годаря  способности размахивать
передними лапами во все стороны и хватать пальцами все, что попадается, он
смог выстоять в  этой борьбе дольше,  чем мо-ка.  Вокруг него валялось уже
десятка  два  ла-и,   раненых  и   убитых,   с  разодранными  пастями,   с
переломанными шеями.
     Но вместо того чтобы уменьшиться в  числе и  ослабить свое нападение,
ла-и  все больше умножались и  все больше свирепели.  Они набрасывались на
окруженного чунга по нескольку сразу и кусали его, а он не мог отбивать их
всех.  И  вскоре он  был  засыпан ими,  а  потом  и  вовсе  исчез.  Борьба
закончилась победой ла-и.  Ненасытно голодные хищники съели его еще живым,
съели без  остатка и  всех  раненых и  убитых ла-и,  а  потом одни из  них
собрались стаями и умчались, а другие окружили дерево, на которое забрался
второй  чунг,   подняли  морды  кверху  и  зловеще  завыли.  Позже  к  ним
присоединилось еще много-много ла-и.
     Забравшийся на  дерево чунг просидел там  два  дня  и  две  ночи,  не
переставая  реветь,  не  переставая звать  на  помощь  других  чунгов,  но
напрасно.  Маленькие,  разбросанные группы чунгов не  смели прийти ему  на
помощь.  Приведенные в ужас ненасытностью ла-и, они даже лишились голоса и
ударились в  бегство.  А  ла-и  продолжали без  устали  осаждать дерево  и
свирепо, зловеще выть. Одни из них убегали, другие прибегали, но дерево ни
на минуту не оставалось без осады.
     Наконец чунг на дереве замолк. Жажда, голод, холод, истощение уронили
с  дерева крупный,  тяжелый плод;  ненасытные ла-и  подхватили его  еще  в
воздухе и съели без остатка.
     Чунг и  пома увидели,  что ничем не  защищены от  ла-и.  В  ужасе они
представили  себе,  что  ла-и  смогут  забраться  в  скалистые  впадины  и
когда-нибудь ночью съедят их,  а  они  не  будут иметь силы и  возможности
отбить их нападение и не смогут спастись.  Камень, который они употребляли
уже  сознательно для обороны от  и-вода или мо-ка,  теперь казался им  уже
недостаточным средством обороны,  ибо они держали в  передних лапах только
по одному камню, а ла-и было много-много...


        Глава 23

        СОВМЕСТНАЯ БОРЬБА

     Эта  новая,  невиданная доселе  угроза заставила маленькие рассеянные
группы чунгов соединиться в более крупные. Теперь их интересовал не только
вопрос о том,  что есть,  но и о том, чтобы не быть съеденными. Не столько
сознательно,  сколько инстинктом они понимали,  что количеству ла-и  нужно
противопоставить свое количество.
     К  маленькой группе чунга и помы присоединились сначала еще один чунг
и  две помы,  потом еще два чунга и  две помы с  детенышем.  Они не  могли
сосчитать,  сколько их  стало,  но  сознавали,  что  много,  и  этого было
довольно,  чтобы  успокоить их  и  внушить  им  чувство безопасности.  Они
двигались  все  вместе.   Перед  лицом  общей  опасности,  в  которой  они
находились постоянно,  недостаток пищи  редко  становился причиной стычек,
ибо ла-и  продолжали бегать большими стаями,  словно бешеные,  и  оглашать
ночи своим зловещим, свирепым воем.
     Однако для группы в  десяток чунгов не всякая скалистая впадина могла
служить  убежищем.  Они  оказались  вынужденными по  вечерам  забираться в
некоторые из тех пещер,  о  которых уже знали как о наиболее пригодных для
ночлега и о наиболее защищенных от ненасытных ла-и.
     Выбор таких удобных и защищенных убежищ принадлежал чунгу и поме, так
как  опыт  у  них  был  богаче и  они  знали  более верные способы защиты.
Остальные  чунги  молча  подчинялись  их  выбору.   Все  они  инстинктивно
понимали,  что  самое  малое отдаление от  любой группы представляет собою
самую большую опасность. И все они инстинктивно подчинялись решениям самых
смелых,  самых сильных и самых опытных из них. А такими были именно чунг и
пома.
     Поэтому, когда однажды большая стая ла-и издали кинулась на них, чунг
и пома,  -  вместо того чтобы искать спасения на ветвях попадающихся там и
сям  деревьев или ожидать ла-и  на  открытом месте,  -  помчались большими
прыжками к  крутому,  скалистому склону,  увлекая этим за  собою и  прочих
чунгов.  Когда они  взобрались на  склон достаточно высоко,  у  них  вдруг
вырвался гортанный рев,  ранее подавленный.  Но этот рев не был выражением
ни  беспамятного  страха,   ни  безрассудной  ярости:  они  словно  хотели
успокоить  и   подбодрить  остальных  чунгов,   внушить   им   смелость  и
уверенность, подготовить их к предстоящей битве с ла-и.
     И   действительно,   перепуганные,   скулящие   чунги   остановились,
столпились вокруг чунга и помы и сами стали угрожающе реветь.
     Ла-и  кинулись вверх по  склону в  таком множестве,  что покрыли весь
склон, который словно сам зашевелился и пополз кверху.
     Те  из  чунгов,  которые уже не  раз прогоняли мо-ка,  швыряя в  него
камнями,  первыми начали сдвигать камни и скатывать их по склону навстречу
ла-и.  Остальные,  поняв,  что делают первые,  тоже начали швырять камни и
осыпать ими разинутые, непрерывно воющие пасти ла-и.
     Один  чунг,  подняв передними лапами большой камень,  вышел  вперед и
швырнул его вниз с  такой силой,  что его рев превратился от  напряжения в
кашель. Вслед за ним стали выскакивать вперед и другие чунги, и перед ла-и
взметнулось одновременно несколько десятков передних лап  и  на  них сразу
полетело множество камней.
     Серый свет облачного дня потемнел от воя,  визга и  рева.  Заметались
внизу ушибленные ла-и,  послышались хрипение, громкий визг. Иногда большой
камень,  с трудом выломанный чунгами,  с грохотом летел вниз,  оставляя за
собою  широкую полосу  убитых  ла-и.  Те  из  хищников,  которым удавалось
наскочить на чунгов незамеченными,  летели обратно со свернутыми шеями,  с
разодранной пастью, потому что к каждому из них протягивалось одновременно
по  нескольку передних лап,  которые мгновенно разрывали его  на  части  и
отшвыривали назад.
     Когда побежденные ла-и  разбежались,  а зловещий их вой стал затихать
вдали,     победившие    чунги    начали    приплясывать    и     издавать
победно-торжествующие звуки.  А когда опустились сумерки,  все они сбились
вместе в  одной большой пещере,  не чувствуя голода.  Они ощущали сытость,
словно  вернулись к  крупным сочным  плодам  своего прежнего тысячелетнего
леса.  Новая победа насытила их.  Пещера была удобная,  с  мягкой,  теплой
почвой,  и  внутри хватало места для  всех  чунгов.  Вход в  нее  тоже был
широкий и  удобный,  но  ни  у  входа,  ни внутри не было камней,  которые
понадобились бы им в случае нападения ла-и и мо-ка.
     Чунг  и  пома  замигали  глазами,   но  уже  не  с  любопытством  или
удивлением,  а вопросительно:  чем они будут сражаться с ла-и или с мо-ка,
если те придут ночью и почуют их в пещере?
     Это новое затруднение пробудило у них новую догадку.  Побуждаемые ею,
они вышли из пещеры.  Их силуэты мелькнули в  вечернем сумраке и  исчезли,
потом  снова  мелькнули и  снова исчезли;  и  так  продолжалось до  полной
темноты, и при каждом их новом появлении слышался стук камней о камни. Это
был  первый случай сбора камней как средства обороны против нападения ла-и
или мо-ка.
     Эту ночь чунги провели спокойно,  сознавая,  что им есть чем бороться
со свирепыми хищниками, а на другой день прочие чунги тоже стали приносить
камни и складывать их у входа в пещеру.
     И то ли ради увеличения кучки камней,  то ли ради удобства пещеры, но
чунги так и  остались ночевать в  ней и  не спускали глаз с ведущего к ней
пути.  Мало-помалу она  превратилась в  постоянное место  их  ночлега и  в
убежище на случай неожиданной опасности. Превратилась в постоянное жилище.
Кроме того,  новое нападение ла-и показало им пользу собранных там камней.
Наученные примером недавней обороны,  они  на  этот  раз  попросту хватали
камни из кучи и швыряли их в ла-и. Поэтому, когда нападение было отбито, а
кучка камней исчезла, они приложили немало труда, чтобы собрать новую.
     В одну из последующих ночей снова налетела сильная буря. Она зашумела
и  страшно завыла у  входа  в  пещеру.  Сбившиеся вместе чунги  ощущали ее
холодное дыхание и,  вслушиваясь в  ее  резкий  свист,  мигали  в  темноте
бессонными глазами.  Им казалось, что вокруг мечутся, злобно воя, тысячи и
тысячи ла-и.
     И  вдруг,  неожиданно для  всех,  среди  них  самих  послышался звук,
напоминающий завывание бури: "У-у-у-у!" Чунги вздрогнули от неожиданности,
приподнялись и зарычали.  Только чунг и пома остались спокойными,  так как
знали, что это подражает звуку разыгравшейся бури их детеныш.


        Глава 24

        НОВЫЙ ЧУНГ

     По росту и силе юный чунг еще не мог равняться со взрослыми, а потому
во  всех случаях,  когда малый опыт или  могучий инстинкт говорили ему  об
опасности,  он искал защиты у взрослых. Он первым убегал от опасности, или
прятался за  спину матери,  или  прыгал ей  на  грудь,  пряча там курносое
красноватое лицо,  вцепляясь ей в шерсть и подражая голосу того животного,
которого испугался.
     С   помощью  своего  материнского  чувства  пома  научилась  узнавать
животное  по  этим  звукам;  если  оно  было  действительно  опасным,  она
отбрасывала детеныша  за  себя,  чтобы  встретить опасность со  свободными
лапами,  а  если оно  не  было опасным,  она успокоительно ворчала.  Таким
образом,  детеныш тоже учился безошибочно понимать звуки, издаваемые помой
и  другими чунгами;  и  его потребность понимать и быть понятым постепенно
удовлетворялась.
     Никогда в тысячелетнем вечнозеленом лесу, где каждое дерево приносило
по  множеству  плодов,   условия  жизни  ни  у  кого  не  вызывали  острой
потребности выразить свои переживания и понимать переживания других.  Пома
и  все  прочие чунги  рождались и  жили  среди  ветвей,  каждый жил  почти
отдельно  от  других,  окруженный крупными  сочными  плодами  и  почти  не
подвергаясь нападению свирепых,  сильных  хищников.  Поэтому  пома  и  все
прочие чунги  не  могли унаследовать больше того,  что  им  давали среда и
условия жизни.
     Но теперь юному чунгу приходилось узнавать много нового, ранее просто
ненужного  для   взрослых  чунгов.   Это   обогащало  и   развивало  опыт,
унаследованный им от помы и чунга; и чем больше он подрастал, тем ловчее и
целесообразнее приспосабливался к новой среде и новым условиям жизни.
     Правда,  он не мог лазать по деревьям так легко,  как взрослые чунги.
Да в  этом ему и не было надобности,  так как деревья не могли защищать от
холода и  сырости,  ночевать на  них  было неудобно,  а  пищи на  них было
недостаточно. Но зато он умел хватать и ощупывать передними лапами гораздо
лучше старших:  лапы у него приобрели гораздо большую гибкость и ловкость,
чем у  помы.  Так,  в  то  время как чунг и  пома хватали камни,  попросту
прижимая  их  согнутыми  пальцами  к  ладони,  он  охватывал камень  всеми
пальцами,  включая подвижный большой, и потому держал его гораздо крепче и
надежнее.
     Задние лапы у него стали более толстыми и мускулистыми. Пальцы на них
все более грубели и теряли подвижность,  так как он почти ничего не хватал
ими,  а только ступал на них при ходьбе. Ладони задних лап становились все
более  плоскими  и  негнущимися и  постепенно превращались в  ступни.  Это
позволяло ему держать туловище прямее и устойчивее, и мало-помалу он отвык
помогать себе при  ходьбе передними лапами,  тем более что эти лапы всегда
должны были оставаться свободными, чтобы обороняться при нападении и чтобы
хватать предметы.  В  сравнении с  его походкой походка помы и всех прочих
чунгов,  хотя они  уже привыкли держаться довольно прямо,  оставалась лишь
смешным ковылянием.
     Чем больше подрастал юный чунг, тем больше земля беднела пищей. Холод
все усиливался,  а  стаи ла-и постоянно умножались.  Чунги жили под гнетом
тройного ужаса: холода, голода и опасности быть съеденными.
     Однажды утром с  неба снова посыпались мягкие белые пушинки.  На этот
раз они падали так густо,  что затянули сеткой все вокруг и вскоре покрыли
всю  землю.  Чунги ожидали,  что не  сегодня-завтра белый покров на  земле
опять исчезнет.  Но  он  не  исчез ни  на  другой,  ни  на  третий,  ни на
последующие дни.  Не  прекратилось и  падение белых  пушинок с  неба.  Все
вокруг было покрыто и засыпано ими.
     Напрасно обращали чунги  взгляды к  небу.  Напрасно ожидали появления
белого светила. Напрасно оглядывали голые ветви деревьев: не увидят ли там
лист или плод. Небо было суровое и серое, холодное и хмурое. Белое светило
не показывалось.  Ветки деревьев стояли мертвые,  голые,  сухие.  И  белые
пушинки засыпали траву и  невысокие кусты,  и чунги больше не видели,  где
искать коренья и луковицы.
     Для защиты от мо-ка и  ла-и  у  них были камни,  а  к силе камней они
присоединили свое количество.  Для  защиты от  холода у  них был волосяной
покров,  были глубокие скалистые впадины,  куда можно было забиться. Когда
бывало очень холодно, они сбивались плотно вместе и таким образом грелись.
Но для защиты от голода у них не было другого оружия,  кроме непрестанного
и нелегкого выкапывания из земли корневищ и луковиц, кроме обгрызания коры
с  побегов невысоких кустов.  А сейчас даже кусты стали исчезать под белым
покровом,  который становился все толще и толще,  так как белые пушинки не
переставали слетать с неба. Чунги уже ходили по этому белому покрову, и их
ступни целиком тонули в нем.
     Поэтому,  несмотря на страх перед мо-ка и  ла-и,  несмотря на холод и
влажность белого покрова,  чунги начали спускаться на равнину,  все больше
отдаляясь от скалистых пещер и  впадин и  все позже возвращаясь к  ним.  С
утра до вечера они были заняты тем,  что копали,  вытаскивали и обгрызали,
жевали и  глотали,  но все не могли ощутить сытости в  желудках.  Энергия,
полученная от пищи, целиком уходила в усилия найти пищу.


