риюте моряка" и пригласил в помощники на все время, пока карусель будет стоять в Итапажипи. Он не мог назначить им твердого жалованья, но, возможно, милрейсов по пять за вечер они и получат. А когда Сухостой продемонстрировал свое умение подражать разным животным, папаша Франса пришел в совершеннейший восторг, поставил еще бутылку пива и заявил, что Сухостой будет зазывать у входа публику, а Хромой помогать ему с машиной и следить за пианолой. Он же будет продавать входные билеты во время остановок, а во время работы карусели, этим займется Сухостой. "А время от времени, - сказал папаша Франса, - один сходит промочить горло, пока другой работает за двоих". Никогда ни одно предложение мальчишки не встречали с таким восторгом. Они и раньше много раз видели карусель, но всегда издали, в ореоле тайны, а на ее быстрых лошадках восседали богатые капризные мальчишки. Хромой однажды (в тот день, когда ему удалось пробраться на площадку аттракционов в Городском саду) дошел даже до того, что купил билет на карусель, но сторож прогнал его, потому что он был в грязных лохмотьях. Потом кассир не хотел возвращать ему деньги за билет, и Хромому не оставалось ничего другого, как сунуть руку в открытый ящик билетной кассы, схватить мелочь и как можно быстрее исчезнуть из парка. Везде раздавались крики: "Вор!", "Держи вора!", поднялась ужасная суматоха, а Хромой преспокойно спустился к Гамбоа де Сима, унося в карманах по крайней мере раз в пять больше, чем он заплатил за билет. Но Хромой, без сомнения, предпочел бы прокатиться на карусели, верхом на сказочном коне с головой дракона - самом загадочном и притягательном элементе того чуда, каким была для него карусель. С этого самого дня он еще сильнее возненавидел сторожей и полюбил недоступные карусели. И вот теперь, вдруг, появляется человек и совершает чудо: предлагает провести несколько дней рядом с настоящей каруселью, кататься на ее лошадках, видеть вблизи, как кружатся ее разноцветные огни, да еще угощает за это пивом. Для Хромого папаша Франса не был жалким пьяницей, которого он встретил в дешевой забегаловке. В его глазах он был существом сверхъестественным, чем-то вроде Христа, которому молится Фитиль, или Шангур, в которого верят Жоан Длинный и Божий Любимчик. Ни падре Жозе Педро, ни мать святого дон' Анинья не могут совершить этого чуда: байянской ночью на площади в Итапажипи по воле Хромого закружатся, как сумасшедшие, огни карусели. Это какой-то сон, но совсем не похожий на те кошмары, что обычно терзают его бесконечными тоскливыми ночами. Хромой почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы, впервые в жизни вызванные не болью или ненавистью. И он взирал сквозь слезы на папашу Франсу, как на божество. Ради него он был готов... любому перерезать горло ножом, который носил за поясом под черным жилетом, служившим ему пиджаком. - Красотища, - сказал Педро Пуля, разглядывая карусель. Жоан Длинный тоже смотрел во все глаза. Уже были развешаны лампочки - синие, зеленые, желтые, красные. Да, карусель папаши Франсы и старая, и облезлая, но есть в ней какое-то особое очарование. Может, оно скрывается в разноцветных лампочках, в музыке пианолы (забытые вальсы ушедших времен), или в деревянных лошадках и уточках для самых маленьких. В ней есть свое очарование, это признают все, но, по единодушному мнению капитанов песка, она великолепна. Пусть она старая, разбитая и облезлая, какое это имеет значение, если она приносит радость детям? Это была потрясающая новость! Когда Хромой сообщил, что они с Сухостоем будут несколько дней работать на карусели, многие не поверили, думая, что это очередная шуточка Хромого. Решили спросить у Сухостоя, который, как всегда, молча сидел в своем углу, нечесаный, с растрепанными курчавыми волосами, и вертел в руках револьвер, украденный в оружейной лавке. Сухостой утвердительно кивнул и добавил: - На ней катался сам Лампиан. Лампиан - мой крестный. Хромой сказал, что завтра к вечеру карусель установят, и тогда можно будет на нее посмотреть. Он пригласил капитанов полюбоваться каруселью и ушел на встречу с папашей Франсой. В эту минуту все в складе почувствовали в глубине своих маленьких сердец зависть к Хромому, к его невероятному счастью. Даже Фитиль, у которого были его иконы, даже Жоан Длинный, который должен пойти вечером с Божьим Любимчиком на кандомблэ Прокопиу в Матату, даже Профессор, у которого были его книги, и, кто знает, может быть, даже Педро Пуля, который не питал зависти никогда и ни к кому, потому что он был вожаком. Да, все завидовали ему и Сухостою, который не обращал на товарищей никакого внимания. Презрительно щурясь и скаля зубы в злобной гримасе, он целился из своего револьвера то в кого-нибудь из мальчишек, то в пробегавшую мимо крысу, то в усыпанное звездами небо. На следующий вечер все капитаны вместе с Хромым и Сухостоем (которые целый день помогали папаше Франсе) пошли посмотреть на собранную карусель. И мальчишки замерли, ахнув от восхищения, до глубины души пораженные ее красотой. Хромой показал им все, каждую деталь. Сухостой подводил одного за другим к лошадке, на которой катался его крестный отец, Виргулино Феррейра Лампиан. Их было около сотни - столько мальчишек любовались старой каруселью папаши Франсы, пьянствовавшего в этот час в "Приюте моряка". Хромой показывал механизм, приводящий в движение карусель, с такой гордостью, словно маленький, часто выходивший из строя мотор был его собственностью. Сухостой не мог расстаться с лошадкой Лампиана. Хромой очень боялся, как бы ребята не испортили карусель, и не давал к ней даже прикоснуться. Вдруг Профессор спросил: - А ты уже умеешь управляться с машиной? - Нет еще, - с явной неохотой признался Хромой, - завтра сеу Франса меня научит. - Значит, завтра, когда все разойдутся, ты сможешь пустить ее только для нас. Включишь - и мы покатаемся. Педро Пуля с энтузиазмом поддержал эту идею. Остальные, затаив дыхание, ждали, что ответит Хромой. И когда тот согласился, многие захлопали в ладоши, другие закричали "ура!". Сухостой оставил, наконец, лошадь Лампиана и подошел к ним: - Хотите, покажу кое-что? Конечно, все хотели. Сертанежо забрался на карусель, завел пианолу, и полилась мелодия старинного вальса. Суровое лицо Сухостоя потеплело. Он смотрел на пианолу, смотрел на счастливые лица мальчишек. Как в храме внимали они звукам, что лились из самого сердца карусели. И только для них, нищих и отважных капитанов песка, звучала волшебная музыка, умножая магию этой Байянской ночи. Все молчали, потрясенные. Какой-то рабочий, увидев на площади группу мальчишек, подошел к ним и замер, покоренный старинной мелодией. И тут из-за тучи выплыла огромная луна, и звезды заблистали еще ярче, и море совсем успокоилось (может быть, сама Йеманжар вышла на берег послушать музыку?), и город казался огромной каруселью, где на невидимых конях кружились капитаны песка. И в эти минуты они чувствовали себя хозяевами города. И любили друг друга, как братья, потому что им, никогда не знавшим ни заботы, ни ласки, музыка дала и нежность, и человеческое тепло. И Сухостой наверняка забыл сейчас о Лампиане. Педро Пуля не мечтал стать когда-нибудь вожаком всех бродяг Баии. А Хромому не хотелось броситься в море, чтобы видать прекрасные сны. Потому что музыка льется из сердца карусели только для них и для этого рабочего. Это был вальс, старинный и печальный, всеми забытый в этом городе. Люди стекаются со всех улиц. Сегодня субботний вечер, завтра не нужно идти на работу, поэтому они не торопятся домой. Многие сидят в барах: в "Приюте моряка" полно народу, но те, у кого есть дети, идут на площадь. Она плохо освещена, зато лучше видны летящие огни карусели. Дети любуются ими и хлопают в ладоши. У входа Сухостой подражает голосам зверей, зазывая публику. На нем надет патронташ, крест-накрест, словно он только что из сертана. Папаша Франса подумал, что это привлечет внимание публики, и Сухостой в самом деле похож на настоящего кангасейро в кожаной шляпе, с патронташем на груди. Он кричит на разные голоса, пока перед ним не соберется толпа: мужчины, женщины, дети. Тогда он продает желающим билеты. Площадь охвачена весельем: огни карусели радуют всех. В центре Хромой, на корточках, помогает папаше Франсе завести мотор. И карусель крутится вместе с детьми, пианола играет свои старинные вальсы, Сухостой продает билеты. По площади гуляют парочки влюбленных. Матери семейств покупают пломбир и эскимо. Какой-то поэт, сидя у моря, сочиняет поэму об огнях карусели и радости детей. Карусель освещает всю площадь и все сердца. Ежеминутно с улиц и переулков вливаются на площадь все новые и новые толпы народа. Сухостой, одетый кангасейро, зазывает публику. Когда карусель останавливается, дети гурьбой бросаются к ней, на ходу показывая билеты, их невозможно сдержать. Если кому-то не хватает места, он остается, чуть не плача, и с нетерпением ждет своей очереди. А когда карусель останавливается, многие не хотят слезать, и тогда приходится вмешиваться Хромому: - Ну-ка, давай, давай отсюда. Или покупай другой билет. Только так дети покидают полюбившихся лошадок, без устали бегущих по кругу. Их место занимают другие, и вновь несутся неутомимые скакуны, летят разноцветные огоньки, сливаясь в один удивительный нимб, и пианола играет свои старинные мелодии. На скамейки садятся влюбленные, и пока карусель крутится, шепчут друг другу слова любви. А некоторые даже целуются, когда мотор выходит из строя, и огни гаснут. Тогда папаша Франса и Хромой склоняются над мотором и ищут неисправность, пока бег не начнется снова, положив конец возмущенным крикам детей. Хромой узнал уже все тайны мотора. Наступает момент, когда папаша Франса велит Хромому подменить Сухостоя на продаже билетов, чтобы тот мог покататься на карусели. И мальчишка всегда выбирает лошадку, которая служила Лампиану. Карусель вращается, Сухостою кажется, что под ним настоящий конь, а в руках - карабин. Он целится в тех, кто сидит впереди, нажимает на курок и видит, как, сраженные пулей, они падают, умытые кровью... А лошадь бежит все быстрей и быстрей, и Сухостой снова и снова нажимает на курок и убивает всех вокруг, потому что все они полицейские на службе у богатых фазендейро. Потом он грабит деревни, города, поезда, всегда верхом на своем коне, не выпуская винтовки из рук. Теперь очередь Хромого. Он идет молча, весь во власти какого-то странного чувства. Идет, как верующий к мессе, как любовник - в объятия любимой, как самоубийца - навстречу смерти. Идет, бледный, еще сильнее волоча ногу. Взбирается на синюю лошадку со звездами на деревянном крупе. Губы его плотно сжаты, уши не слышат музыки пианолы. Он видит только огни карусели, которые крутятся вместе с ним, и ему кажется, что он такой же, как все эти дети, у которых есть дом, отец и мать, которые целуют и любят его. Хромой представляет себе, что он один из них, и закрывает глаза, чтобы надежнее сохранить эту иллюзию. Он уже не видит ни мучивших его солдат, ни того человека в жилете, который смеялся. Сухостой убил их всех. Хромой, как натянутая струна, боится шелохнуться. Теперь он летит над морем прямо к звездам, это самое чудесное путешествие на свете, даже Профессор не рассказывал о таком. И сердце его бьется, бьется, словно вот-вот выскочит из груди. В эту ночь капитаны песка не пришли. Не только потому, что карусель работала допоздна (в два часа ночи на ней еще катался народ), но и потому, что многие из них, в том числе Педро Пуля, Сачок, Бузотер и Профессор, были заняты своими делами. Решили пойти на следующий день часа в три-четыре утра. Педро Пуля спросил Хромого, умеет ли он обращаться с мотором: - Не хорошо, если ты что-нибудь сломаешь, - убыток твоему хозяину, - объяснил он. Да я уже знаю все, как свои пять пальцев. Это для меня пара пустяков. Профессор, игравший в шашки с Длинным, заметил: - Не заглянуть ли нам на площадь сегодня днем? Вдруг что-нибудь выгорит? - Я, пожалуй, схожу, - ответил Педро Пуля. - Но думаю, что всем вместе идти нельзя. Могут заподозрить неладное, если увидят такую ораву. Кот сказал, что днем пойти не сможет: ему надо кое с кем встретиться, предупредить, что ночью он будет занят. Хромой