плачивать оба жилища -- вавилонские чертоги в Вест-Энде и спартанскую нору в северной части Лондона. Как? Очень просто: я работаю по субботам и воскресеньям. Помимо всего прочего, это отвлекает мои мысли от стоук-ньюингтонского вомбата и его уютного логова. Работу я сменил. Теперь работаю в "Английском колледже мистера Тима". Что-то в его имени мне подсказывает, что мистер Тим и сам не совсем, как бы это сказать, английской породы. Но я придерживаюсь гуманитарного взгляда, что именно это обстоятельство притягивает к нему симпатии разноязыкой вавилонской толпы, и она обращается к нему за помощью. Колледж этот пока еще не получил официального статуса -- мистер Тим так перегружен пастырскими заботами, что все никак не соберется обратиться за одобрением в Британский Совет. (А ведь даже презренная школа имени Шекспира и та удостоилась признания.) Как следствие этого наши классы отнюдь не переполнены саудовскими принцами. Знаете, как некоторые наши учащиеся добывают себе средства на оплату учения? Расхаживают по людным улицам лондонского центра и раздают соответствующего вида прохожим листовки, рекламирующие "Английский колледж мистера Тима". Рыба кормится своим хвостом. Мистер Тим, между прочим, не признает таких педагогических новшеств, как лингафонные кабинеты, и таких вековых заведений, как библиотеки; и еще того менее он склонен к разделению учащихся по способностям. Вы не слышите ли в голосе Оливера, обычно вполне безразличном, нечто вроде визгливого морального негодования? Наверно, слышите. Наверно, я сам подвергся еще большим изменениям, чем моя работа. Я ведь преподаю английский как иностранный. Никто не улавливает иронию. Английский как иностранный. Не чувствуете? Но если учить английскому как иностранному, ничего удивительного, что наши выпускники не в состоянии купить себе в автобусе билет до Бейсуотера. Почему бы не учить английский как английский, хотелось бы мне знать? Прошу прощения. Зря я так разошелся. Короче говоря, стоило мне только помахать перед носом у мистера Тима своей поддельной рекомендацией от Гамлетовской академии, и меня тут же напустили на группу дремлющих за партами заморских отроков и отроковиц. С золотыми дублонами дело обстоит хуже, мистер Тим боролся со мной за каждый грош. Я с трудом вытянул у него пять пятьдесят за час -- против щедрых восьми в школе имени Шекспира. При таком жалованье бедняга Олли, пожалуй, кончит мытьем полов в школьных коридорах. Почему, поинтересовался мистер Тим, подражая Берлитцевским аудиозаписям с шелковистым акцентом иннуита, почему мне так необходимы свободные часы после обеда? Тут снова прискакал на подмогу бедный папаша. Мы с ним близки, как Ахилл с Патроклом, пояснил я (зная, что двусмысленность этого сравнения останется мистеру Тиму недоступна). Я должен подыскать ему приют для престарелых, и чтобы у него было широкое окно с видом на рощу вековых вязов, и на глубокую лощину, и на журчащий ручей, и на волшебный колодец, у которого исполняются желания, и на зеленую поляну... Дай Бог ему, подлецу, удостовериться, что Босх ничего не преувеличил, что его "Торжество Смерти" -- всего лишь идиллическая картинка в сравнении с тем, что его ждет на самом деле. Но умоляю, не позволяйте мне отвлекаться в эту сторону. И теперь в послеобеденные часы я прихожу и сижу с нею, когда она меня пускает. Тряпица трет, шуршат кисти, тихо гудит электрокамин (я уже сентиментально прислушиваюсь, не затрещит ли пылинка на спирали?), таинственно напевает Радио-3, а она сидит ко мне в четверть оборота, и я вижу ее волосы, заколотые на сторону за ухом без мочки. -- Это ведь неправда, про Розу? -- спросила она вчера. -- Что неправда? -- Что она живет тут поблизости и что ты ходишь к ней? -- Да, неправда. Я ее не видел с... тех пор. Точнее выразится я не смог, потому что мне было неловко-- состояние духа, которое, как вы, наверно, представляете себе, случается у Оливера Рассела приблизительно так же часто, как появляется на небе комета Галлея. Мне было противно вспоминать исполненный мною убогий гавот эротического непонимания, противно сравнивать -- думать, что, может быть, Джил сравнивает, -- как я нахожусь в одной комнате здесь с ней и как находился в одной комнате с той, другой. Я испытывал смущение. Что можно к этому прибавить? Дурацкая неловкость возникла исключительно из-за того, что я принял решение говорить Джил неподкрашенную, неприпудренную правду. Честное благородное! Никаких прикрас. Крест на пузе. Это заразно. Я прихожу, сижу у нее в комнате, мы почти не разговариваем. Я у нее не распоясываюсь, не курю. И мы говорим друг другу правду. Мг-м. Угу. Это скрипки? Обрывок ритмичного цыганского напева, проходящая мимо цветочница, фонарь освещает грустную, чуть завистливую улыбку. Можете смущать меня и дальше, пожалуйста, Олли к этому готов, он уже почти привык. Понимаете, я знаю, что у меня репутация человека, который добавляет к правде приправу острее, чем традиционный английский гарнир. Два вида овощей и мясная подливка -- это не мой стиль. Но с Джилиан все иначе. Я придумал одно изящное сравнение. В мире живописной реставрации мода меняется -- говорю это с новоприобретенным, проникновенным знанием дела. Сегодня требуется тереть с утра до ночи железной мочалкой. А на другой день уже главное -- ретушь, замалевка всех пострадавших мест. Ну и так далее. Основной закон восстановления -- обратимость. Это означает (простите, если я здесь немного упрошу), что реставратор должен (должна?) делать только то, что, как она знает, потом может быть удалено другими. Надо все время помнить, что сегодняшняя верность твоего решения верна только сегодня, его окончательность условна. Вот например, какой-то политический маргинал с дикарским копьем в руке продырявил полотно кисти Учелло, уверенный, что этим вандализмом добьется отмены некоей вредной статьи закона. В лечебнице для картин рану заделали, дыры и царапины заполнили целлюлозной массой и готовятся приступить к ретушевке. С чего же начинает реставратор? Реставратор наносит слой изолирующего лака, который когда-нибудь даст возможность без особого труда удалить все позднейшие красочные наслоения -- скажем, когда станет модно демонстрировать не только эстетические достоинства картины, но также и превратности ее исторической судьбы. Вот что понимается под словом "обратимость". То есть можно вернуться назад. Видите, как оно подходит? Вы посодействуете, чтобы оно получило распространение, ладно? Вот текст сегодняшнего дня: "Мы удалим то, чего не надо было делать, и это пойдет нам на пользу". Обратимость. Я уже принимаю меры и запасаю изолирующий лак для всех церквей и контор гражданской регистрации. Когда она сказала, что мне пора уходить, я напомнил, что я ее люблю. ДЖИЛИАН: Надо это прекратить. Я совсем не думала, что так получится. Предполагалось, что он будет приходить и рассказывать мне про свои неприятности. А вышло так, что говорю главным образом я. Он сидит, смотрит, как я работаю, и ждет, чтобы я заговорила. Обычно у меня негромко играет радио. Музыка не мешает сосредоточиться. Ее как бы не замечаешь. А вот чье-то присутствие, например, Оливера... Я никогда не думала, что смогу при нем работать. Оказывается, могу. Иногда мне хочется, чтобы он вскочил и набросился на меня. Все, Оливер, убирайся вон, а еще называется лучший друг Стюарта, да, да, именно, вон! Но он не набрасывается, и я с каждым днем все меньше уверена, что моя реакция была бы такой. Сегодня, когда мы прощались, я заметила, что он открыл рот и смотрит на меня со значением. Я опередила его и бойким деловым тоном сказала: -- Нет, Оливер. Нет, нет. -- Ладно. Ты не беспокойся. Я тебя не люблю. -- Но взгляд остался прежним. -- Я тебя не люблю. Я тебя не обожаю. Я не хочу быть с тобой всегда. Не хочу завести с тобой роман. Не хочу жениться на тебе. Не хочу всю жизнь слышать твой голос. -- Уходи. -- Я не люблю тебя. Не беспокойся, -- повторил он, закрывая за собой дверь. -- Я не люблю тебя. ОЛИВЕР: Араукария грозит небу узловатыми пальцами. Вечер. Идет дождь. Мимо, шелестя шинами, проезжают автомашины. Я стою у окна. Я смотрю и жду. Смотрю и жду. 10. Я не могу в это поверить СТЮАРТ: Я не могу в это поверить. Собственно, я даже не знаю толком, во что -- в это. Это -- "ничего", как уверяет Джил, или, наоборот, "все"? Как говорят чертовы мудрецы, чья мудрость передается из поколения в поколение? Муж всегда первым начинает подозревать и всегда узнает последним. Что бы это ни было... что бы ни было, страдать придется мне. Кстати, не хотите сигарету? ДЖИЛИАН: Эти двое, они каждый хотят одного: чтобы я была с ним. А я хочу и того, и этого. Вернее, когда того, а когда этого. Но в разное время чего-то одного. Господи! Вчера я смотрела на Оливера и думала: я хочу вымыть твои волосы. Прямо вот так. Вдруг, ни с того ни с сего. Я даже смутилась. Они не были грязные -- наоборот, они у него чистые и рассыпчатые. Они-удивительно черные, волосы Оливера. И я представила себе, как я их намыливаю и споласкиваю, а он сидит в ванне. Ничего такого про Стюарта я никогда не представляла себе. А я -- посредине. На меня все время давят с обеих сторон. И страдать придется мне. ОЛИВЕР: Почему винить всегда надо меня? Олли, раз-биватель сердец, Олли, разрушитель семьи. Пес, кровопийца, змея подколодная, паразит, хищник, стервец, собака динго. А на самом деле совершенно не так. Я скажу вам, кем я себя ощущаю. И не смейтесь, пожалуйста. Я -- тот самый мотылек, ночная бабочка, бьющаяся об стекло. Тук-тух-тук! Теплый желтый свет, такой, на взгляд, нежный, уютный, сжигает мне душу. Тук-тук-тук! Страдать придется мне. 11. Любовь и т.д. ОЛИВЕР: Все это время я звоню ей каждый день и говорю, что я ее люблю. Она перестала бросать трубку. СТЮАРТ: Вы уж потерпите и послушайте меня, хорошо? У меня не такой быстрый ум, как у моего друга Оливера. Я должен сначала разобраться, постепенно, шаг за шагом. Но в конце концов я докапываюсь до ответа. Понимаете, на днях я возвратился домой раньше обычного. И когда завернул на нашу улицу-- нашу улицу,-- вдруг издалека вижу, мне навстречу идет Оливер. Я машинально помахал ему, но он шел, опустив голову, торопился и меня не видел. Где-то шагов за сто от меня он вытаскивает из кармана ключ и заходит в дом. Дом напротив, там еще перед окнами растет араукария. В нем старушка одна живет. Пока я поравнялся с этим домом, под номером 55, дверь уже захлопнулась. Я двинулся дальше, домой, вошел, прокричал, как всегда, бодро: "Ау! Я вернулся!* И стал соображать. Следующий день была суббота. Я знаю, что Оливер по субботам дает уроки у себя на квартире. Я надел спортивную куртку, отыскал блокнот и фломастер и пошел через улицу в дом No 55. Вроде как я представитель местного совета, понимаете? Записываю последние данные в связи с новым коммунальным сбором или подушным налогом и проверяю всех проживающих по каждому адресу. Старушка представилась как миссис Дайер, домовладелица. -- И тут еще проживает... -- я зачитал из листка в блокноте: -- Найджел Оливер Рассел? -- Я не знала, что он Найджел. Мне он сказал, что его зовут Оливер. -- А также Роза?.. -- Я промямлил нечто вроде иностранной фамилии, стараясь, чтобы звучало на испанский манер. -- Нет, таких здесь нет. -- Ах, простите, перепутал строчки. Стало быть, здесь проживаете только вы и мистер Рассел? Она подтвердила. И я по садовой дорожке направился к выходу. -- Не обращайте внимания на калитку! -- крикнула миссис Дайер мне вдогонку. -- Через нее меня еще вынесут. Так. Это для начала. Значит, вчера Оливер со своим ключом шел не к Розе. Теперь надо исключить другую возможность. В воскресенье утром Джилиан поднялась наверх работать, так как обещала музею отдать сценку на замерзшей Темзе к исходу будущей недели. (Вы, кстати, видели эту картинку? Красивая. По-моему, такими и должны быть настоящие картины.) У нас наверху телефонной розетки нет, мы сознательно не поставили там аппарата, чтобы не мешал ей работать. А внизу, двумя этажами ниже, я набрал номер Оливера. У него как раз шел урок устной речи, как он это называет, то есть к нему приходит на чашку кофе несчастная ученица, он болтает с ней про Кубок Мира или еще про что-нибудь -- и позвольте десяточку. Нет, конечно, какой там Кубок Мира, надо знать Оливера. Не иначе как он задает им переводить иллюстрированное руководство по технике любви. Но я сразу перешел к делу -- мы, мол, совсем оскандалились по части гостеприимства, пусть он в следующий раз, когда заедет в наши края повидать Розу, возьмет ее с собой и привезет к нам поужинать. -- Pas devant, -- произнес он в ответ. -- C'est un canard mort, tu comprends?