        Глава 25

        СИЛА ГОЛОДА

     Однажды вечером группа  чунга  и  помы,  не  притупив острого чувства
голода,  возвращалась в  свою пещеру,  суровая,  молчаливая и недовольная.
Юный чунг,  ставший уже почти таким же большим и сильным,  как взрослые, и
начавший выказывать в  своих  действиях большую сообразительность,  первым
вошел в пещеру и на мгновение загородил ее вход своей широкой спиной. Но в
тот же  миг из глубины пещеры выскочил острозубый,  острокогтистый кат-ри,
кинулся на юного чунга, и впился острыми когтями ему в грудь.
     Гонимые  усиливающимся холодом  и  свирепостью,  кровожадные  ла-и  и
другие хищники начали искать в  пещерах в скалистых впадинах более теплого
и безопасного убежища на ночь. По этой же причине забрался в пещеру чунгов
и  кат-ри.  Оставшийся от  чунгов запах не  тревожил его,  так как не  был
запахом ни и-вода, ни мо-ка.
     Но,  учуяв приближение чунгов,  кат-ри быстро вскочил и  заметался по
пещере в поисках другого выхода, а потом бросился вон.
     Как раз в  это мгновение перед ним вырос юный чунг,  и кат-ри кинулся
на него.
     Давно привыкший с  помощью чунга и  помы бороться и побеждать,  давно
научившийся пользоваться камнем для защиты и нападения, юный чунг встретил
врага быстрым ударом камнем по черепу.  Разбитая голова кат-ри повисла, но
острые  когти  оставались  вонзенными в  грудь  юного  чунга.  Разъяренный
сильной болью,  тот отшвырнул от  себя камень,  обхватил кат-ри  передними
лапами и  впился ему зубами в  мохнатое горло.  Широкие челюсти сжались со
страшной силой, зубы прорезали кожу зверя...
     Из прокушенной кожи брызнула теплая кровь,  попала ему в  рот,  и  он
проглотил эту кровь.  По языку и небу у него разлилось ощущение сладости и
теплоты.
     О,  как приятно, как тепло, как сладко! Это новое ощущение можно было
сравнить только с тем, какое он испытывал, когда сосал материнское молоко.
     Чунги  столпились  вокруг  него,  взъерошившись и  протягивая лапы  к
кат-ри. Им казалось, что юный чунг сцепился с хищником в кровавой схватке,
и  они подскочили с  явной целью вмешаться в  борьбу.  Но они с изумлением
увидели,  что кат-ри безжизненно висит в передних лапах юного чунга, а тот
впился зубами ему в  шею и  довольно урчит.  Потом увидели,  что юный чунг
откусил кусок мяса, но не выплюнул, а начал жевать, ворча от удовольствия.
     Чунги были так голодны, что самое зрелище жевания словно опьянило их.
Их тоже охватило непреодолимое желание жевать. И они наперебой протянули к
кат-ри передние лапы и впились в него зубами, кто как мог, кто где мог.
     Вскоре кат-ри  был  съеден.  От  него  остались только кости и  куски
мохнатой шкуры,  разбросанные по пещере во все стороны. Голод, так долго и
неотступно мучивший чунгов,  притупился и  исчез.  В  горле  у  них  стоял
сладковатый вкус.  Пальцы слиплись от засохшей крови. Сытость заставила их
тоже заурчать от удовольствия.
     Однако  вскоре  они  почувствовали,  что  животы  у  них  вздулись  и
отяжелели.  Начались сильные боли,  вызванные непривычной мясной пищей,  к
которой они  прибегли впервые в  своей жизни.  Вместо довольного урчания в
пещере послышались тяжелые стоны.
     Правда,   за   время  своих  скитаний  они  узнали  вкус  только  что
вылупившихся кри-ри.  Но  эти  птенцы были  совсем маленькими,  хрупкими и
представляли слишком малое количество пищи для объемистых желудков чунгов.
А на этот раз они попросту объелись.
     Чунги  не  могли  знать,  что  причиной болей  у  них  в  животе было
съеденное  ими  мясо.   Лишь  позже,  когда  подобные  случаи  повторились
несколько раз,  они уловили связь между тем и другим.  Но это не уменьшило
их жадности, не заставило отказаться от мясной пищи. Боли от объедания они
предпочитали болям от голода.
     Ночью  они  ощутили  сильную  жажду.   Они  выползли  из   пещеры  на
четвереньках и,  не  смея  спуститься искать воду внизу,  принялись лизать
устилавший землю слой белых пушинок. Пушинки таяли у них во рту, охлаждали
им горло, и жажда постепенно проходила.
     Полная сытость,  которую чунги ощутили после мясной пищи, разожгла их
аппетит и  побудила к  хитростям,  не свойственным им ранее.  Вместо того,
чтобы выкапывать коренья из земли и  обгрызать кору с деревьев,  они стали
окружать  впадины  и   пещеры  в  скалах,   затаиваться  у  входа  в  них,
вооружившись острыми камнями. Один пестроголовый пещерный виг был захвачен
ими прямо в логовище и после короткой неравной борьбы одного против многих
был  разорван и  съеден.  Короткохвостый лен увидел,  что ему угрожает еще
один  враг,   не  менее  опасный,   чем  остальные.   Кровожадному  и-воду
приходилось убегать при  встрече с  ними.  Пушистый кат-ри  больше не  мог
рассчитывать на свои острые зубы и когти;  ему оставалось надеяться только
на свою ловкость в  карабканье по скалам и  на быстроту в  беге.  Чунги не
смели нападать только на мохнатого мо-ка и на стаи ненасытных ла-и.
     Но у вига,  и-вода и  кат-ри  было  перед  чунгами  одно  неоспоримое
преимущество:  быстрота бега. В свободном беге никакой чунг не мог догнать
ни кат-ри,  ни вига.  Чтобы поймать кого-нибудь из них, чунгам приходилось
прибегать к молчаливому подстереганию,  к неожиданности, к хитрости. Своим
количеством они могли испугать даже мо-ка и потому  научились  действовать
из засады.
     Никто не  мог  бы  вспомнить,  кому из  них  первому пришла в  голову
очередная хитрость.  Все затаились за кучей камней и веток;  и только юный
чунг вышел вперед и стал издавать хриплые, жалобные вопли.
     И  вот на  фоне белого покрова на земле мелькнула темная тень и-вода,
припала к  земле  и  поползла к  юному  чунгу.  Тот  увидел ее,  испуганно
вскрикнул и  бегом пустился в  обратную сторону.  И-вод  помчался вслед за
перепуганной жертвой,  быстро сокращая расстояние между ней  и  собой.  Он
ничуть не сомневался в том, что юный чунг не сможет спастись от него.
     Но вдруг юный чунг обернулся, выпрямился во весь рост, его испуганное
повизгивание сменилось  грозным  ревом.  Он  неожиданно взмахнул  передней
лапой,  и  и-вод  ощутил сильный,  тяжелый удар  по  голове.  Ошеломленный
ударом,  он не увидел,  как и откуда на него набросилось множество чунгов.
Яростный рев  оглушил его,  а  новые  удары вовсе ошеломили.  Он  завертел
толстой шеей во все стороны,  защелкал зубами,  чтобы схватить кого-нибудь
из нападавших,  но не успел. Чунги растерзали его еще живого - кто зубами,
кто пальцами - и начали жевать и глотать куски теплого, дымящегося мяса.
     Присев у растерзанной добычи,  юный чунг совершенно случайно наступил
задней  лапой  на  довольно большой кусок  его  шкуры  и  уловил разницу в
ощущениях:  в то время как ступня и пальцы одной лапы продолжали зябнуть в
слое  белых  пушинок,  ступня и  пальцы другой лапы,  стоявшей на  лоскуте
шкуры, стали согреваться.
     Он перевел взгляд на лоскут,  скинул с  него лапу и  поставил другую.
Такое ощущение мягкости и теплоты появилось и в ней, зато сдвинутая оттуда
лапа начала зябнуть.  И тогда он увлекся игрой:  ставил на лоскут шкуры то
одну, то другую лапу, так что ощущения теплоты и холода чередовались.
     Когда и-вод  был окончательно съеден и  чунги двинулись прочь оттуда,
юный чунг взял лоскут шкуры и двинулся вслед за остальными.
     Вернувшись в  пещеру,  чунги  уселись  наземь  с  раздутыми животами,
довольные и сытые.  День был удачен для них:  и-вод был крупной добычей, и
сегодня им больше не понадобится искать пищу.  Юный чунг повертелся вокруг
себя один-два раза и тоже сел.
     Вдруг снаружи донесся далекий,  протяжный вой ла-и. Юный чунг вскочил
первым,  уронив свой лоскут шкуры,  и  кинулся к выходу из пещеры.  Другие
чунги тоже  вскочили и  столпились у  выхода,  каждый схватив по  камню из
собранной здесь кучи.  Зорким взглядом они  различили вдали сероватые тени
ла-и, которые вертелись вокруг остатков и-вода и поедали его.
     Ла-и были очень далеко, и их было мало. Успокоившись, чунги вернулись
вглубь пещеры и  снова уселись по  своим местам.  Но на этот раз юный чунг
ощутил под собою не  холод камня и  земли,  а  мягкость и  теплоту лоскута
шкуры,  на  который  нечаянно сел.  Он  заерзал на  шкуре  и  захихикал от
удовольствия.


