тебя обидеть,
говоря, что летнее платье надела в зимний день.
Удивилась я, что и Минчи, и отец говорили намеками. И все же не прошла
моя радость. Я все еще витаю в мыслях своих, а госпожа Готлиб сказала:
странная у меня роль, дружок, роль злой тетки. Но что поделаешь. Я думала,
что дурь молодой девчонки тебя дурит. Однако... -- И Минчи не договорила
фразы, и я не спросила, что "однако". Еще с полчаса сидела со мной Минчи и,
уходя, поцеловала меня в лоб. И новый вкус был в этом поцелуе. Сжала я
госпожу Готлиб в своих объятиях. -- Ах ты, проказница, -- воскликнула Минчи,
-- растрепала мне прическу. Отпусти, поправлю. Взяла Минчи зеркальце и как
расхохочется. -- Что вы хохочете? -- спросила я с обидой. И дала мне Минчи
зеркало. И вижу я, что все зеркало исцарапано, потому что выцарапала я на
серебре имя Акавии Мазала бессчетное число раз.
Неделя миновала, а Мазал не пришел меня проведать. То гневалась я на
него за его трусость, что отца моего он боится, то боялась, что болен он. Не
спрашивала я отца и не хотела говорить с ним об этом. И вспомнила я легенду
о дочери графа, что влюбилась в простого человека, а отец запретил ей. И
заболела дева до самой смерти, и увидели лекари, что тяжела ее немочь, и
сказали: немочь ее смертельна, и нет ей исцеления, ибо изнемогает от любви
она. И тогда пришел отец ее к любовнику и умолял, чтобы тот взял его дочь в
жены. Так я лежала в постели, и разные сцены увлекали мое воображение. И
лишь повернется дверь на петлях, как спрашиваю: кто это? Сердце заходится, и
голос мой как голос мамы в дни ее болезни.
И однажды сказал мне отец: врач говорит, что вернулись к тебе силы. --
Завтра выйду, -- сказала я. Сказал он: завтра? -- И нахмурил лоб. --
Повремени еще два-три дня, а потом уж выходи, кто знает, не повредит ли
тебе, не дай Бог, свежий воздух. А через три дня нам есть куда идти, подожди
тут до годовщины смерти матери, и тогда вместе пойдем на ее могилу. И
господина Мазала там встретишь. -- И повернулся отец, чтобы уйти.
Ошеломлена я была и изумлена, услышав сие: откуда ведомо отцу, что
Мазал будет там? Неужто встречались? А если встречались, то миром ли? И
почему не приходит Акавия проведать меня? И что будет? Я расчувствовалась
так, что зубы застучали, и испугалась я, что снова заболею. -- Почему не
ответил Акавия на мое письмо? -- крикнула я. И вдруг замерло сердце, не
думала я и не рассуждала, укрыла свое горящее тело и закрыла глаза. Подумала
я: тот день еще далек, высплюсь покамест, а милостивый Господь сделает так,
как Ему угодно.
Что было со мной потом, не ведаю, ибо много дней лежала я на смертном
одре. А потом открыла я глаза и вижу: Акавия, сидит он на стуле, и лик его
озаряет светлицу. Засмеялась я в смущении, и он засмеялся добрым смехом. В
этот миг отец вошел в спальню и воскликнул: благословенно Имя Господне. И
подошел ко мне и поцеловал меня в лоб. Простерла я руки и обняла и
расцеловала его и сказала: отец, отец, милый отец, -- но отец остановил меня
и сказал: успокойся, зеница ока моего, успокойся, Тирца, подожди несколько
дней, а потом уж говори, сколько заблагорассудится. После полудня пришел
старый врач. Увидел меня, погладил по щеке и сказал: молодчина. И впрямь
выкарабкалась, и теперь все лекарства на свете ей вреда не принесут. И Киля
воскликнула с порога спальни: да будет благословенно Имя Господа. Миновала
зима(39), и я обрела избавление.
В канун субботы Утешения(40) в августе праздновали мою свадьбу. С
десяток человек позвали на венчание. Только с десяток пришло, но весь город
гудел, потому что таких
39 ...Миновала зима, и я...-- парафраза-перевертыш слов Исремии (8:20):
"Миновало лето, а мы не обрели избавления".
40 Суббота Утешения -- суббота после 9-го дня месяца Ава, когда в
синагогах читают слова Исаии, 40: "Утешьте народ мой". Так завершается
грустный полутраурный летний период еврейского календаря, соответствующий
дням осады Иерусалима при Навуходоносоре (586 до н.э.) и при Тите (в 71 г.
