шел к себе в комнату и затворил за собой дверь, его невозмутимое лицо стало скорбным. Он упал в кресло и горестно, безнадежным взглядом уставился в одну точку. В тот день Добо получил и другое письмо. Послание это принес крестьянин. По письму, белевшему в его руке, сразу видно было, что он послан турками. Это пришел четвертый посланец Али-паши. Осажденные знали, что Добо круто расправляется с турецкими почтарями. Они поставили крестьянина на рыночной площади - дескать, пусть он там встретит Добо. По вечерам было холодно, и отдыхавшие солдаты разводили на площади костры. Иные поджаривали свиное сало и запивали его стаканом вина, разбавленного водой. - Вам бы лучше сжечь письмо сейчас, пока господин капитан не видит, - посоветовал один добросердечный ратник. - А то, ей-богу, беды не оберетесь! - Как же так сжечь? - ответил крестьянин. - Письмо-то не мое. - Да ведь вы принесли его от неприятеля. - Я принес от того, кто послал. - Повесят вас. - Меня? - Конечно. Господин капитан приказал повесить даже одного нашего лейтенанта. А тот ведь был барин, дворянин - не то, что вы. Виселицу с площади еще не убрали. Солдат указал на нее. - Видали? До сих пор виселица стоит. Крестьянин оторопел, от страха его даже пот прошиб. Он почесал в затылке, запустил руку в суму. Как раз в это время прискакал Добо. - Что такое? - спросил он. - Что за человек? Зачем пришел? Крестьянин спрятал суму под сермягу. - Я Иштван Ковач, целую ваши руки, - ответил он смущенно, вертя в руке шапку. - А что вам нужно? - Мне? Да ничего. - Зачем же вы тогда пришли? - Да... да просто так, пришел. Дай-ка, думаю, загляну к ним, что-то они поделывают в такой беде. - Письмо принесли? - Я? Нет, никакого письма я не приносил. Добо смотрел на него пронзительным взглядом, и крестьянин, утирая лоб, забормотал: - Ей-богу, не приносил! - Обыщите его! Побледнев, крестьянин позволил себя обыскать. Из его сумы вытащили письмо с большой печатью. - В огонь! - рявкнул Добо. Солдат швырнул письмо в огонь. Крестьянин задрожал. - Ума не приложу, как оно попало ко мне! - оправдывался он, почесывая за ухом. - Кто-то подсунул, должно быть... - В кандалы! - приказал Добо. - Киньте к остальным этого негодяя! 18 Так как из пушек палили неустанно, в тот день (двенадцатого октября) опять пошел дождь. Тучи рассеялись только к вечеру, когда промчался над землей колючий осенний ветер. Осажденные видели, что турки собираются в шанцах. Добо позволил отдыхать только тремстам солдатам. Остальных поставил к проломам. Часам к одиннадцати ночи ветер согнал с неба последнее облако. Полная луна озарила Эгер, и стало светло как днем. - Люди, к оружию! - послышалось сразу во всех уголках крепости. - Все к оружию! Солдаты и все, кто есть в крепости! Барабаны забили тревогу, затрубили трубы. - Ночью начнется приступ. Поднимайся все, кто живы! Из руин, залитых лунным светом, вылезали фигуры в шлемах и с пиками в руках. Вооружился и священник Балинт. Он побрел к стоявшему на рыночной площади резерву, держа в руке копье такой величины, что оно сошло бы за дышло. К резерву пристроились и оба корчмаря. Вооружились мельники, плотники, мясники, крестьяне, работавшие в крепости. Все ждали приказа. Осажденные чувствовали, что наступает последнее испытание. За стенами крепости слышалась дробь медных турецких барабанов. Турецкие войска потекли во рвы шанцев, как вода после ливня. Над людским потоком реяли хвостатые флаги. Позади шанцев засверкали на конской сбруе драгоценные камни и серебряные кольца. У многих турок чалмы были накручены на блестящие шлемы. Повсюду скакали ясаулы в высоких тюрбанах, расставляя атакующие отряды. В полночь вокруг крепости вспыхнули огни пушечных выстрелов и в течение пяти минут с грохотом сыпались ядра. Потом раздались тысячеголосые крики "Биссмиллах!", "Аллах!", и к стенам устремились хвостатые флаги. Перед Старыми воротами и на стене крепости в тридцати местах горели костры. Шипя, загорались фитили гранат, "куличи", просмоленные венки и, рассыпая искры, сотнями летели на турок. Но турки шли на приступ как бешеные, карабкались наверх, силились взобраться на стены. Быстро зацепляли штурмовые лестницы. По ним, точно белки, прыгали вверх янычары, асабы и спешившиеся конные солдаты. Сверху кирками сбивали крючья лестниц, бросали камни. - Аллах акбар! Я керим! Я феттах! То и дело падали вниз бунчуки, но их подхватывали все новые и новые люди. Вместо разбитых, сброшенных лестниц приставляли к стенам другие. По извивающимся телам упавших людей к лестницам устремлялись новые отряды. Осаждающие так густо облепили стену, что ее почти не было видно. Просунув пики сквозь стены, венгры сталкивали с лестниц турок. Но тут же на их месте вырастали другие. И они даже не старались перескочить через опасную ступеньку, просто полагались на счастье: вонзится пика в живот или безболезненно проскользнет под мышкой - теперь уж было все равно. Ворот в крепости больше не было. Стоя на лестницах, турки быстрыми ударами топоров разбивали заделанные бревнами проломы в стенах. Иногда падавшие сверху увлекали их с собой, и, рухнув в море огня и крови, они гибли, растоптанные ногами солдат, теснившихся у стен. - Аллах акбар! Я керим! Я рахим! - Иисус, помоги! Сыпались огненные венки, стучали кирки, взрывались гранаты, трещали лестницы, бушевал неистовый кровавый ураган. Вот около пятидесяти турок уже взобрались к самому тыну. Тын, треща, выгнулся наружу. Мекчеи выхватил у одного солдата секиру и рассек канат, который удерживал тын. Вместе с уцепившимися за него турецкими латниками тын рухнул вниз, сметая со стен сотни осаждающих. - На стены! На стены! - крикнул Мекчеи. Держа в руке длинное копье, он взбежал на стену. На турок, кишевших внизу, полетели большие квадратные камни и стофунтовые чугунные ядра, те самые, которыми турки обстреливали крепость из зарбзенов. Но в ответ снизу летели в осажденных стрелы и камни. По забралу Мекчеи полилась алая кровь. - Господин капитан! - послышались предостерегающие голоса. - Огонь! Огонь! - закричал Мекчеи. И ногой в железном сапоге он столкнул раскаленные угли костра на барахтавшихся внизу турок. Увы, и венгры тоже падали со стен. Одни внутрь крепости, а другие наружу. Но сейчас некогда было разбираться, кто убит, кто ранен. Место погибшего занимал на стене новый ратник, сбрасывая вниз камни и ядра. Осадные лестницы вновь и вновь заполнялись турками, и разъяренные защитники крепости кирками и копьями встречали взобравшихся на стену врагов. У Земляной башни шла такая же ожесточенная схватка. Обороной там руководил Добо. Когда турецкое войско пробилось сквозь огненный дождь взрывающихся гранат и пылающих смоляных венков, Добо велел тащить наверх бревна. Их втаскивали на стену и сбрасывали, сметая турок. Наступило краткое затишье. Воспользовавшись им, Добо вскочил на коня и помчался к Старым воротам - посмотреть, как бьются там. Проезжая мимо Казематной башни, он увидел, что и здесь наступил перерыв в штурме. Тогда он отозвал солдат от Казематной башни и послал к Земляной. Защитники Казематной башни и без того уже стремились туда: им не терпелось прийти на помощь соратникам. Взобравшись на тын, вскарабкавшись на пушки, смотрели они, как дерутся на соседней башне. И лишь только раздалась команда Добо, они бегом бросились к Земляной башне. Но турки снова приставили лестницы к Казематной башне. Сначала только две, три, потом десять, пятнадцать. Стоявший на стене старик Шукан обернулся и увидел вдруг голову запыхавшегося турка в шлеме. - Тьфу ты, черт! - громко выругался старик и, размахнувшись, ударил турка древком копья. Турок упал с лестницы, увлекая за собой еще десять человек. - Сюда, сюда! Эй, люди! - заорал Шукан, сшибая турок с другой лестницы. Первым подскочил Янош Прибек и швырнул табуретку пушкаря прямо в нос первому взобравшемуся на стену турку. Солдат, стоявший внизу на карауле, побежал за подмогой. Не прошло и двух минут, как подоспел Пете с отрядом отдохнувших солдат. Они осыпали штурмующих огненными "куличами", крестовинами, камнями и гранатами. Внимание Добо вновь устремилось к Казематной башне. Он заметил, что древко венгерского флага перебито ядром, и приказал принести флаг из резервных войск. Передал его Иштвану Надю. В небе уже вставала заря, в алых ее лучах Иштван Надь побежал наверх с флагом. На нем не было ни панциря, ни шлема, и все же он вскочил на выступ башни и начал искать железную трубку, чтобы водрузить флаг. - Не надо! - крикнул Добо. - Могут сорвать его! В тот же миг Иштван Надь схватился за грудь, повернулся и мешком упал на стену рядом с пушкой. Добо подхватил флаг, слетевший к нему птицей, и передал его Бочкаи. - Держи, сын мой! При свете разгоравшейся зари штурм начался и у башни Бойки. На нее наступали с восемью флагами. В первых пурпурных лучах солнца золотые украшения бунчуков горели, как рубиновые шары. У этой башни туркам уже столько раз не везло, что снова пойти на приступ отважились только янычары - самые испытанные и лютые тигры турецких войск. На голове у них шлемы, лицо и шея закрыты проволочными сетками, грудь и руки защищены доспехами, ноги обуты в легкие сафьяновые сапоги. Башню Бойки обороняли Гергей и Золтаи. Им