.
   Эва обратилась к Гергею:
   - Как по-турецки "вода"?
   - Су, ангел мой.
   Эва вошла в шатер и сказала дочери старейшины:
   - Су, су, душечка!
   Цыганка отдернула задний полог шатра. За ним в горе темнела  просторная
прохладная пещера. Из скалы сочилась вода и  каплями  падала  вниз.  Капли
выдолбили в камне водоем.
   - Хочешь, выкупайся, - предложила движением руки цыганка и вместо  мыла
протянула Эве кусочек глины.
   Эва посмотрела на девушку.  Цыганка  глядела  в  ответ  из-под  длинных
ресниц. Взгляд ее говорил: "Юноша, до чего ты красив!"
   Эва улыбнулась и погладила девушку  по  нежной  горячей  щеке.  Цыганка
схватила руку Эвы, поцеловала и убежала.


   Когда путники углубились в чащу, Гергей окликнул кузнеца-цыгана.
   - Друг Шаркези! Было у тебя когда-нибудь десять золотых?
   Цыган удивился, что к нему обратились по-венгерски.
   - Было даже больше, да только, прошу прощения, во сне.
   - А наяву?
   - Наяву было у меня однажды два золотых. Один я берег два года -  хотел
знакомому мальчонке отдать, а потом купил на эти деньги коня. Конь  издох.
Теперь ни коня, ни золота.
   -  Если  будешь  нам  служить  верой  и  правдой,  за  несколько   дней
заработаешь десять золотых.
   Цыган просиял.
   Гергей продолжал расспрашивать его:
   - Ты зачем в Турцию приехал?
   - Турки привезли. Все уговаривали,  мол,  такому  силачу-молодцу  место
только в войсках.
   - Да ты же никогда не был силачом.
   - А я не про руки говорю, целую ваши руки-ноги, а про дудку. Я на дудке
молодецки играл. Дударем я был и слесарем, целую  ваши  руки-ноги,  потому
турки то и дело хватали меня. Привезут, поставят работать, а я убегаю.
   - Жена у тебя есть?
   - То есть, то нет. Сейчас как раз нет.
   - Если хочешь, можешь вернуться с нами домой.
   - Зачем мне домой, прошу прощенья? Своего доброго хозяина я  все  равно
больше не найду. А дома опять турок схватит.
   - А ты разве служил у кого-нибудь?
   - Конечно, служил. У большого господина, у самого знатного  венгра.  Он
каждый день давал мне жареное мясо на обед и  обходился  со  мной  хорошо.
Господин мой, бывало, скажет приветливо: "Почини-ка  ты,  черномазый,  вот
это ружье..."
   - Кто же этот господин?
   - Да кто ж иной, как не его милость господин Балинт!
   - Какой Балинт? - спросил Янчи Терек.
   - Какой Балинт? Да его милость Балинт Терек!
   Гергей поспешил вмешаться и опередить Янчи.
   - А что ты знаешь о нем? - и он знаком напомнил Янчи об осторожности.
   Цыган пожал плечами.
   - Я ведь ни с кем не переписываюсь.
   - Но ты хоть слышал о нем что-нибудь?
   - Да, говорят, он попал в рабство. Жив ли, помер ли - не знаю. Наверно,
помер, а то были бы вести о нем.
   - Где ты служил у него?
   - В Сигетваре.
   Юноши переглянулись. Ни один из  них  не  помнил  цыгана.  Правда,  они
недолго жили в Сигетваре, в этом комарином гнезде, а слуг и всякой  челяди
у Балинта Терека была уйма, всех не упомнишь.
   Гергей внимательно всматривался в лицо цыгана и вдруг улыбнулся.
   - Погоди... Вспомнил, вспомнил! Ты был когда-то невольником  Юмурджака,
и тебя освободил Добо.
   Цыган уставился на Гергея, потом затряс головой.
   - Не Добо меня освободил, а малый ребенок. Хотите -  верьте,  хотите  -
нет, но вызволил меня семилетний мальчик. А может, ему и семи лет не было.
Вот оно, чудо господне! Гергеем звали того  мальчика  -  я  хорошо  помню.
Пусть Дэвла благословит этого ребенка, где бы он ни был. И конь  и  телега
достались мне благодаря ему. Для него и берег я  свой  золотой,  но  потом
понял, что это был ангел.
   - А скажи, я не похож на твоего ангела?
   Цыган недоверчиво покосился на Гергея.
   - Никогда я не видал усатых ангелов.
   - А вот посмотри, - сказал, улыбаясь, Гергей. - Я  тот  самый  ангел  и
есть. Помню даже, что ты в тот день  женился  и  жену  твою  звали  Бешке.
Встретились мы в лесу за Печем. И еще тебе из добычи досталось ружье.
   У цыгана от удивления чуть глаза на лоб не полезли.
   - Ой, благослови вас райский Дэвла, ваша милость молодой мой барич!  Да
размножатся  ваши  бесценные  потомки,  точно  зернышки  проса!   Что   за
счастливый день нынче!
   Он опустился на колени, обхватил ноги Гергея и поцеловал их.
   - Ну, теперь уж я уверен, что мы не напрасно сюда  приехали!  -  весело
воскликнул Гергей.
   - Добрая примета! - заметил и Мекчеи.
   - Нам сопутствует какой-то добрый  ангел!  -  обрадованно  сказал  Янчи
Терек.
   Они прилегли на траву. Гергей рассказал цыгану, зачем они  приехали,  и
спросил:
   - Скажи, как нам добраться до господина Балинта?
   Цыган слушал Гергея: глаза его то сверкали,  то  весь  он  поникал.  Он
поцеловал руку Янчи, потом сказал, задумчиво покачав головой:
   - Попасть в Стамбул можно. Пожалуй, и в Семибашенный замок попадем.  Да
только господина нашего стерегут сабли острые... - И, обхватив руками свою
голову, точно баюкая ее, он запричитал, раскачиваясь: - Ой, бедный ты  наш
господин Балинт! Стерегут тебя в темнице! Кабы знал я,  где  ты  томишься,
кликнул бы тебя в  оконце,  поздоровался  бы  и  сказал,  что  целую  твои
руки-ноги. Ты все у меня на уме. Вот  и  нынче  я  велю  карты  раскинуть,
погадать, когда же освободится господин мой!..
   Гергей и его друзья  подождали,  пока  присмиреет  воображение  цыгана,
потом попросили его все хорошенько обдумать.
   - В город-то мы проберемся,  -  сказал  цыган,  -  тем  более  сегодня.
Сегодня в Стамбуле персидская панихида, и богомольцев в  город  собирается
не меньше, чем у нас в Успенье. Да вот беда:  в  Семибашенный  замок  даже
птица не залетит.
   -  Ладно,  мы  еще  поглядим  на  этот  Семибашенный  замок!  -  гневно
воскликнул Янчи. - Нам бы только в город попасть, а куда птица не залетит,
туда мышка забежит.


   Золотой Рог шириной равен Дунаю. Этот морской залив, изогнутый  в  виде
рога, проходит посреди Константинополя и, оставляя город  позади,  доходит
до самых лесов.
   Выбравшись из лесу, наши путники поплыли по заливу в  большой  рыбачьей
фелюге. На носу сидел  Гергей,  ибо  одежда  его  больше  всех  напоминала
турецкую; посреди фелюги на скамье устроился Мекчеи, тоже  смахивавший  на
турка в своем красном одеянии; остальные приютились на дне лодки.
   В сиянии заката башни минаретов тянулись ввысь, точно золотые  колонны,
сверкали золотом купола храмов, и все это отражалось в море.
   - Да ведь тут как в сказке! - восхищалась Эва, сидевшая у ног Гергея.
   - Красота несказанная! - согласился с нею Гергей. - Но это,  душа  моя,
точно царство сказочного колдуна: дивные дворцы, а в них обитают  чудовища
и заколдованные создания.
   - Волшебный город! - проговорил Мекчеи.
   А Янчи сидел в лодке притихший и грустный.  Ему  стало  почти  приятно,
когда он увидел среди дивной роскоши дворцов черное пятно.
   - Что это за роща? Вон там, за домами, на склоне  горы?  -  спросил  он
цыгана. - Одни тополя видно. Но какие здесь черные тополя растут! И  какие
высокие!
   - Это, милостивый барич, не тополя,  а  кипарисы.  И  это  не  роща,  а
кладбище.  Там  хоронят   своих   покойников   жители   Перы   [предместье
Константинополя]. Но лучше бы все турки лежали там!
   Янчи закрыл глаза. Быть может, и его отец лежит в могиле под  сумрачным
кипарисом... Гергей замотал головой.
   - Город расположен так же высоко, как  у  нас  Буда  на  берегу  Дуная.
Только здесь две, а то и три горы.
   - Вот не думал, что Стамбул стоит на холмах!  -  заметил  Мекчеи.  -  Я
полагал, что он построен на равнине, как Сегед или Дебрецен.
   - Им легко было выстроить  такой  красивый  город,  -  молвила  Эва.  -
Разбойничья столица! Стащили в нее  награбленное  со  всех  концов  света.
Любопытно знать, в какой дом попало убранство дворца нашей королевы?
   - Ты хочешь сказать - короля Матяша, душа моя? - поправил Гергей.
   Он не любил  королеву  Изабеллу  и  хотел  подчеркнуть,  что  убранство
будайского замка привезли не из Польши.
   Когда они подъехали к мосту,  солнце  уже  закатилось.  На  мосту  была
толчея, суета.
   - Сегодня на панихиде будет много народу, - сказал лодочник.
   - Мы тоже на панихиду приехали, - ответил Гергей.
   Янчи содрогнулся. Бледный, смотрел он  на  густую  толпу,  которая  шла
через мост в Стамбул.
   Благодаря толчее пробрались и они в город.
   Стражи, стоявшие на мосту, не обращали ни  на  кого  внимания.  Людской
поток вынес наших путников на улицы Стамбула.
   Они сами не знали, куда идут. Люди стремились  куда-то  вверх  по  трем
улицам, затем остановились, и образовался затор. Так застревает  во  время
ледохода какая-нибудь крупная льдина на  Тисе,  и  тогда  останавливаются,
торосятся и другие льдины. Солдаты раздвинули  толпу,  расчищая  путь  для
персидских паломников.
   Гергей прижал к себе Эву. Остальных толпа  оттерла  к  стене  какого-то
дома. Только глазами следили они друг за другом.
   Вдруг в конце улицы вспыхнул такой яркий  свет,  словно  сняли  с  неба
солнце и понесли вместо фонаря. Появилась  корзина  из  железных  прутьев,
величиной с бочку. Она разбрасывала искры. Корзину нес на  саженном  шесте
могучий перс.  В  ней  горели  поленья  толщиной  в  руку.  Поленья  были,
очевидно, пропитаны нефтью. В ослепительном  сиянии,  разбрасываемом  этим
факелом, величественно шагали десять смуглых  людей  в  траурных  одеждах.
Коротко   подстриженные    курчавые    бороды    и    крутые    подбородки
свидетельствовали о том, что это персы.
   Позади них мальчик вел белого коня в белом чепраке. На  чепраке  лежало
седло, на седле - две сложенные крест-накрест сабли, а  к  седельной  луке
привязаны были за лапки два белых живых голубя.
   Лошадь, голуби, сабли, чепрак - все было забрызгано кровью.
   Вслед за конем шли другие люди в траурной одежде и тянули  однообразную
горестную песню, состоявшую всего из двух слов: "Хусейн! Хасан!" [Хусейн и
Хасан - "святые", чтимые одним из направлений мусульманства] - и короткого
восклицания "Ху!"  [Ху  -  одно  из  имен  аллаха],  которое  сливалось  с
какими-то странными хлопками.
   Процессия приблизилась, и тогда стало ясно, откуда доносятся эти звуки.
Шли двумя вереницами персы в черных хламидах до пят, с обнаженной  грудью.
Головы у всех были повязаны  черными  платками,  концы  которых  болтались
сзади на шее.
   Шагая по обеим  сторонам  улицы  с  кликами:  "Хусейн!  Хасан!"  -  они
поднимали правую руку и, выкрикивая "Ху!", били себя в грудь кулаком возле
сердца.
   Шум и хлопки раздавались  именно  от  этих  ударов.  Багровые  и  синие
кровоподтеки  доказывали,  что  богомольцы  колотят  себя  в  грудь  самым
нещадным  образом.  Персов  этих  было  человек  триста.  Они  то  и  дело
останавливались и, только ударив себя в грудь, делали два-три шага вперед.
   Над ними развевались разноцветные треугольные флаги, по  большей  части
зеленые, но попадались также и черные, желтые и красные.
   К  древкам  флагов  и  к  шапкам  персидских  детей  были   прикреплены
серебряные изображения руки - в память турецкого мученика Аббаса, которому
отрезали руку за то, что он напоил водой Хусейна, когда враги схватили его
после Кербелайской битвы [Кербелайская битва (680 г.) - битва около города
Кербела, ставшего с тех пор священным городом у мусульман-шиитов].
   И с нарастающей силой звуки песни: "Хасан! Хусейн! Хасан! Ху!"
   Факелы  осветили  еще  одну  черную  группу  людей,  которые   окружали
верблюда, покрытого зеленой попоной. На  спине  верблюда  стоял  маленький
шалаш из веток, а из него  выглядывал  мальчик.  Видно  было  только  лицо
мальчика, да иногда  между  ветками  высовывалась  его  рука,  пригоршнями
сыпавшая на людей в траурной одежде нечто вроде опилок.
   Временами позади слышался какой-то странный лязг и грохот.
   Вскоре подошла и другая траурная процессия. Участники ее тоже шагали по
обеим сторонам улицы и тоже были одеты в черные хламиды.  Но  одеяние  это
было раскрыто на спине. Богомольцы держали в руках плети из цепей толщиной
в палец. Плети были такие тяжелые, что их держали  обеими  руками,  и  при
каждой строчке песни, закончив ее, персы ударяли себя по голой спине -  то
через левое, то через правое плечо.
   Увидев  окровавленные  и  усеянные  волдырями  спины  этих  людей,  Эва
ухватилась за одежду Гергея.
   - Гергей, мне дурно...
   - А ведь будет еще страшнее, - ответил Гергей. - Мне об  этой  панихиде
говорил один невольник-турок. Я думал, что он сказку рассказывает.
   - Но ребенка того не убьют?
   - Не убьют. И голуби и ребенок - это все символы. В  полночь  перережут
тесемки, которыми привязаны голуби. Голуби - это души Хасана и Хусейна. Их
полет в небо будет сопровождаться благоговейными воплями богомольцев.
   - А ребенок?
   - Он изображает осиротевший персидский народ.
   - Кто еще пройдет?
   - Люди, которые будут ударять себя кончарами в голову.
   И в самом деле, последовала новая кровавая процессия. Шли люди в  белых
полотняных рубахах до пят. Головы у всех были обриты. В правой руке каждый
держал кончар. Левой рукой один цеплялся за пояс другого, чтобы не  упасть
от потери крови или чтобы поддержать товарища, если тот пошатнется.
   Эти богомольцы тоже шагали по обеим сторонам улицы, и некоторые из  них
шатались. Лица у всех  были  серые.  Среди  взрослых  шел  и  мальчик  лет
пятнадцати. Песня, напоминавшая заупокойный псалом, в  устах  этих  персов
превратилась в пронзительный вопль: "Хасан! Хусейн!.."
   В конце каждой строфы песни при свете факелов сверкали кончары, и  люди
касались ими своей бритой головы.
   Все обливались кровью. У некоторых кровь лилась ручьями по  ушам  и  по
носу, обагряя полотняные рубахи. Факелы шипели, пламя металось по ветру, и
искры дождем падали на окровавленные головы.
   - Хасан! Хусейн!..
   В воздухе стоял тяжелый запах дымящейся крови.
   Эва закрыла глаза.
   - Страшно!
   - Говорил же я тебе: оставайся дома. Такой путь женщине  не  по  силам.
Закрой глазки, козочка моя.
   Эва тряхнула головой и открыла глаза.
   - Вот нарочно буду смотреть!
   И, побледнев, упорно глядела на кровавое богомолье.
   Гергей был спокойней - он с детства привык к крови. "Да ведь это  и  не
страшно, а скорее удивительно, что люди добровольно проливают свою  кровь,
- думал он. - И против  таких  людей  почти  сто  лет  беспрерывно  бьется
венгр!"
   Он  посмотрел  через  головы  окровавленных  людей  на  противоположную
сторону улицы.
   Странно, что мы всегда чувствуем,  когда  чьи-нибудь  глаза  пристально
смотрят на нас.
   Гергей взглянул прямо туда, откуда были устремлены на него  глаза  двух
людей.
   Один был с виду  армянин  -  тот  самый  адрианопольский  ага,  солдаты
которого с легкой руки Гергея взлетели на воздух.
   Второй был Юмурджак.



