ей понравится. Так куда же все-таки деть камеру? Может, снимать в движении? И добавить статистов в тогах и сандалиях -- да-да, это будет самое то... На следующее утро Франклина привели в каюту начальника хозчасти. Главарь гостей махнул ему, предлагая садиться. -- Я решил последовать вашему совету. -- Моему совету? -- Переговоры, к несчастью, идут плохо. То есть вовсе не идут. Мы определили свою позицию, но они никак не желают определить свою. -- Они? -- Они. Так что, если в ближайшем будущем ничего не изменится, нам придется оказать на них давление. Оказать давление? -- Даже Франклин, который не смог бы сделать карьеру на телевидении, не будучи мастером по части эвфемизмов, был разгневан.-- Вы имеете в виду -- убивать людей? -- Как это ни грустно, другого давления они не понимают. -- А вы пробовали? -- Да, конечно. Мы пробовали сидеть сложа руки и ждать помощи от мирового общественного мнения. Пробовали быть хорошими и надеяться, что в награду нам вернут нашу землю. Могу уверить вас, что эти методы не работают. -- А почему не попробовать что-нибудь среднее? -- Эмбарго на американские товары, мистер Хьюз? Не думаю, что они примут это всерьез. Ограничение импорта "шевроле" в Бейрут? Нет, к сожалению, есть люди, которые понимают только давление определенного сорта. Мир движется вперед только... -- Только благодаря убийствам? Веселенькая философия. -- В мире мало веселенького. Ваши исследования древних цивилизаций должны были бы научить вас этому. Ну да ладно... Я решил последовать вашему совету. Мы объясним пассажирам, что происходит. Как они оказались участниками истории. И какова эта история. -- Они наверняка это оценят.-- Франклин почувствовал тошноту.-- Рассказать им, что да как. -- Вот-вот. Видите ли, в четыре часа необходимо будет начать... начать убивать их. Конечно, мы надеемся, что такой необходимости не возникнет. Однако же... Вы правы, если это возможно, им надо объяснить положение дел. Даже солдат знает, за что воюет. Будет справедливо, если пассажиры узнают тоже. -- Но они не воюют.-- Тон араба, так же как и его слова, раздражал Франклина.-- Они штатские люди. Поехали отдыхать. Они не воюют. -- Они больше не штатские,-- ответил араб.-- Ваши правительства другого мнения на этот счет, но они не правы. Ваше ядерное оружие, разве оно только против армии? Сионисты, по крайней мере, это понимают. У них воюет весь народ. Убить штатского сиониста -- значит убить солдата. -- Послушайте, но у нас на корабле нет штатских сионистов, Бог с вами. Здесь только люди вроде несчастного старого Толбота, который потерял паспорт и превратился в американца. -- Тем более им следует все объяснить. -- Понятно,-- сказал Франклин и не смог сдержать ухмылку.-- Так вы хотите собрать пассажиров и объяснить им, что они на самом деле сионистские солдаты и поэтому вы намерены убить их. -- Нет, мистер Хьюз, вы не поняли. Я ничего объяснять не собираюсь. Они не станут меня слушать. Нет, мистер Хьюз, все это объясните им вы. -- Я? -- Франклин не испугался. Наоборот, он почувствовал решимость Ни за что. Делайте свое грязное дело сами. -- Но, мистер Хьюз, вы же профессиональный лектор. Я слушал вас, хоть и недолго. У вас так хорошо получается. Вы могли бы описать все с исторической точки зрения. Мой помощник даст вам любую необходимую информацию. -- Не нужна мне никакая информация. Делайте свое грязное дело сами. -- Мистер Хьюз, честное слово, я не могу вести переговоры с двумя сторонами одновременно. Сейчас девять тридцать. У вас есть полчаса на размышление. В десять вы скажете, что прочтете лекцию. Затем у вас будет два часа, три часа, если понадобится, на беседу с моим помощником Франклин качал головой, но араб бесстрастно продолжал: -- Затем вы должны будете к трем часам подготовить лекцию. Думаю, ее продолжительность составит минут сорок пять. Я, разумеется, буду слушать вас с величайшим интересом и вниманием. А в три сорок пять, если меня удовлетворит то, как вы объясните ситуацию, мы в благодарность признаем ирландское гражданство вашей недавно обретенной жены. Это все, что я хотел вам сказать; в десять часов вы передадите мне свой ответ. Вернувшись в каюту к шведам и японцам, Франклин вспомнил цикл телепередач о психологии, который его как-то попросили провести. Цикл отменили после первой же пробной пленки, о чем никто особенно не жалел. Среди прочего в нем рассказывалось об эксперименте по определению грани, за которой собственные интересы побеждают альтруизм. В такой формулировке это звучало почти солидно; однако сам опыт показался Франклину отвратительным. Исследователи брали недавно родившую самку обезьяны и помещали ее в специальную клетку. Мать продолжала кормить и ласкать своего детеныша примерно таким же образом, как это делали в пору материнства жены экспериментаторов. Затем они включали ток, и металлический пол клетки постепенно нагревался. Сначала обезьяна беспокойно подпрыгивала, потом долго, пронзительно кричала, потом пыталась стоять по очереди на каждой ноге, ни на секунду не выпуская детеныша из рук. Пол становился все горячее, мучения обезьяны -- все заметнее. Наконец жар оказывался нестерпимым, и перед ней, по словам экспериментаторов, вставал выбор между альтруизмом и собственными интересами. Она должна была либо терпеть сильнейшую боль и, возможно, пойти на смерть ради сохранения своего потомства, либо положить детеныша на пол и влезть на него, чтобы избавить себя от дальнейшей пытки. Во всех случаях, раньше или позже, собственные интересы торжествовали над альтруизмом. Этот эксперимент вызвал у Франклина омерзение, и он был рад, что все закончилось пробным выпуском и ему не пришлось показывать публике такие вещи. Теперь он чувствовал себя примерно как та обезьяна. Ему надо было выбрать один из двух равно отталкивающих вариантов: или бросить свою подругу, сохранив себя незапятнанным, или спасти подругу, объяснив невинным людям, что справедливость требует убить их. И спасет ли это Триш? Франклину не гарантировали даже его собственной безопасности; возможно, в качестве ирландцев их обоих лишь переместят в конец списка смертников, но все же не вычеркнут оттуда. С кого они начнут? С американцев, с англичан? Если с американцев, долго ли придется ждать англичанам? Четырнадцать, шестнадцать американцев -- он жестокосердно перевел это в семь-восемь часов. Если они начнут в четыре, а правительства будут стоять на своем, с полуночи начнут убивать англичан. А в каком порядке? Мужчин первыми? Кто подвернется? По алфавиту? Фамилия Триш -- Мейтленд. Как раз посередине алфавита. Увидит ли она рассвет? Он представил себя стоящим на теле Триции, чтобы уберечь свои обожженные ноги, и содрогнулся. Ему придется прочесть лекцию. Вот в чем разница между обезьяной и человеком. В конце концов человек всетаки способен на альтруизм. Именно поэтому он и не обезьяна. Конечно, вероятнее всего, что после лекции его аудитория сделает прямо противоположный вывод, решит, будто Франклин действует в собственных интересах, спасает свою шкуру гнусным угодничеством. Но в этом особенность альтруизма: человек всегда может быть превратно понят. А потом он им всем все объяснит. Если будет какое-нибудь потом. Если будут они все. Когда появился помощник, Франклин попросил снова отвести его к главарю. В обмен на лекцию он хотел вытребовать неприкосновенность для себя и Триции. Но помощник пришел только за ответом; продолжать переговоры захватчики не собирались. Франклин понуро кивнул. Все равно он никогда толком не умел торговаться. В два сорок пять Франклина отвели в его каюту и разрешили принять душ. В три он вошел в лекционную, где был встречен самой внимательной в его жизни публикой. Он налил себе из графина затхлой воды, которую никто не позаботился переменить. Почувствовал накат изнеможения, подспудную толчею паники. Всего за день мужчины успели обрасти бородами, женщины смялись. Они уже не походили на самих себя или на тех, с кем Франклин провел десять дней. Может быть, благодаря этому их будет легче убивать. Прежде чем начать писать самому, Франклин понаторел в искусстве как можно доступнее излагать чужие мысли. Но никогда еще сценарий не будил в нем таких опасений; никогда не ставил режиссер таких условий; никогда не платили ему такой необычной монетой. Согласившись выступать, он поначалу убедил себя в том, что непременно найдет способ сообщить аудитории о вынужденном характере лекции. Придумает какую-нибудь уловку вроде тех фальшивых минойских надписей; или так все преувеличит, выкажет такой энтузиазм по поводу навязанной ему идеи, что публика не сможет не заметить иронии. Но нет, все это не годилось. Ирония, вспомнил Франклин определение одного старого телевизионщика это то, чего люди не понимают. А уж в нынешних условиях пассажиры наверняка не станут выискивать ее в словах Франклина. Беседа с помощником только ухудшила дело: помощник дал точные инструкции и добавил, что всякое отклонение от них повлечет за собой не только отказ вывести мисс Мейтленд из группы англичан, но и непризнание ирландского паспорта самого Франклина. Они-то умели торговаться, эти гады. -- Я надеялся,-- заговорил он,-- что при следующей нашей с вами встрече продолжу рассказ об истории Кносса. К сожалению, как вы знаете и сами, обстоятельства изменились. У нас гости.-- Он сделал паузу и поглядел вдоль прохода на главаря, стоящего перед дверьми с охранниками по обе стороны.