н.э., через полтысячелетия, но в те же дни) и завершающийся датой разрушения
Храма -- 9 числа месяца Ава. Храм подобен кольцу, которым Господь Бог
обручился с Израилем, говорят экзегеты, и Утешение -- намек на мессианское
утешение, когда возвратится кольцо-Храм. Наш рассказ можно понимать (и для
этого есть основания) и как притчу о мессианском утешении и избавлении, где
однажды нарушенный обет обручения восстанавливается в новом поколении. Тема
нарушенного обета обручения часто встречается у Агнона, и она обычно связана
с образом Храма и Страны Израиля -- кольца между Господом и Израилем.
Неслучайна и суббота -- каббалисты совокуплялись со своими женами в
субботнюю ночь, ночь соития небесных сфер. Намеки рассеяны повсюду -- тема
матери Мазала, возвращающейся к Богу Израиля после поколений иноверия,
стремление юного Ландау к Земле Израиля напоминают нам о другом плане
рассказа. Ибо, видимо, не суждено (а может, и не нужно) человеку
приблизиться к мессианскому утешению на земле паче того, как приблизился
герой Агнона Акавия Мазал.
простых свадеб не бывало в нашем городе. А по исходе субботы уехали мы
из города на дачу. Поселились в дому у вдовы, она нам готовила завтрак и
ужин, а обедали мы у молочника в деревне. Трижды в неделю приходило письмо
от отца, и я много писала. Где ни увижу открытку с видом -- пошлю отцу.
Акавия не писал, не считая приветов. Но в каждом привете был новый нюанс.
Пришло письмо от Минчи Готлиб, мол, нашла нам новый дом. И на листе
нарисовала она вид дома и расположение комнат. И спросила Минчи, снять ли
дом для нас, чтобы он был готов к нашему приезду. Два дня прошло, а мы не
отвечали ей. А на третий день с утра были гром и молния и сильный ливень. И
спросила нас хозяйка, не затопить ли печку. Рассмеялась я и сказала: ведь не
зима же на дворе. И сказал Акавия женщине: коль забрало солнце свой жар,
трижды сладостен свет печи.
И сказал Акавия: ответим сегодня госпоже Готлиб на ее письмо. А что
ответим? -- спросила я. -- Что ответим? -- воскликнул муж и сказал: давай
поучу тебя логике, и поймешь, что ответить. Вот письмо написала госпожа
Готлиб, что нашла нам дом, и мы не удивились письму, потому что нужен нам
дом, а дом, она говорит, красивый, а она женщина со вкусом, да и друг нам, а
значит, можно положиться на ее мнение. -- Если так, напишу я ей, что дом нам
подходит. -- Погоди, -- сказал Акавия, -- я слышу стук. И вот пришла хозяйка
разжечь печку и рассказала нам, что и она, и ее отцы и деды родились в этом
селе и что никогда она не оставит родное село, тут она родилась, тут выросла
и тут умрет. Не может она умом дойти, как нормальный человек уедет из
родного города и пустится бродить по свету. Есть у тебя дом -- вот и живи в
нем. И сказала она: нравится тебе сад соседа -- посади себе такой же. Неужто
воздух у соседа лучше, чем у твоей околицы? Муж улыбнулся ее словам и
сказал: верны ее речи.
Дождь кончился, но земля еще не просохла. У нас в комнате пылал огонь в
печурке, сидим мы в комнате, и тепло нам. И сказал мне муж: от удовольствия
мы совсем про дом забыли. Выслушай мой совет и скажи, по вкусу ли он тебе.
Мой дом ты знаешь, а если он мал, пристроим еще комнату, и будет нам где
жить. И сейчас напишем Минчи Готлиб письмо с благодарностью за ее заботы. И
написали мы письмо с благодарностями Минчи, а отцу я сообщила насчет дома.
Но не понравилась отцу наша задумка, потому что дом Акавии -- крестьянская
изба. И все же починил отец этот дом и пристроил нам еще одну комнату.
Прошел месяц, и мы вернулись. Дом пленил меня. Хоть он такой же, как все
избы, но дух в нем иной. Пришли мы домой, а там цветок в горшке и свежий
пирог на столе благоухают: принесла их Минчи к нашему приезду. И комнаты
красивые, добротные, видно, что руки хорошей хозяйки прошлись здесь и все
украсили. И горенку для прислуги пристроили, хоть нет пока прислуги в доме.
Послал нам отец Килю, а я отослала ее обратно. Обедали мы у отца, пока не
нашлась прислуга, -- в полдень придем, а к вечеру возвращаемся домой.
А после Кущей поехал отец в Немецкую землю -- рассчитаться с сотоварищи
и к врачам зайти. Поселился он в Висбадене, как посоветовали ему врачи. А
Киля перешла к нам -- помочь мне по хозяйству.