ухмыльнулся: - Ты дня не сможешь прожить, чтобы не трахнуться со своей шлюхой. Смотри, еще подхватишь что-нибудь. Кот не ответил. Жоан Длинный тоже отказался: они с Божьим Любимчиком были приглашены к доне Анинье на фейжоаду. В конце концов, решили, что днем на площади будет действовать небольшая группа капитанов. Остальные идут, куда хотят. И только ночью все вместе пойдут кататься на карусели. - Ребята, нужно принести бензин для мотора. Профессор (он обыграл Жоана Длинного уже в трех партиях) собрал со всех деньги на два литра бензина: -Я принесу. Но в воскресение днем пришел падре Жозе Педро, один из тех избранных, кому было известно постоянное убежище капитанов песка. Падре Жозе Педро довольно давно стал их другом. А началось все из-за Сачка. Однажды Сачок пробрался в ризницу церкви после мессы, которую служил падре Жозе Педро. Он сделал это скорее из любопытства, чем с какой-то определенной целью: Сачок был не из тех, кто утруждает себя заботами о хлебе насущном. Он предпочитал не вмешиваться в течение жизни и ни о чем не заботиться. Он был самым злостным паразитом в группе. Изредка, когда у него появлялось желание, Сачок забирался в какой-нибудь дом и уносил ценную вещь или снимал часы с прохожего. Он почти никогда не сбывал краденное перекупщикам - отдавал Педро Пуле как свой вклад в общий котел. У него было много друзей среди портовых грузчиков, в домах бедняков в Соломенном Городке, повсюду в Баие. Он ел то в одном доме, то в другом. В общем-то, он никому не докучал. Довольствовался женщинами, которых сплавлял ему Кот, и как никто другой знал город, все его улицы и достопримечательности, все праздники, где можно выпить и потанцевать. Когда после его взноса в общий котел проходило значительное время, он делал над собой усилие, добывал что-нибудь ценное и отдавал Педро Пуле. Он в принципе не любил никакой работы: честной или нечестной. Зато ему нравилось лежать на песчаном берегу, часами наблюдая за кораблями, просиживать на корточках все вечера у ворот портовых складов, слушая рассказы о подвигах и приключениях. Он ходил в лохмотьях и не пытался раздобыть себе одежду, пока старая не истлевала окончательно. Он любил бесцельно бродить по городу, выкурить сигарету на скамейке в парке, любоваться позолотой старинных церквей, фланировать по улицам, вымощенным большими черными камнями. В то утро, увидев, что месса кончилась, Сачок вошел в церковь и беспрепятственно пробрался в ризницу. Он все там осмотрел: алтари, святых, посмеялся над очень черным святым Бенедиктом. В ризнице никого не было, а ему приглянулась золотая вещица, на которой он мог бы хорошо заработать. Он еще раз огляделся и, никого не увидев, протянул руку. Но тут кто-то тронул его за плечо. Это был падре Жозе Педро. - Зачем ты это делаешь, сын мой?- спросил он с улыбкой, забирая из рук Сачка золотую дарохранительницу. - Я только хотел посмотреть, ваше преподобие. Красивая штучка,- выкручивался порядком напуганный Сачок. - Вот красотища-то, правда ? Только не подумайте, что я хотел унести. У меня и в мыслях такого не было: поставил бы на место. Я из хорошей семьи. Падре Жозе окинул Сачка взглядом и улыбнулся. Сачок тоже посмотрел на свои лохмотья: Это потому, что у меня умер отец, понимаете ? А до этого я даже ходил в школу... Я говорю правду. Зачем мне воровать эту штуку ? - он указывал на дарохранительницу. - Да еще из церкви. Я ведь не язычник. Падре Жозе Педро снова улыбнулся. Он прекрасно понимал, что Сачок врет. Но он давно искал возможность установить контакт с городскими беспризорниками. Он считал, что таково предназначение, уготованное ему Богом. Он несколько раз посетил с этой целью исправительную колонию для несовершеннолетних, но там ему чинили всевозможные препятствия, потому что он не разделял некоторые весьма странные представления директора о воспитании. Иными словами, он не считал, что детей надо бить, чтобы удержать от греха. Падре не раз слышал о капитанах песка и мечтал познакомиться с ними, чтобы привести их сердца к Богу. У него было огромное желание работать с этими детьми, помочь им исправиться. Поэтому он разговаривал с Сачком как можно мягче. Кто знает, может, его помощью он попадет к капитанам песка? Так и вышло. Падре Жозе Педро не считался выдающейся личностью в среде духовенства. Напротив, он был едва ли не самым жалким из целого легиона байянских падре. До поступления в семинарию он пять лет проработал на ткацкой фабрике простым рабочим. Однажды эту фабрику посетил епископ, и хозяин, желая продемонстрировать свое великодушие, заявил: - Сеньер епископ, вы жаловались, что сейчас мало истинных пастырей. Поэтому я готов оплатить учебу одного семинариста или того, кто хочет стать священником, если у него есть призвание. Жозе Педро, стоявший за станком, услышал это и сказал, что хочет стать падре. Как для епископа, так и для хозяина фабрики это было полной неожиданностью. Жозе Педро был уже не в том возрасте и не имел никакого образования. Но хозяину было неудобно перед епископом отступать от своего слова, и Жозе Педро поступил в семинарию. Большинство семинаристов смеялись над ним. Ему никак не удавалось стать хорошим учеником. Он был очень старательным, это так. К тому же одним из самых преданных церкви, искренне верящих. Но он часто не соглашался с тем, что творилось в семинарии, и другие ученики его третировали. Ему не удалось проникнуть в тайны философии, теологии и латыни, но сердце его было открыто чужой боли, и он хотел наставлять в вере детей или индейцев. Жозе Педро пришлось многое вытерпеть, особенно когда через два года хозяин фабрики перестал платить за него, и он был вынужден подрабатывать педелем1, чтобы продолжить учебу. Однако, не смотря ни на что, ему удалось закончить семинарию и получить сан. Теперь, в ожидании собственного прихода он служил в одной из байянских церквей. Но больше 1 Педель-младший воспитатель в учебных заведениях, следящий за дисциплиной учащихся. всего на свете он хотел стать наставником городских беспризорников, мальчишек без отца и матери, которые живут среди всяческих пороков, добывая свой хлеб воровством. Падре Жозе Педро мечтал открыть им свет истинной веры, привести их сердца к Богу. С этой целью он стал посещать исправительную колонию для несовершеннолетних преступников, где вначале директор встретил его с распростертыми объятиями, но когда падре решительно высказался против телесных наказаний, против того, чтобы детей по нескольку дней морили голодом, все сразу изменилось. Ему даже пришлось написать по этому поводу письмо в газету. В результате дорога в колонию была для него закрыта, а в архиепископство направлена жалоба. Поэтому у него до сих пор и нет своего прихода. Однако больше всего ему хотелось познакомиться с капитанами песка. Проблема малолетних преступников и беспризорников, не волновавшая, казалось, никого в целом городе, была главной заботой падре Жозе Педро. Он пытался сблизиться с этими детьми не только для того, чтобы обратить на путь истинны - он хотел просто помочь им, улучшить их жизнь. Попытка падре как-то повлиять на капитанов не приносили большого успеха. Вернее вообще никакого. Он даже не представлял, что нужно сделать, чтобы завоевать доверие маленьких воришек. Но он знал, что эти мальчишки лишены любви и заботы, зато с лихвой хлебнули голода и бесприютности. И если падре не мог дать им кров, еду и одежду, то, по крайне мере, у него всегда было для них доброе слово и сердце, исполненное любви. В одном заблуждался в начале падре Жозе Педро : он полагал, что капитаны согласятся променять свою безграничную уличную свободу на сытую жизнь. Конечно, падре не собирался агитировать этих ребят за исправительную колонию: слишком хорошо он знал ее законы, писаные и неписаные, и прекрасно понимал, что это учреждение никого не может сделать ни лучше, ни честнее. Падре рассчитывал на своих пожилых прихожанок, с которыми у него сложились дружеские отношения. Они могли бы взять на себя заботу о капитанах песка, об их обучении и воспитании. Но тогда капитанам пришлось бы отказаться от всего того, что было для них главным: от свободы, от полных опасности приключений на улицах самого таинственного и прекрасного города в мире - Баии Всех Святых. И познакомившись через Сачка с капитанами песка, падре Жозе Педро тут же отверг эту идею, понимая, что, сделав подобное предложение, он навсегда утратил бы их доверие. Мальчишки просто уйдут из склада, и он никогда больше их не увидит. К тому же у него не было абсолютного доверия к этим одиноким старым богомолкам, которые буквально не вылезали из церкви, а в перерывах между мессами сплетничали и злословили. Он помнил, как они обиделись на него в первый день его службы в этой церкви. Когда обедня закончилась, группа богомолок окружила его с явным намерением помочь ему снять облачение. Раздались взволнованные голоса: - Преподобненький... Архангел Гавриил... Одна тощая старая дева молитвенно сложила руки: - Мой Христосик... Это было невыносимо, и падре Жозе Педро взорвался. Хотя он знал, что большинство священников не возражают против такого обожания и получают неплохие подношения в виде кур, индюшек, вышитых носовых платков, а иногда даже старинных золотых часов, которые передаются в семье из поколения в поколение. Но у падре Жозе Педро было иное представление о своей миссии, он осуждал подобное поведение святых отцов и поэтому реагировал чересчур страстно: - Вам что, нечего делать? У вас нет дома, вам не о ком заботиться? И я не Иисусик и не Архангел Гавриил... Идите домой... работать, готовить обед, ужин. Богомолки смотрели на него так, словно он был самим Антихристом. - Работая по дому, вы лучше послужите Богу, чем здесь, нюхая подолы священников. Идите, идите...- закончил падре. И даже когда они ушли, напуганные, он все повторял скорее с болью, чем злостью: - Христосик... Поминают имя Господа всуе. А старые святоши побежали прямиком к падре Кловису, своему любимому духовнику, который был толст, лыс и всегда находился в прекрасном настроении, и рассказали, стеная и охая, о том, что пришлось им только что претерпеть. Падре Кловис ласково смотрел на них и утешал, как мог: У него это скоро пройдет. Это поначалу. Потом он увидит, что вы просто святые, истинные дщери Господни. Это пройдет. Не печальтесь. Прочтите "Отче наш" и не забудьте про вечернюю службу. Когда они ушли, он рассмеялся и пробормотал самому себе: - Ох, уж эти новоявленные падре. Портят жизнь себе и людям. Позднее прихожанки снова сблизились с молодым священником. Но, по правде говоря, полного взаимопонимания им достичь не удалось. Суровый вид, сдержанность, отвращение к церковным интригам были причиной того, что его скорее уважали, чем любили. Тем не менее, с некоторыми, в основном с вдовами и с теми, кому не повезло в семейной жизни, он все-таки подружился. И еще одно препятствовало их сближению: падре Жозе Педро был никудышным проповедником. Никогда не удавалось ему описать ад с такой убедительной силой, как падре Кловису, говорил он бесцветно и путано, зато был человеком глубоко верующим. А вот верил ли падре Кловис хотя бы в черта, сказать трудно. Вначале подре Жозе Педро хотел отвести капитанов песка к этим прихожанкам. Он думал, что спасет этим не только детей от голода и нищеты, но и богомолок от губительной пустоты их существования. Он мог бы добиться, чтобы они заботились о детях с такой же пылкой преданностью, с какой служат церкви, всем этим толстым священникам. Падре Жозе Педро догадывался (скорее догадывался, чем знал), что, проводя все дни с утра до вечера за пустыми разговорами в церкви или вышивая платки для падре Кловиса, богомолки пытаются придать хоть какой-то смысл своей неудавшейся жизни, ведь у этих старых дев никогда не было ни мужа, ни сына, которым они могли бы отдать свою заботу и нежность. А теперь у них появятся сыновья. Долгое время лелеял Жозе Педро этот проект. Он даже привел в дом одной из своих прихожанок мальчишку из исправительной колонии. Это случилось еще до того, как падре познакомился с капитанами песка, когда он знал о них только понаслышке. Опыт закончился плачевно: мальчишка удрал из дома старой девы, стащив столовое серебро. Он