-- Теперь все иначе. Мы в руках других людей. Наша... участь больше от нас не зависит.-- Франклин кашлянул. Начало выходило не слишком удачное. Он уже стал сбиваться на иносказания. Единственным его долгом, единственной задачей, которая стояла перед ним как перед профессионалом, было говорить максимально прямо. Франклин никогда не отрицал, что работает на публику и не раздумывая встанет на голову в ведре с селедкой, если это увеличит число его зрителей на несколько тысяч; но где-то в нем крылось остаточное чувство -- смесь восхищения и стыда,-- заставлявшее его держать на особом счету тех рассказчиков, которые были совсем другими, чем он: тех, что говорили спокойно, своими собственными, простыми словами, и чье спокойствие придавало им вес. Зная, что никогда не будет похож на них, Франклин попытался сейчас следовать их примеру. -- Меня попросили объяснить вам положение дел. Объяснить, как вы... мы... оказались в такой ситуации. Я не специалист по ближневосточной политике, но попробую рассказать все так, как я это понимаю. Для начала нам, наверное, придется вернуться в девятнадцатое столетие, когда до образования государства Израиль было еще далеко...-- Франклин вошел в привычный, спокойный ритм, словно боулер, размеренно бросающий мячи. Он чувствовал, что слушатели понемногу расслабляются. Обстоятельства были необычны, но им рассказывали интересную историю, и они открывались навстречу рассказчику, как испокон веку делала публика, желающая знать, откуда все пошло, жаждущая, чтобы ей объяснили мир. Франклин изобразил идиллическое девятнадцатое столетие -- сплошь кочевники, да козопасы, да традиционное гостеприимство, позволяющее вам по три дня проводить в чужом жилище, не подвергаясь расспросам о цели вашего визита. Он говорил о ранних поселениях сионистов и о западных концепциях собственности на землю. О Декларации Бальфура. Об иммиграции евреев из Европы. О второй мировой войне. О вине европейцев в том, что за фашистский геноцид пришлось платить арабам. О евреях, которых преследования нацистов научили тому, что единственный способ уцелеть -- это самим стать такими же, как нацисты. Об их милитаризме, экспансионизме, расизме. Об их упреждающем ударе по египетскому воздушному флоту в начале Шестидневной войны, который был полным моральным эквивалентом Перл-Харбора (Франклин умышленно не смотрел на японцев -- и на американцев -- ни в этот момент, ни в течение еще нескольких минут). О лагерях беженцев. О краже земли. Об искусственной поддержке израильской экономики долларом. О зверствах по отношению к обездоленным. О еврейском лобби в Америке. Об арабах, просивших у западных держав лишь той справедливости, какую уже нашли у них евреи. О печальной необходимости прибегнуть к насилию, уроке, преподанном арабам евреями точно так же, как прежде -- евреям нацистами. Пока Франклин использовал только две трети отведенного времени. Наряду с потаенной враждебностью части публики он, как ни странно, ощущал и расползшуюся по залу дремоту, точно люди уже слышали эту историю прежде и не поверили ей еще тогда. -- И вот мы подходим к настоящему моменту.-- Это снова пробудило в них напряженное внимание; несмотря на экстраординарность ситуации, Франкли почувствовал, как по коже у него побежали мурашки удовольствия. Он был словно гипнотизер, которому достаточно щелкнуть пальцами, чтобы заворожить зрителей.-- Мы должны понять, что на Ближнем Востоке больше не осталось мирных граждан. Сионисты понимают это, западные правительства -- нет. Мы, увы, теперь тоже не мирные граждане. В этом виноваты сионисты. Вы... мы... взяты в заложники группировкой "Черный гром" с целью добиться освобождения троих ее членов. Возможно, вы помните,-- хотя Франклин сомневался в этом, ибо случаи подобного рода были часты, почти взаимозаменяемы что два года назад американские воздушные силы принудили гражданский самолет с тремя членами группы "Черный гром" на борту совершить посадку в Сицилии, что итальянские власти одобрили этот акт пиратства и в нарушение международных законов арестовали троих борцов за свободу, что Британия защищала действия Америки в ООН и что те трое сейчас находятся в тюрьмах Франции и Германии. Группа "Черный гром" не намерена подставлять другую щеку, и теперешний оправданный... налет,-- Франклин произнес это слово с осторожностью, взглянув на главаря, словно показывая, что не хочет опускаться до эвфемизма,-- следует считать ответом на тот акт пиратства. К несчастью, западные правительства не проявляют такой же заботы о своих гражданах, как "Черный гром" -- о своих борцах за свободу. К несчастью, они до сих пор не соглашаются отпустить заключенных. К сожалению, у "Черного грома" нет иного выбора, кроме как осуществить задуманную угрозу, о которой западным правительствам было недвусмысленно сообщено с самого начала... В этот момент крупный неспортивного вида американец в голубой рубашке сорвался с места и побежал по проходу к арабам. Их пулеметы не были установлены в режим стрельбы одиночными выстрелами. Было очень много шуму и сразу вслед за тем -- много крови. Итальянец, сидевший на линии огня, получил в голову пулю и упал на колени к жене. Несколько человек встали и быстро сели опять. Главарь группы "Черный гром" взглянул на часы и махнул Хьюзу, чтобы тот продолжал. Франклин сделал большой глоток несвежей воды. Он пожалел, что под рукой нет чего-нибудь покрепче. -- Из-за упрямства западных правительств -- снова заговорил он, стараясь, чтобы голос его звучал теперь как можно официальное, без прежних хьюзовских интонаций,-- и их безрассудного пренебрежения человеческими жизнями возникла необходимость принести жертвы. Как я пытался объяснить ранее, это исторически неизбежно. Группа "Черный гром" чрезвычайно надеется на то, что западные правительства незамедлительно отойдут от принятой ими тактики. В качестве последнего средства, которое должно вразумить их, необходимо будет казнить по двое из вас... из нас... по истечении каждого часа до начала переговоров. Группа "Черный гром" решается на подобные действия скрепя сердце, но западные правительства не оставляют ей выбора. Порядок экзекуции установлен в соответствии со степенью вины западных стран в происходящем на Ближнем Востоке.-- Франклин уже не смотрел на свою аудиторию. Он понизил голос, но не мог позволить себе перейти предел слышимости.-- Сначала американцы-сионисты. Потом остальные американцы. Потом англичане. Потом французы, итальянцы и канадцы. -- Какого хера вы путаете Канаду в ближневосточные дела? Какого хера? -- закричал человек, на голове у которого по-прежнему была панама с кленовым листом. Жена не давала ему встать. Франклин, чувствуя, что жар под ногами становится нестерпимым, машинально сгреб листочки, ни на кого не глядя, сошел с возвышения, пересек зал, испачкав свои каучуковые подошвы в крови мертвого американца, миновал троих арабов, которые могли бы пристрелить его, если бы захотели, и, никем не сопровождаемый, беспрепятственно добрался до своей каюты. Там он запер дверь и лег на койку. Очень скоро на палубе загремели выстрелы. С пяти до одиннадцати, ровно через каждые шестьдесят минут, словно жуткая пародия на бой городских часов, снаружи раздавался треск пулеметов. Затем слышались всплески -- это выбрасывали в море очередную пару. В начале двенадцатого американскому отряду специального назначения из двадцати двух человек, преследовавшему "Санта-Юфимию" в течение пятнадцати часов, удалось попасть на борт. В стычке погибли еще шесть пассажиров, включая мистера Толбота, почетного американского гражданина из Киддерминстера. Из восьмерых гостей, помогавших кораблю грузиться на Родосе, были убиты пятеро, двое -- после того как сдались. Ни главарь, ни его помощник не уцелели, поэтому не нашлось никого, кто подтвердил бы рассказ Франклина Хьюза о заключенной им с арабами сделке. Триция Мейтленд, которая, сама о том не ведая, на несколько часов стала ирландкой и которая во время лекции Франклина Хьюза вернула свое кольцо на прежнее место, никогда больше с ним не разговаривала. 