        Глава 26

        ОБРАТНЫЙ ПУТЬ

     Однажды чунгам  довелось  увидеть  настоящее  чудо:  прямо перед ними
возникли,  словно ниоткуда,  несколько хо-хо.  Они были такие  огромные  и
такие мохнатые, что чунги буквально оторопели, увидев их. Чунги уже начали
забывать хо-хо из сгоревшего леса и в первую минуту приняли их за каких-то
неизвестных,  никогда  не виданных животных.  Но все же это были настоящие
хо-хо: с гибкими, длинными до земли носами, которыми они могли размахивать
во все стороны,  как чунги передними лапами,  с неимоверно широкими ушами.
Только зубы у них были не такие,  как у прежних хо-хо - прямые и  торчащие
вперед,  -  а  гораздо  длиннее  и сильно изогнутые.  Они загибались вверх
настолько,  что чуть не упирались им в глаза, и в их изгибы чунги могли бы
пролезть, как в дыру.
     И лишь сейчас,  с появлением хо-хо,  чунги заметили, что все животные
идут в одну и ту же сторону и что ушедшие больше не возвращаются.  Все они
шли с одной стороны и исчезали в противоположной.  У теп-тепа, у и-вода, у
лена,  у  кат-ри,  у вига,  у всех прочих зверей направление движения было
одно и то же. Вслед за всеми этими животными шли мо-ка, за мо-ка шли ла-и,
и за ними, после всех, шли хо-хо.
     Чунги не знали,  откуда идут все эти животные,  куда они идут, что их
гонит в  одном и  том же  направлении;  да  они и  не  задавали себе таких
вопросов. Они только заметили, что изо дня в день становится все холоднее,
нестерпимо холодно,  и что мягкие белые пушинки летят с неба непрерывно, а
слой  их  на  земле с  каждым днем утолщается.  Ночи стали вдвое светлее и
вдвое  холоднее,  а  пищи  почти нигде нельзя было  найти.  И  однажды,  в
сознании своей  полной беспомощности перед  все  усиливающимся холодом,  с
единственной мыслью спастись от  него,  они  двинулись в  путь  в  том  же
направлении, куда шли прочие животные.
     Однажды утром  группа чунга  и  помы  вышла из  пещеры,  где  провела
несколько дней,  и  снова двинулась вперед.  Один  старый чунг,  кашлявший
безостановочно вот уже много дней,  вышел последним и двинулся было вместе
со всеми,  но отставал все больше и больше.  Он с трудом ковылял на задних
лапах и,  как всегда,  делал прыжки с помощью передних. Но эти прыжки были
медленные  и  усталые,   тяжелые  и  неуклюжие;  он  часто  останавливался
отдохнуть и все кашлял и кашлял.
     Чунг и пома понимали яснее всех прочих, что чем больше их группа, тем
легче ей обороняться от мо-ка и ла-и, и потому останавливали группу, чтобы
подождать старого чунга.  Они  не  давали также  чунгам расходиться далеко
друг от  друга в  поисках пищи,  так  как  помнили об  участи двух чунгов,
съеденных ненасытными ла-и.
     Но старый чунг отставал все больше и  больше.  Прыжки его становились
все слабее,  он останавливался все чаще. Чунги смутно поняли, что не могут
больше дожидаться его, ибо тогда ради одного погибнут все. И, когда старый
чунг после утомительного прыжка остановился и  сильно раскашлялся,  чунг и
пома не остановили группу, она продолжала идти вперед. Старый чунг, должно
быть,  понял,  что останется один, беспомощный, как новорожденный детеныш.
Он  смотрел  вслед  уходящим  тревожно-умоляющими  глазами,   потом  также
тревожно и  умоляюще заревел,  но никто из чунгов не остановился и даже не
обернулся к нему.
     Долгое время  чунги еще  слышали за  собой его  унылый,  молящий рев;
потом рев начал слабеть,  затихать,  и, наконец, чунги вовсе перестали его
слышать.
     Позже  другая группа,  проходя тем  же  путем,  видела старого чунга:
совсем один,  скуля  и  дрожа от  холода,  он  из  последних сил  старался
двигаться прыжками вперед. Он уже устал реветь и только тяжело, болезненно
стонал. Но и эта группа не остановилась ради него, а прошла мимо. А вскоре
после того старый чунг громко, испуганно и жалобно завыл. Чунги обернулись
и увидели,  что на него набросились несколько ла-и и рвут его на части еще
живого;  но  и  на этот раз чунги не вернулись к  нему.  Ибо они рисковали
тогда погибнуть все ради одного.
     Все усиливающаяся стужа заставляла чунгов искать себе убежища на ночь
задолго до  вечера;  и  однажды еще  засветло они  остановились у  входа в
какую-то пещеру.  Но,  когда они хотели войти в  нее,  их встретило глухое
гортанное рычание и прямо перед ними вырос огромный мохнатый мо-ка.  Чунги
испуганно отпрянули и  совсем освободили устье пещеры.  Они  ожидали,  что
мо-ка  сам выйдет оттуда и  убежит,  испугавшись их  количества.  Но мо-ка
только появился у  входа  и  решил остаться внутри,  огромный и  мохнатый,
упрямый и гневно рычащий.
     Чунги долго ждали,  чтобы он  вышел.  Но  он все не выходил:  стоял в
пещере,  угрожающе,  гневно рычал  и  не  хотел уступать пещеру чунгам.  А
кругом уже начало темнеть, и чунгам грозила опасность провести эту ночь на
открытом месте,  без защиты от острых укусов холода,  замерзая и  коченея.
Тогда они начали рычать от нетерпения и ярости,  но напасть на мо-ка никто
не решался.  Но вот юный чунг,  высокий и  сильный,  подскочил к мохнатому
зверю с  острым камнем в  передней лапе.  Первой вслед за  ним  подскочила
пома,  а  за  нею на мо-ка налетели все остальные чунги,  каждый с  острым
камнем в передней лапе.
     Началась  жестокая,  кровавая битва  с  чудовищно сильным  и  крупным
зверем.  Битва за обладание пещерой, где чунги могли бы спастись от ночной
стужи.
     Мо-ка встретил нападающих острыми зубами,  огромной мускульной силой,
тяжелыми,  могучими лапами.  Чунги ответили ему еще более острыми камнями,
чудесной способностью ударять  передними лапами.  Мо-ка  был  один,  а  их
много.  Правда,  он убил одного из них, но остальные убили его и завладели
пещерой.
     Острые  камни  чунгов располосовали толстую кожу  страшного зверя.  С
торжествующим ревом и  радостными всхлипываниями чунги набросились на мясо
и стали рвать его зубами и ногтями.  Потом,  насытившись, они расселись по
пещере, довольно урча и почесываясь.
     Некоторые из  чунгов  при  этом  случайно уселись на  разбросанные по
пещере лоскуты шкуры убитого мо-ка и  принялись ерзать по ним,  хихикая от
удовольствия,  как  ерзал юный чунг,  сев на  лоскут шкуры убитого кат-ри.
Шкура мо-ка  грела особенно приятно;  и  каждый из  них  принялся собирать
куски ее и складывать,  чтобы сесть на них.  С этого дня всякий раз, когда
им  случалось убить мо-ка,  или и-вода,  или вига,  или кат-ри,  каждый из
чунгов стремился завладеть куском шкуры,  чтобы,  садясь, подкладывать под
себя.  Пробужденное сознание подсказывало им, что шкуры убитых и съеденных
ими животных имеют свойство греть, если сесть на них.
     А  у  юного чунга сознание сделало еще  один  шаг  вперед -  и  чунги
увидели однажды,  как он  встал и  взял с  собою лоскут шкуры,  на котором
сидел всю ночь;  как не выпускал его из лап целый день и  как на следующий
день подложил его  под  себя,  в  то  время как все другие чунги сидели на
голых камнях.
     Сначала смутно,  а  потом все яснее и яснее чунги поняли,  что сделал
юный чунг и  почему он  это сделал.  А  тогда каждый из  них стал носить с
собою по одному,  по два лоскута шкуры, чтоб сидеть на них днем или ночью,
и  бросал их  только тогда,  когда нужно было убежать,  или нападать,  или
защищаться.
     Один раз группа чунга и  помы,  двигаясь изо дня в день в одном и том
же направлении,  заметила в  ветвях раскидистого дерева какое-то животное,
похожее на  кат-ри,  но  меньше  его.  Пома  первой увидела его  и  первой
предостерегающе крикнула. Она отбросила камень, который держала в передней
лапе,   и  полезла  на  дерево.   Началась  погоня  по  ветвям.   Животное
перепрыгивало с  ветки на ветку,  взмахивая длинным хвостом,  оглядывалось
сверху на пому круглыми глазами и время от времени испуганно взвизгивала.
     Пушистый хвост позволял ему  делать большие прыжки с  ветки на  ветку
почти над головой помы и бегать по веткам, слишком тонким, чтобы выдержать
ее тяжесть.  Внизу дерево окружено чунгами, которые следили за погоней и в
то же время отнимали у зверька возможность спуститься с дерева и убежать.
     Видя,  что не  может спуститься,  зверек забрался на ветку еще выше и
притаился в  развилине.  Пома хотела поймать его,  но  ветки затрещали под
нею,  а  одна  даже  сломалась и  осталась у  нее  в  передней лапе.  Пома
остановилась,  вперив в  зверька алчный,  голодный взгляд.  Зверек сидел в
развилине почти над головой у нее, а она никак не могла дотянуться до него
лапой.  Она  недовольно заворчала  и  начала  озираться  во  все  стороны,
стараясь найти способ,  чтобы поймать зверька.  Взгляд ее  упал на  ветку,
которую она  бессознательно продолжала держать в  лапе,  и  тут  она вдруг
заревела,  словно внезапно проснувшись.  Потом замахнулась веткой и сильно
ударила  зверька.  Раздался  громкий  визг,  зверек  подскочил  в  воздух,
перевернулся несколько раз  и  полетел вниз,  где  исчез в  передних лапах
жадно поджидавших его чунгов.
     Пома вместе с  веткой побыстрее спустилась с  дерева,  так как зверек
был слишком маленьким,  чтобы утолить голод всех чунгов.  Она,  не  глядя,
отшвырнула ветку и замешалась в группу чунгов,  уже разрывавших зверька на
куски.
     Только юный  чунг остался в  стороне и  не  участвовал в  растерзании
зверька.   Он  вместе  с  прочими  видел,  как  пома  сломала  ветку,  как
замахнулась и  ударила ею  и  как зверек упал вниз.  Стоя на задних лапах,
мигая,  словно в  глаза ему  брызгали водяные капельки,  он  вглядывался в
брошенную помой ветку.  И  со  свойственным ему любопытством,  к  которому
примешивалось  все  более  ясное  понимание  случившегося,  он  подошел  к
отброшенной ветке,  наклонился и взял ее,  а потом принялся разглядывать и
ощупывать с  таким интересом,  словно видел дерево впервые в жизни.  Потом
схватил ее за конец, поднял над головой и с радостным визгом замахал ею во
все стороны.
     Чунги изумленно смотрели на него.  Пома,  которой пробудившийся разум
приказывал держать ветку в лапах,  подбежала к юному чунгу и хотела отнять
ее у него.  Но юный чунг,  уже превышавший пому ростом и силой,  ударил ее
веткой по голове. Удар не был сильным - пома стояла слишком близко к юному
чунгу,   чтобы  тот  мог  размахнуться  передней  лапой.  И  все  же  пома
зашаталась, на мгновение замерла и упала наземь, закрыв глаза. И долго еще
чунгам пришлось стоять и  ворчать вокруг нее,  пока она не  очнулась и  не
встала. Юный чунг тоже стоял около нее, смотрел, мигая глазами, но в то же
время крепко сжимал ветку в передних лапах.
     В  тот  же  вечер группа чунгов остановилась перед другой пещерой.  А
когда прошла и эта ночь, свет нового дня озарил фигуры чунгов, двигавшихся
вперед,  на  юг.  Все  они держали в  передних лапах кто толстый сук,  кто
острый камень.
     Холод, который тянулся с севера, замораживал их следы на земле.


