великодушие и благородство графа все росла. Он ни минуты не сомневался в том, что его дедушка чрезвычайно добрый и щедрый человек. Разумеется, все желания Седрика исполнялись мгновенно; на него сыпался такой дождь подарков, что порой он совершенно терялся. Граф, видно, положил себе за правило, что внук должен иметь все, что ни пожелает, и дал ему полную свободу действий. И хотя в большинстве случаев такая политика весьма опасна, маленький лорд на удивление хорошо выдержал это испытание. Возможно, он все же избаловался бы, несмотря на его добрый нрав, если бы не те часы, которые он проводил с матерью в Корт-Лодже. Миссис Эррол внимательно и нежно следила за всеми его поступками. Они часто подолгу беседовали вдвоем, и, возвращаясь в замок, он уносил с собой не только память о ее поцелуях, но и простые, добрые советы. Одно лишь чрезвычайно удивляло маленького лорда. Никто и не подозревал, как часто он пытался разрешить эту тайну; даже его мать не знала, как часто он ломал над ней голову, а граф так и вовсе долгое время ни о чем не догадывался. Наблюдательный мальчик не мог не задуматься о том, почему его мама и дедушка никогда не встречаются. Конечно, он это заметил. Когда карета Доринкорта останавливалась у Корт-Лоджа, граф никогда не выходил из нее; а в тех редких случаях, когда его сиятельство посещал церковь, Фаунтлерою предоставлялась возможность побеседовать с матерью на крыльце или вернуться с ней домой. Но каждый раз неукоснительно в Корт-Лодж посылались цветы и фрукты из замковых оранжерей. К тому же вскоре после того первого воскресенья в церкви, когда миссис Эррол пошла в одиночестве домой после службы, граф совершил поступок, который весьма возвысил его в глазах Седрика. Спустя неделю Седрик собрался навестить мать -- и увидел, что у дверей стоит не карета с парой лошадей, а прелестная двухместная коляска с красивой гнедой кобылой в упряжке. -- Это твой подарок матери, -- коротко сообщил граф. -- Нельзя, чтобы она ходила пешком. Ей нужна коляска. Ее кучер будет за ней следить. Запомни, это подарок от тебя. Фаунтлерой пришел в такой восторг, что не знал, что сказать. Он с трудом сдерживал себя, пока не прибыл в Корт-Лодж. Миссис Эррол срезала розы в саду. Он выскочил из коляски и бросился к ней. -- Дорогая! -- кричал он. -- Знаешь что? Эта коляска твоя! Он говорит, это тебе подарок от меня! Это твоя коляска, чтобы ты в ней ездила, куда захочешь! Он так радовался, что она совсем растерялась. Она не смела огорчить его отказом от подарка, присланного человеком, который решил считать себя ее врагом. В конце концов она уселась в коляску как была, с розами в руках, и Седрик повез ее на прогулку, без устали расхваливая доброту и щедрость графа. Он так простодушно восхищался графом, что она порой готова была рассмеяться -- тогда она обнимала своего малыша за плечи и целовала его, радуясь, что он видит только доброе в человеке, у которого так мало друзей. На следующий день после этого события Фаунтлерой написал письмо мистеру Хоббсу. Письмо получилось довольно длинное, и когда черновик был готов, он принес его деду показать. -- Потому что в правописании я не очень силен, -- сказал он. -- И если вы укажете мне ошибки, я их поправлю. Вот что он написал: "Дарагой мистер хоббс я хочу вам рассказать о моем дедушке он самый лучший граф каго я знаю вообще это ашибка что все графы тераны он савсем не теран вот бы вам с ним познакомиться вы бы очень подружились я в этом уверин у него подагра и он от нее очень стродает но он такой тирпеливый с каждым днем я все больше его люблю потому что нильзя ни любить графа каторый ко всем на свете такой добрый жаль что вы ни можете с ним поговорить он все на свете знает и можно ему задать любой вапрос но в бейс-болл он никогда ни играл он мне падарил пони с тележкой а моей маме прикрасную каляску у меня здесь три комнаты и множиство игрушек вам бы понравились парк и замок он такой большой что в нем можно потиряться уилкинс (это мой грум) мне сказал что под замком есть темница все в парке так красиво вы бы удивились агромные деревья алени и кролики и дичь в лесу мой дедушка очень богат но он не надменный и ни гордый как вы думали мне хорошо у него люди здесь очень добрые и вежливые они при встрече снимают шапки а женщины приседают и иногда говорят благосла-ви вас господь типерь я умею ездить вирхом но сначала меня очень трисло кагда я шел рысью дедушка позволил одному бедному чиловеку сохранить ферму кагда он не смог заплатить за аренду а миссис меллон отнесла его больным детям вина и всего прочего я хател бы вас повидать и еще я хател бы чтобы дорогая могла жить в замке но я очень счастлив кагда по ней не слишком тоскую и я люблю дедушку его все любят прошу вас напишите мне скорее ваш любящий старый друг Седрик Эррол p. s. в тимнице никого нет дедушка никогда туда никого не сажал p. s. он такой добрый граф что напоминает мне вас он всиобщий любимец". -- Ты очень скучаешь по своей матери? -- спросил граф, прочитав письмо. -- Да, -- сказал Фаунтлерой, -- я по ней все время скучаю. Он подошел к графу и, положив ему на колено руку, заглянул в лицо. -- Вы по ней не скучаете, да? -- спросил он. -- Я с ней не знаком, -- отрезал граф. -- Да, я знаю, -- отвечал Фаунтлерой, -- это-то меня и удивляет. Она мне сказала, чтобы я ни о чем вас не спрашивал, и я... я не стану этого делать, но иногда я не могу ведь об этом не думать. Я тут ничего не понимаю. Но спрашивать я вас не буду. Когда я по ней очень скучаю, я подхожу к окну и смотрю в ту сторону, где в просвет между деревьями виден свет ночника, который она каждый вечер для меня зажигает. Он далеко, но как только стемнеет, она ставит ночник на подоконник, я вижу его свет и знаю, что он мне говорит. -- И что же он говорит? -- спросил граф. -- Он говорит: "Спокойной ночи, Господь да хранит тебя в ночи!" Это она мне так говорила, когда мы жили вместе. Она повторяла эти слова каждый вечер, а по утрам она говорила: "Господь да хранит тебя весь день!" Так что видите, я все время храним, и днем и ночью... -- Я в этом не сомневаюсь, -- сухо промолвил граф. Он нахмурился и так внимательно и долго смотрел на мальчика, что Фаунтлерой подумал: "О чем это он размышляет?" Глава девятая НИЩИЕ ЛАЧУГИ Сказать по правде, его сиятельство граф Доринкорт размышлял в эти дни о многом, о чем прежде он вовсе и не думал, и так или иначе все его мысли связывались с его внуком. Основным свойством в характере графа была гордость, и внук во всем ей льстил. Благодаря этой гордости граф начал находить новый смысл в жизни. Ему нравилось показывать своего внука людям. Все знали, как он разочаровался в своих сыновьях; а потому, демонстрируя нового лорда Фаунтлероя, граф испытывал чувство торжества, ибо новый лорд Фаунтлерой никого не мог разочаровать. Ему хотелось, чтобы мальчик оценил свою власть и блестящее положение; ему хотелось также, чтобы и другие их оценили. Он строил планы на будущее. В глубине души он жалел порою, что не прожил свою жизнь достойнее и совершал поступки, которые ужаснули бы это чистое детское сердце, случись ему о них узнать. Не очень-то приятно было думать о том, какое выражение появится на милом, открытом лице Фаунтлероя, если он вдруг узнает, что его дедушку давно уже зовут не иначе как "этот злодей, граф Доринкорт". Поглощенный этими мыслями, граф иногда забывал о своей подагре, так что спустя какое-то время его врач с удивлением отметил, что здоровье сиятельного пациента значительно улучшилось, на что он уже и не надеялся. Возможно, графу стало легче потому, что время теперь не тянулось для него столь мучительно, ибо не одни только боли и недомогания занимали его мысли. В одно прекрасное утро в замке удивились, увидав, что Фаунтлерой отправился на верховую прогулку не с Уилкинсом. Спутником его оказался не кто иной, как сам граф, ехавший на великолепном сером коне. Прогулку предложил Фаунтлерой. Садясь на пони, он грустно сказал дедушке: -- Вот бы вы со мной отправились! Когда я уезжаю, мне грустно, что я вас оставляю совсем одного в таком огромном замке. Жаль, что вы не можете ехать верхом! Через несколько минут вся конюшня пришла в волнение -- граф приказал седлать Селима. После этого Селима седлали почти каждый день; и все привыкли видеть великолепного серого коня и седого наездника с красивым суровым, орлиным лицом, а рядом с ним мальчика на гнедом пони. Во время этих прогулок старый граф еще больше сблизился со своим внуком. Постепенно он многое узнал о "Дорогой" и ее жизни. Фаунтлерой трусил рядом с дедом и весело болтал. Более приятного спутника для этих прогулок трудно было бы сыскать -- до того счастливая была у него натура. Обычно граф молча слушал мальчика и искоса поглядывал на его оживленное румяное лицо. Иногда он говорил мальчику, чтобы тот перешел на галоп, и когда тот скакал прочь, уверенно и прямо держась в седле, он смотрел ему вслед, а в глазах его светилась гордость; Фаунтлерой возвращался, громко смеясь и размахивая шляпой; он знал, что они с дедушкой прекрасные друзья. Помимо многого другого граф обнаружил, что жена его сына не проводила дни в праздности. Оказалось, что все бедняки в деревне хорошо ее знают. Стоило у кого-то в деревне стрястись беде, как маленькая коляска миссис Эррол останавливалась возле этого дома. -- Вы знаете, -- сказал однажды Фаунтлерой, -- стоит ей появиться, как все говорят: "Благослови вас Господь!", а дети радуются. Кое-кто ходит к ней, и она их учит шить. Дорогая говорит, что она теперь так богата, что хочет помогать бедным. Графа скорее радовало то, что мать его наследника была так мила и походила на настоящую леди, словно была герцогиней; радовало его, пожалуй, и то, что ее любят бедняки. И все же часто его мучила ревность, когда он видел, какое большое место она занимает в сердце мальчика, который любит ее больше всех на свете. Старику хотелось бы самому занимать это место и не иметь никаких соперников. В это утро он остановил коня на холме среди вересковой пустоши и указал хлыстом на прекрасный вид, простиравшийся пред ними. -- Ты знаешь, что вся эта земля принадлежит мне? -- спросил он у Фаунтлероя. -- Правда? -- удивился Фаунтлерой. -- Как много для одного человека! Какая она красивая! -- А знаешь ли ты, что когда-нибудь она будет принадлежать тебе -- эта земля и многие другие? -- Мне?! -- воскликнул пораженный Фаунтлерой. -- Когда? -- Когда я умру, -- отвечал граф. -- Тогда она мне не нужна, -- произнес Фаунтлерой. -- Я хочу, чтобы вы жили всегда. -- Это доброе пожелание, -- сухо заметил граф, -- и все же когда-нибудь все это будет твоим -- когда-нибудь графом Доринкортом станешь ты. Несколько мгновений маленький лорд Фаунтлерой недвижно сидел в седле. Он смотрел на привольные пустоши, зеленые фермы и прелестные рощицы, на стоявшие рядком хижины, красивые деревушки и на высившиеся за деревьями каменные башни величественного замка. Вдруг он как-то странно вздохнул. -- О чем ты думаешь? -- спросил граф. -- О том, какой я маленький, и о том, что мне сказала Дорогая, -- отвечал Фаунтлерой. -- И что же она сказала? -- поинтересовался граф. -- Что быть богатым, верно, нелегко, и если у кого-то всегда было всего в изобилии, он может порой забыть, что не всем так повезло и что богатый должен вести себя осторожно и не забывать об этом. Я ей говорил, какой вы добрый, вот она и сказала, что это очень хорошо, потому что у землевладельца в руках большая власть, и если он думает только о своих удовольствиях и не заботится о людях, которые живут на его землях, им будет плохо, -- а ведь их так много, и это будет ужасно. Я смотрел на эти дома и думал, что должен буду узнать, как живут эти люди, когда стану графом. А вы как это выяснили? Это был нелегкий вопрос, ибо графа Доринкорта интересовало лишь одно: исправно ли платят ренту его арендаторы; и если он узнавал, что кто-то ему задолжал, он тотчас сгонял его с земли. -- Мне Невик говорит, -- отвечал граф, проведя рукой по седым усам и смущенно глянув на внука. -- Пора домой, -- прибавил он. -- Когда ты станешь лендлордом, смотри постарайся быть лучше меня! Всю обратную дорогу граф промолчал. Ему казалось невероятным, что он, человек, который всю свою жизнь никого по-настоящему не любил, так привязался к своему маленькому внуку. Впрочем, сомневаться в этом не приходилось. Поначалу его радовали смелость и красота Седрика и он гордился им, однако теперь в его чувстве появилось что-то помимо гордости. Порой он угрюмо смеялся про себя, когда думал о том, что ему приятно держать мальчика при себе, слышать его голос, и что