3. Религиозные войны Источник: Archives Municipales de Besancon (section CG, boite 377a) (1). Нижеследующее дело, отчет о котором до сих пор не публиковался, представляет особый интерес для историков права, поскольку в роли procureur pour les insectes (2) выступал знаменитый юрист Бартоломе Шасене (также Шасане и Шасенье), позднее первый председатель высшего суда Прованса. Шасене, 1480 года рождения, сделал себе имя на церковном суде Отена, защищая крыс, которые обвинялись в злонамеренном истреблении урожая ячменя. Приводимые здесь документы, начиная с petition des habitans (3) и до заключительного приговора суда, не являются полным отчетом -- отсутствует, например, опрос свидетелей, могущих быть кем угодно, от местных крестьян до знаменитых экспертов по образу жизни подсудимых,-- однако имеющиеся записи передают показания очевидцев в целом и часто содержат точные ссылки на них, поэтому читатель может получить вполне адекватное представление о ходе разбирательства. По обычаю той поры заявления сторон и conclusions du procureur episcopal (4) делались на французском, в то время как приговор суда был торжественно оглашен на латыни. ______________ (1) Муниципальные архивы Безансона (секция CG, ящик 377a) (франц.). (2) Доверенного лица насекомых (франц.). (3) Прошения жителей (франц.). (4) Заключение епископального прокурора (франц.). (Примечание переводчика: Все материалы в рукописи идут подряд, и почерк везде один и тот же. Таким образом, мы имеем здесь не оригинальные документы, которые составлялись клерками при каждом законнике, а результат труда третьей стороны, возможно, кого-нибудь из судей, не стремившегося записать все выступления целиком. Сличение с содержимым ящиков 371-379 заставляет предположить, что дело в его настоящем виде было одним из ряда показательных или типичных судебных процессов, используемых для подготовки юристов. Эту догадку подтверждает тот факт, что из всех участников разбирательства по имени назван только Шасене, словно студентам предлагалось учиться мастерству на выступлениях знаменитого защитника независимо от исхода тяжбы. Рукопись выполнена почерком первой половины шестнадцатого столетия, поэтому если она и является чьей-то посторонней версией, что не исключено, то все же принадлежит перу современника. Мною были приложены все усилия, чтобы передать местами экстравагантный стиль выступлений -- особенно безымянного procureur des habitans (1) -- соответствующим английским.) Petition des habitans Мы, жители Мамироля Безансонской епархии, будучи преисполненными благоговения перед всемогущим Господом и смиренного почтения к супруге его Церкви и будучи вместе с тем наипослушнейшими и наиаккуратнейшими плательщиками причитающихся с нас десятин, сим документом от 12 августа 1520 года настоятельно и убедительно просим суд освободить и избавить нас от преступных посягательств тех злоумышленников, кои осаждают нас уже многие годы, кои навлекли на нас Божий гнев и позор на наше селение и кои угрожают всем нам, богобоязненным и наипокорнейшим слугам Церкви нашей, мгновенной и ужасной смертью, грозящей низринуться на нас сверху подобно удару грома, которая непреложно настигнет нас, если суд в своей глубочайшей мудрости скорым и справедливым решением не изгонит сих злоумышленников из нашего поселка, повелев им уйти по их отвратности и зловредности, под страхом осуждения, анафемы и отлучения от Святой Церкви и Божьего покровительства. Plaidoyer des habitans (2) Господа, сии бедные и смиренные истцы, несчастные и удрученные, предстали перед вами, как некогда жители островов Минорки и Мальорки предстали перед могущественным Августом Цезарем, прося его употребить свою справедливую власть, дабы избавить их острова от кроликов, истребляющих урожаи и лишающих поселян средств к существованию. И если Август Цезарь оказался в силах помочь своим верным подданным, то насколько проще сему суду снять с рамен истцов возложенное на них гнетущее бремя, подобное бремени великого Энея, который вынес своего отца Анхиза из горящего града Трои. Старый Анхиз был ослеплен ударом молнии, и сии истцы ныне как бы ослеплены, ввергнуты во тьму от света Божьей благодати злонамеренным поведением тех, что проходят ответчиками по данному делу и, однако, даже не явились сюда, дабы попытаться опровергнуть выдвинутые против них обвинения, выказывая тем презрение к сему судилищу и хуля самого Господа, предпочитая скорее похоронить себя в греховной тьме, нежели предстоять свету-истины. _______________ (1) Доверенного лица жителей (франц.). (2) Заявление со стороны жителей (франц.). Знайте же, господа, то, что было уже поведано вам очевидцами, людьми смиренной веры и безупречной честности, простыми жалобщиками, столь трепещущими сего суда, что из их уст может изливаться лишь чистая влага истины. Они свидетельствовали о событиях двадцать второго дня месяца апреля сего года, дня ежегодного паломничества Гуго, Епископа Безансонского, в скромную церковь Св. Михаила, находящуюся в их поселке. Они описали вам в подробностях, кои пламенеют у вас в памяти подобно раскаленной пещи, откуда вышли невредимыми Седрах, Мисах и Авденаго, как по ежегодному обычаю прихорашивали и приуготовляли свою церковь, дабы она стала достойной лицезрения Епископа, как украсили алтарь цветами и заново укрепили дверь против нашествия животных, но как, сумев замкнуть засовы перед свиньями и коровами, они оказались не способны замкнуть их перед теми дьявольскими bestioles (1), кои проникают в малейшую дырочку, подобно тому как Давид отыскал щелку в доспехах Голиафа. Они рассказали вам, как спустили на веревке со стропил Епископский трон, хранящийся там привязанным целый год и спускаемый лишь в день паломничества Епископа, дабы какой-нибудь ребенок или чужеземец не мог случайно сесть на него и тем самым осквернить его, каковая традиция скромна и благочестива и весьма достойна похвалы в очах Господа и сего суда. Как сей трон, спущенный сверху, поместили пред алтарем, что делалось всякий год и иного не мог бы припомнить даже старейший Мафусаил тех мест, и как благоразумные поселяне охраняли его в течение всей ночи перед прибытием Епископа, так страшились они осквернения трона. И как на следующий день Гуго, Епископ Безансонский, прибыл, совершая ежегодное паломничество, подобно Гракху, приходящему к возлюбленному народу своему, в эту скромную церковь Св. Михаила, и возрадовался, узрев их рвение и чистоту веры. И как, благословив сначала, по своему обычаю, всех жителей Мамироля со ступеней храма, он прошествовал по главному нефу, сопутствуемый на почтительном расстоянии своей паствой, и пал ниц, как был, во всей роскоши своего облачения, перед алтарем, подобно Иисусу Христу, павшему ниц пред своим Всемогущим Отцом. Как он встал, поднялся по ступеням к алтарю, обратил свой лик к прихожанам и опустился на трон. О, злосчастный день! О, злосчастные покусители! И как Епископ упал, ударясь головой об алтарную ступень, и был ввергнут против своей воли в состояние неразумия. И как, по отбытии Епископа и его свиты, унесшей Епископа в состоянии неразумия, устрашенные истцы осмотрели Епископский трон и обнаружили в ножке, рухнувшей, словно стены Иерихона, следы гнусного и противоестественного вторжения древесных червей, и как сии черви, тайно и исподволь совершившие свой дьявольский труд, так проели ножку, что Епископ низринулся, подобно могучему Дедалу, с сияющих небес во тьму неразумия. И как, весьма убоясь Божьего гнева, истцы забрались на стропила церкви Св. Михаила и осмотрели раму, на которой трон покоился триста шестьдесят четыре дня в году, и как они обнаружили, что черви проникли и в раму, так что она рассыпалась, едва они прикоснулись к ней, и кощунственно упала вниз на алтарные ступени, и как брусья крыши оказались коварно источены сими дьявольскими bestioles, что заставило истцов опасаться за собственную жизнь, ибо они столь же бедны, сколь и набожны, и их бедность не позволяет им выстроить новую церковь, а их набожность велит им поклоняться их Пресвятому Отцу столь же ревностно, сколь и прежде, и в освященном месте, а не среди полей и лесов. ______________ (1) Зверюшками, козявками (франц.). Так прислушайтесь же, господа, к жалобе сих смиренных поселян, безответных, как трава под ногою. Они привыкли ко многим бедствиям: к саранче, затмевающей небо, как длань Господня, что застит солнце, к полчищам крыс, опустошающим их поля, как свирепый вепрь окрестности Кйлвдона., о чем повествует: Гомер в первой книге "Илиады", к долгоносику, истребляющему зерно в их зимних амбарах. Сколь же пагубнее и зловреднее сия новая напасть, грозящая уничтожить зерно, которое поселяне накапливают на Небесах своею кроткою набожностью и выплатами десятины. Ибо сии злоумышленники, даже и сегодня проявившие неуважение к вашему суду, оскорбили самого Господа, напав на его Дом, оскорбили его супругу Церковь, ввергнув Гуго, Епископа Безансонского. во тьму неразумия, оскорбили истцов, угрожая обрушить остов и покрытие их церкви на невинные головы детей и младенцев в тот час, когда весь поселок возносит молитвы, а посему будет правильно, разумно и необходимо приказать и повелеть этим животным оставить свое поселение и удалиться из Дома Господня, а также приговорить их к необходимой анафеме и отлучению, как предписано нашей Пресвятой Матерью Церковью, за которую неустанно молятся сии бедные истцы. Plaidoyer des insectes (1) Итак, господа, поскольку вам было угодно назначить меня доверенным лицом bestioles в этом деле, я попытаюсь объяснить суду, почему обвинения в их адрес несостоятельны и почему иск должен быть отклонен как необоснованный. Признаться, я удивлен тем, что о моих клиентах, не совершивших никакого преступления, говорят как о злейших преступниках, и тем, что мои клиенты, будучи бессловесными, вызваны сюда для объяснений, словно в своих ежедневных хлопотах они привыкли пользоваться человеческой речью. Однако дар речи есть у меня, и я со всем смирением попробую сослужить службу их безгласным устам. Так как вы дозволили мне выступать за этих несчастных животных, я, во-первых, замечу, что мои подзащитные неподсудны данному суду и что направленный им вызов лишен законной силы, ибо предполагает, что его получатели наделены разумом и волей и тем самым способны как совершить преступление, так и ответить на вызов в суд по поводу вышеуказанного преступления. Сие же места не имеет, ибо мои клиенты суть низшие животные, направляемые только инстинктом, что подтверждается в первой книге Пандектов, в параграфе "Si quadrupes" (2), где сказано: "Nec enim potest animal injuriam fecisse, quod