         * ЧАСТЬ ВТОРАЯ * 


        Глава 1

        СТРАННЫЕ СУЩЕСТВА

     Холодный  голубовато-сиреневый  сумрак  лежал  над   землей.   Сумрак
морозного  рассвета.  Над  восточным  горизонтом  трепетал  едва  заметный
бледный,  рассеянный отсвет.  На западе земля и  небо сливались в  тяжелой
черной неподвижности.  С севера на юг плыли громады тяжелых туч. Некоторые
из  них спускались так низко,  что задевали за  вершины огромных деревьев.
Горы все покрыты снегом.  Огромные скалы чернеют в пустоте, мертво-немые и
неподвижные. Везде и всюду мертвенно-пусто, нет ни звука, ни рева, ни шума
звериных шагов.
     Но  постепенно бледный,  рассеянный свет  над  горизонтом на  востоке
усилился.  Небосклон начал медленно розоветь,  а  по краям облачных громад
появился слабый  золотистый отблеск.  Там  и  сям  тяжелый облачный покров
начал  разрываться;  и  в  кратковременных просветах  показывалась светлая
синева  небес.  И  хотя  над  равнинами и  бездонными ущельями еще  лежали
синеватые мутные  сумерки,  но  снежные  вершины  гор  уже  засияли легким
пурпурным светом.
     И  вот горы и равнины каким-то чудом ожили,  словно бледные лучи зари
вдохнули жизнь в  помертвевшую землю.  В ветвях деревьев началось какое-то
порхание,  между стволами заскользили чьи-то тени. Из темных устьев горных
пещер  выползли  мохнатые  чудовища.  Огромные  кри-ри,  распустив  черные
крылья,  с  легким  свистом прорезали воздух.  С  одной  древесной вершины
донеслось кроткое воркование,  с другой -  резкое карканье. Нежное блеянье
дже смешалось с глухим ревом грозного мута.  Раздалось разъяренное рыканье
страшного мо-ка, жалобный, протяжный вой свирепых ла-и... Началась великая
каждодневная битва за жизнь.
     Из  темного устья одной пещеры появились какие-то  странные существа.
Они  столпились  перед  устьем,  прислушивались,  подмигивали друг  другу,
оглядывались.  Некоторые присели на корточки, другие стоят на задних лапах
и  все морщат свои безобразные красноватые лица.  Одни сжимают в  передних
лапах острые камни,  другие держат короткие безлиственные ветки.  Холодный
северный ветер взъерошивает им шерсть, и они дрожат от холода.
     Никогда еще ни  земля,  ни животные на земле не видели таких странных
существ.  Не знали их ни грау,  ни мо-ка,  ни даже белое светило.  У  этих
существ были сильные косматые тела, живые блестящие глаза, рыжевато-черная
шерсть и  широкие сильные челюсти;  они могли двигаться,  встав на  задние
лапы,  а передними размахивать во все стороны и хватать все,  что захотят.
Конечно,  они были похожи на  чунгов,  но  решительно были чем-то большим,
нежели чунги, так как передние лапы стали у них руками; и они пользовались
деревом и камнем так ловко и сознательно, как никакой другой чунг до них.
     Но все же это были чунги.  Это те же чунги, настоящие чунги. Во главе
их  большой стаи  находится юный  чунг.  Юный чунг -  самый прямой,  самый
сильный и  смелый в  целой  стае;  и  все  остальные чунги признают это  и
подражают ему во всем.  Все считают его вожаком, и он вошел в их сознание,
как Смелый чунг.
     Близ него сидят Большой чунг и Старая пома, все еще прихрамывающая на
заднюю лапу.  Шкура у обоих поседела от старости, и в мускулах уже нет той
упругости и  силы,  которая позволяла им  выходить победителями из  многих
битв с  крупными,  сильными хищниками.  Они тоже давно уже ходят на задних
лапах,  но  долгое  хождение  зачастую утомляет их;  и  потому  им  трудно
следовать за быстрыми и  ловкими молодыми чунгами.  Они тоже носят с собою
по  острому камню,  не  выпуская их  даже тогда,  когда начинают бежать на
четвереньках.  Они первыми открыли силу острого камня в борьбе с хищниками
и своим личным примером научили этому и других чунгов.
     Рядом со Смелым чунгом сидит одна молодая пома.  Она не такая крупная
и  сильная,  как Смелый чунг,  но все же очень крупная и сильная и во всем
остальном  похожа  на  других  пом  в  стае.  Только  шкура  у  нее  имеет
рыжевато-бурый цвет и блестит больше,  чем у других пом, а туловище и ноги
не  так  косматы,  как  у  них.  Этот рыжеватый цвет шерсти очень нравился
молодым чунгам;  и  потому все  молодые самцы  отдавали предпочтение бурой
поме.  А  когда она  выросла и  для  нее  пришло время выбирать себе пару,
каждый самец хотел, чтобы она выбрала его. Они начали бить себя кулаками в
грудь,  реветь и  наскакивать друг на друга;  и каждый старался реветь как
можно громче и страшнее, чтобы Бурая пома выбрала именно его.
     Смелый чунг тоже хотел,  чтобы она выбрала его,  и потому тоже ударил
себя кулаком в грудь и заревел. Его воинственный, вызывающий рев прозвучал
мощнее и  громче,  чем рев других молодых чунгов.  А  так как он был самым
сильным и  смелым чунгом в  стае,  то  никто не  посмел вступить с  ним  в
поединок, и Бурая пома выбрала его.
     Она была последним детенышем Старой помы,  у которой после нее уже не
было детей.  Но Смелый чунг не сознавал, что Бурая пома - его сестра, да и
Бурая не знала,  что Смелый -  ее брат. Зато Смелый хорошо знал, что у нее
скоро будет детеныш и  что он не должен и  не может расставаться с  нею ни
сейчас,  ни после,  когда ему придется заботиться о  новорожденном и о его
матери. Он знал, что она значит для него гораздо больше, чем Большой чунг,
чем Старая пома и все другие чунги.
     И оба хорошо знали, что до конца своей жизни всегда будут вместе, как
всегда были  вместе Большой чунг  и  Старая пома.  Они  знали,  что  новый
детеныш появится скоро - может быть, сегодня, или завтра, или на следующий
день после того...  И  Смелый поворачивал голову к Бурой,  приближал к ней
лицо  и  озабоченно вглядывавался.  Потом  он  прикасался к  ней  губами и
начинал перебирать ими, словно говоря: "Я с тобой и всегда буду с тобой. И
мы  оба позаботимся о  нашем детеныше и  не  позволим,  чтобы его съели ни
ла-и, ни мо-ка, ни и-вод..."
     Бурая пома  благодарно посмотрела на  него,  потом тяжело вздохнула и
загляделась куда-то вдаль.  Она думала о маленьком чунге. Мысли у нее были
совсем неясные,  неопределенные; она сама не знала, что такое мысли, но от
всего этого ощущала одновременно и тревогу, и радость.
     В стае было еще много других семейств:  наверное, больше, чем пальцев
у  одного чунга и  еще у  одного.  Были и маленькие чунги.  Некоторые помы
носили  на  груди  совсем маленьких детенышей,  вцепившихся им  пальцами в
шерсть, и кормили их своим молоком. Детеныши постарше носили в руках камни
и ветки.  Они еще не знали, для чего им эти камни и ветки, потому что были
еще  маленькие;  но  они  уже  считали себя большими и  во  всем подражали
взрослым.
     Все  чунги  огляделись кругом и  долго  смотрели вдаль.  Потом Смелый
выпрямился,  взмахнул суком,  который держал  в  руке,  двинулся вперед  и
гортанно крикнул:
     - У-о-кха!
     - У-о-кха!  -  повторили и другие чунги,  подгоняя этим друг друга, и
все двинулись вслед за Смелым -  одни столпившись,  другие рассеиваясь. От
высоко  расположенной скалистой  пещеры  начиналась  широкая  долина,  еще
окутанная голубоватым утренним туманом, и стая начала спускаться туда.
     Откуда шли чунги?  Куда они идут? Этого не мог бы сказать даже Смелый
чунг,  самый сильный и отважный из всех.  Все они чувствовали,  что кто-то
непрестанно гонит их,  гонит все дальше на юг,  и  что этот кто-то сильнее
всех чунгов на земле и страшнее всех грау и всех мо-ка,  собранных вместе.
Этот кто-то, о котором у них не было никакого представления, - кроме того,
что он похож на грау величиной с  гору,  -  преследовал их с незапамятного
времени. Этот грау неотступно шел по их следам, и все живое убегало от его
леденящего дыхания.
     Страшный,  всесильный,  всевластный,  он  убивал  и  замораживал даже
деревья и  превращал все  в  глухую белую  пустыню.  И  животные неустанно
убегали.  Через  равнины и  каменистые осыпи,  через высокие плоскогорья и
глубокие ущелья, между стволами гигантских деревьев, через колючие кусты и
болота, где не один из них тонул и погибал, а они продолжали двигаться все
вперед и все время на юг.
     Чунги  не  знали,  в  каком  направлении  двигаются  и  зачем  должны
двигаться в  этом направлении.  Они  сознавали только,  что  белое светило
должно всегда восходить по одну их сторону и  заходить по другую.  Но даже
когда белого светила не  бывало,  даже когда им случалось идти ночью,  они
неизменно и безошибочно шли в одном и том же направлении.
     Так они двигались день за днем,  месяц  за  месяцем,  год  за  годом.
Странное бегство,  которое ни один чунг не сознавал как бегство,  во время
которого  они  рождались,  вырастали,  старели  и  умирали!  Их  стая   то
уменьшалась,  то увеличивалась,  так как все, оказавшиеся непригодными для
этой новой,  суровой действительности, отставали и умирали. Одни, одряхлев
от  старости,  останавливались  на  отдых  и  засыпали,  чтобы  никогда не
проснуться больше,  а трупы  их  замерзали  или  бывали  съедены.  Других,
которые  не  носили  с собой острых камней и веток,  растерзывали ла-и или
мо-ка.  Третьи тонули в болотах и  топях.  Четвертые  падали  во  внезапно
открывшиеся  под  ногами  пропасти  и  ямы.  Пятые  умирали  от  голода  и
истощения.  Но вместо них к стае присоединялись другие чунги или рождались
новые,  но и из этих могли уцелеть только те, которые оказывались наиболее
сильными и приспособленными.
     Глубоко в  сознании чунгов таилось какое-то  чувство,  что все что им
встречалось на этом пути на юг, все эти пещеры в скалах, безлесные равнины
и  обрывы,  эти слабоветвистые деревья с острыми,  как иглы,  листьями уже
знакомы им.  Где-то глубоко у них в сознании таилось ощущение,  что сейчас
они  возвращаются по  пути,  пройденному в  далеком,  полностью  позабытом
прошлом при другом бегстве на север,  бегстве от другой могучей стихии, от
какого-то  свирепого  пожара.  Но  воспоминание это  настолько побледнело,
стало таким смутным и  неопределенным,  что они ни в  коем случае не могли
представить себе своего прошлого - да это уже и не были те же чунги. Кроме
того,  морозный северный ветер и скудость пищи заставляли их думать только
о том, как бы прокормиться и защититься от холода...
     Уже совсем рассвело.  Тяжело нависшие облака все ползли над вершинами
деревьев и утесами, лишь время от времени разрываясь и открывая то там, то
сям кратковременные просветы.  Тогда широкая долина,  по которой чунги шли
на юг,  покрывалась золотистыми пятнами в лучах белого светила. Одно такое
золотистое пятно  затрепетало совсем близко от  чунгов,  подползло к  ним,
согрело -  и все они присели,  щурясь от его теплоты.  Так редко случалось
белому светилу побаловать их, дать почувствовать свою теплоту и порадовать
своими  лучами.  Целыми месяцами оно  пряталось за  серыми тучами,  целыми
месяцами небо  бывало  сердитым,  и  дни  шли  одни  за  другим,  тяжелые,
нерадостные, серые и холодные.
     Присела на корточки и Старая пома,  устало вздохнула и молча,  устало
зажмурилась.  Она была уже совсем старая и чувствовала,  как с каждым днем
все  больше теряет силы.  Чувствовала,  что  приближается день,  когда она
должна будет отстать от прочих и умереть, как умирали тысячи других чунгов
до нее.  Чувствовала,  как ее охватывает приятная,  непривычная для чунгов
истома  и  сонная,  ленивая  дремота.  Ей  хотелось  отдыхать долго-долго.
Хотелось спать долго-долго.
     Но захочет ли Смелый чунг,  вожак стаи, остановить стаю и ждать, пока
она  совсем отдохнет?  Сделает ли  он  это для своей старухи-матери?  Нет,
Старая пома знала, что Смелый чунг, чунг-вожак, не сделает этого, не может
сделать,  не  должен сделать.  Потому что  этот громадный,  страшный грау,
следов которого чунги не могли найти,  но ледяное дыхание которого ощущали
на коже, тогда настигнет и заморозит всех.
     Кроме того,  Смелый уже  забыл,  что Старая пома -  его мать,  что он
вырос у  нее на груди и благодаря ей стал крупнее и сильнее других чунгов.
Он  уже  никак не  мог вспомнить,  что ради него она не  однажды рисковала
жизнью в борьбе с мо-ка, с и-водом, с ла-и, с вигом и что рубцы от тяжелых
ран,  покрывающие ее широкую,  когда-то мускулистую грудь,  - это следы от
зубов  и  когтей  свирепых  хищников.  Смелый  давно  уже  разорвал всякие
родственные узы  со  Старой  помой.  Пелена  глубокого забвения покрыла  и
поглотила   всякое    чувство    сыновней    любви,    признательности   и
благодарности...
     Старая  пома  взглянула  на  Смелого,   присевшего  подле  Бурой,   и
зажмурилась в каком-то тихом, скорбном забытьи. Этот крупный, смелый чунг,
самый крупный и смелый из всех, был рожден ею, но давно уже забыл об этом.
А она может отличить его от всех прочих чунгов не только потому, что он ее
сын и что родственная связь с ним не может изгладиться из ее памяти,  но и
потому,  что он прямее всех держится,  ловчее всех держит ветку в руке, во
всем  более хитер и  сообразителен,  более понятлив и  впечатлителен.  Она
может узнать его  потому,  что он  выкапывает коренья и  луковицы искуснее
всякого другого чунга и не выпускает ветку из рук,  даже когда спешит... И
слабый огонек материнской радости и гордости загорелся у нее в глазах и на
мгновение оживил ее взгляд.
     Но  Смелый не заметил ее трепетного,  теплого и  гордого материнского
взгляда.  Он сморщил лицо и  устремил живые,  блестящие глаза вперед,  где
долина расплывалась и  исчезала в  сером  тумане,  -  словно он  обдумывал
что-то  важное,  что-то  решающее для  всей стаи чунгов.  Потом он  поднял
голову к  небу,  взмахнул своей  веткой,  шагнул вперед и  снова  произнес
гортанно:
     - У-о-кха!
     - У-о-кха!  -  повторили остальные и двинулись вслед за ним. Никто не
мог  ясно осмыслить те  звуки,  которые издал Смелый и  какие издавали они
сами,  но все их понимали.  "Вперед, вперед!" - означали эти звуки. - Всей
нашей стае грозит большая опасность;  и  нам нельзя беспричинно и  надолго
задерживаться на  одном месте;  и  всем  нужно двигаться заодно,  чтобы мы
могли защититься от страшного грау, постоянно преследующего нас..."
     Привстала и  Старая пома,  чтобы  двинуться вместе со  стаей,  но  не
двинулась.  Тяжелая усталость,  охватившая ее,  вызывала у  нее  особенное
чувство странной сонной истомы.  Она постояла немного, словно размышляла и
колебалась,  идти или остаться,  потом отказалась и  снова села.  В  то же
время просвет в облаках над нею снова закрылся, белое светило исчезло, все
вокруг стало  серым и  унылым,  и  она  засмотрелась вслед уходящим чунгам
как-то безразлично,  без желания последовать за ними и без страха, что они
уйдут и что она никогда не догонит их. В жилах у нее разлилась еще большая
сонливость,  дремота стала еще тяжелее.  Какое-то  полузабытье прикрыло ей
глаза, и она совсем отдалась ему. Легла на бок и задремала. И в дремоте ей
привиделись какие-то далекие леса, до краев полные соков, теплоты и влаги.
По деревьям висят яркие плоды,  ветви свесились низко к земле.  Лес озарен
горячими лучами белого светила, хвостатые чин-ги скачут с ветки на ветку и
радостно,   весело  кричат.   В   густолиственных  ветвях  поют  маленькие
пестрокрылые кри-ри.  Но вместе с  тем из темных зарослей доносится глухой
рев  жестокого грау.  Однако Старая пома не  испытывает перед ним никакого
страха,  да  и  другие чунги тоже не боятся грау,  потому что все держат в
руках острые камни и толстые ветки. Они высоко поднимают эти камни и ветки
и что-то возбужденно кричат. Крики их непонятны, но не только старая пома,
но  и  другие чунги понимают их.  "На земле есть много сильных и  страшных
зверей,  -  означают эти крики. - У этих зверей зубы острее и когти крепче
наших,  но ветки и  камни у  нас в передних лапах гораздо крепче и острее,
чем их  когти и  зубы.  Поэтому мы сильнее самого сильного зверя и  всегда
будем побеждать его во всякой битве!"
     Резкий шум  в  воздухе заставил Старую пому  вздрогнуть и  приподнять
голову.   Она  увидела,  что  над  нею  быстро  пролетел  большой  кри-ри,
коснувшись ее  широко раскинутыми крыльями.  Старая пома слабо заворчала и
подняла передние лапы для обороны.  Кри-ри, увидев, что это не падаль и не
свежий труп,  а  крупное живое существо,  с  криком описал высокий круг  и
улетел.  Старая  пома  проводила его  усталым,  туманным  взглядом,  потом
перевела взгляд в сторону ушедших чунгов,  слабо, продолжительно застонала
и опустила голову.
     Когда Старая пома отстала,  это  не  прошло незамеченным для Большого
чунга.  Однако он был уверен,  что она догонит стаю и на этот раз, как это
уже случалось со  многими чунгами.  Но  вот стая прошла уже столько шагов,
сколько пальцев у всех чунгов,  потом еще столько же и еще,  а Старая пома
все не догоняла ее.
     Наконец Большой чунг остановился и  отстал от остальных.  Опираясь на
передние лапы,  удивляясь и не понимая, почему Старая пома не догоняет его
и  ниоткуда не  появляется,  он испустил протяжный зовущий рев.  Но Старая
пома и  на  этот раз не  появилась на пройденном ими пути,  не ответила на
рев.
     Тогда, охваченный тревогой и страхом, Большой чунг вернулся назад. То
подпрыгивая на  четырех лапах,  то  спеша на двух,  он приблизился к  тому
месту,  где она осталась,  увидел ее  и  радостно заскулил.  Но почему его
неразлучная пома лежит так неподвижно? Почему не отвечает на его радостный
визг?  Почему не поднимает голову? Как она может спать спокойно, когда вся
стая чунгов уже ушла так далеко и она осталась совсем одна?
     Он подбежал к ней, нетерпеливо заворчал и потрогал ее. Но Старая пома
и  на  этот раз не подняла головы,  не пошевелилась.  Она была уже мертва,
застыла,  и остекленевшие глаза уже не видели его!  И Большой чунг, поняв,
что случилось, сел около нее и глухо, протяжно завыл. Он выл и чувствовал,
как его боль и страх растут,  стискивают ему горло,  душат его.  Пома, его
пома умерла и  лежит мертвая,  другие чунги ушли очень далеко,  и  вот  он
остался  один,  он  уже  очень  старый.  Сегодня  вечером страшные ла-и  и
страшные мо-ка могут напасть на него и съесть...
     Большой чунг больше не двинулся от трупа Старой помы.  Даже если ла-и
и мо-ка не съедят его,  он не сможет прожить долго.  Свет уйдет,  и станет
темно,  а  когда  после  темноты  белое  светило  снова  проглянет  сквозь
кратковременные разрывы облаков в небе,  он,  как и Старая пома, наверное,
закроет глаза;  и  ему  тоже  привидится густолиственный,  залитый горячим
солнцем лес...
     И Большой чунг, подавленный тяжкими чувствами страха и боли по Старой
поме,  продолжал выть протяжно и жалобно,  а из глаз у него лились крупные
слезы,  смачивая ему все лицо.  Он выл и плакал как о Старой поме, так и о
себе самом.  Выл и  плакал о  том неотвратимом,  что случилось с  тысячами
других чунгов до него и должно случиться и с ним...


        Глава 2

        ЭТИ ЧУДЕСНЫЕ ПАЛЬЦЫ...

