Ричард Бринсли Шеридан. Школа злословия Комедия в пяти действиях ---------------------------------------------------------------------------- Перевод М. Лозинского Ричард Бринсли Шеридан. Драматические произведения. М., Государственное издательство "Искусство", 1956 OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru ---------------------------------------------------------------------------- ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА Сэр Питер Тизл. Сэр Оливер Сэрфес. Джозеф Сэрфес. Чарльз Сэрфес. Крэбтри. Сэр Бенджамен Бэкбайт. Раули. Мозес. Трип. Снейк. Кейрлесс. Сэр Гарри Бэмпер. Леди Тизл. Мария. Леди Снируэл. Миссис Кэндэр. Слуги, гости. ПОРТРЕТ, посылаемый миссис Крю вместе с комедией "Школа злословия" Р. Б. Шериданом Вы, вскормленницы Школы Клеветы, Доведшие поклеп до красоты, Ужели нет на свете ни одной, Настолько милой и совсем иной, Чтоб даже вы хвалу воздали ей Безмолвием и завистью своей? Сейчас живой предстанет образец На суд суровый ваших злых сердец. Решите сами, верен ли портрет, Иль то Любви и Музы легкий бред. Сюда, о племя многомудрых дев, О сонм матрон, чей беспощаден гнев, Чей острый взгляд и хмурые черты Не терпят юности и красоты! Вы, по природе хладные своей, Вы, в долгом девстве лютые, как змей, - Сюда, о мастерицы сплесть навет, Создать улики, если слухов нет! О вы, чья память, сторожа порок, Все, кроме факта, знает назубок! Сюда, о клеветницы, стар и млад, Ходячее злословье, станьте в ряд, Чтоб нашей теме был противовес, Как гимну - пасквиль, как святому - бес. Ты, Аморетта (это имя нам Уже знакомо по другим стихам), Приди и ты; пусть милый жар ланит Твою улыбку робко оттенит, И, с нежно-неуверенным лицом, Мне послужи желанным образцом. О Муза, если б ты создать могла Хоть слабый очерк этого чела, Счастливой кистью вызвать на мольберт Хоть бледный отсвет этих чудных черт, Поэты бы воспели гений твой, И Рейнольде бы склонился головой, - Он, в чьем искусстве более чудес, Чем в чудесах Природы и Небес, Он, взору Дэвон давший новый жар, Ланитам Грэнби - прелесть новых чар! Нелегкий подвиг - дань хвалы принесть Красе, чей разум презирает лесть! Но, славя Аморетту, прав весь свет: Пред нею, как пред Небом, лести нет, И прихотью судеб она одна Правдивость нашу отрицать склонна! От мод не краше, крася их сама, Проста влеченьем вкуса и ума, Скромна в движеньях, чуждая вполне И сухости и буйных чувств волне, Она не ходит, на себя надев Лицо богинь иль облик королев. Ее живая прелесть всякий раз Не поражает, а пленяет нас; То не величье, но ее черты Мы не измерим мерой красоты! Природный цвет ее ланит так жив, Что, создавая это диво див, Вполне бы мог божественный творец На них бледнее наложить багрец, Велев затворнице прелестных стен - Стыдливой Скромности - служить взамен. А этих губ кто воспоет вино? Лишите их улыбки - все равно! Сама Любовь как будто учит их Движению, хоть не звучит на них; Ты, видящий, не слыша эту речь, Не сожалей, что звук не мог дотечь; Смотря на эти губы, ты всегда Беседу их постигнешь без труда: Они повиты прелестью такой, Что полон думы самый их покой! Но, если взглянешь на игру лучей Волшебно-нерешительных очей, Следя, как часто манием ресниц Бывает прерван пламень их зарниц, Ты в них увидишь: крошка Купидон, Своей опасной должностью смущен, То скроет, то откроет дивный луч, Который взорам смертных слишком жгуч. От этих стрел, ласкающих разя, В беззлобных ямочках спастись нельзя. Хотя бы сердце в ней и не могло Жестоким гневом ополчить чело, Я кознями Любви поклясться рад - Ее улыбка гибельней стократ! При виде той, что получила в дар Всю полноту, всю яркость женских чар, Мы были бы должны тщеславный нрав Отнесть к числу ее природных прав. Но Аморетта в милой простоте Сама своей не верит красоте И стрелы чар, разящие кругом, Невинно хочет оперить умом: Всех женских знаний совмещая груз, Воспитанница Грэвиля и Муз, Любя учиться, помня грань пути, Докуда можно женщине идти, Она бы Фебу, если б встарь жила, Не жрицей, а возлюбленной была С застенчивою робостью очей И кроткою покорностью речей; Как ни разумно говорит она, В ней словно неуверенность слышна; И, этой женской прелестью дыша, Как разум мил, как мудрость хороша! Ее дары, ее душевный склад О сердце, дружном с мыслью, говорят: Веселость, оттененная мечтой, Насмешливость в союзе с добротой, Брезгливость, скрытая не без труда, Страх пред талантом, чем она горда. Умолкни, Муза! Песнь свою прерви И похвалу бессильной назови; Поэзия достигнуть не могла Ее достоинств, но твоя хвала Смутила хор завистниц Красоты И омрачила царство Клеветы! Все эти ведьмы черствым языком Шипят, что этот облик им знаком, И называют ту, кого пою, Вас, мой прообраз и мой гений, - Крю! ПРОЛОГ написан мистером Гарриком "Школа злословья"? Полно! Неужели Без школы мы злословить не умели? Какие тут уроки могут быть? Еще бы нас учили есть и пить! Когда красавиц наших, ту иль эту, Тревожит печень, - дайте им газету: В ней сильнодействующих - quantum satis; Чего бы вы ни пожелали - нате-с. "О боже!" - леди Уксус (что не прочь За картами прощебетать всю ночь), К полудню встав, свой крепкий чай мешает Со сплетнями: "Как это освежает! Дай мне газету, Лисп, - как хорошо! (Отхлебывает.) - Вчера лорд Л. (отхлебывает) был пойман с леди О. - Как это помогает от мигрени! (Отхлебывает.) - Хоть миссис Б. и опускает шторы, Сквозь них легко проникнут наши взоры. - Да, это зло; жестокая заметка; Но, между нами (отхлебывает), право, очень метко. Ну, Лисп, читайте вы, отсюда вот!" - "Так-с! - Пусть лорд К., тот самый, что живет На Гровнор-сквер, себя побережет: Хоть леди У. он и дороже сына, Но уксус горек. - Это я! Скотина! Сейчас сожгите, и чтоб в дом мой эту Впред не носили подлую газету!" Так мы смеемся, если кто задет; А нас заденут - смеха больше нет. Ужель наш юный бард так юн, что тщится От моря лжи плотиной оградиться? Иль он так мало знает грешный мир? С нечистой силой как вести турнир? Он биться с грозным чудищем идет: Срежь Сплетне голову - язык живет. Горд вашей благосклонностью былой, Наш юный Дон Кихот вновь вышел в бой; В угоду вам он обнажил перо И жаждет Гидре погрузить в нутро. Дабы снискать ваш плеск, он будет, полон пыла, Разить - то бишь писать, - пока в руке есть сила, И рад пролить для вас всю кровь - то бишь чернила. ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ КАРТИНА ПЕРВАЯ У леди Снируэл. Леди Снируэл перед туалетом; Снейк пьет шоколад. Леди Снируэл. Так вы говорите, мистер Снейк, что все заметки сданы в печать? Снейк. Сданы, сударыня, и так как я сам переписывал их измененным почерком, то никто не догадается об их источнике. Леди Снируэл. А распространили вы известие о романе леди Бритл с капитаном Бостолом? Снейк. Здесь все обстоит как нельзя лучше. Если не случится ничего непредвиденного, то, по-моему, через сутки эта новость достигнет ушей миссис Клэккит, и тогда, как вам известно, можно считать, что дело сделано. Леди Снируэл. Да, конечно, у миссис Клэккит очень недурные способности и большая опытность. Снейк. Совершенно верно, сударыня, и в свое время она действовала довольно удачно. По моим сведениям, она была причиной шести расстроенных свадеб и трех отказов сыновьям в наследстве; четырех насильственных похищений и стольких же тюремных заключений; девяти раздельных жительств и двух разводов. Я не раз обнаруживал, что на страницах "Города и провинции" она устраивала tete-a-tet'ы людям, которые, вероятно, за всю свою жизнь ни разу друг друга в глаза не видели. Леди Снируэл. Она, несомненно, талантлива, но у нее тяжеловатые приемы. Снейк. Вы совершенно правы. У нее бывает хорош общий замысел, она обладает даром слова и смелым воображением, но колорит ее слишком темен, а рисунок по большей части экстравагантен. Ей недостает той мягкости оттенков, той приятной улыбки, которые отличают злословие вашей милости. Леди Снируэл. Снейк, вы пристрастны. Снейк. Ничуть. Все утверждают, что одним лишь словом или взглядом леди Снируэл достигает большего, чем другие самой тщательно разработанной сплетней, даже когда им удается подкрепить ее крупицей правды. Леди Снируэл. Да, мой милый Снейк, и я не стану отрицать, что меня радуют плоды моих стараний. Уязвленная в ранней молодости ядовитым жалом клеветы, я не знаю большего наслаждения, чем низводить других до уровня моей опороченной репутации. Снейк. Это вполне естественно. Но, леди Снируэл, в одном случае, который вы недавно мне доверили, я, говоря откровенно, затрудняюсь понять, чем вы руководствуетесь. Леди Снируэл. Вы разумеете моего соседа сэра Питера Тизл и его семейство? Снейк. Вот именно. Там имеется двое молодых людей, для которых сэр Питер после смерти их отца был чем-то вроде опекуна. Старший обладает отменнейшими качествами и пользуется наилучшей славой, младший - самый беспутный и сумасбродный юноша во всем королевстве, без друзей и правил. Первый - признанный поклонник вашей милости и, по-видимому, ее фаворит, второй ухаживает за Марией, воспитанницей сэра Питера, и она его, несомненно, любит. И, если принять все это в соображение, я решительно не могу понять, почему бы вам, вдове человека с именем, состоятельной женщине, не соединить свою жизнь с таким достойным и многообещающим человеком, как мистер Сэрфее, а главное, почему вы так настойчиво стремитесь разрушить взаимную привязанность, которую питают друг к другу его брат Чарльз и Мария. Леди Снируэл. Так вот, чтобы вы разгадали эту загадку, я должна вам сказать, что в моих отношениях с мистером Сэрфесом любовь совершенно ни при чем. Снейк. Как так? Леди Снируэл. Он влюблен в Марию или в ее приданое. Но, встретив в своем брате счастливого соперника, он был вынужден скрыть свои намерения и прибегнуть к моей помощи. Снейк. Но почему вы заинтересованы в его успехе? Для меня это непонятнее всего остального. Леди Снируэл. Какой вы тугодум! Неужели вы не догадываетесь о сердечной слабости, в которой я до сих пор стыдилась открыться даже вам? Вы хотите, чтобы я призналась, что Чарльз, этот гуляка, этот расточитель, промотавший и состояние и доброе имя, и есть причина моих тревог и моей злобы и что я готова пожертвовать всем, чтобы завоевать его? Снейк. Теперь действительно ваше поведение представляется последовательным. Но что же вас сблизило с мистером Сэрфесом? Леди Снируэл. Взаимная выгода. Я разгадала его давно. Я знаю, это хитрый, себялюбивый, коварный человек, словом, сладкоречивый плут, тогда как сэр Питер да и все знакомые видят в нем юное чудо нравственности, здравомыслия и доброты. Снейк. Да. Сэр Питер клянется, что равного ему нет во всей Англии, и превозносит его прежде всего как человека высоких чувств. Леди Снируэл. Это верно, и с помощью высоких чувств и лицемерия он всецело склонил сэра Питера на свою сторону в вопросе о судьбе Марии, тогда как у бедняги Чарльза нет ни одного друга в доме, хотя, я боюсь, у него есть могущественный союзник в Мариином сердце. Против него-то мы и должны направить наши усилия. Входит слуга. Слуга. Мистер Сэрфес. Леди Снируэл. Попросите сюда. Слуга уходит. Входит Джозеф Сэрфес. Джозеф Сэрфес. Дорогая леди Снируэл, как сегодня ваше самочувствие? Мистер Снейк, ваш покорнейший слуга. Леди Снируэл. Мистер Снейк как раз подтрунивал над нашей взаимной привязанностью, но я разъяснила ему наши истинные виды. Вы знаете, как он был для нас полезен, и смею вас уверить, что такая откровенность более чем уместна. Джозеф Сэрфес. Сударыня, я бы никогда в жизни не усомнился в таком чувствительном и