пришлось всю ночь бодрствовать в бездействии, прислушиваясь к штурму, бушевавшему у трех других башен. Хорошо, что уже рассвело. Перед башней выстроились двести асабов с бурдюками, наполненными водой. Ничего, пусть идут, а взберутся наверх - осыплют их огнем! В этом месте турки начали не с осадных лестниц. Как только защитники встали на стене, внизу тысячи рук пришли в движение и осыпали их градом камней и стрел. Попал камень и в голову Золтаи. Но, по счастью, Золтаи был в шлеме с забралом, и камень сломал подбородник. Золтаи выругался. - Погодите, собаки! - крикнул он, напрочь отламывая подбородник. - За это я продырявлю сегодня сто ваших голов! Не прошло и пятнадцати минут, как раздался его голос: - Вот тебе, басурман, за мой шлем! А вскоре разнесся новый крик: - Получай эгерский гостинец! Из турецкого стана поднялся на диво огромный навес, обтянутый коровьими шкурами. Под ним помещалось двести янычар. Несли его пятьдесят асабов. Гергей крикнул, чтобы подали огненную бочку, зажег накрученную на железный прут промасленную паклю. Огромная крыша черепахой приближалась к стене. Если даже удастся кирками сдернуть с нее шкуру, то, пока подожгут навес, турки успеют взобраться на стену. Да еще вопрос, удастся ли поджечь. Водой намочили не только шкуру, но и доски навеса, так и бегут с него струйки. Турки уже набрались ума-разума. Солнце выглянуло из-за гор и светило прямо в глаза защитникам Шандоровской башни. Оно тоже помогало туркам. Как только штурмовой навес подошел к стене башни, Гергей крикнул: - Ложись! Солдаты удивились: к чему бы это? Но громкий ружейный залп все объяснил. Турки пристроили по краям навеса ружейные стволы, которые, словно органные трубы, уставились на осажденных. Это-то и заметил Гергей. - Встать! - скомандовал он после залпа. - Бочку! И сам скатил вниз огненную бочку. Турки уже не падали на землю перед такой бочкой, а либо отскакивали в стороны, либо перепрыгивали и шли дальше. - Две бочки! - крикнул Гергей. Третью он поставил сам и сам поднес огонь, чтобы зажечь фитиль. Две огненные бочки снова прорубили дорогу в кишащей толпе турок. Третью поймал какой-то дородный янычар, столкнул в яму и засыпал землей. Но только начал он затаптывать землю, как бочка взорвалась, и янычар взлетел на воздух вместе с землей. Еще человек двадцать раскидало во все стороны. Шедшие на приступ отряды отпрянули. Но сзади слышались окрики ясаулов: "Илери!", "Саваул!", шипенье воды, которая лилась из бурдюков, гася рассыпавшиеся искры и превращаясь в белые клубы пара. - Теперь бросай только камни! - крикнул Гергей. Он хотел подождать, пока турки снова густо облепят насыпь и стены. Словно рев сотен тысяч тигров, послышались крики "Аллах!", раздались барабанная дробь и завыванье труб. В этом урагане звуков войска снова ринулись вперед. К стене приближался целый лес осадных лестниц. Один янычар забросил на стену веревку с крюком на конце и, зажав ятаган в зубах, с обезьяньей ловкостью полез вверх по веревке. На голову ему упал камень и сшиб шлем. Изуродованная длинным шрамом бритая голова янычара была похожа на дыню. Янычар карабкался все выше. Гергей схватил пику, готовясь заколоть его. Когда турок был уже совсем близко от Гергея, он поднял голову. Лицо его блестело от пота, дышал он тяжело и часто. Гергей вздрогнул, будто получил удар в грудь. Чье это лицо? Да ведь это его старый наставник, отец Габор! Те же серые запавшие глаза, те же тонкие усы, тот же крутой лоб. - Ты родственник отца Габора? - крикнул он турку. Тот бессмысленно вытаращил глаза. - Убейте его! - закричал Гергей, отвернувшись. - Он и по-венгерски-то уже не понимает. Яростный штурм бушевал, не утихая до самых сумерек. В сумерках турки в изнеможении отступили. Вокруг крепостных стен тысячами лежали раненые и мертвые. Отовсюду слышались стоны и крики искалеченных, извивавшихся от боли людей: "Эй ва! Етишир! Медед! Аллах!" Но и в крепости было много жертв. Крепостные стены и помосты покраснели от крови. Люди истекали кровью, исходили потом. Все были перепачканы и ободраны. Глаза бойцов налились кровью. Усталые женщины сносили на площадь раненых и мертвых. Офицеры пошли помыться. Добо тоже был весь в копоти. Борода и усы его обгорели, и не будь на нем капитанского стального шлема, по лицу его никто бы и не узнал. Весь черный от копоти, принимал он донесения у пушки Баба. - У меня шестьдесят пять убитых и семьдесят восемь тяжело раненных. Израсходовали пятьсот фунтов пороха, - доложил Мекчеи. - Тридцать убитых и сто десять раненых. Пороху ушло восемьсот фунтов, - доложил Гергей Борнемисса. - Нынче ночью мы должны заделать проломы. - Триста фунтов пороху, двадцать пять убитых, около пятидесяти раненых, - доложил Фюгеди, прижав руку к щеке. - Ты тоже ранен? - спросил Добо. - Нет, - ответил Фюгеди. - Зубная боль замучила. Право, будто во рту у меня поворачивают раскаленную пику. Среди докладывающих Добо заметил и Варшани. Лазутчик был в одежде дервиша. Казалось, что на нем красный фартук - так он был забрызган кровью от груди до ног. - Варшани, - сказал Добо, прервав докладывающих, - поди сюда! Ты что, ранен? - Нет, - ответил Варшани. - Мне все не удавалось проникнуть в крепость и пришлось таскать трупы у турок. - А какие новости? - Господин Салкаи вторично разослал письма комитатам и городам. - И что же, пока никто не прибыл? - Кое-откуда прибыли, - произнес Варшани с расстановкой. - Но ждут, пока все соберутся, и тогда пойдут на турок. Добо понял, что Салкаи ниоткуда не получил ответа. - А что ты можешь сказать о турках? - Четыре дня шатаюсь среди них и знаю, что они в полном отчаянии. - Громче говори! - сказал Добо, сверкнув глазами. Лазутчик продолжал так громко, чтобы его могли услышать и столпившиеся вокруг офицеры: - Турки, господин комендант, в полном отчаянии. Им у нас холодно, припасы кончились. Я своими глазами видел, как вчера один инородец привез пять возов муки и ее тут же расхватали, насыпали в миски и колпаки и не стали даже ждать, пока сделают тесто. Хватали горстями муку из мешка и ели. Да много ли это - пять возов для такой прорвы! - Криштоф! - окликнул Добо оруженосца. - Ступай к мясникам, скажи, чтобы зарезали лучших коров и всем солдатам зажарили мяса. И он опять обернулся к лазутчику. - Вчера янычары уже вслух выражали свое недовольство, - сказал Варшани. - Говори громко. - Янычары выражали недовольство, - повторил громко Варшани. - Они говорили, что, видно, бог на стороне венгров. И еще сказали, что турки привыкли к разному оружию, но к адскому огню они не привыкли. Таких огненных диковин, которые придумали эгерчане, им еще не доводилось видеть. Добо задумался на мгновение. - Через час, - сказал он Варшани, - будь перед дворцом. Опять проводишь Миклоша Ваша в Сарвашке. Затем он обернулся к Шукану. У старика и голова и нос были перевязаны. Видны были только очки да усы. Но даже раненый, Шукан доложил обычным своим спокойным скрипучим голосом: - Нынче израсходовали две тысячи фунтов пороху. 19 Когда восходящее солнце поднялось над дымкой утреннего тумана, оно увидело разрушенную, обагренную кровью и почерневшую от копоти крепость. Местами еще дымились догорающие балки и разбитые бочки из-под масла и серы. Повсюду, куда ни взглянешь, развалины, грязь, всюду трупный смрад, запах крови и пота. Защитники крепости то и дело выглядывали в бойницы и проломы. Но видны были только дервиши, которые перетаскивали трупы. Убитых было так много, что дервиши не поспевали их таскать. Пушки молчали. В это студеное утро даже солнце вставало, дрожа от холода. И город и долину затянуло туманом, только колокольня церкви вздымалась над белой его пеленой. Туман рассеялся лишь часам к восьми. И солнце, будто желая волшебством своим вернуть на землю весну, пролило с ясного синего неба ласковое сияние. В крепости тоже убирали мертвецов. Крестьяне и женщины таскали их на носилках, а от Старых ворот везли на телегах. Отец Балинт хоронил покойников. Отец Мартин напутствовал умирающих. Лагерь неприятеля пришел в движение: турки потянулись к крепости и с дальних холмов опять начали спускаться целыми отрядами. Было ясно: турки стягивают все свои силы и, как только войска соединятся, со всех сторон нападут на разрушенную крепость. После долгой, изнурительной схватки витязи спали всю ночь крепким сном. Добо позволил им спать, только велел расположиться на ночлег возле башен. На башнях оставили лишь по одному караульному. Офицеры тоже погрузились в мертвый сон. Борнемисса еще и в восемь часов утра спал под стволом широкогорлой Лягушки, и ни звуки труб, ни топот проходивших мимо солдат не пробудили его ото сна. Он лежал, закутавшись в толстое шерстяное одеяло; видны были только его длинные темные волосы, побелевшие от инея, и почерневшее от копоти лицо. Мекчеи набросил ему платок на голову и прикрыл его своим плащом. Добо велел зарядить широкоствольные пушки и мортиры железными гвоздями, в некоторые проломы приказал поставить нагруженные телеги, другие пробоины велел заложить бочками, бревнами, коровьими шкурами и всякой всячиной. В иных местах каменщики стесали карнизы стен, чтобы за них нельзя было зацепить крюки осадных лестниц. На верхушки стен