ршенно обратное действие. Вот там стоят историки, писавшие о крушении огромной Римской империи, образовавшейся на обломках стольких государств и на развалинах которой создалось так много новых. Бесчисленное множество варварских народов, - столь же неизвестных, как и страны, где они жили, - нежданно появилось, наводнило Римскую империю, разграбило ее, раздробило на части и образовало те королевства, какие вы сейчас видите в Европе. Эти народы не были в полном смысле варварами, раз они были свободны; но они впали в варварство с тех пор, как, подчинившись в большинстве абсолютной власти, утратили сладостную свободу, столь согласную с разумом, человечностью и природой. Здесь вы видите историков Германской империи, являющейся лишь тенью Римской; но она, по-моему, представляет собою единственную державу в мире, которую разграбление не ослабило; единственную, думается мне, которая крепнет по мере того, как терпит поражения; она медленно пользуется своими успехами, зато становится непобедимой благодаря поражениям. Вот вам историки Франции, где мы видим сначала образование королевской власти, потом два раза - ее смерть, новое ее возрождение, затем ее прозябание в течение нескольких веков; наконец, вступление ее в последний период, после того как она мало-помалу восстановила свои силы и распространилась во все стороны; она подобна реке, которая то мелеет или скрывается под землей, то, снова появившись и расширившись благодаря притокам, быстро увлекает за собою все, что противится ее течению. Вот тут вы видите испанский народ, родившийся среди гор; магометанских государей, столь же незаметно покоренных, сколь быстро покорили они сами; множество королевств, объединенных в обширную монархию, ставшую почти единственной и остававшуюся такой до тех пор, пока, обремененная собственным своим величием и ложным богатством, она не потеряла мощи и даже уважения, так что ей осталось только гордиться своим былым могуществом. А здесь английские историки; здесь мы видим страну, где свобода развивается среди пламени раздоров и восстаний, где государь чувствует себя нетвердо на незыблемом троне, где народ нетерпеливый, но мудрый в самом своем неистовстве, стал повелителем морей (вещь, дотоле неслыханная) и сочетает торговлю с властью. Рядом с ними стоят историки другой царицы морей, Голландской республики, столь уважаемой в Европе и столь грозной в Азии, где перед ее купцами простирается во прахе столько царей. Историки Италии представляют вам нацию, некогда повелительницу мира, а ныне рабыню всех других народов, изображают ее разобщенных между собою и слабых князей, сохранивших из всех атрибутов власти только бесплодные козни. Вот вам историки республик: Швейцарской, этого образца свободы; Венецианской, все богатство которой заключается в бережливости; Генуэзской, блещущей только своими зданиями. Вот северные республики, и среди них Польша, до того дурно пользующаяся своей свободой и правом избрания королей, что она словно хочет утешить таким образом соседние народы, утратившие и то и другое". На этом мы расстались до следующего дня. Из Парижа, месяца Шальвала 2-го числа, 1719 года ПИСЬМО CXXXVII. Рика к нему же На другой день он повел меня в соседнюю комнату. "Здесь, - сказал он, - помещаются поэты, то есть писатели, назначение которых заключается в том, чтобы ставить препоны здравому смыслу и так же обременять разум всякого рода украшениями, как некогда обременяли женщин всевозможными уборами и нарядами. Вы их знаете: они не редкость и у восточных народов, где солнце, еще более жаркое, как бы распаляет самое воображение. Вот здесь эпические поэмы". - "А что это такое - эпические поэмы?" - "По правде говоря, и сам не знаю; знатоки утверждают, будто их только две и было то сочинено{368} и что другие, которым придают это название, вовсе ими не являются; об этом тоже не берусь судить. Знатоки говорят даже, что сочинить новую эпическую поэму невозможно, а это еще того удивительнее. Вот тут поэты драматические; по-моему, это - поэты по преимуществу и властители страстей. Они бывают двух родов: комические, приятно нас трогающие, и трагические, волнующие и потрясающие нас. А вот лирики, которых я презираю в такой же степени, в какой уважаю других; они превращают свое искусство в сладкозвучную чушь. Далее вы видите сочинителей идиллий и эклог, которые нравятся даже придворным, ибо, рисуя пастушескую жизнь, дают им представление о безмятежном существовании, от которого придворные весьма далеки. А вот и самые опасные из всех, каких мы с вами видели: это составители эпиграмм, - маленьких отточенных стрелок, наносящих глубокие и неизлечимые раны. Вот тут романы, авторы которых являются разновидностью поэтов и, подобно им, извращают язык и ума и сердца. Они всю жизнь охотятся за естественностью, да все попадают мимо; их герои так же далеки от природы, как далеки от нее крылатые драконы и кентавры". "Я читал, - сказал я ему, - кое-какие из ваших романов, а если бы вы прочитали наши, они бы еще больше вас возмутили. Они тоже мало естественны, а кроме того, им чрезвычайно вредят наши нравы: страсть должна пылать лет десять, прежде чем влюбленному удастся увидеть хотя бы лицо своей возлюбленной. Поэтому сочинители бывают вынуждены томить читателей скучными предварительными перипетиями. При этом нет никакой возможности разнообразить приключения. Сочинителям приходится прибегать к уловкам, еще худшим, чем самое зло, которое хотят устранить, то есть к чудесам. Я уверен, что вам не понравится, если какая-нибудь волшебница выведет из-под земли целую армию или если какой-нибудь герой в одиночку уничтожит стотысячное войско. Между тем наши романы именно таковы. Холодные и однообразные приключения вызывают в нас тоску, а нелепые чудеса приводят в бешенство". Из Парижа, месяца Шальвала 6-го дня, 1719 года ПИСЬМО CXXXVIII. Рика к Иббену в Смирну Министры сменяют и уничтожают здесь друг друга, как времена года: в течение трех лет финансовая система переменилась у меня на глазах четыре раза. В Турции и Персии поныне взимаются те же налоги, что и при основателях этих империй; здесь далеко Не так. Правда, мы и не вкладываем в это дело столько ума, как на Западе: мы думаем, что управлять доходами государя труднее, чем управлять состоянием частного лица, лишь в той степени, в какой труднее сосчитать сто тысяч туманов, чем сотню их. Но здесь дело куда более тонкое и мудреное. Здесь над этим приходится денно и нощно трудиться умнейшим людям; они в муках вынашивают все новые и новые проекты; выслушивают бесчисленные соображения множества людей, которые помогают им, хотя никто их об этом не просит: они уединяются и живут в тиши своих кабинетов, непроницаемых для лиц высокопоставленных и священных для маленьких людей; голова у них всегда набита важными тайнами, чудесными планами, новыми системами; они так погружены в размышления, что лишаются дара слова, а иногда даже забывают и о вежливости. Едва только покойный король закрыл глаза, как уже начали думать о перемене правительства. Все чувствовали, что дела идут неважно, но не знали, как поступить, чтобы они шли лучше. Из неограниченной власти прежних министров ничего хорошего не вышло: решено было разделить ее между несколькими лицами. Для этого учредили шесть или семь коллегий, и эти коллегии управляли Францией с большим, может быть, смыслом, чем все им предшествовавшие, но продержались они недолго, равно как и принесенные ими плоды. Когда умирал покойный король, Франция представляла собою тело, пораженное множеством болезней: Н*** взял нож{370}, отрезал ненужные ткани и приложил к больным местам соответствующие лекарства. Но оставалось еще излечить больного от недуга, таившегося внутри. Явился чужестранец{370} и принялся за лечение. Применив множество сильнодействующих снадобий, он решил, что болящий начинает полнеть, между тем как он просто распух. Все, кто еще полгода назад были богаты, сейчас ввергнуты в нищету, а те, у кого не было даже хлеба, теперь утопают в богатстве. Никогда еще эти две крайности не сходились так близко. Иностранец вывернул наизнанку государство, как старьевщик выворачивает поношенное платье: то, что было изнанкой, он сделал лицом, а из лица сделал изнанку. Какие возникли неожиданные состояния! Не верится даже тем, кому они выпали на долю! Самому богу не удалось бы так молниеносно вывести людей из небытия. Сколько появилось лакеев, которым прислуживают их недавние товарищи, а завтра будут, быть может, прислуживать и господа! Из всего этого подчас вытекают довольно странные последствия. Лакеи, разбогатевшие при прошлом царствовании, теперь уже хвастаются своим происхождением; на тех, кто только что сбросил ливрею на известной улице{370}, они изливают все то презрение, предметом которого были сами всего полгода тому назад; они кричат изо всей мочи: "Дворянство разорено! Что за беспорядок в государстве! Какое смешение званий! В наши дни только какие-то проходимцы и богатеют!" Ручаюсь, что эти проходимцы отыграются на тех, кто явится после них, и что лет через тридцать вся эта знать наделает немало шуму. Из Парижа, месяца Зилькаде 1-го дня, 1720 года. ПИСЬМО CXXXIX. Рика к нему же Вот великий пример супружеской любви, великий не только для женщины, но и для королевы. Шведская королева{371}, желая во что бы то ни стало приобщить к короне своего супруга-принца и устранить всякие к тому препятствия, объявила государственным чинам, что, в случае его избрания, откажется от регентства. Лет шестьдесят с небольшим тому назад другая королева, по имени Христина{371}, отреклась от трона, чтобы всецело посвятить себя философии. Не знаю, каким из этих двух примеров больше восхищаться. Хотя я и держусь того мнения, что всякий должен крепко стоять на посту, на который его поставила судьба, и не могу одобрить слабости того, кто, считая себя не удовлетворяющим требованиям, покидает свой пост как дезертир, я все же поражен величием души двух этих принцесс и тем, что одна по своему уму, а другая по сердцу оказались выше своего положения. Христина решила отдаться науке в то время, как прочие думают только об удовольствиях, а другая пожелала наслаждаться жизнью лишь при условии, что все свое счастье она отдаст в руки августейшего супруга. Из Парижа, месяца Махаррама 27-го дня, 1720 года ПИСЬМО CXL. Рика к Узбеку в *** Парижский парламент только что сослан{371} в городок, носящий название Понтуаз. Совет послал ему для регистрации или одобрения какое-то позорящее парламент постановление, а парламент зарегистрировал его так, что опозорил совет. То же угрожает и еще нескольким провинциальным парламентам. Эти учреждения всегда ненавистны королям: парламенты обращаются к ним только с тем, чтобы высказать им печальную истину, и в то время как толпа придворных беспрестанно расписывает королям, как счастлив народ под их управлением, парламенты опровергают лесть и повергают к подножию трона стенания и слезы, которые им доверяет народ. Правда - тяжкое бремя, дорогой Узбек, когда ее приходится доводить до государей! Монархам следовало бы понимать, что те, кто решается на это, бывают к этому вынуждены и что они никогда не решились бы на такой печальный для них же самих и прискорбный шаг, если бы ими не повелевал долг, уважение и даже любовь. Из Парижа, месяца Джеммади 1, 21-го дня, 1720 года ПИСЬМО CXLI. Рика к нему же Я приеду к тебе в конце недели. Как приятно будут протекать дни с тобою! Недавно я был представлен придворной даме, которой хотелось познакомиться