* -- Ну, может, я неточно передаю, но что-то возмутительное в этом смысле. Я исполнил старый номер "Необразованный Стюарт", и ему пришлось еще перевести: "Мы теперь видимся не так часто". * Это дело прошлое, понимаешь? (фр.) -- О, очень жаль. Опять залег в зимнюю спячку? Ну что ж. Тогда один подваливай, когда сможешь. -- С удовольствием. Я простился. Вы обратили внимание, что такие люди, как Оливер, всегда говорят: "Мы теперь видимся не так часто"? А ведь это глубоко нечестно, так говорить. Как будто люди культурно договорились между собой, когда на самом деле смысл совсем другой: я ее бросил, или -- она от меня ушла, или -- она мне так и так уже надоела, или -- ей больше нравится в постели с другим. Итак, второй этап завершен. Третий последовал за ужином, когда мы обсуждали дела нашего общего друга Оливера, скорее я расспрашивал, ведь она с ним вроде бы видится довольно часто. А под конец разговора я спросил: "А как они с Розой? Не помирились? Я думаю, может, пригласить их как-нибудь к нам в гости?" Она сначала не ответила. Потом сказала: -- Он о ней ничего не говорит. Я промолчал -- нет так нет. Вместо этого похвалил бататы, Джилиан их раньше никогда не готовила. -- Я не знала, понравятся ли они тебе, -- сказала она. -- Рада, что пришлись по вкусу. После ужина перешли пить кофе в гостиную, и я закурил французскую сигарету. Я редко курю, и Джилиан посмотрела на меня вопросительно. -- Что им зря пропадать, -- объяснил я. -- Оливер-то бросил курить. -- Смотри только не пристрастись. -- А ты знаешь, статистически доказано, что курильщики меньше подвержены болезни Альцгеймера, чем те, кто не курит? -- Я с удовольствием повторил эти сомнительные сведения, которые где-то вычитал. -- Наверно, потому, что курильщики умирают, не дожив до Альцгеймера, -- сказала Джил. Я рассмеялся. Тут она взяла надо мной верх. Мы часто ложимся вместе в ночь на воскресенье. Но сегодня я по некоторой причине был не расположен. Причина ясная: я должен был все обдумать. Итак. Оливер был однажды ранним утром застигнут в Стоук-Ньюингтоне за покупкой цветов для Розы, с которой накануне ночью потерпел в постели фиаско. Оливер, в очень подавленном состоянии, получает приглашение заходить к Джилиан в любой день, когда бывает в наших краях у Розы. Он и заходит достаточно часто. Так-то оно так. Да только он у Розы не бывает. У нас вообще нет данных в пользу того, что она тут где-то живет. Зато есть данные, что здесь живет Оливер. Он снимает комнату в доме номер 55 у миссис Дайер и ходит в гости к жене Стюарта в дневные часы, когда Стюарт отсутствует, зарабатывая деньги, чтобы выплачивать за дом. ГДЕ ОНИ ЭТИМ ЗАНИМАЮТСЯ? У НЕГО ИЛИ ЗДЕСЬ? МОЖЕТ БЫТЬ, ДАЖЕ НА ЭТОЙ САМОЙ КРОВАТИ? ДЖИЛИАН: По правде сказать, иногда я кладу трубку и все равно продолжаю слышать голос Оливера, говорящий, что он меня любит... Нет, остального я, кажется, не смогу вам^ сказать. СТЮАРТ: Спрашивать я не буду. Ведь это может быть неправда. Если это неправда, разве можно задавать такой вопрос? А если правда? Я не думал, что в нашей сексуальной жизни что-то не так. Совсем не думал. То есть совсем не думаю. Послушайте, это же глупо. Ведь Оливер сам сказал, что у него проблемы с сексом. Почему же я должен считать -- почему должен подозревать, -- что у него роман с моей женой? Разве только он нарочно сказал, что у него проблемы с сексом, чтобы я ничего не заподозрил? И это сработало, верно? Какую это пьесу мы с Джилиан смотрели, где один тип прикидывается импотентом, и все верят, и мужья не препятствуют, чтобы он посещал их жен? Нет, это же смешно. Оливер не такой. Он не расчетливый. Хотя... Как же завести роман с женой лучшего друга, если ты не расчетлив? Надо спросить у нее. Нет, не надо спрашивать у нее. Не трогай лиха. Надо подождать. Как давно это у них? Прекрати. Мы всего-то женаты несколько месяцев. Перестань. И я дал ему изрядную сумму денег. Перестань немедленно. ОЛИВЕР: Ее гребешок. С этими трогательными повреждениями. Она когда садится за работу, сначала всегда убирает волосы назад. На табуретке рядом с приемником у нее лежит гребеночка. Она ее берет и зачесывает волосы за уши, сначала с левой стороны, потом с правой, всегда в таком порядке, а потом закалывает за ушами черепаховыми заколками. Иногда во время работы одна-две пряди выбиваются, и она, не отвлекаясь от картины, протягивает руку за гребешком, отстегивает заколку, опять зачесывает волосы назад и закалывает, а гребешок кладет обратно на табуретку -- все, не отрывая глаз от холста. У гребешка некоторые зубцы выломаны. Нет, будем точны: выломаны пятнадцать зубцов. Я сосчитал. Ее гребешок с такими трогательными повреждениями. СТЮАРТ: У Оливера за последние годы перевелось немало девчонок, но, если хотите знать мое мнение, он ни разу не влюблялся. Говорить-то он, конечно, говорил, что влюбился, множество раз. Обожал сравнивать себя с разными оперными героями и вел себя как положено влюбленному: без конца вздыхал, поверял свои сердечные тайны знакомым, напивался, если не везло. Но я лично никогда не видел, чтобы он вправду был в кого-нибудь влюблен. Я ему не говорил, но он напоминает людей, которые сразу кричат, что больны вирусным гриппом, когда у них простая простуда, "Я три дня провалялся в жутком гриппу". Да не было у тебя никакого гриппа, просто из носу текло, голова побаливала и уши заложило, но это никакой не грипп, а всего лишь простуда. И в прошлый раз тоже. И в позапрошлый. Обыкновенная простуда. Я надеюсь, что у Оливера не грипп. Тихо. Замолчи. ОЛИВЕР: "Пунктуальность -- достоинство скучающих". Кто это сказал? Кто-то сказал. Один из моих героев. Я шепчу это про себя каждый вечер с понедельника по пятницу между 6.32 и 6.38, выглядывая сквозь чешуйчатые ветки араукарии, когда возвращается домой стеатопигий Стю. "Пунктуальность -- достоинство скучающих". Видеть, как он возвращается домой, выше моих сил. Как он смеет приходить домой и обрывать мое счастье? Я, конечно, не желаю ему свалиться под поезд метро (с зажатым в кулаке обратным билетом). Я просто не могу выносить мрак, который окутывает мою душу, когда он поворачивает из-за угла с портфелем в руке и с самодовольной улыбкой во всю физиономию. Я завел привычку делать то, чего, по-видимому, делать не следует. Это Стюарт виноват, он меня подтолкнул тем, что с тошнотворно довольным видом возвращается в свое уютное гнездышко, когда я сижу у себя наверху с выключенным светом и строю из себя Орсона Уэлса. Как только Стюарт появляется из-за угла между 6.32 и 6.38, я нажимаю кнопку "1" на своем дурацком черном мобильном телефончике, которому гораздо больше подходило бы лежать в толстом портфеле Стю: у него множество разных прикольных приспособлений, у этого моего драгоценного телефончика, как с восторгом объяснил мне при покупке продавец. В частности -- и это даже я был в состоянии усвоить, -- он обладает способностью "запоминать", то есть хранить в памяти телефонные номера. Или, в моем случае, один номер. Ее. Когда Стюарт обращает к дому свою сияющую, солнечную физиономию, Оливер нажимает кнопку "1" и ждет, когда ответит ее голос. -- Да? -- Я тебя люблю. Она кладет трубку. Стю берется за ручку калитки. Телефончик шуршит, щелкает и снова выжидательно гудит мне в ухо. ДЖИЛИАН: Сегодня он ко мне прикоснулся. О Господи, не говорите мне, что уже началось. Неужели началось? Мы и раньше прикасались друг к другу. Я брала его под руку, ерошила ему волосы, мы обнимались, целовали друг друга в щечку -- обычная вещь между друзьями. То, что было сегодня, гораздо меньше, чем все это, но и много больше. Я сидела за мольбертом. Волосы у меня выбились на лицо. Я протянула было руку за гребенкой, она у меня лежит на табуретке. Он сказал, очень тихо: -- Не шевелись. Продолжаю работу. Он подходит сзади. Вынул заколку у меня из волос, они рассыпались, он зачесал их назад, за ухо, собрал в заколку, защелкнул, положил гребешок на место, отошел и снова сел. И все. Больше ничего. Хорошо, что я работала над простым местом. И машинально продолжала работать еще минуты две. Потом он сказал: -- Я люблю этот гребешок. Это несправедливо. Несправедливо сравнивать, я знаю. Не надо делать никаких сравнений. Об этой гребенке я и не думала никогда. Она у меня была всегда. Как-то раз, вскоре после того как мы познакомились, Стюарт зашел ко мне в студию и увидел ее. Он сказал: "У тебя гребешок сломался", И назавтра или послезавтра принес мне новый. Видно было, что он постарался: гребешок был такой же величины, как старый, и тоже черепаховый. Но я им не пользовалась. Сохранила старый. У меня пальцы привыкли чувствовать щербинки от недостающих зубцов. И вот теперь Оливер говорит: "Я люблю этот гребешок". Я потерялась. Потерялась и нашлась. Это несправедливо по отношению к Стюарту. Я говорю , себе: "Это несправедливо по отношению к Стюарту*. Но слова не оказывают никакого действия. ОЛИВЕР: Когда я был маленьким, Старый Подлец покупал "Тайме". Наверно, и теперь покупает. Он похвалялся умением решать кроссворды. А я, со своей стороны, проглядывал объявления о смерти и вычислял средний возраст умерших в тот день Старых Подлецов. И соображал, сколько еще статистически осталось Старому Решателю Кроссвордов. Еще там был отдел "Письма в редакцию", отец внимательно их прочитывал, подбирая себе по вкусу самые развесистые глупости и дремучие предрассудки. Иногда он удовлетворенно крякал, чуть ли не рыгал из глубины души, если воззвание какого-то представителя отряда толстокожих, например: "Вернем всех травоядных на их исконную родину в Патагонию", чудесным образом deja pensee*, совпадало с его собственными идеями, а я думал: ну и ну, сколько же Старых Подлецов существует на свете. * уже приходившее в голову (фр.). Больше всего мне запомнилось из Отдела писем тех времен, как эти Старые Негодяи подписывались. Некоторые писали: "Сердечно Ваш", или "Искренне Ваш", или даже "Имею честь быть, сэр, Вашим покорным слугой". Но мне больше всего нравилась и больше всего, на мой взгляд, подходила для Старых Подлецов подпись: "Ваш etc", да газета еще сокращала до "Ваш &с". "Ваш &с". Я часто гадал: что бы это значило? Что это за знак? Откуда он взялся? Я воображал обруганного промышленного магната, диктующего секретарше письмо в газету, которую он фамильярно именует "Листок". Изложив в письме свои старо-подлые взгляды, он заключает: "Ваш et cetera", а уж секретарша машинально транскрибирует: "Имею честь быть, сэр, одним из выдающихся Старых Подлецов и могу прислать Вам этикетку с банки из-под сардин, каковую Вы напечатаете перед моим именем". Магнат распоряжается: "Отошлите это безотлагательно в "Листок", мисс Фолкс". Но однажды мисс Фолкс или как там ее ни оказывается на службе, она занята с епископом Кентерберийским, делает ему массаж, и вместо нее присылают временную машинистку. Временная записывает: "Ваш et cetera", как слышит, в газете расценивают эту подпись как чрезвычайно остроумную и еще добавляют изящный штрих от себя, укорачивая подпись до "Ваш &с", и тогда все остальные Старые Подлецы начинают подписываться так же, следуя примеру магната, который, однако, честь изобретения приписывает себе одному. Вот откуда это "Ваш &с". После этого я, лопоухий шестнадцатилетний юнец, стал пародийно подписываться "С любовью &с". Не все мои корреспонденты, должен с прискорбием признать, оценили шутку. Одна demoiselle убыстрила свое изгнание из музея моего сердца, высокомерно уведомив меня, что употреблять слово "etc" как в устной речи, так и в презренной прозе пошло и вульгарно. На что я ответил, что, во-первых, et cetera -- это не одно слово, а два, и во вторых, если в моем письме и есть что-то пошлое и вульгарное, то, учитывая