натаскали камней. Из кухонь притащили все котлы и чаны, наполнили их водой. Вынесли на башни всю смолу, какая только была в крепости. Свинцовый водосток двора разломали на кусочки и распределили между пушкарями. Мясникам ведено было к обеду зажарить на вертеле вола. Выпеченный хлеб сложили на рыночной площади, где обычно собирались отдыхающие витязи. Нагромоздили целую гору караваев. Раздатчик хлеба Михай теперь не обращал на распределение никакого внимания: бери сколько хочешь. Михай пришел к пекарям на рынок, одетый в красивый коричневый доломан и желтые сапоги. Он только записал на бумажке: "14 окт. Семьсот караваев". Турки стекались со всех сторон. С гор и холмов спускался пестрый людской поток. В десять часов трубач затрубил сбор. Осажденные собрались на рыночной площади. У всех были перевязаны головы, руки. У каждого на правой руке хоть один палец да был перевязан. Но всякий, кто мог стоять на ногах, должен был подняться на крепостную стену. Посреди площади колыхались шелковые хоругви. На одной из них была изображена дева Мария, на другой - король Иштван Святой, на третьей - святой Янош. Это были обтрепанные, выцветшие хоругви. Их вынесли из церкви. Священники, одетые в фиолетовые ризы, стояли у стола, наскоро превращенного в алтарь. На столе лежала дароносица. Защитники крепости знали, что будут служить мессу. Ее полагалось бы служить и перед другими приступами, но Добо не позволял поминать мертвых. - Это еще все пустяки, - говорил он. - А когда начнется настоящий штурм, подойдут королевские войска. Но тут уже было ясно, что наступил конец. Все умылись, почистились, нарядились в лучшее платье. У офицеров одежда была всех цветов радуги, на ногах красные сапоги со шпорами, усы закручены, на шлемах колыхались султаны. Стан Мекчеи облегала новая сверкающая кольчуга, у пояса висели две сабли - одна из них со змеиной рукояткой. Эту саблю Мекчеи надевал только по праздникам. Гергей Борнемисса явился в островерхом стальном шлеме, с козырька которого вздымались три белых журавлиных пера, зажатых в серебряную птичью лапку. На груди блестел панцирь, из-под которого виднелись рукава красного кожаного доломана. Руки были затянуты в шелковые перчатки, прикрытые стальной сеткой. Шею украшал вышитый золотом отложной воротник. Золтаи не удержался от замечания: - Ох, какой жениховский на тебе воротник! - Это жена моя вышила, - ответил без улыбки Гергей. - Не в честь же турок я надел его! Он, видимо, хотел сказать: "не для смертного часа", но промолчал. Золтаи был в светло-коричневом кожаном доломане. На боку у него звенели две сабли. Шею защищала проволочная сетка. Шлем был без забрала, только с носовой стрелкой, которая тянулась до кончика носа. Прежде этот шлем принадлежал, должно быть, какому-то офицеру-сипахи. Золтаи купил его с торгов после первой вылазки. Фюгеди был весь, с головы до ног, закован в доспехи. Глаза у него помутнели от зубной боли, он то и дело жаловался: - Мне, право, стыдно, но просто терпения нет, муки адские. - Не беда, тем злее будешь бить турка, - утешал его Золтаи. - В такой час витязю хорошо быть злым... - Я и без того зол! - пробурчал Фюгеди. Пете был в шлеме и замшевом доломане. Он сидел на коне, ибо ходить все еще не мог. Он издали саблей приветствовал старших офицеров. Все оделись в лучшее свое платье, однако нарядились не ради мессы: многие даже и не знали, что она состоится, но все почувствовали, что настал последний день. А смерть, какой бы уродливой ее ни изображали, все-таки важная гостья, и встречать ее надо с почетом. У кого не нашлось ничего, кроме будничного платья, тот хоть закрутил и навощил усы. Но глаза почти у всех были красны от бессонных ночей и дыма, а на бледных лицах и на руках алели свежие раны и рубцы. Собрались все - недоставало только Добо. Он пришел в блистающих доспехах и в золоченом шлеме с длинным орлиным пером. На поясе у него висела широкая сабля, украшенная драгоценными камнями. Руки были в перчатках, сделанных из серебряных колец и пластинок. В руке он нес копье с позолоченным наконечником и с рукоятью, обтянутой красным бархатом. Позади него шли два оруженосца, так же как и он, с ног до головы закованные в броню. У пояса у них висели короткие сабли. Длинные волосы, выбившиеся из-под шлема, рассыпались по плечам. Добо остановился перед алтарем и снял шлем. Оба священника не в силах были молвить слово, поэтому к народу обратился Мекчеи. - Братья! - сказал он. - Мы видим, что после вчерашнего штурма турки стягивают все свои войска. Противник решил сегодня дать нам решающий бой. Но есть в мире бог, и тщетно язычники идут против его воли. Мы знаем, что в этих лежащих перед нами святых дарах живая плоть Христова. Он с нами. Падем же перед ним на колени и помолимся! Зазвенело оружие: защитники крепости разом упали на колени. Мекчеи начал читать молитву вместо попа: - Отче наш... Люди тихо бормотали фразу за фразой. И когда было произнесено "аминь", воцарилась долгая, торжественная тишина. Священник Мартон наклонился к Мекчеи и шепнул ему, о чем надо еще сказать. Мекчеи поднялся с колен и снова заговорил: - Эти два верных служителя церкви поднимут сейчас чашу со святыми дарами для того, чтобы всем нам дать отпущение грехов. Время не терпит, каждому по отдельности исповедоваться некогда. В такие часы церковь отпускает грехи и без исповеди. Пусть только каждый покается про себя. И он снова опустился на колени. Причетник зазвонил в колокольчик. Отец Балинт поднял чашу со святыми дарами. Люди, потупившись, слушали, как он произносит слова отпущения. Когда воины подняли головы, дароносица стояла на месте, и священник, простирая руки для благословения, глазами, полными слез, смотрел в вышину ясных небес. По окончании обряда Добо опять надел шлем, встал на камень и торжественно произнес: - После бога я обращаюсь к вам. Тридцать четыре дня назад мы поклялись не сдавать крепость. Клятву свою мы сдержали. Твердыня отразила штурм, как скала отражает ураган, сотрясающий небо и землю. Теперь близится последнее испытание. Мы призвали на помощь бога. С безгрешной душой, готовые к смерти, будем мы биться за крепость Эгер и за нашу отчизну. С невиданной отвагой отстаивали вы до сих пор крепость. Неудачи, постигшие здесь турок, беспримерны. Я верю в наше оружие! Верю в силу наших душ! Верю в деву Марию, защитницу Венгрии, верю в короля Иштвана Святого, душа которого всегда сопутствует венграм, а пуще всего я уповаю на бога. Пойдемте же, братья, соберем всю нашу силу, будем отважны до последнего нашего дыхания! Забил барабан, зазвучала труба. Витязи с решительностью схватили копья и, разбившись на отряды, разошлись в разные стороны. Добо сел в седло. Оба оруженосца следовали за ним тоже верхом. Поднявшись на башню, Добо осмотрелся и увидел, что на лугах и дальних холмах турецкие кони пасутся большими табунами, а солдат с ними нет. Кругом Эгера колышется лес копий. Турки, как волны моря, окружили крепость. На Кирайсекеском холме стоят оба паши. Желтый, с каким-то старушечьим, сморщенным лицом Али-паша в огромном тюрбане, напоминающем дыню. Второй паша - громадный седобородый великан. Оба в синих шелковых кафтанах, но Али в более светлом. Алмазы, которыми были выложены рукоятки ятаганов, заткнутых за пояс, рассыпали искры при каждом движении пашей. Войско вели бей, сидевшие на великолепных конях. Верхом ехали также аги и ясаулы. Все остальные спешились. Среди турецких военных стягов колыхалось большое черное знамя. Осажденные увидели его впервые. Только офицеры понимали, что оно означало: "Пощады нет! В крепости все будут преданы смерти!" К полудню загрохотали турецкие пушки и загремели оба турецких оркестра. Облака дыма окутали крепость, стены сотрясались от криков: "Аллах акбар!" В крепости везде зажгли костры. Добо созвал к стенам и котлам крестьян, женщин и весь прочий люд, укрывшийся в крепости. Прибрели даже больные. Каждый, кто в силах был стоять на ногах, покинул свое ложе, чтобы чем-нибудь да помочь сражающимся, хотя бы передавая приказы. Нашлись и такие, у которых обе руки были на перевязи, и все-таки они пришли. Встали к кострам, надеясь хоть пододвинуть ногой полено под котел. Во внутреннем дворе не осталось в домах никого, кроме детей и двух женщин во дворце. Госпожа Балог... Бедная госпожа Балог!.. Она отдала сына в школу витязей и теперь боялась попросить Добо уволить его от участия в сражении. Мальчик еще слаб, как он может устоять против оружия диких басурман! Но только по бледности ее лица было видно, как она боится за сына. Железная воля Добо подавила даже ее материнскую тревогу. Глядя на Добо, она и дышать не смела. Так же как солдаты, по первому его слову послушно и безропотно выполняла она все его распоряжения. Воля Добо управляла всеми. Не требовалось даже слов - достаточно было одного кивка, и люди делали все, что он считал нужным. Что сталось бы с крепостью, если б капитан Добо хоть на миг поддался страху! Добо призывал народ к осторожности, заставил всех облачиться в панцири, латы, шлемы, но когда смерть заглядывала за крепостную стену, Добо вел против нее всех без разбора. Ведь родина дороже всего на свете! Дни штурма были мучительны для бедной