в глубине души ему хотелось, чтобы его маленький внук любил его и хорошо о нем думал. -- Я человек старый, -- говорил он себе, -- больше мне думать не о чем, вот в чем дело. Впрочем, он знал, что дело не в этом. Позволь он себе посмотреть правде в глаза, пришлось бы признать, что во внуке его привлекали свойства, которыми сам он никогда не обладал: его искренность, преданность, доброта и та милая доверчивость, что не позволяла ему дурно думать о людях. Спустя неделю после этой прогулки Фаунтлерой, вернувшись от матери, вошел в библиотеку с озабоченным видом. Он уселся в кресло с высокой спинкой, в котором сидел в первый вечер после своего приезда в замок, и молча устремил взгляд на догорающий огонь в камине. Граф выжидающе смотрел на него, не произнося ни слова. Седрика -- это было очевидно -- что-то встревожило. Наконец он поднял глаза. -- А Невик все про арендаторов знает? -- спросил он. -- Это его обязанность, -- отвечал граф. -- Он о ней забыл, да? Как ни странно, ничто так не развлекало и не умиляло его, как интерес внука к арендаторам. Сам он никогда ими не интересовался, однако ему было приятно, что мальчику, несмотря на всю его детскость и веселые игры и развлечения, была свойственна такая серьезность. -- Тут есть одно место, -- произнес Фаунтлерой, глядя на деда широко открытыми глазами, в которых застыл ужас. -- Дорогая его видела -- это на том конце деревни. Дома там скучились и чуть не разваливаются; дышать нечем, а люди такие бедные, и все там ужасно! Там часто болеют лихорадкой и дети умирают; а люди становятся плохими, оттого что они такие бедные и несчастные! Им еще хуже, чем Майклу и Бриджит! Крыши у них текут! Дорогая была там у одной бедной женщины. Дорогая мне не разрешила к себе подходить, пока всю одежду не сменила! Она мне рассказывала, а сама плакала -- слезы у нее так и лились! У него у самого на глаза навернулись слезы, но он улыбнулся сквозь них. -- Я ей сказал, что вы об этом не знаете, и пообещал вам рассказать. Он соскочил на пол и, подойдя к графу, прислонился к его креслу. -- Вы можете им помочь, -- сказал он, -- как вы Хиггинсу помогли. Вы всегда всем помогаете. Я ей сказал, что вы так и поступите, а Невик, должно быть, забыл вам об этом сообщить. Граф посмотрел на ручку, лежавшую на его колене. Невик ничего не забыл; по правде говоря, Невик не раз говорил ему, в какой нищете живут люди на том конце деревни, известном под названием Эрлз-Корт. Он знал и о ветхих лачугах, в которых жили арендаторы, и о плохих стоках, и о сырых стенах, и о разбитых окнах, и о протекающих крышах, -- он знал все об их нищете, лихорадке и страданиях. Мистер Мордонт живописал ему эти картины в сильных выражениях, а его сиятельство отвечал ему также в сильных выражениях; а когда подагра очень его донимала, он говорил, что чем скорее все в Эрлз-Корте перемрут и будут похоронены за счет прихода, тем всем будет лучше -- и все тут! Однако теперь он посмотрел на маленькую ручку на своем колене, а потом на огорченное лицо мальчика с открытым взглядом -- и устыдился. -- Как! -- сказал он. -- Ты хочешь, чтобы я начал строить образцовые дома для арендаторов? И он накрыл маленькую ручку ладонью и даже погладил ее. -- Но эти хижины надо снести, -- убежденно настаивал Фаунтлерой. -- Так Дорогая говорит. Давайте... Давайте завтра туда пойдем и прикажем их снести. Все так обрадуются, когда вас увидят! Они поймут, что вы пришли им помочь! И глаза его засияли, как звезды, на его разрумянившемся лице. Граф поднялся с кресла и положил руку на плечо мальчика. -- Давай выйдем и прогуляемся по террасе, -- предложил он с коротким смешком. -- Там все и обсудим. Они принялись прогуливаться по широкой каменной террасе, как делали обычно, если вечер был ясным, и хотя граф засмеялся еще раза два, он, казалось, обдумывал что-то, что не было ему неприятно, и не снимал руки с плеча своего спутника. Глава десятая ГРАФ ВСТРЕВОЖЕН По правде говоря, миссис Эррол обнаружила много печального, когда она стала навещать бедняков в деревушке, которая казалась такой живописной, если смотреть на нее со стороны вересковых пустошей. Вблизи все было далеко не так красиво, как на расстоянии. Там, где она ожидала увидеть благополучие и трудолюбие, она обнаружила праздность, нищету и невежество. Вскоре она узнала, что деревня Эрлс-боро считалась самой бедной деревней в округе. Мистер Мордонт поведал ей о своих многочисленных трудностях и неудачах, а о многом она узнала сама. Для управления имением всегда выбирались люди, умевшие угодить графу, которых нимало не трогали несчастья и разорение бедных арендаторов. И потому многое в деревне было запущено и день ото дня только ухудшалось. Что же до Эрлз-Корта, так это был просто позор -- покосившиеся домишки, несчастные, больные, изверившиеся люди. Когда миссис Эррол впервые увидела эти хижины, она содрогнулась. Такая нищета и запустение выглядели в деревне еще плачевнее, чем в городе. Казалось, здесь уже ничем не помочь. Глядя на грязных нечесаных детей, которые росли среди порока и грубого безразличия, она подумала о своем сыне, жившем в огромном великолепном замке, которого окружали роскошь, довольство и красота, которого берегли и лелеяли, словно он был юным принцем, чьи желания надлежало тотчас исполнять. Смелая мысль пришла ей в голову. Как и все остальные, она понимала, что граф, на счастье, привязался к мальчику и вряд ли откажет ему в любой просьбе. -- Граф ни в чем ему не откажет, -- сказала она мистеру Мордонту. -- Он исполнит любое его желание. Почему бы не использовать это для блага людей? Я позабочусь о том, чтобы это осуществить. Она знала, что может положиться на доброту детского сердца Седрика. И она рассказала ему о бедах Эрлз-Корта, уверенная, что он передаст ее слова деду; она надеялась, что это приведет к добрым последствиям. Так оно и произошло, как ни странно это показалось всем вокруг. Дело в том, что больше всего на графа действовала безоговорочная вера Седрика, что дедушка поступит правильно и великодушно. Не мог же граф допустить, чтобы мальчик понял, что он и не собирается проявлять великодушие и намерен поступать по-своему, не думая о том, прав он или нет. Он настолько не привык к тому, чтобы на него смотрели как на благодетеля рода человеческого и само благородство, что он не мог признаться, глядя в любящие карие глаза внука: "Я негодяй, вспыльчивый и себялюбивый. За всю свою жизнь я не совершил ни одного благородного поступка; и мне наплевать на Эрлз-Корт и всех этих бедняков..." Он успел так привязаться к этому мальчику с копной светлых кудряшек, что теперь уж и не возражал бы против того, чтобы время от времени сделать кому-то приятное. Вот почему после некоторых размышлений -- хоть он и смеялся над самим собой -- он послал за Невиком и долго беседовал с ним о жителях Эрлз-Корта, в результате чего было решено снести ветхие лачуги и построить новые дома. -- На этом настаивает лорд Фаунтлерой, -- сухо сказал граф. -- Он полагает, что именье от этого выиграет. Можете сказать арендаторам, что это его идея. И он взглянул на маленького лорда, который играл с Дугалом, лежа на ковре перед камином. Огромный пес теперь ни на шаг не отходил от мальчика -- когда Фаунтлерой отправлялся куда-нибудь, он величаво следовал за ним, а во время верховых прогулок с достоинством трусил рядом. Конечно, все в округе узнали о принятом плане. Поначалу многие в него не поверили; но когда в деревне появился отряд рабочих, которые начали снос лачуг, люди стали понимать, что маленький лорд Фаунтлерой оказал им еще одну услугу и что благодаря его заступничеству позорным лачугам в Эрлз-Корте пришел конец. Знал бы он, как о нем всюду говорили, как хвалили и пророчили ему, когда он подрастет, великое будущее, он бы очень удивился. Он жил себе простой и счастливой детской жизнью -- бегал по парку, гонялся за кроликами, валялся на траве под деревьями или на ковре в библиотеке, читал прекрасные книги и беседовал о них с графом, а потом пересказывал матери, писал длинные письма Дику и мистеру Хоббсу, которые отвечали ему, каждый в своей характерной манере, катался верхом с графом или Уилкинсом. Когда они проезжали через ближайший городок с его рыночной площадью, на него оборачивались, и он заметил, что лица у встречных светлели, когда они приподнимали шапки, здороваясь с ним; впрочем, он полагал, что это происходило оттого, что он ехал с дедушкой. -- Они вас так любят, -- сказал он как-то, глядя на графа с радостной улыбкой. -- Вы заметили, как им приятно видеть вас? Надеюсь, что они и меня когда-нибудь так же полюбят. Как это, верно, приятно! И он с гордостью подумал о том, как хорошо быть внуком человека, который завоевал все сердца. Пока строили новые дома, Фаунтлерой часто ездил вместе с графом в Эрлз-Корт -- строительство его очень интересовало. Он спешивался и под ходил к рабочим; скоро он со всеми перезнакомился, расспрашивал их о том, как возводят стены и кладут кирпичи, и рассказывал им про Америку. Через два-три дня, возвращаясь в замок, он уже объяснял графу, как делают кирпич. -- Мне такие вещи всегда интересны, -- сказал он, -- никогда ведь не знаешь, что тебя ждет. А рабочие говорили о нем, когда он уезжал, и смеялись над его безыскусными речами; впрочем, он им нравился -- им нравилось смотреть, как он стоит среди них, сунув руки в карманы и сдвинув на затылок шляпу, и с воодушевлением рассказывает что-то. -- Ну и мальчик! -- говорили они. -- Другого такого не встретишь! А как говорит откровенно! Да, в нем-то ничего нет дурного! Вернувшись домой, рабочие рассказывали о нем женам, а жены -- соседкам, так что прошло совсем немного времени, а уже все говорили о маленьком Фаунтлерое или вспоминали какую-то историю, связанную с ним, и постепенно все узнали, что наконец-то "злодей" привязался к кому-то, кто тронул и даже согрел его окаменевшее сердце. Впрочем, никто и не подозревал, до какой степени это было верно и как день ото дня граф все больше привязывался к мальчику, единственному существу, проявившему к нему доверие. Он уже ждал того времени, когда Седрик вырастет и станет красивым и сильным юношей, сохранив в то же время доброе сердце и редкий дар дружбы; граф размышлял о том, чем он займется и как использует свои способности. Когда он глядел на мальчика, растянувшегося на ковре с огромным томом в руках, в глазах у старика появлялся подозрительный блеск, а на щеках -- румянец. "Мальчик может многое свершить, -- думал он, -- очень многое!" Он никогда никому не говорил о своих чувствах к Седрику; когда же упоминал его имя в разговоре, то всегда угрюмо усмехался. Но Фаунтлерой вскоре понял, что дедушка его любит и что ему нравится, когда он рядом -- стоит ли возле его кресла в библиотеке, сидит ли против него за столом, едет ли верхом или гуляет с ним вечером по каменной террасе. -- А помните, -- сказал как-то Седрик, подняв глаза от книги, которую читал, лежа на ковре, -- помните, что я вам сказал в тот первый вечер? Что мы с вами будем хорошими друзьями? По-моему, лучше друзей, чем мы с вами, не бывает, правда? -- Да, мы с тобой, пожалуй, и вправду подружились, -- произнес граф. -- Иди-ка сюда. Фаунтлерой поднялся и приблизился к графу. -- Есть у тебя какое-то желание? -- спросил граф. -- Чего тебе не хватает? Мальчик как-то задумчиво поднял свои карие глаза на деда. -- Только одного, -- отвечал он. -- Чего же? -- спросил граф. Секунду Фаунтлерой помолчал. Впрочем, он был готов к этому вопросу. -- Дорогой, -- отвечал он. Легкая гримаса пробежала по лицу графа. -- Но ты с ней видишься чуть не каждый день, -- возразил он. -- Разве этого недостаточно? -- Я раньше видел ее все время, -- произнес Фаунтлерой. -- Когда я ложился спать, она меня целовала на ночь, а по утрам она всегда была рядом и можно было все-все ей рассказать, не откладывая. С минуту старый граф и мальчик молча смотрели друг другу в глаза. Граф нахмурился. -- Ты никогда не забываешь о матери? -- спросил он. -- Нет, -- отвечал Фаунтлерой, -- никогда. И она обо мне не забывает. И знаете, вас я тоже не забыл бы, если б жил не с вами. Я еще больше о вас бы думал. -- Клянусь честью, -- вскричал граф, вглядываясь ему в лицо, -- я тебе верю! И снова, как прежде, когда Седрик говорил о матери, ревность кольнула графа, только на этот раз гораздо сильнее, потому что граф все больше привязывался к мальчику. Впрочем, вскоре у него появились другие, более серьезные огорчения, настолько серьезные, что на время он почти забыл о своей ненависти к жене сына. Случилось это совсем неожиданно. Однажды вечером, незадолго