адресата, это лишь слово, данному сокращению предшествующее. Увы, на такой выпад она не сумела ответить с буддийской безмятежностью, как хотелось бы. С любовью &с. Тут все просто. Человечество делится на две категории: одни верят, что смысл, суть, басовая педаль и главная мелодия жизни -- это любовь, а все прочее -- абсолютно все прочее -- это лишь &с; а другие, все несчастное множество людей, верят как раз прежде всего в это &с, для них любовь, как она ни приятна, остается только мимолетным волнением юности, прелюдией к пеленкам и далеко не так важна, неизменна и основательна, как, скажем, домашний интерьер. Это-- единственное существенное. различие между людьми. СТЮАРТ: Оливер. Старый друг Оливер. Власть слова. Власть вздора. Неудивительно, что он кончил уроками разговорного английского. ОЛИВЕР: Я, кажется, не совсем ясно все изложил. Когда я в тот раз закрыл за собой дверь, уклонившись от упоительной щекотки ее притворного гнева, я сказал ей (О, я помню, помню -- у меня в черепе черный ящик, где хранятся все записи.): "Я тебя не люблю. Я не обожаю тебя. Не хочу быть с тобой всегда. Не хочу завести с тобой роман. Не хочу жениться на тебе. Не хочу всю жизнь слышать твой голос". Найдите лишнее. СТЮАРТ: Сигарету? ОЛИВЕР: И еще я проверяюсь на СПИД. Это вас удивляет / это вас не удивляет? Ненужное зачеркнуть. Только не торопитесь с выводами. По крайней мере с такими выводами, как заразные иглы, дикарские нравы, общие бани. Быть может, мое прошлое в некоторых отношениях и мрачнее, чем у других (а поскольку другие -- это прежде всего Стюарт Хьюз, эсквайр, банкир и домовладелец, то безусловно мрачнее), но у нас не исповедная телепередача "Слушаем вместе с мамой" плюс боевик "Полицейская пятерка". Я хочу положить мою жизнь к ее ногам, понимаете? Я начинаю жить заново, я совершенно чист, tabula rasa, я не валяюсь с кем ни попадя, черт подери, я даже не курю больше. Разве это не идеал? Или хотя бы один из двух идеалов? Первый идеал такой: вот он я весь, целиком, живу богатой, полной жизнью, зрелый и взрослый, найди во мне, что пожелаешь, бери все, все твое. А второй -- я пуст, распахнут, во мне нет ничего, только потенциальные возможности, делай из меня что хочешь, наполни меня чем пожелаешь. Большую часть жизни я потратил на то, что заливал сосуды сомнительными жидкостями. Теперь опорожняю их, промываю, выполаскиваю. Вот и проверяюсь на СПИД. Ей я, может быть, даже и не скажу. СТЮАРТ: Сигарету? Берите, закуривайте. Смотрите на это так: если вы поможете мне прикончить пачку, значит, я выкурю меньше, и меньше вероятность, что умру от рака легких, может быть, даже, как заметила моя жена, доживу до болезни Альцгеймера. Так что возьмите сигарету, это будет знаком, что вы на моей стороне. Можете, если хотите, засунуть за ухо на потом. А вот если вы не возьмете, то... Ну конечно, я пьян. А вы бы на моем месте не напились? Нет, не то чтобы вдрызг пьян. Просто пьян. ДЖИЛИАН: Пусть никто не думает, что я вышла за Стюарта из жалости. Так бывает. Я знаю, видела сама. Помню, была одна девчонка у нас в колледже, тихая такая, целеустремленная девочка по имени Розмери. У нее был вроде как друг Саймон, здоровенный верзила, одетый всегда как-то нелепо, потому что на таких одежда продается только в специальных магазинах, "Исполин", кажется, они называются. Сдуру он об этом кому-то сболтнул, и девчонки стали у него за спиной над ним потешаться. Сначала беззлобно: "А как наш мистер Исполин поживает, Розмери?" Потом начали его задирать. Была у нас одна девчонка, маленькая, остроморденькая, со злым язычком, она сказала, что в жизни не согласилась бы пойти с ним на свидание, а то еще мало ли, во что там у него носом ткнешься. Обычно Розмери к этому относилась спокойно, как будто тем самым и над ней тоже подшучивают. Но потом однажды -- хотя ничего особенного и не было сказано, просто как всегда, -- та языкастая, помню, внятно так и язвительно сказала: "Интересно, как у него все остальное, пропорциональное?" Большинство девчонок покатились со смеху, Розмери тоже, но потом она мне рассказала, что именно тогда решила выйти за Саймона замуж. До этого дня она и не очень даже влюблена в него была. Она просто подумала: "Ему всю жизнь предстоит страдать, и раз так, я буду на его стороне". Взяла и вышла за него замуж. Но я вышла не поэтому. Если выходишь за кого-то замуж или женишься из жалости, то и не расстаешься с ним или с ней тоже из жалости. Я так себе представляю. Я всегда умела разобраться и понять, что происходит. Но сейчас, кажется, никакое объяснение не подходит. Например, я вовсе не принадлежу к людям, которые всегда недовольны тем, что имеют, и я не из тех, кому обязательно нужно то, чего у них нет. Я не придаю особого значения внешности, скорее даже наоборот, красивые мужчины не внушают мне доверия. Я никогда не уходила первая, обычно тянула слишком долго. И Стюарт не переменился, остался таким же, каким был, когда я его полюбила в прошлом году, -- у меня не было неприятных открытий, какие бывают у других женщин. И еще (на случай, если вы об этом подумали), у нас полный порядок с сексом. Так что приходится признать тот факт, что я люблю Стюарта, и в то же время похоже, что влюбляюсь в Оливера. Теперь это происходит ежедневно, каждый вечер. Надо бы, чтобы это прекратилось. Нет, не надо. Я не могу, чтобы это прекратилось. Тогда бы я должна была вообще не подходить к телефону. Всегда около половины седьмого. Я жду Стюарта с работы. Иногда вожусь на кухне, иногда заканчиваю работу в мастерской, и приходится бежать к телефону вниз. Звенит телефон, я знаю, кто это, знаю, что вот-вот появится Стюарт, но все равно бегу и поднимаю трубку. И говорю: "Да?" Я даже не называю наш номер. Как будто мне не терпится. Он говорит: -- Я тебя люблю. И знаете, что теперь бывает? Я кладу трубку и чувствую влагу. Представляете? Какая-то порнография по телефону. Стюарт вставляет ключ в замок, а я ощущаю влагу от голоса другого мужчины. Может быть, завтра не ответить на звонок? Представляете себе? МАДАМ УАЙЕТТ: L'Amour plait plus que le manage, pour la raison que le romans sont plus amusants que 1'histoire. Как это перевести? "Любовь приносит больше радости, чем брак, подобно тому, как романы увлекательнее истории"? Примерно в этом духе. Вы, англичане, плохо знаете Шамфора*. Вам нравится Ларошфуко, на ваш взгляд, он такой "типичный француз". Откуда-то вы взяли, что высшим проявлением французского "логического ума" является блестящая эпиграмма. Не знаю. Я, например, француженка, и мне не особенно нравится Ларошфуко. Он слишком циничен и слишком... блестящ, если угодно. Ему непременно нужно показать, сколько труда он вложил в то, чтобы казаться мудрым. Но мудрость, она не такая. В мудрости больше жизни, больше веселья, чем остроумия. Я предпочитаю Шамфора, Он еще вот что сказал: "L'hymen vient apres 1'amour, comme la fumee apres la flamme". "Брак приходит после любви, как дым -- после огня". Не так-то это очевидно, как кажется на первый взгляд. * Шамфор Никола (1714--1794)-- французский писатель, особенно знаменита его книга "Максимы и мысли". Меня зовут мадам Уайетт. Меня считают мудрой. Откуда она у меня, эта репутация? Оттого что я, женщина не . первой молодости, несколько лет назад оставленная мужем и больше в брак не вступившая, сохранила здоровье и ясную голову, больше слушаю, чем говорю, и даю советы, только когда меня спрашивают. "О, вы глубоко правы, мадам Уайетт, вы такая мудрая", -- говорят мне люди, но обычно этому предшествует подробное повествование об их глупостях или ошибках. Так что я себя такой уж мудрой не считаю. Но по крайней мере я знаю, что мудрость относительна и что никогда не следует выкладывать все, что знаешь, все, чем владеешь. Если покажешь все, ты только вмешаешься, а помочь не сможешь. Хотя порой так трудно удержаться, чтобы не выложить все. Моя дочь Джилиан приходит ко мне в гости. Ей плохо. Ей кажется, что она перестает любить мужа. Другой человек говорит, что любит ее, и она боится, что начинает любить его. Кто это, она не говорит, но я, естественно, догадываюсь. Что я об этом думаю? Да, собственно, ничего. То есть не имею мнения о такой ситуации в общем виде. Знаю только, что так бывает. Но конечно, когда речь идет о реальном случае с моей родной дочерью, тут мнение у меня есть. Но оно предназначено для нее одной. Она страдает. И я страдаю -- за лее. В конце концов, это вам не машину сменить. Она плакала у меня, и я старалась ей помочь, то есть помочь ей разобраться в собственном сердце. Что же еще можно сделать? Если, конечно, в ее браке со Стюартом нет ничего ужасного. Она уверяет, что нет. Я сидела, обняв ее, и слушала ее плач. А какая взрослая она была в детстве! Когда Гордон оставил нас, не я ее, а она меня утешала. Обнимет меня и говорит: "Я буду о тебе заботиться, maman". Знаете, ужасно горько, когда тебя утешает тринадцатилетнее дитя. Вспомнила вот и сама чуть не заплакала. Джилиан старалась объяснить, что ее так пугает: неужели она может разлюбить Стюарта, когда еще только недавно полюбила? Ненормальная она, что ли? "Я думала, maman, опасное время наступает позже. Думала, ближайшие несколько лет мне ничего не угрожает". Обернулась ко мне, заглядывает в глаза. -- Опасное время -- всегда, -- отвечаю. -- То есть как это? -- Всегда. Она отвернулась, кивнула. Я знала, о чем она думает. Надо вам объяснить, что мой муж Гордон в сорок два года, когда мы уже прожили в браке... ну, не важно сколько, долго, сбежал с семнадцатилетней школьницей. Джилиан слышала, что, как у вас говорят, через семь лет уже не сидится на месте, и видела на примере отца, что через пятнадцать лет тоже не сидится; и вот теперь на своем опыте убедилась, что это случается и раньше семи. И еще она думала, что я сейчас вспоминаю Гордона и, наверно, сокрушаюсь, что, мол, дочь пошла в отца, и мне это больно. Но ничего такого у меня и в мыслях не было, о чем я думала, я и сама не знаю. ОЛИВЕР: Хотите расскажу одну смешную вещь? Дж. и С. познакомились вовсе не в баре, как они оба притворялись, а в "Черинг-Кросс отеле" на вечере знакомств для молодых работников умственного труда. Моя тонкая интуиция подсказала мне упомянуть в разговоре с Джилиан про эту якобы встречу в баре "Сквайре". Она сначала вообще не отозвалась, послюнявила ватный тампон и стала снова катать по картине. А потом призналась, как было на самом деле. Заметьте, мне даже не понадобилось спрашивать. Так что, по-видимому, и обратное верно: она тоже решила не иметь от меня секретов. Оказывается, существуют такие места для испытывающих любовный голод, куда можно приезжать по пятницам -четыре недели подряд всего за 25 фунтов в общей сложности. Я был шокирован, это первая моя реакция. А потом подумал: смотри-ка, ты недооценивал косматого коротышку Стю. У него к амурным делам такой же подход, как к бизнесу -- прежде всего изучается рынок. -- Сколько раз ты там была до того, как познакомилась со Стюартом? -- Первый раз пришла. -- Выходит, он тебе достался за 6 фунтов 25 шилингов? Она рассмеялась: -- Нет, за все 25. Внесенные деньги не возвращаются. Какая милая шутка. -- Внесенные деньги не возвращаются, -- повторил я за ней, и на меня напал смех, как приступ болотной лихорадки. -- Я тебе ничего этого не говорила. Я не должна была этого говорить. -- Ты и не говорила. Я уже забыл. И я прекратил всякие смешки. Но держу пари, Стюарт свои деньги вытребовал обратно. Иногда он бывает таким крохобором. Как, например, в тот раз, когда я встретил их в Гатвике, и ему во что бы то ни стало надо было вернуть деньги за неиспользованный обратный билет на поезд. Так что он обошелся ей в 25 фунтов, а она ему -- в 6,25. Сколько бы он теперь запросил? Какая будет наценка? И кстати о презренном металле: миссис Дайер, которую я бы с удовольствием похитил, не будь мое сердце уже занято по другому адресу, вчера уведомила меня, что я занесен в списки местных налогоплательщиков. Ну, разве они не преследуют нас, эти сборщики налогов? Разве не норовят вытянуть все до последнего гроша, до последней драхмы? Может быть, все-таки существуют гуманитарные исключения? Уж конечно, Оливер -- это