sensu caret" (3). Во-вторых, в качестве дополнения и альтернативы предыдущему, я утверждаю, что если бы случаи с bestioles и подлежали юрисдикции суда, настоящий трибунал не имел бы законных оснований рассматривать это дело, ибо существует хорошо известное и давно установленное правило, что обвиняемых нельзя судить in absentia (4). Здесь прозвучало заявление, что древесным червям была отправлена стандартная повестка, предписывающая им в назначенный день, а именно сегодня, явиться на суд, они же дерзко отказались явиться, тем самым лишась обычного права не быть судимыми in absentia. Против этого аргумента я выдвигаю два возражения. Первое: если даже вызов в суд был составлен должным образом, имеем ли мы доказательства того, что он получен моими подзащитными? Ибо известно, что повестка должна быть не только составлена, но и доставлена, а поверенный жителей Мамироля не указал, каким способом древесные черви подтвердили получение повестки. И второе возражение, еще более веское: в анналах права имеется строжайше сформулированный принцип, согласно которому ответчику следует извинить неявку в суд, если может быть показано, что значительное расстояние, трудности или опасности пути не позволяют ему предстать перед судом без всякого риска. Если бы вы вызвали на суд крысу, могли бы вы ожидать, что она доберется сюда, минуя город, полный кошек? А в данном случае дорога от места обитания bestioles до суда представляет для них непреодолимое препятствие не только вследствие своей чудовищной дальности, но и из-за смертельной угрозы, которую несут с собой хищники, всегда готовые покуситься на жизнь этих кротких созданий. Следовательно, они могут, ничем не рискуя, в рамках законности и со всем уважением к суду вежливо отказаться выполнить предписание. ________________ (1) Заявление со стороны насекомых (франц.). (2) "Если четвероногое" (лат.). (3) Ведь не может животное совершить правонарушение, ибо оно лишено разума (лат.). (4) В их отсутствие (лат.). В-третьих, вызов составлен некорректно, ибо он адресован древесным червям, в настоящее время проживающим в церкви Св. Михаила поселка Мамироля. Относится ли это ко всем без исключения bestioles, находящимся в церкви? Ведь многие из них ведут мирную жизнь, не представляя какой бы то ни было угрозы для истцов. Разве следует вызывать в суд весь поселок лишь потому, что в нем завелась шайка бандитов? Это неоправданно. Далее, существует правило, согласно которому судом должна быть установлена личность ответчика. Мы рассматриваем два преступных деяния, повреждение ножки Епископского трона и повреждение крыши церкви, но даже минимальная осведомленность об образе жизни моих подзащитных позволяет понять, что те черви, которые в настоящее время проживают в ножке, не могут иметь никакого касательства к делу о крыше, а те, которые проживают в крыше, не могут иметь никакого касательства к делу о ножке. Выходит, что две различные стороны обвиняются в двух различных преступлениях, причем в повестке не проведено разделения сторон и преступлений, следовательно, вызов неспецифицирован и потому недействителен. В-четвертых, в качестве независимого пункта я должен заявить, что судить bestioles подобным образом противно не только Человеческому и Церковному законам, но также и закону Божьему. Ибо откуда взялись те крошечные создания, на которых торжественно обращается вся мощь сего суда? Кто создал их? Не кто иной, как Всемогущий Господь, создавший всех нас, и высших, и низших. И не читаем ли мы в первой главе священной книги Бытия, что Бог сотворил зверя земного по роду его, скотов по роду их и всех животных, пресмыкающихся по земле, по роду их, и увидел Бог, что это хорошо? И, далее, разве не дал Бог зверям и всем гадам земным всякое семя, какое есть на земле, и всякое дерево, какое есть на земле, и всякий плод всякого дерева в пищу? И, еще далее, разве не дал он им всем наказа плодиться и размножаться и наполнять землю? Создатель не повелел бы зверям и всем гадам земным размножаться, если бы в своей бесконечной мудрости не обеспечил их пропитанием, и он это сделал, сказав, что дает им семя, и плод, и деревья в пищу. Но чем же и были заняты эти кроткие bestioles с самого дня Творения, как не осуществлением своих неотъемлемых прав, дарованных им во время оно, прав, которые Человек не властен ни урезать, ни отменять? Да, древесные черви порой выбирают для своего обитания места, где могут причинить Человеку неудобства, но это еще не повод бунтовать против законов Природы, установленных при Сотворении мира, ибо такой бунт есть прямое и дерзкое неповиновение Творцу. Господь вдохнул жизнь в древесных червей и дал им деревья земные в пищу; сколь же самонадеянно и опасно для нас было бы идти наперекор Божьей воле. Нет, я скорее предложил бы суду направить свое внимание не на сомнительные злодеяния кротчайших из тварей, а на злодеяния самого человека. Господь ничего не делает без цели, и то, что он позволил древесным червям поселиться в церкви Св. Михаила, является не чем иным, как предупреждением и наказанием человечества за его грехи. То, что червям было позволено населить церковь, а не какой-нибудь другой дом, является, утверждаю я, еще более серьезным предупреждением и наказанием. Неужели люди, представшие перед судом в роли истцов, так уверены в своей смиренности и христианских добродетелях, что берутся обвинять кротчайших животных, не обвинив сначала самих себя? Бойтесь греха гордыни, говорю я этим истцам. Вытащите бревно из своего глаза, прежде чем пытаться достать соринку из чужого. В-пятых, и в-последних, procureur pour les habitans требует от суда обрушить на bestioles тот громовой удар, что известен под именем отлучения. В качестве независимого пункта я считаю своим долгом предупредить суд, что такая кара была бы и несоответствующей, и незаконной. Поскольку отлучение лишает грешника возможности общаться с Богом, запрещает ему вкушать хлеб и вино, которые суть тело и кровь Христовы, изгоняет его из лона Святой Церкви с ее светом и теплом, то разве можно считать законным отлучение зверя полевого или гада земного, которые никогда и не являлись причастниками Святой Церкви? Нельзя, в первую очередь, лишать подсудимого тех благ, которыми он никогда не обладал. Это юридически неграмотно. А вовторых, отлучение -- кара великая и ужасная, она ввергает наказуемого в кромешную тьму, навеки лишает его света и благости Божьей. Возможно ли признать такую кару годной для bestiole, которая не имеет бессмертной души? Возможно ли обречь подсудимого на вечные муки, если он не обладает вечной жизнью? Эти существа не могут быть изгнаны из Церкви, ибо они не ее члены; как говорит апостол Павел, "судите внутренних, но не внешних". Итак, в свете изложенных соображений я предлагаю прекратить дело и отклонить иск как необоснованный, подзащитных же моих оправдать и освободить от всякого дальнейшего судебного преследования. Бартоломе Шасене, юрист. Replique des habitans (1) Господа, для меня большая честь вновь выступать перед вашим почтеннейшим судом, моля о справедливости, как та несчастная, обиженная мать, что молила Соломона вернуть ей дитя. Словно Улисс знаменитому Аяксу, буду я противоборствовать адвокату bestioles, представившему вам много аргументов, пестротою своей подобных Иезавели. _______________ (1) Ответная речь жителей (франц.). Во-первых, он утверждает, будто сей суд не имеет прав и полномочий судить bestioles за совершенные ими в Мамироле тяжкие преступления, и аргументирует это тем, что в глазах Божьих мы не лучше древесных червей, не выше их и не ниже, а потому не обладаем правом вершить над ними суд подобно Юпитеру, чей храм был на Тарпейской скале, откуда сбрасывали предателей. Но я опровергну это, подражая Господу нашему, изгнавшему менял из Иерусалимского храма, и вот каким образом. Разве человек не выше животных? Разве не явствует из священной книги Бытия, что животные, сотворенные прежде человека, были сотворены именно ради его пользы? Разве не дал Господь Адаму владычества над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всеми тварями, пресмыкающимися по земле? Разве не нарек человек имена всем скотам, и птицам небесным, и всем зверям полевым? Разве не было владычество человека над животными подтверждено Псалмопевцем и повторно отмечено апостолом Павлом? Но как же может человек владычествовать над животными и не иметь права карать их за их злодеяния? Далее, сие право вершить над животными суд, которое столь упорно отрицает адвокат bestioles, было даровано человеку самим Богом, о чем открыто свидетельствует священная книга Исхода. Разве не заповедал Господь Моисею священного закона -- око за око и зуб за зуб? И не продолжал ли он так: если вол забодает мужчину или женщину до смерти, то вола непременно следует побить камнями и мяса его не есть. Разве священная книга Исхода не проясняет таким образом закон? И не идет ли она дальше, а именно: если чей-нибудь вол забодает до смерти вола у соседа его, то продать живого вола и разделить пополам выручку, а также и убитого вола разделить пополам? Не заповедал ли так Господь и не дозволил ли человеку судить животных? Во-вторых, касательно того, что древесных червей не следует судить, ибо они не смогли прибыть на суд. Однако они были призваны сюда в соответствии со всеми существующими правилами. Они были призваны, как