с иностранцем. Это красивая женщина, достойная взоров нашего монарха и высокого положения в священном убежище, где пребывает его сердце. Она засыпала меня вопросами о нравах персиян и о нашем образе жизни. Мне показалось, что жизнь в серале не пришлась ей по вкусу и что ее покоробило то, что десять - двенадцать женщин делят между собою одного мужчину. Она позавидовала счастью такого мужа и пожалела его ясен. Она любит читать, особенно стихи и романы, и пожелала, чтобы я рассказал ей о наших писателях. Мой рассказ подстрекнул ее любопытство, и она попросила меня заказать для нее перевод какого-нибудь отрывка из книг, которые я привез с собою. Я исполнил ее желание и несколько дней спустя послал ей персидскую сказку. Может быть, тебе доставит удовольствие прочитать ее в переводе. "Во времена Шейх-Али-хана{372} жила-была в Персии женщина по имени Зюлема. Она знала наизусть весь святой Алкоран; она лучше любого дервиша изучила предания о святых пророках; она в совершенстве понимала смысл самых загадочных слов арабских ученых, и со всеми этими знаниями сочетался у нее живой и веселый ум, так что, когда она говорила, нельзя было догадаться, хочет ли она позабавить слушателя, или научить его чему-нибудь. Однажды, когда Зюлема находилась с подругами в зале сераля, одна из них спросила ее, что она думает о загробной жизни и верит ли старинному учению наших мудрецов о том, что рай предназначен только для мужчин. "Это общее мнение, - ответила она. - Чего только не делали, чтобы унизить наш пол! Существует даже народ, распространенный по всей Персии и называемый еврейским, который утверждает на основании своих священных книг, что у нас и души-то нет. Столь обидные мнения проистекают только из мужской гордыни: мужчинам хочется перенести свое превосходство даже за пределы земной жизни, и они не верят, что в день Страшного суда все создания предстанут перед богом во всем своем ничтожестве и у мужчин не будет никаких преимуществ, кроме тех, которые даст им их добродетель. Бог не будет ограничивать себя в наградах: мужчины, которые прожили жизнь хорошо и не злоупотребили властью, предоставленной им над нами в этой жизни, попадут в рай, полный восхитительных небесных красавиц, до того пленительных, что если бы какой-нибудь смертный их увидел, то, сгорая нетерпением насладиться ими, в тот же миг лишил бы себя жизни. Точно так же и добродетельные женщины попадут в обитель блаженства, где будут упиваться бурным потоком наслаждений в обществе божественных мужчин, которые им будут подчинены: у каждой будет свой сераль, населенный мужьями, а сторожить их будут евнухи, еще более верные, чем наши. Я читала в одной арабской книге, - прибавила она, - что некто, по имени Ибрагим, отличался несносной ревностью. У него было двенадцать красавиц жен, с которыми он обращался крайне сурово; он не доверял ни стенам сераля, ни евнухам; он держал жен почти всегда под замком, запирал их в покоях, так что они не могли ни видеться, ни говорить друг с другом, ибо он ревновал даже к невинной дружбе. На всех его поступках лежала печать его природной грубости: никогда ласковое слово не срывалось с его уст, и он помышлял только о том, как бы усугубить их неволю. Однажды, когда он собрал своих жен в зале сераля, одна из них, которая была посмелее, упрекнула его за дурной нрав. "Когда человек всячески выискивает средства внушить женам страх, - сказала она, - он прежде всего достигает того, что его начинают ненавидеть. Мы так несчастны, что поневоле жаждем перемены. Другие на моем месте пожелали бы тебе смерти, а я хочу смерти только себе; я не надеюсь освободиться от тебя иначе, как с помощью смерти, поэтому я умерла бы с наслаждением". Эти слова, вместо того чтобы растрогать его, привели его в ярость: он выхватил кинжал и вонзил его ей в грудь. "Милые подруги, - сказала она умирающим голосом, - если небо услышит голос моей добродетели, вы будете отомщены". С этими словами она покинула земную юдоль и перенеслась в обитель услад, где праведные женщины наслаждаются вечным блаженством. Сначала ей представился очаровательный зеленый луг, испещренный ярчайшими цветами; ручеек, прозрачнее хрусталя, извивался там бесконечной лентой. Потом она вошла в прелестную рощу, тишину которой нарушало только сладкое пение птиц. За рощею представились ее взору великолепные сады: природа украсила их со свойственной ей простотой и величием. Наконец, она нашла приготовленный для нее великолепный дворец, населенный небесными мужчинами, предназначенными для ее наслаждений. Двое из них принялись ее раздевать, другие отвели в ванну и умастили самыми тонкими благовониями. Потом ей предложили одежду, куда роскошнее ее собственной, после чего повели в большой зал, где она увидела очаг, на котором горели благоуханные ветки, и стол, уставленный самыми изысканными яствами. Все, казалось, соревновалось здесь в том, чтобы содействовать упоению ее чувств: с одной стороны, она слышала божественно-нежные напевы, с другой - видела пляски дивных мужчин, старавшихся лишь о том, чтобы понравиться ей. Однако все эти удовольствия служили только преддверием еще больших наслаждений. Ее отвели в опочивальню и, снова раздев, отнесли в роскошную постель, где двое пленительных мужчин приняли ее в свои объятия. Тут-то испытала она истинное упоение! Блаженство превзошло все ее желания! "Я вне себя, - говорила она, - я бы думала, что сейчас умру, если бы не была уверена в своем бессмертии. Это уж слишком! Оставьте меня: я изнемогаю от наслаждений! Да, вы утолили мою страсть, я начинаю свободно дышать и приходить в себя. Почему унесли светильники? Зачем не могу я теперь любоваться вашей божественной красотой? Зачем не могу видеть... Но зачем видеть? Вы снова погружаете меня в восторги. О боги! Как милы эти потемки! Неужели я буду бессмертна, и бессмертна с вами! Я буду... Нет, пощадите меня; сами вы, как видно, никогда не запросите пощады!" После неоднократных приказаний они подчинились ей; но подчинились только тогда, когда она действительно этого захотела. Она томно предалась отдыху и заснула в их объятиях. Несколько мгновений сна рассеяли ее усталость: внезапно два поцелуя воспламенили ее, и она открыла глаза. "Я беспокоюсь, - сказала она, - я боюсь, что вы разлюбили меня". Ей не хотелось долго мучиться сомнениями, и она сейчас же получила все разъяснения, какие только могла желать. "Вы меня успокоили, - воскликнула она. - Простите! Простите! Теперь я уверена в вас. Вы ничего мне не говорите, зато доказываете мне все лучше всяких слов. Да, да, признаюсь вам: так меня никто не любил. Но что это? Вы оспариваете друг у друга честь убедить меня? Ах! Если вы станете соревноваться, если к удовольствию победы надо мною прибавите еще и честолюбие, то я погибла: вы оба будете победителями, а побежденной буду я одна; но я дорого продам вам победу". Все это прекратилось только с рассветом. Верные и заботливые слуги вошли в опочивальню и подняли с постели обоих юношей; два старика отвели их в то помещение, где они содержались для ее удовольствий. Затем встала и она и появилась перед боготворящей ее свитой сперва во всей прелести утреннего наряда, а потом в самом роскошном уборе. За эту ночь она похорошела: цвет лица у нее посвежел, все прелести приняли особую выразительность. День прошел в плясках, пении, пирах, играх, прогулках, и все заметили, что Анаис время от времени исчезает и устремляется к своим двум юным героям. После нескольких драгоценных минут свидания она возвращалась к покинутому обществу, и всякий раз лицо ее становилось светлее. Наконец, под вечер, она совсем пропала. Она заперлась в серале, где, по ее словам, хотела познакомиться с бессмертными пленниками, которым предстоит вечно жить подле нее. Она заглянула в самые отдаленные и самые очаровательные покои дворца и насчитала там пятьдесят рабов поразительной красоты; всю ночь пробродила она из комнаты в комнату, всюду встречая поклонение, всегда различное и в то же время одинаковое. Так-то и проводила жизнь бессмертная Анаис, - то среди блистательных удовольствий, то в сокровенных наслаждениях, то ее встречало восторгами блестящее общество, то ласкал обезумевший от страсти любовник. Часто покидала она свой волшебный дворец и уходила в сельский грот; казалось, цветы вырастали у ее ног и всевозможные забавы во множестве устремлялись ей навстречу. Прошло уже больше недели с тех пор, как она поселилась в этой блаженной обители, а она все еще была вне себя и ни о чем не думала. Она наслаждалась счастьем, сама того не сознавая, и ни разу ни на мгновение не ведала она того покоя, когда душа, так сказать, отдает себе отчет в пережитом и прислушивается к себе в молчании страстей. Блаженные упиваются удовольствиями столь живыми, что им редко приходится пользоваться этой свободой духа. Поэтому они совершенно забывают о прошлом, будучи непреодолимо прикованы к настоящему, и совсем перестают вспоминать о том, что знали или любили во время своего земного бытия. Однако Анаис, обладавшая настоящим философским умом, почти всю жизнь провела в размышлениях: мысль ее заходила куда дальше, чем можно было бы ожидать от женщины, предоставленной самой себе. Строгое затворничество, на которое обрек ее муж, оставило ей одно только это преимущество. Именно благодаря своему сильному уму она презрела страх, коим охвачены были ее подруги, и не побоялась смерти, которая положила конец ее страданиям и начало блаженству. Итак, она мало-помалу освободилась от хмеля наслаждений и уединилась в один из дальних покоев дворца. Она предалась сладким думам о своей прошлой жизни и о настоящем блаженстве, и не могла не растрогаться при мысли о горестной доле своих подруг: люди всегда чувствительны к мучениям, которые сами перенесли. Анаис не ограничилась простым сочувствием: она загорелась желанием помочь подругам. Она приказала одному из состоявших при ней юношей принять облик ее мужа, отправиться в его сераль, захватить последний, выгнать оттуда хозяина и оставаться на его месте до тех пор, пока она его не отзовет обратно. Исполнение не заставило себя ждать: юноша ринулся в воздушное пространство и прилетел к дверям сераля Ибрагима, которого в это время там не было. Посланец стучит: все двери перед ним раскрываются, евнухи падают к его ногам; он устремляется к покоям, где заперты жены Ибрагима; по дороге, став невидимым, он вынимает у ревнивца из кармана ключи. Он входит и прежде всего поражает женщин своим ласковым и приветливым видом, а вскоре затем удивляет их еще больше усердием, проворством и предприимчивостью. Всем им по очереди пришлось изумляться, и они сочли бы это за сон, если бы явь не была так очевидна. В то время как эти непривычные события разыгрывались в серале, Ибрагим стучится, называет свое имя, бушует и кричит. Преодолев все препоны, он входит и повергает евнухов в крайнее замешательство. Он бросается дальше, но вдруг отступает и точно сваливается с облаков при виде Лже-Ибрагима, своей точной копии, пользующегося всеми правами хозяина. Он зовет на помощь, требует, чтобы евнухи помогли ему убить самозванца, но они не повинуются. У него остается только одно, весьма слабое средство: обратиться к суду своих жен. Но Лже-Ибрагим в один час ублажил всех его судей. Тогда настоящего Ибрагима прогоняют, с позором выталкивают из сераля; его непременно умертвили бы, если бы соперник не повелел сохранить ему жизнь. Оставшись победителем на поле битвы, новый Ибрагим все больше и больше доказывал, что вполне достоин