до окончания работ в Эрлз-Корте, в замке давали званый обед. Такого праздника в Доринкорте не устраивали давно. Незадолго до этого вечера графу нанесли визит сэр Гарри и леди Лорридейл, которая доводилась графу родной сестрой. Событие это вызвало необычайное волнение в деревне; колокольчик в лавке миссис Диббл звенел не умолкая, ибо всем в деревне было хорошо известно, что леди Лорридейл только раз после своего замужества навестила замок, и было это тридцать пять лет назад. Леди Лорридейл, красивая старая дама с седыми кудрями и розовыми щеками с ямочками, обладавшая золотым сердцем, никогда не одобряла брата и, будучи женщиной с характером и не боясь высказать свое мнение, после нескольких весьма бурных объяснений перестала с ним видеться. За годы, прошедшие с их последней встречи, она слышала о нем мало хорошего. Она слышала, что он пренебрегал своей женой и что жена умерла; что он был равнодушен к сыновьям; и что два старших сына, слабохарактерные, порочные, неприглядные, не делали ему чести. Этих двух старших сыновей, Бевиса и Мориса, она никогда не видела; но однажды Лорридейл-Парк навестил красивый статный юноша лет восемнадцати, который сказал, что он ее племянник Седрик Эррол и заехал навестить ее, ибо хочет посмотреть на свою тетушку Констанцию, о которой ему говорила мать. Доброе сердце леди Лорридейл растаяло при виде юноши, она оставила его у себя на неделю, обласкала, не отпускала от себя ни на минуту и всячески им восхищалась. У него был такой добрый, веселый и легкий нрав, что, когда он уезжал, она сказала, что надеется видеться с ним часто. Однако больше она с ним никогда не увиделась: граф разгневался на него и запретил ему ездить в Лорридейл- Парк. Впрочем, леди Лорридейл всегда тепло о нем вспоминала и, хоть и опасалась, что он заключил опрометчивый брак в Америке, очень рассердилась, когда ей сообщили, что граф от него отрекся и что никто не знает, как он живет и где. Позже до них дошел слух о его смерти, а потом Бевис убился, упав с лошади, а Морис умер в Риме от лихорадки, и вскоре после этого они прослышали о том, что американского внука собираются найти и привезти в Англию. -- Должно быть, и его испортят, как остальных, -- сказала леди Лорридейл своему мужу. -- Разве что мать у него добрая и с характером и сможет о нем позаботиться... Когда же леди Лорридейл узнала, что Седрика разлучили с матерью, она не находила слов, чтобы выразить свое негодование. -- Нет, это просто стыд и срам! -- заявила она. -- Ты только подумай, забрать у матери малыша и отдать его в руки такого человека, как мой брат! Доринкорт будет с ним груб либо избалует его донельзя. Может быть, стоит ему написать... -- Нет, Констанция, не стоит, -- отвечал сэр Гарри. -- Я так и думала, -- согласилась она. -- Я слишком хорошо знаю брата, но все это просто ужасно... О маленьком лорде Фаунтлерое толковали не только бедняки, о нем говорили все. О его красоте, милом нраве, популярности и все возрастающем влиянии на графа ходило столько всевозможных слухов, что они дошли и до дворян из местных усадеб и других графств Англии. О нем беседовали на званых обедах -- дамы жалели его юную мать и спрашивали, действительно ли он так красив, как говорят; а мужчины, знавшие графа и его привычки, от души смеялись над простодушием мальчика, поверившего в его доброту. Сэр Томас Эш из Эшейн-Холла, побывавший в Эрлсборо, встретил там графа с внуком, совершавших верховую прогулку; он остановился, чтобы поздороваться с графом и поздравить его с выздоровлением. -- И знаете, -- рассказывал он позже об этом случае, -- старый граф прямо-таки надулся от гордости -- и не удивительно! Такого красивого и приятного мальчика, как его внук, я в жизни своей не видывал, клянусь честью! Прямой, как стрела, и в седле сидит замечательно! Так мало-помалу слухи о мальчике дошли и до леди Лорридейл; она узнала и о Хиггинсе, и о хромом мальчике, и о лачугах в Эрлз-Корте, и о многом другом, и ей захотелось познакомиться с Седриком. Она принялась размышлять, как бы это устроить, -- и тут, к крайнему ее изумлению, пришло письмо от графа с приглашением ей и ее мужу в Доринкорт. -- Невероятно! -- воскликнула леди Лорридейл. -- Я слышала, что мальчик творит чудеса, -- теперь я начинаю в это верить. Говорят, что брат обожает мальчика и не отпускает его от себя. И так им гордится! По-моему, он хочет показать его нам! Леди Лорридейл и сэр Гарри приехали в замок Доринкорт вечером и тотчас поднялись в свою комнату. Переодевшись к обеду, леди Лорридейл спустилась в гостиную, где она нашла графа. Высокий и внушительный, он стоял возле камина, а рядом с ним стоял мальчик в черном бархатном костюме с большим белым воротником из кружев, как на картинах Ван Дейка. Мальчик был совсем маленький -- его круглое румяное лицо было таким милым, и он посмотрел на нее такими красивыми и честными карими глазами, что она чуть не вскрикнула от удивления и радости. Пожимая руку графа, она обратилась к нему по имени, чего не делала с детства. -- Как, Молино, -- воскликнула она, -- это и есть мальчик? -- Да, Констанция, -- отвечал граф, -- это он. Фаунтлерой, это твоя двоюродная бабушка, леди Констанция Лорридейл. -- Здравствуйте, бабушка, -- произнес Фаунтлерой. Леди Лорридейл положила руку ему на плечо и, вглядевшись в обращенное к ней лицо, от души его поцеловала. -- Зови меня тетушкой Констанцией, -- сказала она. -- Я очень любила твоего бедного папу, а ты очень похож на него. -- Как мне приятно, что я на него похож, -- признался Фаунтлерой, -- ведь все его любили, совсем как Дорогая, ну просто все... -- И, на миг запнувшись, он прибавил: -- ...тетя Констанция. Леди Лорридейл просияла. Она нагнулась и снова поцеловала его, и с этой минуты они стали друзьями. -- Что ж, Молино, -- сказала она позже вполголоса графу, -- лучшего трудно было и ожидать! -- Пожалуй, ты права, -- сухо согласился граф. -- Он славный мальчик. И мы с ним большие друзья. Он меня считает самым добрым и милым филантропом. И признаюсь тебе, Констанция, впрочем, ты все равно это сама увидишь, -- что я привязался к нему, как последний глупец. -- А что думает о тебе его мать? -- спросила со своей обычной прямотой леди Лорридейл. -- Я ее не спрашивал, -- отвечал граф, нахмурясь. -- Знаешь, -- сказала леди Лорридейл, -- я буду с тобой откровенна, Молино, и скажу тебе прямо: я не одобряю твоего поведения и завтра же нанесу миссис Эррол визит; так что если ты хочешь со мной из-за этого поссориться, лучше скажи сразу. Судя по тому, что я слышала о миссис Эррол, мальчик всем ей обязан. Даже до нас дошли слухи о том, что твои арендаторы, из тех, что победнее, ее просто обожают. -- Это они его обожают, -- кивнул граф в сторону Фаунтлероя. -- Что до миссис Эррол, то она, как ты увидишь, очень недурна собой. Я весьма признателен ей за то, что мальчик похож на нее. Можешь посетить ее, если желаешь. Я хочу только одного -- чтобы она оставалась в Корт- Лодже, а ты не просила меня нанести ей визит. И он снова нахмурился. -- И все-таки у него уже нет прежней ненависти к ней, -- сказала позже леди Лорридейл сэру Гарри. -- Это мне ясно. Он очень переменился, и знаешь, Гарри, хотя это и может показаться невероятным, но я полагаю, что он постепенно становится человеком -- и все благодаря привязанности к этому невинному ребенку. Да и мальчик к нему тоже привязался -- достаточно посмотреть, как он стоит, прислонясь к его креслу или коленям. Родные сыновья моего брата скорее прислонились бы к тигру! На следующий же день леди Лорридейл поехала с визитом к миссис Эррол. Вернувшись, она сказала брату: -- Молино, такой прелестной женщины я в жизни не видела! Голос у нее как серебряный колокольчик! Ты должен ee благодарить за то, что она так хорошо воспитала мальчика. Он ей обязан не только красотой! Ты совершаешь большую ошибку, не предлагая ей переехать в замок, где бы она могла и тобой заняться. Я приглашу ее в Лорридейл. -- Она не оставит мальчика, -- возразил граф. -- Что ж, придется мне и мальчика прихватить, -- отвечала со смехом леди Лорридейл. Впрочем, она знала, что Фаунтлероя к ней не отпустят. С каждым днем она все яснее видела, как сблизились граф и мальчик и как все надежды и честолюбивые мечты надменного и угрюмого старика сосредоточились на внуке, который платил ему полным доверием и откровенностью. Знала она также и то, что граф давал званый обед в основном потому, что втайне давно хотел показать свету своего внука и наследника -- пусть все убедятся, что мальчик, о котором столько ходило слухов, был в действительности еще лучше, чем говорили. -- Бевис и Морис так горько его разочаровали, -- сказала леди Лорридейл мужу. -- Об этом все знали. Он просто видеть их не мог. Теперь же гордость его получит удовлетворение. Среди приглашенных не было, пожалуй, никого, кто, принимая приглашение, не думал бы о мальчике, -- всем хотелось знать, выйдет ли он к гостям. И в должное время Фаунтлерой вышел. -- Он хорошо воспитан, -- сказал граф, -- и никому не помешает. Дети обычно либо глупы, либо скучны -- мои-то и тем и другим страдали, но Фаунтлерой умеет молчать, когда его ни о чем не спрашивают, и отвечать, когда спрашивают. Он не навязчив. Впрочем, молчать Фаунтлерою долго не пришлось. Всем хотелось что-то сказать мальчику. И конечно, всем хотелось его послушать. Дамы лас кали его и засыпали вопросами; мужчины шутили с ним, как это делали пассажиры на корабле. Фаунтлерой не очень-то понимал, почему ответы его вызывали порой всеобщий смех, но он уже привык к тому, что люди нередко смеются, хотя он говорит совершенно серьезно, и не возражал. Вечер ему очень понравился. Великолепные покои сияли огнями, всюду стояли цветы, мужчины были весьма веселы, а дамы прекрасны в своих чудесных нарядах и сверкающих украшениях. Среди гостей была молодая девушка, только что вернувшаяся, как он услышал, после "сезона" в Лондоне. Высокая, с горделивой головкой, мягкими волосами, фиалковыми глазами и нежными, словно лепестки розы, губами -- она была так очаровательна, что он не мог отвести от нее глаз. На ней было прелестное белое платье с ниткой жемчуга на груди. Фаунтлероя поразило, что мужчины толпились вокруг нее, словно вокруг принцессы, и, казалось, всячески старались ей угодить. Она так его заинтересовала, что, сам того не замечая, он подходил к ней все ближе и ближе, пока наконец она не повернулась и не заговорила с ним. -- Подойдите же ко мне, лорд Фаунтлерой, -- произнесла она с улыбкой, -- и объясните, почему вы так на меня смотрите. -- Я все думаю, какая вы красивая, -- отвечал юный лорд. Господа, окружавшие ее, рассмеялись, да и сама девушка тоже, и щеки ее порозовели. -- Ах, Фаунтлерой, -- сказал один из мужчин, который смеялся всех громче, -- торопись высказать все, что у тебя на уме. Когда подрастешь, тогда уже не посмеешь... -- Как же можно об этом молчать? -- мягко возразил Фаунтлерой. -- Разве вы можете молчать? Разве вы не думаете, что она очень красивая? -- Нам не дозволено говорить то, что мы думаем, -- отвечал тот; остальные же еще пуще развеселились. Однако красивая молодая девушка -- которую звали мисс Вивьен Херберт -- привлекла к себе Седрика и стала при этом, если только это возможно, еще прелестнее. -- Лорд Фаунтлерой может говорить все, что угодно, и я ему весьма благодарна. Я уверена, что он говорит только то, что действительно думает. И она поцеловала его. -- Я думаю, что вы красивее всех, кого я видел, -- проговорил Фаунтлерой, прямо и с восхищением глядя на нее, -- за исключением Дорогой. Конечно, Дорогую я ни с кем даже сравнить не могу. По-моему, она самая красивая на свете. -- Не сомневаюсь, что это так, -- согласилась мисс Херберт. И она засмеялась и снова поцеловала его. Большую часть вечера она не отпускала его от себя, и все, кто ее окружали, очень веселились. Седрик не знал, как это произошло, но скоро он уже рассказывал им об Америке -- и о съезде республиканцев, и о мистере Хоббсе и Дике, а в заключение он с гордостью извлек из кармана красный шелковый платок, прощальный подарок Дика. -- Я его сегодня специально в карман положил, -- сообщил он, -- потому что знал, что у нас будут гости. Я думаю, Дику это было бы приятно. И при этом он так серьезно и с такой любовью посмотрел на огромный пестрый платок, что никто не решился рассмеяться. -- Мне он нравится, -- сказал Фаунтлерой, -- потому что Дик мне друг. Многие из приглашенных беседовали с Фаунтлероем, однако он, как и предвидел граф, никому не мешал. Он умел спокойно сидеть и слушать, что говорят остальные, и никому не был в