дный обманщик... В тот день, однако, дона Флор ждала его напрасно, Гуляка не пришел. Дона Флор ворочалась в постели, терзаемая тоской и сомнениями. А вдруг Гуляка оскорбился и ушел? Неужели никогда больше она его не увидит? Дона Флор вздрогнула. Как она будет жить без него? Без его выходок, шалостей, без его ласк? И все же придется привыкать к этому, если она хочет остаться порядочной женщиной. Это единственный выход из создавшегося положения. Ей будет тяжело, но что делать? Надо порвать с Гулякой раз и навсегда, иначе у нее когда-нибудь не хватит сил сопротивляться и случится непоправимое. Дона Флор прекрасно понимала, к чему затевает Гуляка все свои разговоры, она уже слабела в этой опасной и сладостной борьбе. Как противостоять дальше хитрому Гуляке? Удалось же ему убедить ее в том, что все эти поцелуи и объятия совершенно безобидны и отнюдь не угрожают бесчестьем ни ей, ни доктору Теодоро. Гуляка снова, как в прежние времена, хотел усыпить ее все той же колыбельной песенкой, протяжной и неясной. Малейшая неосторожность со стороны доны Флор и ее честь, как и честь ее образцового мужа, будет запятнана. А по отношению к доктору это было бы величайшей несправедливостью. Да, другого выхода нет: Гуляка должен вернуться туда, откуда пришел. Конечно, дона Флор будет страдать, но что поделать? Она ему все объяснит по-хорошему: "Прости, любимый, но больше я не могу так жить. Прости меня за то, что я тебя позвала. Я сама во всем виновата, а теперь прощай, оставь меня в покое..." В покое? Или в отчаянии? Как бы там ни было, она останется порядочной женщиной, сохранившей верность своему мужу. Гуляка не появился ни в спальне, пока она отдыхала, ни в столовой. Обычно он приходил к обеду и строил гримасы, а дона Флор кусала губы, чтобы не рассмеяться. Иногда Гуляка танцевал в рубашке доны Гизы, иногда становился за стулом доктора и пальцами делал ему рожки, дона Флор еле сдерживалась, чтобы не обругать его. Дона Флор прождала его до самой ночи, но Гуляка так и не явился. Теперь у нее уже не оставалось сомнений в том, что он обиделся. Гуляка всегда был гордым и самолюбивым. Боже мой, неужели он не захотел даже проститься? 10 Гуляка исчез в среду утром, и дона Флор провела весь день в растерянности и тревоге, хотя и понимала, что только его уход может спасти ее от неминуемой беды. Кстати о среде: в последнее время доктор Теодоро начал замечать некоторые перемены в своей жене, она стала более пылкой и забывала порой о своей обычной сдержанности. Подобные доказательства растущей любви, разумеется, не могли не радовать доктора, который тоже все больше любил дону Флор, если это только было возможно. Однажды он даже нарушил строгое расписание; это случилось в тот день, когда была завершена покупка дома. Счастливое событие, с точки зрения доктора, было достаточным для этого поводом. Возможно, так же считала и дона Флор. Хотя трудно сказать, что больше повлияло на нее - покупка дома или поцелуи Гуляки. Она и сама этого не понимала и не могла разобраться в противоречивых чувствах, охвативших ее. Но так или иначе, а доктор стал подумывать о том, что, пожалуй, стоит раз в полмесяца нарушать заведенный порядок. Итак, в среду, после ссоры с Гулякой, дона Флор была растерянна и взволнованна. Впрочем, ее утешала мысль, что настал конец ее мучениям, когда она металась между двумя мужьями, обладающими одинаковыми на нее правами, не знала, как вести себя, и даже иногда путала их. Кто скажет, сможет ли она теперь вернуться к прежней спокойной и размеренной жизни? Однако едва она оказалась с доктором Теодоро на супружеском ложе, в ее ушах раздался издевательский смех Гуляки, заставивший ее вздрогнуть. В первый момент дона Флор обрадовалась, что он здесь, значит, не ушел навсегда, как она опасалась. Но едва она увидела его сочувствующее, насмешливое лицо, как ее охватила злость. - И это ты называешь любовью? Черт знает что такое, милая! Я никогда не наблюдал ничего более бездарного... На твоем месте я бы лучше попросил у него склянку микстуры - по крайней мере излечивает кашель, да и приятнее... Говорю тебе, более печального зрелища я не знаю... Дона Флор хотела ответить Гуляке подобающим образом, но не успела. 11 Пока дона Флор сражалась за свою честь, за благополучие своего семейного очага, рушилась империя Пеланки Моуласа. Со дня сотворения мира никто не видел ничего подобного. Случалось, кому-нибудь везло, и отчаянный игрок снимал банк, однако было это крайне редко. Бывало и жульничество, но и ему рано или поздно приходил конец. Против Пеланки Моуласа восстали карты, кости, рулетка. Тот, кто следил в эти дни за тем, что происходило в его казино, отказывался верить своим глазам. Профессор Максимо Салес многое повидал на своем веку: и как умирают от разрыва сердца, сорвав банк, и как кончают с собой, проигравшись, а поэтому всегда и всему находил объяснение. Скептик, он твердо стоял на земле и имел ясный, холодный ум. Он продавал билеты подпольной лотереи в Порто-Алегре, содержал притон в Манаусе, был крупье в Рио, подставным игроком в Ресифе, банкометом в Масейо, так что все шулерские трюки были ему известны. - Итак, профессор, что вы скажете? Что дало ваше расследование? - спросил его Пеланки, глаза которого сверкали от бешенства. Ничего конкретного Максимо Салес сообщить не мог и вынужден был признать, что ошибся. Кости и карты были осмотрены самым тщательным образом, но это ничего не дало. Полицейские агенты во главе с инспектором, очень сведущим в азартных играх, с пристрастием допросили служащих, невзирая на занимаемые ими посты, возраст, даже на близость к хозяину. Допрашивали и Домингоса Пропалаго, молочного брата Пеланки. Только Зулмира не подверглась этому унижению, хотя профессор, зная об их отношениях с хозяином, не исключал ее виновности. - Вот увидите, эта особа состоит в шайке. Максимо полагал, что только шайка, очень ловкая и хорошо организованная, могла проделывать подобное, только шулерам международного масштаба под силу такое - у местных жуликов не хватило бы на это ни ума, ни опыта. Только европейские или американские специалисты, например, могли два вечера подряд снимать банк в баккара на одном и том же, столе. Старый Анакреон заработал на этом целое состояние. Да и другие не остались в стороне, к удачливому игроку присоединилась куча народу. По мнению профессора Максимо, Анакреон тоже был членом шайки. Банк в "Табарисе" метал лучший банкомет города, а может быть, и всего севера Бразилии - Домингос Пропалато, молочный брат Пеланки Моуласа. Они родились в одной деревне почти одновременно, и мать Домингоса вскормила своей пышной грудью будущего миллионера. Способный убить и умереть за брата, Пропалато был вне всякого подозрения. Против него играл старый Анакреон. Субъект более чем сомнительный. Откуда хотя бы у него взялись деньги? Всем было известно, что у старика нет ни гроша, последнее время он торговал билетами подпольной лотереи. Правда, старик был опытным игроком, задолго до того, как Пеланки Моулас основал свою империю в Баии, он блистал в подпольных притонах, где редко кто мог сравниться с ним. Шли годы, одно поколение сменялось другим, а старый Анакреон, переживший и взлеты и падения, не изменял рулетке, картам и костям. Молодые люди, которые когда-то ходили за ним по пятам, давно бросили игру и превратились в серьезных и уважаемых людей. Один из друзей его юности - Биттенкур, - став крупным инженером, занял пост директора Управления по водоснабжению. Биттенкур предложил приятелю место с приличным окладом, но растроганный Анакреон, со слезами обняв Биттенкура, отказался: - Я гожусь только для игры... Некоторые же, и, к счастью, таких было немного, получив высокие должности или женившись на богачках, старались не вспоминать о временах далекой юности. Другие умерли совсем молодыми, и Анакреон часто думал о них: о веселом остряке Жу, красавце и богаче Дивалдо Миранде, о толстяке Росси, компанейском парне, любителе танцев и выпивки, о незабвенном Гуляке, сумасброде и выдумщике. Вот кто был молодцом! Даже мертвый, он не мог снести того, что старый Анакреон впал в нищету. Приснившись вдруг ему, когда Анакреон задремал после скудного завтрака, Гуляка велел отправиться в "Табарис" и там играть два дня подряд за столом Домингоса Пропалато. Но где взять денег? Позаимствовав немного у Раймундо, хозяина кафе, пока того не было - не станет же этот добряк поднимать шум из-за нескольких мильрейсов, - Анакреон дал себе слово вернуть долг с процентами на следующий же день. Опытный игрок, Анакреон, никогда не пренебрегал ни снами, ни предчувствиями, тем более что совет исходил от такого верного друга, как Гуляка. Потом произошло то, что нам уже известно, - сенсация в "Табарисе". Впервые за всю свою долгую службу Домингос Пропалато потерял самообладание, а совсем растерявшийся Максимо Салес помчался за Пеланки Моуласом. Сам Анакреон никогда не видел ничего подобного, но он не собирался обсуждать во всеуслышание этот вопрос, совет друга следовало уважать и хранить в тайне. Человек с широкими взглядами, Анакреон верил в свою счастливую звезду, для него не существовало ничего невозможного в картах и костях. Пеланки же Моулас, едва войдя в зал, заметил в глазах Домингоса Пропалато панический страх. Сев рядом с молочным братом, он услышал отчаянный шепот, прозвучавший для него смертным приговором: - Dio cane, Pecchiccio! Siamo fututi!* (* Это дьявол, Пекичо, мы пропали! (итал.)) Пропалато, словно марионетка, перевернул карту: снова выиграл Анакреон. 12 "Sono fregato, sono fututo!"* - повторил Пеланки Моулас, когда настал черед Мирандона. (* Меня надули, я пропал! (итал.)) Из всех друзей Гуляки Мирандон был единственным, кто, несмотря на все невзгоды, сохранил жизнерадостность и по-прежнему проводил вечера за игрой. Однажды воскресным утром, когда Мирандон возился со своими птичками, он вдруг совершенно явственно услышал голос Гуляки: "Сегодня вечером, в "Паласе", 17". Мирандон никогда не забывал своего лучшего друга, но в тот день у него было такое чувство, будто Гуляка стоит где-то здесь рядом и посвистывает, чтобы птички запели. Мирандон собирался на завтрак к негритянке Андрезе, которая обещала приготовить сарапател. По дороге к ней и за столом, покрытым белой скатертью, голос друга продолжал напоминать Мирандону о том, что вечером он должен поставить на 17. 