стакан шотландского виски со вкусом дыма и вереска среди кубиков хлорированной воды. Лед стучал о зубы; он думал о губах Сьюки, о ее мягком выражении удовольствия, даже когда она пыталась быть серьезной и грустной. Он сделал ее грустной, вот о чем он сожалел. Ее губная помада имела слабый вишневый вкус и иногда оставляла след на двух ее передних зубах. Он встал, чтобы снова наполнить стакан, и покачнулся. Частички Сьюки - пухлые пальцы на ее ногах, тронутые алым, медное ожерелье из полумесяцев, светло-рыжие хохолки у нее под мышками - безостановочно трепетали вокруг него. Бутылка обитала на нижней полке, ниже большого собрания сочинений Бальзака, похожего на множество коричневых гробиков. - Да, и это тоже выводит тебя из себя - то, что Дженни и Крис уехали, как будто можно вечно удерживать детей дома, как будто мир не должен _меняться и расти_. Проснись, Клайд. Ты думал, что жизнь будет всегда, как в детских книжках, которые мамочка и папочка клали тебе на кровать каждый раз, как ты заболевал, во всех этих "Астрономах", "Детской классике", книжках-раскрасках с нестираемыми контурами и хорошенькими заточенными цветными карандашиками в аккуратных коробочках. Но жизнь - это живой организм, Клайд, мир это организм, он живет, чувствует, движется, в то время как ты все сидишь и играешься со своей дурацкой газетенкой, как будто ты все еще выздоравливающий в постели маменькин сынок. Твой так называемый репортер Сьюки Ружмонт была сегодня на собрании, сидела, задрав свой поросячий нос, говоря всем своим видом: "Я знаю кое-что такое, чего вы не знаете". "Язык, - думал он, - наверное, является тем проклятием, за которое нас изгнали из рая. А мы здесь пытаемся учить ему бедных добродушных шимпанзе и улыбчивых дельфинов". Бутылка "Джонни Уокер" услужливо смеялась своей опрокинутой глоткой. - Не думай же, о-ох, - продолжала Фелисия, и голос ее уже сорвался на вопли. - Не думай же, что я не знаю о тебе и этой распутнице, я читаю тебя, как книгу, ты хотел бы оттрахать ее, если бы мог, но у тебя кишка тонка, ты не смог. Расплывчатый и слабый образ Сьюки, которая лежала под ним преисполненная удивления после занятий любовью, посетил его сознание и густым медом связал язык, собирающийся возразить: но у меня получилось. - Ты сидишь здесь, - продолжала Фелисия с ядовитой злобностью, уже от нее самой не зависящей, с одержимостью, овладевшей ее ртом и глазами, - ты сидишь здесь, мечтая о Дженни и Крисе, у которых хватило по меньшей мере мужества и ума, чтобы навсегда распрощаться с этим богом забытым городишком и попробовать самостоятельно сделать карьеру там, где что-то происходит, ты сидишь и мечтаешь, а знаешь, что они мне однажды о тебе сказали? Ты действительно хочешь это знать? Они сказали: "Мам, а ведь было бы здорово, если бы папа от нас ушел?" Но, знаешь, они вынуждены были прибавить: "Просто он бесхарактерный". Презрительно, как чужие: "Просто он бесхарактерный". "Блеск, - думал Клайд, - блеск риторики". Вот что было действительно невыносимым: искусные паузы и повторы, то, как она цепляла струны слов и превращала это в музыкальную тему, как она расставляла свои напыщенные точки перед огромной мысленной аудиторией, поглощенная до предела рядами трибун. Кучка кнопок вышла из ее пищевода в кульминационный момент речи, но даже это не остановило ее. Фелисия быстро выплюнула их в руку и бросила в горящие поленья. Они слабо зашипели, цветные головки почернели. - Совсем без характера, - сказала она, извлекая последнюю кнопку и резко бросив ее в щель между кирпичами и экраном камина, - но он хочет превратить весь город в памятник этой ужасной войне. Это все, должно быть, похоже на, как они это называют, синдром, когда безвольный пьяница хочет утянуть за собой весь мир. Гитлер, вот кого ты напоминаешь мне, Клайд. Другой слабый человек, против которого не устоял мир. Ну, сейчас этого не случится. - Теперь воображаемая толпа появилась за спиной Фелисии, она вела войска. "Мы смело встречаем зло", - призывала она, ее взгляд был направлен на что-то у него над головой. Фелисия стояла, вся напрягшись, как будто он мог попытаться свалить ее. Но муж сделал шаг в ее сторону лишь потому, что огонь под пригоршней влажных кнопок, казалось, гас. Он отодвинул экран и помешал разбросанные поленья кочергой с латунной ручкой. Поленья столкнулись, выбросив искры. Клайд думал о себе и Сьюки: странное благословение сопровождает их секс, их близость делает его сонливым; со скользящим касанием ее кожи блаженная слабость постепенно овладевает им после бессонницы. До и после занятий любовью ее обнаженное тело рядом с ним такое легкое, что ему в конце концов показалось, будто он нашел свое место в космосе. Просто мысли о том мире, который рыжеволосая разведенная женщина вмещала в себя, погружали его мозг в блаженную темноту. Наверное, прошло какое-то время. Фелисия продолжала проповедовать. Презрение к нему детей связывалось теперь с его преступной готовностью рассиживаться на стуле, в то время как несправедливые войны, фашистские правительства и жадные до наживы эксплуататоры уничтожали мир. Приятная тяжесть кочерги еще была в его руке. В ядовитом негодовании лицо Фелисии сделалось белым, как череп, глаза горели, как маленькие огоньки свечей, глубоко в своих восковых гнездах, волосы поднялись острым мысом надо лбом. Но ужасней всего было то, что изо рта Фелисии продолжали появляться предметы - перья попугая, мертвые осы, кусочки яичной скорлупы, смешавшиеся в непрерывно вытекающую жидкую кашу, которую она все время вытирала с подбородка ритмичным жестом, как будто взводила курок. Он наблюдал это извержение как знак: эта женщина была одержима, она не имела никакого отношения к той, на которой он когда-то честно женился. - Ну не надо, Лиши, - умолял Клайд, - давай не будем. Утро вечера мудренее. Химический и механический процесс, перевернувший его душу, продолжал нарастать, казалось, она перестала видеть и слышать. Ее голос мог разбудить соседей, он становился все громче, неистощимо подпитываясь чем-то изнутри. Левой рукой Клайд держал стакан, а правой поднял кочергу и ударил Фелисию по голове, просто ударил, чтобы прервать на мгновение поток энергии, заткнуть дыру, через которую слишком много всего изливалось. Ее черепная коробка издала странный высокий звук, как будто весело столкнулись две деревянные колоды. Глаза закатились, открыв белки, а губы непроизвольно разъединились, и стало видно невероятно голубое перышко на языке. Он знал, что совершил ошибку, но тишина ощущалась ниспосланной с небес. Его собственные химические вещества принялись за дело; он бил жену по голове снова и снова, следуя за ее медленным падением на пол, до тех пор, пока звук, производимый ударами, не стал мягче стука дерева. Он заткнул навсегда эту дыру в огромном мире. Клайд Гэбриел ощутил невероятное облегчение, словно его тело вдруг освободилось от оболочки липкого пота, подобно тому как принесенный из чистки костюм вынимается из полиэтиленового пакета. Он продолжал потягивать виски и старался не смотреть на пол. Думал о звездах и о недоступно далеком рисунке, который они создадут этой ночью его жизни, как и любой другой ночью вечности, с тех пор как сжалась галактика. Хотя ему еще многое надо сделать и кое-что сделать будет трудно, удивительно освежающая перспектива придала каждому его действию ясность чертежа, как будто он в самом деле вернулся к тем детским книжкам с картинками, которые Фелисия вызвала в его воображении. Интересно, что именно она это сделала, пусть и презирая его. Она была права, он любил те дни, которые проводил дома, когда болел и не ходил в школу. Она слишком хорошо его знала. Брак - это как урок, который нужно учить вдвоем взаперти снова и снова, пока слова не станут безумием. Ему показалось, что Фелисия всхлипнула, но понял, что это только огонь, переваривающий жилку крови. Будучи добросовестным, аккуратным ребенком, Клайд наслаждался созерцанием архитектурных зарисовок - тех, где присутствуют все лепные украшения, и переплет окна, и каждый выступ, - зарисовок, на которых делалось явным схождение угла перспективы. При помощи линейки и синего карандаша он когда-то продлевал сближающиеся линии на рисунках в журналах и комиксах к точке схода, даже если эта точка лежала за пределами страницы. То, что эта точка существовала, было для него приятно, и, возможно, он впервые узрел взрослое мошенничество, открыв, что на многих безвкусных рисунках художники обманывали: в них не было определенной точки схода. Теперь Клайд сам достиг точки в конце перспективы, и все вокруг него было идеально ясно и свежо. Огромные пространства проблем - следующий выпуск "Уорд" в среду, договоренность со Сьюки о свидании, это вечное стремление любовников найти постель и чтобы все это не казалось бы пошлым, каждый раз повторяющаяся боль, когда одеваешься и покидаешь Сьюки, необходимость консультироваться с Джо Марино насчет камина, износившихся труб и радиаторов, ни на что не похожее состояние его кишечника и печени, периодически проводимые у доктора Пэта анализы и консультации, лицемерные заключения, подтверждавшие плачевное состояние его тела, а теперь бесконечные осложнения с полицией и судом - были отброшены, оставляя только очертания комнаты, линии ее деревянных конструкций, четкие, как пучок лазерных лучей. Клайд выпил залпом остаток виски. Он обжег ему пищевод. Фелисия ошибалась, утверждая, что у него нет характера. Ставя бокал на каминную доску, он мог краем глаза увидеть ее ногу в чулке, неловко отставленную, словно в шаге сложного танца. В Уорвикской средней школе она и правда была подвижной и любила танцевать под прекрасные, раскачивающиеся и завывающие звуки биг-бэнда; такую музыку могли тогда исполнять даже маленькие местные оркестры. Когда Фелисия начинала кружиться, кончик ее языка показывался между зубов. Клайд наклонился, поднял Лукреция с пола и поставил обратно на полку. Спустился в подвал, чтобы найти веревку. Непристойно старый очаг пережевывал свое топливо с неестественным воем; его хрупкий, ржавый панцирь терял так много тепла, что подвал был самым уютным местом в доме. Там раньше располагалась комната для стирки, и от прежних владельцев остались древняя "Бенедикс" с прессом для отжима, старомодный запах керосина и даже корзина прищепок на круглой оловянной крышке лохани. Он вспомнил игры, в которые играл когда-то с прищепками, рисуя на них цветными карандашами маленьких длинноногих человечков в круглых шляпах, похожих на шапочки моряков. Веревки для белья, теперь ими никто не пользуется. Но здесь был моток веревки, аккуратно свернутый и засунутый за старую стиральную машину в царство паутины. Клайд неожиданно осознал, что рука провидения явно вела его. Своими собственными темными руками - жилистыми, искривленными, отвратительными старческими клешнями - он резко дернул веревку и внимательно отмерил два или три метра, отыскивая протертые места, которые могут не выдержать. Пара ржавых ножниц удобно легла в руку, и он отрезал кусок веревки нужной длины. Когда взбираешься в гору, делаешь по одному шагу и не смотришь вверх; решение плавно вело его, с пыльной веревкой в руках, обратно по ступеням. Он свернул налево на кухню и посмотрел вверх, потолок здесь был когда-то понижен во время реконструкции и представлял собой непрочную поверхность из текстурированных плиток, закрепленных на алюминиевой решетке. В других комнатах первого этажа были оштукатуренные потолки высотой три метра; орнаментированные розетки для люстр - ни на одной из них люстр давно не висело - не смогли бы выдержать его веса, даже если бы он забрался на стремянку и нашел выступ, чтобы привязать веревку. Он вернулся в библиотеку, чтобы налить себе еще. Огонь уже горел не так весело, и нужно было подбросить полено, но подобное внимание повлечет за собой кучу других дел, больше его не касающихся. Потребовалось некоторое время, чтобы к этому привыкнуть. Он потянул виски и почувствовал, как дымный янтарный глоток опустился, чтобы больше никогда не повториться. Клайд вспомнил об уютном подвале и с интересом подумал, что, если бы он пообещал просто жить там в старом ящике из-под угля и никогда не выходить наружу, все могло бы быть забыто и прощено. Но эти трусливые мысли осквернили