ти.
Маккулум  продолжал  говорить  напористо.  Эйзенбейс наклонился  над  ним, и
уложил  на  одеяло его левую руку, которой  Маккулум жестикулировал - правая
была примотана к груди.
     - Не шевелитесь, - сказал Эйзенбейс. - Не то у нас будет воспаление.
     Маккулум уже не раз морщился от боли, сделав неосторожное  движение. Он
больше не выглядел довольным, только усталым.
     - Они начнут прямо сейчас, - сказал он, не отрывая голову от подушки. -
Вот этот - я называю его Луни - будет  за старшего. Я сказал им, что тут нет
акул.  Обычно, пока  один спускается  на дно, двое других  молятся - они все
трое заклинатели акул. Хорошо, что они видели, как секут кошками. Я пообещал
им, что если они будут артачиться, то испробуют кошек.
     Хорнблауэр сам  видел, в какой ужас это повергло щебечущих, похожих  на
птиц цейлонцев.
     - Забирайте их, - сказал Маккулум.
     Барказ  и тендер ушли  за водой  и провиантом,  остались только гичка и
ялик. В гичку набилось слишком много народу - четыре матроса на веслах, трое
ныряльщиков на носу, Хорнблауэр  и Лидбитер на  корме. Хорнблауэр не устоял,
чтоб  лично не  поучаствовать  в  первой  попытке.  Он  составил  достаточно
скептическое представление о том, насколько хорошо Маккулум говорит на языке
ныряльщиков. Объяснялся  он, как  полагал Хорнблауэр,  с помощью  нескольких
существительных  и глаголов,  а  также  жестов,  не стремясь  к  правильному
произношению   и   пренебрегая   грамматикой.  Маккулум   владел  цейлонским
несравненно  хуже,  чем  Хорнблауэр испанским  и  даже  французским,  и  это
Хорнблауэра огорчало. Он думал обо  всем этом, ведя гичку по легким волнам -
рассветный  штиль  уже  сменился  умеренным  бризом,  морщившим  поверхность
залива.
     Они  добрались  до  первого  буйка  -  доски  с  привязанной  веревкой,
подпрыгивающей  на волнах. Хорнблауэр взглядом поискал  остальные. Установив
гичку в центре отмеченной буйками области, он посмотрел на ныряльщиков.
     - Луни, - скомандовал он.
     Начав  приглядываться, он  вскоре  научился различать  цейлонцев  между
собой. Прежде они казались ему чуть ли не тройняшками.
     Луни встал и  бросил за борт шлюпочную  кошку.  Она быстро пошла вниз и
потащила  через  планширь свернутый  в бухту  трос. Луни  медленно  разделся
донага, потом сел на планширь и свесил ноги в воду. Как только они коснулись
ледяной  воды,  он  вскрикнул.   Двое  других   тоже  закричали  тревожно  и
сочувствующе.
     - Подтолкнуть его, сэр? - спросил баковый гребец.
     - Нет, - сказал Хорнблауэр.
     Луни  глубоко вдыхал,  расправляя  грудь, и с силой выдыхал. Хорнблауэр
видел,  как  ходят при каждом вдохе ребра. Один  из цейлонцев дал Луни ядро.
Тот прижал его к  голой груди, соскользнул с  планширя  и  исчез  под водой.
Гичка сильно закачалась.
     Хорнблауэр  вынул  часы.  Они были  без  секундной  стрелки  -  часы  с
секундной стрелкой  были  ему  не  по карману - но  приблизительно прикинуть
время  можно  было и по ним. Хорнблауэр следил, как кончик  минутной стрелки
переполз   с  одного   деления   на  другое,  затем  на   третье.   Он   так
сконцентрировался  на стрелке,  что  не услышал, как вынырнул  Луни.  Только
услышав восклицание Лидбитера, Хорнблауэр  увидел в двадцати ярдах за кормой
голову ныряльщика с длинной черной косой, перевязанной ленточкой.
     - Табань! - торопливо приказал Хорнблауэр. - Эй, вытравите трос!
     Цейлонцы то ли поняли его, то ли просто знали свое дело. Пока матросы в
два сильных  гребка  подвели  шлюпку  к  Луни,  один  из  цейлонцев  ослабил
привязанный  к  кошке трос. Луни ухватился  за  планширь,  и  двое товарищей
втянули его в  шлюпку.  Они громко говорили, но  Луни сидел на банке  молча,
уткнувшись лицом в колени. Потом  он поднял голову. Вода ручьями текла с его
мокрых волос. Видимо, он сказал, что ему холодно  - двое  других вытерли его
насухо и помогли одеться.
     Хорнблауэр не знал, как заставить их работать снова, но вмешиваться ему
не пришлось. Луни,  как  только  оделся, встал на нос шлюпки и  огляделся по
сторонам, раздумывая, потом, повернувшись  к  Хорнблауэру,  указал  место  в
нескольких футах впереди.
     - Гребите! - приказал Хорнблауэр.
     Когда шлюпка добралась  до указанного места,  другой цейлонец бросил за
борт  кошку.  Теперь  был его  черед раздеваться,  глубоко дышать,  раздувая
грудь,  и,  взяв  ядро,  прыгать  через  борт.  Ядра  стоят  денег,  подумал
Хорнблауэр, со временем они  понадобятся, чтоб стрелять по врагу. Надо будет
набрать на берегу камней подходящего размера. Ныряльщик выплыл, вскарабкался
в  шлюпку.  Товарищи  приняли его так же, как  перед  тем  Луни. Они  что-то
обсудили, потом  третий  спустился в том же месте, очевидно,  чтоб разрешить
спорный вопрос. Потом Луни попросил передвинуть гичку, разделся и нырнул.
     Цейлонцы работали усердно и, насколько  Хорнблауэр мог судить, толково.
Потом  Луни  с  одним  из  товарищей  нырнули  вместе.  Когда  они  выплыли,
Хорнблауэр заметил,  что ноги  у  Луни расцарапаны и  кровоточат.  Сперва он
подумал об  акулах и  тому подобных подводных опасностях, но  тут же  угадал
истинную причину. Луни лазал по  остову. Там, глубоко  под водой, подгнившие
доски поросли морскими желудями и острыми, как бритва, ракушками. Хорнблауэр
утвердился в своей догадке, когда Луни попросил  отметить  это место буйком.
Цейлонцы привязали к кошке доску, и снова нырнули неподалеку.
     Ныряльщики смертельно  устали. Они лежали у носовой банки съежившись  и
тесно прижавшись друг к другу.
     - Очень  хорошо, Луни,  - сказал Хорнблауэр  и  махнул  рукой в сторону
корабля.
     Луни устало кивнул.
     -  Поднимите  якорь,  -  приказал  Хорнблауэр,  и  шлюпка  двинулась  к
"Атропе".
     В отдалении  виднелись  люггерные паруса  тендера  и барказа -  большие
шлюпки тоже  возвращались.  Хорнблауэру  казалось, что ему никогда не  дадут
сосредоточиться на одном деле - не успел он ступить на палубу, как тендер  и
барказ  подошли  к  "Атропе".  Пока  усталые  ныряльщики  пошли  докладывать
Маккулуму, к Хорнблауэру обратились Карслейк и Тернер.
     - Бочки заполнены, сэр, - сказал Карслейк. - Я  набирал их из ручейка в
полумиле от города. Из того, что протекает через город, я решил не брать.
     - Совершенно  верно,  мистер  Карслейк,  -  сказал Хорнблауэр.  Памятуя
виденное  в Северной Африке,  он был  согласен, что не стоит  брать  воду из
ручья, текущего через турецкий город.
     - Что вам удалось купить?
     - К сожалению, очень немного, сэр.
     <i>-</i>  Это  всего-навсего  местный базар, сэр, -  добавил  Тернер.  - Модир
только  сегодня  сообщил,  чтоб  везли  продукты.  Их   доставят  не  раньше
завтрашнего дня.
     - Модир? - переспросил Хорнблауэр. Он уже слышал от Тернера это слово.
     -  Тот бородач, сэр, местный правитель. Старик  с саблей, он был  здесь
вчера на лодке.
     - Он и есть модир?
     -  Да,  сэр. Модир  подчиняется  каймакаму,  каймакам  - вали,  вали  -
главному визирю, а тот -  султану. По крайней мере, так считается,  на самом
деле никто из них не хочет никому подчиняться.
     - Понятно, - сказал Хорнблауэр. Всякий, кто хоть  немного интересовался
военной и  флотской  историей восточного  Средиземноморья знает об  анархии<b>,</b>
царящей в  турецкой империи на  протяжении последних  лет. Хорнблауэр  желал
знать,  как эта анархия сказываете здесь и сейчас. Он повернулся к Карслейку
и терпеливо выслушал, что тот уже купил и что намеревается купить позже.
     -  Я  скупил  все яйца, которые там  были.  Две с  половиной  дюжины, -
доложил Карслейк.
     -  Хорошо,  - сказал  Хорнблауэр  без  всякого  пыла.  Из  этого  можно
заключить,  что он  слушал вполуха, иначе мысль о вареных яйцах, яичнице или
омлете  его  бы наверняка взволновала. Из-за  трагического  происшествия  на
Мальте  он  так  ничего  там и  не  купил.  Он  даже  не  запасся в Детфорде
маринованными яйцами.
     Карслейк закончил, наконец, доклад.
     -  Спасибо, мистер  Карслейк, - сказал  Хорнблауэр.  -  Мистер  Тернер,
спуститесь вниз, я вас выслушаю.
     Тернер выполнил приказ капитана - он держал уши и глаза открытыми.
     - У модира  нет  практически  никакого войска,  -  сказал  Тернер.  Его
старческое лицо оживилось. -  Едва ли он  может собрать больше двадцати пяти
вооруженных людей. Он появляется с двумя телохранителями, такими же старыми,
как он сам.
     - Вы с ним говорили?
     - Да, сэр. Я дал ему  - мы с мистером Карслейком дали ему десять гиней,
чтоб он открыл для нас базар. Мы пообещали дать ему еще десять гиней завтра.
     Разумно - с местными властями следует ладить.
     - Он к нам расположен?
     - Н-ну, сэр... Я бы не  сказал. Он держится  достаточно любезно, но это
потому, что он  хочет получить  наши  деньги. Я бы  не сказал, что он к  нам
расположен.
     Модир осторожничает, решил Хорнблауэр,  не хочет действовать без указки
сверху  и  одновременно  не  прочь  заполучить  двадцать золотых. Хорнблауэр
полагал, что обычно модиру удается разжиться такой суммой примерно за год.
     - Вали увел отсюда  местное  войско, сэр, -  продолжал Тернер.  - Это я
понял  со  слов модира. А  вот  почему, я не  знаю,  сэр.  Может быть, опять
волнения среди греков. На архипелаге всегда волнения.
     Греки  -  подданные  Турции  -   бунтовали  постоянно.   Огонь  и  меч,
кровопролитие и опустошение волнами прокатывались по  островам и материку. А
теперь с  Семи  островов проникало французское влияние, Россия же  воспылала
подозрительной любовью к турецким подданным православного вероисповедания. И
то и другое - источник волнений и беспорядков.
     - Одно по крайней мере ясно,  - сказал Хорнблауэр.  - Сейчас этого вали
здесь нет.
     - Именно так, сэр.
     Пройдет время, пока весть о  прибытии британского  судна  доберется  до
вали или даже до его подчиненного - каймакала (Хорнблауэр с усилием вспомнил
незнакомый титул). Политическая ситуация  неимоверно  сложна. Когда Бонапарт
завоевал Египет, вторгся  в Сирию и  начал  угрожать Константинополю, Турция
заключила союз  с Британией.  Но  Россия  и  Турция - застарелые  враги,  за
последние полвека они воевали  раз пять. А теперь Россия - союзница Англии и
враг Франции, хотя  после Аустерлица они и не  могут  напасть друг на друга.
Без сомнения, французский  посол  в  Константинополе изо всех  сил  убеждает
Турцию  воевать с  Россией, а  та со времен  Екатерины  Великой  зарится  на
Константинополь и Дарданеллы.
     Греческое  восстание  -  несомненный  факт. Так  же несомненны  амбиции
местных властей.  Шаткое  правительство Турции воспользуется  любым случаем,
чтобы  стравить  возможных   противников  между   собой.  Очевидно,   оно  с
глубочайшим  подозрением отнесется к британской активности в своих владениях
- тут  надо учитывать и религиозный фактор. Поскольку Англия и Франция ведут
смертельную войну,  Турция  вправе заподозрить Англию  в  желании  подкупить
Россию, пообещав ей  часть турецких земель. К счастью,  в подобном намерении
легко заподозрить и Францию. Когда султан узнает -  если конечно узнает -  о
присутствии   в   Мармарисском   заливе  британского   военного   судна,  он
предположит, что это какая-то интрига с участием вали. Если султан или  вали
узнают, что  на дне Мармарисского залива лежит четверть миллиона  в золоте и
серебре, они потребуют себе львиную долю поднятых сокровищ.
     Из  всего этого  Хорнблауэр вывел только одно - то  же,  что вывел  уже
неделю назад -  надо поднимать сокровища  как можно скорее, а там пусть себе
дипломаты обсуждают fait  accompli [Совершившийся факт <i>(фр.)</i>]. Он  подошел к
Маккулуму, дабы из первых рук узнать, как этого достичь.
     Маккулум  только  что  выслушал  ныряльщиков. Они  сидели около него на
корточках, не сводя внимательных глаз с его лица, закутанные в свои одежды и
похожие на ульи.
     -  Это действительно  остов, -  сказал  Маккулум. Очевидно, он  заранее
приготовился  к  грандиозному недоразумению,  полагая  что  Хорнблауэр  либо
неправильно нанес месте пересечения азимутов, либо ошибся при тралении.
     - Рад это слышать. - Хорнблауэр изо всех сил старался  не забывать, что
перед ним незаменимый специалист и очень больной человек.
     - Он сильно зарос, исключая медную обшивку, но корпус цел.
     Деревянное судно, скрепленное деревянными  же гвоздями, если на него не
действуют  течения  или шторма, может лежать на песке  бесконечно долго и не
развалится.
     - Оно не выровнялось? - спросил Хорнблауэр.
     - Нет. Оно лежит днищем вверх. Мои люди умеют отличить нос от кормы.
     - Это хорошо, - сказал Хорнблауэр.
     - Да. - Маккулум взглянул  в записки,  которые  держал  свободной левой
рукой. - Деньги были в нижней  кладовой  под ахтерпиком, за бизань-мачтой  и
прямо под главной палубой. Полторы тонны золотых монет в железных сундуках и
почти четыре тонны серебряных монет в мешках.
     - Н-да. - Хорнблауэр пытался показать, что это в точности соответствует
его собственным расчетам.
