но мне не поднять копья! О если б десница моя обладала силой Кухулина, скоро бежал бы Карбар, воскресла бы слава праотцев и подвиги прошлых времен!" ****** Кухулин назван королем Туры но имени замка на берегу Ольстера, в котором он жил перед тем, как взял на себя управление Ирландией в годы несовершеннолетия Кормака. Он взял свой лук. Слезы текут из его блестящих очей. Все вокруг объяты горем. Барды, склонясь, отвратились от сотни настроенных арф. Одинокий порыв ветра коснулся дрожащих струн. Звук раздается печальный и тихий.* * Этот вещий звук, упоминаемый и в других поэмах, издавали арфы бардов перед смертью достойного и прославленного человека. Здесь он предвещает смерть Кормака, которая вскоре последует. Слышится голос вдали, словно кто-то горюет. Это Карил, древний годами, воротился с темной Слиморы.** Он поведал о смерти Кухулина и его могучих подвигах. Вкруг могилы его рассеялись воины, оружие их по земле разбросано. Они уже о войне позабыли, ибо не видят того, кто зажигал их сердца. ** Слимора - холм в Коннахте, возле которого был убит Кухулин. "Но кто это, - Карил спросил сладкогласый, - кто это близится к нам, подобно оленям скачущим? Станом похожи они на младые деревья равнины, ливнем взращенные; ланиты их нежны и румяны, но из очей бесстрашные души глядят! Кто же они, как не сыны Уснота, колесницевластные вожди Эты? *** Со всех сторон поднимаются ратники, их сил воспрянули, как оживает полуугасший огонь, когда налетают внезапно на крыльях свистящих ветры пустыни. Катбата щит зазвенел.**** Герои узнали Кухулина в Натосе.***** Так обращал он сверкавшие очи свои, так шагал он по вереску. Брани кипят у Лего, Натоса меч побеждает. Скоро ты узришь его в чертогах своих, король лесистой Теморы!" *** Уснот, вождь Эты, местности на западном берегу Шотландии, имел от Слис-самы, сестры Кухулина, трех сыновей: Натоса, Альтоса и Ардана. Когда братья были еще очень молоды, отец послал их в Ирландию к дяде, чья военная слава гремела по всему королевству, чтобы тот выучил их обращаться с оружием. Едва они прибыли в Ольстер, как пришла весть о смерти Кухулина. Натос, старший из братьев, возглавил войско Кухулина и повел его против Карбара, вождя Аты. Но, когда Карбар в конце концов убил в Теморе юного короля Кормака, войско Натоса перешло на его сторону, а самому Натосу с братьями пришлось возвратиться в ^Ольстер, чтобы оттуда переправиться в Шотландию. Продолжение этой печальной истории подробно рассказано в поэме "Дар-тула". **** Катбат был дедом Кухулина, и щит его служил потомкам для того, чтобы подавать сигнал тревоги, предупреждающий все семейство о предстоящих битвах. ***** То есть они усмотрели очевидное сходство между Натосом и Кухулином. "Скоро узрю я вождя, - отвечал синеокий король. - Но моя душа скорбит о Кухулине; глас его услаждал мой слух. Часто ходили мы вместе по Доре, охотясь на темно-бурых ланей; не ведал промаха в горах его лук. Он говорил о могучих мужах, он мне рассказывал подвиги предков моих, и радостно было мне слушать. Но садись за пиршество, Карил, часто я слышал твой глас. Воспой же хвалу Кухулину и тому чужеземцу могучему".****** ****** Натосу, сыну Уснота. День озарил лесистую Темору всеми лучами востока. Тратин вошел в чертог, сын Гелламы * старого. "Я вижу, - сказал он, - в пустыне темное облако, о король Инис-файла! Но то, что я принял сперва за облако, оказалось толпою людей. Кто-то один впереди выступает в силе своей, его рыжие волосы развеваются по ветру. Щит сверкает в лучах востока. Копье в деснице его". * Geal-lamha - _белорукий_. "Пригласи его на пиршество Теноры, - ответил король Эрина. - Чертог мой - приют чужеземцам, сын великодушного Гелламы. Это, быть может, вождь Эты грядет в торжестве своей славы. Привет, чужеземец могучий,** друг ли ты Кормаку? Но, Карил, он мрачен и хмур, и он обнажает свой меч. О бард старинных времен, это ли Уснота сын?" ** Эти слова показывают, что Карбар вошел во дворец Теноры посреди речи Кормака. "Это не Уснота сын, а вождь Аты, - ответил Карил. - Зачем ты в доспехах вступаешь в