ту чистоту и безмятежность, в которой он пребывал еще минуту назад. Надо еще подумать. Вероятно, с веревкой будут проблемы. Он проработал в газете тридцать лет и знал о богатом разнообразии методов, при помощи которых люди расставались с жизнью. Смерть под колесами автомобиля была, конечно, одним из самых распространенных способов; сбитых машинами самоубийц каждый день хоронят исполняющие свой долг священники и близкие, избежавшие упрека в том, что были причиной самоубийства. Но способ был ненадежный, грязно публичный. И в этой крайней точке нарушались те эстетические представления, которыми Клайд дорожил при жизни, они возникали вместе с образами его детства. Сгорев во время пожара, некоторые оставляли ужасную улику, лежащую на полу в деревянном доме, может быть, они сами зажгли свой погребальный костер. Но это лишит Криса и Дженни наследства, а Клайд не был похож на Гитлера и не хотел утянуть за собой весь мир; Фелисия была явно не в себе, придумав такое сравнение. Потом, как можно поручиться, что не бросишься в последний момент спасать свою подпаленную шкуру и не выбежишь из дома? Он не был буддийским монахом, воспитанным на идее умерщвления плоти и способным спокойно сидеть, протестуя, до тех пор, пока обуглившаяся плоть не распадется. Газ используют, чтобы умереть безболезненно, но он не такой мастак, чтобы заизолировать многочисленные кухонные окна, просторная и солнечная кухня была одним из факторов, повлиявших тринадцать лет назад, в декабре, на их решение купить этот дом. Весь декабрь этого года - это пришло ему в голову с преступной радостью - декабрь с его короткими, темными, разукрашенными днями и призрачными толпами, покупающими и устанавливающими елки, чтобы отдать должное мертвой религии (грошовые рождественские песнопения, жалкие рождественские ясли на Портовой-Казмиржак-площади, елка, на другом конце Портовой улицы, установленная в огромной круглой мраморной урне, которую называют лошадиным водопоем), теперь весь декабрь со множеством событий выпал из упрощенного календаря Клайда. Не нужно платить за бензин за следующий месяц. И за газ. Но он счел ниже своего достоинства неудобное ожидание, требующееся, чтобы отравиться газом, и ему не хотелось в последние мгновения жизни созерцать внутренность газовой духовки, засунув туда голову и стоя на четвереньках в позе раба или собаки, собирающейся поесть. Он отверг всю эту грязь, связанную с ножами, лезвиями в ванной. Таблетки - безболезненное и чистое средство, но одной из маний Фелисии была чудаковатая борьба против фармацевтических компаний и того, что, как она говорила, было попыткой создать каменную Америку, нацию лекарственнозависимых зомби. Клайд улыбнулся, глубокая складка на его лице дернулась. А что, старушка временами была права. Она не только занималась болтовней. Но он был не согласен с ней в отношении Дженнифер и Криса; он никогда не ждал и не хотел, чтобы они оставались дома всегда, он был обижен только тем, что Крис приобрел такую ненадежную профессию, связанную с театром, и что Дженни уехала так далеко, в Чикаго, и облучается там рентгеновскими лучами; сможет ли она теперь родить ему внуков? Внуки не намечались. Заводить детей мы, как нам кажется, должны потому, что так делали наши родители, но через некоторое время наши дети становятся просто еще одними членами рода человеческого, что довольно печально. Дженни и Крис были хорошими, спокойными детьми, и в этом тоже было что-то разочаровывающее; будучи хорошими, они тем самым не поддавались Фелисии, она, когда была моложе и не так уперта в альтруизм, имела жуткий характер (сексуальная неудовлетворенность была, без сомнения, его причиной, но какой муж может одновременно защищать жену и возбуждать?), и таким же образом дети не подчинялись также и ему. Дженни, когда ей было около девяти лет, мучилась мыслями о смерти и однажды спросила его, почему он не молится вместе с ней, как другие отцы, и, хотя он не знал, как ответить, они сблизились, как никогда. До того он всегда старался почитать на ночь, а ее приход мешал ему. Имея лучших родителей, Дженни могла бы стать святой, с такими светлыми чистыми глазами, лицом, гладким, как фото после ретуши. До того как у него родилась девочка, Клайд по-настоящему не видел женских гениталий, таких нежных, пухлых, как пара маленьких сдобных булочек на лотке кондитерской. Город вдруг притих, ни одна машина не двигалась по улице Людовика. У него болел желудок. Он действительно всегда болел в это время, ночью, - начальная стадия язвы. Доктор Пэт сказал, что если ему необходимо пить, то надо хотя бы и есть. Одним из неприятных побочных эффектов его связи со Сьюки были пропущенные ленчи ради встречи в постели. Она иногда приносила баночку кешью, но он из-за зубов не увлекался орехами: крошки попадали под вставную челюсть и ранили десны. Поразительно, но женщины никогда не насыщаются любовью. Если ты хорошенько потрудишься, им через минуту хочется еще, как будто это то же самое, что достать газету. Даже Фелисия, судя по тому, что она сказала, ненавидела его. Прежде в этот ночной час он сделал бы еще глоток, сидя у гаснущего огня и давая ей время, чтобы лечь в постель и уснуть в ожидании его. Выговорившись, она мгновенно сваливалась и отключалась. Интересно, а не было ли у Фелисии гипогликемии? По утрам у нее была ясная голова, и призрачная аудитория, перед которой она произносила речи, рассеивалась. Она, казалось, не осознавала, что приводила его в бешенство. Иногда в субботу или воскресенье утром она оставалась в ночной рубашке, соблазняя его с целью примирения. Вы думаете, что мужчина и женщина, жившие так долго вместе, могли бы найти минуту, чтобы это наверстать? Упущенные возможности. Если бы сегодня он смог все это вынести и дать ей благополучно подняться по лестнице... Но и эта возможность вместе с внуками, вместе с лечением его желудка, пострадавшего от спиртного, и вместе с неприятностями с зубным протезом была не в счет. У Клайда было ощущение, что сейчас он существует в нескольких лицах, как двойники с телевидения. В это время суток он с процессией таких двойников должен взойти по ступеням. Ступени. Безвольно свисающая старая веревка все еще покачивалась в его руке. Паутина с нее осела на его вельветовых брюках. Господи, дай мне силы. Лестница была, пожалуй, роскошной, в викторианском стиле, после площадки она раздваивалась посередине. Искусно построенная когда-то, с видом на задний двор и сад, она немного обветшала в последние годы. Веревка, привязанная к одной из балясин в верху лестницы, должна была обеспечить достаточное расстояние от нижних ступеней, которые могли служить помостом виселицы. Он понес веревку наверх, на лестничную площадку второго этажа. Работал быстро, чувствуя, что может отключиться после выпитого. Рифовый узел вяжется слева направо, затем справа налево. Или как там? Сначала у него получился "бабий" узел. Было трудно манипулировать руками в узком пространстве между квадратными основаниями балясин; он ободрал костяшки пальцев. Казалось, что руки очень далеко от глаз и светятся, как будто погруженные в неземную воду. Потребовались чудеса калькуляции, чтобы рассчитать, где должна быть петля (не более пятнадцати - двадцати сантиметров под узким облицованным настилом с его трогательным изящным карнизом, или ноги могут достать до ступеней, и тело, это безрассудное животное, будет бороться за жизнь) и какого размера нужна петля для его головы. Если будет слишком большая, он выпадет, если слишком тугая, он может просто задохнуться, а искусство висельника состоит в том, чтобы шея сломалась - он читал об этом не один раз - благодаря неожиданному резкому давлению на шейные позвонки. Тюремные заключенные пользовались для этого своими ремнями, но у них только синели лица. Когда Крис был бойскаутом (это было много лет назад), случился скандал с командиром отряда бойскаутов, сломавшим тогда шалаш при попытке самоубийства. Клайд в конце концов сделал приблизительный вариант сложного скользящего узла и отпустил петлю, чтобы она свешивалась через край. Со стороны, если наклониться над перилами, вид был тошнотворный; веревка слегка качнулась и продолжала качаться, превращенная струей воздуха, незваного гостя в этом продуваемом доме, в маятник. Сердце Клайда было уже не здесь, но с методичной решимостью, которая помогла ему подготовить к печати десять тысяч номеров газеты, он пошел в теплый подвал (старый камин жевал и жевал топливо) и принес алюминиевую стремянку. Она была легкой, как пушинка, могущество ангелов снизошло на него. Он принес также несколько деревянных обрезков и с их помощью установил стремянку на покрытые ковром ступени таким образом, чтобы одна пара пластиковых ножек покоилась тремя уровнями ниже другой, стоящей на поленьях, а прикрепленные крестообразно рейки без ступеней были бы вертикальны и вся наклонная конструкция в форме буквы "А" опрокинулась бы от легкого толчка. Последнее, что он увидит, как он определил, будет вход с улицы и указующий свет полукруглого окошка над дверью из цветного стекла, его неясный на рассвете симметричный рисунок, освещенный натриевым свечением далекого уличного фонаря. Вблизи при свете звезд царапины на алюминиевой стремянке казались следами хаотичного движения атомов в газовой камере. Все поражало своей отчетливостью, во множестве сходящиеся и пересекающиеся линии лестницы были именно такими, какими их задумал архитектор. Клайд Гэбриел был в состоянии экстаза, в голову пришла мысль, что нечего бояться, душа, конечно, проходит сквозь материю, как божественная искра, какой она и является, после жизни, конечно, откроются неограниченные возможности, он сможет все уладить с Фелисией, и Сьюки у него будет тоже, и не один раз, а бесконечное число раз, как предполагал Ницше. Туман всей жизни рассеивался: все было четко и ясно, смысл выражения, что звезды поют ему, Candida sidera [благосклонные звезды (лат.)], придавал светлый оттенок его вялому духу в мерзости самодовольства. Алюминиевая стремянка чуть вздрогнула, как легковозбудимая молодая кобылка, которой вверяешь собственную тяжесть. Один шаг, второй, третий. Веревка жестко обвилась вокруг шеи, лестница тряслась, когда он полез наверх и откинулся назад, чтобы завязать покрепче узел. Теперь стремянка сильно раскачивалась из стороны в сторону, возбужденная кровь того, кто оседлал ее, легко несла к барьеру, где она подпрыгнула, поднялась и упала при самом незначительном побуждении с его стороны, как он и предвидел. Клайд услыхал грохот и глухой звук падения. Он не ожидал чувства жжения, как будто ободрали пищевод горячим рашпилем, а углы деревянной лестницы, ковер и обои кружились так сильно, что на какую-то секунду показалось, что у него появились глаза на затылке. Потом заливший голову красный свет сменился темнотой, уступив место пустоте. - Ох, дорогая, как это ужасно, - говорила Джейн Смарт по телефону Сьюки. - А что, если бы я увидела воочию?! Ребята в полицейском участке описали все довольно живо. Наверное, у нее не было лица. Сьюки не плакала, но голос звучал, как измятая промокшая бумага, которую уже нельзя расправить, когда она высохнет. - Но она была злой женщиной, - твердо сказала Джейн, успокаивая Сьюки, хотя ее мысли, глаза и слух снова обратились к Баху без аккомпанемента - бодрой, какой-то враждебной, напористой Четвертой в ми мажоре. - Такая зануда, так уверена в собственной правоте, - шипела она. У нее перед глазами был непокрытый пол гостиной, выщербленный бесчисленными неряшливыми ямками от острой стальной ноги виолончели. Голос Сьюки то звучал нормально, то затихал, как будто она отстраняла трубку от подбородка: - Я не знала человека более мягкого, чем Клайд. - Мужчины склонны к насилию, - сказала Джейн, терпение ее кончалось. - Даже самые спокойные. Это физиология. Они полны агрессии, потому что должны участвовать в воспроизведении человеческого рода. - Он даже не любил никого поправлять на работе, - продолжала Сьюки, в то время как величественная музыка - ее дьявольские ритмы, удивительно требовательные к исполнителю, - медленно уходила из памяти Джейн, а с нею вместе и острая боль в большом пальце левой руки, которым она со страстью нажимала на струны. - Хотя изредка он взрывался, если