17 было счастливым для Гуляки числом, но Мирандону оно никогда не приносило выигрыша. За три года, прошедшие после смерти Гуляки, Мирандон несколько раз ставил свои скудные гроши на 17 и всегда проигрывал. Но если приятель хочет, сегодня он поставит на 17, для Гуляки он не пожалел бы и большего. Но как это сделать, если у него, как назло, не было ни гроша в кармане, а из всех гостей Андрезы только Робато Фильо мог дать в долг. Однако Робато, подняв бокал с пивом, прочел в честь Гуляки оду Годофредо, денег же у него, к сожалению, не оказалось. Наевшись до отвала, Мирандон тщетно бродил по городу в надежде раздобыть хоть несколько мильрейсов. Тогда он мог бы рискнуть, хотя его любимым числом было 3 или 32. А ставить на 17, по его мнению, было все равно, что бросать деньги на ветер. Но он сделает это в память о своем друге. И все же где добыть деньги в воскресенье? Все на футболе или в кино, на улице ни души. Несколько пессимистов, которых он случайно встретил, отказались помочь ему испытать судьбу. Когда уже не оставалось никакой надежды, Мирандон вспомнил о своей куме доне Флор. Он еще ни разу не обращался к ней с такими просьбами и брал у нее деньги только на лечение детишек да на ремонт крыши, когда владелец дома проявил себя как человек мелочный и бездушный. - Протекает крыша? Капает на детей? А мне какое дело, сеу Мирандон? Пусть хоть вас всех зальет, пусть хоть крыша обвалится, мне-то что? Вы теперь сами должны обо всем заботиться, мой друг. Уже больше шести лет я не получаю от вас денег. Я даже забыл, как они выглядят... А вдруг он наткнется на доктора Теодоро? После свадьбы доны Флор Мирандон только раз навестил ее, не желая докучать своим присутствием фармацевту, которому наверняка неприятно было видеть Мирандона, столь живо напоминавшего Гуляку, разумеется не внешностью. Но сейчас у Мирандона не было иного выхода: если он не потревожит куму, придется отказаться от игры. - Смотрите, кто к нам пожаловал... - сказала дона Гиза доне Флор, они обе сидели в креслах, стоящих на тротуаре. "Боже мой, неужели Мирандон тоже видит его?" - испугалась дона Флор, заметив рядом с кумом совершенно голого Гуляку. Но Мирандон, к счастью, не видел Гуляки. Поздоровавшись с доной Флор и доной Гизой, он осведомился, как поживает доктор. - Очень хорошо. Он на заседании Общества фармакологов... - А я и не подозревал, что ты одна дома... - сказал Гуляка, но его услышала только дона Флор, которая оставила его слова без внимания. Дона Гиза посидела еще немного и вскоре распрощалась, сказав, что ей нужно исправлять домашние задания по английскому. Мирандон уселся в освободившемся кресле. - Ради бога, кума, простите, что я вас побеспокоил, но дело в том, что мне очень нужны... - Кто-нибудь заболел? Мирандон чуть было не сказал, что у сына поднялась температура, нужно вызвать врача и купить лекарства. Но зачем напрасно волновать куму, если она и так даст денег? - Нет, кума, у нас все здоровы... Мне для игры... - Слава богу, кум. И вдруг Мирандон решился рассказать все начистоту - Его голос совсем такой, какой был при жизни кума, он велел мне обязательно сегодня играть. Дона Флор видела, как Гуляка уселся на подоконник и уставился на нее своими бесстыжими глазами. Она старалась не смотреть в его сторону, но против воли ее взгляд скользил по белой гладкой коже Гуляки, его белокурым волосам, яркому рту, шраму от ножа. - Сколько вам нужно, кум? - Немного... Дона Флор пошла за деньгами, Гуляка последовал за ней и в спальне, схватив ее в объятия, поцеловал. Бедняжка дона Флор не могла даже прикрикнуть на него из-за кума, который ждал за дверью. - Ах, Гуляка... - только и простонала она и, совсем потеряв стыд, сама подставила губы. Гуляка потащил ее к кровати, пытаясь раздеть. Если бы не шаги кума в соседней комнате, дона Флор, может быть, и забыла в этот миг о том, что она порядочная женщина и верная жена. Но она все же взяла себя в руки и вырвалась из объятий Гуляки. - Ты с ума сошел! Ведь здесь твой кум... - Он за дверью... - Там все слышно... Оставь меня, бесстыдник! Дона Флор пригладила волосы, привела себя в порядок и, выйдя из спальни, протянула Мирандону смятую в потной руке бумажку. - Спасибо, кума, не знаю, как вас и благодарить. Если я не выиграю сегодня, то не выиграю никогда больше, я в этом убежден. У меня такое чувство, будто кум где-то рядом и принесет мне удачу. Уже выходя на улицу, Мирандон рассмеялся. - Только он хочет, чтобы я ставил на семнадцать, но я поставлю на три и тридцать два. Я еще с ума не сошел! Однажды, кума, я ставил на тридцать два четыре раза подряд и все четыре раза снимал банк. Представляете? - Идиот! - Вы слышали, кума? Слышали, что он сказал? Это же его голос! Дона Флор, совсем обессилев, едва пролепетала: - Не обращайте внимания, кум, иногда он и со мной говорит... Мирандон не стал вникать в ее слова. В этот день вообще все шло кувырком, и бессмысленно было искать объяснение происходящему. Да и вечер наступил как-то внезапно, без заката и сумерек. Часы Мирандона показывали, что пора торопиться. - Прощайте, кума, завтра я отдам вам долг... - Не надо, кум. Если выиграете, купите конфет для мальчиков и подарите им от меня... - Помолчав, дона Флор добавила: - И от кума. Она почувствовала на своей щеке поцелуй Гуляки, нежный, как дуновение ветерка. - До свидания, любимая... Ночью я приду и непременно вытащу тебя из постели... Жди меня... Обязательно жди... 13 В этот воскресный вечер залы "Паласа" были переполнены. Оркестр играл фокстрот, и среди танцующих Мирандон узнал аргентинца Бернабо и дону Нанси. Обменяв в кассе сто мильрейсов на фишки, он положил в карман две помельче для Гуляки, остальные же разделил поровну: половина для трех, половина для тридцати двух. Подойдя к столу, Мирандон улыбнулся крупье Лоуренсо Ман-де-Ваке, своему старому знакомому, и ловко бросил одну фишку на 3, другую на 32. Но фишки упали на 17 как раз в тот момент, когда Лоуренсо объявил игру. Разумеется, выиграло 17. И потом выигрывало весь вечер, пока в полночь под предлогом неисправности в рулетке Пеланки Моулас не приказал прекратить игру. 14 В уютной квартирке Зулмиры, блаженствуя на ее роскошной груди, Пеланки Моулас слушал отчет профессора Максимо Салеса о том, что осмотр стола рулетки ничего не дал; и в этот раз никакого жульничества не было обнаружено. - Я так и знал... - простонал несчастный король. В этой квартире, известной лишь немногим, великий человек, которому подчинялся весь город, скрывался от назойливых посетителей. С утра до ночи они осаждали его контору, каждый со своим делом. Кому были нужны деньги на постройку церкви, кому на покупку колоколов, кому на благотворительность, кому на приюты для престарелых или исправительные колонии для детей. Журналисты и политики желали за его счет спасать родину, христианскую цивилизацию и режим от подрывных элементов и безбожников, литераторы лезли с проектами новых журналов и рукописями. Пеланки хотелось послать их всех подальше, но вместо этого он вытаскивал бумажку в двадцать или пятьдесят мильрейсов, в зависимости от того, кто перед ним стоял - молодой гений или маститый поэт. К нему обращались реформаторы, католики, протестанты - словом, все, кто боролся с падением нравов, анархией, коммунистической опасностью, свободной любовью, отступлением от правил португальской грамматики и слишком открытыми купальными костюмами. Прибегали к его помощи и Ассоциация матерей, борющаяся против алкоголя, проституции и азартных игр, Общество помощи миссионерам в Океании, Общество борцов с неграмотностью, возглавляемое майором Косме де Фариа, Карнавальный клуб веселых смуглянок Кабулы, больные всеми на свете болезнями, слепые, хромые, калеки, не говоря уже о сумасшедших и профессиональных попрошайках. Сейчас это тихое пристанища было для Пеланки единственным местом, где исчезал охвативший его панический страх. Не желая признать себя побежденным, Максимо Салес предложил смелый и простой план: переделать рулетку таким образом, чтобы шарик никогда не смог попасть на 17. Трюк старый, как и сама игра, но иначе они не смогут обнаружить мошенничества. Домыслы Пеланки насчет черной магии Максимо продолжал считать нелепостью и по-прежнему стоял на своем: сообща с крупье и некоторыми игроками в городе действует шайка иностранных шулеров. Какая там шайка, sono fregato, sono fututo! Пеланки не верил в ее существование, по его мнению, все обстояло гораздо хуже: желая его разорить, враги прибегли к помощи сверхъестественных сил. Тем более что в жизни Пеланки всякое бывало и многие имели основания его ненавидеть, проклинать его и мстить за его жестокость. Сейчас у него было такое ощущение, будто его загнали в угол, он не видел путей к спасению от злых чар. Пеланки не боялся людей, не знал жалости к врагам. Но этот гангстер, дитя прогресса, прятался под одеяло при первом ударе грома, а яркие вспышки молнии превращали его в суеверного крестьянского мальчишку из нищей итальянской деревушки. - Maledetto, sono stregato!* (* Проклятие, я околдован! (итал.)) - Вот увидите, - ответил ему Максимо Салес, который был вольнодумцем и скептиком, боялся только людей и не верил в загробный мир, - мы выведем их на чистую воду. Я знаю, что подобные трюки запрещены, мне это не по вкусу, так же как и вам. И все же я предлагаю прибегнуть к этому крайнему средству, потому что на обман надо отвечать обманом. Если и после нашей операции шарик остановится на семнадцати - а вы, сеньор, прекрасно знаете, что это невозможно, - я соглашусь с вами, что здесь замешан дьявол, и тогда мы обратимся к негритянским жрецам. Пеланки Моулас пожал плечами: если Максимо нуждается в лишних доказательствах, пусть делает, что считает нужным, только помнит об осторожности. - Я сам этим займусь, можете не беспокоиться. - И только на один вечер... - Согласен. Потирая руки, Максимо отправился выполнять свою деликатную миссию, которая Пеланки Моуласу казалась заранее обреченной на провал. Настало время отдать свое состояние и свою судьбу в более надежные руки, чем руки Максимо и полиции: объяснение происходящему способен найти лишь Кардозо э Са обладающий сверхъестественной способностью проникать в загадки потустороннего мира, узнавав прошлое и будущее, которое вершится в лучезарных небесах и в черных пропастях. Зулмира тоже не сомневалась, что все это проделки дьявола. Накануне она промолчала, не желая огорчать и без того расстроенного Пеланки, но едва кончилась игра в "Паласе", кто-то невидимый дотронулся до ее груди, а потом - о, ужас! - ущипнул за бедро. - Посмотри, Пекито... Она подняла халат: на бронзовой коже красовался багровый синяк - последнее и решающее доказательство козней нечистого. - Assidente!* - воскликнул калабриец. (* Черт возьми! (итал.).) 15 Итак, за минувшие годы Гуляка ничуть не изменился. - Ночью я приду, чтобы вытащить тебя из постели. Жди... Будто дона Флор была распутной девкой и могла отдаться другому, пока муж спит сном праведника. Дона Флор смотрит в его честное, благородное лицо, слушает его спокойное дыхание, и ее охватывает нежность: нет на свете мужчины лучше Теодоро. И пора ей раз и навсегда покончить с колебаниями, недостойными порядочной женщины. Лучше подождать Гуляку в гостиной, так надежнее: если Гуляке и удастся обнять ее, все же это случится не в той комнате, где спит муж. Не в силах совладать со своей грешной плотью, дона Флор все же опасалась, что не сможет устоять. Ее воля слабела, едва появлялся Гуляка, голова кружилась, она чувствовала себя в полной власти соблазнителя. Дона Флор уже не была хозяйкой своего тела, которым все больше завладевал Гуляка. Правда, она еще не отдалась ему, но, возможно, лишь потому, что в последние дни Гуляка почти не показывался; его снова захватили игра и легкомысленные развлечения. Так было и в тот вечер. Твердо пообещав прийти, он не сдержал своего слова и остался в казино. А может быть, и в веселом заведении. Дона Флор ходит по гостиной, открывает окно, выглядывает на улицу и считает минуты. Все его клятвы и пылкие признания - ложь! Дона Флор ждет его, а он забыл о ней ради игры. Но может быть, он еще придет после закрытия казино? Однако казино уже закрыли - дона Флор хорошо знает, до какого часа оно открыто, уже не первый год она поджидает Гуляку. Где он бродит, почему опаздывает, почему забыл о своем обещании? Почему злоупотребляет ее терпением, почему не приходит, если обещал, а она его ждет вопреки здравому смыслу, забыв о чести, женском достоинстве, о своем супружеском счастье и любимом муже? Почему она хочет только одного - увидеть Гуляку? Почему он сумел внушить ей это желание? Утром на занятиях дона Флор так нервничала и была так рассеяна, что едва не уронила рисовый пудинг. До нее донесся взволнованный голос Зулмиры Симоэнс Фагуидес: - Это какое-то колдовство, девочки, я с ума схожу от страха... Помните, как-то на днях мне показалось, будто кто-то коснулся моей груди? Так вот, эта история продолжается... Девушки бросились на нее с вопросами: - Неужели? Не может быть! Расскажи... - Вчера вечером я была в "Паласе"... - Да ты каждый день бываешь там!.. - Это входит в мои обязанности. - Хотела бы я иметь такие обязанности... - Рассказывай, Зулмира... - Так вот, вчера вечером я со своим хозяином была в "Паласе", и там произошло нечто невероятное: шарик рулетки все время останавливался на семнадцати... Дона Флор затаила дыхание. - Вдруг я почувствовала, как кто-то снова коснулся моей груди, а потом, - она понизила голос, - ущипнул меня за бедро... - Невидимка? Что за фантазия! - усомнилась сеньора, которая давно высохла и поэтому мало верила в чудеса. - Не верите? Пожалуйста, могу показать. Зулмира задрала юбку, обнажив бедро, способное внушить зависть даже самым пышным дамам: на коже явственно виднелся уже немного побледневший след от пальцев Гуляки. Дона Флор молча вышла из комнаты. Настроение у нее было испорчено, и все же она продолжала его ждать. Гуляка не пришел, не явился он и на следующую ночь. Обманщик и лицемер! Дона Флор ждет его, а он преспокойно торчит в казино и щиплет Зулмиру. Притворщик, вероломный и бездушный циник. Муки доны Флор кончились, осталась только грусть. 