     И Смелый, и Бурая, и многие другие чунги в большой стае заметили, что
двое старых чунгов отстали,  но никто и  не подумал остановиться ради них.
Вообще чунги никогда не  дожидались отставших стариков,  а  Большой чунг и
Старая пома были уж  очень старыми,  для  стаи они были бесполезны,  и  их
отсутствие будет быстро забыто.  Поджидание старых чунгов,  которые и  без
того  должны скоро умереть,  подвергало без  нужды жизнь всей стаи большой
опасности: страшный грау мог настичь чунгов и заморозить всех сразу.
     И  большая стая продолжала свой путь к  югу через широкую долину так,
словно никто и не отставал от нее.  Детеныши, во всем подражавшие старшим,
вертелись у них под ногами.  Всякий из них,  совсем как взрослый,  носил с
собой либо ветку,  либо камень.  Но они скорее забавлялись этими ветками и
камнями и  потому  часто  выбрасывали их  и  подбирали другие,  которые им
нравились.  Совсем маленькие детеныши висели на  туловище у  матери;  одни
сосали, другие спали, третьи пищали тонкими голосками что-то непонятное ни
для них самих, ни для пом.
     Стая двигалась разбросанно,  так  как долина была почти безлесной,  и
чунги  могли  видеть друг  друга на  расстоянии стольких прыжков,  сколько
пальцев  у  всякого  чунга.  Здесь  была  только  высокая сухая  трава  да
низкорослый кустарник,  а  скал и пещер не встречалось.  Не было и высоких
ветвистых деревьев,  а  только совсем молодая поросль.  Там и  сям чернели
огромные обгорелые стволы и  пни,  показывая,  что  и  здесь когда-то  был
тысячелетний лес, но небо разъярилось, бросило на него сверху огонь, и лес
сгорел.
     Взрослые  чунги  двигались  между  порослью  и  около  этих  огромных
обгорелых стволов,  двигались большей частью на  задних лапах,  но  как-то
неуклюже и непривычно,  покачиваясь то в ту,  то в другую сторону.  Только
Смелый,  Бурая  и  другие  чунги  помоложе двигались свободнее,  но  и  те
понимали, что в движении на задних лапах есть что-то необычное и неудобное
и что это связано главным образом с пальцами и ладонями.  Большие пальцы у
них  отстояли далеко от  остальных и  поэтому на  земле цеплялись друг  за
друга и  мешали идти.  И все чунги невольно сжимали пальцы на задних лапах
вместе и старались держать их как можно ближе друг к другу,  когда ступали
на всю ладонь.
     Когда-то, в эпоху жизни на деревьях, чунгам нужны были такие пальцы и
гибкие, подвижные ладони. Тогда им нужно было хвататься за ветки одинаково
ловко и  передними,  и задними лапами.  Но теперь,  когда они окончательно
спустились на  землю,  это перестало быть для них необходимым и  полезным.
Теперь,  для того чтобы стоять вертикально и  ходить прочнее и устойчивее,
им нужны были на задних лапах не ладони, а крепкие плоские ступни.
     Чунги не помнили,  когда и  почему спустились с деревьев и стали жить
на земле.  Эта перемена,  как и потеря хвостов, потонула в вечном забвении
очень далекого прошлого. Они даже перестали заглядывать вверх, так как все
деревья,  встречавшиеся им  на пути с  севера на юг,  были мало ветвисты и
почти лишены плодов,  а их вершины далеко вверху были покрыты инеем. Плоды
же,  предлагаемые им  низкими,  ветвистыми деревьями были  очень  кислые и
смолисто-горькие  на  вкус.   Когда  стая  задерживалась  на  одном  месте
подольше,  одни только детеныши лазали по деревьям и радостно, возбужденно
кричали.
     Но  взрослые не  слыхали  этих  радостных,  возбужденных криков.  Они
всегда были голодны и должны были думать о том,  как насытиться, - так что
им было совсем не до криков пылких маленьких чунгов.
     В пещере,  где они ночевали, им удалось поймать и убить двух и-водов.
Но мяса двух и-водов не хватило на всех;  и сейчас они шли,  озираясь:  не
увидят ли еще какого-нибудь и-вода,  или дже, или ветвисторогого теп-тепа,
или  даже  мо-ка,  ибо  при  великой скудности плодов  и  сладких луковиц,
которую  они  терпели с  незапамятного времени,  мясо  животных постепенно
стало их главной пищей. Правда, им очень трудно было привыкнуть есть мясо;
некоторые чунги даже умерли от  него,  да  и  сейчас,  когда им  случалось
съесть много мяса,  в животе у них долгое время чувствовалась тяжесть.  Но
зато потом они чувствовали себя бодрее и  сильнее,  а  кроме того,  долгое
время не ощущали голода.
     Но так как все животные издали чуяли их большую стаю и убегали от них
- даже мо-ка, - то чунгам снова пришлось искать коренья и луковицы. Смелый
и  Бурая присели у  куста о-ра с  тонкими ветками и начали подкапывать его
острыми камнями.  Корни  о-ра  были  очень  сладкие да  еще  заканчивались
крупными,  сочными луковицами.  Наученные опытом Большого чунга  и  Старой
помы,  Смелый и  Бурая следили,  чтобы корень не отрывался,  так как иначе
луковицы останутся в земле и их долго придется выкапывать пальцами.
     Когда ветки куста закачались и показались корни,  Смелый оставил свой
камень,  прихватил ветки и  начал осторожно вытаскивать их.  В то же время
Бурая продолжала подрывать землю вокруг корней,  и  наконец Смелый вытащил
весь куст вместе с луковицами и корнями.  Правда, много луковиц осталось в
земле,  но  Бурая выкопала их пальцами,  а  тогда оба начали очищать их от
грязи. Они обтирали их о ладони или о шерсть на туловище и ляжках, а потом
жадно захрустели ими.  Бурая выбирала себе самые крупные луковицы, так как
вскоре ожидала появления детеныша, а Смелый довольствовался более мелкими.
     Съев с хрустом и корни, какие потоньше, они присели у другого куста и
снова дружно заработали. Другие семейства тоже работали вместе, а одинокие
чунги соединились по  двое или  по  трое и  так же  дружно поедали добытое
общими усилиями.
     Чунги знали,  что не все коренья и  луковицы съедобны,  и  в точности
знали, какие из них можно есть. Для них было полной тайной, откуда они это
знают,  но они всегда выкапывали только те коренья и луковицы, какие можно
было есть.
     В  этой долине было много кустов с  такими корнями и луковицами,  но,
чтобы хорошо насытиться,  нужно было копать непрестанно,  до темноты,  - и
все-таки они  не  чувствовали себя достаточно сытыми.  И  потому,  все еще
голодные,  они снова начали осматриваться,  не встретят ли такое животное,
которое могли бы убить и съесть.  Они не могли догнать ни ла-и, ни дже, ни
и-вода,  ни теп-тепа, так как все эти звери бегали быстрее самого быстрого
чунга.  Так же трудно было выследить какое-нибудь животное и подкрасться к
нему незамеченными и неучуянными:  у теп-тепа,  у и-вода,  и у всех прочих
животных обоняние и  слух  были  гораздо острее,  чем  у  них.  Но  звери,
питавшиеся мясом убиваемых ими животных,  всегда подстерегали свою добычу,
притаившись,  и  потому  чунгам  иногда  удавалось подманить такого  зверя
хитростью. И стая, которую вел Смелый, стала искать более густые кусты.
     Все залегли и спрятались в них,  а один молодой проворный чунг  вышел
вперед  на  столько  прыжков,  сколько пальцев у него было на всех четырех
лапах,  и еще на столько же.  Теперь он остался совсем  один,  согнулся  и
скорчился,  словно  привратившись  в  четвероногое,  и жалобно,  испуганно
заскулил.  И он, и другие чунги знали, что таким способом нельзя приманить
ни дже, ни теп-тепа, так как они убегут, как ветер, едва заслышав и почуяв
его.  Но и-вода,  кровожадного вига,  маленькую стаю ла-и можно обмануть и
заставить напасть на него.
     Молодой  проворный  чунг  дрожал  и  скулил  долго-долго.  Его  живые
блестящие глаза непрестанно шарили в высокой сухой траве,  переплетающихся
ветвях кустов,  а  спрятавшиеся позади его  чунги терпеливо ждали.  Они не
умели измерять время и не знали,  долго ли продолжалось это ожидание,  но,
заметив,   что   приближается   темнота,   становились   нетерпеливыми   и
возбужденными.  Становился нетерпеливым и возбужденным и молодой проворный
чунг. Что если к нему незаметно приблизится мохнатый мо-ка и вдруг схватит
его? Успеют ли другие чунги прийти к нему на помощь? Успеет ли он побежать
к ним, чтобы подманить мо-ка, которого они окружат и убьют?
     Вдруг молодой чунг увидел перед собой нечто еще  более страшное,  чем
мо-ка.  Он  увидел,  что  за  сплетенными ветвями густого кустарника тенью
промелькнул кровожадный пестроголовый виг.
     Виг  был  не  так  крупен и  силен,  как мо-ка,  но  гораздо ловчее и
свирепее, а нападал так же быстро, как и грау. Подобно грау, он припадал к
земле гибким,  сильным телом,  а  его большие желтые глаза светились тоже,
как  у  грау.  Поэтому  притворный визг  молодого чунга,  испуганного этим
внезапным  появлением,  сменился  диким,  полным  ужаса  воем;  он  быстро
повернулся и изо всех сил кинулся к остальным чунгам.
     Кровожадный виг, не подозревая присутствия других чунгов и предвкушая
удовольствие,  с каким сейчас растерзает бегущего чунга и будет лакать его
теплую кровь,  кинулся вслед за  ним  с  такой быстротой,  что взметнул за
собою маленький вихрь из листьев и веточек и почти настиг беглеца. Еще два
прыжка... Еще один...
     Но  молодой проворный чунг  уже  добежал до  кустов,  где  притаились
остальные.  Теперь он должен был обернуться и быстрым, как молния, взмахом
ударить вига по голове,  когда тот прыгнет на него. Даже если он не успеет
сразу  раскроить зверю голову,  он  должен схватиться с  вигом и  защищать
только свое  горло,  пока  остальные чунги  успеют подбежать и  убить его.
Молодой чунг знал,  как должен поступить,  но  не обернулся,  а  от страха
просто швырнул в зверя камнем, который держал, и продолжал реветь и бежать
что  есть силы.  А  виг  уже готовился с  последним прыжком вонзить острые
когти ему в плечи и перегрызть ему шею.
     Но  тут,  словно  из-под  земли,  раздался другой  могучий рев.  Вига
встретил Смелый чунг и  еще один чунг,  старше Смелого и  не такой ловкий.
Они  кинулись на  зверя,  и  тотчас же  в  кустах заметался огромный живой
клубок,  яростно рычащий и ревущий. Испуганный неожиданностью и оттого еще
более разъярясь,  виг успел схватить старшего чунга и впиться зубами ему в
горло.  Этот чунг не уступал отвагой Смелому,  но уже состарился и  не был
так  сообразителен  и  ловок,  чтобы  суметь  защитить  свое  горло.  Виг,
несомненно, загрыз бы и Смелого, если бы на помощь не сбежались остальные.
Смелый  нанес  хищнику сильный удар  камнем  по  голове,  а  другим ударом
перешиб лапу,  впившуюся когтями ему  в  грудь.  Но  виг  даже после этого
оставался очень сильным и  страшным и  здоровой лапой еще  глубже разодрал
грудь Смелому. Другому чунгу, который кинулся на помощь Смелому, он вырвал
глаз и лишь после этого сдался и затих.
     Чунги сразу же  бросились рвать его на части,  а  Смелый,  не обращая
внимание  на  свои  раны,  выпрямился и  торжествующе заревел.  Он  первым
кинулся на вига;  и  в  то время как один чунг загрызен,  а другой лишился
глаза, он вышел из битвы только с разодранной грудью. Тонкие струйки крови
стекали по его шерсти,  и  та начала слипаться от запекшейся крови.  Бурая
подошла к нему и, тревожно ворча, начала счищать и облизывать ему кровь на
груди.  В то же время чунг с вырванным глазом держался за голову и жалобно
скулил.  Ему было очень больно,  но он скулил не от боли,  а оттого, что у
него остался только один глаз, и что теперь он не сможет видеть как нужно.
Те из чунгов,  что были поближе к нему,  окружили его,  облизывали кровь у
него на лице и сочувственно ворчали. Они понимали, какое большое несчастье
с ним случилось, но ничего не могли сделать, чтобы ему помочь, - этот чунг
на всю жизнь останется одноглазым.
     Как и всегда, чунги разрывали вига - кто пальцами, кто зубами. Каждый
старался  оторвать  кусок  мяса   побольше.   Детеныши  пробирались  между
взрослыми,  жадно впивались острыми белыми зубами в  мясо и  пеструю шкуру
вига:  и никто не мешал другому делать то, что делал сам. Одноглазый чунг,
видя,  что остальные разорвут и  съедят вига без него,  перестал скулить и
присоединился к  ним.  Подошел и  тот  молодой чунг,  что  испугался вига,
убежал далеко от стаи и не помогал ей убить зверя. Но едва он приблизился,
как остальные чунги перестали есть и  гневно поглядели на него.  Этот чунг
убежал от вига, - и для всех он был теперь трусливым чунгом.
     Трусливый увидел,  что остальные не хотят есть с  ним вместе и гневно
смотрят на  него.  Он  быстро  отскочил в  сторону,  скорчился и  виновато
заскулил,  понимая,  что сделал что-то плохое и  бесполезное для стаи.  Он