тягость. Иногда он отходил к креслу деда и останавливался возле него или садился рядом на скамеечку, устремив на графа взгляд и с интересом слушая все, что тот говорит, и тогда легкая улыбка пробегала по лицам гостей. Раз он так близко стал к креслу, что почти прижался щекой к плечу графа, и тот, заметив, что все вокруг улыбаются, сам слегка улыбнулся. Он знал, что думали гости, и это его втайне забавляло -- что ж, пусть смотрят, как он дружен с мальчиком, который, против всех ожиданий, не разделял общего мнения о нем. Мистера Хэвишема ждали днем, но, как ни странно, он запаздывал. За все те годы, что он приезжал в замок Доринкорт, такого с ним еще никогда не случалось. Он явился, когда гости уже вставали, чтобы идти в столовую. Когда он подошел к графу, тот посмотрел на него с изумлением. Мистер Хэвишем, казалось, был чем-то взволнован или расстроен, его сухое умное лицо было бледно. -- Меня задержало, -- произнес он тихо, обращаясь к графу, -- необычайное... происшествие. Все это было настолько не похоже на методичного старого адвоката, что сомнений не оставалось: он был чем-то очень обеспокоен. За обедом он почти ничего не ел, а когда к нему обращались, вздрагивал, словно мысли его были далеко. Когда же подали десерт, и в столовую вошел Фаунтлерой, он поглядел на него с тревогой и беспокойством. Фаунтлерой, заметив, что мистер Хэвишем бросает на него тревожные взгляды, удивился. Мистер Хэвишем был с ним в добрых отношениях и обычно при встрече улыбался ему. Но в этот вечер адвокат забыл ему улыбнуться. Сказать по правде, он забыл обо всем, кроме того, что должен в тот же вечер сообщить графу неожиданное и неприятное известие, которое по разит его, словно гром среди ясного неба, и разом все переменит. Мистер Хэвишем смотрел на великолепные покои и блестящее общество, -- которое собралось здесь в основном для того, чтобы поглядеть на мальчика с золотистыми волосами, стоящего возле кресла графа, -- смотрел на гордого старика и улыбающегося лорда Фаунтлероя и чувствовал, что, несмотря на весь его опыт и твердость, почва уходит у него из-под ног. Какой ему предстояло нанести удар! Мистер Хэвишем никак не мог дождаться конца обеда и все время сидел как во сне. Он заметил, что граф несколько раз с удивлением взглянул на него. Наконец обед кончился и мужчины вышли в гостиную к дамам. Они увидели, что Фаунтлерой сидит на диване с мисс Вивьен Херберт, поразившей Лондон своей красотой, и смотрит вместе с ней фотографии. Он как раз благодарил ее, когда дверь в гостиную отворилась. -- Я очень признателен вам за то, что вы так добры ко мне, -- говорил Фаунтлерой. -- Я никогда раньше не бывал на званых вечерах, и мне было очень весело! Ему было так весело, что, когда мужчины снова окружили мисс Херберт и принялись беседовать с ней, он слушал их смех и веселые речи и пытался понять их, но глаза его стали слипаться. Порой веки его и вовсе закрывались, но стоило мисс Херберт негромко рассмеяться, как он вздрагивал и на секунду снова открывал глаза. Он был уверен, что не заснет, но за спиной у него лежала большая желтая атласная подушка; голова его понемногу склонилась к ней, и он крепко уснул. Он лишь слегка приоткрыл глаза, когда, спустя целую вечность, кто-то тихонько его поцеловал. Это была мисс Вивьен Херберт, она собралась ехать и шепнула ему на прощанье: -- Спокойной ночи, маленький лорд Фаунтлерой! Счастливых сновидений! Утром, конечно, Седрик не помнил, как он силился разлепить закрывавшиеся веки и сонно бормотал: -- Спокойной ночи... я так... рад... что... вас... увидел... вы такая... красивая... Ему только смутно помнилось, что мужчины снова засмеялись, а он подумал: над чем это они смеются?.. Как только последний гость покинул гостиную, мистер Хэвишем отвернулся от камина, перед которым стоял, глядя в огонь, и подошел к дивану, где сладко спал маленький лорд Фаунтлерой. Он лежал, привольно раскинувшись -- одна нога свесилась с дивана, руку он закинул за голову; его лицо во сне -- здоровом, счастливом детском сне -- разрумянилось, волосы разметались по желтой атласной подушке. Смотреть на него было одно удовольствие! Но мистер Хэвишем смотрел на него, тревожно потирая свой гладко выбритый подбородок. -- В чем дело, Хэвишем? -- услышал он жесткий голос графа у себя за спиной. -- Что там случилось? Я вижу, что-то произошло. Позвольте по интересоваться, что это за необычное происшествие? Мистер Хэвишем повернулся, все еще потирая подбородок. -- Плохие вести, -- отвечал он. -- Ужасные вести, милорд. Хуже не придумаешь. Мне очень грустно, что сообщить их вам приходится мне. Еще за обедом граф, глядя на мистера Хэвишема, начал беспокоиться, а в таких случаях он всегда приходил в дурное расположение духа. -- Почему вы так смотрите на мальчика? -- вскричал он с раздражением. -- Весь вечер вы на него смотрели так, словно... Вот что я вам скажу, Хэвишем, нечего вам так на него смотреть! Что вы там хотите накаркать? Какая связь между лордом Фаунтлероем и тем, что вы узнали? -- Милорд, -- произнес мистер Хэвишем, -- я не буду тратить лишних слов. Мое известие касается лорда Фаунтлероя. И если оно верно, то там на диване спит не лорд Фаунтлерой, а всего лишь сын капитана Эррола. Настоящий же лорд Фаунтлерой -- это сын вашего сына Бевиса, и находится он сейчас в меблированных комнатах в Лондоне. Граф так крепко сжал ручки кресла, что на руках у него и на лбу выступили вены; его суровое лицо исказилось. -- Что вы болтаете? -- закричал он. -- Вы с ума сошли! Кто все это выдумал? Это ложь! -- Если это и ложь, -- отвечал мистер Хэвишем, -- то, к несчастью, весьма похожая на правду. Сегодня утром ко мне в контору пришла женщина. Она сказала, что шесть лет назад ваш сын Бевис женился на ней в Лондоне. Она показала мне брачное свидетельство. Спустя год после свадьбы они поссорились, и он дал ей отступного, чтобы она уехала. У нее есть сын, ему пять лет. Она американка из низших слоев общества, совсем необразованная, и до недавнего времени она не очень-то понимала, на что может претендовать ее сын. Она посоветовалась с адвокатом и узнала, что ее сын является лордом Фаунтлероем, наследником графа Доринкорта, и, разумеется, она настаивает на признании его прав. Кудрявая головка на желтой атласной подушке шевельнулась. Мальчик глубоко и сладко вздохнул и повернулся во сне; впрочем, он спал спокойно, без тревог. Он не услышал, что теперь он совсем не лорд Фаунтлерой, а всего лишь маленький самозванец и не бывать ему графом Доринкортом. Он словно для того повернулся своим раскрасневшимся ото сна лицом к пристально смотревшему на него графу, чтобы тому было лучше его видно. Красивое лицо старика было ужасно. Горькая усмешка играла на его губах. -- Я бы не поверил ни единому слову из этой истории, -- произнес он, -- если б она не была такой низкой и подлой, что очень похоже на моего сына Бевиса. Да, это очень похоже на Бевиса. Сколько мы от него позора натерпелись! Безвольный, лживый, порочный негодяй с самыми низменными наклонностями -- таков был мой сын и наследник, тогдашний лорд Фаунтлерой. Вы говорите, что эта женщина невежественна и вульгарна? -- Я вынужден признать, что она и подписаться грамотно не умеет, -- отвечал адвокат. -- Она совершенно необразованна и не скрывает своих корыстных побуждений. Ее интересуют только деньги. Она по-своему красива, но это грубая красота и... Тут старый адвокат из деликатности смолк и содрогнулся. Вены на лбу старого графа стали еще заметнее. Холодные капли пота проступили на нем. Он вынул платок, отер лоб и горько усмехнулся. -- А я-то, -- произнес он, -- я-то возражал против... другой женщины, против матери этого ребенка. -- И он указал на спящего на диване мальчика. -- Я отказывался ее признать. А уж она-то умеет подписаться. Видно, это возмездие мне. Он вскочил с кресла и принялся расхаживать по комнате. Ужасные слова срывались в гневе с его губ. Жестокое разочарование и ярость сотрясали его, словно дерево в бурю. Гнев его был ужасен, и все же мистер Хэвишем заметил, что он ни на минуту не забывал о мальчике, спящем на желтых атласных подушках, и следил за тем, чтобы не раз будить его. -- Я должен был это предвидеть! -- говорил он. -- С самого своего рождения они меня только позорили! Я их обоих ненавидел, а они ненавидели меня! Бевис был еще хуже Мориса. Впрочем, я не желаю верить в то, что вы мне рассказали. Я буду оспаривать притязания этой женщины, бороться. Но это похоже на Бевиса -- это так похоже на Бевиса! Так он бушевал и расспрашивал о женщине и ее доказательствах и снова шагал по комнате, то бледнея, то багровея от сдерживаемой ярости. Наконец графу стало известно все вплоть до самых неприглядных подробностей. Мистер Хэвишем посмотрел на него с тревогой: граф выглядел измученным и совершенно разбитым; казалось, в нем произошла какая-то перемена. Приступы ярости всегда дорого ему стоили, однако на этот раз все обстояло гораздо серьезнее -- ведь дело не ограничивалось одной только яростью. Граф медленно подошел к дивану и остановился возле него. -- Если бы кто-то сказал мне, что я могу привязаться к ребенку, -- тихо молвил он дрогнувшим голосом, -- я бы ему не поверил. Я всегда не выносил детей -- своих еще больше, чем чужих. Но к этому ребенку я привязался, а он, -- тут граф горько усмехнулся, -- он привязался ко мне. Меня здесь не любят и никогда не любили. Но он меня любит. Он меня никогда не боялся -- и доверял мне. Он был бы лучшим графом Доринкортом, чем я. Я это знаю. Он сделал бы честь нашему имени. Он склонился над мальчиком и с минуту вглядывался в его счастливое спящее лицо. Он сурово хмурил лохматые брови, впрочем, казалось, что гнев его оставил. Он протянул руку и откинул светлые волосы со лба мальчика, а затем повернулся и позвонил. Когда самый рослый лакей вошел в комнату, он указал ему на диван. -- Отнесите, -- начал он, и голос его слегка дрогнул, -- отнесите лорда Фаунтлероя в его комнату. Глава одиннадцатая В АМЕРИКЕ БЕСПОКОЯТСЯ Когда юный друг мистера Хоббса отбыл в замок Доринкорт, чтобы стать там лордом Фаунтлероем, и бакалейщик имел время осознать, что между ним и его маленьким другом, в обществе которого он провел столько приятных часов, лег Атлантический океан, он затосковал. Сказать по правде, мистер Хоббс не блистал ни умом, ни догадливостью; он был человек медлительный и тяжеловесный; знакомых у него было немного. Ему недоставало внутренней энергии, и он не умел развлечься на досуге -- по правде говоря, все его развлечения ограничивались чтением газет и подведением счетов. Впрочем, вести счета было для него делом непростым, так что порой он долго сидел над ними. Прежде маленький лорд Фаунтлерой, считавший быстро как на пальцах, так и на грифельной доске, пытался прийти ему на помощь; к тому же он умел слушать и так интересовался всем, что писалось в газете, вел с мистером Хоббсом такие длинные разговоры об англичанах и Революции, о республиканской партии и выборах, что его отъезд оставил невосполнимую брешь в бакалейной. Поначалу мистеру Хоббсу казалось, что Седрик где-то недалеко и скоро вернется; в одно прекрасное утро он поднимет глаза от газеты и увидит: в дверях стоит Седрик в своем белом костюмчике, красных чулочках и сдвинутой на макушку соломенной шляпе и весело говорит: "Хэлло, мистер Хоббс! Ну и жара сегодня -- правда?" Однако дни шли, Седрик не возвращался, и мистер Хоббс начал скучать и бес покоиться. Теперь даже газета не доставляла ему прежнего удовольствия. Прочитав газету от первого до последнего слова, он клал ее на колени и долго сидел, глядя на высокий табурет. На ножках табурета были отметины, которые приводили его в грусть и уныние. Эти отметины оставили каблуки будущего графа Доринкорта, болтавшего ногами во время беседы. Оказывается, ногами болтают даже юные лорды; ни благородная кровь, ни длинная родословная не мешают оставлять от метины на мебели. Насмотревшись на отметины, мистер Хоббс вынимал золотые часы, открывал крышку и любовался надписью: "Мистеру Хоббсу от его старого друга лорда Фаунтлероя. Узнать решив, который час, меня вы вспомните тотчас". Насмотревшись на надпись, мистер Хоббс защелкивал крышку, со вздохом поднимался и шел к двери, где останавливался между ящиком с картофелем и бочкой с яблоками и принимался смотреть на улицу. Вечером, заперев лавку, он закуривал трубку и степенно шагал по тротуару, пока не доходил до домика, где когда-то жил Седрик и на окне которого теперь красовалась надпись: "Сдается". Тут он останавливался, смотрел на окна, качал головой, пыхтел трубкой, а постояв, уныло