16 Тщеславие и высокомерие были чужды профессору Максимо Салесу, свои успехи он скромно объяснял поговоркой: "С мошенником может справиться только еще больший мошенник". Как человек образованный, он был подлинным гуманистом. Хватит с него этих разговоров о потустороннем мире, злых чарах и колдовстве. Достаточно было проделать над рулеткой небольшую операцию, и колдовство рассеялось: теперь жульничество стало очевидным, оставалось только раскрыть главаря шайки и расправиться с ним. Ни о чем не подозревавшей крупье Лоуренсо Ман-де-Вака не переставал удивляться, накануне выпадало только 17, сегодня же это число ни разу не выиграло. Лицо Пеланки Моуласа просветлело. Сверхъестественные силы не отступили бы перед трюком Салеса, значит, они здесь ни при чем. Максимо сорвал с этой истории покров таинственности, и теперь уж могущественный Пеланки доберется до виновников, заставит их с лихвой заплатить за наглое мошенничество и особенно за тот малодушный страх, который все это время грыз его душу. Сидя между Зулмирой и Домингосом Пропалато, Пеланки снова улыбался игрокам своей обворожительной улыбкой. Тем временем Мирандон спал в прекрасном розовом будуаре Карлы. Накануне, когда Пеланки Моулас, уже почти не владевший собой, приказал прекратить игру, крупье Лоуренсо Ман-де-Вака и Домингос Пропалато вздохнули с облегчением, так же как и Мирандон, растерянно сидевший перед горой фишек, принесенных выигрышем, в котором было что-то устрашающее. Пока выигрывало 17, Мирандон испытывал смешанное чувство ликования и в то же время ужаса: в этом необыкновенном везении было что-то нечистое. Все ему казалось подозрительным и странным: и голос Гуляки, неотступно преследовавший его с самого утра, и беседа у доны Флор, в которой покойный друг тоже принимал участие, и фишки, которые упали на 17, хотя он бросил их на 3 и 32. Среди вечера Мирандон еще раз из любопытства решил поставить на свои любимые числа, однако фишки снова упали на 17. Так кто же он - игрок или игрушка в руках судьбы? Выйдя из "Паласа", новоиспеченный миллионер с тревожным сердцем направился к гостеприимному дому Карлы - самому подходящему месту для тех, кто хочет отпраздновать выдающееся событие или избавиться от душевных мук. Он доверил свой капитал толстой и честной итальянке, велев, разумеется, истратить на праздник сколько потребуется. Мирандон боялся, опьянев, лишиться денег, вокруг него, словно пчелы вокруг меда, уже вились женщины и угодливые дружки. А он собирался закатить грандиозную попойку, чтобы утопить в вине все свои недоумения. Пир длился до утра, а наиболее выносливые из гостей - литераторы Робато Фильо и Аурео Контрейрас (как всегда, с цветком в петлице) и журналист Жоан Батиста - остались завтракать вкуснейшей фейжоадой, к которой подали кашасу и молодое вино. Только позавтракав, Мирандон наконец свалился, и девушки унесли его неподвижное тело на носилках. Затем Мирандона раздели, опустили в теплую ванну, надушили и уложили на кровать с пышным матрацем, в будуаре, обитом розовым атласом и предназначенном для самых почетных клиентов. Наиболее чувствительные гости, в том числе и Мирандон, весь вечер не могли избавиться от ощущения, будто кто-то распоряжается на их веселом празднике. Иначе как объяснить, например, то, что толстая Карла вдруг решила исполнить танец семи вуалей? Да и у Максимо Салеса, этого скептика и рационалиста, было такое впечатление, будто за ним наблюдают, когда он и Домингос Пропалато возились с рулеткой. Иногда он даже оглядывался по сторонам, словно искал неизвестного свидетеля своих многотрудных дел. Около полуночи Мирандон, спавший мертвым сном после бурного дня и обильной выпивки, вдруг снова услышал тот же голос: сначала не очень отчетливо, затем совершенно ясно. Гуляка приказывал ему немедленно вернуться в "Палас" и снова ставить на 17 и только на 17! Открыв глаза и увидев только темноту, Мирандон, помертвевший от страха, нырнул под одеяло и закрыл уши подушкой. Накануне в самый разгар веселья Анакреон спросил у него: "Ты тоже слышал голос Гуляки? Второго такого друга не сыщешь. Даже после смерти он нас не забывает". Мирандон не хотел слышать этот голос, но он звучал все настойчивее. Все ясно, его околдовали, эгун овладел им. Надо скорее сходить на кандомблэ матери Сеньоры, чтобы очистить свое тело и умилостивить божество жертвоприношением. Но и сквозь подушку проникал властный и уже угрожающий голос Гуляки. И тогда Мирандон, не найдя ничего лучшего, стал звать на помощь, всполошив весь дом. Попросив извинения у уважаемого судьи, который на этот раз задержался дольше обычного, добрая Карла пошла успокоить перепуганного гостя. И когда она обняла Мирандона, прижав его к своей необъятной груди, тот поклялся ей душою своей матери и счастьем своих детей, что никогда больше не будет играть и никто ни на земле, ни в небесах не заставит его еще хотя бы раз коснуться фишек. 17 Когда зазвонил телефон, Джованни Гимараэнс спал сном праведника. После женитьбы он привык ложиться и вставать рано, что было, по мнению его супруги, очень полезно для здоровья и для карьеры, особенно если в молодости человек вел разгульную жизнь, достойную самого сурового порицания. Журналист Джованни Гимараэнс за очень короткое время изменился, как говорят, до неузнаваемости. И все благодаря браку с женщиной, обладающей твердым характером и не желающей мириться с пороками и ветреным нравом мужа. Джованни по-прежнему оставался веселым сочинителем всяких небылиц, интересным собеседником, всегда готовым обсудить городские новости. Но и только. К удивлению многих, этот неисправимый кутила и игрок совершенно остепенился. Еще не так давно родители Джованни, встревоженные слухами, дошедшими до их поместья, послали в Баию племянника, сборщика податей, известного своими строгими принципами, узнать, чем занимается их блудный сын. Сборщик податей остановился на холостяцкой квартире Джованни и, чтобы лучше справиться со своей деликатной миссией, целую неделю повсюду сопровождал двоюродного брата. Возвратившись, он уверенно поставил диагноз: "Неисправим!" Джованни проматывал все свое жалованье и деньги, которые присылали родители, в игорных притонах и других злачных местах, появляясь на службе только в дни зарплаты. Он не вылезал из долгов, носился с какими-то подозрительными идеями, а поэтому ни престиж журналиста, ни острый ум, ни обаяние, привлекавшее к нему все новых друзей, не могли его спасти. Вернувшись в свою контору, к богу и семье, двоюродный брат возмущался упорством Джованни, который считал, что только законченный болван может отказаться от всех этих удовольствий, в том числе от главного из них - грациозной Заза. - И не надейтесь... Джованни словно помешался... Вряд ли он когда-нибудь исправится... - говорил сборщик налогов рыдающим родителям. Но он исправился. Когда родители потеряли всякую надежду и смирились со своей участью, Джованни вдруг влюбился, а через два месяца сыграл свадьбу. Некоторые жалели невесту: "Бедняжка проклянет день, когда дала согласие выйти замуж за этого сумасшедшего". Так говорили те, кто судил о девушке по ее смиренному виду и скромным манерам. Однако братец из сертана, снова приехавший в Баию через полгода после свадьбы, только покачал головой и поспешил к Заза, надеясь уговорить ее уехать с ним в деревню, чтобы ближе познакомиться с сельской жизнью. Джованни не появлялся больше в игорных домах и в веселых компаниях. Раз в два месяца он играл в подпольной лотерее, вот и все, а красивых женщин видел только на экране. Он стал почтенным, уважаемым чиновником и примерным семьянином, и, когда он шествовал по улице рядом с женой, держа за руку маленькую Людмилу, нельзя было не растрогаться при виде этого семейства. Вместе с лысиной у него появились консервативные взгляды, патриархальные наклонности и мечта заняться сельским хозяйством, - словом, еще один муж вернулся в лоно общества и семьи. Итак, Джованни спал, когда раздался телефонный звонок. Вскочив с постели, он, еще не совсем проснувшись, схватил трубку. - Джованни? - спросили на другом конце провода. - Я. А кто говорит? - Гуляка. Сейчас же беги в "Палас" и ставь на семнадцать, играй без опаски, дело верное, я ручаюсь. Только скорей... - Сейчас иду. Стараясь не шуметь, Джованни быстро оделся. Хорошо еще, что жена спала и не надо было ничего объяснять: на это времени у него не было. Он выскочил из дому, забыв взять с собой ключи и бумажник с деньгами и документами. На углу подвернулось такси, и, только когда подъехали к "Паласу", Джованни обнаружил, что у него с собой ни гроша. - Забыл бумажник... - Ничего, сеу доктор... Я потом получу с вас... Джованни узнал Цыгана, а вот себя, Джованни Гимараэнса, он не узнавал. Черт побери, что ему понадобилось в "Паласе" в час ночи? Его разбудил телефонный звонок, и Гуляка велел ему ставить на 17. Но ведь Гуляка умер несколько лет назад, еще до того, как он, Джованни, женился. Наверное, это сон, галлюцинация. Пусть так, но раз уж он приехал сюда, тайком удрав из дому, за что ему не избежать взбучки, остается только воспользоваться советом, полученным по телефону. Вдохнув свежий ночной воздух, Джованни вновь почувствовал себя свободным и стал подниматься в игорный зал. Несмотря на поздний час, в зале было полно народу, особенно около рулетки. Джованни шумно приветствовали. - Рады тебя видеть, давненько ты здесь не появлялся... - Ба, кого я вижу! Подойдя к Пеланки, журналист спросил: - Могу ли я взять у вас в долг? Я так торопился, что забыл бумажник и чековую книжку... - Сколько угодно... Касса к вашим услугам. - Много мне не нужно, я только хочу убедиться в правильности предзнаменования. Мне приснилось, будто я должен поставить на семнадцать. - Семнадцать? На лице Максимо Салеса появилась торжествующая улыбка, а сердце Пеланки Моуласа забилось от страшного предчувствия. Джованни написал расписку и, взяв фишки, поставил сразу две на 17. - Сегодня это число ни разу не выиграло, - сказал кто-то. - Игра сделана... - раздался голос Лоуренсо Ман-де-Ваки. Шарик закружил по полю рулетки, тщетно стремясь к 17. Максиме Салес сиял, Пеланки Моулас застыл, весь напрягшись. - Черное. Семнадцать! - объявил Лоуренсо Ман-де-Вака. 18 Субботний вечер, монотонный дождь навевает тоску. Тяжело остаться наедине со своими грустными мыслями. Но даже это доне Флор не удалось. Надев плащ и взяв зонт, доктор Теодоро ушел на репетицию к доктору Венсеслау. Дона Флор извинилась: у нее мигрень, и она не расположена вести беседу о последних модах и светских новостях, разумеется, она не призналась, что попросту скучает на репетициях оркестра. Напротив, выразила сожаление, что не сможет послушать еще раз медленный вальс "Вздохи при луне на Миссисипи" маэстро Аженора Гомеса, сочиненный в честь доны Гизы, с которой автор в последнее время подружился. Дона Гиза зашла пригласить дону Флор на капоэйру в районе Амаралины: любопытная американка всегда все знала. Дона Флор отказалась, опять сославшись на то, что чувствует себя совсем разбитой. То же сказала она доктору Ивесу и доне Эмине, которые позвали ее в кино. Дона Норма предложила сыграть в карты. - Пойдем, сыграем в биску, поболтаем. - Спасибо, Норминья. Но у меня нет настроения, иначе я пошла бы с Теодоро. Пришлось ему отправиться одному... - Я видела, как он шел к трамвайной остановке мрачный, будто на похоронах. Он очень любит тебя, Флор. Плохо она поступила, не пойдя с мужем на репетицию: Теодоро просил совсем немного в обмен на свою любовь и преданность. Тогда как другой... Нет, не надо думать об этом дьявольском наваждении. Почему так устроено женское сердце? Почему ей захотелось остаться одной? Ведь для доктора Теодоро не было большей радости, чем играть на фаготе