понимал,  что должен был остаться и встретить прыжок вига,  хотя бы и умер
при этом,  как умер старый чунг,  как умер бы и Смелый. Теперь чунги могут
совсем выгнать его из стаи, оставить его одного и не позволить жить вместе
с  ними.  А  для  чунга это  было  хуже  и  тяжелее всего самого плохого и
тяжелого,  страшнее  даже  большой  стаи  ла-и.  И  Трусливый заскулил еще
трепетнее и  жалобнее.  Но  чунги и  на  этот раз не  приняли его к  общей
трапезе;  и он осмелился приблизиться к обглоданным костям вига лишь после
того, как все насытились и разошлись.
     Да,  тяжкой будет  судьба этого чунга!  Отныне он  будет есть  только
один,  все будут держаться с ним,  как с чужим,  и ни одна пома не захочет
его выбрать.  Для чунгов это было законом, который управлял ими с тех пор,
как они стали жить стаями и помогать друг другу в поисках пищи и защите от
крупных, сильных зверей.
     Когда чунгов застигла темнота,  они  составили круг,  внутри которого
находились детеныши с матерями,  и каждый начал рвать траву и ломать ветки
с кустов, чтобы устроить себе логовище. Потом, не боясь нападения хищников
на открытом месте,  они начали собирать камни и  складывать рядом с собой,
чтобы прогнать ла-и или мо-ка,  если те нападут на них ночью.  Этот способ
защиты так укоренился у них в сознании,  что они чувствовали себя спокойно
и уверенно, только когда собирали около себя много камней.
     Все  были довольны и  сыты,  так  как перед ночевкой поймали и  съели
теп-тепа,  запутавшегося ветвистыми рогами  в  густых  кустах;  теперь они
проголодаются лишь,  когда  свет  прогонит темноту.  Но  больше всего  они
боялись холода. Даже если белого светила не было видно, днем всегда бывало
теплее.  Кроме того,  они обычно никогда не сидели на месте, а либо шли на
юг,  либо выкапывали луковицы и коренья,  либо обгрызали верхние побеги на
кустах и  тогда  меньше чувствовали холод.  Но,  когда  становилось темно,
холод мучал их,  и они собирались кучкой,  чтобы согреться. Поэтому всякий
старался  нарвать  побольше  травы   и   всякий  стремился  устроить  себе
защищенное от ветра логово, где они ложились спиной к спине.
     Легли и  Смелый чунг,  и  Бурая пома.  Смутно сознавая и предчувствуя
близкое появление детеныша, она нарвала много травы, а Смелый чунг наломал
и  навалил около нее  ветви кустарников.  Бурая легла на  траву,  довольно
заворчала и  успокоенно вздохнула.  Травы  так  много,  а  груда веток так
защищает от ветра, что если детеныш родится в эту ночь, ему не будет очень
холодно.
     Тьма постепенно сгустилась и окутала деревья. Неба уже не было видно,
не было видно и туч, а деревья и кусты были похожи на смутные тени. Теперь
чунги видели кусты около себя как  большие черные камни,  а  более далекие
кусты сливались вместе,  не  отличаясь один от другого;  и  все,  что было
подальше,  сливалось в  общую  темную  массу.  В  темноте с  разных сторон
доносилось то  какое-то порхание,  то едва уловимые,  крадущиеся шаги,  то
жалобно-хищный вой ла-и, то испуганный топот.
     Оставшиеся на  страже чунги,  сидя по  краям большого круга уснувших,
вслушивались во  все  эти  завывания,  рев  и  топот  и  зорко пронизывали
взглядом мрак и каменную неподвижность кустов.  Они были готовы при первом
же   появлении  тени  какого-нибудь  крупного  хищника  поднять  внезапным
тревожным криком всю стаю.
     Но  уснувшие чунги тоже слышали все  эти  звуки.  С  тех  пор как они
спустились с  деревьев и  стали жить на земле,  у  них изменился не только
образ жизни,  но и сон. На деревьях их не могли достать ни грау, ни мо-ка,
им  можно было спать глубоко и  спокойно.  Но  теперь они  привыкали спать
чутко,  настолько чутко,  что и  во  сне могли распознать шум,  в  котором
кроется для них опасность.  Да,  в сущности, они перестали спать, а только
дремали и в этой дремоте отдыхали.
     Но в эту ночь Смелый не мог позволить себе даже такой дремоты.  В эту
ночь появится детеныш,  -  и  он  должен бодрствовать над своей помой.  Он
лежал рядом с  ней и ждал,  а в первобытном его сознании блуждали какие-то
неясные,  неопределенные мысли и  чувства.  Странно мучительными были  для
него эти неясные мысли и чувства,  ибо они были упрямы и настойчивы;  но в
тот момент,  когда мысли готовы были проясниться и  осознаться,  они вдруг
рассыпались и  исчезали.  Потом они  снова появлялись,  но  все  такими же
неясными и неопределенными, и снова вдруг спутывались и исчезали, и снова,
и  снова...  Все они вертелись вокруг чего-то совсем нового для него,  еще
неосознанного, мучительно стремились вырваться на поверхность сознания, но
опять спутывались и исчезали, и опять, и опять...
     Почему его жизнь,  и  жизнь Бурой,  и  жизнь всех прочих чунгов стала
такой тяжелой?  Как случилось, что они потеряли свою прежнюю беззаботность
и  живут в постоянной тревоге,  в постоянных поисках пищи и крова?  Почему
оставили вольную,  беспечную жизнь на деревьях и спустились на землю? Небо
всегда было сердитым,  белое светило не грело так жарко, деревья больше не
давали крупных, яркоцветных, мясистых плодов. Что случилось с тысячелетним
лесом чунгов?  Никогда для них не было ни голода,  ни холода, ни опасности
от крупных, сильных зверей. Настоящей опасностью был тогда только грау, но
грау не может лазать по деревьям или скакать с  дерева на дерево,  а чунги
могли вовсе не  спускаться на  землю,  так что из  многих,  многих чунгов,
случалось, только один погибал от грау. Теперь грау не было, но был мо-ка,
были стаи ла-и, были и-воды, был кровожадный виг. Были еще голод, и холод,
и  непрерывные скитания,  и  бегство.  Теперь  чунгов  окружало  множество
опасностей;  и нужно было непрестанно думать,  непрестанно соображать, как
защититься и  уцелеть.  И  выживали не  все,  а  только  самые  сильные  и
сообразительные.  Многие  детеныши умирали от  холода и  от  всяких других
причин,  не успев вырасти. А если бы и те, самые сильные, которые уцелели,
не  собрались вместе,  не  научились убивать животных,  чтобы  питаться их
мясом,  если бы не искали бы себе крова и  защиты от ветра в пещерах,  они
бы,  наверное, тоже погибли. Да, наверняка погибли бы и самые смелые, если
бы  не  научились пользоваться деревом и  камнем  для  защиты  от  сильных
зверей, погибли бы от невыносимого холода и постоянного недоедания...
     Но они побеждали и  мо-ка,  и  и-вода,  и  вига,  и еще многих других
свирепых,  сильных зверей, и побеждали потому, что ветки и камни стали для
них постоянным сознательным средством защиты,  и еще потому,  что пальцы у
них на руках приобрели чудесную гибкость. Да, эти чудесные пальцы, которые
учатся хватать все ловчее и  ловчее!  Почему таких пальцев нет ни у какого
другого  животного?   Почему  никакое  другое  животное  не  может  ходить
выпрямившись,  на  одних лишь  задних лапах?  Смелый чунг  не  мог  вполне
осознать этого  чудного,  необъяснимого различия между  чунгами и  другими
животными,  как не мог понять и того,  откуда берется темнота.  Но все эти
вопросы снова и снова стремились выплыть на поверхность его сознания,  - и
он испытывал чувство тяжелого мучительного недовольства.  Где-то глубоко в
нем просыпалось новое понятие о  животных,  о деревьях,  о себе,  обо всех
прочих чунгах.
     Он  чувствовал,  что и  он  сам,  и  другие чунги -  это нечто совсем
отличное от других животных, но никак не мог ясно осознать этого различия,
оно все время ускользало от него.  Путь к этому самосознанию все еще тонул
в   стихии  первичных  инстинктов  и  в  пестром  многообразии  конкретных
представлений.  И  Смелый мог  ясно сознавать только то,  что было у  него
перед глазами и что было непосредственно связано с его потребностями.
     Смелый невольно поднес пальцы ближе к глазам и стал их рассматривать.
Долго он  пристально глядел на  них;  и  все это время в  сознании у  него
блуждали все те же странно мучительные, неясные догадки и ощущения чего-то
другого, непохожего ни на что обычное; и они снова спутывались и исчезали,
и снова, и снова...
     Смелый хрипло недовольно заскулил,  потом вдруг скорчился и  прижался
лицом  к  Бурой.  Наступал рассвет,  холод  усилился,  по  земле промчался
морозный  северный  ветер.   Бурая  тоже  заскулила  от  холода  и  начала
прикрывать себе тело нарванной травой. Собранные около нее ветки не давали
ей  защиты от  ветра;  и  она,  руководимая верным материнским инстинктом,
подползла к  куче  камней и  легла  с  ее  подветренной стороны.  Туда  же
переполз и Смелый, а вслед за ним там собрались и остальные чунги.
     В  этих  поисках защиты от  ветра  чунги руководствовались не  только
инстинктом,  но и разумом.  Все это не было для них новостью, - опыт давно
уже  подсказал им,  что  камни могут быть  защитой от  холодного северного
ветра.  Поэтому все те, которые оставались без места, стали собирать камни
кучками и  ложиться с  их  подветренной стороны.  Это были первые из тысяч
живых и  умерших чунгов,  которые сознательно стали делать себе  загородки
для защиты от холодного ветра.
     Вскоре начало рассветать.  Один за  другим чунги встали.  Смелый тоже
встал,  но Бурая посмотрела на него тревожно-умоляюще,  и он остался около
нее.  И  многие другие чунги  присели вокруг нее  и  сочувственно-радостно
урчали.
     Маленький чунг  родился как  раз  в  ту  минуту,  когда белое светило
появилось и брызнуло по всей земле своими первыми лучами.  Бурая взяла его
в  руки,  долго-долго облизывала,  потом приложила к груди,  и он сразу же
вцепился ей в  шерсть и  начал жадно сосать молоко,  а она нежно-счастливо
скулила.  Она не знала,  чем еще выразить свою материнскую любовь к  этому
крохотному чунгу,  и  только тихо,  нежно скулила над ним,  как делают все
другие помы со своими детенышами.  Она обнимала и ласкала его,  облизывала
ему крохотные ушки,  и  красную шейку,  и  низенький лобик.  Она скулила и
дотрагивалась губами до шерстки у него на головке, а в ее маленьких глазах
светились ласка и  нежность.  А  крошечный чунг,  маленький,  тепленький и
совсем беспомощный, лежал у нее на груди; и она ощущала теплоту его тельца
как  самую чудесную ласку,  и  с  радостью слушала его жадное сосание.  Со
всеми этими ощущениями и  чувствами она была совсем-совсем счастлива;  и в
этот момент для нее не существовали ни Смелый,  ни другие чунги, ни мо-ка,
ни ла-и, ни холод. Она знала, что ее крошечный чунг еще долго будет лежать
у нее на груди,  а она будет ласкать и кормить его,  -  и от этого ощущала
все большее счастье и радость.
     Остальные чунги тоже очень обрадовались новому детенышу и  от радости
принялись подскакивать и выкрикивать:
     - Ха-кха! Ха-кха! Ха-кха!
     Они подпрыгивали и вскрикивали, и эта ритмика так увлекла их, что они
забыли  о  детеныше и  продолжали играть ради  самой  игры.  Детеныши тоже
разыгрались,  и  вот  уже  вся  стая,  покоренная ритмом  игры,  прыгала и
вскрикивала.
     - Ха-кха!  Ха-кха!  Ха-кха!  -  кричали и  прыгали все  вместе вокруг
Бурой,  а  вместе с ними играли и длинные тени,  отброшенные от них лучами
белого светила.
     Наигравшись,  чунги стали разглядывать нового детеныша и увидели, что
это -  крохотная пома.  Шерстка у нее была такая же рыжевато-бурая,  как у
Бурой помы, но тельце почти голое, красная шейка тоже голая, да и на ногах
было очень мало шерсти.  До сих пор еще не было ни одного детеныша с таким
голым тельцем, и это понравилось всем чунгам.
     Смелый покинул Бурую и начал искать в кустах.  Вскоре он нашел та-ма.
Защищенная от  хищников  двумя  толстыми  костяными  пластинками сверху  и
снизу,  та-ма высунула голову,  похожую на голову тси-тси и  щипала траву.
Смелый схватил ее,  и  та-ма сразу спрятала голову и  лапы между костяными
пластинками.  Но,  когда  Смелый  хотел  оторвать  пластинки  от  ее  тела
пальцами, тама высунула голову и зашипела. Тогда Смелый свернул ей голову;
не  сумев  разломать костяные пластинки пальцами,  он  разбил  их  большим
камнем,  вынул ее  мягкое тело  и  направился к  Бурой.  Та-ма,  хотя  уже
безголовая, царапала ему руки когтями.
     Некоторые чунги, увидев в руке у Смелого та-ма, заскулили и подбежали
к  нему.  Но  Смелый  поднял та-ма  высоко над  головой и  предостерегающе
закричал: - Муа-кха! Муа-кха!
     Это означало, что он несет та-ма Бурой, так как у нее родился детеныш
и  она не может идти сама на поиски пищи,  и  никто,  кроме нее,  не имеет
право на эту та-ма.