особый случай, он должен значиться под отдельной рубрикой. ДЖИЛИАН: Теперь он делает это каждый раз. Не приходится даже ждать, чтобы волосы растрепались, -- берет с табурета гребень, отстегивает заколку, зачесывает волосы назад и снова закалывает. А я вся горю. Я встала и поцеловала его. Открытым ртом прямо в рот. Поглаживая пальцами затылок и плечи, прижимаясь всем телом-, чтобы он мог тронуть меня, где захочет. Так я стояла, целуя его, пальцами лаская его затылок, телом готовая к прикосновению его ладоней, даже расставив ноги. Целовала и ждала. Я ждала. Он ответил на поцелуй, рот в рот. А я все ждала. Потом он отстранился. Я смотрела ему в глаза. Он взял меня за плечи, повернул от себя и подвел обратно к мольберту. -- Пойдем в постель, Оливер. А он знаете что сделал? Надавил мне на плечи, чтобы я села на свой рабочий стул, и даже вложил мне в пальцы ватный тампон. -- Я не могу работать. Сейчас не могу. Что характерно в Оливере, это что он наедине со мной совсем другой, чем при людях. Вы бы его не узнали. Тихий, больше слушает, говорит безо всяких выкрутасов. И вовсе не выглядит таким самоуверенным, каким, наверно, кажется другим. Знаю, что вы хотите услышать: "Оливер на самом деле очень ранимый". Знаю и поэтому не скажу. Он сказал: -- Я тебя доблю. Я тебя обожаю. Я хочу быть с тобой всегда. Я хочу жениться на тебе. Хочу все время слушать твой голос. Мы в это время сидели рядом на диване. -- Оливер, возьми меня. Так надо. Он встал. Я думала, он поведет меня в спальню, но он стал ходить по мастерской, из угла в угол. -- Оливер, это будет правильно. Будет правильно, если.,. -- Я хочу тебя всю, -- сказал он. -- Я не хочу часть. Мне нужно все. -- Я -- не товар. -- Я не в том смысле. Мне не нужна только любовная связь с тобой. Романы... любовные связи, они... ну, не знаю... все равно как снимать с кем-то на пару, тайм-шером, квартиру в Марбелье. -- Тут он вдруг остановился, испуганно взглянул на меня, словно ужаснулся, что обидел меня таким сравнением. И сказал, как бы оправдываясь: -- На самом деле Марбелья -- это прекрасно. Ты даже не представляешь себе, до чего там хорошо. Я помню одну маленькую площадь, всю обсаженную апельсиновыми деревьями. Когда я там был, шел сбор апельсинов. Кажется, в феврале. Естественно, приезжать надо в межсезонье. И знаете, чувствовалось, что он в панике. Вообще на самом деле Оливер, я думаю, гораздо менее самоуверен, чем Стюарт. В глубине души. -- Оливер, -- говорю я ему, -- мы же договорились, что я не квартира в Марбелье, снятая по тайм-шеру. Перестань, пожалуйста, ходить. Поди сюда и сядь. Он подошел и послушно сел на диван. -- Знаешь, меня отец бил. -- Оливер... -- Правда, правда. Не в том смысле, что шлепал, когда я был маленький. Это-то, конечно, тоже. Но он любил бить меня бильярдным кием сзади по ногам. Любимое его наказание. Довольно болезненно, между прочим. Спрашивал меня: "По ляжкам или по икрам?" И я должен был выбирать. В смысле боли особой разницы нет. -- Бедный. -- Я положила ладонь ему на затылок. Он заплакал. -- А когда умерла мать, стало совсем плохо. Он как бы взыскивал с меня за это. Может, я слишком на нее похож был. Но потом, однажды, мне было, я думаю, лет тринадцать-четырнадцать, я решил больше не поддаваться Старому Подлецу. Не помню, чем я провинился, на его взгляд, я постоянно что-то делаю, заслуживающие наказания. Он, как обычно, спросил: "По ляжкам или по икрам?" Но я ответил: "Сейчас ты сильнее меня. Но не всегда так будет, и если ты теперь еще хоть раз меня тронешь, клянусь, когда я стану сильнее, я изобью тебя так, что ты костей не соберешь". -- И как же? -- Я не надеялся, что это на него подействует. Я весь дрожал, я был меньше ростом и я думал: "Какое это дурацкое выражение: изобью так, что костей не соберешь. Он просто посмеется надо мной". Но он не посмеялся. Он перестал меня бить. Перестал раз и навсегда. -- Бедняжка Оливер. -- Я его ненавижу. Теперь он старый, но я все равно его ненавижу. Ненавижу за то, что он сейчас тут, с нами, в этой комнате. -- Его нету. Он уехал. Снял квартиру тайм-шером в Марбелье. -- Господи, почему у меня не получается? Почему я не могу ничего правильно сказать, тем более -- сегодня? -- Он снова встал с дивана. -- Я все это говорю не так. -- Он опустил голову и не смотрел на меня. -- Я тебя люблю. Я буду любить тебя всегда. И никогда не перестану. А теперь мне лучше уйти. Часа через три он мне позвонил. Я ответила: -- Да? -- Я тебя люблю. Я положила трубку. И почти в ту же минуту в замке заскрежетал ключ Стюарта. Я вся горела. Захлопнулась входная дверь. "Есть кто дома? -- громко, нараспев крикнул Стюарт, как он всегда кричит, чтобы было слышно повсюду. -- Есть тут кто-нибудь?" Что мне делать? ОЛИВЕР: Доводы против любовных связей, записанные тем, кто имел их в избыточном количестве: 1) Вульгарность. Любовные связи бывают у всех, то есть абсолютно у всех -- у священнослужителей, у членов Королевской Семьи, даже монахи как-то умудряются завести интрижку. Интересно, почему они не натыкаются друг на друга, шныряя по своим коридорам из спальни в спальню? Бум-бум -- кто тут? 2) Предсказуемость. Ухаживание, победа, охлаждение, разрыв. Одна и та же набившая оскомину сюжетная линия. Оскомину набила, но тем не менее манит. После каждого краха -- поиски следующего. Не откроется ли новый, свежий мир? 3) Система таймшера. По-моему, я очень точно выразил эту мысль в разговоре с Джилиан, Как можно отдыхать в свое удовольствие, зная, что хозяева ждут, когда ты уедешь и они смогут вернуться в свою квартиру? В постели с возлюбленной наперегонки со временем -- это не мой стиль. Хотя при некоторых условиях это тоже бывает чертовски заманчиво. 4) Ложь. Прямое следствие пункта 3. Любовные связи растлевают-- это говорю я, тот, кто... и т.д. Неизбежное следствие. Сначала лжешь одной партнерше, затем, и очень скоро, начинаешь лгать второй. Зарекаешься, что не будешь лгать, но все равно лжешь. Вычерпываешь маленький прудик чистых эмоций тяжелым бульдозером хитрых уловок. Вот муж в тренировочном костюме выбегает из дому на пробежку трусцой, а у него в кармане побрякивает мелочь на телефон. Бряк, звяк -- "а вдруг захочется по пути выпить газировки, дорогая". Звяк, бряк, звенит ложь. 5) Предательство. Все радуются успеху мелкого предательства. Удовлетворенно потирают руки, когда Ловчила Роджер в 27-й серии снова выходит сухим из воды -- тем более это делается элементарно. Стюарт -- мой друг -- да, друг, -- а я отнимаю у него жену. Это уже Большое Предательство, но по-моему, Большие Предательства переживаются легче, чем мелкие. Любовная связь была бы мелким предательством, и я не думаю, чтобы Стюарт пережил его легче, чем Большое Предательство. Видите, о нем я тоже думаю. 6) Я еще не получил результатов анализа на СПИД. Конечно, я не так изложил все это Джилиан. Не совсем так. Честно сказать, я на самом деле, кажется, наломал дров. ДЖИЛИАН: На пути к метро на самом углу в конце Барроклаф-роуд есть лавка зеленщика. Я там купила сладкий картофель. Вернее, СЛАДКИЕ КАРТОФЕЛИ. Хозяин лавки от руки заполняет ценники на продуктах красивым письменным почерком. И все без исключения, что у него продается, ставит во множественном числе: КАПУСТЫ, МОРКОВИ, ПЕТРУШКИ, УКРОПЫ- там все такое можно купить- БРЮКВЫ и СЛАДКИЕ КАРТОФЕЛИ. Нам со Стюартом это казалось смешно и немного трогательно: человек все время упрямо делает каждый раз одну и ту же ошибку. А сегодня я проходила мимо зеленной лавки, и вдруг мне эти ценники перестали казаться смешными, ЦВЕТНЫЕ КАПУСТЫ. Как это пронзительно грустно. Не оттого, что человек не знает грамматики, не в этом дело. А оттого, что он не исправляет своей ошибки. То лижму говорили, что так неправильно, а он не верил, то ли за все годы, что он там торгует, никто ему на ошибку не указал. Непонятно даже, что печальнее, а вам как кажется? Я все время думаю об Оливере. Даже когда я со Стюартом. Мне иногда просто невыносимо, что Стюарт такой жизнерадостный. Неужели он не видит, о чем я думаю, о ком я думаю? Почему он не читает у меня в душе? СТЮАРТ: Присядьте. Вам нравится Патси Клайн? Тлеют в пепельнице две сигареты, Мы сидим вдвоем, любовью согреты, В маленьком уютном кафе. Но приходит третий, чужой человек, Чтобы нарушить наш тет-а-тет. И теперь сигарет стало три. Бедняжка Патси, она умерла. А у вас, между прочим, все еще та сигарета за ухом. Выкурили бы. Они вдвоем от меня ушли И настал конец нашей любви Дотлевает в пепельнице моя сигарета Я буду блуждать всю ночь до рассвета Плакучая ива плачет по мне Птицы ночные щебечут во сне Мне так горько, так одиноко! Дотлевает в пепельнице моя сигарета. Добрый старый Стюарт, на него можно положиться. Со Стюартом всегда знаешь, на каком ты свете. Он мирится со всем. И знай себе бредет своей дорогой. Он в упор ничего не видит. С ним все ясно. Какой уж он есть, такой есть. ., Не задавай вопросов -- и не услышишь лжи. Но и только. С минуты на минуту должен подъехать Оливер. Он думает, что мы, как старые добрые друзья, сейчас поедем в кино. Но Джилиан уехала навестить мать, так что Оливеру придется довольствоваться моим обществом. Я задам ему несколько вопросов, и он несколько раз мне солжет. Перед ее уходом я сидел тут в наушниках и слушал запись Патси Клайн. Джилиан зашла попрощаться, поэтому я нажал кнопку "пауза" и поднял один наушник. Я спросил: -- Как поживает Оливер? -- Оливер? По-моему, ничего. -- Ты случайно не завела с ним интрижку? -- спросил я безразличным тоном: мол, я, и чтобы беспокоился? -- Ты что? Нет, разумеется. -- А-а, ну и прекрасно. Я опустил наушник, закрыл глаза, чтобы не видеть лица Джил, и приблизил губы к губам Патси. Я почувствовал, как Джил чмокнула меня на прощание в лоб, и кивнул в ответ. Теперь посмотрим, что скажет он в свое оправдание. ОЛИВЕР: Вы не могли не заметить, что мой друг Стюарт -- человек не слишком культурный. Если вы спросите у него имя возлюбленной Пруста, он задумается на доброе пятилетие, устремит на вас свирепый взор самурая, решив, что вопрос с подвохом, и наконец, слегка надув губы, раздраженно ответит: "Мадлен. Кто же этого не знает". Словом, я не ожидал услышать ничего похожего на, скажем, "Die Gezeichneten" Шрекера*, когда он с горящим взором мучителя детей отпер мне дверь, кивком пригласил войти и вопросительно указал лапой на проигрыватель. * "Меченные" (нем.) -- опера венского композитора Фр. Шрекера (1878-1934). То ли он только что открыл для себя "Увертюру 1812 год" и собрался подпевать пушечной канонаде и фейерверку. То ли мы сейчас услышим "Энигма-вариации"*, сопровождаемые чтением заготовленных ответов на самую несущественную загадку Музыки, а именно: кто там в которой вариации изображен? Да, и знаете, оказывается Дорабелла немного заикалась, отсюда в ее вариации такие запинки: хип-хип-хоп. Угощайтесь шоколадным мороженым, маэстро, а мне покажите, где тут можно сблевать, pronto**. * Симфоническая сюита англ. композитора Бенджамена Бриттена (1913-1976). ** Здесь: немедленно (итал.). Он поставил мне эту песню. Она длилась, по-моему, три часа сорок семь минут, правда он утверждал, что меньше. Значит, вот что называется "музыка в стиле кантри", то есть деревенская? В таком случае я очень рад, что живу в городе. Она имеет только одно редкое достоинство, своего рода совершенство: она не поддается пародированию, но лишь по той простой причине, что сама же, по ходу исполнения, служит пародией на себя, точно газонокосилка, подбирающая все, что настригла. Тут нет места для старика с граблями и для юнца с издевкой. "Тру-ля-ля, папа, я снова одинока, тру-ля-ля..." Бесполезно и пытаться. Эти певцы все увешаны дешевыми стекляшками, а ведь стекляшки, как вы понимаете, -- сами уже пародия на драгоценности, пародировать дешевые стекляшки невозможно. Ага, вот и хилый Уолтер, выжимающий хилую каденцию из своей хилой скрипочки. Ты еще им всем покажешь, старина Уолт, визг, сип, там-ти-там, папа, я снова одинока... -- Ну, как тебе кажется? Как мне кажется? Почему он на меня так пристально, выжидательно смотрит? Надеюсь, он не ждет от меня музыкального анализа? Пока я роюсь у себя в мозговых отвалах, ища хоть