матери. Каждое утро дрожала она, когда сын уходил вместе с Добо. С тревогой ждала она ежечасно, ежеминутно - не настигнет ли Балажа пуля. Как она радовалась, когда оруженосец Криштоф сменял ее сына и Балаж, усталый, запачканный копотью, пропахший пороховым дымом, переступал порог дворца! Мать встречала его поцелуями и сжимала в объятиях, словно он вернулся домой из далекого, опасного путешествия. Мыла его, расчесывала длинные шелковистые волосы своего мальчика и ставила перед ним все самое вкусное, что только могла найти на кухне. "Кто погиб, кто ранен из офицеров?" - эти два вопроса задавались всегда госпожой Балог и Эвой в первую очередь. Балаж не знал, кто такая Эва. Думал, что она знатная эгерская дама, которую мать взяла к себе во дворец для помощи. Поэтому мальчик рассказывал обо всех новостях. Рассказ всякий раз начинался с перечисления погибших и кончался похвалами дяде Гергею. И что только этот дядя Гергей не выдумает! Душа Балажа была полна восторга. Он рассказывал, как сражался дядя Гергей, со сколькими турками бился, с какой отвагой одолевал каждого в отдельности. Эва слушала мальчика, широко раскрыв глаза, бледная и гордая. Но улыбка показывалась у нее на устах лишь тогда, когда Балаж, заключая свое повествование, возглашал, что турку так и не удалось справиться с этим чудесным дядей Гергеем. Когда турки шли на приступ, обе женщины стояли у окна, трепеща и плача. Через маленькую щелку им виден был только снующий народ, дым, багровое пламя и цирюльники, которые выплескивали грязную воду из тазов и наливали чистую. Женщины видели, что сперва раненых приносили поодиночке, затем их приносили все чаще и чаще и все больше крови виднелось на них. Замерев от страха, обе женщины смотрели на раненых. "Ой, снова несут кого-то!.. Не Балаж... Не Гергей... Слава богу!.. Опять несут... А может, их не принесли только потому, что потащили прямо к могильной яме? Быть может, их затоптали сражающиеся?" Ведь и отец Эвы, искалеченный старик, тоже был в крепости. Она не раз видела, как он ковылял мимо дворца, неся на плече лук величиной с него самого. Колчан бывал то пуст, то набит стрелами. Эве так хотелось крикнуть: "Отец! Родимый! Побереги себя!" Когда в тот день грянули пушки, обе женщины в слезах кинулись друг другу в объятия. - Помолимся, доченька! - Помолимся, тетушка! Они встали на колени и молились, припав лицом к земле. Вместе с ними во всех концах Верхней Венгрии ежедневно и еженощно молились тысячи жен и матерей. В далеких селениях молитвенно складывались ручонки малышей: невинные крошки возносили мольбы за своих отцов, которые сражались в Эгере: "Господи, спаси и сохрани моего папу! Верни нам отца родного!" Раздавались раскаты адского грохота и грома, неумолчная пушечная пальба, завыванье труб и крики: "Иисус!", "Аллах!" Крепость обволокли тяжелые облака дыма. Снова понесли раненых. Первого несли на носилках, почерневших от крови. Это был молодой солдат с восковым лицом. Ему оторвало ногу по колено. Цирюльники перевязали его кое-как, наспех. Да и к чему с ним возиться! Чтобы поддержать в нем часа на два надежду? Все равно изойдет кровью. Пронесли второго, третьего, четвертого. Лицо одного солдата превратилось в кровавый кусок мяса. Глаз нет, видны только зубы. У другого стрела торчит в шее. Ее надо вытащить. Третий прижимает руку к правому боку. Рука вся в крови, точно на ней красные перчатки. Между пальцами густыми струями льется кровь. Солдат садится на землю и молча ждет, когда смерть затуманит ему очи. Мимо дворца проносится на коне Добо. Вдогонку за ним, но далеко отстав, бежит Криштоф. "А где второй? - вопрошает страдальческий взгляд матери. - Вот он бежит к Шандоровской башне. Видно, с каким-нибудь поручением. Слава богу! Ой!.." Раненых уже столько, что все тринадцать цирюльников мечутся как угорелые. Вместе с окровавленными ранеными приносят три турецких знамени. Вопли турок становятся пронзительнее. Пороховой дым все застилает вокруг восточной и северной башен, окутывает пеленой и дворец. Как это бывает зимою в густой туман, за три шага ни зги не видно. - Боже милостивый! - произносит с мольбой госпожа Балог. - Что же будет с нами, если турки ворвутся? - Я умру! - отвечает Эва. Она уже бледна как полотно. Эва идет в оружейный зал, выносит оттуда будничную саблю Добо, в раздумье кладет ее на стол. В раскрытое окно доносятся стоны и хрипы раненых. - Ох, глаза, глаза мои! - плачется один. - Больше не видеть мне света божьего! - Теперь мне по миру идти! - со стоном говорит другой. - Обе руки у меня отрезаны. Вокруг цирюльников столько раненых, что их не успевают перевязывать. А ведь помогают и женщины. Бледные, они хлопочут вместе с цирюльниками, промывают, прикладывают квасцы и перевязывают раны. - Господи, помоги нам! - молитвенно говорит молодой паренек. Он сидит в окровавленной рубахе, прижав обе руки к животу. Ему вспороли копьем живот. Госпожа Балог вся трепещет. - Мы должны выйти, - говорит она. Лицо ее искажено страданием. - Надо помочь цирюльникам. - Мне тоже выйти? Я пойду! Ни честное слово, ни приказ не могут остановить меня. Я обязана ухаживать за ранеными. Ветер уносит дым. Госпожа Балог приотворяет дверь и смотрит вдаль, в сторону Казематной башни. Между клубами дыма она видит, как Добо наносит страшный удар по голове турку, который взобрался на стену, и сталкивает мертвеца вниз. За спиной Добо стоит оруженосец Балаж в стальном шлеме с опущенным забралом. Он держит под мышкой копье, булаву и вторую саблю своего господина. Солнце то и дело выглядывает из-за туч и дыма. И хотя настала холодная осенняя пора и стужа пробирает насквозь, но сражающимся жарко, как летом. Добо срывает с себя шлем и кидает его Балажу. Потом выхватывает из-за пояса платок и утирает мокрое от пота лицо. Теперь он бьется с непокрытой головой. Оруженосец, не зная, куда деть золоченый шлем, надевает его себе на голову. Все застилает дымом. Улетай, дым, улетай! И, словно услышав крик материнского сердца, клубы дыма редеют. Видно, что Балаж стоит на стене и напряженно следит, как сражается Добо. - Отойди подальше! Опустись пониже! - кричит мать, будто сын может услышать ее в этом адском грохоте. И когда она поднимает руку, чтобы подать знак сыну, мальчик вдруг роняет оружие Добо. Слабым движением дотрагивается до шеи. Покачнувшись, поворачивается. Золоченый шлем падает у него с головы и катится по камням. Мальчик валится как сноп. С криком, потрясшим небеса, мать распахивает дверь. Мчится на стену, поднимает сына. Стонет. Крепко прижимает его к груди. - Балаж!.. Балаж!.. Добо смотрит на них, подбирает укатившийся шлем. Указывает ближайшему солдату на Балажа. Солдат поднимает оруженосца и уносит во дворец, в комнату матери. Юноша лежит с окровавленной шеей, бездыханный, точно голубь, пронзенный стрелой. - О, нет у меня больше сына! - кричит и стонет седовласая вдова. - А может, он только без памяти! - утешает солдат. - Уж простите, я должен идти. - Бедный Балаж! - плачет Эва. Она снимает с оруженосца шлем с забралом, нагрудник и все его доспехи. На шее мальчика зияет большая рана. Пуля насквозь пробила шею. Лицо матери искажено от боли, глаза налились кровью. Она хватает со стола саблю, которую принесла давеча Эва, и мчится с нею в дым, в людской ураган, наверх, на Казематную башню. Там уже мечется множество женщин. Внизу в котлах кипятят воду, смолу, расплавленный свинец. Закипевший вар несут солдатам. - Тащите и холодной воды, пить хочется! - кричат ратники в перерывах между схватками. - Воды! Воды! - Женщины, к погребам! - приказывает Добо. - Откройте все бочки! Несите в жбанах вино солдатам! Услышав его слова, женщины стремглав бегут к погребам. Юбки их развеваются. У двери погреба ходит взад и вперед вооруженный дьяк Имре. Увидев прибежавших женщин, он сует ключ в замок погреба. - Офицерам? - спрашивает он тетушку Кочиш. - Всем, господин дьяк, всем. Капитан велел. Дьяк Имре распахивает дверь погреба. - Самое лучшее вино сзади! - кричит он и, опустив забрало, бежит с обнаженной саблей к разрушенным стенам Казематной башни. Все больше и больше турок наступает на башню. Они уже взобрались на нее, вступают с витязями в смертельный рукопашный бой. Добо хватает за глотку великана, тяжелого, будто отлитого из чугуна. Добо пытается столкнуть его со стены, но турок упирается. Мгновение оба, запыхавшись, смотрят в лицо друг другу. И вдруг Добо, собравшись с силами, рывком втягивает турка в крепость, сбрасывает его с помоста во двор. Шлем падает с головы турка, сам он валится на камни, затем с трудом поднимается и, озираясь, смотрит, не идут ли его товарищи. В ту минуту и примчалась туда госпожа Балог. С воплем взмахивает она саблей и наносит турку страшный удар. Голова его скатывается с плеч. Остальные женщины снуют и хлопочут на башне. Солдаты в пылу схватки не успевают брать у женщин котлы с кипящей смолой, камни и расплавленный свинец. Женщины сами втаскивают их на стены и в дыму, в огне, в облаках пыли обрушивают смерть на карабкающихся вверх турок. Мертвые падают, но живых все прибавляется. Сброшенный камень, пролитый кипящий свинец и смола расчищают дорожку на облепленной турками стене. Но горы трупов только