А потом нашлась девица в услужение, и Киля вернулась в дом отца. Только
на два-три часа в день приходила служанка, а не на весь день. И подумала я:
как мне в одиночку справиться с домашними заботами. Но потом поняла я, что
лучше приходящая прислуга, чем прислуга на весь день, потому что она окончит
работу и уйдет, и никто не мешает мне говорить со своим мужем, когда
заблагорассудится.
Пришла зима. А у нас в дому дрова и картошка. Муж писал книгу об
истории евреев нашего города, а я стряпала вкусные и полезные кушанья. А
после еды мы гуляли или читали книжки. И радовалась я, что у меня -- свой
дом.
Но неровен час. Надоела мне стряпня. Намажу хлеб маслом и подам мужу на
ужин. А если прислуга не сготовит обеда -- остаемся без обеда. Даже легкую
еду и то трудно мне стало готовить. И раз в субботу не пришла прислуга, а я
сидела в мужниной светлице, потому что только одну печь натопили мы в тот
день. Сидела я недвижно, как камень. Знала я, что не будет работать муж,
пока я сижу с ним, привык он работать, когда никого нет в светлице, и все же
не встала я и не вышла и с места не сдвинулась, потому что сил встать не
было. У мужа в светлице разделась я и ему велела сложить одежду. Дрожала я
от страха, что подойдет он ко мне, так я стыдилась. А госпожа Готлиб
сказала: пройдут первые три месяца, и тебе полегчает. А я не ведала покоя,
мужняя беда томила меня, ведь он прирожденный холостяк, и зачем я украла его
спокойствие. И хотелось мне умереть, что я так подвела Акавию. И молилась я
днем и ночью, чтобы послал мне Господь дочь, и она бы позаботилась о муже
после моей смерти.
Вернулся отец из Висбадена. Дело он свое оставил, только два-три часа в
день проводил с человеком, что купил
его торговый дом, чтобы не томиться от безделья. А по вечерам приходил
он к нам, только в дождливые вечера не приходил, потому что запретили ему
врачи выходить в дождь. И с собой он приносил апельсины или бутылку вина или
книжку из шкала в дар мужу. И рассказывал нам последние известия, потому что
читал отец много газет. Иногда спрашивал он мужа, как продвигается его труд.
Смущался отец говорить с ним. Иногда расскажет отец о больших городах, где
он бывал в своих поездках, а Акавия слушает как деревенщина. Тот ли это
студент, что пришел из Вены и рассказывал маме и ее отцу о всех чудесах
стольного града? Как я радовалась, что беседуют они. И на память приходили
беседы Иова с друзьями. Этот говорит, а тот отвечает ему. И так каждый
вечер. А я стояла на страже, чтобы, не дай Бог, не разразилась словесная
война между отцом и мужем. И ребенок в чреве моем растет со дня на день. И о
нем все мои помыслы. Распашонки сшила младенцу и колыбельку купила я. И
повитуха приходит время от времени проведать меня. Я уже почти мать.
Стужа ночи кружит прелесть света. А мы сидим в дому, и в дому свет и
жар. Акавия отложил записи, подошел и обнял меня. И замурлыкал колыбельную.
И внезапно как облачко пробежало по его лицу, и стих он. Не спросила я,
почему облачко. Обрадовалась я, что пришел отец и принес туфельки и красный
чепец в дар младенцу. -- Спасибо, деда, -- пропищала я детским голосом. Сели
мы к столу и поужинали. И отец соизволил отведать моих кушаний. И говорили
мы о младенце. Гляну я в лицо мужа, гляну в лицо отца, увижу этих двух
мужчин, и хочется мне рыдать, рыдать в маминых объятиях. Дело ли в облаке
мужа или в духе женщины? А отец и муж привечают меня, в любви и сочувствии
подобны друг другу. У лиха семьдесят лиц, у любви один лик.
Вспомнила я о ребенке Готлибова брата: пришел Готлиб в дом к брату, а
жена его сидит с сыном, и взял Готлиб ребенка на руки и стал забавляться с
ним, и тут вошел его брат в комнату. Посмотрел ребенок на него и на его
брата, отвернулся, обхватил маму ручонками и зарыдал. Завершилась летопись
Тирцы.
В опочивальне по ночам, пока работал мой муж над своим трудом, а я
боялась помешать ему, сидела я одиноко и писала эту летопись. И иногда
говорила я себе: о чем я пишу летопись, что нового я увидела и что следует
мне поведать другим? И сказала я, что нашла я успокоение в писании своем и
написала я все, что написано в этой книге.