     -  Перед  погрузкой денег кладовую  обшили дополнительным слоем дуба, -
продолжал Маккулум. - Я полагаю, сокровища по-прежнему там.
     - То есть?.. - Хорнблауэр был совершенно обескуражен.
     - То есть  они не высыпались на  морское дно, - снизошел до  объяснений
Маккулум.
     - Конечно, - торопливо сказал Хорнблауэр.
     - Главный  груз  "Стремительного"  составлял  артиллерийский  армейский
обоз, - продолжал Маккулум. - Десять длинных восемнадцатифунтовок. Бронзовые
пушки. И ядра к ним. Чугунные ядра.
     - Так вот почему он так быстро затонул, - сообразил Хорнблауэр. Пока он
говорил,  до  него  дошло, почему  Маккулум подчеркнул слова  "бронзовый"  и
"чугунный". Бронза сохраняется под водой дольше, чем железо.
     - Да, - сказал Маккулум. - Как только судно накренилось, пушки, и ядра,
и все остальное начало смещаться.  Готов  побиться об  заклад - я достаточно
насмотрелся   на  теперешних  первых   помощников.  В  военное  время  любой
недоучившийся юнец становится первым помощником.
     - Я сам с этим сталкивался, - печально сказал Хорнблауэр.
     -  Луни  говорит,  - продолжал  Маккулум,  - что большая  часть  остова
возвышается над песком. Он смог пролезть за уступ.
     По выразительному взгляду, которым Маккулум сопроводил последнюю фразу,
Хорнблауэр понял,  что  это  очень  приятное  сообщение,  но  никак  не  мог
сообразить, почему.
     - Да? - спросил он неуверенно.
     - Вы что думали, они будут  ломать корабельную обшивку ломами?  - резко
спросил  Маккулум. - Работая  в день по пять  минут каждый? Мы бы проторчали
здесь год.
     Хорнблауэр  вдруг  вспомнил  про  "кожаный  фитильный  щланг",  который
Маккулум выписал на Мальте. Как ни фантастична была догадка, он ее высказал:
     - Вы собираетесь взорвать остов?
     - Конечно.  Заряд пороха, заложенный под  таким углом, раскроет  корпус
именно в нужном месте.
     -  Естественно,  -  сказал Хорнблауэр.  Он  когда-то слышал,  что можно
взорвать заряд под водой, но как это делается, не представлял.
     - Сначала  мы попробуем  фитильный шланг,  - объявил Маккулум. - Но при
таких глубинах на него надежда плохая. Соединения не выдержат давления воды.
     - Наверно, так, - согласился Хорнблауэр.
     - Думаю, в  конце  концов  придется воспользоваться  быстрым запалом, -
сказал Маккулум. - Мои ребята его до смерти боятся. Но я это сделаю.
     Громоздкая фигура Эйзенбейса  нависла  над койкой. Доктор положил  одну
руку Маккулуму на лоб, другую - на запястье.
     - Уберите руки! - взревел Маккулум. - Я занят.
     -  Вам  нельзя переутомляться,  - сказал  Эйзенбейс.  -  Это  усиливает
образование дурных соков.
     - Убирайтесь ко всем чертям с вашими дурными соками! - заорал Маккулум.
     - Не глупите, - сказал  Хорнблауэр, теряя терпение. - Вчера он спас вам
жизнь. Вы  не помните,  как  вам было плохо? "Больно,  больно" -  вот как вы
говорили.
     Хорнблауэр произнес последние слова тонким голосом и повернул голову из
стороны в  сторону,  как  Маккулум  на подушке.  Видимо,  получилось похоже,
потому что даже Маккулум немного смутился.
     -  Может, мне  и было  плохо, - сказал он, -  но сейчас я чувствую себя
хорошо.
     Хорнблауэр посмотрел на Эйзенбейса.
     - Позвольте мистеру Маккулуму поговорить еще пять минут, - сказал он. -
Ну, мистер Маккулум,  вы упомянули фитильный шланг.  Не объясните ли вы мне,
как это делается?



        XIV

     Хорнблауэр  пошел на бак.  Там артиллерист  и  его  помощники, сидя  на
корточках, изготовляли фитильный шланг согласно указаниям Маккулума.
     -  Я надеюсь, вы старательно заделываете стыки, мистеп  Клут,  - сказал
Хорнблауэр.
     - Так точно, - ответил Клут.
     Чтоб не испачкать смолой белоснежную палубу, подстелили старую парусину
и сидели на ней. Здесь же стоял чугунный горшочек с расплавленной смолой.
     - Быстрый огнепроводный  шнур  горит со скоростью пять  секунд  фут. Вы
сказали, один фут медленного огнепроводного шнура, сэр?
     - Да.
     Хорнблауэр наклонился, чтоб рассмотреть  работу.  Кожаные  шланги  были
разной  длины,  от трех до  пяти  футов.  Такова уж своенравная природа - из
шкуры животного не получишь  особо длинного  куска  кожи. Один из помощников
артиллериста длинным деревянным шилом проталкивал быстрый огнепроводный шнур
в  отрезок  шланга. Вытащив  шило  с  другого конца,  он  сдвинул  шланг  по
огнепроводному шнуру до соединения с предыдущим отрезком.
     - Поаккуратней, - сказал Клут. - Смотри, шнур не переломи.
     Другой помощник артиллериста двойным  швом пришивал клапан, соединяющий
новый отрезок  шланга с предыдущим. Когда стык был готов, Клут щедро замазал
его расплавленной  смолой. Предстояло продеть  в  шланг  сто двадцать  футов
огнепроводного шнура, сшить и просмолить все стыки.
     - Я взял два крепких бочонка на  пятьдесят фунтов каждый, сэр, - сказал
Клут. - И приготовил мешочки с песком, чтоб заполнить их доверху.
     -  Очень  хорошо,  - ответил Хорнблауэр.  Маккулум  рассчитал,  что для
заряда нужно взять тридцать фунтов пороха, не больше и не меньше.
     - Я не хочу разнести остов в щепки, - сказал он, - только раскрыть его.
     Это  -  та  область,  в  которой Маккулум  разбирается.  Хорнблауэр  не
догадался бы, какое количество пороха даст желаемый результат на глубине сто
футов.  Он знал, что, заряженные  в длинную девятифунтовую пушку,  три фунта
пороха вытолкнут ядро на полторы мили. Но тут совсем другое  дело, и вода, в
отличие от воздуха, несжимаемая среда.  Положив в пятидесятифунтовый бочонок
тридцать фунтов пороха,  надо заполнить оставшееся пространство чем-то вроде
песка, - Скажите  мне,  когда все будет готово,  - сказал Хорнблауэр и пошел
обратно на корму.
     Тернер, недавно вернувшийся  с  берега,  ждал,  пока капитан обратит на
него внимание.
     - Да, мистер Тернер?
     Судя  по  всему, Тернер хотел  поговорить  наедине.  Хорнблауэр подошел
поближе, и Тернер произнес тихо:
     - Простите,  сэр,  это  насчет  модира. Он хочет нанести вам визит.  Он
чего-то добивается, а чего, я выяснить не смог.
     - Что вы ему сказали?
     - Я  сказал - извините, сэр, я не знал, что еще сказать -  Я сказал, вы
будете очень  рады. Я боюсь,  тут что-то  нечисто.  Он  сказал, что прибудет
незамедлительно.
     - Вот значит как?
     В  этих беспокойных водах все нечисто, подумал  Хорнблауэр, и ему сразу
же не понравилось, как он это подумал.
     - Вахтенный мичман!
     - Сэр!
     - Что вы видите  со стороны города? Смайли  направил подзорную трубу на
противоположную сторону залива.
     - Лодка отошла от  берега, сэр, лодка с латинским парусом. Мы видели ее
прежде.
     - Флаг на ней есть?
     - Да, сэр. Красный. Похож на турецкий.
     - Очень  хорошо. Мистер  Джонс,  у нас  будет  официальный  посетитель.
Прикажите приготовиться к приему.
     - Есть, сэр.
     - Значит, мистер Тернер, вы не знаете, чего хочет модир?
     - Нет, сэр. Он хотел видеть вас, и поскорее. "El capitano" - вот и все,
что он сказал нам, когда мы сошли на берег. Там должен был открыться для нас
базар, но никого не было. Он сказал, что хочет видеть  капитана, и я сказал,
что вы его примете.
     - Никаких намеков с его стороны?
     - Нет, сэр. Он ничего не говорил. Но я видел, что он взволнован.
     - Что  ж, скоро  мы все узнаем,  - сказал Хорнблауэр. Модир поднялся на
борт с  достоинством, хотя трудный подъем нелегко дался его старым ногам. Он
внимательно  огляделся.  Понял  ли  он,  что  боцманматы   и  фларепные  его
приветствуют, сказать трудно. У него было умное ястребиное лицо, обрамленное
седой бородой. Живые черные глаза озирались по сторонам, и непонятно было, в
новинку для  него, это зрелище,  или  нет. Хорнблауэр  коснулся полей  шляпы
модир вежливо поднес руку к лицу.
     - Попросите его спуститься вниз, - сказал Хорнблаузп - Я покажу дорогу.
     У  себя  в каюте Хорнблауэр  с поклоном предложил модиру стул. Тот сел,
Хорнблауэр сел напротив,  Тернеп поместился  рядом с  ним. Модир  заговорил,
Тернер перевел
     -  Он  надеется,  что  Бог ниспослал вам доброе  здоровье сэр, - сказал
Тернер.
     -  Ответьте, что  полагается, - сказал Хорнблауэр.  С  этими словами он
посмотрел в проницательные глаза модира и вежливо улыбнулся.
     - Теперь он спрашивает, успешным ли было ваше плавание,  сэр, - доложил
Тернер.
     - Скажите, что сочтете уместным, - ответил Хорнблауэр.
     Обмен  любезностями  продолжался.  Хорнблауэр знал, что на Леванте  так
принято. Неприлично и бестактно сразу переходить к сути дела.
     - Надо ли предложить ему выпить? - спросил Хорнблауэр.
     - Ну, сэр, при деловых беседах обычно подают кофе.
     - Тогда, может быть, нам подать?
     - Видите ли, сэр, наш кофе это не вполне то, что они называют кофе.
     - Тут ничего не попишешь. Прикажите, пожалуйста, чтоб принесли.
     Беседа шла,  так и не приближаясь к сути. Интересно отметить, что такое
умное   и  подвижное  лицо,  как  у  модира,   может  оставаться  совершенно
бесстрастным.  Только кофе заставил его изменить выражение.  Сначала он,  не
показывая удивления,  смотрел  на  толстые  кружки,  на  облезлый  оловянный
кофейник;  от  кофе,  как  положено на  востоке,  сначала  отказался,  потом
согласился. Однако отхлебнув, он не смог сдержать изумления. Впрочем, он тут
же взял  себя  в  руки, всыпал в кофе  невероятное количество сахара  и стал
пить, не касаясь рукой чашки, а поднимая ее на блюдечке.
     - Полагается подавать конфеты и  печенье, сэр, - сказал Тернер. - Но мы
не можем предложить ему ром с сахаром и сухари.
     - Да, конечно, - согласился Хорнблауэр.
     Модир осторожно отхлебнул кофе и возобновил разговор.
     - Он  говорит,  у  нас  прекрасное судно, сэр,  -  сказал  Тернер. -  Я
полагаю, он скоро перейдет к делу.
     - Поблагодарите  его и скажите, что у него замечательная деревня,  если
считаете, что это подходящий ответ.
     Модир  откинулся  на стуле  - к  стульям  он явно не  привык  -  изучая
поочередно лица Тернера и Хорнблауэра. Потом он снова заговорил, взвешенно и
выразительно, как и прежде.
     - Он спрашивает, надолго ли задержится здесь "Атропа"  - сказал Тернер.
Этого вопроса Хорнблауэр ждал.
     - Скажите, что я  еще  не  закупил все  необходимое. Он был  совершенно
уверен,  что  предварительные операции  - траление, установка буйков, первые
погружения  ныряльщиков  -  остались   незамеченными  либо  непонятными  для
наблюдателей с берега. Пока Тернер переводил, а модир отвечал, Хорнблауэр не
сводил глаз с умного ястребиного лица.
     - Он  полагает, что вы покинете  залив, как только пополните припасы, -
сказал Тернер.
     - Скажите, что это весьма вероятно.
     - Он говорит, здесь вам было  бы  удобно подождать вестей о французских
кораблях,  сэр.  Сюда  часто  заходят  рыбачьи  лодки, они  привозят  свежие
новости.
     - Скажите ему, у меня приказы.
     Хорнблауэр  заподозрил,  что модир  не хочет расставаться с  "Атропой".
Может быть, он хочет задержать  ее, пока  не  будет  готова западня,  пока к
пушкам  в  фортах не поставят  солдат, пока не вернется  вали с войском. Это
удобный  способ вести дипломатическую  беседу.  Хорнблауэр  может  постоянно
следить  за  модиром,   если  же  скажет  что-нибудь   неосторожное,  сможет
впоследствии  отказаться  от своих слов, списав их на  неправильный  перевод
Тернера.
     - Он говорит, отсюда нам удобно будет наблюдать за Родосским  проливом,
сэр, - продолжал  Тернер.  - Им  скорее  всего  пойдут  французские корабли.
Похоже, он хочет получить свои двадцать гиней, сэр.
     - Может быть так. - Хорнблауэр постарался тоном показать Тернеру,  чтоб
тот воздерживался от комментариев. - Скажите,  что мои приказы оставляют мне
очень мало свободы.
     Раз разговор принял  такой  оборот, надо  сделать вид,  что он не хочет
задерживаться, но при  некоторой настойчивости его  можно переубедить.  Надо
надеяться, Тернер способен передать все эти оттенки на лингва-франка.
     Модир отвечал с большим оживлением, чем прежде.
     -  Он хочет, чтоб  мы  остались здесь, сэр, - сказал Тернер. - Если  мы
останемся, привезут свежие овощи и пригонят скот.
     Это, очевидно, не истинная причина.
     -  Нет, - сказал Хорнблауэр. - Если мы не получим припасы, мы уйдем без
них.
     Хорнблауэру  приходилось  следить за своим лицом. Од должен говорить  с
Тернером не показывая, что лукавит, а то модир сразу заметит подвох.
     -  Скоро он откроет  карты,  сэр, -  сказал Тернер.  -  он  просит  нас
остаться.
     - Спросите его, почему.
     На этот раз модир говорил долго.
     - Теперь все ясно, сэр, - сказал Тернер. - Пираты.
     - Пожалуйста, мистер Тернер, повторите в точности что он говорил.
     Тернер принял замечание.
     -  Пираты  по всему  побережью,  сэр.  Один  из  них  Михаил...  Михаил
Туркобойца,  сэр. Я о нем  слышал.  Он  орудует  на  этом  побережье.  Грек,
понятно. Он был в Фетхие два дня назад, сэр. Это совсем близко.