Евреи для уплаты дани Августу Цезарю. И разве Израильтяне не повиновались? Кто из присутствующих здесь стал бы препятствовать bestioles явиться на суд? Мои смиренные истцы могли бы пожелать, чтобы они не явились, и с этой целью предать огню ножку трона, ввергнувшего Туго, Епископа Безансонското, в состояние неразумия после удара головой об алтарную ступень, но, будучи христианами, воздержались от этого и предпочли вынести дело на рассмотрение вашего наипочтеннейшего суда. Так какого же врага могли повстречать обвиняемые? Уважаемый адвокат сослался на кошек, едящих крыс. Я не знал, господа, что кошки предпринимали попытки съесть древесных червей по дороге в суд, но если я заблуждаюсь, меня, без сомнения, поправят. Нет, отказ обвиняемых предстать перед вами можно объяснить лишь одним, а именно дерзким и в высшей степени сознательным неподчинением, злостным умолчанием, виновностью, которая слепит глаза, словно явленная Моисею неопалимая купина, тот куст, что пылал, но не сгорал, в точности как их вина, пылающая тем ярче, чем упорнее отказываются они предстать перед судом. В-третьих, здесь прозвучало, что древесных червей совершенно так же, как и Человека, создал Бог, и что Он дал им семя, и плоды, и деревья в пищу, а стало быть, всякий выбор ими съестного отмечен Божьим благословением. Сие есть главный и важнейший аргумент в пользу bestioles, и я опровергну его следующим образом. Священная книга Бытия говорит нам, что Бог в своей бесконечной милости и щедрости дал зверям полевым и гадам земным всякое семя, и плод, и деревья в пищу. Он дал деревья тем тварям, кои наделены инстинктом пожирать деревья, пусть даже сие служит источником помех и неприятностей для Человека. Но Он не давал им в пищу строений из дерева. Где в священной книге Бытия сказано, что гады, пресмыкающиеся по земле, могут селиться в строеньях из дерева? Разве, дозволяя иным тварям прогрызать растущий дуб, Господь наделил сих тварей и правом прогрызать Дом Божий? Где в Священном Писании Господь дал животным право пожирать Его храмы? И учил ли Господь своих слуг хранить молчание, когда Его храмы пожираются, а Его Епископы повергаются в состояние неразумия? Если свинья съедает освященную облатку, ее вешают за богохульство, и bestiole, избравшая своим обиталищем дом Господень, заслуживает не менее суровой кары. Далее, в качестве независимого пункта, было заявлено, что Господь создал древесного червя так же, как и Человека, а любая тварь Божья осенена Его благословением, сколь бы мерзостной и зловредной она ни была. Но разве Всемогущий Господь, в своей несравненной мудрости и благоволении, создал долгоносика, дабы он уничтожал наши урожаи, и древесных червей, дабы они уничтожали домы Господни? Наиученейшие мужи нашей Церкви в течение многих веков изучали каждый стих Священного Писания, словно воины Ирода, разыскивающие невинных младенцев, и не нашли ни единой главы, ни единой строки, ни единой фразы, где упоминалось бы о древесных червях. И потому я ставлю перед судом вопрос, главнейший во всем деле: а были ли вообще сии черви на Ноевом ковчеге? Священные тексты не содержат упоминаний о том, что древесные черви поднимались на борт величественного корабля Ноя или покидали сей корабль. Да и могло ли это быть, ибо разве не из дерева был построен Ковчег? Так ужели Господь в своей вековечной мудрости допустил бы на него существо, чья ежедневная деятельность могла бы повлечь за собою кораблекрушение и трагическую гибель Человека и всех Божьих тварей? Возможно ли хотя бы помыслить нечто подобное? Следовательно, древесных червей на Ковчеге не было, откуда мы заключаем, что они суть твари ущербные и противоестественные, не существовавшие во времена Потопа, сего великого и ужасного бедствия. Откуда появились они на свет, произошло ли это благодаря слепому случаю или по чьему-то коварному умыслу, нам неведомо, однако их пагубность и зловредность очевидны. Сии гнусные создания предались телом Диаволу и тем лишили себя Божьей защиты и покровительства. Разве не доказывает этого со всею ясностью то, каким лукавым и хитроумным образом надругались они над Гуго, Епископом Безансонским? Разве не так действует Диавол, долгие годы пробираясь тайными и темными путями, дабы затем торжествовать, достигнув своей мерзкой цели? Однако адвокат bestioles заявляет, будто древесные черви имеют благословение Божие во всем, что бы они ни делали, и во всем, что бы они ни ели. Иными словами, он утверждает, будто, пожирая ножку Епископского трона, они действовали с Божьего благословения. А это равносильно утверждению, что Господь своей собственной рукой поразил одного из Епископов своей собственной Святой Церкви, так же как поразил Он Валтасара, как поразил Он Амалика, как поразил Он Мадианитян, как поразил Он Хананеев, как поразил Он Сигона Аморреянина. Не является ли это гнуснейшим богохульством, кое суду надлежит вырвать с корнем, уподобясь в сем Геркулесу, очистившему Авгиевы конюшни? В-четвертых, здесь было заявлено, что данный суд не вправе выносить решение об отлучении. Но говорить так -- значит, отрицать власть, дарованную Господом его возлюбленной супруге Церкви, которую Он поставил владычицей над всем миром, все положив под ноги Ее, как подтверждает Псалмопевец, овец и волов всех, зверей полевых, птиц небесных, и рыб морских, и все, преходящее морскими стезями. Руководимая Духом Святым, Церковь не способна ошибаться. Действительно, разве не читаем мы в наших священных текстах о змеях и других ядовитых пресмыкающихся, чей яд был извлечен из них? Разве не читаем в священной книге Екклесиаста, что "змей непременно ужалит без заговаривания"? Значит, именно в согласии с Божьими заповедями Церковь на протяжении веков использовала свою могущественную, но справедливую власть, карая анафемой и отлучением тех зловредных животных, чье пагубное бытие есть мерзость в очах Господних. Разве не перестали дождь и роса падать на горы Гелвуйские, когда Давид проклял их? Разве Иисус Христос, сын Божий, не повелел срубать и предавать огню всякое дерево, не приносящее доброго плода? А если бессмысленное создание уничтожают за то, что оно не приносит плода, то, конечно же, позволительно и проклясть его, ибо большая кара включает в себя меньшую: cum si liceat quid est plus, debet licere quid est minus (1). Разве змей не был проклят в саду Эдемском, что заставило его ползать на чреве до конца жизни своей? А когда город Экс подвергся нашествию змей, поселявшихся в теплых ваннах и кусавших местных жителей, так что многие из них умерли, разве достойный Епископ Гренобльский не отлучил сих змей от Церкви, после чего они покинули город? Таким же образом и Епископ Лозаннский освободил Леманское озеро (2) от заполонивших его угрей. И таким же образом оный Епископ изгнал из вод сего озера пиявиц, едящих семгу, коей благочестивые христиане привыкли питаться в дни поста. А разве Эгберт, Епископ Трирский, не проклял ласточек, чей щебет мешал молитвам благочестивых христиан? И разве Святой Бернар сходным же образом и по сходной же причине не наказал отлучением полчища мух, кои наутро, подобно ордам Сеннахериба, усеяли все вокруг своими мертвыми телами? И разве не посох Святого Магнуса, проповедника Альгауского, изгнал и истребил крыс и мышей всякой породы, а также майских жуков? Так не будет ли справедливо и закономерно, если суд покарает отлучением сих злодеев и осквернителей святого Храма Божия? Адвокат bestioles утверждает, что древесные черви не могут быть отлучены, ибо они не имеют бессмертной души. Но не доказано ли нами, во-первых, что сии черви суть противоестественные твари, коих не было на Ноевом ковчеге, и, во-вторых, что те действия, за которые их привлекли к суду, свидетельствуют об их явной одержимости злым духом, а именно Люцифером. И тем настоятельнее испрашиваю я у суда приговора об их отлучении. ______________ (1) Если дозволено большее, должно дозволяться и меньшее (лат.). (2) Женевское озеро. Replique des insectes Господа, нам представили здесь множество аргументов; некоторые из них унесло ветром, словно отвеянную мякину, а некоторые остались перед вами на земле, словно полноценное зерно. Однако я прошу вас потерпеть еще немного и выслушать мое вторичное возражение поверенному des habitans, чьи аргументы падут, как стены Иерихона перед трубою истины. Во-первых, мой оппонент упоминает о продолжительном сроке, в течение которого bestioles обитали в ножке Епископского трона, лелея свой темный умысел, и полагает это доказательством того, что они трудились по дьявольскому наущению. Дабы опровергнуть этот вывод, я призвал сюда доброго брата Фролибера, искушенного во всем, что касается жизни гадов земных, да вы ведь и сами знаете, что он пасечник в аббатстве Св. Георгия. И разве он не сообщил вам, что, по мнению людей сведущих, bestioles живут всего лишь несколько кратких лет? Но все мы знаем, что прежде, чем пораженное червем дерево рассыплется, как под Гуго, Епископом Безансонским, впавшим вследствие этого в состояние неразумия, должно смениться не одно человеческое поколение. Следовательно, черви, вызванные сегодня в суд, суть не, кто иные, как потомки многих поколений древесных червей, обитавших в церкви Св. Михаила. И если мы подозреваем bestioles в злонамеренности, то мы обязаны приписать ее только первому их поколению, а отнюдь не его невинным