направлялся домой. Так продолжалось две или три недели, пока в голову ему не пришла одна мысль. Он был таким тяжелодумом, что на обдумывание новой мысли у него уходило не меньше двух-трех недель. Как правило, новые мысли он недолюбливал, предпочитая во всем полагаться на старые. Однако теперь, по прошествии двух-трех недель, в течение которых ему ничуть не стало легче и настроение у него все ухудшалось, в голове у него забрезжил некий план. Он решил навестить Дика. Прежде чем прийти к такому решению, он выкурил множество трубок, но все же наконец решение было принято. О Дике он знал все. Седрик ему не раз о нем рассказывал; и потому мистер Хоббс подумал, не полегчает ли у него на душе, если он отправится побеседовать с Диком. Однажды днем, когда Дик усердно чистил сапоги одного клиента, возле него на тротуаре остановился невысокий полный человек с обрюзгшим лицом и лысым черепом и принялся внимательно изучать вывеску, которая гласила: "Прафесор Дик Типтон Его не обскачешь!" Он так долго ее изучал, что Дик почувствовал к нему живейший интерес и, придав сапогам своего клиента окончательный блеск, спросил толстяка: -- Вам наблестить, сэр? Толстяк решительно приблизился и поставил ногу на подставку. -- Да, -- сказал он. Дик принялся за работу, а толстяк поглядывал то на вывеску, то на Дика. -- Откуда это у тебя? -- спросил он наконец. -- От одного мальчугана, -- отвечал Дик, -- моего дружка. Он мне все обзаведение подарил. Второго такого мальчугана во всем свете не сыщешь. Теперь он в Англии. Уехал, чтобы стать... этим... как его... лордом. -- Лорд... Лорд... -- произнес мистер Хоббс с расстановкой. -- Лорд Фаунтлерой, будущий граф Доринкорт? Дик чуть не выронил щетку из рук. -- Хозяин, вы с ним, кажись, сами знакомы? -- Да, я его знаю, -- отвечал мистер Хоббс, утирая взмокший лоб, -- с самого его рождения. Мы с ним всю жизнь знакомы, вот оно как. Он разволновался, вынул из кармана золотые часы, открыл их и показал надпись на крышке Дику. -- "Узнать решив, который час, меня вы вспомните тотчас", -- прочитал он вслух. -- Это он мне на память подарил. "Я хочу, чтобы вы меня не забывали", -- это он мне так сказал. Да я б его и так помнил, -- продолжал мистер Хоббс, качая головой, -- даже если б он мне ничего не дарил... или я его больше бы в жизнь не увидел. Такого друга любой бы помнил. -- Да, такого мальчугана поискать, -- согласился Дик. -- А до чего смелый! Такого смелого малыша я в жизни не видывал! Я его очень уважал, очень, а уж какие мы с ним друзья были! Мы с ним враз подружились, и знаете как? Я ему мячик из-под кареты выхватил, а он это запомнил. Бывало, придет сюда с матушкой или нянькой и всегда кричит: "Хэлло, Дик!" Здоровается, словно взрослый, а сам-то совсем еще крошка и одет в платьице. Веселый был парнишка, поговоришь с ним, и вроде на душе полегчает. -- Это уж точно, -- подтвердил мистер Хоббс. -- И зачем только было делать из него графа? Какой из него вышел бы бакалейщик! Да и в галантерее он бы равных себе не имел! И он с сожалением покрутил головой. Оказалось, что им столько надо поведать друг другу, что сразу всего и не успеть, а потому было решено, что на следующий день Дик явится в лавку к мистеру Хоббсу и проведет у него вечер. Это предложение пришлось Дику очень по душе. Почти всю свою жизнь он провел на улице, но не сдался и втайне все время мечтал о приличном существовании. С тех пор как он стал сам себе хозяин, он заработал на крышу над головой и стал уже мечтать, что со временем пойдет и дальше. Вот почему приглашение навестить пожилого респектабельного господина, владельца лавки на углу, да еще и лошади с телегой в придачу, показалось ему целым событием. -- А о графьях и замках ты что-нибудь знаешь? -- спросил мистер Хоббс. -- Мне бы хотелось все подробно разузнать. -- Читал я в "Дешевой библиотечке" один выпуск, -- вспомнил Дик. -- Называется "Преступление аристократа, или Месть графини Мей". Вот это история! Из наших ребят кое-кто эти выпуски покупает. -- Захвати с собой, когда пойдешь ко мне, -- сказал мистер Хоббс, -- я за нее заплачу. Захвати все, что тебе о графьях попадется. А если не о графьях, то о маркизах или герцогах -- хоть он о них ни разу словом не обмолвился. Мы иногда говорили о графских коронах, но видеть их мне не пришлось. Должно, здесь их не держат. -- У Тиффани(ювелирные магазины в США.) они уж во всяком случае должны быть, -- отвечал Дик. -- Правда, я все равно бы их не признал, даже если бы и увидел. Мистер Хоббс не стал говорить, что и он бы графскую корону не признал, а только медленно покачал головой. -- Должно, спрос на них невелик, -- заметил он. На этом разговор и кончился. С этой встречи началась их дружба. Когда на следующий день Дик явился в лавку мистера Хоббса, тот принял его весьма радушно. Он усадил Дика на стул, стоявший у двери возле бочки с яблоками, и, махнув рукой, в которой была зажата трубка, произнес: -- Угощайся! Он глянул на принесенные Диком брошюрки, и они принялись читать напечатанные там истории и обсуждать английскую аристократию, причем мистер Хоббс изо всех сил пыхтел трубкой и качал головой. Особенно внушительно качал он головой, показывая Дику высокий табурет с отметинами на ножках. -- Это следы его каблучков, -- пояснил он внушительно, -- собственных его каблучков. Я целыми часами сижу и смотрю на них. Веселое это было времечко, а теперь все так грустно! Да, тут вот он и сидел, грыз себе печенье прямо из ящика и яблоки прямо из кадушки, а огрызки швырял на улицу -- а теперь он лорд и живет в замке. Это отметины от каблуков милорда, а в один прекрасный день это будут графские отметины! Иногда я сам про себя говорю: "Ну и ну, говорю, ведь это с ума сойти можно!" Посещение Дика и все эти рассужденья, видно, весьма утешили мистера Хоббса. Прежде чем расстаться, мистер Хоббс завел Дика в заднюю комнатку, где они поужинали сухим печеньем, сардинами, сыром и разными консервами, принесенными из лавки; мистер Хоббс торжественно откупорил две бутылки имбирного пива и, налив два стакана, предложил тост. -- Выпьем за него! -- провозгласил он, подняв стакан. -- И пусть он им там всем покажет -- всем этим графьям, маркизам, герцогам и прочим! После этого вечера мистер Хоббс часто виделся с Диком -- и на душе у него полегчало. Они читали "Дешевую библиотечку" и другие интересные публикации и столько всего узнали о жизни дворянства и знати, что эти презираемые классы, верно, поразились бы, случись им об этом проведать. Однажды мистер Хоббс совершил паломничество в книжную лавку в центре города специально для того, чтобы приобрести там что- нибудь для своей библиотеки. Он подошел прямо к приказчику и, перегнувшись через прилавок, сказал: -- Мне нужна книга о графьях. -- Что?! -- вскричал приказчик. -- Книга о графьях, -- повторил бакалейщик. -- Боюсь, -- отвечал с каким-то странным выражением приказчик, -- что такой книги у нас нет. -- Неужели? -- с тревогой воскликнул мистер Хоббс. -- Ну тогда, скажем, о маркизах и герцогах. -- И этого нет, -- молвил приказчик. Мистер Хоббс очень огорчился. Он уставился в пол, а потом снова взглянул на приказчика. -- И про графинь ничего нет? -- спросил он. -- Боюсь, что нет, -- отвечал тот с улыбкой. -- Ну и ну, -- воскликнул мистер Хоббс, -- ведь это с ума сойти можно! Мистер Хоббс был уже в дверях, когда приказчик окликнул его и спросил, не подойдет ли ему книга, основные герои которой знатные аристократы. Мистер Хоббс отвечал, что, если уж нельзя получить книги об одних графьях, подойдет и эта. Приказчик продал ему "Лондонский Тауэр", написанный мистером Харрисоном Эйнсвортом, и тот унес ее домой. Дождавшись Дика, мистер Хоббс начал чтение. Это была удивительная, захватывающая книга: действие в ней происходило во времена знаменитой английской королевы, которую кое-кто называет Марией Кровавой. Мистер Хоббс очень взволновался, узнав о ее деяниях и о привычке рубить людям головы, пытать их и жечь живьем. Он вынул изо рта трубку и долго смотрел на Дика, после чего вынужден был утереть со лба пот красным носовым платком. -- Значит, он не в безопасности! -- проговорил он. -- Он не в безопасности! Если там такие бабы могут сидеть на троне и отдавать такие приказы, откуда нам знать, что с ним в этот миг происходит? Нет, это опасно для жизни! Стоит такой женщине рассвирепеть -- и поминай как звали! -- Постойте, -- остановил его Дик, хотя видно было, что и он встревожился, -- ведь теперь-то не та верховодит. Теперешнюю-то зовут Виктор... нет, Виктория, а ту, что в книге, -- Мария. -- Верно, верно, -- согласился мистер Хоббс, снова утирая лоб, -- так оно и есть. В газетах ведь ничего не пишут про дыбу, тиски для пальцев или другие орудия пытки, да и на кострах вроде не сжигают -- но все равно он там в опасности. Говорят, эта странная публика даже Четвертое июля не празднует! Еще несколько дней он очень волновался в душе, пока не получил от Фаунтлероя письмо и не прочитал его несколько раз про себя и вслух Дику, после чего изучил письмо, полученное примерно в то же время Диком, и только тогда успокоился. Письма Фаунтлероя доставляли им обоим огромное удовольствие. Они их читали и перечитывали, обсуждали и наслаждались каждым словом. А потом целыми днями писали ответы и перечитывали их не меньше, чем письма, полученные от Фаунтлероя. Написать письмо было непростой задачей для Дика. Все свои познания в грамоте он приобрел за те несколько месяцев, что жил со старшим братом и ходил в вечернюю школу; впрочем, он был паренек сообразительный и постарался, чтобы не долгое это учение не пропало даром, для чего читал по складам газеты и практиковался в письме мелом на тротуарах, стенах и заборах. Он рассказал мистеру Хоббсу о своей жизни и о старшем брате, который заботился о нем после смерти матери (Дик тогда был совсем маленьким). Отец их умер незадолго до матери. Брата звали Бен, и он смотрел за ним, как умел, пока Дик не подрос и не начал торговать газетами и работать посыльным. Жили они вместе; с годами дела у Бена шли все лучше, и наконец он получил вполне приличное место в одной лавке. -- И тогда, -- повествовал Дик с отвращением, -- он возьми да и женись на одной! Втюрился в нее, как теленок, и вовсе ума лишился! Женился на ней, и поселились они в двух комнатах позади лавки. А она сильная, ну прямо тигрица, настоящая тигрица! Как разозлится, рвет все в клочки, -- а злилась она непрестанно. И младенца себе родила такого же -- целыми днями и ночами ревел! Он ревет -- и если я его на руки не возьму, она в меня чем попало швыряет. Однажды швырнула в меня тарелкой, да попала в младенца и рассекла ему подбородок. Доктор сказал, у него шрам до конца дней останется. Хороша мать! Да уж, доставалось нам всем -- и Бену, и мне, и малышу! А на Бена она злилась за то, что он мало денег зарабатывал. Наконец он поехал с одним парнем на Запад, чтобы там скот разводить. Через неделю после его отъезда прихожу я домой, распродав газеты, а в доме пусто и дверь заперта, а хозяйка мне и говорит: уехала Минна, смылась, значит, от нас! Потом уже мне говорили, что она за океан подалась, поступила там нянькой к какой-то барыне, у которой тоже был маленький. Только мы о ней с тех пор и не слышали! И Бен ничего от нее не получал. Я бы на его месте не очень-то и огорчался! Впрочем, он, верно, и не огорчается! А раньше он очень по ней вздыхал. Честно вам скажу, был от нее ну прямо без ума. Вообще-то она собой была очень хороша, когда приоденется да не злится. Глаза большие, черные, волосы как смоль, до самых колен, заплетет их в косу толщиной с руку и обкрутит несколько раз вокруг головы, а глаза так и сверкают, так и сверкают! Люди говорили, что она наполовину и...