        Глава 3

        ЧЕРЕЗ ВЫСОКИЕ ПЛОСКОГОРЬЯ И ГЛУБОКИЕ ПРОПАСТИ

     Еще много раз становилось темно и много раз снова становилось светло,
а чунги все двигались на юг, и конца этой широкой долины, где росли только
невысокие кусты и  обгорелые деревья,  все еще не было видно.  В  пути они
питались кореньями и луковицами или поедали какое-нибудь животное, которое
им удавалось поймать и убить.
     Сначала стая двигалась медленно,  часто останавливаясь,  так  как  ни
Бурая,  ни другие помы с новорожденными детенышами не могли спешить.  Стая
никогда не  останавливалась ради отставшего старого чунга,  так  как  этот
чунг выпадал из сознания остальных,  и  уже никто его не помнил,  никто не
ощущал его отсутствия.  Так случилось со Старой помой и  с Большим чунгом,
так случилось и с другим старым чунгом,  которого загрыз свирепый виг.  Но
если  у  какой-нибудь помы  рождался детеныш,  то  каждый чунг  должен был
поджидать ее, каждый чунг должен был защищать каждого детеныша.
     Чунги часто окружали Бурую и разглядывали безволосое тельце маленькой
помы,  пока не привыкли к ней.  Присев на корточки, свесив руки меж колен,
они рассматривали ее голое тельце и удивлялись тому, что она могла быть их
детенышем.
     За это время от стаи отстали еще два старых чунга,  одну молодую пому
съел  мо-ка,  а  еще  трое  детенышей умерли сами,  после того  как  долго
кашляли.  Но к  стае присоединились взрослый чунг с  помой и детенышем,  а
потом еще у двух пом родилось по детенышу.  Чунги снова удивились, увидев,
что  среди  этих  новорожденных тоже  была  маленькая  пома  с  безволосым
тельцем.
     Медленно продвигаясь,  они продолжали выкапывать коренья и  луковицы,
так как им лишь изредка удавалось убить и съесть какое-нибудь животное,  а
почва была очень твердая, и выкапывание стоило им больших трудов и усилий.
Кроме того,  острые камни, встречавшиеся в этой долине, легко трескались и
иногда ранили им пальцы, так что приходилось постоянно напрягать внимание.
Да,  теперь  недостаточно  было  просто  поискать,  чтобы  найти  пищу,  а
приходилось добывать ее.  Нужно  было  подбирать острые  камни,  и  то  не
всякие, а такие, которые было удобно держать; нужно было следить, чтобы не
порезать себе  пальцев и  знать,  как  держать камень,  чтобы  копать было
удобнее.  Потом  нужно было  тщательно обчищать каждую луковицу,  так  как
налипшая на  нее земля неприятно хрустела на  зубах,  заставляя чунгов все
время  морщиться и  плеваться.  А  потом  нужно было  заботиться и  о  тех
детенышах,  которые  не  могли  сами  искать  луковицы  и  устраивать себе
логовище из  травы и  сучьев,  потому что не  всегда на пути им попадалась
пещера,  а  ночью  бывало  очень  холодно.  Нужно  было  также  собирать и
складывать в кучу камни, и все это было для чунгов настоящим мучением. Они
и  сознавали,  что это настоящее мучение,  но  не  умели,  да  и  не могли
роптать,  понимая, что без всего этого труда они не могли бы выжить. И это
непрестанное  копание  в  земле,  это  непрестанное  ощупывание  и  поиски
придавали пальцам их  рук  все  большую опытность,  а  пальцы  на  ступнях
оставались в забросе и постепенно теряли гибкость.  От постоянного ношения
камней и  палок и  рытья земли в  поисках луковиц большие пальцы у  них на
руках   стали   такими  сильными  и   подвижными,   что   чунги   свободно
противопоставляли их другим пальцам,  а  детеныши у  них стали рождаться с
уже ловкими пальцами.
     Итак,  чунги  еще  долго  шли  через  широкую  долину,  а  потом  она
окончилась,  и они поднялись на высокое плоскогорье.  Деревья тут были еще
выше и прямее, а трав со сладкими луковицами было совсем мало, и чунги ели
только животных.  Для  охоты  стая  разделялась надвое;  и  одна  половина
уходила далеко-далеко  и  криками пугала  животных,  загоняя их  к  другой
половине.  Таким образом чунги ловили то теп-тепа,  то дже,  то и-вода,  а
однажды убили даже грузного мута и съели его.
     На  высоте было гораздо холоднее,  чем  в  долине,  а  один раз  небо
потемнело и  упало так  низко,  что отрезало верхушки деревьев.  Некоторые
животные вдруг тревожно завыли и  забегали.  Вдалеке на  севере послышался
сильный шум,  громкое завывание и свист;  и чунги подумали, что это грохот
шагов того всевластного существа,  которое неотступно гонит их с севера на
юг,  - странного грау величиною с гору. Испугавшись, что этот грау нагонит
и убьет их,  чунги заскулили и тоже побежали.  Но страшный зверь,  видимо,
заметил их,  так  как  заревел вдруг так сильно и  напал так страшно,  что
деревья,  согнувшись,  жалобно-жалобно  застонали.  Хрупкие вершины утесов
начали трескаться и падать.  Небо тоже задрожало и заревело, лохматые тучи
яростно понеслись над землей; и уже не было видно ни скал, ни деревьев.
     Все плоскогорье содрогалось от страшного грохота. Ужасный зверь начал
яростно ломать деревья и  скалы с  такой силой,  что  даже мо-ка  и  хо-хо
испуганно заревели. Потом налетели со всех сторон сразу сильнейшие вихри и
не стало видно ничего,  кроме разъяренных облаков белого песка, налетевших
неизвестно откуда, и не стало ничего, кроме ужасающего рева и грохота.
     Убегая без памяти от этой страшной бури,  чунги укрылись под выступом
скалы и  сбились там тесной кучкой.  Никто ни о  чем не думал,  все только
держались друг за друга,  чтобы буря не рассеяла и  не погубила их.  Вихри
белого песка и  сорванных листьев били им в глаза,  рев и грохот бури били
им в уши,  и чунги словно ослепли и оглохли.  Огромная скала,  под которой
они сбились,  тряслась до  основания.  Скудное воображение чунгов не могло
даже  нарисовать им  этого  огромного,  страшного зверя,  который с  такой
яростью ломал деревья и так легко вырывал с корнем гигантские стволы.  Они
потеряли голову от  ужаса;  заметив,  что  буря  стремится оторвать их  от
скалы,  все невольно напряглись и  вцепились в  выступы камней и в жесткий
кустарник,  выросший в трещинах.  И долго они оставались так, не смея даже
поднять голову;  но,  видимо,  страшный зверь подумал, что они умерли, так
как  заревел еще  раз  изо  всех  сил,  оставил их  в  покое и  кинулся на
плоскогорье вслед  за  другими  убегающими животными  и  другими  чунгами.
Яростный рев  его  начал удаляться,  грохочущие шаги утихать,  разъяренные
тучи и вихри умчались вслед за ним, а небо опять поднялось высоко.
     Тогда чунги боязливо подняли головы и стали оглядываться.  Повсюду на
плоскогорье валялись поломанные и  вырванные с  корнем деревья.  Некоторые
были сломаны пополам,  а  верхушки у  них повисли вниз;  у других верхушек
совсем не  было.  Там  и  сям  под наваленными деревьями виднелись убитые,
задавленные животные.
     Придя  в  себя  после пережитого ужаса,  чунги набросились на  убитых
животных и наелись досыта.  Насытившись и радуясь тому, что буря не смогла
разогнать и погубить их, некоторые начали подскакивать и вскрикивать:
     - Ха-кха! Ха-кха!
     И как в то утро,  когда родилась маленькая пома и когда белое светило
взошло и согрело их, так и сейчас ритм игры увлек и покорил их.
     - Ха-кха!  Ха-кха!  - мерно вскрикивали они; и каждый чувствовал, что
этот ритмический припев является чем-то новым для них, ибо никакой чунг не
подпевал своим прыжкам так ритмично.