для своей жены. А она осталась дома в надежде, что придет тот, другой, забыв наконец о своей рулетке. Да, осталась, но только для того, чтобы высказать ему все, прогнать его, раз и навсегда с ним порвать. Так ли? А может быть, для того, чтобы сказать ему: "Я твоя, Гуляка, я не могу больше ждать"? Так что же она ему скажет? Затянувшаяся борьба духа или плоти совсем обессилила бедную женщину. Из соседнего дома доносится голос Марилды, поющей любовную песню, молодая радиозвезда собирается замуж. Официальное предложение, правда, еще не сделано, потому что жених, богатый какаовый плантатор, требует, чтобы она бросила радио и пела только для него! Но Марилде не так-то просто было пробиться к микрофону и очаровать город своим маленьким мелодичным голоском, так почему она должна так дорого платить за брак? Марилда приходила советоваться с доной Флор, но та не могла разобраться в своих затруднениях, не то что в чужих. Ее цельную натуру раздирали противоречия, разум говорил одно, обуреваемая желанием плоть - совсем другое. Доктор Теодоро ушел в дождь, прикрыв фагот плащом. Для него на этом свете существовали только Флор и музыка. Ради жены и ради музыки этот образцовый муж, если бы понадобилось, пожертвовал аптекой и доходами, фармакологией и репутацией. А тот, плут и бродяга, мечтал обесчестить ее во второй раз, но даже ради этого не жертвовал ни одной минутой своего времени. Он и в первый раз ни в чем не отказал себе, ничем не поступился ради доны Флор, отдавая ей лишь крохи своего внимания. "Жди, я скоро вернусь". А сам так и не вернулся. Коварный обманщик! Опустившись перед доной Флор на колени, Марилда спрашивала: - Скажи, Флорзинья, что мне делать? В пении вся моя жизнь, а мама говорит, что главное - выйти замуж, иметь семью, мужа, детей, а все остальное - девичьи капризы. А ты как думаешь? Дона Флор думала, что ей сказать Гуляке: "Уходи, проклятый, я хочу быть честной и счастливо жить со своим мужем" - или: "Обними меня и поцелуй, ибо твой поцелуй стоит любого счастья"? Почему нельзя любить только одного? Почему нужно разрываться между двумя мужчинами и бороться со своими чувствами? - Ты сама должна выбрать между карьерой и браком. - Но почему? Неужели я не могу выйти замуж и продолжать петь, если я люблю его и люблю пение? Почему я должна от чего-то отказываться, если мне нравится и то и другое? Скажи, почему? Действительно, почему, дона Флор? Но вот раздается голос жениха, Марилда поднимает свое красивое лицо и убегает. Дона Флор провожает ее взглядом и вдруг видит Гуляку, который приближается к девушке. - Гуляка?! С Марилдой?! Нет, нет, ни за что! Смеясь, он опускается к ногам доны Флор, сменив Марилду, обнимает ее колени и кладет на них голову. - Оставь меня в покое... - говорит дона Флор рассерженно. - Почему ты меня гонишь, любовь моя? За что ты на меня все время злишься? Он еще спрашивает! Будто и не обещал ей прийти, будто не просил его ждать. Она не спала ночами, тревожилась и получила от бесстыдника всего одну весточку - синяки на бедре Зулмиры. А теперь он удивляется! - Но ты же сама сказала, что не хочешь меня больше видеть! Вот я и пошел немного развлечься с Пеланки. Это было так забавно, Я чуть со смеху не умер!.. - С Пеланки или с его секретаршей? - Ревнуешь, чернушка? Я решил не надоедать тебе, пока ты не соскучишься и не станешь молить бога, чтобы я вернулся, потому что тебе уже давно хочется быть моей... - Кто это тебе сказал? Какая ложь! Я честная женщина, так что убери свои руки. Губы обжигали поцелуями ее кожу, впивались в ее рот. Тело доны Флор охвачено томлением, она готова сдать последние рубежи и тянется к Гуляке, забыв о Зулмире. Силы ее тают, доне Флор все труднее защищать от посягательств Гуляки свою честь. Ах, если бы она могла позвать кого-нибудь на помощь! Гуляка торопится, скоро начнется игра, и вот дона Флор в его объятиях. - Можно войти? Дионизия Ошосси переступила порог. - Что с тобой, кума? Ты такая бледная... Спасение пришло внезапно, и дона Флор едва слышно пробормотала: - Сам бог тебя послал, кума Дионизия. Только ты можешь мне помочь. Садись рядом. - Да что с тобой, кума? Ты вся дрожишь... Дона Флор взяла руки Дионизии в свои. - Кто-нибудь мне должен помочь освободиться от Гуляки, прогнать его. Последнее время он не дает мне покоя, я хожу сама не своя, остатки воли потеряла. - Покойный кум? - Устрой, кума, чтобы он вернулся обратно, иначе случится что-то ужасное... Не знаю, как тебе это объяснить, но он хочет забрать меня с собой, вот только сейчас, перед твоим приходом, он пытался увести меня, дал мне какое-то зелье, и я чуть было не пошла... Если так будет продолжаться, он меня в конце концов уведет... Чтобы не закричать, Дионизия закрыла рот рукой. - Ах, кума, надо скорее что-нибудь предпринять. Я поговорю с отцом Диди, хорошо, я знаю, где он находится. Не каждому под силу справиться с эгуном, для этого нужен священный посох. - Диди? - Дона Флор вспомнила худого негра с цветочного базара, который дал ей мокан на могилу Гуляки. - Иди, кума, иди скорее, если кто и может меня спасти, то только он. Иначе я пропала, случится непоправимое. - Пойду сию же минуту... Дионизия выбежала, она была бессильна перед могущественными божествами, однако твердо решила спасти жизнь кумы: непоправимое значит смерть, что же еще? Скорее, Дионизия, скорее беги по извилистым, узким дорогам до врат царства Ифа, там, на перекрестке, ты найдешь жреца. - Отец мой, - обратилась к нему Дионизия, поцеловав руку, - покойник хочет увести мою куму, спаси ее, верни эгуна в его царство. - И она рассказала все, что знала. А в эту минуту, весь промокший, возвратился домой доктор Теодоро. Из-за дождя репетиция не состоялась. Он выпил глоток ликеру - профилактика против простуды, - надел пижамную куртку и, взяв фагот, исполнил для доны Флор самые лучшие вещи из своего репертуара. Слушая музыку, дона Флор постепенно успокоилась, тревога ее улеглась, и она уже не казалась себе бесчестной, легкомысленной женщиной. Тебе больше нечего опасаться, Теодоро, я тебя люблю и только тебе принадлежу, только тебе. Не может одно сердце вместить сразу двоих, я велела половину оторвать и теперь сижу здесь, твоя достойная и верная жена, и слушаю, как ты играешь на фаготе. В другом конце Баии меж тем зажглись костры, и озаренный их заревом жрец играл на трубах, пока молилась Дионизия, дочь Ошосси. Взревела буря, загрохотал гром, погасли огни, море яростно заволновалось, и боги, прискакавшие на молниях и зарницах, дали свое согласие, только Эшу сказал: "Нет". 19 Записку Пеланки Моуласа Кардозо э Са получил на кладбище, куда он пришел, как всегда в день своей смерти, на собственную могилу. Скончался он в 1836 году в богатом особняке на Корредоре да Вигориа, и звали его тогда Жоаном Перейрой. По покойному была отслужена пышная панихида, на похороны с плакальщицами явилась толпа масонов и богатых оптовиков, а также губернатор провинции. Могилы Кардозо э Са были разбросаны по всему свету: он был похоронен в одной из египетских пирамид, в вечных снегах Альп, которые покорял с армией Ганнибала, в песках аравийской пустыни, по которой скакал на гнедом коне. Во Франции было по крайней мере две его могилы и столько же в Италии; он умирал в Испании от пыток святой инквизиции, был алхимиком и еретиком, нищим монахом и кардиналом, торговал финиками в Египте во времена Рамзеса II, изучал звезды Восточного полушария еще до рождества Христова, ибо был тогда известным математиком. Только в Баии у него было две могилы: в негритянской церкви Пассо и в церкви на острове Итапарика, где его убили в сражении с голландцами в 1638 году, когда он был красивым, ловким и легкомысленным тридцатитрехлетним офицером его величества короля Португалии - Франсиско Нунесом Мариньо д'Эса, поклонником хорошеньких индианок. Для описания всех этих жизней, полных подвигов и любовных похождений, понадобилось бы несколько томов, и все же худому как скелет Антонио Мелшиадесу Кардозо э Силве (Кардозо э Са для избранных), скромному архивариусу муниципалитета и маэстро оккультных наук, удалось совместить в своей персоне богатейший опыт и разносторонние знания людей, живших в разные эпохи. - Я приехал за вами, сеньор Кардозо, хозяин велел во что бы то ни стало привезти вас. Его ограбили... - сказал Аурелио, шофер Пеланки. - Знаю, я тебя ждал... - Знали, что я приеду? Мудрец рассмеялся в ответ громко и раскатисто, ибо не было на свете человека веселее и счастливее его. - А ты как думаешь, Аурелио? Я знаю все - тайное и явное... Но Аурелио не собирался углубляться в эту тему - одно присутствие Кардозо э Са приводило его в замешательство. Сидя рядом с шофером, маэстро все время с кем-то здоровался. - Добрый вечер, бригадир. Какой бригадир? А вон там, у моря, он наслаждается вечерней прохладой. Где, сеу Кардозо? Аурелио никого не видит. А не каждому дано видеть, мой дорогой. - Мое почтение, сеньора, целую ножки. Тоже не видишь? Очень элегантная дама в шляпке с перьями и платье со шлейфом, когда-то была знаменитой красавицей. Из-за нее погубили себя двое юношей в расцвете сил. А сейчас все трое гуляют по берегу моря, мило беседуют и смеются. Значит, ты слеп, раз не можешь увидеть столь блестящую особу. - Боже меня спаси и помилуй, сеу Кардозо... Маэстро снова хохочет, улица полна призраков, шофер напряженно ведет машину: ему не нравится такой седок. - Значит, с игрой у Пеланки дела обстоят неважно? - вдруг поинтересовался Кардозо. - И это вам известно? - изумляется шофер. Но вот Кардозо отворачивается, пряча лицо от белокурой девушки спортивного вида, которая направляется к пляжу. Оказывается, это Жанна д'Арк, а Кардозо э Са не кто иной, как французский кардинал Пьер Кошон, папский легат, чья трусливая рука подписала смертный приговор девственнице. Теперь ему повсюду мерещатся невинные глаза и чистый профиль его жертвы. - Я был двуличным и легкомысленным подлецом... В доме Зулмиры Пеланки Моулас с нетерпением поджидал человека, который один на всем свете мог объяснить необъяснимое. - Вы задержались, сеу Кардозо... - Я всегда прихожу вовремя. Он поздоровался с Зулмирой, щеголявшей в развевающихся прозрачных одеждах. Когда-то Кардозо э Са хорошо ее знал: во главе амазонок скакала она по долинам на горячем коне. Грудь у нее по-прежнему великолепна, но, к сожалению, теперь Зулмира ее прячет, подумал маэстро Кардозо, несмотря на свою бесплотность, весьма и весьма неравнодушный к земным соблазнам. - Я вас разыскиваю уже два дня... - Должен ли я вас успокоить или решить какое-то затруднение? - Глаза маэстро устремились куда-то вдаль, взгляд стал напряженным. - Осечка с рулеткой, не так ли? Пеланки повернулся к Зулмире, как бы говоря: "Он все знает". Не секрет, что весь город обсуждал то, что произошло в "Паласе", слухи, очевидно, дошли и до квартала, где Кардозо обитал в нищете со своей женой и пятью детьми (он никогда не брал денег за труды). Но чтобы узнать о чем-нибудь, маэстро совсем не обязательно было слышать, он никогда не доверял сплетням. - Сегодня утром, уходя из дому, я сказал себе: "Пеланки пришлет за мной, он попал в тяжелое положение и нуждается в моей помощи". - В очень и очень тяжелое... Они хотят меня доконать, Кардозиньо, свести со мной счеты... Пеланки рассказал о чудесах в казино, а Кардозо, сидя против него, спокойно слушал и кивал головой то ли в подтверждение каких-то своих мыслей, то ли уже придя к определенному выводу. При этом, скромно скосив глаза, маэстро отнюдь не бесстрастно взирал на бедро Зулмиры, которое виднелось сквозь прозрачную ткань пеньюара. Очевидно, греховная картина совсем не мешала мудрецу подниматься на вершины духа, а может, даже ласкала его утомленный взор. Когда Пеланки закончил рассказ, Кардозо э Са все стало ясно, загадка была решена, а ответ готов: - Это марсиане... - твердо заявил он и рассмеялся своим громоподобным смехом, будто речь шла о какой-то забавной шутке, от которой не страдал ежедневно карман Пеланки. - Марсиане? Какие марсиане?.. Не обманывайте меня, сеу Кардозо! Я вам верю и хочу знать правду. При чем тут марсиане? Я не