выбора, и проявил себя неведомыми дотоле чудесами. "Ты не похож на Ибрагима", - говорили женщины. "Скажите лучше, что этот самозванец не похож на меня, - отвечал торжествующий Ибрагим. - Что же еще нужно делать, чтобы быть вашим супругом, если того, что делаю я, недостаточно?" - "Ах! Мы ничуть не сомневаемся, - сказали женщины. - Если ты и не Ибрагим, то с нас хватит того, что ты вполне заслуживаешь право быть им: ты за один день оказался больше Ибрагимом, чем он был им на протяжении десяти лет". - "Стало быть, вы обещаете, - подхватил юноша, - что предпочтете меня этому самозванцу?" - "Будь уверен, - ответили они в один голос, - клянемся тебе в вечной верности; нас слишком долго обманывали; негодяй и не подозревал наших достоинств, он только сознавал свою слабость. Мы теперь отлично видим, что мужчины вовсе не так созданы, как он; несомненно, они похожи именно на тебя. Если бы ты знал, как мы его теперь ненавидим благодаря тебе!" - "Ах! Я еще не раз дам вам повод ненавидеть его, - сказал Лже-Ибрагим, - вы еще не представляете себе, сколько он вам наделал вреда". - "Мы заключаем о его несправедливости по силе нашего мщения", - ответили они. "Да, вы правы, - сказал небесный человек, - я соразмерил искупление с виною и очень рад, что вы довольны тем, как я наказываю". - "Но что же нам делать, - спросили женщины, - если самозванец вернется?" - "Мне думается, что ему теперь трудно будет вас обмануть, - ответил он. - Место, которое я занимаю подле вас, хитростью не займешь, а кроме того, я прогоню его так далеко, что вы никогда о нем больше и не услышите. На будущее время заботу о вашем счастье я беру на себя; я не буду ревнив; я сумею охранять свою честь, не стесняя вас; я достаточно хорошего мнения о собственных достоинствах, чтобы верить, что вы будете мне верны. Уж если и со мною вы не станете добродетельны, то с кем же?" Долго продолжался такой разговор между ним и женщинами, которые больше дивились разнице между двумя Ибрагимами, чем их сходству; они были до того поражены, что даже не стремились уяснить себе такие чувства. Наконец, отчаявшийся муж вернулся и снова вызвал переполох. Он застал в своем доме безудержное ликование, а жен нашел еще недоверчивее, чем раньше. Этого ревнивец не мог выдержать, он в бешенстве ушел, а Лже-Ибрагим бросился ему вслед, схватил его и перенес по воздуху на расстояние в две тысячи миль. О боги! В каком же отчаянии были жены, пока отсутствовал их дорогой Ибрагим! Евнухи уже снова вернулись к своей обычной строгости; весь дом был в слезах; женам казалось порою, что все случившееся - только сон; они глядели друг на друга и припоминали малейшие подробности этих странных приключений. Наконец, небесный Ибрагим возвратился, еще более любезный; они поняли, что путешествие ничуть не утомило его. Поведение нового господина настолько отличалось от поведения старого, что все соседи диву давались. Он прогнал всех евнухов, распахнул двери своего дома для всех, и даже не хотел, чтобы его жены носили покрывала. Странно было видеть, как они пируют среди мужчин и пользуются такой же свободой. Ибрагим правильно рассудил, что обычаи страны созданы не для таких граждан, как он. В то же время он не отказывал себе ни в каких прихотях; он с неимоверной щедростью расточал имущество ревнивца, и когда тот три года спустя вернулся из отдаленной местности, куда был перенесен, он нашел у себя дома только своих жен да тридцать шесть человек детей". Из Парижа, месяца Джеммади 1, 26-го дня, 1720 года ПИСЬМО CXLII. Рика к Узбеку в *** Вот письмо, полученное мною вчера от одного ученого: оно позабавит тебя. "Милостивый государь! Полгода тому назад я получил в наследство от очень богатого дяди около шестисот тысяч ливров и превосходно обставленный дом. Приятно владеть состоянием, когда знаешь, как употребить его с пользой. Я не честолюбив и не склонен к развлечениям: я сижу взаперти в своем кабинете и веду жизнь ученого. Именно тут найдете вы любознательного ценителя почтенной древности. Когда мой дядя скончался, мне очень хотелось похоронить его по обрядам, принятым у древних греков и римлян, однако в то время у меня не было под рукой ни слезниц, ни урн, ни античных светильников. Но с тех пор я уже обзавелся этими драгоценными редкостями. Несколько дней тому назад я продал всю серебряную посуду, чтобы приобрести глиняную лампу, некогда служившую философу-стоику. Я расстался с зеркалами, которые мой дядя развесил по стенам всех своих покоев, и купил маленькое, надтреснутое зеркальце, служившее в древности Вергилию. Я прихожу в восторг, когда мое лицо отражается там, где некогда отражался лик мантуанского лебедя{378}. Это еще не все: я купил за сто луидоров пять-шесть медных монет, бывших в обращении две тысячи лет назад. Теперь в моем доме не найдется ни одного предмета обстановки, который бы не был сделан еще до падения Римской империи. У меня есть небольшое собрание редких и драгоценных рукописей. Я гублю свое зрение, читая их, но все же предпочитаю их печатным изданиям, которые далеко не так исправны и, кроме того, доступны всем и каждому. Я почти не выхожу из дому, и все же увлекаюсь изучением древних дорог, существовавших во времена римлян. Неподалеку от моего дома есть такая дорога; некий проконсул Галлии провел ее приблизительно тысячу двести лет тому назад; отправляясь к себе в деревню, я никогда не упускаю случая проехать по ней, хотя она очень неудобна и удлиняет путь больше чем на милю. Но меня прямо-таки приводит в бешенство, что на ней расставили, через известные промежутки, деревянные столбы с обозначением расстояния до соседних городов; я прихожу в отчаяние, когда вижу эти жалкие указатели вместо милиариев, стоявших там когда-то: я непременно поручу своим наследникам восстановить их и выделю в завещании соответствующую сумму. Если у вас, сударь, имеется какая-нибудь персидская рукопись, сделайте мне удовольствие и доставьте мне ее: я заплачу, сколько скажете, и сверх того предложу вам несколько произведений моего пера, благодаря которым вы убедитесь, что я отнюдь не бесполезный гражданин литературной республики. Среди них вы увидите трактат, где я доказываю, что венок, которым пользовались некогда во время триумфов, сплетался из веток дуба, а не лавра. Вы оцените и другой мой труд, в котором я доказываю путем ученых выкладок, извлеченных из сочинений наиболее почтенных греческих авторов, что Камбиз был ранен в левую, а не в правую ногу, и третье сочинение, где я привожу доказательства, что низкий лоб считался у римлян признаком изысканной красоты. Я пришлю вам также том in-quarto, содержащий объяснение одного стиха из шестой песни "Энеиды" Вергилия. Все это вы получите через несколько дней, а сейчас я ограничиваюсь посылкой неизданного отрывка из некоего древнегреческого мифолога, который я обнаружил в недрах старинной библиотеки. Оставляю вас для не терпящего отлагательства дела: мне нужно восстановить одно прекрасное место в сочинении Плиния-натуралиста, которое чудовищно исказили переписчики пятого века. Имею честь быть, и проч.". ОТРЫВОК ИЗ СОЧИНЕНИЯ ДРЕВНЕГРЕЧЕСКОГО МИФОЛОГА "На острове неподалеку от Оркад родился ребенок{379}, отцом которого был бог ветров Эол, а матерью каледонская нимфа. Рассказывают, что он совершенно самостоятельно научился считать по пальцам, а в возрасте четырех лет так превосходно различал металлы, что когда мать дала было ему вместо золотого латунное кольцо, он заметил обман и швырнул кольцо наземь. Когда он подрос, отец обучил его секрету загонять ветры в бурдюки, и он стал продавать их путешественникам. Но на этот товар не было большого спроса у него на родине; поэтому он покинул ее и пустился по свету в сопровождении слепого бога Случая. Во время своих скитаний он узнал, что в Бетике{379} повсюду блестит золото, и устремился туда. Сатурн{379}, правивший в то время, оказал ему довольно сухой прием. Но когда этот бог покинул землю, молодой человек стал появляться на перекрестках и, не переставая, кричать хриплым голосом: "Народы Бетики! Вы считаете себя богачами, потому что у вас есть золото и серебро. Весьма скорблю о вашем заблуждении. Поверьте мне: покиньте страну презренных металлов, переселитесь в царство Воображения, и я обещаю вам такие сокровища, что вы придете в изумление". Тотчас же развязал он несколько принесенных с собою бурдюков и раздал свой товар желающим. На другой день он появился у тех же перекрестков и стал кричать: "Народы Бетики! Хотите быть богатыми? Вообразите себе, что и я и вы очень богаты: каждое утро представляйте себе, что за ночь ваше богатство удвоилось; потом вставайте, и если у вас есть кредиторы, платите им, черпая из той сокровищницы, что вам вообразилась, и говорите им, чтобы и они ее себе вообразили". Через несколько дней он появился снова и заговорил так: "Народы Бетики! Я вижу, что ваше воображение уже не так живо, как в первые дни. Предоставьте же моему воображению руководить вами. Каждое утро я стану показывать вам объявление, которое будет служить для вас источником богатств. Объявление это будет содержать в себе только два слова, зато они будут полны глубокого значения, ибо умножат приданое ваших жен, наследство ваших детей, содержание ваших слуг. А что касается вас, - обратился он к тем из толпы, кто стоял подле него, - то, возлюбленные дети мои (я имею право называть вас так, потому что благодаря мне вы как бы вторично родились), мое объявление обеспечит великолепие ваших колесниц, роскошь ваших пиров, многочисленность и благосостояние любовниц". Еще через несколько дней он прибежал, запыхавшись, к перекрестку и, вне себя от гнева, вскричал: "Народы Бетики! Я советовал вам воображать, но вижу, что вы этого не делаете. Хорошо же! Теперь я вам приказываю". Сказав это, он внезапно ушел, но одумался и вернулся. "Я узнал, что некоторые из вас настолько подлы, что припрятали свое золото и серебро. Серебро еще куда ни шло; но золото! Золото! Ах! Это возмущает меня до глубины души! Клянусь священными своими бурдюками, что если вы не принесете мне его, я строго вас накажу"{380}. Затем он прибавил весьма внушительно: "Может быть, вы думаете, что я прошу у вас эти презренные металлы, чтобы присвоить их себе? Свидетельством моей искренности является хотя бы то, что когда вы принесли их мне несколько дней тому назад, я тот час же вернул вам половину". На другой день его завидели еще издалека. Он заговорил тихо и вкрадчиво: "Народы Бетики! Я узнал, что часть своих сокровищ вы держите за границей. Прошу вас: доставьте их мне{380}. Вы сделаете мне этим большое удовольствие и обяжете меня вечной признательностью". Сын Эола говорил все это людям, которым было вовсе не до смеха; все-таки они не могли не рассмеяться, так что он отвернулся в большом смущении. Но, собравшись с духом, он отважился обратиться к ним с еще одной маленькой просьбой: "Я знаю, что у вас есть драгоценные камни{380}. Заклинаю вас Юпитером, расстаньтесь с ними. Ничто так не разоряет вас, как такого рода вещи. Расстаньтесь с ними, говорю вам! Если вы не можете сделать это сами, то я указку вам отличных дельцов. Какие богатства посыплются на вас, если вы последуете моему совету! Да, обещаю вам все наилучшее, что только есть в моих бурдюках". Наконец, он взошел на подмостки и заговорил более уверенным голосом: "Народы Бетики! Я сравнил счастливое положение, в котором вы сейчас находитесь, с тем, в каком вы были, когда я явился сюда, и вижу, что вы богатейший народ на свете. Но для полноты вашего благополучия позвольте мне взять у вас половину ваших богатств"{380}. С этими словами сын Эола исчез, взмахнув крылами, и оставил слушателей в невыразимом смущении. На другой день он вернулся и сказал им: "Я заметил, что моя вчерашняя речь вам не особенно понравилась. Ну, хорошо: считайте, что я ничего вам не говорил{380}. Правда, половина богатств - маловато. Чтобы достичь поставленной мною цели, достаточно прибегнуть к другим средствам. Соберем все наши богатства в одно место: сделать это нетрудно, так как богатств немного". И тотчас три четверти их бесследно исчезло"{380}. Из Парижа, месяца Шахбана 9-го дня, 1720 года ПИСЬМО CXLIII. Рика к Нафанаилу Леви, еврейскому врачу, в Ливорно Ты спрашиваешь меня, что я думаю о свойствах амулетов и о могуществе талисманов. Почему ты обращаешься ко мне? Ты еврей, а я магометанин: стало быть, мы оба достаточно легковерны. Я всегда ношу при себе более двух тысяч изречений из святого Алкорана; я привязываю к рукам свиточек с именами более чем двухсот дервишей, а имена Али, Фатимы и всех праведников запрятаны в моей одежде в двадцати с лишним местах. Однако я не осуждаю тех, кто отвергает значение, приписываемое известным словам: нам гораздо труднее возразить на их соображения, чем им - опровергнуть наш опыт. Я ношу при себе эти священные лоскутки бумаги по давней привычке и в соответствии с общепринятым обычаем: мне кажется, что если в них не больше ценности, чем в кольцах и в других украшениях, которыми обвешивают себя люди, то и не меньше. Но ты-то ведь целиком полагаешься на некоторые таинственные письмена и без их охраны пребывал бы в вечном страхе. Как несчастны люди! Беспрестанно колеблются они между ложными надеждами и нелепыми страхами и, вместо того чтобы опираться на разум, придумывают себе чудовища, которых сами же боятся, или призраки, которые их обольщают. Какого действия ожидаешь ты от расположения известных букв? Что, по-твоему, может произойти от нарушения их порядка? Разве эти буквы имеют какое-нибудь отношение к ветрам, чтобы утишать бури? Или к пороху, чтобы устранять его действие? Или к тому, что в медицине называется злокачественными соками и болезнетворными началами, чтобы излечивать от них? Все удивительнее то, что людям, которые утруждают свой разум, принуждая его связывать те или иные события с действием оккультных свойств, приходится делать не меньше усилий, чтобы не видеть настоящую их причину. Ты возразишь мне, что не раз чудеса помогали выигрывать битвы, а я тебе отвечу, что надо быть слепым, чтобы в топографических условиях, в численности или в мужестве солдат, в опытности военачальников не увидеть достаточных оснований для той самой победы, истинных причин которой ты не хочешь признавать. Соглашусь с тобой на минуту, что чудеса действительно существуют. Согласись и ты на минуту, что их вовсе не бывает, - ведь это не невозможно. Твоя уступка не помешает двум армиям сразиться между собою: или ты полагаешь, что в таком случае ни одна из них не одержит победы? Думаешь ли ты, что до тех пор, пока не явится какая-то невидимая сила, судьба их останется нерешенной и все удары будут нанесены зря, вся предусмотрительность окажется тщетной, все мужество - бесполезным? Думаешь ли ты, что смерть, являющаяся во множестве видов, не может в таких обстоятельствах вызвать в умах тот панический ужас, который тебе так трудно объяснить? Или, по-твоему, в стотысячной армии не бывает ни одного малодушного? Думаешь ли ты, что паника, проявленная одним, не может вызвать паники у другого, и когда второй бросит на произвол судьбы третьего, то этот третий не бросит четвертого? А этого вполне достаточно, чтобы вся армия внезапно отчаялась в победе, и тут уж панический страх охватит ее тем легче, чем она многочисленнее. Все знают и все чувствуют, что люди, как и вообще все создания, стремящиеся к самосохранению, страстно любят жизнь. Это известно всем, а между тем доискиваются, почему это в данном частном случае люди побоялись ее потерять. Хотя священные книги всех народов переполнены этими паническими или сверхъестественными страхами, мне трудно представить себе что-либо более легкомысленное: ведь чтобы убедиться, что какое-нибудь действие, которое может быть произведено сотней тысяч естественных причин, на самом деле сверхъестественно, нужно предварительно исследовать, не действовала ли в данном случае одна из этих многих естественных причин, - а исследовать это невозможно. Больше я ничего тебе не скажу, Нафанаил: мне кажется, что предмет этот не заслуживает серьезного рассмотрения. Из Парижа, месяца Шахбана 20-го дня, 1720 года Р.S. Когда я заканчивал это письмо, до меня донесся с улицы крик коробейника: он предлагал письмо какого-то провинциального лекаря к парижскому (ибо здесь печатаются, выпускаются в свет и продаются всякие безделицы). Я решил, что хорошо будет послать его тебе, потому что оно имеет прямое отношение к нашему предмету. ПИСЬМО ПРОВИНЦИАЛЬНОГО ВРАЧА К ВРАЧУ ПАРИЖСКОМУ В нашем городе был больной, который не спал ни минуты целых тридцать пять суток. Врач прописал ему опиум, но больной не мог решиться принять его: возьмет в руки рюмку и опять сомневается. Наконец, он сказал врачу: "Сударь, прошу у вас отсрочки только до завтра: я знаю человека, который хоть и не занимается медициной, но держит у себя множество лекарств от бессонницы. Разрешите мне послать за ним, а если и в эту ночь я не засну, то обещаю вам вновь прибегнуть к вашей помощи". Когда врач уехал, больной приказал опустить занавески и сказал лакею: "Ступай-ка к господину Анису и попроси его зайти ко мне". Господин Анис является. "Дорогой господин Анис! Я умираю не могу уснуть. Нет ли у вас в лавке книги по М.Г.{383} или благочестивой книжки сочинения какого-нибудь С.О.И.{383}, которой вам не удалось продать? Ведь часто лекарства, которые долго настаиваются, оказываются наилучшими". - "Сударь, - ответил книгопродавец, - у меня есть к вашим услугам "Святой двор" отца Коссена{383}, в шести томах; я сейчас пришлю их вам; от души желаю, чтобы они вам помогли. Если вам угодно получить сочинения святого отца Родригеса{383}, испанского иезуита, то только скажите. Но, поверьте, остановимся на отце Коссене: я надеюсь, что с божьей помощью одна фраза отца Коссена произведет на вас такое же действие, как целая страница М.Г.". С этими словами господин Анис вышел и побежал в свою лавку за лекарством. "Святой двор" был принесен, с него стерли пыль; сын больного, мальчик-школяр, принялся читать его вслух. Он первый почувствовал на себе действие книги: уже со второй страницы мальчуган стал произносить слова невнятно, а вся остальная компания почувствовала какую-то расслабленность. Минуту спустя все храпели, за исключением больного, но и он после долгих попыток в конце концов тоже заснул. Рано утром явился врач. "Ну что, принял больной опиум?" Ему не отвечают. Жена, дочь, сын - все вне себя от радости, показывают ему отца Коссена. Он спрашивает, что это такое. Ему отвечают: "Да здравствует отец Коссен! Нужно отдать его в переплет. Ну, кто бы сказал? Кто бы поверил? Это просто чудо! Смотрите, сударь! Поглядите же на отца Коссена: этот том помог нашему отцу уснуть". И затем врачу рассказали, как все это произошло. ПИСЬМО CXLIV. Узбек к Рике Несколько дней тому назад я побывал на даче и встретил там двух ученых, пользующихся здесь большою славой. Их повадки немало меня удивили. Речь первого в сущности сводилась к следующему: "То, что я сказал, - истина, потому что я сказал это". Речь его коллеги сводилась к другому: "То, чего я не говорил, не истина, потому что я не говорил этого". Мне больше понравился первый, ибо мне совершенно безразлично, если кто-нибудь упрям, а вот если он нахален, это уже имеет для меня большое значение. Первый защищает свои взгляды, они - его достояние. Второй нападает на мнения других, а это уж - достояние общее. О любезный мой Рика, как плохо служит тщеславие тем, кто обладает им в большей мере, чем это необходимо для самосохранения: такие люди желают, чтобы ими восхищались на том основании, что они всем неприятны. Они притязают быть выше других, а между тем даже и не равны им. Скромные люди! Придите ко мне, дайте мне обнять вас! Вы составляете усладу и привлекательность жизни. Вы думаете, что никого собою не пристыжаете, а на самом деле пристыжаете всех. И когда я мысленно сравниваю вас с теми совершенствами в человеческом образе, которых встречаю на каждом шагу, я сбрасываю их с пьедестала и повергаю к вашим ногам. Из Парижа месяца Шахбана 22-го дня, 1720 года ПИСЬМО CXLV. Узбек к *** Умный человек обычно бывает разборчив в отношении общества; он избирает для себя немногих; ему скучно со всей той массой людей, которую он привык называть дурным обществом; поэтому невозможно, чтобы он так или иначе не выказал своего отвращения. А от этого у него множество врагов. Будучи уверен, что он может понравиться всегда, стоит ему только захотеть, он этим часто пренебрегает. Он склонен к критике, потому что видит и чувствует многое лучше, чем кто-либо другой. Он почти всегда расточает свое имущество, потому что ум подсказывает ему для этого множество различных способов. Он терпит крах в своих предприятиях, потому что на многое отваживается. Его взор, заглядывающий всегда далеко, открывает ему предметы, находящиеся на слишком большом расстоянии, не говоря уже о том, что, когда у него возникает какой-нибудь замысел, его меньше поражают трудности, заключающиеся в самой природе данного дела, чем заботят средства, которые зависят от него и которые он извлекает от своих собственных запасов. Он пренебрегает мелкими подробностями, от которых, однако, зависит успех почти всех больших предприятий. Напротив, человек посредственный старается из всего извлечь пользу, он сознает, что не может позволить себе пренебрегать чем бы то ни было. Всеобщее одобрение бывает обыкновенно на стороне такого среднего человека. Ему всякий рад дать, и всякого же восхищает возможность отнять что-нибудь у человека выдающегося. Над одним тяготеет зависть, и ему ничего не прощают, тогда как в пользу другого делается все: тщеславие становится на его сторону. Но если просто умному человеку приходится переносить столько невзгод, то что же сказать о тяжелом положении ученых? Всякий раз, как я задумываюсь над этим, мне вспоминается письмо, написанное одним из них к своему другу. Вот оно: "Милостивый государь! Я занимаюсь целые ночи тем, что наблюдаю с помощью тридцатифутовой зрительной трубы те огромные тела, которые вращаются у нас над головой, а когда мне хочется отдохнуть, беру микроскоп и рассматриваю какого-нибудь клеща или моль. Я небогат, и у меня только одна комната, которую я даже не решаюсь отапливать, ибо в ней помещается мой термометр, а посторонняя теплота повлияла бы на его показания. В прошлую зиму я чуть было не умер от холода, и хотя мой термометр, стоявший на самом нижнем делении, предупреждал меня, что руки у меня сейчас замерзнут, я нисколько не смущался. Зато я утешаюсь тем, что точно изучил малейшие изменения погоды за весь прошлый год. Я мало с кем общаюсь и незнаком ни с кем из людей, которых вижу. Но есть один человек в Стокгольме, другой в Лейпциге, третий в Лондоне, которых я никогда не видел и несомненно никогда не увижу, но с которыми я поддерживаю такую деятельную переписку, что не пропускаю ни одного курьера, чтобы не послать с ним письма. Но хотя я никого и не знаю в своем околотке, за мною упрочилась такая дурная слава, что я вынужден буду уехать отсюда. Лет пять тому назад меня грубо оскорбила соседка за то, что я анатомировал собаку, которая, по ее словам, принадлежала ей. Жена мясника, слышавшая ее обвинения, стала на ее сторону, и в то время как первая осыпала меня отборной бранью, другая начала швырять камнями в меня и в бывшего со мною доктора Л., причем он получил ужасный удар в лобную и затылочную кости, отчего вместилище его разума было сильно потрясено. С тех пор, как только исчезнет какая-нибудь собака, сейчас же решают, что она попала ко мне в руки. На днях некая добросердечная мещанка, где-то потерявшая свою собачонку, которую, по ее словам, она любила больше собственных детей, явилась ко мне и упала в обморок; не обнаружив у меня собаки, она притянула меня к суду. Я, кажется, никогда не избавлюсь от докучливой злобы этих женщин, они беспрестанно оглушают меня своими визгливыми голосами, своими надгробными речами над всеми собаками, умершими за последние десять лет. Имею честь быть, и т.