предпочел уличную свободу, пусть голодную и бесприютную, хорошей одежде и гарантированному обеду: уж лучше умирать с голоду и ходить в лохмотьях, но быть свободным, чем громко молиться три раза в день и торчать в церкви с утра до вечера. Потом падре Жозе Педро понял, что опыт провалился скорее по вине старой девы, чем мальчика. Ведь, очевидно, - думал падре, - невозможно превратить беспризорника в святошу. А вот честным, работящим человеком он стать может. И падре собрался, еще не зная капитанов, свести их с одинокими прихожанками, надеясь, что на этот раз, хорошо все спланировав, он добьется успеха. Но, попав в банду и немного узнав капитанов, он понял, что нелепо даже мечтать об этом, потому что любовь к свободе - единственная страсть, владеющая сердцами этих мальчишек. Тогда он решил искать другие пути. Вначале капитаны смотрели на него с недоверием. Они много раз слышали, что со священниками лучше не связываться, что ходить в церковь - не мужское дело. Но падре Жозе Педро был раньше рабочим и знал, как найти к ним подход. Он обращался с ними, как со взрослыми, как с друзьями и таким образом сумел завоевать доверие даже тех, кто, как Педро Пуля и Профессор, не любил молиться. Труднее всего ему было с Хромым. Если Профессор, Педро Пуля и Кот были просто равнодушны к словам падре (Профессору однако он нравился за то, что приносил почитать книги), а Сухостой, Жоанн Длинный и, особенно, Фитиль внимательно к ним прислушивались, то Хромой все воспринимал в штыки, оказывая поначалу упорное сопротивление. Однако, в конце концов, падре победил: теперь все капитаны доверяли ему, а у Фитиля открылось призвание к служению Богу. Но в тот вечер падре был встречен без особого энтузиазма. Фитиль поцеловал ему руку, Сухостой тоже. Остальные просто поздоровались. - Сегодня я хочу всех вас пригласить в одно место, - объяснял падре Жозе Педро. Мальчишки навострили уши: Пришел звать вас к вечерне. Хотелось бы посмотреть, кого соблазнит.., - хотел сострить Хромой, но прикусил язык, встретив грозный взгляд Педро Пули. Но падре улыбнулся по-доброму. Он уселся на ящик, и Жоан Длинный увидел, какая у него старая и пыльная сутана. Заштопанная в нескольких местах черной ниткой, она была слишком велика для его худой фигуры. Жоан ткнул локтем Пулю, но Педро и сам это заметил. - Ребята,- сказал Пуля, -падре Жозе Педро - наш друг. У него что-то для нас есть. Ура падре Жозе Педро ! Жоанн Длинный понял, что Пуля сказал так из-за рваной и слишком большой сутаны. Остальные ответили громким "ура!" Падре улыбнулся, жестом требуя тишины. Не сводя глаз с сутаны падре, Длинный думал, что Педро Пуля - настоящий вожак. Он все видит и все понимает. За Педро Пулю Жоан Длинный дал бы изрубить себя на куски, как тот негр из Ильеуса за Барбозу, знаменитого предводителя кангасейро. Падре Жозе Педро вытащил из кармана молитвенник в черном переплете, а из него несколько бумажек по 10 мильрейсов: - Это вам... Приглашаю всех вас покататься сегодня на карусели на площади в Итапажипи. Он представлял себе, какая радость вспыхнет в их глазах, какое необыкновенное веселье воцарится в бараке. Это помогло бы падре убедить себя, что содеянное им - угодно Богу, что он совершил не слишком большой грех, когда из пятисот мильрейсов, что дона Гильермина Сильва дала на свечи к алтарю Пресвятой Богородицы, он взял пятьдесят, чтобы повести капитанов на карусель. Но этого не произошло, мальчишки смущенно молчали, и падре, растерянный, с деньгами в руке, беспомощно обвел взглядом толпу мальчишек. Педро Пуля запустил пятерню в длинные, закрывающие уши волосы, хотел что-то сказать, но, не найдя слов, вопросительно посмотрел на Профессора. Он-то все и объяснил. -Вы хороший человек, падре, - Профессор хотел было сказать, что падре такой же хороший, как Жоан Длинный, но подумал, что священник может обидеться, если его сравнить с негром. - Но дело в том, что Хромой и Сухостой работают сейчас на карусели. И мы приглашены, - здесь он сделал небольшую паузу, - хозяином, их другом, покататься ночью бесплатно. Мы не забудем вашего приглашения...- Профессор говорил медленно, тщательно подбирая слова, чувствуя всю деликатность момента, Педро Пуля при этом одобрительно кивал головой. - Но лучше в другой раз. Вы не обидитесь на нас, за то, что мы отказались? Не обидитесь, правда? -Профессор пристально вглядывался в лицо заметно повеселевшего священника. - Конечно, не обижусь. В другой раз, - он смотрел на мальчишек с улыбкой. - Так даже лучше. Ведь эти деньги...- и умолк на полуслове, пораженный внезапно пришедшей в голову мыслью: ведь это сам Господь решил преподать ему урок, указать, какой грех он совершил. У падре было такое выражение лица, что мальчишки невольно сделали шаг вперед. Они смотрели на него, ничего не понимая. Перо Пуля наморщил лоб, как обычно, когда ему надо было решить какую-то сложную проблему. Профессор безуспешно пытался найти нужные слова. И только Жоан Длинный понял все, хотя считался самым глупым: - Это из церкви, падре? - и с досадой хлопнул себя по губам. Другие тоже поняли. Фитиль подумал, что это великий грех, но решил, доброта падре искупает его. Тогда Хромой, приволакивая ногу сильнее обычного, вплотную подошел к священнику. Голос выдавал его внутреннюю борьбу: вначале он кричал, а закончил почти шепотом: - Мы можем положить их на место. Для нас это пара пустяков. Не печальтесь...- и улыбнулся. Эта улыбка Хромого и те чувства, которые он читал на лицах капитанов (неужели в глазах Длинного слезы?), вернули падре Жозе Педро покой, душевную ясность и уверенность в правоте своего поступка и своего Бога. Тогда он сказал уже обычным голосом: - Одна старая вдова дала мне на свечи пятьсот мильрейсов. Я взял пятьдесят, чтобы вы могли покататься на карусели. Господь рассудит, хорошо ли я поступил. Теперь куплю на эти деньги свечи. Педро Пуля чувствовал, что обязан чем-то отплатить священнику. Он хотел, чтобы тот знал, что они все понимают. И, не найдя ничего лучшего, чем отказаться от дела, которое они запланировали на этот вечер, пригласил падре: - Мы сейчас идем к карусели посмотреть на Сухостоя и Хромого. Хотите с нами, падре? Падре согласился, понимая, что это еще один шаг к сердцам капитанов песка. Группа ребят вместе с падре отправилась на площадь. Некоторые не пошли: Кот, например, которому надо было повидаться с Далвой. Но те, кто пошел, были похожи на мальчиков из хороших семей, возвращающихся из воскресной школы. Если бы они были хорошо умыты и одеты, их можно было бы принять за учащихся колледжа, так дисциплинированно они себя вели. Вместе с падре они обошли всю площадь. С гордостью продемонстрировали, как Сухостой, одетый кангайсейро, кричит на разные голоса, а Хромой самостоятельно управляется с каруселью, потому что папаша Франса ушел в бар выпить пива. Жаль, конечно, что днем лампочки не горят. Поэтому карусель не такая красивая, как вечером, когда кружатся разноцветные огни. Но все равно они гордились Сухостоем, который так здорово подражал разным животным, и Хромым, который приводит в движение карусель и управляется с оравой ребятишек; одни, при этом, рвались на карусель, а другие не хотели слезать. Профессор огрызком карандаша нарисовал на куске картона Сухостоя, одетого кангасейро. У него был особый дар к рисованию, и иногда он зарабатывал деньги, рисуя мелом на тротуаре портреты проходящих мимо мужчин и сеньорит, гуляющих со своими женихами. Парочки останавливались на минутку, улыбались, разглядывая незаконченный рисунок. - Как похоже...- восхищались девушки. Профессор собирал монетки, и дальше совершенствовал рисунок, вводил новые персонажи - моряков и проституток, пока полицейский не прогонял его с тротуара. Иногда вокруг него собиралась толпа зрителей, и кто-нибудь обязательно говорил: - Этот мальчик подает большие надежды. Жаль, что правительству нет никакого дела до способных детей. И зрители вспоминали случаи, когда уличные мальчики при определенной поддержке становились великими поэтами, певцами, художниками. Профессор закончил рисунок (он изобразил еще карусель и упившегося до бесчувствия папашу Франсу ) и подал его священнику. Они стояли тесной группой и рассматривали рисунок, который священнику очень понравился, как вдруг услышали: - Да ведь это же падре Жозе Педро...- Какая-то старая карга навела на них свой лорнет, как боевое оружие. Падре Жозе Педро от неожиданности потерял дар речи, а ребята озадаченно разглядывали жилистую шею старухи и костлявую грудь, где сверкала в лучах солнца очень дорогая брошь. Несколько секунд никто не проронил не звука. Наконец падре Жозе Педро пришел в себя и сказал: - Добрый день, дона Маргарида. Но вдова Маргарида Сантос снова навела на них золотой лорнет: - Как вам не стыдно, падре? Служитель Господа Бога, уважаемый человек, и здесь, среди этого сброда! - Это дети, сеньора. Старуха смотрела надменно, презрительно скривив губы. Падре продолжил: - Христос сказал: "Пустите детей приходить ко мне..." - Тоже мне, дети...- словно выплюнула старуха. - "Горе тому, кто причинит зло одному из малых сих"- так сказал Спаситель, - падре Жозе Педро возвысил голос над злобным шипеньем старухи. - Это не дети, это преступники. Мошенники, воры, но не дети. Может быть, это даже капитаны песка... Ворье,- повторила она с ненавистью. Мальчишки уставились на нее, ничего не понимая. Только в глазах Хромого сверкнула злоба. Педро Пуля шагнул вперед, пытаясь объяснить: - Падре просто хочет помо... Но старуха отпрянула от него и буквально завизжала: - Не смей, не смей приближаться ко мне, мразь. Если бы не падре, я бы уже давно позвала полицию. Тут Педро Пуля расхохотался, подумав, что если бы не падре, то у старухи уже давно не было бы ни брошки, ни лорнета. Старуха удалилась, всем своим видом демонстрируя чванливое превосходство и презрение ко всякому сброду, не преминув сказать падре Жозе Педро: - Так вы не далеко пойдете, падре. Вам следует быть разборчивее в своих знакомствах. Педро Пуля хохотал все громче, и священник тоже рассмеялся, хотя ему было совсем не весело из-за этой старухи, ее злобного непонимания. Но карусель по-прежнему вращалась, все так же бегали деревянные лошадки с нарядно одетыми мальчиками и девочками на спинах, и глаза капитанов песка опять обратились к ней, горя желанием взобраться на этих скакунов и лететь по кругу вместе с огнями карусели. - Настоящие дети, - подумал падре. А вечером вдруг пошел проливной дождь. Но потом ветер разогнал черные тучи, и засверкали звезды, заблестела полная луна. На рассвете пришли капитаны. Хромой включил мотор. И они забыли, что они не такие, как большинство детей, что у них нет дома, нет ни отца, ни матери, что они, как взрослые, должны воровать, чтобы жить, что все в городе боятся их как грабителей и бандитов. Они забыли злобные слова старухи с лорнетом. Они забыли обо всем, и стали такие же, как все другие дети, летя по кругу на деревянных лошадках вместе с огнями карусели. Сверкали звезды, сияла полная луна. Но еще ярче сверкали в байянской ночи синие, зеленые, желтые, красные огни Большой японской карусели. ПОРТ Педро Пуля кинул монетку в четыреста рейсов в стену таможни. Отскочив, она упала дальше монеты Сачка. Потом Фитиль кинул свою, и она оказалась между монетами Сачка и Педро Пули. Сачок следил за игрой, сидя на корточках. Он вынул изо рта сигарету: - Так даже лучше. Хорошая примета - начинать с проигрыша. И игра продолжалась. Но Сачок и Фитиль все время проигрывали, и монеты, одна за одной, попадали в карман Педро Пули: - В этом деле я мастак, - заметил он. Перед ними стояли на якоре многочисленные парусники. С рынка выходили мужчины и женщины. Ребята ждали, когда появиться парусник Божьего Любимчика. Капоэйрист ушел в море, ведь он зарабатывал на жизнь рыбной ловлей. Игра в "крузаду" продолжалась до тех пор, пока Педро Пуля не обчистил обоих до нитки. Шрам на лице Педро блестел. Ему нравилось побеждать в честной игре, особенно с такими сильными соперниками, как Фитиль (который долгое время был чемпионом среди капитанов) и Сачок. Тогда Сачок вывернул карман наружу: - Одолжи мне хотя бы крузаду. А то я совсем на мели. - Потом поглядел на море, на парусники у причала: - Что-то Божий Любимчик запаздывает. Пошли в порт? Фитиль, сказал, что останется ждать Божьего Любимчика, а Педро Пуля и Сачок пошли в порт. Они пересекли набережную, ноги увязли в прибрежном песке. Какой-то корабль отошел от причала пятого пакгауза. Там взад и вперед сновали люди. Педро Пуля спросил Сачка: - Ты хотел бы стать моряком? - Не знаю... Мне и здесь хорошо. Нет, я отсюда ни ногой. - А я бы хотел. Взобраться на мачту. Да еще в шторм. Здорово, а? Помнишь ту историю, что читал нам Профессор, ну, ту, про бурю? Красотища... - Да, здорово было. Педро Пуля стал вспоминать историю, а Сачок подумал, какая ужасная глупость - уплыть из Баии, если здесь можно вести легкую и красивую жизнь бродяги и бездельника: нож за поясом, гитара в руках, смуглянка для забав на песке. Вот о чем он мечтал. Они подошли к воротам седьмого пакгауза. Жоан де Адам, портовый грузчик, необычайно сильный негр, старый забастовщик, которого любили и боялись все в порту, сидел на ящике и курил трубку. Видно было, как под рубашкой играют его мускулы. Увидев ребят, он радостно их приветствовал: - Гляди-ка! Дружище Сачок. И капитан Педро. Он всегда называл Пулю только "капитан Педро" и любил разговаривать с ним. Жоан де Адам подвинулся, чтобы дать место Пуле. Сачок присел перед ними на корточки. В углу продавала апельсины и кокарду1 пожилая негритянка, одетая в национальный костюм байянки: цветастую ситцевую юбку и белую кофту, не скрывавшую крепкую для ее возраста грудь. Недолго думая, Сачок взял с лотка апельсин и стал чистить, разглядывая пышный бюст негритянки: - Грудь-то у тебя еще вполне, а, тетушка? Негритянка улыбнулась: Эти нынешние мальчишки совсем не уважают старших, 1кокада - десерт из кокосового ореха кум Жоан. Где это видано, чтобы такой постреленок обсуждал грудь такой старой карги, как я? - Брось, тетушка. Ты еще хоть куда... Негритянка задорно рассмеялась. - Я уже свое отгуляла, Сачок. Прошли те времена. Спроси вон его, - она указывала на Жоана де Адама. - Помню, как он, почти совсем мальчишка, немногим старше тебя, устроил первую забастовку здесь в порту. В ту пору никто и не знал, что это за чертовщина такая - забастовка. Ты помнишь, кум? Жоан де Адам утвердительно кивнул и закрыл глаза, вспоминая давние времена первой забастовки. Он был одним из самых старых докеров, хотя никто не давал ему его лет. - Если негр не седой, он до ста лет молодой, - заметил Педро Пуля. Тут негритянка сняла с головы косынку, и все увидели, что шевелюра у нее совершенно белая. - Понятно, почему ты носишь платок. Тщеславная негритянка...- пошутил Сачок. Жоан де Адам спросил: - Ты помнишь Раймундо, кума Луиза? - "Блондина", что погиб в забастовке? Как не помнить! Ведь он почти каждый день останавливался чуток поболтать со мной, любил пошутить... - Его убили как раз в этом самом месте в тот день, когда на нас напала конная полиция, - он глянул на Педро Пулю. - Ты никогда не слышал о нем, капитан? - Нет. Тебе было тогда года четыре. После этого, примерно с год, ты переходил из одного дома в другой, пока не сбежал. А потом мы услышали о тебе, когда ты стал главным у капитанов песка. Но мы знали, что ты сумеешь за себя постоять. Сколько тебе сейчас лет? Педро принялся высчитывать, но сам же Жоан де Адам остановил его: - Тебе пятнадцать, правильно, кума? Та кивнула. Жоан де Адам продолжил: - Как только пожелаешь, ты получишь место здесь, в порту. Мы храним его для тебя. - Почему? - спросил Сачок, поскольку сам Педро растерялся и только вопросительно смотрел на грузчика. - Потому что его отец - тот самый Раймундо, и он погиб здесь, борясь за нас, за наши права. Настоящий был человек, стоил десяти нынешних. - Мой отец? - Переспросил Педро Пуля, до которого доходили об этом какие-то смутные слухи. - Да, твой отец. Все звали его Блондином. Когда на демонстрации он произносил речь, ни за что не подумаешь, что он простой грузчик. Его настигла пуля, но для тебя всегда найдется место здесь, в порту. Педро Пуля, опустив голову, водил веткой по асфальту, потом вдруг взглянул на Жоана де Адама: - Почему ты никогда не рассказывал мне об этом? - Ты был слишком мал, чтобы понять. Теперь ты становишься взрослым, - он одобрительно рассмеялся. Педро Пуля тоже засмеялся, довольный, что узнал о своем отце, и что тот был храбрым человеком. А потом с заминкой спросил: - А мою мать ты знал? Жоан де Адам задумался: - Нет. Когда я познакомился с Блондином, у него не было жены. Но ты жил с ним. - Я ее знала, - вмешалась негритянка. - Красивая была женщина. Ходили слухи, что твой отец выкрал ее из родительского дома, что она была из богатой семьи вон оттуда, - она указала на Верхний город. - Она умерла, когда тебе не было и шести месяцев. В то время Раймундо работал на табачной фабрике в Итапажипи. Это потом он перешел в порт. - Ты всегда найдешь здесь работу, если пожелаешь, - повторил Жоан де Адам. Педро кивнул. А потом спросил: - Хорошее было дело - забастовка, верно? И Жоан де Адам стал рассказывать про забастовку. Когда закончил, Педро Пуля сказал: - Да, хотел бы я устроить какую-нибудь забастовку. Вот было бы здорово! К причалу подошел иностранный корабль, и Жоан де Адам поднялся: - Сейчас будем грузить этого голландца. Пароход гудел, маневрируя у причала. Со всех сторон собирались к пакгаузу грузчики. Педро Пуля смотрел на них, и в сердце его рождалась нежность. Его отец был одним из этих людей, он погиб, защищая их. Здесь были белые, мулаты, но большинство - негры. Они идут грузить трюмы судна мешками с какао, табаком, сахаром - всеми дарами байянской земли, которые отправятся потом в дальние страны, где другие докеры, может быть высокие и белокурые, разгрузят корабль, и опустеют его трюмы. Его отец был один из этих сильных людей. Только теперь Педро узнал об этом. Для них он произносил речи, взобравшись на какой-нибудь ящик, боролся за них и получил пулю в грудь, когда против бастующих бросили конную полицию. Может быть, именно здесь, где сидит он сейчас, пролилась кровь его отца. Педро Пуля внимательно рассматривал асфальт под ногами. Под ним должна быть кровь, бежавшая из груди его отца. Поэтому для него всегда найдется место в порту, среди этих людей, место его отца. И ему тоже придется тогда таскать шестидесяти- килограммовые мешки на спине. Это тяжелый труд. Но он тоже может устроить забастовку, как отец и Жоан де Адам, и сражаться с полицией и погибнуть. Так он отомстил бы за своего отца, помог бы этим людям отстаивать свои права (Педро смутно представлял себе, что это такое). Он уже видел себя на баррикадах, сражающимся с полицией. Его мечтательный взгляд был устремлен вдаль, на губах блуждала задумчивая улыбка. Сачок, приканчивающий уже третий апельсин, вернул Педро на грешную землю: - Хватит витать в облаках, приятель. Старая негритянка посмотрела на Педро Пулю с нежностью : - Ну, просто одно лицо с отцом. Только волосы волнистые, от матери. Если бы не этот шрам на лице, не отличить от Раймундо. Красивый мужчина ... Сачок хмыкнул. Спросил, сколько он должен, заплатил двести рейсов. Потом еще раз поглядел на грудь негритянки : - Нет ли у тебя дочери, тетушка ? - А тебе на что, проклятущий ? Сачок засмеялся: - Уж я бы нашел, о чем с ней потолковать. - Если и есть, то не про твою честь, пройдоха, - негритянка запустила в него шлепанцем, но Сачок увернулся. Потом вдруг вспомнила : - Ты не идешь сегодня на Гантуар1? Очень весело будет. И танцы тоже. Сегодня праздник Омулу. - Много еды ? И алуар 2? - Еще бы, - она посмотрела на Педро Пулю. - Почему бы тебе тоже не пойти, белый ? Омулу - богиня не только негров, она 1 На Алто ду Гантуа, 33 находится еще одно кондомблэ племени жеже-наго 2 алуа - слабоалкогольныцй напиток богиня всех бедняков. (Услышав имя богини черной оспы, Сачок поднял руку в ритуальном приветствии). Наступил вечер. Какой-то мужчина купил кокады. Внезапно зажглись огни. Негритянка поднялась, Сачок помог ей поставить на голову лоток. Вдали появился Фитиль с Божьим Любимчиком. Педро Пуля еще раз поглядел на докеров, таскавших тюки на голландское судно. На широких черных и смуглых спинах блестели капли пота. Мускулистые торсы сгибались под тяжестью мешков. С шумом и скрежетом вращались подъемные краны. Когда-нибудь, как отец, он устроит забастовку, будет бороться за правое дело ... И тогда какой-нибудь старый докер, такой как Жоан де Адам, расскажет другим мальчишкам о его подвигах, как сейчас рассказывают об отце. И глаза Педро сверкали в наступивших сумерках. Ребята помогли Божьему Любимчику разгрузить лодку. Богатый улов. Верно, ему помогала сама Йеманжа. Хозяин рыбной лавки на базаре купил все оптом. Потом они поели в ближайшем ресторанчике, и Фитиль отправился к падре Жозе Педро, учившему его читать и писать. По пути он завернул в склад за коробкой с перьями, которую стащил утром в писчебумажном магазине. А Педро Пуля, Сачок и Божий Любимчик пошли на кандоблэ на Гантуа (Любимчик был оганом1), где в красных одеждах появилась Омулу и исполнила свою лучшую песнь. Она оповестила своих бедных сынов, что нищета скоро кончится, потому что она нашлет оспу в дома богачей, а бедные будут сыты и счастливы. В ночи, посвященной Омулу, гремят атабаке2. Богиня возвестила, что бедняки скоро отомстят богатым за все. Негритянки танцевали, все радовались. День отмщения грядет. --------------------------------------------------------------------- 1 оган - жрец 2 атабаке - африканский барабан С праздника Педро Пуля возвращался в одиночестве: Сачок и Божий Любимчик пошли на какую-то вечеринку. Педро спускался по улицам, ведущим в Нижний город. Он шел медленно, сутулясь и низко опустив голову, словно невыносимая тяжесть вдруг навалилась ему на плечи. Педро вспомнил разговор с Жоаном де Адамом. Конечно, он был рад узнать, что его отец - настоящий герой, что о нем до сих пор помнят в порту и рассказывают легенды. Жоан де Адам сказал, что его отец боролся за справедливость, за права рабочих. За это он отдал свою жизнь, но разве что-нибудь изменилось? Разве жизнь бедняков стала лучше? А потом на макумбе1 Омулу, облаченная в красные одежды, возвестила о грядущем возмездии. Неужели отец погиб напрасно? Неужели надежда только на богов? Эти мысли давили на сердце Пули, как шестидесятикилограммовые мешки на спины грузчиков. Спустившись с холма, Педро направился прямо на берег, чтобы поскорее вернуться в склад и попытаться уснуть. Его облаял какой-то пес, опасаясь, что человек может покуситься на его кость. В конце улицы Педро Пуля заметил силуэт. Кажется, это женщина. Он вздрогнул, как молодой зверь при виде самки, и быстрым шагом устремился за женщиной, уже ступившей на песчаный берег. Песок заскрипел у него под ногами, и женщина заметила, что ее преследуют. Педро Пуля успел хорошо рассмотреть женщину, когда та проходила под фонарями: это была совсем юная негритяночка, лет , наверное, пятнадцати, его ровесница. Но ее острые груди прыгали под блузкой, а ягодицы двигались из стороны в сторону, как в танце. (Такова особенность негров: даже когда они спокойно идут, кажется, что они пляшут). Педро Пуля почувствовал, как внутри него растет желание, рожденное стремлением сбросить давящую на сердце тоску. Ведь думая о танцующих бедрах 1 макумба - то же, что и канломблэ негритянки, он забыл о погибшем отце, об Омулу, требующей возмездия в ночь макумбы. Он думал о том, как повалит негритянку на мягкий песок, как будет ласкать ее крепкую юную грудь, как овладеет ее горячим черным телом. Педро ускорил шаги, потому что негритяночка, свернув на пляж, уходила все дальше от освещенных улиц. Но, заметив преследователя, она пошла быстрее, почти побежала. Педро понял, что каброша1 направляется к одной из улочек, затерявшихся за пакгаузами между морем и склоном холма. Вероятно, она пошла через пески, чтобы сократить путь, а сейчас надеется спастись бегством, но с каждым шагом Педро все ближе. На берегу не было ни души. Только скрип песка у них под ногами заставлял трепетать сердце негритяночки от страха, а сердце Педро Пули - от нетерпения. Педро шел гораздо быстрее негритянки, он настигнет ее через какой-нибудь десяток шагов. А ей еще долго нужно бежать по берегу, чтобы достичь спасительных пакгаузов и улиц за ними. Педро оскалил зубы. Он был похож на хищного зверя, преследующего в пустыне жертву. Когда он уже протянул руку, чтобы схватить ее за плечо и заставить повернуться, негритянка побежала. Педро Пуля бросился за ней и скоро настиг. Не рассчитав, он со всей скоростью налетел на девушку, и оба покатились по песку. Педро вскочил на ноги и, улыбаясь, подошел к пытавшейся подняться негритяночке : - Не нужно, красотка. Так даже лучше. На лице негритянки был написан ужас. Но, увидев, что ее преследователь - мальчишка лет шестнадцати, она немного пришла в себя и спросила со злостью : - Что тебе от меня надо ? 