тальянка -- то ли отец у нее, то ли мать оттуда приехали, оттого она и была такая бешеная! Да, верно, она и вправду родом была оттуда! Дик часто рассказывал мистеру Хоббсу о своей невестке и о брате Бене, который прислал ему с Запада два письма. На Западе Бену не очень-то повезло, и он перебрался в другое место, а потом еще ездил с места на место, пока не устроился на ранчо в Калифорнии, где и работал с тех пор. -- Эта женщина, -- сообщил как-то Дик мистеру Хоббсу, -- вытрясла из него всю душу. Жалко мне его было, ничего не мог я с собой поделать... Они сидели вдвоем на пороге лавки; мистер Хоббс набивал табаком свою трубку. -- Нечего было жениться, -- сказал мистер Хоббс важно и встал, чтобы взять спичку. -- Женщины... Какой с них может быть толк? Он вынул спичку из коробка и вдруг остановился, глядя на прилавок. -- Письмо! А я-то его раньше и не заметил. Почтальон, верно, положил, а я и не видел или, может, газетой его прикрыл! Он взял в руки письмо и внимательно посмотрел на конверт. -- Это от него! -- воскликнул он. -- Честное слово, от него! Он совсем забыл про трубку и, усевшись в кресло, вскрыл конверт перочинным ножом. -- Интересно, что у него там новенького? -- сказал он. И, развернув письмо, прочитал: "Замок Доринкорт. Дарагой мистер Хоббс, Пишу вам втаропях, потому что мне надо соабщить вам любопытную новость знаю что она вас очень удивит мой дарогой друг все это ошибка и я не лорд и мне не надо быть графом приехала дама каторая вышла замуж за моего дядю Бевиса каторый умер у нее есть сын и лорд фаунтлерой он в англии такой абычай сын старшего сына графа и есть граф если все астальные умерли то есть если его отец и дедушка умерли мой дедушка не умер но дядя Бевис умер и патому этот мальчик лорд фаунтлерой а меня теперь завут Седрик Эррол как тагда кагда я жил в Нью-Йорке и все теперь будет принадлежать этому мальчику я сначала думал что мне придется отдать моего пони с тележкой но дедушка говорит нет мой дедушка очень огорчен и по-моему эта дама ему не нравится а может быть он думает мы с дарагой огорчились что я не буду графом теперь я больше хател бы быть графом чем раньше патому что за мок очень красивый и все здесь мне так нравятся а потом кагда ты багат ты столько всего можешь сделать теперь я не багатый патому что если твой отец младший сын он не бывает багат я буду учиться и работать чтобы заботиться о дарагой я Уилкинса спрашивал как за лашадьми ухаживать может я могу стать грумом или кучером эта дама привезла своего мальчика в замок и дедушка с мистером Хэвишемом с ней гаворили по-моему она сердилась и очень кричала и дедушка тоже сер дился я раньше никогда не видел чтобы он сердился жаль что они так ссорились я решил вам сразу написать вам и Дику потому что вам это интересно вот пака и все любящий вас старый друг Седрик Эррол (не лорд Фаунтлерой)". Мистер Хоббс откинулся на спинку кресла и уронил письмо на колени; конверт с перочинным ножиком соскользнули на пол. -- Ну и ну, -- проговорил он, -- ведь это с ума сойти! Он был так поражен, что слегка изменил свое обычное восклицание. Бывало, он говаривал: "С ума сойти можно", но на этот раз он сказал просто "с ума сойти" -- может быть потому, что был от этого недалек? Кто знает... -- Вот это да! -- воскликнул Дик. -- Значит, все лопнуло, да? -- Лопнуло! -- повторил мистер Хоббс. -- А я так думаю, что это английские ристократы сговорились, чтобы лишить его того, что ему по праву принадлежит, и все потому, что он американец. Они на нас зуб держут еще с Войны за независимость и теперь на нем вымещают. Я тебе говорил, что боюсь за него, и вот -- полюбуйся! Видно, все правительство сговорилось, чтобы лишить его законных прав! Он был очень взволнован. Поначалу он не одобрял перемену в жизни своего юного друга, но со временем он с нею примирился, а получив от Седрика первое письмо, даже начал в душе гордиться свалившимся на его юного друга богатством. Конечно, "графья" не вызывали в нем восторга, однако он знал, что деньги иметь неплохо и в Америке, а если все состояние и роскошь зависят от титула, то потерять его нелегко. -- Они его ограбить хотят, -- проговорил мистер Хоббс. -- Вот что они задумали, и люди обеспеченные должны о нем позаботиться. Мистер Хоббс до позднего часа не отпускал Дика, а когда наконец они обсудили неожиданную новость во всех подробностях и Дик отправился домой, мистер Хоббс проводил его до угла; на обратном пути он остановился против пустовавшего дома и, глядя на выставленную в окне бумажку с надписью "Сдается", в волнении раскурил трубку. Глава двенадцатая ПРЕТЕНДЕНТЫ Спустя несколько дней после званого обеда все англичане, хоть изредка заглядывающие в газеты, узнали романтическую историю о том, что случилось в замке Доринкорт. Это была увлекательная история, особенно если ее рассказывать со всеми подробностями. Главным лицом в ней был маленький мальчик, которого привезли в Англию, чтобы он стал лордом Фаунтлероем; про него говорили, что он был так мил и красив, что все его полюбили; в истории принимали участие дед мальчика, граф Доринкорт, который очень им гордился, и прелестная юная мать, которой граф не мог простить того, что она в свое время вышла замуж за капитана Эррола. Рассказывалось в ней и о странном браке Бевиса, покойного лорда Фаунтлероя, и о его странной жене, о которой никто ничего не знал, которая вдруг объявилась откуда-то с сыном, утверждая, что он-то и есть подлинный лорд Фаунтлерой и следует восстановить его в правах. Обо всем этом много говорили и писали -- история эта привлекла всеобщее внимание. А потом вдруг пронесся слух, что граф Доринкорт недоволен оборотом дела и собирается оспаривать права неожиданного претендента, и впереди замаячил увлекательнейший процесс. Такого волнения не знали раньше в окрестностях Эрлсборо. В базарные дни люди собирались группками и судили и рядили о том, что же произойдет; фермерши приглашали друг друга на чашку чая, чтобы иметь возможность посудачить обо всем, что они слышали и что думают и что, по их мнению, думают другие. Они с наслаждением рассказывали друг другу о том, как старый граф пришел в ярость и принял твердое решение не признавать нового лорда Фаунтлероя, и о том, какую ненависть вызвала в нем эта женщина, мать нового претендента. Больше всех, разумеется, могла порассказать миссис Диббл, которую в эти дни просто рвали на части. -- Плохие дела, -- говорила она. -- И если вы хотите знать мое мнение, сударыня, так я вам скажу: это ему наказание за то, что он так обошелся с этой милой молодой женщиной, миссис Эррол, и разлучил ее с собственным ребенком. Вот он теперь и расплачивается, потому как он до того привязался к мальчику и до того его полюбил, что теперь прямо с ума сходит ото всей этой истории. А эта новая-то к тому же на леди и не похожа, не то что мать нашего маленького лорда. Лицом дерзкая, глаза черные... Мистер Томас говорит, ни один из тех джентльменов, что служат в замке, не унизится до того, чтобы ее приказы выполнять; если только она поселится в доме -- он тут же с места уйдет. Да и этого нового мальчика разве можно с нашим сравнить! Чем все это кончится, Бог весть... У меня прямо ноги подкосились, когда Джейн мне обо всем рассказала... Всюду в воздухе витало беспокойство: в библиотеке замка, где совещались граф и мистер Хэвишем; в людской, где мистер Томас, дворецкий и вся прислуга день-деньской с жаром обсуждали происшествие; в конюшне, где Уилкинс угрюмо начищал до блеска гнедого пони и говорил кучеру, что никогда раньше ему не приходилось "учить верховой езде молодого джентльмена, до того понятливого и до того смелого, что ехать за ним было одно удовольствие, право слово". Посреди всех этих волнений один лишь человек оставался совершенно спокоен. Это был маленький лорд Фаунтлерой, о котором теперь говорили, что он не имеет права так называться. Когда ему сказали о том, что произошло, он, правда, пришел поначалу в замешательство и слегка обеспокоился; впрочем, не потому, что его мечты не сбылись. Когда граф сообщил ему печальное известие, он выслушал его, сидя на скамеечке и обхватив руками коленку, как сидел обычно, когда слушал что-нибудь интересное; по окончании рассказа он задумался. -- У меня какое-то очень странное чувство, -- проговорил он, -- очень... странное! Граф молча посмотрел на мальчика. Все это и ему представлялось очень странным -- необычайно странным! Впрочем, еще более странным показалось ему озабоченное выражение на личике, которое он привык видеть веселым. -- А у Дорогой они отберут ее дом -- и коляску? -- неуверенно спросил Седрик, и голос его дрогнул. -- Ну нет! -- решительно произнес граф. Он говорил очень громко. -- Они ничего не могут у нее отобрать! -- А-а, -- произнес Седрик с явным облегчением. -- Правда? А потом он поднял взгляд на деда, и в его больших и нежных глазах проскользнула грусть. -- Этот другой мальчик, -- спросил он с волнением, -- теперь он будет вашим мальчиком... как был я... да? -- Ну нет! -- вскричал граф так громко и гневно, что Седрик вздрогнул. -- Нет? -- воскликнул он с изумлением. -- Правда нет? А я думал... И он вскочил со скамеечки. -- Я останусь вашим мальчиком, даже если потом не буду графом? -- спросил он. -- Вашим мальчиком, как раньше? Его лицо раскраснелось от волнения. Боже, как посмотрел на него старый граф! Как сдвинул он лохматые брови, как странно засветились его глаза, -- как все это было странно! -- Мой мальчик! -- произнес он, и голос его -- возможно ли? -- прозвучал как-то странно, совсем не так, как можно было бы ожидать, в нем слышалась хрипотца, он чуть ли не дрожал и не прерывался, хотя говорил граф еще решительнее и тверже, чем обычно. -- Пока я жив, ты будешь моим мальчиком! Клянусь небом, иногда мне кажется, что у меня никого другого никогда и не было! От радости и облегчения кровь бросилась Седрику в лицо. Он засунул руки поглубже в карманы и посмотрел деду прямо в глаза. -- Правда? -- сказал он. -- Ну, тогда мне все равно, буду я графом или нет. Я думал... понимаете, я думал, что вашим мальчиком должен быть тот, кто станет графом, а я... я им не буду. Вот почему мне стало не по себе. Граф положил ему руку на плечо и притянул его к себе. -- Я сделаю все, что смогу, чтобы у тебя ничего не отняли, -- произнес он, тяжело дыша. -- Я не желаю верить в то, что им удастся у тебя что- то отнять. Ты просто создан для того, чтобы занять это место, -- и я не исключаю, что ты его и займешь. Но что бы ни произошло, ты всегда будешь иметь все, что я смогу тебе дать! Все, что я смогу! Похоже, он говорил не с ребенком -- такая решительность читалась на его лице и звучала в голосе; казалось, он самому себе давал слово, -- впрочем, возможно, так оно и было. Граф никогда не задумывался о том, как сильно он привязался к мальчику и как гордится им. Казалось, только сейчас он по-настоящему увидел силу, достоинство и красоту своего внука. Ему казалось невероятным отречься от того, чего он желал всем сердцем; все его упрямство восставало против этого -- он просто не желал это принять. Он твердо решил не сдаваться без отчаянной борьбы. Спустя несколько дней после его разговора с мистером Хэвишемом женщина, называвшая себя леди Фаунтлерой, явилась в замок и привезла с собой сына. Граф отказался ее принять. Граф не желает ее видеть, сказал преградивший ей вход лакей, ее делом займется адвокат. Этим лакеем был Томас; позже он высказал все, что о ней думал, в людской. -- Надеюсь, -- сказал он, -- что уж я-то понимаю, кто леди, а кто нет, вон я сколько в знатных-то семьях отработал! И уж если она леди, то я ничего не смыслю в женщинах! -- Вот та, что в Корт-Лодже живет, -- продолжал Томас величественно, -- американка она там или не американка, вот та настоящая леди, это любой джентльмен с одного взгляда поймет! Я это Генри сразу сказал, в первый же день, как мы в Корт-Лодже побывали. Претендентка уехала. Страх и ярость боролись на ее красивом и грубом лице. Беседуя с ней, мистер Хэвишем заметил, что нрав у нее страстный, а манеры грубые и дерзкие, а также что она вовсе не так умна или смела, как хотела показать; порой она чуть ли не тяготилась положением, в котором очутилась. Видно, она совсем не ожидала, что ее притязания встретят столь решительный отпор. -- Судя по всему, она принадлежит к низшим слоям общества, -- сказал мистер Хэвишем миссис Эррол. -- Она невоспитанна и крайне невежественна и совершенно не умеет держать себя с людьми нашего круга. Она просто не знает, как себя вести. Съездив в замок, она испугалась. Рассердилась, но присмирела. Граф отказался ее принять, но я уговорил его съездить со мной в "Доринкортский герб", где она остановилась. Когда он вошел в комнату, она побелела, а затем принялась бушевать -- грозила и требовала одновременно. Вот как прошел этот визит. Граф, войдя в комнату, остановился и с высоты своего величия пристально глядел из-под густых бровей на претендентку, не удостаивая ее ни словом. Он молча разглядывал ее, словно она была какой-то отвратительной диковинкой, предоставив ей изрыгать угрозы, пока наконец, обессилев, она не смолкла. -- Вы утверждаете, что были женой моего старшего сына, -- произнес тогда граф. -- Если это правда и мы не сможем оспорить предъявляемых вами доказательств, закон на вашей стороне. В таком случае ваш сын -- лорд Фаунтлерой. Вы можете не сомневаться, что дело будет рассмотрено самым тщательным образом. В том случае, если ваши притязания