Темору, Карбар угрюмоликий? Да не подымется меч твой на Кормака! Но куда же ты устремляешься?" Мрачною злобой объятый он мимо прошел и схватил королевскую длань. Кормак предвидел гибель свою, и глаза его вспыхнули гневом. "Прочь отселе, угрюмый вождь Аты. Натос войною грядет сюда. Дерзок ты лишь в чертоге Кормака, ибо слаба десница его". Меч вонзился в грудь короля. Пал он в чертогах праотцев. Во прахе рассыпались светлые кудри его. Кровь дымится вокруг. "И ты повержен в своих чертогах, о сын благородного Арто? *** Не было рядом с тобой ни щита Кухулина, ни копья твоего отца. Опечалились горы Эрина, ибо вождь народа повержен. Благословенна будь душа твоя, Кормак, юным померкнул ты!" *** Говорит Алтан. Мои слова дошли до слуха Карбара, и он заключил нас **** во тьме непроглядной. Он боялся поднять свой меч на бардов,***** хоть и черна была его душа. Долго томились мы в заточении, - но пришел наконец благородный Кахмор.****** Он услыхал наш глас из пещеры, он обратил на Карбара гневный взор. **** То есть его и Карила, как выясняется ниже. ***** Особа барда почиталась настолько священной, что лишить его жизни боялся даже тот, кто только что убил своего монарха. ****** Кахмор во всех случаях являет пример бескорыстия. Его человечность и великодушие не имели себе равных; короче говоря, он был безупречен, если не считать слишком большой его привязанности к столь дурному брату, как Карбар. Он сам говорит, что семейные узы, связывающие его с Карбаром, берут верх над всем прочим и побуждают участвовать в войне, которую он не одобряет. "Вождь Аты, - промолвил он, - доколе ты будешь язвить мою душу? Сердце твое, словно скала в пустыне, а мысли твои черны. Но ты Кахмору брат, и он будет сражаться в оахвахтвоих. Но сердце Кахмора не сходно с твоим, о ты, во бранях бессильная длань! Твои дела запятнали души моей свет, и барды теперь не воспоют мне хвалы. Они могут сказать: "Кахмор был храбр, но бился он за угрюмого Карбара". Молча прейдут они мимо моей могилы; никто не услышит о славе моей. Освободи же бардов, Карбар: они чада иных времен. Их голоса прозвучат в иные годы, когда прекратится род королей Теморы". По слову вождя мы вышли на волю. Мы узрели его во всей силе. Был он похож на тебя, о Фингал, в юные годы твои, когда ты впервые поднял копье. Словно сияющий солнечный круг, было его лицо, ничто не мрачило его чела. Но он привел свои тысячи в Уллин на помощь рыжеволосому Карбару, и ныне грядет он отметить его смерть, о король лесистого Морвена". "Пусть он грядет, - ответил король, - любезен мне враг, подобный Кахмору. Душой он высок, десницей могуч, прославлены битвы его. А низменная душа - это пар, что плывет над болотной трясиною; никогда не подымется он на зеленый холм, дабы ветры его не развеяли; он таится в пещере и высылает оттуда свои смертоносные стрелы. Наши младые герои, о ратники, достойны славы своих отцов. Они сражаются в юности, они погибают, их имена остаются в песне. Фингал достиг середины своих закатных годов. Но он не поляжет, как дряхлый дуб поперек потока безвестного. Лежит этот дуб под ветром, а мимо проходит охотник. "Как свалилось дерево это?" Он, насвистывая, путь продолжает. Воспойте же песнь веселья, барды Морвена, чтобы наши души забыли прошедшее. Алые звезды глядят на нас из-за туч и молча нисходят долу. Скоро забрезжится серый утренний луч и покажет нам супостатов Кормака. Филлан, возьми копье короля, ступай к темно-бурым склонам Моры. Да охватят очи твои всю вересковую пустошь, словно огонь пламенный. Наблюдай врагов Фингаловых и пути великодушного Кахмора. Я слышу далекий шум, словно падают скалы в пустыне. Но ударяй временами в свой щит, чтобы они не прокрались ночью и не угасла слава Морвена. Я становлюсь одиноким, мой сын, и страшусь, что погибнет слава моя". Раздались голоса бардов. Король склонился на щит Тренмора. Сон низошел на вежды его; грядущие битвы явились ему в сновидениях. Вокруг покоится войско. Темно-русый Филлан следит за врагом. Он шагает по дальнему холму; временами до нас долетает звон его щита. ----- Один