1каброша - очень темная мулатка - Не горячись, смуглянка. Давай поболтаем немножко. Он схватил девчонку за руку, опять повалил на песок. Девушка почти обезумела от страха. Она возвращалась от бабушки домой, где ее ждали мать и сестра. Почему она вышла так поздно, почему рискнула идти через пески? Разве не знала она, что прибрежные пески - это любовное ложе для бродяг и матросов, для босяков, и капитанов песка - всех тех, кто не может заплатить женщине и томится любовным голодом в священном городе Баия? Она не знала этого, ей едва исполнилось пятнадцать, и совсем недавно она стала девушкой. Педро Пуле тоже только пятнадцать лет, но он давно знает не только побережье гавани и его тайны, но и тайны любви. Потому что мужчины постигают эти тайны гораздо раньше женщин, а капитаны песка узнают их гораздо раньше любого мужчины. Педро желал негритянку, потому что ему давно знакомы мужское желание и любовные ласки. Она не желала его, потому что совсем недавно стала девушкой и хотела сохранить себя для любимого ... Она не собиралась отдавать свою невинность первому встречному. Глаза девушки были полны страха. Педро Пуля провел рукой по курчавой голове негритянки : - Ты чертовски хорошенькая, смуглянка. Представляешь, какой сыночек у нас получится? Она вырывалась, отталкивала его: - Пусти. Пусти меня, проклятый. Она искала глазами, не появится ли кто-нибудь, чтобы прийти ей на помощь и спасти ее невинность, которая, как ее учили, была главным сокровищем. Но по ночам, на песчаных байянских пляжах не видно никого, кроме слившихся в объятиях теней, не слышно ничего, кроме любовных стонов. Педро Пуля ласкал ее грудь, и она почувствовала, что из глубины ее страха пробивается желание, как слабый ручеек, что бежит между гор, набирая силу, пока не превратится в полноводную бушующую реку. И поняв это, девушка испугалась еще больше. Если она уступит этому желанию, если позволит овладеть своим телом, она будет обесчещена, она оставит на песке пятно крови, над которым будут смеяться на следующее утро грузчики. Осознание своей слабости придало ей мужества и новые силы. Она наклонилась и укусила руку Педро, сжимавшую ее грудь. Педро вскрикнул, отдернул руку, она вырвалась и побежала. Но Педро снова поймал ее. Теперь к его желанию примешивалась злость: - Хватит резину тянуть, - крикнул Педро и попытался снова повалить ее на песок. - Пусти меня, проклятый. Ты хочешь моего бесчестья, негодяй ? Пусти, пусти меня, я здесь случайно ... Педро не отвечал. Он знал других, которые поначалу тоже строил из себя. В основном потому, что боялись, как бы об этом не узнал любовник. Ему и в голову не приходило, что эта негритяночка может быть невинной. Но она сопротивлялась, кричала, кусалась, колотила своими слабыми руками в грудь Педро Пули: - Ты что же думаешь, я отпущу тебя просто так? Брось ломаться. Твой парень ничего не узнает. Никто ничего не узнает. А ты поймешь, что значит настоящий мужчина. Теперь он пытался ласками победить в ней ненависть, пробудить чувственность. Его руки скользили вдоль тела девушки, он с силой прижимал ее к себе. А она все повторяла одно и то же: Пусти меня, негодяй ... Пусти меня ... Педро задрал подол ситцевой юбки, заголив крепкие бедра негритянки. Однако ее ноги были крепко сжаты, и, когда Педро попытался раздвинуть их, негритянка стала вырываться. Но, поскольку парень не переставал ласкать ее, девушка вдруг почувствовала, как на нее обрушивается желание, и потому не проклинала его больше, а только умоляла: - Пожалуйста, отпусти меня, ведь я девственница. Пожалей меня, дай мне уйти. А ты можешь встретить другую... Я девушка, ты лишишь меня невинности. Она плакала от страха еще и потому, что воля ее ослабевала под натиском растущего в груди желания. Педро был озадачен: - Ты в самом деле девушка? - Клянусь Господом Богом и Пресвятой Богородицей, - негритянка поцеловала сложенные крестом пальцы. Педро Пуля заколебался. Но он чувствовал, как расцветают под его пальцами груди негритянки, ощущал ее гладкие бедра и волосы в низу живота. - Ты говоришь правду? - переспросил Педро, не переставая, однако, ласкать ее. - Да, клянусь. Позволь мне уйти, меня ждут дома. Она плакала, и Педро почувствовал жалость. Но желание не затухало, и он прошептал, щекоча языком ухо негритянки: - Я знаю, как сделать, чтобы ты осталась невинной. - Нет! Нет! - Ты по-прежнему останешься девушкой. Ничего с тобой не случится. - Нет, нет, будет больно. Но он все ласкал негритяночку, и она почувствовала, как ее захлестывает волна страсти. Она начинала понимать, что, отказываясь таким образом удовлетворить его желание, она потеряет свою невинность здесь, на берегу. Поэтому, когда он пообещал (и при этом возбуждал ее, лаская языком ее ухо): - Если будет больно, я перестану ... - она согласилась. - Поклянись, что ты не лишишь меня невинности. - Клянусь. Но, испытав наслаждение (негритяночка при этом кричала и кусала руки), он увидел, что она еще охвачена желанием, и попытался овладеть ею по-настоящему. Она почувствовала и, вскочив на ноги, закричала, как сумасшедшая: - Тебе мало того, что ты со мной сделал, негодяй ? Ты хочешь погубить меня ? Она громко рыдала и заламывала руки - была и впрямь, как сумасшедшая. Эти слезы, крики и проклятия были единственной защитой негритяночки от вожака капитанов песка. Но лучшей защитой были ее полные ужаса глаза, глаза затравленного животного, у которого нет сил для сопротивления. Поскольку желание в основном было удовлетворено, и вернулась прежняя тоска, Педро проговорил: - Если я тебя отпущу, ты придешь завтра ? - Да, приду. - Я сделаю то же, что и сегодня. Ты останешься девушкой. Она молча кивнула. Глаза у нее были совсем безумные. В этот момент девушка чувствовала только боль и страх, ей хотелось скорее убежать. Теперь, когда руки, губы, плоть Педро не прикасались больше к ее телу, желание исчезло, и она думала только о том, чтобы спасти свою девственность. Поэтому она вздохнула с облегчением, когда Педро сказал: - Ладно, иди. Но если не вернешься завтра ... Я тебя все равно найду. Узнаешь тогда, почем фунт лиха. Она словно не слышала. Но парень не отставал : - Я провожу тебя. А то еще привяжется какая-нибудь сволочь. Они шли рядом, негритянка плакала. Педро хотел взять ее за руку, но она отпрянула. Он сделал еще одну попытку, и снова она вырвала руку. - Какого черта? - возмутился Педро, и дальше они пошли, взявшись за руки. Каброша громко рыдала, и ее плач тревожил душу, нагоняя неизбывную тоску, заставляя вспомнить о погибшем отце, о пророчествах Омулу. Теперь он уже проклинал в душе встречу с этой девчонкой и думал только о том, чтобы поскорее выбраться на освещенную улицу. Она все время всхлипывала, и, наконец, не выдержав, он сказал со злостью: - Ну, чего ты ревешь? Что я тебе сделал? В ответ она только глянула на него, и в ее глазах Педро прочел ненависть и презрение. Он опустил голову, не найдя подходящих слов. Теперь в его сердце не было ни желания, ни злости - только печаль. До них долетела мелодия самбы. Девчонка зарыдала еще громче. Педро еле волочил ноги, теперь он чувствовал себя гораздо слабее этой негритянки, ее рука казалась ему свинцовой. Педро разжал пальцы. Каброша тут же отдернула руку, но Педро не воспротивился. Сейчас он больше всего на свете хотел, чтобы не было в его жизни ни встречи с этой негритянкой, ни разговора с Жоаном де Адамом, ни праздника в Гантуа. Когда они вышли на освещенное место, Педро Пуля сказал: - Дальше пойдешь одна. Теперь никто тебя не тронет. Она снова обожгла его ненавидящим взглядом и бросилась бежать. Но на ближайшем углу остановилась, повернулась к Педро (который смотрел ей вслед) и бросила ему в лицо страшное проклятие: - Чтоб ты всю жизнь знал только бедность и болезни ! Чтоб ты никогда не снял с себя эти лохмотья! Грязный подонок ! Будь ты проклят ! Ее одинокий голос пронзил тишину пустынной улицы, ранив Педро Пулю в самое сердце. И, прежде чем исчезнуть за углом, негритянка сплюнула с величайшим презрением и еще раз повторила: - Будь ты проклят, подонок. Несколько минут Педро стоял оглушенный, не в силах пошевелиться. Потом повернулся и бросился бежать по берегу, спасаясь от проклятий негритянки, а ветер хлестал его в лицо. Ему хотелось броситься в море, чтобы смыть с себя эту тоску, в которой смешались и желание отомстить за погибшего отца, и ненависть к городу богачей, что раскинулся на другой стороне залива - в Барре, Витории, Грасе; и ощущение безысходности, которое он так рано испытал в своей жизни, жизни беспризорного и преследуемого мальчишки, и чувство вины перед этой негритяночкой, тоже по сути дела, ребенком. " Тоже ребенок" - слышал он в свисте ветра, в мелодии самбы, в голосе своего сердца. ПРИКЛЮЧЕНИЯ ОГУНА Однажды ночью, ненастной зимней ночью, когда затянутое свинцовыми тучами небо освещали вспышки молний и ни один парусник не рискнул выйти в море, ночью гнева Шангу и Йеманжи, Педро Пуля, Хромой и Жоан Длинный провожали мать святого дону Анинью до ее далекого дома. Она пришла к ним за помощью, и пока рассказывала, в чем дело, на город опустилась ночь, грозная и ужасная. - Это Огун1 разгневался, - объяснила дон'Анинья. Дело, связанное с Огуном, и привело ее к капитанам. Во время облавы на одном кандомблэ, которое хотя и не принадлежало ей ( потому что полиция не осмелится устраивать обыск на кандомблэ Аниньи), но находилось под ее покровительством, полицейские унесли из алтаря статуэтку ---------------------------------------------------------------------- 1 Огун - бог войны Огуна. Дон'Анинья использовала все свое влияние на одного полицейского, чтобы добиться возвращения божества. Она даже просила помощи у профессора медицинского факультета, который приходил на кандомблэ для изучения религии негров и считался другом Аниньи, но безрезультатно. Этот профессор и в самом деле пытался вызволить Огуна. Но совсем не для того, чтобы вернуть его в алтарь на далеком кандомблэ. На самом деле он хотел пополнить свою коллекцию африканских идолов. А теперь из-за того, что Огун до сих пор находился в полиции, Шангу мечет громы и молнии. В конце концов, дон'Анинья пришла к капитанам песка, своим давним друзьям, потому что ее друзья - все негры, все бедняки Баии. Для каждого находит она дружеское, теплое слово. Она лечит болезни, соединяет влюбленных, ее чары убивают злых людей. Дон'Анинья рассказала обо всем Педро Пуле. Вожак капитанов песка редко ходил на кандомблэ, не чаще чем слушал проповеди падре Жозе Педро. Но и падре, и жрица были его друзьями, а у капитанов песка закон: если друг в беде - помоги ему. Теперь они провожали Анинью домой. Ночь была штормовая, грозная. Спасаясь от яростного ливня, мальчишки жались друг к другу под большим белым зонтом матери святого. На всех кандомблэ сейчас гремят барабаны, чтобы умилостивить Огуна. И, возможно, на одном или нескольких Омулу возвестила о грядущей мести бедняков. Дон'Анинья сказала ребятам: - Не дают беднякам жить ... Даже богов их не оставляют в покое. Бедняк не имеет права танцевать и петь в честь своего бога, не может просить у него милости. - И столько горечи было в ее обычно ласковом голосе, что он казался каким-то чужим. - Они морят бедняков голодом, но им этого мало. Теперь они забирают их святых... - дон'Анинья воздела к небу сжатые кулаки. Педро Пуля почувствовал, как его захлестывает волна гнева. У бедняков ничего нет. Падре Жозе Педро говорит, что бедняки попадут в царствие небесное, где нет ни бедных , ни богатых : перед лицом Господа все равны. Но пытливый молодой ум не находит в этом справедливости. Пусть на небе они будут все равны. Но на земле-то они не были равны, и чаша весов все равно склоняется в сторону богачей. Проклятия жрицы наполняют грозовую ночь, они звучат громче агого и атабаке1, прославляющих Огуна. Дон'Анинья, худая и высокая, держалась с необыкновенным достоинством и благородством (настоящая африканская аристократка) и умела, как ни какая другая негритянка в городе, носить национальный костюм байянки. Лицо у Аниньи веселое, хотя достаточно было одного ее взгляда, чтобы внушить абсолютное уважение. Этим она похожа на падре Жозе Педро. Но сейчас гнев ее был ужасен, и проклятия в адрес полиции и богачей заполняют байянскую ночь и сердце Педро Пули. Прощаясь с дон'Аниньей, окруженной младшими жрицами, которые целовали ее руки, Педро Пуля пообещал: - Не волнуйся, мать Анинья, завтра я принесу тебе Огуна. Она не могла сдержать улыбки и легонечко хлопнула его по белокурой голове. Жоан Длинный и Хромой поцеловали руку негритянке. Ребята спускались с холма под звуки агого и атабаке, взывающих к милости Огуна. Хромой ни во что не верил, но многим был обязан дон'Анинье. Он спросил: - Ну, и что мы будем делать? Ведь штуковина-то в полиции. Жоан Длинный сплюнул и сказал с опаской: - Не называй так Огуна, Хромой. Он накажет... Он арестован и нечего не может сделать, - рассмеялся Хромой. 