     - И модир боится, что теперь он нападет на его поселок?
     - Да, сэр, - сказал Тернер и, увидев взгляд Хорн-блауэра, добавил. -  Я
спрошу, чтобы удостовериться, сэр.
     Модир сделался красноречив. Тернер долго слушал, потом подытожил:
     - Михаил сжигает  дома, сэр,  угоняет  женщин и скот. Он заклятый  враг
магометан.  Вали с местным  войском  отправился  искать Михаила,  но не в ту
сторону. Он пошел в Адалию, отсюда это неделю ходу.
     - Ясно.
     Пока  "Атропа" стоит  в Мармарисском заливе, ни один пират не отважится
напасть на поселок, и модир со своими людьми  будет в  безопасности.  Теперь
ясно,  зачем явился модир: он  хочет  убедить  Хорнблауэра, чтобы  тот побыл
здесь, пока Михаил не обойдет  деревню стороной.  Это - невероятное везенье,
сполна вознаграждающее за историю с  Маккулумом. Когда  воюешь или играешь в
вист, удача рано или поздно приходит. Выигрыш следует за проигрышем - как ни
трудно в это поверить - так же неизбежно, как за выигрышем следует проигрыш.
Главное, не показывать, что обрадован.
     - Нам крупно повезло, сэр, - сказал Тернер.
     - Пожалуйста, держите свои соображения при себе, мистер Тернер, - резко
ответил Хорнблауэр.
     Тон его  голоса  и  убитое выражение на лице Тернера удивили модира, не
сводившего  с  собеседников  глаз.  Турок  терпеливо  ждал,  что же  ответят
неверные.
     - Нет, - решительно заявил Хорнблауэр и отрицательно помотал головой. -
Скажите ему, я не могу этого сделать.
     Тернер  еще  не  перевел,  как на  лице  модира отразилось отчаяние. Он
погладил седую бороду и снова заговорил, тщательно подбирая слова.
     - Он  предлагает нам взятку, сэр, - сказал  Тернер. - Пять барашков или
козлят за каждый день, что мы тут пробудем.
     - Уже  лучше, - ответил Хорнблауэр. - Скажите ему, что  я  предпочел бы
деньгами.
     Теперь пришла очередь модиру трясти головой. Хорнблауэр, пристально его
разглядывая, видел, что он искренен.
     - Он говорит, у него нет денег, сэр. Вали, когда был здесь в  последний
раз, забрал все.
     - У него есть наши двадцать гиней. Пусть  вернет их,  и пусть присылает
по шесть барашков - козлят я не возьму - в день. Тогда я останусь.
     На том в конце концов и порешили. Тернер в барказе отправился провожать
модира, Хорнблауэр  пошел  на  бак, смотреть,  как работает артиллерист. Тот
почти уже закончил. На палубе, аккуратно свернутый в бухту, лежал стофутовый
шланг,  одним  концом  уходивший  в  бочонок  с порохом.  Бочонок  зашили  в
парусину, и  сейчас  артиллерист  густо  обмазывал  его  смолой.  Хорнблауэр
внимательно  осмотрел  самое  слабое место -  то,  где  парусиновая  обшивка
бочонка соединялась со шлангом.
     - Я сделал, что мог, сэр, - сказал артиллерист. -  Но больно уж длинный
шланг.
     На глубине сто футов давление огромное.  Мельчайшая дырочка  в шланге -
ив нее проникнет вода.
     - Что ж, попробуем, - сказал Хорнблауэр. - Чем раньше, тем лучше.
     Так всегда.  Слова "чем раньше, тем лучше"  въелись в сознание  каждого
флотского офицера, как  пароль.  Спустить  гичку, проследить, чтоб погрузили
все  снаряжение,  загнать  ныряльщиков,  только  что  выслушавших  последние
наставления Маккулума, на бак, и отвалить,  не  теряя ни секунды. Только что
он пил кофе с модиром. Теперь руководит  подводными взрывными работами. Если
разнообразие придает жизни пряность, подумал Хорнблауэр, то  его  теперешнее
существование - типичное восточное кушание.
     - Суши весла! - приказал он, и гичка по инерции скользнула к буйку.
     Луни свое дело знал.  Перед ним стоял  завернутый  в парусину  бочонок,
обвязанный  тросом.  Луни  взял  еще кусок троса, одним  концом  привязал  к
бочонку, обмотал  вокруг  веревки, на которой держался  буек,  и  снова, уже
други-концом, привязал к бочонку.  Проверил, что  свободный конец фитильного
шланга крепко привязан к  пустому бочонку призванному  играть роль буйка,  и
что-то приказал одному  из  своих  товарищей. Тот разделся.  Луни  взялся за
пороховой бочонок, но тот был слишком тяжел для его худеньких рук
     -  Помогите ему,  вы  двое.  -  Хорнблауэр указал  на ближайших к  Луни
матросов. - Следите, чтоб не запутались трос и шланг.
     Луни показал, куда подтащить бочонок.
     - Отпускайте! Помалу! Помалу! - командовал Хорнблауэр.
     Это был  напряженный  момент -  еще один напряженный  момент. Пороховой
бочонок ушел под воду. Матрос  понемногу травил привязанный к  нему трос,  и
шланг постепенно разматывался. Благодаря петле, которой Луни обмотал якорный
трос буйка, бочонок должен опуститься на нужное место.
     - Дно, сэр, - сказал матрос.  Веревка  у него в руке провисла.  В лодке
осталось несколько футов шланга.
     Ныряльщик сидел на планшире  с противоположного  борта. На  шее  у него
висел складной  нож. Луни  подал ему ядро, и  он нырнул. Все  ждали, пока он
вынырнет, ждали, пока под воду уйдет следующий ныряльщик и пока вынырнет он,
ждали,   пока   Луни  погрузится  в  свой  черед.  Погружение  следовало  за
погружением - видимо,  не так-то  просто было поместить бочонок в намеченное
место за уступом полуюта.  Но наконец это, очевидно,  удалось. Луни вернулся
после сверхдолгого погружения - его  втащили через планширь, и он  некоторое
время  лежал  на баке, судорожно глотая  воздух.  Наконец он  сел и  показал
Хорнблауэру, будто высекает искру.
     - Зажгите огонь,  -  приказал  Хорнблауэр Лидбитеру. Сам  он  так  и не
научился делать этого как следует.
     Лидбитер  открыл трутницу,  ударил  раз,  другой. На  шестой  раз  трут
загорелся, Лидбитер раздул огонек, поджег кусок огнепроводного шнура, раздул
огонек на нем и посмотрел на Хорнблауэра.
     - Я подожгу, - сказал Хорнблауэр.
     Лидбитер протянул ему горящий шнур. Хорнблауэр подождал долю секунды, в
последний раз проверил, все ли готово. Он дрожал от волнения.
     - Приготовиться у бочки! -  приказал  он. - Лидбитер,  держите наготове
затычку.
     Из   фитильного  шланга   торчали  четыре   или  пять  дюймов  быстрого
огнепроводного шнура; Хорнблауэр прижал  к их  кончику горящий запал.  Через
секунду  быстрый  шнур  загорелся.  Хорнблауэр  смотрел,  как  огонек быстро
побежал по шнуру и исчез в шланге.
     -  Заткните шланг! - приказал  Хорнблауэр.  Лидбитер  всунул деревянную
пробку в шланг, ломая хрупкий сгоревший конец шнура.
     Теперь огонь со скоростью одна пятая фута в секунду движется вниз, вниз
по  шлангу,  глубоко под  водой.  На дальнем  конце,  непосредственно  перед
пороховым бочонком, оставался фут медленного огнепроводного шнура. Он  будет
гореть  пять  минут.  Времени довольно.  Торопиться незачем,  как ни  велико
желание побыстрей броситься наутек.
     -  Спустите  бочку  за борт!  - сказал  Хорнблауэр.  Лидбитер аккуратно
положил на воду  пустой бочонок, и тот остался лежать, поддерживая над водой
заткнутый пробкой конец фитильного шланга.
     -  Весла на  воду! - приказал Хорнблауэр. -  Гребите!  Гичка  двинулась
прочь  от бочонка.  Искра  все  еще белит по быстрому  огнепроводному шнуру,
решил  Хорнблауэр,  и  пройдет  несколько  секунд,  пока  она  доберется  до
медленного. Он вспомнил, что надо засечь время.
     - Правьте  к  кораблю, - приказал он  Лидбитеру  и  оглянулся на пустой
бочонок, прыгавший по волнам.
     Маккулум  сказал:  "Советую вам  держаться  подальше от  взрыва". Бочка
пороха,  даже  взорвавшись  глубоко под  водой,  вызовет  опасный водоворот.
Корабль  примерно в четверти мили  -  там  они будут  в безопасности.  Когда
баковый  зацепил багром за грот-руслень "Атропы", Хорнблауэр снова посмотрел
на часы. Они подожгли шнур пять минут назад. В любую секунду может произойти
взрыв.
     Естественно,  вдоль  всего  борта  толпились любопытные.  Подготовка  к
взрыву вызвала на судне самый живой интерес.
     Хорнблауэр решил не ждать в гичке и поднялся на борт.
     -  Мистер  Джонс!  - заорал  он. - Это  что,  редкое зрелище?!  Займите
матросов работой, пожалуйста.
     - Есть, сэр.
     Хорнблауэр  и   сам   хотел  посмотреть  взрыв,  но   боялся   проявить
любопытство,  несовместимое  с достоинством  капитана. И есть  вероятность -
согласно Маккулуму,  довольно  большая  -  что  никакого  взрыва  не  будет.
Хорнблауэр  взглянул  на  часы  и понял, что  времени  прошло уже многовато.
Напустив на себя абсолютно безразличный вид, он зашагал к постели Маккулума.
Тот выслушивал ныряльщиков.
     - Ничего? - спросил Маккулум.
     - Ничего.
     - Я  никогда  не  доверяю  фитильному  шлангу  на  глубине больше  пяти
саженей, - сказал Маккулум, - даже когда сам руковожу работами.
     Хорнблауэр сдержал  раздраженный  ответ  и  посмотрел  на  арену  своих
недавних действий. Время от времени на волнах мелькало едва различимое белое
пятнышко - пустой бочонок, к которому они привязали конец фитильного шланга.
Хорнблауэр снова посмотрел на часы.
     - Время прошло, - сказал он.
     -  Вода попала в  шланг.  Придется  вам  все-таки использовать  быстрый
запал.
     - Чем раньше, тем лучше, - сказал Хорнблауэр. - Как это сделать?
     Он  был рад,  что не уронил свое драгоценное достоинство, ожидая взрыва
на виду у всей команды.



        XV

     В этот раз Хорнблауэр приказал спустить не гичку,  а барказ - так много
людей  требовалось   для  новой  операции.  Три  цейлонских  ныряльщика   по
обыкновению сидели на баке. Рядом с ними на дне шлюпки стоял железный горшок
с  расплавленной  смолой,  возле  горшка на корточках  примостился  парусный
мастер.  Артиллерист  мистер  Клут помещался  посреди  барказа  с  пороховым
бочонком  между ног.  Парусиновый чехол на бочонке  был зашит не  до  конца.
Бросили кошку, и барказ закачался на легкой зыби подле бочонка с привязанным
к нему шлангом, памятника недавней неудаче.
     - Действуйте, мистер Клут, - сказал Хорнблауэр. Это было уже не  просто
волнительно. Это было по-настоящему опасно. Ныряльщики разделись и принялись
раздувать грудные клетки. Позже у них не  будет  на это времени. Клут достал
трутницу, высек  искру, поджег трут, плечами загораживая  огонек от  дувшего
над заливом бриза, запалил  огнепроводный шнур,  раздул его  и  посмотрел на
Хорнблауэра.
     - Действуйте,  я  сказал,  - произнес Хорнблауэр. Клут  прижал  горящий
огнепроводный  шнур  к  фитилю, торчавшему из порохового бочонка. Хорнблауэр
слышал неравномерное шипение  фитиля. Клут  ждал,  пока  огонек доберется до
отверстия. Совсем рядом с  ними, посреди шлюпки,  огонь подползал к тридцати
фунтам пороха.  Если  где-нибудь  просыпаны несколько зернышек пороха,  если
фитиль с небольшим  дефектом  -  грандиозный взрыв  разнесет их  в клочья. В
шлюпке не слышалось ни звука, лишь тихое шипение фитиля. Огонек подползал  к
отверстию. Сверху у  бочонка  было  двойное дно, результат тщательных усилий
корабельного купора. Между двумя донышками помещался свернутый фитиль, одним
концом уходивший в порох. По этому свернутому фитилю и бежал сейчас невидимо
для  глаз огонек, обходя  круг за  кругом, чтоб  скакнуть наконец вглубь,  в
порох.
     Клут  вытащил из  кармана  обшитую парусиной затычку  и  обмакнул ее  в
расплавленную смолу.
     - Работайте тщательно, мистер Клут, - сказал Хорнблауэр.
     Артиллерист забил затычку в отверстие верхнего донышка. Шипение стихло,
но  все  в шлюпке знали  огонек  по-прежнему  ползет  к пороху. Клут замазал
пробку смолой и отодвинулся от бочонка, освобождая место.
     - Давай, дорогой, - сказал он помощнику парусного мастера.
     Того можно было и  не  торопить. Он  быстро сел на место Клута  и зашил
отверстие в парусине.
     - Кладите маленькие стежки,  - приказал  Хорнблауэр. Помощник парусного
мастера,  склоненный  над  смертоносным  бочонком,  естественно,  нервничал.
Нервничал и Хорнблауэр,  но,  раздраженный недавним  провалом,  не желал его
повторения.
     Помощник парусного  мастера положил последний стежок, закрепил бечевку,
открыл  складной  нож и  отрезал конец.  Теперь зашитый в  парусину  бочонок
казался  исключительно безобидным. Казалось, что-то тупое,  безмозглое стоит
посреди шлюпки. Клут  уже  замазывал  новые швы смолой - боковые  швы  густо
промазали еще перед погрузкой бочонка в шлюпку.
     - Трос, - приказал Хорнблауэр.
     Как и в прошлый раз, трос сначала привязали к бочонку, потом пропустили
вокруг якорного троса буйка и опять привязали к бочонку.
     - Поднимите  его, вы двое. Опускайте. Помалу.  Бочонок  ушел  под воду,
раскачиваясь на веревке, которую  матросы потихоньку  травили,  перехватывая
руки. Напряжение спало, и все разом заговорили.
     - Молчать! - рявкнул Хорнблауэр.