какой-нибудь корректор пропускал целую уйму ошибок. - Ну, дорогая, ясно почему. Именно поэтому. Он все держал в себе. До того как он набросился на Фелисию, он копил ярость целых тридцать лет, неудивительно, что он снес ей голову. - Неверно сказать, что он снес ей голову, - сказала Сьюки. - Он вроде, как сейчас говорят, прикончил ее? - А потом прикончил себя, - подсказала Джейн, в надежде таким эффектным финалом завершить беседу, чтобы вернуться к музыке; по утрам она любила поупражняться часика два, с десяти до полудня, потом тщательно готовила себе ленч из творога или салата с тунцом на одном большом изогнутом листе латука. В этот день они договорились с Ван Хорном о встрече в час тридцать. Они поработают часок над одной из вещей Брамса или чудной маленькой пьеской Кодали, которую Даррил откопал в подвале гранитного здания, на улице Уэй Боссет, где помещался нотный магазин, как раз за Аркадой, потом - у них уже вошло в привычку - выпьют "Асти Спумантс" или молочный коктейль с текилой, приготовленный Фиделем, и примут ванну. После их последнего свидания у Джейн болела промежность с обеих сторон. Но многие приятные для женщины воспоминания связаны с болью, а ей польстило, что он захотел принять ее одну, если не считать Фиделя и Ребекки, бесшумно приносивших и уносивших подносы и полотенца. Было что-то опасное в вожделении Даррила, ласкаемого и удовлетворяемого ими тремя, когда они были все вместе, а когда Джейн оставалась с ним одна, требовались особенные ласки. Она с раздражением прибавила: - Ничего удивительного, что у него хватило ума все это осуществить. Сьюки защищала Клайда: - Обычно алкоголь не выводил его из себя, он пил его как лекарство. На мой взгляд, в большой степени его депрессия была из-за нарушения обмена; он говорил мне как-то, что у него кровяное давление сто на семьдесят, для мужчины его возраста это просто удивительно. Джейн огрызнулась: - Уверена, что он много чем мог удивить для мужчины его возраста. Я, разумеется, предпочла бы его, а не этого жалкого Эда Парсли. - Джейн, знаю, я тебе до смерти надоела, но если уж говорить об Эде... - Да-а-а? - Замечаешь, как Бренда сблизилась с Неффами? - Откровенно говоря, я Неффов давно не видела. - Знаю, тем лучше для тебя, - сказала Сьюки. - Лекса и я всегда считали, что он плохо к тебе относится и что ты слишком талантлива для его оркестрика; он от зависти делал тебе замечания насчет смычка или чего-то еще... - Спасибо, милая. - В любом случае, теперь Неффы и Бренда закадычные друзья, часто обедают в "Бронзовом бочонке" или в этом новом французском ресторане около Петтаквамскут, и, по-видимому, Рей и Грета подсказали ей добиваться в унитарной церкви места Эда и стать новым священником. Кажется, Лавкрафты тоже за это, а Хорас, ты знаешь, в церковном совете. - Но она не посвящена в духовный сан. Разве можно без этого? В епископальной церкви, где меня крестили, очень строго относятся к таким вещам; ты даже не можешь стать членом общины, если епископ не возложил куда-то руки, по-моему на голову. - Да, но она живет в доме приходского священника вместе с совершенно распущенными детьми - ни Эд, ни Бренда никогда им ничего не запрещали, - и оставить ее здесь священником было бы благороднее, чем прогнать. Может, есть какой-то курс для начинающих, который высылают по почте. - А сможет она читать проповеди? Ведь она должна читать проповеди. - Не думаю, чтоб с этим действительно возникли проблемы. У Бренды прекрасная осанка, она ведь изучала современные танцы, когда познакомилась с Эдом на массовом митинге у Эдлая Стивенсона. Она участвовала в одном выступлении в группе поддержки, а он должен был получить рукоположение на сан. Всякий раз, как он мне об этом рассказывал, я спрашивала себя, любит ли он ее по-прежнему. - Бренда неумная, безвкусная женщина, - сказала Джейн. - Ох, Джейн, не надо. - Что не надо? - Не говори так. Мы так же говорили о Фелисии, и смотри, что получилось. Сьюки вдруг уменьшилась и свернулась на другом конце провода, как увядший салатный листик. - Ты винишь в этом _нас_? - живо спросила Джейн. - По-моему, во всем виноват этот горький пьяница. - Внешне конечно, но мы ведь правда колдовали и бросали разные вещи в горшочек от нечего делать, а у нее они начали вылетать изо рта. Клайд как-то простодушно упомянул об этом, он пытался свезти ее к врачу, но Фелисия заявила, что медицина в нашей стране должна быть полностью национализирована, как в Англии и Швеции. Бедняга ненавидела фармацевтические компании. - Она вообще была полна ненависти, дорогая. Ее погубила ненависть, исходившая из ее глотки, а не несколько безобидных перышек. Фелисия Гэбриел растеряла все женские качества, ей нужно было испытать боль, чтобы она вспомнила, что она женщина. Нужно было встать на колени и испить чашу возмездия. Ее следовало поколотить. Клайд поступил правильно, но перестарался. - Пожалуйста, Джейн. Ты меня пугаешь, когда так говоришь, говоришь такое. - А почему _нельзя_? В самом деле, Сьюки, ты рассуждаешь, как ребенок. - "Сьюки слабая сестренка", - подумала Джейн. Они мирились с ней из-за новостей, что она им приносила, и из-за проказ на их четвергах; но она и правда была всего-навсего самоуверенной незрелой девицей; она не умеет удовлетворить Ван Хорна, как это умеет делать Джейн, и снять его горячее напряжение. Даже эта старая калоша Грета Нефф, в старушечьих очках, с трогательным педантичным выговором, в этом смысле была больше женщиной, ночью она бывала королевой. - Это только слова. - Нет, это не просто так. Слова вызывают действия! - простонала Сьюки, ее голос затих, в нем звучала тихая патетика. - Теперь два человека покойники, а двое детей сироты из-за нас! - Полагаю, через некоторое время и ты станешь сиротой, - сказала Джейн. - Хватит болтать вздор, - ее свистящие звуки шипели, как слюна на горячей плите. - Люди варятся в собственном соку. - Если бы я не спала с Клайдом, он не сошел бы с ума, я уверена. Он так меня любил, Джейн. Бывало, брал в руку мою ступню и целовал между пальцами. - Конечно. Так и должны поступать мужчины. Они должны нас обожать. Они дерьмо, не забывай об этом. Мужики абсолютное дерьмо, но мы получаем их, в конце концов, потому что так мы больше страдаем. Женщина всегда страдает больше мужчины. У Джейн кончилось всякое терпение; казалось, черные ноты, которые она разбирала утром, теперь щетинились и топорщились, как живые, у нее где-то внутри. Кто мог подумать, что у старой лютеранки столько теорий? - Для тебя, дорогая, всегда найдутся мужчины, - сказала она Сьюки. - Не бери больше Клайда в голову. Ты давала ему то, что он хотел, и не твоя вина, что он не сумел этим воспользоваться. Слушай, я и правда должна бежать, - соврала Джейн Смарт, - в одиннадцать ко мне придут на урок. В действительности же у нее не было уроков до четырех. Только тогда она помчится из старого дома Леноксов, распаренная и израненная изнутри, а зрелище грязных детских ручонок, калечащих на ее чистейших клавишах из слоновой кости какую-нибудь бесценную простенькую мелодию Моцарта или Мендельсона, вызовет у нее желание схватить метроном и колотить массивным его основанием по этим пухлым пальцам так, как давят в ступке бобы. С того времени, как в ее жизнь вошел Ван Хорн, Джейн стала более страстно, чем прежде, любить музыку, этот осененный золотой аркой выход из пропасти боли и бесчестья. - Она говорила так сурово и резко, - рассказывала Сьюки Александре спустя несколько дней по телефону, - как будто считает, что у них с Даррилом полное взаимопонимание, и она пытается защититься. - Это одно из дьявольских наваждений - создавать у каждой из нас такое впечатление. Я и вправду совершенно убеждена, что он любит именно меня, - сказала Александра, смеясь с веселостью отчаяния. - Сейчас я делаю для него большие скульптуры, покрываю папье-маше лаком, как эта самая Сент-Фалль, не знаю, как ей это удается, клей пачкает руки, попадает в волосы, _отвратительно_. Вылепишь один бок фигуры, а другой получается совсем бесформенным, просто какие-то комки и клочья. - Да, а мне он говорил, что когда я потеряю работу в "Уорд", то должна попытаться написать роман. Не могу себе представить, как я буду сидеть изо дня в день над одной и той же историей. А имена - ведь люди просто _не существуют_ без реальных имен! - Ну, - вздохнула Александра, - это он бросает нам вызов, устраивает разминку. По телефону казалось, что она в самом деле разминалась - каждую секунду она удалялась и рассеивалась, проваливаясь в полупрозрачный зыбучий песок отстраненности. Сьюки вернулась домой после похорон Клайда и Фелисии Гэбриел, дети еще не пришли из школы, а маленький старый дом вздыхал и бормотал про себя, полный мышей и воспоминаний. В кухне не оказалось ни орешков, ни чипсов и ничего, чем бы она могла утешиться, когда брала трубку. - Я скучаю по нашим четвергам, - вдруг по-детски призналась она. - Знаю, детка, но вместо них у нас теннис. Наши ванны. - Иногда мне страшно. Я не чувствую себя так же уютно, как когда мы были сами по себе. - Ты что, _теряешь работу_? Что с тобой? - Не знаю, ходит много всяких слухов. Говорят, владелец вроде бы не собирается искать нового редактора, а хочет продать газету гангстерам из Провиденса, владеющим всей сетью еженедельников в маленьких городах. Все они печатаются в Паутакете, а местные новости передает корреспондент из дома по телефону, все прочие большие статьи и заметки они покупают в синдикате и выдают за экспресс-новости. - Ничего хорошего, да? - Да, - выпалила Сьюки; она не могла позволить себе заплакать, как ребенок. Последовала пауза, а в прежние времена они никак не могли наговориться. Теперь же у каждой из них была своя доля, одна третья часть, о Ван Хорне они молчали, не обсуждали свои посещения острова в одиночку; сырыми и холодными серыми декабрьскими днями эти посещения стали еще привлекательнее; наверху из узких окон спальни Ван Хорна с черными стенами виднелась серебристая полоса океана на горизонте и облетевшие буки, дубы и качающиеся лиственницы, где прежде гнездились снежные цапли, деревья окружали гигантский полотняный купол над теннисным кортом. - Как прошли похороны? - спросила наконец Александра. - Ну, знаешь, как это всегда бывает, печально и одновременно неловко. Их кремировали, и выглядело все так странно, ведь хоронили маленькие закругленные ящички, похожие на большие термосы, только коричневого цвета и поменьше. Бренда Парсли прочла в похоронном бюро молитву, потому что Эду еще не нашли замену, но не было ничего похожего на отпевание, хотя Фелисия всегда выступала против всеобщего безбожия. Но, думаю, дочери хотелось, чтобы была какая-нибудь заупокойная служба. Фактически пришло очень мало народу, если учесть, что все знали. Пришли, главным образом, служащие из газеты "Уорд", в надежде сохранить свои рабочие места, и несколько человек, работавших с Фелисией в благотворительных комиссиях. Знаешь, она ведь почти со всеми перессорилась. Члены муниципалитета рады, что от нее избавились, они все называли ее ведьмой. - Говорила с Брендой? - Немного, на кладбище. Там было так мало народу. - Как она к тебе отнеслась? - Очень вежливо и сдержанно. Она передо мной в долгу и знает это. На ней был темно-синий костюм и шелковая блузка с оборками, она и в самом деле была похожа на священника. Изменила прическу, гладко зачесала волосы назад, без этой дурацкой челки, как у женщины из группы "Питер, Поль и Мэри", она с ней была похожа на щенка. Как-никак прогресс. Это Эд заставлял ее носить мини-юбки, чтобы больше ощущать себя хиппи, для нее же это было довольно унизительно, ведь ноги у Бренды похожи на ножки рояля. Она хорошо говорила, особенно на кладбище. Ее высокий голос красиво звучал среди надгробий. Она говорила, как много покойные сделали для общины, и пыталась связать их смерть с войной во Вьетнаме, что-то о моральном смятении нашего времени, я не совсем уловила. - Ты спросила, есть ли известия от Эда? - Я не осмелилась. В любом случае я в этом сомневаюсь, потому что _сама_ не получила от него ничего. Но она-то его воспитала. Потом, когда на могилу уже стелили искусственный дерн, Бренда посмотрела мне прямо в глаза и сказала, что его уход - это самое лучшее, что было в ее жизни. - Тут нечего добавить. - Лекса, дорогая, что