1 агого - негритянский барабан Жоан Длинный промолчал. Он-то знал, что Огун очень силен и, даже находясь в тюрьме, может покарать Хромого. Педро Пуля почесал подбородок, попросил папироску: - Дайте мне подумать. Этим делом надо серьезно заняться. Мы же обещали Анинье. Значит, надо держать слово. Они вошли в склад. Сквозь дырявую крышу лил дождь, и мальчишки сгрудились там, где кровля была целее. Профессор пытался зажечь свечу, но ветер, словно смеясь над ним, тут же гасил ее. Наконец Профессор отказался от этой затеи, отложил книгу и стал наблюдать, как ребята в углу играют в "семь с полтиной". Кот сдавал карты, Сачок ему помогал. Ударяясь об пол, звенели монеты, но ни какой шум не отвлекал Фитиля от молитв перед ликом Богородицы и Святого Антония. В такие ненастные ночи капианам не удавлось уснуть. Время от времени вспышки молний освещали барак, и тогда были видны худые и грязные лица капитанов песка. Многие были еще так малы, что боялись драконов и сказочных чудовищ. И они жались к старшим, которые страдали только от холода и бесприютности. А негры слышали в раскатах грома глас Шангу. Для всех эти грозовые ночи были ужасны. Даже для Кота у которого была женщина, на чьей груди он прятал свою молодую голову. Потому что в такие ночи мужчины, у которых нет ничего, кроме холостяцкой постели, хотят в объятьях женщины забыть свой страх. Они платят за то, чтобы провести эту ночь с Далвой, и платят хорошо. Поэтому Кот остается в бараке и сдает свои крапленые карты, а Сачок помогает ему жульничать. Испуганные, мальчишки жались друг к другу, но в глубине души каждый чувствовал себя бесконечно одиноким и понимал, что им недостает не столь теплой постели и крыши над головой, сколько ласковых слов матери или сестры, которые прогнали бы страх прочь. Они сбились в кучу и дрожали от холода, едва прикрытые лохмотьями. Некоторым верхней одеждой служили пиджаки, украденные или подобранные на свалках. И только у Профессора было настоящее пальто, такое большое, что волочилось по земле. Однажды (дело было летом) какой-то господин в громоздком пальто остановился выпить лимонаду в кабачке Нижнего города. Видно было, что он приезжий. Перевалило за полдень, и солнце палило невыносимо. Но человек, одетый в новое пальто, похоже, не замечал жары. Профессору он показался ужасно забавным: огромное пальто жило как бы своей собственной жизнью, словно этот человек был не его владельцем, а только состоял при нем. К тому же Профессор сразу понял, что этот тип при деньгах, и начал рисовать мелом на тротуаре его портрет. Профессор даже засмеялся от удовольствия, представляя, сколько получит за работу - никак не меньше двух мильрейсов. Господин повернулся и посмотрел на рисунок. Портрет был почти закончен. Профессор улыбался, потому что рисунок очень ему нравился: пальто получилось у него главным действующим лицом, а маленький человечек был только дополнением к нему. Но господину это совсем не понравилось. Он прямо рассвирепел, физиономия налилась кровью, будто его вот-вот хватит удар. Поднявшись со стула, он дважды, изо всех сил, пнул Профессора по почкам. Мальчик со стоном повалился на тротуар. Однако владельцу пальто этого показалось мало: он еще раз ударил Профессора ногой в лицо и бросил, уходя: Вот тебе, оборванец. Будешь знать, как издеваться над порядочными людьми. Потом стер рисунок ногой и ушел, звеня зажатыми в кулаке монетами. Тут на улицу вышла официантка и помогла Профессору подняться. Она с сочувствием смотрела на мальчика, потиравшего больное место. А разглядев рисунок, сказала: Вот скотина! Ведь портрет-то похож... Дурак! Она сунула руку в карман, где хранила чаевые, достала монетку в один мильрейс и хотела дать ее Профессору. Но он только махнул рукой, зная, что она сама еле сводит концы с концами. Профессор посмотрел на стертый рисунок и пошел своей дорогой, все еще держась за почки. Он брел, как в тумане, в горле стоял комок. Он хотел порадовать человека и заработать монетку. А получил пинки и брань. За что? Он не мог понять этого. За что их так не любят в городе? Ведь они просто обиженные судьбой бездомные дети, без отца, без матери... Почему эти хорошо одетые господа так их ненавидят? Несправедливость ранила больше, чем пинки, чем грубые слова. Профессор нес эту боль в своем сердце. Однако случилось так, что спустя какое-то время, возвращаясь в склад по пустынному песчаному пляжу, Профессор снова встретил того типа в пальто. Похоже, он направлялся к одному из кораблей, стоявших на якоре в порту. Солнце палило нещадно: даже этому сеньору стало жарко, он снял свое пальто и теперь нес его на руке. Зной прогнал с пляжа всех загорающих, а этот, в пальто, чтобы срезать путь, решил идти в порт через пески. Профессор достал из кармана нож (которым почти не пользовался) и бесшумно следовал за своим обидчиком. Потом обогнал и встал перед ним, лицом к лицу. Профессор глянул на своего врага, и все чувства, теснившиеся в душе, слились в одно - жажду мести. Мужчина с ужасом смотрел на мальчишку, словно выросшего из-под земли, с раскрытым ножом в руках. Он процедил сквозь зубы: - Уйди, парень. Профессор сделал шаг вперед, хозяин пальто побелел. - Что тебе? Чего надо? - повторил он, оглядываясь по сторонам, в надежде увидеть хоть кого-нибудь. Но пляж был пуст. Только далеко в порту мелькали чьи-то силуэты. Тогда тот, в пальто, бросился бежать. Но Профессор догнал его и ударил ножом в плечо. Мужчина выронил пальто и повернул в сторону порта, за ним тянулся кровавый след. Профессор подобрал брошенное пальто и побрел в противоположную сторону. Он не знал, что предпринять. Скоро хозяин пальто вернется с полицейскими и не успокоиться, пока не найдет его и не упечет в тюрьму. Хорошо, если корабль этого типа скоро уйдет, тогда поиски прекратятся. А если нет? Тут Профессор вспомнил официантку. Он направился прямо к кабачку, из палисадника подал ей знак. Девушка вышла, и, увидев пальто, сразу все поняла. Профессор предупредил: - Я его ранил ножом. Девушка рассмеялась: - Отомстил, значит, да? Она взяла у него пальто и отнесла в кабачок. Профессор прятался до тех пор, пока корабль не покинул гавань. Но из своего укрытия он видел облаву, которую полицейские устроили на пляже и на прилегающих улицах. Так Профессор добыл это пальто, с которым не захотел расстаться ни за какие деньги. Но вместе с пальто он приобрел кое-что еще: умение ненавидеть. И много лет спустя, когда его фрески потрясли всю страну (это были сцены из жизни беспризорных детей, нищих стариков, рабочих и докеров, разрывающих цепи), заметили, что толстые буржуа на них всегда появлялись в огромных пальто, в которых было больше индивидуальности, чем в их владельцах. Войдя в склад, Педро Пуля, Хромой и Жоан Длинный сразу направились к игрокам. Когда они подошли, игра на мгновение прекратилась. Кот окинул взглядом всех троих: - Сыграем разок в семь с полтиной? - Что я, дурак что ли? - вопросом ответил Хромой. Жоан Длинный остался с игроками, а Педро Пуля отозвал Профессора, чтобы обмозговать, как выкрасть статуэтку Огуна из полиции. Они довольно долго обсуждали этот вопрос, и уже в одиннадцать вечера, перед тем, как уйти, Педро Пуля обратился ко всем капитанам песка: - Ребята, мне предстоит трудное дело. Если не вернусь до утра, знайте, что я в полиции и скоро окажусь в колонии. Придется посидеть, пока не сбегу, или пока вы меня оттуда не вытащите... И вышел. Жоан Длинный проводил его до ворот. Профессор снова подсел к Коту. Малыши были напуганы словами своего вожака. Они очень верили Педро Пуле и не могли представить, как будут жить без него. Фитиль вышел из своего угла, прервав молитву в середине: - Что случилось? - Педро пошел на трудное дело. Если до утра не вернется, значит, попал за решетку. - Мы его вытащим оттуда, - очень спокойно сказал Фитиль, словно и не он только что стоял на коленях перед иконой Божьей Матери, моля о спасении своей маленькой воровской души. Сказал, и вернулся к своим святым - молиться за Педро Пулю. Игра возобновилась. По-прежнему лил дождь, и сверкали молнии. Небо было затянуто тучами. Капли дождя падали на дрожащих от холода мальчишек. Но теперь игра шла как-то автоматически, без азарта. Даже Кот забывал подтасовывать карты. Всем было явно не по себе. Наконец Профессор не выдержал: - Пойду посмотрю, как там дела. Жоан Длинный и Кот пошли вместе с ним. На этот раз у входа в барак лег Фитиль с кинжалом под головой. А рядом с ним, как всегда суровый, сидел Сухостой и вглядывался в ночь, думая о том, в какой стороне необъятной каатинги находится сейчас банда Лампиана. Может быть, в эту штормовую ночь борются они с полицией, как Педро Пуля. Сухостою приходит в голову, что Педро Пуля, когда вырастет, станет таким же храбрым, как Лампиан. Лампиан - хозяин сертана, бескрайней каатинги. А Педро Пуля станет хозяином города, его улиц и переулков, побережья и гавани. И Сухостой, хотя и родом из сертана, всегда будет своим и в каатинге, и в городе. Потому что Лампиан - его крестный, а Педро Пуля - друг. И он издал боевой петушиный крик - знак того, что он счастлив. Поднимаясь по Ладейра да Монтанья, Педро Пуля еще раз проиграл в уме намеченный план. Они разработали его вместе с Профессором, и, похоже, из всех дел, в которых он когда-нибудь принимал участие, это было самое опасное. Но для дон'Аниньи стоило рисковать: когда кто-нибудь из банды болел, она готовила снадобья из трав, лечила больного и часто спасала от смерти. А когда на ее террейро появлялся капитан песка, она обращалась с ним, как с оганом, угощала лучшей едой и напитками. План был очень рискованный, в любой момент мог произойти сбой, и тогда Педро Пуля проведет несколько дней в тюрьме и в конце концов окажется в исправительной колонии, где жизнь хуже собачьей. Есть только один шанс из тысячи, что дело кончится успешно, и Педро все поставил на эту карту. Педро Пуля вышел на Театральную площадь. Дождь лил как из ведра, полицейские кутались в плащи. Педро Пуля не спеша поднялся по Сан Бенто. Свернул в сторону Сан Педро, пересек площадь Милосердия, прошел по Розарио и оказался на улице Мерсес, напротив Главного полицейского управления. Педро какое-то время наблюдал за окнами, за тем, как входят и выходят полицейские и сексоты. Мимо с грохотом и свистом пролетали трамваи, заливая светом и без того хорошо освященную улицу. Полицейский, знакомый дон'Аниньи, сказал, что Огун находится в камере предварительного заключения. Он заброшен на шкаф вместе с другими вещами, захваченными во время обысков в воровских притонах. В этой камере держат всех, кого арестовали в течение ночи. Утром их допросит либо полицейский инспектор, либо дежурный комиссар и решит, кого посадить в тюрьму, а кого - отправить восвояси. Здесь, в углу камеры, стоял шкаф, до верху забитый не представляющими никакой ценности предметами, захваченными во время обысков. Потом вещи стали складывать на шкаф или рядом с ним. План Педро Пули состоял в том, чтобы провести ночь или часть ночи в камере предварительного заключения, а уходя (если удастся выбраться), захватить статуэтку Огуна. У Педро было огромное преимущество: он не был известен в полиции. Конечно, некоторые стражи порядка знали его как уличного мальчишку, но никто и представить себе не мог, что это - опасный преступник, тот самый главарь банды песчаных капитанов, арестовать которого страстно мечтали все полицейские и даже сексоты. В полиции знали только, что у него на лице шрам (Педро коснулся пальцами щеки), но считали, что главарь беспризорников старше, выше ростом и к тому же мулат. Если в полиции докопаются, что он - вожак капитанов песка, то, пожалуй, отправят не в исправительную колонию для малолетних преступников, а прямо в каторжную тюрьму. Из колонии еще можно убежать, а из тюрьмы трудно. Но, в конце концов...