из отрывков старинных стихотворений, опубликованных недавно, иначе излагает обстоятельства смерти Оскара, сына Оссиана. Хотя переводчику хорошо известно более достоверное предание о судьбе этого героя, он не пожелал отвергнуть поэму, которая, если и не сочинена в действительности самим OCCHOHOMV все же очень близка к его манере и сжатому слогу. Более исправный список настоящего отрывка, попавший с тех пор в руки переводчика, позволил ему избежать ошибки, в которую, по сходству имен, впадали те, кто сохранял поэму в устном предании. Герои этого произведения - Оскар, сын Карута, и Дермид, сын Диарана. Оссиан или, возможно, его подражатель открывает поэму плачем по Оскару и затем свободно переходит к рассказу о судьбе Оскара, сына Карута, который не только носил то же имя, что и сын Оссиана, но и обладал, видимо, таким же характером. Хотя переводчик считает, что у него достаточно оснований, чтобы исключить этот отрывок из сочинений Оссиана, тем не менее, коль скоро на этот счет все же существуют сомнения, он прилагает его здесь. Зачем, о сын Альпина, отверзаешь ты вновь источник скорби моей, вопрошал о гибели Оскара? Очи мои ослепли от слез, но память жива в моем сердце. Как расскажу я о горестной смерти главы народа! Вождь ратоборцев, Оскар, мой сын, ужель я тебя не увижу вовек! Он скрылся, как в бурю луна, как солнце в средине пути своего, когда подымаются тучи с пучины морской, когда чернотой облекает буря утес Арданнидера. Я, словно Морвена дряхлый дуб, один стою, истлевая. Ветер ветви мои обломал, я дрожу, когда север крылами взмахнет. Вождь ратоборцев, Оскар, мой сын, ужель я тебя не увижу вовек! Но, сын Альпина, знай, что герой не полег покорно, словно трава полевая; кровь могучих струилась с его меча, и со смертью об руку шествовал он сквозь ряды их гордыни. Но ты, Оскар, Карута сын, ты повержен без славы! Не супостат полег от десницы твоей. Кровью друга твое копье обагрилось. Дермид и Оскар были едины. Вместе они пожинали бранную ниву. Их дружба была крепка, как булат, и об руку с ними смерть ходила на битву. Они на врагов устремлялись, как низвергаются два утеса с вершины Ардвена. Мечи их багрились кровью отважных. Бойцы ужасались, заслыша их имена. Кто, кроме Дермида, равен был Оскару? и кто, кроме Оскара, - Дермиду? Они сразили могучего Дарго на поле брани, Дарго, не знавшего страха. Как утро, прелестна была его дочь, нежна, словно луч ночной. Очи ее, словно две звезды под завесой дождя, дыхание - ветер весенний, перси, как свежевыпавший снег, что колышется с волнами вереска. Герои узрели деву и полюбили ее; сердца их прикованы к ней. Каждый ее любил, как славу свою, каждый желал ею владеть иль погибнуть. Но сердце ее приковано к Оскару, Карута сын стал избранником девы. Она позабыла кровь своего отца и возлюбила десницу, сразившую Дарго. "Карута сын, - промолвил Дермид, - я люблю. Ах Оскар, я люблю эту деву. Но сердце ее предалось тебе, и нет исцеления Дермиду. Оскар, пронзи эту грудь; освободи меня, друг мой, своим мечом". "Мой меч, о Диарана сын, вовек не будет запятнан кровью Дермида". "Кто же достоин сразить меня, Оскар, сын Карута? Да не прервется безвестно жизнь моя. Да не буду сражен я никем, кроме Оскара. Дай мне с честью сойти в могилу и да прославится смерть моя". "Дермид, свой меч подыми, Диарана сын, ополчись булатом. О, если б с тобою мне пасть, чтобы я смерть приял от десницы Дермида!" Они сражались близ горной реки, возле источника Бранно. Кровь обагряла бегущий поток, запекаясь вкруг мшистых камней. Пал величавый Дермид; он пал, улыбаясь смерти. "И ты повержен, Диарана сын, ты повержен рукою Оскара! Дермид, который досель не отступал на войне, и что же? я зрю - ты повержен!" Он пошел и вернулся к возлюбленной деве, вернулся к ней, но она приметила горе его. "Откуда эта кручина, Карута сын? Что омрачает могучую душу твою?" "Прежде я лучником слыл знаменитым, о дева, а ныне лишился славы своей. Над потоком холма повешен на дерево щит отважного Гормура, в битве сраженного мною. Тщетно я день потерял, а его не смог поразить