ты имеешь в виду? Ты говоришь так, словно теряешь силы. - Любой устанет. Переживать все одной. Постель в это время года такая холодная. - Тебе стоит купить электрическое одеяло. - У меня есть. Но я не люблю чувствовать на себе электричество. Представь себе, если явится призрак Фелисии и выльет на постель ведро холодной воды, меня убьет электрическим током. - Александра, ну не надо. Не пугай меня своей депрессией. Мы все берем с тебя пример, что бы ни случилось. Ты наша сильная мать. - Да, и это тоже действует угнетающе. - Ты что, ни во что больше не веришь? В свободу, в колдовство, их силу, безграничность? - Конечно, верю. А дети были? Как они выглядят? - Ну, - Сьюки оживилась, сообщая новости. - Довольно необычно. Оба, пожалуй, похожи на греческие статуи - полные достоинства, бледные и совершенные. И все время держатся вместе, как близнецы, хотя девочка намного старше. Дженнифер, так ее зовут, за двадцать, а мальчик по возрасту еще школьник, хотя сейчас он не в колледже, хочет заниматься шоу-бизнесом и проводит все время в разъездах между Лос-Анджелесом и Нью-Йорком. Он был рабочим сцены в одном летнем театре в Коннектикуте, а сестра прилетела из Чикаго, взяв отпуск, она там работает техником-рентгенологом. Мардж Перли говорит, они собираются пожить здесь, пока не распорядятся имуществом. Может, нам стоит сделать для них что-нибудь. Они кажутся сущими младенцами, страшно подумать, что будет, если они попадут в лапы Бренды. - Милочка, они наверняка слышали все о тебе и Клайде и во всем винят тебя. - Неужели? Как можно? Я только проявила доброту. - Ты нарушила его внутреннее равновесие. Его экологию. Сьюки призналась: - Не люблю чувствовать себя виноватой. - А кому это нравится? Что я чувствую, как ты думаешь, когда бедный, совершенно неподходящий мне Джо предлагает оставить жену и кучу толстых ребятишек ради меня? - Джо ни за что этого не сделает. Он слишком итальянец. Католики никогда до этого не доводят, как мы, бедные протестанты-отступники. - Отступники, - повторила Александра. - Вот как ты о себе думаешь? А вот я никогда ни от чего не отступала. Тут Сьюки мысленно представилась, передавшись от Александры, деревенская церквушка с приземистой ветхой колокольней высоко в горах на Западе. Церковь, в которую уже никто не ходит. - Монти был очень религиозным, - сказала Сьюки. - Он всегда рассказывал о своих предках. - На той же волне появился Монти с обвисшими, молочного цвета ягодицами, и наконец она узнала наверняка, что у него была связь с Александрой. Она зевнула и сказала: - Съезжу-ка я к Даррилу и развеюсь. Фидель готовит какую-то удивительную новую смесь, он называет этот коктейль "Мистика". - А ты уверена, что сегодня не очередь Джейн? - По-моему, она была у него в тот день, когда я с ней разговаривала. Она вправду была взволнована. - Она переживает. - Конечно. Ох, Лекса, тебе следует познакомиться с Дженнифер Гэбриел, она чудесная. Рядом с ней я кажусь измученной старой каргой. Вообрази, бледное круглое личико, светло-голубые, как у Клайда, глаза, остренький подбородок, как у Фелисии, и изящный прямой носик, словно точеный, немного вдавленный в лицо, как у кошечки. А какая кожа! - Прелестно, - неспешно отозвалась Александра. Сьюки знала, Александра ее любит. В ту ночь у Даррила, танцуя под пение Джоплин, они прильнули друг к другу и плакали над проклятием гетеросексуальности, которое их разлучало, словно каждая из них была розой в своей пластиковой упаковке. Теперь в голосе Александры звучала отчужденность. Сьюки вспомнила о своем заклинании с тройным магическим узлом и решила не забыть вынуть его из-под кровати. Заговоры не действуют, их эффект пропадает в течение месяца, если не добавить человеческой крови. А несколько дней спустя Сьюки встретила сиротку Гэбриел, без брата, на Портовой улице, на неровном по-зимнему тротуаре; половина магазинчиков была на зиму закрыта, в остальных же продавались цветные ароматизированные свечи и елочные украшения в австрийском духе, привезенные из Кореи. Две звезды издалека засияли навстречу друг другу и позволили силе тяготения напряженно притянуть их, а витрины транспортного агентства и супермаркета, "Тявкающей лисицы", со свитерами, украшенными рельефным орнаментом, с практичными клетчатыми юбками, и "Голодной овцы", с более изящной одеждой; "Торговли недвижимостью Перли", с выгоревшими фотографиями на Мысу и фотографиями огромных обветшавших "жемчужин" викторианской эпохи на Дубравной улице, ожидающих, когда их купит какая-нибудь предприимчивая молодая чета и устроит на третьем этаже апартаменты, витрины булочной и парикмахерской и окна Христианской читальни - все пристально смотрело на них. Иствикский филиал "Олд Стоун Банка", вопреки возражениям общественности, устроил окно, к которому можно подъезжать на автомобиле, и Сьюки и Дженнифер должны были переждать, пока на противоположных берегах потока несколько машин не объехали по специально проложенному через тротуар проезду. Центр города был слишком тесным и заполнен историческими застройками, и общественность во главе с Фелисией Гэбриел тщетно указывала на дальнейшее затруднение уличного движения в связи с таким нововведением. Наконец Сьюки пробралась к молодой девушке, обогнув гигантское крыло красного "кадиллака", которым осторожно управлял суетливый подслеповатый Хорас Лавкрафт. На Дженнифер была грязноватая, с обтрепанным подолом старая парка из буйволовой кожи и один из шарфов Фелисии, лиловый, свободной вязки, обернутый несколько раз вокруг шеи и подбородка. Ростом ниже Сьюки на несколько дюймов, она казалась недокормленным беспризорным ребенком, глаза у нее слезились, а нос покраснел. Термометр в тот день стоял около нуля. - Как дела? - спросила Сьюки с напускной бодростью. Рядом с нею девушка была такой же маленькой и молодой, как она в сравнении с Александрой. Хотя Дженнифер и была недоверчива, ей ничего не оставалось, как уступить старшей. - Неплохо, - ответила девушка тонким голоском, ставшим совсем тихим оттого, что она замерзла. Живя в Чикаго, Дженнифер приобрела среднезападный носовой выговор. Она посмотрела Сьюки в лицо и сделала решительный шаг, сказав доверительно: - Там столько всего, мы с Крисом поражены. Мы оба жили, как цыгане, а мама и папа хранили все - рисунки, которые мы нарисовали в детском саду, школьные табели с оценками, множество коробок со старыми фотографиями... - Это должно быть грустно. - Ну да, и это _расстраивает_ наши планы. Они должны бы были сами распорядиться. И видно, что в последние годы все было пущено на самотек. Миссис Перли сказала, что мы много потеряем, если не повременим с продажей до весны, когда сможем все покрасить. Дом будет стоить, может быть, тысячи две, и добавьте еще десять, стоимость участка. - Послушай. Да ты замерзла. - Сама Сьюки чувствовала себя уютно и великолепно выглядела в длинной дубленке и шапке из рыжей лисы с таким же медным блеском, как ее волосы. - Давай зайдем в "Немо", и я угощу тебя кофе. - Ну... - Девушка поколебалась, но потом поддалась искушению согреться. Сьюки начала наступление: - Может, ты ненавидишь меня из-за того, что рассказывают. Если так, то стоит поговорить. - Миссис Ружмонт, почему я должна вас ненавидеть? Просто Крис сейчас возится в гараже с машиной, с "вольво", даже у машины, которая от них осталась, просрочен техосмотр. - Что бы с ней ни было, потребуется больше времени ее починить, чем они скажут, - авторитетно заявила Сьюки, - и уверена, Крис доволен. Мужчины любят возиться в гараже. Им нравится весь этот грохот. Мы можем сесть за один из столиков у окна, чтобы ты увидела, когда он вдруг появится. Пожалуйста. Видишь ли, мне жаль твоих родителей. Клайд был добрым начальником, и у меня теперь проблемы на работе. Заржавленный "шевроле" 1959 года, с корпусом как крылья чайки, чуть не задел их хромированным бампером, когда подъезжал через бордюр тротуара к зеленовато-коричневому окошку. Сьюки тронула девушку за рукав, чтобы предостеречь, и потом не отпустила ее, убедив перейти на другую сторону улицы к "Немо". Портовую улицу не раз расширяли, потому что в этом веке движение транспорта стало напряженным, кривые тротуары местами сузили настолько, что двоим не разойтись, и некоторые старинные здания выступили какими-то странными углами. Кафе "Немо", где готовили вкусные и недорогие блюда, помещалось в небольшой алюминиевой коробке с закругленными углами и широкой красной полосой по бокам. В этот час народ толпился только у прилавка - безработные или пенсионеры, некоторые из них кивнули или помахали рукой, приветствуя Сьюки, но не так радостно, как прежде, до того, как Клайд своей смертью поверг в ужас весь город. Маленькие столики у окна были свободны, а окно на улицу, из которого открывался красивый вид, запотело, и по нему стекали струйки воды. Когда Дженнифер прищурилась от солнца, в светлых уголках ее глаз обозначились морщинки, и Сьюки увидела, что она не такая юная, как показалось на улице. Да еще эти старые тряпки. Грязную парку, заклеенную прямоугольными заплатками из рыжеватого винила, она несколько церемонно перекинула через спинку стула рядом с собой и положила сверху свернутый длинный лиловый шарф. Под паркой оказалась простая серая юбка и свитер из белой овечьей шерсти. У нее была аккуратная пухлая фигурка, и во всем проглядывала простоватая округлость - руки, груди, щеки и шея - все было одинаково округло. Ребекка, неряшливая уроженка Антигуа, с которой, как известно, водил компанию Фидель, подошла, покачивая крутыми бедрами, ее толстые серые губы сморщились, казалось, они скрывали все, что она знала, а знала она многое. - Что желают леди? - Два кофе, - попросила Сьюки и неожиданно заказала также маисовые лепешки. Они были ее слабостью, такие рассыпчатые и жирные, а сегодня такой холодный день. - Почему вы говорите, что я могу вас ненавидеть? - спросила девушка с удивительной прямотой, но мягким тихим голосом. - Потому, - Сьюки решила с этим разделаться сразу, - что я была с твоим отцом. Ты знаешь. Была его любовницей. Но не долго, только с лета. Я не хотела сложностей, я просто хотела ему что-то дать, самое себя, больше ничего у меня нет. А он был милым человеком, как тебе известно. Девушка не выказала удивления, а задумалась, опустив глаза. - Знаю, - сказала она. - Но последнее время не очень милым. Даже когда мы были маленькими, он казался рассеянным и удрученным. И потом, по вечерам от него исходил какой-то странный запах. Однажды я хотела обнять его и задела большую книгу у отца на коленях, она упала, а он начал меня шлепать и не мог остановиться. - Она подняла глаза, собираясь сделать еще одно признание, но замолчала, в ней чувствовалось смешное самолюбие, самолюбие кроткого человека, даже в том, как аккуратно поджимала она красивые ненакрашенные губы. Верхняя губка брезгливо приподнялась. - Расскажите мне о нем _вы_. - Что именно? - Каким он был. Сьюки пожала плечами. - Мягкий. Благодарный. Застенчивый. Он слишком много пил, но, если знал, что мы встречаемся, старался не пить. Он не был глупым, скорее - несколько заторможенным. - У него было много женщин? - Нет. Не думаю. - Сьюки обиделась. - Только я, уверена. Знаешь, он любил твою мать. По крайней мере, пока у нее не появилась навязчивая идея. - Какая навязчивая идея? - Уверена, ты знаешь лучше меня. Усовершенствовать этот мир. - Довольно благородно, не правда ли? - В общем, да. - Сьюки никогда не считала это благородным. Вечные публичные придирки Фелисии, злобные нападки, - она была более чем истерична. Сьюки не хотелось защищаться от этой вежливой замороженной девицы, от одного звука голоса которой можно простудиться. Сьюки предложила: - Знаешь, если ты одинока в таком городе, как этот, хватай, что найдешь, не раздумывая, что к чему. - Видите ли, - мягко сказала Дженнифер, - я не очень во всем этом разбираюсь. "Что она имеет в виду? Что она девственница? Трудно сказать, то ли и в самом деле девственница, то ли ее странное спокойствие - доказательство исключительной внутренней уравновешенности". - Расскажи о себе, - попросила Сьюки. - Ты собираешься стать врачом? Клайд так этим гордился. - Но это все неправда. Мне не хватало денег, и я пропускала занятия по анатомии. Мне нравилась химия. Работа техника-рентгенолога - это самое большее, на что я могу реально рассчитывать. Я увязла. - Тебе надо познакомиться с Даррилом Ван Хорном. Он пытается нам всем помочь _освободиться_. Неожиданно Дженнифер улыбнулась, а ее маленький ровный носик побелел от напряжения. Передние зубы были круглыми, как у ребенка. - Какое роскошное имя, - сказала она. - Звучит как придуманное. Кто он такой? "Но она должна была слышать о наших шабашах", - подумала Сьюки. Эта девушка - твердый орешек, в глазах такая неестественная наивность, она словно мешала телепатическому проникновению, как свинцовый лист лучам рентгена. - Один эксцентричный, довольно молодой мужчина, купивший дом Леноксов. Помнишь, тот большой кирпичный особняк у пляжа. - "Плантация призраков" - так мы называли это место. Мне было пятнадцать лет, когда мы переехали сюда, и я плохо знаю окрестности. Кажется, это огромная территория, хотя на карте она почти не обозначена. Нагловатая Ребекка принесла им кофе в тяжелых белых фирменных кружках "Немо" и золотистые маисовые лепешки, одновременно с их сильным теплым ароматом они почувствовали какой-то острый пряный запах, и Сьюки решила, что так пахнет от официантки, от ее широких бедер и тяжелых грудей кофейного цвета, когда она, наклонившись над полированным столиком, ставила кружки и тарелки. - Что-нибудь еще, леди, для полного счастья? - спросила официантка, смотря на них сверху вниз, через свои высокие холмы. Голова ее казалась довольно маленькой и крепкой, черные волосы, заплетенные в тугие мелкие косички, ниспадали на крутые плечи. - А сливки есть, Бекки? - спросила Сьюки. - А как же, - сказала она, ставя на стол алюминиевый кувшинчик. - Можно сказать и "сливки", если вам так хочется, но только каждое утро хозяин наливает сюда молоко. - Спасибо, милая, я хотела сказать "молоко". - Но шутки ради Сьюки быстро произнесла про себя белый заговор, и... молоко сделалось густым, желтым - сливками. В кружке на поверхности кофе закружились блестки жира. Маисовая лепешка таяла во рту маслянистыми кусочками. Остатки индейского хлеба проскользнули сквозь лес вкусовых сосочков, она проглотила и сказала о Ван Хорне: - Он милый. Тебе понравится, если привыкнешь к его манерам. - А что с его манерами? Сьюки стряхнула крошки с улыбающихся губ: - Он кажется грубым, но это напускное. На самом деле он безобидный, любой поладит с Даррилом. Две мои подруги и я играем с ним в теннис под фантастическим огромным брезентовым куполом. Ты умеешь играть? Дженни пожала круглыми плечиками: - Немного. В основном я играю летом в лагере. А некоторые из нас время от времени ходят на корты "Ю-Си". - Сколько времени ты собираешься здесь побыть до возвращения в Чикаго? Дженнифер наблюдала, как в ее кофе кружатся свернувшиеся молочные хлопья. - Какое-то время. Может, до лета, пока не продастся дом, а Крису, как оказалось, делать сейчас нечего, и мы хорошо ладим; так было всегда. А может, я не вернусь. Не так уж сладко работать у Майкла Риса. - Какие-нибудь неприятности в личном плане? - Ах, нет. - Она подняла глаза, под бледной радужкой показались чистейшие молодые белки. - Кажется, мужчин я совсем не интересую. - Но почему? Ты хорошенькая. Девушка опустила глаза: - Разве не странное молоко? Такое густое и сладкое. Интересно, а оно не скисло? - Нет, думаю, очень свежее. Ты не попробовала лепешку. - Я отщипнула. Я никогда их не любила, это просто жареное тесто. - Именно поэтому мы, жители Род-Айленда, их любим. Они такие, как есть. Я доем твою, если ты не хочешь. - Я, должно быть, что-то делаю не так, и мужчины это чувствуют. Я иногда говорила об этом с друзьями, с моими подругами. - Женщине нужны подруги, - любезно откликнулась Сьюки. - Их у меня тоже немного. Чикаго - бандитский город. А эти маленькие местные женщины, похожие на птиц, учатся ночи напролет и знают ответы на все вопросы. А спросишь о чем-нибудь личном, например, что я делаю не так с мужчинами, с которыми встречаюсь, сразу замолкают. - На самом деле с мужчинами трудно ладить, - сказала Сьюки. - Они очень злятся на нас, потому что мы можем иметь детей, а они нет. Они ужасно ревнивы, бедняги: Даррил так говорит нам, не знаю, верить ему или нет, он много выдумывает. На днях за обедом он пытался излагать мне свои теории, все они связаны с каким-то химическим веществом, название его начинается с "силли" [глупый (англ.)]. - Селениум. Это магический элемент. Именно в нем секрет тех дверей в аэропорту, которые сами открываются. Также он отбирает у стекла зеленый цвет, который ему придает железо. Селеновая кислота растворяет золото. - Ну, ей-богу, ты действительно много знаешь. Если ты так хорошо разбираешься в химии, наверное, ты сможешь стать ассистенткой у Даррила. - Крис не устает повторять, чтобы я посидела с ним немного дома, по крайней мере, пока его не продадим. Он сыт Нью-Йорком по горло, это слишком опасный город. Он говорит, геи контролируют все области, которыми он интересуется, - оформление витрин, сценографию. - Думаю, что стоит. - Что стоит? - Побыть здесь. Иствик забавен. - Довольно нетерпеливо - пропадало утро - Сьюки стряхнула крошки со свитера. - Это не опасный город. Это город влюбленных. - Она запила остатки лепешки последним глотком кофе и встала. - Я это поняла. - Девушка тоже поднялась и стала надевать трогательную залатанную парку. Одевшись, Дженнифер позволила себе неожиданный, свойственный мужчине жест: крепко пожала Сьюки руку. - Благодарю вас, - сказала она, - что поговорили со мной. Еще один человек проявил к нам интерес, юристы не в счет, конечно, - это милая женщина, священник Бренда Парсли. - Она не священник, а жена священника, к тому же я не уверена, что она такая уж милая. - Все говорят, муж ужасно с ней обошелся. - Или она с ним. - Я _знала_, что вы скажете что-нибудь подобное, - улыбнулась Дженнифер, но не без приязни, а Сьюки почувствовала себя раздетой, ее видели насквозь, без свинцового жилета, надетого для защиты. Ее жизнь проходила на глазах у всего города, даже эта маленькая незнакомка знала кое-что о ней. Прежде чем Дженнифер обмоталась шарфом, Сьюки заметила у нее на шее тоненькую золотую цепочку, на таких обычно носят крестик. Но у основания тонкой белой девичьей шеи висел за петельку в виде головы крошечного человечка египетский крест в форме буквы "Т" - анк, символ жизни и смерти, древний мистический знак, вновь вошедший в моду. Увидев, что взгляд Сьюки задержался на нем, Дженнифер в ответ посмотрела на ее ожерелье из медных полумесяцев и сказала задумчиво: - У моей матери на руке тоже было медное украшение. Простой медный браслет, который я никогда прежде не видела. Будто... - Что "будто", милая? - Будто она пыталась уберечься. - А разве все мы не пытаемся? - весело сказала Сьюки. - Так я позвоню насчет тенниса. Пространство внутри огромного купола над кортом было каким-то странным с точки зрения акустики и самой его атмосферы: выкрики и удары отбиваемых мячей казались здесь приглушенными, даже если были слышны снаружи, а Сьюки испытывала ощущение легкого покалывания на лбу и руках, покрытых веснушками. Янтарные волоски на руках стояли, как наэлектризованные. Под выгнутым небесным сводом серовато-коричневого брезента все казалось каким-то замедленным; игроки двигались сквозь сжатую ауру, хотя на самом деле мягкий купол оставался надутым, так как воздух в него беспрестанно подавался компрессором через коробчатое пластиковое жерло, герметически закрытое втулкой в одном углу в низу купола, зимой здесь было теплее, чем снаружи. Стоял самый короткий день в году. Земля, скованная морозом, лежала словно чугунная, под небом с пятнистыми тучами, которые брызгали снегом, как печная труба пеплом, выбрасываемым вместе с дымом. У кирпичных стен и обнаженных корней деревьев появлялись тонкие снежные полоски и таяли под бледными лучами полуденного солнца, снег не лежал, хотя каждый магазин и банк извещали о приходе Рождества звоном колокольчиков и белым ватным оформлением. Портовая улица, где ранние сумерки застали врасплох закутанных людей, пришедших за покупками, выглядела теперь пустынной, ее праздничные огни предвосхищали сон, это была отчаянная попытка в соответствии с каким-то обещанием жить хорошо в наступившей темноте с ее резким холодом. Молодые матери решили превратить праздник в день отдыха и играли в теннис в колготках, теплых гетрах и лыжных свитерах, надев по две пары носков в теннисные туфли. Сьюки испытывала чувство вины, опасаясь, что испортила другим праздник, приведя с собой Дженнифер Гэбриел. Не то чтобы Ван Хорн возражал, когда она позвонила; ему нравилось привечать новичков, и, возможно, их компания из четырех человек стала для него слишком тесной (подобно многим мужчинам, особенно богатым мужчинам из Нью-Йорка, он часто скучал), но Дженнифер взяла на себя смелость привести брата, юношу, молчаливого по новейшей моде своего времени и мрачного, с тусклым взглядом, безвольным подбородком и такими грязными курчавыми волосами, что их трудно было представить светлорусыми. Вместо теннисных туфель на нем были потрепанные разбитые кроссовки, даже на просторном корте под куполом они издавали отвратительный запах мужского пота. Сьюки не представляла себе, как чистюля Дженнифер может жить с таким неряхой. Монти, несмотря на все недостатки, был чистоплотным, всегда принимал душ и споласкивал кофейные чашки, забытые ею на столике, когда она говорила по телефону. Брат Дженнифер достал ракетку, но не мог перебросить мяч через сетку, и, похоже, это его нисколько не смущало, только вызывало вялое раздражение. Всегда обходительный хозяин, воображавший себя джентльменом, Даррил, хотя и собрался играть, надев ради этого спортивные штаны каштанового цвета и лиловую пуховую жилетку, в которых он был похож на попугая ару, предложил женщинам сыграть сет пара на пару, пока он покажет Кристоферу библиотеку, лабораторию и маленькую оранжерею ядовитых тропических растений. Скучающий неблагодарный мальчишка лениво поплелся за ним, а Даррил жестикулировал и разглагольствовал, через стенки купола женщины слышали его восклицания по дороге к дому. Сьюки чувствовала себя виноватой. Себе в партнеры она взяла Дженнифер, на случай если та окажется неопытным игроком, хотя при разминке девушка продемонстрировала сильный удар с обеих сторон. И в самом деле, в игре она проявила себя смелым, довольно надежным партнером, хотя не могла бить далеко - особенно в сравнении с длинноногой Сьюки. Лет в одиннадцать Сьюки училась играть в теннис на старом щебеночном корте, окруженном рододендронами, в загородном поместье на берегу озера, принадлежащем другу их семьи. Отец хвалил ее за эффектные прыжки, когда она брала мяч, а стиль ее игры всегда был "привлекательным", даже когда она медлила в одном, а затем в другом углу площадки, отбивая мячи. Но с мячом, летевшим ей прямо в руки, она иногда не могла справиться. Она и Дженни быстро выиграли четыре игры и проиграли одну Александре и Джейн, а потом начались всякие проделки. Хотя летевший к вытянутой руке Сьюки мяч был похож на желтый "вильсон", то, что она принимала на ракетку - согнувшись в коленях, наклонив голову, бросаясь вперед и вверх, чтобы отразить сверхкрученый удар, - оказывалось комком сырого цемента, от тяжести которого локоть просто раскалывался, а то, что вела к сетке между ног Дженнифер, было, бесспорно, снова теннисным мячиком. В следующее мгновение, приготовившись принять еще один кусок цемента, она почувствовала, как со струн ракетки слетает что-то легче воробышка, оно скрылось в темном своде купола за кольцом прозрачных пластиковых круглых окошек, пропускавших свет, и упало далеко за пределами площадки желтым "вильсоном". - Играйте честно, подруги, - крикнула через сетку Сьюки. Джейн Смарт откликнулась мелодичным голосом: - Не теряй мяч из виду, милая, и все будет в порядке. - Черт те что несешь, Джейн Пейн [Pain - боль (англ.)]