благоразумном человеке, как мистер Снейк. Леди Снируэл. Оставьте комплименты и лучше скажите мне, когда вы видели вашу возлюбленную Марию или, что для меня гораздо существеннее, вашего брата. Джозеф Сэрфес. С тех пор как я с вами расстался, я их не видел, но я могу вам сообщить, что они больше не встречаются. Некоторые ваши рассказы произвели на Марию должное действие. Леди Снируэл. Ах, дорогой мой Снейк, это ваша заслуга! А как дела вашего брата? Идут все хуже? Джозеф Сэрфес. С каждым часом. Мне говорили, что вчера у него опять описывали имущество. Словом, его мотовство и легкомыслие превосходят все, что я когда-либо слышал. Леди Снируэл. Бедный Чарльз! Джозеф Сэрфес. О да, сударыня! Несмотря на его пороки, его нельзя не жалеть. Я был бы рад, если бы мог хоть чем-нибудь ему помочь, потому что человек, бесчувственный к несчастиям брата, хотя бы они были порождены беспутством, заслуживает... Леди Снируэл. О боже! Вы собираетесь читать нравоучения и забываете, что вы среди друзей. Джозеф Сэрфес. Да, вы правы. Это изречение я приберегу для сэра Питера. И все-таки было бы добрым делом спасти Марию от этого гуляки, который если и может быть исправлен, то только особой, обладающей вашими высокими достоинствами и умом. Снейк. Леди Снируэл, мне кажется, к вам кто-то пришел. Я пойду переписать письмо, о котором я вам говорил. Мистер Сэрфес, мое нижайшее. Джозеф Сэрфес. Сэр, мое глубочайшее. Снейк уходит. Леди Снируэл, я очень жалею, что вы оказываете доверие этой личности. Леди Снируэл. Но почему? Джозеф Сэрфес. Я недавно обнаружил, что он часто беседует со старым Раули, который был дворецким у моего отца и, как вам известно, никогда не принадлежал к числу моих друзей. Леди Снируэл. И вы думаете, он может нас выдать? Джозеф Сэрфес. Несомненно. Я вам ручаюсь, леди Снируэл, у него не хватит честности быть верным даже собственному негодяйству. Ах, Мария! Входит Мария. Леди Снируэл. Мария, дорогая моя, здравствуйте! Что случилось? Мария. Ах, там к моему опекуну пришел этот противный мой поклонник, сэр Бенджамен Бэкбайт со своим отвратительным дядюшкой Крэбтри. Я потихоньку скрылась и прибежала сюда, чтобы их не видеть. Леди Снируэл. Только и всего? Джозеф Сэрфес. Если бы вместе с ними явился мой братец Чарльз, вы, вероятно, не были бы так испуганы. Леди Снируэл. Как вы несправедливы! Смею вас уверить, что все это не так: просто Мария узнала, что вы тут. Но, дорогая моя, что же такое сделал сэр Бенджамен, что вы его так избегаете? Мария. Ах, он ничего не сделал, но он слишком много наговорил. Его разговор - это сплошной пасквиль на всех его знакомых. Джозеф Сэрфес. Да, и хуже всего то, что нет никакой выгоды не быть с ним знакомым, потому что он совершенно так же готов очернить постороннего, как и лучшего своего друга; и дядюшка у него точно такой же. Леди Снируэл. Но нельзя все-таки отрицать, что сэр Бенджамен - остроумный человек и притом поэт. Мария. Что до меня, сударыня, то я должна сознаться, что остроумие теряет цену в моих глазах, когда оно соединено со злостью. Вы согласны, мистер Сэрфес? Джозеф Сэрфес. Разумеется, сударыня: улыбаться шутке, которая вонзает терн в чужую грудь, - это значит быть соучастником злодеяния. Леди Снируэл. Полноте! Какое же возможно остроумие без капельки яда? Умному слову нужна колючка злости, чтобы зацепиться. Как ваше мнение, мистер Сэрфес? Джозеф Сэрфес. Конечно, сударыня: разговор, из которого изгнан дух насмешки, всегда будет скучен и бесцветен. Мария. Я не хочу спорить о том, в какой мере извинительно злословие. Но в мужчине, на мой взгляд, оно всегда постыдно. У нас имеются тщеславие, зависть, соперничество и тысяча всяких оснований порочить друг друга, но мужчина, чтобы очернить другого, должен обладать женской трусостью. Входит слуга. Слуга. Сударыня, миссис Кэндэр дожидается в карете, и, если ваша милость не заняты, она подымется наверх. Леди Снируэл. Попросите ее пожаловать. Слуга уходит. Вот вам, Мария, некто в вашем вкусе. Хотя миссис Кэндэр немножко болтлива, все согласны, что это добрейшая и прекраснейшая женщина. Мария. Да, и со своим нелепым напускным добродушием она приносит больше вреда, чем откровенная злость старого Крэбтри. Джозеф Сэрфес. Это правда, леди Снируэл. Когда я слышу, что общественное мнение ополчается на моих друзей, я больше всего боюсь, чтобы миссис Кэндэр не выступила на их защиту. Леди Снируэл. Тс-с! Она идет! Входит миссис Кэндэр. Миссис Кэндэр. Дорогая леди Снируэл, как вы поживали это столетие? Мистер Сэрфес, что слышно нового? Хотя, впрочем, это не важно, потому что ничего не приходится слышать, кроме сплетен. Джозеф Сэрфес. Вот именно, сударыня. Миссис Кэндэр. О Мария, дитя мое! Ну как? Все кончено между вами и Чарльзом? Его мотовство, я полагаю... Весь город только об этом и говорит. Мария. В самом деле? Мне очень жаль, сударыня, что город не находит для себя лучшего занятия. Миссис Кэндэр. Верно, верно, дитя мое. Но людских языков не остановишь. Признаться, мне было больно услышать это, да притом еще узнать из того же источника, что ваш опекун сэр Питер и леди Тизл последнее время живут не так дружно, как этого можно бы желать. Мария. С какой наглостью люди вмешиваются в чужие дела! Миссис Кэндэр. Совершенно верно, дитя мое. Но что поделаешь? Людям хочется говорить, этому ничем помешать нельзя. Да вот, не дальше, как вчера, мне рассказывали, что мисс Гэдэбаут бежала с сэром Филигри Флертом. Но, боже мой, разве можно придавать значение тому, что слышишь! Хотя, уверяю вас, мне это сообщило очень осведомленное лицо. Мария. Все это - возмутительнейшие сплетни. Миссис Кэндэр. Разумеется, дитя мое, просто стыд, просто стыд! Но свет привередлив, от него нет защиты. Боже мой, кто бы, например, позволил себе заподозрить вашу подругу мисс Прим в неблаговидном поступке? Однако люди так злы, что рассказывают, будто ее дядя на прошлой неделе поймал ее в ту самую минуту, когда она садилась в Йоркский дилижанс со своим учителем танцев. Мария. Я могу вам поручиться, что этот рассказ ни на чем не основан. Миссис Кэндэр. О, решительно ни на чем, клянусь вам. Не больше, вероятно, чем эта история, о которой говорили прошлый месяц, насчет миссис Фестино и полковника Кассино; хотя, надо сказать, вопрос так и остался не выясненным как следует. Джозеф Сэрфес. Разнузданность, с которой некоторые люди сочиняют небылицы, поистине чудовищна. Мария. Это так; но, по-моему, те, кто подобные выдумки передает, одинаково виновны. Миссис Кэндэр. Безусловно; передатчики сплетен нисколько не лучше, чем их сочинители. Это старое утверждение и очень правильное. Но что поделаешь, как я уже сказала! Ну как вы запретите людям говорить? Сегодня миссис Клэккит уверяла меня что мистер и миссис Хонимун теперь уже только по названию муж и жена, как и остальные их знакомые. Она намекнула также, что некая вдова на соседней улице самым удивительным образом избавилась от водянки и приобрела прежнюю стройность. А мисс Тэттл, которая была тут же, утверждала, что лорд Бэффэло застал свою супругу в некоем весьма сомнительном доме и что сэр Генри Бокет и Том Саунтер должны скрестить шпаги по такому же делу. Но, боже мой, неужели вы думаете, что я стала бы передавать эти россказни! Нет-нет, передатчики сплетен, как я уже сказала, ничуть не лучше, чем их сочинители. Джозеф Сэрфес. Ах, миссис Кэндэр, если бы все обладали вашей сдержанностью и добрым сердцем! Миссис Кэндэр. Я должна сознаться, мистер Сэрфес, что я не выношу, когда на людей нападают за их спиной; и когда относительно моих знакомых обнаруживаются какие-нибудь некрасивые обстоятельства, я всегда предпочитаю думать о них одно наилучшее. Кстати, я надеюсь, это неправда, что ваш брат окончательно разорился? Джозеф Сэрфес. Я боюсь, что его дела действительно очень плохи, сударыня. Миссис Кэндэр. Ах, я тоже слышала. Но вы должны ему сказать, чтобы он не падал духом. В таком же положении почти все - лорд Спиндл, сэр Томас Сплинт, капитан Куинз и мистер Никкит, - все, я слышала, прогорят на этой неделе. Так что если Чарльз пойдет ко дну, то он увидит, что половина его знакомых тоже разорена, а это как-никак утешение. Джозеф Сэрфес. Несомненно, сударыня, и очень большое. Входит слуга. Слуга. Мистер Крэбтри и сэр Бенджамен Бэкбайт. (Уходит.) Леди Снируэл. Вот видите, Мария, ваш поклонник вас преследует: вам положительно негде укрыться. Входят Крэбтри и сэр Бенджамен Бэкбайт. Крэбтри. Леди Снируэл, целую вашу руку. Миссис Кэндэр, вы, кажется, незнакомы с моим племянником, сэром Бенджаменом Бэкбайтом? Ей-богу, сударыня, это остроумнейший молодой человек и прелестный поэт вдобавок. Не правда ли, леди Снируэл? Сэр Бенджамен Бэкбайт. Ах, что вы, дядюшка! Крэбтри. Ей же богу, это правда. По части ребусов и шарад он вам забьет лучшего рифмача во всем королевстве. Ваша милость слышала эпиграмму, которую он написал на той неделе по поводу загоревшегося пера леди Фризл? Ну-ка, Бенджамен, повтори ее или шараду, которую ты сочинил экспромтом на вечере у миссис Драузи. Скажи: мое первое - название рыбы, мое второе - знаменитый адмирал, мое... Сэр Бенджамен Бэкбайт. Дядюшка, нет, прошу вас... Крэбтри. Честное слово, сударыня, вы бы изумились, если бы только слышали, до чего он искусен во всех этих прелестях. Леди Снируэл. Я удивляюсь, сэр Бенджамен, что вы никогда ничего не печатаете. Сэр Бенджамен Бэкбайт. Говоря по правде, сударыня, печатать - слишком уж вульгарно, а так как мои маленькие опыты по большей части сатиры и памфлеты на отдельных лиц, то, по-моему, они лучше расходятся, когда я доверительно раздаю списки друзьям затронутых особ. Но у меня есть несколько любовных элегий, которые, если их осчастливит улыбка этих уст, я намерен издать в свет. Крэбтри. Клянусь небом, сударыня, они вас обессмертят! Ваше имя перейдет в потомство, подобно именам петрарковой Лауры или уоллеровой Сахариссы. Сэр Бенджамен Бэкбайт. Да, сударыня, я думаю, что они вам понравятся, когда вы их увидите на великолепной странице ин-кварто, где прозрачный ручеек текста будет извиваться среди полей бумаги. Видит бог, это будут изящнейшие в своем роде создания! Крэбтри. А знаете, сударыня, ведь это правда! Вы слышали новость? Миссис Кэндэр. Вы имеете в виду историю относительно... Крэбтри. Нет, сударыня, совсем другое. Мисс Найсли выходит замуж за своего лакея. Миссис Кэндэр. Не может быть! Крэбтри. Спросите сэра Бенджамена. Сэр Бенджамен Бэкбайт. Истинная правда, сударыня. Все уже назначено, и шьются свадебные наряды. Крэбтри. Да, и говорят, имелись весьма побудительные причины. Леди Снируэл. В самом деле, я уже что-то слышала об этом. Миссис Кэндэр. Этого не может быть, и я не понимаю, как можно верить подобной басне о такой благоразумной девице, как мисс Найсли. Сэр Бенджамен Бэкбайт. О боже мой, сударыня, вот поэтому-то ей сразу и поверили. Видя мисс Найсли всегда такой сдержанной и осмотрительной, все были убеждены, что за этим кроются какие-то особые причины. Миссис Кэндэр. Что и говорить, для строгой женщины ее закала скандальная сплетня так же губительна, как лихорадка для людей крепкого сложения. Зато бывают такие хилые репутации, которые всегда прихварывают, однако способны пережить добрую славу ста самых коренастых недотрог. Сэр Бенджамен Бэкбайт. Вот именно, сударыня. Бывают люди не только со слабым здоровьем, но и с болезненной репутацией; зная свои уязвимые места, они прячутся от малейшего сквозняка и восполняют недостаток жизненных сил постоянной заботой о себе. Миссис Кэндэр. Во всяком случае, очень