чего-нибудь, что не захватит самого Стюарта в невод моего презрения, он встает и округлыми движениями наполняет наши стаканы. -- Так что же ты скажешь, Оливер? В последнее мгновение Муза Такта все же поддержала меня, и я сказал: -- По-моему, "тет-а-тет" и "человек" -- не очень удачная рифма. Этим я его как будто бы немного утихомирил. Мой грубый бас на время совершенно вытеснил из головы то, что я намеревался сделать сразу по прибытии. Я протянул ему конверт. Сколько уроков английского как иностранного пришлось мне дать, чтобы возместить одну четверть суммы, которой ссудил меня Стюарт! Но тут он неожиданно принял воинственный вид и, точно Альфред из "Травиаты", швырнул мешок с деньгами мне обратно. -- Тебе понадобится, налог уплатить,-- сказал он. Я молчал. Почему, интересно, на меня со всех сторон стали наседать насчет наполнения муниципальной казны? -- Налог по твоему второму месту жительства, -- он выговорил эти уродливые канцелярские слова с выражением, которое народные массы назвали бы презрительным, -- через улицу в доме No 55. Как я уже много раз говорил -- эти слова стали у меня присказкой, -- не следует недооценивать нашего шерстистого друга. Я должен признать, что, начиная с этого момента, вечер принял совсем не то направление, какого я имел все основания ожидать. Кинематограф мы не посетили. Джилиан отсутствовала, "отправилась в гости к матери". В качестве компенсации Стюарт выставил беспошлинную бутылку виски, и я не видел причины, почему бы мне не выказать себя настоящим мужчиной, раз уж мы остались с ним одни. Так что была уже беззвездная ночь, когда этот виртуоз сейфа и кассы с кротостью Тита Андроника спросил: -- У вас с Джил роман? Теперь понимаете? Прямолинейно, как грузовик. И совсем не в его духе. Человек, который, пересекая Лондон из конца в конец, всегда выбирал кружной путь по окраинным переулкам, на этот раз пустился прямиком по Хеймар-кет-стрит. Честно сказать, я слегка опешил. Сколько раз в жизни приходилось мне уверять, что нет никакого романа, когда на самом деле был. Но отпираться, что романа нет, когда его нет, -- на это требуется особое искусство, которым я не владею. Я дал клятву. Я огляделся вокруг, чем бы поклясться, но в наши дни предметов, священных для обеих сторон, почти не существует. В голову пришло только сердце Джил, ее жизнь, ее волосы, но это все не совсем подходило к данному случаю и не сулило смягчения грозного Стюартова гнева. Мы довольно много выпили, и пока мы пили, вероятность того, что мы сможем перейти к философскому обмену впечатлениями от внешнего мира, то возникала, то исчезала; были даже минуты, когда Стюарт определенно скатывался на неандертальские позиции. А один раз он просто прервал мою -- согласен, довольно кривую, -- линию аргументации самым настоящим выкриком: -- Одолжи соверен! Отдай жену! Это высказывание никак не проистекало из того, что я старался ему втолковать. Я поднял на него глаза. -- Одолжи соверен, отдай жену. Одолжи соверен, отдай жену. Эта риторическая фигура называется, насколько я знаю, repetition. -- Что я сказал трижды, то правда*, -- пробормотал я, никак не рассчитывая, что он выловит намек из мутной воды моих рассуждений. i * Цитата из поэмы Л. Кэрролла "Охота на Снарка". Однако, прервав меня, Стюарт предоставил мне если не дверь, то по крайней мере лаз к тому, что я собирался сказать. -- Стюарт, -- начал я, -- уверяю тебя, что у нас с Джи-лиан нет никакого романа. Мы даже не ведем, как выражаются дипломаты, переговоров о переговорах. -- Он буркнул что-то невнятное в том смысле, что понял мою дипломатическую метафору. -- Но с другой стороны, -- продолжал я, и его колючие брови сразу начали грозно съезжаться от сознания, что вопрос еще не исчерпан, -- как один друг другому должен тебе сказать, что я ее люблю. Погоди, не начинай меня сразу упрекать, позволь сначала довести до твоего сведения, что я всем этим bouleverse* не меньше твоего. Будь это хоть сколько-нибудь в моей власти, я бы в нее не влюбился. То есть теперь. Я бы влюбился в нее еще когда мы только познакомились. (А действительно, почему я тогда не влюбился? Пережиток дружеской верности, или причина в том, что на ней были джинсы с кроссовками?) * потрясен (фр.). Видно было, что на Стюарта мои слова произвели неблагоприятное впечатление, поэтому я поспешил перейти к сути дела, в чем, как я рассчитывал, ему поможет разобраться профессиональная подготовка. -- Мы живем в рыночную эпоху, Стюарт, -- я сразу заметил, что он заинтересовался, -- и было бы наивно или, как говорили раньше, романтично не отдавать себе отчета в том, что рыночный фактор действует даже в таких областях, где прежде он считался неприложим. -- Речь идет не о финансах, а о любви, -- возразил он. -- Да, но просматриваются ясные параллели, Стюарт. И финансы, и любовь свободно перемещаются, невзирая на то, что приходится при этом оставлять. В любви тоже есть и выплаты отступного, и отчуждаемые активы, и обесцененные обязательства. Любовь поднимается и падает в цене, как всякая валюта. И доверие -- главный ключ к ее поддержанию. Учти также элемент удачи. Ты сам мне когда-то рассказывал, что крупному предпринимателю нужны не только смелость и проницательность, но также и везение. Разве тебе не повезло, что ты первым познакомился тогда с Джил в "Черинг-Кросс отеле", а мне разве не повезло, что тебе повезло с ней познакомиться? Деньги, насколько я понимаю, -- вещь с моральной точки зрения нейтральная. Их можно употребить на благо, а можно во зло. Можно осуждать тех, кто ворочает деньгами, как можно осуждать и тех, кто владеет любовью. Но не сами эти веши. Он как будто бы уже не так внимательно ко мне прислушивался, и я решил, что пора подвести итог, чтобы он не отвлекся окончательно. Для ясности я разлил по нашим двум рюмкам остаток виски и сказал в заключение: -- Рыночный фактор, Стю, вот с чем тебе приходится считаться. Я намерен ее у тебя перекупить. Я выиграю тендер. Ты сможешь остаться на роли номинального директора, иначе говоря -- друга, но боюсь, казенный автомобиль с шофером придется возвратить. Само собой, я сознаю парадоксальность ситуации не хуже тебя. Ты, дитя рынка, стараешься выгородить для себя домашний участок жизни, отстаиваешь его неподвластность могучим силам, с которыми ты имеешь дело каждый Божий день, с 9 утра до 5 вечера. А я, классический, как бы это сказать?, гуманитарий с артистическими наклонностями и романтической душой, со своей стороны, вынужден признать, что человеческие чувства не подчиняются правилам поведения, изложенным в изысканной книге придворного этикета, а мятутся, послушные порывам, настоящим ураганам, бушующим на рыночной площади. " Приблизительно в это время и произошел неприятный инцидент. Стюарт, помнится, протянул мне огонек -- курить (Да, я знаю, но в минуты стресса никотиновый рецидив как-то напрашивается), почему-то мы оба встали и при этом со всей силой столкнулись головами, так что прямо искры из глаз. Хорошо еще, что у Стюарта были линзы, а то очки бы разлетелись вдребезги. Миссис Дайер была чрезвычайно добра. Она смыла кровь с моей одежды и сказала, что хотя зрение у нее уже не такое, как было, однако, по ее мнению, тут нужно наложить швы. Но мне, честно сказать, не хотелось вести мою колымагу по переулкам в ночную пору, и я удалился в свое жилище среди ветвей. Когда пьян, боль не чувствуешь. И когда проснешься в похмелье, ужаснее которого свет не видывал со времени попойки по случаю совершеннолетия Силена, -- тоже. Распространяется ли этот закон на всех, я предоставляю выяснить любителям экспериментов. СТЮАРТ: Я допускаю, что нехорошо было с моей стороны наносить ему удар головой. Возможно. Но я подчинился рыночным законам, разве не ясно? Дело в том, что я часто отключаюсь и не слушаю Оливеровы рассуждения. Чтобы знать, что он говорит, мне довольно слышать половину. У меня за все годы выработался такой фильтрующий механизм, отделяющий то, что имеет для меня значение, от всяческой бодяги, которая служит упаковкой. Я могу сидеть с рюмкой в руке, даже напевать что-нибудь про себя и одновременно выковыривать косточки из его словес. Конечно, у них роман. Уж вы-то хотя бы не смотрите на меня так. Муж всегда первый заподозрит и последний узнает, я сам это говорю, но что уж он знает, то знает. А сказать вам, откуда я знаю? Я понял по тому, что она ему рассказала про нас. Я, пожалуй, мог бы поверить -- с трудом, но мог бы, -- в эту басню, что, мол, он влюбился и повадился приходить каждый день, что снял комнату напротив, так как его страждущее сердце жаждет быть поблизости от нее, но что ничего такого между ними нет. Но одна его обмолвка, сам он ее даже не заметил, но я по ней сразу понял, убедился, что его направляет никакое не страждущее сердце, а совсем другая часть тела. Он проговорился, что мы с Джил познакомились в "Черинг-Кросс отеле". Мы тогда с ней условились, что никому, в особенности Оливеру, не расскажем, где мы встретились. Стеснялись признаться, если честно. Оба стеснялись. И выдумали целую историю. Такой уговор забыть нельзя. А она забыла. И выболтала все Оливеру. Это служит доказательством, что у нее с ним роман, -- она предала меня. А доказательством предательства с его стороны служит тон, каким он вскользь между делом, упомянул "Черинг-Кросс отель", как незначительный пустяк, про который всем известно. Если бы у них не было романа, то-то бы он поднял шум и смех по этому поводу, стал бы насмехаться и "острить", как ему кажется, а я вижу в этой его манере признак психической неуравновешенности. Он не изменился, душка Оливер. Одолжи соверен, отдай жену. В сущности, он паразит, понимаете? Сноб, белоручка и паразит. Что-то он такое плел, я не прислушивался, на тему о том, Что Связывает Вместе Пары и Что Связывает Вместе Общество. Одно из тех умных маленьких эссе, которые он так лихо писал, когда мы с ним учились в школе. Почему гулять на стороне -- это ну просто Французская революция. Когда-то, когда я был маленький, такие вещи производили на меня впечатление. Потом, помню, он как-то перешел от этого к рассуждениям насчет рыночного фактора. Тут я немного прислушался, потому что когда Оливер выказывает себя полным дураком, это все же занимательнее, чем когда он выказывает себя дураком только наполовину. Так что я выслушал его аргументы Я взвесил его доказательства, и в целом его мысль сводится вот к чему (поправьте меня, если я слишком упрощаю): в том, что я сплю с твоей женой, виноват Рынок. Вот, оказывается, в чем причина. Я-то думал, причина в том, что ты в нее влюблен, или что ненавиА Г1ь меня, или и то, и другое. Но если причина -- Рынок, то я, малое колесико в рыночной машине, теперь, конечно, понимаю, почему ты так поступаешь. У меня сразу на душе полегчало. Тут он сунул в рот очередную сигарету (девятую за вечер, я считал), и выяснилось, что у него кончились спички. -- Давай-ка, браток, перепихнемся по-голландски,-- сказал он мне. Выражение это мне было незнакомо и, возможно, оскорбительно, поэтому я не ответил. Оливер наклонился ко мне, вынул у меня из пальцев курящуюся сигарету, стряхнул пепел, раздул докрасна кончик и прикурил свою сигарету от моей. В том, как он все это проделал, было что-то отвратительное. -- Это и называется, браток, перепихнуться по-голландски, пояснил он с наглой, омерзительной ухмылкой. И тут я решил, что с меня довольно. Еще и "браток" вдобавок. Я встал и спросил: -- Оливер, а ты целоваться по-эдинбургски никогда не пробовал? Он, очевидно, решил, что мы обсуждаем новые выражения, и может быть, даже подумал, что я даю ему совет, как обращаться в постели с моей женой. -- Не пробовал, -- ответил он, оживившись. -- Я в столице скоттов не бывал. -- Я тебе покажу. Я встал и показал рукой, чтобы он тоже поднялся. Он встал рядом, покачиваясь. Я взял его за грудки и заглянул ему в лицо, в страшное, потное лицо того, кто ... мою жену. Когда? Когда последний раз? Вчера? Третьего дня? -- А вот это поцелуй по-эдинбургски, -- сказал я и с силой боднул его головой прямо в лицо. Он опрокинулся навзничь, сначала вроде как полусмеясь, будто я собирался ему что-то показать, но не вышло. Потом, убедившись, что