. Я сделала два прекрасных замаха. Сьюки сердилась, ведь это несправедливо, когда у тебя бесхитростный партнер. Дженнифер, которую удерживали на центральной линии, видела только результат этих ударов, и она обратила к ней разрумянившееся треугольное личико, выражавшее прощение и одобрение. В следующий раз девушка стрелой бросилась к сетке после слабого удара Джейн, а Сьюки мысленно приказала Александре застыть на месте; мяч с резкой подачи Дженни сильно ударил в неподвижное тело этой крупной женщины. В мгновение ока, позабыв о своих чарах, Александра потерла ушибленное место и с упреком бросила Сьюки: - А если бы у меня под колготками не оказалось шерстяного белья, представляешь, как было бы больно! Сьюки устыдилась и извиняющимся тоном попросила: - Давайте просто играть в теннис по-настоящему. Но обе соперницы пошли теперь в наступление. Ужасная боль пронзила суставы, когда Сьюки потянулась, чтобы ударить мяч, летящий через центр сетки, и ей пришлось резко остановиться, а грязный мяч упал и подпрыгнул на центральной полосе. Но позади был слышен топот Дженни, и Сьюки увидела, как мяч чудом вернулся, упав между Джейн и Александрой, которые считали, что выиграли очко. Это свело игру опять вничью. Сьюки шла, все еще шатаясь от внезапной боли в суставах, полная решимости защитить свою партнершу от всех этих malefica [злодеяний (лат.)]. Она быстро произнесла про себя богохульные слова - задом наперед Retson Retap [Pater noster - Отче наш (лат.)] подряд три раза, создав воздушную яму, сбой в кристалле пространства, над передней частью площадки у противников, так что Джейн дважды промахнулась и мяч летел по средней траектории, как с края стола. После этого счет стал 5:1 и подавать должна была Дженни. Когда она подбросила мяч, он превратился в яйцо и, пролившись сквозь струны ракетки, забрызгал ей все лицо. Сьюки с отвращением отбросила ракетку, и та стала змеей, потом, обезумев - ей некуда было ускользнуть, - эта тварь, проклятая в самом начале творения, начала метаться взад-вперед, извиваясь на кроваво-красном покрытии, обрамлявшем зеленый корт с его четкими линиями. - Ладно, - сказала Сьюки. - Хватит. Игра окончена. - Малышка Дженни носовым платком безуспешно пыталась стереть с глаз жидкий белок и желток с кровяными прожилками, похожими на паутину, яйцо было оплодотворено; Сьюки забрала у нее носовой платок и сама стала прикладывать его к лицу девушки. - Мне жаль, мне так жаль, - приговаривала она. - Они просто терпеть не могут проигрывать, эти ужасные женщины. - По крайней мере, - отозвалась через сетку Александра, - яйцо не было тухлым. - Ничего, - сказала Дженнифер, переводя дыхание, спокойным голосом. - Я знала, что вы все обладаете такими способностями, мне рассказывала Бренда Парсли. - Эта идиотка сплетничает, - прибавила Джейн Смарт. Две другие ведьмы подошли к сетке помочь Дженнифер вытереть лицо. - Никаких особенных способностей у нас нет, кроме тех, что есть у нее самой. Теперь, когда ее бросили. - Они появляются, когда бросают? - спросила Дженни. - Или заставляют бросить, - сказала Александра. - Странно, но здесь нет разницы. А ты подумала, что есть? В любом случае, извини за яйцо. А на моем бедре завтра будет синяк, потому что Сьюки мешала мне, это была не настоящая игра. - Это была не столько игра, сколько выпады против меня, - парировала Сьюки. - Ты просто промахнулась, - откликнулась Джейн Смарт, она что-то искала у края корта. - Я тоже так подумала, - тихо сказала Дженнифер, чтобы угодить остальным, - вы поднимали голову, по крайней мере при ударе слева. - Ты не видела. - Видела. И у вас привычка выпрямлять колени при ударе. - Нет. Ты считаешься _моим партнером_, ты должна поддерживать _меня_. - Вы играли замечательно, - послушно согласилась девушка. Джейн вернулась, держа в руке горстку черного песка, который она ногтями наскребла сбоку корта. - Закрой глаза, - приказала она Дженнифер и бросила песок ей прямо в лицо. По волшебству клейкие остатки яйца испарились, однако песок на гладком лице придал ей испуганный диковатый вид, как будто девушка была в пестрой маске. - А не пора ли принять ванну? - заметила Александра, по-матерински глядя на испачканное лицо Джейн. "Но как можно принимать свою обычную ванну с этими двумя малознакомыми людьми", - подумала Сьюки и вновь отругала себя, что поспешила их пригласить. Во всем виновата ее мать, в их доме, в штате Нью-Йорк, за обеденный стол всегда садились посторонние люди, возможно, переодетые ангелы, по разумению матери. Вслух Сьюки запротестовала: - Но Даррил еще не играл! И Кристофер, - добавила она, хотя ее меньше всего беспокоил вызывающе самонадеянный мальчишка. - Они, кажется, не собираются возвращаться, - заметила Джейн Смарт. - Надо что-то делать, иначе мы простудимся, - сказала Александра. Она взяла мокрый носовой платок Дженни с ее монограммой и замысловато сложенным уголком стала счищать песчинку за песчинкой с круглого послушного личика, повернувшегося к ней, как розовый цветок навстречу солнцу. Сьюки испытала приступ ревности. - Пошли в дом, - крикнула она, хлопнув в ладоши, хотя неуставшие мускулы требовали разминки. - Если только кто-нибудь не хочет поиграть один на один. - Может, Даррил, - обронила Джейн. - Он великолепный игрок, он меня обыграет. - Я так не думаю, - тихо произнесла Дженни, видевшая, как хозяин дома разминался, и не знавшая, как он на самом деле играет. - Вы в отличной форме, а он совсем несобран, правда же? Джейн Смарт холодно сказала: - Даррил Ван Хорн самый цивилизованный человек из всех, кого я знаю. И очень терпимый. - И продолжила в раздражении: - Лекса, дорогая, пожалуйста, не суетись. Ванной все будут довольны. - Я не взяла купальника, - сказала Дженнифер, широко открыв глаза и переводя вопросительный взгляд с одной на другую. - Там совсем темно, ничего не видно, - ответила ей Сьюки. - А может, ты хочешь поехать домой? - Ох, нет. Слишком тяжело. Я все представляю, как папа висит в петле, и боюсь подняться наверх разобрать на чердаке вещи. И тут Сьюки пришло в голову, что, раз у всех троих есть дети, а Дженнифер и Кристофер были детьми тоже, они, как матери, должны о них позаботиться. Она с печалью вспомнила член Клайда, их отца, какой мог бы быть и у ее собственного отца, член, казавшийся в самом деле предметом старины, с его желтоватым оттенком, когда он восставал, и длинными седыми волосами, свисавшими из-под яичек, как волосы на голове у старухи. Неудивительно, что он сразу же отзывался, стоило ей раздвинуть ноги. Сьюки повела женщин с теннисного корта, где на каждой стороне дверь закрывалась на молнию и нужно было быстро ее открыть и закрыть, чтобы не впустить холодный воздух. Умирающий декабрьский день пощипывал лица и ноги в легких теннисных туфлях. Коул, противный Лабрадор Александры, и нервный пятнистый колли Даррила, Нидлноуз, в лесочке на острове вдвоем затравили и разорвали какого-то пушистого зверька. С темными окровавленными мордами они носились вокруг. Когда-то заботливо ухоженный газон, ведущий к дому, был изрыт бульдозерами, чтобы построить корт этой осенью, а промерзшие груды дерна и глины образовали ненадежный лунный ландшафт, куда страшно было ступить ногой. От холода на глаза у Сьюки навернулись слезы, и от этого вокруг спутников возникла радужная аура, а мороз обжигал щеки так, что было больно говорить. Она быстро побежала по твердой дорожке, за ней двинулись по гравию остальные, как одно огромное неуклюжее животное. Тяжелая дубовая дверь поддалась под ее рукой, как живая, в вестибюле с мраморным полом и пустой слоновьей ногой ударило в нос подушкой горячей серы. Фиделя нигде не было видно. По голосам женщины нашли Даррила и Кристофера в библиотеке, они сидели по обе стороны круглого, обтянутого кожей стола, на столе лежали старые комиксы и стоял чайный поднос. Над ними висели меланхолические головы американского лося и оленя, оставшиеся от прежних хозяев Ленокса, заядлых охотников. Печальные стеклянные глаза чучел не моргали, хотя и были забиты пылью. - Кто победитель? - спросил Ван Хорн. - Добро или зло? - А кто у нас добрая колдунья, а кто злая? - спросила Джейн Смарт, бросаясь на малиновый стул под утесом связанных колдовских томов с выгоревшими корешками и тонкими надписями на латыни. - Победила свежая кровь, - сказала она, - как всегда. Пушистый бесформенный Тамкин стоял неподвижно, как статуэтка, на изразцах камина так близко к огню, что казалось, кончики усов подпалились. Вот очень степенно кот пригнулся к лодыжкам Джейн и, будто приняв белые спортивные носки за столбики для точки когтей, глубоко вонзил в них свои когти, в то же время его хвост задрался кверху и подрагивал, словно он мочился. Джейн взвыла от боли и носком туфли высоко подбросила кота. Тамкин закружился, как огромная снежинка, прежде чем бесшумно приземлиться на все четыре лапы недалеко от того места, где блестели кочерга с медной ручкой, щипцы и совок. Глаза обиженного кота сверкали, как медная утварь у камина, вертикальные зрачки сузились в желтой радужке, созерцая собрание. - Они начали строить пакости, - проболталась Сьюки. - У меня чутье на обман. - Вот как можно узнать настоящую женщину, - произнес горловым отрешенным голосом Даррил Ван Хорн. - Ей всегда кажется, что ее обманывают. - Даррил, не будьте таким мрачным и язвительным, - сказала Александра. - Крис, как чай? Правда, хороший, как вам кажется? - О`кей, - произнес юноша, ухмыляясь и ни на кого не глядя. Материализовался Фидель. Его защитный пиджак казался измятым больше обычного. Может, он развлекался на кухне с Ребеккой? - Te para las senoras у la senorita, por favor [чай для сеньор и сеньориты, пожалуйста (исп.)], - велел ему Даррил. У Фиделя был отличный английский, и он все больше обогащался разговорными выражениями, но непременной частью взаимоотношений хозяина и слуги был испанский язык, коль скоро Ван Хорну хватало собственного словарного запаса. - Si, senor [да, сеньор (исп.)]. - Rapidamente [быстро (исп.)], - произнес Ван Хорн. - Si, si. Он ушел. - Ну разве не чудесно! - воскликнула Джейн Смарт, но что-то не нравилось Сьюки и огорчало ее: весь дом был похож на сценические декорации, великолепный с одной стороны, а с другой пустой и ветхий. Это была имитация какого-то другого дома, находившегося в другом месте. Сьюки надулась: - Я не наигралась. Даррил, пойдемте сыграем один на один. Пока светло! Ведь вы уже одеты. Он серьезно ответил: - А как же юный Крис? Он вообще не играл. - Уверена, он и не хочет, - голосом заботливой сестры воскликнула Дженнифер. - Я паршиво играю, - согласился брат. "Он и в самом деле туповат", - подумала Сьюки. Девочка в его возрасте была бы занятной, такой живой и восприимчивой, вбирающей впечатления; кокетничая и стараясь понравиться, она превратила бы пространство вокруг себя в свою паутину, свое гнездышко, свой театр. Сьюки была в бешенстве, она стояла, встряхивая волосами, не скрывая своего настроения, граничащего с грубостью, и она не знала, кого винить, знала только, что все запутала, приведя сюда Габриелей. Она не спала с мужчиной с тех пор, как две недели назад Клайд совершил самоубийство. Поздно ночью она вдруг начинала думать об Эде, представляла себе, что он делает в подполье с маленькой Дон Полански, этой грязнулей из низов. Даррил, обладавший интуицией и добротой, несмотря на грубые манеры, встал в своих красных штанах, облачился в пуховую лиловую жилетку и водрузил на голову оранжевую охотничью кепочку с козырьком и наушниками фирмы "Дей-Гло", которую надевал иногда шутки ради, и взял алюминиевую ракетку. - Быстренько, один сет, - предупредил он, - до семи, если будет ничья 6:6. Если мяч превращается в жабу, вы теряете очко. Хочет кто-нибудь пойти посмотреть? Никто не хотел, все ждали чай. Тогда вдвоем, как супружеская пара, они вышли в туманные сумерки; притихшие кусты и деревья окрасились светло-лиловым, а небо на востоке покрылось зеленой эмалью до самого горизонта, было тихо и уединенно, как на кладбище. Игра была великолепна, неуклюжий с виду, но играющий безошибочно, Даррил извлекал из Сьюки изумительные удары. Невозможные подачи она превращала в отличные звенящие штуки, корт, разделенный на части в длину и ширину, сжался до миниатюрных размеров, благодаря ее сверхъестественной скорости и ловкости. Когда она бросалась к мячу, он зависал, как луна, тело послушно подчинялось разуму, как ей того хотелось. Она даже успешно завершила несколько ударов слева и, подавая мяч, чувствовала, что натягивается, как лук, выпускающий стрелу. Она была Дианой, Изидой, Астартой в этот серебряный миг - воплощением женской грации и силы, облаченной в одеяние рабыни. В углах