облегчают дело отдохнувшим отрядам. Живые хватают из рук падающих мертвецов бунчуки. Конские хвосты снова пляшут на лестницах. - Аллах! Аллах! Побеждаем! Победа за нами! - Иисус, помоги! Добо, изумленный, смотрит на госпожу Балог, сражающуюся рядом с ним, но ему некогда окликнуть ее - он бьется с врагами. По его сверкающим латам от самых плеч стекает кровь. Женщина наносит туркам удар за ударом, но наконец, пронзенная копьем, падает с башни на помост. Некому оттащить ее в сторону. Схватка идет на гребне стены. Живые топчут ногами мертвых и умирающих. Добо вскакивает на выступ и смотрит вниз. Уже и аги стоят у подножия стены. Вели-бей, сидя верхом на коне, держит красное бархатное знамя. Увидев его, турецкие солдаты издают радостные вопли: - Аллах с нами! Час победы наступил! Это красное бархатное знамя - стяг Али-паши. Летом оно возвестило на башнях тридцати крепостей и замков победу турецкого оружия. Всегда и везде его озаряли лучи славы. Вели-бей пробирается со знаменем к Земляной башне. Кажется, что оборона там уже ослабела, раз на башне сражаются женщины. Добо смотрит на широкое победное знамя, расшитое блестящими золотыми буквами. Он посылает за Пете и сам спешит на Земляную башню. Здесь бьются врукопашную. То и дело на стене появляется какой-нибудь турок с флагом и тут же падает вниз. Солдаты сражаются, окутанные клубами пыли и дыма. Просмоленные венки и "куличи" огненными кометами прорезают дымную пелену. - Иисус, помоги! - кричит какая-то женщина. Добо подбегает как раз в ту минуту, когда влетевший в пролом камень попал в голову Матяшу Серу, второму макларскому мельнику. Мельник пошатнулся, но еще не успел он упасть, как взбежавший наверх широкоплечий турок по самый черенок вонзил ему в грудь свой кривой нож. На турка с визгом бросилась женщина, жена мельника. Она хватает саблю мужа и кричит: - Вперед! Вперед! Подмога пришла! Звуки этого голоса как будто влили в венгерских солдат новую силу. С яростной бранью крушат они взобравшихся на стену турок. И кто поставит им в укор бранные слова! Вон в углу отбиваются два турка. Добо узнает одного из них - этот латник убил макларского мельника. Добо идет на него, но видит, что турок с ног до головы закован в дербентскую сталь, которую и сабля не берет. Комендант мигом бросается на турка и швыряет его на убитого мельника. Но турок сильный, плечистый малый. Он извивается в руках Добо, точно огромный сом. В бессильном гневе кусает он его поручи и вдруг кидается ничком на землю. Но тут ему приходит конец. Добо нащупывает его голую шею и беспощадно душит турка. Не успевает он еще подняться, как сверху ему вонзается в ногу турецкое копье, рассекает ремни поножей и застревает в голени. Добо рычит, как лев, и, упав на колено, хватается за ногу. На глаза у него навертываются слезы от боли. - Капитан, - с ужасом говорит оруженосец Криштоф, - вы ранены? Добо не отвечает. Вырвав копье из раны, швыряет его в сторону. В первую минуту он стоит неподвижно и, сжав кулаки, сквозь зубы с шипеньем втягивает воздух. Потом, дернув ногой, пробует, не сломана ли она. Нет, нога не сломана, а лишь кровоточит. Как только боль стихает, Добо снова берется за саблю и тигром бросается на турок, которые пытаются пролезть сквозь брешь. Горе тому, кто сейчас попадется ему под руку! В то время как сражающиеся чуть ли не рвут друг друга зубами, у другой бреши, в десяти саженях от первой, турок собирается все больше и больше. Бревна, которыми заложен пролом, не выдерживают напора сотен людей, и турки с торжествующими криками врываются в крепость, радуясь, что им не пришлось даже лезть на стену. Они толкают, теснят друг друга. Передние, в правой руке держа оружие, в левой - бунчук, лезут на башню. Задние нападают на укрывшихся под помостом раненых и женщин. Закованный в латы турок подгребает ногой раскаленные угли и пылающие поленья к самым подпоркам помоста. Длинные языки пламени начинают лизать деревянные столбы. С ранеными солдатами турки управляются легко. Не так-то просто справиться с женщинами. Яростно вопя, они хватают с огня котлы и чаны и наступают на турок. Толстая жена Гашпара Кочиша плеснула кипятком на длиннобородого агу. Ага хватается за ошпаренное лицо, и драгоценная холеная борода остается у него в руках. Другая женщина выдернула из костра горящее полено и так ударила им турка по голове, что искры рассыпались звездами. Остальные женщины идут на басурман с оружием в руках. - Бейте! Бейте их! - орет фелнеметский кузнец и с молотом бежит на помощь женщинам. Там, стоя бок о бок, отбиваются три басурмана. Кузнец обрушивает одному свой молот на голову, и у турка мозги брызгают в стороны. Другой падает на колени от удара. Но в руке его сверкает ятаган, и по самую рукоятку турок вонзает его кузнецу в живот. - Вместе пойдем на тот свет! - ревет кузнец и еще раз взмахивает стофунтовым молотом. Удар превращает шлем турка в лепешку, и только тут кузнец, прижимая руку к животу, опускается на землю, увидев, что противник мертвым упал рядом с мертвецами. Женщины хватают валяющееся на земле оружие и с неистовыми воплями бросаются на турок. Платки падают у них с головы. Волосы распускаются, юбки развеваются во время схватки. Забывая о женской своей природе, с воем бьются они с турками. Отражать удары саблями они не умеют, поэтому от турок им достается, но и они не остаются в долгу. - Да здравствуют женщины! - раздался позади них крик Пете. Увидев, что пламя лижет подпорки помоста, он хватает ведро воды и выливает на огонь. Пете привел отдохнувший отряд. Сам он тоже обнажает саблю, бросается на акынджи, кошкой вспрыгивает на стену и укладывает его на месте. Под ударами солдат ряды турок рассыпаются, как мякина, а венгры, расхрабрившись, выскакивают даже за пролом. Добо в изнеможении опускается на колени. Грудь его бурно вздымается. Он смотрит вниз остановившимся взглядом. С его бороды и сабли каплет кровь. А разъяренные эгерчане все чаще выскакивают в брешь и, перепрыгивая через мертвецов, бьют турок у подножия башни. - Назад! - кричит Добо во всю глотку. - Назад! Но в урагане схватки даже те, кто бьется рядом, не слышат друг друга. Солдат Ласло Тот замечает бея с красным бархатным знаменем в руках. Он наскакивает на него, в упор стреляет ему в грудь из пищали, затем хватает знамя и, швырнув разряженную пищаль другому турку в глаза, бежит с захваченным знаменем в крепость. Но с пятью его товарищами, выскочившими вместе с ним, расправляются янычары. Добо видит только, что Вели-бей падает с коня, а победный стяг паши захвачен венгром. Он знаком указывает отдохнувшим солдатам, в каком месте им сражаться, и, затянув окровавленные тряпки на левой руке, мчится вниз, к пролому. Туда уже подоспел Пете. Он спешился и поднес горящую головню к мортире, поставленной у пролома. Янычары, кинувшиеся спасать знамя, отброшены выстрелом. - Заряжай! - кричит Добо пушкарю Файриху. - Четверо оставайтесь здесь. Тащите камни и бревна. И огненный вихрь с новой силой бушует на башнях. 20 Эва осталась с мертвецом одна. Сперва она в раздумье смотрела на него, потом поднялась с места, надела шлем, нагрудник и поручи. Погибший юноша был почти одного с нею роста. Она надела его платье. Сабля Балажа показалась ей короткой. Она вошла в комнату Добо и сняла со стены длинную, прямую итальянскую шпагу. Ремень, привязанный к эфесу, надела на запястье, ножны оставила в комнате. С обнаженной шпагой выбежала Эва из дверей, сама не зная куда. Она помнила только одно: муж ее вместе с Золтаи защищает наружные укрепления. А в какую сторону надо идти от дворца, она не знала. Солнце уже заходило и сквозь клубящийся дым казалось раскаленным пушечным ядром, повисшим в воздухе. По чертежу крепости Эва запомнила, что наружные укрепления серпом охватывают "черепаху" с востока. Солнце закатывалось справа - стало быть, ей надо идти налево. Навстречу ей, бряцая оружием, бегом бежали десять грязных, измазанных копотью солдат, держа копье на плече. Впереди бежал младший сержант. Они мчались к Казематной башне. Затем, пошатываясь, прошел еще один солдат. По лицу его струилась кровь. Должно быть, он хотел добрести до цирюльников, но, сделав несколько неровных шагов, упал и вытянулся на земле. Эва подошла, намереваясь поднять его. Но тут же рядом лежали и второй, и третий солдаты. Нельзя было разобрать, мертвы ли они или просто впали в беспамятство. Один из них был старшим сыном эгерского старосты. Эва не раз видела его из окна. В груди юноши торчала стрела. Со стороны погребов, запыхавшись, бежали женщины, неся на голове деревянные кувшины, а в руках - подойники или ушаты. Они тоже спешили на восточную сторону. Эва направилась вслед за ними. Пробежав мимо конюшен, женщины исчезли в маленьком, спускавшемся книзу подземелье, где горели два фонаря. Это были Темные ворота. Они связывали наружные укрепления с внутренней крепостной стеной. Эва бросилась вдогонку за женщинами. Пыль и зловонный дым становились все гуще. Все неистовее орали и метались турки и венгры. На валу, на лестницах и помостах - повсюду лежали трупы, по большей части лицом к земле. В одном из мертвецов Эва узнала отца Балинта. Он упал навзничь. Шлема на голове у него не было. Длинная