        8

   Случилось это еще прошлым летом. Однажды утром Майлад поджидал  Балинта
Терека возле дверей.
   - Большая новость! Ночью прибыли новые узники.
   - Венгры? - удивленно спросил Балинт Терек.
   - Не знаю еще. Когда утром отперли  ворота,  я  слышал  звон  цепей  во
дворе. Я ведь различаю звон цепей каждого узника.  Даже  лежа  в  постели,
узнаю, кто проходит мимо моих дверей.
   - Я тоже.
   - Утром я слышал незнакомый звон цепей. Привели не одного  человека,  а
двоих, троих, может быть, и четверых. Они прошли по двору,  гремя  цепями.
Но куда же их повели? Неужели в Таш-Чукуру?
   Таш-Чукуру - это похожая на пещеру темница в Семибашенном замке, камера
смертников,  устроенная  в  подземелье,  под  Кровавой  башней.  Тот,  кто
попадает туда, очень скоро знакомится с высочайшими  тайнами  надзвездного
мира.
   Узники побрели в сад, где они обычно проводили время на прогулке. Но  в
этот день они не разглядывали, насколько подрос кустарник, не  следили  за
облаками, плывущими в  Венгрию.  С  беспокойством  ждали  они  возможности
повидать новых узников.
   На ногах у них уже не было цепей.  Несметные  богатства,  которые  жена
Терека переслала султану и пашам,  не  отперли  двери  темницы,  но  сняли
кандалы с ног Балинта.
   Оба узника были уже стары, а замок  стерегли  двести  пятьдесят  солдат
вместе со своими семьями.  Никому  никогда  еще  не  удавалось  бежать  из
Семибашенного замка.
   Внутренняя стража сменилась. Во дворе появился пузатый  молодой  бей  и
отдал распоряжения уходившим стражам.
   - Трое пусть идут на камнедробилку, - говорил он,  тяжело  дыша,  точно
жирная утка. - Да, трое пусть пойдут на камнедробилку и дробят камни.
   Он назвал троих назначенных солдат по именам, затем  обратился  к  двум
низкорослым солдатам:
   - Возвращайтесь через час, - займетесь уборкой арсенала. А вы...
   Балинту Тереку не терпелось, чтобы бей закончил  свои  распоряжения,  и
он, будто прогуливаясь, подошел поближе.
   - Доброе утро, Вели-бей! Как ты спал?
   - Спасибо. Плохо  спал.  Нынче  подняли  меня  спозаранку.  Из  Венгрии
прибыли три новых узника.
   - Уж не монаха ли сюда привезли?
   - Нет, какого-то барина. И он ужасно настойчивый!  Впрочем,  он,  может
быть, и не барин, а нищий. На нем даже приличной рубахи нет. Сообщают, что
он подстерег будайского пашу и ограбил.
   - Будайского пашу?
   - Да. С ним привезли и двоих его сыновей.
   - А как его зовут?
   - Я записал, да не помню. У  вас  у  всех  такие  чудные  имена,  разве
упомнишь!
   Бей кивнул головой,  повернулся  и  пошел,  вероятно,  собираясь  снова
завалиться спать.
   Балинт Терек в полном смятении вернулся в сад и сел на скамейку рядом с
Майладом.
   - Напал на будайского пашу? Кто же это может быть?
   - Нищий? - размышлял и Майлад. - Будь он  нищим,  его  не  привезли  бы
сюда.
   - Кто бы он ни был, но первым делом я дам ему одежду.
   Узники размышляли и строили всякие догадки до самого обеда. Перечислили
фамилии многих и многих  венгерских  и  эрдейских  вельмож,  но  пришли  к
заключению, что ни один из носителей этих имен не посмел бы так обойтись с
будайским пашой - ведь паша ездит в сопровождении большой свиты.
   - Кто это может быть?
   Наконец, в час обеда, которым их кормили за общим столом, накрывавшимся
на теневой стороне внутреннего двора, появился новый узник.
   Оба венгра смотрели во все глаза. Но пришелец был им незнаком. Какой-то
низенький и коренастый смуглый человек с проседью и с небольшой лысиной на
макушке. Одет он был в изодранный венгерский холщовый костюм. Рядом с  ним
шли двое юношей, одетых чуть получше. Одному на  вид  было  лет  двадцать,
другому - двадцать пять. По чертам лица  можно  было  заключить,  что  меж
собой они братья, а старику - сыновья, хотя оба были на голову выше отца.
   На ноги старику уже надели  те  же  легкие  стальные  кандалы,  которые
проносил два года Балинт Терек.  От  долгого  употребления  они  блестели,
словно серебро.
   Майлад поспешил навстречу узнику. Он не знал его,  но  видел,  что  это
венгр. Балинт, глубоко растроганный, стоял у стола и пристально смотрел на
старика.
   Майлад, не в силах произнести ни слова, обнял его.
   - Брат мой...
   Но Балинт стоял неподвижно и вдруг крикнул, дрожа от волнения:
   - Кто ты?
   Старик опустил голову и пробормотал еле слышно:
   - Ласло Морэ.
   Балинт отпрянул, словно от удара, отвернулся и сел на место.
   Отшатнулся от нового узника и Майлад.
   Юноши, опечаленные, стояли за спиной отца.
   - Здесь будет ваше место, господа, - распорядился Вели-бей,  указав  на
тот конец стола, против которого сидел обычно Балинт Терек.
   Балинт Терек встал и отчеканил:
   - Если их будут кормить за этим столом, я  тут  есть  не  стану!  -  и,
обернувшись к слуге, стоявшему у него за спиной,  сказал:  -  Принеси  мне
тарелку в комнату.
   Майлад постоял секунду в нерешительности, потом и  он  приказал  своему
слуге:
   - Неси и мою тарелку, - и пошел вслед за Балинтом Тереком.
   Вели-бей пожал плечами и, бросив взгляд на Морэ, спросил:
   - Почему они презирают тебя?
   Морэ мрачно смотрел вслед уходившим.
   - Потому что они венгры.
   - А ты разве не венгр?
   Морэ пожал плечами.
   - То-то и оно, что венгр. Два венгра еще  могут  ужиться,  но  трое  уж
непременно поцапаются.
   Две недели Балинт Терек не выходил из своей комнаты, даже не  гулял  во
дворе. Так же поступал и Майлад. Он слушал рассуждения  Балинта  Терека  о
новой вере, которую распространили знаменитый Мартин Лютер и Жан Кальвин.
   - Это и есть истинная христианская  вера,  а  не  та  римско-латинская,
которая распространилась по всему свету, - говорил Балинт Терек.
   Наконец и Майлад перешел в новую веру. Написал  даже  в  письме  своему
сыну Габору, чтобы он дома призадумался над этим учением.
   Но уж очень им надоело сидеть в четырех стенах.  Однажды  Балинт  Терек
сказал:
   - Пойдем спустимся в сад.
   - Да ведь там этот разбойник!
   - Может, его и нет в саду.
   - А если он там?
   - Ну и пусть себе! Мы с ним разговаривать не станем. А гулять в саду мы
имеем такое же право, как и он.
   Майлад улыбнулся.
   - Право? Стало быть, у нас есть какие-то права?
   Балинт усмехнулся.
   - Есть, конечно, пес их дери. Мы ведь  старожилы,  а  этот  Ласло  Морэ
только две недели назад приехал.
   И они спустились в сад.
   Под платаном сидел персидский принц - тоже давний узник, как и они,  да
еще какой-то азиатский царек, почти отупевший от горя и скуки. Он играл  с
персом в шахматы. Вот уже много лет они с утра до вечера играли в шахматы,
не перекидываясь при этом ни единым словом.
   Балинту и Майладу оба  шахматиста  были  так  же  хорошо  знакомы,  как
Мраморные ворота, белевшие между  Кровавой  и  Золотой  башнями,  или  как
огромного роста знатный курд, которого за грубые  слова  в  адрес  султана
недавно заковали в тяжелейшие цепи. Поникнув головой, сидел он с  утра  до
вечера у зарешеченной двери в темнице Кровавой башни либо лежал, изнемогая
от тяжести цепей. А взглядом он с завистью  следил  за  узниками,  которые
прогуливались между кустарниками.
   Балинт и Майлад не обратили бы даже внимания на шахматистов, если бы им
не бросилось в глаза, что позади них сидит какое-то новое лицо и наблюдает
за игрой.
   Кто этот старый низенький турок в желтом кафтане? И почему он  ходит  с
непокрытой головой? Им никогда еще не приходилось видеть турка без  чалмы,
разве только когда он умывается или бреется.
   При звуке шагов пленных венгерских вельмож  человек  в  желтом  кафтане
обернулся.
   Это был Морэ.
   Он встал и отошел от играющих.  На  лице  его  уже  не  было  выражения
усталости, как в первый день, когда он казался еле живым. Крохотные черные
глазки его быстро моргали, походка была твердой, почти молодой.
   Скрестив руки на груди, он подошел к вельможам.
   - За что вы ненавидите меня? - спросил он, и глаза его метали искры.  -
Чем вы лучше меня? Тем, что богаче? Здесь богатство  ни  к  чему!  Или  вы
гордитесь своей родовитостью? Мой род такой же древний, как и у вас...
   - Ты был разбойником! - рявкнул Балинт Терек.
   - А вы не были разбойниками? Разве ваши лапы не тянулись во все стороны
за чужим добром? Разве вы не дрались друг  с  другом?  Не  поворачивались,
точно флюгеры, то к Яношу, то к Фердинанду? Вы  подпевали  тому,  кто  вам
больше платил!
   Майлад взял Балинта за руку.
   - Пойдем отсюда, не связывайся.
   - Не пойду! - отдернув руку, сказал Балинт. - Ни  перед  человеком,  ни
перед псом я не отступаю.
   Увидев, что от ворот идет Вели-бей, он сел  на  скамью,  пытаясь  унять
свой гнев. Бей шел вместе с турецким муллой и  сыновьями  Морэ.  Оба  сына
тоже были в турецкой одежде, только без  тюрбанов.  Как  и  их  отец,  они
ходили с непокрытой головой.
   Майлад уселся рядом с Балинтом Тереком.
   Морэ стал перед ними,  расставив  ноги,  и,  подбоченившись,  продолжал
препираться:
   - Я участвовал в сражении, когда  сокрушили  Дердя  Дожу.  Я  дрался  в
Мохачской битве, где двадцать  четыре  тысячи  венгров  пролили  кровь  за
отчизну...
   - Я тоже был там, - оборвал  его  Майлад,  -  но  не  для  того,  чтобы
хвастаться этим.
   - А если ты участвовал в том кровавом крещении, то  должен  знать,  что
все уцелевшие в бою под Мохачем считают друг друга братьями.
   - Нет уж, пусть разбойник  с  большой  дороги  не  считает  меня  своим
братом! - закричал  Майлад,  покраснев.  -  Знаю  я,  почему  снесли  твой
палотайский замок!
   - Может, и знаешь, зато не знаешь, почему снесли Нану. Не  знаешь,  что
вся Венгрия лежит у ног будайского  паши.  И  только  я,  Ласло  Морэ,  не
побоялся ему крикнуть: "Ты не нам, а псам указ, гололобый!" Годы дрался  я
со своей маленькой  дружиной  против  турок.  Не  Фердинанд  дрался  и  не
почтенное венгерское дворянство, а я, Ласло Морэ. В прошлом году я  разбил
турецкое войско, направлявшееся в Белград, - я, Ласло  Морэ,  которого  вы
величаете грабителем и разбойником. -  Он  передохнул,  потом,  размахивая
руками, продолжал: - Было бы у  меня  столько  денег,  сколько  у  Иштвана
Майлада, было бы у меня столько добра, замков  и  челяди,  как  у  Балинта
Терека, было бы у меня столько солдат, как у того,  кто  носит  на  голове
корону в качестве украшения, - тогда меня, Ласло Морэ, чествовала бы нынче
Венгрия как своего освободителя. Но так как у меня мало было солдат,  мало
денег, то басурманы оттеснили меня в Нану и снесли, проклятые,  мой  замок
до основания...
   Подошел Вели-бей.
   - Не знаю, из-за чего вы тут пререкаетесь, но, несомненно, прав  Селим.
Он ближе к кладезю истины, чем вы, неверные.
   - Какой Селим? - изумленно спросил Балинт Терек.
   - Селим, которого еще несколько дней  назад  на  языке  неверных  звали
Ласло Морэ, - ответил Вели-бей.
   Балинт Терек откинулся назад и презрительно захохотал.
   - Вот как! Селим!.. И он еще разглагольствует о любви к отчизне!  Прочь
от меня, басурманин, песий сын!
   Не подскочи к ним Вели-бей, Балинт ударил бы изменника.
   - Неверная свинья! - заорал бей на Балинта. - Сейчас же  закую  тебя  в
кандалы!
   Балинт Терек вскинул голову, как горячий конь, которого  ударили  между
глаз. Глаза его горели огнем. Бог знает, что он натворил бы, не оттащи его
Майлад.
   Бей презрительно посмотрел  им  вслед.  Но  вспомнил,  видно,  о  своем
кармане и прекратил грубые речи. Затем обернулся к Морэ  и  громко,  чтобы
слышали его противники, сказал:
   - Султан, наш милостивый повелитель, рад был услышать, что ты вступаешь
в стан правоверных, и прислал вот этого  почтенного  священника,  дабы  он
принес тебе свет пророка, имя которого благословенно во веки веков.
   - Пойдем к себе! - задыхаясь, хрипел Балинт Терек. - Пойдем отсюда, мой
добрый друг Майлад!