     Бочонок, хоть и невидимый,  по-прежнему  смертоносен  -  матросам это и
невдомек. Один  из  ныряльщиков  уже  сидел  на планшире с ядром в  руках  -
Хорнблауэр  совершенно  не ко времени  вспомнил,  что  так  и не  удосужился
набрать камней. Грудь ныряльщика вздымалась и опускалась.  Хорн-блауэр хотел
бы сказать, чтоб  тот поставил бочонок  в точности куда нужно, но не мог, не
зная языка.  Он  ограничился  взглядом  -  отчасти  подбадривающим,  отчасти
угрожающим.  -  Дно,  сэр, - объявил  матрос,  спускавший бочонок. Ныряльщик
соскользнул с планширя и исчез под водой.  Внизу, рядом с пороховой бочкой и
горящим  фитилем он подвергается  еще большей опасности, чем  наверху.  "Они
видели, как одного их товарища разнесло в клочья быстрым  запалом неподалеку
от Кудалура",  -  сказал  Маккулум.  Хорнблауэру  не  хотелось,  чтоб  такое
приключилось сейчас.  Если это все  же произойдет,  барказ окажется  в самом
эпицентре взрыва и водоворота.  Непонятно, что  за таинственная  сила  вечно
толкает  его  на участие  в самых  опасных  предприятиях. Любопытство?  Нет,
скорее стыд. Про чувство долга он почему-то даже не вспомнил.
     Второй ныряльщик  сидел на планшире, сжимая  ядро, и глубоко дышал. Как
только  голова  первого ныряльщика показалась  над водой,  он соскользнул  с
борта и исчез. "Я напустил на  них страху, - сказал Маккулум. - Я убедил их,
если заряд взорвется не там, где нужно, они получат по две дюжины кошек. Еще
я сказал, что мы останемся тут. Неважно, сколько это займет времени,  мы все
равно поднимем деньги. Так что можете на них положиться - они будут работать
на совесть".
     Ныряльщики действительно работали на совесть. Теперь на  планшире сидел
Луни.  Как только показался второй ныряльщик, он исчез под  водой - цейлонцы
не хотели  терять время. В который раз  Хорнблауэр  смотрел на  воду, тщетно
пытаясь заглянуть вглубь.  Вода была прозрачная,  изумрудно-зеленая, но рябь
не  позволяла видеть через  нее. Хорнблауэру пришлось принять  на  веру, что
там, в глубине, в полумраке, в цепенящем холоде Луни тащит пороховой бочонок
к  остову  и  протаскивает через  уступ полуюта.  Бочонок  под  водой  весит
немного, благодаря  выталкивающей силе, открытой Архимедом двадцать столетий
назад.
     Луни  вынырнул,  и  первый   ныряльщик  вновь   исчез  под  водой.  Для
ныряльщиков это была игра  со  смертью, безумно  опасная лотерея. Если заряд
взорвется раньше времени, дело случая,  кто из них окажется при этом  внизу.
Но не так уж долго сдвинуть бочонок на несколько  ярдов по дну и дальше куда
следует. А  там, внизу,  огонек ползет по  свернутому фитилю, зажатому между
двумя  днищами бочонка. Ученые установили, что  фитиль, в отличие  от свечи,
может гореть и  без воздуха  - огонь поддерживает селитра, которой пропитана
веревка. Это открытие близко подходит к решению загадки жизни - человеческая
жизнь, подобно свече, без воздуха гаснет. Можно надеяться, что  скоро найдут
способ поддерживать жизнь без воздуха.
     Ушел  под  воду следующий ныряльщик.  Огонек  ползет  по  фитилю.  Клут
отмотал фитиля на час горения -  это время  должно быть не слишком коротким,
но и не слишком долгим. Чем  дольше бочонок подвергается давлению воды,  тем
больше вероятность, что вода проникнет внутрь. Кроме того, как  указал Клут,
по мере горения фитиля температура в тесном промежутке между донышками будет
повышаться, фитиль будет гореть все быстрее, и пламя может даже перекинуться
с одного витка на другой. Иными словами, скорость горения непредсказуема.
     Появившийся над водой  ныряльщик резко крикнул следующему - Луни - чтоб
тот  не  спускался.  Цейлонцы  обменялись  несколькими   словами,   и  Луни,
повернувшись к Хорнблауэру, замахал рукой.
     - Втащите его в шлюпку, - приказал Хорнблауэр. - Поднять якорь!
     Несколько гребков, и  барказ тронулся.  Цейлонцы на  носу щебетали, как
воробьи поутру.
     - К судну, - приказал Хорнблауэр.
     Он прямиком отправится на корабль и ни разу не обернется. Он  не  будет
рисковать  своим достоинством, ожидая взрыва, который может  и не произойти.
Румпель положили на борт и барказ двинулся к "Атропе".
     Все произошло  у  Хорнблауэра  за  спиной. Раздался  приглушенный  рев,
словно из далекой  пещеры. Хорнблауэр  повернулся и успел увидеть нагоняющую
их громадную волну.  Корма  накренилась, нос  взмыл вверх. Барказ закачался,
словно детская лодочка  в  корыте. Вода, плескавшаяся вокруг,  была  темной.
Волнение продолжалось лишь несколько секунд и тут же улеглось.
     - Взорвалось, сэр, - без всякой необходимости объявил Клут.
     Матросы шумели не хуже цейлонцев.
     -  Молчать  в  шлюпке! - приказал Хорнблауэр.  Его  злило, что, услышав
взрыв,  он подпрыгнул от  неожиданности.  Под  его  хмурым взглядом  матросы
быстро затихли.
     - Право руля!  - рявкнул Хорнблауэр. -  Гребите.  Барказ развернулся  и
двинулся к месту взрыва, туда, где по воде расплывалось грязное  пятно. Пока
Хорнблауэр  смотрел, на  поверхность всплыли  и  лопнули  несколько  больших
пузырей. Потом всплыло что-то еще  -  мертвая рыбина,  за  ней  другая.  Они
покачивались на волнах,  блестя на  солнце  белым пузом. Барказ прошел  мимо
одной  рыбины - она была не  совсем  мертвая и слабо извивалась. Наконец она
перевернулась и ушла в глубину.
     Матросы вновь принялись болтать.
     - Молчать! - приказал Хорнблауэр.
     В  тишине  барказ подошел  к  месту  взрыва.  Мертвые  рыбины,  грязное
пятно...  и  ничего  больше.  Ровным счетом ничего. Хорнблауэр  почувствовал
тошнотворное разочарование. Если б взрыв сделал свое дело, по воде бы сейчас
плавали обломки древесины. Раз их  нет, значит дыры в  остове не получилось.
Хорнблауэр  лихорадочно представлял, что же будет дальше.  Придется  сделать
новый быстрый  запал и застращать ныряльщиков обещанием  еще более  жестоких
кар,  чтоб они поставили  пороховой  бочонок куда  следует.  В этот  раз они
закончили  всего за  тридцать секунд до  взрыва,  и неохотно пойдут на новый
риск.
     Кусок дерева! Нет, всего лишь доска, служившая буйком.
     -  Вытащите этот  трос, - приказал  Хорнблауэр загребному.  Тот вытянул
десять фунтов  веревки  - она оборвалась. Вот  и  весь  результат  взрыва  -
оборвался буек.
     - Спустите новую кошку с тросом, - приказал Хорнблауэр. Буек  не должно
было отнести далеко - надо отметить хотя бы это место.
     Хорнблауэр посмотрел на Луни. Тот,  казалось, был не прочь нырнуть. Они
сэкономят время, если сейчас же осмотрят жалкие результаты своих усилий.
     - Луни. - Хорнблауэр указал  за борт.  После того, как он указал второй
раз, Луни  кивнул и начал раздеваться. Насколько Хорнблауэр  помнил,  он  не
сделал еще сегодня свои пять погружений.
     Луни  раздул  грудную  клетку и  соскользнул в воду.  Небольшие  волны,
набегавшие  на  барказ,  были  какие-то  необычные.  Они не  соответствовали
направлению ветра и шли, казалось, со всех сторон. Хорнблауэр понял, что это
отголоски вызванного взрывом водоворота.
     Над  водой показалась голова  Луни с  длинной черной косичкой. Цейлонец
скалил белые  зубы  - если б он не глотал ртом воздух, можно было бы счесть,
что  он улыбается.  Он ухватился за планширь,  что-то сказал товарищам, и те
громко защебетали. Очевидно, взрыв, оторвавший буек,  не отнес  его  далеко.
Ныряльщики возбужденно  переговаривались.  Луни прошел  на  корму,  шагая по
банкам между матросами. Он что-то тер краем одежды. Расплывшись в улыбке, он
протянул это что-то  Хорнблауэру - маленький диск, потемневший, изъеденный и
все же... все же...
     -  Разрази  меня  гром! -  воскликнул  Хорнблауэр.  Это был  английский
шиллинг.  Хорнблауэр вертел его в пальцах, не в  силах  выговорить ни слова.
Все  смотрели  на него;  догадались  даже  те, кто  не мог  рассмотреть  как
следует. Кто-то крикнул "ура! ", остальные подхватили. Хорнблауэр смотрел на
широко улыбающихся матросов. Даже Клут размахивал шляпой и орал.
     - Молчать! - рявкнул Хорнблауэр. - Мистер Клут, вам должно быть стыдно.
     Но шум стих  не сразу - все  были  слишком возбуждены. Наконец, матросы
смолкли и замерли в ожидании. Хорнблауэр, не продумавший, что делать дальше,
совершенно потерялся - неожиданный  поворот событий выбил  его из  колеи. На
этом надо пока закончить, решил  он наконец. Ясно,  что для подъема сокровищ
понадобится  новое оборудование.  Цейлонцы  на сегодня свое  отныряли. Кроме
того,  надо сообщить  Маккулуму о  результатах взрыва и выслушать,  что  тот
намерен  делать дальше. Хорнблауэр вдруг осознал: ни из чего не следует, что
дальше  все будет  просто. Один  шиллинг  -  это  еще не  четверть  миллиона
стерлингов. Возможно, потребуется еще немалый труд.
     - Весла!  - рявкнул он ожидающим  приказа матросам. Весла  застучали  в
уключинах, и матросы наклонились вперед, готовые грести. - Весла на воду!
     Лопасти погрузились в воду, барказ начал набирать скорость.
     - Правьте к кораблю, - хмуро сказал Хорнблауэр рулевому.
     Он продолжал хмуриться  всю  обратную дорогу. По его лицу можно было бы
счесть, что барказ возвращается после сокрушительной неудачи. На самом деле,
сердился  он  на  себя:  сердился, что у него не  хватило  сообразительности
отдать  необходимые приказы сразу, как  только ему положили в руку  шиллинг.
Вся команда барказа  видела его  в растерянности. Он уронил свое драгоценное
достоинство.  Поднявшись  на борт, он хотел было  проскользнуть  в каюту, но
здравый смысл возобладал. Хорнблауэр пошел к Маккулуму обсудить ситуацию.
     -   Водопад  серебра,  -  сказал  Маккулум.   Он  только  что  выслушал
ныряльщиков. -  Мешки истлели,  и, когда взорвали каюту, где они  хранились,
серебро высыпалось. Я думаю, с ним будет просто.
     А золото? - спросил Хорнблауэр.
     - О золоте Луни ничего пока сказать не смог, <i>-</i> ответил Маккулум. - Смею
полагать, что если бы я сам был на барказе, то разузнал бы больше.
     Хорнблауэр сдержал  ответную колкость. Маккулум хочет ссоры,  и незачем
доставлять ему это удовольствие.
     -  По  крайней  мере,  взрыв  свое  дело  сделал,  -  сказал Хорнблауэр
миролюбиво.
     - Вероятно.
     <b>-</b> Тогда почему, - задал Хорнблауэр давно мучивший его вопрос, -  почему
обломки корабля не всплыли на поверхность?
     - Вы действительно не знаете? - Сознание своей учености так и распирало
Маккулума.
     - Нет.
     -   Это   элементарный   научный   факт.  Древесина,  длительное  время
пролежавшая на большой глубине, пропитывается водой.
     - Да?
     -  Дерево плавает -  это,  я  полагаю,  вам известно  -  лишь благодаря
содержащемуся в его порах воздуху. Под давлением воды воздух этот постепенно
выходит, оставшийся же материал теряет свою плавучесть.
     - Понятно, - сказал Хорнблауэр. - Спасибо, мистер Маккулум.
     - Я уже привык,  - заметил Маккулум, - восполнять пробелы в образовании
королевских офицеров.
     -  Тогда я надеюсь,  - сказал  Хорнблауэр, сдерживая  гнев,  -  что  вы
займетесь и моим образованием. Что нам предстоит делать дальше?
     Маккулум поджал губы.
     -  Если б  этот чертов немецкий  лекарь выпустил меня из постели, я  бы
занялся этим сам.
     -  Скоро  он снимет  швы, - сказал  Хорнблауэр.  - Сейчас же  нам  надо
торопиться.
     Его  бесило,  что капитан вынужден терпеть такую  наглость  на своем же
собственном  корабле.  Он  подумал,  какие меры может принять официально. Он
может  поссориться с Маккулумом, бросить  всю  затею, и написать Коллингвуду
рапорт:  "по  причине  полного нежелания  сотрудничать  со  стороны  мистера
Уильяма Маккулума, служащего Достопочтенной Ост-Индской компании, экспедиция
закончилась  безуспешно".  Несомненно,  у Маккулума  будут  неприятности. Но
лучше добиться  успеха,  пусть даже  никто не узнает,  каких это ему  стоило
моральных  страданий, чем вернуться с кучей  оправданий и с  пустыми руками.
Если сейчас он спрячет свою гордость в карман и убедит Маккулума дать четкие
указания, это будет не менее достойно похвалы, чем если бы он повел матросов
на абордаж вражеского судна - хотя в последнем случае  вероятность заслужить
абзац в "Вестнике" была бы гораздо больше. Хорнблауэр принудил  себя  задать
нужные вопросы и выслушать, что Маккулум с большой неохотой отвечал.
     Зато  потом, за обедом,  Хорнблауэру было с  чем  себя поздравить -  он
выполнил свой долг, отдал необходимые приказы, все готово. К этому приятному
сознанию  добавлялось  воспоминание  о  том,   что  сказал  Маккулум.   Пока
Хорнблауэр ел, в памяти  постоянно всплывали слова  "серебряный водопад". Не
требовалось большого  воображения,  чтоб  представить  себе  мерцание  воды,
остов,  взорванную кладовую, застывший водопад серебра.  Грей  написал бы об
этом поэму.  А где-то, дальше в кладовой, еще и золото. Жизнь хороша, а он -
удачливый  человек. Он медленно  прожевал последний кусок жареной баранины и
принялся за листики салата - сочные, нежные, первые дары турецкой весны.