своею стрелой". "Дай попытаю я, Карута сын, искусство дочери Дарго. Длани мои обучены ЛУКУ; отец утешался моим искусством". Они пошли. Он встал позади щита. Взлетела стрела и пронзила грудь его. "Благословенна та снежная длань, благословен тот тисовый лук! Кто, кроме дочери Дарго, достоин насмерть сразить сына Карута? Положи меня в землю, прелестная, положи меня рядом с Дермидом". "Оскар, - ответила дева, - мне душу свою оставил Дарго могучий. Сладостно будет мне встретить смерть. Я смогу прекратить свои горести". Она пронзила булатом белую грудь. Пала она, содрогнулась и умерла. Возле ручья на холме они покоятся вместе; сквозистая тень берез осеняет их могилу. На зеленой могильной насыпи часто пасутся ветвисторогие чада гор, когда пламенеет полдень и на холмах царит тишина. КНИГА ВТОРАЯ СОДЕРЖАНИЕ КНИГИ ВТОРОЙ Действие в этой книге начинается, как можно полагать, около полуночи, и открывает его монолог Оссиана, который удалился от войска, чтобы оплакать сына своего Оскара. Заслышав шум приближающейся рати Кахмора, он поспешил к брату своему Филлану, который стоял на страже Фингалова войска на холле Моры. В разговор братьев введен рассказ о первом короле Ирландии Конаре, сыне Тренмора, и о причине распря между гэлами и фирболгами - двумя народами, которые первыми завладели островом. Оссиан разжигает костер на холме; завидя огонь, Кахмор отказывается от первоначального намерения напасть тайком на каледонское войско. Он созывает совет своих вождей и выговаривает Фолдату за то, что тот предлагает ночное нападение, хотя ирландское войско намного превосходит численностью противника. Бард Фонар рассказывает повесть о Кротаре, предке короля, которая проливает свет на последующую историю Ирландии и возникновение притязаний династии Аты на престол. Ирландские вожди ложатся отдохнуть, а на стражу заступает сам Кахмор. Обходя свое войско, он встречается с Оссианом. Описывается беседа двух героев. Оссиан обещает Кахмору, что прикажет воспеть погребальную песнь над могилой Карбара: по понятиям тех времен без такого отпевания души мертвых не могли обрести покоя. Наступает утро. Кахмор и Оссиан расходятся, и последний, случайно повстречав Карила, сына Кинфены, посылает барда пропеть погребальную песнь на могиле Карбара. Отец героев Тренмор! * обитатель крутящихся вихрей, где грома стезя багровая озаряет смятенные тучи! Отверзи свой бурный чертог, и да приблизятся барды старинные, да приблизятся они с песнями и с арфами, едва различимыми. То не житель туманной долины, не охотник, безвестный на реках своих, то колесницевластный Оскар возносится с пажитей брани. Сколь внезапно, мой сын, изменился ты с той поры, когда был ты на темной Мой-лене! Вихрь окутал тебя своим покрывалом и, свистя, уносит по небу. * Обращение к духам павших воинов обычны в сочинениях Оссиана. Однако он выбирает при этом такие выражения, которые устраняют всякую возможность полагать, будто он воздает умершим божественные почести, как это было принято У других народов. Из того, что следует за этим обращением, выясняется, что Оссиан удалился от войска, чтобы тайно оплакать смерть своего сына Оскара. Такой косвенный метод повествования имеет много общего с приемами, характерными для драмы, и производит большее впечатление, нежели исторически правильная последовательность событий. Прерывистая манера Оссиана часто делает его темным для невнимательных читателей. Те, кто помнят его поэмы наизусть, по-видимому, понимают это и обычно, прежде чем начать исполнение поэмы, подробно излагают се содержание. Хотя в этой книге немного событий, она является немаловажной частью "Теморы". В нескольких вставных эпизодах поэт прослеживает причины войны до самых ее истоков. Первые обитатели Ирландии, войны между народами, которые искони владели островом, первая королевская династия и перевороты в правительстве страны - все эти важные сведения изложены поэтом со столь малой примесью домысла, что трудно не предпочесть его рассказы невероятным выдумкам шотландских и ирландских историков. Милезские легенды этих господ носят отпечаток позднего происхождения. Было бы нетрудно выявить их источники, но исследование такого рода слишком расширило бы это примечание. Разве не видишь ты своего отца у ночного потока? Вожди Морвена спят вдалеке. Они не теряли сына. Но вы потеряли героя, вожди многоводного Морвена! Кто с ним сравниться мог в силе, когда на него катилась битва, словно мрак стесненной пучины? Зачем лежит это облако на душе Оссиана? Она должна воспылать при виде опасности. Эрин близко с войском своим. Одинок король Морвена. Но не будешь ты одинок, отец мой, доколе я в силах поднять копье! Я восстал в гремящих своих доспехах. Я прислушался к ветру ночному. Не слышно щита Филлана.* Я устрашился за сына Фингала. Ужель супостат явился в ночи, и пал темно-русый воин? Вздымается дальний зловещий ропот, словно шум на озере Лего, когда в морозные дни его стесненные воды с треском ломают лед. Жители Лары глядят в небеса и предвидят бурю. Я шагал все дальше по вереску, в длани моей копье Оскара. Багряные звезды сверху глядели. Мои доспехи мерцали в ночи. Я узрел пред собою безмолвного Филлана, он склонился с утеса Моры. Он услышал вопли врага, его душа взвеселилась. Он услышал мои шаги и копье повернул подъятое. * Мы знаем из предыдущей книги, что Кахмор находился поблизости со своим войском. Когда был убит Карбар, сопровождавшие его племена отступили и перешли к Кахмору, который, как выясняется ниже, принял решение напасть на Фингала ночью. Филлан был отправлен на холм Моры, возвышавшийся перед каледонцами, чтобы наблюдать за передвижениями Кахмора. Таково было положение дел, когда Оссиан, заслышав, как шумит вражеская рать, пошел на поиски брата. Их разговор естественно вводит рассказ о Конаре, сыне Тренмора, первом короле Ирландии, столь необходимый, чтобы понять причины восстания Карбара и Кахмора и захвата ими престола. Филлан был младшим из оставшихся в живых сыновей Фингала. Он и Босмина, упоминаемая в "Битве при Лоре", были единственными детьми короля от Клато, дочери Катуллы, короля Инис-тора. которую он взял в жены после смерти Рос-краны, дочери короля Ирландии Кормака, сына Конара. "С миром ли, ночи сын, ты приходишь? Иль ты являешься встретить мой гнев? Враги Фингала - мои враги. Говори иль страшись моей стали. Не напрасно стою здесь я, щит племени Морвена". "Да не будешь вовек ты стоять напрасно, сын синеокой Клато. Фингал становится одиноким, мрак сгущается вкруг его уходящих дней. Но есть у него два сына,** и они воссияют в бранях. И они озарят, словно два луча, его прощанье с жизнью". ** То есть два сына в Ирландии. Фергус, второй сын Фингала, находился тогда в походе, который упоминается в одной из малых поэм Оссиана. Согласно некоторым преданиям, он был предком Фергуса, сына Эрка, или Арката, именуемого обычно в истории Шотландии _Фергусом вторым_. Наиболее достоверные шотландские хроники относят начало правления Фергуса над шотландцами к четвертому году пятого века - спустя целый век после смерти Оссиана. Горные сенахии устанавливают генеалогию его рода следующим образом: Fergus Mac-Arcath, Mac-Chongael, Mac-Fergus, Mac-Fion-gael na buai', то есть Фергус сын Арката, сына Конгала, сына Фергуса, сына Фингала-_победителя_. "Сын Фингала, - ответил юноша, - немного прошло времени с той поры, как смог я поднять копье. Мало следов оставил мой меч в сраженьях, но душа моя пылает огнем. Вожди Болги *** теснятся вокруг щита великодушного Кахмора. Они сгрудились на вереске. Не приблизиться ли мне к их войску? Я уступал одному лишь Оскару в состязаниях наших на Коне". *** Южная часть Ирландии одно время называлась Болга по имени народа фирболгов или британских белгов, основавших там поселение. Bolg означает _колчан_, - отсюда и происходит Fir-bolg, то есть _лучники_, названные так потому, что они пользовались луком больше, нежели соседние с ними народы. "Филлан, не надо тебе приближаться к их войску, да не погибнешь бесславно. Имя мое живет уже в песне; если будет нужда, я пойду вперед. Под покровами ночи стану я следить за движением ратей, во мраке мерцающих. Но, Филлан, зачем помянул ты Оскара, чтобы вновь пробудить мои вздохи? Я должен забыть героя, пока не минует нас буря.