   Несколько дней спустя оба сына Морэ были освобождены.  Они  получили  в
Константинополе какие-то должности.
   Старик Морэ остался в стенах Семибашенного замка.
   Терек и Майлад не сказали с ним больше ни слова, но оба не раз слышали,
как Морэ настаивал на своем освобождении.
   Однажды Вели-бей ответил ему так:
   - Ходил я опять по твоему делу во дворец. Из Венгрии уже пришло письмо.
Ну, знаешь, будайский паша  расписал  тебя  на  славу!  Между  прочим,  он
сообщил, что во время осады Наны ты, удирая,  швырял  через  плечо  деньги
туркам, чтобы спасти свою шкуру. - И, покачав головой, он засмеялся: - Ох,
старик, старик, и лиса же ты!


   В ту пору уже и Секешфехервар и Эстергом были в руках турок. Султан сам
стал во главе своей рати, чтобы сокрушить эти два оплота Задунайщины.
   Вернулся он домой только к зиме.
   Обитатели Семибашенного замка  еженедельно  получали  вести  о  походе.
Узнали они о возвращении султана и ждали новых узников. Да простит господь
давним узникам, но они радовались заранее, что в тюрьме у них появятся еще
сотоварищи, быть может, даже старые  друзья.  Сколько  новостей  доведется
тогда услышать! Наверно, и о семьях удастся что-нибудь разузнать.
   Однажды  утром,  когда  Балинт  и  Майлад  беседовали  об  этом,  вдруг
отворилась дверь и вошел  Вели-бей.  Лицо  его  раскраснелось  от  быстрой
ходьбы. Сложив на  груди  руки,  он  низко  поклонился  Балинту  и  сказал
подобострастно:
   - Его величество падишах просит вас к себе, ваша милость. Соблаговолите
немедленно одеться - и поедем.
   Балинт Терек вздрогнул, глаза его остановились.
   - Ты свободен! - пролепетал Майлад.
   Они поспешно начали вытаскивать одежду из шкафа. Вели-бей тоже  побежал
переодеваться.
   - Не забудь обо мне! - умолял Майлад. - Напомни ему, Балинт, про  меня.
Ведь ты будешь беседовать с султаном с глазу  на  глаз.  Замолви  обо  мне
словечко, попроси, чтобы он отпустил вместе  с  тобой  и  меня.  О,  боже,
боже!.. Не забудь обо мне, Балинт!
   - Не забуду... - пробормотал Терек.
   Дрожащими пальцами  застегивал  он  синий  затканный  цветами  атласный
кафтан, в котором его много лет назад схватили турки. Свои красивые зимние
одежды он уже износил, а этот кафтан не  надевал  -  все  берег:  надеялся
поехать в нем когда-нибудь домой.
   Только сабли у пояса не было.
   - Ничего, вернешься из дворца - будет на тебе и сабля,  -  ободрял  его
Майлад, спускаясь вместе с ним по лестнице. - Так не забудь же!
   Радостно смотрел  он,  как  Балинт  и  Вели-бей  закутались  в  широкие
турецкие шубы и забрались в повозку,  как  бей  заботливо  запахивал  полы
меховой шубы Балинта Терека, чтобы у него не замерзли ноги, и как смиренно
садился по левую руку от него.
   - Балинт! Пусть ангелы небесные поедут с тобой за форейторов!
   Повозка тронулась. Позади ехали верхом два стража с пиками.
   "Господи, господи!.." - молился дорогой Балинт Терек.
   Ему казалось, что прошла  целая  вечность,  пока  повозка  завернула  в
ворота дворца.
   Во дворец пошли пешком через янычарский двор.
   Множество ступенек  -  и  все  из  белого  мрамора.  Множество  статных
телохранителей и слуг. Величественные  мраморные  колонны,  мягкие  ковры,
позолота. На каждом шагу дивные образцы восточного филигранного искусства.
Но Балинт  Терек  видел  только  спину  слуги  в  белом  кафтане,  который
торопливо  шел  впереди  них,  да  дверь,  завешенную   плотным   шелковым
занавесом, и думал, что эта дверь ведет в покои султана.
   Балинта Терека ввели в маленький зал. Все  его  убранство  состояло  из
ковра и лежавшей на нем подушки. Возле подушки стоял большой медный сосуд,
похожий на крестильную купель в будайском храме. Только сосуд  этот  стоял
не на каменной подставке, а на мраморном кубе, и в нем  была  не  вода,  а
огонь - горящие угли.
   Балинт Терек был уже знаком с этим предметом турецкого обихода и  знал,
что называется  он  "мангал".  Зимой  турецкие  дома  отапливаются  такими
переносными печами.
   В комнате не было никого, кроме  трех  сарацин,  которые  застыли,  как
статуи, у дверей, сжимая в руке большие  серебряные  алебарды.  Трепещущий
Велибей молча остановился возле дверей.
   Балинт взглянул в окно. Он  увидел  зеленоватые  морские  волны,  а  на
другом берегу залива - Скутари. Вот так же смотрел бы он на Пешт  из  окон
своего будайского дворца...
   Стоял он недолго - за это время разве что яйцо можно было бы сварить, -
наконец черная рука откинула занавес у дверей, и мгновение спустя появился
султан.
   Свиты не было ни впереди, ни позади султана. Вместе с ним вошел  только
худенький юноша-сарацин лет пятнадцати и остановился возле стража.
   Бей мгновенно пал ниц на ковер. Балинт щелкнул каблуками и  поклонился.
Когда он поднял голову, султан стоял уже возле мангала, грея над ним  свои
худые руки. На нем был  опушенный  горностаем  шелковый  кафтан  орехового
цвета, такой длинный, что  из-под  него  виднелись  только  красные  носки
чувяк. На голове - легкая белая чалма. Щеки были выбриты. Тонкие седые усы
свисали ниже подбородка.
   С минуту царило молчание. Потом султан бросил взгляд на бея.
   - Ступай.
   Бей встал, поклонился и попятился к  дверям.  У  порога  снова  отвесил
поклон и исчез, словно тень.
   - Давно я не видел тебя, - заговорил султан спокойно. -  Ты  ничуть  не
изменился, только поседел.
   Балинт подумал: "Да ведь и ты, Сулейман, не помолодел!" С тех  пор  как
Балинт не видел его, султан весь иссох, и густая сеть морщин окружила  его
большие бараньи глаза. Нос его тоже как  будто  стал  длиннее.  Лицо  были
безобразно нарумянено.
   Балинт не промолвил ни слова, только ждал, ждал  с  замиранием  сердца,
что теперь будет.
   Султан скрестил руки на груди и сказал:
   - Ты, должно быть, знаешь, что Венгрии больше нет?
   Бледное лицо Балинта Терека приняло землистый оттенок. Если нет  больше
Венгрии, что же понадобилось от него султану?
   - Еще уцелело несколько крепостей, - продолжал султан, - да уже недолго
стоять этим жалким хлевам. В этом  году  сдадутся  и  они.  (Балинт  Терек
глубоко вздохнул.) Так вот: мне нужен хороший паша в Буду. Такой, чтобы он
не был чужим ни венграм, ни мне. Ты очень хороший человек. Поместья твои я
верну тебе. Все верну.
   Балинт пристально смотрел на него, губы его шевельнулись. Но так как он
еще не произнес ни звука, султан продолжал:
   - Ты понял, что я тебе сказал? Ведь ты говоришь по-турецки?
   - Да, - подтвердил Балинт.
   - Так вот: я назначу тебя своим пашой в Буду.
   Плечи Балинта дрогнули, но лицо оставалось серьезным и скорбным. Взгляд
скользнул  с  султана  на  мангал,   сквозь   арабески   которого,   алея,
просвечивали раскаленные угли.
   Султан замолк на мгновение. Быть может, ждал, что Балинт, по  турецкому
обычаю, припадет к его стопам, или же поцелует ему руку на венгерский лад,
или пролепечет хоть слово благодарности. Но Балинт молчал,  скрестив  руки
на груди, будто позабыв, что стоит перед султаном.
   Султан помрачнел. Раза два прошелся по комнате. Потом снова остановился
и бросил взгляд на Балинта.
   - Может, тебе это не по душе?
   Балинт опомнился.
   В краткие мгновения безмолвия душа его унеслась  далеко,  облетела  все
прекрасные замки, родные поля и леса;  он  обнимал  жену,  целовал  детей,
любовался своими табунами, стадами,  отарами,  смотрел  на  многочисленных
слуг, мчался на своих любимых конях, дышал венгерским воздухом  венгерской
земли...
   Голос султана как будто пробудил его ото сна.
   - Милостивый повелитель, - произнес он, глубоко растроганный, - если  я
правильно понял, ты благоволишь назначить меня на место Вербеци?
   Султан замотал головой.
   - Нет. Вербеци умер. Он умер в том же году, когда ты ушел. На его место
мы не назначили никого. Я хочу поставить тебя настоящим пашой,  дать  тебе
самый большой пашалык  своей  державы  и  предоставить  полнейшую  свободу
действий.
   Ошеломленный Балинт смотрел на султана.
   - Но как же так, ваше величество? - проговорил он наконец. -  Мне  быть
венгерским пашой?
   - Нет, турецким пашой.
   - Турецким пашой?
   - Да, турецким. Я же сказал тебе: Венгрии больше нет. Стало  быть,  нет
больше и венгров. Я думал, ты уже понял.
   - И я должен стать турком?
   - Турецким пашой.
   Балинт Терек понурил голову и вздохнул так, будто у него душа  с  телом
расставалась; на лбу его резко  обозначились  страдальческие  морщины.  Он
взглянул на султана.
   - А иначе нельзя?
   - Нет.
   Балинт Терек смежил глаза, задышал тяжело и часто.
   - Ваше величество, - промолвил он наконец, - я знаю, что вы не привыкли
слышать прямые речи, но мне на  старости  лет  кривить  душой  зазорно.  Я
всегда говорю то, что думаю.
   - А что ты думаешь? - ледяным тоном спросил султан.
   Балинт Терек побледнел, но ответил с величавой прямотой:
   - Дума моя одна, милостивый падишах: если даже вся Венгрия  принадлежит
тебе и все венгры станут турками, я турком не стану. Нет! Нет!



        9

   На обратном пути Вели-бей с ужасом выслушал рассказ  Балинта  Терека  о
тайной его беседе с султаном.
   - Безумный человек! - воскликнул он. - Даю голову на  отсечение,  нынче
ночью ты уже будешь спать в Кровавой башне.
   И до самой полуночи  Вели-бей  торчал  во  дворе,  ожидая  распоряжений
султана.
   Но ни в ту, ни в следующую  ночь,  ни  в  последующие  дни  и  ночи  не
поступало никаких распоряжений - ни письменных, ни устных.
   Неделю спустя старый шейх-уль-ислам удостоил Еди-кулу своим  милостивым
посещением. Он приехал без всякой торжественности,  один,  словно  рядовой
священник. Вели-бей от удивления чуть не рухнул на землю.
   - Здесь есть какой-то знатный гяур, - сказал великий  муфтий,  -  зовут
его Балинт Терек.
   - Да, - произнес бей с поклоном.
   -  Падишаху,  да  ниспошлет  ему  аллах  долголетие,  полюбилась  мысль
назначить этого венгра правителем наших венгерских  владений.  А  неверный
пес не желает обратиться в нашу веру.
   - Собака!
   - Я попросил падишаха, да ниспошлет ему аллах долголетие, разрешить мне
взглянуть на этого узника. Быть может, мне удастся сделать что-нибудь.  Ты
ведь знаешь, сын мой, что я старый и опытный человек.
   - Ты мудрый из мудрейших, высокочтимый шейх, Соломон нашего времени!
   - Мне думается, каждый узел можно развязать, нужно лишь взяться за дело
спокойно и с умом. Быть может, гяур смягчится, если я сам принесу ему свет
пророка. Сперва он будет только слушать меня, а потом и  сам  не  заметит,
как в сердце его западут первые семена правой веры.
   - Он человек довольно смышленый.
   - Видишь ли, сын мой, если мы обратим этого злого нечестивца  в  правую
веру, то доставим радость падишаху.
   И, кивая головами, они вместе произнесли:
   - Да ниспошлет ему аллах долголетие!


   В восьмом часу дня, а по нашему времени - в два часа  пополудни  Балинт
Терек спал у себя в комнате. Бей  приоткрыл  дверь  и  пригласил  великого
муфтия войти.
   Господин Балинт приподнялся  на  тахте  и,  опершись  на  локоть,  стал
растерянно протирать глаза.
   Он смотрел на длиннобородую библейскую фигуру, которую еще  никогда  не
видел. Однако по черному кафтану и белой чалме сразу признал в  посетителе
духовное лицо.
   - Проснись, господин Балинт, - окликнул его бей. - Тебя ожидает большая
честь: сам милостивый шейх-уль-ислам пришел просветить тебя. Выслушай  его
внимательно.
   Он сорвал со стены  ковер,  висевший  над  кроватью,  и  разостлал  его
посреди комнаты. Потом снял с себя кафтан и хотел  было  положить  его  на
ковер, но старик этого не допустил. Он сел, поджав под себя ноги. Борода у
него свисала до пояса.
   Умными старческими глазами он пытливо  оглядел  Балинта  Терека,  потом
принялся листать переплетенную в кожу толстую книжечку величиной с ладонь.
   - Что вам нужно? - пробурчал Балинт Терек. -  Ведь  я  же  ясно  сказал
султану, что не перейду в турецкую веру.
   Вели-бей не отвечал. Он взглянул  на  великого  муфтия.  А  тот  вместо
ответа поднес книгу к сердцу, к губам и ко лбу, потом заговорил:
   - Во имя аллаха милостивого и милосердного, Абдул  Казем  Мохамед  сына
Абдаллаха, сына Абд Эн Моталлеба, сына Хазема, сына Абд Менафа, сына Каси,
сына Калеба, сына Морры, сына Ловы, сына Галеби...
   Господин Балинт молча смотрел на старика. Затем надел доломан,  сел  на
стул и стал ждать, чем все это кончится.
   Старик спокойно продолжал:
   - ...сына Фера, сына Малека, сына Мадара, сына Кенана, сына Каниза...
   Балинт Терек зевнул.
   А старик продолжал:
   - ...сына Модрека, сына Элиаша, сына Модара, сына Назара, сына Моада...
   Он перечислил еще целую уйму имен и возвратился наконец  к  Мохамеду  и
его рождению.
   Бея в комнате уже не было - он  бесшумно  выскользнул,  чтобы  заняться
своими делами. В коридоре ему встретился Майлад, который только что  встал
после обеденного сна и шел будить Балинта.
   Бей преградил ему путь.
   - Не мешай Тереку, - сказал он, подняв палец. - У него духовная  особа.
Обращает его в правую веру.
   - В турецкую веру?
   - Да.
   И бей, подпрыгивая, поспешно спустился по лестнице.
   Майлад, пораженный, смотрел ему вслед.