        XVI

     Турецкая весна никак  не  сдавала свои позиции. Не желая уступать лету,
она призвала  на помощь уходящую зиму. Дул холодный северо-западный ветер, с
серого неба потоками  низвергался дождь.  Дождь молотил  по  палубе, ручьями
стекал  в  шпигаты, неожиданными  струями  лился  с  такелажа.  Дав матросам
возможность  постирать одежду в  пресной воде,  он не давал  им ее высушить.
"Атропа"  беспрестанно  поворачивалась на якоре под беспрестанно меняющимися
порывами  ветра.  Поверхность  залива испещрили белые барашки.  И  ветер,  и
дождь, казалось, пробирали до костей. Все  замерзли и промокли куда сильнее,
чем  если бы штормило в открытой Атлантике.  Палубы текли. Дух команды упал.
Матросы стали ленивы и раздражительны. Вынужденное безделье, сырость и холод
- все это плохо сказывалось на настроении команды.
     Хорнблауэр  в дождевике  ходил взад и  вперед по шканцам.  Прогулка эта
была для него вдвойне безрадостна. Пока ветер не стихнет, нечего и думать  о
подъемных работах. Где-то под пенистой  водой залива лежат сундуки с золотом
- Хорнблауэра бесило, что  попусту уходит время,  а он по-прежнему не знает,
можно ли это золото поднять.  Его бесила мысль, что надо сбросить оцепенение
и взбодрить команду, но он знал, что это необходимо.
     - Посыльный! - сказал  он. - Передайте мои приветствия мистеру Смайли и
мистеру Хорроксу и попросите их немедленно явиться ко мне в каюту.
     Спустя полчаса собрались обе вахты ("Я даю  вам полчаса на подготовку",
- сказал Хорнблауэр). Матросы были  в одних холщовых штанах, холодные  капли
стучали по  голым  плечам.  Многие  хмурились,  но  на лицах  марсовых  явно
читалось  оживление. Причиной  его было появление  на палубе  так называемых
"бездельников". ("Пусть соберутся все, - сказал  Хорнблауэр, -  шкафутные  и
трюмные,  команда артиллериста,  команда  парусного мастера"). Чувствовалось
обычное  возбуждение перед  соревнованием, кроме того,  команде приятно было
наблюдать,  как  три   старших  вахтенных  офицера,  Джонс,  Стил  и  Тернер
карабкаются по выбленкам на  салинги - оттуда они должны  были следить, чтоб
участники не нарушали правил. Хорнблауэр стоял у  недгедсов с рупором,  чтоб
ветер разносил его голос по всей палубе.
     - Раз! - выкрикнул он. - Два! Три! Марш! Это было что-то вроде эстафеты
- по вантам до верха каждой мачты и вниз. Пикантность соревнованию придавало
участие людей, редко или  вообще  не лазавших  на мачты.  Вскоре  дивизионы,
спустившиеся на палубу, уже нетерпеливо приплясывали, наблюдая, как медленно
карабкается неуклюжий помощник артиллериста или капрал судовой полиции. Пока
они слезут, остальные не могли бежать к следующей мачте.
     - Давай, толстяк!
     Легкокрылые марсовые, которым пара пустяков взбежать на мачту,  прыгали
по палубе, позабыв  про дождь, видя,  как их соперники из других дивизионов,
дождавшись последних. весело устремляются к следующей мачте.
     Матросы  спускались  и  поднимались.  По  палубе,  визжа  от  восторга,
промчался князь  Зейц-Бунаусский. Хоррокс и Смайли едва не надорвали голоса,
подбадривая и  направляя  свои команды.  Помощник  кока, последний  в  левой
вахте, был уже близко к верхушке  грот-мачты, когда Хоррокс, решивший бежать
последним в  своей, правой  вахте,  начал взбираться  с другой стороны.  Все
кричали и  махали руками. Хоррокс взлетел вверх, как обезьяна, ванты дрожали
под ним. Помощник кока долез до салинга и начал спускаться.
     - Давай, толстяк!
     Помощник  кока даже не  смотрел, куда ставит ноги,  он спускался  через
выбленку,  Хоррокс  добрался  до салинга  и  ухватился  за  стень-фордун. Он
соскользнул вниз, не жалея кожу на ладонях. Помощник кока и мичман оказались
на палубе одновременно, но Хорроксу было дальше бежать  до своего дивизиона.
Все завопили,  когда  оба, запыхавшись, добежали до места, но  помощник кока
опередил Хоррокса на целый ярд. Все повернулись к Хорнблауэру.
     - Левая  вахта  выиграла!  - объявил  он. -  Правая  вахта  дает завтра
вечером представление!
     Левая  вахта закричала  "ура!  ",  но  правая  (Хорнблауэр  внимательно
разглядывал лица  матросов)  не  производила впечатление  обиженной. Как  он
догадывался,  многие  не  прочь   продемонстрировать  свои  таланты  и   уже
продумывают номера. Он снова поднес рупор к губам:
     -  Смирно!  Мистер  Хоррокс!  Мистер Смайли! Прикажите  своим  командам
разойтись!
     Возвращаясь к себе, Хорнблауэр увидел  у дверей кают-компании человека,
которого поначалу не узнал. Он медленно двигался под наблюдением доктора.
     - Рад видеть вас на ногах, мистер Маккулум, - сказал Хорнблауэр.
     - Разрез  полностью затянулся, сэр, -  сказал  Эйзенбейс  гордо. - Я не
только снял швы, но и счел возможным удалить дренажную трубку.
     -  Превосходно! -  воскликнул Хорнблауэр. -  Значит, скоро  можно будет
вынуть руку из повязки. ?
     - Через несколько дней. Сломанные ребра срастаются хорошо.
     -  Вот  здесь тянет,  -  сказал  Маккулум,  левой  рукой  щупая  правую
подмышку.   Его    обычная   раздражительность   исчезла.   Конечно,   когда
выздоравливающий  делает первые шаги, тем более, если при этом обсуждают его
рану, он  чувствует  себя  в центре внимания, так  что благодушие его вполне
объяснимо.
     - Что ж, - сказал Хорнблауэр. - Пистолетная пуля  с  двенадцати шагов -
малоприятный гость. Мы  думали, мы вас потеряли. На Мальте сочли, что пуля у
вас в легких.
     -  Все было  бы  проще, - сказал Эйзенбейс,  - если б он  не  был таким
мускулистым. В этой массе мускулов невозможно было прощупать пулю.
     Маккулум  выудил  из  левого  кармана  штанов  и  протянул  Хорнблауэру
маленький предмет.
     - Видите? - спросил он.
     Это была  пуля,  извлеченная  Эйзенбейсом,  сплющенная и  бесформенная.
Хорнблауэр не  стал говорить,  что  видел ее прежде. Он в подобающих  словах
выразил свое изумление, чем немало польстил Маккулуму.
     - Я полагаю, - сказал  Хорнблауэр, - это событие надо достойным образом
отметить.  Я приглашу кают-компанию отобедать со мной, и вас, джентльмены, в
первую очередь.
     - Сочту за честь, - сказал Маккулум. Эйзенбейс поклонился.
     -  Скажем, завтра. Мы успеем пообедать  до представления, которое  дает
правая вахта.
     В каюту  Хорнблауэр  вернулся  вполне  довольный собой. Он  дал команде
возможность поразмяться, нашел  подходящий  случай  пригласить на обед своих
офицеров, его специалист по подъемным  работам вырвался из когтей смерти и в
лучшем настроении, чем обычно, а главное  - сокровища "Стремительного" лежат
на песчаном дне залива и ждут, пока их  поднимут.  Он был так доволен собой,
что  даже  вытерпел  концерт, назначенный на вечер  следующего дня. Красивый
молодой марсовый пел жалобные песни.  Их тягучая сентиментальность досаждала
Хорнблауэру  невыносимо,  мелодия терзала  его немузыкальное  ухо. "Цветы на
материнской  могиле"  и  "Пустая колыбель". Матросик  выжимал всю  скорбь из
своей похоронной  темы, а слушатели  (за  исключением Хорнблауэра), явно  ей
упивались. Пожилой  боцманмат громоподобным басом исполнил  несколько песен.
Хорнблауэр дивился, как опытные моряки  могут  слушать  подобную  белиберду.
Сумбур  в  морских  терминах был  невероятный.  Если бы  у него на  "Атропе"
"славное ветрило  зашелестело  на попутном ветру", он  бы  сказал вахтенному
офицеру  пару  ласковых  слов.  Под  "могучим остовом"  в  песне,  вероятно,
разумелся корпус. Особенно  раздражал  Хорнблауэра "седобородый капитан"  из
песни.  Он "не боялся  непогоды", даже  в  шторм "не  свертывал  парусов"  и
самолично держал штурвал, вперясь при этом в "туманную даль". Почему-то, для
красоты, наверное, сочинитель называл шпиль речным словом "кабестан". И вот,
под  "печальное  пение  кабестана"  "гордый  фрегат",  наконец,  "пристал  к
родимому  берегу",  но герой  песни  Том Боули  был уже  мертв,  равно как и
мифические мать и ребенок молодого  марсового.  Он  "ушел в  лучший мир",  к
вящей радости растроганных слушателей.
     Пляски  понравились  Хорнблауэру больше.  Матросы  танцевали  хорнпайп.
Хорнблауэр восхищался  легкостью  и грацией танцоров  и старался не замечать
пронзительные звуки флейты,  под которую  те танцевали.  На флейте играл тот
самый помощник кока, который принес победу  своей  команде. Видимо, без него
обойтись не смогли, хотя официально левая вахта была на  концерте зрителями.
Из  всего представления Хорнблауэру  интереснее  всего  было  наблюдать  эту
разницу в поведении  двух вахт: правая  вела  себя  как заботливые  хозяева,
левая  -  как придирчивые  гости. Вечером Хорнблауэр вновь  смог  поздравить
себя.   Он   с   пользой   провел   сегодняшний   день,   у   него   бодрая,
дисциплинированная команда и удовлетворительные офицеры.
     А следующее утро принесло ему  настоящий триумф.  Триумф этот ничуть не
умаляло  то  обстоятельство,  что  сам  Хорнблауэр  остался  на  корабле,  а
Маккулум, с  перевязанной рукой, с тендером, барказом и с новыми аппаратами,
сконструированными им для подъемных работ, направился к остову. Когда шлюпки
вернулись, Хорнблауэр стоял у борта, греясь на солнце. Маккулум  левой рукой
указал на большую груду, сваленную между центральными банками барказа; потом
повернулся и  показал  такую  же  на  тендере.  Серебро!  Ныряльщики  немало
потрудились на глубине, руками сгребая монеты в спущенные под воду бадьи.
     Шлюпки подошли  к  борту,  матросы  приготовились перегружать  серебро.
Маккулум  резким   окриком   остановил   цейлонцев,  направившихся   было  в
облюбованный  ими уголок на  баке.  Они  немного  сконфуженно посмотрели  на
Маккулума.  Тот что-то приказал  на  их языке, потом повторил. Они  медленно
начали  раздеваться.  Хорнблауэр  так часто  видел  это за несколько дней  -
казалось, несколько  недель  - прошедших с  начала подъемных  работ. Длинные
белые одеяния одно за другим ложились на палубу.
     - Держу пари, - сказал Маккулум, - фунтов пятьдесят они прикарманили<b>.</b>
       Одно из одеяний, несмотря на все усилия его обладателя, подозрительно
звякнуло.
     -  Старшина  корабельной полиции! - приказал  Хорнблауэр. -  Обыщите их
одежду!
     Матросы с ухмылками наблюдали как из швов и складок извлекают монету за
монетой.
     - Не было  случая, -  сказал Маккулум,  - чтоб они нырнули,  не выловив
чего-нибудь для себя.
     Хорнблауэр  пытался представить,  как совершенно голый человек, вылезая
из  моря  в  шлюпку,  может  незаметно спрятать монеты в  одежде.  Поистине,
человеческая изобретательность не знает границ.
     - Если б им удалось довезти эти деньги до Яффны, они бы стали богачами,
- заметил Маккулум'. Вновь  перейдя на цейлонский, он отпустил  ныряльщиков.
Те  взяли  одежду  и  исчезли. Маккулум повернулся к Хорнблауэру:  - Быстрее
взвесить монеты, чем их считать. Если поднимем все, будет четыре тонны.
     Тонны серебра! Парусный мастер уже шил для них мешки из новой парусины.
Как и на затонувшем "Стремительном", для  них надо  будет освободить  нижнюю
кладовую под ахтерпиком. Хорнблауэр почувствовал, что есть глубокая правда в
истории Мидаса, обращавшего в золото все, до чего коснется, не так далеко от
места,  где сейчас покачивалась на якоре  "Атропа". Подобно тому  как  Мидас
сделался несчастным  именно тогда, когда все почитали его  счастливейшим  из
смертных, Хорнблауэр, добившись своего, потерял  душевный покой. Как  только
монеты  сгрузили в кладовую, он начал тревожиться  об  их  сохранности.  Его
матросы изобретательны  и упорны. Многие  в прошлом были преступниками, иных
набрали  на флот  прямиком  из Ньюгейтской  тюрьмы. Матросы крадут ром всеми
мыслимыми и  немыслимыми способами,  но человек, укравший спиртное, рано или
поздно себя выдаст. Иное дело  деньги, серебряные монеты. От возможных воров
их  отделяет  лишь  тонкая переборка.  Пришлось, как и  на  "Стремительном",
обшивать палубы и переборки досками. Припасы в трюме переставили так, чтоб с
наружной  стороны стояли  самые большие  бочки  с солониной,  которые нельзя
сдвинуть без  помощи талей. И все равно Хорнблауэр  не спал ночей. Сперва он
придумывал, как можно проникнуть в кладовую, потом - как этого не допустить.
Беспокойство  росло по мере того, как увеличивалась груда мешков с серебром.
В тот великий  день, когда  ныряльщики  Маккулума добрались  до  золота, оно
выросло стократ.
     Маккулум действительно знал свое  дело. Однажды он сообщил Хорнблауэру,
что найден  один  из  сундуков  с  золотом.  На  следующее  утро  Хорнблауэр
наблюдал, как от  "Атропы" отошли тендер и барказ с продольными брусьями  на
корме. На брусьях были укреплены блоки и тали, в  шлюпках лежали мили троса,
свернутые в бухты, доски,  бадьи, все,  до  чего  могла  дойти  человеческая
изобретательность. В  подзорную  трубу Хорнблауэр видел, как шлюпки  сошлись
над  остовом,  как  раз за разом  уходили  под воду  ныряльщики, как  в воду
опустили  идущие  от талей  лини  с грузами. Несколько раз  матросы начинали
тянуть  тали  и несколько раз  останавливались,  ждали,  пока кто-нибудь  из
ныряльщиков  спустится вниз - видимо, распутать лини. Потом стали тянуть уже
без  задержек.  Они тянули  и тянули, сматывая в  бухты трос, пока что-то не
появилось над водой. До корабля донеслись радостные возгласы.