это не ошибка, он удрал. Он вообще-то нельзя сказать, что такой уж бесстрашный кулачный боец, наш Оливер. Точнее сказать, он просто отчаянный трус. В кабак рискует зайти, только если там дамский вечер, если вы знаете, что это такое. Он объясняет, что у него отвращение к физиче- , скому насилию из-за того, что его в детстве папаша бил. Чем, интересно? Свернутой в трубочку газеткой? Знаете что? Я не хочу больше говорить об Оливере. Вообще никогда. У меня никаких сил не осталось после вчерашнего. Да еще этот кретин измазал кровью ковер. Хотите знать, как я себя чувствую? Могу объяснить. Мы в школе часто играли в солдат. У нас был Сводный Ученический полк. Вот, например, как чистят винтовку. Берешь лоскут два на четыре, скатываешь потуже и вставляешь в очко шомпола, конец шомпола запускаешь в ствол и тянешь тряпицу через дуло. Она идет туго, так как очень плотно прилегает к стенкам ствола, но идея в том, чтобы протянуть ее во всю длину насквозь, от затвора и до дула. Не такая простая операция. И я так же себя чувствую: словно через всего меня кто-то протягивает на проволоке лоскут, в зад втыкает, через нос вытаскивает, и так раз за разом. В зад втыкает, через нос вытаскивает. А теперь не приставайте ко мне больше, ладно? Мне надо побыть одному. Спасибо. Тлеют в пепельнице две сигареты, Мы сидим вдвоем, любовью согреты... Но приходит третий, чужой человек... Вы-то, конечно, знаете, спят они или нет. Конечно} знаете. Так скажите мне. Ну пожалуйста, скажите, а? 12. Нет, избавьте меня от Вэл. Только не связывайтесь с Вэл СТЮАРТ: Дотлевает моя сигарета Я буду блуждать всю ночь до рассвета Плакучая ива плачет по мне Птицы ночные щебечут во сне Мне так горько так одиноко Это Патси. Нельзя не узнать, верно ведь? Это из ее песни "Блуждаю ночью". Я поставил эту запись Джилиан. И спросил ее мнения. -- Не знаю, у меня нет мнения, -- ответила она. -- Хорошо, -- сказал я. -- Тогда я поставлю еще раз. Проиграл ей еще раз. На случай если вы не знаете этой песни -- на мой личный вкус, это один из ее шедевров, -- в ней говорится про женщину, которую оставил любимый, и она "блуждает ночью" в надежде, что вдруг он ей где-нибудь встретится и, может быть, она уговорит его вернуться. Когда песня кончилась, я посмотрел на Джилиан: она стояла с таким... отвлеченным, что ли, выражением на лице, как будто оставила что-то жариться на плите, но не важно, пусть подгорит, не все ли равно. Она опять не сказала ничего, и меня это, само собой, немного задело. Ей-богу, я, например, нашел бы, что сказать про одну из ее самых любимых песен. -- Я еще раз поставлю Плакучая ива плачет по мне Птицы ночные щебечут во сне Мне так горько так одиноко -- Ну, что ты все-таки про эту песню думаешь? -- Думаю, -- ответила она, -- что автор упивается тошнотворной жалостью к себе, несчастненькому. -- А по-твоему как? -- заорал я. -- По-твоему как? Не то чтобы вдрызг пьян. Просто пьян. МАДАМ УАЙЕТТ: Я хочу заметить вот что. Говорят, то или это, мол, подтверждается статистикой. Ну, верно, подтверждается. Но на мой взгляд, опасно всякое время. Я повидала много разных браков, долгих, коротких, английских, французских. Опасный срок -- семь лет, кто спорит. Но и семь месяцев -- тоже опасный срок. Одну вещь я не могла рассказать своей дочери. Через год после того, как я вышла за Гордона, у меня был роман. К тому, как мы с ним жили, это не имело никакого отношения, мы любили друг друга. Но все-таки у меня произошел мимолетный романчик. Я слышу, вы говорите: "Ах, как это по-французски". О-ла-ла! Не так уж и по-французски. Одна моя приятельница, англичанка, завела роман -через полтора месяца после свадьбы. И тут нечему особен- ' но удивляться. Можно быть счастливой и в то же время чувствовать, что ты в ловушке. Можно чувствовать себя под зашитой и одновременно паниковать, это старо как мир. В определенном смысле самое опасное время-- это начало замужней жизни, потому что -- как это сказать? -- сердце размягчается. L'appetit vient en mangeant.* Когда человек влюблен, ему легче влюбиться. Ах, я, конечно, не собираюсь состязаться с Шамфором, вы же понимаете, это просто мое наблюдение. Некоторые думают, что тут все дело в сексе, кто-то плохо выполняет свой супружеский долг, но я считаю, причина не в этом. Дело в сердце. Сердце размягчено, а это опасно. * Аппетит приходит во время еды (фр.). Вы понимаете, почему я не могу сказать этого дочери? Ах, Джилиан, я тебя вполне понимаю. У меня у самой был роман на стороне, когда я только год была замужем за твоим отцом. Это нормальная вещь. Я не могу обрекать ее на рабство. Я этого эпизода не стыжусь и не вижу нужды держать его в секрете, но если я расскажу, ей это принесет вред. Она должна найти собственную дорогу, нельзя, чтобы она вообразила, будто не может иначе, потому что это у нее наследственное от матери. Я ни за что не хочу отдавать ее в рабство этому знанию. И поэтому я только говорю ей: -- Опасно всякое время. Разумеется, я сразу поняла, что это Оливер. ДЖИЛИАН: Он сказал: Пожалуйста, не уходи еще пока от меня. А то подумают, что я импотент. Он сказал: Я люблю тебя. Я всегда буду тебя любить. Он сказал: Если застану Оливера в этом доме, сверну ему башку, к чертовой матери. Он сказал: Пусти меня к себе. Он сказал: В наши дни убить кого-нибудь стоит гроши. Эту сферу инфляция не затронула. Законы рынка. Он сказал: Я по-настоящему живой только с тех пор, как встретил тебя. Теперь придется опять стать неживым. Он сказал: Я сегодня пригласил одну девушку поужинать. Может быть, потом пересплю с ней, я еще не решил. Он сказал: Но почему, почему Оливер? Он сказал: Можно я останусь твоим другом? Он сказал: Не хочу больше никогда тебя видеть. Он сказал: Если бы у Оливера была нормальная работа, ничего бы этого не случилось. Он сказал: Пожалуйста, не уходи от меня. А то подумают, что я импотент. МАДАМ УАЙЕТТ: И еще одну вещь сказала мне моя дочь, отчего у меня защемило сердце. Она сказала: maman, я думала, есть какие-то правила. Она подразумевала не правила поведения, а что-то гораздо большее. Люди часто думают, что вот, вступят в брак, и конец всем проблемам. Моя дочь, конечно, не настолько наивна, но она, мне кажется, верила, что хотя бы на какое-то время будет под защитой чего-то, что мы можем назвать незыблемыми правилами брака. Мне сейчас уже шестой десяток, но если вы спросите меня, какие они, эти незыблемые правила, я, пожалуй, назову только одно: муж никогда не уходит от жены к женщине старше нее. А помимо этого, все, что возможно, -- нормально. СТЮАРТ: Вчера вечером я зашел в дом No 55 на той стороне улицы. Дверь отперла миссис Дайер, маленькая старушенция, что в нем живет. -- Ах, вы тот молодой человек из муниципалитета, -- узнала она меня. -- Совершенно верно, мадам, -- говорю. -- Простите, что беспокою вас в такой поздний час, но обязанность местных властей -- безотлагательно поставить в известность всех домовладельцев -- и домовладелиц, -- если у их жильцов положительный анализ на СПИД. -- Вы пили спиртное, -- сказала она. -- Да, знаете ли, работа очень нервная. -- Тем более не следовало пить. Особенно если приходится управлять механизмами. -- Я не управляю механизмами, -- возразил я, чувствуя, что мы отвлеклись от темы. -- Тогда ступайте да ложитесь пораньше спать. И она захлопнула у меня перед носом дверь. Разумеется, она права. Мало ли, может, мне еще понадобится управлять механизмом. Например, проехаться на моем авто несколько раз туда и обратно через тело Оливера. Бамп; бамп, бамп. Для такого дела надо быть трезвым. Поймите меня правильно. Я вовсе не просиживаю зад, накачиваясь алкоголем и слушая песни Патси Клайн. То есть, конечно, и это тоже. Но я не намерен тратить больше минимального процента своей жизни на то, чтобы упиваться... как это Джил сказала?., тошнотворной жалостью к себе, несчастненькому. И еще я не намерен отступаться, слышите? Я люблю Джил и не собираюсь поднимать лапки кверху. Я постараюсь сделать все возможное, чтобы она от меня не ушла. А если все же уйдет, постараюсь добиться, чтобы вернулась. А если не вернется, тогда... еще что-нибудь придумаю. Я не намерен безропотно смириться. Я, конечно, не всерьез это говорил, насчет того, чтобы переехать на автомобиле жильца миссис Дайер. Просто так говорится. У меня нет практики в таких делах, откуда ей взяться загодя? Живешь, живешь, и вдруг они на тебя обрушиваются как снег на голову, и разбирайся, как хочешь. Вот и ляпнешь, чего даже не думаешь, и какие-то чужие выражения выскакивают изо рта. Как, например, когда я сказал Джил, что пригласил на ужин девушку и, может быть, пересплю с ней потом, если будет настроение. Глупость, конечно, хотел обидеть Джил. Это правда, человек, с которым я ужинал, -- женщина. Но не кто-то, а Вэл, очень старая знакомая, еще с незапамятных времен. А мне нужна только Джил. И больше никто. ОЛИВЕР: Я отпер дверь своим ключом, и войдя, разразился трубным кашлем, которым завел обыкновение оповещать миссис Дайер, что оставляю отпечатки ног на ее паркете. Она вышла из кухни, повернула ко мне голову-гелиотроп и, прищурившись, заглянула мне в лицо. -- Мне очень жаль, что у вас, оказывается, СПИД, -- сказала она. Мой ум в это мгновение не обладал мощью советского монумента сталинско-брежневского периода. Я вообразил, что миссис Дайер по ошибке вскрыла коричневый конверт из поликлиники. Правда, я сказал им, что сам зайду. И потом, я же не давал здешнего адреса. -- Кто вам это сказал? -- Господин из районного муниципалитета. Который приходил раньше насчет подоходного налога. Он живет через улицу от нас, я его видела. У него милая жена. -- Миссис Дайер показала рукой, и все сразу встало на место. -- Это была шутка, миссис Дайер, -- сказал я. -- В своем роде. -- Должно быть, он думал, я не знаю, что такое СПИД. -- Я сделал вид, будто и сам поражен ее осведомленностью. -- Я читала санитарно-просветительные листки. И я его заверила, что вы человек чистоплотный и что мы пользуемся разными туалетами. Внезапно мое сердце затопили волны нежности -- вот попробуйте, наступите осторожно мне в сердце ногой: провалитесь по самый пуп. -- Миссис Дайер, -- произнес я, -- надеюсь, вы не сочтете это дерзостью с моей стороны, но не согласились ли бы вы стать моей женой? Она тихо рассмеялась. -- Любой женщине довольно одного раза, -- сказала она. -- И к тому же, молодой человек, у вас ведь СПИД. Она еще раз хихикнула и удалилась к себе на кухню. Я сижу у окна, скрытый араукарией, и представляю себе, как Стюарт за завтраком трясет над тарелкой коробку "Мюсли": шш-чух-чух-чух, шш-чух-чух-чух. И вдруг мне подумалось -- мысли, они как мухи, как блохи, -- мне подумалось про Стюарта в постели с Джилиан. Наверняка он вот так же: шш-чух-чух-чух, шш-чух-чух-чух. Очень больно. СТЮАРТ: Я когда говорю что-то, не всегда думаю то, что говорю. Но что я говорил насчет отсутствия у Оливера настоящей работы, то это так и есть. Самое действенное средство против сексуальной распущенности, против похищения чужих жен -- полный рабочий день, чтобы каждый половозрелый мужчина был занят на работе ежедневно с 9 до 5.30, и в субботу тоже, лучше перейти обратно на шестидневную рабочую неделю. Профсоюзы будут, конечно, против, и понадобятся особые исключения, например, для пилотов на авиалиниях и т.