д.". Некогда всех ученых обвиняли в колдовстве. Меня это нисколько не удивляет. Каждый рассуждал про себя: "Я развил свои природные дарования насколько это было возможно, а между тем такой-то ученый имеет преимущества предо мною: очевидно, тут вмешалась какая-то чертовщина". В наше время, когда подобные обвинения потеряли убедительность, принялись за другое: ученому никак не удается избежать упреков в безбожии или ереси. И даже если народ даст ему полное отпущение грехов, все равно рана нанесена: она никогда не закроется и навсегда останется его больным местом. Лет тридцать спустя какой-нибудь соперник скажет ему со смиренным видом: "Взведенное на вас обвинение не было справедливо, - боже избави! - но все же вам пришлось оправдываться..." Так обращают против него даже его оправдание! Если он пишет какую-нибудь историю и притом наделен благородством ума и прямотою сердца, то против него возбуждают всяческие преследования. На него натравят власть предержащую за какой-нибудь факт, случившийся тысячу лет назад, и постараются наложить оковы на его перо, если оно не продажно. Однако он все же счастливее тех подлых людей, которые отрекаются от своих убеждений ради ничтожной пенсии, причем за каждый из своих обманов в отдельности не выручают и полушки; которые ниспровергают государственное устройство, умаляют права одной власти и увеличивают права другой; дают государям, отнимают у народов; воскрешают устарелые права; льстят страстям, распространенным в их время, и порокам, пробравшимся на трон, и обманывают потомство тем более недостойным образом, что оно располагает меньшими возможностями опровергнуть их свидетельства. Но мало того, что ученый испытывает все эти оскорбления, мало того, что он находится в состоянии постоянного беспокойства по поводу успеха своего произведения: когда, наконец, в один прекрасный день это сочинение, так дорого ему обошедшееся, выходит из печати, на него со всех сторон начинают сыпаться нападки. А как их избежать? У человека сложилось известное мнение, он выразил его в своем сочинении, не зная, что в двухстах милях оттуда другой ученый высказал взгляды, совершенно противоположные. И вот между ними начинается война. Если бы он еще мог надеяться заслужить некоторое уважение! Нет: в лучшем случае его уважают только те, кто занят той же отраслью науки, что и он. Философ свысока глядит на человека, у которого голова набита фактами, а на него, в свою очередь, смотрит как на фантазера тот, кто обладает хорошей памятью. Что касается людей, сделавших своим ремеслом спесивое невежество, то им бы хотелось, чтобы весь род людской был погружен в полное забвение, какое постигнет их самих. Человек, лишенный всякого таланта, вознаграждает себя тем, что презирает его: этим он устраняет препятствие, стоящее между ним и заслуженным уважением, и таким образом оказывается на одном уровне с теми, чьи труды его раздражают. Наконец, к нелестной репутации ученых нужно прибавить еще и другие неприятности: отказ от удовольствий и потерю здоровья. Из Парижа, месяца Шахбана 20-го дня, 1720 года ПИСЬМО CXLVI. Узбек к Реди в Венецию Давно уже было сказано, что добросовестность - душа хорошего министра. Частные лица могут наслаждаться своим незаметным положением: они роняют себя во мнении только нескольких людей, от других же они укрыты. Но у министра, погрешившего против честности, столько же свидетелей, столько же судей, сколько людей состоит под его управлением. Осмелюсь ли сказать? Величайшее зло, причиняемое нечестным министром, состоит не в том, что он дурно служит своему государю и разоряет народ, а в том, что он подает дурной пример, - а это, полагаю я, в тысячу раз опаснее. Ты знаешь, что я долго путешествовал по Индии. Я видел там народ, великодушный от природы, но быстро развратившийся, от самого последнего из подданных до самого высокопоставленного, благодаря дурному примеру, подданному одним министром. Я видел там, как целый народ, испокон веков отличавшийся великодушием, честностью, душевной чистотой и добросовестностью, внезапно сделался последним из народов; как зло распространялось, не щадя даже наиболее здоровых членов; как самые добродетельные люди совершали недостойные поступки и попирали самые основные начала справедливости под тем пустым предлогом, что они были попраны в отношении их самих. Они ссылались на отвратительные законы в оправдание самых подлых действий и называли необходимостью несправедливость и вероломство. Я видел, как подорвана была вера в нерушимость договоров, как попраны были священнейшие соглашения, как нарушены были все семейные законы. Я видел, как алчные должники, - эти недостойные орудия свирепых законов и сурового времени, - гордясь своей наглой нищетой, притворялись, будто платят долг, а на самом деле вонзали нож в грудь своих благодетелей. Я видел, как другие, еще более недостойные, покупали почти даром или, вернее, попросту подбирали с земли дубовые листья и подменяли ими пропитание вдов и сирот. Я видел, как внезапно во всех сердцах зародилась неутолимая жажда богатства. Я видел, как в одно мгновение создался отвратительный заговор с целью разбогатеть не при помощи честного труда и благородной изобретательности, но путем разорения монарха, государства и сограждан. В это лихое время я видел, как честный гражданин не ложился спать иначе, как со словами: "Сегодня я разорил одно семейство, завтра пущу по миру другое". "Я хожу, - говорил другой, - с черным человеком, несущим чернильницу в руке и отточенную железку за ухом, чтобы убивать всех, кому я чем-либо обязан". Третий говорил: "Дела мои идут на лад. Правда, когда три дня тому назад я расплатился с кредитором, я оставил там целую семью в слезах, обратил в ничто приданое двух честных девушек, лишил образования сынишку. Отец их умрет с горя, мать изнывает с тоски; но я не сделал ничего такого, что не было бы дозволено законом". Может ли быть преступление больше того, какое совершает министр, когда он развращает нравы целого народа, оскверняет самые благородные души, лишает блеска человеческие достоинства, помрачает самую добродетель и подвергает общему презрению даже наиболее прославленные имена? Что скажет потомство, когда ему придется краснеть от стыда за своих отцов? Что скажет молодое поколение, когда сравнит железо своих предков с золотом тех, кому оно непосредственно обязано жизнью? Я не сомневаюсь, что дворяне вычеркнут из своих родословных это недостойное, позорящее их звено и оставят нынешнее поколение в том ужасающем ничтожестве, в которое оно впало по собственной вине. Из Парижа, месяца Рамазана 11-го дня, 1720 года. ПИСЬМО CXLVII. Главный евнух к Узбеку в Париж Положение у нас стало совершенно невозможным: твои жены вообразили, будто в твое отсутствие им предоставлена полная безнаказанность. Здесь происходят ужаснейшие вещи. Я содрогаюсь при мысли о жестоком отчете, который собираюсь представить тебе. Несколько дней тому назад Зели, отправляясь в мечеть, откинула покрывало и появилась перед всем народом почти что с открытым лицом. Я застал Заши в постели с одной из ее рабынь, - она позволила себе нарушить строжайший закон сераля. Благодаря исключительному случаю я перехватил прилагаемое при сем письмо: мне так и не удалось установить, кому оно было предназначено. Вчера вечером в саду сераля был обнаружен какой-то юноша, но он перелез через стену и убежал. Прибавь к этому еще и все то, что могло остаться мне неизвестным; ибо нет сомнений, что тебе изменяют. Жду твоих приказаний, а впредь до счастливого часа, когда я их получу, я буду жить в смертельной тревоге. Но если ты не предоставишь мне поступать с этими женщинами по моему усмотрению, я не отвечаю ни за одну из них, и мне каждодневно придется сообщать тебе такие же печальные новости, как сегодня. Из испаганского сераля, месяца Реджеба 1-го дня, 1717 года. ПИСЬМО CXLVIII. Узбек к главному евнуху в испаганский сераль Настоящим письмом вручаю тебе безграничную власть над всем сералем; распоряжайся так же полновластно, как делал бы я сам. Пусть страх и трепет сопутствуют тебе; поспешай из покоя в покой, наказывая и карая. Пусть все пребывают в ужасе; пусть все исходят слезами перед тобой. Допроси весь сераль; начни с рабынь. Не считайся с моей любовью; пусть все без исключения пройдут перед твоим грозным судом. Раскрой самые сокровенные тайны. Очисти это нечестивое место и верни в него изгнанную добродетель; с этой минуты на твою голову падут малейшие проступки, которые будут там совершены. Я подозреваю, что перехваченное тобою письмо предназначалось Зели. Рассмотри все это глазами рыси. Из ***, месяца Зильхаже 11-го дня, 1718 года. ПИСЬМО CXLIX. Нарсит к Узбеку в Париж Блистательный повелитель! Главный евнух умер. Как старейший из твоих рабов, я заступил его место до тех пор, пока ты не соблаговолишь сообщить, на кого пал твой выбор. Два дня спустя после его смерти мне подали твое письмо, присланное на его имя. Я не осмелился вскрыть его; я его благоговейно завернул и запер в ожидании, когда ты сообщишь мне свою священную волю. Вчера, посреди ночи, меня разбудил раб и сказал, что обнаружил в серале какого-то юношу. Я встал, разобрался в деле и пришел к выводу, что ему просто померещилось. Лобзаю твои стопы, высокий повелитель, и прошу тебя положиться на мое усердие, опытность и старость. Из испаганского сераля, месяца Джеммади 1, 5-го дня, 1718 года. ПИСЬМО CL. Узбек к Нарситу в испаганский сераль Несчастный! В твоих руках письма, содержащие срочные и строжайшие распоряжения: малейшая проволочка может ввергнуть меня в отчаяние, а ты под пустым предлогом бездействуешь! Происходят страшные вещи: быть может, половина моих рабов заслуживает смерти. Пересылаю тебе письмо, которое написал мне об этом перед смертью евнух. Если бы ты вскрыл мое послание к нему, то нашел бы там кровавые приказания. Прочти же их и знай, что тебе несдобровать, если не выполнишь все в точности. Из ***, месяца Шальвала 25-го дня, 1718 года. ПИСЬМО CLI. Солим к Узбеку в Париж Если бы я дольше хранил молчание, я был бы так же виновен, как преступники, которые завелись у тебя в серале. Я был поверенным главного евнуха, преданнейшего из твоих рабов. Когда он понял, что приходит ему конец, он послал за мною и сказал мне следующие слова: "Я умираю; но, покидая жизнь, я скорблю лишь о том, что в последние минуты мне довелось стать свидетелем преступного поведения жен моего господина. Да упасет его небо от тех несчастий, которые я предвижу! Пусть грозная тень моя после