Томас Лав Пикок. Усадьба Грилла ---------------------------------------------------------------------------- Перевод Е. Суриц, перевод стихотворений С. Бычкова Thomas Love Peacock. Nightmare Abbey. Gryll Grange Томас Лав Пикок. Аббатство Кошмаров. Усадьба Грилла Серия "Литературные памятники" Издание подготовили: Е. Ю. Гениева, А. Я. Ливергант, Е. А. Суриц М., "Наука", 1988 OCR Бычков М.Н. ---------------------------------------------------------------------------- Вот так общественное мненье С уверенностью наглеца Ведет нас, как слепец слепца, А люди - олухи, часами В восторге хлопают ушами! Не верь рассказам откровенным - Обманут будешь непременно! {1} С. Батлер Новый Лес упоминается на последующих страницах так, будто он по-прежнему не огражден. Иным автор его не мыслит, ибо с тех пор, как его огородили, не видывал его и видеть не предполагает. Эпиграфы иногда соответствуют главам, каким предпосланы; чаще же - общему замыслу или, заимствуя музыкальный термин, "мотиву оперетки" {Примеч. автора.}. ГЛАВА I ПАРАДОКСЫ Ego sic semper et ubique vixi, ut ultimam quamque lucem, tamquam non redituram, consumerem - Petronius Arbiter {2} (Всегда и везде я так провожаю день, будто он уже не вернется.) - Палестинский суп! - заметил отец Опимиан {3}, обедая с приятелем своим помещиком Гриллом {4}. - Забавнейшая ложная этимология. Есть превосходная старая овощь - артишок, от которой мы едим вершки; и есть позднейшее нововведение, от которого едим мы корешки и тоже именуем артишоком из-за сходства с первым по вкусу, хотя, на мой взгляд, какое уж тут сравненье. Последний - разновидность helianthus из рода подсолнухов из класса Syngenesia frustranea. Подсолнух поворачивается к солнцу, а стало быть, это girasol. Girasol превратился в Иерусалим {5}, а от иерусалимского артишока произошел палестинский суп. Мистер Грилл: - Весьма добрая вещь, ваше преподобие. Преподобный отец Опимиан: - Весьма добрая вещь; но явственно ложная этимология, чистейший парадокс. Мистер Грилл: - Мы живем в мире парадоксов, и часто, боюсь, более нелепых. Мой скромный опыт научил меня, что шайка мошенников - это старая солидная фирма; что люди, продающие свои голоса тому, кто больше заплатит, и радеющие о "строгости выборов", дабы продать свои обещанья обеим партиям, - это свободные, независимые избиратели; что человек, непременно предающий всех, кто только ему доверился, и изменяющий решительно всем собственным принципам, - это крупный государственный деятель и консерватор, воистину a nil conservando {ничего не хранящий (лат.) {6}.}; что распространение заразы есть попечение о всеобщем здравии; что мерило способностей - не достижения, но замашки, что искусство передавать все познания, кроме полезных, есть народное образованье. Взгляните за океан. Слово "доброжелатель" предполагает, казалось бы, известную дозу добрых чувств. Ничуть не бывало. Оно означает лишь всегдашнюю готовность к сообщничеству в любой политической низости. "Ничегонезнайкой", казалось бы, признает себя тот, кто полон смиренья и руководствуется библейской истиной, что путь ко знанию лежит через понимание своего невежества {7}. Ничуть. Это свирепый догматик, вооруженный дубинкой и револьвером. Только вот "Локофоко" {8} - слово вполне понятное: это некто, намеревающийся сжечь мосты, корабли и вообще спалить все дотла. Флибустьер - пират под национальным флагом; но, полагаю, само слово означает нечто добродетельное - не друг ли человечества? Преподобный отец Опимиан: - Скорее друг буянства - φιλοβωστρής, как понимали буянство старые наши драматурги; отсылаю вас к "Буйной девице" Мидлтона {9} и комментарию к ней {"Буйные малые - жаргонное обозначенье разгульных и вздорных повес, наводнявших Лондон и развлекавшихся за счет более спокойных его обитателей. Что же до буйных девиц, то героиня упомянутой пьесы - законченнейший их образчик. Подлинное имя ее - Мери Фрис, но скорее она известна как Молл-Карманница". Она носила мужское платье, курила, дралась, грабила по большим дорогам, держала в повиновении мелких воришек и требовала, чтоб те возвращали краденое добро, если ей достойно платили за услуги (Примеч. автора).}. Мистер Грилл: - Когда уж речь у нас зашла о парадоксах, что скажете вы о парламентской мудрости? Преподобный отец Опимиан: - Ну нет, сэр, ее-то вы помянули некстати. "Мудрость" в данном словосочетании употреблена в чисто парламентском смысле. Парламентская мудрость - это мудрость sui generis {особого рода (лат.).}. Ни на какую иную мудрость она вовсе не похожа. Это не мудрость Сократа, не мудрость Соломона. Это парламентская мудрость. Ее нелегко объяснить, определить, но очень легко понять. Она много преуспела сама по себе, но еще более, когда на помощь к ней поспешила наука. Они сообща отравили Темзу и загубили рыбу в реке. Еще немного - и те же мудрость и наука отравят уже весь воздух и загубят прибрежных жителей. Приятно, правда, что бесценные миазмы воспарились у Мудрости под самым мудрым ее носом. Чем упомянутый нос, подобно носу Тринкуло, остался весьма недоволен {10}. Мудрость повелела Науке кое-что предпринять. Что именно - не знают ни Мудрость, ни Наука. Но Мудрость уполномочила Науку потратить миллион-другой; и уж это-то Наука, без сомненья, выполнит. Когда деньги разойдутся, обнаружится, что кое-что - хуже, чем ничего. Науке понадобятся еще средства, чтобы еще кое-что предпринять, и Мудрость их ей пожалует. Redit labor actus in orbem {По кругу идет земледельца труд {11}. (Примеч. автора).}. Но вы затронули нравственность и политику. Я же коснулся только искаженья смысла слов, чему мы видим множество примеров. Мистер Грилл: - Что бы мы ни затронули, ваше преподобие, почти во всем мы обнаружим общее: слово представляет понятие, если разобраться, ему чуждое. Палестинский суп от истинного Иерусалима не дальше, чем любой почти достопочтенный пэр от истинного достоинства и почтения. И все же, что вы скажете, ваше преподобие, насчет стаканчика мадеры, которая, я убежден, вполне соответствует своему названью? Преподобный отец Опимиан: - In vino veritas {Истина в вине (лат.).}. С превеликим удовольствием. Мисс Грилл: - Вы, ваше преподобие, как и мой дядюшка, готовы толковать о любом предмете, какой только подвернется; и развиваете тему в духе музыкальных вариаций. Чего только не помянули вы по поводу супа! А насчет рыбы что скажете? Преподобный отец Опимиан: - Исходя из той посылки, что передо мной лежит прелестнейший ломтик семги, о рыбе я многое могу сказать. Но тут уж ложных этимологии вы не найдете. Имена прямы и просты: скат, сиг, сом, сельдь, ерш, карп, язь, линь, ромб, лещ, рак, краб - односложные; щука, треска, угорь, окунь, стерлядь, палтус, форель, тунец, семга, осетр, омар, голец, судак, рыбец, налим, карась, пескарь - двусложные; из трехсложных лишь две рыбы достойны упоминания: анчоус и устрица; кое-кто станет отстаивать камбалу, но я до нее не охотник. Мистер Грилл: - Совершенно с вами согласен; но, по-моему, вы не назвали еще нескольких, которым место в ее компании. Преподобный отец Опимиан: -Зато едва ли я назвал хоть одну недостойную рыбу. Мистер Грилл: - Лещ, ваше преподобие: о леще не скажешь ничего лестного. Преподобный отец Опимиан: - Напротив, сэр, много лестного. Во-первых, сошлюсь на монахов, всеми признаваемых знатоками рыбы и способов ее приготовленья; на видном месте в списках, изобличающих излишества монастырей и прилагаемых к указам об их роспуске, вы найдете пирог с лещом. С разрушительной работой поспешили и, боюсь, в суматохе утеряли рецепт. Но леща и сейчас еще подают в тушеном виде, и блюдо это изрядное, если только он взрослый и всю жизнь проплавал в ясной проточной воде. Я называю рыбой все, что поставляют для нашего стола реки, моря и озера; хотя с научной точки зрения черепаха - пресмыкающееся, а омар - насекомое. Рыба, мисс Грилл, - о, я мог бы говорить о ней часами, но сейчас воздержусь: лорд Сом намеревается прочесть рыбакам в Щучьей бухте лекцию о рыбе и рыбной ловле и поразить их познаньями в их искусстве. Вам, наверное, будет любопытно его послушать. Билеты найдутся. Мисс Грилл: - О да, мне очень любопытно его послушать. Ни разу еще я не слышала лекций лорда. Страсть лордов и почтенных господ читать лекции о чем угодно, где угодно и кому угодно всегда представлялась мне уморительной; но, быть может, такие лекции, напротив, выставляют лектора в самом лучшем виде и для слушателей в высшей степени поучительны. Я уж рада бы излечиться от неуместного смеха, разбирающего меня всякий раз, как при мне помянут о лекции лорда. Преподобный отец Опимиан: - Надеюсь, мисс Грилл, лорд Сом вашего смеха не вызовет: уверяю Вас, в намерения его сиятельства отнюдь не входит говорить забавные вещи. Мисс Грилл: - Еще Джонсона поражала всеобщая страсть к лекциям {12}, а ведь лорды при нем лекций еще не читали. Он находил, что лекции мало на что годны, разве только в химии, где нужно доказывать мысль опытами. Но уж если ваш лорд станет для опыта готовить рыбу, да еще в достаточном количестве, чтобы ее могли распробовать все слушатели, - о, тогда его лекцию выслушают внимательно и потребуют повторенья. Преподобный отец Опимиан: - Боюсь, лекция будет лишена этих подсобных прелестей. Лорд представит нам чистый научный разбор, тщательно подразделив его на ихтиологию, энтомологию, герпетологию и конхологию. Но я согласен с Джонсоном: лекции мало на что годны. Тот, кто не знает предмета, не поймет и лекции, а тот, кто знает, ничего из нее не почерпнет. Последнему на многое захочется возразить, но этого не позволит bienseance {благоприличие (фр.).} обстановки. Нет, по мне так уже лучше tenson {тенсона (фр.) {13}.} двенадцаго века, когда двое или трое мастеров Gai Saber {веселой науки (прованс.); зд.: так трубадуры называли искусство поэзии.} состязались в прославлении любви и подвигов. Мисс Грилл: - Наш век, ваше преподобие, пожалуй, чересчур для этого прозаичен. У нас для такого состязанья недостанет ни остроты ума, ни поэзии. Я легко могу вообразить состояние общества, в каком tensons приятно заполнят зимние вечера: это не наше общество. Преподобный отец Опимиан: - Хорошо же, мисс Грилл, как-нибудь зимним вечерком я вас вызову на tenson, а дядюшка ваш будет нам судьею. Думаю, остроты ума, которой наградила вас природа, и поэзии, которая хранится в моей памяти, достанет, чтоб нам упражняться в tenson, вовсе не притязая на совершенное в ней искусство. Мисс Грилл: - Я приму вызов, ваше преподобие. Боюсь, острота ума будет скудно представлена одной из сторон, зато другая щедро представит поэзию. Мистер Грилл: - А что, ваше преподобие, не приблизить ли вам tenson к нуждам нынешнего мудрого века? Спиритизм, к примеру, - какая благодатная почва. Nec pueri credunt... Sed tu vera puta {"В это поверят лишь дети... Ты же серьезно представь" {14} (лат.). (Примеч. автора).}. Можно и выйти за пределы tenson'a. Тут и на Аристофанову комедию хватит. В состязании Правды и Неправды в "Облаках" и в других Аристофановых сценах многое предвещает tensons, хотя любовь там и не ночевала. Поверим же на мгновенье в спиритизм хотя бы в драме. Вообразим сцену, на которой действуют видимые и звучащие духи. И вызовем славнейших мужей прошлого. И спросим, что думают они о нас и делах наших. Об удивительных успехах разума. О развитии ума. О нашей высокой нравственности. О широком распространении наук. О способе выбрать самого неподходящего человека с помощью конкурсных испытаний. Преподобный отец Опимиан: - Не стоит вызывать сразу многих и задавать сразу много вопросов, не то хор призрачного смеха совсем нас оглушит. Ответ, полагаю, будет подобен Гамлетову: "Вы, милостивые государи, сами станете мудры, как мы, ежели, подобно ракам, будете пятиться назад" {15}. Удивляются, как может темный народ в девятнадцатом столетии верить ведовству. Будто люди образованные не верят в б_о_льшие глупости: спиритизм, неведомые языки, ясновидение, столовращенье и прочие вредные вздоры, которых вершина - мормонство {16}. Тут все времена одинаковы. Нет ничего ужасней людского легковерия. Мысль об Аристофановой комедии мне по сердцу. Но для нее нужно целое общество, ведь не обойтись без хора. А для tenson'a достанет и двоих. Мистер Грилл: - Одно другому не мешает. Мисс Грилл: - Ах, ну пожалуйста! Поставим комедию! К нам на рождество понаедет много гостей, и для хора и для всего хватит. Как бы хотелось услышать, что думает о нас славный праотец Грилл! И Гомер, и Дант, Шекспир, Ричард Первый и Кромвель. Преподобный отец Опимиан: - Прекрасные dramatis personae. С их помощью, да еще призвав кое-кого из римлян и афинян, мы сможем составить верное суждение о том, как неизмеримо превзошли мы всех предшественников. Однако, прежде чем продолжать, мы расскажем немного о наших собеседниках. ГЛАВА II ПОМЕЩИК И ЕГО ПЛЕМЯННИЦА Fortuna. spondet. multa. multis. prastat. nemini. vive. in. dies et. horas. nam. propriun. est. nihil. Меж упований, забот, между страхов кругом и волнений Думай про каждый ты день, что сияет тебе он последним {17}. Грегори Грилл, владелец Усадьбы Гриллов в Хэмпшире подле Нового Леса, посреди парка, который и сам был как лес, тянулся почти до самого моря, изобиловал оленями и соседствовал с землями, где многочисленные, не обременяемые тяжкой платой зажиточные арендаторы раскармливали несчетных свиней, находил, что обиталище его как нельзя более удачно расположено для Epicuri de grege porcus {"Эпикурова стада я поросенок" (лат.) {18}. Древние философы легко принимали унизительные прозвища, какими награждали их враги и соперники. Эпикур соглашался быть свиньей, циники - собаками, а клеанфы довольны были, когда их называли Задом Зеноновым {19}, ибо лишь они и могли сносить ношу стоической философии. (Примеч. автора).}, считая себя, хоть тут и трудно было проследить родословную, прямым потомком древнего славного Грилла, доказывавшего Улиссу высшее счастие жизни других животных в сравнении с человеческой {*}. {* Плутарх. Bruta animalia ratione uti [Даже скоты пользуются разумом (лат.)]. Грилл, кажется, победил в этом споре. Спенсер, однако, так не думал, когда, выведя своего Грилла в Небесной Аркадии, бранит своего Гийона Палмера за то, что он ему вернул человеческий облик. Ударил тут же посохом своим: Исчезли звери - чудный сонм людей, Лишь взор порой казался нелюдским. Те стыд скрывали в глубине очей, Те гнев, дивясь инакости своей, Но выделялся лишь один средь них - Когда-то он царил среди свиней - Роптал Грилл-боров - ныне каждый штрих Напоминал ему о временах былых. Сказал Гийон: "Как быстро человек О высшем забывает назначенье. Лишь только начинает жизни бег - Звериная природа в нетерпенье, Она томится, ждет освобожденья." Королева фей. Кн. 2, песнь 12 В диалоге Плутарха Улисс, после товарищей своих вновь обретя человеческий облик, просит Цирцею точно так же расколдовать и всех греков, подпавших под ее чары. Цирцея соглашается при условии, что они сами того пожелают. Грилл, обретя на сей случай дар слова, отвечает за всех, что они желают остаться как есть; и в подтверждение своего решения показывает все те преимущества, какими обладают в настоящем своем состоянии, не разделяя общей судьбы рода человеческого. К сожалению, мы располагаем лишь началом диалога, которого большая часть утрачена (Примеч. автора).} Казалось бы, для того, кто выводит свой род из самого дворца Цирцеи, насущнейшая забота - продолжение древнего имени; но жена нарушила бы его душевное равновесие, а этой мысли снести он не мог. Он любил добрый обед, но вдобавок обед спокойный, в кругу спокойных друзей, с кем затрагиваешь темы, открывающие простор для приятной беседы, а не для язвительных пререканий. Он страшился, как бы жена не стала указывать ему, что ему есть, кого приглашать к столу и можно ли ему выпить после обеда бутылку портвейна. Заботы же о продолжении рода он возложил на сироту-племянницу, которую воспитывал с детства, которая присматривала за его хозяйством и сидела во главе стола. Она была его наследница, и муж ее должен был принять его имя. Выбор он всецело предоставил ей, оговорив за собою право отвергнуть искателя, какого почтет он недостойным славного прозванья. В юной леди достало вкуса, чувства и смысла не делать неугодного дядюшке выбора; время, однако, шло и предвещало исход, не предвиденный добрым помещиком. Мисс Грилл, казалось, вообще не собиралась никого выбирать. Окружавший ее веселый покой словно окутал все ее чувства; к тому же привязанность к дядюшке подсказывала ей, что, хоть он и ратовал всегда за ее брак, разлука с нею будет самым жестоким ударом, какой заготовила ему судьба, и оттого она откладывала день, для него тяжелый, а быть может, не сладкий и для нее самой. "О, древнее имя Гриллов! - сокрушался мистер Грилл сам с собою. - Неужто суждено ему угаснуть в девятнадцатом веке, уцелев со времен Цирцеи!" Нередко по вечерам, глядя, как она сидит во главе стола, сияя радостной звездой, всех заражая своей веселостью, он думал, что настоящее положение вещей не дозволяет перемен к лучшему, и продолжение древнего имени в те минуты заботило его меньше; но по утрам старая забота вновь его одолевала. Юную леди меж тем одолевали воздыхатели, им разрешалось поверять ей свои ходатайства, но все оставалось по-прежнему. Многих юношей с отличными видами она, как будто уже обнадежив, отвергала одного за другим, непререкаемо и внезапно. Отчего? Юная леди держала причины в тайне. Открой она их, говорила она, и в наш притворный век ничего бы не стоило изобразить качества, любезные ее сердцу, а еще того проще - скрыть свойства, ей неприятные. Несхожесть отвергаемых не оставляла места догадкам, и мистер Грилл начинал отчаиваться. Между дядюшкой и племянницей было соглашение. Он мог предложить ее вниманию любого, кого сочтет он достойным ее руки, она же вправе отвергнуть искателя, не объясняя резонов. И они являлись и исчезали пестрой чередой, не оставляя следов. Была ли юная леди чересчур привередлива, или не было среди поклонников достойного, или еще не явился тот, кому суждено было тронуть ее душу? Мистер Грилл был племяннице крестным отцом, и ему в угоду ее нарекли Морганой {20}. Он подумывал о том, чтобы назвать ее Цирцеей, но склонился к имени другой волшебницы, которая имела свои понятия о прекрасных садах и не менее влияла на людские умы и формы {21}. ГЛАВА III  КНЯЖЬЯ ПРИХОТЬ Τέγγε πνεύμονας οἰνῳ˙ τὸ γάρ ἄστρον περιτέλλεταιέ Ἅ δ᾽ὥρα χαλεπά, πάντα δἐ δυψᾷ ὑπὸ καύματος Alcaeus Сохнет, други, гортань, - Дайте вина! Звездный ярится Пес. Пекла летнего жар тяжек и лют; жаждет, горит земля {22}. Falernum: Opimianum. Annorura. Centum. Heu! Heu! inquit Trimalchio, ergo diutius vivit vinum quam homuncio! Quare τέγγε πνεύμονας faciaraus. Vita vinum est. Petronius Arbiter. Опимианский фалерн {23}. Столетний. Тримальхион всплеснул руками и воскликнул: "Увы, увы нам! Так, значит, вино живет дольше, чем людишки! Посему давайте пить, ибо в вине жизнь!" На вопрос, поставленный Вордсвортом в "Эпитафии поэту": Не ты ль для радости рожден, Благами сладко наделен? - преподобный отец Опимиан мог ответить утвердительно. Достойный служитель церкви обитал в уютной усадьбе подле Нового Леса. Богатый приход, порядочное наследство и скромное женино приданое освобождали его от низменного житейского попечения и позволяли удовлетворять своим вкусам, не заботясь мелочными расчетами. Славная библиотека, добрый обед, хороший сад и сельские прогулки - вот и все его вкусы. Он был неутомимый пешеход. Ни от езды верхом, ни от кареты не получал он удовольствия; но держал выезд для нужд миссис Опимиан и ради собственных нечастых вылазок к дальним соседям. Миссис Опимиан была домоседка. Заботами преподобного она не имела недостатка в поваренных книгах, к которым собственной его изобретательностью и усердием друзей добавился толстый и все разрастающийся рукописный том. Она ревностно их изучала, руководила поваром, и супруг не мог и желать лучшего стола. Погреб его изобиловал прекрасными, им самим отобранными винами. Дом его во всем был образцом удобства и порядка; и на всем лежала печать личности хозяина. От хозяина с хозяйкой до повара и от повара до кота - все обитатели усадьбы имели одинаково гладкие, довольные и круглые физиономии и фигуры, свидетельствовавшие об общности чувств, обычаев и диеты; последняя, разумеется, в меру рознилась, ибо преподобный предпочитал портвейн, повар пиво, а кот молоко. Утром, покуда миссис Опимиан обдумывала распоряжения по хозяйству и заботы о своем маленьком семействе, преподобный, если только не предполагал посвятить целый день прогулке, занимался у себя в кабинете. Днем он гулял; вечером обедал; а после обеда читал вслух жене и детям или слушал, как дети ему читают. Такова была его семейная жизнь. Иной раз он обедал в гостях; чаще у друга и соседа мистера Грилла, который разделял его интерес к доброй пище. За пределами его ежедневных прогулок, на том месте, куда забредал он лишь изредка, на окруженном зарослями холме стояла одинокая круглая башня, в былые времена, должно быть, служившая межевым знаком для охотников; ныне она утратила свое предназначенье, и в народе стали называть ее Прихотью, как нередко называют подобные постройки. Ее окрестили даже Княжьей Прихотью, хотя никто не мог бы сказать, о каком князе идет речь. Предание не сохранило его имени. Однажды в самой середине лета, когда веял южный ветерок и в небе не было ни облачка, его преподобие, вкусив от раннего завтрака, поспособствовав значительному утоньшению предложенного ему толстого филея, взявши надежную трость и верного ньюфаундленда, отправился в дальний путь, какой позволяли лишь такие ясные и долгие дни. Достигнув Прихоти, которой он давно уж не видел, он подивился, найдя ее огороженной и обнаружа позади нее крытый переход из того же серого камня, что и сама башня. Переход уходил в лес на задах, и оттуда поднимался дымок, тотчас приведший ему на память жилище Цирцеи {*}. Перемена произошла в самом деле словно по волшебству; мысль о чарах Цирцеи поддерживалась древним видом постройки {**} и тем, что взгляд с высоты охватывал полосу моря. Он прислонился к воротам, вслух прочел собственные строки "Одиссеи" и погрузился в унылое раздумье, из которого вывел его появившийся из-за ограды молодой господин. - Прошу прощенья, сэр, - сказал отец Опимиан, - но перемены, здесь произошедшие, подстрекают мое любопытство; и если вы не сочтете вопрос мой дерзостью и ответите, как же все это случилось, я буду вам премного обязан. {* Καί μο᾽ ἑείσατο καπνὀς ἀπὸ χθονὸς εὐρυοδείης, Κίρκης ἐν μεγάροισι, διὰ δρυμὰ πυκνὰ καὶ θλην. Μερμἡριξα δ᾽ ἔπειτα κατὰ φρένα καὶ κατὰ θυμὸν Ἐλθεῑν, ἡδὲ πυθέσθαι, ἐπεὶ ἰδον αἴθοπα καπνόν. Взявши копье и двуострый свой меч опоясав {24}, пошел я С места, где был наш корабль, на утесистый берег, чтоб сведать, Где мы? Не встречу ль людей? Не послышится ль чей-нибудь голос? Став на вершине утеса, я взором окинул окрестность. Дым, от земли путеносной вдали восходящий, увидел Я за широко разросшимся лесом в жилище Цирцеи. Долго, рассудком и сердцем колеблясь, не знал я, идти ли К месту тому мне, где дым от земли поднимался багровый. Одиссея. Песнь X. (Примеч. автора) ** Εὖρον δ᾽ ἐν βήσσησι τετυγμένα δώματα Κίρκης

Ξεστοῖσιν λάεσσι, περισκέπτῳ ἐνί χώρῳ. Скоро они за горами увидели крепкий Цирцеин Дом, сгроможденный из тесаных камней на месте открытом. Там же. (Примеч. автора)} - Я к вашим услугам, сэр, - отвечал тот. - Но если вы соблаговолите войти и осмотрите все сами, я вам буду премного обязан. Его преподобие с готовностью принял приглашение. Неизвестный привел его по лесной прогалине к круглому сооруженью, от которого в обе стороны шел широкий переход влево к башне, а вправо к новому строенью, совершенно скрытому чащей и от ворот не видному. Постройка была квадратная, простой кладки и по стилю очень похожа на башню. Молодой человек двинулся влево и ввел его преподобие в нижний этаж башни. - Я разделил ее, - объяснил он, - на три помещения - по одному в каждом этаже. Вот тут столовая; над нею моя спальня; а еще выше - мой кабинет. Вид превосходный отовсюду, но из кабинета более широкий, ибо там за лесом открывается море. - Прекрасная столовая, - сказал отец Опимиан. - Высота вполне соответствует размерам. Круглый стол удачно повторяет форму залы и приятно обнадеживает. - Надеюсь, вы окажете мне честь составить собственное сужденье о том, обоснованны ли эти надежды, - сказал новый знакомец, поднимаясь во второй этаж, и отец Опимиан подивился его учтивости. "Не иначе, - подумал он, - замок сохранился со времен рыцарства, а юный хозяин - сэр Калидор". Однако кабинет перенес его в иное время. Стены все были уставлены книгами, и верхние полки доступны только с галерейки, обегавшей всю комнату. Внизу стояли древние; наверху - английские, итальянские и французские и кое-какие испанские книги. Молодой человек снял с полки том Гомера и указал его преподобию место в "Одиссее", которое тот читал у ворот. Отец Опимиан понял причины расточаемых ему ласковостей. Он тотчас угадал близкую, тоже плененную греками душу. - Библиотека у вас большая, - заметил он. - Надеюсь, - отвечал молодой человек, - я собрал все лучшие книги на тех языках, какими владею. Хорн Тук говорит: "Греческий, латынь, итальянский и французский - вот, к несчастию, и все языки, обыкновенно доступные образованному англичанину" {25}. А по мне, так блажен тот, кто хотя бы ими владеет. На этих языках, и вдобавок на нашем собственном, написаны, я полагаю, все лучшие в мире книги. К ним можно прибавить только испанский, ради Сервантеса, Лопе де Веги и Кальдерона {26}, Dictum {Изречение (лат.).} Порсона гласит {27}: "Жизнь слишком коротка для изучения немецкого", при этом, очевидно, разумея не трудности грамматики, требующие для своего преодоления особенно долгого времени, но то обстоятельство, что, сколько бы мы времени ни потратили, нам нечем будет себя вознаградить { Француз - хозяин гостиницы у Хэйворда {28} приводит против изучения немецкого другой, не менее убедительный довод: "Как приметишь интересное по составу или способу приготовления блюдо, из чего бы оно ни было, непременно выяснится, что автор француз. Много лет назад как-то вздумалось нам спросить во Французском Отеле в Дрездене, кому обязаны мы превосходнейшей пуляркой, и нам ответили, что повар - сам хозяин, француз, бывший шеф-повар русского посланника. Восемнадцать лет провел он в Германии, но ни слова не понимал ни на одном языке, кроме собственного. A quoi bon, messieurs? - отвечал он, когда мы выразили ему наше недоумение - A quoi bon apprendre la langue d'un peuple qui ne possede pas une cuisine? [Зачем, господа? Зачем знать язык народа, у которого нет кухни? (фр.)] (Примеч. автора).}. Его преподобие не сразу нашелся с ответом. Сам он знал немного французский, лучше итальянский, будучи поклонником рыцарских романов; познаниями же в греческом и в латыни он с кем угодно мог поспорить; но его более занимали мысли о положении и характере нового знакомца, нежели литературные суждения, им высказываемые. Он недоумевал, отчего молодому человеку со средствами, достаточными на то, что он сделал, понадобилось делать все это и устраивать кабинет в одинокой башне, вместо того чтобы порхать по клобам и пирам и в прочих суетных забавах света. Наконец он возразил для поддержания беседы: - Порсон был великий муж и dictum его повлиял бы на меня, вздумай я заняться немецким; но такого намерения у меня никогда не бывало. Однако ж не пойму, зачем вы поместили кабинет не во втором этаже, а в третьем? Вид, как справедливо вы заметили, превосходный отовсюду; но здесь в особенности много неба и моря; и я бы отвел на созерцанье часы одеваний, раздеваний и переодеваний. Утром, вечером и полчасика перед обедом. Ведь мы замечаем окружающее, производя действия, разумеется, важные, но от повторения ставшие механическими и не требующие усилий ума, тогда как, предаваясь чтению, мы забываем все впечатления мира внешнего. - Истинная правда, сэр, - отвечал хозяин. - Но помните, как сказано у Мильтона: Порой сижу у ночника В старинной башне я, пока Горит Медведица Большая И дух Платона возвращаю В наш мир с заоблачных высот... {29} Строки эти преследовали меня с ранних дней и побудили наконец купить эту башню и поместить кабинет в верхнем этаже. Есть у меня, впрочем, и другие причины для такого образа жизни. Часы в кабинете пробили два, и молодой человек предложил гостю пройти в дом. Они спустились по лестнице и, перейдя вестибюль, очутились в просторной гостиной, просто, но красиво убранной; по стенам висели хорошие картины, в одном конце залы стоял орган, в другом - фортепьяно и арфа, а посредине был изящно сервирован завтрак. - Этой порою года, - сказал молодой человек, - я ем второй завтрак в два, а обедаю в восемь. И потому по утрам у меня выдается два больших промежутка для занятий и для прогулок. Надеюсь, вы разделите мою трапезу. У Гомера, сколько помнится, никто не отказывался от подобных предложений. - Поистине, - отвечал его преподобие, - довод ваш веский. Я с радостью соглашусь. К тому же от прогулки у меня разыгрался аппетит. - Да, должен вас предупредить, - сказал молодой человек, - прислуга у меня только женская. Вы сейчас увидите двух моих камеристок. Он позвонил в колокольчик, и означенные особы не замедлили явиться; обеим было не больше семнадцати лет, обе были прехорошенькие и просто, но очень мило одеты. Из расставленных перед ним кушаний доктор отведал языка и немного холодного цыпленка. Мадера и шерри стояли на столе, но юные прислужницы предложили ему еще бордо и рейнвейну. Доктор принял по вместительной чаше из прекрасных ручек обеих виночерпиц и оба сорта вина нашел превосходными и в меру прохладными. Больше пить он не стал, боясь отяжелеть перед дорогой и опасаясь помешать предвкушению обеда. Не забыт был и пес, во все время завтрака выказывавший пример благовоспитанности. Наконец его преподобие стал раскланиваться. - Надеюсь, - сказал хозяин, - теперь я вправе задать вам вопрос гомерический: Τίς; Πόθεν εἰς ἀνδρῶν? {Кто ты и откуда? (греч.).} - Совершенно справедливо, - отвечал доктор. - Имя мое Феофил Опимиан. Я доктор богословия и пресвитер в соседнем приходе. - Я же всего-навсего, - отвечал молодой человек, - Алджернон Принс. Я получил в наследство кое-какие деньги, но без земель. И вот, воспользовавшись открывшейся возможностью, я купил эту башню, устроился по своему разумению и живу как мне хочется. Его преподобие собрался уходить, мистер Принс, предложив немного проводить его, кликнул своего пса, тоже ньюфаундленда, который немедля завязал дружбу с докторским псом, и двое господ отправились в путь вслед за веселыми собаками. ГЛАВА IV  ЛЕС. РАССУЖДЕНИЕ О ВОЛОСАХ. ВЕСТАЛКИ Mille hominum species, et rerum discolor usus: Velle suum cuique est, neс vote vivitur uno. Persius Тысячи видов людей, и пестры их способы жизни: Все своевольны, и нет единых у всех устремлений {3}. Преподобный отец Опимиан: - Как при таком доме вы обходитесь одной женской прислугой. Мистер Принс: - Не менее странно, быть может, что все семь - сестры и дочери старой четы, служившей покойным моим родителям. Старшая мне ровесница, ей двадцать шесть лет, так что все они выросли вместе со мною. Они прекрасно ладят и делят все заботы по хозяйству. Те, которых вы видели, - самые младшие. Преподобный отец Опимиан: - Если и остальные столь же проворны, прислуга у вас прекрасная: но семь молодых женщин в хозяйстве молодого холостяка - ибо, я полагаю, вы холосты (мистер Принс кивнул утвердительно) - есть странное нововведение. Нельзя полагаться на снисходительность света. Мистер Принс: - Свет никогда не угадает добрых побуждений там, где может заподозрить дурные. Я не хотел намеренно бросать вызов его предрассудкам. Я не хотел выставляться чудаком. Но не стану же я отказываться от своего образа жизни только оттого, что он отклоняется от общей дороги - "Le Chemin du Monde", как один француз назвал комедию Конгрива {Congreve, le meilleur auteur comique d'Angleterre: ses pieces les plus estimees sont "Le Fourbe", "Le Vieux Garcon", "Amour pour Amour", "L'Epouse du Matin", "Le Chemin du Monde". - Manuel Biographique par G. Peignot. Paris, 1800. [Конгрив, лучший комический автор Англии; наиболее известные его пьесы: "Плуг", "Старый холостяк", "Любовь ради любви", "Невеста утра", "Пути светской жизни". Биографический справочник Г. Пеньо 3I. Париж, 1800 (фр.)]. (Примеч. автора).}. Эти семь девушек, однако, живут здесь, уверяю вас, как жили бы они в самом храме Весты. Особое стечение обстоятельств побудило меня к такому хозяйству и его позволило; но отказаться от него, ни сократить, ни расширить не заставят меня никакие соображенья. Преподобный отец Опимиан: - Вы намекнули, кажется, что кроме Мильтоновых стихов есть и другие причины, почему вы живете наверху башни? Мистер Принс: - Я читал, что так жил один чудак {32}, не допуская к себе в святая святых никого, кроме не то дочери, не то племянницы, уж не помню, и лишь изредка снисходя до разговора с гостем, сумевшим склонить юную леди к посредничеству. Наконец она представила ему одного господина, который затем предложил ей руку и сердце, добился согласия затворника (забыл, как его звали, я всегда называю его лорд Нуармонт {33}) на брак и ее увез. Вдобавок отшельник избавился, верно, от какой-то давней обиды, либо разгадал какую-то тайну, - словом, он вернулся в мир. Не знаю, где я это прочел, но я всегда намеревался жить, как лорд Нуармонт, когда стану достаточно разочарованным. Преподобный отец Опимиан: - Вы похожи на разочарованного меньше всех, кого случалось мне встречать; и, не имея ни дочери, ни племянницы, имеете семь звеньев вместо одного, связывающих вершину вашей башни с миром внешним. Мистер Принс: - Все мы рождены для разочарования. Счастие наше ему не помеха. Довольны мы не тем, что есть, но тем чему должно быть. Можно разочароваться и в повседневности; если же нет, можно создать себе недостижимый идеал и обидеться на природу за то, что она не дает нам того, чего дать не может. Такое разочарование неразумно, но все разочарование. Преподобный отец Опимиан: - Так разочаровались жители Готама {34}, когда не смогли выудить из моря луну. Мистер Принс: - Да, именно так, и многие попадают в положение жителей Готама, хоть немногие готовы в этом признаться. Преподобный отец Опимиан: - Боюсь, я чересчур прозаичен, чтобы сочувствовать вполне столь тонким материям; однако взгляните, каков тут лес! Взгляните на тот старый дуб и оленя с ним рядом, и какие долгие, густые ряды папоротника взбегают на пригорок к березовой роще, и как играют тени на стволах, как сверкает наперстянка. В таком месте поэту может явиться гамадриада. Мистер Принс: - Все это прекрасно сейчас, но, быть может, чересчур прекрасно для будущего. Рано или поздно лес вырубят; оленей выгонят или изведут; деревья выкорчуют или огородят. Вот вам и новая почва для разочарования. Чем больше восхищаемся мы всем этим ныне, тем больше будем тогда об этом сожалеть. Любви к лесным красотам грозит ограждение лесов, и вместо гамадриады вашему взору может предстать плакат, грозящий наказаньем по всей строгости закона каждому, кто вздумает вторгнуться в огороженные владения. Преподобный отец Опимиан: - Позвольте, милый юноша, вот вы сами огородили же любимое место прогулок, - моих, да и не только моих. Плаката, о каком вы говорили, я не заметил; но его вполне заменяет внушительная ваша изгородь. Мистер Принс: - Верно; но когда кусок государственной земли предназначается на продажу, ясно, что кто-то его купит и огородит. Я-то хоть не испортил окружающего пейзажа; и мною двигала потребность замкнуться, а не запереть участок потому только, что он моя собственность. На полпути к дому его преподобия новые знакомцы расстались, и отец Опимиан пообещал вскоре снова навестить мистера Принса, вместе с ним отобедать и остаться ночевать. По дороге отец Опимиан рассуждал сам с собою. Странная, однако, метаморфоза старой башни. Хорошая столовая. Хороший кабинет. Меж ними спальня: ее он мне не показал. Хорошее вино. Отменное. Миленькие камеристки. Очень, очень миленькие. Две из семи весталок, поддерживающих огонь в очаге молодого сего Нумы {35}. Кстати, и платье у них как у весталок - белое с пурпурной каймою. Но зато на головах - ничего, кроме красиво убранных волос. Весталки носили уборы, скрывавшие волосы, если они у них были. При посвящении их обривали. Возможно, они опять отпускали волосы. Возможно, и нет. В этом надобно разобраться. Если нет - то была мудрая предосторожность. "Власы - единая краса", - говорит Arbiter Elegantiarum {**} и сравнивает голую голову с грибом {*}. Голова без волос, говорит Овидий, что поле без травы, что безлиственный куст {***}. Сама Венера, покажись она ему с голой головой, не пленила бы Апулея {****}, и я с ним согласен. Муж у Менандра {*****} {38} в припадке ревности бреет жене голову; увидев, что он наделал, он в отчаянии кидается к ее ногам. Зато, покуда волосы не отрастут, он избавлен от мук ревности. А у Еврипида есть одна тонкость, которой не замечал ни один его толкователь. Эгист выдал Электру за молодого крестьянина, обрабатывающего свой клочок земли. Тот великодушно щадит царевну и невинной возвращает брату ее Оресту. "Маловероятно", - замечает кое-кто из критиков. А я скажу - весьма вероятно: ибо у нее была обрита голова. Тут секрет, тут тонкое лукавство великого поэта. Бритая голова - символ скорби; но она же и надежная поддержка вышеупомянутого великодушия. "Скорбя о мертвом, - говорит Аристотель, - из сочувствия к нему, мы уродуем себя, остригая волосы". Вот уж воистину, сочувствие по смежности. От обритой женской головы всего лишь шаг к голому черепу. У Электры не было необходимости в таком знаке скорби; ибо в родственных трагедиях у Софокла и Эсхила скорбь ее столь же велика, а ходит она с развевающимися волосами; но у них она незамужняя дева, и им нет нужды выдвигать столь действенное противоядие ее чарам. Не вынуждает к этому и обычай; жертвы всеми волосами требовала лишь свежая утрата, а в память давнего горя выстригали всего несколько прядей {******}. И Еврипидом руководили одни только соображения сценические. Елена - та не стала брить голову, когда того требовал обычай. Еврипид заставляет Электру упрекнуть Елену ее кокетством {*******} и лишний раз доказывает, что неспроста обрил героиню, когда обычай того не требовал. У Теренция достало вкуса не обрить героиню в "Формионе" {41}, вопреки строгости афинского закона. Лохматая, она сияла красотой, но вовсе без волос не могла бы тронуть сердца Антифона. Ἀλλὰ τίη μοι ταῦτα φίλος διελέξατο θυμός {********}. Но отчего мой разум все это со мною обсуждает? омрачая печальными образами прелесть живого часа? ибо роскошные власы сих юных дев - редкой красоты. Косы их не срезаны под сенью священного лотоса, как то бывало, согласно Плинию {43}, с косами весталок. Да, будь милый юноша даже сама нравственность и воплощение порядка, в одном он пренебрег моралью, и свет ему этого не простит. Уверен, миссис Опимиан ему не простит. Добро бы он был женат, тогда дело другое. Да только, боюсь, вздумай он теперь жениться, среди его Лар разгорится такой пожар, что куда там жертвенники Весты. В храме станет чересчур жарко. Но раз он противник перемен, зачем ему и жениться? К тому же он толкует о возможном разочаровании в каком-то несказанном идеале и, дабы этого разочарования избежать, намеревается жить как лорд Нуармонт, о котором я и не слыхивал. Оно, надеюсь, от него еще далеко, судя по тому, как он завтракает, гуляет и, полагаю, обедает тоже. Вряд ли сердце его разорвется от тоски по журавлю в небе, если только повара у него не хуже камеристок, а вино, которым меня угощали, дает возможность судить о его погребе. И он образован. Кажется, особенно любит греков. Не приведись ему случайно услышать, как я читаю Гомера, он бы меня не пригласил. И стоять бы мне у ворот до заката, и он бы на меня обратил не больше внимания, чем на ворону какую-нибудь. {* Quod solum formae decus est, cecidere capilli. Петроний, сатира, 109. (Примеч. автора). ** ... laevior ... rotundo Horti tubere, quod creavit unda (там же) (мягче гриба, который сырость взращивает на почве сада). "Голова, говоря языком садовника, есть луковичное образование между двумя плечами". (Д. А. Стивенс {36}. "Лекция о головах"). (Примеч. автора; лат.).} *** Turpe pecus mutilum; turpe est sine gramine campus; Et sine fronde frutex; et sine crine caput. Ovid: Artis Amatoriae, III, 249. [Стыдно быку без рогов, и стыдно земле без колосьев, Стыдно кусту без листвы, а голове без волос. Овидий. Наука любви. III, 249-250. (Пер. М. Гаспарова)]. (Примеч. автора). **** At vero, quod nefas dicere, neque sit ullum hujus rei tarn dirum exemplum: si cujuslibet eximie pulcherrimae, que foeminae caput capillo exspoliaveris, et faciem nativa specie nudaveris, licet ilia coelo dejecta, mari edita, fluctibus educate, licet, inquam. Venus ipsa fuerit, licet omni Gratiarurn choro stipata, et toto Cupidinum populo comitata, et balteo suo cincta, cinnama fragrans, et balsama rorans, calva processerit, placere non poterit nee Vulcano suo. Apuleius Metamorph. II, 25. Но если бы (ужасное предположение, да сохранят нас боги от малейшего намека на его осуществление!) {37}, если бы у самых прекраснейших женщин снять с головы волосы и лицо лишить природной прелести, то пусть будет с неба сошедшая, морем рожденная, волнами воспитанная, пусть, говорю, будет самой Венерой, хором граций сопровождаемой, толпой купидонов сопутствуемой, поясом своим опоясанной, киннамоном благоухающей, бальзам источающей, - если плешива будет, даже Вулкану своему понравиться не сможет. Апулей. Метаморфозы, II, 25. (Примеч. автора). ***** Πεσικειςομένη. (Примеч. автора). ****** Софокл, "Электра", 449 {39}. (Примеч. автора). ******* Еврипид. "Орест", 128 {40}. (Примеч. автора). ******** "Но ночью мою душу волнуют подобные думы" {42} (греч.). (Пер. Н. И. Гнедич). За обедом его преподобие поведал миссис Опимиан об утрешнем происшествии, и, как он и ожидал, семь сестер вызвали суровый ее приговор. Не теряя обычной безмятежности, она, однако, спокойно и решительно объявила, что в добродетель молодых людей не верит. - Душа моя, - сказал ей пресвитер, - кто-то, не помню кто, сказал, что в жизни каждого есть своя загнутая страница. Возможно, и в жизни нашего юного друга она есть; только том, ее содержащий, лежит не под той крышей, под которой обитают семь сестер. Его преподобие не мог пойти спать, не выяснив своих сомнений относительно волос весталок; он вошел в кабинет, достал с полки старый фолиант и намеревался заглянуть в Lipsius de Vestalibus {Липсий {44} о весталках (лат.).}, как вдруг в мозгу его мелькнули строки, проливавшие свет на мучивший его вопрос. "Как же я мог это забыть?" - подумал он. "Ignibus Iliacis aderam: cum lapsa capillis Decidit ante sacros lanea vitta focos {*}", - {* У илионских огней я была, когда вдруг соскользнула / Долу повязка моя перед священным огнем {45}. (Примеч. автора).} говорит в "Фастах" Сильвия {46}. Он взял "Фасты", полистал и напал на другую строчку: Attonitae flebant demisse crine ministrae {*}. {* Мчится она без ума, как фракийские, слышно, менады Носятся, космы волос на голове распустив {48}. (Примеч. автора). И заметку старого толкователя: "Это взразумит тех, кто сомневается в том, были ли волосы у весталок". "Отсюда я заключаю, - сказал себе отец Опимиан, - что в своих сомнениях я не одинок; ясно, волосы у них отрастали. Но если они окутывали их шерстью, то были они или нет - какая разница? Vitta {Повязка (лат.).} - тут и символ, и надежная защита целомудрия. Не посоветовать ли юному другу, чтоб он тоже окутал так головы своих весталок? И для всех будет безопаснее. Но трудно вообразить совет, который встретит меньшую признательность. Лучше уж принимать их какие они есть и не вмешиваться". ГЛАВА V СЕМЬ СЕСТЕР Εὔφραινε σαυτόν˙ πνῖε τὸν καθ᾽ ἡμέραν Βίον λογίζου σόν, τὰ δ᾽ἄλλα τῆς Τύχης Euripides. Alcestis ...За кубком Хоть день, да твой, А завтра чье-то завтра {48}. Прошло немного времени, и его преподобие вспомнил, что обещался еще наведаться к новому знакомцу, и, намереваясь у него переночевать, попозже отправился из дому. Погода стояла жаркая, он брел медленно и чаще обычного останавливался отдохнуть в тени деревьев. Его провели в гостиную, куда вскоре вышел мистер Принс и сердечно его приветствовал. Они вместе отобедали в нижнем этаже башни. Обед и вино пришлись весьма по вкусу отцу Опимиану. Потом они отправились в гостиную, и те две девушки, что прислуживали за обедом, принесли им кофе и чай. Его преподобие сказал: - У вас тут много музыкальных инструментов. Вы играете? Мистер Принс: - Нет. Я руководствовался суждением Джонсона {49}: "Сэр, однажды я решил было играть на скрипке; но понял, что, чтобы играть хорошо, надобно играть всю жизнь, а мне хотелось делать кое-что и получше". Преподобный отец Опимиан: - Стало быть, вы держите их лишь для мебели и к услугам гостей? Мистер Принс: - Не вполне. Служанки мои на них играют и поют под их аккомпанемент. Преподобный отец Опимиан: - Служанки? Мистер Принс: - Ну да. Они получили превосходное воспитание и обучены игре на разных инструментах. Преподобный отец Опимиан: - И когда же они играют? Мистер Принс: - Каждый вечер в эту пору, если я дома один. Преподобный отец Опимиан: - Отчего же не при гостях? Мистер Принс: - La Morgue Aristocratique {Аристократическая надменность (спесь, чванство) (фр.).}, охватившая все наше общество, не потерпит таких занятий со стороны женщин, из которых одни готовили бы обед, а другие присматривали за его приготовленьем. Во времена Гомера это не сочли бы недопустимым. Преподобный отец Опимиан: - Но тогда, я надеюсь, вы не сочтете это недопустимым и нынче вечером, ибо Гомер - связующее нас звено. Мистер Принс: - Вам хотелось бы их послушать? Преподобный отец Опимиан: - Очень бы хотелось. Две младшие сестры явились на зов, им сообщено было о желании его преподобия, и вот все семь пришли вместе в белых платьях, отделанных пурпуром. "Семь плеяд, - подумал отец Опимиан. - Какое созвездие красавиц!" Он встал, поклонился, и они все очень мило кивнули ему в ответ. Потом они пели и играли на фортепианах и на арфе. Отец Опимиан был в восхищении. Потом перешли они к органу и исполнили кое-что из духовной музыки Моцарта и Бетховена. А потом стали молча, словно ожидая приказаний. - Обычно напоследок, - сказал мистер Принс, - мы поем гимн святой Катарине, но, быть может, это не в вашем вкусе; хотя святая Катарина и значится в англиканском церковном календаре. - Я люблю духовную музыку, - сказал его преподобие, - и не стану возражать против святой англиканского церковного календаря. - Вдобавок, - сказал мистер Принс, - она - символ безупречной чистоты и как нельзя более подходящий пример для юных девушек. - Совершенно справедливо, - заметил отец Опимиан. ("И совершенно непонятно вместе с тем", - подумал он про себя.) Сестры спели свой гимн, раскланялись и удалились. Преподобный отец Опимиан: - Руки у них, кажется, не огрубели от домашней работы. Мистер Принс: - Они лишь ведут хозяйство. Для грубой работы у них свой штат прислуги. Преподобный отец Опимиан: - В таком случае, их обязанности схожи с теми, какие исполняли девушки у Гомера в домах своих отцов с помощью рабынь. Мистер Принс: - Да, пожалуй. Преподобный отец Опимиан: - Словом, они настоящие дамы по манерам и воспитанию, хотя и не по положению в обществе; только в доме от них куда больше проку, чем обычно бывает от наших дам. Мистер Принс: - Да, пожалуй. Если дерево познается по плодам, устройство моего дома должно примирить вас с неожиданностью подобного опыта. Преподобный отец Опимиан: - Я совершенно с ним примирился. Успешнейший опыт. Его преподобие всегда выпивал на ночь стаканчик коньяка с водой, летом с содовой, зимой - с горячей. Выпив его, он ушел в отведенную ему спальню и заснул крепким сном. Снились ему Электра и Навзикая, весталки, плеяды и святая Катарина, и когда он проснулся, в ушах его еще звенели слова гимна, услышанного накануне вечером: Dei virgo Catharina, Lege constans in divina, Coeli gemma preciosa, Margarita fulgida, Sponsa Christi gloriosa, Paradisi viola! {*} {* Невесты Девы краше нет - Жемчужина, нетленный свет! Ты пламенный цветок небес, Фиалка, чудо из чудес! (Примеч. автора).} ГЛАВА VI  ПРОСТОЕ СЕРДЦЕ, ПРОНЗЕННОЕ СТРЕЛОЙ В отчаянье у чистого ручья Пастух покинутый лежал {50}. Наутро, приятно откушав, его преподобие пустился в обратный путь. Юный друг его провожал и отпустил, лишь добившись от него обещания быть снова и с визитом более длительным. Как всегда, отец Опимиан по дороге рассуждал сам с собою. "Непорочность сих дев не подлежит сомненью. Молодой человек обладает всеми качествами, каких только могли бы пожелать лучшие друзья мисс Грилл в ее будущем супруге. Она тоже во всех отношениях ему подходит. Но семь этих дам вклиниваются тут, подобно семи мечам Аякса. Они весьма привлекательны. ...Facies non omnibus una, Nec diversa tamen: qualem decet esse sororum {*}. {...Лицом не тождественны были И не различны они, как быть полагается сестрам {51}. Овидий. "Метаморфозы", кн. 2. (Примеч. автора).} Будь у меня такая жизнь, я ни за что не захотел бы ее менять. Какая оригинальность в наши дни однообразия и скуки. Какое благородство в наши дни недолжного обращения со слугами. Какая слаженность в ведении хозяйства. Какая прелесть лиц и уборов. Какая приятность манер и повадок. Какая искусность в музыке. Словно зачарованный замок! Мистер Грилл, столь охотно толкующий о Цирцее, почувствовал бы себя тут как дома; он бы легко вообразил, будто ему прислуживают ее служанки, дочери потоков и рощ. Мисс Грилл легко могла бы вообразить, будто попала в обиталище тезки своей Морганы. Боюсь только, она повела бы себя так, как повел себя с Морганой Роланд, разбив талисман и рассеяв чары. А ведь жаль. И жаль будет, однако, если эти двое вообще не познакомятся. Но отчего мне хлопотать о сватовстве? Всегда это неблагодарная забота. Если все кончится хорошо, твою добрую услугу забудут. Если плохо - обе стороны тебе не простят". Мысли его преподобия прервали чьи-то сетования, делавшиеся все громче, по мере того как он продолжал путь. Он дошел до места, откуда неслись звуки, и не без труда обнаружил скорбящего сельского жителя, укрытого густыми папоротниками, выше его роста, если б он поднялся на ноги; и если бы, катаясь по земле в припадке отчаяния, он их не примял, он так и оставался бы невидим, припав к ручью на опушке леса. Слезы на глазах и бедственные выкрики странно не вязались с круглым розовым лицом, казалось, надежно подкрепленным элем и мясом для борьбы с любыми бороздами горя; но от любви не защитят даже такие надежные средства, как мясо и эль. Стрелы амура пробили оборону, и поверженный олень, тоскуя, поник у потока. Его преподобие, приблизясь, ласково спросил: - Что с вами приключилось? Ответом ему был только новый взрыв отчаяния; бедняга отвергал все попытки участия. - Вы мне ничем не поможете. - Как знать, - возразил отец Опимиан. - Покуда не расскажешь о своей беде, никогда не знаешь, можно ли ей помочь. Сначала его преподобие не добился ничего, кроме повторения фразы "Вы мне ничем не поможете". Но его доброта наконец одержала верх над недоверием несчастного, и, сам не свой от горя, давясь слезами, тот воскликнул: - Она за меня не хочет! - Кто именно? - осведомился его преподобие. - Ну ладно, - отвечал скорбящий, - рассказывать, так уж все. Это леди из замка. - Леди? - спросил отец Опимиан. - Они-то себя служанками называют, - отвечал тот, - да только они самые настоящие леди, и уж как нос задирают, раз одна мне отказала: "Отец у меня богатый, у него самая лучшая ферма во всей округе, и своя, собственная. И вдвоем мы с ним, он да я". А моя жена хозяйство бы вела, а по вечерам бы играла и пела - ох, она ведь все умеет! - и читать, и писать, и счета вести, петь, играть - сам слыхал! - и сливовый пудинг печь - сам видел! - и зажили бы мы уютно, как три сверчка на печи, а к концу года, глядишь, - и все четыре! А вот не хочет же! - Вы ее спрашивали? - спросил его преподобие. - Откровенно спросил, - отвечал тот. - А она сперва чуть не рассмеялась. Только она не рассмеялась. Поглядела серьезно и говорит: "Простите меня". Говорит, я вижу, вы не шутите. Мол, я хороший сын и достоин хорошей жены. Только, мол, не может она. Мисс, я ей говорю, видно, вам кто другой нравится? Нет, говорит, никто. - Это утешительно, - сказал отец Опимиан. - Чего же утешительно-то? - отвечал несчастный. - Меня-то она не хочет! - Она еще передумает, - сказал отец Опимиан, - если сердце ее свободно. К тому же она ведь сказала, что не может. - Не может, - отвечал несчастный, - это и значит - не хочет. Только что вежливо. - А объяснила она, отчего она не может? - спросил отец Опимиан. - Объяснила, - был ответ. - Говорит, они с сестрами решили не расставаться друг с дружкой и с молодым хозяином. - Кстати, - заметил отец Опимиан. - Вы не сказали мне, которая же из семи ваша избранница. - Третья, - отвечал тот. - Они-то называют ее второй поварихой. У них там экономка, две поварихи, две горничные и две камеристки. Но они только хозяина обслуживают. А уж их самих обслуживают другие. - И как же ее зовут? - спросил его преподобие. - Дороти, - был ответ. - Дороти ее зовут. У них имена идут - А, Б, Ц, только А на конце: Бетси, Цецилия, Дороти, Ева, Фанни, Грейс, Анна. Но они говорят, это не по алфавиту. Их крестили в честь тональности A-moll, если, конечно, вы это понимаете. - Пожалуй, понимаю, - улыбнулся отец Опимиан. - Их крестили в честь греческой диатонической гаммы, и они составляют два смежных тетрахорда, если, конечно, вы это понимаете. - Нет, пожалуй, я не понимаю, - отвечал горемыка с сомненьем. - А молодой хозяин, - заключил отец Опимиан, - носящий имя Алджернон, это Proslambanomenos, или тоника, и заключает октаву. Родители его, верно, сочли, что это неспроста и что он и семь его названых сестер должны всю жизнь прожить в гармонии. Но вы-то как с ними свели знакомство? - Да как? - отвечал страдалец. - Я много чего вожу к ним с нашей фермы, ну а она принимает товар. - Я хорошо знаю этот дом, - сказал его преподобие, - и хозяина и девушек. Возможно, он женится, а они последуют его примеру. Будем уповать. Скажите, как вас зовут? - Зовут-то меня Плющом, - был ответ. - Гарри Плющ я. А она ведь правда красавица? - О, бесспорно, - сказал отец Опимиан. - Они все миленькие. - И вот не хочет за меня, - снова вскричал тот, но уже с меньшей мукой. Отец Опимиан его утешил и озарил лучом надежды. На том они и расстались. И снова его преподобие стал рассуждать сам с собой: "Кажется, всякая трудность разрешима. Выйдет замуж хоть одна - и все построение распадется. Однако сама по себе ни одна на такое не решится. Вот если бы семеро румяных здоровяков Плющей разом предложили каждой по руке и сердцу? Семь нот в тональности A-moll октавой ниже? А? Еще и не такое случалось! Я читал про шестерых братьев, которые все по очереди услужливо сломали себе шею, чтобы седьмой, герой повести, наследовал отцовское именье. Но вот опять я - и зачем мне печься о чьем-то браке? Пусть уж все идет своим чередом". Но, как ни старался, отец Опимиан не мог отогнать смутный образ - себя самого, благословляющего двух врачующихся юных своих друзей. ГЛАВА VII  СВЯЩЕННИК И ЕГО СУПРУГА. СОЮЗЫ ЛЮБВИ. ГАЗЕТА Indulge Genio: carpamus dulcia: nostrum est Quod vivis: cinis, et manes, et fabula fies. Vive memor lethi: fugit hora: hoc quod loquor, inde est. Persius Гения ты ублажай своего {52}: лови наслажденья, Жизнь наше благо; потом - ты пепел, призрак и сказка. Помня о смерти, живи! Час бежит, и слова мои в прошлом. Персий - Agapetus и Agapetae {Αγαπητος καὶ ἀγαπηται. (Примеч. автора).}, - сказал преподобный отец Опимиан наутро за завтраком. - И притом в лучшем смысле слова - таковы, к счастью, отношения юного сего господина со служанками. Миссис Опимиан: - Может быть, ты возьмешь на себя труд изложить мне свое мнение о них более доступно? Преподобный отец Опимиан: - Разумеется, душенька. Слово означает "влюбленный" в чистейшем, возвышенном смысле. В этом-то смысле и употребляет его святой апостол Павел, говоря о единоверках своих и возделывающих общий с ним вертоград соратницах, в чьих домах доводилось ему живать. В этом смысле прилагалось оно к девам и святым мужам, обитавшим под одной кровлей в союзе любви духовной. Миссис Опимиан: - Что ж, всякое бывает. Ты - святой муж, отец Опимиан, однако, будь ты холост, а я дева, вряд ли рискнула б я быть твоей ага... ага... Преподобный отец Опимиан: - Agapete. Но я никогда и не посягал на такую духовную высоту. Я последовал совету святого апостола Павла, который говорит: "Лучше вступить в брак..." {53} Миссис Опимиан: - Цитату можешь не оканчивать. Преподобный отец Опимиан: - Agapete часто переводится "приемная сестра". Такие отношения, по-моему, вполне мыслимы при наличии обетов безбрачия и духовной высоты. Миссис Опимиан: - Очень возможно. И столь же мыслимы при отсутствии того и другого. Преподобный отец Опимиан: - И еще более мыслимы, когда приемных сестер семь, а не одна. Миссис Опимиан: - Возможно. Преподобный отец Опимиан: - Если бы ты видела, душенька, как обращаются эти девицы к хозяину, ты бы тотчас поняла характер их отношений. Их почтительность неопровержимо убеждает меня, что я не ошибся. Миссис Опимиан: - Будем надеяться. Преподобный отец Опимиан: - У меня попросту нет сомнений. Семь весталок непорочны, либо ничего не стоят ни наблюденья мои, ни весь мой жизненный опыт. Называя их весталками, я не вполне точен: в Риме избиралось только по шести весталок. Зато было семь плеяд, покуда одна не исчезла. Можно допустить, что она стала седьмой весталкой. Или, поскольку планет прежде было семь, а теперь насчитывается более пятидесяти, можно и седьмую весталку приписать законам прогресса. Миссис Опимиан: - Смертных грехов прежде тоже было семь. Сколько же прибавил к их числу прогресс? Преподобный отец Опимиан: - Надеюсь, ни одного, душенька. Хотя этим обязаны мы не собственным его тенденциям, но емкости старых определений. Миссис Опимиан: - По-моему, я уже где-то слыхала это твое греческое слово. Преподобный отец Опимиан: - Есть такие агапемоне {54}, душенька. Ты, верно, про них думаешь. Миссис Опимиан: - Про них. И что бы такое могло это слово значить? Преподобный отец Опимиан: - Оно значит "приют любви". Любви духовной, разумеется. Миссис Опимиан: - Хороша духовная любовь - разъезжает цугом {55}, роскошествует и укрывается высокой стеной от любопытных взоров. Преподобный отец Опимиан: - Все так, душенька, но вреда ведь от этого никому никакого нет. Миссис Опимиан: - Ты, отец Опимиан, ни в чем вреда видеть не хочешь. Преподобный отец Опимиан: - Боюсь, я во многом вижу больше вреда, нежели мне бы того хотелось. Но агапемоне кажутся мне безвредными оттого, что я о них почти не слышу. Свет из-за всего готов поднять шум; а на то, что в порядке вещей, никто и внимания не обращает. Миссис Опимиан: - Неужто, по-твоему, эти агапемоне - в порядке вещей? Преподобный отец Опимиан: - Я говорю только, что не знаю, соответствуют ли они порядку вещей или нет. А вот нового в них нет ничего. Еще три столетия назад было такое семейство "Союз любви", и Мидлтон о нем сочинил комедию. Королева Елизавета семейство преследовала; Мидлтон его высмеял; оно, однако, пережило обоих, и в том не вижу я никакого вреда {56}. Миссис Опимиан: - Неужто же свет так зол, что замечает новизну только в беспорядке? Преподобный отец Опимиан: - Быть может, это происходит оттого, что порядок вещей нарушается лишь изредка. Из множества людей, утром идущих по улице, лишь одного ограбят или собьют с ног. Если бы вдруг сообщение Гамлета "в мире завелась совесть" {57} оказалось верно, тотчас перестали бы выходить газеты. Ведь в газетах что мы читаем? Во-первых, отчеты обо всех смертных грехах, о несчетных видах насилия и обмана; затем безудержную болтовню, вежливо именуемую законодательной мудростью, которой итог - "непереваренные массы закона, вытряхнутые, как из мусорной тележки, на головы подданных" {Джереми Бентам. (Примеч. автора).}, затем перебранку в том лающем тоне, который именуется адвокатским красноречием и которого первым виртуозом был Цербер {Cerberus forensis erat causidicus. Petronius Arbiter [Цербер был судейский крючок. Петроний Арбитр (лат.). Фрагмент. 8]. (Примеч. автора).}; далее читаем мы о скандальных собраниях разоренных компаний, где директора и пайщики поносят друг друга в отборных выражениях, неведомых даже Рабле; о банкротствах банков, словно мановением волшебной палочки заставляющих благородных джентльменов сбрасывать маски и домино и являться в истинном своем облике жуликов и карманных воришек; об обществах всякого рода, обучающих всех всему, вмешивающихся во все дела и исправляющих все нравы; далее читаем мы хвастливые объявления, сулящие красоту Елены той, кто купит баночку крема, и век Старого Парра {58} тому, кто купит коробочку пилюль; читаем о чистейшем безумии так называемых дружеских встреч; читаем отчеты о том, как какой-нибудь невыразимый болван развлекал избранное общество - все предметы разные, несуразно-многообразные, но доведенные до сходства почти родственного лоском лжи, которая их покрывает. Миссис Опимиан: - Прости, что тебя перебила, отец Опимиан, но пока ты говорил, я подумала, что, читая газету, ведь не слышишь адвокатского лая. Преподобный отец Опимиан: - Воля твоя, но кому хоть раз довелось его слышать, легко воспроизведет его в своем воображении. Миссис Опимиан; - Ты ничего не сказал насчет несчастных случаев, а ведь и про них газеты много пишут. Как бы честен ни сделался свет, несчастные-то случаи не переведутся. Преподобный отец Опимиан: - Но честность сократит их число. Паровые котлы высокого давления не сеяли бы погибель, когда бы бесчестность и скупость не норовили употребить их там, где дорогостоящие котлы низкого напряжения обеспечат совершенную безопасность. Дома, честно построенные, не обрушивались бы на головы жителям. Суда, верно оснащенные и с хорошей командой, не налетали бы то и дело на мели и рифы и не разваливались бы от первого же толчка. Честно приготовленные сласти не отравляли бы детей, а честно составленные лекарства не губили бы больных. Словом, чаще всего так называемые несчастные случаи суть преступленья. Миссис Опимиан: - Ты любишь говорить, что причиной несчастий на пароходах и железных дорогах - нелепая страсть наша к спешке. А это безумство, не преступленье. Преподобный отец Опимиан: - Нет, это преступленье - для того, кто не должен бы действовать во власти безумства. Но, ставши честным, свет, без сомненья, станет разумен. Избавясь от преступлений, мы сумеем одолеть и безумство. Но едва ли это когда-нибудь произойдет. Миссис Опимиан: - Ну, в газетах сообщают и кое о чем похвальном. Преподобный отец Опимиан: - Во время войны сообщают они о множестве подвигов в море и на суше; но в мирное время воинские доблести спят. Тогда они как суда на рейде. Разумеется, и в мирной жизни случается кое-что хорошее, а кое-что ни хорошее ни плохое; но хорошее и среднее вместе составляют от силы одну десятую долю всех происшествий. И кажутся исключением. Пустынник, читающий одни газеты, найдет в них разве пищу для мизантропии; но, живя среди друзей, в кругу семьи, мы убеждаемся, что темное в жизни - случайность, а светлое - повседневность. Случайное привлекает любопытные взоры, случайное - это приключенья, несчастья, случайное выпадает на долю немногим, а могло бы и вовсе ни с кем не стрястись. Интерес, вызываемый действием и событием, находится в прямом соответствии с его редкостью; к счастью, тихие добродетели незаметно нас окружают, а назойливый порок редко пересекает нашу стезю. В общем, я согласен с суждением Тесея {Еврипид, "Просительницы". (Примеч. автора).}, что в мире больше добра, нежели зла {59}. Миссис Опимиан: - Сдается мне, отец Опимиан, ты ни с каким суждением бы не согласился, не будь оно высказано две тысячи лет назад. Преподобный отец Опимиан: - Так ведь, душенька, все почти суждения, с какими и следовало 6 соглашаться, тогда приблизительно и были высказаны. ГЛАВА VIII ПАНТОПРАГМАТИКИ {60} Ψῡξον τόν οἶνον, Δώρι, - Ἔγχεον σὐ δὴ πιεῑν˙ Εὐζωρότερόν γε νὴ Δί, ὤ παῖ, δός˙ τὸ γάρ Ὑδαρὲς ᾅπαν τοῡτ᾽ ἐστὶ τῇ ψυχῆ κακόν. Diphilus Вино, о Дорис, охлади, налей-ка в чашу. С водой не смешивай. Ведь, разбавляя, Ты бодрости лишаешь дух мой. Дифил {61} Очарованный новым знакомством, его преподобие дольше обычного не показывался в усадьбе мистера Грилла, а когда снова туда явился, тотчас сообщил о метаморфозе старой башни и об особенностях ее обитателей. Как всегда, обед у мистера Грилла был отличный и все ели и пили в свою меру. Мисс Грилл: - В вашем рассказе многое вызывает мое любопытство; но самое главное - что думаете вы о религиозных воззрениях юного господина? Преподобный отец Опимиан: - Я бы мог предполагать, что он принадлежит к англиканской церкви, судя по расположению его к моей особе, если б оно не объяснялось скорей нашей общей любовью к грекам. Правда, с другой стороны, он усердно подчеркивал, что святая Катарина - святая англиканского церковного календаря. Мисс Грилл: - Как мило, что день его заключается гимном, хором, исполняемым семью весталками. Преподобный отец Опимиан: - Я рад, что вы так судите о девицах. Не всякая барышня судила б о них с благосклонностью. Хотя они, я уверен, ее заслуживают. Мистер Грилл: - Недурно бы познакомиться с молодым человеком. Я бы хотел, чтобы вы привели его к нам. Хочешь ты с ним познакомиться, Моргана? Мисс Грилл: - Да, дядюшка. Мистер Грилл: - Вы уж, ваше преподобие, постарайтесь его сюда залучить. Скоро в гости к нам съедутся философы и поэты. Быть может, это его прельстит? Преподобный отец Опимиан: - Возможно. Но я в том не уверен; боюсь, он бежит всякого общества и любит только леса, моря и реки; греческую поэзию, святую Катарину и семь своих весталок; я, однако ж, попробую его пригласить. Мистер Грилл: - Но для чего бы, ваше преподобие, заводить ему столь обширную столовую и вообще так печься об устройстве своего дома, если б намеревался он жить затворником? Думаю, однажды забредя к нему, вы найдете у него общество самое шумное. Спросите-ка у него, не желает ли он играть в Аристофановой комедии? Преподобный отец Опимиан: - Превосходная мысль. Думаю, она придется ему по вкусу. Мисс Грилл: - Кстати о комедии, ваше преподобие: что сталось с лордом Сомом и его лекцией о рыбе? Преподобный отец Опимиан: - Да вот лорд Склок, граф де Линь, лорд Кудаветер и еще несколько архишарлатанов вздумали фиглярничать на новом поприще, которое именуют они наукой пантопрагматики, и уговорили лорда Сома кувыркаться вместе с ними; однако, когда похолодает, безумие уляжется; и мы еще услышим, как он будет разъяснять рыбакам Щучьей бухты, чем сельдь отлична от палтуса. Мисс Грилл: - Ради бога, ваше преподобие, скажите, что это еще за новая наука? Преподобный отец Опимиан: - А уж это, мисс Грилл, я вам затрудняюсь сказать. Я многих профессоров расспрашивал, но ничего от них не добился, кроме странного вздора. Оказывается, это такой подлинный способ толковать о способе мнимом учить каждого собственному его ремеслу. Пользы от него никакой, но в этом-то вся и польза. Нет от него и вреда, коль скоро он напоминает чтение Гамлета - "слова, слова, слова" {62}. Как в большинстве наук, и тут читаются лекции, лекции, лекции обо всем понемногу: один педант болтает о юриспруденции, другой о статистике, третий об образовании и так далее, crambe repetita {подогретая капуста {63} (лат., букв: вздор, чепуха).} все того же вздора, который уже подавался "дважды остывший и дважды подогретый" {*} во многих объединениях, прозывавшихся научными. {* Но моего послушайся совета: Остывших дважды, дважды подогретых Немало продавал ты пирогов, Смотри, чтоб не был твой рассказ таков... Чосер, "Пролог повара" {64} (Примеч. автора).} Мисс Грилл: - Значит, ваше преподобие, лекция лорда Сома будет большим облегчением для исстрадавшихся слушателей. Преподобный отец Опимиан: - Без сомненья, она будет более занимательна и в той же мере полезна. Никто не поймает ни одной рыбешкой больше, тем подведя итог научным изысканиям подобного рода. Я бы уж лучше послушал лекцию поварам о сборной солянке - неплохая эмблема для всего начинания. Мисс Грилл: - Человек с умом и талантом может читать лекцию о любом предмете. И сборная солянка может быть увлекательна. Однако мужи, погрязнувшие в унылых притязаниях на серьезность, едва ли смогут придать ей достаточно соли и остроты {Хадделстон (Примеч. автора).}. ГЛАВА IX  СВЯТАЯ КАТАРИНА gli occhi su levai, E vidi lei che si facea corona, Rifflettendo da se gli eterni rai. Dante. Paradiso, XXXI. 70-72 Я, не ответив, поднял взоры к ней, И мне она явилась осененной Венцом из отражаемых лучей {66}. Данте. Рай, XXXI. 70-72 Прошло немного времени, и его преподобие вновь посетил башню, чтобы просить юного своего друга об участии в Аристофановой комедии. Он встретил живую готовность, и чуть не целый день провели они, обсуждая подробности предприятия. Обед и вечер прошли совершенно как раньше. Наутро, когда они спускались в кабинет для продолженья приятных трудов, его преподобие подумал: "Я прошел по галерее, там много комнат, двери днем почти все отворены, но спальня моего приятеля всегда закрыта. Верно, тут какая-то тайна". И не склонный вообще к праздному любопытству отец Опимиан уже не мог выбросить из головы эту любопытную мысль. Наконец, набравшись храбрости, он сказал: - Я видел кабинет ваш, столовую и гостиную; в устройстве дома столько вкуса, что мне хотелось бы осмотреть и прочие комнаты. Мистер Принс: - Но больше нечего и осматривать. Ваша спальня - одна из лучших в доме. Прочие на нее похожи. Преподобный отец Опимиан: - Сказать по правде, я бы хотел взглянуть на собственную вашу спальню. Мистер Принс: - Отчего же. Извольте. Просто я сомневался, быть может напрасно, по вкусу ли вам придется ее убранство. Преподобный отец Опимиан: - Надеюсь, там никаких вольностей. Мистер Принс: - Совершенно напротив. Как бы вам не показалось, что все там чересчур подчинено моим понятиям о чистоте идеальной красоты, воплощенной в святой Катарине. Преподобный отец Опимиан: - Напрасно, поверьте, вы этого опасаетесь. Мистер Принс: - Вот видите, алтарь с образом святой Катарины, а на стенах - сцены из ее жизни, большей частию скопированные с картин итальянских мастеров. Облик святой Катарины и история ее с юных дней моих завладели моим воображеньем - в ней вижу я воплощенье идеальной красоты {67} - все, что способно чаровать, возвышать и восхищать нас в прекраснейших представительницах прекрасного пола. Преподобный отец Опимиан: - В речах ваших столько пыла; а ведь я, признаться, не очень знаю ее историю, хоть Реформация и оставила ее в числе своих святых. Коекакие из этих картин без объяснений мне непонятны. Мистер Принс: - Я постараюсь в коротких словах передать вам ее историю. И по мере рассказа буду водить вас от картины к картине. ИСТОРИЯ СВЯТОЙ КАТАРИНЫ  Катарина была принцесса в Александрии в третьем столетии. Вера христианская открылась ей в божественном откровении. Красота, ученость и искусность в речах ее отличали. Она обратила в истинную веру отца своего и мать и всех, с кем случалось ей сойтись поближе. Император Максенций {68} созвал пятьдесят мудрейших мужей всего государства, дабы они избавили ее от заблуждений, но всех их она обратила в новую веру. Максенций сжег на костре ее приверженцев и самой ей пригрозил той же участью. Она осталась тверда. Тогда он приказал бить ее плетьми и бросить в темницу на голодную гибель. Отправясь в поход, присмотреть за исполнением приказа он предоставил императрице и главному генералу своему Порфирию. Ангелы исцелили ее раны, утолили ее голод; и Спаситель, явясь к ней в темницу в блаженном видении, назвал ее невестой и надел ей на палец кольцо {Maria, Vergine delie Vergini, e Misericordia delie Misericordie, vestita de i lampi del Sole, e coronata de i raggi delie Stelle, prese il sottile, il delicato, ed il sacro dito di Catarina, humile di core e mansueta di vita, ed il largo, il chemente, ed il pietoso figliuol suo lo cinse con lo anello. - Vita di Santa Catarina, 1. ii. Vinezia, 1541. (Примеч. автора), [Пречистая Дева Мария, облеченная светом солнечным, сияющая лучами звездными, взяла тонкий, нежный, святой палец Катарины, смиренной сердцем, милосердный же всеблагой и безгрешный Сын ее надел на этот палец кольцо. - "Житие Святой Катарины". Венеция, 1541 (ит.).]}. Очнувшись, она увидела кольцо на своем пальце и убедилась в том, что святое посещение воистину состоялось. Императрица и Порфирий пришли к ней, она их обратила. Император, воротясь, приговорил к смерти обоих; после многих безуспешных попыток ее увещать, он приговорил Катарину к колесованию. Четыре страшные колеса, снабженные стальными зубьями, назначены были изрубить ее на части. Ангелы разбили колеса. Тогда император возвел ее на костер; ангелы загасили пламя. Тогда он приказал отсечь ей голову мечом. Это было допущено. Настала ночь. Тело, оставленное на растерзание диким зверям, охраняла стража. Ночь была темная, утром тело исчезло. Ангелы отнесли его на вершину самой высокой горы Хоребского хребта, и поныне взор путника встречает там скалу, природой созданную в виде гробницы. Там, в неувядаемой красоте, охраняли Катарину ангелы, покуда святой муж не нашел ее, и уж он поместил ее в раку, и там лежит она поныне. Рака помещена в основанном позже монастыре - монастырь святой Катарины Синайской. И поныне сверкает у нее на пальце кольцо. Преподобный отец Опимиан: - Ничего почти из всего этого я прежде не знал. Правда, обручение святой Катарины знакомо мне по многим картинам великих итальянских мастеров. Однако вот картина, которой нет соответствия в рассказанной вами истории. Что значат эта гробница, и пламя, и отпрянувшие в ужасе монахи? Мистер Принс: - Здесь изображено замечательное происшествие у гробницы святой. Императрица Екатерина II, много благодетельствовавшая Синайскому монастырю, захотела взять себе кольцо святой Катарины. И послала высокую духовную особу попросить кольцо у братии. Монахи, не желая нарушать волю государыни, отвечали, что не смеют снять кольцо сами, однако согласны открыть гробницу и пусть-де государынин посланный снимет его. Так и сделали, и посланный увидел руку и кольцо. И подошел, чтобы снять его; из гроба вырвалось пламя; он отпрянул, гробница закрылась. Увидев недовольство святой, отцы не пытались более открывать гробницу {"Изображения Иерусалима и горы Синай" (1837), с. 27. (Примеч. автора).}. Преподобный отец Опимиан: - Хотелось бы мне взглянуть на лицо императрицы, когда ей докладывали о происшедшем. Мистер Принс: - Оно отражало степень той веры, какую она подлинно имела либо считала приличным выказать на людях. Отцы, во всяком случае, доказали свою набожность и дали ей возможность покрасоваться своею. Больше она не добивалась кольца. Преподобный отец Опимиан: - А что это за горные часовни, три в одной раме? Мистер Принс: - Часовни эти изображены так, как могли они выглядеть еще в католической Англии. Три сестры - Катарина, Марта и Анна - их построили в честь своих святых на вершинах трех холмов, носящих эти имена и поныне. С каждой вершины видны две другие. Сестры думали увековечить свою верность сестринской любви и церкви католической. Реформация все разрушила. От часовни святой Анны осталось только несколько серых камней, пошедших на постройку стены, которой лет пятьдесят тому назад обнесли тамошние поля. Холм ныне более связан с памятью Чарлза Фокса {69}, нежели с древней святой. Часовню святой Марты отстроили и приспособили для надобностей протестантов. Часовня святой Катарины так и стоит живописной развалиной вблизи Гидфорда. Преподобный отец Опимиан: - А что это за старинный храм? Мистер Принс: - Старинный храм святой Катарины, на месте которого ныне красуется пристань, позорно носящая ее имя; надругательство, за которым последовало множество других и еще последуют, коль скоро в интересах коммерции понадобится осквернить освященную землю и развеять по ветру прах мертвецов; а ведь Гораций считал кощунством даже и глядеть на то, как это делают варвары {Epod. 16, 1370. (Примеч. автора).}. Каковы бы ни были преимущества новейшего вероисповедания, мы далеко уступаем древним в почтении к храмам и гробницам. Преподобный отец Опимиан: - Не решаюсь оспаривать ваше сужденье. А что там за витраж? Мистер Принс: - Это уменьшенная копия окна Уест-Уикэмской церкви, но главная фигура тут дышит более совершенной итальянской красотой. Она попирает императора Максенция. Вы видите все ее эмблемы - тут пальмовая ветвь, венчающая всех великомучеников; корона, колесо, огонь и меч, присущие ей одной; и книга, с какой всегда ее изображают, ибо она чудо учености и избрана в средние века покровительницей школ. Преподобный отец Опимиан: - История, бесспорно, занимательная. Вера ваша покуда просто поэтическая. Но берегитесь, мой юный друг, как бы не сделаться вам жертвой собственной вашей мистификации. Мистер Принс: - Этого я не боюсь. Надеюсь, я умею отличить поклонение идеальной красоте от суеверия. Поклонение же такое мне надобно, чтобы заполнить пустоту, какую истинная картина мира оставляет в моем сердце. Мне надобно верить в доброго домашнего духа; духа здешних мест; ангела или нимфу; духа, связующего нас чем-то похожим на привязанность человеческую, только возвышенней и чище, - с вездесущим, созидающим и охраняющим духом вселенским; в жизни действительной я его не нахожу. Проза жизни грубо во все вторгается. Разве ступит ангел в лес, оскверненный надписью "Вход воспрещен, нарушители подвергаются штрафу"? разве захочет наяда плескаться в потоке, работающем на бумагопрядильню? придет ли в дол дриада, если поезд тащит по нему товары вандалов? вздумается ли нереиде гулять вдоль моря там, где береговая охрана стережет контрабандистов? Никак. Жизнь духовная умерла в материальном нашем мире. Воображение ее не заменит. Но предстательством святых еще держится связь видимого и невидимого. Они подают мне знаки, помогающие ощутить их присутствие. В тиши собственных раздумий мы можем сохранить эти знаки от вторжения мира внешнего. А святая, какую я избрал, представляется мне безупречнейшим воплощением совершенства ума, наружности и души. Преподобный отец Опимиан: - Не могу оспаривать ваш вкус. Надеюсь, однако, что вы не станете искать в своем идеале свойств слишком реальных. Я огорчился бы, увидав, что вы слишком погрязли в почитании святых. Надеюсь, вы способны примириться с Мартином, однако сторонясь Петра и Джека {71}. Мистер Принс: - Ничто не могло бы так способствовать моей сговорчивости, как общество вашего преподобия. Столь мудрая терпимость хоть кого убедит. После этого отступления друзья вернулись к своим трудам над Аристофановой комедией, и оба внесли свою долю, подобно Флетчеру и Бомонту {72}. ГЛАВА X  ГРОЗА Si bene calculum ponas, ubique naufragium est. Petronius Arbiter Словом, если поразмыслить {73}, то крушенья ждут нас повсюду. Отец Опимиан собирался домой после завтрака, но дальние раскаты грома его задержали, и приятели снова поднялись в библиотеку, чтобы оттуда наблюдать волнение стихий. Широкий вид открывался там из окон. Гром урчал вдали, однако ни дождь, ни молния его не сопровождали. - Гроза где-то далеко, - сказал его преподобие, - и, верно, пройдет стороной. Но вот на горизонте показалась черная туча, она быстро росла и надвигалась прямо на Башню. Впереди катила она более легкое, однако же достаточно мрачное облако тумана, и оно вилось и курилось как дым пред густой чернотою невспоротой тучи. А потом блеснула молния, загрохотал гром и грянул ливень так, будто прорвало водосточные трубы. Друзья сидели, молча наблюдая грозу с ветром, дождем и градом, покуда тьма почти ночная застилала небеса, рассекаясь почти непрестанно вспышками молний. Вдруг слепящая искра озарила весь небосвод, и тотчас ухнул оглушительный раскат грома, свидетельствуя о том, что молния ударила где-то неподалеку. Его преподобие оглянулся, чтобы поделиться с приятелем силой испытанного впечатления, но тот исчез. Воротясь, он сказал, что ходил посмотреть, куда угодила молния. - И что же? - осведомился отец Опимиан. - Дома все в порядке, - отвечал хозяин. "Весталки, - подумал отец Опимиан, - вот и вся его забота". Но, хотя мистер Принс тревожился лишь о судьбе весталок, внимание его скоро привлек переполох внизу, говоривший о серьезной беде, которую причинила гроза; а потом явилась самая младшая из сестер и, вся трепеща, доложила, что убило наповал одну из двух лошадей в какой-то господской упряжке, что барышня без памяти, и неизвестно еще, ранило ее или нет, а другая лошадь испугалась, понесла и опрокинула бы карету, если б ее не усмирила смелая рука молодого фермера; он отнес барышню в дом, и она отдыхает теперь на женской половине, а сестры за ней приглядывают. Мистер Принс и отец Опимиан спустились вниз, и там их удостоверили, что юная леди невредима, но нуждается в покое, чтобы окончательно оправиться. Пожилой господин показался из женских покоев, и, к немалому удивлению своему, его преподобие узнал в нем мистера Грилла, вместе с племянницей пострадавшего от выходки злополучной лошади. Прелестное утро выманило их из дому на долгую прогулку; они сочли, что пора хотя б отчасти удовлетворить любопытство, подстрекаемое рассказами его преподобия о Княжей Прихоти и ее обитателях. И потому они избрали маршрут, проходивший мимо стен Башни. Они совсем удалились от усадьбы, когда разразилась гроза, и поравнялись с Башней, когда молния поразила лошадь. Гарри Плющ вез на Башню плоды своих сельских трудов, как раз когда случилась беда, и он-то и был тем юным фермером, который укротил перепуганную лошадь и отнес леди в дом мистера Принса. Мистер Грилл, не скупясь на слова, хвалил его поступок, а отец Опимиан от души пожал руку своему знакомцу и сказал, что такому молодцу не следует унывать. Гарри принял эти слова как благой знак, ибо Дороти все слыхала и взглянула на него с подобающим, хоть и немым, одобрением. Gynaeceum, или женская половина, отделялась от башни гостиной и комнатами для гостей, то есть была удалена от остального дома, как то водилось разве в Афинах. В ответ на тревожные расспросы удалось узнать, что барышня спит и одна из сестриц при ней неотлучно. Мистера Грилла, следственно, усадили обедать и оставили ночевать. Перед ужином он выслушал заключение медика, что скоро все обойдется. Гарри Плющ вспомнил про отставного лекаря, жившего неподалеку от Башни со своей сестрой-вековухой, который часто пользовал бесплатно больных соседей-бедняков. Если прописанное лекарство оказывалось не по средствам больному, он либо сестра его тотчас вызывались безвозмездно его доставить. Хотя сами едва сводили концы с концами, они стали добрыми ангелами всего околотка. Старик лекарь подтвердил уже высказанное сестрицами сужденье, что барышне нужен только покой; однако согласился переночевать у мистера Принса на случай, если вдруг понадобятся его услуги. Итак, мисс Грилл осталась на попечении старших сестер. Мистер Грилл и двое докторов - один доктор теологии, целитель душ, другой же - целитель бренной плоти - уселись за стол с мистером Принсом, а прислуживали им, как всегда, младшие весталки. ГЛАВА XI  НАУКА ОБ ЭЛЕКТРИЧЕСТВЕ. СМЕРТЬ ФИЛЕМОНА. ВЫЗДОРАВЛИВАЮЩАЯ Οἰνου μὴ παρεόντος, ἀτερπέα δεῑπνα τραπέζης˙ Οἰνου μὴ παρεόντος, ἀθελγέες εἰσι χορεῐαι. Ἀνὴρ πένθος ἔχων, ὕτε, γεύσεται ἡδέος οἰνου. Στυγνὸν ἀεξομένης ἀποσείσεται ὄγκον ἀνίης. Где нет вина, там и веселья нет, И в танцах нет огня, тускнеет свет. Поднимет чашу и забудет человек Обиды, горе, дней докучных бег. Вакх при рождении вина в предвидении благ, им доставляемых. В двенадцатой песни "Деяний Дионисия" Нонна {74}. За столом разговор шел об утрешнем приключении и повернулся к электричеству. Лекарь, много путешествовавший на своем веку, рассказал много случаев собственного наблюдения; все они сводились к тому, что недомогание мисс Грилл недолго продлится. Случалось ему при подобных обстоятельствах видеть как бы и совершенный паралич: однако же больные всегда скоро от него оправлялись. День-два, от силы неделя - и мисс Грилл непременно будет здорова. А покамест он рекомендовал полный покой. Мистер Принс заклинал мистера Грилла чувствовать себя как дома и не спешить с отъездом. На том и порешили, с тем чтоб наутро отправить человека в усадьбу Гриллов за недостающим снаряжением. Преподобный отец Опимиан, не менее самого мистера Грилла привязанный к его племяннице, весьма огорчался ее недомоганьем и не мог вернуться к обычному своему ровному расположению духа, пока не увидит ее снова радостной и веселой. Он цитировал Гомера, Эсхила, Аристотеля, Плутарха, Атенея, Горация, Персия и Плиния в доказательство тому, что все ныне известное об электричестве было известно уже и древним. В телеграфе же электрическом не усматривал он решительно никакой пользы, ибо, путая хронологию, он дает лишь название главы, которой содержание теряет смысл прежде, чем дойдет до получателя, тем временем уже узнавшего название главы следующей. И сколько бед от него! Ведь, сообщив только о крупном сражении, о тысячах убитых и раненых, какую муку неизвестности вселяет он в сердца тех, у кого были близкие на поле брани, покуда путями более обычными не узнают они имен пострадавших. Ни один тиран сицилийский не додумался бы до столь изощренной пытки. Эти выпады против предполагаемых побед новейшей науки, выслушанные лекарем с удивлением, а прочими с глубоким почтением, слегка успокоили смятенный дух его преподобия, утешенного к тому же обильными возлияниями кларета, который превозносил он в красочных цитатах, объявляя вино средством от всех бедствий мира. Так промелькнула неделя, и больная заметно оправилась. Мистер Принс покуда не видел прекрасную свою гостью. Шесть сестер, оставляя седьмую у постели мисс Грилл, ежевечерне удовлетворяли горячей просьбе мистера Грилла и ласкали его слух разнообразной музыкой, а в заключение неизменно пели гимн любимой святой своего господина. Несколько раз наведывался старик лекарь и оставался переночевать. Преподобный отец Опимиан отправился к себе для воскресной службы, но, радея о здоровье прекрасной Морганы, не мог не поспешить обратно. Прибывши утром и поднявшись в библиотеку, он застал своего юного друга с пером в руках. Он спросил, не Аристофановой ли комедией тот занят. Мистер Принс отвечал, что этот труд лучше удается ему с помощью его преподобия. - А сейчас я пишу, - сказал он, - кое-что связанное с Аристофановой драмой. Это баллада на смерть Филемона, как рассказывает о ней Свида и Апулей. Смерть Филемона {*} {77} Поэту пробил сотый год: Театр с нетерпеньем ждет Последнего творенья. Как вдруг разверзлись небеса, И хлынул дождь на два часа В разгаре представленья. Домой вернулся Филемон, Прилег и видит странный сон: Уходят Музы прочь. "Куда?" - спросил он, и в ответ: "Нам оставаться здесь не след, К вам гость, лишь минет ночь". И вот рассвет рассеял тьму, Позвал он сына и ему Виденье рассказал. Послал за пьесой, перечел И думал, опершись о стол, Что сон сей означал? Виденье разгадать не смог: Поэту было невдомек - Готов приют иной! И оттого-то пуст очаг, И Музы убыстряли шаг Вечор, в тиши ночной. II  Наутро шум и гам кругом, Театр вновь набит битком - Все жаждут продолженья. И слышится со всех сторон Одно лишь имя - Филемон! И крики нетерпенья. К нему посланцы между тем Наведались и тут же всем Поведали спеша: "Сидел он молча у стола, И словно вечность из угла Глядела не дыша. Мы речь держали. Он молчал. И вновь наш голос прозвучал И замер в тишине. Мы подошли, и в тот же миг Всяк тайну страшную постиг: Он в дальней стороне. Прекрасным сражены концом И в восхищении немом