п. Как раз пилоты и их команды знамениты своей безнравственностью. Кто еще славится безнравственностью и охоч до чужих жен? Университетские преподаватели, актеры с актрисами, врачи и медсестры... Вот видите? Никто из них не занят на работе полный рабочий день. И потом, Оливер, как известно, много врет. Это помогает. Я считал, что за все годы научился делать поправку на его "преувеличения". Но может быть, он все-таки и меня дурачил. Например, эта история, что отец его избивал. Возможно, что это вранье, не поручусь. Он любит распространяться о том, как папаша начал его бить с шести лет, после смерти матери, как он лупил его бильярдным кием по ногам, потому что Оливер очень похож на мать, так что на самом деле это старик сводил счеты с женой за то, что та умерла и оставила его. (Неужели у людей так бывает? Оливер утверждал, что да.) И будто бы так продолжалось из года в год, пока однажды, когда ему уже было пятнадцать (иногда он говорил -- шестнадцать, иногда -- тринадцать), Оливер обернулся и врезал ему. С тех пор это больше не повторялось, и теперь его старик живет в доме для престарелых, а Оливер довольно часто его там навещает, все надеется найти у того на закате дней хоть искру тепла, но всякий раз возвращается грустный и разочарованный. У слушателей -- а особенно слушательниц -- этот рассказ всегда вызывает глубокое сочувствие. Само собой, версию папаши никто не слышал. Я видел его парочку раз, когда заходил к Оливеру, лично меня он бить не пробовал. Наслушавшись Оливера, я ожидал увидеть у него в пасти клыки вампира и наручники на поясе; но он оказался с виду вполне симпатичным стариканом с трубкой в зубах. Оливер его ненавидит, это факт, но мало ли по каким причинам -- может, он ест горох с ножа или не знает, что оперу "Кармен" сочинил Визе. Оливер ведь сноб, вы, наверно, заметили, Кроме того, вынужден вам сообщить, он еще и трус. Или, во всяком случае, скажем так: крупнейшее событие его детства -- это когда он врезал Старому Подлецу -- так он его называет -- по десятое число, и тот убрался, поджав хвост. Но вот я пониже ростом, чем Оливер, но когда я ткнул его головой в лицо, как он себя повел? Убежал, вереща и всхлипывая. Это что, поведение знаменитого укротителя обидчиков? Да, и насчет бильярдного кия. Оливер как-то сказал мне, что у него с отцом нет ничего общего, кроме ненависти ко всяким играм и игрищам. ДЖИЛИАН: Оливеру наложили на рану пять швов. Он сказал в больнице, что споткнулся, упал и раскроил щеку, ударившись об угол стола. Он говорит, что надо было видеть, какое у Стюарта было свирепое выражение лица. Он думал, что Стюарт хочет его убить. Он посоветовал мне виски в бутылке разбавить водой. И умолял меня немедленно уйти оттуда. СТЮАРТ: Плакучая ива плачет по мне Птицы ночные щебечут во сне Мне так горько так одиноко ДЖИЛИАН: Знаете, за все время, что мы со Стюартом были вместе, он меня ни разу не спросил, как я в тот вечер оказалась в "Черинг-Кросс отеле". То есть он спросил, как, и я объяснила, что увидела объявление в газете, но почему он не спрашивал. Он всегда с большой осторожностью что-то про меня узнавал. Частично, я думаю, ему было просто не важно все, что было раньше: я -- вот она, а все остальное неинтересно. Но не только в этом дело. Стюарт составил обо мне определенное представление, на нем остановился и знать не хотел ничего иного. А как я оказалась там, объяснить нетрудно. Был женатый мужчина, он не хотел бросить жену, а я не могла с ним расстаться. Да, да, старая история, которая тянется совершенно бессмысленно. Ну и я предприняла шаги, чтобы она перестала тянуться. Человек должен сам заботиться о своем счастье, бесполезно ждать, чтобы его доставили тебе на дом и сунули в почтовый ящик. В таких делах нужна практичность. Некоторые сидят дома и думают: вот настанет день, и ко мне явится мой принц. Но для этого нужно вывесить объявление: "Приглашаются Принцы". Оливер совершенно не такой. Начать с того, что ему хочется знать обо мне все. Я боюсь, не подвожу ли я его тем, что у меня такое не-экзотическое прошлое. Я никогда не ныряла за жемчугом у берегов Таити. Не продала свою девственность за соболье манто. Просто была сама собой. С другой стороны, мой образ в представлении Оливера не определился и не устоялся раз и навсегда, не то что для Стюарта. И это... приятно. Нет, не просто приятно, а приятно возбуждает. -- Знаешь, держу пари, в глазах Стюарта ты прежде всего специалистка делать покупки. -- Это он сказал мне еще несколько недель назад. Я не люблю, когда Стюарта критикуют. Я вообще этого не допускаю. -- Я и есть специалистка делать покупки, -- ответила я (хотя сама себя я вижу иначе). По крайней мере я ориентируюсь в магазине гораздо лучше Оливера, который возьмет в руки стручок зеленого перца и стоит размышляет целый час. -- Прости, -- поспешил оправдаться Оливер. -- Я только хотел сказать, что для меня в тебе заключены неисчислимые возможности. Я не огораживаю какой-то отдельный участок и не объявляю его твоей признанной и одобренной личностью. -- Очень мило с твоей стороны, Оливер. -- Я его поддразнивала, но он как будто бы не замечал. -- Все дело в том, что Стюарт -- чтобы не сказать худого слова -- Стюарт никогда тебя по-настоящему не видел. -- А ты, ты меня видишь? -- Стереоскопические очки -- и смотрю на тебя одну. Я улыбнулась и поцеловала его. А позднее задумалась: если два таких разных человека, как Стюарт и Оливер, смогли оба полюбить меня, что же это я за личность такая? И что это за личность такая, которая сначала полюбила Стюарта, а потом Оливера? Одна и та же или две разные? ХАРРИНГЕЙСКАЯ КЛИНИКА Отделение экстренных и несчастных случаев Фамилия РАССЕЛ Имя / имена ОЛИВЕР ДЕЙВЕНПОРТ ДЕ КУИНСИ Адрес 55, Ст. Данстанс-роуд, No 16 Профессия Киносценарист Место получения травмы Дома Время обращения 11.50 Участковый врач Др. Кальяри (Сицилия). ДАННЫЕ ОСМОТРА И ОКАЗАННАЯ ПОМОЩЬ Со слов больного, у него открылась старая дуэльная рана, налетел на ствол араукарии. Наличие паров алкоголя + + Потери сознания не было Последняя прививка от столбняка -- более 10 лет назад. Местно-рваная рана на правой щеке, 3 см. Рнтг. -- костного перелома не обнаружено. Наложены швы (10x15, нейлон). Введен столбнячный анатоксин. Обработка произведена здесь 5/7 Дж. Дэвис 16.00 ОЛИВЕР: Я и не думал, что у меня может быть СПИД, на что с укоризной намекнула мне милая миссис Дайер. Но это доказывает, насколько серьезны мои намерения, не правда ли? Tabula rasa, начинаем с нуля. И дважды платить подушный налог мне не придется, потому что я на самом деле в доме номер 55 не проживаю, во всяком случае, скоро меня здесь уже не будет. У меня фантастическая идея пригласить миссис Дайер быть подружкой на свадьбе. Или, может быть, почетной гостьей. Некоторые мысли появляются и начинают преследовать. Надо же мне было придумать про это "шш-чух-чух-чух". Понимаете, у меня была такая секретная шутка. В одной книге, которую я прочел в пост-пре-пубертатном периоде, мне встретилась фраза: "Он владел ее узкими чреслами"*. Признаюсь почти не краснея, что несколько лет эта фраза висела перед моим мысленным взором, точно елочная игрушка, многозначительная, золоченая. Так вот чем они занимаются, скоты, думал я. Скоро и до меня очередь дойдет. Потом на долгие годы реальность затмила фразеологию, пока эта фраза не вернулась ко мне с появлением Джил. Часами я сидел у себя в ветвях араукарии и шептал (не совсем всерьез, как вы, надеюсь, понимаете): "Я буду владеть ее узкими чреслами". Но теперь так думать уже невозможно. Заело в мозгу, запутался один нервный узел. И всякий раз вслед за этими словами я слышу Стюарта: "Шш-чух-чух-чух. Шш-чух-чух-чух*. Будто толстопузый тендер, прицепленный к обтекаемому паровозу. Господи, хоть бы они больше этого не делали. И вообще даже не спали больше в одной постели. Спросить нельзя. А вы как думаете? * Цитата из "Возвращения в Брайдсхед" И. Во. После медового месяца наступает месяц полынный. Кто бы мог подумать, что Стюарт сделается буйным во хмелю? СТЮАРТ: Плакучая ива плачет по мне Птицы ночные щебечут во сне... Не то чтобы вдрызг пьян. Просто пьян. ДЖИЛИАН: Я знаю, что должна ответить еще на один вопрос. Ваше право его задать, и я не удивлюсь, если в вашем голосе прозвучит скептическая, даже, может быть, ехидная нотка. "Послушай, Джил, ты рассказала, как полюбила Стюарта, -- растрогалась, когда увидела, что он составил план подготовки ужина. А как ты полюбила Оливера? Увидела его в тот момент, когда он заполнял купон футбольного тотализатора? Или решал кроссворд в "Таймсе"?" Справедливо. У меня бы тоже на вашем месте сложилось некоторое предубеждение. Но вот что я вам скажу. Я не виновата, что так получилось. Я не решила вдруг, что Оливер -- "более подходящая партия", чем Стюарт, и ничего не делала нарочно. Так вышло само. Я стала женой Стюарта, а потом полюбила Оливера. И меня это вовсе не радует. Кое-что в этой истории я даже осуждаю. Что же делать, так случилось. Было одно мгновение, которое люди, мне сейчас неизвестные, потом попросят меня вспомнить. Мы сидели в ресторане. Он считается французским, но в нем нет ничего французского. Половина официантов, по-моему, испанцы, остальные греки, но вид все имеют достаточно средиземноморский, а шеф-повар во всякое блюдо кладет оливки и анчоусы, и называется это заведение "Le Petit Provencal"*. Всего этого довольно, чтобы обмануть большинство посетителей -- или если не обмануть, то по крайней мере удовлетворить. * "Маленький провансалец" (фр,). Мы там сидели двое, потому что Стюарт уехал по делам, и Оливер непременно хотел повести меня поужинать. Сначала я вообще отказывалась, потом сказала, ладно, но, чур, плачу я, потом предложила, чтобы каждый платил за себя, и тут ввязалась в спор мужская гордость, ведь им особенно трудно согласиться на оплату пополам, когда у них туго с деньгами. Так, отчасти против воли, отчасти уступая, я очутилась в этом ресторане, который мне самой не нравился, но я его выбрала, потому что он дешевый, и я надеялась, что ему по карману. Но Оливер ни на что не обращал внимания. Сидел себе, благодушествовал как ни в чем не бывало, словно никаких споров об этом между нами никогда не было. А я была настороже, как бы он не начал дурно говорить о Стюарте; но ничего подобного. Он сказал, что школьные времена уже помнит плохо, но все, что тогда было хорошего, связано в его памяти со Стюартом. Была какая-то банда, которую они победили, только они вдвоем, без чьей-либо помощи. Был мальчишка, получивший у них прозвище "Пятка" за то, что у него были большие руки. Как-то они на пару ездили автостопом в Шотландию. Оливер говорит, у них на то, чтобы добраться до места, ушло несколько недель, потому что он тогда был жуткий сноб, и если машина ему не нравилась, обивка не та или колпаки на колесах, он ни за что не желал садиться. А когда добрались, там без передышки лил дождь, и они сидели под крышей на автобусной остановке и питались овсяным печеньем. Оливер, по его словам, тогда уже начал разбираться в еде, и Стюарт устраивал ему проверки: давал поесть с закрытыми глазами то кусочки размокшего овсяного печенья, то обрывки раскисшей картонной упаковки. Стюарт всегда утверждал, что отличить одно от другого Оливер не мог. Вечер прошел на удивление непринужденно, Оливер ел и похваливал, хотя мы оба понимали, что пища не ахти. После первого блюда он остановил проходящего мимо официанта и сказал: -- Le vin est fmi.* * Вино кончилось (или: испортилось) (фр.). Это он не пижонил, а просто думал, что в ресторане "Le Petit Provencal" обслуга французская. -- Простите? -- Ага. -- Олли повернулся на стуле и постучал пальцем по винной бутылке, словно на уроке в этой ужасной школе имени Шекспира. И раздельно, внятно повторил: -- Le vin... est... fmi, -- давая понять повышающейся интонацией, что разговор еще не окончен. А затем "перевел" с иностранным акцентом: -- Винцо... из... Финляндии. -- Желаете еще бутылку? - Si, Signer.