* Нет места печали рядом с опасностью, а слезам - в очах войны. Наши отцы забывали павших сынов, пока не стихал оружия звон. Тогда возвращалась скорбь на могилу и раздавалась песнь бардов. * Примечательно, что после этого места Оскар ни разу больше не упоминается во всей "Теморе". Положения, в которые попадают действующие лица поэмы, настолько занимательны, что иные персонажи, не связанные с ее сюжетом, не могли бы занять в ней сколько-нибудь заметного места. Хотя следующий вставной эпизод, по-видимому, естественно вытекает из разговора братьев, тем не менее, как я уже показал в одном из предшествующих примечаний, у поэта был более широкий замысел. Ирландские историки, правда, не соглашаются с Оссианом в иных частностях, но весьма вероятно, что упоминаемый здесь Конар - это не кто иной, как их Conar-mor, то есть _Конар великий_, которого они относят к первому веку. Конар ** был братом Тратала, первого из смертных. Он бился на всех берегах. Тысяча рек уносила кровь его неприятелей. Слава его летела по зеленому Эрину, словно ласковый ветер. Народы стекались в Уллин и благословляли короля, короля - продолжателя рода их праотцев из края ланей. ** Конар, первый король Ирландии, был сыном Тренмора, прадеда Фингала Именно эта родственная связь явилась причиной столь многократного участия Фингала в войнах на стороне династии Конара. Хотя в поэмах Оссиана упоминаются лишь немногие подвиги Тренмора, тем не менее, судя по его почетным наименованиям, можно заключить, что во времена поэта он считался самым прославленныv героем древности. Наиболее правдоподобным является предположение, что он первый объединил каледонские племена и возглавил их борьбу против вторгшихся римлян. Северные составители родословных прослеживают его род от глубоко: древности и начинают перечень его предков с Cuan-mor nan lan или _Конмора мечей_, который, согласно их утверждениям, первый пересек _великое море_ и достиг Каледонии, чем и объясняется его имя, означающее _Великий Океан_. Однако на столь древние генеалогии трудно полагаться. Юга вожди *** собирались во мраке своей гордыни. В мерзостной пещере Момы спрягали они тайные речи. Есть слух, что часто туда слетались духи их праотцев, являя обличья бледные из растреснутых скал и призывая вспомнить о чести Болги: "Зачем вами правит Конар, сын многоводного Морвена?" *** То есть вожди фирболгов, которые владели югом Ирландии, по-видимому, до того, как гэлы из Каледонии и Гебридских островов обосновались в Ольстере Из дальнейшего ясно, что фирболги были очень сильным народом, и, вероятно, гэлы покорились бы им, если бы их родина не послала на помощь им войско под началом Конара. Они устремились в бой сотней ревущих племен, словно потоки пустыни. Конар встал перед ними скалой: они, сокрушась, откатились в разные стороны. Но они возвращались снова, и падали ратники Уллина. Король стоял посреди могил своих воинов, мрачно склоняя горестный лик. Наглухо замкнулась его душа, он место уже назначил, где ему пасть суждено, но тут появился во всей своей силе Тратал, вождь туманного Морвена. И не один он явился: Колгар был рядом с ним, Колгар, сын короля и белогрудой Солинь-кормы.* * Colg-er - _воин свирепого вида_. Sulin-corma - _синие очи_, Колгар был старшим сыном Тратала. Комхал, отец Фингала, был еще очень молод, когда состоялся этот поход в Ирландию. Примечательно, что из всех своих предков меньше всего поэт упоминает Комхала, что,_вероятно, объясняется злополучной судьбой и безвременной смертью этого героя. Из нескольких мест, в которых говорится о нем, мы действительно узнаем, что он был храбр, но ему не хватало обходительности и, как выражается Оссиан, _душа его была мрачна_. Такое беспристрастие по отношению к столь близкому человеку делает честь поэту. Как обвитый перунами Тренмор, из чертогов грома низвергшись, изливает черную бурю на возмущенное море, так Колгар, низвергшись в битву, опустошал гулкозвучное поле. Отец