Морис Дрюон. Лилия и лев ---------------------------------------------------------------------- Цикл "Проклятые короли", книга шестая. Пер. с фр. - Н.Жаркова. Изд. "Прогресс", М., 1979. OCR & spellcheck by HarryFan, 6 Jul 2000 ---------------------------------------------------------------------- Главное в политике - стремление к захвату и удержанию власти; и, следовательно, тут требуется воздействовать на умы принуждением или обманом... Политик, в конечном счете, всегда бывает принужден прибегать к фальсификации. Поль Валери ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА АЛАНСОНСКИЙ, Карл Валуа, граф (1294-1346). Второй сын Карла Валуа и Маргариты Анжу-Сицилийской. Убит при Креси. АРТЕВЕЛЬДЕ, Яков ван (примерно 1294-1345). Торговец суконным товаром. Играл важную роль в делах Фландрии. Убит во время восстания ткачей. АРТУА, Маго, графиня Бургундская, позже графиня Артуа (? - 27 ноября 1329 г.). Дочь Робера II Артуа. Супруга с (1291) пфальцграфа Бургундского Отона IV (умер в 1303 г.). В 1309 г. королевским эдиктом была возведена в звание пэра Франции. Мать Жанны Бургундской, супруги Филиппа Пуатье, впоследствии Филиппа V, и Бланки Бургундской, супруги Карла де ла Марш, будущего Карла IV. АРТУА, Робер III (1287-1342). Сын Филиппа Артуа и внук Робера II Артуа. Граф Бомон-ле-Роже, сеньор Конша (с 1309 г.). Женат на Жанне Валуа, дочери Карла Валуа и Катрин де Куртэне (1318). Пэр Франции (с 1328 г.). Изгнан за пределы королевства (1332), находился при дворе короля Англии Эдуарда III. Смертельно ранен при осаде Ванна. Погребен в соборе св.Павла в Лондоне. АРУНДЕЛ, Эдмунд Фитцелан, граф (1285-1326). Сын Ричарда I, графа Арундел. Великий судья Уэльса (1323-1326). Казнен в Герифорде. БАЛЬОНИ, Гуччо (примерно 1295-1340). Сиенский банкир, член семейства Толомеи. В 1315 г. управлял отделением банка в Нофль-ле-Вье. Вступил в тайный брак с Мари де Крессэ, от которой имел сына Джаннино (1316), крещенного вместо Иоанна I Посмертного. Скончался в Кампании. БЕНЕДИКТ XII, Жак Нувель-Фурнье (примерно 1285 г. - апрель 1342 г.). Цистерцианец. Аббат Фонфруада. Епископ Памье (1317), потом Мирпуа (1326). Рукоположен в кардиналы в декабре 1327 г. Иоанном XXII, после кончины которого избран папой в 1334 г. БЕРГЕРШ, Генри (1282-1340). Епископ Линкольнский (1320). Вместо с Орлетоном присутствовал при отречении короля Эдуарда II (1327). Добился мира с Шотландией (1328). Сменил Орлетона на посту казначея (март 1328 г.). Сопровождал в качестве канцлера Эдуарда III в Амьен для принесения вассальной присяги верности (1328). Вновь назначен казначеем (1334-1337). Ездил во Францию со множеством дипломатических поручений. БЕРТРАН, Робер (?-1348). Барон де Брикбек, виконт де Роншвилль. Королевский наместник в Гиени, Сэптонже, Нормандии и Фландрии. Маршал Франции (1325). Был женат на Мари де Сюлли, дочери Анри, главного виночерпия Франции. БОГЕМСКИЙ, Иоганн, граф Люксембургский, король (1296-1346). Сын Генриха VII, императора Священной Римской империи. Брат Марии Люксембургской, второй супруги (1322) Карла IV, короля Франции. Вступил в брак (1310) с Елизаветой Богемской, имел от нес дочь, Бонну, которая в 1332 г. стала женой Иоанна, герцога Нормандского, будущего короля Франции Иоанна II. Убит при Креси. БРЕТОНСКИЙ, Иоанн III, прозванный Добрым, герцог (1286-1341). Сын Артура II, герцога Бретонского, которому он наследовал в 1312 г. Был женат трижды, но потомства не оставил. БРИЕН, Рауль (?-1345). Граф д'Э и Гина. Коннетабль Франции (1330). Наместник короля в Геннегау (1331), Лангедоке и Гиени (1334). Убит на турнире. Его сын наследовал звание коннетабля. БУВИЛЛЬ, Юг III, граф (?-1331). Сын Юга II де Бувилль и Мари де Шамбли. Камергер короля Филиппа Красивого. Женился (1239) на Маргарите де Барр, от которой имел сына Шарля, будущего камергера Карла V и управителя Дофине. БУРБОНСКИЙ, Людовик I, сир, впоследствии герцог (1280-1342). Старший сын Робера, графа Клермонского (1256-1318) и Беатрисы Бургундской, дочери Иоанна сира Бурбонского. Внук Людовика Святого. Главный казначей Франции с 1312 г. Герцог и пэр с сентября 1327 г. БУРГУНДСКАЯ, Агнесса Французская, герцогиня (около 1268-1325). Младшая дочь Людовика Святого, имевшего одиннадцать детей. В 1273 г. обвенчана с Робером II Бургундским. Мать Юга V и Эда IV, герцогов Бургундских, Маргариты, супруги Людовика X Сварливого, короля Наварры, затем Франции, и Жанны, по прозвищу Хромоножка, супруги Филиппа VI Валуа. БУРГУНДСКАЯ, Бланка (1296-1321). Младшая дочь Отона IV, пфальцграфа Бургундии, и Маго Артуа. Обвенчана в 1307 г. с Карлом Французским, третьим сыном Филиппа Красивого. Уличенная в распутстве (1314), одновременно с Маргаритой Бургундской была заточена в Шато-Гайаре, затем в замке Гурне под Кутансом. После расторжения брака с Карлом (1322), постриглась в монахини Мобюиссонского аббатства. БУРГУНДСКАЯ, Жанна Французская, герцогиня (1308-1347). Старшая дочь Филиппа V и Жанны Бургундской. В июле 1316 г. помолвлена с Эдом IV, герцогом Бургундским; обвенчана с ним в июле 1318 г. БУРГУНДСКИЙ, Эд IV, герцог (1294-1350). Сын Робера II Бургундского и Агнессы Французской, дочери Людовика Святого. В мае 1315 г. наследует своему брату Югу V. Брат Маргариты, супруги Людовика X Сварливого; Жанны, супруги Филиппа Валуа, будущего Филиппа VI; Марии, супруги графа де Бар, и Бланки, супруги графа Эдуарда Савойского. Вступил в брак 18 июня 1318 г. с Жанной, старшей дочерью Филиппа V (скончалась в 1347 г.). ВАЛУА, Жанна, графиня де Бомон (1304-1363). Дочь Карла Валуа и его второй супруги Катрин де Куртенэ. Единокровная сестра Филиппа VI, короля Франции. Супруга Робера Артуа, графа Бомон-ле-Роже (1318). Заточена вместе со своими тремя сыновьями в Шато-Гайаре после изгнания Робера, впоследствии снова вошла в милость. ВАЛУА, Жанна, графиня Геннегау (1295-1352). Дочь Карла Валуа и его первой супруги - Маргариты Анжу-Сицилийской. Сестра Филиппа VI, короля Франции. В 1305 г. повенчана с Вильгельмом, графом Геннегау, Голландии и Зеландии, мать Филиппы, королевы Англии. ВАЛУА, Карл, граф (12 марта 1270 г. - декабрь 1325 г.). Сын Филиппа III Смелого и его первой супруги Изабеллы Арагонской, брат Филиппа Красивого. Посвящен в рыцари в четырнадцатилетнем возрасте. В том же году через папского легата был пожалован королевством Арагонским, но престол ему занять не удалось, и он отрекся от титула короля Арагонского в 1295 г. Удельный граф Анжу, Мэна и Перша (март 1290 г.) по своей первой супруге Маргарите Анжу-Сицилийской; император Константинопольский по второй своей супруге (январь 1301 г.), Катрин де Куртенэ; с помощью папы Бонифация VIII стал графом Романьским. Был женат третьим браком (1308) на Маго де Шатийон-Сен-Поль. От всех трех браков нажил множество детей; старший его сын - Филипп VI - стал первым королем Франции из династии Валуа. Воевал в Италии за папское графство в 1301 г., командовал двумя военными экспедициями в Аквитанию (1297 и 1324) и был кандидатом на престол императора Священной Римской империи. Скончался в Ножан-ле-Руа и погребен в церкви св.Иакова в Париже. ВАТРИКЕ БРАССЕНЬЕКС, из Кувэна. Родом из городка Кувэна в Геннегау, неподалеку от Намюра. Менестрель, связанный с вельможами семейства Валуа, получивший подлинную известность за свои лэ, сочиненные между 1319-1329 гг. Его творения сохранились в изящных манускриптах, разукрашенных миниатюрами, выполненными под его наблюдением для тогдашних принцесс. ГЕННЕГАУ, Вильгельм д'Авен, прозванный Добрым, граф Голландский и Зеландский (?-1337). Сын Иоганна II д'Авен, графа Геннегау и Филиппины Люксембургской. Наследовал отцу в 1304 г. Вступил в брак в 1305 г. с Жанной Валуа, дочерью Карла Валуа и Маргариты Анжу-Сицилийской. Отец Филиппы, королевы Англии, и сына Вильгельма, наследовавшего отцу. ГЕННЕГАУ, Иоганн, сир Бомонский (?-1356). Брат предыдущего. Участвовал во многих походах в Англии и во Фландрии. ДИВИОН, Жанна (? - 6 октября 1331 г.). Дочь дворянина из кастелянства Бетюн. Была обвинена в подлоге - составлении фиктивных документов для тяжбы из-за графства Артуа и сожжена заживо. ДИСПЕНСЕР, Хьюг, старший (1262 - 27 октября 1326 г.). Сын Хьюга Диспенсера, Великого судьи Англии. Барон, член Парламента (1295). Главный советник Эдуарда II с 1312 г. Граф Винчестерский (1322). Во время мятежа баронов в 1326 г. был отстранен от власти и повешен в Бристоле. ДИСПЕНСЕР, Хьюг, младший (1290 - 24 ноября 1326 г.). Сын предыдущего. Рыцарь (1306). Камергер и фаворит Эдуарда II с 1312 г. Женился на Элинор де Клэр, дочери графа Глостера (1309). Его злоупотребления властью привели к мятежу баронов в 1326 г. Повешен в Герифорде. ЖАННА БУРГУНДСКАЯ, графиня Пуатье, впоследствии королева Франции (1293 - 21 января 1330 г.). Старшая дочь Отона IV, пфальцграфа Бургундского, и Маго Артуа. Сестра Бланки, супруги Карла Французского, будущего короля Карла IV. В 1307 г., повенчана с Филиппом Пуатье, будущим Филиппом V. Причастная к любовным похождениям своей сестры и невестки (1314), была заключена в Дурдане, освобождена в 1315 г. Мать троих дочерей: Жанны, Маргариты и Изабеллы, из которых первая вышла за графа Бургундского, вторая за графа Фландрского, а третья за дофина Вьеннского. ЖАННА БУРГУНДСКАЯ, прозванная Хромоножкой, графиня Валуа, впоследствии королева Франции (1296-1348). Дочь Робера II, герцога Бургундского, и Агнессы Французской. Сестра Эда IV, герцога Бургундского, и Маргариты, супруги Людовика X Сварливого. Повенчана в 1313 г. с Филиппом Валуа, будущим Филиппом VI. Мать Иоанна II, короля Франции. Скончалась от чумы. ЖАННА ФРАНЦУЗСКАЯ, королева Наваррская (1311 - 8 октября 1349 г.). Дочь Людовика Наваррского, будущего Людовика X Сварливого, и Маргариты Бургундской. Как полагают, незаконнорожденная. Отстраненная от престола Франции, наследовала Наварру. Вышла замуж за Филиппа, графа д'Эвре (1318). Мать Карла Злого, короля Наваррского, и Бланки, второй супруги Филиппа VI Валуа, короля Франции. Умерла от чумы. ЖАННА Д'ЭВРЕ, королева Франции (? - март 1371 г.). Дочь Людовика Французского, графа д'Эвре и Маргариты Артуа. Сестра Филиппа, графа д'Эвре, впоследствии короля Наваррского. Третья супруга Карла IV Красивого (1325) от которого родила трех дочерей: Жанну, Марию и Бланку, родившуюся 1 апреля 1328 г., уже после смерти отца. ИЗАБЕЛЛА ФРАНЦУЗСКАЯ, королева Англии 1292 - 23 августа 1358 г.). Дочь Филиппа IV Красивого и Жанны Наваррской. Сестра королей Людовика X, Филиппа V и Карла IV. Супруга Эдуарда II, короля Англии (1308). Возглавила вместе с Роджером Мортимером мятеж английских баронов (1325), в результате чего Эдуард II был лишен престола. Прозвана Французской волчицей, с 1326 по 1328 г. правила от имени своего сына Эдуарда III Англией. Была удалена от двора в 1330 г. Скончалась в Гертфордском замке. ИОАНН, герцог Нормандский, впоследствии Иоанн II, король Франции (1319 - 8 апреля 1364 г.). Сын Филиппа VI и Жанны Бургундской, прозванной Хромоножкой. С 1350 г. король Франции. Женат на Бонне Люксембургской, дочери короля Богемии 1332). Овдовев в 1349 г., вступил во второй брак с Жанной Булонской. От первого брака имел четырех сыновей (в числе которых будущий король Карл V) и пятерых дочерей. Скончался в Лондоне. ИОАНН XXII (Жак Дюэз), папа (1244 - декабрь 1334 г.). Сын горожанина-ремесленника из Кагора. Учился в Кагоре и Монпелье. Архиепископ церкви Сент-Андре в Кагоре. Каноник церкви Сен-Фрон в Периге и Альби. Архиепископ Сарлатский. В 1289 г. отправился в Неаполь, где в скором времени стал приближенным короля Карла II Анжуйского, который сделал его секретарем тайного совета, потом своим канцлером. Епископ Фрежюсский (1300), затем Авиньонский 1310). Аудитор Вьеннского церковного собора (1310). Кардинал-епископ Порто (1312). Избран папой в августе 1316 г. Возведен в папский сан в Лионе в сентябре 1316 г. Скончался в Авиньоне. Д'ИРСОН, или д'Иресон, Тьерри Ларшье (1270 - 17 ноября 1328 г.). Сначала один из писцов Робера II Артуа, сопровождал Ногаре в Ананьи и выполнял многочисленные поручения Филиппа Красивого. Каноник Аррасский (1299). Канцлер Маго Артуа (1303). Епископ Аррасский (с апреля 1328 г.). Д'ИРСОН, или д'Иресон, Пьер и Дени Ларшье. Братья предыдущего. Один - казначей графини Маго Артуа, другой - бальи