        10

   Еще не успело кончиться персидское  погребальное  шествие,  как  Гергей
схватил Эву за руку и двинулся вперед. Он протиснулся в толпу,  бросив  по
дороге цыгану и Мекчеи:
   - Идемте! Беда!
   Теперь впереди шел широкоплечий Мекчеи, прокладывая в толпе дорогу себе
и своим товарищам. Юмурджак и ага топтались на той стороне улицы.  Они  не
могли пройти сквозь ряды священной процессии. Их не пропустили бы солдаты,
наблюдавшие за порядком, да и  кончары,  которыми  в  религиозном  экстазе
размахивали персы, тоже обратились бы против них.
   Сунниты и шииты ненавидят друг друга. Шииты  считают,  что  современные
служители Мохамеда - сунниты - незаконно захватили власть. А турки считают
персов еретиками.
   Наконец наши  путешественники  выбрались  из  толпы  и  соединились  на
какой-то узкой и темной улочке.
   Только тогда Гергей мог заговорить:
   - Бежим! Я видел агу и Юмурджака. Они пришли с солдатами!
   И беглецы ринулись во тьму. Впереди всех  несся  цыган,  хотя  не  знал
даже, кого и чего надо опасаться.
   Он наткнулся на спящих собак и,  перекувырнувшись,  упал.  Одна  собака
взвизгнула, остальные в испуге бросились врассыпную.
   Ведь известно, что Стамбул - собачий рай. Там  либо  нет  дворов,  либо
дворами служат крыши домов - так что собакам нигде нет  пристанища.  Рыжие
псы, похожие на  лисиц,  иногда  сотнями  заполняют  улицы.  Турки  их  не
трогают. Напротив, если какая-нибудь  сука  щенится,  для  нее  бросают  у
дверей дома тряпку или рогожу. Псы чистят и  убирают  улицы  Стамбула.  По
утрам каждый турок опоражнивает возле двери  своего  дома  четырехугольный
мусорный ящик. Собаки  съедают  отбросы,  пожирают  все,  кроме  стекла  и
железа. И псы в Стамбуле вовсе не безобразные и не дикие. Свистни любому -
он весело вильнет хвостом. Погладь его - он обрадуется.
   Когда цыган упал,  вся  компания  остановилась  перевести  дух.  Гергей
засмеялся.
   - Черт тебя побери, Шаркези! Что ты мчишься как угорелый!
   - Да ведь за нами гонятся!  -  запыхавшись,  отвечал  цыган,  с  трудом
поднимаясь на ноги.
   - Никто уже не гонится. Погоди, послушаем.
   На улице  было  тихо.  Только  издали  доносилось  благоговейное  пение
персов. Все навострили уши.
   - Дальше я не побегу, - сказал Мекчеи с досадой. -  Если  кто  нападет,
всажу в него клинок.
   Но никто не показывался.
   - Потеряли наш след, - рассудил Гергей. - Друг мой Шаркези, где  же  мы
переночуем?
   Цыган взглянул на небо.
   - Сейчас взойдет луна. У меня тут один знакомый держит корчму.  У  него
можно переночевать. Да только живет он далеконько, за Еди-кулой.
   Янчи оживился.
   - Идти к нему надо мимо Еди-кулы?
   - Да, - ответил цыган. - Корчма оттуда на расстоянии полета стрелы.
   - Ты говоришь, сейчас луна взойдет?
   - Вот-вот взойдет. Вы, барич, не видите разве, как светлеет край  неба?
Надо поторапливаться. Корчмарь этот - грек. Скупает  у  нас  краденое.  За
хорошие деньги он и одежду продаст.
   - А мы не могли бы взглянуть поближе на  Еди-кулу?  -  спросил  Янчи  с
дрожью в голосе. - Может быть...
   - Ночью-то?
   - Ночью. Ох, мне так хочется!..
   - Можно, коли уж так не терпится. - Цыган пожал плечами.  -  Только  бы
нас не поймали.
   И он пошел впереди, осторожно переступая через развалившихся на  дороге
собак. Когда же засияла луна, он повел всех  по  той  стороне  улицы,  где
стлалась тень.
   Спящие дома, спящие улицы. Изредка слышится тявканье  собак.  Нигде  ни
души.
   Луна  осветила  маленькие  деревянные   дома.   Все   они   одинаковые,
двухэтажные. На верхнем этаже - два крохотных зарешеченных оконца; решетки
тоже  деревянные.  Это  окна  гаремов.  Иной  раз  попадается  и  каменная
постройка, а дальше опять бесконечные ряды деревянных лачуг.
   Цыган на минуту остановился у какого-то дома и  подал  спутникам  знак:
стойте тихонько. В доме плакал ребенок. Стекол в окнах, конечно, не  было,
и ясно слышался мужской голос, а затем раздраженный окрик женщины:
   - Замолчи! Хуняди [Хуняди Янош (ок. 1407-1456) - в 1446-1452 гг. регент
Венгерского королевства; в 1441-1443 гг.  провел  успешные  походы  против
османских завоевателей; нанес поражение османским  войскам  в  Белградской
битве 1456 г.] идет!
   Ребенок замолчал. Наши путники торопливо прошли мимо.
   Еще не было полуночи, когда за  каким-то  поворотом  перед  ними  вдруг
засверкало звездное море.
   Цыган снова прислушался.
   - Сядем в лодку, - тихо сказал он, - если, конечно,  раздобудем  ее,  и
объедем Еди-кулу. Корчма стоит по ту сторону замка.
   - Стало быть, турки и в Стамбуле пьют? - спросил Гергей с улыбкой.
   - В этой корчме пьют  и  турки,  -  махнул  рукой  цыган.  -  Там  есть
отдельная комната, где они тайком выпивают.
   Шаркези ходил по песчаному  берегу,  что-то  отыскивая,  наконец  возле
одной сваи нашел лодку. Лодка была до половины вытащена на берег, а  может
быть, отлив оставил ее на берегу.
   Вдруг из-за угла, словно летучая мышь, выскочила женщина  в  коричневом
платье и побежала по берегу к цыгану.
   Цыган глянул на нее с изумлением.
   - Ты здесь, Черхан?
   Это была дочь старейшины.
   - А где дэли? - тревожно спросила она, переводя дыхание.
   Цыган указал рукой на Гергея и его товарищей, стоявших начеку в тени.
   Девушка обернулась и, схватив Эву за руку, зашептала:
   - Вам грозит опасность. За вами по следу гонятся двадцать сипахи и  ага
с лицом ворона.
   Эва посмотрела на Гергея. Она не понимала, что говорит цыганка.
   - Как только вы ушли, - продолжала девушка, - к нам нагрянул  ага.  Его
солдаты все раскидали, все перерыли в  шатрах.  Саблей  били  моего  отца,
чтобы он сказал, где вы. Даже в пещере искали вас.
   - И вы навели их на наш след?
   - Что ты! Ведь и Шаркези пошел с вами, уж ради него  и  то  бы  так  не
сделали.
   - От души сказано! - улыбнулся Гергей. - Но мы уже встретились с ними.
   - Да они же  гонятся  за  вами  по  пятам.  Того  и  гляди,  настигнут.
Торопитесь! Бегите!
   Шаркези отвязывал лодку.
   - Садитесь живей!
   - Море освещено луной, - тревожно сказала цыганка.
   - Не беда, - ответил Гергей. - Если даже и увидят нас, то не скоро  еще
лодку достанут. Другой-то лодки нет на берегу. - И он бросился к лодке:  -
Идите!
   Луна озаряла море  и  высокие  стены  крепости.  Четыре  средние  башни
высились  в  лунной  ночи  черными  силуэтами,  точно  четыре  великана  в
островерхих колпаках.
   Когда друзья подбежали к лодке, со стороны улицы  послышались  топот  и
бряцанье оружия.
   - Идут! - всполошилась Черхан.
   Быстрее лягушек прыгнули в лодку двое цыган. Да и наши путники тоже  не
мешкали.
   - Лодка мала, - с беспокойством заметил Гергей.
   Мекчеи выхватил весла из рук цыгана и сорвал с них ремешки.
   - Садитесь!
   - Отчаливай! - крикнул Гергей.
   Но Мекчеи стоял, расставив ноги, и с поднятыми веслами поджидал  турка,
который, опередив шагов на сто своих товарищей, мчался прямо на них.
   - Иди, иди, дервиш! - заорал в ярости Мекчеи. - Иди!
   Юмурджак отпрянул. В руке его сверкнул кончар.
   - Ну что ж ты? Иди! - подбодрял его Мекчеи.
   И он не только не оттолкнул от  берега  лодку,  а  выскочил  из  нее  и
кинулся с веслом на Юмурджака.
   Дервиш повернул назад и бросился наутек.
   - Мекчеи, садись скорей! - воскликнул с нетерпением Янчи Терек. -  Ведь
они сейчас нападут на нас.
   Мекчеи спокойно направился к лодке  и  одним  рывком  оттолкнул  ее  от
берега. Но тут подоспели преследователи, и злобные вопли  понеслись  вслед
лодке, закачавшейся на волнах.
   Груз  действительно  оказался  велик.  Борта  лодки  только   чуть-чуть
поднимались  над  водой.  Чтобы  не  зачерпнуть  воды,   пришлось   сидеть
неподвижно.
   Сипахи бегали взад и вперед по берегу, стараясь разыскать лодку.
   - Кайикчи! [лодочник (тур.)] Кайикчи! - кричали они. - Эй, кайикчи!
   Мекчеи обернулся к цыгану.
   - Куда плыть?
   Цыган притулился на корме, лязгая зубами от страха. Он едва был в силах
ответить.
   - О-о-об-б-бъедем замок, ми-милостивый господин витязь!
   - А что там, за этим замком?
   - Ни-ничего.
   - Лес, поле?
   - С-сады, ку-кустарники...
   Гергей греб сильными, ровными взмахами.
   Цыганка вскрикнула со стоном:
   - Нашли лодку!
   И правда, от берега отчалила лодка. В ней сидело шесть человек, но и  у
них была только одна пара весел.
   Остальные турки разбежались - должно быть, в поисках другой лодки.
   - Пусти меня на свое место, - сказал Мекчеи Гергею, - я  сильней  тебя.
Сколько нас народу?
   - Ой, ой, ой! - У цыгана зуб на зуб не попадал.
   Беглецы молча плыли на восток.
   Лодка турок следовала за ними.
   - Если остальные турки не пустятся вдогонку, мы сразимся,  -  рассуждал
Мекчеи. - Я встречу их веслом, а вы уж чем бог послал.
   - Здесь едва ли можно сразиться, - сказал Гергей. - Нагонят нас  -  обе
лодки перевернутся. Предлагаю ехать к Скутари.
   - А кто из нас не умеет плавать?
   - Я, ваша милость, не умею, - ответил цыган, дрожа всем телом.
   - Если перевернемся, цепляйся за нос лодки.
   - Нет, Пишта, так дело не пойдет, - возразил Гергей, замотав головой. -
Греби к берегу. Надо выехать на такое место, где вода по пояс, чтобы можно
было встать на ноги. Меряй веслом глубину.
   - А потом что?
   - У меня с собой два фунта пороха. Я смочу  его  и  зажгу.  Как  только
турки настигнут нас, сразу швырну в них. Тогда ты выскакивай из лодки,  за
тобой я, потом Янчи и Мати. Турки растеряются, и  мы  расправимся  с  ними
поодиночке. - Он протянул цыгану трут и кремень: - Шаркези, высекай огонь.
   Мекчеи молча повернул к азиатскому берегу. Но до него было еще  далеко:
грести пришлось больше часу. Все сидели в  лодке  безмолвно.  Мекчеи  греб
попеременно с Мати. Иногда он глубоко, по самую рукоятку, погружал весло в
воду, но дно не нащупывалось.
   Турки с воплями неслись за ними.
   Гергей намочил руку и, раскатав на спине Шаркези порох, сделал из  него
черную лепешку толщиной с палец.
   - Ну, а теперь, Эва, подбавь в середину сухого.
   Эва отвернула роговую пробку пороховницы и насыпала на  лепешку  сухого
пороху.
   Гергей сложил лепешку и скатал из нее шар, потом завязал его в  платок,
отогнув только один уголок, чтобы можно было поджечь порох.
   - Дно! -  сказал  вдруг  Мекчеи,  хотя  они  заехали  чуть-чуть  дальше
середины пролива.
   Мекчеи поработал на славу. Турки почти не приблизились к ним - лодка их
шла на таком расстоянии, на какое  сильный  юноша  может  кинуть  по  воде
плоский камешек.
   - Шаркези, трут загорелся?
   - Загорелся.
   - Держи его. А ты, Мекчеи,  греби  потише.  Поверни  лодку  так,  чтобы
встать к ним бортом. Только смотри, чтобы они  не  наехали  на  нас.  Если
разгонят лодку, пусть уж лучше пронесутся мимо.
   - Не бойся, поверну.
   - Когда будем от них шагах в десяти, цыган  пусть  соскользнет  с  носа
лодки в воду. Цыганка тоже. И ты, пожалуй, Эва, но только в тот миг, когда
я брошу порох. Они не должны знать, что здесь вода только по  пояс.  Пусть
поплавают на здоровье! - Гергей потуже стянул платок, пустив  в  ход  даже
зубы. Потом продолжал: - Если огонь выбросит  их  из  лодки,  ты,  Мекчеи,
оставайся здесь с веслом. Мы с Янчи прыгнем в воду  и  вдвоем  будем  бить
пловцов. Если они очень растеряются, пусть Мати захватит их лодку и  рубит
того, кто уцепится за нее.
   - А я? - спросил цыган.
   - Вы трое держите нашу лодку, чтобы Мекчеи не  перевернулся.  -  Гергей
наклонился к Эве и шепнул на ухо: -  Спустись  в  воду  с  той  стороны  и
подлезь под лодку, чтобы порох не обжег тебе  лицо.  Потом  хватай  второе
весло и бей ближайшего турка. Весло все же длиннее сабли.
   Турки  заметили,  что   расстояние   между   лодками   сокращается,   и
торжествующими воплями выразили свою уверенность в победе.
   Когда между лодками оставалось шагов тридцать, Мекчеи опустил  весло  в
воду.
   - Вода по пояс.
   - Стой! - скомандовал Гергей и поднялся со скамейки. -  Шаркези,  давай
трут. - И он крикнул туркам: - Вам что надо?
   - Сейчас узнаешь! - ответили турки с язвительным смехом.
   Гергей передал трут и порох Эве, а сам снял с  лодки  доску,  служившую
сиденьем.
   В руках у турок сабли, в зубах кинжалы.  В  лодке  настала  напряженная
тишина, только весла с громким плеском рассекали воду.
   Вот турки уже подплывают. Гергей кинул доску в воду навстречу  турецкой
лодке. Доска шлепнулась. Турка, сидевшего на веслах, обдало  брызгами.  Он
перестал грести и обернулся посмотреть, что там упало в воду.
   Лодка сама подплыла ближе.
   Когда расстояние уменьшилось до пятнадцати шагов, Гергей поднес трут  к
пороху. Порох зашипел, разгораясь.
   Гергей подождал чуть-чуть и точным движением метнул порох прямо в лодку
к туркам.
   Прилетевший огненный змей заставил турок  отпрянуть.  В  следующий  миг
лодка превратилась  в  пылающий  фонтан.  С  невероятным  треском  взвился
трехсаженный язык пламени.
   - Эй вах! [Ой, горе мне!]
   Лодка перевернулась.
   Все шестеро турок попадали в воду.
   - Вперед! - крикнул Гергей, стоя по колено в воде. Но  от  вспыхнувшего
пламени и у них замелькали искры перед глазами.  Никто  ничего  не  видел.
Прошло некоторое время, пока Гергей различил первого турка.  Тот  как  раз
ударил по их лодке. От сильного толчка упал в воду Мекчеи.
   Гергей рубанул турка и почувствовал, что сабля его коснулась кости.
   - Бей их! - крикнул он.
   Друзья его, хотя и наполовину ослепленные, тоже яростно сражались.
   Когда к ним вернулось зрение, они увидели, что Мекчеи отчаянно  борется
в воде с плечистым турком. Гергей размахнулся и изо всех сил ударил  турка
по голове. Но у турка башка крепкая. Он повернулся и так стукнул Гергея по
плечу, что едва не сбил его с ног. Тут Мекчеи вцепился  в  турка,  схватив
его за шею, погрузил в воду и держал до тех пор, пока тот не захлебнулся.