** ** Да, синьор (ит.). Боюсь, что я взвыла от смеха, и это было жестоко по отношению к официанту, который с раздраженным видом удалился и принес еще одну бутылку. Пока он наполнял мой бокал, Олли пробормотал вполголоса: -- Недурное "шато Сибелиус", вот увидите. От этого я снова прыснула и хохотала, пока не раскашлялась от смеха, пока не дохохоталась до колик в животе. Олли умеет выжать из шутки все, сколько в ней есть смешного. Не хочу проводить сравнения, но вот Стюарт не мастер шутить, он если отпустит шутку, то больше уже к ней не возвращается, словно застрелил зайца или кого-то там, и делу конец. А Олли продолжает резвиться, развивает смешную находку еще и еще, и если вы не в настроении, это может надоесть, но я, похоже, в тот вечер была в настроении. -- А в кофе, мадам? Несколько капель "Калевалы"? "Суоми" со льдом? Знаю: стаканчик "Карелии"! -- Я от смеха совсем обессилела, а бедный официант ничего не понимал. -- Да, я думаю, пятьдесят грамм "Суоми" для дамы. Какой он у вас марки? "Хельсинки" пять звездочек есть? Я замахала руками, чтобы он перестал, но официант истолковал это по-своему: -- Даме ничего. Что для вас, сэр? -- О! -- Олли изобразил, будто опомнился и спустился с высот на землю. -- Да, да. -- Он принял серьезный вид. -- Мне маленький "Фьорд", пожалуйста. И мы снова покатились со смеху. Когда я наконец отсмеялась, у меня болели бока, Напротив меня глаза Олли влажно блестели, и я тогда подумала: "Боже мой, это уже опасно, даже более чем опасно". А тут и Олли утих, словно ощутил то же. По-вашему, это все не настолько смешно, как мне показалось? Ну что ж. Я рассказала вам, просто потому что вы просили. И мы оставили щедрые чаевые -- на случай если официант принял наш смех на свой счет. СТЮАРТ: В ночной тишине Плакучая ива плачет по мне Птицы ночные щебечут во сне... ДЖИЛИАН: Когда я только познакомилась с Оливером, я спросила у него, не красится ли он. Неловко получилось, то есть неловко потом вспоминать, что это были почти первые мои слова, сказанные тому, кого теперь люблю. Но, между прочим, они не очень далеки от истины. Иногда Оливер действительно как бы носит грим на людях. Он любит поразить, ошарашить. Но только не меня. Со мной он может вести себя тихо, естественно, он знает, что ему не надо кого-то из себя строить и притворяться, чтобы произвести впечатление. Вернее, наоборот: наигрыш не произведет впечатления. Мы шутим между собой, что я единственный человек, который видит его без грима. Но в этом есть своя правда. Оливер говорит, что это совсем неудивительно. Что тут дело во мне. Я занимаюсь тем, что счищаю копоть и грязь с картин, вот и с него счищаю тоже. "Послюнявь и потри, -- говорит он. -- Нет нужды применять крепкие растворители. Ты только послюнявь и потри и скоро доберешься до подлинного Оливера". А какой он подлинный? Мягкий, искренний, не особенно уверенный в себе, с ленцой и очень сексуальный. Вам не кажется? Погодите, дайте срок. Я сейчас говорю, как моя maman. ...(ЖЕНСКОГО ПОЛА, ВОЗРАСТ - МЕЖДУ 25 и 35): Если хотите знать, все объясняется просто. Ну, может, и не так просто, но я уже с этим сталкивалась. Все дело в том... Что-что? Как вы сказали? Хотите видеть мои верительные грамоты? Это ВЫ хотите видеть МОИ верительные грамоты? Ну, знаете ли, это вы должны представить документы. Чем вы заслужили мое доверие? И вообще по какому праву? То, что вы уже так много разузнали, еще не основание, чтобы лезть напролом дальше. Тогда вы мне скорее поверите? Да не верьте, пожалуйста, мне-то какое дело. Я вам предлагаю свое мнение, а вовсе не автобиографию, если вас это не устраивает, топайте своей дорогой, я вас знать не знаю. По крайней мере я не топчусь на этом углу, и нечего с меня спрашивать документы. Да понимаю я вас, можете не сомневаться. Заслуживаю ли я доверия, зависит от моей профессии. И от общественного положения. Нет уж, простите. Вернее, катитесь к черту. А если уж вам так необходимы мои личные данные, то пожалуйста. Может, я вовсе и не женщина, а только с виду. Училась в университетах Касабланки и Копакабаны. Аспирантуру проходила в Булонском лесу. Ну хорошо. Виновата. Вы задели больной нерв. И к тому же я в дурном настроении. (Нет, это тоже не вашего ума дело.) Да господи, сейчас выскажу вам, что я думаю, и смотаюсь. А вы уж тут сами соображайте. Я не "самый популярный персонаж месяца", вы меня тут больше не увидите. И разумеется, я не транссексуал. Можете спросить у Оливера, он видел доказательства. Прошу прощения, не полагается смеяться собственным шуткам. Но у вас такое неодобрительное выражение лица. Так вот. Я этих обоих парней знаю тысячу лет. Помню Оливера, когда его понятие об опере сводилось к записям Дасти Спрингфилд на автомагнитоле. А Стюарта помню в очках с резиновыми заушниками. Помню, как Оливер носил фуфайки на шнуровке и детские ботинки, а Стюарт втирал в волосы сухой шампунь. Я спала со Стюартом (извините: не для прессы), а с Олли не захотела. Вот вам мои верительные грамоты. Да еще последние недели и месяцы Стюарт прожужжал мне все уши рассказами про эту их историю. Мы часто ездили полунеофициально вместе обедать или ужинать. Честно сказать, я сначала было подумала, что у него другое на уме. Да, опять опростоволосилась, дурочка. История всей моей жизни. Я вообразила, что он хочет повидаться со мной. Дура, конечно. Ему нужно было большое ухо, чтобы изливать свои переживания. Я сижу перед ним, а он хоть бы раз спросил, что я делаю, как жила все эти годы, только уже прощаясь, извинился, что все время говорил о себе. Потом мы встречались еще, и опять было то же самое. Одержимый какой-то, это еще мягко говоря, да мне от него ничего и не надо на данном этапе моей жизни. Абсолютно ничего. Лишний повод скорее со всем этим развязаться. Я считаю, что Оливер неравнодушен к Стюарту, по-голубому неравнодушен. Всегда это чувствовала. Не знаю, до какой степени он вообще голубой, но к Стюарту он неравнодушен по-голубому. Поэтому он всегда старается его принизить, насмехается над тем, какой он неинтересный и немодный. Он унижает Стюарта, чтобы не признать то, что всегда было между ними, что могло бы между ними быть, если бы не эта игра -- мол, Стюарт такой неинтересный и немодный, разве он подходит блестящему Оливеру? Ну хорошо. До этого вы уже и сами додумались. Ничего удивительного. Но я-то хочу сказать больше, Оливер потому добивается близости с Джилиан, что для него это почти что близость со Стюартом. Единственно возможная. Ясно? Вы меня поняли? Премудрые психиатрессы с Харли-стрит объяснили бы все это с употреблением профессиональной терминологии. Но я, увы, не из их числа. Я просто считаю, что для Оливера спать с Джилиан значит на самом деле спать со Стюартом. Подумайте об этом. А я ухожу. Вы меня больше не увидите. Разве что книга будет иметь шумный успех. СТЮАРТ: О нет. Только не Вэл. Избавьте меня от Вэл, Только не связывайтесь с Вэл. Она тут совершенно ни при чем. С ней одни Неприятности. Неприятности с большой буквы. Она из тех, кто не назовет вам своего имени (почему эти люди так стараются скрывать свои имена?). Я знаю ее очень давно, о чем она, разумеется, вас уже уведомила. Вы обратили внимание: когда говорят про человека, что знают его много лет, это почти всегда значит, что сейчас скажут о нем какую-нибудь гадость. Ну конечно, вы же его знаете не так хорошо, как я, а вот я помню... Вэл непременно вам скажет, что знает меня уже миллион лет, с тех еще пор, когда я втирал в волосы сухой шампунь. Давайте внесем в этот вопрос ясность, а вы потерпите немного, ладно? Когда-то давным-давно один человек как-то рассказал мне, что будто бы есть такой порошок, который, если посыпать им сухие волосы, втереть, а потом вычесать, придает волосам свежевымытый вид. Ну вот. Я купил этот порошок -- должен заметить в порядке самозащиты, что я тогда как раз где-то вычитал, что слишком часто мыть голову вредно, -- и однажды вечером, единственный раз, применил согласно инструкции, а потом зашел выпить в паб, сижу, и вдруг у меня за спиной раздается визг: "Ой, Стю, у тебя вся голова в перхоти!" Конечно, это была Вэл, она уж постаралась, как всегда, не смутить приятеля. У меня перхоти отродясь не было, поэтому я пощупал волосы и говорю: "Это сухой шампунь, а не перхоть", и Вэл тут же на весь кабак объявила: это, мол, не перхоть, а сухой шампунь, и стала объяснять, что это за штука такая, и так далее, и тому подобное. Неудивительно, что после того случая я, вернувшись домой, выбросил всю упаковку с порошком вон и никогда больше сухой шампунь не употреблял. У нее привычка предъявлять права на прежних знакомых, у этой девицы, вернее сказать, женщины, ей тридцать один год, о чем она вам, конечно, не сказала. После блестящей карьеры в сфере продажи грошовых горящих турпутевок она теперь заведует небольшой типографией на Оксфорд-стрит. Это такое заведеньице, где печатают пригласительные билеты и в вестибюле стоят два аппарата "ксерокс", но один всегда не работает. Не думайте, я это рассказываю не для того, чтобы унизить ее, а просто чтобы разрушить образ Таинственной Незнакомки, какую она, наверно, постаралась перед вами изобразить. В действительности вы имеете дело с Вэл из "Пронто Принта"*, только и всего. * Pronto printa (итад.) -- срочная печать. ОЛИВЕР: Что-что? Это она так сказала? Ну, это черт знает что, надо же было выдумать такую гнусную ложь. С этой девицей всегда одни неприятности, Неприятности с большой буквы "Н". Или "Б", которая известно что обозначает. Она меня отвергла? Это она-то отвергла меня? В таком случае направьте на синераму вашего воображения следующие мультипликационные образы да включите звук на полную мощность, чтобы не упустить тонкостей диалога. Однажды в кои-то веки Оливер, вопреки громогласным новогодним зарокам, опять очутился на одном из тех унылых сборищ, куда приходят люмпен-шалуны с пивными бочонками под мышкой, где все девицы старательно дымят сигаретами с фильтром, якобы полезным для здоровья (я говорю не как надменный отрекшийся курильщик-- но если уж куришь, так кури), и где тебя в любую минуту могут схватить сзади плебейские руки и втянуть в сумасшедший, потный хоровод-конгу. Иначе говоря -- вы уже догадались, -- на вечеринке. Помнится, это Стюарт уломал меня туда явиться, очевидно, в порядке ничтожной платы за все шикарные парные свидания, на которые я водил его, моего пухлого, робкого друга. Пробравшись среди пивных кружек и матовых бутылок с пальмами на этикетках снаружи и гибельным для печени карибским спиртом внутри, я устроился подле самой большой бутыли с почти сознательным намерением напиться до помрачения ума. Сижу себе и успешно накачиваюсь зельем через витую соломинку, как вдруг те самые грозные руки хватают меня за плечи. -- Эй, осторожнее! У меня подагра! -- воскликнул я, опасаясь быть затянутым в дешевую деревенскую вакханалию. Ибо в тот вечер дух танца не почил на мне. -- Олли, ты меня избегаешь, -- сказали Руки, и вслед за этим Круп попытался осуществить вертикальную посадку на подлокотник -- фигура пилотажа, непосильная для нисходящей Вэл, обрушившейся в результате мне на колени, В течение последовавших нескольких минут у нас с нею происходил тот общепринятый обмен шутливыми любезностями, в которых лишь самый изобретательный толкователь подсознательных смыслов мог бы усмотреть признаки того, что: а) я предпочитаю общество Вэл обществу бутылки белого итальянского, или Ь) что я готов отнять у моего друга Стюарта так называемую подругу на вечер. И мы расстаемся вполне по-дружески, как я считал, она возвращается в хоровод, а я -- к своим грациозным грезам, Даже без поцелуя вежливости на прощание и безо всякого шевеления в штанах, хотя бы из любезности. ВЭЛ: Мужчины, которые тебя прогоняют, делятся, как я убедилась, на две категории: тех, с кем ты спала, и тех, с кем не спала. У нас со Стюартом был роман, и Оливер пытался пристать ко мне. Стюарт женился на своей занудной милашке, и Оливер пристал к ней и уволок. По-вашему, есть тут закономерность или нет? Стюарт злится, что я заметила у него в волосах тот сухой шампунь, а Оливер злится, что я не бросилась к нему в постель. Вам не кажется это странным? Какие вещи их злят. Обоим дела нет до того, что Оливер спит с Джилиан, ведь на самом-то деле ему хочется спать со Стюартом. Что вы на это скажете? Я бы на вашем месте получше присмотрелась к Джилиан. Ну разве она не героиня, которая все преодолевает? Папочка сбежал со школьницей, но Джили это перенесла героически. Даже утешала в горе свою маму. А о себе не думала. Затем она попадает в любовный треугольник, и догадайтесь, кто из троих оказался первым молодцом? Ясно она, маленькая мисс Кто. Угодила в самую середку, но выплыла и поступила так, как и следовало: избавилась от Стюарта и взяла на поводок Оливера. Она объясняет Стюарту (а он пересказывает мне), что нет ничьей вины, если ты, например, уводишь жену у лучшего друга; просто иногда так случается, и все, надо принять это и достойно жить дальше. Удобная теория, правда? Ничего подобного, само ничего не случается, тем более в такой ситуации. Ни тот, ни другой не отдают себе отчета в том, что главное действующее лицо здесь -- Джилиан. Такие тихие, рассудительные л