белая борода покраснела от крови. Но рука все еще сжимала саблю. Эва споткнулась о булаву с длинной рукояткой, схватила ее и ринулась вверх по лестнице. Бой уже переходил в рукопашную схватку. Солдаты, стоя на стенах, сталкивали вниз турок. Какая-то женщина кинула сверху бревно, горящее с одного конца. Другая, размахнувшись, швырнула в турка пылающую крестовину. С башни выстрелили две пушки подряд. Эва посмотрела в ту сторону и увидела мужа. Гергей держал в руке дымящийся фитиль и глядел вниз, стараясь установить, куда попало ядро. На гребне стены осталось пять или шесть турок. Их сшибли оттуда. На мгновение наступило затишье. Солдаты обернулись и крикнули что есть силы: - Воды! Воды! Рядом с Эвой громко требовал воды старый воин в шлеме, стоявший на выступе полуразрушенной стены. По лицу его струился кровавый пот, кровь слепила ему глаза. Эва узнала отца. Она выхватила кувшин у прибежавшей женщины, протянула ему, помогла держать. Старик жадно припал к кувшину: в нем было старое эгерское вино, а не вода. Он пил не отрываясь, и вино текло у него по усам. Наконец он отнял кувшин ото рта и глубоко вздохнул. Эва увидела, что рука у него тлеет и дымится. Да и не удивительно - ведь кисть руки по самое запястье была деревянная. Вероятно, зажглась она от горящей просмоленной соломы, а старик и не заметил этого. Эва швырнула на землю кубок, булаву и схватила отца за руку. Она знала, где прикреплялась деревяшка. Ловкими пальцами расстегнула она пряжку и бросила деревянную руку на головы туркам. А старик схватил саблю левой рукой и, высунувшись из башни, стукнул по тростниковому щиту, украшенному медным полумесяцем. Эва помчалась дальше, к мужу, перескакивая через мертвые тела. То горящий сноп соломы пролетал перед ее глазами, то за спиной ее пули ударялись о стену. А солдаты все пили и пили. Они просили только воды. Даже вода была для них нектаром. Что же говорить о вине! С каждым глотком в них точно вливалась божественная сила. Среди шума и воплей турок, копошившихся внизу, раздался громкий голос Золтаи: - Идите, собаки! Идите! В раю Мохамеду привет передавайте! А в следующий миг он крикнул: - Спокойной ночи! Но турок, к которому были обращены эти слова, верно, забыл ответить. - Илери! Илери! - надрывались ясаулы. - Мы победили! Мы победили! Новые толпы, новые лестницы, новые вереницы живых взбирались по грудам мертвецов. - Аллах! Аллах! Эва нашла наконец Гергея. Он поджег фитиль бочонка, начиненного порохом, и сбросил бочонок с высоты. Затем швырнул наземь шлем, подскочил к какой-то женщине, выхватил у нее кувшин и стал пить так жадно и торопливо, что красное вино стекало по уголкам его губ. Эва протянула свой жбан какому-то солдату и повернулась, чтобы поднять шлем Гергея. Но только она нагнулась, как вдруг глаза у нее защипало от дыма горящей смолы. Она выпрямилась, протерла глаза, но уже не увидела Гергея. Оглянулась направо, налево - все солдаты внезапно опустились на корточки. Снизу, саженях в десяти от стены, раздался залп. Пуля ударила в шлем Эвы, и он треснул. Эва пошатнулась и не сразу пришла в себя. Внизу гремела адская музыка, слышался барабанный бой, треск, завыванье труб. Под стеной какой-то долговязый ясаул пронзительно вопил: - Я аюха! [Сюда!] Внизу стояли смешанные войска. Вместо янычар пригнали асабов в кожаных шапках и акынджи в красных колпаках. Окруженный десятью пожилыми янычарами с воплями "Илери! Илери!" на стену кинулся дервиш с флагом в руке. Он был в белой власянице. Голову его вместо колпака из верблюжьей шерсти прикрывал шлем. Венгры обычно не стреляли в дервишей, но так как этот дервиш был в шлеме и с саблей в руке, по нему дали залп. Эва тоже обратила на него внимание. Ветер на миг развеял дым, и в руке дервиша заколыхался бунчук с тремя хвостами. Когда дервиш обернулся к крепости, Эва увидела, что один глаз у него завязан. - Юмурджак! - крикнула она с яростью тигрицы и желтой молнией метнула с высоты булаву. Булава перелетела через голову дервиша и попала в грудь какого-то янычара. Услышав крик, дервиш взглянул наверх. Но в тот же миг с башни выпалила пушка, и облако дыма и пламя скрыли от глаз Эвы дервиша и его сотоварищей. А когда дым во рву рассеялся, дервиша уже не было и в помине, но на стены взбирались другие солдаты. Они поднимались теперь не только по лестницам. Какой-то янычар в белом колпаке полез без лестницы - прямо по разрушенной стене крепости. Он ступал с камня на камень. Ведь руки всегда найдут за что уцепиться, да и ноги нащупают щель, куда бы поставить ступню. А по бревнам и вовсе легко взбираться. За первым янычаром полез второй, третий. И наконец стену облепили десять... двадцать... сотня предприимчивых людей, как облепляют по весне божьи коровки солнечную сторону зданий. Турки, запыхавшись, карабкались, лезли по стенам наружных укреплений. Глаза их сверкали. Некоторые тащили с собой веревочную лестницу, зацепляли ее за камень, и турки, стоявшие внизу, немедленно взбирались по ней. Гергей сбежал с башни и бросился к пролому. Шлема на голове у него не было, лицо почернело от пороха, в руке он держал копье. - Шукан! - крикнул он старику, который сражался окровавленным копьем. - Смола еще есть в погребе? Гергей охрип и поэтому говорил почти на ухо старику. - Нет! - ответил Шукан. - Там есть бочка древесной смолы. - Прикажите немедленно прикатить ее к пушке Перени. Рядом со стариком сражался дьяк Имре. Он положил копье и умчался. - Витязи! - крикнул Гергей. - Соберемся с силами! С другой стороны, точно эхо, зазвучал голос Золтаи: - Если мы отгоним их сейчас, они больше не пойдут на приступ. - Огонь! Огонь! - послышалось с другого конца. Продев шесты в ушки котлов, женщины таскали на стены расплавленный свинец, кипящее масло и кипяток. Тетушка Ваш взбежала на стену с большой лопатой раскаленных углей и высыпала их на турок. Но лопата тут же выпала у нее из рук: камень, отбитый ядром, ударил ее по виску. Она привалилась спиной к столбу и упала. К ней наклонилась другая, дородная и вся измазанная копотью женщина. Она сразу поняла, что тетушка Ваш испустила дух, и приметила камень, который лежал у тела погибшей. Схватила его, кинулась к стене. И тут попала ей в грудь пуля. Женщина упала. - Мама! - пронзительно крикнула девушка в красной юбке. Но не припала к материнской груди, а сперва подняла камень, который уронила мать, и швырнула вниз, туда, куда убитая хотела бросить его. Камень сразил двух турок. Увидев это, девушка подбежала к матери, обняла ее и с плачем потащила вниз по ступенькам помоста. Внизу в клубах дыма приближался к стене отряд с черепаховыми щитами. Акынджи не были видны под щитами. Они шли, тесно прижавшись друг к Другу. - Витязи, берегитесь! - предостерегающе крикнул Гергей. - Воды! Огня! - заорал Золтаи. - Туда, туда! Они и без лестниц карабкаются по стене! Из шанцев поднялся покрытый железом навес. Четыре пиада побежали с ним к стене. Турки, стоявшие на лестницах, схватили навес и прикрылись им. Затем последовали остальные навесы. Все они были обиты железом, которое защитники крепости не могли сдернуть кирками. - Кипятку давайте! - крикнул Гергей, обернувшись. - Да побольше! Эва подскочила и надела ему на голову шлем. - Спасибо, Балаж! - сказал Гергей. - Тебя Добо прислал? Эва не ответила. Помчалась вниз с башни за кипятком. - Кипятку! Женщины, кипятку! - кричал Гергей во все горло. Покрытые железом навесы выстроились в ряд. Под них прыгнули стенолазы. Иные из них были без шлемов и полуголые; пот так и катился с них градом. Они выбросили все оружие, и только кривая острая сабля, прикрепленная ременной петлей к запястью, висела у каждого на руке. Выстроившиеся в ряд навесы образовали широкую железную крышу. Некоторые аги спрятались под нее. Перескочил через ров и Дервиш-бей, неся бунчук с полумесяцем. Когда Эва вернулась, чтобы встать рядом с Гергеем, она ничего не видела сквозь пелену дыма, кроме длинных, извивающихся языков багрового пламени и сверкающих сабель. - Аллах! Аллах! "Бум! Бум! Бум!" - грохотали крепостные пушки. Дым еще больше сгустился, но внезапно взлетел вверх, точно собранный волнами белый полог кровати. И тогда стало ясно видно, как, сверкая, поднимаются кверху клинки турецких сабель и поворачиваются книзу острия венгерских пик. - Воды! Воды! - кричал Гергей. Снизу поднималась железная крыша. Со стены падали огромные камни. Железная крыша расступилась, поглотила камни, потом соединилась вновь. - Кипятку! - заорал Золтаи, подбежав к краю стены. Увидев Золтаи, Гергей бросился вниз, к пушке. Древесная смола уже стояла там в открытой бочке. Гергей повалил бочку и обратился к пушкарям: - Заложите смолу поверх пороха! Припыживайте заряд полегче! Засовывайте смолы сколько влезет! Заколачивайте посильнее, чтобы куски превратились в порошок! В тот же миг со стены полилась кипящая вода. Куда не попали камни, проникла вода. Навесы вдруг закачались и разъединились. Турки с воплями "Эй ва!", "Медед!" выскочили из-под них. Но на стене их все еще оставалось много. Гергей выстрелил по ним из мортиры. И все-таки турок не убывало. Тогда он понесся на них с шестом. - Гергей! - послышался крик Пете. - Я здесь! - хрипло ответил Гергей. - Пятьдесят