Арраса. Д'ИРСОН, или д'Ирссон, Беатриса. Племянница братьев д'Ирсон. Придворная дама графини Маго Артуа. КАРЛ IV, король Франции (1294 - 1 февраля 1328 г.). Третий сын Филиппа IV Красивого и Жанны Наваррской. Удельный граф Марша (1315). После смерти своего брата Филиппа V вступил под именем Карла IV на престол (1322). Был женат трижды: первым браком на Бланке Бургундской (1307), вторым на Марии Люксембургской (1322) и третьим на Жанне д'Эвре (1325). Скончался в Венсенне, не оставив наследников мужского пола, был последним государем по прямой линии от Капетингов. КЕНТ, Эдмунд Вудсток, граф (1301-1329). Сын Эдуарда I, короля Англии, и его второй супруги Маргариты Французской, сестры Филиппа Красивого. Единокровный брат короля Англии Эдуарда II. В 1321 г. был комендантом Дуврского замка, смотрителем Пяти Портов и получил титул графа Кентского. В 1324 г. - наместник Эдуарда II в Аквитании. Казнен в Лондоне. КЛЕМЕНЦИЯ ВЕНГЕРСКАЯ, королева Франции (1293 - 12 октября 1328 г.). Дочь Карла Мартела Анжуйского, носившего титул короля Венгерского, и Клеменции Габсбургской. Племянница Карла Валуа по его первой жене Маргарите Анжу-Сицилийской. Сестра Карла Роберта, иначе Шаробера, короля Венгрии и Беатрисы, супруги дофина Иоганна II. Сочеталась браком с Людовиком Х Сварливым, королем Франции и Наварры (13 августа 1315 г.), и вместе с ним была коронована в Реймсе. Овдовела в июне 1316 г., а в ноябре того же года разрешилась от бремени сыном Иоанном I. Скончалась в Тампле. КРЕССЭ, Мари (1298-1345). Дочь мадам Элиабель и сира Жана де Крессэ, рыцаря. Тайно обвенчалась с Гуччо Бальони и родила в 1316 г. сына; была кормилицей Иоанна I Посмертного, которого при крещении подменили собственным ребенком Мари. Похоронена в монастыре августинцев, неподалеку от Крессэ. ЛАНКАСТЕР, Генри, граф Лестер, но прозванию Кривая Шея (1281-1345). Сын Эдмунда, графа Ланкастерского, и внук Генриха III, короля Англии. Участвовал в мятеже против Эдуарда II. Посвящен в рыцари Эдуардом III в день его коронации и поставлен во главе Регентского совета. Позднее выступал против Мортимера. ЛЮДОВИК X, Сварливый, король Франции и Наварры (октябрь 1289 - 5 июня 1316 г.). Сын Филиппа IV Красивого и Жанны Шампаньской и Наваррской. Брат королей Филиппа V и Карла IV, а также Изабеллы, королевы Английской. Король Наварры (1307). Король Франции (1314). Вступил в брак с Маргаритой Бургундской (1305), от которой родилась в 1311 г. дочь Жанна. После скандального разоблачения тайн Нельской башни и после смерти Маргариты женился (август 1315) на Клеменции Венгерской. Короновался в Реймсе (август 1315). Умер в Венсенне. Его сын Иоанн I Посмертный родился пять месяцев спустя после кончины Людовика (ноябрь 1316). МАЛТРЕВЕРС, Джон, барон (1290-1365). Рыцарь (1306). Страж короля Эдуарда II в Беркли (1327). Сенешаль (1329). Королевский мажордом (1330). После падения Мортимера был осужден на смертную казнь как главный виновник смерти Эдуарда II, но успел скрыться на континенте. Вернулся по королевскому приказу в Англию в 1345 г. и был прощен в 1353 г. МАРГАРИТА БУРГУНДСКАЯ, королева Наварры (1293-1315) Дочь Робера II, герцога Бургундского, и Агнессы Французской. Выдана (1305) за Людовика, короля Наварры, старшего сына Филиппа Красивого, будущего Людовика X, от которого она родила дочь Жанну. Уличенная в измене (дело Нельской башни в 1314 г. заключена в Шато-Гайар, где и была убита. МАРИНЬИ, Жан (?-1350). Младший из троих братьев Мариньи. Каноник Собора Парижской Богоматери, затем епископ Бовэзский (1312). Канцлер (1329). Наместник короля в Гаскони (1342). Архиепископ Руанский (1347). МАУНИ, Вильгельм (?-1372). Родом из Геннегау, прибыл в Англию в свите Филиппы, будущей супруги Эдуарда III. Рыцарь (1331). Участник всех военных походов Эдуарда III в качестве одного из полководцев. Женился на Маргарите, дочери Томаса Бразертона, графа Норфолкского, дяди Эдуарда III. МЕЛТОН, Уильям (?-1340). Был близок к Эдуарду II с детских лет. Королевский писец, затем хранитель личной королевской печати (1307). Королевский секретарь (1310). Архиепископ Йоркский (1316). Казначей королевства Английского (1325-1327). Вновь назначается казначеем королевства в 1330-1331 гг. и хранителем большой королевской печати в 1333-1334 гг. МОНТЕГЮ, или Монтекют, Уильям (1301-1344). Старший сын Уильяма, второго барона Монтекюта, наследовавший отцу в 1319 г. Посвящен в рыцари в 1325 г. Губернатор островов Ла-Манш и комендант Тура (1333), граф Солсбери (1337). Маршал Англии (1338). Скончался от ран, полученных на турнире в Виндзоре. МОРТИМЕР, леди Джейн (1286-1356). Дочь Пьера де Жуанвилля и Жанны Лузиньянской: внучатая племянница сенешаля, соратника Людовика Святого. Вышла замуж за сэра Роджера Мортимера, барона Вигморского (1305), и родила ему одиннадцать детей. МОРТИМЕР, Роджер, барон Чирк (1256-1326). Наместник короля Эдуарда II и Великий судья Уэльса (1307 - 1321). Взят в плен королем в битве при Шрусбери (1322). Умер в Тауэре. МОРТИМЕР, Роджер, восьмой барон Вигморский (1287 - 29 ноября 1330 г.). Старший сын Роджера Мортимера и Маргариты Фиенской. Наместник короля Эдуарда II и Великий судья Ирландии (1316-1321). Возглавил мятеж баронов, низвергнувших Эдуарда II. Фактически правил Англией вместе с королевой Изабеллой до совершеннолетия Эдуарда III. Первый граф Уэльской марки (1328). Арестованный по приказу Эдуарда III и осужденный Парламентом, был повешен на Тибернской виселице в Лондоне. НОРФОЛК, Томас Бразертон, граф (1300-1338). Старший сын Эдуарда I, короля Англии, от второго брака с Маргаритой Французской. Единокровный брат Эдуарда II и родной брат Эдмунда Кента. Произведен в герцоги Норфолкские в декабре 1312 г. и в маршалы Англии в феврале 1316 г. Сторонник партии Мортимера, женил своего сына на одной из его дочерей. НУАЙЕ, Миль, сеньор Вандевра (?-1350). Маршал Франции (1303-1315). Последовательно советник при Филиппе V, Карле IV и Филиппе VI, сыграл весьма значительную роль во все три царствования. Верховный виночерпий Франции (1336). ОРЛЕТОН. Адам (?-1345). Епископ Герифордский (1317), затем Уорчестерский (1328) и Винчестерский (1334). Один из вдохновителей заговора против Эдуарда II. Казначей Англии (1327-1328). Посылался с многочисленными миссиями к французскому королевскому двору и в Авиньон к папскому двору. ПУЖЕ, или Пуйэ, Бертран (?-1352). Племянник папы Иоанна XXII, возведенный им в сан кардинала в декабре 1316 г. ТОЛОМЕИ, Спинелло. Глава сиенской банкирской компании во Франции, основанной в XII веке Толомео Толомеи и быстро разбогатевшей благодаря торговле на мировых рынках и контролю над серебряными рудниками в Тоскане. До наших дней в Сиене сохранилось палаццо Толомеи. ТРИ, Матье (?-1344). Племянник камергера Людовика X Сварливого. Сеньор Арэна и Вомэна. В 1320 г. маршал Франции. Главный наместник Фландрии (1342). ФИЛИППА ГЕННЕГАУ, королева Англии (1314?-1369). Дочь Вильгельма Геннегау, графа Голландского и Зеландского, и Жанны Валуа. Повенчана 30 января 1328 г. с Эдуардом III, будущим королем Англии, от которого она родила двенадцать детей. Коронована в 1330 г. ФИЛИПП IV Красивый, король Франции (1268 - 20 ноября 1314 г.). Родился в Фонтенбло. Сын Филиппа III Смелого и Изабеллы Арагонской. Вступил в брак (1284) с Жанной Шампаньской, королевой Наваррской. Отец королей Людовика X, Филиппа V и Карла IV и Изабеллы Французской, королевы Англии. Провозглашен королем в Перпиньяне (1285) и коронован в Реймсе (6 февраля 1286 г.). Скончался в Фонтенбло и погребен в усыпальнице Сен-Дени. ФИЛИПП V Длинный, король Франции (1291 - 3 января 1322 г.). Сын Филиппа IV Красивого. Брат королей Людовика X, Карла IV и Изабеллы, королевы Англии. Пфальцграф Бургундский, сир Салэнский благодаря своему браку с Жанной Бургундской (1307). Удельный граф Пуатье (1311). Пэр Франции (1315). После смерти Людовика X сначала регент, потом после смерти его сына, король Франции (ноябрь 1316 г.). Скончался в Лоншане, не оставив наследников мужского пола. Погребен в Сен-Дени. ФИЛИПП, граф Валуа, впоследствии Филипп VI, король Франции (1293 - 22 августа 1350 г.). Старший сын Карла Валуа и его первой супруги - Маргариты Анжу-Сицилийской. Племянник Филиппа IV Красивого и двоюродный брат королей Людовика X, Филиппа V и Карла IV. После смерти Карла IV Красивого регент королевства, затем, после рождения дочери Карла, король (с апреля 1328 г.). Коронован в Реймсе 29 мая 1328 г. Его восшествие на престол, оспариваемое Англией, послужило поводом к Столетней войне. Женат первым браком (1313) на Жанне Бургундской, прозванной Хромоножкой, сестре Маргариты (умерла в 1348 г.); вторым браком (1349) на Бланке Наваррской, внучке Людовика X и Маргариты Бургундской. ФЛАНДРСКИЙ, Людовик, сеньор Креси, граф Неверский (?-1346). Сын Людовика Неверского. Унаследовал от своего деда Робера де Бетюн титул графа Фландрского в 1322 г. Женился в 1320 г. на Маргарите, второй дочери Филиппа V и Жанны Бургундской. Убит в Кале. ШАТИЙОН, Гоше, граф Порсианский (1250-1329). Коннетабль Шампани (1284), затем, после Куртрэ (1302) Франции. Сын Гоше IV и Изабеллы Вильардуэн, называемой Лиэннской. Одержал победу при Монз-ай-Певель. Короновал Людовика Сварливого как короля Наварры в Пампелюне (1307) Последовательно исполнитель завещания Людовика X, Филиппа V и Карла IV. Участвовал в битве при Касселе (1328), скончался в следующем году; выполнял обязанности коннетабля при пяти королях. Был женат на Изабелле Дре, потом на Мелизинде де Воржи, потом на Изабелле де Рюминьи. ШАТИЙОН, Ги, граф де Блуа (?-1342). Сын Юга VI де Шатийона, графа Сен-Поль, и Беатрикс де Дамньер, дочери графа Фландрского. В 1311 г. женился на Маргарите, дочери Карла Валуа и Маргариты Анжу-Сицилийской, сестре Филиппа VI, короля Франции. Их сын Карл оспаривал права на герцогство Бретань после смерти герцога Иоанна III. ШЕРШЕМОН, Жан (?-1328). Сеньор Венура в Пуатье. Королевский писец 1318). Каноник Собора Парижской Богоматери. Канцлер Франции с 1320 г. вплоть до конца правления Филиппа V, восстановлен в этой должности с ноября 1323 г. ЭВРЕ, Филипп. Сын Людовика д'Эвре, свободного брата Филиппа Красивого, и Маргариты Артуа. Женился в 1318 г. на Жанне Французской, дочери Людовика X Сварливого и Маргариты Наваррской, унаследовавшей Наварру (скончалась в 1349 г.). Отец Карла Злого, короля Наварры, и Бланки, второй супруги Филиппа VI Валуа, короля Франции. ЭДУАРД II ПЛАНТАГЕНЕТ, король Англии (1284 - 21 сентября 1327 г.). Родился в Кернервоне. Сын Эдуарда I и Элеоноры Кастильской. Первый принц Уэльский и граф Честерский (1301). Герцог Аквитанский и граф Понтье (1303). Посвящен в рыцари в 1306 г. Король с 1307 г. Женился на Изабелле Французской (1308), дочери Филиппа IV Красивого. Коронован в Вестминстере 25 февраля 1308 г. Свергнут с престола (1326) в результате мятежа баронов, возглавляемого его супругой, был заточен и убит в замке Беркли. ЭДУАРД III ПЛАНТАГЕНЕТ, король Англии (13 ноября 1312 г. - 1377). Родился в Виндзоре. Сын Эдуарда II и Изабеллы Французской. Граф Честерский (1320). Герцог Аквитанский и граф Понтье (1325). Посвящен в рыцари в 1327 г. Коронован в Вестминстере (1327) после низложения отца. В 1328 г. вступил в брак с Филиппой, дочерью Вильгельма, графа Геннегау, Голландии и Зеландии, от которой у него было двенадцать детей. Его притязания на французский престол послужили причиной Столетней войны. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. НОВЫЕ КОРОЛИ 1. БРАКОСОЧЕТАНИЕ В ЯНВАРЕ Вот уже два часа подряд из всех городских приходов, и с левого, и с правого берега реки, из Сент-Дениса, из Сент-Катберта, из Сент-Мартин-и-Грегори, из Сент-Мэри-Синиор и Сент-Мэри-Джуниор, с Боен и с улицы Дубильщиков отовсюду, со всех сторон тянулся йоркский люд, текли бесконечные вереницы зевак к Минстеру, к этому гиганту собору с еще не достроенным западным порталом, к этой вытянутой в длину громаде, царившей с вершины холма над всей округой. На Стоунгейт и на Дингсит, на двух кривых улочках, выходивших к Ярду, получился настоящий затор. Даже неунывающие мальчишки, взгромоздившиеся на каменные тумбы, видели на площади одни лишь головы, головы, сотни и тысячи голов. Горожане, торговцы, почтенные матроны с целыми выводками ребятишек, калечные на костылях, служанки, ремесленники, клирики в своих капюшонах, солдаты в кольчугах, нищие в жалких отрепьях все смешалось, как соломинки в копне сена. Проворные пальцы воришек очищали карманы зевак, собирая жатву вперед на целые полгода. Из окон, как гроздья, свешивались головы. Среди бела дня наполз откуда-то, словно дым, серый влажный полумрак, зябкая мгла, плотный, как вата, туман, окутавший огромный костяк собора, тысячи шлепавших по грязи зевак. Люди сбивались плотнее, лишь бы сохранить драгоценное тепло. Двадцать четвертое января 1328 года. Здесь, в соборе, его преосвященство Уильям Мелтон, архиепископ Йоркский и примас Англии, сочетал браком короля Эдуарда III, которому не было еще и шестнадцати, с мадам Филиппой Геннегау, его троюродной сестрой, которой недавно исполнилось четырнадцать. Некуда было яблоку упасть в соборе, где собралась вся высшая знать - государственные сановники, высшее духовенство, члены Парламента да еще пять сотен рыцарей и сотня шотландских дворян в клетчатом одеянии, уполномоченных по только представлять Шотландию на брачной церемонии, но заодно и подписать мирный договор. Вот-вот должна была начаться торжественная месса, и по этому случаю был приглашен хор в сто двадцать певчих. Но первая часть церемонии - собственно говоря, само бракосочетание - происходила перед южным порталом, на паперти собора и на виду собравшегося народа, согласно древнему ритуалу и обычаям Йоркской епархии. На алом бархате балдахина, воздвигнутого на паперти, взбухали влажные полосы оседавшего мельчайшими каплями тумана на епископских митрах; мокрые меха липли к плечам королевской родни, сгрудившейся вокруг юной четы. - Here I take thee, Philippa, to my wedded wife, to have and to held at bed and at board... - Беру тебя, Филиппа, в законные жены, дабы иметь тебя при себе на ложе своем и у очага своего... Слова клятвы произносил безусый юнец с мальчишески пухлыми губами, и, однако, голос шестнадцатилетнего короля поразил присутствующих силой, чистотой и какой-то особо выразительной звучностью. Поразил он и мать Эдуарда III - королеву Изабеллу Французскую, и мессира Иоганна Геннегау, дядю новобрачной, и всех вельмож, и среди них графа Эдмунда Кентского и Норфолкского и графа Ланкастерского, по прозвищу Кривая Шея, главу Регентского совета и королевского опекуна, стоявших в первом ряду. - ...for fairer, for fouler, for better for worse, in sickness and in health... - в красоте и убожестве, в счастье и несчастье, в болезни и в здравии... Шепот, стоявший над толпой, вдруг смолк. Будто круговая волна тишины омыла всю площадь, и лишь голос короля раздавался над тысячами голов, юный, чистый голос, слышный в самых дальних уголках площади. Неторопливо произносил король слова обета, выученного им наизусть еще накануне, но чудилось, будто рождаются они у всех на глазах прямо из сердца, так проникновенно звучало каждое слово, так он "обдумывал" каждую священную формулу, дабы вложить в нее самый сокровенный и самый заветный смысл. Казалось, он творит молитву, ту молитву, что не повторяют дважды, а творят ее лишь один-единственный раз на всю жизнь. И устами этого юноши говорила душа зрелого мужа, человека, с открытыми глазами принимающего на себя обет перед лицом Неба, правителя, сознающего свою роль посредника между богом и народом. Новый король брал родных, близких, важных сановников, баронов, прелатов, жителей города Йорка и всей Англии в свидетели своей любви к королеве Филиппе. Пророки, ревностно служащие господу своему, духовные вожаки народа, сильные своей одержимостью, умеют как никто заразить толпу своей верой. Публично выраженная любовь также наделена этим свойством, чувства одного человека способны сплотить людей в едином порыве. Не было среди собравшихся у собора ни одной женщины, которая независимо от возраста, будь то счастливая новобрачная или обманутая жена, вдова, девица, дряхлая бабка, не поставила бы себя сейчас на место брачующейся, и не было ни одного мужчины, не отождествлявшего себя в эти минуты с юным королем. Эдуард III сочетался с вечно женственным, с женской половиной своих подданных, и казалось, само королевство единодушно выбрало ему в подруги Филиппу. Все грезы юности, все разочарования зрелости, все сожаления старости о несбывшихся надеждах влеклись к молодой чете, подобно дару, приносимому каждым сердцем. Нынче вечером тьму улиц прорежет сияние этих молодых глаз, и даже старые супружеские пары, уже давно живущие, хоть и бок о бок, но каждый сам по себе, возьмутся после ужина за руки. И если с давнишних времен народ всегда стремится поглазеть на королевскую свадьбу, то движет людьми одно желание - пережить, если не прямо, то хоть косвенно, минуты этого счастья, ибо вознесенное на такую высоту, оно кажется совершенным. - ...till death us do part... пока не разлучит нас смерть... У каждого при этих словах перехватило горло; вся площадь испустила долгий вздох, вздох грустного удивления, почти осуждающий вздох. Нот, негоже в такие минуты даже помнить смерть; не может быть, чтобы этим двум столь юным существам была уготована общая участь, даже помыслить трудно, что и они тоже смертны. - ...and thereto I plight thee my troth... и во всем этом я даю тебе свою клятву. Юный король чувствовал взволнованное дыхание толпы, но не бросил туда взгляда. Его светло-голубые, почти серые глаза под длинными ресницами были устремлены на эту рыженькую пухленькую девочку, всю в бархате и покрывалах, которой он приносил свою клятву. Ибо Филиппа отнюдь но походила на принцессу из волшебной сказки, даже хорошенькой ее трудно было назвать. Как у всех Геннегау, черты у нее были расплывчатые, нос чуть вздернутый, шея коротковата, и притом все лицо в веснушках. Ни в повадках, ни во всем облике не проглядывало особого изящества, зато она была совсем простенькая и даже но пыталась придать себе величественный вид, что было бы ей вовсе не к лицу. Не будь на ней этого королевского наряда, ее трудно было бы отличить от любой рыженькой девушки, ее ровесницы: таких пухленьких рыженьких девочек сотни, если но тысячи, во всех северных странах Европы. Она была избранницей судьбы и господа бога, но, в сущности, ничем, буквально ничем, не отличалась от всех прочих женщин, чьей королевой ей суждено было стать. Любая рыженькая пухленькая девица чувствовала себя польщенной и как бы поднявшейся ступенью выше по иерархической лестнице. Сама Филиппа, взволнованная до дрожи, не подымала век, словно не в силах была выдержать устремленный на нес пристальный взгляд своего супруга. Все, что произошло с ней, было чересчур прекрасно. Сколько вокруг нее корон, сколько митр, а эти рыцари, а эти дамы, которых она успела заметить внутри собора, стоявшие в ряд за огромными свечами, как души избранные в раю, и вся эта толпа на площади... Королевой, она будет королевой, и избрана она по любви! О, как же она будет холить, угождать, боготворить этого белокурого красавца принца, у которого такие длинные ресницы, такие тонкие руки, который каким-то чудом появился в их Валансьенне полтора года назад, прибыл туда вместе с, изгнанницей матерью, приехавшей к ним просить помощи и приюта! Родители посылали детей в сад поиграть; он влюбился в нее, а она в него. А теперь он стал королем, но он ее не забыл. Какое же это счастье - отдать ему всю свою жизнь без оглядки! Одного только она боялась - не такая уж она хорошенькая, чтобы ему нравиться и впредь, и не такая уж ученая, чтобы быть его помощницей. - Протяните, мадам, вашу правую руку, - обратился к ней архиепископ-примас. Выпростав из-под длинного бархатного обшлага свою пухлую ручку, Филиппа решительно протянула ее ладонью вверх, растопырив пальчики. Эдуард с восторгом взглянул на эту розовую живую звездочку, вверявшуюся ему. С блюда, которое держал второй прелат, архиепископ взял плоское золотое кольцо с рубином, только что освященное им, и вручил королю. Кольцо тоже было мокрое на ощупь, как и все, к чему только не прикасался в эту погоду человек. Потом архиепископ бережным движением соединил руки брачующихся. Во имя отца... - произнес Эдуард, надевая кольцо на кончик большого пальца Филиппы... - Во имя сына... во имя духа святого... - договорил он, примеряя ей кольцо на кончик указательного, а затем среднего пальца. Наконец он надел ей кольцо на безымянный палец и промолвил: - Аминь! Она стала его женой. Как и любая мать, присутствующая на свадьбе сына, королева Изабелла, прослезилась. Она принуждала себя молить бога о ниспослании ее сыну всякого счастья, но не могла, она думала о своей собственной участи и мучилась этой думой. Безжалостное время шло, и вот она уже не первая - ни в сердце сына, ни в королевской семье. Нет, понятно, ей нечего особенно опасаться этой похожей сейчас на пирамиду бархата и расшитых тканей девчушки, которую судьба послала ей в невестки, нечего опасаться ни за свое влияние при дворе, ни соперничества в красоте. Прямая, тонкая, вся золотистая, с прекрасными косами, уложенными по обе стороны ясного лица, Изабелла в свои тридцать шесть лет выглядела тридцатилетней. Даже нынче утром зеркало, в которое она долго гляделась, прилаживая корону для брачной церемонии, даже зеркало рассеяло ее сомнение. И однако ж, с этого дня она уже не просто королева, а королева-мать. Как же так получилось, что все произошло слишком быстро? Как получилось, что двадцать лет жизни, чреватой столькими бурями, бесследно поглотило время. Она вспомнила о своей собственной свадьбе, состоявшейся ровно двадцать лет назад, тоже, как и эта, в конце января и тоже в туманный день, но во французском городе Булони. Она тоже шла к алтарю, веря в счастье, она тоже произносила клятвы супружеской верности, произносила их от всей души. Могла ли она тогда знать, за кого ее выдают замуж во имя интересов двух королевств? Могла ли она знать, что в обмен на любовь и преданность, которые она несла в сердце своем, ее ждут лишь унижения, ненависть и презрение, что на супружеском ложе ее заменят, нет, даже не любовницы, а королевские фавориты, жадные, постыдные люди, что приданое ее расхитят, имущество ее отберут, что ей самой придется бежать на чужбину, дабы спасти свою жизнь, находящуюся под угрозой, поднять войска, дабы свалить того, кто надел ей на палец обручальное кольцо? Ах, как же повезло этой девочке Филиппе, она не просто вступила в брак, она любима! Только лишь первые узы любви могут быть полностью чисты и полностью счастливы. И если, на вашу беду, было не так, ничем их не заменить. Сколько бы вы ни любили потом, никогда любовь не будет столь совершенной в своей чистоте; пусть даже она крепка, как мрамор, все равно в жилах ее струится не живая алая кровь, а уже иссохшая кровь минувшего. Королева Изабелла перевела взор на Роджера Мортимера, барона Вигморского, своего любовника, на того человека, который благодаря ей, но и благодаря самому себе единовластно правил Англией от имени юного короля. И в ту же самую минуту он поднял на нее глаза и, скрестив руки на своем роскошном одеянии, сурово взглянул на нее из-под нахмуренных бровей. "Догадался, о чем я думаю, - решила про себя Изабелла. - Но что это за человек, только на миг отвлечешься мыслью от него, и он тут же дает вам понять, что вы совершили чуть ли не преступление!" Ей хорошо был известен недоверчивый нрав Мортимера, и она улыбнулась, желая его успокоить. Что ему надо еще, если и так он владеет всем? Живут они, словно бы состоят в законном браке, словно муж и жена, хотя она - королева Англии, хотя он женат, и вся страна знает об их связи, впрочем вполне открытой. Она сумела добиться того, что в его руках сосредоточена вся власть. На все должности Мортимер посадил своих ставленников: роздал им ленные владения бывших фаворитов Эдуарда II, а Регентский совет лишь утверждает его решения. Мортимер даже смог вырвать у нее согласие на то, чтобы ее свергнутого с престола супруга лишили жизни. И она знала, что с тех пор кое-кто зовет ее Французской волчицей! Но не может же он помешать ей в день бракосочетания старшего сына вспомнить своего убитого супруга, тем паче что палач Джон Малтреверс, недавно ставший сенешалем Англии, находится здесь собственной персоной, среди высшей знати, и, видя его длинную зловещую физиономию, невольно думаешь о совершенном