        11

   Однажды в майский послеобеденный час перед воротами Семибашенного замка
появилось пять итальянцев: трое юношей в желтой  бархатной  одежде  и  две
девушки в коротких юбках. Один из юношей и девушка держали в руках  лютни,
вторая девушка несла под мышкой бубен.
   Страж, стоявший в тени под воротами, дремал,  приподнимая  веки  только
тогда,  когда  возле  него  слышался   топот   солдатских   башмаков.   Но
чужестранцев он все же заметил и взял пику наперевес.
   - Стой!
   - Мы итальянские певцы. Идем к господину коменданту.
   - Нельзя.
   - А нам нужно.
   - Нельзя.
   - Почему же нельзя?
   - Он переезжает.
   Человек  шесть  солдат  стояли  и  сидели   на   корточках   у   стены.
Старуха-цыганка гадала им, встряхивая в решете пестрые зерна фасоли.
   Одна из девушек - та, что была помоложе, - смело подошла  к  цыганке  и
окликнула ее:
   - Лалака! Стража не пускает нас. Пошли кого-нибудь к Вели-бею  сказать,
что мы ему подарок принесли.
   Цыганка дошла как раз до самого интересного места в своем гадании.  Она
разделила фасоль на пять кучек и залопотала солдату:
   - Вот теперь и показалось твое счастье! Да только я  ничего  не  скажу,
пока ты не пойдешь  к  Вели-бею  и  не  доложишь,  что  пришли  итальянцы,
принесли ему подарок.
   Солдат даже раскраснелся от любопытства. Почесав в затылке, он встал  и
поспешно направился в замок.
   Не прошло и десяти минут, как он вернулся и подал знак итальянцам.
   - Идите за мной.
   Шагая впереди итальянцев, он повел их  через  сумрачный  проход,  потом
через оранжерею, мимо мельницы с большим колесом и через  огород,  где  на
грядках зеленели кустики салата.
   Солдат сорвал вилок салата и тут же принялся уплетать его. Он угостил и
девушек.
   - Ешьте. Хороший салат. Латук.
   Цыганка взяла листик и предложила своей подруге.
   - Спасибо, Черхан, не хочется.
   - Да ешь же! Вкусно.
   - Знаю, что вкусно, но только мы не привыкли его так есть.
   - А как же? С солью?
   - С солью и с жареными цыплятами.
   Один из итальянцев служил девушкам переводчиком. Но  так  как  болтушки
щебетали без умолку, а толмач иногда отворачивался, то одна из девушек  то
и дело окликала его:
   - Гергей, что сказала Черхан?
   - Сад был разбит между двумя высокими кирпичными стенами. Крепость была
обнесена двойной стеной, а две средние башни были еще особо огорожены.
   - У всех башен тоже двойные стены, - объяснила Гергею цыганка.  -  Один
стражник как-то рассказывал в корчме, что эти башни битком набиты  золотом
и серебром. Ему пришлось там полы подметать,  и  он  заглянул  в  замочную
скважину.
   - Потому и стережет их столько солдат, - заметил грустный Янчи.
   Юноша был взволнован больше всех: то краснел,  то  бледнел,  беспокойно
озирался, ко всему прислушивался.
   Они дошли до жилья Вели-бея. Здесь, возле крепостной стены, стоял  лишь
один этот дом да поставлены были в пятидесяти шагах друг от друга  большие
пушки. Возле пушек лежали горки ржавых ядер величиной с арбуз.
   Во дворе  бея  повсюду  были  раскиданы  кованые  сундуки  и  свернутые
полотнища  красного  шатра.  На  дорожках,  посыпанных  гравием,  даже  на
цветочных клумбах - везде разбросано было оружие, походная мебель и ковры.
Видно, Вели-бей нисколько не заботился о своем преемнике.
   Десять - пятнадцать солдат укладывали сундуки.
   Бей стоял между ними, уплетая латук, - он ел салат, как коза ест траву,
а вовсе не в качестве гарнира к жареным цыплятам.
   Кивнув итальянцам, он сел на колесо пушки,  дуло  которой  смотрело  за
стену, и, продолжая жевать салат, весело спросил:
   - Ну, что вам нужно?
   Гергей выступил вперед. Держа шляпу в руке, он заговорил по-турецки:
   - Эфенди, мы итальянские певцы. Ночью рыбачили неподалеку от  крепости.
Видишь ли, господин, мы бедны, и вечерами нам приходится рыбачить. Но этой
ночью мы поймали не  только  рыбу.  Когда  вытянули  сеть,  в  ней  что-то
блеснуло. Посмотрели - а там прекрасная золотая тарелка...
   - Что за чертовщина!
   - Соблаговоли взглянуть.  Видел  ли  ты  что-нибудь  прекраснее  такого
блюдечка?
   Гергей сунул руку за пазуху и вытащил  золотую  тарелочку,  на  донышке
которой были вычеканены женские фигуры - резвящиеся наяды.
   - Машаллах! [возглас удивления] - пролепетал бей,  вытаращив  глаза  от
удовольствия.
   - Мы и сами такой красоты никогда не видели, - продолжал Гергей. -  Вот
и подумали: что же нам делать с тарелочкой?  Продавать  станем  -  скажут:
украли, и тогда беды не оберешься. А не продадим  -  так  к  чему  золотая
тарелка людям, когда им есть нечего!
   Бей повертел тарелку, даже взвесил на руке.
   - Это не золото, а позолоченное серебро.
   - А такие произведения искусства всегда делают из серебра.
   - Но почему вы именно мне ее принесли?
   - Вот про это я и хотел рассказать, господин бей. Когда мы  размышляли,
что делать с тарелкой, нам пришло в  голову,  что  здесь,  в  Семибашенном
замке, заточен наш благодетель, один венгерский  вельможа.  В  детстве  мы
вместе с младшим братом были у него рабами...
   Бей с улыбкой рассматривал тарелку.
   - И хорошо он с вами обходился?
   - Учил нас и любил, словно родных детей. Вот мы и подумали: попросим-ка
у тебя разрешения спеть ему песню.
   - И ради этого принесли мне тарелку?
   - Да.
   Бей снова улыбнулся, глядя на тарелку, потом спрятал ее за пазуху.
   - А вы хорошо поете? Дайте-ка я послушаю вас.
   Пятеро итальянцев тут же встали  в  кружок,  двое  ударили  по  струнам
лютни, и все вместе начали:

   Mamma, mamma,
   Ora muoio, ora muoio!
   Desio tal cosa,
   Che all orto ci sta.
   [Мама, мама, я умираю, я умираю!
   Я ужасно хочу того, что растет в саду (ит.)]

   У девушек голоса звучали точно скрипки, у Гергея и Янчи - как флейты, у
Мекчеи - словно виолончель.
   Бей перестал жевать салат и весь обратился в слух.
   - Ангелы вы или джинны? - спросил он.
   Певцы вместо ответа  завели  веселую  плясовую.  Цыганка  выскочила  на
середину и, потрясая бубном, завертелась, закружилась перед беем.
   Бей встал.
   - Смотрел бы я на вас три дня и три ночи,  но  завтра  утром  я  должен
отправиться в Венгрию. Поедемте со мной.  Хотите  -  прямо  отсюда  поедем
вместе, хотите - присоединяйтесь по дороге. Пока не покинете меня,  всегда
будете сыты, одеты и обуты. Денег вам дам.  И  при  мне  не  будете  знать
никаких забот.
   Итальянцы нерешительно переглянулись.
   - Господин, - ответил Гергей, - мы должны друг с другом посоветоваться.
А прежде ты разреши то, о чем мы тебя просили.
   - Охотно. Но к кому же вы проситесь?
   - К господину Балинту Тереку.
   Бей развел руками.
   - К Тереку? Это трудно. Он сейчас в стофунтовых.
   - Что это такое - стофунтовые?
   Бей досадливо махнул рукой.
   - Он грубо обошелся с главным муфтием...


   И все-таки бей выполнил просьбу итальянцев: поручил их одному солдату.
   - Вынесите господина Балинта во двор. Итальянцы споют ему.  Захочет  он
послушать или нет, вы все-таки вынесите.
   Открылись  ворота  внутреннего  двора  крепости.  Двор  этот  был  чуть
побольше Эржебетской площади в  Пеште.  По-прежнему  сидели  под  платаном
шахматисты, тут же Морэ скучал  позади  игроков  да  позевывали  несколько
хорватских и албанских господ. Они даже на шахматы не смотрели, но так как
человек, подобно муравьям, гусям или овцам, не любит жить  в  одиночестве,
они тоже сидели вместе со всеми.
   Майлад устроился на походном стуле у решетчатой двери темницы  -  чтобы
откликнуться, если господин Балинт скажет что-нибудь. Но  за  долгие  годы
заточения они уже обо всем переговорили, и больше им говорить  было  не  о
чем. Только иногда тот или другой спрашивал:
   - О чем ты думаешь?
   Итальянцев не пропустили в ворота, пока не доставили во двор  господина
Балинта. Его вывели из-за железной решетки. Чтобы он мог идти, двое солдат
несли его кандалы. Выставили на середину двора топорный деревянный стул  и
подвели к нему Терека. Здесь старику дозволили присесть. Да он  все  равно
не мог бы сдвинуться с места - кандалы были толщиной в руку.
   Так он и сидел, не зная, зачем  его  посадили  тут.  Он  был  в  летней
холщовой одежде. Шапки на голове у него не было, густая грива седых  волос
отросла до плеч. Кандалы, по пятьдесят фунтов весом,  оттягивали  руки,  и
они бессильно повисли вдоль стула.  Старческие,  ослабевшие  руки  уже  не
могли поднять  такой  тяжести.  Лицо  у  Терека  стало  землистым,  как  у
человека, которого сняли с виселицы.
   - Можете войти! - солдат подал знак певцам.
   Они вошли в ворота. Встали в ряд шагах в пяти от Балинта Терека.  Узник
взирал на них равнодушно и устало: "Как попали сюда эти незнакомцы?"
   Шахматисты прекратили игру. Что это?  Какое  великолепное  развлечение:
итальянские певцы в Семибашенном  замке!  Все  встали  за  спиной  Балинта
Терека и ждали песен, а больше всего плясок девушек.
   - Та, что помоложе, не итальянка, - высказал  предположение  персидский
принц.
   - Цыганку признаешь из сотни девушек, - ответил Майлад.
   - А остальные - итальянцы.
   Случайно все они были смугловаты. Мекчеи был самым плечистым, Гергей  -
самый стройным, Янчи - самым черноглазым. Эву выкрасили  ореховым  маслом.
На голове у нее, как и у остальных, был красный фригийский колпак.
   Итальянцы остановились как вкопанные.
   - Да пойте же! - подбодрил их солдат.
   Но  певцы  стояли  бледные  и  растерянные.  По  лицу  самого  молодого
покатились слезы. За ним заплакал и другой.
   - Пойте, чертовы скоморохи! - понукал их нетерпеливый турок.
   Но самый молодой из певцов покачнулся  и  рухнул  к  ногам  закованного
узника, обнял его ноги.
   - Отец! Родимый мой!..



        12

   На расстоянии полета стрелы от  Еди-кулы,  позади  армянской  больницы,
одиноко стоит захудалая корчма.
   В давние времена, когда Константинополь еще  назывался  Византией,  это
был, вероятно, загородный дом, красивая мраморная вилла. Но, увы, время  и
землетрясения сокрушают  даже  мраморные  плиты,  обламывают  алебастровые
балюстрады террас и каменные цветы на наличниках окон, разрушают лестницы,
а ветер заносит в трещины колонн семена сорных трав.
   Вилла превратилась в кабачок. Навещали этот кабачок самые разношерстные
посетители. Хозяин - звали его Мильциад -  пополнял  свои  доходы  скупкой
краденого.  Мильциад  и  снабдил  наших  путников   итальянской   одеждой,
предоставил им кров и продал за хорошие деньги позолоченную тарелку.
   Так как представление в Еди-куле окончилось неудачей, артисты  чуть  не
попали в беду.  Солдат  тут  же  доложил  бею,  что  итальянцы,  очевидно,
родственники узника, так как плачут возле него. Но  бею  было  уже  не  до
Еди-кулы. Все его мысли  были  заняты  венгерским  округом  (по-турецки  -
вилайетом), куда его посылали. В  Еди-куле  он  и  сам,  в  сущности,  был
узником: жил в крепостных стенах и только раз в год имел  право  выйти  на
молебен в храм Айя-София.
   - Осел! - выругал он солдата. - Итальянцы были рабами того господина, а
сейчас они мои рабы!
   Бей как раз укладывал в сундук свою красивую порфировую чернильницу. Он
вынул из нее тростниковое перо,  обмакнул  его  в  губку  с  чернилами  и,
написав  на  листочке  пергамента  величиной  с  ладонь  несколько  строк,
протянул его обомлевшему солдату.
   - На! Передай итальянцам и выведи их за ворота. Смотри, чтобы их  никто
не тронул.
   Гергей тут же прочел бумажку, как только ему сунули ее в  руки.  В  ней
значилось:

   "Предъявители сего, пять итальянских певцов, состоят  в  моей  дружине.
Настоящий темесюк [записка] выдан мною для того, чтобы их никто не трогал,
когда они не находятся при мне.
   Вели-бей".