восхищался героем, но вдруг прилетела стрела. Без слез воздвиглась могила. Королю надлежало сперва отомстить за сына. Он засверкал в сражении, пока не сдалася Болга на брегах потоков своих. Когда же мир вернулся в страну и синие волны принесли короля в Морвен, тогда он вспомнил о сыне и пролил слезу в молчаньи. Трижды барды в пещере Фурмоно душу Колгара призывали. Они призывали его на родные холмы, он слышал их в тумане своем. Тратал оставил свой меч в пещере, чтобы дух его сына исполнился радости". "Колгар, сын Тратала, - молвил Филлан, - ты прославился в юные годы. А король не заметил меча моего, ярко на поле брани сверкавшего. Я устремляюсь вперед со всеми, я возвращаюсь, хвалы не стяжав.** Но, Оссиан, враги приближаются, я слышу их голоса на вересковой пустоши. Их шаги грохочут, как гром в недрах земли, когда холмы, сотрясаясь, колышут деревья, хоть не струит ветров омраченное небо". ** Поэт начинает здесь яркими красками рисовать характер Филлана, которому предстоит играть важную роль в поэме. Он нетерпелив, честолюбив и пылок, как это и полагается молодому герою. Воспламененный мыслью о славе Колгара, он забывает о его безвременной гибели. Слова Филлана в этом месте позволяют заключить, что Фингал не обращал на него внимания, считая его слишком юным. Внезапно я вспять повернул, опершись на копье, и возжег на вершине дуб. Я дал ему разгореться под ветром Моры. Кахмор прервал наступление. Он стоял, мерцая доспехами, словно утес, где по склонам гуляют ветры; они хватают его родники гулкозвучные и одевают их льдом. Так стоял он, друг чужеземцев.*** Ветер вздымал его тяжкие кудри. Ты всех выше в племени Эрина, король многоводной Аты! *** Кахмор отмечен этим почетным наименованием за свою щедрость по отношению к чужеземцам, которая была столь велика, что выделялась даже в те гостеприимные времена. "Первый мой бард, - промолвил Кахмор, - Фонар,**** сзывай вождей Эрина. Зови рыжеволосого Кормара, темнобрового Малтоса, косоглазого мрачного Маронана. Пусть появятся гордый Фолдат и багровые очи вращающий Турлото. Не забудь и Хидаллу, чей голос в грозную пору приятен, как шум дождя, когда проливается он на выжженный дол близ источника Аты иссохшего". **** Fonar - _муж песни_. В дохристианские времена человек получал имя лишь, после того, как он совершил какое-то примечательное деяние, на основе которого это имя и составлялось. Поэтому имена в поэмах Оссиана вполне соответствуют характерам их носителей. Они пришли, бряцая доспехами. Они склонились, внимая гласу его, как будто им из ночного облака вещали тени отцов. Страшно сверкали они при огне, как водопад Брумо,* когда метеор освещает его в ночи. Путник трепещет, завидя его; он прерывает свой путь и ждет не дождется луча денницы. * Брумо было местом поклонения (см.: Фингал, кн. 6) на Краке - предположительно одном из Шетландских островов. Считалось, что духи умерших слетаются туда по ночам, и это придает особенно мрачный оттенок приведенному здесь описанию. _Зловещий круг Брумо, где часто, как вещает молва, призраки мертвых стенали вкруг камня, ужас на них наводившего_. "Почему так по нраву Фолдату, - молвил король, - проливать кровь неприятеля по ночам? ** Или при свете дня десница ему изменяет в бою? Мало врагов перед нами, зачем нам в тумане таиться? Любо отважным у всех на виду отличаться в сраженьях родной страны. ** Это место показывает, что именно Фолдат советовал совершить ночное нападение. Фолдат с его угрюмым нравом должным образом противостоит великодушному и открытому Кахмору. Оссиану особенно удается такое сопоставление различных характеров, что позволяет ему подчеркнуть особенности, присущие каждому. Фолдат, очевидно, был любимцем Карбара, и надо признать, что он как нельзя лучше подходил для роли приближенного при таком господине. Он был жесток и запальчив, но обладал, по-видимому, большими воинскими достоинствами. Совет твой напрасен, вождь Момы: бодрствуют очи Морвена. Бдят они, как орлы на мшистых утесах. Пусть каждый из вас соберет под сенью своей мощь своего шумноголосого племени. Завтра