им преступлении. Не одну только Изабеллу коробило его присутствие: Джон Малтреверс, зять Мортимера, был приставлен охранять покойного короля, и скоропалительное его повышение слишком явно свидетельствовало о том, за какие такие услуги он был произведен в сенешали. По официальной версии, Эдуард II скончался естественной смертью. Но кто при дворе верил этой басне? Сводный брат покойного короля, граф Кент, нагнулся к своему кузену Генри Ланкастеру Кривая Шея и шепнул ему на ухо: - На мой взгляд, по нынешним временам только через цареубийство и можно с полным правом войти в королевскую семью... Эдмунд Кент совсем продрог. По его мнению, брачная церемония слишком затянулась, йоркская служба слишком сложна. Ну почему бы не сыграть свадьбу в часовне Тауэра или в каком-нибудь из королевских замков, так нет - воспользовались подходящим случаем и устроили самую настоящую кермессу для простолюдинов! Как и при всяком скоплении народа, ему становилось не по себе. А тут еще этот Малтреверс с его зловещей физиономией... Ведь это же просто непристойно, чтобы человек, отправивший на тот свет папашу, присутствовал, да еще затесавшись среди высшей знати, на свадьбе сына. Кривая Шея - голова у него свисала на правое плечо, откуда и пошло это прозвище, - шепнул кузену: - Именно совершив грех, легче всего войти в королевскую семью. Наш друг - первое тому доказательство... Под словами "наш друг" он подразумевал Мортимера, чувства англичан к которому сильно изменились за эти полтора года, с того времени, когда он во главе армии королевы высадился в Англии и был встречен народом как освободитель. "В конце концов, рука, безропотно исполняющая приказы, идущие из чужой головы, не намного хуже этой головы, - подумал Кривая Шея. - И само собой разумеется, Мортимер, а вместе с ним и королева Изабелла виновны во всем случившемся куда больше, чем Малтреверс. Да мы все в этом отчасти повинны, все мы подбросили свой груз на чашу весов, когда речь шла о лишении Эдуарда II престола. А раз так, иначе кончиться и не могло". Тем временем архиепископ вручил молодому королю три золотые монеты, на аверсе которых были вычеканены горбы Англии и Геннегау, а на реверсе бутоны роз, ибо цветок этот служит эмблемой супружеского счастья. Монеты эти именовались "динарием бра чующихся", как символ того наследства, которое муж оставляет своей жене в виде денежных доходов, земель и замков. Все эти дары были точно определены и записаны, так что дядя Филиппы мессир Иоганн Геннегау вздохнул с облегчением, ибо ему до сих пор не вернули долг в пятнадцать тысяч ливров, которые обязались выплатить как жалованье его коннице во время Шотландского похода. - Припадите к ногам вашего супруга, дабы он вручил вам динарии, - обратился архиепископ к новобрачной. Все жители Йорка, затаив дыхание, нетерпеливо ждали этой минуты, каждому было любопытно знать, будет ли соблюден их местный обычай до конца, ибо то, что при стало последней подданной королевы, пристало и самой королеве. Но никто и предвидеть не мог, что мадам Филиппа не только преклонит колено, но в безудержном порыве любви и благодарности еще и обхватит обеими руками ноги супруга и облобызает колени того, кто сделал ее королевой. Выходит, что она, эта пухленькая фламандка, повинуясь голосу сердца, способна еще и сама приукрасить древний обычай! Толпа встретила ее жест громкими кликами одобрения. - Думаю, они будут счастливы, сказал Кривая Шея, обращаясь к Иоганну Геннегау. - Народ ее полюбит, сказала Изабелла подошедшему к ней Мортимеру. Но в душе королевы-матери кровоточила рана: все эти клики народные обращены не к ней. "Теперь королевой стала Филиппа, - думала она. Мое время прошло. Да, но теперь, возможно, я заполучу Францию..." Ибо неделю тому назад гонец в одеянии, украшенном лилиями, прискакал в Йорк, дабы сообщить, что последний ее брат, король Франции Карл IV, при смерти. 2. ТРУДЫ РАДИ КОРОНЫ Король Карл IV слег в первый день Рождества. И уже на Богоявление ученые лекари заявили, что надежды нет. Неужели из-за этой изнуряющей лихорадки, этого кашля, выворачивающего все нутро, из-за этого кровохарканья? Ученые лекари только плечами пожимали, как бы говоря: тут мы бессильны. Ясное дело, проклятье! Проклятье, что пало на голову потомков Филиппа Красивого. А от проклятья нет ни лекарств, ни исцеления. И королевский двор и народ полностью разделяли это мнение лекарей. Людовик Сварливый скончался в двадцать семь лет, правда, тут не обошлось без преступного деяния. Филипп Длинный умер в двадцатидевятилетнем возрасте, напившись в Пуатье воды из отравленного колодца. Карл IV продержался до тридцати трех лет, это уже был предел. Всякому известно, что те, на чью голову пало проклятье, не могут перешагнуть тридцати трех лет, возраста Иисуса Христа нашего! - А теперь, возлюбленный брат мой, пришел наш черед взять бразды правления, вести королевство твердой рукой, - внушал граф Бомон, он же Робер Артуа, своему кузену и шурину Филиппу Валуа. - И на сей раз, - добавлял он, - мы не дадим себя обскакать моей тетушке Маго. Впрочем, у нее и зятьев-то не осталось, так что некого ей сажать на французский престол. Оба кузена пользовались отменным здоровьем. Робер Артуа оставался все тем же колоссом, и по-прежнему ему, переступая порог, приходилось нагибать голову, чтобы не расквасить лоб о притолоку, и по-прежнему он в свои сорок один год мог при желании повалить на землю быка, ухватив его за оба рога. Непревзойденный мастер судопроизводства, крючкотворства и интриг, он в течение двадцати лет неоднократно доказывал свою ловкость и умение, и начав смуту в своих владениях, и развязав войну в Гиени, да, впрочем, разве все перечтешь. Плодом его неусыпных трудов отчасти явилось и разоблачение скандальной тайны Польской башни. И если королева Изабелла вкупе с ее любовником лордом Мортимером сумела собрать в Геннегау армию, поднять Англию и свергнуть Эдуарда II, то и тут не обошлось без Робера. А что руки у него были запятнаны кровью Маргариты Бургундской, то ему на это наплевать. Еще совсем недавно в Королевском совете его голос легко заглушал нерешительное бормотание слабовольного Карла IV. Филиппа Валуа, который был на шесть лет моложе Робера, природа не наградила столь многочисленными дарами. Но был он высок и крепок, широкогруд, повадки имел благородные и, когда поблизости не оказывалось Робера, тоже производил впечатление богатыря, чему немало способствовала его рыцарственная осанка, располагавшая к нему сердца людей. Но главным козырем Филиппа была добрая память о его отце, о прославленном Карле Валуа, самом отчаянном смутьяне и искателе приключений, какие только встречались среди принцев крови, в вечной погоне за призрачными тронами, подстрекателе, правда неудачном, крестовых походов, но при всем том великом воине; и неудивительно, что сын всячески старался подражать отцу в мотовстве и роскоши. И хотя до сих пор Филиппу Валуа так и не удалось удивить Европу своими талантами, в него верили. Он блистал на турнирах, которые были подлинной его страстью; каждый отдавал дань восхищения тому пылу, с каким он бросался на противника. - Ты будешь регентом, Филипп, я сам за это дело возьмусь, - гнул свое Робер Артуа. - Регентом, а быть может, и королем, если будет на то воля господня... другими словами, я имею в виду, если только через два месяца моя племянница королева, а она действительно на сносях, не родит Карлу сына. Бедняжка Карл! Не видать ему своего ребенка, а ведь как он его ждал... Ну пусть даже это будет мальчик, все равно целых двадцать лет ты будешь регентом. А за двадцать лет... Не докончив фразы, он махнул рукой, и жест этот красноречивее слов говорил, что чего только на свите не бывает: и дети мрут как мухи, и часты несчастные случаи на охоте, ибо неисповедимы пути господни. - А ты, как я знаю, человек верный, - продолжал гигант Робер, - ты добьешься, чтобы мне наконец вернули мое графство Артуа, которым до сих пор несправедливо владеет эта разбойница, эта отравительница Маго; она заодно присвоила себе и титул пэра, как владелица этого графства. Да ты подумай только, я даже не пэр! Прямо курам на смех! Мне за твою родную сестру, то есть за супругу мою, стыдно! Филипп дважды клюнул крупным мясистым носом в знак согласия и опустил веки. - Робер, если я и впрямь буду у кормила власти, ты получишь все, что тебе положено по праву. Можешь смело рассчитывать на мою поддержку. Самая прочная дружба - это та, что основана на общих интересах и общих трудах ради собственного будущего, тесно связанного с будущим твоего друга. Робер Артуа, не брезговавший ничем, когда речь шла о деле, взялся съездить в Венсенн, дабы самолично сообщить Карлу Красивому, что дни его сочтены и что не мешало бы ему сделать кое-какие распоряжения, скажем, немедленно созвать пэров и представить им Филиппа Валуа как будущего регента. Более того, почему бы не облегчить пэрам выбор и уже сейчас не вручить Филиппу Валуа бразды правления, наделив его всей полнотой королевской власти? - Все мы смертны, дорогой мой кузен, все смертны, - твердил пышущий здоровьем Робер, и от его тяжелых шагов сотрясалось ложе умирающего. У Карла IV уже не оставалось сил для отказа, и он почувствовал даже облегчение от того, что с него сняли еще одну заботу. Все его помыслы были направлены на то, чтобы удержать жизнь, отлетавшую прочь с каждым новым вздохом. Итак, Филипп Валуа получил королевские полномочия и повелел созвать пэров. А Робер Артуа тут же опять собрался в путь. Сначала к своему племяннику д'Эвре, еще совсем молоденькому - ему только что исполнился двадцать один год, - юноше весьма привлекательной внешности и довольно вялого нрава. Он был женат на дочери Маргариты Бургундской, Жанне Малой, как звали ее по старой памяти, хоть ей уже минуло семнадцать, той самой Жанне, которую после кончины Людовика Сварливого лишили права на французский престол. И впрямь, к салическому закону прибегли именно из-за Жанны Младшей, дабы отстранить ее от престола, и добились этого без особых хлопот, ибо, памятуя распутство ее покойной матери, не так-то трудно было заподозрить дочь в незаконном происхождении. Но, желая вознаградить ее за потерю, а главное, чтобы утихомирить Бургундский дом, Жанну Младшую признали прямой наследницей Наваррской короны. На самом же деле выполнять это обещание не слишком спешили, и оба последних короля Франции по-прежнему носили титул королей Наваррских. Если бы Филипп д'Эвре хоть чуточку походил на своего дядюшку Робера Артуа, ему представился бы великолепный случай взбаламутить все государство Французское, оспаривая свое право на престол и требуя от имени супруги не одну, а целых две короны. Но Робер, пользуясь своим влиянием на племянника, в два счета облапошил возможного претендента на французский престол. - Как только мой зять Валуа будет регентом, получишь ты свою Наварру, племянник, сразу получишь. Я лично поставил Филиппу такое условие - хочешь, мол, моей поддержки, уладь сначала это семейное дело. Быть тебе королем Наварры! А наваррской короной грех пренебрегать, и послушай-ка-моего совета: поскорее нацепи ее на себя, прежде чем подымутся споры да дрязги. Ибо, скажу тебе на ушко, права твоей супруги малютки Жанны были бы куда неоспоримее, ежели бы ее мамаша почаще отказывала мужчинам! Сейчас такая свара начнется, что тебе без поддержки не обойтись, а мы тебя как раз и поддержим. И не вздумай слушать своего дядюшку герцога Бургундского: он тобой в личных своих целях воспользуется, а кончится все это тем, что вы натворите глупостей. Держись Филиппа Валуа, пускай он будет регентом! Таким образом, после окончательного отказа от Наварры Филипп Валуа располагал уже двумя голосами, не считая своего собственного. Людовик Бурбон был пожалован званием герцога всего несколько недель назад и одновременно получил в удел графство Марш. Он был старшим в королевской фамилии. Если, не дай бог, с назначением регента произойдет нежелательная заминка, Бурбон сам будет оспаривать право на престол, так как многие охотно поддержат прямого внука Людовика Святого. Так или иначе, его слово на Совете пэров будет весить немало. К счастью, этот хромец трусоват. А войти в прямое соперничество с мощной кликой Валуа по плечу только человеку