сомневаюсь, что это мои враги и что тут не обошлось без колдовства. Никто не видел этих самых марсиан, и не известно, существуют ли они вообще. А колдовство существует, и злые духи, и сглаз... - Не видел тот, кому не дано видеть... Я же утверждаю: это марсиане!.. А враги и колдовство здесь ни при чем... Марсиане очень любопытны, особенно их интересует техника. А поскольку они наделены высшим разумом, для них не существует ни везения, ни невезения... - Марсиане на Земле? - вмешалась в разговор Зулмира, обожавшая всякие новости. - И давно? - Первые марсиане высадились давно, но лишь три человека присутствовали при этом... - И вы были одним из них? Кардозо скромно улыбнулся. - Скоро они себя покажут, человечество ждут великие потрясения... - Он снова расхохотался. - Но пока они невидимы, и только избранные... - Раз вы их видите, сеньор, то скажите, как они выглядят? Они красивы? - прервала маэстро Зулмира. - В сравнении с ними мы отвратительные твари. Девушка была озадачена. - По-вашему, сеу Кардозо, получается, что это именно они щипали меня? Значит, они тоже этим занимаются? - Чем именно? - Кардозо захотел узнать подробности, и встревоженная жертва межпланетного хулиганства поведала о том, что с нею было. - Я показывала эти синяки Пекито, а также женщинам в школе доны Флор. Дона Флор так разволновалась, что чуть в обморок не упала. Жаль, Зулмира не показала их ему, Кардозо э Са, неужели он не внушает ей доверия? А без обследования in loco* (как говорил кардинал Кошон) нельзя прийти к определенным выводам. (* На месте (лат.).) - Не думаю, чтобы это были марсиане. Они лишь способствуют передаче мыслей на расстоянии. "И только-то. Вот растяпы..." - подумала Зулмира, возвращаясь к маникюру. Пеланки же все еще был во власти сомнений. - А если это не они? - Положитесь на меня, я все выясню... Пеланки верил в ум и проницательность Кардозо э Са, однако дело было слишком сложным и лишняя консультация не помешает. Например, с матерью Отавией. Кардозо э Са набивал трубку, глядя куда-то за горизонт, и голос его доносился, словно издалека: - Марсиане очень меня уважают, всего четыре дня назад я побывал с ними на Марсе, обошел всю планету, у них там один город весь из серебра, другой - из золота... Рыбы летают по воздуху, на дне моря растут цветы... Куда-то исчезли бедра Зулмира, ее пышная грудь в кружевах, вместе с лучом света он прибыл на Марс. "Маэстро в трансе", - почтительно прошептал Пеланки, а Зулмира расправила кружева на пеньюаре. 20 Врата ада открылись, и мятежный ангел пересек порог спальни доны Флор, сверкая бесстыдными глазами, пылая устами, зовущими к поцелую. Если даже святая не устояла перед этим взглядом, этим обольстительным смехом, могла ли устоять дона Флор? Где ты, кума Дионизия со своим ожерельем Ошосси и с эбо? Скорее, Дионизия, поторопись вернуть дьявола в его царство вечной ночи. Иначе дона Флор не отвечает больше за свои поступки. Ее незапятнанная репутация в опасности: завтра честное имя доны Флор, символ добродетели, будет втоптано в грязь. Она покроет себя позором и будет мучиться угрызениями совести, на нее будут показывать пальцем, смотреть с презрением. Дона Флор охвачена желанием и тревогой, она готова принять гнусное предложение Гуляки и в то же время готова биться за свою честь смело и непреклонно. Какая же из них истинная? Та, что не подпускает Гуляку к себе, или та, что медленно, шаг за шагом идет ему навстречу? Тишина. Дождь стучит по крыше... Полуденная мигрень, головокружение, приход Дионизии, концерт на фаготе - все это кажется таким далеким! Вечерняя битва измеряется уже не часами, а минутами, отпор, потом опять желание, мучительное, необоримое. Доктор в ванной готовится к скромному и радостному субботнему празднику, Дона Флор спокойно и покорно ожидает его. И вдруг этот хитрец снова устраивается у нее в ногах и приказывает: - Сегодня ты не ляжешь с этим дерьмом, я запрещаю! Иначе подниму страшный шум. Какая нелепость! Какое безрассудство! Но странно устроено человеческое сердце - дона Флор почему-то рассмеялась, вместо того чтобы возмутиться и прогнать наглеца. - Ты ревнуешь к нему? Ну и на здоровье! - Я хочу тебя, любимая, - ответил он, растягиваясь на кровати. - Я слишком долго ждал... Подумать только, я завоевываю свою законную жену, с которой спал семь лет! Но больше я терпеть не намерен. Ревновать тебя к этому Доктору Касторке? А что мне с ним делить? Он женился на тебе, он твой муж и, по-моему, совсем неплохой, вот только в любви ничего не смыслит. Итак, я отдаю ему должное, однако пусть он меня простит: придется ему сегодня потерпеть, а развлекать тебя буду я. Я-то знаю толк в этом деле. - Ждать придется тебе и, предупреждаю, довольно долго. Лаская дону Флор, ее господин все больше и больше завладевал ею, своей рабыней, свободной лишь на словах. Так было и раньше. Гордость и целомудрие доны Флор всегда отступали перед Гулякой - ее мужем и повелителем. Да и чего стоят все эти приличия, если он ради нее вернулся из небытия, откуда, как известно, никто никогда не возвращался. - Я был словно связан по рукам и ногам и лишь с большим трудом вырвался к тебе, моя любимая. Ты позвала меня, и я явился, пройдя сквозь огонь и лютую стужу, а ты отказываешь мне. Почему? - Ах, Гуляка... - Почему ты обращаешься со мной, как с паршивым псом? Хватит, моя милая. Или сегодня, или никогда. Когда придет этот таракан, скажи ему, что ты плохо себя чувствуешь. - Ни за что! Я порядочная женщина и не стану изменять своему мужу, сколько раз тебе об этом говорить? Появился доктор в чистой пижаме, благоухая душистым мылом. Приятное открытое лицо, добрая улыбка. - Прости меня, Теодоро, но сегодня я себя неважно чувствую, что-то нездоровится. Отложим на завтра, если ты не возражаешь. Доктор обеспокоился. Дона Флор еще днем жаловалась на недомогание. Может быть, простудилась? Надо измерить температуру, принять лекарство. - Нет, нет, дорогой, не беспокойся, завтра я буду совершенно здорова и к твоим услугам... - нежно шепнула дона Флор. "Куда девались мои стыд и гордость, мое достоинство?" - спрашивала себя дона Флор, признательно целуя в щеку встревоженного супруга. Но доктор Теодоро продолжал настаивать: она должна принять хотя бы что-нибудь успокаивающее, чтобы как следует выспаться. И едва он вышел за лекарством, дона Флор оказалась в объятиях Гуляки. - Сумасшедший! Пусти меня, он сейчас вернется... - А он совеем неплохой парень, - заключил Гуляка. - Знаешь, дорогая, он мне все больше нравится... Ты отлично устроилась: он будет о тебе заботиться, а я - тебя развлекать. Доктор принес кувшин со свежей водой, два стакана и маленькую склянку с лекарством. - Выпей капель двадцать валерьянки на полстакана воды и сейчас же уснешь. Теодоро тщательно отсчитал капли, налил в стакан воды. Но кто поменял стаканы, когда доктор на мгновение отвернулся? Гуляка или дона Флор? И как фармацевт мог не почувствовать специфического вкуса валерьянки? Чудо? Что ж, одним чудом будет больше, это уже не играет никакой роли и никого не удивит. А может, никто стаканов не менял, просто дона Флор не выпила валерьянки, а доктор заснул, убаюканный монотонным стуком дождя по крыше, успев только поцеловать жену. - Вот и все... - сказал Гуляка. - Теперь мы остались с тобой вдвоем, моя любимая... - Только не здесь... - взмолилась дона Флор, тотчас забыв о своем втором муже. - Пойдем в гостиную... Открылись врата рая, раздалась аллилуйя. Обнаженную дону Флор пронзает огненное копье: во второй раз Гуляка лишает ее чести - теперь чести замужней женщины, хорошо, что другой у нее нет, он бы взял и ее. А потом они помчались по росистым лугам навстречу утренней заре. Никогда дона Флор не испытывала такой страсти, она горела, словно в лихорадке. Ах, Гуляка, если ты так изголодался, то что же говорить мне, когда все это время я сидела на строгой диете, без соли и сахара, став целомудренной супругой почтенного и умеренного Теодоро?! Что мне моя репутация, мое честное имя? Моя добродетель? Целуй меня своим пылающим ртом с запахом лука, сожги в своем огне мое целомудрие, разорви своими шпорами мою стыдливость. А Гуляка шептал ей о том, как она красива, как он любит ее вот такую, дерзкую, о том, что он никогда не забудет их встречи. - Помнишь, как я впервые коснулся тебя? Карнавальное шествие пришло на берег, и ты прижалась ко мне... - Ты обнял меня и провел рукой, вот так... Он повторил это движение, и дона Флор вспомнила все до мелочей. - Твой живот цвета бронзы, твои груди, точно ананасы. Ты расцвела, Флор, стала еще роскошней, твое тело сладостно. Я целовал многих женщин, но ни одна не может сравниться с тобой, клянусь тебе, Флор... Ты словно сделана из меда, перца и имбиря. Сумасшедший Гуляка, тиран, пламя и легкий ветерок. Ты больше не уйдешь от меня, а если уйдешь, я умру от горя. Даже если я буду умолять тебя уйти, не уходи; даже если я тебе велю, не покидай меня... Я буду счастлива без тебя, я это знаю; с тобой я изведаю только несчастье, бесчестье и страдание. Но даже и счастливой я не могу без тебя жить. Ах, это не жизнь, не оставляй меня! 21 В воскресенье можно поспать подольше. Когда дона Флор проснулась, дождь все еще шел. Она увидела склоненное над нею обеспокоенное лицо доктора. - Хорошо спала, дорогая? - Он положил ей руку на лоб. - Жара нет... Дона Флор улыбнулась, потягиваясь. Какой у нее хороший муж, какой заботливый! Она обвила его шею руками и нежно поцеловала. - Я прекрасно себя чувствую, Теодоро. Все прошло. Доной Флор овладела какая-то ленивая истома, ей хочется еще поваляться в постели, чувствуя рядом преданного Теодоро. Никаких забот, мягкий матрац, дождь шелестит по крыше. Доктор Теодоро ласково обнимает жену. - Не хочется вставать, дорогой... - А почему бы тебе не полежать? Вчера ты плохо себя чувствовала, полежи сегодня подольше. Хочешь, я принесу тебе кофе? Какой он милый! - Я полежу, но только с тобой, если ты будешь рядом. Доктор Теодоро, бесхитростный, как мальчик, несмотря на свое положение, знания и возраст, смущенно рассмеялся. - Но если я останусь с тобой, я за себя не поручусь... Дона Флор кокетливо взглянула на мужа и уткнулась лицом в подушку. - Придется рискнуть, Теодоро... Простыня сползла, обнажив грудь доны Флор и бедра цвета старой бронзы. - Ты, наверное, неспокойно спала, дорогая, смотри, кровоподтеки... Дона Флор съежилась, сердце ее замерло. - Где? - Вот... Бедняжка моя... Губы их встретились, и дона Флор вздрогнула: чистый и пылкий поцелуй Теодоро доставил ей неожиданное удовольствие. Дождь, теплая постель и объятия неискушенного мужа, которые вдруг так взволновали ее. И это среди бела дня. Какой стыд! Какое наслаждение! "Он будет о тебе заботиться". И только? Каждый мужчина по-своему хорош, говорила Мария Антония, ее бывшая ученица, надо только уметь к нему подойти. Робость Теодоро, его смущение восхищали дону Флор. - Ты у меня в долгу, дорогой... - Я? - удивился доктор, этот большой и глупый ребенок. Такой широкий лоб, а что за ним скрывается? Дона Флор ласково провела ладонью по лбу мужа и негромко рассмеялась. - Вчера ты ускользнул от меня... - Будь справедливой, Флор, уж если кто ускользнул... - Ну, если дело во мне, я готова платить, потому что не люблю долгов. - И дона Флор лукаво прикрыла руками свое смеющееся лицо. Ничего другого фармацевт и желать не мог. Он даже изменил своей обычной серьезности. - Так я получу с процентами... Однако дона Флор сорвала простыню, которой педантичный Теодоро по обыкновению хотел прикрыть свою страсть, и заключила супруга в объятия. На всю жизнь запомнил он дождливое утро этого благословенного воскресенья, святого праздника любви, небывалых восторгов. Потом дона Флор свернулась клубочком и с довольной улыбкой крепко заснула под монотонный шум дождя. 