человек привел тебе. Хватит этого? - Веди сколько есть! Внизу вели жечь костры, и пусть тащат наверх кипяток. Дым от нового залпа турецких ружей смешался с дымом мортир и на мгновение окутал стену. Стенолазы воспользовались этим и вновь облепили лестницы. Гергей помчался обратно к пушке. - Заряжена? - спросил он. - Заряжена, - ответил старший Гашпар Кочиш. - Огонь! Пушка выстрелила, выбросив сноп пламени. Древесная смола низверглась книзу двадцатисаженной огненной струей. Со стены соскочили даже те турки, которых только коснулась взрывная волна. Раздались гневные крики ясаулов и офицеров. С башни ясно было видно, как турки бегут от стен. Асабы, пиады, мюсселлемы, дэли, сипахи, гуребы, акынджи - все вперемежку в ужасе бежали к шанцам. Кто тряс рукой, кто ногой. Обагренные кровью, рассвирепевшие, они были не похожи на людей. Ясаулам и агам удалось их задержать только громкими криками. Беглецов гнали обратно уже не плетьми, а саблями. - Герои, за мной! - завопил Дервиш-бей. Израненных турок снова охватило воодушевление. Окровавленные, с пеной бешенства на губах, схватили они штурмовые лестницы и помчались прямо на ту стену, где стояли венгерские пушки. Впереди несся Дервиш-бей. Белая его хламида покраснела от крови. Сжав в зубах драгоценный бунчук, он взбирался наверх без щита. По соседней лестнице впереди всех поднимался ага - огромный детина, сущий великан. Чалма на нем была величиной с гнездо аиста, а сабля - с широкую секиру палача. Гергей оглянулся и вновь увидел рядом с собой оруженосца. Напрягая все силы, тот как раз поднимал огромный камень. Поднял его и швырнул вниз. - Балаж, - топнул Гергей ногой, - уходи отсюда! Последние два слова прозвучали уже не хрипло, а звонко. Балаж не ответил. В руке у него была длинная итальянская шпага, которую он взял в комнате Добо. Юноша бросился к лестнице, по которой поднимался Дервиш-бей. Гергей посмотрел вниз. - Хайван! - крикнул он гиганту, когда тот появился на стене, тяжело дыша. - Ах ты, скотина! Буйвол! - И продолжал по-турецки: - Думаешь, тебя никакое оружие не возьмет? Турок удивленно уставился на Гергея; его широкая, огромная физиономия окаменела. Воспользовавшись этим оцепенением, Гергей вонзил копье ему в грудь. Великан схватился одной рукой за копье, другой замахнулся, готовясь нанести Гергею страшный удар. Но рука его рассекла только воздух, и огромное тело рухнуло на один из железных навесов. К этому времени взобрался на стену и Дервиш-бей. Эва отдернула голову и только этим избежала удара его копья. В следующий миг она нанесла удар шпагой и попала ему в левую руку, которой он держался за стену. Шерстяная ткань рукава разорвалась, но из-под нее сверкнула блестящая кольчуга. Дервиш-бей одним прыжком очутился на стене. Взяв в руки саблю, висевшую на ремешке, он, злобно пыхтя, понесся на Эву. Эва отскочила, вытянула шпагу и, широко раскрыв глаза, ждала нападения. Но турок не был новичком в школе смерти. Он видел, что перед ним не сабля, а шпага, и знал, что на вытянутую длинную шпагу опасно натыкаться. Он сразу остановился и сделал выпад, рассчитывая отвести шпагу в сторону, а следующим ударом отправить молоденького оруженосца на тот свет. Но и Эве был знаком этот прием. Она чиркнула шпагой снизу вверх и, мгновенно описав круг, увернулась от сабли турка. Когда же Дервиш-бей захотел нанести второй удар, шпага Эвы проскочила ему под мышку. Турка спасла только кольчуга: стальные кольца зазвенели; дервиш взмахнул саблей и обрушил ее на голову Эвы. Эве показалось, что голова ее раскололась. В глазах у нее потемнело, а земля ушла из-под ног. Она поднесла руку к глазам и рухнула у лафета пушки. 21 Когда Эва очнулась, вокруг стояла мертвая тишина. Где она? Не помнит. Открыв глаза, Эва осмотрелась. Постепенно начала приходить в себя... Разбитая бревенчатая постройка... Между бревен видно ясное, залитое лунным сиянием небо и сверкающие звезды. Под поясницей что-то острое, твердое. Голова лежит в чем-то холодном, мокром... Она просунула под спину одеревеневшую руку, нащупала щебень и холодное чугунное ядро величиной с яблоко. И тогда в голове у нее прояснилось. Тишина. Стало быть, сражение окончилось. А кто же владеет крепостью? Турки или венгры? На помосте слышатся ровные шаги караульного. Раз, два, три, четыре... Эва попробовала встать, но голова у нее была точно свинцом налита. Приподнявшись с трудом, она увидела, что находится около башни. Рядом с ней лежит ничком какая-то женщина, а неподалеку - солдат в синем ментике и без головы. Господи помилуй! Что, если турок восторжествовал? В щели между бревнами пробивался красноватый свет фонаря. Все ближе раздавались чьи-то шаги. Послышался хриплый мужской голос: - Оруженосца возьмем сперва или женщину? Слава богу! Венгерская речь! - Обоих, - ответил второй. - А все же оруженосец... - Что ж, возьмем первым оруженосца. Господин капитан еще не спит. И они остановились перед Эвой. - Ко дворцу понесем или к остальным? - К остальным. Такой же мертвец, как и другие. Один взял Эву за ноги, другой - под мышки и положили на носилки. Эва заговорила: - Люди!.. - Глянь-ка, барич-то жив! Слава богу, господин Балаж! Тогда понесем вас во дворец. - Люди! - пролепетала Эва. - Господин мой жив? - Жив? Как же, жив! Сейчас господину капитану цирюльники ногу перевязывают. - Да я спрашиваю про лейтенанта Гергея. - Про Гергея? И носильщики толкнули друг друга: - Бредит. Крестьяне поплевали себе на ладони, взялись с двух концов за носилки и подняли их. - Люди! - почти крикнула Эва. - Ответьте мне: жив ли господин лейтенант Гергей Борнемисса? Вопрос был задан так властно, что оба крестьянина ответили разом: - Понятно, жив! - А ранен? - В руку и в ногу. - Несите меня к нему. Крестьяне остановились. - К нему? - переспросил один и крикнул наверх караульному: - Эй, герой! Где господин лейтенант Гергей? - Что надо? - послышался сверху голос Гергея. - Ваша милость, здесь оруженосец Балаж. Он хочет вам что-то сказать. Послышались медленные шаги. Гергей, прихрамывая, спустился по лестнице. В руке у него был фонарь. В фонаре горела свеча. Он остановился у нижней ступеньки и сказал, обращаясь к кому-то: - Да разве это мыслимо! Мертвецов столько, что их и за два дня не уберешь! - Не то что за два, а за четыре не уберешь, - ответил кто-то хриплым голосом. Фонарь приблизился. - Снимите с меня шлем, - сказала Эва. Крестьянин поднес руку к ее подбородку и взялся за пряжку ремешка. В эту минуту подошел и Гергей. - Бедный Балажка! - сказал он. - Как я рад, что ты жив! Крестьянин попытался отстегнуть и снять шлем, но Эву обожгла нестерпимая боль. - Ой! - крикнула она не своим голосом. Подкладка шлема прилипла к окровавленным волосам, а крестьянин не знал, что у оруженосца рана на голове. Гергей поставил фонарь, наклонился. Эва увидела, что лицо Гергея черно от копоти, усы и ресницы опалены, на правой руке толстая перевязка. Но ее лицо тоже было неузнаваемо - на нем запеклась кровь, налипла копоть. На этом окровавленном темном лице светлым пятном выделялись белки глаз. По всему существу Гергея прошла теплая струя. То же самое ощутил он и в тот день, когда, разыскивая мельничное колесо, увидел в окне дворца вот эти самые глаза. Они не отрывали друг от друга взгляда. - Гергей! - тихо промолвила женщина. - Эва! Эва... Как ты попала сюда? В голове молнией пронеслось все, что он слышал о своем сыне, вспомнилось все, что он заметил сегодня в поведении жены, которую принял за оруженосца. В этот миг дошло до сердца Гергея самое горестное. И по закопченной от пороха щеке его покатились слезы. 22 Три дня таскали турки мертвецов после этого страшного приступа. Таскали их и дервиши, и невооруженные асабы. У подножия стен мертвецы лежали грудами. Во рвах стояли лужи крови, кое-где пришлось даже проложить мостки, иначе было не пройти. Около трупов валялись сломанные щиты, бунчуки, сабли, пики, стрелы и ружья. Кругом стоял ужасающий трупный смрад. День и ночь таскали турки своих мертвецов. Только из-под стен наружных укреплений пришлось вынести восемь тысяч трупов. Последнее тело унесли на третий день, когда уже выстрелами приходилось отпугивать стаи слетевшихся воронов. Но и венгров погибло много. Наутро после приступа священник Мартон пропел Absolve Dominet [католическая молитва] сразу над тремястами покойниками. Триста мертвецов лежали длинными рядами вокруг братской могилы. Посередине вытянулся священник Балинт в белой рубахе и епитрахили. Рядом с ним лежали обезглавленный старик Цецеи, восемь лейтенантов, оруженосец Балаж с матерью, макларский мельник Матэ Сер, фелнеметский кузнец Гергей Гашпарич, жена Ференца Ваша, женщины, девушки и много, много других окровавленных мертвецов. Лежали тут и трупы, которых нельзя было опознать. Вот одна только голова, а рядом - только рука или окровавленные лохмотья, а в них обутая в сапог нога. На похоронах присутствовали все уцелевшие офицеры. Сам Добо стоял с непокрытой головой, держа в руке стяг крепости. Когда священник окропил покойников святой водой, заговорил Добо. Скорбно повел он свою речь. Голос его то и дело прерывался. - Сняв шлем, стою я перед вами, дорогие мои соратники, свершившие геройские подвиги, жизнь