отважному. Да кроме того, его родной сын женат на сестре Филиппа Валуа. Робер под рукой намекнул Людовику Бурбону, что, чем скорее он присоединиться к ним, тем скорее будут гарантированы на деле его права на земельные угодья и титулы, дарованные на бумаге при предыдущих королях. Вот вам и третий голос. Не успел герцог Бретонский прибыть из Ванна в свой парижский отель, не успели еще слуги распаковать его сундуки, как перед ним собственной персоной возник Робер Артуа. Поддержим Филиппа, а? Ты, я вижу, согласен... Филипп такой благочестивый, такой верный человек, из него наверняка получится хороший король... то есть, я хочу сказать, хороший регент. Иоанн Бретонский просто не мог подать свой голос против Филиппа Валуа. Ведь он вступил в брак с сестрой Филиппа, Изабеллой, скончавшейся, правда, в возрасте восьми лет, но узы взаимной привязанности между ним и Филиппом не стали от этого слабее. Для пущей убедительности Робер привел с собой свою матушку Бланку Бретонскую, связанную кровными узами с Иоанном Бретонским, дряхлую, ссохшуюся, морщинистую старушку, полную невежду в политических интригах, но зато упрямо отстаивавшую любое предложение своего гиганта сынка. А сам Иоанн Бретонский меньше пекся о судьбе Франции, чем об интересах своего герцогства. Ну и ладно! Хорошо, пусть будет Филипп, раз все дружно прочат его в регенты. Пока что кампания шла, так сказать, в узкой среде зятьев, шуринов и деверей. Кликнули на подмогу Ги де Шатийона, графа де Блуа, который пэром не был, и даже графа Вильгельма Геннегау, кликнули просто потому, что оба они были женаты на сестрах Филиппа Валуа. Благодаря всем этим широко разветвленным родственным связям семья Валуа уже ныне становилась как бы подлинной королевской фамилией. Как раз сейчас Вильгельм Геннегау выдал свою дочку за молодого английского короля: что ж, неплохо, никто и не собирается возражать, даже есть надежда, что рано или поздно брак этот послужит к семейной выгоде. Однако же Вильгельм рассудил послать на бракосочетание дочери своего младшего брата Иоганна, дабы тот представлял дом Геннегау, а сам предпочел сидеть в Париже, где все кипит накануне важнейших событий. Ведь уж давным-давно Вильгельм Добрый мечтал, чтобы землю Блатон, вотчину французской короны, клином врезающуюся в его государство, уступили бы ему. Хорошо, хорошо, как только Филипп станет регентом, отдадут ему этот Блатон за безделицу, за чисто символический выкуп. А Ги де Блуа был чуть ли не последним из баронов, за которым еще сохранялось право чеканить свою монету. На его беду и как бы в насмешку над этой привилегией денег у него не было, и с каждым днем он все больше запутывался в долгах. - Ги, дражайший мой родич, выкупим мы твое право на чеканку монеты, выкупим. Первым делом об этом позаботимся. Словом, всего за какую-нибудь неделю Робер проделал воистину геркулесов труд. - Видишь, Филипп, видишь, - твердил он своему кандидату, - видишь, какую добрую службу сослужат нам все те браки, что в свое время устроил твой отец. Обычно считается, что много дочерей - для родителей беда, а твой батюшка, этот мудрый человек, да упокой господи душу его, сумел ловко пристроить твоих сестричек. - Верно, - протянул Филипп, - но ведь придется выплатить им то, что недодано в счет приданого. Кое-кому только четвертую часть обещанного дали на руки. - И начать надо с нашей любимой Жанны, моей супруги, - подхватил Робер Артуа. - Но, коль скоро мы сами будем распоряжаться казной... Труднее оказалось завербовать в ряды сторонников Валуа графа Фландрского - Людовика де Креси Неверского. Ибо зятем он никому не доводился и не требовал ни земель, ни денег. А требовал он отвоевать его родное графство, откуда его с позором изгнали собственные подданные. Пришлось пообещать ему выступить войной против жителей Невера и Креси, чтобы добиться его поддержки. - Людовик, возлюбленный кузен мой, Фландрию вам вернут, и вернут ее силою оружия, наше слово тому порукой! После всех этих подвигов Робер, думавший обо всем и ничего не забывавший, снова помчался в Венсенн, надо было поторопить Карла IV подписать завещание. От Карла осталась лишь тень короля, выхаркивающего с кровью последние лохмотья легких. Но даже на смертном одре умирающий вспоминал о крестовом походе, вернее, о проекте крестового похода, мысль о котором в свое время вбил ему в голову его дядя Карл Валуа. Из года в год проект этот претерпевал видоизменения; церковные субсидии использовались совсем на иные цели; а потом скончался и сам Карл Валуа... И эта злая болезнь, подтачивающая его. Карла IV, уж не кара ли она за то, что он не сдержал своего слова, нарушил священный обет? Кровь, хлеставшая из горла на белоснежное белье, напоминала ему тот алый крест, который он так и не успел нашить на свою мантию. И теперь в надежде умилостивить Небеса и выторговать себе еще хоть несколько недель жизни он приказал добавить в конце завещания свою волю касательно Святой земли. "Ибо намерением моим было самому идти туда при жизни, - продиктовал он писцу, - и, ежели того не случится при жизни моей, повелеваю отпустить из казны пятьдесят тысяч ливров на первый же всеобщий поход, когда таковой начнется". Подобная сумма нанесла бы смертельную брешь французской казне, особенно сейчас, когда денег не хватало на самые неотложные, самые необходимые нужды. Робер чуть было не задохнулся от злости. Этот упрямый болван Карл помирает, а от своих дурацких затей отрекаться не хочет. Его просто-напросто попросили отказать в завещании по три тысячи ливров канцлеру Жану де Шершемону, а также маршалу де Три и мессиру Милю де Нуайе, председателю Фискальной палаты, в награду за их беспорочную службу королевскому дому... и еще потому, что по занимаемым ими должностям они имели право заседать в Совете пэров. - А коннетаблю? - еле слышно прошептал умирающий. Робер только плечами пожал. Коннетаблю Гоше де Шатийону стукнуло уже семьдесят восемь, глух он, как тетерев, а добра у него столько, что сам не знает, куда его девать. В такие годы где уж там льститься на золото! Коннетабля из завещания вычеркнули. Зато Робер с великим тщанием помог Карлу IV составить список лиц, которым поручалось следить за точным выполнением всех пунктов завещания, ибо список этот как бы устанавливал старшинство среди великих мира сего: граф Филипп Валуа во главе списка, потом граф Филипп д'Эвре и затем, конечно, сам Робер Артуа, граф Бомон-ле-Роже. Покончив с завещанием, Робер взялся за князей церкви, которых тоже следовало привлечь на свою сторону. Архиепископ Реймский Гийом де Три издавна был духовным наставником Филиппа Валуа; к тому же Роберу только что удалось убедить короля упомянуть родного брата архиепископа маршала де Три в завещании, и свои три тысячи ливров он получит звонкой монетой. Так что с этой стороны препятствий не предвидится. Архиепископ Лангрский тоже с давних пор был связан с домом Валуа; и в равной мере ему был предан архиепископ Бовэзский, Жан де Мариньи, последний оставшийся в живых брат великого Ангеррана. Былое предательство, былые угрызения совести, а также и взаимные услуги вот те нити, из которых прядутся наипрочнейшие связи. Оставались вне игры епископы Шалонский, Лионский и Нуайонский; все трое, как было известно, держали руку Эда Бургундского. - Ну а что касается этого бургундца, - воскликнул Робер Артуа и даже руки широко развел, это уже твое дело, Филипп. Мы с ним на ножах, поэтому я тут бессилен. А ты женат на его родной сестре, стало быть, должен и можешь оказать на него воздействие. Эд IV не был, что называется, орлом по части управления своей Бургундией. Однако он хорошо усвоил уроки своей покойной матушки, герцогини Агнессы, младшей дочери Людовика Святого, и не забыл, как сам он сумел дорого продать свой голос, подав его за Филиппа Длинного, метившего в регенты, за что и получил в те времена разрешение присоединить к Бургундскому графству Бургундское герцогство. Ради такого случая он даже вступил в брак с внучкой Маго Артуа, невеста была на четырнадцать лет моложе своего нареченного, на что он, впрочем, не имел оснований жаловаться теперь, когда его жена достигла возраста, положенного для исполнения супружеских обязанностей. Прибыв из Дижона, он уединился с Филиппом Валуа. Эд первым долгом поставил вопрос о наследственных правах на земле Артуа. - Стало быть, решено, после кончины Маго графство Артуа переходит к ее дочери, вдовствующей королеве Жанне, а затем к герцогине - моей супруге? Так вот что, дорогой кузен, я особенно настаиваю на этом пункте, ибо мне отлично известно, что Робер зарится на земли Артуа, да он сам об этом на всех перекрестках кричит! Эти принцы крови отстаивали свои права на наследство, рвали друг у друга из рук французские земли с таким же жгучим недоверием, с такой же алчностью, с какой в нищенской семье делят повестки после покойницы свекрови чашки и постельное белье. - Суд дважды подтверждал в своем решении, что Артуа принадлежит графине Маго, - ответил Филипп Валуа. - Если в пользу Робера не найдется новых веских доказательств, Артуа, дорогой брат, отойдет вашей супруге. - И вы не видите к тому никаких препятствий? - Ни единого. Вот таким-то образом благороднейший Валуа, доблестный рыцарь, герой турниров, дал двум своим кузенам два исключающих друг друга обещания. Впрочем, даже в вероломстве он желал остаться честным и передал Роберу свою беседу с Эдом, каковую тот не преминул одобрить. - Самое существенное, - заявил он, - получить голос бургундца, и нам какое дело, если он вбил себе в голову, будто имеет право на мое графство, хотя прав у него никаких и нету. Ты ему говорил о новых доказательствах? Ну что ж, чудесно, добудем их, дражайший брат, так что тебе не придется нарушить свою клятву. А раз так, все идет к лучшему. Оставалось лишь ждать последней и окончательной формальности - кончины короля Карла IV и молить в душе господа бога, чтобы он поскорее призвал его к себе, пока еще не распался этот великолепный союз принцев крови, сплотившихся вокруг Филиппа Валуа. Младший сын Железного короля отдал богу душу накануне праздника Сретения господня, и новость о трауре по усопшему государю распространилась в Париже в то самое утро, когда над всем городом стоял заманчивый аромат горячих блинчиков. Все, казалось, должно было пройти без сучка и задоринки, строго по плану, тщательно разработанному Робером Артуа, как вдруг на заре того дня, когда предстояло собраться Совету пэров, прибыл из Англии епископ, весьма невзрачный на вид. Устало оглядевшись вокруг, он вылез из забрызганных грязью носилок и поплелся во дворец отстаивать права королевы Изабеллы на французский престол. 