потомкам, которые безгрешно жили там, где им довелось родиться. По этой причине я снова заявляю о необоснованности иска. К тому же обвинение не располагает свидетельскими показаниями относительно того, как именно и когда древоточцы проникли в дерево. Поверенный des habitans пытался доказать, что Священное Писание не дает bestioles права селиться в строеньях из дерева. Мы ответим ему тремя возражениями: первое, что Писание в явной форме и не запрещает им этого, второе, что если бы Бог не желал, чтобы они питались строеньями из дерева, Он не наделил бы их соответствующим инстинктом, и третье, что пока не засвидетельствовано противоположное и не доказана вина обвиняемых, право приоритетного обладания деревом должно быть признано за bestioles, а именно, следует считать, что они уже были в дереве, когда его свалил лесоруб, который продал его плотнику, который соорудил из него трон. Не древесные черви узурпировали созданное Человеком, а, наоборот, Человек умышленно разрушил обиталище древесных червей и использовал его в своих целях. Исходя из этого, мы снова требуем признания необоснованности данного иска. Во-вторых, здесь было заявлено, что древесные черви не плавали на Ковчеге, а посему должны быть признаны одержимыми дьяволом. На это мы ответим двумя возражениями: первое, что в Священном Писании не перечисляются все разновидности Божьих тварей и что по закону факт пребывания на Ноевом ковчеге должен быть признан для всякой твари, если специально не оговорено противное. И второе: обвинитель утверждает, что древесных червей на Ковчеге не было, но если он прав, то становится еще более очевидным, что Человек не получил от Бога власти над ними. Господь наслал на мир губительный Потоп, дабы очистить его, а когда вода спала и открылся новорожденный мир, Он дал Человеку владычество над животными. Но где написано, что Он дал Человеку владычество и над теми животными, которые не путешествовали в Ковчеге? В-третьих, заявление, будто из наших слов следует, что Гуго, Епископ Безансонский, был ввергнут во тьму неразумия рукою самого Господа, является чудовищной клеветой. Мы этого не утверждали, ибо это было бы богохульством. Но разве не общеизвестно, что пути Господни часто бывают окутаны для нас глубочайшей тайной? Когда Епископ Гренобльский упал с лошади и умер, мы не винили в этом ни Господа, ни лошадь, ни древесных червей. Когда Епископ Констанцский выпал за борт корабля и утонул в озере, мы не пришли к выводу, что Господь бросил его в воду или что черви испортили киль судна. Когда колонна в монастыре Св. Теодориха рухнула, придавив ногу Епископу Лионс кому, отчего он в дальнейшем никогда не расставался с посохом, мы также не винили в этом ни Господа, ни колонну, ни древесных червей. Да, пути Господни зачастую бывают скрыты от нас, но разве не общеизвестно и то, что Господь многократно карал недостойных? Разве не наслал Он на Фараона полчища жаб? Разве не наводнил Он землю Египетскую вшами и свирепыми песьими мухами? Разве не покарал Он того же Фараона воспалением с нарывами, и громом, и градом, и свирепыми полчищами саранчи? Разве не побил Он камнями город Пятерых Царей? Разве не поразил Он язвами даже слугу своего Иова? И именно по этой причине я призвал сюда отца Годрика и испросил у него сведений, касающихся уплаты десятин жителями Мамироля. Не слишком ли часто ссылались они то на капризы погоды, то на неурожай, то на повальные недуги, то на солдат, которые, проходя мимо, убили нескольких сильных юношей из их поселка? Но, несмотря на отговорки, совершенно понятно и очевидно, что в установленном Церковью порядке десятины не выплачивались, что имела место злонамеренная нерадивость, выливавшаяся в неподчинение Господу Богу и его супруге на земле. Церкви. Так разве не ясно из всего этого, что Господь, наславший полчища саранчи, дабы покарать Фараона, и свирепых песьих мух на землю Египетскую, точно так же наслал на церковь древесных червей, дабы покарать жителей за неподчинение? Могло ли это произойти без Божьего соизволения? Неужто Господь столь слаб и робок, что не способен защитить Свой храм от этих крохотных bestioles? Такое сомнение в Его силах было бы явным богохульством. А потому мы должны заключить, что нашествие древесных червей произошло либо по воле Всевышнего, либо с Его одобрения, что Бог послал их, дабы наказать непокорных грешников, и что грешникам следует склониться перед Его гневом, и покаяться в своих грехах, и заплатить положенные десятины. И правда, тут скорее надобны молитва, и пост, и самобичевание, и упование на милость Господню, а отнюдь не анафема и отлучение исполнителей, действующих в согласии с божественной волей и умыслом. В-четвертых и в-последних, учитывая, что древесные черви суть Божьи твари и как таковые нуждаются в пропитании, подобно тому как нуждается в пропитании человек, а также надеясь, что приговор окажется не столько суровым, сколько милосердным, мы, в свете изложенных соображений, предлагаем суду потребовать от жителей Мамироля, столь неразумно затягивающих выплаты десятин, чтобы они назначили и отвели вышеупомянутым bestioles новое пастбище, где те могли бы мирно кормиться без ущерба для церкви Св. Михаила, и, используя свою законную власть, повелеть этим bestioles перейти на вышеуказанное пастбище. Ибо мои кроткие подзащитные просят и жаждут только одного: чтобы им было позволено жить в мире и во тьме, без постороннего вмешательства и ложных обвинений. Господа, я подвожу итог, утверждая, что иск следует отклонить как необоснованный, и, в свете изложенных соображений, что bestioles должны быть признаны невиновными, и, снова в свете изложенных соображений, что их следует препроводить на новое пастбище. Засим же заявляю о готовности моих клиентов подчиниться решению суда. Бартоломе Шасене, юрист. Conclusions du procureur episcopal Аргументы, представленные адвокатом ответчиков, являются достаточно вескими и убедительными и должны быть признаны плодом глубоких и серьезных размышлений, ибо не следует суду с легкостью и наобум провозглашать чье-либо отлучение, поскольку, будучи провозглашенным с легкостью и наобум, оно может не попасть в цель, но вследствие своей исключительной мощи поразить самого глашатая. Аргументы представителя обвинения также говорят о его высокой учености и эрудиции, и это есть истинно глубокое море, в коем невозможно достичь дна. По вопросу, поднятому адвокатом bestioles, о многих поколениях древесных червей и о том, следует ли считать поколение червей, вызванное в суд, тем самым, которое совершило преступление, мы имеем сказать следующее. Во-первых, в Священном Писании, в книге Исхода, говорится, что за грехи отцов Бог покарает детей в третьем и четвертом поколении, а потому со стороны суда будет вполне благочестиво привлечь к ответу несколько поколений древесных червей, каждое из которых погрешило против Господа, и сие воистину можно будет счесть торжеством правосудия. И во-вторых, если мы примем утверждение поверенного pour les habitans об одержимости bestioles диаволом, тогда что может быть естественнее -- или, в данном случае, омерзительнее и противоестественнее,-- чем то, что таковая одержимость позволила древесным червям прожить долее обыкновенного, и потому единственное поколение сих гадов способно было нанести весь ущерб, причиненный трону и крыше. В любом случае нам показался весьма серьезным довод представителя les habitans, заключающийся в том, что древесных червей не могло быть на Ноевом ковчеге -- ибо какой же здравомыслящий капитан возьмет их к себе на борт, не убоясь риска потерпеть кораблекрушение? -- а посему они не входят в число первых творений Господа. Но каков их статус во всемирной иерархии: естественны ли они хотя бы отчасти, или разлагаются заживо, или суть творения диавола,-- могут решить лишь те великие умы Церкви, кои занимаются решением подобных вопросов. Не дано нам также знать и целых мириад причин, по которым Господь мог наслать древесных червей на сию скромную церковь. Возможно, нищих прогоняли от ее дверей. Возможно, десятины выплачивались нерегулярно. Возможно, прихожане вели себя легкомысленно и дом Божий был обращен в место тайных свиданий, что и повлекло за собой нашествие насекомых. Нам никогда не следует забывать о долге сострадания и о необходимости подавать милостыню, и разве ад не был уподоблен Евсевием хладному месту, где плач и скрежет зубовный вызываются ужасным морозом, а не вечным огнем, и разве сострадание не есть одно из средств, с помощью которых мы предаемся на милость Божью? А посему, рекомендуя приговорить bestioles, которые столь подло и гнусно напали на храм Божий, к отлучению, мы также рекомендуем наложить на habitans все необходимые в подобных случаях наказания и епитимьи. Sentence du juge d'Eglise (1) Во имя и с попущения Всемогущего Господа, Отца, Сына и Святого Духа, и Марии, благословенной Матери Господа нашего Иисуса Христа, пользуясь властью, унаследованной от Святых Апостолов Петра и Павла, а также полномочиями, данными нам в этом деле, укрепив себя Святым Крестом и исполнясь страха Божия, мы объявляем вышеупомянутых древесных червей презренными паразитами и повелеваем им, под угрозой проклятия, анафемы и отлучения, в ближайшие семь дней покинуть церковь Св. Михаила поселка Мамироля Безансонской епархии и перекочевать без задержки и промедления на пастбище, отведенное им жителями Мамироля, поселиться там и никогда больше не возвращаться в церковь Св. Михаила. Дабы придать этому приговору законную силу, а также сделать действенными всякое проклятие, анафему и отлучение, кои могут быть провозглашены в любое время, жители Мамироля обязываются сим неуклонно блюсти долг сострадания, выплачивать десятины в порядке, установленном Святой Церковью, воздерживаться от всякого легкомыслия в Доме Божием и ежегодно, в память о том печальном дне, когда Гуго, Епископ Безансонский, был ввергнут во тьму неразумия... __________________ (1) Приговор Эглизского судьи (франц.). Здесь рукопись из муниципальных архивов Безансона обрывается, не сообщая подробностей о ежегодном поминании или епитимье, наложенной судом на поселян. Состояние бумаг свидетельствует о том, что за протекшие четыре с половиной века архивы подвергались (и, вероятно, не единожды) нашествию термитов, которые и отгрызли заключительные слова приговора Эглизского судьи. 