     Что-то большое поставили на корму барказа - Хорнблауэр видел, как корма
просела, а нос поднялся.  Он уже подсчитал, что кубический фут  золота весит
полтонны. А золото сейчас в  цене - за  унцию  дают пять  и  больше бумажных
гиней. В  этом сундуке -  поистине баснословная сумма. Хорнблауэр смотрел на
сундук.  Тот  лежал на  дне  идущего к судну  барказа,  странный, наполовину
скрытый водорослями предмет.
     -  Видимо, он  окован лучшей суссекской сталью,  -  говорил Хорнблауэру
Маккулум, пока Джонс руководил погрузкой сундука на корабль. - Обычная сталь
проржавела и рассыпалась бы год назад, а эта местами еще  цела. На древесине
наросли водоросли больше ярда длинной -  моим  ребятам пришлось их обрезать,
прежде чем привязывать тали.
     - Помалу! Помалу! - кричал Джонс.
     - Стой тянуть на ноке рея! - закричал боцман. - Теперь пошли сей-тали!
     Сундук закачался над палубой.
     - Помалу! Трави, нок рея! Помалу! Трави, сей-тали! Помалу!
     Сундук  опустился  на  палубу;  из  него  еще  сочилась  вода.  Золота,
спрятанного в сундуке,  хватило бы, чтоб построить,  вооружить и экипировать
всю "Атропу", наполнить  ее трюмы годовым  запасом провианта, выдать команде
жалованье за месяц вперед, и еще осталась бы приличная сумма.
     - Ну  ладно, это первый, -  сказал  Маккулум.  -  Я  чувствую,  с двумя
другими будет посложнее. Мне еще ни разу не приходилось делать такую простую
работу, как с этим.  Нам повезло.  Вы при  вашей неопытности и вообразить не
можете, как нам повезло.
     Но Хорнблауэр  знал, как ему повезло. Повезло, что Маккулум выжил после
ранения. Повезло,  что цейлонцы выдержали путешествие из Индии вокруг Африки
и дальше в Малую Азию.  Повезло  - неимоверно  повезло - что турки позволили
ему провести  подъемные работы  в  заливе,  так ни  о чем и не  догадавшись.
Сознание своей  неимоверной удачливости  отчасти  уравновешивало  тревогу  о
сокровищах в нижней кладовой. Он самый удачливый человек на земле, но в этом
есть и его заслуга -  притом  немалая. Он очень умно поступил с модиром. Как
ловко он принял взятку, чтоб остаться в заливе, притворившись будто не хочет
делать именно того, к чему на самом  деле всей  душой стремился. Коллингвуд,
без сомнения, будет доволен.  Хорнблауэр поднял серебро; он поднял уже треть
золота.  Одобрение начальства ему обеспечено, даже если Маккулум и не сможет
поднять остальное золото.



        XVII

     Прекрасно утро в Средиземном море. Приятно подняться на палубу на заре;
ночной ветер обычно стихает, вода в  заливе становится ровной, стеклянной, и
в  ней отражается синеющее небо.  Солнце поднимается над горами.  В  воздухе
чувствуется бодрящая прохлада - не такая, чтоб надо было надевать бушлат, но
все же после нее особенно  приятно  тепло встающего солнца.  Прогуливаясь по
палубе и продумывая на досуге планы на сегодняшний день, Хорнблауэр впитывал
свежесть  и красоту. В уголке его сознания теплилась  мысль  - она придавала
прогулке особую прелесть - мысль,  что  спустившись в каюту, он позавтракает
кофе и  яичницей.  Красота пейзажа,  пробуждающийся  аппетит  и  перспектива
вскорости его удовлетворить - Хорнблауэр ощущал себя счастливым человеком.
     Впрочем  сегодня  он  был счастлив менее обычного  - вместо  того, чтоб
бродить в одиночестве, приходилось выслушивать Маккулума.
     -  Мы попробуем  еще раз, - говорил тот.  - Я опять пошлю ребят вниз  и
послушаю,  что  они  скажут. Но  боюсь,  пока  сундук для нас недоступен.  Я
заподозрил это уже вчера.
     Два дня назад подняли второй сундук, но лишь после  того,  как взорвали
еще часть остова.
     - Нелегко заставить их лезть вглубь корабля.
     -   Естественно,  -  согласился   Хорнблауэр.  Невыразимо  страшно,  из
последних сил сдерживая дыхание, ползти меж перепутанных обломков, в тусклом
полумраке, на глубине, под давлением стофутовой толщи воды.
     -  От  пролома,  образованного  взрывом, палуба  идет  вниз,  -  сказал
Маккулум. -  Полагаю,  во время  последнего  взрыва сундук мог скатиться.  В
таком случае, сейчас он под самым остовом.
     - И что вы предполагаете делать?
     - Я думаю, тут  работы  недели на две.  Штук пять зарядов -  с быстрыми
запалами, разумеется - и я  разнесу остов на куски. Но должен официально вас
уведомить, что и тогда результат может быть неудовлетворительный.
     - Вы хотите сказать, что и тогда можете не найти золота?
     - Могу не найти.
     Две  трети  золота  и почти все серебро  уже  лежат  в нижней  кладовой
"Атропы". Тоже  неплохой  результат,  но, как  всякий неплохой  результат  -
далеко не идеальный.
     - Я уверен, вы сделаете все, что будет в ваших силах, мистер Маккулум.
     Уже задул утренний бриз. Первый слабый порыв развернул "Атропу", доселе
недвижно стоящую на воде,  и  теперь она мягко покачивалась.  Ветер продувал
палубу, и Хорнблауэр чувствовал его дыхание на затылке.
     Последние  несколько  секунд  Хорнблауэра  что-то  беспокоило. Пока  он
говорил последнюю  фразу,  он что-то неосознанно заметил - так  краем  глаза
видишь иногда мошку. Он  посмотрел на поросшие елями склоны полуострова Ада,
на прямоугольные очертания  форта. Недавно  столь прекрасное утро, казалось,
стало серым и пасмурным; довольство сменилось столь же сильным отчаянием.
     -   Дайте  мне  подзорную  трубу!  -   крикнул  Хорнблауэр   вахтенному
штурманскому помощнику.
     Собственно,  подзорная труба была уже ни к чему.  Мысль дорисовала  то,
чего  не  мог  различить  невооруженный  глаз,  а  прибор  лишь окончательно
подтвердил догадку. Над  фортом развевался  флаг -  красное  турецкое  знамя
реяло там,  где вчера никакого знамени не  было.  Его  не было там с  самого
прибытия "Атропы" в  Мармарисский залив.  Означать это могло  одно: в  форте
появился гарнизон.  Хорнблауэр жестоко  ругал себя. Он  дурак, бессмысленный
идиот. Он был слеп, он слишком положился на свою  хитрость. Теперь, когда он
все  осознал, мозг его работал с лихорадочной быстротой.  Седобородый модир,
искренно  озабоченный,  чтоб "Атропа"  осталась в  заливе -  модир  сыграл с
Хорнблауэром ту  же шутку,  что  Хорнблауэр  намеревался  сыграть с ним.  Он
усыпил его бдительность и  получил время на то, чтоб стянуть обратно войска,
пока Хорнблауэр  думал, что  это он получил время  на  проведение  подъемных
работ.  С горьким презрением к себе  Хорнблауэр  осознал, что  за  каждым их
шагом внимательно следили с берега. Даже  у турок  есть подзорные трубы. Они
все-все видели.  Они поняли, что  сокровища  подняты  со  дна, и  теперь они
охраняют все входы и выходы из залива.
     Отсюда с кормы Хорнблауэр не видел остров Пэседж - его загораживал  мыс
Ред Клиф. Ничего не говоря  изумленному  штурманскому  помощнику, Хорнблауэр
бросился к фок-мачте и полез на ванты. Он взбирался бегом, задыхаясь, словно
участники  недавней  дурацкой  эстафеты;  вися  спиной  вниз,  он  пролез по
путенс-вантам,  затем по фор-вантам  добрался до фор-салинга. Над  фортом на
острове Пэседж  тоже  реял флаг. В  подзорную трубу Хорнблауэр различил  две
шлюпки, вытащенные на берег в небольшой бухточке - ночью, или на заре, в них
перевезли  солдат.  Пушки  острова Пэседж  вместе с  пушками полуострова Ада
перекроют огнем и весь пролив, и даже коварный проход между островом и рифом
Кайя. "Атропа" заперта в ловушке.
     И не  одними пушками.  Низкое солнце у  Хорнблауэра за спиной  осветило
далеко, на горизонте маленький треугольник и два прямоугольника. Это паруса,
паруса турецкого корабля.  очевидно,  это не простое совпадение -  флаги над
фортами и  паруса на  горизонте.  Флаги подняли сразу, как  только  заметили
корабль -  презираемые  турки  оказались способны на  хорошо  спланированную
операцию. Через  час - меньше чем через час - корабль закроет  вход в залив.
Ветер дует прямо  оттуда, нет ни малейшей надежды прорваться, тем более, что
пока  он  будет  лавировать  против  ветра,  пушки  Ады  собьют  ему  мачты.
Хорнблауэр с силой сжимал низкие перильца. Глубочайшее отчаяние охватило его
-   отчаяние    человека,   окруженного   многократно   превосходящими   его
противниками, и  одновременно горькое  презрение  к себе. Его провели вокруг
пальца,  обдурили. Воспоминания  о недавней самонадеянной  гордости,  словно
смех жестоких зрителей, мучили его, затмевали мысли, лишали воли к действию.
     Эти  секунды,  проведенные Хорнблауэром на  фор-салинге,  были  ужасны.
Возможно, они были худшими  в его жизни. Самообладание постепенно вернулось,
хотя надежда  ушла  без следа.  Глядя  в подзорную трубу  на  приближающиеся
паруса, Хорнблауэр понял, что руки у него трясутся - дрожащий окуляр задевал
о ресницы,  мешая смотреть. Он мог, как ни горько это было, согласиться, что
он - дурак. Но согласиться, что он - трус? Нет, этого Хорнблауэр  не мог.  А
все же,  стоит ли прилагать  еще какие-то усилия? Что проку, коль увлекаемая
смерчем пылинка  сохранит  свое достоинство? Преступник по дороге на Тайберн
может держать себя в руках,  скрывать человеческие слабости и страх, дабы не
уронить себя в глазах безжалостной толпы. Но что  с того -  через пять минут
он будет  мертв.  В  какую-ту  ужасную секунду  Хорнблауэр  подумал о легком
исходе. Надо  только отпустить  руки и упасть вниз,  вниз, вниз, пока удар о
палубу  не положит всему конец. Это будет  куда легче, чем встретить,  делая
вид, будто не замечаешь, жалость или презрение окружающих. То было искушение
броситься вниз; им сатана искушал Христа.
     И тут Хорнблауэр снова  сказал себе, что он  - не трус. Он  успокоился.
Пот,  градом катившийся по лицу,  холодил  кожу.  Он резко сложил  подзорную
трубу,  и щелчок отчетливо  прозвучал в шуме ветра.  Он не  знал,  что будет
делать дальше. Чтоб спуститься вниз, чтоб переставлять ноги  с  выбленки  на
выбленку, чтоб удержаться, несмотря на слабость во  всем теле, потребовалось
значительное   физическое   усилие,   и   оно  действовало  на   Хорнблауэра
благотворно. Он  ступил  на  палубу.  Что  ж, это  тоже хорошее  упражнение:
сохранять совершенно невозмутимый  вид, вид пылинки, с которой даже смерч не
может ничего поделать, хотя Хорнблауэр чувствовал, что щеки  его  побледнели
несмотря на сильный загар. Привычка  тоже иногда  полезная вещь - стоило ему
откинуть голову и выкрикнуть приказ, как заработал внутренний механизм.  Так
иногда достаточно встряхнуть  вставшие часы, и они начинают тикать, и дальше
уже идут сами.
     - Мистер Маккулум! Отмените  все  приготовления, пожалуйста!  Вахтенный
офицер! Свистать всех наверх! Поднимите барказ. Тендер пусть пока остается.
     По команде "свистать всех наверх! " на палубу выбежал изумленный Джонс.
     - Мистер Джонс!  Пропустите  трос через кормовой порт. Мне нужен шпринг
на якорном канате.
     - Шпринг, сэр? Есть, сэр!
     Джонс  изумленно  пробормотал  первые  два  слова,  но  строгий  взгляд
капитана  заставил его выговорить  и  вторые  два. Это, пусть  в малой мере,
вознаградило Хорнблауэра за его собственные страдания. Люди, которые выходят
в  море, тем паче,  если они  выходят в море на военном корабле, должны быть
готовы в любой момент выполнить самый невероятный приказ - даже если им ни с
того ни с сего  приказывают  положить шпринг  на  якорный  канат  - то  есть
пропустить в  кормовой  порт и  прикрепить  к  якорному канату  трос. Тогда,
выбирая трос  шпилем, корабль можно будет  повернуть на месте, и пушки будут
стрелять  в  желаемом направлении.  Так случилось,  что это был  едва ли  не
единственный  маневр,  который  Хорнблауэр  не  отрабатывал  прежде  с  этой
командой на учениях.
     - Слишком  медленно, мистер Джонс! Старшина судовой  полиции,  запишите
имена этих троих!
     Мичман Смайли в барказе принял конец троса.  Джонс побежал на  бак и до
хрипоты выкрикивал указания  Смайли, матросам на шпиле, матросам у кормового
порта. Канат выбрали; канат вытравили.
     - Шпринг готов, сэр.
     - Очень хорошо, мистер Джонс. Поднимите тендер и  приготовьте корабль к
бою.
     - Э... есть,  сэр! Свистать всех по  местам! Корабль к бою! Барабанщик!
Боевая тревога!
     Морских  пехотинцев  на крохотную  "Атропу" не полагалось.  Назначенный
барабанщиком юнга заколотил  палочками. Тревожный рокот  - нет  звука  более
воинственного, чем  барабанный бой -  прокатился  над заливом, бросая берегу
вызов.  Барказ,  качаясь, опустился  на  киль-блоки.  Возбужденные  грохотом
барабана  матросы  набросили  на шлюпку  лини  и  закрепили  ее.  Другие уже
направили в шлюпку  струвд от  помпы  - необходимая  предосторожность  перед
боем, чтоб с одной стороны, уберечь от огня саму шлюпку, с другой  - - иметь
достаточный  запас  воды  на  случай борьбы  с  пожаром.  Матросы,  тянувшие
шлюпочные тали, побежали, чтоб заняться другими делами.
     - Пожалуйста зарядите и выдвиньте пушки, мистер Джонс.