3. СОВЕТ У ЛОЖА МЕРТВЕЦА Нет уже мозга в черепной коробке, нет уже сердца в грудной клетке, нет кишок в животе. Выпотрошили короля. Еще накануне бальзамировщики кончили трудиться над телом Карла IV. Но так уж ли велика была разница между теперешним Карлом IV и тем, каким был при жизни этот слабый, равнодушный ко всему, бездеятельный государь. Запоздалый ребенок, которого собственная мать звала "гусенком", а то и просто "дурачком", обманутый муж, незадачливый отец, безуспешно пытавшийся обзавестись наследником, для чего трижды вступал в брак, правитель, вечно пляшущий под чужую дудку, сначала своего дядюшки Карла Валуа, потом кого-нибудь из своих многочисленных кузенов, он был годен лишь на то, дабы утверждать своим присутствием идею королевской власти. Он и сейчас еще ее утверждал. В дальнем конце огромной залы Венсеннского замка с рядами деревянных колонн покоилась на парадном ложе бренная его оболочка, облаченная в лазурную королевскую, расшитую геральдическими лилиями мантию, и с короной на голове. Баронам и пэрам, собравшимся в противоположном углу залы, видно было, как при свете бесчисленных свечей поблескивают на его ногах золотые сафьяновые сапожки. Сейчас Карл IV возглавит свой последний Совет, так называемый "Совет в королевской опочивальне", коль скоро царствование его еще не кончилось; кончится оно официально лишь завтра, в ту самую минуту, когда тело его опустят в усыпальницу Сен-Дени. Робер Артуа еще до начала Совета, пока поджидали запоздавших, взял приезжего из Англии епископа под свое крылышко. - А сколько времени вы пробыли в пути? Всего двенадцать дней, и это из самого Йорка? Ого, да вы не мешкали в дороге, не служили заутрени да мессы, мессир епископ... такой аллюр впору заядлому наезднику!.. Ну а весело ли сыграли свадьбу вашего юного короля? - По-моему, да. Впрочем, я на бракосочетании не присутствовал, я уже был в пути, - ответил епископ Орлетон. А в добром ли здравии лорд Мортимер? Вот кто надежный друг, лорд Мортимер настоящий друг, и он, заметьте, в те времена, что жил изгнанником в Париже, часто вспоминал о монсеньоре Орлетоне. - Рассказывал мне, как вы помогли ему бежать из Тауэра. Я лично принимал его во Франции, и благодаря мне, не скрою, он вернулся в Англию не таким слабым, каким прибыл к нам. Каждый из нас сделал, как говорится, половину дела. А как королева Изабелла? Ах, дорогая моя кузина! Все так же ослепительно красива? Робер с умыслом тянул время, чтобы не дать Орлетону подойти к другим группкам, помешать ему заговорить с графом Геннегау или с графом Фландрским. Он знал по слухам, каков был этот Орлетон, и не зря не доверял ему. Ведь именно его Вестминстерский двор отрядил в качестве посла к Святому престолу, и он же, как утверждали, был автором знаменитого и весьма двусмысленного послания: "Eduardum occidere nolite timere bonum est..." ["Не бойтесь убить Эдуарда, это доброе дело" или: "Эдуарда, не убивайте, бойтесь недоброго дела" (лат.)], которым воспользовались Изабелла с Мортимером, чтобы обстряпать убийство Эдуарда II. Тогда как все французские прелаты явились на Совет в своих митрах, один лишь Орлетон остался в простой дорожной скуфье лилового шелка с горностаевыми наушниками. Робер не без удовлетворения отметил про себя это обстоятельство: когда английский прелат возьмет слово, эта самая дорожная скуфья среди золоченых митр явно умалит авторитет доверенного лица королевы Изабеллы. - Регентом будет назначен его светлость Филипп Валуа, - шепнул Робер на ухо Орлетону, как бы поверяя великую тайну лучшему своему другу. Орлетон промолчал. Вот тут и появилась в проеме двери та самая персона, которую ждали, чтобы открыть заседание Совета. И персоной этой была графиня Маго Артуа, единственная женщина во всем государство, имевшая право присутствовать на Королевских советах. Здорово она, Маго, постарела: ноги, казалось, еле выдерживали тяжесть дородного тела; шла она, опираясь на палку. Под белоснежно-седыми волосами лицо было каким-то буро-багровым. Она мотнула головой, приветствуя присутствующих, подошла к ложу, окропила святой водой усопшего и грузно опустилась в кресло рядом с герцогом Бургундским. По всей зале разносилось ее хриплое дыхание. Архиепископ-примас Гийом де Три поднялся с места, повернулся сначала к телу покойного короля и, не торопясь, осенил себя крестным знамением, потом застыл на миг в молитвенной позе, воздев очи горе, к сводчатому по толку, как бы ожидая вдохновения свыше. Шепоток в зале затих. - Благородные мои сеньоры, - начал он, - когда прерывается естественный ход наследования и некому передать бразды правления государством, власть вновь обращается к своим истокам, коль скоро королевская власть зиждется на согласии пэров. Такова воля господа и Святой церкви, которая дает нам всем урок, выбирая из своей среды первосвященника. Складно говорил монсеньор де Три, будто читал с амвона проповедь. Пэрам и баронам, собравшимся здесь предстояло решить, кому следует вручить временно бразды правления государством Французским, для начала назначить регента, а затем - ибо мудрый обязан предвидеть все, - а затем облечь его королевской властью в том случае, если наиблагороднейшая дама Франции, королева родит дочь, а не сына. Лучшего среди равных - rumus inter pares, - вот кого следует назвать регентом, и при том условии, что он узами крови теснее прочих связан с королевским домом. Разве не при подобных же обстоятельствах пэры - бароны и князья церкви некогда вручили скипетр самому мудрому и самому сильному среди них, герцогу Французскому и графу Парижскому Гуго Капоту, основателю славной династии? - Наш почивший в бозе государь, ныне еще присутствующий среди нас, продолжал архиепископ, чуть склонив свою митру в сторону парадного ложа, - возжелал просветить и наставить нас, выразив в завещании волю свою, и назвал самого близкого своего родича, христианнейшего и доблестнейшего принца, достойного править нами и вести нас, - его высочество Филиппа, графа Валуа, Анжу и Мэна. Христианнейший и доблестнейший принц, в ушах у которого от жестокого волнения жужжало и гудело, растерялся, не зная, как ему вести себя в такую минуту. Скромно потупить голову, уныло свесив мясистый нос, значило бы показать присутствующим, что он не слишком-то уверен в своих достоинствах и в своем праве на управление страной. А если он с вызывающе горделивым видом выпрямит стан, чего доброго, оскорбятся пэры. Поэтому он предпочел третье застыл на месте с неподвижным лицом, уставившись на сафьяновые сапожки усопшего государя. - Пусть каждый из вас соберется с мыслями и, вопросив свою совесть, выразит свою волю ради всеобщего блага, - закончил архиепископ Реймский. Монсеньор Адам Орлетон поднялся первым, едва толь ко прозвучали последние слова. - Я уже вопросил свою совесть, - произнес он. - Я прибыл сюда, дабы передать волю короля английского, герцога Гиеньского. Он уже давно был искушен в таких спорах, где хотя все под рукой и решено заранее, но никто не решается сказать первое слово. Вот он и поспешил воспользоваться этим к своей выгоде. - От имени моего государя, - продолжал английский прелат, - заявляю, что ближайшая родственница покойного короля Карла Французского - это королева Изабелла, его сестра, и именно посему надлежит ей стать регентшей. Пожалуй, один лишь Робер Артуа ждал какого-нибудь подвоха со стороны приезжего прелата, все же остальные присутствующие лишились от изумления дара речи. Пока шли предварительные переговоры, никто даже не вспомнил о королеве Изабелле, никто и мысли допустить не мог, что она пожелает предъявить свои права на французский престол. Честно говоря, о ней просто забыли. И вдруг она возникла из северных своих туманов, вызванная к жизни словами невзрачного епископа в скуфье с меховыми наушниками. А есть ли у нее и впрямь какие-то права? Члены Совета тревожно переглядывались, шепотом спрашивали мнение соседа. По всей видимости, все же да, и, если строго придерживаться прямой линии наследования, права у нее есть; но ведь с ее стороны подлинное безумие предъявлять их. Уже через пять минут в Совете началось нечто невообразимое. Все говорили разом, даже не говорили, а кричали, не обращая внимание на то, что в зале лежит покойник. Разве король Англии, герцог Гиеньский, который представлен здесь через своего посланца, разве забыл он, что женщины не могут править Францией, ведь такое решение еще не так давно дважды подтвердили пэры? - Ведь верно, тетушка? - ехидно спросил Робер Артуа графиню Маго, желая напомнить ей их жаркие споры и ссоры по поводу закона наследования, принятого в угоду Филиппу Длинному, зятю графини. Нет, монсеньор Орлетон ровно ничего не забыл; в частности, не забыл он и того, что герцог Гиеньский не присутствовал лично и не прислал своего представителя - безусловно, потому, что его с умыслом известили слишком поздно, - ни на один из тех Советов пэров, где так называемый салический закон о престолонаследии был применен не совсем правомочно и истолкован слишком расширительно. Естественно, этого никогда не одобрил бы герцог. Не обладая елейным красноречием монсеньора Гийома де Три, Орлетон говорил по-французски не совсем изящно, прибегал к устаревшим оборотам речи, что в другую минуту и в другой обстановке могло бы вызвать усмешку на губах присутствующих. Зато он имел незаурядный опыт по части юридических споров и за ответом в карман не лез. Мессир Миль де Нуайе, советник при четырех французских королях, к месту вспомнивший о салическом законе и сумевший удачно применить его, незамедлительно возразил англичанину. Коль скоро король Эдуард II присягал на верность королю Филиппу Длинному, он, надо полагать, считал его законным государем и тем самым одобрил закон наследования. Но Орлетон не пожелал выслушать этого возражения. Да ничуть не бывало, мессир! Отдавая свой верноподданнический долг, король Эдуард II подтверждал этим лишь одно: герцогство Гиеньское - вассальное герцогство в отношении французской короны, и никто этого опровергать не собирается, хотя за прошедшие сто лет следовало бы уточнить подлинные границы этого вассальства. Впрочем, никакого отношения это к закону престолонаследия не имеет. И выясним первым долгом, о чем, в сущности, идет спор - о регентстве или о короне? - Об обоих, об обоих разом, - вмешался епископ Жан де Мариньи. - Ибо справедливые речи держал здесь монсеньор де Три: мудрость обязана предусмотреть все, а негоже нам через два месяца вновь собираться здесь, дабы заводить все те же споры. Маго Артуа тяжело переводила дух. Ах, как же она досадовала на свое недомогание, на этот постоянный шум в ушах и голове, мешавший сосредоточиться мыслию. Ни одно из высказанных здесь предложений отнюдь ее не устраивало. Она враждебно относилась к Филиппу Валуа, ибо поддерживать Валуа значило бы тем самым поддерживать и Робера; столь же враждебно относилась она к Изабелле, ибо до сих пор не угасла еще былая ненависть к королеве английской, в свое время погубившей ее дочерей, разоблачив тайну Нельской башни. Выждав с минуту, она заговорила: - Если можно короновать женщину, то, уж во всяком случае, не вашу королеву, мессир епископ, а не кого другого, как мадам Жанну Младшую, а регентом при ней будет присутствующий здесь ее супруг, монсеньор д'Эвре, или его дядя, вот он сидит рядом со мной, я имею в виду герцога Эда. Представители бургундского клана нервно шевельнулись - и герцог Бургундский, и граф Фландрский, и епископ Лионский, и епископ Нуайонский, даже сам юный граф д'Эвре как-то приосанился. И чудилось, будто французская корона, подвешенная здесь, под сводами залы, еще колеблется, когда и куда упасть, и каждый невольно в смутной надежде тянул к ней голову. Филипп Валуа уже давно забыл, что выбрал для себя величественную неподвижность статуи, и показывал знаком своему кузену Роберу Артуа, что пора, мол, вмешаться. Артуа встал во весь свой рост. - Ну и ну! - проревел он. - Как же это так получилось, что каждый нынче наперегонки спешит отречься от своих же собственных слов. Вот, к примеру, мадам Маго, возлюбленная моя тетушка, теперь уже готова признать за мадам Наваррской... И он выделил голосом слово "Наваррской", бросив выразительный взгляд на Филиппа д'Эвре, желая напомнить ему их сговор. - ...