смерти явится и напомнит этим вероломным об их долге и устрашит их еще раз! Вот ключи от запретных покоев. Отнеси их самому старому из черных евнухов. Но если после моей смерти окажется, что он проявляет мало бдительности, немедленно доложи об этом нашему повелителю". С этими словами он испустил дух у меня на руках. Я знаю, что незадолго до смерти он написал тебе о поведении твоих жен. В серале хранится твое письмо, которое привело бы всех в ужас, будь оно распечатано. Другое же, написанное тобою позже, было перехвачено за три мили отсюда. Не знаю, в чем тут дело: невзгоды преследуют нас. Между тем твои жены совершенно распустились: с того дня, как умер главный евнух, им как будто все стало позволено. Одна только Роксана осталась верна долгу и по-прежнему скромна. Добронравие забывается с каждым днем. На лицах твоих жен не видна уже былая добродетель, дышавшая силой и строгостью; в серале заметно какое-то небывалое ликование, свидетельствующее об утрате этой добродетели и происходящее, по-моему, от недавно полученного удовлетворения. Даже в мелочах замечаю я неведомые доселе вольности. Даже среди рабов воцарилось явное пренебрежение к своим обязанностям и к соблюдению правил, что меня очень удивляет: у них уже не видно того пылкого усердия к твоей службе, которое раньше, казалось, одушевляло весь сераль. Твои жены провели неделю в деревне на одной из самых уединенных твоих дач. Говорят, смотритель дачи был подкуплен и за день до их приезда спрятал двоих мужчин в каменном чулане, устроенном в стене главного покоя, и что эти мужчины выходили оттуда по вечерам, когда мы удалялись. Старый евнух, возглавляющий нас в настоящее время, - дурак, которого можно уверить в чем угодно. Я охвачен гневом и жаждой мести за такое вероломство, и если бы небу угодно было, для пользы твоей службы, чтобы ты почел меня способным управлять сералем, обещаю тебе, что если твои жены и не станут добродетельными, то станут по крайней мере верными. Из испаганского сераля, месяца Ребиаба 1, 6-го дня, 1719 года ПИСЬМО CLII. Нарсит к Узбеку в Париж Роксана и Зели пожелали поехать на дачу: я не нашел целесообразным им отказать. Счастливый Узбек! У тебя верные жены и бдительные рабы; я начальствую над местами, которые добродетель как будто избрала себе убежищем. Будь уверен: здесь не случится ничего, что могло бы оскорбить твой взор. У нас случилась беда, которою я очень удручен. Армянские купцы, приехавшие недавно в Испагань, привезли мне письмо от тебя; я послал за ним раба; на обратном пути его ограбили, и письмо пропало. Напиши мне поскорее, ибо, думаю, ввиду наступивших перемен у тебя должны быть для меня важные приказания. Из сераля Фатимы, месяца Ребиаба 1, 6-го дня, 1719 года ПИСЬМО CLIII. Узбек к Солиму в испаганский сераль Влагаю в твои руки меч. Я доверяю тебе то, что для меня в настоящее время дороже всего на свете: месть. Вступи в новую должность и не знай при этом ни жалости, ни сострадания. Я пишу к своим женам, чтобы они слепо тебе повиновались. Устыдясь стольких преступлений, они склонятся перед твоим взором. Пусть буду я тебе обязан своим счастьем и покоем. Приведи мой сераль в то же состояние, в каком я его оставил; но начни с возмездия: уничтожь виновных и приведи в содрогание тех, кто уже готов был провиниться. За такие заслуги можешь надеяться на любую награду! От тебя одного зависит возвыситься над своим настоящим положением и получить такие награды, о которых ты и не мечтал. Из Парижа, месяца Шахбана 4-го дня, 1719 года ПИСЬМО CLIV. Узбек к своим женам в испаганский сераль Пусть это письмо разразится над вами, как гром среди молний и бури! Солим назначен вашим главным евнухом не для того, чтобы стеречь вас, но чтобы вас наказывать. Пусть весь сераль преклонится перед ним! Он должен судить вас за ваши прошлые поступки, а в будущем станет держать вас под таким суровым ярмом, что вы пожалеете о прежней своей свободе, раз уж не жалеете о своей добродетели. Из Парижа, месяца Шахбана 4-го дня, 1719 года ПИСЬМО CLV. Узбек к Нессиру в Испагань Счастлив тот, кто, зная всю цену приятной и спокойной жизни, отдыхает сердцем в лоне своей семьи и не знает иной страны, кроме той, которая дала ему жизнь. Я живу в варварской стране, общаясь со всем, что мне несносно, лишенный всего, что мне дорого. Безысходная тоска охватывает меня; я впадаю в страшное уныние: мне кажется, будто я умер, и я прихожу в себя лишь тогда, когда мрачная ревность разгорается во мне и порождает в душе моей страх, подозрения, ненависть и сожаление. Ты знаешь меня, Нессир: ты всегда читал в моем сердце, как в своем собственном. Ты пожалел бы меня, если бы знал, в каком плачевном состоянии я нахожусь. Иногда по целых полгода ожидаю я вестей из сераля: я считаю бегущие мгновения; нетерпение еще больше удлиняет их, а когда долгожданный миг приближается, в моем сердце совершается внезапная перемена: рука дрожит, распечатывая роковое письмо. Терзавшее меня беспокойство я начинаю считать самым для себя счастливым состоянием и боюсь, что меня выведет из него удар, более жестокий, нежели тысяча смертей. Но как бы ни были основательны причины, заставившие меня покинуть родину, как ни обязан я этому отъезду самою жизнью, я не могу больше, Нессир, терпеть это ужасное изгнание. Здесь я все равно умру от тоски. Я тысячу раз убеждал Рику уехать из этой чужой земли, но он противится всем моим доводам; он удерживает меня здесь под всяческими предлогами; он как будто забыл отчизну или скорее забыл обо мне: до такой степени он равнодушен к моим страданиям. О, я несчастный! Я жажду вновь увидеть родину, может быть для того только, чтобы стать еще несчастнее! Да и что мне там делать? Я головою выдам себя моим врагам. Это еще не все: я войду в сераль, и мне придется потребовать отчет за печальное время моего отсутствия. А что будет со мною, если в серале найдутся провинившиеся? Если одна только мысль об этом удручает меня, когда я так далеко, то что же будет, когда в моем присутствии она обратится в действительность? Что будет, если я увижу, если услышу то, чего и вообразить себе не могу без содрогания? Что будет, наконец, если приговор, который я сам же и произнесу, останется вечным свидетельством моего позора и отчаяния? Я затворюсь в стенах сераля, еще более страшных для меня, чем для охраняемых за ними женщин. Я принесу туда все мои подозрения; ласки жен меня не разуверят; в постели, в их объятиях я буду испытывать только тревогу; мой ревнивый ум будет предаваться размышлениям в мгновения, столь мало для них подходящие. Недостойное отребье человеческой природы, подлые рабы, сердца которых навеки замкнулись для любви, вы бы не жаловались так на свое положение, если бы знали, что я переживаю! Из Парижа, месяца Шахбана 4-го дня, 1719 года ПИСЬМО CLVI. Роксана к Узбеку в Париж Ужас, мрак и отчаяние царят в серале; он погружен в страшное отчаяние. Тигр каждую минуту проявляет здесь свою ярость: он подверг пыткам двух белых евнухов, которым не в чем было признаваться, кроме своей невиновности; он продал часть наших рабынь и заставил нас поменяться оставшимися. Заши и Зели подверглись в своей комнате, под покровом ночи, унизительному наказанию: гнусный нечестивец не побоялся поднять на них свою подлую руку. Он держит нас взаперти в наших комнатах и, хотя мы там одни, принуждает нас носить покрывала. Нам запрещено разговаривать друг с другом; переписываться было бы целым преступлением; нам предоставлено только одно: плакать. В серале появилось много новых евнухов; они досаждают нам ночью и днем; они беспрестанно прерывают наш сон из-за притворной или действительной тревоги. Меня утешает только то, что все это продлится недолго, что страдания эти окончатся вместе с моей жизнью. А жить мне осталось немного, жестокий Узбек. Я не стану дожидаться, пока ты прекратишь все эти оскорбления. Из испаганского сераля, месяца Махаррама 2-го дня, 1720 года ПИСЬМО CLVII. Заши к Узбеку в Париж О небо! Варвар жестоко оскорбил меня даже самым способом наказания. Он подверг меня тому истязанию, которое вызывает в нас чувство стыда и повергает нас в крайнее унижение, - истязанию, которое возвращает нас, так сказать, к детству. Сначала я совсем растерялась от стыда, но затем овладела собою и начала было возмущаться, но тут своды покоев огласились моими воплями. Тот, до кого они доносились, слышал, как я просила пощады у подлейшего из людей и взывала о снисхождении, между тем как он становился все неумолимее. С того времени его наглая и рабская душа подчинила себе мою. Его присутствие, взоры, слова, всевозможные притеснения угнетают меня. Когда я бываю одна, я утешаюсь хоть тем, что проливаю слезы, но стоит мне увидеть его, как я прихожу в ярость, чувствую все ее бессилие и впадаю в отчаяние. Тигр осмеливается говорить мне, что все эти жестокости исходят от тебя. Ему бы хотелось отнять у меня мою любовь и до самой глубины осквернить мое сердце. Когда он произносит имя того, кого я люблю, мне нечего уже больше жаловаться, остается только умереть. Я переносила твое отсутствие и сохраняла любовь к тебе с помощью ее самой. Все мои ночи, дни, самые мгновения - все принадлежало тебе. Я гордилась своею любовью, а твоя любовь окружала меня здесь уважением. Но теперь... Нет, я не могу больше выносить унижения, до которого меня довели! Если я невинна, вернись, чтобы любить меня. Если я виновна, вернись, чтобы я умерла у ног твоих. Из испаганского сераля, месяца Махаррама 2-го дня, 1720 года ПИСЬМО CLVIII. Зели к Узбеку в Париж Находясь за тысячу миль от меня, ты решаешь, что я виновна; находясь за тысячу миль, ты наказываешь меня. Когда варвар евнух поднимает на меня свою подлую руку, он действует по твоему приказанию. Не тот, кто выполняет приказания тирана, а сам тиран оскорбляет меня. Ты можешь, если тебе вздумается, еще хуже обращаться со мной. Сердце мое спокойно с тех пор, как оно не может больше любить тебя. Душа твоя низко пала, и ты становишься жестоким. Будь же уверен, что нет тебе больше счастья! Прощай. Из испаганского сераля, месяца Махаррама 2-го дня, 1720 года. ПИСЬМО CLIX. Солим к Узбеку в Париж Жалею себя, блистательный повелитель, и жалею тебя: никогда еще ни один верный слуга не доходил до такого жестокого отчаяния, до какого дошел я. Вот в чем твои и мои несчастья. Пишу тебе о них содрогаясь. Клянусь всеми небесными пророками, что с тех пор, как ты доверил мне своих жен, я бодрствовал над ними ночи и дни, ни на мгновение не успокаивался. Я начал свое управление с наказаний, но, и прекратив их, не отрешился от своей природной суровости. Да стоит ли говорить об этом? Зачем хвалиться верностью, которая оказалась бесполезной? Забудь все мои прошлые заслуги; считай меня изменником и накажи за все преступления, которых я не в силах был предотвратить. Роксана, надменная Роксана... О небо! Кому же доверять отныне? Ты подозревал Зели и питал полнейшее доверие к Роксане. Но ее суровая добродетель оказалась коварным притворством: то было лишь покрывало ее вероломства. Я застал ее в объятиях юноши; поняв, что попался, он бросился на меня и нанес мне два удара кинжалом. Сбежавшиеся на шум евнухи окружили его. Он долго защищался, ранил несколько человек и порывался даже вернуться в комнату Роксаны, чтобы, как он говорил, умереть на ее глазах. Но в конце концов не выдержал нашего численного превосходства и пал к нашим ногам. Я, вероятно, не буду дожидаться твоих строгих приказаний, высокий повелитель: ты передал мщение в мои руки. Я не должен