     - Есть, сэр.
     Джонс  опять изумился.  Обычно во время учебной тревоги  матросы только
делали вид, что заряжают пушки, дабы не тратить понапрасну заряды и пыжи. По
приказу Джонса  подносчики пороха бросились  за  картузами  вниз  к  мистеру
Клуту. Один из канониров что-то выкрикнул, всем телом налегая на тали,  чтоб
выдвинуть пушку.
     - Молчать!
     Матросы вели  себя  неплохо. Несмотря  на  возбуждение,  они,  если  не
считать  одного этого вскрика,  работали  молча. Сказывались  многочисленные
тренировки и железная дисциплина.
     - Корабль к бою готов! - доложил Джонс.
     - Пожалуйста, натяните абордажные  сетки.  Занятие это  было  сложное и
муторное.  Вытащить и разложить вдоль бортов сетки, закрепить за руслени  их
нижние края, а  в  верхние пропустить лини, идущие  через ноки реев  и конец
бушприта.  Выбирая ходовые концы талей, сетки  поднимали  до  нужной высоты,
чтоб они свешивались над морем, и, окружая корабль  с носа до кормы, служили
преградой для нападающих.
     - Стой! - приказал Джонс, когда лини натянулись.
     - Слишком туго, мистер Джонс! Я говорил вам это прежде. Трави тали!
     Втугую натянутые сетки выглядят, конечно,  образцово, но пользы  от них
никакой. Провисшую сетку труднее перерезать, по  ней гораздо труднее влезть.
Хорнблауэр следил, как сетка провисла неопрятными фестонами.
     - Стой.
     Так-то  лучше. Эти сетки предназначены не  для  адмиральского смотра, а
для того, чтоб отразить нападение.
     - Спасибо, мистер Джонс.
     Хорнблауэр говорил слегка рассеянно - он смотрел не на Джонса, а вдаль.
Джонс машинально посмотрел туда же.
     - Господи! - выдохнул он.
     Большой  корабль  огибал  мыс  Ред Клиф.  Остальные тоже  заметили его.
Послышались восклицания.
     - Молчать!
     Большой корабль,  аляповато раскрашенный в алый и желтый цвета, вступил
в  залив  под  марселем.  На  его  грот-мачте  развевался  брейд-вымпел,  на
флагштоке  -  знамя  Пророка.   Это  была  огромная,  неуклюжая,  невероятно
старомодная  посудина,  непропорционально  широкая,  с двумя  рядами  пушек,
расположенными неестественно  высоко  над водой. Бушприт был задран  гораздо
круче,  чем  принято было  в то время в европейских флотах. Но  первое,  что
бросалось  в  глаза  -  это  латинское  вооружение  бизань-мачты.  Последнюю
латинскую  бизань  в королевском флоте заменили квадратным  крюйселем  более
тридцати лет  назад. Когда  Хорнблауэр в первый раз увидел в подзорную трубу
треугольник  бизани рядом  с двумя  квадратными  марселями,  он  безошибочно
определил  национальную принадлежность  судна.  Оно  походило  на  старинную
гравюру.  Если  б  не  флаг,  оно  с  легкостью  могло  бы  занять  место  в
кильватерной колонне Дрейка или Ван Тромпа.  Вероятно, это один из последних
в  мире  маленьких  линейных  кораблей,  чье  место  ныне  заняли  величавые
семидесятичетырехпушечные суда. Да маленькое, да, неуклюжее, но ему довольно
одного бортового залпа, чтоб разнести в щепки крохотную "Атропу".
     -  Это   -   брейд-вымпел,   мистер   Джонс,  -  сказал  Хорнблауэр.  -
Поприветствуйте его.
     Говорил он краем  рта,  поскольку,  не  отрываясь,  смотрел в подзорную
трубу на  турецкое  судно. Пушечные  порты были открыты, на  низком полубаке
суетились похожие на муравьев человечки,  готовясь  к отдаче  якоря. Вообще,
людей  на  корабле было  невероятное  множество.  Когда убирали  паруса, они
побежали  и  по  наклонному  рею  бизани.  Хорнблауэр   не  думал,  что  ему
когда-нибудь  доведется  такое  увидеть,   тем  более,  что   на   матросах,
перегнувшихся через рей, были длинные  белые рубахи, вроде платьев, и рубахи
эти с силой хлопали на ветру.
     Резко громыхнула носовая  девятифунтовка - кто-то из подносчиков пороха
сбегал за однофунтовыми зарядами  для  салюта. Над бортом турецкого  корабля
появился  клуб  дыма, затем  послышался  звук  выстрела -  турки отвечали на
приветствие. Грот-марсель  был взят  на гитовы за  середину - тоже  странное
зрелище в этих обстоятельствах. Большой корабль медленно входил в залив.
     - Мистер Тернер! Пожалуйста, подойдите ко мне. Вам придется переводить.
Мистер  Джонс,  я  попрошу вас поставить  матросов  к  шпилю.  Приготовьтесь
выбирать  шпринг, если понадобится  направить  пушки на это  судно. Турецкий
корабль приближался.
     -  Окликните  его,  -  сказал Хорнблауэр  Тернеру.  Тернер  крикнул,  с
большого корабля что-то крикнули в ответ.
     - Это "Меджиди", сэр, - доложил Тернер. - Я видел его прежде.
     - Скажите им,  чтоб держались на расстоянии. Тернер крикнул в рупор, но
"Меджиди" по-прежнему приближался.
     - Скажите  им, чтоб держались на  расстоянии.  Мистер Джонс!  Выбирайте
шпринг. Приготовиться у пушек!
     "Меджиди"  подходил  все  ближе   и  ближе.   "Атропа"  поворачивалась,
направляя на него пушки. Хорнблауэр схватил рупор.
     -  Не приближайтесь, не то открою огонь! "Меджиди" едва уловимо изменил
курс и  прошел  мимо  "Атропы", так  близко,  что  Хорнблауэр различил  лица
стоящих у борта матросов, усатые и бородатые лица, темные, почти шоколадные.
Турки круто развернули взятый на гитовы  за середину грот-марсель, несколько
секунд шли в крутой бейдевинд, потом убрали парус, привели корабль к ветру и
бросили  якорь  в  четверти  мили  от  "Атропы".  Возбуждение  спало,  и  на
Хорнблауэра   нахлынула  прежняя  безысходная   тоска.   Матросы  у   пушек,
взволнованные  увиденным,   оживленно  гудели  -  сейчас  их  замолчать   не
заставишь.
     - К нам направляется лодка с латинским парусом, сэр, - доложил Хоррокс.
     Судя по  тому, с какой поспешностью лодка отвалила от берега, она ждала
лишь  прибытия  "Меджиди".  Хорнблауэр  видел, как  она  прошла  под  кормой
большого  корабля.  Те,  кто  был в  лодке, обменялись несколькими словами с
теми, кто был на корабле, потом лодка резво заскользила к "Атропе". На корме
сидел седобородый модир - он что-то крикнул.
     - Он хочет подняться на борт, сэр, - доложил Тернер.
     -  Пусть  поднимается,  - сказал Хорнблауэр.  -  Отцепите  сетку  ровно
настолько, чтоб он смог пролезть.
     Модир спустился  в каюту. Он ничуть не  изменился, его  худое лицо было
по-прежнему бесстрастным, по  крайней мере,  он не  обнаруживал  ни малейших
признаков торжества. Что ж, он умеет выигрывать, как джентльмен. Хорнблауэр,
у которого на руках не осталось ни единого козыря, намеревался показать, что
и он умеет проигрывать, как джентльмен.
     - Передайте ему мое  сожаление, - сказал Хорнблауэр Тернеру, - что я не
могу  предложить  кофе. Когда  корабль  подготовлен  к  бою,  на  нем нельзя
разводить огонь.
     Модир жестом показал, что любезно  прощает  отсутствие кофе.  Произошел
обмен вежливыми  фразами, которые Тернер почти  не затруднялся переводить, и
наконец модир перешел к делу.
     - Он  говорит,  вали  с  войском в  Мармарисе,  - сообщил  Тернер. - Он
говорит, форты полны людей, и пушки заряжены.
     - Скажите ему, что мне это известно.
     - Он говорит, что этот корабль - "Меджиди", сэр, на нем пятьдесят шесть
пушек и тысяча человек.
     - Скажите, что мне известно и это.
     Прежде чем пойти дальше, модир погладил бороду.
     - Он говорил, вали разгневан, что мы подняли сокровища со дна залива.
     - Скажите ему, это британские сокровища.
     - Он говорит,  они  лежат  в турецких водах,  и все затонувшие  корабли
принадлежат султану.
     В Англии затонувшие корабли принадлежат королю.
     - Скажите ему, что султан и король Георг - друзья. На это модир отвечал
долго.
     - Бесполезно,  сэр, - сказал  Тернер.  -  Он говорит, Турция  в  мире с
Францией и  потому  нейтральна. Он говорит... он  говорит, у  нас  здесь  не
больше прав, чем если б мы были неаполитанцами.
     На Леванте трудно сильнее выразить свое презрение.
     -  Спросите, видел ли он неаполитанцев с заряженными пушками и горящими
запалами.
     Хорнблауэр знал,  что его игра проиграна, но не собирался бросать карты
и отдавать оставшиеся  взятки без борьбы, хотя и не видел  возможности взять
хотя бы одну. Модир  снова погладил бороду. Он заговорил.  Его  бесстрастные
глаза смотрели прямо на Хорнблауэра, как бы сквозь него.
     -  Видимо, он с берега  следил  за нами  в подзорную  трубу,  - заметил
Тернер, - или это рыбачьи лодки шпионили. Во всяком случае, он знает  и  про
золото,  и про  серебро, сэр. По-моему, сэр, они давно знают про  сокровища.
Видимо, тайна хранилась не так строго, как полагают в Лондоне.
     - Спасибо, мистер Тернер, но выводы я могу сделать и сам.
     Пусть  модир обо всем знает  или догадывается - Хорнблауэр не собирался
подтверждать его догадки.
     - Скажите ему, что мы получили большое удовольствие, беседуя с ним.
     Когда модиру перевели  эту фразу, он  какое-то  мгновение едва  заметно
изменился в лице, но заговорил прежним бесстрастным тоном.
     -  Он говорит, если  мы отдадим  то, что уже подняли, вали разрешит нам
остаться  здесь  и взять себе  то, что нам еще  удастся поднять,  -  сообщил
Тернер.
     Он  переводил так,  будто его это не  касается,  но на старческом  лице
проступало явное  любопытство. Он ни за что не отвечает,  он может позволить
себе роскошь - удовольствие - гадать, как его капитан примет это требование.
Даже в  этот ужасный  момент  Хорнблауэр поймал себя на  том, что вспоминает
циничную эпиграмму Ларошфуко - об удовольствии, которые  доставляют нам беды
наших друзей.
     - Скажите ему, - произнес Хорнблауэр, - что мой повелитель король Георг
разгневается, узнав, что подобные  вещи говорили  мне, его слуге, и что друг
короля султан разгневается, узнав что подобные слова говорил его слуга.
     Но возможные международные осложнения не тронули  модира. Много,  много
воды  утечет, пока официальный  протест  доберется  из Мармариса в Лондон  и
оттуда в Константинополь. Как догадывался Хорнблауэр, малой  толики сокровищ
хватит,  чтоб  купить  поддержку  визиря.   Лицо  модира  было  неумолимо  -
испуганному ребенку в страшном сне может привидеться такое лицо.
     - К черту! - воскликнул Хорнблауэр. - Я это не сделаю!
     Сейчас  ему  больше  всего  на  свете хотелось  нарушить  непрошибаемое
спокойствие модира.
     - Скажите ему,  - продолжал Хорнблауэр,  -  я скорее выброшу  золото  в
море, чем отдам его. Клянусь Богом, я  это сделаю. Я выброшу  его на  дно, и
пусть вытаскивают его сами - они отлично знают, что не смогут этого сделать.
Скажите ему, я готов поклясться в этом Кораном, или бородой Пророка, или чем
там они клянутся.
     Тернер кивнул,  удивленно  и  одобрительно - ему такой ход в  голову не
пришел.   Он   пылко  начал  переводить.   Модир  выслушал   с  безграничным
спокойствием.
     - Бесполезно, сэр, - сказал Тернер, после того, как модир ответил. - Вы
его этим не напугаете. Он говорит... Тернер перевел следующую фразу модира.
     -   Он   говорит,   после  того   как   наш  корабль   будет  захвачен,
идолопоклонники - так он назвал цейлонских ныряльщиков, сэр - будут работать
на него так же, как работали на нас.
     Хорнблауэр в отчаянии подумал о том, чтобы перерезать цейлонцам глотки,
после того, как  выбросит за борт сокровища.  Это  вполне соответствовало бы
восточной  атмосфере. Но  прежде, чем он облек эту  ужасную мысль  в  слова,
модир снова заговорил.
     - Он говорит, не лучше ли  вернуться назад с частью сокровищ, сэр - что
нам еще удастся поднять - чем потерять  все?  Он  говорит...  он  говорит...
прошу  прощения, сэр, но  он говорит, что если это судно  будет схвачено  за
нарушение закона, ваше имя не будет в почете у короля Георга.
     Это  еще  мягко  сказано. Хорнблауэр легко мог  вообразить,  что скажут
лорды Адмиралтейства. Даже в лучшем случае, то есть если он будет  сражаться
до последнего,  человека,  Лондон  без всякой  благосклонности  отнесется  к
капитану,   заварившему  международный   кризис,   из-за  которого  придется
направлять на Левант эскадру и войско, чтоб восстановить британский престиж,
в то время как каждый; корабль и каждый солдат нужны для войны с Бонапартом.
А в  худшем случае... Хорнблауэр представил, как его крошечный корабль берут
на  абордаж тысяча турок, захватывают, забирают  сокровища и с презрительным
высокомерием  отпускают  обратно  на  Мальту, где ему придется рассказать  о
грубом произволе турецких властей, но главное - о своем поражении.
     Потребовались все его моральные силы до последней  капли, чтоб скрыть -
как от  модира, так и от Тернера - отчаяние и безысходность. Некоторое время
он  сидел  молча,  потрясенный,  словно  боец  на  ринге,  который   пробует
оправиться от  сокрушительного  удара.  Как и  бойцу,  чтоб  оправиться, ему
требовалось время.
     - Очень  хорошо, -  произнес он наконец,  -  скажите ему, я  должен это
обдумать. Скажите ему, это слишком важно, чтоб я смог сразу принять решение.
     - Он говорит, - перевел Тернер ответ  модира, - он говорит,  что завтра
утром явится принимать сокровища.