будут доказаны, вы получите все, что вам положено по закону. Я же, пока жив, не хочу видеть ни вас, ни вашего сына. После моей смерти, к сожалению, поместье перейдет в ваши руки. Именно такую женщину, как вы, и должен был выбрать мой сын Бевис. Он повернулся и удалился так же величественно, как вошел. Несколько дней спустя миссис Эррол сидела в маленькой утренней комнате и что-то писала, как вдруг ей доложили, что к ней приехали. Служанка была явно взволнована: глаза у нее округлились от изумления, и, будучи совсем юной и неопытной, она взирала на хозяйку с сочувствием и испугом. -- Это сам граф, сударыня! -- проговорила она с трепетом. Войдя в гостиную, миссис Эррол увидела высокого величественного старика, который стоял на коврике перед камином. Красивое, упрямое, мрачное лицо с орлиным профилем украшали длинные седые усы. -- Миссис Эррол, как я понимаю? -- произнес он. -- Да, -- отвечала она. -- Я граф Доринкорт, -- сказал он. Он помолчал, невольно вглядываясь в поднятые к нему глаза. Они так походили на большие детские глаза, столько раз за день с любовью смотревшие на него в эти последние месяцы, что ему стало как-то не по себе. -- Мальчик очень похож на вас, -- заметил он отрывисто. -- Мне это часто говорят, милорд, -- отвечала она, -- но мне приятно думать, что он похож и на своего отца. Голос у нее был чрезвычайно приятный, как и говорила леди Лорридейл, а держалась она просто и с достоинством. Его приход, судя по всему, ее совсем не взволновал. -- Да, -- согласился граф, -- он похож... и на моего сына... также. Он поднял руку и нервно дернул себя за ус. -- Вы знаете, -- спросил он, -- почему я приехал к вам? -- Я виделась с мистером Хэвишемом, -- начала миссис Эррол, -- и он сообщил мне о тех требованиях, которые недавно... -- Я приехал, чтобы сказать вам, что эти требования будут тщательно изучены и, если только возможно, оспорены. Я приехал заверить вас, что мальчика будут защищать всей властью закона. Его права.... Она мягко прервала его. -- Ему не нужно ничего, что не принадлежит ему по праву, -- сказала она, -- даже если закон сможет ему это предоставить. -- К сожалению, это невозможно, -- возразил граф. -- Иначе это следовало бы сделать. Эта ужасная женщина со своим ребенком... -- Возможно, она любит его, как я люблю Седрика, милорд, -- заметила маленькая миссис Эррол. -- И если она была замужем за вашим старшим сыном, титул лорда Фаунтлероя принадлежит ее сыну, а не моему. Она разговаривала с ним так же бесстрашно, как Седрик, и смотрела на него так же, как он, и старый граф, привыкший к беспрекословному повиновению, был в глубине души этим даже доволен. Такое обращение было для него внове и развлекло его, -- ведь с ним так редко не соглашались. -- Я полагаю, -- произнес он, нахмурясь, -- что вы предпочли бы, чтобы он не стал графом Доринкортом? Румянец залил ее милое лицо. -- Быть графом Доринкортом весьма почетно, милорд, -- отвечала она, -- но я предпочла бы, чтобы он стал тем, чем был его отец, -- честным, справедливым и верным человеком. -- В отличие от его деда, не правда ли? -- произнес граф с сарказмом. -- Я не имею удовольствия знать его деда, -- отвечала миссис Эррол, -- однако мне известно, что мой сын считает... Она смолкла, глянула ему прямо в лицо, а затем спокойно прибавила: -- Я знаю, что Седрик вас любит. -- А он бы любил меня, если бы вы ему сказали, почему я отказался принять вас в замке? -- Нет, -- отвечала миссис Эррол. -- Потому-то я и не хотела, чтобы он об этом узнал. -- Что ж, -- произнес отрывисто граф, -- немного найдется женщин, которые бы так поступили. Внезапно он заходил по комнате и с еще большей силой дернул себя за ус. -- Да, он ко мне привязан, -- сказал граф, -- и я к нему тоже. Не могу сказать, чтобы когда-либо раньше испытывал это чувство. Да, я привязан к нему. Он мне с самого начала понравился. Я старый человек и устал от своей жизни. Он дал моей жизни смысл, и я горжусь им. Мне было приятно думать, что со временем он станет главой нашего рода. Он повернулся и остановился перед миссис Эррол. -- Мне очень тяжело, -- признался он. -- Очень! И верно, так оно и было. При всей своей гордости он не мог собой овладеть: голос его прерывался, руки дрожали. Миссис Эррол даже показалось на миг, что в его суровых глазах, притаившихся в тени бровей, стояли слезы. -- Возможно, поэтому я и приехал к вам, -- продолжал он, сердито глядя на нее. -- Я вас ненавидел. Я ревновал его к вам. Эта ужасная, недостойная история все изменила. Увидав эту вульгарную женщину, которая называет себя женой моего сына Бевиса, я вдруг почувствовал, что взглянуть на вас было бы для меня истинным удовольствием. Я вел себя как глупый старый упрямец. Боюсь, что я плохо обошелся с вами. Вы похожи на мальчика, а он теперь для меня все, весь смысл моей жизни. Мне очень тяжело, и я пришел к вам просто потому, что вы похожи на мальчика и он любит вас, а я люблю его. Если только это возможно, будьте ко мне великодушны -- ради него! Все это он произнес суровым, чуть ли не резким тоном, однако вид у него был такой измученный, что сердце у миссис Эррол дрогнуло. Она встала и пододвинула ему кресло. -- Прошу вас, присядьте, -- сказала она участливо. -- Вы переволновались и очень устали, а вам надо беречь силы. Такая простота и заботливость были столь же непривычны для графа, как и несогласие с ним. Он снова вспомнил о "мальчике" и послушно сел. Возможно, все эти несчастья пошли ему на пользу: не будь он в отчаянии, он продолжал бы неприязненно относиться к миссис Эррол, а теперь он искал у нее утешения. Правда, рядом с леди Фаунтлерой любая женщина показалась бы графу приятной, а у миссис Эррол было такое нежное лицо и голос и такое милое достоинство в движениях и манерах. Вскоре его мрачность стала понемногу рассеиваться, и граф еще более разговорился. -- Что бы ни случилось, -- заявил он, -- мальчика я обеспечу. Я о нем позабочусь и сейчас, и на будущее. Перед тем как уйти, граф окинул взглядом комнату. -- Вам нравится этот дом? -- спросил он. -- Очень, -- отвечала миссис Эррол. -- Какая приятная комната, -- заметил он. -- Вы мне позволите навестить вас снова, чтобы обсудить все это? -- Приходите, когда пожелаете, -- сказала миссис Эррол. Он вышел, уселся в карету и уехал. Томас и Генри, стоявшие на запятках, были до крайности поражены таким оборотом дел. Глава тринадцатая ДИК ПРИХОДИТ НА ПОМОЩЬ Стоило истории о лорде Фаунтлерое и о том положении, в котором оказался граф Доринкорт, появиться в английских газетах, как о них начали писать и американские. История эта была слишком необычной, чтобы ограничиться короткими сообщениями, и потому ее освещали весьма подробно. Мнения высказывались самые разные; интересно было бы купить все газеты и сравнить все версии. Мистер Хоббс столько всего прочитал, что вконец растерялся. В одной из газет говорилось, что Седрик -- грудной младенец; в другой -- что он юный студент, учится в Оксфорде, весьма там отличился и пишет стихи по-гречески; в третьей -- что он помолвлен с необычайно красивой девицей, дочерью некоего герцога; в четвертой -- что он на днях сочетался браком. Газеты молчали лишь о том, что это был семилетний мальчик с крепкими ножками и кудрявыми волосами. Какой-то листок даже написал, что он вовсе не родственник графу Доринкорту, а маленький самозванец, который раньше продавал газеты на улицах Нью-Йорка и спал где придется, пока его мать не сумела обвести вокруг пальца адвоката, который приехал в Америку в поисках графского наследника. Газеты описывали нового лорда Фаунтлероя и его мать. То утверждали, что она цыганка, то -- актриса, то -- красавица испанка; впрочем, все сходились на том, что граф Доринкорт смертельно ее ненавидит и ни за что не признает ее сына наследником, а вследствие того, что в ее документах обнаружена некая неточность, неизбежен судебный процесс, который продлится долго и будет гораздо интереснее всех дел, что до сих пор разбирались в суде. Мистер Хоббс читал все эти сообщения, пока голова у него не пошла кругом, а по вечерам обсуждал их с Диком. Теперь они поняли, какая важная персона граф Доринкорт, как велики его доходы, как обширны именья и великолепен замок, в котором он жил; и чем больше они узнавали, тем больше тревожились. -- Нет, надо что-то предпринять, -- говорил мистер Хоббс. -- Тут надо разобраться, хоть там графья, хоть не графья! Впрочем, сделать они ничего не могли -- разве что послать Седрику письма с заверениями в дружбе и участии. Они написали ему сразу же, как только услышали о том, что его право на титул оспаривается, а написав, показали друг другу свои послания. Вот что мистер Хоббс прочитал в письме Дика: "Дарагой друг, я твое песьмо получил и мистер Хоббс тоже, жаль нам что тибе так ни повезло, а мы тибе гаварим: держись пака хватит сил и никаму ни уступай. Много на свете всяких варюг они только и ждут чтоб ты отвернулся, тут же слямзят. Хачу тибе сказать я ни забыл что ты для меня сделал и если ничего у тибя не выйдет вазвращайся я вазьму тибя компаньоном. Дела идут хорошо, так что я тибя в обиду ни дам. Кто из этих бандитов к тибе полезет, будет иметь дело с прафесором Диком Типтоном. Пака все. Дик". А Дик в письме мистера Хоббса прочитал вот что: "Дорогой сэр, Ваше письмо получил -- дела неважнецкие. Я-то уверен, все это подстроено, за такими ловкачами нужен глаз да глаз. Я пишу, чтобы сказать вам две вещи. Я этим делом займусь. Не волнуйтесь, а я с юристом повидаюсь и все, что надо, сделаю. А если уж совсем будет худо и графья нас одолеют, то, как подрастете, идите ко мне компаньоном в бакалею, у вас будет и дом и Ваш искренний друг Сайлас Хоббс". -- Ну, -- сказал мистер Хоббс после того, как письма были прочитаны, -- если он все ж таки не граф, то мы с тобой на пару, Дик, его обеспечим. -- Это уж точно, -- отвечал Дик, -- я его ни за что не брошу. До чего ж я этого малыша полюбил, прямо сказать не могу. На следующее утро Дик весьма удивил одного из своих клиентов. Это был молодой адвокат, только начинавший практиковать; бедный, как все начинающие адвокаты, но способный и энергичный юноша, умный и добродушный. У него была крошечная контора неподалеку от Дика, и Дик по утрам чистил ему сапоги, хотя частенько их надо было бы не чистить, а чинить. У молодого человека всегда находилось для Дика доброе слово или шутка. В то утро, когда адвокат поставил ногу на ящик и Дик принялся за дело, в руках у молодого человека была иллюстрированная газета -- весьма бойкое издание с сенсационными фотографиями. Закончив просматривать ее, он на прощанье вручил ее Дику. -- Вот тебе газета, Дик, -- сказал он. -- Можешь почитать, когда пойдешь завтракать к Дельмонико. Там есть фотография английского замка и невестки английского графа. Представительная женщина, и волосы красивые, целая копна, только что-то она там скандалит. Надо и тебе познакомиться с дворянами и знатью. Вот и начни с достопочтенного графа Доринкорта и леди Фаунтлерой. Эй, в чем дело, Дик? Фотографии были помещены на первой странице, и Дик так и впился в них, побледнев от волнения и широко раскрыв глаза и рот. -- Что случилось, Дик? -- спросил адвокат. -- В чем дело? И вправду, вид у Дика был такой, будто случилось что-то совершенно поразительное. Он молча указал на фотографию, под которой стояла подпись: "Мать претендента на титул (леди Фаунтлерой)". Это была фотография красивой женщины с большими глазами и тяжелыми черными косами, уложенными вокруг головы. -- Это она! -- произнес наконец Дик. -- Господи Боже, да я ее знаю лучше, чем вас! Молодой человек расхохотался. -- Где же ты с нею встречался, Дик? -- спросил он. -- В Ньюпорте? Или во время вашей последней поездки в Париж? Но Дику было не до шуток. Он начал собирать свои щетки, словно у него было какое-то неотложное дело. -- Неважно где, -- сказал он. -- Но только я ее знаю! На сегодня с работой покончено. Не прошло и пяти минут, как он уже мчался со всех ног в лавку мистера Хоббса. Мистер Хоббс не поверил своим глазам, когда, подняв от при лавка взгляд, увидел вдруг Дика, который ворвался в лавку с газетой в руках. Он тяжело дышал и сначала не мог ничего сказать, а только швырнул газету на прилавок. -- Что такое? -- вскричал мистер Хоббс. -- Что это у тебя? -- Вы только посмотрите! -- проговорил Дик, с трудом переводя дух. -- Посмотрите на эту женщину! Ну да, на эту самую! Тоже мне аристократка! Вот уж нет так нет! -- В голосе у него зазвучало презрение. -- Никакая она не жена лорда! Можете что угодно со мной делать, только это Минна! Минна! Я ее всюду узнаю -- и Бен тоже! Только спросите его! Мистер Хоббс опустился на стул. -- Я знал, что все это подстроено! -- проговорил он. -- Знал! Это они все подстроили, потому как он американец! -- Они? -- повторил Дик с отвращением. -- Это она все подстроила, вот кто! Это ее штучки! Хотите, я вам скажу, о чем я вспомнил, как только я ее физиономию увидел? Там в одной газете, что мы с вами читали, было сообщение, а в нем про ее сынка говорилось, что у него на подбородке шрам. Вот и пораскиньте умом, что это за шрам такой? А я вам вот что скажу: этот ее мальчишка такой же лорд, как и я! Это сын Бена! Она в меня тарелку швырнула, а попала в него... Помните? Это он и есть! "Профессор" Дик Типтон был от природы парнишка смышленый, а жизнь в большом городе и необходимость зарабатывать себе на хлеб еще обострила его сообразительность. Он научился не теряться и все подмечать; к тому же надо признаться, что вся эта история ужасно его захватила. Если бы маленький лорд Фаунтлерой заглянул в то утро в лавку, он бы, конечно, тоже ею заинтересовался, даже если бы она касалась совсем другого мальчика, а не его. Мистер Хоббс вконец растерялся от сознания собственной ответственности, но Дик тут же весьма энергично взялся за дело. Он написал письмо Бену, вырезал фотографию и вложил ее в конверт; мистер Хоббс тоже написал письма: одно -- Седрику, другое -- графу. В самый разгар трудов Дика вдруг осенило. -- Слушайте-ка, мистер Хоббс, -- сказал он. -- Этот парень, что мне газету дал, -- адвокат. Давайте спросим у него, как поступить. Адвокаты все знают. Мистер Хоббс был поражен этим предложением и деловитостью Дика. -- Так и поступим! -- воскликнул он. -- Это случай для адвоката. И, оставив лавку под присмотром соседа, он натянул на себя пальто и отправился вместе с Диком в город. Явившись в контору мистера Харрисона, наши друзья изложили ему эту романтическую историю, чем немало его удивили. Возможно, адвокат и не заинтересовался бы этой историей, не будь он так молод, предприимчив и не имей он столько досуга, -- уж слишком невероятной она казалась. Однако случилось так, что адвокату надоело сидеть без дела, к тому же он знал Дика, а Дик весьма выразительно изложил свою точку зрения. -- Вы только скажите, сколько вы берете за час, -- заявил мистер Хоббс, -- и тщательно исследуйте это дело, а уж я оплачу все издержки. Меня зовут Сайлас Хоббс, угол Блэнк-стрит, зеленная и бакалея, самого лучшего качества. -- Что ж, -- сказал мистер Харрисон, -- если все это подтвердится, это будет замечательно для лорда Фаунтлероя, да и для меня это будет очень хорошо. Во всяком случае дело надо изучить, вреда от этого не будет. Относительно ребенка, как я понимаю, возникли кое-какие сомнения. Его мать сама возбудила подозрения, сделав противоречивые заявления относительно его возраста. Прежде всего следует написать брату Дика и семейному адвокату графа Доринкорта. Солнце еще не зашло за горизонт, а уже письма были написаны и отправлены в двух противоположных направлениях -- одно ушло на почтовом пароходе, отбывающем из Нью-Йоркского порта в Англию, а другое -- в поезде, везущем пассажиров и почту в Калифорнию. Первое было адресовано: "Т. Хэвишему, эсквайру", а второе -- "Бенджамину Типтону". В тот вечер, заперев лавку, мистер Хоббс и Дик до полуночи засиделись за беседой в задней комнате. Глава четырнадцатая РАЗОБЛАЧЕНИЕ Как мало времени нужно для того, чтобы произошли самые удивительные события! Понадобилось всего несколько минут, чтобы изменить судьбу мальчугана, который сидел, болтая ногами, на высоком табурете в лавке мистера Хоббса: из скромного мальчика, живущего на тихой нью-йоркской улочке, он превратился в английского аристократа, наследника графского титула и огромного состояния. Всего несколько минут понадобилось и для того, чтобы из английского аристократа превратить его в маленького самозванца без гроша за душой, не имеющего никаких прав на то великолепие, которое его окружало. И как ни удивительно это может показаться, потребовалось еще меньше времени на то, чтобы снова все решительно изменить и возвратить ему то, что он чуть было не потерял. Это произошло так быстро потому, что женщина, назвавшаяся леди Фаунтлерой, была не столь умна, как безнравственна; и когда мистер Хэвишем подробно допросил ее о замужестве и о сыне, она раза два сбилась, чем возбудила его подозрения; а потом, рассердившись, потеряла присутствие духа и наговорила лишнего, чем еще более выдала себя. Все ее промахи касались исключительно ребенка. Относительно того, что она состояла с Бевисом в браке, поссорилась с ним и получила отступного, обещая оставить его в покое, сомнений не возникало; однако мистер Хэвишем обнаружил, что ее утверждение, будто мальчик родился в одном из районов Лондона, не соответствует истине. В разгар волнений, вызванных этим открытием, пришли вдруг письма от мистера Хоббса и от молодого нью-йоркского адвоката. Ах, что это был за вечер, когда, получив эти письма, граф и мистер Хэвишем уселись в библиотеке с письмами в руках и обсудили план действий! -- После трех первых встреч с ней, -- признался мистер Хэвишем, -- у меня возникли серьезные подозрения. Мне казалось, что ребенок старше, чем она утверждает, а потом она сбилась, говоря о дате его рождения, и постаралась исправить ошибку. То, что сообщается в этих письмах, совпадает с некоторыми моими подозрениями. Лучше всего срочно вызвать обоих Типтонов и, не говоря ей ни слова, устроить им с нею неожиданную встречу. В сущности, она очень неопытная мошенница. Думаю, что она испугается донельзя и выдаст себя. Так оно действительно и случилось. Ей ничего не сказали, и, чтобы не возбудить подозрений, мистер Хэвишем продолжал видеться с ней, говоря, что изучает дело; в результате она почувствовала себя увереннее, настроение у нее поднялось и, как и следовало ожидать, она стала вести себя вызывающе. В одно прекрасное утро она сидела в своей комнате в гостинице "Доринкортский герб", строя радужные планы на будущее, как вдруг ей доложили, что ее желает видеть мистер Хэвишем. Адвокат вошел в комнату, а следом за ним в комнату вошли один за другим еще трое -- подросток со смышленым лицом, высокий молодой мужчина и граф Доринкорт. Она вскочила и вскрикнула от ужаса. Крик вырвался непроизвольно -- она не успела его сдержать. Она-то думала, -- впрочем, вот уже много лет, как она о них почти и не вспоминала, -- что эти двое находятся за тысячи миль от нее. Она никак не ожидала увидеть их снова. Надо признать, что, увидев ее, Дик усмехнулся. -- Здравствуй, Минни! -- сказал он. Высокий мужчина -- это был Бен -- с минуту молча смотрел на нее. -- Вы знаете эту женщину? -- спросил мистер Хэвишем, переводя взгляд с Бена на женщину. -- Да, -- отвечал Бен. -- Я ее знаю, и она меня знает. Он отвернулся и, подойдя к окну, стал смотреть в него, словно самый вид ее был ему противен. Так, впрочем, оно и было. Минни, увидав, что ее разоблачили, потеряла власть над собой и впала в бешенство, что Бену с Диком не раз приходилось наблюдать и раньше. Глядя на нее и слыша, как она осыпает всех проклятиями и угрозами, Дик снова усмехнулся. Бен же продолжал глядеть в окно. -- Я в любом суде присягну, что это она, -- заявил он мистеру Хэвишему, -- и еще дюжину свидетелей приведу, которые скажут то же. Ее отец -- человек уважаемый, хоть в жизни ему и не повезло. А мать у нее была такая же, как она. Она-то умерла, а вот он жив и достаточно честен, чтобы стыдиться своей дочери. Он вам скажет, кто она такая и жена она мне или нет. Внезапно он сжал кулаки и повернулся к ней. -- Где мальчик? -- властно спросил он. -- Он поедет со мной. Ему с тобой нечего делать, да и мне тоже! В эту минуту дверь, ведущая в спальню, приоткрылась и в комнату выглянул мальчик, видимо, привлеченный громкими голосами. Он был некрасив, но приятен лицом и очень похож на своего отца Бена; на подбородке у него -- все это тотчас заметили -- красовался треугольный шрам. Бен подошел к мальчику и взял его за руку дрожащей рукой. -- Да, -- сказал он, -- и насчет него я тоже готов присягнуть. Том, -- обратился он к мальчику, -- я твой отец. Я приехал, чтобы забрать тебя с собой. Где твоя шапка? Мальчик указал на шапку, лежавшую на стуле. Он явно обрадовался, что его забирают. Он так привык к неожиданностям, что совсем не удивился тому, что какой-то незнакомый человек называет себя его отцом. Ему не нравилась женщина, которая несколько месяцев назад явилась в семью, где он жил с младенчества, и объявила себя его матерью, и он был вполне готов к перемене в своей судьбе. Бен взял шапку и направился к двери. -- Если я вам еще буду нужен, -- сказал он мистеру Хэвишему, -- вы знаете, где меня искать. И он ушел, взяв мальчика за руку и даже не взглянув на женщину. Она продолжала выкрикивать проклятья, а граф задумчиво смотрел на нее сквозь очки, которые он водрузил на свой орлиный нос. -- Успокойтесь, голубушка, -- произнес мистер Хэвишем. -- Ничего из этого у вас не выйдет. Если вы не хотите оказаться в тюрьме, вам надо вести себя прилично. Голос у него был так спокоен и ровен, что она, верно, поняла, что всего безопаснее ей будет уйти, и, кинув на него на прощанье бешеный взгляд, бросилась в соседнюю комнату, с силой хлопнув дверью. -- Больше она нас не побеспокоит, -- сказал мистер Хэвишем. Он оказался прав: в ту же ночь она съехала из гостиницы "Доринкортский герб", села в поезд, идущий в Лондон, и навсегда исчезла из виду. Выйдя из гостиницы, граф быстрым шагом направился к карете. -- В Корт-Лодж, -- сказал он Томасу. -- В Корт-Лодж, -- сказал Томас кучеру, усевшись на козлы рядом с ним. -- И уж ты мне поверь, дело принимает неожиданный оборот! Когда карета остановилась у Корт-Лоджа, Седрик сидел в гостиной вместе с матерью. Граф вошел без доклада. Он словно вырос на целый дюйм и заметно помолодел. Глаза его сверкали. -- Где, -- спросил он, -- лорд Фаунтлерой? Миссис Эррол шагнула к нему, румянец залил ее щеки. -- Лорд Фаунтлерой? -- повторила она. -- Вы сказали, лорд Фаунтлерой? Граф сжал ее руку. -- Да, -- отвечал граф, -- лорд Фаунтлерой. И он положил другую руку Седрику на плечо. -- Фаунтлерой, -- произнес он, как всегда, прямо и властно, -- спроси у своей матери, когда она переедет к нам в замок. Фаунтлерой кинулся матери на шею. -- Жить с нами! -- вскричал он. -- Всегда жить с нами! Граф взглянул на миссис Эррол, а миссис Эррол взглянула на графа. Его сиятельство был совершенно серьезен. Он решил не терять больше времени и поскорее устроить это дело. Он пришел к мысли, что лучше ему подружиться с матерью своего наследника. -- Вы уверены, что вам бы этого хотелось? -- спросила миссис Эррол со своей милой мягкой улыбкой. -- Совершенно уверен, -- отвечал без всяких колебаний граф. -- Мы всегда этого хотели, хотя и не отдавали себе в этом отчета. Мы надеемся, что вы переедете к нам. Глава пятнадцатая СЕДРИКУ ИСПОЛНЯЕТСЯ ВОСЕМЬ ЛЕТ Бен увез сына на свое ранчо в Калифорнии; возвращение его было очень приятным. Незадолго до отъезда у него состоялась встреча с мистером Хэвишемом, во время которой адвокат сообщил Бену, что граф Доринкорт желал бы что-то сделать для мальчика, который мог оказаться лордом Фаунтлероем, и потому решил, что было бы неплохо вложить деньги в собственное ранчо, а Бена поставить управляющим, определив ему очень хороший оклад, который позволил бы ему обеспечить будущее сына. В результате Бен уезжал хозяином ранчо, которое должно было почти полностью находиться в его распоряжении, а со временем могло и вовсе перейти в его собственность, что на деле и случилось через несколько лет. А его сын Том вырос прекрасным юношей, преданным и любящим; они были счастливы с Беном, и дела у них шли так хорошо, что Бен не раз повторял, будто Том вознаградил его сторицей за все выпавшие на его долю беды. Но Дик и мистер Хоббс (который тоже приехал в Англию, чтобы все прошло, как надо) не сразу вернулись домой. С самого начала было решено, что граф позаботится о Дике и даст ему серьезное образование; а мистер Хоббс, оставивший лавку в надежных руках, решил, что может задержаться, чтобы увидеть, как будут праздновать день рождения лорда Фаунтлероя. На праздник пригласили всех арендаторов. Их ждало угощение, танцы и игры в парке, а вечером -- костры и фейерверк. -- Ну совсем как Четвертое июля! -- говорил лорд Фаунтлерой. -- Жаль, что я не родился четвертого, правда? Тогда бы мы отпраздновали и то и другое вместе. Надо признать, что поначалу граф и мистер Хоббс сошлись не так близко, как можно было бы надеяться, исходя из интересов английско