откладывать его. Из испаганского сераля, месяца Ребиаба 1, 8-го дня, 1720 года ПИСЬМО CLX. Солим к Узбеку в Париж Я принял решение: твои горести скоро прекратятся, я накажу виновницу. Я уже чувствую тайную радость; наши с тобою души умиротворятся: мы искореним преступление, а невинность устрашится. О вы, для того только, кажется, и созданные, чтобы не познавать собственных своих чувств и возмущаться даже собственными своими желаниями, вы, вечные жертвы позора и стыдливости, почему не могу я загнать вас целыми толпами в этот несчастный сераль, чтобы удивить вас потоками крови, которую я тут пролью! Из испаганского сераля, месяца Ребиаба 1, 8-го дня, 1720 года ПИСЬМО CLXI. Роксана к Узбеку в Париж Да, я изменила тебе: я подкупила твоих евнухов, я насмеялась над твоею ревностью и сумела обратить твой отвратительный сераль в место наслаждений и ликования. Я скоро умру; скоро яд разольется по моим жилам. Что мне вообще здесь делать, раз не стало единственного человека, который привязывал меня к жизни? Я умираю, но тень моя отлетает с целою свитой: я только что выслала вперед нечестивых рабов, проливших чистейшую в мире кровь. Как мог ты считать меня настолько легковерной, чтобы думать, будто единственное назначение мое в мире - преклоняться перед твоими прихотями, будто ты имеешь право подавлять все мои желания, в то время как ты все себе позволяешь? Нет! Я жила в неволе, но всегда была свободна: я заменила твои законы законами природы, и ум мой всегда был независим. Ты должен бы быть мне благодарным за жертву, которую я тебе приносила: за то, что я унижалась, притворяясь верной тебе, что трусливо скрывала в своем сердце то, что должна была бы открыть всему миру, и, наконец, за то, что я оскверняла добродетель, допуская, чтобы этим именем называли мою покорность твоим причудам. Ты удивлялся, что не находил во мне упоения любовью. Если бы ты знал меня лучше, ты бы догадался по этому о силе моей ненависти к тебе. Но ты долгое время мог обольщаться приятным сознанием, что сердце, подобное моему, тебе покорно. Мы оба были счастливы: ты думал, что обманываешь меня, а я тебя обманывала. Такая речь несомненно удивит тебя. Возможно ли, чтобы, причинив тебе горе, я вдобавок принудила тебя восхищаться моим мужеством? Но все кончено: яд меня пожирает, силы оставляют, перо выпадает из рук; чувствую, что слабею, слабеет даже моя ненависть; я умираю. Из испаганского сераля, месяца Ребиаба 1, 8-го дня, 1720 года. 1721 ПРИМЕЧАНИЯ С. 211. Ком (Кум) - город в Иране (Персии) к северу от Исфахана (в эпоху Монтескье - столица Персии), где находится гробница Фатимы (796-817), дочери Мусы-ибн-Казима, седьмого из двенадцати шиитских имамов. ...у гробницы девы... - Монтескье ошибочно отождествляет Фатиму (ум. в 633 г.), дочь пророка Мухаммеда и жену халифа Али, двоюродного брата Мухаммеда с дочерью Мусы-ибн-Казима. По преданию, дочь Мухаммеда после смерти была взята аллахом на небо. Тавриз (Тебриз) - город на северо-западе Персии. Эрзерум (Эрзурум) - город на северо-востоке Турции. Сафар - второй месяц мусульманского лунного года. Монтескье приурочил первый месяц мусульманского года - мухаррем - к марту; следовательно, сафар соответствует апрелю. С. 213. Махаррам - Мухаррем - см. прим. к с. 211. С. 214. Ребиаб 1 - раби аль-аваль, третий месяц мусульманского лунного года. ...коварных османлисов. - Турки-оттоманы назывались османлисами по имени султана Османа (Отомана), основавшего в 1304 г. турецкую империю. С точки зрения шиита Узбека, "коварные" турки сунниты узурпировали власть законного наследника Пророка Али. С. 215. Ребиаб 2 - раби ас-сани, четвертый месяц мусульманского лунного года. С. 217. Джеммади 2 - джумада-ль-ахира, шестой месяц мусульманского лунного года. С. 228. ...стражу трех гробниц. - Т.е. гробницы Фатимы и двух персидских царей - Аббаса II (царств. 1641-1666) и Сефи (царств. 1629-1642). Зуфагар - меч Мухаммеда, перешедший после его смерти к Али. ...тринадцатый имам - комплимент Узбека, ставящего Мегемета-Али в один ряд с двенадцатью шиитскими имамами, за которыми (согласно важнейшему догмату шиизма) признается исключительное право на духовное и светское руководство в мусульманском мире. ...отличают нить белую от нити черной. - Цитата из Корана: "Ешьте и пейте, пока не станет различаться перед вами белая нитка и черная нитка на заре, потом выполняйте пост до ночи". Коран, 2, 183. С. 229. Почему не читаете вы произведения ученых? - Служитель пророков отсылает Узбека к Сунне, шести сборникам, состоящим из хадисов - рассказов о деяниях и изречениях Магомета. Шахбан - шабан, восьмой месяц мусульманского лунного года. Иммом - мусульманский священник. С. 230. Иудей Авдия-Ибсалон... - Монтескье пересказывает сюжет одного из хадисов. С. 231. Токат, Смирна - города в Турции. ...мальтийские рыцари. - Мальтийский орден был основан в 1530 г. императором Карлом V для защиты средиземноморского побережья от турок и корсаров. Рамазан - рамадан, девятый месяц мусульманского лунного года. С. 233. Зилькаде - зу-ль-када, одиннадцатый месяц мусульманского лунного года. С. 234. ...свидетельствует о талантах тосканских герцогов... - порт Ливорно был основан тосканскими герцогами Франческо и Фердинандо Медичи. С. 236. Французский король - Людовик XIV. ...его прикосновение излечивает... от всех болезней... - Французским королям приписывался дар исцелять наложением рук. ...большое послание, которое назвал Конституцией... - "Unigenitus", булла папы Клемента XI (8 сентября 1713), осуждающая книгу янсенистского богослова о. Кенеля "Моральные размышления о Новом Завете" как исполненную ереси и янсенистских предрассудков. Кардинал де Ноайль, архиепископ Парижский, вместе с семью прелатами отказался принять папскую буллу без дополнительных разъяснений. Этот отказ послужил причиной ожесточенного конфликта между янсенистски настроенным духовенством и иезуитами. С. 237. ...войну с соседями... - войну за Испанское наследство (1701-1714), которую Франция вела против Большого альянса, коалиции государств, включавшей Англию, Голландию, "Священную Римскую империю германских наций" и др. ...множество невидимых врагов. - Янсенистов. ...некоторых дервишей... - иезуитов. С. 240. Реджеб - раджаб, седьмой месяц мусульманского лунного года. С. 241. Внизу стоит толпа... - В XVIII в. в партере еще не было кресел. С. 242. Шальвал - шавваль, десятый месяц мусульманского лунного года. ...смещают царей Имеретии и Грузии. - В XVIII в. Грузия находилась под властью Персии. С. 243. ...с маленькими деревянными зернышками... - четками. ...два куска сукна, пришитых к двум лентам... - нарамник. ...в провинции, называемой Галисией! - В этой испанской провинции, в городе Сантьяго, находится собор с останками святого Якова Компостельского. Паломничество в Сантьяго считалось признаком благочестия и могло быть принято во внимание инквизицией. ...рубашку, пропитанную серой... - надевали на приговоренного к сожжению. С. 245. ...некий дом, в котором довольно плохо содержится около трехсот человек - Quinze - Vingts, дом призрения для слепых, основанный в 1254 г. Людовиком IX для рыцарей-крестоносцев. С. 246. Зилькаде - зу-ль-хиджа, двенадцатый месяц мусульманского лунного года. С. 248. "Торжествующее многоженство" - "Торжествующее многоженство, или политическое рассуждение о многоженстве, сочиненное Теофилем Алетием и комментированное Афанасием Винцентом" (Лунд, 1682). С. 249. Есть даже дом... - Кафе "Прокоп", открывшееся в 1689 г., было традиционным местом встречи литераторов и публицистов. ...я застал их за горячим спором... - Речь идет о последнем этапе "спора о древних и новых", возникшем по поводу исправлений, внесенных Антуаном Ударом де Ламотом (1672-1731), сторонником новых, в перевод "Илиады", выполненный госпожой Дасье (1647-1720). С. 250. ...пользуются языком варварским... - средневековой латынью. Существуют кварталы - кварталы университета Сорбонны. Целый народ... - ирландские католические священники, эмигрировавшие во Францию после подавления Кромвелем восстания 1649 г. Король Франции стар. - В 1713 г. Людовику XIV исполнилось 75 лет. ...министр, которому всего восемнадцать лет, и возлюбленная, которой восемьдесят... - Вероятно, Монтескье имеет в виду маркиза Луи Барбезье (1668-1701), третьего сына министра Лувуа, назначенного в 1685 г. государственным секретарем по военным делам, и мадам де Ментенон, которой в 1713 г. исполнилось 78 лет. С. 252. Савроматы - ираноязычные кочевые племена, жившие в VII-IV вв. до н.э. в поволжско-приуральских степях. Греческие историки называли савроматов народом, "управляемым женщинами". "...мужья все же на одну ступень выше, чем жены". - "Мужьям над ними - степень" (Коран, 2, 228). С. 253. Кабеш - Абу Кубэс, священная гора на востоке Мекки, считающаяся первым творением аллаха. Исбен Абен. - По-видимому, Ибн Аббас (ум. ок. 686-688), средневековый мусульманский богослов, собравший многочисленные свидетельства о жизни Пророка Мухаммеда. С. 257. Николя Фламель (1330-1418) - присяжный писец Парижского университета, внезапное обогащение которого породило о нем легенду как об алхимике, овладевшем философским камнем. Раймунд Люллий (1235-1315) - средневековый поэт, философ и миссионер, которому приписывали авторство трактатов по алхимии. С. 259. Курук - крик, требующий освободить дорогу, которым евнухи, сопровождавшие гарем, оповещали о своем приближении. С. 264. Казвин - город в Персии. Провинциал - монах, стоящий во главе монастырских общин, принадлежащих одному ордену. С. 266. По велению царя царей... - Царь царей - титул персидского шаха. ...царь... - Петр I. С. 272. Когда турки взяли у нас Багдад... - Багдад был взят турецким султаном Амуратом IV в 1638 г. ...отняли... у Великого Могола Кандахар. - Кандагар, в настоящее время - город в Афганистане, был захвачен в 1649 г. персидским шахом Аббасом II. С. 276. Кольбер Жан Батист (1619-1683) - генеральный контролер финансов, государственный секретарь по делам королевского дома, морским делам и торговле. ...что он делал для уничтожения ереси? - Отмена в 1685 г. Нантского эдикта послужила формальным основанием для гонений на гугенотов. ...а запрещение дуэлей? - Эдикты 1651 и 1679 гг. запрещали дуэли под страхом смертной казни. С. 277. ...после того, как оттуда изгнали евреев... - Евреи были изгнаны из Испании в 1492 г. в царствование Фердинанда V Католика и Изабеллы I Кастильской. ...во Франции - после того, как стали преследовать христиан... - т.е. после отмены Нантского эдикта. ...пусть бы раз навсегда между Али и Абубекром был заключен мир... - т.е. мир между шиитами и суннитами. Али - двоюродный брат и зять Магомета, стал из-за происков Айши, жены Абу Бекра (572-634), лишь четвертым халифом. С. 278. ...Император по имени Феодосий... - Епископ Амвросий Миланский (ок. 340-ок. 397) наложил на римского императора Феодосия I Великого (царств. 379-395) епитимью в наказание за отданный им в 390 г. приказ истребить восставших жителей города Фессалоники. С. 285. Камбиз (царств. 529-521 до н.э.) - древнеперсидский царь, отец Великого Кира. По свидетельству Геродота (История, кн. III, гл. 31), Камбиз поочередно был женат на своих сестрах. С. 286. Бейрам - байрам, мусульманский праздник. Монтескье, по-видимому, ошибочно употребил это слово вместо слова гарем. С. 288. Балк - Балх, древнейший очаг персидской культуры, расположенный на месте древней Бактры; почитался как родина Заратустры и Кира. С. 289. Гистасп (Гоштасп) и Огорасп (Лохрасп) - древние персидские цари полулегендарной династии кеянидов. С. 290. Туман - золотая персидская монета. С. 292. ...