22 Ничто не изменилось, было обычное воскресенье, такое же, как и все. И дона Флор была такая же, как обычно. Она испытала муки ада и не сомневалась теперь, что наступит конец света, но ничего подобного не случилось. У каждого из нас бывают в жизни такие сюрпризы... Аптека в тот день была открыта, и доктор поторопился к своим клиентам. Вот почему, когда дона Флор вышла из спальни, мужа уже не было дома. Но ей в это утро не удалось поскучать в одиночестве. Опять явились Марилда, которая никак не могла сделать выбор между замужеством и пением, и рыдающая дона Мария до Кармо. Соседки единодушно высказались в пользу замужества, кроме доны Гизы. Но экстравагантную американку никто не слушал: то, что хорошо для Соединенных Штатов, плохо и даже опасно для Бразилии. Дона Гиза не только защищала развод, но и громогласно заявила в споре с доной Жаси и доной Энаидой, что девственность - это просто устарелое понятие и вредна для здоровья. В сумасшедших домах, по ее утверждению, было полно девственниц. Соседки же отстаивали банальный взгляд, будто замужество - это единственная цель, к которой должна стремиться женщина, созданная богом, чтобы заботиться о доме и муже, рожать детей и примерно их воспитывать. Возглавляла эту воинственную группу дона Мария до Кармо, мечтавшая, по ее словам, видеть свою дочь хорошо устроенной. - У девочки должна быть семья, а радио - дело ненадежное. Тут кумушки вошли в раж. Еще бы! Множество опасностей подстерегает певиц и артисток, да и вообще эта публика очень легкомысленна, утверждала дона Динора, известная нам как суровая блюстительница чистоты нравов. С годами она становилась все непримиримее в борьбе с распущенностью. Едва заходила речь о какой-нибудь артистке, она буквально загоралась. А всех директоров, певцов, музыкантов называла подлецами и донжуанами, которые только и ждут, как бы вцепиться в новую жертву. Каково же было изумление Марилды, когда вдруг дона Флор в это воскресное утро посоветовала ей послать старомодного жениха ко всем чертям и остаться на радио, где ей обещали вскоре повысить жалованье. Дона Мария до Кармо, увидев, что дочь воспряла духом от этой неожиданной поддержки, обрушилась на дону Флор: - Вы так говорите потому, что она не ваша дочь... Можно подумать, что вы нам враг... Спор разгорелся, соседки опять не остались в стороне, но дона Флор стояла на своем: - У вас просто устарелые взгляды... Перепалка закончилась истерикой доны Марии до Кармо, которая никак не могла решить, что лучше: успех на радио или обеспеченный, прочный брак. Однако доне Флор удалось склонить большинство на свою сторону. - Пускай этот жених командует в аду, времена рабства уже кончились... - подвела итог дона Норма. Дона Флор пошла на кухню готовить завтрак - в те воскресенья, когда аптека работала, они не ходили в гости к тетке и дяде в Рио-Вермельо. Здесь-то ее и застала Дионизия Ошосси, которая явилась за деньгами. Уже все было готово к свершению обряда, и хоровод поджидал ее, чтобы танцевать весь вечер и всю ночь, но дел еще оставалось много: для жертвоприношений надо было купить одного барана, двух коз, дюжину петухов, шесть ангольских кур, десятки метров материи. Дионизия показала длинный список, написанный карандашом на бурой оберточной бумаге. Всюду были проставлены цены плюс двадцать мильрейсов для Оссаина, чтобы он открыл лесные дороги, где бродит Эшу. Но что это? Дона Флор в отличном настроении, чем-то очень довольна и выглядит совсем иначе, нежели вчера. Может быть, Дионизия напрасно велела жрецам не скупиться на расходы? Нет, нет, дона Флор сама просила ее об этом, так что спасибо за заботы и хлопоты. Однако сейчас уже все страхи позади, хорошо ли, плохо ли, но все разрешилось. - Покойник не беспокоит тебя больше? Дона Флор смущенно улыбнулась. - Наверное, я перестала его бояться. Как же теперь быть? Ночью и на рассвете животных принесут в жертву, перед каждым божеством поставят большую миску с ритуальной едой. Остановить это уже невозможно, надо идти до конца. Даже если кума освободилась от страха, эбо только поможет ей сохранить спокойствие духа. Деньги жрецы уже истратили, а боги напились горячей крови животных и съели свои любимые куски мяса, они надели на себя оружие, украсились эмблемами, и крик Янсан уже разнесся по лесу. Теперь дона Флор может быть уверена, что покойник никогда больше не потревожит ее. Дона Флор отсчитала деньги и, добавив еще немного, поблагодарила Дионизию за ее тяжелый труд, потом пригласила позавтракать курицей в темном соусе, свиным филе в коньяке и сладким пирогом. Но Дионизия торопилась вернуться на жертвенную площадку, где под грохот барабанов Ошосси требовал свою любимую лошадь. По воскресеньям, после того как доктор прибегал завтракать (ел он наспех, не различая вкуса, лишь бы скорее вернуться в аптеку, оставленную на мальчишку-рассыльного), дона Флор переодевалась и невзирая на протесты мужа шла вместе с ним в аптеку. Там она тоже становилась за прилавок и помогала отпускать лекарства, нарядная и элегантная, словно на приеме у миллионерши доны Маги Патерностро или комендадорши Имакулады Тавейры Пирес. Ее красота и изящество предназначались только доктору Теодоро, и, понимая это, он чувствовал себя вознагражденным за воскресные дежурства. Так было и на этот раз: грациозная и очаровательная, дона Флор блистала в бирюзовом перстне, подаренном Гулякой. Обычное воскресенье, та же аптека, те же клиенты. Теодоро и она, дона Флор. Никто не указывает на нее пальцем, никто ничего не заметил, никто не обвинял ее в прелюбодеянии, даже дона Динора, ехидная прорицательница. То же солнце, тот же дождь (теперь мелкий, моросящий), те же разговоры, а она-то думала, что наступит конец света, что сердце ее не выдержит, но все осталось по-прежнему. Мы часто так обманываемся... Отпуская клиента, доктор Теодоро улыбнулся ей из-за прилавка, и дона Флор, улыбнувшись ему в ответ, посмотрела на его лоб: рогов не намечалось. Что за глупости, дона Флор, что за нелепая комедия? Между нею и доктором ничего не изменилось, а приятное воспоминание о сегодняшнем утре придавало какую-то интимность этому их дежурству в аптеке. Но было и другое воспоминание - о ночи в гостиной, и доне Флор уже хотелось вновь видеть этого сумасброда, тирана и хитреца. Наверное, он придет, когда доктор, утомленный работой, заснет сном праведника. Дона Флор, как и подобает примерной жене, помогает своему второму мужу, и вдруг ее охватывает тревога. Кума Дионизия сказала, что Гуляка никогда больше не станет ее беспокоить. Боже мой, неужели?! 23 Мать Отавия Кизимби заставила Пеланки и Зулмиру принять ванну из листьев, потом положила на перекрестках перья принесенных в жертву петухов, защитив Пеланки со всех четырех сторон, и велела ждать результатов. Но властелин игорной империи уже торопился к другим прорицательницам. К ясновидящей Аспазии он явился, едва та успела облачиться в свои несколько поношенные одежды. И хотя пророчица была равнодушна к звону золота, отрешившись от земных благ, на этот раз она не отказалась от денег - работа обещала быть трудной. Хрипло бормоча что-то неразборчивое и иногда вскрикивая, она установила контакт с потусторонним миром. Вид бьющейся, словно в припадке, Аспазии был не из приятных, и профессор Максимо Салес хотел уйти, но Пеланки не позволил. Он стоял, вцепившись в дрожащую руку Зулмиры, которая стала интересоваться сверхъестественным после того, как кто-то невидимый соблазнился ее грудью и бедрами. Наконец, изрыгая ругательства и вытаращив глаза, жрица Востока вернулась на бренную землю. Когда она увидела Пеланки, из ее тощей, как доска, груди вырвался крик. За изнурительную работу она попросила еще денег. К тому же судьба Пеланки оказалась такой темной, что без свечей в ней невозможно было разобраться. Аспазия положила деньги в ящик, зажгла свечи, и только тогда ее всепроникающий взор различил врагов. - На обочине дороги вижу троих, и все трое желают вам зла... - Ах! - простонал Пеланки. - Скажите мне, signora mia*, как они выглядят... (* Моя синьора (итал.). Аспазия молчала, словно разглядывая этих троих, а Пеланки ее торопил: - Один лысый, да? Другой толстяк, а третий... - Пусть она сама скажет про третьего... - вмешался Максимо Салес. - В конце концов, кто тут пророчица? Аспазия, хоть и была в трансе, метнула испепеляющий взгляд в сторону грубияна, мешавшего ее сложной работе. И еще говорят, что она даром получает деньги! Она опять застонала, укусила себя за руку, ударила по голове. Нет, нелегко ей достаются деньги Пеланки! - Первый, - объявила она утробным голосом, - лысый. - Тоже мне новость... - проворчал Максимо. - Второй - толстый, очень толстый... - А третий? - поинтересовался Максимо. - Третьего я еще не различаю, он во мраке... Пеланки прорвало: - Это он, он всегда прячется, maledetto!* Посмотрите, нет ли у него усов и не перебит ли нос... (* Проклятый! (итал.).) Аспазия словно не слышала его, погруженная в таинственное созерцание. - Теперь вижу: у него усы и... сломанный нос... - Так я и знал, это братья Страмби! - воскликнул Пеланки, а потом спросил, что он должен сделать, чтобы убрать их со своего пути. За их изгнание из Баии на самый дальний Восток утомленная Аспазия потребовала значительную сумму. Пеланки уже вынул было бумажник, но Максимо Салес, этот скептик, снова сунул нос не в свое дело и потребовал, чтобы Аспазия сбавила цену. Итак, Аспазия помогла ему избавиться от Страмби, но не от невезения в игре, и Пеланки продолжал свой скорбный путь по гадалкам и прорицательницам. Жозета Маркос, как констатировал Максимо Салес, была хотя бы красива и молода и составляла счастливое исключение среди этих пугал. Неужели жрицы оккультных наук, спрашивал себя профессор, обязательно должны быть безобразны, а их храмы грязны и зловонны. Или тайны всегда дурно пахнут? Скептик Максимо пришел к выводу, что потусторонний мир, судя по всему, не отличается чистотой. Жозета Маркос, стройная, опрятная блондинка, приняла их в гостиной, где стояли вазы с цветами и пепельницы. Выслушав гостей, она оставила их со своим мужем, ее помощником, и отправилась в специальную комнату. Муж Жозеты, Маркос, тоже молодой и приятный на вид мошенник, сказал им, что Жозета берет за услуги совсем немного, ровно столько, сколько нужно на восстановление ее здоровья (а лекарства теперь такие дорогие!), которое расшатывается после каждого сеанса. Организм его жены, и без того слабый, крайне изнурен спиритизмом. Пеланки, возлагавший на Жозету все свои надежды, не поскупился, и Маркос спрятал гонорар в карман. В соседней комнате с фиолетовыми занавесками царила почти полная темнота. Вся в белом, Жозета улеглась в кресло, а Маркос велел всем четверым - Пеланки, Зулмире, Домингосу Пропалато и Максимо - взяться за руки. Едва они это сделали, как маленькая лампа, единственная в комнате, погасла. Потом зазвонили колокольчики, послышался визг, похожий на мяуканье, и какое-то мерцание озарило комнату. Зулмира истерически вскрикнула, Пеланки же онемел, а Пропалато, сжав зубы, дрожал и обливался потом. Все эти чудеса означали, что явился брат Ли У, китайский мудрец из династии Минов. Однако неисправимому Салесу опять потребовалось внести ясность, и он заявил, что Ли У здесь ни при чем и все эти фокусы проделывает Маркос. Впрочем, вряд ли стоит считаться с мнением человека, который ни во что не верит, и если мы его излагаем, то лишь ради объективности нашей хроники. Жозета меж тем что-то лепетала, может быть на китайском, но, скорее всего, на португальском, потому что при известном усилии отдельные слова удавалось понять. Мудрец Ли У полагал, что причиной всех несчастий Пеланки была женщина, которую Пеланки в свое время обманул и которая не могла ему это простить. - Блондинка или шатенка? - Шатенка, красивая, лет двадцати пяти... - Двадцати пяти? Да ей было около сорока! Я ни в чем не виноват! Пожалуйста, скажите китайцу, что я не виноват... Ее звали Анунсиата, и казалась она невинной девушкой, но только казалась. А Пеланки было тогда всего семнадцать... Решив рассчитаться с изменницей, он схватился за нож. От тюрьмы его спасло только то, что он был несовершеннолетним, Анунсиата же угодила в больницу и поклялась отомстить ему, живая или мертвая. Теперь, спустя столько лет, она, очевидно, привела свою угрозу в исполнение. Пеланки никогда не раскаивался в своем поступке: его женщина должна принадлежать только ему, и Зулмира старалась держаться в темноте, подальше от беды. Китайский мудрец согласился освободить Пеланки от проклятий Анунсиаты, материальную сторону вопроса взялся уладить Маркос, посредник между духами и живыми людьми. Исчезла Анунсиата со шрамами на лице и на шее, однако невезение в игре продолжалось. Архангел Михаил де Карвальо, закутанный в какую-то простыню и в тюрбане, действовал быстро и решительно: взяв руки Пеланки в свои, он посмотрел ему в глаза. Пеланки преследует неумолимый враг, которому калабриец когда-то нанес оскорбление и который недавно скончался. Всевидящий архангел сразу его обнаружил. - Он стоит у вас за спиной. Все невольно сделали шаг вперед, даже Максимо Салес на всякий случай отошел от двери. - Вы говорите, он недавно умер? - Да. Вы поссорились из-за женщины... Пеланки понял, что архангел имеет в виду Диоженеса Рибаса, у которого он отбил жену, уже немолодую мулатку со следами былой красоты. Оскорбленный Диоженес угрожал Пеланки кинжалом, хозяин же игорных домов по наущению мулатки, которую муж изводил своей ревностью, велел избить Рибаса шайке наемных бандитов. Выйдя из больницы, .