   Гергей с радостью спрятал листок. Потом взглянул  на  солдата.  Где  он
видел эту физиономию и эти круглые, как у сыча, глаза? Где?
   Наконец вспомнил, что накануне вечером солдат  пил  у  грека  вместе  с
разными поденщиками и корабельщиками. По багровому носу турка  сразу  было
видно, что на судилище Мохамеда он неизбежно попадет в число грешников.
   - Ты тоже поедешь с беем? -  спросил  Гергей,  когда  они  выходили  из
ворот, и сунул солдату в руку серебряный талер.
   - Нет, - ответил солдат, сразу  повеселев.  -  Велибей  берет  с  собой
только подкопщиков и дэли. У  нас  начальником  с  завтрашнего  дня  будет
Измаил-бей.
   - Он еще не переехал сюда?
   - Нет. Пока еще живет вон в том доме, увитом диким виноградом.
   И солдат  указал  на  домик,  притулившийся  у  старинной  византийской
крепостной стены. Очевидно, он и выстроен был из ее камней.
   Вечером сыч уже пропивал у грека свой серебряный талер.
   Наши юноши  в  это  время  ужинали  в  опрятной  комнате,  облицованной
мрамором. Они ели плов с бараниной и совещались, вернуться ли им на родину
вместе с беем или одним.
   Грозная опасность ходила за ними по пятам - это  было  несомненно.  Еще
более несомненно было, что освободить Балинта Терека им не удастся.
   - Надо вернуться вместе с беем, - сказал Гергей. - Так  будет  разумнее
всего.
   - Я петь этому турку не стану, - проворчал Мекчеи.  -  Пусть  ему  гром
гремучий поет!
   - Что ж, притворись,  будто  ты  охрип,  -  сказал  Гергей,  передернув
плечами. - А почему бы нам не петь для него? Пословица и  то  гласит:  "На
чьей телеге едешь - того и песню поешь".
   - А если дома узнают, что мы развлекали турка?
   - Ну и что же? В Туретчине мы ему поем, а в Венгрии он у нас попляшет.
   Янчи не вмешивался в разговор - он  безмолвно  смотрел  вдаль  глазами,
полными слез.
   Гергей положил ему руку на плечо.
   - Не плачь,  Янчика.  Не  век  же  отцу  носить  эти  тяжелые  кандалы!
Когда-нибудь снимут их.
   - Я не мог даже поговорить с отцом. Он успел только спросить про брата.
Я сказал, что Ферко остался дома - на тот случай, если я погибну  в  пути.
Чтобы у матери остался хоть один сын.
   Все глядели на юношу с молчаливым участием.
   - Но что я за дурак! - воскликнул Янчи, содрогнувшись.  -  Прокрался  к
нему, переодевшись бродячим скоморохом! А ведь  я  мог  бы  навестить  его
обычным путем. Теперь, после всего случившегося,  уже  не  пойдешь.  Сразу
узнают, что мы не итальянские певцы.  И  тогда  не  спасет  даже  охранная
грамота бея. Хоть бы деньги я ему передал!
   Цыганка взяла опустевшее блюдо и вынесла его. В комнату заглянула луна,
затмив огонек светильника.
   - Можно сделать еще одну попытку, - сказал Гергей. - Деньги у нас целы.
У тебя, Янчи, тысяча золотых, у меня триста. А тех денег,  что  у  Мекчеи,
нам хватит на дорогу домой. У Эвы тоже есть деньги.
   Цыганка вернулась.
   - Пойдите взгляните на турецкого сыча, - сказала она. - Так  пьян,  что
даже со стула свалился. Шаркези пьет за его счет, но еще не  напился.  Они
играют с Мати в кости.
   Но, заметив, что друзьям не до смеха, девушка умолкла. Села на  циновку
вместе с остальными и, подперев рукой подбородок, уставилась на Эву.
   - Новый бей, - продолжал Гергей, - наверняка позарится на деньги. Такой
же, поди, взяточник, как  и  все  другие.  Может  быть,  он  подсобит  нам
чем-нибудь? Деньги, говорят, отмычка ко всем замкам.
   - Я отдам все, что у меня есть! - радостно встрепенулся Янчи.  -  Жизнь
свою и то бы отдал!
   - Что ж, отважимся на последнюю попытку.
   - Как же ты ночью попадешь к бею?
   - Он велит тебя схватить, - сказал Мекчеи.  -  Выслушает  тебя,  деньги
возьмет и тебя заберет в придачу к деньгам.
   Гергей улыбнулся.
   - Не такой я дурак. Не в своем же обличий пойду к нему.
   - А как же?
   - Переоденусь турецким солдатом.
   Янчи схватил Гергея за руку.
   - Ты хочешь это сделать, Гергей? Готов сделать?
   - Сейчас же и сделаю. - Гергей встал и кликнул  корчмаря  Мильциада.  -
Хозяин, - сказал он, - мне нужна турецкая солдатская одежда. Такая,  какую
носят солдаты Семибашенного замка.
   Грек потеребил свою лохматую черную бороду. Он уже привык к  тому,  что
его постояльцы все время меняют одежду, но привык и получать от них каждый
день по два, по три золотых. Черт с ними, грабители они или воры,  главное
- платят хорошо. Он даже предложил им жить в подземном зале.
   - А вот такой одежи у  меня  как  раз  и  нет,  -  улыбнулся  корчмарь,
прищурив глаза. - Но есть тут один пьяный турок, с него можно снять и плащ
и тюрбан.
   - Что ж, и это сойдет. Только мне еще и борода нужна.
   - Этого добра у меня вволю.
   - Но мне нужна именно такая борода, как у твоего пьяного солдата.
   - И такая найдется.
   Грек вышел, и не прошло пяти минут, как он принес  самые  разнообразные
фальшивые бороды, черную шерсть и клей.
   - Приклеить?
   - Приклей. Сделай мне такую же физиономию, как у того турка.
   Гергей сел. Мильциад приступил к делу,  беседуя  за  работой  со  своим
постояльцем.
   - Ты знаком с новым беем, который будет служить в Семибашенном замке? -
спросил Гергей.
   - Конечно, знаком, - махнув рукой, ответил грек. - Он был топчу.
   - А что ты знаешь о нем?
   - Глуп как пень. Одну воду пьет. Оттого у него  и  мозги  раскисли.  Он
даже писать не умеет.
   - Другие офицеры тоже не  умеют,  разве  что  читают,  и  то  с  грехом
пополам.
   - Измаил-бей спесив, как султанский конь, хотя  и  тот,  верно,  ученее
его. Но если бей увидит кого-нибудь  повыше  себя,  так  уж  кланяется  до
земли, как тростинка на ветру.
   - Он уже бывал в походах?
   - В прошлом году ходил вместе с султаном. Под Эстергомом ему даже палок
всыпали.
   - Стало быть, он трус?
   - Потому и сунули его сюда. Трус и дурак. Да и что  хорошего  ждать  от
человека, который пьет только воду!
   Гергей водил головой налево и направо. Клей был очень неприятен ему.
   Борода так изменила его, что Мекчеи смеялся  до  упаду,  увидев  своего
друга в одежде турка.
   Грек принес тюрбан, кончар и плащ.
   - Аллаха эманет олсун!  [Да  хранит  вас  аллах!]  -  шутливо  кланялся
Гергей.
   Всем хотелось проводить его, но он позволил пойти только Янчи и Мекчеи.
Янчи передал ему по дороге свое золото. Вдруг Гергею пришло что-то на  ум,
и он отослал Янчи обратно, оставив с собой одного Мекчеи.
   - Ты тоже следуй за мной, только издали, - сказал он ему. - Чтобы никто
и не подумал, будто мы знакомы.
   Не прошло и получаса, как  Гергей  стоял  перед  домом  Измаил-бея.  Он
возвестил о себе, ударив в медную тарелку, висевшую у ворот.
   В глазке ворот появилось старческое, пухлое лицо  евнуха,  похожего  на
каплуна.
   - Чего тебе?
   - Сейчас же пошли бея в Еди-кулу. Там беда!
   Пухлая физиономия исчезла. Гергей отошел,  зная,  что  старик  появится
снова. Он смекнул, что, не застав никого у дверей,  старику  некому  будет
передать вопросы бея. Повертится, поворчит, но в конце концов  вылезет  за
ворота. Потом вынужден будет вернуться к бею и сказать ему, что солдат уже
ушел. Тогда бей сам направится в Семибашенный замок.
   Гергей,  будто  прогуливаясь,  направился   в   сторону   Еди-кулы.   У
Адрианопольских  ворот  -  так  назывались  северные  ворота  замка  -  он
остановился.
   Ворота были заперты. Возле них, примостившись на камне, спал  стражник.
Над головой его горел фонарь, свисавший с железной балки,  выступавшей  из
стены.
   Кругом тишина и запах пшеницы. Должно быть, возили пшеницу на  мельницу
и продрался один из мешков.
   Мекчеи следовал за Гергеем в тридцати - сорока шагах,  и  когда  Гергей
остановился, он тоже стал. Быть может, Гергей для того  и  задержался  под
фонарем, чтобы Мекчеи увидел его.
   Минуты тянулись бесконечно. Гергей клял в душе турецкое  время  за  то,
что оно ползет так медленно.
   А так как человек, словно букашка, во тьме всегда обращается  к  свету,
то и Гергей взглянул на фонарь.
   - Ей-богу, я поседею раньше, чем вылезет этот бей! - пробормотал  он  с
нетерпением.
   Бедный, добрый герой, милая, прекрасная  звезда  венгерской  славы,  не
суждено тебе дожить до седых волос в этой земной юдоли! Как переменился бы
ты в лице, если бы небесная рука откинула завесу грядущего и в зеркале его
ты увидел бы себя как раз на этом месте - узником, закованным в  цепи,  да
увидел бы, как турецкий палач вяжет веревку петлей  и,  готовясь  повесить
тебя, накидывает ее на ржавую перекладину, где висит у ворот фонарь!


   В тишине улицы хлопнули двери. Гергей вздрогнул и поспешно направился в
ту сторону, откуда донесся стук.
   По улице шел бей.
   Он шел один, закутавшись в плащ. На голове его белела высокая чалма.
   Гергей остановился на миг, прислушался, не идет ли кто-нибудь с беем.
   Но с беем не было никого.
   Тогда Гергей поспешил навстречу турку.
   - Добрый вечер, господин бей! - сказал он, отдав  честь  по-турецки.  -
Тебя вызвал не Вели-бей - я выманил тебя по важному делу.
   Бей отпрянул, схватился за саблю.
   - А ты кто такой?
   Гергей тоже взялся за саблю, вытащил ее из ножен  и  протянул  рукоятью
бею.
   - Возьми, если ты боишься меня.
   Бей вложил свою саблю в ножны. То же сделал и Гергей.
   - Я несу тебе больше приятного, чем ты думаешь,  -  сказал  Гергей.  Он
вытащил из  внутреннего  кармана  плаща  мешочек  с  деньгами  и  позвенел
золотом. - Прими в качестве вступления.
   Бей подержал на ладони тяжелый мешочек, потом вернул его.
   - Сперва я должен знать, кто ты такой и что тебе нужно.
   Бей вошел в полосу тени, падавшей от дома. Там смутно  белела  каменная
скамья. Турок присел на нее и внимательно посмотрел в лицо Гергею.
   Гергей тоже сел на скамью. Скрестив руки на груди и  почесывая  колючую
фальшивую бороду на подбородке, он заговорил тихо и вкрадчиво:
   - Зовут меня Сто Тысяч Золотом. Думаю, имя достаточно благозвучное...
   Бей улыбнулся.
   - Уж не прозвище ли это?
   - Ты можешь это вскоре  установить.  А  тебя  зовут  Бедняк,  хотя  ты,
бесспорно, удалец. Всем известно, что ты участвовал в победоносном  походе
на Венгрию...
   - Вижу, что ты знаешь меня.
   - Так вот, для скорости отбросим всякие обиняки. С завтрашнего утра  ты
будешь комендантом Еди-кулы - иными словами, тоже будешь  узником,  только
узником за плату. Лишь один раз в году разрешат тебе выходить в  город.  И
если аллах ниспошлет тебе долголетие, ты за всю свою жизнь только двадцать
или тридцать  раз  увидишь  Константинополь.  Будешь  сидеть  в  крепости,
растолстеешь, как Вели-бей...
   - Дальше.
   - От тебя зависит избрать себе лучшую и вольную жизнь.
   - Слушаю тебя.
   - В Еди-куле заточен один узник, богатейший венгерский вельможа  Балинт
Терек...
   - Ты хочешь освободить его?
   - Я этого не говорил. Но, допустим, хочу.
   - Слушаю тебя.
   - Ты приведешь с собой нескольких новых солдат, пусть  это  будут  твои
слуги. Что, если б завтра вечером ты вывел господина Балинта  из  крепости
под тем предлогом, будто его зовет султан?
   - После заката  солнца  даже  коменданту  не  разрешается  выходить  из
крепости.
   - По приказу султана разрешается. Ну, скажем, Балинт выйдет днем вместе
с тобой и двумя  солдатами.  Улицы  здесь  безлюдны.  Солдат  ты  отошлешь
обратно, и дальше вы пойдете вдвоем  с  Балинтом.  Но  вместо  того  чтобы
направиться к сералю, ты поведешь названного узника  на  корабль,  который
станет в гавани под оранжевым флагом. Не исключено, что это  будет  фелюга
для перевозки пшеницы, барка или даже обыкновенная  лодка.  Их  не  так-то
много стоит в этих местах. Вот я и говорю: в крайнем случае вы  перемените
одежду, плащи и оба взойдете на корабль.
   - Вот и все?
   - Нет, не совсем. Как только корабль отчалит, тебе отсчитывают  в  руки
триста золотых, говоря по-турецки -  три  тысячи  курушей,  или  пиастров.
Потом водой или сушей мы поедем  в  Текирдаг.  Там  тебя  будет  поджидать
человек с добрыми конями и пятьюстами золотых. Это еще пять тысяч курушей.
Мы поедем в Афины, оттуда в Италию,  как  только  вступим  на  итальянский
берег, тебе отсчитают еще пятьсот золотых.
   - Тысяча триста.
   - Пока - да. Это, кажется,  твое  жалованье  за  десять  лет.  Но  это,
разумеется, не все. Подумай сам: неужели  человек,  владеющий  Дебреценом,
Сигетваром и Вайда-Хунядом, управляющий королевским имением и  почти  всей
Задунайщиной, - неужели он не даст тебе с легкостью хотя  бы  и  девяносто
девять тысяч золотых, даже если ему пришлось бы  расстаться  для  этого  с
половиной своего состояния!
   - А если я не увижу и первой тысячи?
   - Хочешь, я сейчас ее отдам тебе?
   Бей задумчиво смотрел в темноту.
   Гергей пожал плечами.
   - Если увидишь, что мы обманываем тебя - хотя, думаю,  венгра-обманщика
ты никогда еще не встречал,  -  у  тебя  всегда  хватит  времени  обвинить
Балинта Терека в попытке  бежать  из  крепости  и  заявить,  что  ты  один
погнался за ним и поймал на корабле. Приведешь его обратно с корабля или с
суши - тебе все равно поверят, ибо ты его привел.
   Бей задумался.
   - Хорошо, - сказал он наконец. - Пусть завтра,  за  час  до  заката,  в
заливе стоит корабль с оранжевым флагом на  расстоянии  полета  стрелы  от
Семибашенного замка. Жди меня на берегу. Как я узнаю тебя?
   - Присмотрись  ко  мне  хорошенько  при  свете  луны.  Если  завтра  не
признаешь по лицу, то по тюрбану узнаешь. На мне будет желтый,  как  сера,
тюрбан.
   - За час до захода солнца.
   - Ровно в одиннадцать часов, - ответил Гергей.
   По турецкому времени заход солнца бывает в двенадцать часов.


   Было уже за полночь, когда Гергей и Мекчеи вернулись.
   - Сыч еще здесь? - спросил Гергей, входя в корчму.
   - Спит, - ответил Мильциад.
   - Ты можешь сделать так, чтобы он проспал завтра часов до одиннадцати?
   - Могу, - ответил корчмарь.
   Он взял стакан, налил в него воды, насыпал какого-то  порошка.  Порошок
растворился, как соль.
   Потом корчмарь принялся трясти турка.
   - Эй, Байгук! Не пора ли домой?
   Турок поднял голову, посмотрел вокруг мутными глазами и зевнул.
   - На, выпей воды и ступай восвояси.
   Турок даже не взглянул на стакан, только протянул руку.
   Он залпом выпил воду  и  уставился  глазами  в  одну  точку.  Попытался
подняться, но опять свалился.
   Гергей сунул корчмарю в руку пять золотых.
   - Можешь быть совершенно спокоен, - подмигнул Мильциад. - Этот  молодец
не сдвинется отсюда хоть до завтрашней ночи.



        13

   Нанять судно было легко. Они выбрали в  Золотом  Роге  четырехвесельную
греческую фелюгу, зафрахтовав  ее  до  самого  Текирдага,  который  был  в
двадцати четырех часах  пути  от  Константинополя.  Корабельщику  принесли
оранжевый флаг и дали в задаток два золотых. Вскоре после обеда лодка  уже
стояла там, куда ее привел Гергей. Флаг подняли за два часа до заката.
   Гергей побежал в корчму. Турка разбудили и сказали, что бей  велел  ему
пойти и встать на берегу у корабля, поднявшего оранжевый флаг.
   У турка все еще не прошел дурман. Шаркези  пришлось  проводить  его.  И
бедняга, шатаясь, поплелся в своем желтом тюрбане. Он не  мог  сообразить,
утро ли, вечер ли, и  запомнил  только  одно:  бей  велел  ему  подойти  к
какому-то судну на берегу.
   Гергей и его друзья шли все порознь, на большом расстоянии от него.
   Если бей принял предложение, они сразу вслед за ним вступят на корабль.
Если же бей не посмеет или не захочет действовать с ними заодно, пусть сам
договаривается с земляком в желтом тюрбане.
   Самым важным вопросом было: приведет ли  Измаил-бей  на  берег  Балинта
Терека?
   Выяснить это поручили Черхан. От девушки скрыли, что готовится побег, -
сказали только, что Балинта Терека ведут к султану, а им хочется  еще  раз
увидеть своего господина. Сговорились так: Черхан будет стоять на углу,  и
если заметит бея, двух солдат и господина Балинта, то  потянется  к  ветке
дикого винограда, будто хочет сорвать листик. Увидев это, Мекчеи, которого
поставят примерно за тысячу шагов от нее, подаст знак товарищам. Они же, в
свою очередь, будут ходить в  тысяче  шагов  от  берега.  Гергей  оденется
дервишем, Эва -  цыганкой,  Янчи  -  персидским  купцом,  Мати  -  курдом,
продавцом бубликов, Мекчеи - торговцем рыбой.
   Эва сидела на корточках рядом с Мати и ела бублик.
   Точно в назначенное время Мекчеи поднял на голову  деревянный  лоток  с
рыбой и направился к берегу.
   Это был условный знак.
   Янчи  побледнел.  Слезы  радости  навернулись  ему  на  глаза.   Гергей
разрумянился, вся кровь хлынула ему в лицо.
   Все направились к берегу. Шли в ста - двухстах шагах друг от друга.
   Лодка стояла в гавани. Ветер весело трепал оранжевый флаг.  Сидевший  у
руля хозяин фелюги - молодой грек, торговец луком, -  подсчитывал  дневную
выручку.
   Турок, похожий на сыча, стоял на берегу и  тупым  взглядом  смотрел  на
фелюгу. На голове у него высился желтый  тюрбан.  Позади  турка  сидел  на
берегу Шаркези и мыл ноги в зеленой морской воде.
   - Идет! - пролепетал Янчи, торопливо проходя мимо  Гергея.  -  Господи,
помоги!
   У него дрожали ноги.
   Гергей оглянулся. Он  увидел,  как  медленным  шагом  приближается  бей
вместе с седовласым венгром. Позади них идут два солдата в белых тюрбанах,
оба вооружены пиками.
   Бей обернулся  и  что-то  сказал  солдатам.  Те  повернули  обратно,  к
Семибашенному замку.
   Янчи быстрым шагом направился к  фелюге,  но  когда  он  проходил  мимо
Гергея, тот схватил его за плащ.
   - Не спеши!
   Бей вместе с Балинтом Тереком спокойно спускался вниз по берегу.
   Они прошли мимо курда - продавца бубликов, не обратив  внимания  ни  на
него, ни на сидевшую подле него цыганку.
   По лицу Балинта Терека было видно, что он изумлен и  не  наглядится  на
вольный мир. Измаил-бей шел веселый, без умолку болтал.
   Они обошли лежавшую на дороге собаку и спустились к морю.
   Солдат в желтом тюрбане стоял навытяжку, отдавая честь.
   Вдруг бей обернулся. Сабля его сверкнула. Он подал какой-то знак, потом
сунул саблю в ножны, ястребом налетел на солдата в желтом тюрбане и свалил
его на землю. Тотчас из-за кустов и домишек выскочило с полсотни солдат.
   Сперва они связали  солдата  в  желтом  тюрбане,  потом  цыгана.  Затем
вскочили на фелюгу и сбили с ног молодого грека. Связали всех, кто  только
был на судне.
   Во время этой шумной облавы прибежала Черхан и с пронзительными воплями
стала молить, чтобы отпустили Шаркези. Тогда схватили и девушку и скрутили
ей руки.


   Как раз в ту минуту, когда  солнце  спустилось  за  христианскую  часть
города, Гергей остановился у колонны Константина. Товарищи его, задыхаясь,
бежали вслед за ним, запыленные, бледные, шатаясь от усталости.
   Гергей отер лоб и, взглянув на Янчи, сказал:
   - Вот видишь, верно говорится: "Тише едешь - дальше будешь".
   И они смешались с уличной толпой.


   ...В середине  июля  Вели-бей  со  своими  силяхтарами  и  пятьюдесятью
подкопщиками прибыл в Мохач.
   Когда бы турецкие войска ни шли в Буду или в  Задунайщину,  они  всегда
останавливались на Мохачском поле.  Место  это  полюбилось  туркам  -  они
называли его "Счастливое поле". Сам  Сулейман  тоже  делал  здесь  большой
привал и каждый раз приказывал разбить для него шатер на том холме, где он
стоял в знаменательный день битвы.
   Утомленное войско пришло на Мохачское поле, и на исходе дня  шатер  для
Вели-бея был уже поставлен.
   Прежде всего бей выкупался в Дунае, затем  приказал  зарезать  на  ужин
каплуна и, когда солнце закатилось, сел перед своим шатром. С тех пор  как
он покинул Еди-кулу, толщины у него заметно поубавилось.
   На поле еще белело неисчислимое множество  конских  костей.  За  ужином
солдаты ели, поставив деревянное блюдо на конский череп. Все были веселы.
   Бея окружили пятнадцать офицеров.  Они  отдавали  ему  дневной  рапорт.
Закончив доклад, каждый ага усаживался перед беем  на  циновке.  В  Мохаче
обычно весь офицерский состав ужинал вместе, и даже недруги  забывали  тут
свои распри.
   В тот вечер к бею прибыла конная почта. Она везла султану  сообщение  о
том, что Вышеград уже в руках турок. Вышеградом овладели без боя -  просто
разрушили водопровод крепости и взяли ее измором. Гарнизон  ожидал  помощи
от  Фердинанда,  но  в  таких  делах  этот   венгерский   король-чужеземец
предпочитал полагаться на бога: авось да убережет господь его крепости!  И
вот Амаде сдал ключи от крепости, поставив только одно условие: чтобы  ему
позволили вывести из нее войско. Будайский паша поклялся, что не тронет ни
одного человека. Но, видно, клятву он  дал  за  себя  одного.  Как  только
венгры сложили оружие на крепостном плацу и, безоружные, вышли за  ворота,
турки бросились на них и всех изрубили.
   - Ну что ж, раз Вышеград взят,  мы  передохнем  здесь  денечка  два,  -
заявил обрадованный Вели-бей. -  Нынче  выспимся,  завтра  повеселимся,  а
послезавтра двинемся на крепость Ноград.
   После Вышеграда было намечено взять Ноград.
   Турецкие гонцы продолжали свой путь к Константинополю. Солдаты Вели-бея
завалились спать.
   На следующий день в обед бей дал своим офицерам приказ:
   - Вечером вы все ужинаете у меня. Есть вино, и отменное! Итальянцы  нам
споют.
   Бей был веселый человек. Любил  и  поесть  и  выпить.  Кстати  сказать,
стоило любому турку вступить на венгерскую землю - он-всегда забывал,  что
пророк Мохамед запрещает пить.
   - Какой-то солдат желает сделать тебе тайное донесение. Угодно ли  тебе
выслушать его? - спросил один ага.
   - Пусть подойдет, - весело ответил бей.
   Вперед выступил низкорослый силяхтар с лисьими глазками. Одежда на  нем
была, как и на всех, рваная. Тюрбан едва ли  больше  носового  платка.  Он
усердно кланялся Вели-бею.
   - Дозволь твоему верному слуге донести тебе об итальянцах.
   - Слушаю, - ответил бей.
   - Эти итальянцы уже давно подозрительны мне, праху  твоих  ног.  Первое
подозрение возникло у меня, когда я увидел,  что  один  из  них  бумажками
чистит сабли своих товарищей.
   - Осел! - махнул рукой бей. - Ты же знаешь, что они гяуры. Мы подбираем
всякую бумажку, думая, что на какой-нибудь из них окажется имя аллаха,  но
эти свиньи не знают аллаха, они темные люди и глупее зверей.
   Силяхтар не уходил.
   - Второе подозрение возникло у меня возле  Софии.  Вспомни,  милостивый
бей, как мы встретили обоз с воинской добычей. Одна телега, опрокинувшись,
лежала на обочине дороги.
   - Помню.
   - Клетка с цыплятами разбилась, и цыплята разбежались. Какая-то старуха
звала их: "Полати, полати!" Ни куры, ни цыплята  не  послушались.  Старуха
была гречанка. Тогда ей захотел помочь один турок и закричал:  "Гак,  гак,
гак!" Куры хоть бы что! Тут один из итальянцев - знаешь, тот,  с  девичьим
лицом, - взял  у  турка  корзинку  с  пшеницей  и  стал  звать:  "Пи-пипи!
Пите-пите-пите-питикем!" И все цыплята и  куры  сбежались  к  нему.  А  он
подхватил одну курицу и давай ее целовать.
   - Ну и что же тут такого?
   - А то, господин мой, что куры и цыплята понимали по-венгерски. А  тот,
кто скликал их, тоже, стало быть, понимает.
   - Гм... А может, и по-итальянски так  зовут  цыплят  -  "пи-пи-пи"?  Ты
знаешь итальянский язык?
   - Итальянский? Нет.
   - Тогда молчи, верблюд!
   Силяхтар ответил на это смиренным поклоном и спокойно продолжал:
   - А  что  было,  когда  наш  силяхтар  Кереледже  менял  жеребца  возле
Белграда? Он менялся с каким-то крестьянином и  доплатил  за  коня  десять
асперов [мелкая серебряная монета]. Но жеребец был такой дикий, что никого
не подпускал к себе.  Тогда  самый  плечистый  из  итальянцев,  как  барс,
вскочил на него и гонял до тех пор, пока не объездил. Жеребец чуть  с  ног
не свалился. Откуда же, спрашивается, умеет  так  ездить  верхом  бродячий
итальянский певец?
   Бей пожал плечами.
   - А может, он в детстве конюхом был?
   - Позволь, господин, сказать еще слово.
   - Говори.
   - Вечером пришел к нам ага. Ох, какой ага! Такого великана я в жизни не
видал.
   - Мэндэ-ага?
   - Да. Проходил он мимо итальянцев  да  вдруг  остановился  перед  самым
стройным  из  них  и  сказал:  "Ба,  да  это  ты,  Борнемисса!"  Итальянец
вздрогнул: "Я не Борнемисса". - "Ей-богу, это ты, - говорит ага, -  Гергей
Борнемисса. Ты что ж, не узнаешь меня? А то красивое  кольцо  у  тебя  еще
сохранилось? Совет, который ты мне дал, помог: видишь, я уже  ага.  Только
зовусь теперь не Хайваном, а Мэндой, и пуля меня не берет".
   - И что ж ответил итальянец?
   - Итальянец ответил: "Не понимаю, о чем ты говоришь.  Но  я  знаю,  что
есть человек, очень похожий на меня. А откуда ты знаешь,  как  зовут  того
венгра?" - "Я узнал это в Буде, - ответил ага, -  когда  схватили  Балинта
Терека. Гергей Борнемисса был в его свите. Уж больно  он  похож  на  тебя.
Жаль, что ты не он. Десяток золотых потерял ты на этом".
   - Эх ты, слон! Видишь же, что он не венгр?
   - А все-таки он венгр! - торжествующе ответил  силяхтар.  -  Вечером  я
убедился в этом. Да и  не  только  он,  а  все  они  венгры.  Когда  стали
разводить огонь и варить ужин, один из них вытянул с корнем  куст  бузины,
чтобы приготовить место для костра. Вместе с корнями  вывалился  из  земли
череп. Все они стали рассматривать его  и  гадать,  чей  он  -  турка  или
венгра? А я, твой верный слуга, лежал рядом с ними, притворившись, будто я
сплю. Я ведь понимаю по-венгерски.
   Бей фыркнул, точно конь.
   - Так что ж, они по-венгерски говорили? О чем они говорили, собака?
   - Молодой, стройный сказал: "Это был наверняка венгр, турки всех  своих
похоронили". Тогда второй взял в руки череп и сказал: "Кем бы ты  ни  был,
но ты пал за родину, а потому свят для меня!" И он поцеловал череп.  Потом
они снова закопали его в землю.
   Бей хлопнул по рукояти сабли.
   - Негодные псы, гяуры! Но почему ты сразу об этом не доложил, бегемот?
   - Ты уже спал, господин.
   - В кандалы коварных лазутчиков! Ведите их сюда!
   Силяхтар умчался, сияя от радости. Бей угрюмо ждал, глядя с холма,  как
бегают между шатрами силяхтары.
   Прошло два часа. Наконец силяхтар вернулся. Со лба его струился пот.
   - Господин мой, итальянцы...
   - Ну, где они?
   - Сбежали, собаки, сбежали!




        ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. БЕДСТВИЯ ЭГЕРА


        1

   Если в небесах есть книга, в которую  записывают  историю  венгров,  то
следующие восемь лет должны быть записаны так.
   1545. Турки взяли Буду,  Эстергом,  Фейервар,  Сегед,  Ноград,  Хатван,
Веспрем, Печ - почти вся страна в руках турок.
   1546. Турки поделили Венгрию на пятнадцать санджаков  [административная
единица в старой  Турции].  Уцелели  только  Верхняя  Венгрия  и  один-два
комитата на границе с Австрией.
   1547. Венгров обирают не только турки, но и австрийцы.
   1548. По всей стране распространяется  вероучение  Лютера  и  Кальвина.
Венгры враждуют не только с турками и австрийцами, но и меж собой.
   1549. Турки забирают под видом дани все, даже детей.
   1550. Войска румын и турок двинулись  в  наступление  на  Эрдей.  Монах
Дердь за несколько дней выставил  ополчение  в  пятьдесят  тысяч  человек.
Румын разбили. Турки убрались вон.
   1551. Королева Изабелла покинула Эрдей. Монах Дердь убит из-за угла.


   Наступил 1552 год.
   Сизым налетом покрывались  шопронские  сливы  и  поспевали  подсолнухи.
Однажды в солнечный ветреный день Эва  Борнемисса  вышла  после  обеда  на
веранду своего дома и стала разбирать мужнино платье.  Она  искала  одежду
какому-то юноше, уезжавшему на чужбину.
   С тех пор как мы расстались  с  Эвой,  она  немножко  пополнела,  стала
женщиной. Лицо, правда, еще сохранило девичью белизну и бархатистость,  но
в милых кошачьих глазках не было  уже  прежней  плутовской  улыбки.  Черты
выражали кротость и спокойный ум.
   - Вот вам, Миклош, даже два наряда, - сказала она школяру, разложив  на
столе поношенный костюм из узорчатого шелка вишневого  цвета  и  будничный
полотняный костюм. -  Этот  вам  еще  широковат.  Но,  может  быть,  через
несколько месяцев будет как раз впору.
   -  Благодарю,  благодарю  вас,  ваша  милость!  -  пролепетал   Миклош,
зардевшийся от радости.
   - Правда, шелк кое-где посекся, - сказала Эва, разглядывая одежду. - Но
вы ведь передохнете у нас, а до вечера я все успею подштопать. - Потом она
подняла серый полотняный костюм. - Вот этот будет вам как раз  впору.  Муж
ездил в нем в Буду, когда турок занял ее и мы  с  королевой  переезжали  в
Липпу.
   - Благодарю вас! - радостно сказал школяр. -  В  нем  я  и  поеду.  Его
никакая пыль не возьмет!
   Женщина обшарила карманы - все были пусты. Однако  в  кармане  поддевки
она нащупала что-то твердое.
   Карман был дырявый. Эва сунула в  него  палец  и  нашла  за  подкладкой
сложенный в несколько раз тоненький листик пергамента. Посмотрела на  него
Эва, развернула, разгладила. Какой-то чертеж вроде пятиугольника,  повсюду
линии и точки.
   - Миклош, скажите, что это такое? Черепаха, что ли?
   Юноша  положил  бумажку  себе  на  ладонь,  потом  повернул   и   долго
рассматривал.
   - Нет, это не черепаха, - сказал он, замотав головой, - хотя и похоже.
   Из комнаты выбежал шестилетний черноглазый мальчуган. На поясе  у  него
висела в  ножнах  из  вытертого  красного  бархата  превосходная  сабля  с
позолоченной рукояткой.
   - Мама, - защебетал ребенок, - ты обещала купить мне и  трубу!  Золотую
трубу!
   - Янчика, не мешай мне сейчас, - отстранила его мать. - Ступай,  милый,
в сад к Луце.
   - А купишь потом золотую трубу?
   - Куплю, куплю.
   Ребенок сел верхом на саблю и, топоча, помчался во  двор,  а  оттуда  в
сад.
   - Так вот, - сказал школяр, внимательно разглядывая бумагу, - это  план
крепости, притом Эгерской.
   - Эгерской крепости?
   -  Да.  Извольте  поглядеть:  черепаха  обведена  двойной  линией.  Это
крепостная стена. А  голова  черепахи  и  четыре  лапки  -  пять  башенных
выступов. Четырехугольники, начертанные тонкими линиями, - здания.
   - А что это за серп возле черепахи?
   - Наружные укрепления. В них нет зданий, как бывает обычно  в  наружных
дворах крепости, - только две башни, с двумя вышками.
   - А вот эти два черных крючка, которыми прикреплена  середина  серпа  к
черепахе?
   - Это Темные ворота.
   - Почему "Темные"?
   - Потому что они под землей.
   - А что это возле ворот?
   - Конюшня.
   - Такая большая конюшня?
   - Большая и нужна, ваша милость. Тут же, наверно, и каретный  сарай,  и
жилье для конюхов. Должно быть, и ключник здесь живет.
   - А вот эти точки возле ворот?
   - Тут была церковь, которую построил еще король Иштван Святой. Половину
ее, увы, снесли не так давно: десять лет назад!
   - Как жаль!
   - Конечно, жаль. Но на месте разрушенной части строения провели большой
ров и построили наружные  укрепления.  Это  было  необходимо.  Ибо  эта  и
восточная сторона крепости были уязвимее всего.
   - Но откуда вы это знаете, Миклош?
   - Как же мне не знать! Я два года учился в эгерской школе, и там все об
этом говорили. Тогда и построили Темные ворота.
   - Поглядите, и на западной стороне, возле речки, тоже есть ворота.
   - Есть ворота и здесь, с юга. В крепости трое ворот.
   - А вот эти разные красные черточки - это что такое?
   Школяр разглядывал, разбирал значки. Покачал головой.
   - Это подземные ходы.
   - Столько подземных ходов?
   - Их много, только иные из них уже стали непроходимы.
   - А четырехугольники в виде комнат?
   - Это подземные залы. Здесь водохранилище. Тут кладбище.
   - Кладбище? Среди подземных ходов?
   - Должно быть, так. Видите, под этим подземным ходом написано:  "Дорога
мертвецов".
   Женщина содрогнулась.
   - Странно, что здесь хоронили мертвецов...
   - Только во время холеры, - ответил школяр. - Теперь я припоминаю,  что
слышал об этом.
   - Ах, Миклош, как жаль, что вы не пришли к нам двумя неделями раньше!
   - А почему, ваша милость?
   - Тогда бы я раньше дала вам одежду и бумажку нашла бы раньше.  А  ведь
мой муж, бедняга, как раз поехал в Эгерскую крепость.
   - Я слышал, что турки повернули туда.
   - Потому-то муж и отправился в Эгер. Только зачем он согласился взять с
собой и моего отца? Подумайте только, семидесятилетний старик!  И  рука  и
ноги у него деревянные, а поехал вместе с мужем.
   - Воевать?
   - Да, и воевать тоже. А еще потому поехал, что  в  крепости  живет  его
старый друг - отец Балинт. Год назад они из-за чего-то поссорились.  Тогда
еще и мать, бедняжка, была жива. Отец Балинт перебрался в  Эгер,  к  Добо.
Вот мой батюшка и отправился мириться с ним. Они очень любят друг друга.
   Эва открыла зеленый крашеный сундук,  расписанный  цветами,  и  достала
оттуда книжечку - свой молитвенник. Она вложила в него чертеж  крепости  и
выглянула в сад, где возле служанки, поливавшей цветы, бегал ее сынишка.
   - Кто-нибудь да приедет из Эгера, - сказала она  в  раздумье.  -  Здесь
живет старший брат Гашпара Пете. Он близок к королю и послал  в  крепость,
где служит Гашпар, целый воз пороху и ядер. Если к нему  придет  гонец  из
Эгера, я пошлю мужу чертеж.
   Она взяла иголку с ниткой и положила на колени  шелковый  костюм.  Пока
они беседовали, во двор  вошел  мужчина  в  темно-синем  ментике.  Прикрыв
калитку, он попрощался с кем-то.
   - Не утруждайте себя, - сказал он, - здесь я уж и сам найду дорогу.
   Эва встала. Голос ей был незнаком, человек тоже.
   На веранду вели три ступеньки. Дойдя до них, незнакомец поднял  голову.
Это был одноглазый, смуглый, дородный мужчина. Усы у него были подкручены,
в руке он держал палку вроде той, с которой ходят деревенские старосты.
   - Добрый день! - приветствовал он Эву. - Говорят, что здесь  живет  его
благородие лейтенант Гергей Борнемисса?
   - Да, живет, - ответила Эва, - только его нет дома.
   - Так он уже в самом деле уехал?
   - Уехал в Эгер.
   - Ах, какая жалость! -  Незнакомец  покачал  головой.  -  Хотелось  мне
потолковать с ним... Но, может быть, его супруга...
   - Я его супруга. Милости прошу.
   Незнакомец поднялся по лестнице, снял шляпу  и  поклонился  с  глубоким
почтением.
   - Меня зовут Тамаш Балог, - сказал он, - я дворянин из Ревфалу.
   По манерам незнакомца видно было, что он не крестьянин.
   Эва любезно пододвинула ему стул и представила школяра:
   - Школяр Миклош Рез. Едет в школу на чужбину. Старший брат его служит в
войсках короля и знаком с моим  мужем.  Вот  Миклош  и  заехал  к  нам  на
попутной телеге, чтобы передохнуть.
   - Здравствуй, братец, - небрежно бросил  одноглазый  и,  сев  на  стул,
начал рассказывать. - Я приехал на конскую ярмарку, - сказал  он,  хлопнув
себя по колену, - и были у меня разные дела к вашему супругу. Да и  деньги
я ему привез.
   - Деньги? - удивилась Эва.
   - Говорили, он нуждается в деньгах. Едет в  Эгер  и  продает  кое-какие
серебряные и золотые вещички.
   - Да ведь у нас почти и нет ничего.
   - Я очень люблю перстни.
   И он показал свою левую руку: на ней сверкали перстни  один  прекраснее
другого. Может быть, и на правой руке пальцы  были  унизаны  кольцами,  но
правую обтягивала замшевая перчатка, и поэтому не было ничего видно.
   Незнакомец продолжал:
   - Говорят, у него есть одно великолепное кольцо.
   - Есть, - ответила Эва, улыбнувшись.
   - С полумесяцем?
   - И со звездами.
   - Полумесяц топазовый?
   - А звезды алмазные. Но откуда вы все это знаете?
   - Нельзя ли мне взглянуть на кольцо? - Голос гостя задрожал.
   - Нет, - ответила Эва. - Муж всегда носит его в кармане.  Это  какое-то
счастливое кольцо, оно принадлежало турку.
   Янчика бренчал в саду своей саблей. Он одним махом очутился на лестнице
и, увидев незнакомца, взглянул на него с ребяческим удивлением.
   - Поздоровайся с дядей, как положено, - сказала мать с улыбкой.
   - Это чей мальчик? Сын господина лейтенанта? - спросил незнакомец. - Но
к чему я спрашиваю! Вылитый отец!
   Он привлек к себе ребенка, поцеловал его.
   Какое-то неприятное чувство шевельнулось у Эвы, но через мгновение  она
уже забыла о нем.
   - А когда же мы купим трубу? - приставал к матери мальчик.
   - Разрешите мне купить ему трубу, - с готовностью предложил  школяр.  -
Мне все равно придется завернуть на ярмарку.  Я  отведу  Янчи  и  к  моему
вознице, покажу ему жеребеночка.
   - Пусть будет по-вашему, - согласилась мать. - Вот  вам  динар,  купите
ему трубу. Но хорошенько смотрите за ним, Миклош! А ты, Янчика... ты  ведь
знаешь, что сказал отец. - Она обернулась  к  Тамашу  Балогу  и,  печально
улыбнувшись, добавила: - Он наказал нам беречь ребенка как зеницу ока.
   Янчика, прыгая от радости, отправился со школяром на ярмарку.
   Мать крикнула им вдогонку:
   - Миклош, гуляйте возле церкви! Мы сейчас тоже пойдем туда.
   Она еще вчера собиралась на ярмарку, хотела приобрести кое-какие мелочи
у приезжих венских купцов.
   Господин Тамаш Балог рассеянно вертел в руке шляпу, понуро глядя в сад.
   - Какие вести из Солнока? - спросила Эва; глаза ее были полны  тревоги.
- Ведь правда, туркам его не взять?
   - Я тоже так думаю, - небрежно ответил Тамаш Балог.
   - Муж сказал мне на прощанье, что нынче турки вряд ли попадут под Эгер.
Солнок очень укрепили в прошлом году. Он сильнее Эгера.
   - Гораздо сильнее.
   - Но пусть Эгер не так укреплен, зато его будет  защищать  вся  Верхняя
Венгрия.
   Господин Тамаш Балог кисло улыбнулся.
   - Скажите, а есть у вас какой-нибудь портрет вашего супруга,  господина
лейтенанта?
   - Конечно, есть, - ответила Эва. -  В  прошлом  году  написал  немецкий
художник.
   - Не будете ли вы так любезны, ваша милость, показать  мне  портрет?  Я
много доброго слышал о витязе Борнемиссе. Хотелось бы посмотреть на него.
   - Разве вы не знакомы? - удивленно спросила Эва.
   - Когда-то были знакомы, да уж давно не встречались.
   Хозяйка ввела гостя в комнату.  Там  стоял  полумрак  и  приятно  пахло
лавандой. Эва отворила ставни. Видно было, что это  гостиная.  На  полу  -
турецкие ковры. У стены - диван, покрытый медвежьей шкурой. Возле  окна  -
конторка и  книжный  шкаф,  а  в  нем  не  меньше  сотни  книг  в  кожаных
переплетах. На стене - портреты. Портрет старика Цецеи в шлеме, писанный в
ту пору, когда у него волосы были  еще  черные;  портрет  косоглазой  жены
Цецеи в шали, расшитой золотом. Потом  пожелтевшее  изображение  Христа  в
ореховой раме; дальше  -  шаловливое  личико  девушки,  очень  похожей  на
хозяйку дома, и рядом портрет Гергея Борнемиссы.  Тонкие  черты  смуглого,
как у цыгана, лица. Большие глаза светятся умом и юношеским  задором.  Усы
подкручены, подбородок окаймлен круглой, мягкой бородкой. Волосы  отпущены
до плеч.
   С интересом