- и Педро Пуля направился к Кампо Гранди. Но теперь в нем нельзя было узнать вольного уличного мальчишку: он шел в развалку, как сын моряка, надвинув на лоб кепку, подняв воротник слишком большого для него пиджака (должно быть, раньше он принадлежал очень крупному человеку). Полицейский прятался от дождя под деревом. У Педро был вид испуганного грозой ребенка. И когда он обратился к полицейскому, голос его дрожал: - Господин полицейский... Полицейский едва глянул: - Чего тебе, парень? - Я не здешний, я из Мар Гранди. Приплыл сегодня с отцом... - Ну и что? - прервал его полицейский. - Мне некуда пойти. Позвольте мне переночевать в полиции. - Ишь, чего захотел, это тебе не гостиница, мошенник. Давай, давай, проваливай...- полицейский махнул рукой. Когда Педро снова попытался заговорить, полицейский пригрозил ему дубинкой: - Спи в саду, на скамейке. Пошел отсюда. Педро отошел с таким видом, будто сейчас расплачется. Полицейский смотрел ему в след. Педро встал у трамвайной остановки и стал ждать. Из первого вагона не вышел никто, из второго выпрыгнула парочка. Педро бросился к женщине, ее спутник, увидев, что мальчишка хочет вырвать у нее сумочку, схватил Педро за руку. Все было проделано так неумело, что, случись кому-нибудь из капитанов песка проходить сейчас мимо, он ни за что не узнал бы своего вожака. Полицейский, на глазах которого произошла эта сцена, был тут как тут. - Так вот какой ты нездешний! Воришка. Он схватил Педро и потащил за собой. Тот покорно шел за полицейским и как-то испуганно улыбался: - Я сделал это нарочно, чтоб вы меня схватили. - Чего? - Все, что я вам сказал,- правда. Мой отец - моряк, у него парусник в Мар Гранди. Сегодня он оставил меня здесь, и не смог вернуться из-за бури. Я не знал где переночевать, хотел в полиции. Но вы не разрешили. Тогда я сделал вид, что хочу обокрасть женщину. Но только для того, чтобы вы меня забрали. Теперь у меня есть ночлег. - И надолго, - только и сказал полицейский. Они вошли в Главное управление. Полицейский пересек коридор, втолкнул Педро Пулю в камеру предварительного заключения. Там уже было пять или шесть человек. - Ну, теперь спи на здоровье, сукин сын. А когда придет комиссар, посмотрим, сколько времени тебе придется здесь ночевать...- сказал, ухмыляясь, полицейский. Педро промолчал. Остальные арестованные не обратили на него внимания, они развлекались, подшучивая над арестованным гомосексуалистом, который называл себя "Мариазиньей". В углу Педро увидел тот самый шкаф. Статуэтка Огуна стояла сбоку, рядом с мусорной корзиной. Педро подошел, снял пиджак, набросил его на статуэтку. И пока никто не смотрел в его сторону, завернул Огуна в пиджак (статуэтка была небольшая, обычно их делают гораздо большего размера). Потом улегся на полу, положив сверток под голову, и притворился спящим. Остальные арестованные по-прежнему смеялись над педерастом, и только один старик молча сидел в углу и дрожал, непонятно, от холода или от страха. Педро услышал голос молодого негра, обратившегося к "Мариазинье": - Так кто лишил тебя невинности? - Да ну, отстань, - отнекивался педераст, хихикая. - Нет, расскажи, расскажи, - требовали остальные. - Ах! Это был Леопольдо... Ах! Старик молча дрожал в своем углу. Тут его заметил какой-то бродяга с изможденным чахоткой лицом. - Почему бы тебе не заняться этим старикашкой? - спросил он "Мариазинью". Ты что не понимаешь, меня старики не интересуют, - обиженно надул губы "Мариазинья". - Не буду больше с вами разговаривать, не хочу... Полицейский, стоя в дверях, теперь хохотал вместе со всеми. Парень с изможденным лицом обернулся к старику, съежившемуся в углу: - А ты бы хотел с ним поразвлечься, а, папаша? - Я старый человек... Я нечего не сделал...- бормотал едва внятно старик. - Я не в чем не виноват, меня ждет дочь... Педро понял, что старик плачет, но по-прежнему делал вид, что спит, хотя лежать на жестком свертке было ужасно неудобно. Арестованные продолжали отпускать шутки в адрес педераста и старика, пока того не вызвал другой полицейский: - Эй, ты, старикашка. Пошли... Я ни в чем не виноват, - повторил старик. - Меня ждет дочь, - обратился он сразу к полицейским и арестованным. И дрожал так, что всем стало его жалко, даже бродяга с чахоточным лицом опустил голову. Только "Мариазинья" ухмылялся. Старик не вернулся. Потом вызвали педераста. С ним разбирались долго. Чахоточный парень объяснил, что "Мариазинья" из хорошей семьи, поэтому полицейские станут звонить родственникам, чтобы его забрали и не выпускали из дома, а то полиции опять придется возиться с ним этой ночью. Время от времени "Мариазинья", нанюхавшись кокаина, устраивал скандалы в общественных местах, и полиции приходилось его арестовывать. Вскоре "Марианья" вернулся, но только для того, чтобы забрать шляпу. Тут-то он и увидел лежащего на полу Педро: - Смотри-ка, новенький. Какой душка... Не открывая глаз, Педро процедил сквозь зубы: - Вали отсюда, гомик поганый, пока не врезал тебе, как следует. Арестованные расхохотались и только теперь обратили внимание на Педро. - А ты что здесь делаешь, церковная крыса? - спросил чахоточный. - Не твое дело, обезьяна, - бросил ему в лицо Педро Пуля. Даже полицейский рассмеялся и рассказал историю, придуманную Пулей. Но тут вызвали негра, и арестованные примолкли. Все знали, что негр ранил ножом человека на какой-то вечеринке. Когда негр вернулся, руки у него распухли от ударов дубинкой. - Сказали, что меня будут судить за нанесение легких телесных повреждений. Ну и вздули, как следует...- объяснил он. Больше он не балагурил, молча сидел в углу. У остальных тоже пропала охота шутить. Арестованных одного за другим вызывали на допрос к комиссару. После этого одних выпускали на свободу, других отправляли в тюрьму. Некоторые возвращались избитыми. К рассвету гроза стихла. Педро вызвали последним. Пиджак с завернутой в нем статуэткой он оставил в камере. Полицейский комиссар был недавним выпускником юридического факультета, о чем свидетельствовал сверкающий на пальце рубин1. Когда полицейский ввел Педро в кабинет, комиссар раздраженно требовал, чтобы ему принесли кофе. Педро остановился у письменного стола прямо перед комиссаром. - Это тот парень, что попался на попытке ограбления на Кампо Гранди...- начал было полицейский, но комиссар остановил его нетерпеливым жестом: - Узнай, получу ли я в конце концов этот чертов кофе. Полицейский вышел. Комиссар прочел рапорт постового, задержавшего Пулю, глянул на парня: - Ну, что скажешь? Да не вздумай врать, не то... Педро рассказал прерывающимся от волнения голосом длинную историю. О том, что его отец - владелец парусника из Мар Гранди. Утром отец взял его с собой в Баию. А затем вернулся за другим грузом, оставив его погулять по городу, потому что парусник должен был приплыть в Баию еще засветло. Но шторм помешал отцу вернуться, и мальчик остался совсем один, в незнакомом городе, без ночлега и без денег. Он спросил какого-то прохожего, где можно переночевать, а тот ответил: в полиции. --------------------------------------------------------------------- 1Внешним признаком окончания высшего учебного заведения в Бразилии является не нагрудный ромбик, как у нас, а кольцо с соответствующим камнем. Тогда он попросил полицейского отвести его в участок, но постовой не захотел. Поэтому ему пришлось сделать вид, что он собирается ограбить женщину - только для того, чтобы его арестовали, и у него была крыша над головой. - Так что никакой я не вор и убегать не собирался, - закончил Педро свой рассказ. Комиссар, получив наконец свой кофе, пил его маленькими глотками, а потом сказал самому себе: - Не может быть, чтобы ребенок мог придумать всю эту историю. Из этого получился бы замечательный рассказ (у комиссара была склонность к беллетристике), - и улыбнулся. - Как зовут твоего отца? - спросил он Педро Пулю. - Аугусто Сантос, - назвал он имя лодочника из Мар Гранди. - Если ты сказал правду, я тебя отпущу. Но если ты собрался меня одурачить, смотри... Комиссар звонком позвал полицейского. Педро ждал, затаив дыхание, его нервы были напряжены до предела. Когда полицейский вошел в кабинет, комиссар спросил, имеется ли в управлении регистрационный журнал владельцев парусников из Мар Гранди, которые швартуются на Рыночной пристани. - Да, есть такой. - Тогда посмотри, зарегистрирован ли там некий Аугусто Сантос, и доложи мне. И побыстрее, пожалуйста, мое дежурство кончается. Педро взглянул на часы - была половина шестого утра. Полицейский отсутствовал несколько минут. Комиссар не обращал на Педро никакого внимания. Только когда полицейский вернулся и сказал: - Да, сеньор комиссар, зарегистрирован. Как раз сегодня он был на причале, но сразу уплыл обратно...- комиссар остановил его жестом и произнес: - Выпусти мальчишку. Педро попросил разрешения сходить за пиджаком. Он пристроил его под мышкой так, что завернутая в него статуэтка совсем не была заметна. Полицейский снова провел его по коридору и выпустил наружу. Педро вышел на Ларго дос Афлитос, обогнул бывшую казарму, выбрался на Гамбоа де Сима. И тут бросился бежать, но услышал за собой топот. Похоже, за ним гнались. Педро оглянулся. Его догоняли Профессор, Жоан Длинный и Кот. Педро подождал их и озадаченно спросил: - А вы-то что здесь делаете? Профессор почесал затылок: Видишь ли, мы сегодня вышли пораньше. Так, бродили без дела... Случайно занесло в эти края. А тут ты, несешься со всех ног... Педро развернул пиджак, показал статуэтку Огуна. Жоан Длинный даже рассмеялся от удовольствия: - Как же ты их обдурил? Капитаны спускались по скользкому после дождя склону. Педро рассказывал о своих приключениях в тюрьме. Кот спросил: - И ты ни капельки не боялся? Сначала Педро Пуля хотел сказать "нет", но потом признался: - Если честно, перетрусил я здорово. И засмеялся, увидев какое у Жоана Длинного сделалось довольное лицо. Теперь небо было голубое без единого облачка, ярко светило солнце, и с холма им хорошо было видно, как от Рыночной пристани уходят в море разноцветные парусники. БОГ УЛЫБАЕТСЯ, КАК НЕГРИТЕНОК Младенец Иисус был для него слишком большим искушением. Погода стояла великолепная - и не скажешь, что зима. Солнце заливает улицы мягким светом, не обжигая, а лаская, как женская рука. В ближайшем саду расцвел пестрый живой ковер: маргаритки и медуница, розы и гвоздики, георгины и фиалки. Кажется, в воздухе разлит аромат дорогих, очень тонких духов. Фитиль полной грудью вдыхает пьянящие запахи и чувствует, как кружится у него голова. У дверей богатых португальцев Фитиль съел остатки завтрака, который показался ему настоящим банкетом. Служанка вынесла ему полную тарелку и, глядя на залитую солнцем улицу, по-летнему одетых прохожих, сказала: - Хороший сегодня денек. Мысленно он снова и снова повторяет эти слова: хороший денек. И мальчик идет по улице, беззаботно размахивая руками и насвистывая самбу, которой научил его Божий Любимчик. У Фитиля отличное настроение: падре Жозе Педро обещал сделать все возможное, чтобы добиться для него места в семинарии. Падре объяснил ему, что вся эта красота - дар Божий, и люди должны быть Ему благодарны. Фитиль смотрит на голубое небо, где должен находиться Господь, и благодарит Его улыбкой за безграничную доброту. И тут