как раз те самые права, которые она некогда оспаривала. А благородный епископ английский ссылается на действия короля, при его же помощи низложенного с престола за слабость, нерадение и измену... Да полноте, мессир Орлетон! Как же можно всякий раз перекраивать по-новому закон в угоду той или другой партии? Сегодня он на руку одним, завтра на руку другим. Мы от души любим и уважаем мадам Изабеллу, дорогую нашу родственницу, которой кое-кто из присутствующих здесь помогал и верно служил. Но ее притязания, за которые вы так самоотверженно боретесь, просто неприемлемы. А как ваше мнение, мессиры? - закончил он, призывая в свидетели пэров. В ответ послышался одобрительный гул голосов, и горячее прочих откликнулись герцог Бурбон, граф Блуа, архиепископы Реймский и Бовэзский. Но Орлетон держал про запас еще не одно разящее оружие Если даже допустить, что речь сейчас идет не только о регентстве, но также, возможно, и о французской. короне, если даже допустить, что мы не будем оспаривать принятый ранее закон, в силу коего женщины не имеют права на французский престол, что ж, тогда он поддерживает свои требования не от имени королевы Изабеллы, но от имени ее сына Эдуарда III, единственного потомка мужеска пола по прямой линии от Капетингов. - Но если женщина не может взойти на престол, то тем паче не может она этот престол передать! - заметил Филипп Валуа. - Почему же, ваше высочество? Разве французские короли рождаются не от женщины? Этот ловкий выпад вызвал кое у кого улыбку. А сам великолепный Филипп потерял дар речи. В конце концов, этот невзрачный английский епископ не так уж неправ! Тот весьма туманный обычай, на который ссылались, когда решался вопрос о наследнике Людовика X, с тех пор не применялся. И если рассуждать здраво, то коль скоро три брата сменяли друг друга на престоле, не имея потомства мужеска пола, то почему бы теперь на престол не взойти сыну здравствующей ныне сестры этих королей, а не какому-то их двоюродному брату? Граф Геннегау, до последней минуты бывший на стороне Валуа, призадумался, поняв, какая нежданная удача может выпасть на долю его дочки. А старик коннетабль Гоше с морщинистыми, как у черепахи, веками, приставив ладонь рожком к уху, допытывался у своего соседа Миля де Нуайе: - О чем это там? Что они говорят? Слишком сложно и туманно отстаивали все свою правоту, и это его раздражало. Вот уже двенадцать лет как он твердо держался своего прежнего мнения о правах престолонаследия женщин. И впрямь именно он провозгласил салический закон, сумев объединить вокруг себя пэров и бросив знаменитую фразу: "Негоже лилиям прясть; Франция слишком благородное королевство, чтобы стать угодьем женщин". Но Орлетон не умолкал, все еще надеясь тронуть слушателей. Он умолял пэров не забывать, что ныне представляется редчайший случай, какой, возможно, никогда, более не повторится в веках, объединить оба государства в единую державу. Ибо именно в этом и заключался его заветный замысел. Конец вечным распрям; конец весьма неопределенным клятвам вассалов на верность своему ленному сеньору; конец войнам в Аквитании, от которых страждут обе страны; конец бессмысленному коммерческому соперничеству, из-за которого кипит вся Фландрия! Единый и неделимый народ по обе стороны моря. Разве вся английская знать не французского корня? Разве при обоих дворах не принят французский язык? Разве многие французские сеньоры не унаследовали угодий в Англии, равно как английские бароны владеют сейчас землями во Франции? - Что ж, давайте нам Англию, мы не откажемся, - насмешливо заметил Филипп Валуа. Коннетабль Гоше де Шатийон, приставив ухо прямо к губам Миля де Нуайе внимательно слушал пересказ речи Орлетона и наливался краской гнева. Как так? Английский король желает стать регентом? А затем ему и корону подавай! Выходит, что он, Гоше, зря потел под беспощадным солнцем Гаскони, зря месил непролазную грязь на севере страны, сражаясь с этими дрянными фламандскими суконщиками, которых всегда поддерживала Англия, значит, зря погибло столько доблестных рыцарей, зря истрачено столько податей и налогов - значит, все это, выходит, ни к чему? Да над ними просто издеваются! Даже но потрудившись подняться с места, он крикнул хоть и стариковским, но все еще мощным голосом, охрипшим от гнева: - Никогда Франция не будет английской, и тут уж неважно, идет ли речь об особах мужеского или женского пола, и не время выяснять, передается ли корона через чрево или нет! А потому Франция не будет английской, что бароны этого не потерпят! За мной, Бретань! За мной, Блуа! За мной, Невер! За мной, Бургундия! Да как вы можете даже слушать такое? У нас есть король, которого завтра предадут земле, это уже шестого на моей памяти, и все они водили под своими знаменами войска против Англии или тех, кого она поддерживала. У того, кто правит Францией, должна течь в жилах французская кровь. И хватит вам слушать такие вздоры, да ведь мой конь и тот бы расхохотался... Он скликал Бретань, Блуа, Бургундию все тем же громким голосом, каким некогда скликал военачальников, готовясь к бою. - Даю вам по праву старейшего добрый совет: пусть граф Валуа, как самый близкий к трону человек будет регентом, хранителем и правителем государства. И он поднял руку, как бы желая подчеркнуть важность своих слов. - Хорошо сказано! - поторопился одобрить старика Робер Артуа, тоже вскинув свою огромную ручищу и приглашая взглядом сторонников Филиппа последовать его примеру. Теперь он чуть ли не с раскаянием думал, что по его настоянию старика коннетабля обошли в королевском за вещании. - Хорошо сказано! - хором подхватили за ним герцоги Бурбонский и Бретонский, граф де Блуа, граф Фландрский, граф д'Эвре, епископы, сановники государства и граф Геннегау. Маго Артуа вопросительно взглянула на герцога Бургундского, но, увидев, что он тоже поднял руку, быстро подняла свою, боясь остаться последней. Не поднялась только одна рука рука Орлетона. Филипп Валуа, вдруг ослабевший от пережитого волнения, твердил про себя: "Дело сделано, дело сделано!" Но размышления Филиппа прервал голос архиепископа Гийома де Три, его старинного духовника: - Долгих дней регенту государства Французского на благо народа и Святой нашей церкви! Канцлер Жан де Шершемон уже заготовил бумагу, и это означало, что Совет закрывается и споры окончены оставалось лишь вписать имя. Огромными буквами канцлер начертал "всемогущий, благороднейший и грозный сеньор Филипп, граф Валуа" и пустил бумагу по кругу, дабы каждый мог прочитать этот акт, не только утвердивший Филиппа в звании регента, но и подразумевавший, что ежели у Карла IV родится дочь, регент станет королем Франции. Все присутствующие скрепили этот документ своей подписью и личной печатью; все, за исключением герцога Гиеньского, другими словами, представлявшего его монсеньора Адама Орлетона, который отказался это сделать, заявив: - Никогда не следует отказываться защищать свои права, даже зная, что победы не добиться. Будущее необозримо, и все мы в руце божьей. Филипп Валуа, приблизившись к ложу покойного, уставился на своего усопшего родича, вернее, на корону, сползшую на восковой лоб, на длинный золотой скипетр, лежащий сбоку в складках мантии, на поблескивавшие при свете свечей сапожки. Присутствующие решили, что он молится, и все почувствовали невольное уважение к новому регенту. Робер Артуа подошел к Филиппу и шепнул ему: - Если бы твой отец видел тебя сейчас, вот бы порадовался, бедняга... Но ждать-то нам еще целых два месяца. 4. КОРОЛЬ-ПОДКИДЫШ В те давно прошедшие времена принцы крови имели особое пристрастие к карликам. Поэтому в бедных семьях считалось чуть ли не счастьем, когда у них рождался уродец: по крайней мере можно рассчитывать на то, что в один прекрасный день такого уродца охотно купит какой-нибудь знатный сеньор, а то и сам король. Ибо карлик - и никто в том даже усомниться не желал - некое промежуточное существо, не то человек, не то комнатная собачонка. Собачонка потому, что на него как на самого настоящего дрессированного пса можно надеть ошейник, вырядить в нелепое одеяние, а при случае пхнуть его ногой в зад; человек - коль скоро он наделен даром речи и за стол и небольшое вознаграждение охотно согласен играть эту унизительную роль. Он обязан по приказу господина балагурить, скакать на одной ножке, хныкать или лепетать, как малое дитя, любой вздор, даже тогда, когда волосы убелит седина. Он так мал, что хозяин чувствует себя особенно значительным и большим. Его передают по наследству от отца к сыну вместе со всем прочим добром. Он словно бы символизирует своей персоной "подданного", как существо, самой природой предназначенное покоряться чужой воле и вроде бы нарочно созданное, дабы свидетельствовать о том, что род людской делится на разные колена, причем некоторые из них имеют неограниченную власть над всеми прочими. Однако в этом умалении были и свои преимущества: самому крохотному, самому слабенькому, самому уродливому уготовано место среди тех, кто привык сладко есть и щеголять в роскошных одеяниях. И равно этому убогому созданию дозволено и даже вменяется в обязанность говорить в глаза своему хозяину человеку высшей расы то, что не потерпел бы он ни от кого другого. То, что каждый, даже искренне преданный человек, в мыслях своих адресует порой тому, кто командует им, - все эти потаенные насмешки, упреки, оскорбления карлик выпаливает вслух, как бы по доверенности от всего клана униженных. Существует два типа карликов: одни длинноносы, с печальными лицами и украшены двумя горбами спереди и сзади, другие, напротив, круглолицы, курносы, с великолепно развитым торсом, который посажен на коротенькие кривые ножки. Карлик Филиппа Валуа, Жан Дурачок принадлежал ко второму типу. Ростом он был не выше столешницы. Носил колпак с бубенчиками, и на плечах его шелкового платьица тоже были нашиты бубенчики. Это он как-то сказал Филиппу Валуа, хихикая и кривляясь по обыкновению: - А знаешь, государь, как тебя зовут в народе? Зовут тебя "король-подкидыш"! Ибо в страстную пятницу, 1 апреля 1328 года, мадам Жанна д'Эвре вдова короля Карла IX, наконец-то разрешилась от бремени. Редкостный в истории случай: никогда еще пол младенца, только что вышедшего из лона матери, не рассматривали с таким вниманием. И, лишь убедившись, что это девочка, присутствующие вздохнули с облегчением, и каждый счел, что сам господь бог выразил тем волю свою. Баронам не пришлось пересматривать решение, принятое в день Сретения господня. Наспех был собран Совет, где один лишь представитель Англии поднял из принципа свой голос против и где все остальные единодушно возвели на престол Филиппа Валуа. В свою очередь вздохнул с облегчением и народ. Казалось, теперь наконец потеряло силу проклятие Великого магистра ордена тамплиеров Жака де Молэ. С древа Капетингов отпала старшая ветвь, да и дала она лишь три жалких быстро засохших ростка. В любой семье отсутствие сына всегда считалось бедой или же знаком слабости. А для королевского дома тем паче. То обстоятельство, что все три сына Филиппа Красивого не были способны произвести на свет потомство мужского пола, казалось всем отголоском кары. Теперь древо могло спокойно начать свой рост с корня. Когда внезапное лихорадочное возбуждение охватывает народы, причины его надобно искать в расположении светил небесных, ибо все другие объяснения тут несостоятельны: такова, например, волна истерической жестокости, вызвавшая крестовый поход "пастушков" и избиение прокаженных, или волна полубредового ликования, какое сопровождало вступление на престол Филиппа Валуа. Новый король был статен и обладал мужской силой, столь необходимой основателю династии. Его первый ребенок, мальчик, уже достиг возраста девяти лет и отличался крепким сложением; была у него также и дочь, и все знали, ибо из таких вещей двор тайны не делает, что почти каждую ночь новый король восходил на ложе супруги своей Хромоножки, проявляя при этом прежний, не угасший с годами пыл. Голосом природа наделила его сильным и звучным, не был он ни бормотуном, как его двоюродные братья Людовик Сварливый или Карл IV, ни молчальником, как Филипп Красивый или Филипп V. Кто мог противиться ему в чем бы то ни было, кого можно было ему противопоставить? Кому бы пришла охота в эти дни веселья, охватившего всю Францию, прислушиваться к голосу десятка явно подкупленных Англией ученых правоведов, пытавшихся, впрочем довольно вяло, обосновать свои возражения против его избрания? Филипп VI вступил на престол, так сказать, с всеобщего одобрения. И тем не менее он был король, что называется, на случай, королевский племянник, кузен короля, а таких вокруг трона всегда целая куча; просто человек, которому повезло больше, чем всем прочим его родичам; не король, отмеченный богом еще при рождении, не король, дарованный свыше, а король-подкидыш, найденный в тот самый день, когда настоящего короля не оказалось под рукой. Это словцо, изобретенное на парижских улицах, отнюдь не умалило всеобщего доверия и радости: толпе нравится такими вот насмешливыми словечками выражать свои чувства, что создает иллюзию близости с сильными мира сего. Жан Дурачок, передавая эти слова Филиппу, имел полное право на эту шутовскую выходку, грубость которой он еще подчеркивал, хлопая себя по ляжкам и пронзительно взвизгивая, но, так или иначе, он произнес ключевое слово целой человеческой судьбе. Ибо Филипп Валуа, как и всякий выскочка, желал доказать, что он вполне достоин нового сана, доставшегося ему в силу его природных качеств, и вполне соответствует тому образу, какой составили себе люди о подлинном монархе. И коль скоро король самолично творит суд и расправу, он через три недели после вступления на престол послал на виселицу казначея последнего царствования Пьера Реми, потому что, по словам наветчиков, тот изрядно по растряс государственную казну. А