        XVIII

     Давным-давно, служа мичманом  на  "Неустанном", Хорнблауэр участвовал в
стольких операциях  по захвату вражеских судов, что  и не  упомнишь.  Фрегат
находил  каботажное судно,  укрытое  под защитой береговых батарей  или  сам
загонял  его в небольшую гавань. Потом ночью - иногда даже среди бела  дня -
спускали шлюпки. На каботажном судне делали все  возможное - заряжали пушки,
натягивали  абордажные  сетки, несли на шлюпках дозор вокруг судна - все без
толку. Нападающие прорывались  на  палубу,  раскидывали  защитников, ставили
паруса  и уводили  судно из-под носа  береговой охраны.  Он часто  видел это
вблизи, участвовал в этом  сам, и без  особого сочувствия наблюдал те жалкие
предосторожности, которые принимали жертвы.
     Теперь он  оказался в  их  шкуре.  Даже  хуже - ведь  "Атропа" лежит  в
Мармарисском  заливе  не   защищенная  береговыми  батареями,  ее   окружают
бесчисленные  враги. Модир сказал,  что  придет за сокровищами утром,  но не
стоит   доверять  туркам.  Может  быть,  они  вновь  пытаются  усыпить   его
бдительность и ночью захватить "Атропу". Капитан "Меджиди" способен посадить
в шлюпки больше людей, чем вся команда "Атропы", с берега же могут доставить
в    рыбачьих    лодках   солдат.   Если    двадцать   лодок,    наполненные
фанатиками-мусульманами, нападут со  всех  сторон  одновременно, как от  них
защититься? Можно натянуть абордажные сетки  - уже натянули. Можно  зарядить
пушки  -  уже  зарядили, картечь  поверх  ядра, и пушки наклонены  так, чтоб
простреливалась  поверхность залива вблизи корабля. Можно нести непрестанный
дозор  -  Хорнблауэр сам обошел судно, проверил, чтоб  не дремали  дозорные,
чтоб не заснули слишком глубоко  лежащие на жесткой палубе у пушек орудийные
расчеты. Остальные матросы расположились у фальшбортов с пиками и тесаками.
     Это было  новое  для  Хорнблауэра ощущение  -  он мышка,  а  не  кошка,
обороняется, а  не нападает, с  тревогой ожидает восхода луны,  вместо того,
чтоб  поспешно атаковать,  пока еще темно.  Можно счесть  это новым  уроком,
который преподносит ему война. Теперь он знает,  что думает и  что чувствует
жертва. Когда-нибудь он сможет использовать этот урок, перенеся на  капитана
корабля, который  соберется  атаковать, свои  теперешние  мысли,  и  заранее
угадает все предосторожности, которые примет его будущий противник.
     Еще  одно доказательство его легкомыслия и непостоянства - сказал  себе
Хорнблауэр.  Его  вновь  охватила горькая  тоска.  Он  думает  о  будущем, а
никакого будущего у него  нет. Никакого  будущего. Завтра  -  конец. Он  еще
точно  не  знал, что сделает. У  него был  неясный  план,  на  заре очистить
корабль от  команды - кто не умеет плавать пусть сядут в шлюпки, кто умеет -
пусть  плывут до  "Меджиди",  а самому спуститься с заряженным  пистолетом в
пороховой  погреб,  взорвать  сокровища,  корабль  и себя  вместе со  своими
честолюбивыми надеждами и  своей любовью  к детям  и жене.  Но не  лучше  ли
поторговаться? Не лучше ли вернуться с целой и невредимой "Атропой" и с теми
сокровищами,  которые Маккулуму, возможно, удастся  поднять? Его долг спасти
судно, если  он может, а он может. Семь тысяч  фунтов это далеко не четверть
миллиона,  но  и  они будут  подарком  для  Англии,  отчаянно  нуждающейся в
деньгах. Флотский капитан не может иметь личных  чувств; он должен исполнять
свой долг.
     Пусть так, но Хорнблауэр содрогался от невыносимых  мучений, не в силах
превозмочь беспросветную тоску. Он посмотрел на черный силуэт "Меджиди", и к
тоске  прибавилась  жгучая ненависть. Громада турецкого корабля  уходила  за
раковину "Атропы"  -  слабый ночной ветер, как  и  следовало ожидать,  менял
направление, и корабли поворачивались на якорях.  Светили звезды, там  и сям
закрываемые клочьями едва  угадываемых облаков. За "Меджиди" небо было  чуть
посветлее - скоро над горами встанет луна. Прекраснейшая ночь,  какую только
можно  себе вообразить, слабый бриз...  Слабый бриз! Хорнблауэр  обернулся в
темноте, словно боялся, что кто-то раньше времени отгадает его мысли.
     - Я на несколько минут спущусь вниз, мистер Джонс, - мягко сказал он.
     - Есть, сэр.
     Тернер,   конечно,  все   рассказал.   Кают-компания  знает,   в  каком
затруднительном положении  оказался их  капитан.  Даже в двух  словах Джонса
отчетливо сквозило любопытство.
     Хорнблауэр  послал  за свечами. Они  осветили всю  маленькую  каюту,  и
только скудная  мебель отбрасывала черные тени. Но карта, которую Хорнблауэр
разложил на  столе, была ярко освещена. Он склонился над  ней, вглядываясь в
мелкие циферки, отмечавшие замеры глубин. Он вспомнил их сразу, как только о
них подумал  -  можно было и не освежать свою память. Мыс Ред  Клиф,  остров
Пэседж, риф Кайя, мыс Сари за рифом Кайя. Если бриз  будет дуть по-прежнему,
он сможет  пройти на ветре  риф Кайя. Господи,  надо торопиться!  Хорнблауэр
задул свечи и на ощупь выбрался из каюты.
     - Мистер Джонс! Позовите двух надежных боцманматов, тихо пожалуйста.
     Бриз дул, немного более порывистый, чем хотелось бы. Луна еще не встала
над горами.
     - Слушайте меня  внимательно, вы двое. Тихо  обойдите судно,  разбудите
всех,  кто  спит.  Ни  звука  -  слышали? Марсовые  пусть тихо  соберутся  у
основания мачт. Тихо.
     - Есть, сэр - прошептали боцманматы.
     - Приступайте. Теперь, мистер Джонс...
     Под  тихое  шлепанье  босых ног  -  это  матросы  собирались  у  мачт -
Хорнблауэр  шепотом  отдавал Джонсу приказы.  "Меджиди"  совсем  близко, там
тысяча пар ушей, и каждое может расслышать любой необычный звук -  например,
звук топора, который кладут на палубу, или вымбовок шпиля, которые аккуратно
освобождают  из  пазов.  К окружавшей Хорнблауэра  группе  офицеров  подошел
боцман и  заговорил  шепотом, до  крайности не соответствующим  его  могучей
фигуре.
     - Палы шпиля откинуты, сэр.
     - Очень  хорошо.  Вам начинать. Вернитесь  назад,  сосчитайте  до ста и
начинайте выбирать шпринг. Шесть оборотов, и держите так. Ясно?
     - Есть, сэр.
     - Тогда ступайте. Остальным тоже все ясно? Мистер Карслейк вы с топором
у  якорного  каната.  Я  с  топором  у  шпринга.  Мистер  Смайли   у  шкотов
фор-марселя. Мистер Хант у шкотов грот-марселя. По местам.
     Все было  тихо. Над  горами  возникла узенькая полоска  луны  и  тут же
расширилась,  осветив  "Атропу",  мирно  стоящую   на  якоре.  Она  казалась
недвижной, неспособной  к действиям. Матросы бесшумно вскарабкались на реи и
ждали  приказаний.  Тихо-тихо  заскрипел, натягиваясь, шпринг,  но шпиль  не
щелкнул ни разу - палы  сбросили с храповика.  Матросы  тихо обходили шпиль.
Шесть  кругов, и они  встали, грудью упершись в вымбовки, а ногами в палубу,
удерживая  корабль.  Сейчас он был под  углом  к  бризу. Не  придется терять
время,  двигаясь сперва кормой  вперед,  а потом спускаться под  ветер.  Как
только они поднимут паруса, они начнут набирать скорость.
     Луна встала над горами; медленно шли секунды.
     Динг-динг  -  прозвенел  корабельный колокол.  Две склянки -  сигнал  к
действию.
     Дружно зашлепали ноги,  заскрипели  шкивы в блоках, и в то же мгновение
фор-марса-рей  и  фока-штаг расцвели  парусами. На корме и на баке застучали
топоры, перерубая канат и  шпринг.  Когда  натяжение шпринга  ослабло, шпиль
закрутился, расшвыривая по палубе матросов. Но никто не обращал внимания  на
синяки и  ссадины -  "Атропа" набирала  скорость.  За пять секунд, никого не
предупреждая,  она ожила,  и теперь  скользила к  выходу из залива. Бортовой
залп "Меджиди" ей не угрожает - у турок нет шпринга на якорном канате,  чтоб
развернуть  судно. Им  придется  поднимать  якорь, либо  перерубать  якорный
канат,  набирать  скорость,  а потом  уваливаться под ветер,  чтоб направить
пушки в  нужную сторону. Даже если  команда бодрствует  и  готова  исполнять
приказания,  на это потребуется несколько секунд - достаточно, чтоб "Атропа"
отошла на полмили и больше.
     Она набирала скорость, и была уже вне досягаемости для пушек "Меджиди",
когда турецкий корабль  обнаружил первые признаки жизни.  Над водой разнесся
глухой  рокот  барабана  -  не  звонкая  дробь,  которую  выбивал барабанщик
"Атропы", но глухой и монотонный голос басового барабана.
     -  Мистер  Джонс!  - сказал  Хорнблауэр.  -  Уберите  абордажные сетки,
пожалуйста.
     Луна ярко светила, освещая море перед ними.
     - Один румб вправо, - сказал Хорнблауэр рулевому.
     - Один румб вправо, - машинально ответил тот.
     - Вы пойдете западным проходом, сэр? - спросил Тернер.
     Как штурман  и навигатор он должен был находиться на  шканцах  рядом  с
капитаном и имел полное право задать этот вопрос.
     - Вряд ли, - ответил Хорнблауэр.
     Барабан  на  "Меджиди" гремел, не  смолкая. Если  его слышат  в  форте,
канониры  уже  начеку. В ту секунду,  когда Хорнблауэр принял  окончательное
решение, за кормой  блеснула оранжевая вспышка,  словно на  миг приоткрылась
печная дверца. Через секунду раздался звук выстрела: это палили с "Меджиди".
Хорнблауэр не слышал, чтоб пролетело ядро, но даже если выстрел холостой, из
форта его видели и слышали.
     - Я пройду у мыса Сари, - сказал Хорнблауэр.
     - У мыса Сари<b>,</b> сэр?!
     - Да.
     Тернер замолчал -  не  из  субординации, а от изумления.  Тридцать  лет
прослужив в торговом флоте, он уверился, что никогда  не следует добровольно
подвергать судно навигационным опасностям. Служба  в  военном флоте не особо
поколебала его убеждение. Его долг - оберегать корабль от мелей и штормов, а
капитан пусть себе  думает о пушечных ядрах. Ему  и  в голову  бы не  пришло
вести "Атропу"  в узкий проход между рифом Кайя и мысом  Сари даже  днем,  а
ночью тем более. Полнейшая неожиданность такого предложения и заставила  его
онеметь.
     Еще одна вспышка за кормой; снова грохот выстрела.
     - Возьмите  подзорную  трубу  и идите  на  бак,  - сказал Хорнблауэр. -
Смотрите за прибоем.
     - Есть, сэр.
     - Захватите рупор. Я должен вас слышать.
     - Есть, сэр.
     В  фортах   слышали  выстрелы.  Солдаты  у  пушек  успеют  окончательно
проснуться, разжечь фитильные пальники и открыть перекрестный огонь.  Может,
турецкие  канониры и не очень  опытны,  но  восточный  проход  узок, они  не
промахнутся. Западный проход между островом и рифом  Кайя может обстреливать
лишь одна батарея,  но здесь дистанция еще меньше. "Атропе"  дважды придется
поворачивать,  (она  будет  все  равно  что  сидящая утка).  Никаких  шансов
проскочить. Лишенная мачт, или даже с порванным такелажем, она станет легкой
добычей  для "Меджиди", который легко  пройдет восточным  проходом.  Потеряв
управление, "Атропа" может сесть на мель.  Она такая маленькая,  ее  обшивка
такая тонкая - большие каменные ядра, какими стреляют турки, падая с высоты,
разнесут  ее  в  щепки, продырявят  днище, потопят ее в несколько секунд. Он
должен идти у мыса Сари. Это удвоит, утроит  дистанцию для пушек на острове.
Это  будет неожиданный шаг - пушки скорее всего направлены на риф Кайя, чтоб
перекрыть  проход в  самом узком месте. Канонирам придется торопливо  менять
угол  подъема, а часть пути риф будет заслонять "Атропу" от  ядер. Это - его
единственная надежда.
     - Один  румб вправо, - сказал  он рулевому. Так бывает  в висте: первый
круг,  две карты  уже положены, и ты кладешь короля, не зная, у кого туз. По
теории вероятности это самое разумное, и  потому, приняв  решение, надо  ему
следовать.
     Бриз дул по-прежнему. Это им  на руку: во-первых, "Атропа" будет хорошо
слушаться  руля,  во-вторых,   о  подножие  рифа  Кайя  и  мыса  Сари  будут
разбиваться волны, а значит,  Тернер в подзорную трубу  различит  освещенный
лунным светом  бурун. Хорнблауэр  отчетливо видел мыс Ада,  а вот  выход  из
залива  под этим углом разглядеть было нельзя - казалось,  "Атропа" скользит
прямо к сплошному берегу.
     -  Мистер  Джонс,  пожалуйста,  поставьте  матросов  к брасам  и шкотам
передних парусов.
     Канониры на Аде сейчас отчетливо видят судно, резко очерченное в лунном
свете.  Они  будут  ждать,  пока оно  повернет.  Остров  Пэседж  и мыс  Сари
по-прежнему казались одним целым. Хорнблауэр правил прямо.
     - Буруны справа по курсу! Это кричал Тернер с бака.
     - Буруны  впереди! -  Долгое молчание, потом пронзительный  от волнения
голос Тернера: - Буруны впереди!
     - Мистер Джонс, скоро мы будем поворачивать через фордевинд.
     Хорнблауэр хорошо все  видел. Он  держал карту перед мысленным взором и
мог соотнести с ней туманные очертания берегов.
     - Буруны впереди!
     Чем ближе они подойдут, тем лучше. Берег обрывистый.
     - Ну,  мистер  Джонс. Рулевой! Руль круто направо! Корабль развернулся,
словно танцор. Слишком быстро!
     - Одерживай! Так держать!
     Нужно  некоторое  время сохранять этот курс,  "Атропа"  успеет  набрать
потерянную при крутом повороте скорость.
     - Буруны впереди!