Диоженес Рибас куда-то пропал, и Пеланки лишь случайно узнал, что он умер в страшной нищете. Мулатка вскоре надоела Пеланки, и он обменял ее на двести пятьдесят карточных колод. Своим сверкающим мечом архангел обратил в бегство Диоженеса, жалкого рогоносца, и взял за это совсем немного, ибо никогда не наживался на горе ближнего. Рогоносец убрался, но невезение в игре лишь усиливалось. Доктор Наир Саба, сорокалетняя женщина-врач с университетским дипломом, страшная как смерть, лечила больных магнетическими пассами. За сходную цену она немедленно обнаружила по меньшей мере шестерых врагов Пеланки и тут же всех их уничтожила, заодно вылечив Пеланки от язвы двенадцатиперстной кишки, а Пропалато - от хронического ревматизма. Но невезения в игре она не сломила. Шестидесятилетней Деборе, одетой в лохмотья, по мнению Максимо, не стоило и гроша давать: она утверждала, что уже более тридцати лет беременна Апокалипсисом, была постоянно пьяна и постоянно простужена. Дебора обнаружила некую Кармозину, старую любовь Пеланки, которую он когда-то безжалостно бросил, поскольку не терпел тощих и некрасивых женщин. Деборе стоило немалых трудов спровадить эту особу, и удалось это благодаря нескольким глоткам водки, налитой в пузырьки из-под микстуры. Она предложила Пеланки несколько способов угадывать выигрыши в подпольной лотерее, тем не менее невезение продолжалось. Единственный, кто отказался от гонорара, был Теобалдо Багдадский Принц, одетый в белое, высохший восьмидесятилетний старик с пристальным взглядом голубых глаз и добрым лицом. Он не обнаружил ни видимых, ни невидимых врагов, а если и обнаружил, то сохранил это в тайне. Дотронувшись до плеча Пеланки, он сказал: - Только Маэстро Абсурда может вас спасти. Только он и никто больше. - А где я могу его найти? Теобалдо Багдадский Принц, который уже более двадцати лет предвещал конец света, за что его сажали в тюрьму и сумасшедший дом, однако не сломили, объявил: - Там, где меньше всего ожидаешь... - Сказав это, он закрыл глаза и погрузился в сон. На квартире Зулмиры в одиночестве, столь необходимом для мыслителя, Кардозо э Са обдумывал детали своего плана: он уже назначил встречу с марсианами, среди которых у него были друзья. - Ну как? - спросил он Пеланки. Усталый и подавленный, король рулетки пожал плечами. - Не знаете, где я могу найти Маэстро Абсурда? Вы слышали о нем? - Вы хотите встретиться с Маэстро Абсурда? - Раскат громкого хохота потряс гостиную. - И как можно скорее! - Он здесь, перед вами. - Вы? Так поторопитесь же! Если это продлится еще неделю, я пропал. - Поторопитесь, Кардозиньо, - умоляюще поддержала Зулмира. Маэстро Абсурда улыбнулся интимному обращению секретарши. - Будьте спокойны, сейчас все уладим. "Какой у него орлиный, зоркий взгляд", - подумала Зулмира. 24 На обед дона Флор и доктор Теодоро пришли под руку. Немного передохнув, доктор должен был вернуться в аптеку, по воскресеньям она была открыта до десяти вечера. - Бедняжка... - посочувствовала мужу дона Флор. - А ты ложись сегодня пораньше, вчера тебе нездоровилось. Дона Флор была рада, что кончилась наконец мучительная, раздиравшая ее борьба между духом и плотью. Ее беспокоило только одно - вдруг Гуляка не вернется? Что она тогда будет делать? Но он явился, едва только доктор вышел за дверь - в плаще и с зонтом, потому что снова начался проливной дождь. - Ты бледен, устал и осунулся. Это оттого, что ты опять не спишь, играешь, ведешь бурную жизнь. Тебе нужно отдохнуть, любимый, - сказала дона Флор после первых объятий. В лице у Гуляки не было ни кровинки, но он улыбался. - Устал? Немного. Ты не представляешь, как я смеялся над Пеланки. - Ты собираешься уходить? Не останешься со мной на ночь? - Наша ночь - сейчас. Потом, дорогая, придет другой твой муж. Дона Флор вспыхнула. - Нет, нет! Теперь я никогда не смогу ему принадлежать. Никогда, Гуляка! Неужели ты этого не понимаешь? Гуляка довольно улыбнулся. - Не говори так, любимая. Тебе нравится быть честной и серьезной женщиной, я знаю, но зачем себя обманывать? Он тоже твой муж и имеет на тебя такое же право, как я. И знаешь, он мне все больше нравится... Я говорил тебе, что мы прекрасно уживемся втроем... - Гуляка! - Что, моя милая! - Значит, тебя не трогает, что я наставляю тебе рога с Теодоро? - Разве он годится для рогов? - Гуляка провел рукой по своему бледному лбу. - И он и я твои законные супруги. Только он, дурак, мало тобой занимается. А нашу любовь, милая, если хочешь, можно назвать противоестественной, но она законна, так же как и его любовь. Разве я не прав? Мы оба твои мужья. Так кто же кого обманывает? Ты, Флор, обманываешь нас обоих, зато себя ты больше не обманываешь. - Себя? - Я так тебя люблю. - Его вкрадчивый голос отзывается в сердце доны Флор. - Для того чтобы обнять тебя, я преодолел небытие и явился сюда. Но не требуй, чтобы я был одновременно и Гулякой и Теодоро, это выше моих сил. Я могу быть лишь самим собой и давать тебе только любовь, остальное даст тебе он: собственный дом, верность, уважение, деньги и положение в обществе. Без всего этого ты не можешь быть счастливой, но ты не можешь быть счастливой и без моей любви, порочной, изменчивой и пылкой, хотя она и заставляет тебя страдать. Моя любовь так велика, что, и уйдя из этого мира, я все равно существую, я снова тут. Я пришел, чтобы опять наполнить твою жизнь радостью, страданием и наслаждением, но не затем, чтобы все время быть при тебе, как твой теперешний супруг, который хранит тебе верность и делает все в точно определенное время: ходит в гости, в кино и ласкает тебя. Нет, любимая, я не похож на своего благородного коллегу, я существую для того, чтобы зажигать твои потаенные желания и страсти. Он же заботится о твоей добродетели, о твоей чести, о твоем благополучии. Он - твой день, я - твоя ночь. Мы оба твои мужья, твои два лица, твое "да" и твое "нет". Ты можешь быть счастливой только с нами обоими. Когда я был у тебя один, я давал тебе только любовь и ты страдала! С ним ты ни в чем не испытывала недостатка, но страдала еще больше. Сейчас ты достигла гармонии, Флор, такой ты и должна остаться. Тела их горели. - Скорее, любимая, скорее, ночь коротка, и мне скоро пора возвращаться к моей беспутной жизни, а потом наступит время твоего второго мужа, моего компаньона и собрата. Для меня - твоя страсть, твое тайное желание, твое блаженство, для него - остатки твоей любви, заботы о тебе и о твоей добродетели. Это замечательно - я, ты и он. Лучше нам ничего не придумать, все остальное - обман и лицемерие. Почему ты не хочешь этого понять? Ты думаешь, я пришел тебя обесчестить, а между тем я спасаю твою честь. Скажи мне, только откровенно, что случилось бы, если бы не пришел я, твой законный муж? Ты завела бы себе любовника и запятнала свое доброе имя. Помнишь Принца, некоего Эдуардо, известного под кличкой Мощи? Или ты уже забыла, как он торчал под фонарем, а ты пряталась за жалюзи? Если бы я не послал тогда Мирандона, ты, несмотря на траур, изменила бы моей памяти. А сейчас, моя дорогая, не думай ни о чем, настал час любви, и нам ничто не должно мешать. - Гуляка-путаник, Гуляка-еретик и тиран, я готова. 25 На смуглой бархатной груди Зулмиры возлежал Кардозо э Са... Кардозо э Са? Нет ли тут ошибки? Увы, так оно и было, на смену Пеланки Моуласу, королю игры и подпольной лотереи, который распоряжался судьбой правительства и Зулмиры, несколько поспешно пришел Маэстро Абсурда и наслаждался теперь этим чудом природы, хотя и мог показаться на первый взгляд почти лишенным плоти. Как удалось Кардозо э Са добиться столь высокой чести? Очень просто - он прибег к самому обычному попрошайничеству. Пока Пеланки занимался решением своих проблем, ведя переговоры с марсианами, в том числе с Гениальным Вождем - жестоким и прославленным диктатором, которого дотоле не видел ни один человек, наш Кардозо слезно умолял Зулмиру, заискивал перед нею, льстил. И старый как мир способ дал свои плоды. Сначала лишь из научной любознательности он упрашивал показать следы, оставленные пальцами невидимок на "великолепных бедрах амазонки". Зулмира отнекивалась, говоря, что следы уже исчезли. Но Кардозо э Са непременно нужно было ознакомиться со случившимся in loco, это требовала наука. Когда же он добился своего, спешить не стал (поспешность - враг науки) и был вознагражден - бедра превзошли все его ожидания. Зулмира лишь смущенно улыбалась. Ведь Кардозиньо и мужчиной трудно было считать, настолько он был далек от всего земного. - Они напоминают мне горы Марса, - констатировал знаток Вселенной. Удовлетворив свою любознательность в отношении этой части тела Зулмиры, Кардозо, большой ценитель женской красоты, из чисто эстетических побуждений попросил открыть его взору грудь. Воспитанная Пеланки в культе красоты и поэзии, Зулмира не могла отказать столь учтивой просьбе, лишенной каких-либо низменных целей. Маэстро Кардозо э Са желал лишь взглянуть на эти "шедевры Творца", но эстетическое наслаждение оказалось столь сильным, что он тут же потерял голову. Если этот почти бесплотный дух поддался земным соблазнам, что же говорить тогда о Зулмире, обычной смертной женщине? И неизбежное случилось. К тому же, будь Пеланки Моулас пощедрее, он бы вознаградил должным образом нашего астролога и алхимика за его непосильные труды, отдав ему Зулмиру, освободив ее, таким образом, от должности секретаря и оставив за собой лишь приятную обязанность оплачивать весьма значительные расходы этой великолепной девы. Ибо Маэстро Абсурда сдержал слово, спася состояние калабрийца, который раз и навсегда избавился от невезения, путаницы, внесенной в игру марсианами. Так это или иначе, но именно в эти дни Джованни Гимараэнс покинул поле сражения. Он сделал это последним. Первым был Анакреон. Как-то вечером этот седовласый патриарх направил стопы в притон Паранагуа Вентуры, где играли только краплеными картами. Он хотел снова кинуть вызов судьбе, ибо не считал настоящей игрой свои выигрыши. Судите сами: ты берешь фишку, ставишь на определенное число и выигрываешь. Где же тут острые ощущения, где удовольствие? Чем он мог прогневить бога? Разве это игра?! Игра - это когда ты рискуешь, злишься из-за проигрыша, радуешься удаче, напряженно следишь за сумасшедшим бегом шарика рулетки. А сейчас Анакреон даже не смотрел на него, шарик послушно останавливался у числа, на которое он ставил. То же и в картах и в костях. Чем он заслужил такое наказание? Старый Анакреон привык играть честно, риск был для него наслаждением. А теперь? Боже, какой позор! Но судьба послала ему Паранагуа Вентуру. - Мое заведение не казино Пеланки, - сказал тот. - У меня не разгуляешься. Оба рассмеялись. У Вентуры везения было недостаточно, требовалось еще мужество и острый глаз, иначе обыграют в два счета. Но Анакреон в тот вечер не боялся жульничества: ему было важно избавиться от везения, которое приносило только деньги, но не удовольствие. Такова