4. Уцелевшая В год тысяча четыреста девяносто второй Колумб переплыл океан голубой. А дальше? Она не могла вспомнить. Много лет назад покорные третьеклашки со сложенными на парте руками, они нараспев повторяли это вслед за учительницей. Все, кроме Эрика Дули, который сидел позади нее и жевал ее косичку. Однажды ей велели встать и прочесть две следующие строчки, но едва она поднялась с сиденья на несколько дюймов, как голова ее дернулась назад, и весь класс засмеялся. Эрик повис сзади, вцепившись в ее косу зубами. Может быть, поэтому она так и не смогла запомнить две следующие строчки. Хотя северных оленей она помнила хорошо. Все началось с северных оленей, которые летали по воздуху на Рождество. Она была девочкой и верила в то, что ей говорят, и олени летали. Кажется, впервые она увидела их на рождественской открытке. Шесть, восемь, десять оленей, запряженных парами. Она всегда думала, будто каждая пара -- это муж с женой, счастливые супруги, как те звери, что плавали на Ковчеге. Ведь так было бы правильно, естественно, разве нет? Но отец сказал, что в сани запряжены одни самцы, это видно по их рогам. Сначала она была просто разочарована, но потом в ее душе стало закипать негодование. Дед Мороз ездит на чисто мужской упряжке. Типичная картина. Абсолютно типичная, зло думала она. Они летали, вот в чем была вся штука. Она не верила, что Дед Мороз протискивается в трубу и кладет подарки на краешек кровати, но верила, что северные олени летают. Ее пытались разубедить, говорили, если ты веришь в это, то поверишь во что угодно. Но ей было уже четырнадцать, и она, стриженая и упрямая, за словом в карман не лезла. Нет, говорила она, если б вы только могли поверить, что олени умеют летать, вы бы поняли, что все может быть. Все-все. Примерно тогда же она ходила в зоопарк. Ей нравились их рога, вот что. Они были все шелковые, точно покрытые какой-то шикарной материей из модного магазина. Похожи на ветки в сказочном лесу, где сотни лет не ступала ничья нога; мягкие, сверкающие, пушистые ветки. Ей чудилась рощица, идущая под уклон, слабый свет, под ногами похрустывают упавшие орехи. Ага, и пряничный домик в конце тропинки, усмехнулась ее лучшая подруга Сандра, когда она ей сказала. Нет, подумала она, рога превращаются в ветки, ветки в рога. Все связано, и олени умеют летать. Однажды по телевизору она видела, как они дерутся. Они бодались, наскакивали друг на друга, низко опустив головы, и переплетались рогами. Драка была такой жестокой, что они ободрали себе рога. Она думала, там будет просто сухая кость и рога станут похожи на зимние ветки, с которых звери обглодали кору. Но все оказалось не так. Совсем не так. Они кровоточили. Кожа с них содралась, а под ней была не только кость, но и кровь. Белые рога заалели, они выделялись на коричневозеленом фоне, как поднос с костями в мясной лавке. Это ужасно, подумала она, но нам нельзя отворачиваться. Все и впрямь связано, даже то, что мы не хотим, особенно то, что мы не хотим. x x x После первой большой катастрофы она часто смотрела телевизор. Это не слишком серьезная катастрофа, говорили тогда, ничего страшного, с бомбой не сравнить. И потом, это ведь случилось далеко, в России, а у них там нет хороших современных электростанций, как у нас, и даже если б были, их требования безопасности, очевидно, намного ниже, так что здесь этого произойти не могло, и нам-то волноваться не о чем, правда? Говорили даже, что это послужит русским уроком. Теперь они семь раз подумают, прежде чем сбросить бомбу. Странно, но на людей это подействовало как-то возбуждающе. Все интересней, чем последние данные по безработице или цена марки. Кроме того, неприятности большей частью случались с другими. Было ядовитое облако, и все следили, куда оно идет, как следили бы за перемещениями весьма любопытной области низкого давления на карте погоды. Одно время люди перестали покупать молоко и спрашивали мясника, откуда мясо. Но потом тревога улеглась, и все обо всем забыли. Сначала северных оленей собирались хоронить в шести футах под землей. Эта история не попала в разряд сенсаций -- дюйм-два на странице зарубежных новостей, и только. Облако прошло над оленьими пастбищами, яд выпал с дождем, лишайник стал радиоактивным. Что я вам говорила, подумала она, все связано. Никто не мог понять, с чего она так расстроилась. Ей говорили, хватит сентиментальничать, в конце концов, не собирается же она жить на одной оленине, а если она такая сердобольная, пусть лучше людей пожалеет. Она пробовала объяснить, но объяснения всегда давались ей с трудом, и ее не поняли. А те, кто якобы понял, сказали, ну ясно, это все твое детство и романтические ребячьи бредни, но нельзя же всю жизнь жить с этими ребячьими бреднями, пора наконец и повзрослеть, пора стать реалисткой, ты уж не плачь, а вообще-то нет, может, оно и неплохо, знаешь, поплачь-ка как следует, пожалуй, это пойдет тебе на пользу. Нет, говорила она, не так все это, совсем не так. Потом пошли шутки карикатуристов: северные олени светятся от радиоактивности, и Деду Морозу на санях не надо освещать себе путь, а у оленя по кличке Красноносый Рудольф такой блестящий нос, потому что он из Чернобыля, но ей это смешным не казалось. Послушайте, повторяла она людям. Радиоактивность меряют в таких единицах, беккерелях. После катастрофы норвежскому правительству надо было решить, какой уровень радиации в мясе считать еще безопасным, и они остановились на цифре в 600 беккерелей. Но населению пришлась не по душе мысль, что их мясо отравлено, и дела норвежских мясников пошатнулись, а мясо северных оленей вообще никто не брал, и неудивительно. Тогда правительство поступило вот как. Они сказали, что народ, очевидно, не станет есть оленину слишком часто, уж очень он напуган, а есть более загрязненное мясо время от времени ничуть не вреднее, чем менее загрязненное -- постоянно. Так что для оленины допустимый предел заражения подняли до 6000 беккерелей. Фокус-покус! Сегодня вредно есть мясо, в котором 600 беккерелей, а завтра можно спокойно есть то, где их вдесятеро больше. Это, конечно, касается только оленины. А свиная отбивная или телячья шейка, содержащие 601 Беккерель, официально считаются опасными. В одной из телепередач показывали чету лапландских фермеров, которые привезли на проверку тушу убитого оленя. Это случилось сразу после того, как допустимый предел увеличили в десять раз. Инспектор из соответствующего управления, по сельскому хозяйству, что ли, вырезал маленькие кусочки оленьих внутренностей и произвел обычные замеры. Прибор зафиксировал 42000 Беккерелей. 42 тысячи. Сначала их собирались хоронить на глубине в шесть футов. Однако чем больше несчастье, тем охотнее люди шевелят мозгами. Хоронить оленей? Нет, тогда может показаться, будто возникла серьезная проблема, будто что-то и впрямь неладно. Надо найти более практичный способ избавиться от них. Раз нельзя кормить этим мясом людей, почему бы не скормить его животным? Хорошая мысль -- но каким животным? Понятно, не тем, которые в конце концов пойдут в пищу людям: царей природы надо беречь. И его решили отдать норкам. Какая удачная идея! Норки -- зверюшки не из самых симпатичных, к тому же люди, которые могут позволить себе покупать норковые шубы, вероятно, не станут возражать против небольшой дозы радиоактивности в придачу. Это как чуточка духов за ушами или вроде того. Особый шик, если подумать. На этом месте большинство знакомых уже переставали слушать, что она говорит, но она всегда продолжала. Ну вот, говорила она, так теперь вместо того, чтобы хоронить оленей, на их тушах рисуют большую синюю полосу и скармливают норкам. Мне кажется, лучше было бы их хоронить. Тогда людям стало бы стыдно. Посмотрите, что мы сделали с северными оленями, сказали бы те, кто будет рыть яму. По крайней мере, могли бы сказать. Могли бы задуматься. Почему мы так жестоки к животным? Делаем вид, что любим их, держим у себя дома и умиляемся, когда нам кажется, будто они ведут себя похоже на нас, но ведь мы были жестоки к ним с самого начала, разве не так? Убивали их, и мучили, и перекладывали на них свою вину? x x x Она перестала есть мясо после той катастрофы. Всякий раз, увидев у себя на тарелке кусочек говядины или ложку гуляша, она вспоминала северных оленей. Несчастных зверей с ободранными рогами, в крови после драки. Потом вереницу туш на блестящих