серовато-коричневого купола сгущался мрак, сквозь круглые окошки наверху виднелось небо - над головой колыхалась гигантская корона из аквамаринов. Сьюки больше не видела темноволосого противника, который вдалеке, по другую сторону сетки, носился по площадке, что-то кричал, ударял ракеткой. Мяч всякий раз возвращался и резко подпрыгивал ей прямо в лицо, как хищник, возрождаясь каждый раз, отраженный крашеным асфальтом. Удар, еще удар, она все била по мячу, а мяч становился все меньше и меньше, став величиной с мячик для гольфа, с золотистую горошину, и в конце концов превратился в глухой отскок на дальней от сетки чернильно-темной части площадки, потом просто в едва слышимый кожаный звук. Игра окончилась. - Это было блаженство, - заявила Сьюки тому, кто стоял по другую сторону сетки. Голос Ван Хорна скрипел и грохотал, когда он произнес: - Я был хорошим товарищем, а как насчет товарищеской услуги для меня? - О'кей, - сказала Сьюки. - Что надо сделать? - Поцелуй меня в задницу, - хрипло вымолвил он. И подставил ее через сетку. Она была волосатой или пушистой, смотря по тому, как относиться к мужчинам. Слева, справа... - И посреднике, - потребовал он. Запах казался посланием издалека, как слабый запах верблюда, что доносится сквозь шелковые складки шатра в пустыне Гоби. - Спасибо, - сказал Ван Хорн, натягивая штаны. В темноте его резкий голос походил на голос нью-йоркского таксиста. - Знаю, тебе кажется это глупым, но я получил удовольствие. Они поднимались по холму, пот остывал на коже Сьюки. Она беспокоилась, что им не удастся принять горячую ванну, пока здесь Дженнифер, а она, похоже, не собирается уезжать. Ее неотесанный братец сидел в библиотеке один за чтением большого синего тома; взглянув через его плечо, Сьюки увидела переплетенный комплект комиксов, Бэтмена, одетого в плащ с голубым капюшоном, с острыми ушами. - Весь этот чертов комплект, - похвастался Ван Хорн, - стоил мне кучу денег, некоторые из этих старых книжек изданы до воины, если бы я сохранял их с детства, я смог бы заработать, на них целое состояние. Бог мой, я провел детство в ожидании следующего ежемесячного выпуска. Я любил Джокера. Любил Пингвина. Любил Бэтмобиль, стоявший в подземном гараже. Вы оба слишком молоды и не могли помешаться на этом. Мальчишка простодушно произнес: - По телеку показывали. - Ага. Но там они все изменили. Этого нельзя делать. Они все превратили в шутку, все ужасно безвкусно. В старых комиксах есть настоящее зло. Это белое лицо преследовало меня во сне, не шучу. А что вы думаете о капитане Марвеле? - Ван Хорн вынул томик из другого собрания сочинений на полке, переплетенный не в синюю, а в красную обложку, и с комичным пылом проревел: - О-о, кто бы поверил! К удивлению Сьюки, он устроился на складном стуле и начал листать книг, его крупное лицо расплылось от удовольствия. Сьюки пошла на слабо доносившиеся женские голоса через длинную комнату с разрушающимися творениями поп-арта, через маленькую комнату с нераспакованными коробками и через двойные двери, ведущие в облицованную плиткой ванную комнату. Огни в ребристых круглых светильниках были притушены реостатом до минимума. Красный глазок стереосистемы наблюдал за происходящим сквозь мягкие пассажи сонаты Шуберта. На дымящейся поверхности воды виднелись три головы с подобранными вверх волосами. Голоса продолжали невнятно звучать, и ни одна из голов не обернулась к раздевающейся Сьюки. Она выскользнула из многослойной затвердевшей спортивной одежды и, обнаженная, пошла сквозь насыщенный парами воздух, села на каменный бортик, изогнула дугой спину и отдалась воде. Сначала было трудно перенести ее жар, а потом нет, нет. О, она медленно обновлялась. Вода, как сон, избавляет нас от привычной тяжести. Знакомые тела Александры и Джейн покачивались рядом, волны, идущие от них и от нее, соединялись, превращаясь во врачующие колебания. В центре ее поля зрения появилась круглая голова Дженнифер Гэбриел, ее округлые груди плавали под самой поверхностью прозрачной темной воды, а бедра и ноги были укорочены, как у абортированного плода. - Ну разве не прелесть? - спросила ее Сьюки. - Да. - У него здесь все регулируется. - Он тоже собирается прийти к нам сюда? - в страхе спросила Дженнифер. - Думаю, на этот раз нет, - сказала Джейн Смарт. - Из уважения к тебе, дорогая, - добавила Александра. - Я чувствую себя в полной безопасности. Это так? - А почему бы и нет? - спросила одна из ведьм. - Чувствуй себя в безопасности, пока можешь, - посоветовала другая. - Эти огни похожи на звезды, правда? Разбросаны в беспорядке. - Смотри. Все они уже разбирались в тонкостях управления. От нажатия кнопки крыша с грохотом раздвинулась. Первые бледные проколы в небе - планеты, красные гиганты - показали, что прежний, охранявший их вечером бирюзовый купол был иллюзией, ничем. Здесь же за одними сферами виднелись другие, прозрачные или отливающие опалом, в зависимости от времени суток и времени года. - Боже мой. Небо. - Да-а. - А мне не холодно. - Пар поднимается. - Сколько же денег он во все это вложил? - Тысячи. - Но зачем, для чего? - Для нас. - Он нас любит. - Только нас? - А мы не знаем. - Бесполезный вопрос. - Ты довольна? - Да. - Да-а. - Пожалуй, мне и Крису пора возвращаться. Надо покормить своих питомцев. - Каких питомцев? - Фелисия Гэбриел часто говорила, что нельзя тратить белки на питомцев, пока в Азии голодают. - Я не знала, что у Клайда и Фелисии были домашние животные. - Их и не было. Но вскоре после нашего приезда кто-то однажды ночью подложил нам в "вольво" щенка. А позже к дверям пришла кошка. - Подумай, каково нам. У нас дети. - Бедные заброшенные, неухоженные малыши, - сказала Джейн Смарт насмешливо, показывая, что передразнивает кого-то, в городе шли враждебные пересуды. - Ну и что, за мной в детстве хорошо смотрели, - с готовностью откликнулась Сьюки, - и это меня тяготило. Сейчас, анализируя, я вижу, что от этого было мало проку, родители решали какие-то свои проблемы. - Нельзя ни за кого жить его жизнью, - медленно проговорила Александра. - Хватит женщинам прислуживать всем, а потом еще чувствовать себя обязанной, даже психологически. Такая у нас политика была до сих пор. - Здорово сказано, - задумчиво произнесла Дженни. - Это терапия. - Закройте крышу. Так неуютно. - И заткните этого хренова Шуберта. - Представьте, если войдет Даррил. - С этим ужасным парнишкой. - Кристофером. - Пусть. - М-да. Сильна. - Мое искусство, это оно дает мне силу, я чувствую ее даже под ногтями. - Лекса, сколько ты подлила в чай текилы? - А до которого часа работает супермаркет у "Олд Вик"? - Не имею представления, я совсем не хожу туда. Если чего-то нет в супермаркете в центре, мы без этого обходимся. - Но там сейчас нет свежих овощей и парного мяса. - Ну и что? Им достаточно замороженных готовых обедов, чтобы не нужно было идти к столу и отрываться от телевизора и сандвичей. В них кладут лук! Наверное, поэтому я перестала целовать детей на ночь. - Мой старший, просто невероятно, с двенадцати лет ничего не ест, кроме хрустящих чипсов и орешков пекан, и тем не менее он ростом 183 сантиметра и у него нет ни одного испорченного зуба. Его зубной врач говорит, что никогда не видел такого прекрасного рта. - Это все фтор. - Мне _нравится_ Шуберт. Он не всегда под настроение, как Бетховен. - Или Малер. - О, боже, Малер. - Его действительно чудовищно много. - Моя очередь говорить. - Нет, моя. - Ух, хорошо. Ты нашла то самое место. - Что значит, когда болит шея и наверху под мышками? - Это лимфатические железы. При раке. - Не шути так, пожалуйста. - Попытайся вызвать менопаузу. - Мне уже все равно. - Я мечтаю о ней. - Иногда и вправду спрашиваешь себя, не преувеличивают ли значение способности к деторождению? - То и дело слышишь ужасные вещи об ЛСД. - Лучшие противозачаточные средства, как ни забавно, продаются в вечно битком набитой пиццерии-развалюхе на Восточном пляже. Но она закрыта с октября до августа. Я слышала, что хозяин с женой ездят во Флориду и живут вместе с миллионерами в Форт-Лодердейле, настолько хорошо у них идут дела. - Это тот одноглазый, что стряпает там в нижней рубашке с цветными тесемками? - Никогда не знала наверняка, одноглазый он или всегда моргает. - Пиццу готовит его жена. Хотела бы знать, как у нее получается такая корочка. - У меня столько томатного соуса, а дети бастуют против спагетти. - Отдай его Джо, пусть снесет домой. - Он уносит домой достаточно. - Ну, он и вам оставляет что-нибудь тоже. - Не задирайся. - Что он берет домой? - Запахи. - Воспоминания. - О боже. - Мы все здесь. - Мы с тобой. - Я это чувствую, - сказала Дженни голосом, тише и нежнее обычного. - Какая ты хорошенькая. - Разве не здорово было бы снова стать молодой? - Не могу поверить, что я такой была. Я, должно быть, была другой. - Закрой глаза. У тебя в уголке глаза осталась последняя песчинка. Все. - Мокрые волосы - вот действительно проблема в это время года. - На днях у меня от дыхания шарф примерз к лицу. - Я думаю постричься. Говорят, новый парикмахер на другой стороне Портовой площади в том небольшом длинном здании, где раньше точили пилы, здорово стрижет. - Женщин? - Они вынуждены обслуживать женщин, мужчины перестали туда ходить. Правда, они подняли цены. Семь пятьдесят, и это без укладки, без мытья головы, без всего. - Последнее, что я сделала для отца, - свезла его в инвалидном кресле в парикмахерскую постричь. Он тоже чувствовал, что стрижется в последний раз. Он объявил об этом всем, кто сидел в парикмахерской. Это, мол, моя дочь, она привезла меня постричься в последний раз в жизни. - Площадь Казмиржака. Видели новую табличку? - Ужасно. Не верю, что это привьется. - Люди все забывают. Вот для школьников сейчас вторая мировая война просто миф. - Тебе хотелось бы иметь такую кожу? Ни шрамчика, ни родинки. - Кстати, на днях я заметила маленькое розовое пятнышко, вот здесь. Повыше. - О-о, да-а. Болит? - Нет. - Хорошо. - Ты когда-нибудь замечала, что, когда начинаешь себя обследовать и искать затвердения, какие, говорят, при этом бывают, кажется, что они везде? Тело - ужасно сложная вещь. - Пожалуйста, не заставляй меня даже думать об этом. - В новом словаре, у нас в редакции, есть эти слайды на прозрачной бумаге, в разделе "Человек", там есть и женское тело тоже. Сосуды, мышцы, кости, все на отдельных листах, невероятно. И как все это совмещается? - Не думаю, что на самом деле все так сложно, это мы мысленно все усложняем. Как и многое другое. - Как они удивительно округлы. Совершенные полукруги. - Полусферы. - Звучит, как политический термин. - Полусферы влияния. - Совсем весело. Провисание эрогенной зоны. На днях я попыталась посмотреть в зеркало на свой зад и увидела эти явные, несомненные складки. Может, поэтому у меня негибкая шея. - В "Немо" делают очень хорошие сосиски. - Слишком много острого красного перца. Фидель подбирается к Ребекке. Это делает ее пикантнее. - А как вы думаете, какого цвета будут у них дети? - Бежевого. - Кофейного. - Не слишком ли мы бесцеремонны? - Совсем нет. - Как хорошо она рассуждает! - О господи, когда ты молода и красива, беда в том, что нет никого, кто бы помог тебе в должной мере это оценить. Когда мне было двадцать два года и, думаю, я была в самом расцвете, единственно, что меня тревожило, это оказаться в постели не хуже тех шлюшек, с которыми Монти жил в колледже, и угодить свекрови. - Это как у богачей. Знают, что у них есть кое-что, и становятся все скупее, боясь, чтобы их не перехитрили. - Не похоже, чтобы Даррила занимали такие мысли. - А он на самом деле очень богат? - Я знаю, что он еще не расплатился с Джо. - Богачи всегда так. Держат свои деньги и наживают проценты. - Обрати внимание, дорогая. - Как можно не обратить внимания? - У меня кончики пальцев сморщились от воды. - Ну что, вылезаем, а то нашим амфибиям, может, уже пора откладывать яйца? - О'кей, докей. - Идем. Они тяжело, с плеском вылезали из воды: словно после химической реакции свинец превращался в серебро. Ощупью нашли полотенца. - Где он? - Может, спит? Я хорошо погоняла его на корте. - Говорят, если потом не намазаться кремом, после определенного возраста вода не полезна для кожи. - У нас есть притирания. - Целые ведра притираний. - Просто