мысли Фитиля переходят почему-то на капитанов песка. Они воруют, дерутся, сквернословят, забавляются на пляже с негритянками, иногда пускают в ход нож или кинжал. И все же они хорошие, они настоящие друзья. У них нет ни дома, ни отца, ни матери. И живут они в бараке почти без крыши, и едят не каждый день. Но если бы капитаны не воровали и не грабили, они просто умерли бы с голоду, потому что редко в каком доме дадут еду или одежду. Да и все равно - всех не накормишь. Фитиль думает, что всем капитанам суждено гореть в вечном огне. Педро Пуля и Профессор не верят в ад и смеются над его страхами. Жоан Длинный верит в Шангу, в Омулу и других негритянских богов, которых привезли из Африки черные рабы. Божий Любимчик, храбрый моряк и несравненный капоэйрист, тоже верит в них и путает с христианскими святыми, прибывшими из Европы. Падре Жозе Педро говорит, что это суеверие, ошибка, но этот грех можно простить. У Фитиля сразу портится настроение. Неужели всем им место а аду? Ад - это геенна огненная, где грешники будут корчиться в муках до скончания веков. Таких мучений, как в аду, нет ни в полиции, ни в исправительной колонии. Несколько дней назад, в церкви Милосердной Божьей Матери, Фитиль слышал проповедь немецкого монаха, в которой тот описал ад. Вжавшись в скамейки, прихожане, мужчины и женщины, внимали бичующим речам проповедника. Монах побагровел от напряжения, по лицу его градом катился пот. Он говорил с акцентом, и от этого ад выходил еще ужаснее, Языки пламени лизали юные прекрасные тела, предававшиеся на земле любви, и ловкие руки, привыкшие к кражам, пускавшие в ход нож или кинжал. Господь в проповеди монаха был карающим неумолимым судией, во всем непохожим на Бога любви и всепрощения, творца всей этой красоты, о котором говорил падре Жозе Педро. Потом Фитилю объяснили, что Бог - это не только высшее милосердие, но и высшее Правосудие. И поэтому в душе Фитиля любовь к Богу соседствовала со страхом перед Ним. Безрадостное существование отверженного мальчишки полно греха: Фитилю приходилось почти ежедневно воровать, нагло врать, выпрашивая милостыню у порога богатых домов. Вот почему в это чудесное утро Фитиль смотрит на небо полными страха глазами и просит у Бога, такого доброго, но справедливого прощения за свои грехи и грехи всех капитанов песка. В этом нет их вины. Виновата жизнь... Так объяснил ему падре Жозе Педро, который помогал им, чем мог, зная, что только так можно спасти их от греха. Однажды вечером падре встретился с Жоаном де Адамом, и докер сказал, что виновато несправедливо устроенное общество, богачи. И пока все не изменится, мальчишки не станут порядочными людьми. И еще сказал, что падре ничего не сможет для них сделать - богачи не дадут. В тот день падре был очень печален. Пытаясь его утешить, Фитиль просил не обращать внимания на Жоана де Адама. Но падре ответил, качая головой: Иногда я прихожу к мысли, что он прав, что мир вокруг несправедлив. Но Господь добр и сможет все изменить. Падре Жозе Педро верил, что Бог простит несчастных детей, и со своей стороны хотел сделать все возможное для их спасения. Но падре не представлял, как этого добиться, и встречал на своем пути одни препятствия (остальные считали капитанов песка либо преступниками, либо обычными детьми, у которых есть дом, семья), поэтому у него часто опускались руки. А иногда он просто приходил в отчаяние. Но все же священник надеялся, что в один прекрасный день Господь вдохновит его, научит, что сделать, а пока просто дружил с ребятами и по возможности предотвращал дурные поступки. Именно ему удалось искоренить педерастию в группе. Кроме всего прочего, для падре это был отличный урок в том смысле, как надо действовать, чтобы найти общий язык с капитанами. Пока он их убеждал, что мужеложство - грех, занятие безнравственное и непристойное, парни смеялись за его спиной и продолжали спать с новенькими и симпатичными. Но когда падре, на этот раз при поддержке Божьего Любимчика, заявил, что тот, кто этим занимается, - не мужчина, Педро Пуля предпринял самые решительные меры, изгнав замеченных в пороке из банды. И хотя священник пытался заступиться за них, Педро был непреклонен: - Если они вернуться, вернется эта мерзость, падре. Таким образом, Педро Пуля, если можно так выразиться, очистил банду от гомосексуализма, как хирург - рану от гноя. Очень трудно бывало падре улаживать некоторые проблемы, но он делал все, что мог, и, случалось, добивался успеха. Тогда падре казалось, что он на правильном пути, что усилия его не пропали даром. Но это чувство исчезало, когда священник встречался с Жоаном де Адамом. Докер посмеивался над ним и уверял, что только революция может решить проблему беспризорности. Там, в Верхнем городе, богатые мужчины и женщины хотели бы всех капитанов песка засадить в тюрьму или исправительную колонию, что еще хуже. Здесь, внизу, в доках, Жоан де Адам хотел изменить мир, покончить с богачами, сделать всех равными. А падре Жозе Педро хотел дать мальчишкам крышу над головой, школу, заботу и любовь без революции и радикальных перемен. Но повсюду натыкался на непреодолимые препятствия. Падре чувствовал, как тает его уверенность в правильности выбранного пути, и молил Бога научить и направить его. Иногда, размышляя на эту тему, падре невольно признавал правоту докера Жоана де Адама. И тогда священника охватывал страх, потому что такие мысли противоречили всему, что внушалось ему с детства, и он молился часами, чтобы Господь просветил его, наставил на путь истинный. Фитиль был самым большим завоеванием падре Жозе Педро. У него была слава отъявленного злодея. Рассказывали, что Фитиль приставил кинжал к горлу мальчишки, который не хотел отдавать ему деньги, и стал медленно, без всякого волнения, вонзать, пока не брызнула кровь и он не получил все, что хотел. Но рассказывают также, что в другой раз Фитиль бросился с ножом на Шико Борова, увидев, что тот мучает кошку, охотившуюся на складе на крыс. Когда падре Жозе Педро начал говорить об Иисусе Христе, рае, о доброте и милосердии, Фитиль стал меняться. Бог звал его, в бараке раздавался его властный призыв. Фитиль видел Господа в своих снах, слышал глас Божий и всей душой обратился к Нему. Теперь он подолгу молился перед образками, подаренным падре Жозе Педро. Поначалу над ним смеялись. Тогда он поколотил одного из младших, остальные притихли. На следующий день падре объяснил ему, что он поступил плохо, что за Бога надо страдать. И Фитиль отдал свой перочинный нож, почти новый, пострадавшему. И больше никогда никого не бил, избегал участвовать в драках, и если воровал, то лишь потому, что это был единственный способ не умереть с голоду, другого не существовало. Фитиль слышал властный глас Божий в своей душе и хотел страдать за Него. Он часами, борясь со сном, стоял на коленях в своем углу, спал на голом полу и избегал негритянок, предлагавших свою любовь на теплом прибрежном песке. Но тогда Спаситель был для него богом любви и всепрощения, и Фитиль страдал, чтобы искупить его земные муки. Потом он открыл для себя, что Бог - это правосудие (для Фитиля правосудие означало возмездие), и страх перед Господом заполнил его сердце и смешался с любовью к Нему. Его молитвы стали еще длиннее, в них ужас перед адом перемешивался с благодарностью за ту красоту, которую создал Господь. Он постился неделями, лицо его стало худым и бледным, как у святого отшельника, в глазах горел фанатический огонь. Чтобы увидеть своего Бога во сне, он отводил взгляд от бедер и грудей негритянок, которые, как бы танцуя у всех на виду, ходили по бедным улицам Баии. Фитиль мечтал стать когда-нибудь священником, чтобы служить Богу, чтобы жить ради Него. Размышляя о бесконечной милости Божьей, он верил, что его мечта осуществится. Но потом Фитиль вспоминал о том, что Господь - суровый судия и воздаст ему за грехи. И страх перед мстительным Богом лишал его надежды. Любовь и страх удерживают Фитиля в этот чудесный день у витрины магазинчика церковной утвари. Светит ласковое солнышко, в саду благоухают цветы, в мире царят покой и красота. Но прекраснее всего лик Богородицы с младенцем на руках. Ее гипсовая статуэтка стоит на полке в этой самой лавке с единственным входом. В витрине выставлены статуи святых, молитвенники в роскошных переплетах, золотые четки, серебряные дарохранительницы. Но внутри лавки, на полке у самого входа стоит скульптура Пречистой с младенцем на руках. И Фитилю кажется, что Дева Мария протягивает ему Христа, маленького, голого и такого же тощего, как сам Фитиль. Таким сделал его скульптор, и Богоматерь печальна, потому что ей стыдно показывать худобу своего сыночка всем этим богатым и сытым людям. Поэтому хозяину и не удается продать статуэтку. Обычно младенца изображают пухлым, упитанным, у него вид ребенка из богатой семьи, это Бог богатых. А этот - Бог бедных, голодный и худенький мальчик, такой же, как Фитиль, как другие капитаны. Но еще больше он похож на того грудного младенца, нескольких месяцев от роду, который остался сиротой, когда его мать умерла от сердечного приступа прямо на улице. Этого ребенка Жоан Длинный принес в склад, где младенец оставался до позднего вечера ( ребята смотрели и смеялись над Профессором и Длинным, которые сбивались с ног, добывая молоко и воду для питья), пока мать святого Дон'Анинья не унесла его, прижимая к груди. Только тот мальчик был черным, а Святой младенец - белый. В остальном же - сходство абсолютное. Даже личико такое же - плаксивое, изголодавшееся. Поэтому Фитилю кажется, что Богородица протягивает ему своего худенького, бледного сыночка, поручая заботиться и любить его. Там, снаружи, чудесный день, ярко светит солнце, благоухают цветы. И только Христу - младенцу сейчас голодно и холодно. Фитиль унесет его с собой, в склад, где живут капитаны. Он будет молиться за него, заботиться о нем, питать его своей любовью. Разве не видно, что в отличие от других скульптур, Богоматерь не прижимает к себе Младенца, а протягивает его, поручая заботам Фитиля. Фитиль делает шаг вперед. В глубине лавки единственная продавщица, пользуясь отсутствием покупателей, пробует новую губную помаду. Унести младенца легче легкого. Фитиль делает было еще один шаг, но тут его пронзает страх перед Господом. И он останавливается, задумавшись. Он поклялся Господу, в страхе своем, что будет воровать только, чтобы не умереть с голоду или когда этого потребуют законы банды (например, когда Педро Пуля возьмет его для участия в налете). Потому что, по мнению Фитиля, нарушение законов капитанов песка, пусть неписаных, но существующих в сознании каждого из них, - тоже великий грех. А сейчас он собрался украсть только для собственного удовольствия, потому что ему хочется взять для себя этого Младенца и заботиться о нем. Если воруешь не для того, чтобы спастись от голода и холода, это грех. Господь неумолим и отправит его в преисподнюю. Его плоть будет вечно гореть на костре, языки адского пламени будут лизать руки, унесшие Младенца, потому что Христос принадлежит хозяину лавки. Но у него столько других Младенцев. Все они толстые и розовые. Хозяин и не заметит пропажу одного из них, такого худого и дрожащего. Другие младенцы завернуты в покрывала, всегда голубые, из дорогой ткани. А этот совсем голый, он замерз на ветру, он бедный и худой, видно, даже скульптор не любил его. И Богородица предлагает Младенца Фитилю, он едва держится у нее на руках. У хозяина этой лавки столько этих Младенцев, столько... И зачем ему этот? Может, он и внимания не обратит, а, может, посмеется, что украли именно этого Младенца, которого никак не удается продать, и про которого приходившие в лавку богомолки говорили с брезгливостью: - Только не этого... Он такой противный, прости меня Господи. Да еще, того и гляди, свалится с рук нашей Владычицы. Упадет на пол - и готово... Нет, только не этого. И Младенец оставался в лавке. Дева Мария предлагала его всем прохожим, но он никому не был нужен. Богомолки не хотели брать его в свои алтари, где стояли Младенцы, обутые в золотые сандалии, с золотыми коронами на голове. Только Фитиль увидел, что Младенец мучается от холода и жажды, что он совсем замерз, и хотел унести