может быть, что все это ошибка. Вы же знаете, сэр Бенджамен, как сплошь да рядом самые ничтожные обстоятельства дают повод для оскорбительнейших слухов. Крэбтри. Сколько угодно, готов присягнуть, сударыня. Слышали вы, как прошлым летом в Тэнбридже мисс Пайпер утратила жениха и доброе имя? Вы это помните, сэр Бенджамен? Сэр Бенджамен Бэкбайт. О, еще бы! Совершенно удивительный случай. Леди Снируэл. Как же это было, расскажите! Крэбтри. Так вот, однажды вечером в доме у миссис Понто разговор зашел о разведении в наших краях новошотландских овец. Одна молодая дама и говорит: "Я знаю случаи, когда они давали приплод. У мисс Летиции Пайпер, моей кузины, была новошотландская овца, которая родила двойню". "Что? - воскликнула старая леди Дэндизи (которая, как вам известно, глуха, как пень). - Мисс Пайпер родила двойню?" Эта ослышка, как вы легко можете себе представить, вызвала всеобщий хохот. Тем не менее на следующее утро всюду сообщалось, а несколько дней спустя весь город этому верил, что мисс Летиция Пайпер действительно произвела на свет прелестнейших мальчика и девочку. Не прошло и недели, как иные уже могли назвать отца и даже мызу, куда малютки были отданы на попечение кормилицы. Леди Снируэл. Странно, действительно! Крэбтри. Истинная правда, уверяю вас. Ах, боже мой! Мистер Сэрфес! Скажите, правда, что ваш дядя, сэр Оливер, должен скоро вернуться? Джозеф Сэрфес. Я об этом не слышал, сэр. Крэбтри. Долгие годы провел он в Ост-Индии. Вы его навряд ли даже помните. Грустно будет ему услышать, возвратясь домой, до чего дошел ваш брат! Джозеф Сэрфес. Чарльз повел себя неосторожно, сэр, конечно. Но я надеюсь, не нашлось еще праздных людей, чтобы заранее повредить ему во мнении сэра Оливера. Он может еще исправиться. Сэр Бенджамен Бэкбайт. Разумеется, может. Что касается меня, то я никогда не верил, чтобы он был до такой степени лишен всяких принципов, как это про него говорят, и, хоть он и растерял всех своих друзей, я слышал, он пользуется исключительными симпатиями среди евреев. Крэбтри. Верно, племянник, честное слово! Если бы еврейский квартал имел самоуправление, то Чарльз, наверное, был бы у них выборным старшиной. Там нет человека популярнее, ей-богу! Я слышал, он выплачивает не меньше процентов, чем ирландское страховое общество, а когда он болен, то о восстановлении его здоровья молятся во всех синагогах. Сэр Бенджамен Бэкбайт. Ив то же время никто не живет с большей роскошью. Говорят, когда он угощает своих друзей, он садится за стол с целой дюжиной поручителей, в передней дожидается человек двадцать поставщиков, а за стулом у каждого гостя стоит по судебному приставу. Джозеф Сэрфес. Вам, господа, это, быть может, и забавно, но вы очень мало считаетесь с чувствами брата. Мария. Их зложелательство невыносимо. Леди Снируэл, я должна проститься с вами: мне что-то нездоровится. (Уходит.) Миссис Кэндэр. Ах, боже мой! Как она побледнела! Леди Снируэл. Проводите ее, миссис Кэндэр, - ей может понадобиться помощь. Миссис Кэндэр. Разумеется, со всей охотой. Бедная девочка, кто знает, в каком она положении, может быть! (Уходит.) Леди Снируэл. Просто ей стало неприятно, что говорят о Чарльзе, хотя сейчас они и в ссоре. Сэр Бенджамен Бэкбайт. Симпатии этой молодой особы очевидны. Крэбтри. И все-таки, Бенджамен, не отставай: ступай за ней и приведи ее в хорошее настроение. Прочти ей твои стихи. Пойдем, я тебе помогу. Сэр Бенджамен Бэкбайт. Мистер Сэрфес, я отнюдь не хотел вас задеть. Но только верьте мне, ваш брат окончательно пропал. Крэбтри. Пропал, как редко кто пропадал. Гинеи занять не может! Сэр Бенджамен Бэкбайт. И продано с молотка все, что можно было продать. Крэбтри. Мне говорил человек, побывавший у него в доме: ничего не осталось, кроме нескольких пустых бутылок, которых не заметили, и фамильных портретов, которые, невидимому, вделаны в стены. Сэр Бенджамен Бэкбайт. И притом еще, к сожалению, я слышал на его счет довольно скверные вещи. Крэбтри. О, за ним немало числится историй, поверьте. Сэр Бенджамен Бэкбайт (уходя). Но так как он все-таки ваш брат... Крэбтри. Мы вам все при случае расскажем. Крэбтри и сэр Бенджамен Бэкбайт уходят. Леди Снируэл. Ха-ха! Каково им уходить, не уничтожив человека без остатка! Джозеф Сэрфес. Я думаю, ваша милость не меньше, чем Мария, возмущены этими пересудами. Леди Снируэл. Боюсь, ее привязанность гораздо глубже, чем нам казалось. Впрочем, вечером здесь будет вся семья, так что вы пообедайте у меня, а затем мы продолжим наши наблюдения. Пока что я пойду подстроить маленькое злодейство, а вы займитесь наукой чувств. Уходят. КАРТИНА ВТОРАЯ У сэра Питера Тизл. Входит сэр Питер Тизл. Сэр Питер Тизл. Когда старый холостяк берет молодую жену, чего ему ждать? Вот уже полгода, как леди Тизл сделала меня счастливейшим из людей, и с тех пор я несчастнейший пес! Уже по дороге в церковь мы чуточку повздорили и начисто поссорились, прежде чем умолкли колокола. За время нашего медового месяца я несколько раз чуть не помер от разлития желчи, и еще не все мои приятели успели меня поздравить, как я уже потерял всякий вкус к жизни. А между тем я выбирал с осторожностью - девушку, выросшую в деревне, которая не знала другой роскоши, кроме единственного шелкового платья, и других развлечений, кроме ежегодного бала по случаю скачек. А теперь она исполняет свою роль во всех сумасшедших затеях столичной моды с такой легкой грацией, словно она отроду не видела ни кустика, ни зеленой травки иначе, как на Гровнор-сквере! Надо мной смеются все мои знакомые, про меня пишут в газетах. Она проматывает мое состояние и перечит мне на каждом шагу. И хуже всего то, что я, должно быть, ее люблю, иначе я не стал бы терпеть все это. Но я никогда не позволю себе признаться в этом. Входит Раули. Раули. О! Сэр Питер, ваш слуга покорный. Как поживаете, сэр? Сэр Питер Тизл. Очень плохо, любезный Раули, очень плохо. Ничего не вижу, кроме невзгод и огорчений. Раули. Что же это успело так расстроить вас со вчерашнего дня? Сэр Питер Тизл. Странный вопрос женатому человеку. Раули. Я уверен, сэр Питер, что ваша супруга не может быть причиной вашего расстройства. Сэр Питер Тизл. А что, разве вам кто-нибудь сказал, что она умерла? Раули. Полноте, сэр Питер, вы ее любите, хотя и не вполне сходитесь характерами. Сэр Питер Тизл. Виновата в этом она одна, любезный Раули. Сам я мирнейший человек на свете и ненавижу сварливых людей. И я твержу ей это сто раз в день. Раули. Вот как! Сэр Питер Тизл. Да, и знаете, что странно: во всех наших спорах она всегда бывает неправа! Но леди Снируэл и вся эта компания, с которой она у нее встречается, только поощряют ее дурные склонности. И в довершение моих несчастий Мария, моя воспитанница, которой надлежало бы меня слушаться, тоже решила взбунтоваться и наотрез отказывается от жениха, которого я давно для нее наметил. По-видимому, она собирается выйти за его беспутного брата. Раули. Вы знаете, сэр Питер, что я всегда имел смелость не соглашаться с вами в отношении этих молодых людей. И я боюсь, как бы вы не разочаровались в старшем. Что касается Чарльза, то, ручаюсь головой, он еще исправит свои ошибки. Их достойнейший отец, мой уважаемый хозяин, был в его годы почти такой же ветрогон, а когда он помер, то не осталось на свете второго такого сердца, чтобы его оплакивать. Сэр Питер Тизл. Любезный Раули, вы ошибаетесь. Когда умер их отец, я, как вам известно, стал для них обоих как бы опекуном, пока щедрость их дяди, сэра Оливера, не дала им ранней независимости. Понятно, я, более чем кто-либо другой, имел возможность узнать их сердца, а я никогда в жизни не ошибался. Джозеф может поистине служить образцом для молодых людей нашего времени. Это человек благородных правил, и с ними он сообразует свои поступки. А младший, поверьте моему слову, если и унаследовал крупицу добра, то растратил ее вместе с остальным наследством. Ах, мой старый друг сэр Оливер будет глубоко удручен, когда он увидит, как злоупотребили его добротой! Раули. Мне очень горестно, что вы так ожесточены против молодого человека, потому что сейчас, быть может, наступает решающая пора в его судьбе. Я сюда явился с новостями, которые вас удивят. Сэр Питер Тизл. Что такое? Расскажите. Раули. Сэр Оливер приехал, и сейчас он в Лондоне. Сэр Питер Тизл. Как! Быть не может! Мне казалось, вы его не ждали в этом месяце. Раули. Не ждал, но он замечательно быстро совершил морской переход. Сэр Питер Тизл. Честное слово, я буду рад встретиться со старым другом. Пятнадцать лет не виделись. Много было вместе пережито... И что же, он по-прежнему требует, чтобы мы не извещали племянников о его приезде? Раули. Самым настойчивым образом. Он хочет, пока это не узналось, кое в чем их испытать. Сэр Питер Тизл. Ах, да разве требуются особые хитрости, чтобы оценить их по достоинству! Впрочем, пусть делает, как хочет. А что, он знает, что я женат? Раули. Да, и скоро явится вас поздравить и пожелать вам счастья. Сэр Питер Тизл. Это как мы пьем здоровье друга, который умирает от чахотки. Ах, Оливер меня засмеет! Мы с ним всегда трунили над женитьбой, и он остался верен себе. Однакоже он может скоро сюда явиться. Я сейчас же распоряжусь по дому. Но смотрите, любезный Раули, ни слова о том, что мы с леди Тизл иной раз ссоримся. Раули. Ни в коем случае. Сэр Питер Тизл. Иначе Нолль изведет меня своими шуточками. Пусть его думает, прости меня бог, что мы самая счастливая чета. Раули. Я вас понимаю. Но вы и сами должны избегать малейших ссор в его присутствии. Сэр Питер Тизл. Видит бог, должны - и это невозможно. Ах, любезный Раули, когда старый холостяк берет молодую жену, он заслуживает... да что там! Преступление само в себе уже содержит кару. Уходят в разные стороны. ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ КАРТИНА ПЕРВАЯ У сэра Питера Тизл. Входят сэр Питер Тизл и леди Тизл. Сэр Питер Тизл. Леди Тизл, леди Тизл, я этого не допущу! Леди Тизл. Сэр Питер, сэр Питер, допускайте или не допускайте - это ваше дело. Я намерена во всем поступать по-своему, и не только намерена, но и буду. Да! Хоть я и воспитана в деревне, я очень хорошо знаю, что в Лондоне светские женщины никому не обязаны отчетом с той минуты, как они вышли замуж. Сэр Питер Тизл. Отлично, сударыня, отлично! Так, значит, муж лишен всякого влияния, всякой власти? Леди Тизл. Власти? Еще бы! Если вы хотели власти надо мной, вам надо было взять меня в приемные дочери, а не в жены: уверяю Вас, вы для этого достаточно стары. Сэр Питер Тизл. Достаточно стар? Вот оно что... Как бы то ни было, леди Тизл, если вам и удается отравлять мне жизнь вашим характером, я не потерплю, чтобы вы меня разоряли вашей расточительностью. Леди Тизл. Моей расточительностью? Смею вас уверить, что я не расточительнее, чем это подобает светской женщине. Сэр Питер Тизл. Нет-нет, сударыня, вы больше не будете выбрасывать деньги на всю эту бессмысленную роскошь! Черта с два! Тратить зимой на цветы для будуара такие суммы, что на них можно было бы превратить Пантеон в оранжерею или устроить летний бал на святках! Леди Тизл. Чем же я виновата, сэр Питер, что цветы дороги, когда холодно? Пеняйте на климат, а не на меня. Поверьте, я была бы не прочь, чтобы весна длилась круглый год и чтобы под ногами у нас распускались розы. Сэр Питер Тизл. Тысяча чертей, сударыня! Будь вы к этому рождены, я бы не удивлялся, что вы так рассуждаете, но вы забываете, каково было ваше положение, когда я на вас женился. Леди Тизл. О нет, я не забываю. Это было пренеприятное положение, иначе я никогда бы не вышла за вас. Сэр Питер Тизл. Да-да, сударыня, тогда у вас был более скромный ранг: дочь мелкого помещика. Вспомните, леди Тизл, как я вас увидел впервые, когда вы сидели за пяльцами в прелестном вышитом холщовом платьице со связкой ключей у пояса; у вас были гладко зачесанные волосы, а по стенам комнаты висели шерстяные плоды вашей собственной работы. Леди Тизл. О да! Я это помню очень хорошо, и какую забавную жизнь я тогда вела. Мой день уходил на то, чтобы инспектировать коровник, ревизовать птичий двор, вести домашнюю приходо-расходную книгу и чесать собачку тетушки Деборы. Сэр Питер Тизл. Да-да, сударыня, все это так и было. Леди Тизл. А мои вечерние развлечения! Рисовать узоры для кружевных рукавчиков, которые мне не из чего было вязать, играть в свои козыри с нашим священником, читать моей тетушке книгу проповедей или торчать за старым спинетом, чтобы наиграть сон моему отцу после лисьей травли. Сэр Питер Тизл. Я радуюсь вашей хорошей памяти. Да, сударыня, таковы были увеселения, которых я вас лишил. А теперь вам требуется карета vis-a-vis и три пудреных лакея впереди носилок, а летом пара каких-то белых котят, чтобы ездить на них в Кенсингтонский парк. Вы, надо полагать, не вспоминаете, с каким, бывало, удовольствием катались верхом на крупе кургузой упряжной лошади позади дворецкого. Леди Тизл. Нет, клянусь, этого никогда не было! И дворецкого и упряжную лошадь я отрицаю. Сэр Питер Тизл. Таково, сударыня, было ваше положение. А что дал вам я? Я сделал вас светской женщиной, богатой, знатной, словом, я сделал вас моей женой. Леди Тизл. Совершенно верно. И чтобы я могла быть вам окончательно благодарной, мне остается только сделаться... Сэр Питер Тизл. Моей вдовой, хотите вы сказать? Леди Тизл. Хм, хм! Сэр Питер Тизл. Благодарю вас, сударыня. Но не обольщайтесь: вы можете отравить мне жизнь, но в гроб вы меня не уложите, ручаюсь вам. Во всяком случае, я вам премного обязан за ваш намек. Леди Тизл. Но вы же сами упорно стараетесь делать мне неприятности и стесняете меня в моих малейших тратах на что-нибудь изящное. Сэр Питер Тизл. Черт побери, сударыня, а на что изящное вы изволили тратиться, когда выходили за меня замуж? Леди Тизл. Но боже мой, сэр Питер, или вы хотите, чтобы я отставала от моды? Сэр Питер Тизл. От моды? Благодарю покорно! Очень вы следили за модой, пока жили в девицах! Леди Тизл. Мне казалось бы, вам должно быть приятно, чтобы вашу жену считали женщиной со вкусом. Сэр Питер Тизл. Да, действительно, со вкусом! А много у вас было вкуса, когда вы за меня выходили? Леди Тизл. Едва ли, сэр Питер, это совершенно верно, а выйдя за вас, я потеряла всякое право притязать на, вкус - с этим я согласна. А теперь, сэр Питер, если на сегодняшний день наша перебранка кончена, мне кажется, я могу ехать к леди Снируэл, где меня ждут. Сэр Питер Тизл. Да, еще и это драгоценное обстоятельство - прелестный круг знакомых, которых вы там завели. Леди Тизл. Нет, сэр Питер, все это люди богатые и с положением и очень дорожащие своей репутацией. Сэр Питер Тизл. Да, вот уж именно, дорожат они ею не на шутку: попробуйте отозваться хорошо о ком-нибудь другом! Милая компания! Иной бедняга, которого вздернули на виселицу, за всю жизнь не сделал столько зла, сколько эти разносчики лжи, мастера клеветы и губители добрых имен. Леди Тизл. Как? Вы желали бы ограничить свободу слова? Сэр Питер Тизл. О, вы стали такой же скверной, как и все они! Леди Тизл. Я считаю, что я исполняю свою роль достаточно мило. Но, поверьте, когда я высмеиваю людей, у меня нет к ним злобы. Если я говорю что-нибудь обидное, то только потому, что мне весело; и я уверена, что они платят мне тем же. Однако, сэр Питер, вы помните, что вы тоже обещали быть у леди Снируэл? Сэр Питер Тизл. Да-да, я приду, чтобы оберечь мое доброе имя. Леди Тизл. Тогда поторопитесь, а то поздно будет. Итак, до свидания. (Уходит.) Сэр Питер Тизл. Ну вот, многого я достиг моими попреками! Но с каким очаровательным видом она противоречит всякому моему слову и как она мила в своем презрении к моему авторитету! Ну что ж, хоть я и не могу заставить ее полюбить меня, а все-таки в ссорах с ней нахожу большое утешение: никогда она не бывает так прелестна, как в те минуты, когда старается во что бы то ни стало меня извести. (Уходит.) КАРТИНА ВТОРАЯ У леди Снируэл. Входят леди Снируэл, миссис Кэндэр, Крэбтри, сэр Бенджамен Бэкбайт и Джозеф Сэрфес. Леди Снируэл. Нет, мы непременно хотим услышать. Джозеф Сэрфес. Да-да, эпиграмму, пожалуйста. Сэр Бенджамен Бэкбайт. Ах, дядюшка, не стоит! Ведь это такой пустяк. Крэбтри. Нет-нет. Честное слово, это очень недурно для экспромта! Сэр Бенджамен Бэкбайт. В таком случае, сударыни, позвольте вас ознакомить с обстановкой. Да будет вам известно, что на той неделе леди Бэтти Кэррикл, глотая пыль Гайд-парка в игрушечном фаэтончике, пожелала, чтобы я написал стихи в честь ее пони, в ответ на что я вынул мою записную книжку и в одно мгновение сочинил следующее: Ничьи еще пони меня так не трогали: Другие - как хамы, а эти - как щеголи. Никто не оспорит моей правоты: Так тонки их ноги и длинны хвосты. Крэбтри. Вот, сударыня. И это сделано в единый взмах хлыста и к тому же верхом. Джозеф Сэрфес. Поистине Аполлон на коне, честное слово, сэр Бенджамен. Сэр Бенджамен Бэкбайт. Ах, что вы, сэр! Такая безделица. Входят леди Тизл и Мария. Миссис Кэндэр. Я должна получить список. Леди Снируэл. Леди Тизл, я надеюсь, мы увидим сэра Питера? Леди Тизл. Он обещал не замедлить явиться, леди Снируэл. Леди Снируэл. Мария, дорогая моя, у вас грустный вид. Пойдемте, я посажу вас сыграть в пикет с мистером Сэрфесом. Мария. Я не очень-то люблю карты, но, впрочем, как вам угодно. Леди Тиэл (в сторону). Неужели мистер Сэрфес сядет с ней играть? Я думала, он воспользуется случаем поговорить со мной, пока сэра Питера еще нет. Миссис Кэндэр. Нет, я не могу! Вы все такие злые, что лучше с вами не знаться. Леди Тизл. А что такое, миссис Кэндэр? Миссис Кэндэр. Нашей приятельнице мисс Вермильон отказывают в праве считаться красивой. Леди Снируэл. О, конечно, она хорошенькая. Крэбтри. Я очень рад, что вы такого мнения, сударыня. Миссис Кэндэр. У нее прелестный свежий цвет лица. Леди Тизл. Да, когда он свеже наведен. Миссис Кэндэр. Ах, что вы! Клянусь вам, это у нее естественный румянец. Я сама видела, как он появлялся и исчезал. Леди Тизл. Я охотно верю, что вы могли это видеть: он исчезает на ночь и снова появляется утром. Сэр Бенджамен Бэкбайт. Да, сударыня, и он не только появляется и исчезает, но больше того: его приносит и уносит горничная. Миссис Кэндэр. Ха-ха-ха! Как я ненавижу, когда вы так говорите! Но уж сестра ее, во всяком случае, очень красива или была когда-то. Крэбтри. Кто это? Миссис Эвергрин? О господи! Да ведь ей пятьдесят шесть лет. Миссис Кэндэр. Вы на нее клевещете: пятьдесят два, пятьдесят три в крайнем случае, да и по внешности ей не больше Сэр Бенджамен Бэкбайт. Да разве можно судить о ней по внешности, когда нет возможности увидеть ее лицо? Леди Снируэл. Ах, если миссис Эвергрин и старается до некоторой степени скрыть следы времени, то согласитесь, что она делает это с большим искусством, и, во всяком случае, это много лучше, чем та небрежность, с которой вдова Окр штукатурит свои морщины. Сэр Бенджамен Бэкбайт. Леди Снируэл, вы несправедливы к бедной вдове. Дело не в том, что она плохо владеет кистью, а в том, что, закончив свое лицо, она так неумело соединяет его с шеей, что напоминает реставрированную статую, где знаток сразу видит, что голова современная, а туловище античное. Крэбтри. Ха-ха-ха! Хорошо сказано, племянник! Миссис Кэндэр. Ха-ха-ха! Вы меня смешите, но я, ейбогу, ненавижу вас за это. А что вы скажете о мисс Симпер? Сэр Бенджамен Бэкбайт. Скажу, что у нее прелестные зубы. Леди Тизл. Да, и поэтому, если она не говорит и не смеется (а такие случаи очень редки), она никогда не закрывает рта, а всегда держит его приоткрытым - вот так. (Показывает свои зубы.) Миссис Кэндэр. Ну можно ли быть такой злой? Леди Тизл. Но я согласна, что это все-таки лучше, чем то, как миссис Прим пытается скрыть потерю своих передних зубов. Она стягивает губы, так что рот у нее становится похож на копилку, и все ее слова выскальзывают как бы сплющенными - вот так: "Как вы поживаете, сударыня? Очень хорошо, сударыня". Леди Снируэл. Превосходно, леди Тизл. Я вижу, что и вы умеете быть колкой. Леди Тизл. Когда защищаешь друзей, это простительно. Но вот и сэр Питер пришел испортить нам настроение. Входит сэр Питер Тизл. Сэр Питер Тизл. Сударыни, мое почтение. (В сторону.) Боже милостивый! Вся компания в сборе! Что ни слово, то человек загублен, я уж чувствую! Миссис Кэндэр. Я рада, что вы пришли, сэр Питер. Тут все были до того безжалостны, и леди Тизл не лучше остальных. Сэр Питер Тизл. Я уверен, это должно вас очень расстраивать, миссис Кэндэр. Миссис Кэндэр. Ах, они ни за кем не признают никаких достоинств; даже миссис Пэрси, нашего друга, они не находят доброй. Леди Тизл. Толстую вдову, которая была на вечере у миссис Кэдрил? Миссис Кэндэр. Ах, ее полнота - это ее несчастие! И она прилагает такие старания, чтобы от нее избавиться, что грешно над ней смеяться. Леди Снируэл. Вот именно. Леди Тизл. Да, я слышала, она питается одними кислотами и сывороткой, шнуруется при помощи канатного ворота, и нередко в самый жаркий летний полдень вы можете видеть, как она с косицей на затылке, вылитый барабанщик, верхом на приземистом пони мчится крупной рысью по скаковой дорожке, пыхтя изо всех сил. Миссис Кэндэр. Я вам очень признательна, леди Тизл, за ее защиту. Сэр Питер Тизл. Хороша защита, нечего сказать! Миссис Кэндэр. Ах, леди Тизл так же ко всем строга, как мисс Саллоу. Крэбтри. Курьезная особа эта мисс Саллоу с ее претензиями всех судить - неуклюжая разиня, ни к чему на свете не пригодная. Миссис Кэндэр. Право же, вам не следует быть таким суровым. Мисс Саллоу - близкая мне родственница по мужу, а что касается ее лично, то она заслуживает всяческого снисхождения, потому что, смею вас уверить, нелегко приходится женщине, которая хочет казаться девочкой в тридцать шесть лет. Леди Снируэл. Хотя, спору нет, она все еще красива. А что у нее воспаленные глаза, так в этом нет ничего удивительного, когда она вечно читает при свечах. Миссис Кэндэр. Это верно. Или ее манеры: я, честное слово, нахожу их замечательно изящными, тем более что она не получила никакого воспитания. Вы же знаете, ее мать была простой модисткой где-то в Уэльсе, а отец варил в Бристоле сахар. Сэр Бенджамен Бэкбайт. Ах, обе вы слишком снисходительны! Сэр Питер Тизл (в сторону). Недурная снисходительность! Про свою же родственницу! Боже милостивый! Миссис Кэндэр. Я, знаете, не могу спокойно слышать, когда говорят плохое про моих друзей. Сэр Питер Тизл. Ну еще бы! Сэр Бенджамен Бэкбайт. О, у вас возвышенная душа! Мы с миссис Кэндэр можем часами слушать, когда леди Стукко рассуждает на нравственные темы. Леди Тизл. На мой взгляд, леди Стукко может служить отличным десертом после обеда: она удивительно напоминает французский марципан с сюрпризами -- снаружи раскрашено, а внутри изречение. Миссис Кэндэр. Да я никогда не соглашусь высмеивать моих друзей. Я это всегда говорю моей кузине Огл, а вы знаете ее притязания на роль судьи в вопросах красоты. Крэбтри. А у самой при этом внешность, нелепее которой трудно встретить, - это какая-то коллекция составных частей, собранных со всего земного шара. Сэр Бенджамен Бэкбайт. Так, например, у нее ирландский лоб... Крэбтри. Шотландские кудри... Сэр Бенджамен Бэкбайт. Голландский нос... Крэбтри. Австрийские губы... Сэр Бенджамен Бэкбайт. Кожа испанки... Крэбтри. И зубы китаянки... Сэр Бенджамен Бэкбайт. Словом, ее лицо похоже на табльдот в Спа, где все обедающие принадлежат к разным национальностям... Крэбтри. Или на мирный конгресс после всеобщей войны, где все участники, даже оба глаза, тянут каждый в свою сторону, и только нос и подбородок подают надежду на сближение. Миссис Кэндэр. Ха-ха-ха! Сэр Питер Тизл (в сторону). Боже милосердный! Особа, с которой они обедают по два раза в неделю! Леди Снируэл. Фи, какие вы оба противные злюки! Миссис Кэндэр. Нет, я вам не позволю так смеяться, потому что разрешите вам сказать, что миссис Огл... Сэр Питер Тизл. Простите, сударыня, но языки этих добрых джентльменов все равно ничем не остановить. И все же, миссис Кэндэр, если я вам скажу, что дама, которую они обижают, близкий мой друг, вы, надеюсь, не станете ее защищать. Леди Снируэ.