когда вздергивают министра финансов, это всегда приятно толпе, и французы поздравляли друг друга: наконец-то у них такой справедливый король. Считается обязанностью и долгом каждого государя защищать христианскую веру. Филипп издал эдикт, по которому на богохульников накладывалась двойная пеня и равно усиливалась власть инквизиции. Тем самым он угодил крупному и мелкому духовенству, а также дворянчикам и ханжам: какой же у нас благочестивый король! Обязан государь также оплачивать оказываемые ему услуги. А сколько услуг потребовалось Филиппу, чтобы выборы в Совете пэров прошли гладко! Но король в равной мере обязан зорко следить за тем, чтобы те, кто считались верными блюстителями общественного блага при его предшественниках, не перешли бы в стан врагов. Вот почему, коль скоро почти все бывшие сановники и высшие должностные лица остались на своих прежних местах, пришлось срочно создавать новые должности или назначать на старые еще по одному человеку из тех, кто поддержал новое правление, и удовлетворять просьбы лиц, способствовавших восшествию Валуа на престол. А так как дом Валуа уже давно жил на королевскую ногу, то теперь, когда было бы просто стыдно отстать от роскошного образа жизни бывшей династии Капетингов, началась оголтелая погоня за должностями и бенефициями. Король у нас человек щедрый! Государь, наконец, обязан заботиться о благосостоянии своих подданных. И Филипп VI с маху уменьшил, а в иных случаях даже совсем отменил налоги, введенные при Филиппе IV и Филиппе V, на коммерческие операции, на рыночную торговлю и на торговые сделки с чужестранцами - подать, которая по мнению тех, коих ею облагали, лишь подрывала коммерцию и рынок. Ох, до чего же хорош у нас король, утихомиривший назойливых сборщиков податей в пользу казны! Ломбардцы, давнишние заимодавцы покойного батюшки нового короля, который и сам был им должен немалые деньги, благословляли его имя. Никто даже не подумал, что фискальные законы прежних царствования оказывали свое действие лишь постепенно, и если Франция была богата, если здесь жили лучше, чем в любой другой стране, если одевались в добротное сукно, а то и в меха, если чуть ли не в лачугах были бани и чаны для мытья, то всем этим народ был обязан предшественникам Валуа, сумевшим навести порядок в государстве, унифицировать монету, дать каждому возможность свободно трудиться на своем поприще. Король... король обязан быть также человеком мудрым, во всяком случае самым мудрым среди своих подданных. И Филипп начал изрекать своим звучным, от природы хорошо поставленным голосом различные истины, причем более изощренное ухо узнавало в них отголоски проповедей королевского наставника Гийома де Три. - Мы всегда голосу разума внимаем, - говаривал он в тех случаях, когда не знал, какое следует принять решение. А если он ошибался, что случалось с ним частенько, и вынужден бывал отменять то, что приказал сделать накануне, он самоуверенно заявлял: - Наиразумнейше менять собственные свои решения. - Во всех случаях лучше упредить, чем упреженну быть, - высокопарно изрекал сей король, который в течение всех двадцати двух лет своего правления без конца сталкивался с неожиданностями, одна плачевнее другой! Никогда еще ни один монарх не наболтал в своей жизни столько пошлостей и с таким многозначительным видом. Кругом считали, что он мыслит, а на самом деле он думал о том, какое бы изречение ему сейчас высказать, дабы создалось впечатление, будто он и впрямь размышлял, но голова у него была пустая, как высохший орех. Король, настоящий король - не забыть бы главного, - должен быть доблестным и храбрым и жить в роскоши! На самом деле Филипп имел лишь один талант - отменно владел оружием. Нет, не на войне, а просто в турнирных состязаниях на копьях и мечах. В качестве наставника молодых рыцарей он был бы, что называется, незаменим при дворе какого-нибудь барончика. Но коль скоро он стал владыкой Франции, его королевское жилище напоминало замок из романов Круглого стола, которыми зачитывались в ту эпоху и которыми была забита его голова. Турнир за турниром, празднества, пиры, охота, различные увеселения, а потом снова турниры, целые леса страусовых перьев на шлемах, и кони, убранные богаче, чем придворные дамы. Филипп весьма усердно занимался делами государственными, отводя им ровно час в день после очередного состязания, откуда он возвращался весь в поту, или очередного пиршества, откуда он возвращался с набитым брюхом и сильно затуманенной головой. Его канцлер, королевский казначей, многочисленные сановники принимали решения за него или шли за приказаниями к Роберу Артуа. А тот и впрямь тратил на управление страной больше времени и сил, нежели сам король. При любом затруднении Филипп вызывал к себе Робера для совета, и поэтому все безоговорочно повиновались графу Артуа, зная, что любое его распоряжение будет одобрено королем. Так дело и шло, и наконец весь двор отправился на коронование, где архиепископ Гийом де Три должен был возложить корону на главу бывшего своего питомца. Праздник, пришедшийся на конец мая, длился целых пять дней. Казалось, все королевство собралось в Реймсе. Да и не только королевство, но также и половина Европы, в том числе великолепный и полностью обнищавший король Богемии Иоганн, граф Вильгельм Геннегау, маркиз Намюрский и герцог Лотарингский. Целых пять дней увеселений и пирушек, про такое изобилие и про такие траты реймские горожане еще никогда и не слыхивали. Они, которым пришлось покрыть все расходы на устройство празднеств, они, которые брюзжали по поводу непомерных затрат на последние коронования, на сей раз с дорогой душой доставляли все в двойных, тройных количествах. Впервые за последнюю сотню лет в королевстве Французском было выпито столько: вино и еду развозили на лошадях по дворам и площадям. Накануне коронования король с превеликой помпой посвятил в рыцари Людовика де Креси, графа Фландрского и Неверского. Решено было, что меч Карла Великого во время торжественной церемонии коронования будет держать граф Фландрский и затем передаст его новому монарху. Все руками развели, как это коннетабль согласился столь безропотно отказаться от обряда, который по установленной традиции выполнял именно он. Да еще пришлось посвятить для этого графа Фландрского в рыцари. Но мог ли Филипп VI с большим размахом засвидетельствовать перед всем светом, какую горячую дружбу питает он к своему фландрскому родичу? А на следующий день, когда в соборе уже шла торжественная церемония, когда главный королевский камергер Людовик Бурбон уже обул Филиппа в сапожки, расшитые королевскими лилиями, после чего крикнул графа Фландрского, которому полагалось подать меч, тот даже не шелохнулся. - Мессир граф Фландрский! - повторил Людовик Бурбон. И по-прежнему Людовик де Креси не тронулся с места и стоял со скрещенными на груди руками. - Мессир граф Фландрский, - снова поднял голос герцог Бурбон, - ежели вы присутствуете здесь или кто-то уполномочен присутствовать здесь от вашего имени, соблаговолите выполнить долг ваш, иначе вы нарушите его. Под сводами собора застыла мертвая тишина, прелаты, бароны и сановники переглядывались с испуганно-удивленным видом; один лишь король даже бровью не повел, да Робер Артуа, сопя, закинул голову вверх, будто его вдруг ужасно заинтересовала игра лучей, пробивавшихся сквозь витражи. Наконец граф Фландрский соблаговолил выступить вперед, приблизился к королю и, склонившись перед ним, проговорил: - Сир, ежели бы кликнули графа Неверского или графа де Креси, я немедленно подошел бы к вам. - Но почему же, мессир, почему, - спросил Филипп VI, - разве вы не граф Фландрский? - Сир, по титулу граф, но пока что я не извлек из этого ровно никакой пользы. Вот тут-то Филипп VI и принял самый что ни на есть королевский вид, выпятил грудь, оглядел собор смутным взглядом и, нацелившись своим внушительным носом на собеседника, изрек хладнокровным тоном: - Что вы такое говорите, кузен? - Сир, - ответствовал граф, - жители Брюгге, Ипра, Поперинга и Касселя выдворили меня прочь из моих ленных владений и не считают меня более ни своим графом, ни своим сеньором; хорошо еще, что мне, преодолев многие трудности, удалось бежать в Гент, ибо весь край охвачен мятежом... Тут Филипп Валуа пристукнул своей огромной ладонью по подлокотнику трона - жест этот он не раз замечал у Филиппа Красивого, и сейчас повторил его бессознательно, ибо в глазах его покойный дядя был подлинным воплощением величия. - Людовик, дражайший мой кузен, - произнес он раздельно и звучно, - для нас вы граф Фландрский, и клянусь святым помазанием и великим таинством, свершающимся ныне, не знать ни отдыха, ни срока, пока мы не вручим вам в полное владение ваше графство. Граф Фландрский преклонил перед королем колено. - От всей души благодарю вас, сир. И церемониал пошел обычным порядком. Робер Артуа многозначительно подмигнул своим соседям, давая им понять, что вся эта якобы непредвиденная заминка была задумана заранее, Филипп VI сдержал свои обещания, данные им через Робера при вербовке сторонников. В тот же день Филипп д'Эвре появился в мантии, украшенной гербами короля Наварры. Сразу же после коронования Филипп VI собрал пэров и баронов, принцев королевской крови, иноземных сеньоров, прибывших на церемонию миропомазания, и, так, словно бы дело не терпит даже минуты задержки, установил вместе с ними точный день, когда начнется усмирение фландрских мятежников. Священный долг каждого доблестного государя - защищать права своих вассалов! Кое-кто из людей осмотрительных, здраво рассудив, что весна уже кончается и что войско будет собрано лишь к осени, то есть в самый разгар дождей - они до сих пор не забыли "грязевого похода", затеянного Людовиком Сварливым, - присоветовали государю отложить экспедицию на год. Но старик коннетабль Гоше пристыдил их и крикнул трубным своим голосом: - Для того, кому по сердцу бранные труды, погода всегда подходящая! Ему уже стукнуло семьдесят восемь, и он недаром поэтому так торопился возглавить последнюю свою кампанию и, надеясь перехитрить судьбу, согласился на то, чтобы не он лично, а граф Фландрский вручил королю меч Карла Великого. - Да и англичанишки, которые мутят воду в этом краю, получат неплохой урок, - проворчал он в заключение. Разве не читали все собравшиеся здесь под сводами Реймского собора в рыцарских романах повествование о подвигах восьмидесятилетних героев, опрокидывающих в честном бою неприятеля и способных раскроить ему мечом шлем да и череп заодно? Неужели бароны уступят в отваге этому старцу, этому заслуженному воину, которому не терпится отправиться в поход вместе со своим шестым королем? Поднявшись с трона, Филипп Валуа возгласил: - Кто любит меня, пойдет за мной! Среди единодушного восторженного ликования, вызванного этими словами, решено было начать поход в конце июля, и как бы случайно начать с Арраса. Таким образом, Робер, воспользовавшись подходящим случаем, сумеет расшевелить графство своей тетушки Маго. И действительно, в начале августа французы вошли во Фландрию. Некий горожанин по имени Заннокен имел под командой пятнадцать тысяч человек - ополченцев Верне, Дисмейдена, Поперинга и Касселя. Желая показать, что, мол, и ему ведомы воинские обычаи, он послал картель королю Франции, где просил назначить день битвы. Но Филипп пренебрег этим картелем, равно как и этим мужланом, который смеет корчить из себя принца крови, и повелел ответить фламандцам, что, коль скоро у них нет военачальника, пусть защищаются, как могут и как хотят. Вслед за чем отрядил двух маршалов: Матье де Три и Робера Бертрана, прозванного Рыцарь Зеленого Льва, - с приказом предать огню окрестности Брюгге. Когда маршалы вернулись после этой военной операции, их встретили кликами восторга: каждому радостно было полюбоваться зрелищем полыхающих вдали нищенских домишек. А рыцари в богатом одеянии, даже не при оружии, переходили от шатра к шатру, с аппетитом вкушали яства под расшитыми золотом знаменами и играли со своими приближенными в шахматы. Французский лагерь и впрямь походил на лагерь короля Артура, каким изображается он в книжках с картинками; и каждый барон отождествлял себя кто с Ланселотом, кто с Гектором, а кто с Галаадом. Но случилось так, что,