уж была его натура. Аригоф тоже после нескольких дней небывалого выигрыша отправился в "Три герцога", где шла настоящая игра. Несколько дней он пользовался этими деньгами - правду говорят, что легкий заработок портит человека. Вот и Аригоф забросал Терезу подарками: купил ей певчую птицу, порывался даже платить за ее квартиру и за покупки. Однако Тереза воспротивилась этим новшествам, заявив, что Аригоф ставит ее в дурацкое положение, что у нее есть гордость и честь, которую она будет защищать. Подарки еще куда ни шло, но платить за ее квартиру? Это уже чересчур! Она сама в силах содержать свой дом и своего негра. Так Аригоф благодаря Терезе вовремя увидел разверзшуюся перед ним пропасть, поняв вдруг, что ходил в казино не ради игры, а ради денег. Что ж это с ним стало? Тогда он и отправился в "Три герцога", а Тереза снова вернула ему свое расположение. Что касается Мирандона, то мы уже знаем, какую клятву он дал. Он по-прежнему вел беспутную жизнь, любил женщин, кутил, но никогда больше не играл. Он не хотел испытывать судьбу. Джованни Гимараэнс, теперь крупный чиновник и фазендейро, вернувшись в "Палас", не стал, однако, как прежде, заядлым игроком. Сначала он решил, что сколько ни проживет, будет ставить на 17, а деньги вкладывать в земли и пастбища для скота. Однако жена и знакомые осудили его за возвращение к игре, и обаятельный, хотя и консервативно настроенный журналист, предпочел рулетке семью и банковский кредит. Джованни не пошел в притон "Три герцога" или в логово Паранагуа Вентуры, он отправился в свою супружескую постель и опять стал рано ложиться. Несомненно, у него на это были серьезные причины, совсем иные, нежели у Анакреона и Аригофа. Теперь понятно, как развивались события, пока Маэстро Абсурда, достигнув соглашение с марсианами, невинно развлекался с амазонкой. Победа Кардозо э Са отнюдь не поколебала материалистических убеждений упрямого Максимо Салеса. Он стоял на своем: судя по всему, этот мнимый безумец и есть глава шайки, а Зулмира его сообщница. Они давно знают друг друга, давно находятся в преступной связи, а этот старый рогоносец Пеланки ничего не замечает. Другого объяснения происшедшему Салес не находил. Удивительный, необыкновенный Кардозо э Са, Кардозиньо, кто бы мог подумать, что он так опытен в любви? Он знал даже, как любят на других, более цивилизованных планетах, в других галактиках. И с удовольствием преподавал эту приятную науку своей прилежной и любознательной ученице. - Как же они любят друг друга на Сатурне, Кардозиньо? Если у них нет рта, то как они целуются? Если у них нет рук, то как они обнимаются... Маэстро Абсурда раскатисто хохотал. - Сейчас я тебе покажу... Зулмира опасалась, как бы Пеланки не стало известно об их духовной привязанности, мистической близости их родственных душ. Ведь он увидит низкую измену там, где были лишь научное любопытство и эстетическое наслаждение. - А что, если Пекито сейчас войдет и увидит нас? Он может убить, однажды он поклялся... - Я сделаю руками вот так, и мы станем невидимы, - успокоил ее Маэстро Абсурда и приступил к описанию некоторых обычаев обитателей Нептуна. 26 Дона Флор склонилась над лицом Гуляки, которое становилось все более бледным и измученным. - Что с тобою, любовь моя? - Устал... Еле слышный голос, потухший взгляд, исхудавшие руки. Дона Флор приписывала все это той беспорядочной жизни, которую вел Гуляка. Какой организм вынесет такое непосильное напряжение? Когда-то его считали сильным и здоровым, а он свалился в самый разгар карнавала, танцуя в костюме баиянки. Смерть наступила мгновенно. Сердце красивого и веселого молодого мужчины оказалось совершенно изношенным. Когда, растолкав ряженых, прибежала дона Флор вместе с доной Нормой и доной Гизой, она увидела на лице покойного улыбку. Рядом, словно в почетном карауле, стоял Карлиньос Маскареньяс в костюме цыгана, его несравненное кавакиньо молчало; смерть пришла на площадь, звеня бубенцами, ослепляя мишурой нарядов. А сейчас она подкрадывается постепенно. Сначала Гуляка бледнел и худел, потом стал вялый, почти прозрачный, какой-то бесплотный, словно таял на глазах. Сперва дона Флор не придала этому значения, надеясь, что Гуляка просто повел себя легкомысленно, предаваясь мальчишеским выходкам и, возможно, лишь строя ловушку, чтобы посмеяться над ее испугом, подтрунить над ее ужасом. Гуляка не утратил своих старых привычек, он снова стал таким же обманщиком, как и раньше. По словам испуганной доны Розилды: это для него забава. Мать появилась неожиданно, с большими чемоданами. Вероятно, намеревалась долго гостить. Доктор Теодоро принял этот удар молча и, как человек воспитанный, встретил тещу вежливо: "Всегда рады вас видеть у себя". С годами дона Розилда ожесточилась еще больше и, едва приехав, тут же стала кричать на весь дом: - Твой братец тюфяк и размазня! Жена вертит им как хочет, и я отсюда больше не уеду. "О господи, дай мне терпение..." - молилась дона Флор, а доктор Теодоро потерял всякую надежду. Перед столь чудовищной угрозой у него было только два выхода: либо отравить тещу, но для этого у него не хватит мужества, либо ждать чуда, но в наше время чудес, как известно, не бывает. Однако тут доктор Теодоро глубоко заблуждался, и в этом ему очень скоро предстояло убедиться. Менее чем через сутки после приезда дона Розилда неслась на пароход так, будто кто-то кусал ее за пятки. Может, это был Сатана или Люцифер, а может, Вельзевул, Демон или Черт, кто знает, но вероятнее всего, самый страшный из всех дьяволов, который, к несчастью, стал когда-то ее зятем. Он таскал дону Розилду за волосы, а один раз даже сшиб с ног, шептал ей ругательства, грозил надавать оплеух и пинков. - В вашем доме водятся привидения! Моя нога больше сюда не ступит... - заявила она, укладывая чемоданы. "Чудо свершилось, значит, чудеса еще существуют..." - смиренно подумал доктор, считая себя недостойным такого благодеяния. - Этот шалопай хотел меня убить... - прокричала дона Розилда на прощание. - Она выжила из ума... - поставил диагноз доктор Теодоро. Дона Флор улыбнулась, но не стала возражать доктору, а только подмигнула Гуляке, который, стоя в дверях, хохотал. С каждым днем он делался все прозрачнее, дона Флор могла даже видеть сквозь него. - Ах, любимый, ты таешь на глазах... Впервые у Гуляки не было сил для объятий, он был смущен и растерян. Куда девалась его страсть, его дерзость? - Меня уводят отсюда, дорогая... Может быть, я не нужен тебе больше? Ведь пока ты меня любишь, пока я тебе нужен, пока ты думаешь обо мне, я буду здесь, с тобой. Что ты сделала, Флор? Дона Флор вспомнила про эбо. Хорошо, что кума Дионизия предупредила ее. Она сама во всем виновата, сама обратилась к жрецам, умоляя взять Гуляку обратно в царство смерти. - Это колдовство... - Колдовство? - Голос Гуляки еле слышался. Она рассказала ему все, что произошло в субботний вечер: когда она уже была в его объятиях, по ее поручению Дионизия Ошосси обратилась к Диди, и тот взялся за дело. - Что ты натворила, Флор, мой цветок? - Я хотела спасти свою честь... Однако это не помогло: Гуляка оказался сильнее заклинаний Диди. Дона Флор хотела все отменить, но было уже поздно, кровь пролилась, жертвоприношения были сделаны. - Ты меня отсылаешь туда, откуда я явился, и я должен уйти. Моя сила - это твое желание, мое тело - это твоя страсть, моя жизнь - это твоя любовь, если ты меня разлюбила, я исчезаю... Прощай, Флор, я ухожу, все кончено. 27 Исчез Гуляка, жертва в схватке богов, добыча заклинаний. Это твой последний шанс, дона Флор, твоя последняя возможность спасти честь и добродетель, столь важные для тех, кто тебя окружает. У тебя еще остается лазейка: эбо, заказанный Дионизией и изготовленный Диди, хотя не так-то легко колдовством спасти нравственность, добродетель и устои цивилизованного общества. Но что делать, если нет другого выхода? Самое главное, дона Флор, ты восстановишь свою честь перед богом и перед своей совестью, сама придешь с повинной. К счастью, перед людьми тебе не в чем оправдываться, потому что они ничего не знают о твоем дурном поступке. Если ты дашь Гуляке уйти, ты быстро забудешь эти безумные ночи, они покажутся тебе сном, бредом, галлюцинацией или просто пустыми мечтами в часы праздности. Ты ни в чем не виновата, дона Флор, и будешь жить в мире со своим мужем и своей совестью. Это твой последний шанс, забудь Гуляку, докажи, что ты честная женщина! Что ты делаешь, дона Флор, и хватит ли у тебя сил для этого? Зачем освобождать его из небытия? Но без его любви я не смогу жить. Лучше умереть вместе с ним. 28 Город взлетел на воздух, и часы показали одновременно полдень и полночь в войне святых: жрецы, собравшиеся похоронить мятежного Гуляку, с его любовью, ополчились на Эшу, который один защищал его. Молния, гром, буря, сталь скрежещет о сталь, льется черная кровь. Встреча произошла на перекрестке последней дороги, на границе небытия. Из вод океана вышла Йеманжа вся в голубом, с ее длинных волос струится пена, серебряный хвост опутан зелеными водорослями и темными спрутами. Металлическим веером она отогнала ветры смерти, армия рыб приветствовала ее на своем немом языке... Леса склонились перед охотником Ошосси, который утром скакал на вепре, ночью - на белой лошади, а на рассвете - верхом на Дионизии, самой красивой из его дочерей, самой любимой. И где бы он ни проезжал, все живое умирало. Огромная змея Ошумарэ поползла по мосту радуги, за ней ползли другие змеи - гремучие и жарараки. Они вонзили конец радуги в Гуляку, но тот устоял, и навстречу ему вышла прекрасная девушка. Эшу трезубцем проткнул радугу, и Ошумарэ свернулась кольцом, засунув хвост себе в пасть... Тогда выступила Омолу со своей жуткой армией болезней: черной оспой, проказой, трахомой, - и наслала на Гуляку чахотку и чуму, а затем лишила его зрения и слуха. С серебряным копьем в руке своей танцующей походкой прошествовал Ошала. Перед ним все склонились. Потом появилась Янсан, повелительница мертвецов, богиня войны. От ее крика все онемели, и сердце Гуляки разорвалось. Жрецы шли сомкнутыми рядами, бряцая оружием и потрясая древними законами, все они сплотились против Эшу и отправились на последнюю, решительную схватку. Тогда все на свете перепуталось: по морю плавали дома, маяк Барры и замок Униона; Морской форт оказался на Площадке Жезуса, в садах вырастали рыбы, на деревьях зрели звезды. Часы Дворца показали страшный час. Встала заря из комет, а луна упала на рощи манговых деревьев, влюбленные подобрали ее и в ней отразились их поцелуи. Закон и предрассудки защищала армия под командованием доны Диноры и Пеланки Моуласа. Любовь и поэзию защищал Кардозо э Са, возлежащий на груди Зулмиры. Ему помогал Дьявол, и в двадцать два часа тридцать шесть минут рухнули порядок и феодальные традиции. От прежней морали уцелели лишь остатки, которые выставили в музее. Однако крик Янсан заставлял людей трепетать в смертельном страхе. От Гуляки остался лишь серый дымок, кучка пепла и сердце, разбитое в сражении. Только и всего. Настал конец Гуляке и его страстям. Где это видано, чтобы покойник предавался любви на железной кровати? В схватке наступил перелом. Эшу дрался из последних сил, окруженный со всех сторон - пути к отступлению были отрезаны. Гуляка снова лежал в своем дешевом гробу, в своей глубокой могиле. Прощай, Гуляка, прощай навсегда! И вдруг по воздуху пронеслась женская фигура. Это, прорвавшись сквозь самые страшные запреты, преодолев расстояние и лицемерие, летела дона Флор. Ее стон заглушил крик Янсан как раз в ту минуту, когда Эшу уже катился вниз по склону, а поэт сочинял эпитафию для Гуляки. На земле разгорелся костер, в котором сгорело время лжи. 29 В ясное, прохладное воскресное утро завсегдатаи бара Мендеса на Кабесе смотрели, как по улице идет нарядная дона Флор, под руку со своим мужем. Супруги направлялись в Рио-Вермельо, где тетя Лита и дядя Порто ожидали их завтракать. Скромно опустив глаза, как и подобает серьезной замужней женщине, дона Флор отвечала на почтительные приветствия. Сеу Вивалдо, оглядев дону Флор, заключил: