Джеймс Клавелл. Тай-Пэн: Роман о Гонконге --------------------------------------------------------------- © 1966 by James Clavell. © Издательство "ОЛМА-ПРЕСС". Издание на русском языке, 1993 © Куприн Е Перевод, 1992 © Сапожкова Е., Акатьев А. Художники, 1993. OCR: Alex Yermachenkov --------------------------------------------------------------- Время действия романа -- середина XIX века, когда европейские торговцы и искатели приключений предприняли первые попытки проникнуть в сказочно богатую, полную опасностей и загадок страну -- Китай. Жизнью платили эти люди за слабость, нерешительность и незнание обычаев Востока. И в это кипучее время, в этом экзотическом месте англичанин Дирк Струан поставил себе целью превратить пустынный остров Гонконг в несокрушимый оплот британского могущества и подняться на вершину власти, став верховным повелителем -- Тай-Пэном! Посвящается Тай-Тай, Холли и Микаэле ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА Я хочу выразить искреннюю признательность людям Гонконга, которые столь щедро делились со мной своим временем и знаниями и открыли мне дверь в свое настоящее и прошлое. Разумеется, эта книга -- прежде всего роман, а не историческое повествование. Ее населяют персонажи, созданные воображением автора, и любое сходство с отдельными людьми и компаниями, которые являлись -- или являются -- частью Гонконга, носит случайный характер. ---------------------------------------------------------------------------- Оглавление Книга первая Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5 Глава 6 Глава 7 Глава 8 Книга вторая Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5 Глава 6 Книга третья Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5 Глава 6 Глава 7 Глава 8 Глава 9 Глава 10 Глава 11 Книга четвертая Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5 Книга пятая Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5 Глава 6 Глава 7 Глава 8 Глава 9 Глава 10 Глава 11 Книга шестая Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5 Глава 6 Глава 7 Глава 8 Глава 9 Книга первая Дирк Струан поднялся на ют линейного корабля Ее Величества "Возмездие" и направился к трапу. Семидесятичетырех-пушечный флагман стоял на якоре в полумиле от острова. Вокруг него расположились остальные военные корабли флотилии, десантные суда экспедиционного корпуса, лорки и опиумные клиперы Китайских торговцев. Светало. Утро вторника, 26 января 1841 года, было пасмурным и холодным. Проходя по главной палубе, Струан взглянул на берег, и радостное возбуждение охватило его. Война с Китаем закончилась. Его план полностью оправдал себя: победа, быстрая и почти бескровная, как он и предсказывал. Главный приз -- вот этот самый остров. Двадцать лет он жил ради этого дня. И вот сейчас он отправляется на берег, чтобы присутствовать на официальной церемонии вступления во владение и увидеть своими глазами, как китайский остров засияет еще одной жемчужиной в короне Ее Британского Величества королевы Виктории. Остров назывался Гонконг. Тридцать квадратных миль скал и каменистой почвы к северу от устья полноводной реки Сицзян в южном Китае, отделенных от материка проливом едва в тысячу ярдов. Негостеприимный. Неплодородный. Необитаемый, за исключением крошечной рыбацкой деревушки в южной его части. Стоящий на самом пути свирепых ураганов, которые каждый год врываются сюда из бескрайних просторов Тихого океана. Окруженный с востока и запада коварными мелями и рифами. Не приносящий никакого дохода мандарину, к чьей провинции он принадлежал. Но Гонконг -- это еще и величайшая гавань на свете. И для Струана это ключ, который откроет ему Китай. -- Эй, гам! -- крикнул молодой вахтенный офицер морскому пехотинцу в ярко-красном мундире.-- Баркас мистера Струана к среднему трапу! -- Есть, сэр! -- Солдат перегнулся через борт и прокричал приказ вниз. -- Сию минуту будет готово, сэр,--доложил офицер, стараясь не выдать того трепета, который испытывал в присутствии торгового князя, ставшего живой легендой в китайских морях. -- Никакой спешки нет, парень. Струан был настоящим великаном. Его лицо обветрело в тысяче штормов. Синий сюртук застегивался на серебряные пуговицы, узкие белого цвета брюки были небрежно заправлены в морские сапоги. Он был вооружен как обычно: нож в складке сюртука за спиной и еще один -- за голенищем правого сапога. Ему минуло сорок три. У него были рыжие волосы и изумрудно-зеленые глаза -- Славный денек,-- сказал он. -- Да, сэр. Струан спустился по трапу, вступил на нос баркаса и улыбнулся своему сводному брату Роббу, который сидел в середине. -- Опаздываем,-- с широкой улыбкой заметил Робб старшему брату. -- Да. Его превосходительство и адмирал затеяли состязаться в многословии.-- Струан на мгновение задержался взглядом на острове. Затем махнул рукой боцману: -- Отчаливаем. К берегу, мистер Маккей! -- Так точно, есть, сэр-р! -- Наконец-то! После стольких лет, а, Тай-Пэн? -- спросил Робб. "Тай-Пэн" по-китайски означало "верховный повелитель". В торговой компании, в армии, на флоте или у целого народа есть только один такой человек -- тот, кто держит в своих руках всю реальную власть. -- Да,-- ответил Струан. Он был Тай-Пэном "Благородного Дома". Глава 1 -- Чума забери этот вонючий остров,-- проворчал Брок, окидывая взглядом пляж и поднимая глаза на гору.-- Весь Китай у наших ног, а что мы берем? Ничего, кроме этой голой растреклятой скалы. Он стоял на берегу недалеко от воды в компании двух других Китайских торговцев. Вокруг небольшими группами стояли еще торговцы и офицеры экспедиционного корпуса. Все ожидали, когда офицер королевского флота откроет церемонию. Почетный караул из двадцати морских пехотинцев двумя ровными шеренгами выстроился у флагштока, алый цвет их мундиров резал глаз. Неподалеку от них неопрятными кучками толпились матросы, только что с огромным трудом утвердившие высокий шест в каменистой почве. -- Восемь склянок было время поднятия флага,-- продолжал Брок охрипшим от нетерпения голосом. -- На час уже опаздываем. Какого дьявола, кому нужны эти задержки, в бога душу мать? -- Ругаться во вторник -- плохой йосс, мистер Брок,-- заметил Джефф Купер, крючконосый американец из Бостона в черном сюртуке и лихо заломленном на бок фетровом цилиндре. -- Очень плохой! Партнер Купера, Уилф Тиллман, приземистый, крепко сбитый южанин из Алабамы, внутренне напрягся, уловив скрытый вызов в несколько гнусавом голосе своего молодого компаньона. -- А я вам вот что скажу: весь этот чертов кусок дерьма размером с мушиное пятно -- плохой йосс! -- раздраженно ответил Брок. "Йосс" было китайским словом, означавшим удачу, неудачу, Бога и дьявола одновременно.-- Такой плохой, что хуже некуда. -- Было бы лучше, если бы это оказалось не так, сэр,-- вмешался в разговор Тиллман.-- Здесь сейчас закладывается будущее всей Китайской торговли, хороший там йосс или плохой. - . Тайлер Брок пристально посмотрел на него сверху вниз. -- Нет у Гонконга никакого будущего. Нам нужны открытые порты на материковом побережье Китая, и вы, черт меня побери, сами это прекрасно знаете! -- Гавань здесь самая лучшая в этих водах,-- заметил Купер.-- Хватит места, чтобы откилевать и переоснастить все наши корабли. Остров достаточно велик, чтобы построить здесь дома и лабазы. И главное -- здесь мы наконец сами себе хозяева. -- Колония должна иметь плодородные земли и крестьян, чтобы их обрабатывать, мистер Купер. Должна приносить доход,-- горячась, начал объяснять Брок.-- Я исходил остров вдоль и поперек. Да вы и сами все видели. Урожая здесь не вырастить. Heт ни полей, ни реки, ни лугов. Значит, ни мяса тебе, ни картофеля. Все необходимое придется доставлять морем. Прикиньте-ка, во что это встанет. Черт, да даже рыбы тут толком не наловишь. А кто будет оплачивать содержание Гонконга, а? Мы и наша торговля, клянусь Богом! -- А-а, так вот какая колония вам нужна, мистер Брок,-- произнес Купер.-- А я-то думал, что у Британской Империи,-- он ловко сплюнул,-- таких колоний уже достаточно. Рука Брока незаметно передвинулась ближе к ножу. -- Вы плюнули, потому что у вас запершило в горле, или вы плюнули на Империю?.. Тайлеру Броку было под пятьдесят. Это был одноглазый исполин, твердый и несокрушимый, как железо, которое ему в дни юности приходилось разносить по покупателям в Ливерпуле, ловкий, сильный и опасный, как торговые суда, несущие по двадцать пушек, на которых он мальчишкой сбежал из дома и которыми со временем сам стал управлять как глава торгового дома "Брок и сыновья". Одевался он богато, рукоятку ножа, висевшего у пояса, украшали драгоценные камни. Его волосы уже поседели, начинала седеть и борода. -- День сегодня выдался холодный, мистер Брок,-- быстро проговорил Тиллман, злясь в душе на своего молодого партнера за его несдержанный язык. Брок не из тех людей, которых можно дразнить удовольствия ради, а они пока не могут позволить себе открыто враждовать с ним.-- Ветер прямо до самых костей пробирает, а, Джефф? Купер коротко кивнул. Однако глаз не опустил и по-прежнему продолжал смотреть на Брока. Ножа у него не было, но в кармане он носил "дерринджер" [Короткоствольный пистолет крупного калибра.]. Одного роста с Броком, он был не так широк в плечах -- и не боялся никого на свете. -- Я дам вам один совет, мистер Купер,-- тяжелым голосом произнес Брок.-- Лучше вам не плеваться слишком часто после слов "Британская Империя". А то найдутся люди, которые могут и не спросить, какие у вас были намерения. -- Благодарю вас, мистер Брок, я запомню,-- небрежно ответил Купер.-- У меня для вас тоже есть совет: ругаться по вторникам -- плохой йосс. Брок подавил в себе раздражение. Придет время, и он безо всякой жалости раздавит Купера, Тиллмана и их компанию -- крупнейшую среди американских. Но сейчас он нуждался в них как в союзниках против Дирка и Робба Струанов. Вспомнив о Дирке, Брок выругался про себя и в который раз проклял йосс. Йосс сделал Струана и его компанию крупнейшим торговым домом в Азии, настолько богатым и могущественным, что другие Китайские торговцы, благоговея и завидуя, называли его "Благородным Домом" -- "благородным", потому что он с истинно королевским постоянством был первым всегда и во всем: самый большой, самый богатый, с самым крупным торговым оборотом и лучшими клиперами, и главное -- потому, что Дирк Струан был Тай-Пэном, первым среди всех тай-пэнов Азии. И тот же йосс стоил Броку глаза семнадцать лет назад, как раз в тот самый год, когда Дирк положил начало своей империи. Это произошло у острова Цюшан, недалеко от устья великой Янцзы, чуть южнее огромного порта, который назывался Шанхай. Брок прорвался сквозь муссоны с небывалым грузом опиума. Струан отстал от него на несколько дней, тоже с опиумом в трюмах. Брок первым добрался до Цюшана, продал груз и повернул назад, довольно ухмыляясь при мысли, что, Струану придется идти дальше на север и пытаться с новым для себя риском продать опиум в незнакомых местах. Брок, набив сундуки серебряными слитками, со свежим попутными ветром спешил на юг домой -- в Макао, когда со стороны, моря внезапно налетел страшной силы ураган. Китайцы назы-вали эти ураганы "Повелителями Ветров". Европейцы звали их тайфунами. Море во время тайфуна превращалось в ад. Тайфун безжалостно расправился с кораблем Брока, его самого придавило рухнувшей мачтой и брусьями. Пока ону. беспомощный, лежал там, оборванный конец фала, став игрушкой ветра, хлестал его подобно бичу. Команда освободила его из-под обломков, но не раньше, чем обрывок каната с металлическим кольцом на конце выбил ему левый глаз. Корабль к этому времени лег на борт, и Брок вместе со всеми рубил такелаж, спуская в воду переломанные мачты, реи. Каким-то чудом судно выпрямилось. Тогда он залил в кровоточащую глазницу бренди -- он до сих пор помнил эту боль. И он помнил, что через много дней после того, как его уже сочли погибшим, он все-таки дотащился в порт. От трехмачтового красавца-клипера остался один корпус, который тек по всем швам. Паруса, мачты, пушки -- все бесследно сгинуло в пучине. И к тому времени, когда Брок заново оснастил судно, доставил на борт пушки, ядра и порох, набрал команду и купил новый груз опиума, серебро, заработанное им в том плавании, растаяло, как дым. Струан попал в тот же шторм на своей лорке -- небольшом судне с китайским корпусом и английской оснасткой, которым пользовались для контрабандных перевозок в прибрежных водах в хорошую погоду. Но Струан сумел выбраться из урагана целым и невредимым, и когда он, по обыкновению элегантный и невозмутимый, подошел приветствовать Брока на пирсе, его странные зеленые глаза смеялись. Дирк и его проклятый йосс, думал Брок. Йосс помог Дирку превратить одну-единственную вонючую лорку в целый флот клиперов и сотни лорок, в забитые товарами пакгаузы, груды серебра. B растреклятый "Благородный Дом", черт бы его побрал. Йосс спихнул "Брока и сыновей" на триждырастрекля-тое второе место. Второе. И все эти годы, продолжал негодовать Брок, йосс приклонял к Струану ухо нашего бесхребетного полномочного посланника, его растакого-разэтакого превосходительства Лонгстаффа, разрази гром этого идиота. И вот теперь они на пару продали нас ни за грош. -- Чума на этот Гонконг. И чума на Струана! -- Если бы не план Струана, вы бы никогда не выиграли эту войну с такой легкостью. Война началась два года назад в Кантоне, когда китайский император, решив привести европейцев к покорности, попытался положить конец контрабандной торговле опиумом, которая являлась краеугольным камнем всей британской торговли с Китаем. Наместник Линь окружил европейское поселение в Кантоне войсками и потребовал, чтобы ему доставили все до единого ящики с опиумом, сколько их ни найдется в Азии, в качестве выкупа за жизнь беззащитных английских торговцев. Через некоторое время ему были переданы и тут же уничтожены двадцать тысяч ящиков опиума, и британцам разрешили уехать в Макао. Но Британия не собиралась терпеть ни вмешательства в свои торговые дела, ни действий, угрожающих жизни ее подданных. Шесть месяцев назад на Восток прибыл британский экспедиционный корпус, который формально был передан в распоряжение капитан-суперинтенданта торговли Лонгстаффа. Но именно Струан разработал хитроумный план, согласно которому следовало оставить в покое Кантон, где начались все неприятности, и отправить экспедиционный корпус на север к Цюшану. Струан рассчитал, что англичанам будет нетрудно без потерь овладеть островом, поскольку китайцы не имели представления о современной войне и были бессильны против любой европейской армии или флота. Оставив на Цюшане небольшой гарнизон и несколько кораблей, чтобы блокировать устье Янцзы, экспедиционный корпус должен был двинуться дальше на север, подойти к устью Пей-Хо и угрожать оттуда столице Китая Пекину, находившемуся всего в ста милях вверх по течению. Струан понимал, что только такая непосредственная угроза заставит императора запросить мира -- и немедленно. Этот блестящий замысел великолепно оправдал себя. Экспедиционный корпус прибыл к берегам Китая в июне прошлого года. К июлю англичане уже были на Цюшане. К августу флот встал в устье Пей-Хо. А еще через две недели император прислал чиновника, чтобы обсудить условия мирного договора -- впервые в китайской истории император официально признал европейскую нацию. И война закончилась почти без потерь с обеих сторон. -- Лонгстафф поступил очень разумно, последовав этому плану,-- уверенно заявил Купер. -- Любой Китайский торговец скажет вам, как поставить китаеза на колени,-- грубо ответил Брок. Он сдвинул цилиндр со лба назад и поправил повязку на глазу.-- Лучше ответьте, почему Лонгстафф и Струан согласились вести переговоры здесь, в Кантоне, а? Каждый дурак знает, что "вести переговоры" для китайца значит просто тянуть время. Нам нужно было оставаться на севере у Пей-Хо до тех пор, пока мирный договор не был бы подписан. Так ведь нет же, мы вернулись со всем флотом назад и вот уже полгода ждем, когда эти содомиты приложат наконец перо к бумаге. -- Брок сплюнул. -- Глупо все, чертовски глупо. Нам нужно было оставить за собой Цюшан. Вот уж, скажу я вам, остров так остров -- Цюшан имел двадцать миль в длину и десять в ширину, земли его были богаты и плодородны, построенный там большой город Тиньхай был удобным портом.-- На Цюшане человек, по крайности, вздохнуть может полной грудью. Да что говорить, три-четыре фрегата с этого острова могут закупорить Янцзы быстрее, чем вы шляпу снимете. А кто держит в своих руках эту реку, тому открыт путь к сердцу Китая. -- Цюшан пока что еще у вас, мистер Брок, -- Ну, да. Только это не записано в этом вонючем договоре, так что он вроде и не наш. -- Брок принялся притопывать ногами, чтобы согреться на холодном ветру. -- Может быть, вам стоит поговорить об этом с Лонгстаффом,-- заметил Купер.-- Он обычно прислушивается к советам. -- Только не к моим, нет. И вам это хорошо известно. Но я вот что скажу: когда в парламенте услышат об этом договоре, вот тогда и придет час расплаты, помяните мое слово. Купер закурил сигару. -- Здесь я, пожалуй, соглашусь с вами. Это поразительный документ, мистер Брок. Особенно в наше время, когда все европейские державы захватывают земли, где только можно, и рвутся к власти. -- Соединенные Штаты, я так полагаю, остаются выше этого? -- Лицо Брока стало жестким. -- А как насчет ваших индейцев? А покупка Луизианы? Испанская Флорида? Вы уже посматриваете на Мексику и на русскую Аляску. В последней почте говорилось, что вы даже пытаетесь прибрать к рукам Канаду. А? -- Канада американская, а не английская. Мы не будем воевать с вами из-за Канады, она присоединится к нам по своей доброй воле,-- ответил Купер, скрывая беспокойство. Он подергал себя за бачки и одернул сюртук на плечах, чтобы защититься от пронизывающего ветра. Купер понимал, что война с Британской Империей сейчас будет катастрофой и погубит компанию Купера-Тиллмана. Черт бы побрал войны! Но при этом он знал и то, что Штагам рано или поздно придется воевать за Мексику и Канаду, если не отыщется иного решения. Точно так же, как Британии пришлось воевать с Китаем. -- Никакой войны не будет, -- сказал Тиллман, дипломатично пытаясь успокоить своего компаньона. Он вздохнул и пожалел, что сейчас он не у себя в Алабаме. Вот уж где человек может жить, как джентльмен. Там вам не придется каждый божий день иметь дело с проклятыми англичанами, или с богохульствующим и сквернословящим отребьем, вроде Брока, или с самим дьяволом во плоти, вроде Струана, или даже со старшим партнером, вроде Джефферсона Купера, который считает Бостон пупом земли и по молодости лет не имеет представления о сдержанности. -- И эта война уже закончилась, к лучшему то или к худшему. -- Помяните мои слова, мистер Тиллман,-- обратился к нему Брок. -- Этот в господа бога мать растреклятый договор ничего не дает ни нам, ни им. Нам нужно было закрепиться на Цюшане и открыть порты на материковом побережье. Через пару-тройку недель воевать придется снова. В июне, когда ветер посвежеет и погода установится, флоту опять плыть на север к Пей-Хо, это уж как пить дать. А если дело дойдет до драки, как, спрашивается, мы сможем закупить чай и шелка, когда время придет, а? Прошлый год был почти без торговли из-за войны, позапрошлый -- вообще без торговли, да еще в придачу весь наш опиум забрали за выкуп. Восемь тысяч ящиков только у меня одного. В два миллиона тэйлов серебром мне это обошлось. Наличными. -- Ну, эти-то деньги не пропали, -- возразил Тиллман. -- Ведь это Лонгстафф приказал нам тогда расстаться с ними. Чтобы спасти наши жизни. Он выдал нам бумагу от имени британского правительства. Да и в договоре это есть. Нам должны вернуть шесть миллионов тэйлов серебром за конфискованный опиум. Брок грубо расхохотался. -- Вы думаете, парламент признает Лонгстаффову писульку? Господи, да любое правительство вылетит из своих кресел в мгновение ока, стоит ему лишь заикнуться о выделении денег для уплаты за опиум. А что до шести миллионов по договору, так все это пойдет в счет военных издержек. Я знаю парламент получше вас. Мой совет вам обоим, помашите своим пятистам тысячам тэйлов ручкой. Так что если мы ввяжемся в войну и в этом году -- торговли опять не будет. А не будет торговли, мы все вылетим в трубу. Вы, я, любой Китайский торговец. Даже "Благородный Дом", чтоб он провалился ко всем чертям. Резким движением он выдернул часы из кармана. Церемония должна была начаться уже час назад. Время уходит, подумал он. Да, но не для компании "Брок и "сыновья", Господь свидетель. Семнадцать лет Дирку сопутствует добрый йосс, но теперь настало время перемен. Брок с торжеством подумал о своем втором сыне, Моргане, который умело -- и с безжалостной жесткостью -- управлял всеми их вкладами в Англии. Он спрашивал себя, удалось ли Моргану подорвать влияние Струана в парламенте и в банковских кругах. Клянусь Господом, мы еще пустим тебя ко дну, Дирк, думал он, и твой Гонконг вместе с тобой. -- Какого черта, почему не начинаем? -- раздраженно бросил он и заторопился к морскому офицеру, который расхаживал взад-вперед рядом с шеренгами морских пехотинцев. -- Что с тобой творится, Джефф? Ты же знаешь, что он прав насчет Гонконга, -- заговорил Тиллман, когда Брок отошел достаточно далеко. -- Тебе следовало бы подумать дважды, прежде чем задирать его. Купер улыбнулся своей бледной улыбкой. -- Брок так чертовски самоуверен. Ничего не мог с собой поделать. -- Если Брок прав относительно нашего полумиллиона тэйлов, мы банкроты. -- Да. Но Струан потеряет в десять раз больше, если выплата не состоится. Так что деньги он получит, можешь не сомневаться. Ну а вместе с ним получим свое и мы. -- Купер посмотрел вослед Броку. -- Как ты думаешь, он знает о нашей сделке со Струаном? Тиллман пожал плечами: -- Не знаю. Одно скажу, насчет договора Брок прав. Это глупость. Он еще влетит нам в копеечку. Последние три месяца компания "Купер и Тиллман" действовала как тайный агент "Благородного Дома". Британские военные корабли блокировали Кантон и устье Сицзян. и английским купцам было запрещено торговать с китайцами. Лонгстафф -- по совету Струана -- наложил это эмбарго как еще одно средство ускорить подписание мирного договора, зная, что склады в Кантоне буквально завалены чаем и шелком. Но поскольку Америка не объявляла войны Китаю, американские корабли могли беспрепятственно проходить в порт, показывая нос английским фрегатам. Поэтому компания "Купер и Тиллман" закупила четыре миллиона фунтов чая у Чен-це Цзин Арна -- или Дзин-куа, как его прозвали европейцы, -- самого богатого китайского купца, и переправила все это в Манилу, якобы для испанских торговцев. В Маниле испанский чиновник за солидную взятку выдал необходимые разрешения на ввоз и вывоз, и чай был перегружен -- беспошлинно -- на клиперы Струана, которые на всех парусах полетели в Англию. С Дзин-куа расплатились грузом опиума с целого корабля, который Струан доставил в укромное место на побережье. Гениальный план, думал Купер. Каждый смог заработать и получил нужный ему товар. Но мы заработали бы целое состояние, если бы наши корабли могли доставлять чай непосредственно в Англию. И Купер в который раз начал проклинать Британские Навигационные Акты, воспрещающие лю бым судам, кроме британских, доставлять грузы в английские порты. Черт их всех побери, негодовал он, мир принадлежит им. -- Джефф! Купер проследил направление взгляда своего компаньона. Какое-то короткое мгновение он не мог отыскать в переполненной гавани то. что привлекло внимание Тиллмана. Наконец он заметил баркас, отваливший от флагманского корабля, и в нем -- высокого рыжего шотландца, который был столь могуществен, что заставил сам парламент служить своим целям и вовлек в войну величайшую державу на земле. -- Было бы, наверное, слишком наивно надеяться, что Струан не доплывет до берега. Купер рассмеялся. -- Ты несправедлив к нему, Уилф. Да и к тому же, у моря никогда не хватит дерзости его тронуть. -- Может быть, и хватит. Давно, ох, давно пора. Клянусь всем, что есть в мире святого. Дирк Струан стоял на носу баркаса, нырявшего вверх-вниз на невысокой волне. И хотя время начала церемонии уже прошло, он не поторапливал гребцов, зная, что без него она все равно не начнется. Баркас находился в трехстах ярдах от берега. Боцманское "так держать" приятно пророкотало, растворяясь в бодрящем северо-восточном муссоне. Далеко впереди и в вышине ветер набирал силу и гнал облака с материка, через остров и дальше, в открытый океан. В гавани было тесно от кораблей -- сплошь британских, не считая лишь нескольких американских и португальских. Торговые суда всех размеров. До войны "купцы" стояли бы на якоре в Макао, крохотном португальском поселении, построенном на выступающем в море пятачке земли в сорока милях к юго-западу от Гонконга, по ту сторону огромного устья Сицзян. Или у острова Вампоа в тринадцати милях южнее Кантона. Китайские законы запрещали кораблям европейцев подходить к Кантону ближе этого острова. Императорским указом вся торговля с Европой была ограничена этим городом. Если веришь слухам, в его стенах жили свыше миллиона человек. Но ни один европеец не знал этого наверное, поскольку ни один еще никогда не ходил по его улицам. С древних времен китайцы придерживались в отношениях с европейцами самых жестких законов, практически закрывавших для них страну. Негибкость установившейся системы, недостаточная свобода для европейских коммерсантов появляться там, где им вздумается, и торговать так, как им хочется, и послужили причиной войны. Когда баркас со Струаном проплывал мимо одного из торговых кораблей, несколько детей помахали ему с палубы, и он помахал им в ответ. Хорошо, подумал он, что у ребятишек будет наконец-то свой дом, настоящий дом на собственном куске твердой земли. С началом войны всех британских подданных в целях безопасности эвакуировали на корабли. Всего их набралось примерно сто пятьдесят мужчин, шестьдесят женщин и восемьдесят детей. Некоторые семьи кочевали с одного корабля на другой без малого год. Вокруг торговых судов расположились боевые корабли британского экспедиционного корпуса: семидесятичетырех-, сорокачетырех-, двадцатидвухпушечные линейные, бриги, фрегаты -- малая часть еще небывалого по своей мощи флота. И вместе с ними десятки десантных кораблей, доставивших сюда четыре тысячи британских и индийских солдат -- небольшую часть самой сильной в мире армии. Среди этих кораблей выделялись великолепные, с наклонными мартами опиумные клиперы -- самые быстрые суда из всех, какие когда-либо строились. Струан почувствовал, как волнение охватывает его при виде этого острова с его главной вершиной, поднимающейся на пятьсот с лишним метров почти прямо из моря. Он еще ни разу не был на Гонконге, хотя знал о нем больше, чем любой другой человек. Он поклялся, что не ступит на этот берег, пока остров не станет британским. Ему нравилось быть таким по-королевски высокомерным. Клятва, однако, не помешала ему послать на Гонконг своих капитанов и брата Робба, которые обследовали каждую его пядь. Он знал все рифы и скалы, долины и холмы, знал, где будет строить свои пакгаузы и Большой Дом компании и где пройдут дороги. Струан повернулся и посмотрел на свой клипер "Китайское Облако", несущий на борту двадцать две пушки. Все клиперы компании Струана имели в своих названиях слово "Облако" в честь его матери, умершей много лет назад, которая принадлежала к клану МакКлауд [Cloud (англ)--облако.]. Матросы красили и драили и без того сверкающий чистотой корабль. Шел осмотр орудий и проверка такелажа. "Юнион Джек" [Разговорное название британского флага.] гордо плескался на корме, а флаг компании -- на бизани. На флаге "Благородного Дома" переплелись красный королевский лев Шотландии и зеленый императорский дракон Китая. Под этим флагом двадцать оснащенных пушками клиперов бороздили все океаны мира, и сотня быстрых вооруженных лорок контрабандой доставляла опиум на побережье. Он развевался также и на трех громадных плавучих складах опиума, под которые были приспособлены корпуса больших торговых судов. И тот же флаг реял на "Отдыхающем Облаке" -- крупном, проводившем большую часть времени на рейде командном судне с его сейфами для перевозки серебра, рабочими кабинетами, роскошными каютами и кают-компаниями. Ах ты, красавец, с гордостью подумал Струан, глядя на свой флаг. Впервые он поднял его на груженной опиумом лорке, захваченной им у пиратов. Прибрежные воды буквально кишели пиратами и корсарами всех мастей, так что китайские и португальские власти даже назначали крупные суммы серебром в награду за их поимку. Поэтому, когда ветер и море не позволяли заниматься контрабандой или весь опиум оказывался распроданным, Струан отправлялся на охоту. Серебро; которое ему приносили налеты на пиратов, шло на закупку новых партий опиума. Чертово зелье, подумал он, поморщившись. Но Струан знал, что его жизнь накрепко связана с опиумом -- без него не могли бы существовать ни "Благородный Дом", ни сама Британская Империя. Причину этого следовало искать начиная с 1699 года, когда первый британский корабль мирно продал свой груз в Китае и привез назад шелка и -- впервые -- удивительную траву, которая называлась "чай" -- на всей земле только Китай производил ее дешево и в изобилии. В обмен на нее китайский император согласился брать только серебро. И с тех пор эта политика оставалась неизменной. За пятьдесят с небольшим лет чай стал самым популярным напитком на Западе -- и особенно в Англии, крупнейшей торговой державе. Еще через двадцать лет чай сделался для британского правительства главным источником доходов от внутреннего налогообложения. А к концу XVIII столетия отток серебра в Китай практически опустошил государственную казну, и несбалансированная торговля, при которой за чайный лист платили звонкой монетой, стала национальной катастрофой. В течение всего XVIII века британская Ост-Индская Компания -- гигантская, наполовину частная, наполовину государственная корпорация, получившая особым парламентским ак-том безраздельное право на торговлю с Индией и всей остальной Азией, -- с возрастающим отчаянием предлагала взамен серебра все, что только можно: хлопчатобумажные ткани, ткацкие станки, даже пушки и корабли. Но императоры неизменно отвечали высокомерным отказом. Они считали, что Китай в состоянии сам обеспечить себя всем необходимым, с презрением относились к "варварам", как они называли всех некигайцев, и рассматривали остальные страны мира как своих вассалов. И вот, тридцать лет назад, британское торговое судно "Блуждающая Звезда" поднялось вверх по реке Сицзян и бросило якорь у острова Вампоа. В его трюмах находился секрет-ный груз -- опиум, который в избытке производился в Британской Бенгалии. Опиум китайцы употребляли уже много веков -- правда, доступен он был либо очень богатым, либо тем, кто жил в провинции Юньнань, где тоже выращивали мак -- тем не менее это была контрабанда. Ост-Индская Компания тайно выдала капитану "Блуждающей Звезды" разрешение' предложить опиум китайцам. Hо только за серебро. Китайская купеческая гильдия, которой император своим указом предоставил монополию на торговлю с Западом, купила груз и тайно продала его с огромной прибылью. Следуя джентльменскому соглашению, капитан "Блуждающей Звезды" передал серебро представителям Компании в Кантоне, получил свою долю в виде чека, выписанного на лондонский банк и, не теряя времени, полетел назад в Калькутту за новым грузом опиума, Струан хорошо помнил "Блуждающую Звезду". Он плавал на ней юнгой На этом корабле он стал мужчиной -- и увидел Азию И поклялся уничтожить Тайлера Брока, который был на "Звезде" третьим помощником капитана. Струану тогда исполнилось двенадцать, Броку -- восемнадцать, и он был не по годам силен. Брок возненавидел его с первого взгляда и с особым удовольствием придирался к нему, урезая паек, назначая вне очереди на вахту, отправляя на реи в бурную погоду, всячески издеваясь над ним и изводя непосильной работой. Малейшая оплошность -- и Струана привязывали к мачте, а по его спине начинала гулять плеть. Струан проплавал на "Блуждающей Звезде" два года. Потом как-то ночью судно наскочило на риф в Малаккском проливе и пошло ко дну. Струан выплыл на берег и добрался до Сингапура Позже он узнал, что Брок тоже остался в живых, и эта новость сделала его счастливым. Он жаждал мести, но хотел сам выбрать способ и время. Сгруан нанялся на другой корабль. К тому времени Ост-Индская Компания выдала тайные лицензии на торговлю опиумом уже многим независимым торговцам, тщательно отобранным среди капитанов собственных кораблей, и продолжала продавать им только бенгальский опиум по самой сходной цене. Компания стала получать гигантскую прибыль и сосредоточила в своих руках огромные запасы серебра. Китайские купцы и мандарины закрывали глаза на эту незаконную торговлю, поскольку и их доходы резко возросли. И, будучи тайными, эти доходы не учитывались при исчислении обязательной мзды, регулярно выплачиваемой императору. Опиум стал основным ввозимым в Китай товаром. Ост-Индская Компания быстро прибрала к рукам все его мировые запасы за пределами провинции Юньнань и Оттоманской империи. За двадцать лет количество серебра, вырученного за контрабанду опиума, сравнялось с долгом за чай и шелка. Баланс торговли был наконец восстановлен. Затем стрелка весов наклонилась в другую сторону, потому что потребителей опиума в Китае оказалось в двадцать раз больше, чем потребителей чая в Западной Европе, и серебро хлынуло в карманы европейцев таким мощным потоком, что это встревожило даже китайских купцов. Компания вновь предложила другие товары, чтобы стабилизировать торговлю. Но император остался непреклонен: за чай -- только серебро. К двадцати годам Струан уже являлся капитаном собственного судна, на котором перевозил опиум. Брок был его основным конкурентом. Они беспощадно соперничали друг с другом Через шесть лет Струан и Брок стали главными фигурами в Китайской торговле. Тех, кто занимался контрабандой опиума, стали называть Китайскими торговцами. Это была группа неустрашимых, жестких, предприимчивых индивидуалистов, командовавших собственными кораблями -- англичан, шотландцев, нескольких американцев. Они с легким сердцем направляли свои крошечные суда в незнакомые воды навстречу неведомым опасностям Другой жизни они не знали и не хотели. В море они уходили, чтобы мирно торговать: это были купцы, а не завоеватели Но если море становилось враждебным, если на них нападали, мирные суда превращались в боевые корабли. И если они дрались плохо, корабли бесследно исчезали, и о них быстро забывали. Китайские торговцы очень скоро поняли, что в то время как на их долю приходится весь риск, на долю Компании приходится львиная часть прибыли И, кроме этого, их не допускали к законной -- и баснословно прибыльной -- торговле чаем и шелками. Поэтому, продолжая жестокую конкуренцию между собой, они, следуя увещеваниями Струана, начали совместную борьбу против Компании с целью лишить ее монополии на торговлю с Азией. Без этой монополии торговцы могли бы превращать опиум в серебро, серебро -- в чай, затем доставлять чай в Европу на своих кораблях и продавать его непосредственно на рынки всего мира. В этом случае Китайские торговцы самостоятельно контролировали бы всю мировую торговлю чаем, и их доходы превысили бы всякое воображение. Местом, где разгорелась эта борьба, оказался парламент. Парламент предоставил Компании искпючительные торговые привилегии два столетия назад, и только парламент мог их теперь отобрать. И вот Китайские торговцы начали выделять огромные суммы, покупая голоса, поддерживая тех членов парламента, которые верили в свободное соперничество и свободную торговлю, обращаясь в газеты и к членам правительства. Они были настроены решительно, и растущее богатство придавало их словам все больший и больший вес. Они были терпеливы, настойчивы и неукротимы -- такими их взрастило море, и в упорстве при достижении намеченной цели они не знали себе равных. Компания была взбешена этим наступлением и не хотела расставаться со своими привилегиями. Но она отчаянно нуждалась в Китайских торговцах для пополнения запасов серебра, шедшего в уплату за чай, и к этому времени уже попала в зависимость от тех огромных доходов, которые приносила ей продажа бенгальского опиума. Поэтому она осторожно и очень тщательно организовала в парламенте отпор посягательствам на свои интересы. Парламент, в свою очередь, оказался между двух огней. Он открыто порицал торговлю опиумом, но нуждался в доходах от продажи чая и торговли с Индией. Парламент старался прислушиваться и к Китайским торговцам, и к Компании и в результате не удовлетворил ни тех, ни других. Тогда Компания решила примерно наказать Струана и Брока, своих основных противников. Она отобрала у них лицензии на торговлю опиумом и разорила их. У Брока остался его корабль, у Струана не осталось ничего. Брок вступил в тайное партнерство с другим Китайским торговцем и продолжил борьбу против Ост-Индской Компании. Струан и его команда напали на логово пиратов к югу от Макао, сожгли его и захватили самую быстроходную лорку. Затем Струан стал тайно перевозить опиум для других торговцев, беспрестанно захватывая все новые и новые пиратские суда и неуклонно увеличивая свое состояние. Вместе с остальными Китайскими торговцами он тратил все большие суммы, покупая новые голоса, сея недоверие и возмущение до тех пор, пока парламент не начал открыто требовать полного уничтожения Компании. Семь лет назад парламент принял акт, лишавший Ост-Индскую Компанию монополии на торговлю с Азией и открывавший эту часть света для свободной торговли. Однако этим же актом за Компанией сохранялось исключительное право на торговлю с Британской Индией, что означало мировую монополию на опиум. Парламент единодушно осудил торговлю опиумом. Компания не хотела его продавать. Сами Китайские торговцы предпочли бы другой -- но не менее выгодный -- товар. Однако при этом все понимали, что без установившегося баланса чай -- серебро -- опиум империю ждет крах. Это был факт мировой торговли, который приходилось принимать. Обретя долгожданную свободу, Струан и Брок быстро превратились в торговых принцев крови. Их вооруженные флоты росли и становились все мощнее. И соперничество в торговле еще больше отточило их давнюю вражду. Чтобы заполнить политический вакуум, образовавшийся в Азии, когда Ост-Индская Компания лишилась там своей власти и торговля стала свободной, британское правительство назначило туда своего дипломата, достопочтенного Уильяма Лонгстаффа, сделав его капитан-суперинтендантом торговли и вменив ему в обязанность защиту интересов Короны. Эти интересы сводились к неуклонному расширению товарооборота -- для увеличения отчисляемых в государственную казну сумм -- и строгому недопущению к торговле с Азией всех остальных европейских держав. Лонгетафф отвечал также за безопасность торговли и британских подданных. Однако его мандат был сформулирован весьма расплывчато, и какой-го реальной власти для определения политики в регионе он не получил. Бедный малыш Уилли, беззлобно подумал Струан. Даже после семи лет моих терпеливых разъяснений наше "высокое" превосходительство капитан-суперинтендант торговли все еще не в состоянии видеть дальше собственного носа. Струан посмотрел на берег как раз в тот момент, когда солнце появилось над горой и залило неожиданным светом собравшихся там людей: друзей, врагов -- в обоих случаях соперников. Он повернулся к Роббу: -- Взгляни-ка на них. Ни дать ни взять дружная компания, вышедшая, чтобы тепло нас встретить. -- Годы, проведенные вдали от родины, не стерли окончательно его шотландского выговора. Робб Струан коротко хохотнул и еще круче посадил на ухо свою фетровую шляпу. -- По-моему, они все молятся, чтобы мы сейчас, у них на глазах, пошли ко дну, Дирк. Роббу было тридцать три. Темные волосы, чисто выбритое лицо с глубоко посаженными глазами, тонкий нос и пышные бакенбарды. Он был одет во все черное, за исключением плаща из темно-зеленого бархата, белой рубашки с оборками и белого галстука. Запонками и пуговицами на рубашке служили рубины. -- Боже милостивый, да это никак капитан Глессинг? -- спросил он, вглядываясь в собравшихся на берегу. -- Он самый и есть, -- ответил Струан. -- Я подумал, что именно ему следует зачитать постановление. -- А что сказал Лонгстафф, когда ты предложил его кандидатуру? -- "Чес-с-слово, Дирк, ну хорошо, пусть будет он, если вы полагаете это разумным". -- Струан улыбнулся. -- Мы далеко продвинулись с тех пор, как начали, клянусь Господом Богом! -- Ты продвинулся, Дирк. Когда я сюда приехал, все уже было готово. -- Ты наш мозг, Робб. Я всего лишь твердая рука. -- Да, Тай-Пэн, конечно. Всего лишь твердая рука.-- Робб прекрасно понимал, что его сводный брат был тем, кем был -- Тай-Пэном и что в торговом доме "Струан и компания" и во всей Азии Дирк Струан единственный имел право на этот титул.-- Чудесный сегодня денек для поднятия флага, не правда ли? -- Да. Робб продолжал наблюдать за братом, когда тот опять повернулся к берегу. Дирк казался ему таким огромным, стоя там, на носу баркаса -- выше скал и, как они, несокрушимый. Как бы я хотел быть похожим на него, подумал Робб. Робб участвовал в контрабандном рейсе лишь однажды, вскоре после своего приезда на Восток. На их корабль напали китайские пираты, и Робб едва не лишился рассудка от ужаса. Его до сих пор мучил стыд, хотя Струан и сказал ему тогда: "В этом нет никакой беды, парень. Первый раз в сражении всегда трудно". Но Робб раз и навсегда понял, что он не боец. Ему не хватало храбрости. Он нашел другие способы помогать брату. Покупал чай, шелка и опиум. Договаривался о займах и присматривал за серебром. Вникал в современный механизм мировой торговли и финансирования, становившийся день ото дня все более сложным. Охранял брата, и компанию, и их флот, обеспечивал их безопасность. Продавал чай в Англии. Вел бухгалтерские книги. Словом, делал все, что позволяет современной компании успешно работать. Да, все это верно, говорил себе Робб, но без Дирка ты ничто. Струан рассматривал людей на берегу. До них оставалось не менее двухсот ярдов, но он уже отчетливо видел лица. Большинство из них были обращены к баркасу. Струан улыбнулся про себя. Да, подумал он, мы все собрались здесь в этот день, назначенный судьбой. Морской офицер капитан Глессинг терпеливо ждал, когда можно будет начать церемонию поднятия флага. Ему исполнилось двадцать шесть лет. Сын вице-адмирала, он сам являлся капитаном линейного корабля, и служба в Королевском Флоте была у него в крови. С восходом солнца на берегу быстро становилось светло; далеко на востоке, у самого горизонта, небо рассекали нити облаков. Через несколько дней будет шторм, подумал Глессинг, пробуя ветер. Он отвел взгляд от Струана и по привычке проверил расположение своего корабля, двадцагидвухпушечного фрегата. Сегодняшний день стал вехой в его жизни. Не часто именем королевы провозглашали присоединение к Империи новых земель, и то, что ему выпала честь зачитать этот документ, было большой удачей в его карьере. Во флоте было немало капитанов старше Глессинга. Но он знал, что выбор пал на него потому, что он дольше всех пробыл в этих водах и его корабль, фрегат Ее Величества "Русалка", принимал самое деятельное участие во всей кампании от начала до конца. Даже и не кампании вовсе, презрительно подумал он. Так, скорее, небольшом инциденте. Все можно было бы уладить еще два года назад, найдись у этого идиота Лонгстаффа хоть капля мужества. Ну конечно. Стоило ему только разрешить мне появиться со своим фрегатом у ворот Кантона. Черт побери, потопил же я потом целый флот этих дурацких боевых джонок, расчищая себе дорогу. Я мог бы обстрелять Кантон из своих пушек, захватить это дьяволово отродье наместника Линя и вздернуть его на нок-рее. Глессинг раздраженно пнул песок под ногой. Мне, собственно, наплевать на то, что язычники украли весь наш опиум, черт бы его побрал. Здесь они правы: с контрабандой пора кончать. Это оскорбляет флаг. Но подумать только, эти варвары осмелились требовать выкуп за жизнь английских подданных. Лонг-стафф должен был разрешить мне принять надлежащие меры. Но куда там! Он отступил, поджав хвое г, пересадил всех на торговые суда, а потом меня спутал по рукам и ногам. Меня, клянусь Господом, который должен был защищать наших торговцев и их семьи. Черт бы побрал лого слепца! И будь проклят Сгруан, который водит его за нос. Ну да ладно, добавил он, обращаясь к самому себе, как бы то ни было, тебе повезло, что ты здесь. Это единственная война, которую мы ведем в данный момент. По крайней мере, единственная война на море. Все остальное -- не более чем инциденты: скучное покорение индусских княжеств -- клянусь Господом, эти язычники молятся коровам, сжигают вдов и поклоняются идолам! -- да еще афганские войны. И он почувствовал прилив гордости, оттого что был частью величайшего флота в мире. Хвала Господу, что он родился англичанином! Неожиданно он заметил приближающегося к нему Брока и с облегчением увидел, как того перехватил по дороге толстый, совсем без шеи коротышка тридцати с небольшим лет с огромным животом, вываливавшимся из брюк. Это был Морли Скиннер, владелец "Ориентал Тайме" -- самой влиятельной английской газеты на Востоке. Глессинг внимательно знакомился с каждым выпуском и считал, что Скиннер знал свое дело. Очень важно иметь приличную газету, подумал он. Очень важно, чтобы все кампании освещались должным образом ко славе Англии. Но сам Скиннер -- отвратительный человек. Да и все остальные тоже. Впрочем нет, не все. Уж никак не Аристотель Квэнс. Он взглянул на уродливого человечка, в одиночестве сидевшего на невысоком холмике, откуда был виден весь пляж. Человечек сидел на табурете, перед ним стоял мольберт с картиной, над которой он с очевидным увлечением работал. Глессинг усмехнулся про себя, вспомнив те добрые вечера, которые он проводил с художником в Макао. Кроме Квэнса, ему не нравился ни один человек из собравшихся на пляже, за исключением Горацио Синклера. Горацио был одних с ним лег, и за два года, что Глессинг провел на Востоке, они сошлись довольно бчизко. Тем более что Горацио оыл помощником Лонгстаффа, его переводчиком и секретарем -- единственным европейцем на Востоке, который мог свободно говорить и писать по-китайски,-- и им приходилось много работать вместе. Глессинг окинул взглядом берег, и лицо его исказила гримаса отвращения: Горацио стоял у самой воды и беседовал с австрийцем Вольфгангом Мауссом, человеком, которого Гпессинг презирал всей душой. Его преподобие Вольфганг Маусс был единственным, кроме Синклера, европейцем, способным писать и изъясняться по-китайски. Этот огромный чернобородый священник-ренегат исполнял обязанности переводчика у Струана и вместе с ним торговал опиумом. За поясом у нею торчали Пистолеты, полы сюртука покрылись белесой плесенью. Красный нос бесформенной картофелиной сидел на обрюзгшем лице, черные с проседью волосы спутались и выглядели дико, так же как и борода. Несколько уцелевших зубов обломились и стапи коричневыми. Главное место на этом крупном лице занимали яркие глаза. Такой контраст в сравнении с Горацио, подумал Глессинг. Горацио был светловолосым, хрупким, чистым, как адмирал Нельсон, в честь которого он получил свое имя -- память о Трафалыаре и о дяде, которого он там потерял. В беседе принимал участие третий: высокий стройный евразиец -- молодой человек, которого Глессинг знал только в лицо. Гордон Чен, незаконнорожденный сын Струана. Черт побери, думал Глессинг, как только у англичанина может достать стыда, чтобы выставлять вот так, всем напоказ, своею ублюдка-полукровку? А этот к тому же и одет, как все проклятые язычники, в длинную рубашку, и за спиной болтается эта их чертова косичка. Гром господень! Если бы не его голубые глаза и светлая кожа, никто бы в жизни не подумал, что в его жилах течет хоть капля английской крови. Почему этот чертенок не подстрижет свои волосы как приличествует мужчине? Отвратительно! Глессинг отвернулся. Полагаю, в том, что он полукровка, нет ничего страшного, продолжал он разговор с самим собой, это не его вина. Но этот дьявол Маусс -- плохая компания. Плохая для Горацио и для его милой сестры Мэри. Вот уж поистине юная леди, достойная внимания! Клянусь всеми святыми, из нее выйдет прекрасная жена. Глессинг в нерешительности замедлил шаг. Впервые он серьезно подумал о Мэри как о возможной подруге жизни. А почему бы и нет, спрашивал он себя. Ты знаком с ней вот уже два года. Она первая красавица Макао. Содержит дом Горацио в безукоризненном порядке и обращается с братом, как с принцем. У них лучший стол в городе, а как умело она управляет слугами. Божественно играет на клавесине и поет как ангел, клянусь Создателем. Ты ей явно нравишься -- почему же еще ты получаешь открытое приглашение на обед всякий раз, когда оказываешься вместе с Горацио в Макао? Так чем же не жена? С другой стороны, она никогда не бывала в Англии. Вся ее жизнь прошла среди язычников. У нее нет никаких доходов. Родители умерли. Но какое это, спрашивается, имеет значение? Преподобного Синклера уважали во всей Азии, а Мэри прекрасна, и ей всего двадцать. У меня отличные перспективы. Я получаю пятьсот фунтов в год и со временем унаследую родовое поместье и земли. Ей-Богу, может быть, она назначена мне судьбой. Мы могли бы обвенчаться в английской церкви в Макао и снять там дом, пока не истечет срок моего назначения здесь, а потом мы уедем домой. Решено. Когда момент созреет, я скажу Горацио: "Горацио, старина, я хочу поговорить с тобой кое о чем..." -- Что за задержка, капитан Глессинг? -- прервал его мечтания грубый голос Брбка.-- Восемь склянок было время поднятия флага, уже целый час прошел. Глессинг круто обернулся. Он не собирался сносить воинственный тон ни от кого рангом ниже вице-адмирала. -- Флаг будет поднят, мистер Брок, не раньше, чем его превосходительство прибудет на берег или с флагмана будет дан сигнал пушечным выстрелом. -- И когда же это произойдет? -- Если не ошибаюсь, вы еще не полное тььо представлены здесь. -- Вы имеете в виду Струана? -- Ну, разумеется. Разве он не Тай-Пэн "Благородного Дома"? -- Глессин! сказал это сознательно, зная, что тем самым разозлит Брока. Затем он добавил: -- Я предлагаю вам вооружиться терпением. Никто не приказывал вам, торгашам, высаживаться сегодня на берегу. Брок покраснел от гнева. ---- Вам лучше научиться отличать торговцев от торгашей. -- Он передвинул языком за щеку кусок жевательного табака и сплюнул на камни под ноги Глессингу. Несколько капелек слюны попали на безукоризненно вычищенные туфли с серебряными пряжками. -- Прошу прощения, -- обронил Брок с издевательским смирением и отошел в сторону. Лицо Глессинга словно окаменело. Не будь этого "прошу прощения", он вызвал бы Брока на дуэль. Гнусное отребье, подумал он, кипя от возмущения. -- Виноват, прошу прощения, сэр,-- обратился к нему главный старшина корабельной полиции, отдавая честь. -- Сигнал с флагмана. Глессинг прищурился от резкого ветра. Сигнальные флажки возвещали. "Всем капитанам прибыть на борт к четырем склянкам". Прошлой ночью Глессинг присутствовал на приватной беседе адмирала с Лонгстаффом. Адмирал категорически утверждал, что именно контрабанда опиума являлась причиной всех беспорядков в Азии. "Черт возьми, сэр, они утратили всякое чувство приличия, -- громогласно возмущался он -- Ни о чем не хотят думать, кроме денег. Запретите продавать опиум, и у нас, чер! возьми, не будет никаких проблем ни с этими дьяволами-язычниками, ни с торговцами, черт бы их побрал. Флот Ее Величества проследит за выполнением вашего приказа, клянусь Господом Богом!" И Лонгстафф согласился с ним -- и правильно сделал. Приказ, видимо, будет оглашен сег одня, думал Глессинг, с трудом сдерживая ликование. Хорошо. Самое время. Интересно, Лонгстафф уже сказал Струану о том, что отдает такой приказ? Он оглянулся через плечо на лениво приближающийся к берегу баркас. Струан всегда поражал его. Он восхищался им и ненавидел его -- непревзойденного морехода, который избороздил все океаны мира, уничтожая людей, компании и корабли ради процветания "Благородного Дома". Он так не похож на Робба, подумал Глессинг, Робб мне скорее нравится. Он против воли содрогнулся. Может быть, и есть доля правды в тех сказках, которые шепотом пересказывают друг другу моряки на всех китайских морях, что Струан тайно поклоняется дьяволу и что дьявол за это дал ему власть на земле. Иначе как еще человек его лет мог бы выглядеть гак молодо и сохранить свою силу, белые зубы, густые волосы и молниеносную реакцию, когда большинство людей в этом возрасте уже нетвердо держатся на ногах, ни на что не годны и выглядят полуживыми? И уж, конечно, на кого Струан наводил ужас, так это на китайцев. Они называли его "Старая Зеленоглазая Крыса-Дьявол" и назначили награду за его голову. Награды, правда, были назначены за голову каждого европейца, но голова Тай-Пэна оценивалась в сто тысяч серебряных тэйлов. Мертвого. Потому что никто не мог даже надеяться захватить его живым Глессинг с раздражением попытался пошевелить пальцами ног в туфлях с пряжками. Ноги ныли от холода, и он чувствовал себя неудобно в парадной форме с золотым позументом. Черт побери все эти проволочки! Черт побери этот остров, и эту гавань, и это растрачивание впустую добрых английских кораблей и добрых английских моряков. Ему вспомнились слова отца: "Разгрызи Господь этих штатских Все, о чем они пекутся, это деньги и власть. Им неведомо чувство чести -- они просто не знают, что это такое. Когда тобой командует гражданский чин, смотри в оба, сынок. И не забывай, что даже Нельсон прикладывал подзорную трубу к слепому глазу, когда им помыкал какой-нибудь олух в партикулярном платье". Как может такой человек, как Лонгстафф, быть таким непроходимо глупым? Он ведь из хорошей семьи, получил прекрасное воспитание -- его отец был дипломатом при испанском дворе. Или португальском? И зачем Струану понадобилось убеждать Лонгстаффа прекратить военные действия? Конечно, мы получили гавань, которая способна вместить все флоты мира. Но что еще? Глессинг поднял взгляд на суда в гавани. Двадцатидвух-пушечный корабль Струана "Китайское Облако"; "Белая Ведьма", тоже двадцать две пушки -- гордость компании Брока; двадцатипушечный бриг Купера-Тиллмана "Принцесса Алабамы". Красавцы, все до единого. Н-да, подумал он, за них стоило бы подраться. Я знаю, что могу пустить ко дну американца. Брок? Трудная задача, но я лучше Брока. Струан? Глессинг попробовал представить себе морскую схватку со Струаном и вдру! понял, что Струана он боится. Этот сграх разозлил его и заставил до боли жалеть, что Брок, Струан, Купер и все остальные Китайские торговцы не пираты. Бог свидетель, поклялся он, как только приказ Лонгстаффа будет объявлен официально, я поведу флотилию, которая разнесет их всех в пух и прах. Аристотель Квэнс задумчиво сидел перед наполовину законченной картиной на мольберте. Это был крошечный человечек с черными седеющими волосами. Его одежда, в отношении которой он отличался почти болезненной щепетильностью, была сшита по последней моде: облегающие ногу серые брюки, белые шелковые носки, черные туфли с бантами, жем-чужно-серый атласный жилет и сюртук из черной шерсти. Наряд довершали высокий воротник и галстук с жемчужной заколкой. Наполовину англичанин, наполовину ирландец, Квэнс в свои пятьдесят восемь лет был старейшим европейцем на Востоке. Он снял очки в золотой оправе и принялся протирать их белоснежным платком, украшенным французскими кружевами. Я жалею, что дожил до этого дня, думал он. А все этот Дирк Струан, черт бы его побрал. Не будь его, не было бы и этого проклятого Гонконга. Он чувствовал, что присутствует при конце эпохи. Гонконг означает конец Макао, думал он. Он перетянет сюда всю торговлю. Все английские и американские тай-пэны переедут сюда со своими главными конторами. Отныне они будут жить и строиться здесь. Вслед за ними сюда переберутся португальские клерки. И все китайцы, которые кормятся за счет европейцев и торговли с Западом. Ну и пусть. Я, по крайней мере, никогда здесь жить не буду, поклялся он. Время от времени придется приезжать сюда ненадолго, чтобы заработать на жизнь, но Макао навсегда останется моим домом. Макао был его домом уже больше тридцати лет. Квэнс единственный изо всех европейцев думал о Востоке как о своем доме. Другие приезжали сюда на несколько лет. потом возвращались на родину Оставались только те, кто здесь умирал. Но даже и в этом случае, если это было им по карману, они писали в своих завещаниях, чтобы их тела отправили "домой". Меня, благодарение Господу, похоронят в Макао, говорил себе старый художник. Какие славные времена я там знавал, знавали все мы. Теперь это в прошлом. Черт бы побрал китайского императора! Надо быть полным идиотом, чтобы разрушить здание, с таким умом построенное сто лет назад. Все шло так замечательно, с горечью подумал Квэнс, и вот теперь всему пришел конец. Теперь Гонконг принадлежит нам. Мощь Англии утвердилась на Востоке, и торговцы вкусили власти, теперь они уже не ограничатся одним Гонконгом. -- Что же, -- нечаянно произнес он вслух, -- император пожнет то, что посеял. -- Почему так мрачно, мистер Квэнс? Квэнс надел очки. Прямо у подножья холмика, на котором он расположился, стоял Морли Скиннер. -- Не мрачно, молодой человек. Печально. Художник имеет особое право -- даже обязанность -- быть печальным. -- Он отложил незаконченную картину в сторону и укрепил на мольберте чистый лист бумаги. -- Вполне, вполне с вами согласен.-- Скиннер грузно поднялся к нему наверх. Его бледные карие глаза напоминали цветом прокисшие остатки пива в кружке. -- Я, знаете ли, просто хотел услышать ваше мнение об этом великом дне. Мы готовим специальный выпуск. Без нескольких слов от нашего старейшего жителя номер был бы не полным. -- Совершенно верно, мистер Скиннер. Вы можете написать следующее: "Мистер Аристотель Квэнс, наш ведущий художник, бонвиван и обожаемый друг, отклонил предоставленную ему возможность высказаться со страниц газеты, находясь в процессе создания очередного шедевра". -- Он взял щепоть табака и громоподобно чихнул. Затем платком смахнул табачные крошки с сюртука и брызги слюны с бумаги на мольберте. -- Желаю вам всего хорошего, сэр. -- Он сосредоточился на белоснежном листе. -- Вы мешаете совершиться бессмертному творению. -- Я в точности знаю все, что вы сейчас чувствуете, -- сказал Скиннер с довольным кивком. -- В точности. Я и сам чувствую то же самое, когда мне предстоит написать нечто значительное. -- Он повернулся и тяжело двинулся дальше. Квэнс не доверял Скиннеру. Ему никто не доверял. По крайней мере никто из тех, чье прошлое хранило какие-то тайны, а таких здесь было большинство. Скиннер любил вытаскивать всякую всячину из тьмы лет на свет божий. Прошлое. Квэнс вспомнил о своей жене и весь передернулся. Смерть, гром и молния! Как я мог быть таким глупцом, чтобы поверить, будто это ирландское чудище способно стать достойной подругой жизни? Благодарение Господу, она вернулась в свое мерзкое ирландское болото и больше не омрачит чистого неба над моей головой. Женщины -- источник всех бед и страданий, выпадающих на долю мужчины на этом свете. Ну, осторожно добавил он, пожалуй, все-таки не все из них. Уж никак не моя милая, дорогая Мария Тань. Ах, вот лакомый кусочек, или я ничего не понимаю в женщинах. А уж если кому и дано оценить, какое чудо получается, когда португальская кровь смешивается с китайской, то это тебе, славный, мудрый старина Квэнс. Черт побери, все-таки я прожил удивительную жизнь!.. И он вдруг отчетливо осознал, что, наблюдая закат одной эпохи, он одновременно становится и частью другой. Здесь сейчас открывается первая страница новой истории, очевидцем которой ему предстояло стать и которую его кисть была призвана запечатлеть. Появятся новые лица, которые он нарисует, новые корабли, которые он напишет. Новый город, который он увековечит в своих картинах. И новые девушки, за которыми можно будет приволокнуться, новые попки, которые можно будет ущипнуть. -- Печальным! Да никогда в жизни! -- проревел он. -- За работу, Аристотель, старый ты п...дун! Те из собравшихся на пляже, кто услышали последнее восклицание Квэнса, весело переглянулись. Старый художник был жутко популярен, и его компании искали многие. И все знали о водившейся за ним привычке разговаривать вслух с самим собой. -- Сегодняшний день был бы совсем не тот без доброго старого Аристотеля, -- с улыбкой заметил Горацио Синклер. -- Да.-- Вольфганг Маусс раздавил вошь в своей борода. -- Он так уродлив, что кажется мне почти красавчиком. -- Мистер Квэнс великий художник, -- сказал Гордон Чен. -- Следовательно, он прекрасен. Маусс повернулся всем телом и в упор посмотрел на евразийца. -- Следует говорить "красив", мой мальчик. Неужели я так плохо учил тебя все эти годы, что ты не чувствуешь разницы между словами "прекрасный" и "красивый", а? И он не великий художник. Он пишет в отличном стиле, и он мой друг, но волшебства великого мастера у него нет. -- Я сказал "прекрасен" в художественном смысле, сэр. Горацио заметил, как на лице Гордона Чена промелькнуло раздражение. Бедный Гордон, подумал он, от души жалея юношу. Чужой в равной степени и тому миру, и этому. Отчаянно пытающийся бьть англичанином, но при этом не расстающийся со своим халатом и косичкой. Хотя все знали, что он сын Тай-Пэна, прижитый им от китайской наложницы, никто не признавал его открыто, даже отец. -- Я считаю, что его картины удивительны, -- сказал Горацио, смягчая голос. -- И сам он тоже. Странно, все его обожают, и все же мой отец презирал его. -- О, твой отец, -- вздохнул Маусс. -- Он был святым среди нас. Он сохранил в душе высокие христианские принципы, не то что мы, бедные грешники. Да упокоится душа его с миром. Нет, подумал Горацио. Пусть душа его горит в аду во веки вечные. Преподобный Синклер прибыл и поселился в Макао с первой группой английских миссионеров тридцать с небольшим лет назад. Он помогал переводить Библию на китайский язык и был одним из учителей в английской школе, которую основала миссия. Всю жизнь его почитали как достойнейшего человека -- исключение составлял лишь Тай-Пэн -- и когда он умер семь лет назад, его похоронили как святого. Горацио мог простить отцу, что тот раньше времени свел в могилу их мать, мог простить ему те "высокие принципы", которые превратили этого человека в злобного тирана с узким, ограниченным взглядом на жизнь, его фанатичную веру в Бога грозного и карающего, его одержимую приверженность своей миссионерской работе и все побои, которые он обрушивал на собственного сына. Но даже по прошествии всех этих лет Горацио не мог простить отцу то, как он избивал Мэри, и те проклятия, которые он неустанно призывал на голову Тай-Пэна. Тай-Пэн был тем самым человеком, который подобрал маленькую Мэри, когда она, шестилетняя девочка, в ужасе убежала из дома. Он успокоил ее, а потом отвел домой к отцу и предупредил его, что если тот еще хоть пальцем дотронется до крошки, он прилюдно стащит его с проповеднической кафедры в церкви и будет гнать кнутом через все улицы Макао. С тех пор Горацио боготворил Тай-Пэна. Избиения прекратились, но отец был изобретателен на наказания. Бедная Мэри. При мысли о Мэри сердце его забилось быстрее, и он посмотрел на флагманский корабль, ставший их временным пристанищем. Он знал, что она сейчас смотрит на берег и так же, как он, считает дни, оставшиеся до их благополучного возвращения в Макао. Всего лишь сорок миль отсюда на юг, но как далеко. В Макао Горацио прожил все свои двадцать шесть лет, за исключением того времени, что учился дома, в Англии. Школу он ненавидел -- и дома, и в Макао. Он ненавидел уроки, которые проводил с ним отец. Горацио отчаянно старался удовлетворить его, но это ему не удавалось. В отличие от Гордона Чена, который был первым евразийским мальчиком, принятым в английскую школу Макао. Гордон Чен оказался блестящим учеником и неизменно заслуживал одобрение преподобного отца Синклера. Но Горацио не завидовал ему: у Гордона был свой мучитель -- Маусс. За каждую порку, которую Горацио получал от отца, Маусс давал Гордону Чену три. Маусс тоже был миссионером, он преподавал английский, латынь и историю. Горацио расправил нывшие от холода плечи. Он увидел, что Маусс и Гордон Чен опять не отрываясь смотрят на баркас, и в который раз спросил себя, почему Маусс так жестоко обходился с молодым человеком в школе, почему требовал от него столь многого. Он полагал, что причиной тому была ненависть, которую Вольфганг испытывал к Тай-Пэну. Ненависть, вызванная тем, что Тай-Пэн видел его насквозь и поэтому предложил ему деньги и место переводчика в контрабандных рейсах вдоль побережья, позволив за это распространять Библию на китайском языке и проповедовать язычникам на каждой стоянке -- но только после того, как опиум будет продан. Горацио считал, чго Вольфганг презирает себя за лицемерие и за то, что участвует в таком зле. За то, что его заставили притворяться, будто цель оправдывает средства, когда он знал, что это не так. Странный ты человек, Вольфганг, думал он. Он вспомнил, как в прошлом году они вместе отправились на только что захваченный остров Цюшан. Лонгстафф с одобрения Тай-Пэна назначил туда Маусса временным магистратом для поддержания порядка на период военных действий и отправления британского правосудия. Вопреки обычаю, на Цюшане были отданы строгие приказы, запрещавшие грабеж и насилие Маусс проводил над каждым мародером -- китайцем, индусом, англичанином -- честный открытый суд и затем приговаривал его к смерти, произнося при этом одни и те же слова: "Gott im Himmel [Господи на небесах (нем )], прими сию заблудшую душу. Повесить его". Вскоре грабежи прекратились. Поскольку между повешениями Маусс любил предаваться в суде воспоминаниям, Горацио узнал, что тот был трижды женат, каждый раз на англичанке, что первые две жены скончались oт дизентерии и нынешняя тоже часто болеет. Что, хотя Маусс был преданным мужем, дьявол по-прежнему и с неизменным успехом искушал его борделями и винными погребами Макао. Что Маусс выучил китайский у язычников в Сингапуре, куда был направлен еще совсем молодым миссионером. Что двадцать лет из своих сорока он прожил в Азии и за все это время ни разу не побывал дома. Что теперь он носил с собой пистолеты, потому что "никогда не угадаешь, Горацио, вдруг один из этих дьяволов-язычников захочет убить тебя, или эти богопротивные пираты позарятся на твое добро". Что всех людей он считал грешниками, и себя -- первейшим среди них. И что его единственной целью в жизни осталось обращение язычников в истинную веру, дабы сделать Китай христианским государством. -- Чем это так занята твоя голова -- Неожиданный вопрос прервал течение мыслей Горацио. Он увидел, чго Маусс внимательно смотрит на него. -- Нет, так, ничего, -- поспешно ответил он -- Я просто,. просто размышлял Маусс задумчиво поскреб бороду. -- Вот и я тоже. В такой день есть над чем поразмыслить, hem? Азия теперь уже никогда не будет прежней. -- Да Наверное, вы правы. Вы собираетесь уехать из Макао? Будете строиться здесь? -- Да. Куплю себе кусок земли -- это будет хорошо. Нашей собственной земли, подальше от этой папистской выгребной ямы Моей жене здесь понравится. Ну а мне? Даже не знаю Сердце мое там, -- добавил Маусс голосом, полным тоски, и махнул огромным кулаком в сторону материка Горацио увидел, как глаза Маусса, устремленные вдаль, вдруг стали бездонными Почему Китай так завораживает людей, спросил он себя. Он окинул усталым взглядом пляж, зная, что не найдет ответа на свой вопрос. О, если бы я был богат Пусть не так богаг, как Тай-Пэн или Брок, но все же достаточно, чтобы построить красивый дом, принимать у себя торговцев и устроить для Мэри роскошное путешествие домой через всю Европу Ему нравилось работать переводчиком при его превосходительстве, быть его доверенным секретарем, но денег, которые он получал на службе, ему не хватало. В этом мире без денег не прожить. У Мэри должны быть бальные платья и свои бриллианты. Обязательно Но, даже несмотря на скудное жалованье, он был рад, что ему не приходилось зарабатывать свой хлеб насущный так, как это делали Китайские торговцы. Торговцы должны быть безжалостными, слишком безжалостными, и жизнь их полна опасностей. Многие из тех. кто сейчас мнят себя богачами, останутся без гроша в кармане через какой-нибудь месяц. Один невернувшийся корабль, и все для вас может быть кончено. Даже "Благородный Дом" время от времени нес убытки. Их клипер "Багровое Облако" должен был вернуться еще месяц назад. Может быть, он попал в шторм, кое-как добрался до берега с дырой в корпусе и сейчас чинится и переоснащается на безвестном острове где-нибудь между Гонконгом и Землей Ван Димена [Старое название Тасмании], отклонившись от курса на две тысячи миль. Скорее же всего, он покоится на дне морском с грузом опиума на полмиллиона гиней в трюме. А что человеку, если он торговец, приходится делать с людьми, даже с друзьями, чтобы просто выжить, не говоря уже о том, чтобы преуспевать. Чудовищно. Он заметил, как Гордон Чен не отрываясь смотрит на баркас, словно прикованный к нему взглядом, и попытался угадать, о чем он думает. Это, должно быть, ужасно, когда в тебе течет кровь двух рас. Наверное, если уж говорить откровенно, Гордон тоже ненавидит Тай-Пэна, хотя и притворяется, что это не так. Я бы на его месте ненавидел... Гордон Чен думал об опиуме. И мысленно благословлял его. Не будь опиума, не было бы и Гонконга, а Гонконг, с восторгом говорил он себе, это самая невероятная возможность делать деньги, которая когда-либо могла мне представиться И для Китая это большая удача, подлинный подарок йосса, о каком даже мечтать нельзя было. Если бы не было опиума, продолжал он, не было бы торговли с Китаем. Если бы не было торговли с Китаем, у Тай-Пэна никогда не появилось бы столько денег, чтобы выкупить из "дома цветов" мою мать, и я бы никогда не родился на свет. Опиум дал отцу те деньги, на которые он много лет назад купил матери дом в Макао. Опиум кормит нас и одевает. Опиум позволил заплатить за мое обучение в школе, за моих английских наставников и китайских наставников -- и вот на сегодняшний день я самый образованный молодой человек на всем Востоке. Он взглянул на Горацио Синклера, который с хмурым видом смотрел вокруг себя, и почувствовал укол зависти от тoro, что Горацио ездил учиться домой. Сам он еще никогда не был дома. Однако он гут же прогнал от себя это чувство. "Дом" придет позже, радостно пообещал он себе. Через несколько лег. Он повернулся и вновь посмотрел на баркас, Тай-Пэна он боготворил. Он никогда не называл Струана "отец", и тот никогда не говорил ему "мой сын". В действительности за всю жизнь Струан разговаривал с ним раз двадцать или тридцать, не больше. Но Гордон старался, чтобы отец гордился им, и в мыслях своих всегда думал о нем как об "отце". Он не уставал благословлять его за то, что Струан продал его мать Чен Шеню, чтобы тот сделал ее своей третьей женой. Мой йосс поистине огромен, думал он. Чен Шень являлся компрадором "Благородного Дома" и к Гордону Чену относился почти как к сыну. В качестве китайского посредника он покупал и продавал товары для Струана. Любой товар, крупный или мелкий, обязательно проходил через его руки. По обычаю, на каждый вид товара он набрасывал определенный процент. Эти деньги и составляли его личный доход. Но, поскольку доходы компрадора зависели от благосостояния компании, на которую он работал, и, кроме этого, ему приходилось оплачивать большие долги, он должен был проявлять в делах крайнюю осторожность и быть очень дальновидным, чтобы разбогатеть. Ах, думал Гордон Чен, если бы я был так же богат, как Чен Шень! Или еще лучше, как Дзин-куа, дядя Чен Шеня. Он улыбнулся про себя, удивляясь, насколько трудно давались англичанам китайские имена. Настоящее имя Дзин-куа было Чен-це Цзин Арн, но даже Тай-Пэн, который знал Чен-це Цзин Арна почти тридцать лет, до сих пор не научился правильно выговаривать его имя. Поэтому однажды, много лет назад, Тай-Пэн дал ему прозвище "Дзин"; "куа", которое к нему обычно добавляли, являлось скверно произнесенным китайским словом, означавшим "господин". Гордон Чен знал, что китайские купцы с легким сердцем принимали эти прозвища. Собственные исковерканные имена только веселили их, лишний раз доказывая, насколько далеки от культуры эти дикари из далекой Европы. Гордон вспомнил, как много лет назад, еще ребенком, он т айком наблюдал через дыру в ограде сада за Чен-це Цзин Арном и Чен Шенем, когда те курили опиум. Он слышал, как они смеялись над его превосходительством -- мандарины Кантона дали Лонгет аффу прозвище "Грозный Пенис", обыграв на свой лад его имя [Фамилия "Лонгстафф" состоит из двух счет и означает дословно "длинный жезл"-- Прим перев], и иероглифы с этим значением использовались в адресуемых ему официальных посланиях больше года, пока Маусс не рассказал Лонгстаффу об этом, испортив замечательную шутку. Он исподтишка взглянул на Маусса Гордон уважал его как твердого, не ведающего жалости учителя, и был благодарен ему за то, что тот заставил его стать лучшим учеником школы. И одновременно с этим презирал его за грязь, вонь и звериную жестокость. Гордону Чену нравилась школа при миссии, нравилось учиться, сидеть в классе вместе с другими учениками. Но однажды он узнал, что он не такой, как остальные дети. Маусс поднял его и при всех объяснил значение слов "бастард", "незаконнорожденный" и "полукровка". Гордон тогда в ужасе убежал из школы. Дома он впервые взглянул на свою мать другими глазами и исполнился презрения к ней за го, что она китаянка. Потом он узнал, глядя на нее сквозь еще не высохшие слезы, что быть китайцем даже наполовину -- большое счастье, потому что китайцы -- самая чистая раса на земле. И еще он узнал, что Тай-Пэн его отец. -- Но почему же тогда мы живем здесь? Почему "отец" -- это Чен Шень? -- У варваров бывает только одна жена, и они не женятся на китаянках, сын мой, -- объяснила ему Кай-сун. -- Почему? -- Такой у них обычай. Глупый обычай. Но так уж они устроены. -- Я ненавижу Тай-Пэна! Ненавижу! Ненавижу его! -- вырвалось у мальчика. Мать ударила его по лицу. Наотмашь. Раньше она никогда его не била. -- На колени! На колени и проси прощения! -- гневно заговорила она. -- Тай-Пэн твой отец. Он дал тебе жизнь. Он мой Бог. Он выкупил меня для себя, а потом облагодетельствовал, продав Чен Шеню как жену. С чего бы, ты думаешь, Чен Шень, который мог купить себе тысячу девственниц, стал брать в жены женщину с двухлетним сыном нечистой крови, когда бы Тай-Пэн не захотел так? Зачем бы Тай-Пэн стал тратить столько денег и покупать мне дом, если бы он не любил нас? И неужели ренту получала бы я, а не Чен Шень, если бы сам Тай-Пэн не распорядился так? Почему даже сейчас, когда мне столько лет, Чен Шень так хорошо относится ко мне, если не уважает неизменное расположение к нам Тай-Пэна? Отправляйся в храм и долгими поклонами вымоли себе прощение. Тай-Пэн дал тебе жизнь. Поэтому люби и почитай его, и благословляй его, как благословляю его я. И если ты еще хоть раз произнесешь такие слова, я навсегда отвернусь от тебя. Гордон Чен мысленно улыбнулся. Как права была мать, и как ошибался я, каким был глупцом Но все же не таким, как наши мандарины и император, будь он проклят, когда вздумали запретить торговлю опиумом. Любой дурак знает, что без нее у европейцев не будет серебра, чтобы платить за чай и шелка. Однажды Гордон спросил у матери, откуда берется опиум, но она не смогла ему ответить, и никто в доме не смог. На следующий день он обратился с этим вопросом к Мауссу, и тот рассказал ему, что опиум это сок -- "слезы", как он тогда выразился, -- созревшей коробочки мака Опиумный плантатор делает на коробочке тонкий надрез, и из этого надреза сочится белая жидкость Через несколько часов "слеза" отвердевает и меняет цвет на темно-коричневый Тогда ее бережно соскребают и делают еще один аккуратный надрез. Потом соскребают новую каплю и делают следующий надрез. "Слезы" собирают вместе и скатывают в шар, десять фунтов -- его обычный вес. Лучший опиум поступает из Бенгалии, это в Британской Индии, hem? Или из Мальвы. Где находится Мальва, мальчик? -- В Португальской Индии, сэр! -- Она когда-то была португальской, но теперь принадлежит Ост-Индской Компании. Компания завладела ею, чтобы ее мировая монополия на производство опиума стала полной, разорив тем самым португальских торговцев опиумом здесь, в Макао. Ты делаешь слишком много ошибок, мальчик, поэтому получай кнута, hem? Гордон вспомнил, как он ненавидел опиум в тот день. Но сейчас он благословлял его. И благодарил свой йосс за отца и за Гонконг. Гонконг сделает его богатым. Очень богатым. -- Здесь, на этом острове, будут нажиты целые состояния, -- произнес он вслух, обращаясь к Горацио. -- Некоторые торговцы действительно будут процветать, -- рассеянно ответил Горацио, не сводя глаз с приближающегося баркаса. -- Но весьма немногие. Торговля -- дьявольски обманчивое дело. -- Одни только деньги на уме. Гордон, hein? -- Голос Маусса звучал грубо.-- Лучше бы ты почаще задумывался о своей бессмертной душе и о ее спасении, мальчик. Деньги значения не имеют. -- Конечно, сэр. -- Гордон Чен скрыл снисходительную усмешку: до чего же глуп этот человек. -- Тай-Пэн выглядит как могущественный герцог, который пришел, чтобы принять королевство под свою руку, -- заметил Горацио, словно разговаривая сам с собой. Маусс обернулся и посмотрел на Струана: -- А разве это не так, hem? Баркас достиг прибрежных бурунов. _ Суши весла! -- прокричал боцман. Матросы выполнили команду, попрыгали за борт и с привычной сноровкой потащили баркас по мелководью. Стоя на носу баркаса, Струан вдруг замер в нерешительности Затем спрыгнул. В тот момент, когда его сапоги коснулись песка на берегу, он почувствовал, что этот остров принесет ему смерть. -- Господи милосердный! Робб был рядом и видел, как внезапно побледнел его брат. -- Что случилось, Дирк? -- Ничего. -- Струан заставил себя улыбнуться. -- Ничего, мой мальчик. -- Он отер со лба соленые брызги и пошел по пляжу к флагштоку. Клянусь кровью Христовой, думал он, столько лет я трудился, чтобы заполучить тебя. Остров, и теперь тебе со мной не сладить. Нет, клянусь Богом. Робб смотрел ему вслед, отмечая его легкую хромоту. Нога, должно быть, постоянно причиняет ему боль, подумал он. Он попробовал представить себе, что испытывает человек, у которого осталось чуть больше половины стопы. Это случилось во время того единственного контрабандного рейса, в котором он участвовал. Спасая жизнь Роббу, беспомощному и парализованному страхом, Струану пришлось отбиваться сразу от нескольких пиратов. Мушкетная пуля оторвала ему два пальца и наружную часть стопы. Когда нападение было отбито, корабельный врач прижег рану и залил ее горячей смолой. Робба до сих пор преследовал запах горелого мяса. Если бы не я, подумал он, ничего этого бы не произошло. Он последовал за Струаном, снедаемый отвращением к самому себе. -- Доброе утро, джентльмены, -- произнес Струан, подходя к нескольким торговцам, стоявшим у флагштока. -- Прекрасный денек сегодня, клянусь Создателем. -- Холодно, Дирк, -- ответил Брок. -- И это прямо страсть как учтиво с твоей стороны, что ты так поторопился. -- Я приехал рано. Его превосходительство все еще на корабле, и сигнального выстрела я пока тоже не слышал. -- Видно, ты и в самом деле спешил. Правда, при этом опоздал на полт ора часа, а заодно и обделал все свои делишки с этим малахольным лакеем, чтоб мне провалиться -- Я буду благодарен вам, мистер Брок, если вы воздержитесь от подобных выражений, говоря о его превосходительстве, -- отрывисто произнес капитан Глессинг. -- А я буду благодарен вам, если вы оставите свое мнение при себе. Я не служу во флоте, и вы мне не указ. -- Брок смачно сплюнул. -- Лучше тревожьтесь о тех войнах, где за победу не приходится драться. Рука Глессинга сжалась на рукоятке сабли. -- Никогда не думал, что доживу до того дня, когда королевский флот будет призван защищать контрабандистов и пиратов, которыми вы все являетесь. -- Он посмотрел на Струана. -- Все до единого. Сразу наступило молчание. Струан засмеялся -- Его превосходительство придерживается другого мнения на этот счет. -- У нас есть акты парламента, клянусь Богом, навигационные акты. Один из них гласит: "Любое судно, несущее вооружение без специального на то разрешения, может быть захвачено как приз военным флотом любой державы". У ваших кораблей есть такое разрешение? -- В этих водах полно пиратов, капитан Глессинг, как вам известно, -- небрежно заметил Струан. -- Мы вооружаемся в такой степени, в какой это необходимо, чтобы защитить себя. Ни больше, ни меньше. -- Торговля опиумом противозаконна. Сколько тысяч ящиков вы продали на побережье Китая вопреки законам, китайским и всего человечества? Три тысячи? Двадцать тысяч? -- То, чем мы здесь занимаемся, известно любому судье в Англии. -- Ваша "торговля" бросает пятно на наш флаг. -- Возблагодарите-ка лучше Бога за эту торговлю, потому что без нее в Англии не будет ни чая, ни шелка, а только одна всеобщая нищета, которая вырвет самое сердце ее. -- Верно сказано, Дирк, -- поддержал его Брок и опять повернулся к Глессингу. -- Лучше вам раз и навсегда усвоить, что без торговли не будет никакой Британской империи. И налогов не будет, чтобы покупать порох и строить военные корабли. -- Он окинул взглядом безупречно аккуратную форму Глессинга, белые чулки, белые панталоны, туфли с пряжками и треуголку. -- И ни фартинга не найдется, чтобы одевать красавчиков, которые ими командуют. Морские пехотинцы поморщились при этих словах, а кое-кто из матросов рассмеялся, правда с большой осторожностью. -- Это вы должны Бога благодарить за королевский флот, клянусь честью. Не будь его, вам некуда было бы сунуться со своей торговлей. С флагмана прогремел сигнальный выстрел. Не договорив фразу до конца, Глессинг круто повернулся и зашагал к флагштоку. -- На караул! Он развернул постановление. На берегу воцарилась полная тишина. Глессинг помолчал некоторое время, ожидая, пока уляжется его гнев, потом начал читать: "По указу его превосходительства достопочтенного Уильяма Лонгсгаффа, Ее Британского Величества королевы Виктории капитан-суперинтенданта торговли в Китае. В соответствии с документом, известным как договор Чуэнпи, подписанным 20 января сего года его превосходительством- от имени правительства Ее Величества и его превосходительством Ти-сеном, полномочным представителем Его Величества Тао Куаня, императора Китая, я, капитан королевского флота Глессинг настоящим вступаю во владение сим островом Гонконг от имени Ее Британского Величества, ее наследников и правопреемников навечно и безоговорочно в день сей, 26 января, в год 1841 от Рождества Христова. Земля сего острова -- отныне английская земля Боже, храни королеву!" "Юнион Джек" взлетел на верхушку флагштока и гордо заплескался там; почетный караул морских пехотинцев салютовал из ружей Затем загрохотали пушки всею флота, и ветер наполнился запахом пороха. Собравшиеся на берегу трижды прокричали здравицу в честь королевы. Ну вот, подумал Струан, дело сделано. Теперь назад пути нет. Теперь мы можем начинать. Он отошел от группы торговцев и спустился к воде. Здесь он в первый раз повернулся к острову спиной и устремил взор по ту сторону огромной гавани, туда, где. в тысяче шагов от него, лежал материковый Китай Полуостров, своим острым концом врезавшийся в бухту, которая кольцом огибала его, был низменным, с девятью приземистыми холмами. Он назывался Цзюлун -- торговцы произносили "кулун" -- что означало "девять драконов". К северу от него лежали бескрайние неизведанные земли Китая. Струан прочел все книги, написанные в разное время тремя европейцами, которым удалось побывать в Китае и вернуться обратно: Марко Поло, почти шесть столетий назад, и двумя католическими священниками, которым было позволено посетить Пекин в середине XVII века. Из этих книг он не почерпнул почти ничего. Последние двести лет европейцам не разрешалось путешествовать по Китаю. Однажды Струан вопреки существующему закону углубился на милю внутрь страны, когда продавал опиум на побережье недалеко от Сучжоу. Но китайцы повели себя враждебно, а с ним не было никого, кроме его первого помощника. Однако не враждебность заставила его повернуть назад. Лишь неисчислимость людских толп и неоглядность земель. Кровь Христова, думал он. Ведь мы же абсолютно ничего не знаем о самой древней и многочисленной нации на земле, "то кроется там внутри? -- Лонгстафф собирается прибыть на берег? -- спросил Робб, подходя к нему. -- Нет, Робби, мой мальчик. У его превосходительства есть дела поважнее. -- Какие это? -- Ну, скажем, чтение и составление донесений. И заключение тайных договоренностей с адмиралом -- Зачем? -- Затем, чтобы поставить торговлю опиумом вне закона. Робб рассмеялся. -- Я вовсе не шучу. Как раз по этому поводу он сегодня и хотел меня видеть. Меня и адмирала. Он собирался спросить моего совета, когда ему лучше отдать приказ. Адмирал заверил нас, что флоту не составит труда проследить за его неукоснительным выполнением. -- Боже милостивый! Лонгстафф что, сумасшедший? -- Нет Он всего лишь простоват.-- Струан закурил сигару.-- Я посоветовал ему обнародовать приказ, когда пробьет четыре склянки. -- Это безумие! -- воскликнул Робб. -- Это очень мудрый ход. Они договорились, что флот не должен ни во что вмешиваться в течение недели, "чтобы дать Китайским торговцам время избавиться от своих запасов". -- Но что прикажете делать потом? Без опиума нам конец. Всей Китайской торговле конец. Бесповоротный. -- Сколько у нас есть наличными, Робб? Робб огляделся, убедился, что поблизости никого нет, и заговорил, понизив голос: -- У нас есть серебро в Шотландии. Миллион сто тысяч фунтов стерлингов в нашем банке в Лондоне. Около ста тысяч серебром здесь. Нам должны три миллиона за конфискованный опиум. На "Багровом Облаке" опиума на двести тысяч фунтов по сегодняшним рыночным ценам. Потом... -- "Багровое Облако" можешь вычеркнуть, приятель. Мы его потеряли. -- Надежда пока остается, Дирк. Давай дадим им еще месяц. На складах у нас опиума еще на сто тысяч. Мы должны девятьсот тысяч по срочным траттам. -- Во что нам обойдется содержание компании в следующие полгода? -- Ста тысяч должно хватить на корабли, выплату жалованья и мзду китайцам. Струан на мгновение задумался. -- К завтрашнему дню среди торговцев поднимется паника. Ни один из них, исключая, пожалуй, Брока, не в состоянии сбыть весь свой опиум за неделю. Позаботься о том, чтобы весь наш опиум сегодня же был переправлен на берег. Я думаю... -- Лонгстаффу придется отменить приказ, --с растущей тревогой заговорил Робб. -- У него просто нет иною выхода. Он разорит казну и... -- Может быть, ты все-таки выслушаешь меня? Завтра, когда начнется паника, собери каждый тэйл, который у нас есть, и каждый тэйл, который ты сможешь занять, и начинай скупать опиум. Ты должен суметь приобрести его по десять центов за доллар. -- Нам и свой-то не успеть продать за неделю, не говоря уже о чужом. Сгруан стряхнул пепел с сигары. -- За день до того, как закон должен будет вступить в силу, Лонгстафф его отменит. -- Не понимаю. -- Все дело в гом, чтобы сохранить свое лицо, Робб. Когда адмирал откланялся, я объяснил Лонгстаффу, что запрет на опиум подорвет всю торговлю с Китаем. Черт меня побери, сколько раз ему нужно это объяснять! Затем я указал, что если он отменит свой приказ сейчас же, то потеряет лицо и заставит адмирала -- человека порядочного и благонамеренного, но совершенно не разбирающегося в коммерции -- потерять свое. Единственное, что остается, это отдать приказ, как было условлено, а затем, сохраняя адмиралу -- а заодно и себе -- лицо и место, отменить его. Я пообещал тем временем растолковать адмиралу все тонкости здешней торговли. Кроме этого, через три дня назначена еще одна встреча с Ти-сеном, а такой приказ не может не заслужить одобрения китайцев и, следовательно, поставит их в невыгодное положение на переговорах. Лонгстафф целиком со мной согласился и попросил держать все это в секрете. Лицо Робба просветлело. -- Ах, Тай-Пэн, где еще найти такого человека, как ты! Но кто может гарантировать, что Лонгстафф отменит свое рас-поряжение? В кармане Струана лежал подписанный указ, датированный шестым днем, считая от сегодняшнего, который отменял запрет на торговлю опиумом. Лонгстафф буквально силой всунул эту бумагу ему в руки. "Вот, Дирк, возьми лучше сейчас, тогда я не забуду его вовремя подписать. Чертнязьми! Вся эта бумажная волокита. . ну, ты понимаешь, -- ужасно. Но лучше до поры никому его не показывать". -- Неужели ты не отменил бы такое глупое распоряжение, Робби? -- Да, да, конечно. -- Робб был готов расцеловать брата. -- Если у нас шесть дней, и никто ничего не знает наверняка, мы заработаем целое состояние. -- Именно. -- Взгляд Струана заскользил по гавани. Он обнаружил ее лет двадцать с небольшим тому назад. Тайфун краем зацепил его корабль в открытом море, и, хотя он успел приготовиться к шторму, ему не удалось вырваться, и ураган неумолимо увлекал их к берегу. Они шли под одними снастями, тяжело продвигаясь вперед. Полуденное небо и горизонт были неразличимы за чудовищными пластами воды, которые Повелители Ветров срывали с поверхности океана и швыряли на них. Потом, уже совсем недалеко от берега, цепи штормовых якорей полопались в этом аду, и Струан понял, что корабль обречен. Море подхватило их и бросило на прибрежные скалы. Каким-то чудом порыв ветра изменил их курс на долю градуса, и, миновав скалы, они очутились в узком, шириной каких-нибудь триста ярдов, проливе, не указанном ни на одной карте. Этот пролив образовывала с материком восточная оконечность Гонконга -- в конце его их ждала спасительная гавань. Тот тайфун вывел из строя большую часть торгового флота в Макао и потопил десятки тысяч джонок по всему побережью. Но корабль Струана и джонки, прятавшиеся в гавани Гонконга, переждали его безо всякого для себя ущерба. Когда шторм утих, Струан проплыл вокруг острова, чтобы нанести его на карту. Затем отложил эту информацию в своей голове и начал строить тайные планы. И вот теперь, Остров, когда ты наш, теперь я могу уехать, думал он, чувствуя, как на него накатывается теплая волна радостного возбуждения. Теперь -- парламент. Прошло уже много лет с тех пор, как Струан понял, что единственный инструмент, с помощью которого он сможет защитить "Благородный Дом" и новую колонию Империи, находится в Лондоне. Подлинным средоточием власти на земле был британский парламент. Став его членом, опираясь на ту власть, которую дадут ему несметные богатства "Благородного Дома", он сумеет подчинить себе управление политикой Империи в Азии, как сейчас подчинил себе Лонгстаффа. Да. Несколько тысяч фунтов посадят тебя на парламентскую скамью, размышлял Струан. Хватит добиваться своего через других. Отныне ты будешь в состоянии делать это сам. Да, наконец-то время пришло, дружище. Пройдет два-три года, и ты получишь дворянский титул. Затем -- Кабинет. А затем... Затем, клянусь Богом, ты определишь курс, которым Империя, Азия, "Благородный Дом" будут следовать тысячу лет. Робб молча наблюдал за ним. Он знал, что брат забыл о его существовании, но это его нисколько не обижало. Он любил наблюдать за Струаном в те минуты, когда мысли его уносились далеко-далеко. Когда черты лица Тай-Пэна теряли свою жесткость и ледяная изумрудная зелень таяла в его глазах. Когда его голову заполняли мечты, которые, как Робб понимал, ему никогда не суждено разделить со старшим братом. В такие моменты Робб чувствовал свою близость к нему, и душу его обнимал покой. Молчание нарушил Струан: -- Через шесть месяцев ты займешь, мое место, станешь Тай-Пэном. Робб почувствовал, как его желудок сжался в тугой комок. -- Нет. Я не готов, -- ответил он, отчаянно борясь с охватившей его паникой. -- Готов. Только в парламенте я смогу защитить и нас, и Гонконг. -- Это верно, -- согласился Робб. Потом добавил, стараясь, чтобы его голос звучал ровно: -- Но мы решили, что это произойдет позже -- через два-три года. Пока слишком многое необходимо сделать здесь. -- Ты сам справишься со всем этим. -- Нет. -- Справишься. И Сара ни на секунду в этом не усомнится, Робб. Робб взглянул на "Отдыхающее Облако" -- их плавучий склад, где временно жили его жена и дети. Он знал, что Сара в их семье честолюбива за двоих. -- Но я пока не хочу. Времени впереди достаточно. Струан подумал о Времени. Он не жалел о годах, проведенных на Востоке, вдали от дома. Вдали от жены Рональды и Кулума, Йэна, Лечи, Винифред -- его детей. Он был бы рад, если бы они были здесь, рядом с ним, но Рональда всей душой ненавидела Восток. Они поженились в Шотландии, когда ему исполнилось двадцать, а Рональде -- шестнадцать, и сразу же после свадьбы отплыли в Макао. Их первенец, мальчик, умер при рождении, а когда на следующий год родился их второй сын, Кулум, он тоже стал часто болеть. Тогда Струан отослал семью домой. Раз в каждые три-четыре года он брал отпуск и возвращался к ним. Месяц-другой в Глазго, в кругу семьи, а потом -- назад, на Восток, потому что здесь его ждали дела, ждал "Благородный Дом", который он должен был построить и возвеличить. Ни о едином дне я не жалею, говорил он себе. Ни о едином. Человек должен идти в этот мир, чтобы взять от него все, что возможно, отдавая при этом и себя без остатка. Разве не в этом заключается смысл жизни? Даже если Рональда -- чудесная жена и я люблю своих детей, мужчина все равно Должен делать то, к чему призван судьбой. Разве не для этого мы рождаемся на свет? Если бы лорд всех Струанов не отнял У клана землю, не огородил ее и не прогнал нас -- нас, своих родственников, которые из поколения в поколение трудились на этой земле, -- я, наверное, стал бы фермером, как фермером был до меня мой отец. Да, и до конца дней своих был бы доволен своей долей. Но лорд отослал нас в зловонные трущобы Глазго и забрал все наши земли себе, чтобы стать графом Струаном, и разрушил клан. А мы умирали там с голоду, и я отправился в море, и йосс был благосклонен к нам, и вот теперь наша семья живет в полном достатке. Вся до последнего человека. Потому что я ушел в море. И потому, что "Благородный Дом" из мечты превратился в реальность. Струан быстро усвоил ту истину, что деньги прежде всего дают человеку власть. И он намеревался использовать свою власть, чтобы уничтожить графа Струана и выкупить часть земель клана. Нет, он ни о чем не жалел в своей жизни Он открыл для себя Китай, и Китай дал ему то, чего никогда не могла бы дать ему родина. Не просто богатство -- богатство само по себе отвратительно. Но богатство и цель, которой оно служит. Он чувствовал себя в долгу перед Китаем. И Струан знал, что, хотя он отправится домой, станет членом парламента, войдет в кабинет министров, отомстит графу и сделает Гонконг немеркнущим украшением британской короны, он обязательно вернется сюда. Потому что достижение конечной цели -- ее он держал в тайне от всех и даже самому себе не позволял слишком часто о ней думать -- потребует многих и многих лет. -- Времени никогда не бывает достаточно. -- Он посмотрел на самую высокую гору острова. -- Мы назовем ее Пик, -- рассеянно произнес он, и вновь у него появилось это странное, неожиданное ощущение, что остров ненавидит его и желает ему смерти. Он вдыхал эту ненависть, разлитую в самом воздухе острова, и ошеломленно спрашивал себя: почему? -- Через шесть месяцев ты начнешь управлять "Благородным Домом", -- хрипло повторил он. -- Я не смогу. Один -- нет. -- Тай-Пэн всегда один. В этом заключается вся радость и боль его жизни. -- Через плечо Робба он увидел приближающегося к ним боцмана. -- Да, мистер Маккей? -- Прошу прощения, сэр. Прикажете выкатывать бочонки? -- Маккей был невысок ростом, крепко сбит, его волосы были затянуты сзади в короткую прокопченную косичку, напоминавшую крысиный хвост -- Да Всем матросам -- по двойной чарке. Устанавливайте все, как договорились. -- Есть, так точно, сэр-р. -- Маккей заспешил прочь. Струан повернулся к Роббу, и Робб уже не мог видеть ничего, кроме этих странных глаз, струивших на него свой зеленый свет. -- В конце года я пришлю тебе Кулума. К тому времени он уже закончит учебу в университете. Иэн и Лечи пойдут в море, потом присоединятся к вам А там и твой Родди подрастет. Благодарение Богу, у нас достаточно сыновей, которые продолжат наше дело. Выбери одного из них, который придет на смену тебе. Тай-Пэн обязательно должен сам выбирать, кто его сменит и когда. -- Тут он, словно подводя итог разговору, решительно повернулся спиной к гавани и сказал: -- Шесть месяцев! Струан ушел. Робб смотрел вслед брату, чувствуя прилив ненависти к нему, к себе, к этому острову. Он знал, что как Тай-Пэн он не оправдает ничьих надежд. -- Не хотите ли выпить с нами, джентльмены? -- обратился Струан к торговцам. -- Тост за наш новый дом? Есть бренди, ром, пиво, сак [Группа сухих вин, импортировавшихся из Испании и с Канарских островов], виски и шампанское. -- Он указал рукой на баркас, из которого его люди выгружали на берег бочонки Несколько матросов уже водружали столы. Другие, пошатываясь под тяжестью корзин, подносили холодное жареное мясо: цыплят, окорока, два десятка молочных поросят, говяжий бок, а также буханки хлеба, холодные пироги с солониной, чаны с хо