свою положившие в крови и огне за священное дело. Души ваши уже там, за звездами, в вековечной отчизне. Да будет благословен ваш прах и в настоящем и в грядущем! Я склоняю перед вами, славные герои, боевое знамя крепости. Вы пали за родину. Вам уготована награда на небесах. Прощайте! Мы встретимся в сиянии вечной жизни, перед лицом короля Иштвана. И мертвецов по одному опускали в могилу под салют крепостных пушек. С неба белыми хлопьями падал снег. Воскресенье, шестнадцатого октября. После обеда Добо прикорнул часок, а лишь только отогнал сон от глаз, сел на коня и поскакал к Шандоровской башне. Защитники крепости больше не чинили стен, а стояли и сидели возле проломов. Был сумрачный осенний день. Турецкие пушки грохотали беспрерывно. - Криштоф, сын мой, ступай погляди, что там творится на башне Бойки, - сказал Добо оруженосцу. - А я поеду к Старым воротам. Криштоф - один глаз его был завязан белым платком - поехал верхом. У Темных ворот он привязал к столбу коня, взбежал на стену и понесся по стене прямо к Борнемиссе. У одного пролома в него попала пуля. Мальчик свалился на помост, засыпанный осколками камня. Караульный крикнул Золтаи: - Господин старший лейтенант! Маленького оруженосца убило! Потрясенный Золтаи взбежал на стену. На груди мальчика расплывалось кровавое пятно. Рядом с Криштофом на коленях стоял какой-то солдат. Голова мальчика упала, солдат снял с нее шлем. - Ступай скорее к господину коменданту, - приказал Золтаи солдату, прижав к себе Криштофа, - доложи ему... Мальчик был еще жив. Лицо его стало белым как полотно. Устало взглянув на Золтаи, он пробормотал: - Доложите ему, что я умер. Он вздохнул и умер. На следующее утро осажденные не услышали орудийного грома. На холмах и склонах гор белели шатры, но турок нигде не было видно. - Будем начеку! - сказал с тревогой Добо. - Как бы они не подстроили нам какую-нибудь новую каверзу. И он поставил караульных к подземным ходам и проломам. На стене трудно было стоять, камни осыпались под ногами. Крепость напоминала изгрызенный мышами миндальный торт. Все разглядывали турецкие шатры, прислушивались к необычайной тишине, и вдруг кто-то сказал: - Они ушли... Слово это пронеслось, как огонь по сухим, палым листьям. Все повторяли: - Ушли! Ушли! Потом с нарастающей радостью: - Ушли! Ушли! Но офицеры никого не выпускали из крепости. Через четверть часа после восхода солнца караульные доложили, что какая-то женщина просится в крепость. По черной шелковой парандже, закрывавшей ее лицо, сразу признали турчанку. Она приехала на муле со стороны Маклара. Перед ней на седле с высокой лукой сидел маленький венгерский мальчик. Мула вел под уздцы подросток-сарацин лет пятнадцати. Ворота открывать не стали. Да и как их было открыть, если ворот уже не было! Женщина въехала в пролом рядом с тем местом, где были прежде ворота. По-венгерски она не говорила и только выкрикивала: - Добо! Добо! Добо стоял на высокой груде камней, вздымавшейся на месте ворот, и поглядывал в сторону Фюзеш-Абоня. Увидев турчанку, он сразу решил, что это мать маленького Селима, а услышав, что она выкликает его имя, хромая, спустился с развалин. Турчанка пала к его ногам, потом подняла голову и, стоя на коленях, подтолкнула к нему венгерского мальчика. - Селим! Селим! - молила она, протягивая руки. Венгерскому мальчику было лет шесть. Смуглое личико, умные глазенки, в руке - деревянная лошадка. Добо положил руку на голову ребенка. - Как тебя зовут, сынок? - Янчи. - А фамилия как? - Борнемисса. Вздрогнув от радости, Добо повернулся к Шандоровской башне. - Гергей! Гергей! - закричал он. - Бегите скорее к господину лейтенанту Гергею! Но Гергей уже сам мчался с башни. - Янчика! Янчика мой! - все повторял он со слезами на глазах. Он чуть не задушил ребенка в объятиях. - Пойдем к маме! Турчанка вцепилась в мальчика обеими руками. Вцепилась, точно орлица в ягненка. - Селим! - кричала она, вращая глазами. - Селим! И видно было, что она готова растерзать ребенка, если не получит своего сына. Минуту спустя из дворца выбежала Эва в развевающейся нижней юбке. Лоб ее был обмотан белым платком, но лицо разрумянилось от радости. Она тащила за собой маленького турецкого мальчика. Малышка Селим был в своем обычном турецком платье и держал в руках большой ломоть белой булки. Обе матери кинулись с распростертыми объятиями навстречу своим детям. Одна кричала: - Селим! Другая: - Янчика! Женщины упали на колени перед детьми, каждая обнимала своего сына, целовала, не могла на него наглядеться. И, стоя на коленях, они обменялись взглядом и протянули друг другу руки. Турки и в самом деле бежали. Варшани, пришедший в крепость сразу вслед за матерью Селима, рассказал, что паши хотели еще раз пойти на приступ, но когда сообщили об этом янычарам, те побросали оружие перед шатрами пашей и закричали в ярости: - Не станем сражаться дальше! Хоть всех повесьте, а не станем! Аллах за венгров! Против аллаха не пойдем! Ахмед-паша, плача, рвал свою бороду на глазах всего войска. - Коварный негодяй! - кричал он Али-паше. - Ты назвал Эгерскую крепость ветхим хлевом, а защитников ее - овцами. Теперь сам ступай, расскажи султану о нашем позоре! Если бы не вмешательство беев, паши подрались бы перед всей ратью. Турецких офицеров пало великое множество. Велибея унесли с поля битвы на носилках. Дервиш-бея ночью нашли у стен крепости полумертвого. В турецком стане царило такое отчаяние и столько было там раненых, что еще не успели паши дать приказ об отступлении, а войско уже начало отступать. Отряды, стоявшие под Фелнеметом, подожгли деревню и пустились ночью в дорогу, провожаемые заревом пожара. Остальные тоже не стали дожидаться утра: побросали шатры, пожитки и устремились в путь. Невыразимая радость охватила защитников крепости после рассказа Варшани. Люди плясали, бросали оземь шапки. Турецкие знамена выставили как трофеи. Дали залп из пушек. Священник Мартон, подняв крест к небесам, в радости громко запел: "Te Deum laudamus" [католическая молитва]. Он упал на колени, целовал крест, плакал. Из земли выкопали колокол. Перекладину, на котором он висел, положили на два столба и зазвонили. "Бим-бом, бим-бом..." - весело звонил колокол. А посреди рыночной площади, подняв крест, пел отец Мартон. Вокруг него на коленях стоял народ. Добо тоже преклонил колена. Даже раненые вылезли из своих закутков и подземных пристанищ, добрели до площади и тоже встали на колени позади остальных. Но вдруг Лукач Надь громко воскликнул: - За ними! Пес подери Мохамедово отродье! Воины глядели на Добо, сверкая глазами. Добо кивнул в знак согласия. И сколько осталось в крепости коней, на всех вскочили солдаты, вынеслись из ворот и поскакали вслед за турками в Маклар. А пешие рассыпались по шатрам. Собрали уйму пороха, пуль и оружия. Шатров же было так много, что и недели спустя их все еще разбирали и перетаскивали. К вечеру верховые вернулись нагруженные добычей. Из защитников крепости в братской могиле покоились триста человек. На охапках сена и соломы лежали двести тяжело раненных, за жизнь которых нельзя было поручиться. Были ранены и все старшие офицеры. Добо и Борнемисса - в руку и ногу. Золтаи лежал пластом. У Мекчеи была целая коллекция ран и рубцов. Волосы, усы, брови, борода были у него опалены, так же как у Борнемиссы, у Добо и у большинства воинов. Голова Фюгеди была обмотана повязками - виднелись только глаза и уши. Недоставало у него и трех зубов - в схватке какой-то турок выбил их булавой. Но Фюгеди весело перенес утрату, ибо вместе со здоровыми вышибли и больной зуб. Ранены были все обитатели крепости - женщины и мужчины без исключения. Впрочем, нашелся один, не получивший ранений, - цыган Шаркези. Последнее донесение Шукана звучало так: - Господин капитан, честь имею доложить, что все большие пушечные ядра, попавшие в крепость, мы собрали и пересчитали. - Сколько же их оказалось? - Не считая нескольких сотен, застрявших в стенах, - двенадцать тысяч без пяти. ЗАКЛЮЧЕНИЕ О том, что случилось после осады, можно прочесть в исторических трудах. Сам я тоже обратился к ним и коротко записал следующее. Когда Добо, еще до начала осады, обратился за помощью к собранию дворян в Сиксо, то ему - вернее, Мекчеи, который представлял там Добо, - ответили так: - Если вас мало, почему же капитаны не сложили с себя полномочия? А уж коли взялся за гуж, не говори, что не дюж. Помня об этом, оба капитана после осады отказались от своих должностей. Весть о победе быстро облетела Запад. Европа рукоплескала и ликовала. В Риме папа отслужил мессу. Король получал отовсюду письма с восторженными похвалами по его адресу. Жители Вены ходили подивиться на захваченные и пересланные в Вену турецкие знамена (бархатный стяг Али-паши и до сих пор еще, верно, находится среди военных трофеев Габсбургов). Король отрядил в Эгер старшего капитана Матяша Сфорцию, чтобы тот уговорил Добо и Мекчеи остаться комендантами крепости. Но они остались непреклонны. - Мы выполнили свой долг, - ответил Добо. - Было бы куда лучше, если б и другие его выполнили! Передайте наше почтение его величеству. После этого король назначил на место Добо комендантом Эгерской крепости Гергея Борнемиссу.