л. Ха-ха-ха! Хорошо сказано, сэр Питер! Но вы жестокий человек - вы слишком флегматичны, чтобы язвить самому, и слишком раздражительны, чтобы терпеть чужое остроумие. Сэр Питер Тизл. Ах, сударыня, истинное остроумие всегда сродни добродушию. Они ближе, чем это вам кажется. Леди Тизл. Вы правы, сэр Питер. По-моему, они в таком близком родстве, что никогда не могут соединиться. Сэр Бенджамен Бэкбайт. Не лучше ли предположить, сударыня, что это муж и жена: их редко видишь вместе. Леди Тизл. Сэр Питер такой враг злословия, что готов был бы его запретить парламентским актом. Сэр Питер Тизл. Что ж, сударыня, если бы парламент признал, что игра чужой репутацией не менее предосудительна, чем потрава чужого луга, и принял закон о защите доброго имени, я уверен, что многие были бы ему благодарны за такой билль. Леди Снируэл. О боже мой! Сэр Питер! Вы хотите нас лишить наших привилегий? Сэр Питер Тизл. Да, сударыня, и тогда никто не имел бы права убивать честь и топить репутации, кроме присяжных старых дев и разочарованных вдов. Леди Снируэл. Вы просто изверг! Миссис Кэндэр. Но, я надеюсь, вы не были бы так суровы к тем, кто только передает то, что слышал? Сэр Питер Тизл. Я бы и к ним применил коммерческий закон; и во всех тех случаях, когда по рукам ходит клевета и пустивший ее в оборот не разыскан, пострадавший получал бы право взыскания с любого передатчика. Крэбтри. Я, во всяком случае, убежден, что не бывает сплетен, ни на чем не основанных. Сэр Питер Тизл. Ах, девять десятых злостных выдумок основаны на каком-нибудь комическом преувеличении. Леди Снируэл. Mesdames, не перейти ли нам в соседнюю комнату за карточный стол? Входит слуга и говорит на ухо сэру Питеру Тизл. Сэр Питер Тизл. Я сейчас к ним приду. (В сторону.) Скроюсь потихоньку. Леди Снируэл. Сэр Питер, вы же не собираетесь нас покинуть? Сэр Питер Тизл. Пусть ваша милость меня извинит: меня вызывают по неотложному делу. Но здесь остается моя репутация. (Уходит.) Сэр Бенджамен Бэкбайт. Надо сознаться, леди Тизл, что ваш супруг и повелитель презабавное существо. Если бы он не был вашим мужем, я бы вам рассказал про него такие вещи, что вы посмеялись бы от души. Леди Тизл. О, вы этим не стесняйтесь! Расскажите, что вы знаете. (Уходит к остальным в соседнюю комнату.) Джозеф Сэрфес. Мария, я вижу, вам тягостно это общество. Мария. Еще бы не тягостно! Если высмеивать немощи или несчастия людей, которые нас ничем не обидели, значит быть остроумным или веселым, то да пошлет мне небо двойную долю скудоумия! Джозеф Сэрфес. В сущности, это не такие уж дурные люди, как может показаться, - злобы в душе у них нет. Мария. Тем недостойнее их поведение; единственное, что, по-моему, могло бы извинить необузданность их языков, это врожденная и неудержимая озлобленность ума. Джозеф Сэрфес. Несомненно, сударыня. И я всегда считал, что говорить про других злую правду ради простой забавы гораздо предосудительнее, чем искажать истину из чувства злобы. Но почему, Мария, вы так добры к другим и только со мной суровы? Неужели самой нежной страсти должно быть отказано в надежде? Мария. Зачем вы снова меня мучите такими разговорами? Джозеф Сэрфес. Ах, Мария, я знаю, вы не обращались бы так со мной и не противились бы воле вашего опекуна, сэра Питера, если бы этот беспутный Чарльз не был по-прежнему моим счастливым соперником. Мария. Неблагородный выпад! Но, каковы бы ни были мои чувства к этому несчастному молодому человеку, знайте, что если его невзгоды ожесточили против него даже родного брата, то для меня это еще не основание отвернуться от него. Джозеф Сэрфес. Нет, послушайте, Мария, не уходите от меня с таким гневным лицом! (Падает на колени.) Всем, что есть благородного, клянусь вам... (В сторону.) Ах, черт! Леди Тизл!.. (Марии.) Вы не должны... нет, вы не смеете... конечно, я питаю к леди Тизл глубочайшее уважение... Мария. К леди Тизл?.. Джозеф Сэрфес. Но если сэр Питер заподозрит... Входит леди Тизл и приближается к ним. Леди Тизл. Что это значит, скажите, пожалуйста? Вы приняли ее за меня? Дитя мое, вас просят в ту комнату. Мария уходит. Что все это значит, позвольте вас спросить? Джозеф Сэрфес. Ах, досаднейший случай на земле! Мария отчасти угадала мою нежную заботу о вашем счастии и пригрозила, что скажет сэру Питеру о своих подозрениях, и я как раз пытался разуверить ее, когда вы вошли. Леди Тизл. В самом деле? Какой, однако, нежный способ разуверять! Или вы всегда становитесь на колени, когда хотите быть убедительным? Джозеф Сэрфес. Ах, ведь она еще совсем ребенок, и я считал, что немного пафоса... Но, леди Тизл, когда же вы, наконец, придете взглянуть на мою библиотеку, как вы обещали? Леди Тизл. Нет-нет, я начинаю думать, что это было бы неосторожно, и вы же знаете, я допускаю ваше ухаживание не больше, чем это дозволено модой. Джозеф Сэрфес. О, разумеется... вполне платоническое обожание... на которое имеет право всякая замужняя женщина. Леди Тизл. Конечно, ни в чем не следует отступать от моды. Но во мне сидит еще столько провинциальных предрассудков, что, как бы меня ни раздражало брюзжание сэра Питера, я никогда не решусь на... Джозеф Сэрфес. Единственную месть, которая в вашей власти. Ну что же, я хвалю вашу сдержанность. Леди Тизл. Лукавый змий, вот вы кто! Однако нас могут хватиться. Идемте к остальным. Джозеф Сэрфес. Но лучше нам войти не вместе. Леди Тизл. Хорошо, только не задерживайтесь. Все равно Мария не вернется дослушивать ваши разуверения, можете быть покойны. (Уходит.) Джозеф Сэрфес. Однако я с моей политикой попал в прекурьезное положение! Сватаясь к Марии, мне было важно заручиться поддержкой леди Тизл; я старался войти к ней в доверие и понемногу, сам не знаю как, оказался не на шутку ее поклонником. Я начинаю искренне жалеть, что так усердно добивался безупречной репутации; я так дьявольски с ней запутался, что боюсь, как бы мне в конце концов не сплоховать. (Уходит.) КАРТИНА ТРЕТЬЯ У сэра Питера Тизл. Входят Раули и сэр Оливер Сэрфес. Сэр Оливер Сэрфес. Ха-ха-ха! Так мой старый друг женился, говорите вы? На молодой особе из провинции? Ха-ха-ха! Так долго продержаться старым холостяком и все-таки напоследок скатиться в мужья! Раули. Но только вы насчет этого над ним не труните, сэр Оливер. Это у него чувствительное место, смею вас уверить, хоть он и женат-то всего только седьмой месяц. Сэр Оливер Сэрфес. Значит, вот уже полгода, как он на покаянии! Бедный Питер!.. Но вы говорите, он окончательно порвал с Чарльзом, никогда с ним не видится, так, что ли? Раули. Просто удивительно, до чего он против него настроен, и я уверен, что здесь много значит и ревность из-за леди Тизл, а ревность эту в нем всячески разжигает компания соседей-сплетников, которая немало поработала над тем, чтобы Чарльза очернить. А на самом деле, по-моему, если его супруга к кому и неравнодушна, так не к Чарльзу, а к его брату. Сэр Оливер Сэрфес. Да, я знаю, есть такие зловредные болтуны, тихонькие кумушки обоего пола, которые, чтобы убить время, умерщвляют чужие репутации; им ничего не стоит отнять у молодого мальчика его доброе имя, пока он сам еще не научился им дорожить. Но, если они думают восстановить меня против моего племянника, это им не удастся, будьте покойны. Нет-нет, если Чарльз неповинен ни в чем бесчестном или низком, я приду ему на помощь. Раули. И он исправится, клянусь вам. Ах, сэр, я прямо оживаю, видя, что ваше сердце не замкнулось для него и что у сына моего доброго старого хозяина есть еще друг на свете. Сэр Оливер Сэрфес. Мне ли забыть, любезный Раули, каков я был сам в его годы? Видит бог, ни я, ни мой брат не очень-то благоразумные были юноши, а ведь редко, я думаю, встречали вы таких хороших людей, как покойный ваш хозяин. Раули. Вот потому-то, сэр, я и уверен, что Чарльз еще поддержит добрую славу своей семьи. Но вот и сэр Питер идет. Сэр Оливер Сэрфес. Ив самом деле. Боже милостивый, как он изменился! И вид у него не на шутку женатый! Уже отсюда на лице у него можно прочесть: "супруг". Входит сэр Питер Тизл. Сэр Питер Тизл. А! Сэр Оливер, старый друг! Добро пожаловать в Англию, добро пожаловать! Сэр Оливер Сэрфес. Благодарю вас, благодарю, сэр Питер! Честное слово, я рад вас видеть в добром здоровье, ей-же-ей. Сэр Питер Тизл. Да, давненько мы не виделись, сэр Оливер, пятнадцать лет, если не ошибаюсь, и чего только не было за эти годы! Сэр Оливер Сэрфес. Что ж, и на мою долю перепало. Но что я слышу? Вы, говорят, женились? Что делать, теперь уж не поможешь, а потому желаю вам счастья от всей души. Сэр Питер Тизл. Благодарю вас, сэр Оливер, благодарю вас. Да, случилось такое... счастливое событие. Но сейчас не будем говорить об этом. Сэр Оливер Сэрфес. Правильно, правильно, сэр Питер. Нельзя, чтобы старые друзья, встретясь после разлуки, начинали с жалоб, нет-нет. Раули. Осторожнее, сэр, умоляю вас. Сэр Оливер Сэрфес. Так, стало быть, один из моих племянников - беспутный малый? Сэр Питер Тизл. Беспутный? Ах, мой старый друг, мне горько думать, какое вас ждет разочарование. Это погибший юноша, совсем погибший. Но зато вас порадует его брат. Джозеф - тот действительно примерный молодой человек. Его хвалят все без исключения. Сэр Оливер Сэрфес. Мне грустно это слышать: слишком у него хорошая репутация для честного человека. Все его хвалят? Это значит, что жуликам и дуракам он кланяется так же низко, как честному достоинству ума и добродетели. Сэр Питер Тизл. Как, сэр Оливер? Вы осуждаете его за то, что он не нажил врагов? Сэр Оливер Сэрфес. Да, осуждаю, если он достоин их иметь. Сэр Питер Тизл. Погодите, вы сами убедитесь, когда его узнаете. Поучительно слушать, как он говорит, - он высказывает благороднейшие мысли. Сэр Оливер Сэрфес. Черта мне, что он высказывает! Если он вздумает меня приветствовать с недожеванной моралью за щекой, меня тут же стошнит. Но только, сэр Питер, не поймите меня неверно. Я вовсе не намерен защищать ошибки Чарльза. Но, прежде чем составить себе мнение о том и о другом, я хочу испытать их сердца. Мой друг Раули и я кое-что задумали для этого. Раули. И на этот раз сэр Питер признает, что был неправ. Сэр Питер Тизл. О, за Джозефа я ручаюсь головой. Сэр Оливер Сэрфес. А теперь поставьте нам бутылку доброго вина, мы выпьем за обоих молодых людей и изложим вам наш замысел. Сэр Питер Тизл. Идет! Сэр Оливер Сэрфес. И не будьте, сэр Питер, так суровы к сыну вашего старого друга. Даю вам честное слово, меня не огорчает, что