некий живописец... - древнегреческий художник Зевксис (420-380 до н.э.), которому во время работы над портретом Елены позировали пять красивейших девушек. С. 294. Джеммади 1 - джумада-ль-уля, пятый месяц мусульманского лунного года. ...в книгах их древнего законодателя. - Второзаконие, 22, 13-21. С. 295. Тавернье Жан Батист (1605-1689) - автор книги о путешествиях в Турцию, Персию и Индию (1681). Шарден Жан (1643-1713) - автор книги "Путешествия шевалье Шардена в Персию и другие страны Востока" (1711). ...Академия... выпустила свод своих постановлений. - Речь идет о словаре Французской Академии, работа над которым продолжалась чрезвычайно долго и завершилась в 1694 г., когда многие включенные в него лексические единицы стали восприниматься как архаичные. ...незаконное дитя... - словарь Антуана Фюретьера, выходивший с 1685 г. Французская Академия добилась запрещения его выпуска и исключила Фюретьера из числа академиков. С. 296. У этого тела сорок голов... - Французская Академия насчитывала сорок членов. С. 297. Социнианин - последователь итальянского богослова Лелия Социна (1525-1562), отвергавшего некоторые догматы христианства. С. 300. Хуан де Кастро (1500-1548) - португальский ученый и естествоиспытатель, вице-король португальских владений в Индии. Гоа - колония Португалии на западном побережье Индостана. С 1962 г. - союзная территория Индии. С. 301. У испанцев только и есть одна хорошая книга... - "Дон Кихот" Сервантеса. Батуэки - жители Батуэкас, двух долин в южной части Саламанки, окаймленных высокими горами, которые отделяли эти долины от остальной части Испании. С. 304. Осман II, правивший с 1618 по 1622 г. - турецкий император. Мустафа I - турецкий султан, после свержения которого в 1618 г. султаном был провозглашен Осман II. С 1622 г. на престол был вновь возведен Мустафа I. Татары дважды завоевывали Китай... - В XIII в. Северный Китай был завоеван Чингизханом; в 1644 г. к власти в Китае пришла дайцинская династия, представители которой - выходцы из Маньчжурии. Они владыки Персии - Персия была завоевана Чингизханом в 1221 г. С. 305. Картезианцы - монахи картезианского ордена, отличавшегося строгим уставом. С. 307. Дворец Инвалидов - дворец, основанный в 1670 г. Людовиком XIV по проекту Жюля Ардуэна Мансара, должен был служить приютом для инвалидов войны. Шах-Солиман - персидский шах Сулейман (Сефи II), правил с 1666 по 1694 г. Шах-Аббас - персидский шах Аббас I Великий, правил с 1585 по 1628 г. С. 314. ...принц, его дядя... - герцог Филипп III Орлеанский (1674-1723). С. 315. Павел Фивский (?-341) - первый христианский монах, бежавший в Фиваиду. Антоний Фивский (ок. 251-ок. 356) - раздав имущество бедным, удалился в пустыню. Пахомий Великий (?-348) - отшельник, основавший в Фиваиде монастырь. С. 318. ...один фараон указывал самосскому царю... - Египетский фараон Амазис II (570-526), которого греческие историки изображают просвещенным правителем, и тиран острова Самос Поликрат (535-522 до н.э.). Монтескье излагает фрагмент из "Исторической библиотеки" Диодора Сицилийского (т.1, кн.1, гл.95). Висапур - Биджапур. В XVIII в. - независимый султанат в Индии. ...мазандаранского губернатора... - Мазендеран - персидская провинция на берегу Каспийского моря. С. 321. ...названная палатой Справедливости... - Финансовая палата, учрежденная для разбора дел о финансовых злоупотреблениях. С. 322. ...есть тут министр... - герцог де Ноайль (1678-1766), с 1715 по 1718 г. - председатель финансового совета. С. 323. ...управляется законами, созданными вовсе не для него? - Т.е. законами Римского права, заимствованными многими западноевропейскими странами. С. 324. ...все говорят о Конституции. - О булле "Unigenitus". С. 327. ...гнусный убийца нашего великого короля Генриха IV... - религиозный фанатик Франсуа Равайак (1578-1610). С. 328. ...государь... повинен в оскорблении величества. - В 1649 г. Палата общин предъявила это обвинение Карлу I. С. 332. Я видел юного Монарха. - Людовика XV. С. 334. Рамус - Пьер де Ла Раме (1515-1572), французский философ и лингвист, преподаватель Королевского коллежа; настаивал на том, чтобы латинская буква q произносилась перед гласными как "к", а не как "кв". Конфликт Сорбонны с Ла Раме определялся не столько лингвистическими разногласиями, сколько религиозными взглядами ученого-гугенота. С. 336. ...смешное произношение. - Итальянец Мазарини за всю жизнь так и не научился правильно говорить по-французски. С. 337. ...во времена Ксеркса и Дария. - Т.е. в VI-V вв. до н.э. Гурийское (царство) - Гурия, западная часть древней Колхиды. С. 339. ...если бы... не открыли могущественного лекарства. - Ртуть. С. 346. Тиен - Тянь, в древнекитайской мифологии - небо, место пребывания духов и богов. С. 348. Гилянь - Гилян, область в Персии на юго-западном побережье Каспийского моря. Со времени истребления евреев при Адриане... - В 132-135 гг. римский император Адриан (117-138) жестоко подавил восстание евреев в Палестине. Изгнание мавров из Испании... - В 1609-1610 и 1613 гг. были изданы указы об изгнании морисков из Испании. Бурбон - остров Реюньон в Индийском океане, с XVII в. - французская колония, с 1946 г. - "заморский департамент". С. 351. Христианский муфтий - Джулио Альберони (1664-1752), испанский кардинал и министр Филиппа V; проводил политику затягивания австро-турецкой войны (1714-1718), рассчитывая на ослабление Австрии, которое позволило бы Испании вернуть утраченные ею на основании Утрехтского мира итальянские провинции. Великий визирь Германии - Евгений Савойский (1663-1736), принц, родственник Бурбонов по женской линии, главнокомандующий имперской армией Карла VI. Два сокрушительных поражения, которые он нанес турецким войскам под Петервардайном и Белградом, привели к заключению невыгодного для Турции Пассаровицкого мира. С. 353. ...молодой бонза. - По-видимому, "брамин" - член первой из четырех жреческих варн (каст) в Индии. Брама - Брахма, в брахманизме и индуизме - Бог-творец. С. 354. ...посол Великого Могола... - Антонио Челламаре (1657-1733), посол Филиппа V; был выслан из Франции в результате провала заговора, имевшего целью лишить Филиппа Орлеанского регентства в пользу испанского короля. ...дядю государя... - Луи-Огюста Мэнского, герцога (1670-1736), старшего сына Людовика XIV и мадам де Монтеспан, узаконенного в 1673 г. С 1715 - воспитатель Людовика XV; был арестован как участник заговора против регента в пользу испанского короля. ...о знаменитом шведском короле. - Король Швеции Карл XII погиб в 1718 г. при осаде крепости Фридрихсгалль. Его первый министр... - Барон Георг-Генрих Гертц (1668-1719). С. 356. Он походил на того человека... - Возможно, речь идет о последнем царе Древнего Рима Тарквинии Гордом, правившем с 534 по 509 г. до н.э. Прогуливаясь со своим сыном Секстом, он продемонстрировал ему, как следует поступать с непокорными жителями города Габии. ...заговорил о бомбардировке крепости Фуэнтарабии... - Фуэнтарабия - город в испанской провинции Гипускоа, захваченный французским маршалом Бервиком в 1719 г. в ходе франко-испанской войны. С. 358. ...в прекрасном саду. - Тюильри. С. 359. ...император Иосиф... - Иосиф I, с 1705 по 1711 г. - император "Священной Римской империи германских наций". Финале - порт в Генуэзском заливе, принадлежавший Испании. Альберони... послал испанский флот к Сицилии... - В 1718 г. Испания напала на Сицилию, принадлежавшую по Утрехтскому договору Виктору Амедею II Савойскому (1666-1732). Граф де Л. - Сын графа де Лионн (1611-1671), французского дипломата, с 1663 - государственного секретаря по иностранным делам (ум. в 1708 г.); пользовался репутацией дальновидного политика. С. 360. ...Ровоамово сборище... - "Царь Ровоам советовался со старцами, которые предстояли перед Соломоном, отцом его, при жизни его... Но он пренебрег совет старцев, что они советовали ему; и советовался с молодыми людьми..." (Третья книга Царств, 12, 8). С. 361. Гесперия - страна заходящего солнца, древнее название Италии, Испании и Западной Африки. Бетика - Франция. С. 362. Римляне тщетно предлагали каппадокийцам... - В 69 г. до н.э. римляне, одержавшие победу над Митридатом, предложили каппадокийцам установить республику. Каппадокийцы отказались и получили царя в лице Ариобарзана I. С. 363. ...я разорен... - Речь идет об инфляции, порожденной банковскими махинациями генерального контролера финансов Джона Ло (1671-1729). ...он, предатель, не вернул мне долга! - Должники, возвращавшие займы обесцененными банкнотами, разоряли своих кредиторов. С. 364. "...как бы князь Пио... не захватил... весь Лангедок". - В то время как маршал Бервик вторгся в Испанию, главнокомандующий испанской армией принц Пио, сосредоточив войска в Каталонии, намеревался напасть на Лангедок. С. 365. Квиетизм - религиозно-этическое учение, получившее распространение во Франции благодаря трактатам г-жи Гюийон (1648-1717). С. 368-369. ...только две и было-то сочинено. - "Илиада" и "Одиссея" Гомера. С. 370. Н*** ...взял нож... - Имеются в виду меры, предпринимаемые председателем Финансового совета герцогом де Ноайлем. Явился чужестранец... - Джон Ло, шотландец по происхождению. ...на известной улице... - На улице Кенкампуа, где находилась биржа. С. 371. Шведская королева... - Сестра Карла XII Ульрика-Элеонора (1685-1741) после смерти брата была провозглашена королевой, однако отреклась от престола в пользу мужа. ...другая королева, по имени Христина... - Шведская королева Христина (1626-1689) отреклась от престола в 1654 г. Парижский парламент только что сослан... - В июле 1720 г. из-за несогласия с финансовой политикой правительства Филиппа Орлеанского парижский парламент переехал в Понтуаз. С. 372. Во времена Шейх-Али-хана... - По свидетельству Жана Шардена, Али-Хан был великим визирем в эпоху правления шаха Сулеймана (Сефи II). С. 378. Мантуанский лебедь - Вергилий, уроженец Мантуи. С. 379. ...неподалеку от Оркад родился ребенок... - Джон Ло. Оркадские острова расположены у северной оконечности Шотландии. Бетика - древнее название Андалусии, заимствованное Монтескье из романа Фенелона "Приключения Телемака" (1699), в котором Бетика изображается как утопическая страна, населенная добродетельными людьми. Сатурн - Людовик XIV. С. 380. "...я строго вас накажу". - Правительственный эдикт 1720 г. предписывал сдавать золото в банк. "...доставьте их мне". - Королевский ордонанс от 20 июня 1720 г. обязывал французских граждан хранить валюту во французских банках. "Я знаю, что у вас есть драгоценные камни". - Королевский ордонанс от 4 июля 1720 г. запрещал ношение драгоценных камней. "...взять у вас половину ваших богатств". - Эдикт от 21 мая 1720 г. объявил о девальвации ценных бумаг и казначейских билетов банка Ло. "...считайте, что я ничего вам не говорил". - 27 мая 1720 г. регент аннулировал постановление о девальвации. И тотчас три четверти их бесследно исчезло. - В постановлении от 15 сентября 1720 г. сообщалось, что банк обеспечивает золотом лишь четвертую часть всех наличных вкладов. С. 383. М.Г. - Вероятно, "Трактат по географии" Пьера дю Валя. С.О.И. - По-видимому, "святой отец иезуит". Отец Коссен - Никола Коссен (1583-1651), французский иезуит и богослов, духовник Людовика XIII. Отец Родригес - Альфонсо Родригес (1526-1616), испанский богослов и проповедник, автор трактата "О христианском совершенствовании" (1614). А.Бондарев