     Еще  много дней шли чунги по  этому плоскогорью.  Они поднимались все
выше и  выше и,  наконец,  поднялись на самую высокую вершину и  пораженно
оглянулись назад.  Далеко-далеко  к  северу,  насколько могли  увидеть  их
глаза,   все   было   покрыто   белым.   Над   равниной   лежала   тяжелая
синевато-холодная мгла.  Все было мертво,  все было пусто, только холодный
северный  ветер  свободно  летал  и  завывал  над  этой  бескрайней  белой
пустыней.  Неужели  этот  могучий  Некто,  тот  страшный грау,  который  с
незапамятных времен  преследует чунгов,  умертвил  и  оледенил  деревья  и
превратил всю землю в мертвую белую пустыню?
     О, этот холодный северный ветер! Это холодное дыхание страшного грау,
леденящее всех отставших чунгов и всех других животных!..  Не заморозит ли
оно и  убегающих чунгов,  не  превратит ли их в  глыбы льда,  чтобы чунгов
никогда больше не было?  Бегите, чунги, бегите! Бегите, все чунги, большие
и   маленькие!   Может  быть,   вы   минете  это  высокое  плоскогорье  со
скорчившимися деревьями раньше,  чем  страшный грау настигнет и  заморозит
вас! Может быть, вы успеете спастись, останетесь живы, и у ваших пом будут
рождаться все  новые детеныши с  безволосым телом,  со  все  более ловкими
пальцами...
     И  большая  стая  чунгов  продолжала  бежать.  Она  миновала  высокое
плоскогорье,  достигла его южного края и  спустилась по его склону.  Тогда
перед  чунгами  раскинулась  бескрайняя  зеленая  ширь.   Долины  дымились
теплотой и  влагой,  лучи белого светила опаляли пышный лес,  а  над лесом
носился аромат свежести и буйных живительных соков.
     Наконец-то,  наконец-то!..  Вот  он,  лес,  который  привиделся  всем
отстававшим чунгам в последний час их жизни!.. Вот он, давно покинутый, но
никогда не забываемый лес, тысячелетний лес чунгов!.. Но как далеко еще до
этого леса,  какой путь еще нужно проделать, чтобы достичь его! Он терялся
вдали,  и чунгам, наверно, придется пройти еще столько же, сколько они уже
прошли,  и  наверно еще много старых чунгов отстанет за это время и  много
детенышей родится...
     Чунги  начали  спускаться по  крутым  склонам  высокого плоскогорья и
спускались долго,  а  потом попали в  глубокое ущелье.  В ущелье клокотала
бурная,  пенящаяся река.  Местами ее  скалистое русло  суживалось;  и  она
терялась где-то  в  глубине;  местами ее  воды  падали  с  большой высоты,
образуя белые,  пенистые,  клокочущие водовороты.  Поперек глубокого русла
лежали громадные,  вырванные бурей деревья, и чунгам легко было переходить
по ним то на один берег, то на другой.
     Здесь  повсюду было  рассыпано множество камней,  и  чунгам  не  было
надобности собирать их  вечером в  кучки около себя.  Но и  животных здесь
было  очень мало;  лишь время от  времени мелькал какой-нибудь и-вод,  или
кат-ри,   или   пещерный  виг.   Поэтому  чунгам  редко   удавалось  убить
какое-нибудь из этих животных.
     Однажды им  случилось окружать рыжего кат-ри,  но он быстро прыгнул и
взобрался  на  отдельную неприступную скалу,  а  оттуда  засверкал на  них
глазами и яростно зарычал:
     - У-кха-кха!
     - У-кха-кха!  -  заревели все чунги, окружив скалу, и замахали своими
ветками,  но достать и  поймать кат-ри не могли.  Хищник,  припав брюхом к
скале, продолжал сверкать глазами, рычать и бить хвостом себя по бокам. Он
понимал,  что  осажден этими странными,  непонятными существами и  что для
того,  чтобы уйти от них,  нужно быть крылатым, как кри-ри, и перелетать у
них над головами.  Но  он  также не мог перелетать,  как и  чунги не могли
достать его.
     А чунги окружили скалу и непрестанно вопили:
     - У-кха-кха! У-кха-кха!
     Некоторые из  них полезли на другую скалу,  почти касавшуюся первой и
выше нее,  и  смотрели на кат-ри сверху,  но тоже не могли ничего сделать.
Эта беспомощность рассердила их,  и они начали прыгать и реветь от ярости;
и все ущелье загудело от их громкого дружного рева.  Потом они поняли, что
- реви не реви - поймать кат-ри им невозможно, отказались от этого и стали
расходиться.
     Отказался и  Смелый,  который меньше  всех  мог  примириться с  такой
неудачей,  ведь кат-ри был так близко от них и  так безнадежно осажден,  а
они все-таки не смогли поймать и съесть его. Он сменил мощный рев сердитым
гортанным ворчанием и, не зная больше, что делать, гневно швырнул в кат-ри
камнем, который держал в руке. Камень, брошенный широким, сильным замахом,
случайно попал  кат-ри  прямо  в  голову.  Маленький хищник коротко взвыл,
метнулся и  упал  с  крутой скалы.  Ошеломленный ударом,  он  даже не  мог
бежать,  и чунги, кинувшиеся на него с радостным всхлипыванием, растерзали
и съели его.
     В порыве радости от этой удачи Смелый нагнулся, взял другой камень и,
широко размахнувшись,  запустил им  в  скалу,  где  недавно сидел  кат-ри.
Камень ударился в верхушку скалы,  отскочил, перелетел на другую сторону и
упал  где-то  далеко  позади скалы.  Потом  Смелый нагнулся,  взял  третий
камень,  замахнулся и бросил его, потом бросил еще и еще один и при каждом
новом броске радостно всхлипывал:
     - У-кха-кха! У-кха-кха!
     - У-кха-кха!  У-кха-кха!  -  закричали другие чунги  и,  увидев,  что
делает Смелый,  тоже начали швырять камни.  Детеныши,  во всем подражавшие
взрослым,  тоже принялись швырять камни во все стороны;  и вскоре в ущелье
поднялся целый  дождь  крупных и  мелких камней.  Это  бесцельное швыряние
камнями,  ударявшимися о  скалы и  деревья,  понравилось им  так  же,  как
нравились одновременные прыжки и  ритмичные вскрикивания.  Один  маленький
чунг попал в  поваленное дерево с выгнившей сердцевиной,  и ствол сильно и
гулко ответил ему: "Кух-х-х!.."
     - А-кха!  А-кха!  -  завизжал  от  радости  маленький  чунг  и  снова
нацелился  в  пустой  ствол,   и  тот  снова  отозвался  сильно  и  гулко:
"Кух-х-х!.."
     Стали швырять камнями и другие детеныши и взрослые,  стараясь попасть
в пустой ствол. Впервые чунги метились сознательно, да еще в неживую цель.
Но  они  швыряли камни  очень  неумело и  редко когда попадали по  пустому
стволу.  Однако постепенно они начали приобретать ловкость и  в этой новой
деятельности.  Постепенно и  тут стали достигать меткости,  причем молодые
чунги всегда попадали лучше, чем старшие.
     Ущелье стало  расширяться,  скалы  по  обеим сторонам становились все
реже и  потом совсем исчезли;  бурная,  пенистая река укротила свои воды и
потекла тихо и  плавно.  Вместе с  тем  лес  стал как-то  ровнее,  деревья
погустели,  а листья на них стали широкими и светло-зелеными.  Тут и там в
ветвях виднелись сочные плоды,  и  чунги  с  радостными криками полезли на
деревья.  В  одном  месте между деревьями мелькнуло какое-то  животное,  о
котором они не  могли вспомнить,  видели ли его когда-нибудь,  а  за одной
излучиной реки открылся широкий песчаный берег.
     Чунги спустились на  берег и  пошли по  песку.  Их  волновало чувство
какой-то  особенной легкости.  Песок  был  мелкий и  сыпучий;  и  все  они
удивленно глядели,  как ладони задних лап тонут в этом песке и оставляют в
нем отпечатки.  Детеныши кричали и бегали по песку,  а взрослые чунги тоже
начали кричать и бегать.
     - Ву-о-о-о! Ву-о-о-о! - кричали они и удивленно вытягивали губы, видя
длинный ряд отпечатков,  оставляемых каждым чунгом на песке.  Некоторые из
них, вспомнив, как рыли в болотах ямки, чтобы пить воду, начали рыть такие
же ямки и здесь. Но никто не решался влезть в самую реку: никто не помнил,
чтобы какой-нибудь чунг когда-нибудь бродил по реке и плавал в воде.
     Как ни нравилось чунгам играть на песке, но к вечеру они ушли поближе
к  лесу  и  начали устраивать себе  логовища.  И  хотя сейчас было тепло и
безветренно,  они опять стали собирать камни,  складывая их  кучками.  Они
делали  это  не  только для  того,  чтобы  обороняться ночью  от  свирепых
хищников,  но и ощущая пробудившимся сознанием,  что кучки камней защищают
их от холодного ветра ночью или на рассвете.
     На другой день,  утолив голод луковицами и  ягодами,  какие нашлись в
лесу,  чунги снова спустились к реке и пошли по песчаному берегу. Каменные
кучки,  оставшиеся позади,  четко белели на  зеленом фоне  леса,  указывая
место их  ночлега.  Ни  у  кого из  чунгов еще не  было сознания,  что эти
каменные  кучки  -   первые  памятники  на  земле,  созданные  с  ясной  и
определенной целью  существами,  которые  уже  были  чем-то  большим,  чем
животные. Детеныши бежали впереди, собирали блестящие песчинки и камешки и
пищали от  удовольствия.  Некоторые из этих камешков блестели,  совсем как
маленькие звездочки,  и они хватали их руками и радовались.  Вместе с ними
радовались и  взрослые чунги.  Радовались обильным лучам  белого  светила,
трепещущим отражениям света на медленно текущей реке,  свежей зелени леса.
В  душе  у  каждого  зарождалось  предчувствие,  что  долгое  безрадостное
скитание окончено и что впредь они будут жить без забот и страданий.
     Как всегда, Смелый и еще несколько молодых, сильных чунгов отделились
от  большой стаи и  шли впереди.  Смелый был чунгом-вожаком;  и  глубоко в
сознании у  него  таилось смутное чувство ответственности за  безопасность
всей стаи. Стая может встретиться с какой-нибудь неожиданностью - со стаей
ла-и или и-водов, со стадом грузных мутов или огромных хо-хо, с обманчивой
трясиной или непроходимой чащей,  -  и он должен первым заметить все это и
вовремя предупредить своих. И Смелый время от времени вскрикивал:
     - У-а-кха! У-а-кха!
     На  языке  чунгов это  означало:  "Вперед,  вперед!  Путь  перед нами
свободен и безопасен, и я не вижу ни грау, ни мо-ка, ни мута, ни хо-хо!"
     Так передовая группа достигла новой излучины,  и Смелый первым увидел
большого белого  кри-ри  с  длинными лапами и  длинным носом,  стоявшего в
неглубоком рукаве реки.  Кри-ри стоял совсем неподвижно,  время от времени
погружая клюв в воду.  Он делал это так быстро, что чунги не могли уловить
этого движения;  видели только,  что каждый раз в  клюве что-то блестело и
тотчас же исчезало.
     - У-кха-кха-кха! - Смелый швырнул в кри-ри камнем и бросился на него,
- не  столько для  того,  чтобы поймать кри-ри,  сколько для  того,  чтобы
разглядеть,   что  он  ест.  Но  кри-ри  распустил  белые  крылья,  резко,
пронзительно вскрикнул,  поднялся у  них  над  головами и,  описав плавный
круг,  перелетел через  реку.  Чунги  обошли мелкий рукав и  достигли того
места, где недавно стоял кри-ри.
     В  воде плавали какие-то  маленькие животные,  каких чунги не  видели
когда-либо раньше.  Ног у  них не было,  а головы похожи на голову тси-тси
или та-ма,  и  хвостики были странные.  Никто из  чунгов не ловил и  не ел
таких животных,  и  Смелый со спутниками присел у самого края мелкой воды,
смотрел,  удивлялся  их  странному  виду  и  подвижности  и  восклицал:  -
Ву-о-о-о! Ву-о-о-о!
     В своем  удивлении  они  уже забыли о большом кри-ри и о том,  что он
делал в воде.  И,  наверное,  остались бы  далекими  от  мысли,  что  этих
маленьких плавающих животных можно есть,  как и всяких других,  если бы не
научились от маленького мо-ка,  которого видели на соседней  отмели.  Этот
маленький  мо-ка  был  очень  похож  на больших:  мохнатый,  как и они,  с
опущенной книзу головой,  с очень коротким хвостом;  но цвет шерсти у него
был  белесовато-серый,  морда  очень  тупая,  а  весь  он был вдвое меньше
больших мо-ка.  Он стоял в воде неподвижно,  как кри-ри.  Потом  он  вдруг
плеснул в воде передней лапой так сильно, что весь обрызгался. В следующий
момент он сунул морду в воду,  а потом быстро выскочил на берег,  держа  в
зубах то самое маленькое животное со странным хвостом.
     Едва увидев мохнатого зверя,  чунги передовой группы замахали камнями
и  ветками,  закричали и  кинулись к  нему.  Мо-ка  вздрогнул,  обернулся,
увидел, как их много, и с ревом убежал. Прыгая по песку, он быстро отбежал
подальше, а потом бросился в реку, переплыл ее и исчез на другом, гористом
берегу.  Чунги столпились у  края отмели и  сердито рычали,  так как мо-ка
убежал, а мясо у него такое вкусное...
     Вдруг Смелый вытянул шею, нагнулся и протянул:
     - Ву-о-о-о!
     Один из чунгов тоже заметил наполовину съеденное плавающее животное и
всхлипнул:
     - Ву-о-о-о!
     Он  подскочил туда,  схватил  его  обеими  руками,  и  бледная  кровь
окрасила ему пальцы и  ладони.  В  лицо ударил новый,  незнакомый,  сильно
возбуждающий запах,  заставивший его облизать себе пальцы. Вслед за тем он
начал жадно грызть мясо.
     В  то  же время Смелый,  заметив в  мелкой воде много таких плавающих
животных и уже догадавшись, что делали кри-ри и мо-ка, полез в воду. Рукав
был  действительно  мелкий,   и  вода  не  доходила  ему  даже  до  колен.
Непривычный к  воде,  он  ощутил  невольный страх,  и  холод,  и  особенно
щекотание в теле и невольно всхлипнул:
     - Хи-ки-и!
     Он  сам  обрадовался и  удивился этим новым звукам,  которые произнес
невольно;  а  так как холод и  щекотка были ему приятны и  стоять в мелкой
воде ему тоже понравилось, то он повторил с удовольствием:
     - Хи-ки-и! Хи-ки-и!
     Около ног  у  него  плавало много таких животных с  головами,  как  у
тси-тси  или  та-ма;  и  Смелый сумел быстрым метким движением рук поймать
одно из них. Но едва он вытащил его из воды, как оно гибко рванулось и так
быстро выскользнуло у  него из пальцев и нырнуло в воду,  что Смелый снова
удивленно воскликнул:
     - Хи-ки-и!
     - Хи-ки-и! - восклицали и все остальные чунги вокруг него, удивленные
гибкостью и  необычайным видом  плавающих животных и  ошибочно думая,  что
восклицание Смелого относится именно  к  ним.  Жадные  ко  всему  новому и
необычному для них, они тоже полезли в воду и начали шарить в ней руками.
     - Хи-ки-и!  Хи-ки-и!  -  вскрикивали они,  видя,  как блестят у них в
руках чешуйчатые тела хи-ки  и  как быстро и  скользко они выскальзывают у
них из пальцев и снова ныряют в воду.  Смелый поймал еще одного хи-ки,  но
на этот раз стиснул его так крепко,  что тот буквально размазался у него в
руках.  Бледная кровь окрасила ему пальцы,  он жадно облизал их,  а  потом
съел всего хи-ки, выбросив только голову и хвост.
     Мясо у хи-ки было очень вкусное и не было похоже ни на мясо та-ма, ни
мо-ка, ни какого другого животного; оно так и таяло во рту, а кости у него
были такие мелкие и мягкие, что он сгрыз их целиком.
     Долго еще чунги шли  вдоль  реки,  которая  становилась  все  шире  и
спокойнее.  Они  вылавливали  в ее мелких затонах много хи-ки;  и все были
довольны и благодарны реке.  Но потом  светлые  песчаные  берега  исчезли,
исчезли и мелкие затоны, а на маленьких отмелях не было никаких хи-ки. Уже
и самого высокого дерева не хватило бы перебросить с берега  на  берег,  и
такое множество воды стало невольно пугать чунгов. Они вообще боялись воды
и не смели входить в глубокие места,  так как не умели плавать. Собравшись
у  берега  и  войдя  в  воду настолько,  чтобы она покрыла им ступни,  они
смотрели, как плавают вверх и вниз большие и маленькие хи-ки, и завистливо
всхлипывали, сердясь, что не могут поймать ни одного из них.
     О,  если бы они могли плавать,  как маленькие мо-ка, или могли ловить
хи-ки  каким-нибудь другим способом!  Тогда  они  ели  бы  только хи-ки  и
никогда не страдали бы от голода...
     Постепенно вокруг реки начались болота,  и чунги уже  не  могли  идти
вдоль нее.  После того как двое чунгов погибли в трясине,  стая свернула в
сторону и вошла в лес. Они вскоре забыли и хики, и об их вкусном мясе, так
как в лесу уродилось много крупных сладких плодов, а верхние побеги многих
невысоких кустов стали мягкими,  и из надломленных веток вытекал  молочный
сок  -  любимое  лакомство  у  чунгов.  Поэтому  они  остались  в  лесу  и
мало-помалу стали забывать и голод,  и холод, и все другие великие лишения
и страдания, пережитые ими за время их великого бегства.
     Здесь же, в лесу, стали жить и многие из животных, убегавших вместе с
ними.  Здесь грау впервые в жизни встретился с мо-ка,  и-вод с гри, ла-и с
ри-ми,  жиг с кат-ри,  а всех этих зверей стало гораздо больше, чем где бы
то ни было.  Но чунги уже  научились  двигаться  всегда  большой  стаей  и
сражаться не зубами и когтями,  а палками и камнями. Теперь не они убегали
от зверей,  а звери от них.  Даже грау и мо-ка поняли, что чунги не похожи
на всех прочих зверей,  а потому осмеливались нападать только на отдельных
чунгов, да и то когда бывали очень голодны.


        Глава 4

        НОВЫЕ БИТВЫ И НОВЫЕ ПОБЕДЫ

     Чунги  так  привыкли  к  совместной  жизни,   что  если  какое-нибудь
семейство отделялось и  оставалось одно,  то и  чунг,  и  его пома,  и  их
детеныш начинали громко реветь и не успокаивались,  пока не находили стаю.
Ночью все семейства устраивали себе логовище поближе друг к другу и всегда
на земле, так как им уже было трудно лазать по деревьям и спать на ветвях.
     Из   взрослых  чунгов   бессемейными  остались  только  Одноглазый  и
Трусливый.  Пома Одноглазого была растерзана самкой вига,  когда полезла в
ее  логово,  чтобы убить детенышей,  а  их  маленький чунг был еще слишком
маленький и умер.
     Трусливый тоже  остался одиноким,  так  как  ни  одна пома не  хотела
выбрать его. Все давно уже забыли, как он испугался вига, но неприязненное
чувство от  этого поступка все  еще  оставалось у  них,  и  все продолжали
чуждаться его.
     За это время маленькая пома Смелого и  Бурой подросла;  хотя она была
еще совсем маленькой,  но  ходила на  задних лапах совсем прямо,  играла с
другими детенышами,  и  очищала от  кожуры  сладкие стебли га-ли  искусней
самого Смелого.  Она была очень любопытна ко всему,  что видела и чуяла, и
очень любила яйца и детенышей кри-ри,  так что постоянно шныряла по кустам
в поисках гнезд. Вдруг какое-то щебетанье приманило ее, и она прокралась в
чащу.  Бурой было лень последовать за нею,  и  она осталась лежать в общем
семейном логовище,  устроенном среди  больших кустов.  Она  не  боялась за
маленькую пому,  так  как  повсюду кругом  виднелись чунги,  да  и  место,
выбранное для ночлега,  было открытое.  Кроме того, Смелый, забравшийся на
дерево за  плодами,  тоже  был  близко,  стояли поблизости и  Одноглазый с
Трусливым.
     Было раннее утро.  На  листьях кустов блестели капли росы,  с  вершин
деревьев доносилось звонкое щебетание.  Небо было совсем ясное и трепетало
от  чистоты.  Только что  взошедшее белое  светило ткало  между листьями и
ветвями золотые сети, и все вокруг было веселым и спокойным.
     Вдруг послышался громкий, пронзительный крик детеныша чунгов:
     - А-па! А-па! А-па!
     Бурая сразу узнала голос своей маленькой помы.  Она быстро вскочила и
бросилась в ту сторону, крича в свою очередь громко и тревожно:
     - А-ха-кха! А-ха-кха!
     Крик маленькой помы говорил об очень большой опасности, и она сзывала
на  помощь других чунгов.  Одноглазый и  Трусливый,  стоявшие ближе всех к
Бурой,  кинулись вслед за нею, издавая тревожные крики. Но, увидев, что за
бегущей маленькой помой  гонятся,  рыча,  два  огромных мо-ка,  они  вдруг
повернули и  побежали обратно.  Трусливый чунг  побежал  потому,  что  был
трусливым от рождения,  а  одноглазый -  потому,  что не мог хорошо видеть
одним глазом.  Бурая осталась совсем одна  перед двумя огромными мохнатыми
хищниками.  Но она и не думала бежать. Она думала только о своем детеныше,
о том,  чтобы спасти его. А маленькая пома бежала изо всех сил и кричала с
большим страхом:
     - А-па! А-па! А-па!
     Увидев,  что дв