вытянись. Расслабилась? - О да. Расслабилась. - А вот и еще одна, как раз под грудью. Как крошечный розовый ротик. Хоть в комнате и было темно, ничего не было странного в том, что женщины разглядели и такую малость, ведь зрачки у всех четырех расширялись, словно переливаясь в серую, ореховую, карюю и голубую радужки. Одна из ведьм ущипнула Дженнифер за ложный сосок и спросила: - Что-нибудь чувствуешь? - Нет. - Хорошо. - Стесняешься? - Нет. - Хорошо, - произнесла третья. - Ну разве она не мила? - Да, мила. - Просто подумай: "Плыву". - Я чувствую, что лечу. - Мы тоже. - Всегда. - Мы здесь с тобой. - Потрясающе. - Мне нравится быть женщиной, - сказала Сьюки. - Ну и будь, - сухо ответствовала Джейн Смарт. - Но я и в самом деле _так_ чувствую, - настаивала Сьюки. - Девочка моя, - говорила Александра. - Ох, - слетело с губ Дженнифер. - Нежней. Мягче. - Райское блаженство. - Я считаю, - со значением говорила по телефону Джейн Смарт, словно ей возражали, - слишком уж она обаятельная. Слишком скромная и слишком похожа на Алису в Стране Чудес. По-моему, у нее что-то на уме. - Но что она может замышлять? Мы бедны как церковные мыши, к тому же у нас в городе дурная репутация. Мыслями Александра все еще была в своей мастерской, рядом с наполовину заполненной арматурой двух летящих, держащихся за руки женщин. Ее не оставляло беспокойство: когда она набила фигуры пропитанными клеем комками бумаги, ей так и не удалось сообщить им ту же убедительность, что и маленьким глиняным фигуркам. Ее тяжеленькие малышки так надежно покоились на приставных столиках и каминных полках в шумных комнатах. - А ты представь себе, - дирижировала Джейн. - Неожиданно она остается сиротой. В Чикаго она, очевидно, запуталась в делах. Их дом слишком велик, его трудно отапливать и трудно платить налоги. А поехать больше некуда. Последнее время Джейн готова была отравить все, к чему бы она ни прикасалась. За окном на холодном ветру бесснежной зимы раскачивались коричневатые, как воробьи, ветки и пустая кормушка для птиц. Дети Споффорд были дома на рождественских каникулах, но ушли на каток, а у Александры выдался часок для работы, его нельзя было терять. - А я думала, что Дженнифер приятное дополнение к нашей компании, - сказала она Джейн. - Мы не можем постоянно вариться в собственном соку. - Мы также не можем уехать из Иствика, - к ее удивлению, сказала Джейн. - Разве не ужасно то, что случилось с Эдом Парсли? - А что с ним? Он вернулся к Бренде? - Вернулся, да не целиком, - был жестокий ответ. - В кусках. Он и Дон Полански подорвались в доме, когда пытались делать бомбы. - Александре вспомнилось его бледное лицо на вечернем концерте, последний взгляд, брошенный ею на Эда. Его аура окрасилась болезненным зеленым цветом, а кончик длинного гордого носа, казалось, еще больше вытянулся, и поэтому лицо сползло на сторону, как резиновая маска. Она тогда уже могла сказать, что он обречен. Грубый образ, подсказанный Джейн, "вернулся в кусках", - резанул Александру по сердцу, согнутая в локте рука поплыла в сторону вместе с телефонной трубкой и с голосом Джейн, а глаза и тело устремились сквозь оконный переплет, как сквозь сетку яйцерезки. - Его опознали по кончикам пальцев на руке, найденной среди обломков, - говорила Джейн. - По одной этой руке. Сегодня утром все это передали по телевидению. Удивляюсь, как это Сьюки тебе не позвонила. - Сьюки разговаривала со мной несколько раздраженно, может, ей показалось, что Дженнифер была с ней высокомерна в тот вечер. Бедняжка Эд, - сказала Александра, чувствуя, как ее уносит медленным взрывом. - Сьюки, должно быть, убита. - Я не заметила, когда разговаривала с ней полчаса назад. Ее больше беспокоит, какую часть этой истории захочет увидеть в "Уорд" ее новое начальство; на месте Клайда теперь молодой человек, моложе нас, его прислали хозяева газеты; все считают, что они главари мафии, которая обитает, как ты знаешь, на Капитолийском холме. Он только что из Браун-колледжа и совсем не разбирается в редакторской работе. - Она винит себя? - Нет, с чего бы это? Она ведь не заставляла Эда бросить Бренду и бежать с этой глупой маленькой потаскушкой, скорее наоборот, делала все, что в ее силах, чтобы сохранить их брак. Сьюки говорит, что велела ему держаться за Бренду и свой приход, по крайней мере, до тех пор, пока он не наладит контакты со службой по связям с общественностью. Именно туда, в эту службу, подаются священники, оставляя церковь. - Я этого не знала, - тихо сказала Александра. - А руки Дон, тоже нашли? - Не представляю, что там осталось от Дон, но смерти она могла избежать, если только... "Если только не была ведьмой", - мысленно докончила за нее Александра. - Даже это не очень-то поможет, если речь идет о кордите или как там его называют. Даррил знает. - Даррил считает, что я уже готова сыграть что-нибудь из Хиндемита. - Дорогая, это замечательно. Жаль, он не говорит, что я готова вернуться к своим малышкам. Начать с того, что мне нужны деньги. - Александра С.Споффорд, уж Даррил придумает для тебя нечто из ряда вон, - строго выговаривала Джейн Смарт. - Эти нью-йоркские дельцы, его приятели, приобретают какую-нибудь безделку за десять тысяч. - Но не мои безделушки, - сказала она сердито и положила трубку. Ей не хотелось стать просто одним из ингредиентов в ядовитом горшке у Джейн, частицей ее обычного ежедневного варева, ей хотелось смотреть в окно, созерцая на многие мили вокруг опустевшую золотистую землю с серо-зелеными пятнами и вершины далеких гор, белевшие, как неподвижные облака. Должно быть, Сьюки простила Александре то, что та пленилась Дженнифер, потому что позвонила ей после заупокойной службы по Эду, чтобы отчитаться. Между тем выпал снег. Всякий раз забываешь об этом ежегодном чуде, о снежном просторе и свежем морозном воздухе, о косо летящих снежинках, покрывающих все штрихами гравировки, о большом снежном берете, надетом утром набекрень на птичью кормушку, о сохранившихся на дубе и ставших ярче сухих коричневых листьях, темно-зеленых стеблях болиголова с опущенными веточками и ясной голубизне неба, похожего на опрокинутую чашу; стены дома пронизаны возбуждением, неожиданно оживают обои, загадочна упорная обособленность амариллиса в горшке на окне, отбрасывающего бледную фаллическую тень. - Выступали Бренда, - говорила Сьюки, - и какой-то зловещего вида толстяк, революционер, с бородой и длинными, завязанными сзади хвостом волосами. Он сказал, что Эд и Дон - жертвы полицейской тирании или что-то в этом роде. Он очень волновался, с ним были люди в кубинской военной форме, и я боялась, что они начнут драку, если кто-нибудь заговорит или как-то нарушит церемонию. Но Бренда правда храбрая, держалась замечательно. - Да? Фальшивая монета, вот как запомнилась Александре Бренда: голова с гладко зачесанными светлыми волосами, туго закрученными в пучок на затылке, повернута в сторону в павлиньем смешении аур на вечернем концерте. Из других встреч в памяти всплыло длинное, довольно бледное лицо с ярко накрашенными, самодовольно поджатыми губами, с этим слишком ярким блеском розы, у которой вот-вот осыпятся лепестки. - Теперь она носит длинные, темные английские костюмы с подкладными плечами и такой широкий шелковый галстук, что он похож на салфетку, которую позабыли снять, отведав омара. Она говорила минут десять о том, каким внимательным священником был Эд, как он заботился об Иствике и его экологии, о вечно конфликтующей молодежи и тому подобном, пока его совесть - при слове "совесть" голос у Бренды дрогнул, тебе бы понравилось, она промокнула платочком глаза, по одной слезинке из каждого глаза, именно столько, сколько нужно, - "пока его совесть, - сказала она, - не заставила его направить энергию за пределы этого города, где его так ценили (Сьюки вовсю использовала свои способности передразнивать, Александра живо представила себе, как ее верхняя губка изгибается и комично выпячивается), и отдавать свою удивительную энергию на то, чтобы поправить ужасное, дорогие мои, нездоровье, отравляющее жизнь нашей нации". Она сказала, что наш народ изнемогает от порчи, и посмотрела мне прямо в глаза. - А что сделала ты? - Улыбнулась. Это не я, а Дон увезла его в Нью-Джерси с группой подрывников. Между прочим, когда толстяк ушел, о ней почти не упоминали. Как будто и не было никакой Дон Полански. Очевидно, от нее ничего не осталось, так, куски одежды, которые могли попасть туда из стенного шкафа. Она была такая неряшливая малышка, может, вылетела через крышу. Полански, или как их там, отчим и мать, пришли разодетые, как из фильма тридцатых годов. Полагаю, они не часто вылезают из своего трейлера. Я посмотрела на мать - она ведь была цирковой акробаткой. Должна сказать, фигуру она сохранила, но лицо! Лицо страшное. Такое грубое, кожа как на мозолистых пятках. Никто не знал, что им сказать, ведь девчонка была просто шлюхой. Да и вообще неизвестно, погибла ли она. Даже Бренда сначала не знала, как себя вести, ведь эта семья была в какой-то мере причиной ее несчастья, но, должна сказать, она держалась великолепно - сама любезность и grande dame. Она выразила им сочувствие, не моргнув глазом. Знаю, Бренда другая, чем мы, но я в самом деле восхищена, как она сумела собраться и использовать эту ситуацию. Говоря о ситуациях... - Да? - откликнулась Александра. Эта пауза означала, что ее проверяют, слушает ли она по-прежнему внимательно. Александра лениво ставила точки кончиками пальцев на запотевших стеклах нижних рам кухонного окна - машинально рисовала снежинки, или веснушки Сьюки, или дырочки в телефонной мембране, или мазки краски, которыми украшала Ники де Сент-Фалль своих "Нана", принесших ей всемирную славу. Александра радовалась, что Сьюки опять разговаривает с ней, иногда ей казалось, что, если бы не Сьюки, она потеряла бы всякий контакт с внешним миром и уплыла бы в стратосферу, как малышка Дон, подорвавшаяся в доме в Нью-Джерси. - Меня уволили, - сказала Сьюки. - Не может быть! Как можно, ты единственное светлое пятно в газете. - Ну, скажем так, я ухожу сама. Молодой человек, занявший место Клайда, с какой-то еврейской фамилией, не могу ее запомнить: Бернстайн, Бирнбаум - даже и запоминать не хочу, сократил мой некролог, сделав из полутора колонок об Эде два маленьких бессмысленных абзаца; он сказал, что на этой неделе не хватает места, потому что еще один бедняга из местных убит во Вьетнаме, но я знаю, это потому, что ему уже доложили, что Эд был моим любовником, и он боится, что я перейду границы приличий и все станут хихикать. Очень давно Эд дал мне свои стихи, написанные в духе Боба Дилана, и я поместила в статье два его стихотворения. Я не возражала бы, если бы их вырезали, но они убрали даже то, как он основал группу справедливого распределения жилья и что он был одним из лучших учеников класса в Гарвардском духовном училище. Я втолковываю этому юноше: "Вы только что приехали в Иствик и, по-моему, не понимаете, как любили здесь преподобного Парсли", а этот парень из Браун-колледжа улыбается так и говорит: "Я слышал, как его любили", а я говорю: "Я много работаю над своими статьями, и мистер Гэбриел почти никогда не выбрасывал ни слова". Тут этот несносный мальчишка улыбается еще раз, и мне ничего больше не остается, как уйти. И по правде сказать, прежде чем уйти, я взяла у него из рук карандаш и сломала перед его носом. Александра расхохоталась, радуясь, что у нее есть такая живая подруга, не то что эти злые клоунские маски на стенах ее спальни. - Сьюки, ты в самом деле так поступила? - Да, и даже сказала: "Чтоб тебе ноги переломать", - и бросила сломанный карандаш ему на стол. Самоуверенный дурак. Но что мне теперь делать? Все, что у меня есть, это семьсот долларов в банке. - Может, Даррил... Все время Александра мысленно была у Ван Хорна, представляя себе его морщинистое лицо с брызгами слюны, и какие-то пыльные углы в доме, ожидающие женских рук, и те мгновения, когда он вдруг после грубого лающего хохота резко замолкал, забывая об окружающем. Образы возникали сами собой, непроизвольно, так бывает, когда едешь по серпантину дороги и одна радиостанция вдруг перекрывает другую. В то время как Сьюки и Джейн, казалось, набирались свежих сил и желаний в ритуальных обрядах на острове, Александра