он чуточку выскочил из колеи. Я терпеть не могу, когда благоразумие начинает глушить зеленые побеги юности; оно - как плющ на молодых ветвях и мешает росту дерева. Уходят в разные стороны ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ КАРТИНА ПЕРВАЯ У сэра Питера Тизл. Входят сэр Питер Тизл, сэр Оливер Сэрфес и Раули. Сэр Питер Тизл. Ну хорошо, сперва поговорим с этим малым, а за вино примемся потом. Так что же вы, собственно, затеваете, любезный Раули? Я не понимаю, в чем тут соль. Раули. Видите ли, сэр, этот мистер Стенли, о котором я говорил, приходится им близким родственником по матери. Он был коммерсантом в Дэблине, но разорился в силу ряда несчастных обстоятельств. Он обратился с письмами к мистеру Сэрфесу и к Чарльзу. От первого он ничего не получил, кроме уклончивых обещаний помочь ему в будущем, тогда как Чарльз, хоть и сам разоренный, сделал для него все, что было в его силах. И сейчас он опять старается занять где-нибудь денег, часть которых, я знаю, он при всей своей нужде назначает для бедного Стенли. Сэр Оливер Сэрфес. О, это сын моего брата! Сэр Питер Тизл. Хорошо, но как же думает сэр Оливер... Раули. Видите ли, сэр, я хочу известить Чарльза и его брата, что Стенли получил разрешение обратиться к своим друзьям лично, и так как ни тот, ни другой в лицо его никогда не видели, то пусть сэр Оливер выдаст себя за него, и у нас будет великолепный случай судить хотя бы о степени их доброты. И поверьте мне, сэр, в младшем брате вы найдете человека, который даже среди безумств и мотовства сохранил, как говорит наш бессмертный поэт, "слезу для жалости и руку, открытую, как день, для состраданья". Сэр Питер Тизл. Что толку в открытой руке или даже кошельке, когда в них ничего не осталось? Ну что ж, произведите опыт, если вам угодно. Но где же этот человек, которого вы хотели показать сэру Оливеру в связи с делами Чарльза? Раули. Внизу, и ждет его распоряжений. Он лучше всякого другого может его осведомить. Это, сэр Оливер, почтенный еврей, который, надо отдать ему справедливость, сделал все, что было в его силах, чтобы умерить расточительность вашего племянника. Сэр Питер Тизл. Так будьте добры его позвать. Раули (слуге). Попросите мистера Мозеса сюда. Сэр Питер Тизл. Но почему вы думаете, что он будет говорить вам правду? Раули. О, я убедил его, что если он может еще надеяться вернуть кое-какие суммы, данные в долг Чарльзу, то только от щедрот сэра Оливера, который, как ему известно, приехал. Так что вы вполне можете положиться ла его заботу о собственной выгоде. Есть у меня в руках еще и другое доказательство, некто Снейк, которого я накрыл на занятии, весьма близком к подлогу, и в скором времени я вам его представлю, чтобы устранить коекакие ваши предубеждения. Сэр Питер Тизл. Об этом я слышал достаточно. Раули. А вот и честный израильтянин. Входит Мозес. Это - сэр Оливер. Сэр Оливер Сэрфес. Сэр, насколько я понимаю, вы последнее время часто имели дело с моим племянником Чарльзом. Мозес. Да, сэр Оливер, и я сделал для него все, что мог, но он был уже разорен, когда обратился ко мне за содействием. Сэр Оливер Сэрфес. Это действительно досадно. Таким образом, у вас не было возможности показать ваши таланты. Мозес. Никакой возможности. Я имел удовольствие узнать о его несчастии, когда он уже упал на несколько тысяч ниже нуля. Сэр Оливер Сэрфес. Очень печально! Но, я полагаю, вы сделали для него все, что было в ваших силах, честный Мозес? Мозес. Да, и он это знает. Как раз сегодня вечером я должен привести к нему одного джентльмена из Сити, который с ним незнаком и хочет, повидимому, ссудить его известной суммой. Сэр Питер Тизл. Как? Человек, у которого Чарльз еще ни разу не занимал? Мозес. Да, мистер Примиэм с улицы Кречт-фрайарс, бывший маклер. Сэр Питер Тизл. Знаете, сэр Оливер, какая мне приходит мысль? Чарльз, вы говорите, незнаком с мистером Примиэмом? Мозес. Незнаком. Сэр Питер Тизл. Так вот, сэр Оливер, вам представляется еще лучшая возможность достигнуть своего, чем при помоши старой чувствительной сказки о бедном родственнике. Отправляйтесь с моим другом Мозесом и выдайте себя за Примиэма, и тогда, я вам ручаюсь, вы увидите вашего племянника во всей его славе. Сэр Оливер Сэрфес. Ей-богу, эта мысль мне больше нравится, чем прежняя. А потом я могу посетить Джозефа под видом старого Стенли. Сэр Питер Тизл. Очень хорошо. Раули. Правда, это поставит Чарльза в менее выгодные условия. Но, как бы то ни было, Мозес, вы поняли сэра Питера и плутовать не станете? Мозес. Можете на меня положиться. Но скоро уже время, когда я обещал там быть. Сэр Оливер Сэрфес. Я могу отправиться хоть сейчас, Мозес. Но постойте! Вот что я упустил: каким же это я образом сойду за еврея? Мозес. Этого и не требуется. Кредитор - христианин. Сэр Оливер Сэрфес. Вот как? Очень грустно слышать это. И еще одно: не слишком ли я хорошо одет, чтобы изображать ростовщика? Сэр Питер Тизл. Нисколько. Вы даже вполне могли бы приехать в собственной карете. Верно, Мозес? Мозес. Вполне могли бы. Сэр Оливер Сэрфес. Хорошо, а как я должен говорить? Ведь есть же, наверно, какой-то ростовщический жаргон, какая-то манера вести беседу, которые надо знать. Сэр Питер Тизл. О, здесь особых знаний не требуется. Главное, насколько я понимаю, - это чтобы ваши условия были достаточно чудовищны. Так ведь, Мозес? Мозес. Да, это главное, конечно. Сэр Оливер Сэрфес. За этим дело не станет. Я с него потребую восемь, а то и десять процентов, не меньше. Мозес. Потребовать такой маленький процент - это значит сразу себя выдать. Сэр Оливер Сэрфес. Вот как? Сколько же тогда, черт побери? Мозес. Это зависит от обстоятельств. Если вы увидите, что он не слишком нуждается в ссуде, вам следует спросить процентов сорок-пятьдесят. Но если окажется, что положение его действительно бедственное и деньги нужны ему до зарезу, вы можете потребовать сто на сто. Сэр Питер Тизл. Хорошему ремеслу вы учитесь, сэр Оливер! Сэр Оливер Сэрфес. Да, действительно, и небесполезному. Мозес. При этом заметьте, у вас лично денег этих нет и вам придется занять их для него у старого приятеля. Сэр Оливер Сэрфес. Ага, я занимаю их у приятеля? Мозес. Причем ваш приятель - бессовестный пес, но с ним, ничего не поделаешь. Сэр Оливер Сэрфес. Мой приятель - бессовестный пес? Мозес. Да, причем денег у него тоже нет, и он вынужден с большим убытком продать бумаги. Сэр Оливер Сэрфес. Он вынужден с большим убытком продать бумаги? Это очень мило с его стороны. Сэр Питер Тизл. Честное слово, сэр Оливер... мистер Примиэм, я хотел сказать... вы скоро станете виртуозом в этой области. Но скажите, Мозес, не следует ли ему слегка обрушиться на закон о процентах? Это было бы ему к лицу, мне кажется. Мозес. Очень даже. Раули. И посетовать, что теперь молодому человеку, пока он не вступил в разумный возраст, не позволяют разоряться? Мозес. Да, это очень жаль. Сэр Питер Тизл. И осудить общество за то, что оно одобряет закон, единственная цель которого - это вырвать несчастных и неосторожных из хищных лап ростовщичества и дать несовершеннолетним возможность наследовать оставленное им имущество без того, чтобы ввод во владение их разорял. Сэр Оливер Сэрфес. Вот-вот. Мозес даст мне дальнейшие инструкции по пути. Сэр Питер Тизл. Времени у вас не так много: ваш племянник живет неподалеку. Сэр Оливер Сэрфес. Не беспокойтесь, у меня такой талантливый учитель, что, хотя бы Чарльз жил на соседней улице, будет всецело моя вина, если я не стану отпетым жуликом, прежде чем заверну за угол. Сэр Оливер Сэрфес и Мозес уходят. Сэр Питер Тизл. Ну вот! Теперь, я думаю, сэр Оливер убедится сам: вы, Раули, пристрастны и, чего доброго, открыли Чарльзу первоначальную вашу затею. Раули. Нет, даю вам слово, сэр Питер, Сэр Питер Тизл. Хорошо, приведите мне этого Снейка. Послушаю, какие у него новости. А вот и Мария. Мне нужно с ней поговорить. Раули уходит. Я был бы рад удостовериться, что мои подозрения насчет леди Тизл и Чарльза необоснованны. Я еще ни разу не говорил об этом с моим другом Джозефом, и я решил это сделать. Свое мнение он мне выскажет откровенно. Входит Мария. Ну как, дитя мое? Мистер Сэрфес проводил вас? Мария. Нет, сэр, ему пришлось остаться. Сэр Питер Тизл. Скажите, Мария, разве вам не становится все яснее, чем больше вы общаетесь с этим любезным молодым человеком, какого рода взаимности заслуживает его привязанность к вам? Мария. Право же, сэр Питер, ваши постоянные разговоры на эту тему расстраивают меня до последней степени. Вы принуждаете меня заявить вам, что нет человека, хоть сколько-нибудь ко мне расположенного, которого бы я не предпочла мистеру Сэрфесу. Сэр Питер Тизл. Это просто какая-то испорченность! Нет-нет, Мария, вы предпочли бы одного только Чарльза. Ясно, что его пороки и беспутство покорили ваше сердце. Мария. Нехорошо так говорить, сэр Вы же знаете, что я послушалась вас и с ним не вижусь и не переписываюсь, и я достаточно наслышалась о нем, чтобы убедиться, что он недостоин моего чувства. Но, если мой разум сурово осуждает его пороки, мое сердце все же подсказывает мне сострадание к его несчастиям, и винить себя за это я не могу. Сэр Питер Тизл. Отлично, сострадайте ему сколько угодно, но сердце и руку отдайте более достойному, чем он. Мария. Но только не его брату! Сэр Питер Тизл. Испорченная, упрямая, вот кто вы! Но берегитесь, сударыня: вы еще не знаете, что значит власть опекуна. Смотрите, не заставьте меня познакомить вас с ней! Мария. Я могу только сказать, что это будет несправедливо. Правда, волею моего отца я еще некоторое время обязана смотреть на вас, как на его заместителя, но я перестану вас им считать, если вы захотите принудить меня быть несчастной. (Уходит.) Сэр Питер Тизл. Был ли на свете человек, которому бы так перечили, как мне! Все сговорились меня мучить! Я еще и двух недель не был женат, как ее отец, здоровый и крепкий человек, умер, и я думаю, нарочно, ради удовольствия свалить на меня заботу о его дочери. Но вот идет и моя супруга! Она как будто в превосходнейшем расположении духа. Как бы я был счастлив, если бы я мог вдолбить ей хоть чуточку любви ко мне! Входит леди Тизл. Леди Тизл. Послушайте, сэр Питер, я надеюсь, вы тут не ссорились с Марией? Было бы очень невнимательно с вашей стороны впадать в дурное настроение, когда меня при этом нет. Сэр Питер Тизл. Ах, леди Тизл, от вас одной зависит, чтобы я был в хорошем настроении в любое время. Леди Тизл. Я была бы рада, чтобы это зависело от меня, потому что как раз в эту минуту мне хочется видеть вас милым и очаровательным. Так будьте же сейчас в хорошем настроении и дайте мне двести фунтов. Хорошо? Сэр Питер Тизл. Двести фунтов? А нельзя мне быть в хорошем настроении бесплатно? Но люлько говорите со мною всегда вот так, и, честное слово, я вам ни в чем не откажу. Вы их получите. Но приложите печать к расписке. Леди Тизл. Нет-нет, достаточно будет приложить руку - вот. (Дает ему поцеловать руку.) Сэр Питер Тизл. И скоро вы перестанете меня попрекать, что я не даю вам независимого положения. Я вам готовлю один сюрприз. Но мы всегда будем жить вот так вот, правда? Леди Тизл. Если вам угодно. Мне все равно, когда перестать с вами ссориться, лишь бы вы сознались первый, что вы устали. Сэр Питер Тизл. И давайте отныне если уж спорить друг с другом, то спорить во взаимной любезности. Леди Тизл. Уверяю вас, сэр Питер, вам очень к лицу хорошее настроение. Сейчас вы совсем такой, как были до нашей свадьбы, когда вы гуляли со мной под вязами и рассказывали, какой вы были в молодости повеса, и похлопывали меня по подбородку, да-да, и спрашивали, была ли бы я способна полюбить старика, который мне ни в чем не стал бы отказывать... Ведь так это было? Сэр Питер Тизл. Да-да, и вы были такая милая и внимательная... Леди Тизл. Да, и всегда заступалась за вас, когда мои знакомые говорили о вас дурно и подымали вас на смех. Сэр Питер Тизл. Вот как? Леди Тизл. Да, и, когда моя кузина Софи называла вас сварливым, черствым старым холостяком и смеялась, что я собираюсь выйти за человека, который годится мне в отцы, я всегда защищала вас и говорила, что, по-моему, вы вовсе не такой уж противный, и уверяла, что из вас получится отличнейший муж. Сэр Питер Тизл. И вы были правы в своем пророчестве, и мы теперь будем счастливейшими супругами... Леди Тизл. И никогда больше не будем ссориться? Сэр Питер Тизл. Никогда! Хотя при этом, дорогая моя леди Тизл, вам следует очень серьезно следить за собой, потому что во всех наших маленьких стычках, дорогая моя, если вы помните, любовь моя, вы всегда начинали первая. Леди Тизл. Вы меня извините, дорогой мой сэр Питер, это вы всегда были зачинщиком. Сэр Питер Тизл. Смотрите, ангел мой, будьте осторожны: противоречить - это плохой способ остаться друзьями. Леди Тизл. Так зачем вы начинаете, любовь моя? Сэр Питер Тизл. Ага, вот! Вы опять свое! Вы не чувствуете, жизнь моя, что делаете сейчас именно то самое, что, как вам известно, всякий раз выводит меня из себя. Леди Тизл. Ну, знаете, если вам угодно выходить из себя без всяких к тому оснований, дорогой мой... Сэр Питер Тизл. Ну вот! Вы опять затеваете ссору. Леди Тизл. Нет, не затеваю. Но если вы такой сварливый... Сэр Питер Тизл. Вот видите! Кто начинает первый? Леди Тизл. Начинаете вы, и никто другой. Я ничего не сказала, но нет никаких сил выносить вашу вспыльчивость. Сэр Питер Тизл. Нет-нет, сударыня, виновата ваша собственная вспыльчивость. Леди Тизл. Я вам скажу, что вы как раз то самое, чем вас считала моя кузина Софи. Сэр Питер Тизл. Ваша кузина Софи - дерзкая, нахальная замарашка. Леди Тизл. А вы - толстый медведь, раз вы позволяете себе оскорблять моих родственников. Сэр Питер Тизл. Пусть все терзания брака обрушатся на меня вдвойне, если я еще хоть раз сделаю попытку жить с вами дружно! Леди Тизл. Что ж, тем лучше. Сэр Питер Тизл. Нет-нет, сударыня, для меня очевидно, что вы меня никогда ни в грош не ставили и что с моей стороны было сумасшествием жениться на вас, наглой деревенской кокетке, отказавшей половине почтенных дворян по соседству. Леди Тизл. А я говорю, что с моей стороны было безумием выйти за вас, старого волокиту, который так и остался бобылем в пятьдесят лет, потому что не мог найти ни одной, которая захотела бы его взять. Сэр Питер Тизл. Вот именно, сударыня. Но это не мешало вам слушать меня с удовольствием; вам никогда еще не представлялся такой блестящий случай. Леди Тизл. Неправда! Разве я не отказала сэру Тиви Террьеру, которого все считали гораздо лучшей партией? Его состояние было ничуть не меньше вашего, и к тому же вскоре после нашей свадьбы он сломал себе шею. Сэр Питер Тизл. Сударыня, между нами все кончено! Вы бесчувственное, неблагодарное... Но есть предел всему. Я считаю вас способной на что угодно дурное. Да, сударыня, теперь я верю слухам относительно вас и Чарльза, сударыня. Да, сударыня, вас и Чарльза не без оснований... Леди Тизл. Осторожнее, сэр Питер! Вам лучше воздержаться от таких намеков! Беспричинных подозрений я не потерплю, предупреждаю вас. Сэр Питер Тизл. Отлично, сударыня! Отлично! Раздельное жительство - как только вам будет угодно! Да, сударыня! Или развод! Пусть я буду спасительным примером всем старым холостякам! Сударыня, разведемся. Леди Тизл. Я согласна, я согласна. Таким образом, дорогой мой сэр Питер, мы с вами снова единодушны, мы снова можем быть счастливейшими супругами и никогда больше не ссориться, не правда ли? Ха-ха-ха! Но я вижу, вы собираетесь вспылить, я не хочу вам мешать, и потому - до свидания. (Уходит.) Сэр Питер Тизл. Гром и молния! Даже рассердить ее, и то мне не удается! О, я несчастнейший из людей! Но я не позволю ей оставаться спокойной. Нет! Я лягу в гроб, но выведу ее из себя! (Уходит.) КАРТИНА ВТОРАЯ У Чарльза Сэрфеса. Входят Трип, Мозес и сэр Оливер Сэрфес. Трип. Пожалуйте, господин Мозес. Обождите минутку, я узнаю, можно ли... Как зовут этого джентльмена? Сэр Оливер Сэрфес. Мистер Мозес, как меня зовут? Мозес. Мистер Примиэм. Трип. Примиэм? Отлично. (Уходит, беря понюшку.) Сэр Оливер Сэрфес. Если судить по слугам, то никогда не поверишь, что хозяин разорен. Но позвольте! Да ведь это же дом моего брата! Мозес. Да, сэр. Мистер Чарльз купил его у мистера Джозефа вместе с обстановкой, картинами и прочим в том самом виде, как он остался после старого хозяина. Сэр Питер считал это сумасбродством с его стороны. Сэр Оливер Сэрфес. По-моему, продать его из скаредности было куда предосудительнее. Входит Трип. Трип. Хозяин сказал, чтобы вы подождали, господа. У него гости, и сейчас он не может с вами говорить. Сэр Оливер Сэрфес. Если бы он знал, кто желает его видеть, он, может быть, так бы не ответил? Трип. Нет-нет, сэр, он знает, что это вы. Я не забыл про маленького Примиэма, как же, как же. Сэр Оливер Сэрфес. Отлично. А могу я узнать ваше имя, сэр? Трип. Трип, сэр; мое имя Трип, к вашим услугам. Сэр Оливер Сэрфес. Мне кажется, мистер Трип, служба тут у вас приятная? Трип. Да, конечно. Нас здесь трое или четверо, и время мы проводим довольно недурно. Вот только с жалованьем бывает иной раз заминка, да и жалованье-то не очень большое, пятьдесят фунтов в год, а сетки для волос и букеты - свои. Сэр Оливер Сэрфес (в сторону). Сетки для волос и букеты! Плетей бы вам и палок! Трип. Кстати, Мозес, удалось вам учесть для меня этот векселек? Сэр Оливер Сэрфес (в сторону). И этот денег ищет, боже милостивый! Тоже небось в критическом положении, как лорд какой-нибудь, и щеголяет долгами и кредиторами. Мозес. Ничего нельзя было сделать, мистер Трип, уверяю вас. Трип. Вот так штука! Вы меня удивляете. Мой приятель Брэш надписал его, и я считал, что если на обороте векселя стоит его имя, то это все равно, что наличные. Мозес. Нет, ничего не выйдет. Трип. Ведь маленькая сумма, всего только двадцать фунтов! А скажите, Мозес, вы не могли бы достать ее мне под проценты? Сэр Оливер Сэрфес (в сторону). Под проценты? Ха-ха! Лакей ищет денег под проценты! Вот это шикарно, я понимаю. Мозес. Можно, но вы должны застраховать свою должность Трип. О, с величайшим удовольствием! Я застрахую и мою должность и мою жизнь, если вам угодно. Сэр Оливер Сэрфес (в сторону). Я бы твою шею не решился застраховать. Мозес. А не найдется ли у вас чего-нибудь в залог? Трип. Из хозяйского платья ничего существенного за последнее время не перепадало. Но я мог бы выдать вам закладную - на кое-какие его зимние вещи с правом выкупа до ноября, или с заменой их кафтаном французского бархата, или же с обязательством уступить вам после его смерти голубой с серебром - так бы я думал, Мозес. Да несколько пар кружевных манжет; в виде дополнительного обеспечения, - что вы на это скажете, милый друг? Мозес. Хорошо, хорошо. Звонок. Трип. Эге, звонят! Я думаю, господа, теперь вас примут. Не забудьте насчет процентов, душа моя Мозес! Прошу сюда, господа. Должность мою я застрахую, не беспокойтесь. Сэр Оливер Сэрфес (в сторону). Если он похож на своего хозяина, то я поистине в храме мотовства! Уходят. КАРТИНА ТРЕТЬЯ Чарльз Сэрфес, Кейрлесс, сэр Гарри Бэмпер и другие за столом, уставленным бутылками и прочим. Чарльз Сэрфес. Это совершенно верно, честное слово! Мы живем в эпоху вырождения. Многие наши знакомые - люди со вкусом, остроумные, светские; но, черт их побери, они не пьют! Кейрлесс. Вот именно, Чарльз. Они предаются всем решительно роскошествам стола, но воздерживаются от вина и веселья. О, разумеется, это наносит обществу невыносимый ущерб; исчез товарищеский дух веселой шутки, который, бывало, пенился над стаканом доброго бургундского, и беседа их стала похожа на воду Спа, обычный их напиток, которая шипит и играет, как шампанское, но лишена его хмеля и аромата. Первый гость. Но что же делать тем, кто бутылке предпочитает игру? Кейрлесс. А ведь верно: вот и сэр Гарри посадил себя на диету, чтобы лучше играть, и ничего не признает, кроме костей. Чарльз Сэрфес. Тем хуже для него. Не станете же вы тренировать скаковую лошадь, лишив ее овса? Что касается меня, то, честное слово, мне больше всего везет, когда я чуточку навеселе. Если я выпил бутылку шампанского, я никогда не проигрываю, во всяком случае, никогда не чувствую проигрыша, что одно и то же. Второй гость. С этим я согласен. Чарльз Сэрфес. И потом, разве может верить в любовь отрекшийся от вина? С помощью вина влюбленный познает свое сердце. Осушите двенадцать бокалов в честь двенадцати красавиц, и та, чей образ всплывет в вашем сердце, и есть покорившая вас. Кейрлесс. Послушай, Чарльз, будь честен, назови нам свою истинную избранницу. Чарльз Сэрфес. Я молчал о ней, жалея вас. Если я стану пить ее здоровье, вам придется поднять бокалы за целый круг равных ей, а это невозможно на земле. Кейрлесс. О, мы найдем каких-нибудь святых весталок или языческих богинь, которые вполне сойдут, ручаюсь. Чарльз Сэрфес. Итак, полней бокалы, злодеи вы этакие! Полней бокалы! За Марию! За Марию... Сэр Гарри Бэмпер. За Марию, а дальше как? Чарльз Сэрфес. К черту фамилию! Это слишком официально для календаря Любви. А теперь, сэр Гарри, смотрите, вы должны назвать красавицу совершенно исключительную. Кейрлесс. Бросьте, не старайтесь, сэр Гарри. Мы поддержим ваш тост, хотя бы ваша милая была крива на один глаз, да, кстати, у вас есть и песня, чтобы оправдаться. Сэр Гарри Бэмпер. Есть такая, это верно! И я вместо красавицы предложу ему песню. (Поет.) За подростка несмелых пятнадцати лет; За вдовицу на пятом десятке; За слепящую блеском и роскошью свет; За живущую в скромном достатке. Хор. Дайте вина, Выпьем до дна, Клянусь вам, что этого стоит она. Сэр Гарри Бэмпер. За красотку, чьи ямочки трогают нас, И за ту, что без ямочек, разом; За прелестницу с парой лазоревых глаз Иль хотя бы с одним только глазом. Хор. Дайте вина и т. д. Сэр Гарри Бэмпер. За девицу, чья грудь белоснежно бела, И за ту, что черней черной ночи; За жену, чья улыбка всегда весела, И за ту, чьи заплаканы очи. Хор. Дайте вина и т. д. Сэр Гарри Бэмпер. Молода, пожила, неуклюжа, стройна - Это все, господа, пустословье; Наливайте же в чашу побольше вина, Чтобы чаша была выше края полна, Чтобы выпить со мной их здоровье. Хор. Дайте вина и т. д. Все. Браво! Браво! Входит Трип и говорит на ухо Чарльзу Сэрфесу. Чарльз Сэрфес. Господа, прошу вас извинить меня на минуту. Кейрлесс, займи председательское место. Хорошо? Кейрлесс. Нет, послушай, Чарльз, что же это такое! Или это одна из твоих несравненных красавиц заглянула к тебе? Чарльз Сэрфес. Нет-нет! Сказать вам правду, это еврей и маклер, которым я назначил прийти. Кейрлесс. Ну и великолепно! Зови еврея сюда. Первый гость. И маклера тоже, непременно. Второй гость. Да-да, еврея и маклера. Чарльз Сэрфес. Чудесно, с удовольствием! Трип, попроси этих джентльменов сюда. Хотя одного из них я не знаю, должен вам сказать. Трип уходит. Кейрлесс. Чарльз, угостим их хорошим бургундским. Может быть, у них проснется совесть. Чарльз Сэрфес. Нет, чтоб им лопнуть, этого нельзя! Вино обостряет природные свойства человека. Если их напоить, это только распалит их жульство. Входят Трип, сэр Оливер Сэрфес и Мозес. Пожалуйста, честный Мозес, прошу. Прошу вас, мистер Примиэм. Ведь так зовут этого джентльмена, Мозес? Мозес. Да, сэр. Чарльз Сэрфес. Подвинь стулья, Трип. Садитесь, мистер Примиэм. Стаканы, Трип... Садитесь, Мозес... Мистер Примиэм, я провозглашаю тост: за процветание ростовщичества! Мозес, налейте этому джентльмену полный стакан. Мозес. За процветание ростовщичества! Кейрлесс. Правильно, Мозес! Ростовщичество - почтенный промысел и заслуживает процветания. Сэр Оливер Сэрфес. За все то процветание, которого оно заслуживает! Кейрлесс. Нет-нет, так не годится! Мистер Примиэм, вы сделали оговорку и потому должны выпить полуквартовый кубок. Первый гость. Полуквартовый кубок, не меньше. Мозес. Помилуйте, сэр, как можно? Ведь мистер Примиэм - человек из общества. Кейрлесс. И поэтому любит хорошее вино. Второй гость. Налейте Мозесу кварту! Это бунт и открытое неуважение к председателю! Кейрлесс. Извольте повиноваться! Я буду защищать закон до последней капли моей бутылки. Сэр Оливер Сэрфес. Нет, господа, прошу вас... Я не ожидал такого обхождения. Чарльз Сэрфес. Бросьте, не надо! Мистер Примиэм - человек новый. Сэр Оливер Сэрфес (в сторону). Вот история! Я был бы рад отсюда убраться! Кейрлесс. Ну и черт с ними! Если они не желают пить, мы с ними сидеть не будем. Идем, Гарри, там рядом есть кости. Чарльз, ты к нам придешь, когда кончишь с ними свои дела? Чарльз Сэрфес. Приду, приду! Гости уходят. Кейрлесс! Кейрлесс (возвращаясь). Что? Чарльз Сэрфес. Ты мне, может быть, понадобишься. Кейрлесс. О, ты знаешь, я всегда готов: слово, вексель, поручительство - мне все равно. (Уходит.) Мозес. Сэр, это мистер Примиэм, человек высокой честности, которому вы всецело можете довериться. Он всегда исполняет то, за что берется... Мистер Примиэм, это... Чарльз Сэрфес. Да бросьте вы!.. Сэр, мой друг Мозес - очень честный малый, но он немного медленно выражается - он целый час будет нас представлять друг другу. Мистер Примиэм, сущность дела такова: я расточительный молодой человек, которому нужно занять денег; вы, я полагаю, благоразумный старый хрыч, который накопил денег, чтобы ими ссужать. Я такой дурак, что готов дать пятьдесят процентов, лишь бы их получить, а вы, надо думать, такой каналья, что готовы взять сто, если это можно. Итак, сэр, как видите, мы теперь знакомы и можем перейти к делу без дальнейших церемоний. Сэр Оливер Сэрфес. Исключительно откровенно, честное слово! Я вижу, сэр, вы не любитель излишних комплиментов. Чарльз Сэрфес. О нет, сэр. Деловые разговоры я предпочитаю вести начистоту. Сэр Оливер Сэрфес. Сэр, мне это тем приятнее. Хотя в одном вы ошибаетесь: у меня нет денег, чтобы вас ссудить, но я думаю, что мог бы достать немного у одного моего приятеля; но только это бессовестный пес. Так ведь, Мозес? Мозес. Но с ним ничего не поделаешь. Сэр Оливер Сэрфес. И он вынужден продать бумаги, чтобы вас выручить. Так ведь, Мозес? Мозес. Совершенно верно. Вы знаете, я всегда говорю правду и ни за что на свете не солгу. Чарльз Сэрфес. Правильно. Те, кто говорит правду, обыкновенно не лгут. Но все это пустяки, мистер Примиэм. Чего там! Я знаю, денег даром не купишь. Сэр Оливер Сэрфес. Так, но какое обеспечение могли бы вы предложить? Земли у вас нет, я полагаю? Чарльз Сэрфес. Ни горсточки, ни травинки; вот разве в цветочных горшках за окном. Сэр Оливер Сэрфес. И никакой движимости, вероятно? Чарльз Сэрфес. Только живой инвентарь - несколько пойнтеров и пони. Но скажите, мистер Примиэм, неужели вы не знаете никого из моих родственников? Сэр Оливер Сэрфес. По правде говоря, знаю. Чарльз Сэрфес. Тогда вам должно быть известно, что в Ост-Индии у меня есть чертовски богатый дядюшка, сэр Оливер Сэрфес, на которого я возлагаю величайшие надежды. Сэр Оливер Сэрфес. Что у вас есть богатый дядюшка, это я слышал. Но как обернутся ваши надежды, этого, я полагаю, вы не можете сказать. Чарльз Сэрфес. О нет, в этом я ни минуты не сомневаюсь. Мне говорили, что ко мне он расположен совершенно неслыханно и хочет мне оставить все, что у него есть. Сэр Оливер Сэрфес. В самом деле? Я в первый раз это слышу. Чарльз Сэрфес. Да-да, уверяю вас. Мозес знает, что это правда. Так ведь, Мозес? Мозес. О да! Готов присягнуть. Сэр Оливер Сэрфес (в сторону). Ей-богу, они меня уверят, что я сейчас в Бенгалии. Чарльз Сэрфес. Так вот, мистер Примиэм, я бы вам предложил, если это вас устраивает, рассчитаться с вами из наследства, которое я получу после сэра Оливера. Хотя, знаете, старик был так щедр со мной, что, даю вам слово, я был бы очень огорчен, если бы с ним что-нибудь случилось. Сэр Оливер Сэрфес. И я не меньше вашего, смею вас уверить. Но то, что вы мне предлагаете, это как раз наихудшее из возможных обеспечении, потому что я могу прожить до ста лет и так и не увидеть своих денег. Чарльз Сэрфес. О, почему же? Как только сэр Оливер умрет, вы ко мне за ними явитесь. Сэр Оливер Сэрфес. И это будет самый жуткий кредитор, какой когда-либо к вам являлся. Чарльз Сэрфес. Вы, я вижу, боитесь, что сэр Оливер слишком живуч? Сэр Оливер Сэрфес. О нет, этого я не боюсь. Хотя я слышал, что для своих лет он вполне здоров и крепок. Чарльз Сэрфес. Опять-таки и в этом вы плохо осведомлены. Нет-нет, тамошний климат очень ему повредил, бедному дяде Оливеру. Да-да, он, говорят, тает на глазах и так изменился за последнее время, что даже родные его не узнают. Сэр Оливер Сэрфес. Нет, ха-ха-ха! Так изменился за последнее время, что даже родные его не узнают! Ха-ха-ха! Вот, я вам скажу, ха-ха-ха! Чарльз Сэрфес. Ха-ха! Вы рады это слышать, милый Примиэм? Сэр Оливер Сэрфес. Нет-нет, помилуйте! Чарльз Сэрфес. Да-да, вы рады, ха-ха-ха! Ведь это увеличивает ваши шансы. Сэр Оливер Сэрфес. Но мне говорили, что сэр Оливер едет сюда. И даже как будто уже прибыл. Чарльз Сэрфес. Полноте! Я-то уж лучше вашего должен знать, приехал он или нет. Нет-нет, смею вас уверить, что сейчас он в Калькутте. Так ведь, Мозес? Мозес. О, разумеется. Сэр Оливер Сэрфес. Вам, конечно, лучше знать, не спорю; хотя у меня эти сведения из очень надежного источника. Правда, Мозес? Мозес. О, несомненно. Сэр Оливер Сэрфес. Но все-таки, сэр, насколько я понимаю, вам требуется несколько сот немедленно. Неужели у вас нет ничего, чем вы могли бы располагать? Чарльз Сэрфес. В каком смысле? Сэр Оливер Сэрфес. Я слышал, например, что после вашего отца осталось великое множество старинного столового серебра. Чарльз Сэрфес. О господи, его давно уже нет. Мозес вам это расскажет лучше моего. Сэр Оливер Сэрфес (в сторону). Вот так-так! Все фамильные скаковые призы и подношения!.. Затем считалось, что его библиотека - одна из наиболее ценных и хорошо подобранных. Чарльз Сэрфес. Да-да, слишком даже обширная для частного лица. Что касается меня, я всегда был человек общительный и мне казалось совестно хранить столько знаний для себя одного. Сэр Оливер Сэрфес (в сторону). Боже правый! И это в семье, где образованность передавалась из рода в род!.. А что же сталось со всеми этими книгами, скажите? Чарльз Сэрфес. Об этом вы спросите у аукционщика, мистер Примиэм, потому что навряд ли и Мозес вам это скажет. Мозес. Насчет книг я ничего не знаю. Сэр Оливер Сэрфес. Так-так. Повидимому, из фамильного имущества ничего не осталось? Чарльз Сэрфес. Да, немного. Вот разве фамильные портреты, если это вас интересует. У меня там наверху целая комната, набитая предками, и, если вы любитель живописи, вы можете их купить по сходной цене. Сэр Оливер Сэрфес. Нет, черт возьми! Не станете же вы продавать ваших предков? Чарльз Сэрфес. Любого из них тому, кто больше даст. Сэр Оливер Сэрфес. Как? Ваших дедов и бабок? Чарльз Сэрфес. Да, и прадедов и прабабок тоже. Сэр Оливер Сэрфес (в сторону). Теперь я от него отступаюсь... Что за черт, неужто вам не жаль своей родни? Гром небесный, или вы меня принимаете за Шейлока из комедии, что хотите получить от меня деньги за собственную плоть и кровь? Чарльз Сэрфес. Полноте, милый маклер, не сердитесь! Какое вам дело, если за свои деньги вы получите товар? Сэр Оливер Сэрфес. Хорошо, я их куплю. Я думаю, мне удастся пристроить эти фамильные портреты. (В сторону.) О, этого я ему никогда не прощу, никогда! Входит Кейрлесс. Кейрлесс. В чем дело, Чарльз? Где ты пропал? Чарльз Сэрфес. Я сейчас не могу. Мы, знаешь, устраиваем аукцион наверху. Маленький Примиэм покупает всех моих предков. Кейрлесс. Ну их в печку, твоих предков! Чарльз Сэрфес. Нет-нет. Если он хочет, он сам отправит их туда, только потом. Постой, Кейрлесс, ты нам нужен. Ты будешь аукционщиком. Иди с нами. Кейрлесс. С вами, так с вами, все равно! Держать в руке молоток не хитрее, чем стакан с костями. Сэр Оливер Сэрфес (в сторону). О распутники! Чарльз Сэрфес. А вы, Мозес, будете оценщиком, если таковой потребуется. Что это, милый Примиэм, вам как будто все это не очень нравится? Сэр Оливер Сэрфес. О нет, напротив, чрезвычайно! Ха-ха-ха! Еще бы! Это редкостная потеха - продажа с аукциона целой семьи, ха-ха! (В сторону.) Ах расточитель! Чарльз Сэрфес. А то как же! Когда человеку нужны деньги, то где же, к черту, ему их раздобыть, если он начнет церемониться со своими же родственниками? Уходят в разные стороны. ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ КАРТИНА ПЕРВАЯ В портретной галлерее у Чарльза Сэрфеса. Входят Чарльз Сэрфес, сэр Оливер Сэрфес, Мозес и Кейрлесс. Чарльз Сэрфес. Прошу вас, господа, прошу пожаловать. Вот он, род Сэрфесов, начиная со времен норманского завоевания. Сэр Оливер Сэрфес. Превосходная коллекция, на мой взгляд. Чарльз Сэрфес. Да-да, настоящая портретная живопись: без всякой фальшивой грации и ложной выразительности. Это вам не холсты современных Рафаэлей, которые придают вам поразительную внешность, но стараются, чтобы ваш портрет не имел с вами ничего общего, так что, если даже подменить оригинал, изображение не пострадает. Нет-нет, достоинство этих - закоренелое сходство: такие же деревянные и неуклюжие, как и их подлинники, и ни на что другое в мире не похожие. Сэр Оливер Сэрфес. Ах, таких людей мы уже не увидим! Чарльз Сэрфес. Надеюсь. Вы видите, господин Примиэм, как я привержен к домашней жизни: здесь я провожу вечера в кругу моей семьи... Однако, господин аукционщик, пожалуйте на подмостки; вот старое отцовское кресло; оно как раз годится, хоть у него и подагра. Кейрлесс. Вот-вот, отлично!.. Но позволь, Чарльз, у меня нет молотка. Какой же я аукционщик, без молотка? Чарльз Сэрфес. А ведь это верно. Погоди-ка, что это за пергамент? О, полная наша генеалогия! Держи, Кейрлесс. Это тебе не какое-нибудь там красное дерево, это родословное древо, чувствуешь? Орудуй им, как молотком. Пристукивай моих предков собственной их родословной. Сэр Оливер Сэрфес (в сторону). Вот изверг! Загробный отцеубийца. Кейрлесс. Да-да, тут действительно вся ваша родня. Честное слово, Чарльз, ничего удобнее нельзя и придумать: это не только молоток, но заодно и каталог. Ну-с, начинаем. Продается, продается, продается! Чарльз Сэрфес. Браво, Кейрлесс!.. Итак, вот мой двоюродный дед, сэр Ричард Рэвлин, великолепный в свое время генерал, уверяю вас. Он проделал все кампании герцога Мальборо и получил этот рубец над глазом в битве при Мальплакэ... Что скажете, мистер Примиэм? Посмотрите на него. Герой, не общипанный какой-нибудь, как теперешние ваши стриженые офицеры, а облеченный в парик и полную форму, как и подобает генералу. Сколько вы даете? Мозес. Мистер Примиэм хотел бы, чтоб вы сами назначили це