крюках, у каждой на спине синяя полоса, с позвякиванием едущих мимо. После этого, объясняла она, ей и пришло в голову отправиться сюда. То есть на юг. Ей говорили, что она поступила глупо, сбежала, не захотела стать реалисткой, если уж она так переживала, надо было не удирать, а доказывать свою правоту. Но это слишком угнетало ее. Никто не прислушивался к ее словам. Кроме того, вы все время должны стремиться туда, где, по-вашему, олени могут летать; это и значит быть реалистом. На севере им уже не подняться. x x x Узнать бы, что стало с Грегом. Узнать бы, жив ли он. Узнать бы, что он думает обо мне теперь, когда убедился в моей правоте. Надеюсь, он не возненавидел меня за это. Мужчины часто начинают ненавидеть тебя за твою правоту. А может, он прикинется, будто ничего не случилось; тогда ему легко будет считать, что он прав. Нет, это не то, что ты думала, это просто комета вспыхнула в небе, или летняя гроза, или телевизионщики разыгрывают. Курица безмозглая. Грег был самый обыкновенный олух. Не то чтобы мне хотелось чего-то другого, когда я его встретила. Он уходил на работу, приходил домой, бездельничал, пил пиво, уходил добавлять с приятелями, иногда слегка поколачивал меня, вечером после получки. Мы жили не так уж плохо. Спорили насчет Пола, конечно. Грег говорил, я должна его кастрировать, чтоб был не такой агрессивный и не царапал мебель. Я говорила, это тут ни при чем, все кошки царапают мебель, наверно, надо купить ему специальный шесток, обитый материей. Грег сказал, почем я знаю, может, он решит, что его поощряют, и начнет царапать вообще все подряд? Я сказала, не изображай из себя идиота. Он сказал, это научный факт: если кота кастрировать, он станет менее агрессивным. Я сказала, а по-моему, наоборот -- если его покалечить, он скорее станет злобным и раздражительным. Тогда Грег взял наши здоровые ножницы и сказал, ладно, а почему бы нам не проверить, черт возьми? Я завопила. Я бы не дала ему кастрировать Пола, хотя он и правда изрядно попортил мебель. Потом я кое-что вспомнила. Северных оленей тоже кастрируют. В Лапландии, знаете. Выбирают большого самца, кастрируют, и он становится ручным. Потом вешают ему на шею колокольчик, и этот головной, как его там называют, ведет остальных оленей куда захочется пастухам. Так что резон тут есть, но я все равно против. Кот не виноват, что он кот. Грегу я, конечно, ничего про этих, с колокольчиками, не рассказала. Иногда, если он пускал в ход руки, я думала, тебя бы первого кастрировать, может, ты станешь менее агрессивным. Но я никогда этого не говорила. Что толку. Мы часто ругались, когда речь заходила о животных. Грег считал меня дурой. Как-то я сказала ему, что всех китов переводят на мыло. Он засмеялся и ответил, что это неслабо придумано -- какая никакая, а все польза. Я разревелась. Наверно, не столько из-за его слов, сколько вообще из-за его отношения к этим вещам. О самом серьезном мы не спорили. Он просто говорил, что политика -- мужское дело, а я сама не соображаю, что несу. Дальше наши беседы о вымирании планеты не заходили. Когда я говорила, что меня волнует, как поведет себя Америка, если Россия ей не уступит, или наоборот, или что-нибудь насчет Ближнего Востока, он говорил, а мне не кажется, что это у меня предменструальный синдром? Сами понимаете, какой уж тут разговор. Он и не собирался обсуждать эти темы, спорить со мной. Как-то я сказала, может быть, это и впрямь предменструальный синдром, и он сказал, ну да, так я и думал. Я сказала, да нет, послушай, может, женщины ближе к миру. Он сказал, о чем это я, а я сказала, ну, все ведь связано, правда, и женщины больше связаны со всеми природными циклами, рождением и возрождением планеты, чем мужчины, которые только оплодотворители, если уж на то пошло, а раз женщины живут в гармонии с миром, то когда на севере происходят ужасные вещи, вещи, угрожающие самому существованию планеты, женщины, может быть, чувствуют это, чувствуют же некоторые приближение землетрясения, вот, наверно, отсюда и ПМС. Он сказал, курица ты безмозглая, потому-то политика и есть мужское дело, и достал из холодильника еще пива. Через несколько дней он сказал мне, ну и как там насчет конца света? Я посмотрела на него и ничего не ответила, и он сказал, так я и думал, весь этот твой предменструальный синдром только оттого, что у тебя был месяц на носу. Я сказала, ты меня так злишь, что я даже хочу конца света, чтобы ты остался в дураках. Он сказал, жаль, жаль, вот видишь, какая штука, я ведь, по-твоему, только оплодотворитель, но я уверен, что другие оплодотворители там, на севере, как-нибудь да разберутся. Разберутся? Так говорят сантехники или работяги, которые приходят латать крышу. "Ладно, авось разберемся",-- говорят они и подмигивают этак по-приятельски. Ну, а теперь-то разобраться им не удалось, правда? Ясное дело, не удалось. И в последние дни кризиса Грег не всегда приходил домой по ночам. Даже он наконец заметил и решил поразвлечься напоследок. В каком-то смысле я не могла его винить, да он бы и не признался. Он сказал, что не приходит, потому что ему надоело слушать мой нудеж. Я сказала, что понимаю и все нормально, но когда я объяснила ему, он взъерепенился. Сказал, если ему захочется подшустрить на стороне, то это будет не из-за мировой ситуации, а потому, что я ему плешь проела. Они просто не видят связи, правда? Когда мужчины в темно-серых костюмах и галстуках в полоску там, на севере, принимают, как они выражаются, известные меры предосторожности, мужчины вроде Грега, в теннисках и ремнях, здесь, на юге, начинают засиживаться в барах и снимать девочек. Они бы должны понять это, правда? Должны бы признать. Так что, когда это случилось, я не стала ждать Грега домой. Он гдето заливал в себя очередную кружку пива и говорил, что эти парни на севере во всем разберутся, а пока почему бы тебе не посидеть у меня на коленях, цыпочка? Я просто взяла Пола вместе с его корзиной, захватила с собой побольше консервов и несколько бутылок воды и села в автобус. Я не оставила записки, потому что говорить было нечего. Вышла на конечной, на Гарри Чен авеню, и пошла пешком по Эспланаде. И угадайте-ка, кто там грелся на крыше машины? Сонная, мирная трехцветная киска. Я погладила ее, она замурлыкала, тогда я сгребла ее в охапку, один-двое прохожих остановились посмотреть, но не успели они раскрыть рот, как я уже свернула за угол, на Герберт-стрит. Грег рассердился бы, узнай он про лодку. Но он только один из четырех хозяев, а если все они собираются коротать последние дни, напиваясь в барах и снимая девочек из-за мужчин в темно-серых костюмах, которые, по-моему, кастрировали сами себя уже много лет назад, то лодка им вряд ли понадобится, правда? Я погрузилась, а когда отчаливала, увидела, что пестренькая, которую я дела не помню куда, сидит на корзинке Пола и смотрит на меня. "Ты будешь Линда",-- сказала я. x x x Она покинула мир в месте под названием Докторова балка. Там, где кончается Эспланада в Дарвине, за зданием АМХ современной постройки, извилистая дорога ведет вниз, к заброшенному лодочному причалу. Просторная автомобильная стоянка на солнцепеке обычно пустует, Машины бывают здесь, только когда туристы приезжают поглазеть, как кормят рыбу. Теперь ничего больше в Докторовой балке не происходит. Каждый день во время прилива сотни, тысячи рыб собираются у самого берега и ждут, чтобы их покормили. Она подумала, как доверчивы рыбы. Они, наверно, считают, что эти двуногие великаны дают им еду по доброте душевной. Может, поначалу так оно и было, но нынче вход сюда стоит два с половиной доллара для взрослых, полтора для детей. Странно, почему туристов, которые останавливаются в больших отелях вдоль Эспланады, это не удивляет. Но люди перестали задумываться о том, что происходит вокруг,-- всем некогда. Мы живем в мире, где надо платить, чтобы дети могли посмотреть, как кормят рыбу. Теперь эксплуатируют даже рыб, подумала она. Эксплуатируют, а потом травят. Весь океан постепенно наполняется ядом. Рыбы тоже умрут. Докторова балка была безлюдна. Отсюда уже почти никто не плавал: все давным-давно перебрались в специально оборудованный порт. Однако на скалах до сих пор лежали две-три лодки, видимо, брошенные хозяевами. На одной из них, серо-розовой, с обломком мачты, было написано: "НЕ ПРОДАЕТСЯ". Это всегда забавляло ее. Грег и его друзья держали свою маленькую лодчонку позади этой, подальше от места кормления рыб. Скалы здесь были завалены металлоломом -- двигателями, котлами, клапанами, трубами, оранжево-красными от ржавчины. Проходя мимо, она вспугнула две-три стайки оранжево-красных бабочек, поселившихся среди этого металлического хлама, который обеспечивал им маскировку. Что мы сделали с бабочками, подумала она; вот где мы заставили их жить. Она перевела взгляд на море, с зарослей невысоких мангровых деревьев, подымающихся вверх по берегу, мимо цепочки маленьких танкеров к низким, горбатым островам на горизонте. Таким было место, где она покинула мир. Мимо острова Мелвилла, через пролив Дандас и дальше, в Арафурское море; затем она предоставила выбор направления ветру. Кажется, большей частью они плыли на восток, но она следила не слишком внимательно. Запоминать дорогу имеет смысл лишь в том случае, если ты намерен вернуться туда, откуда отправился, а она знала, что это невозможно. Она не ожидала увидеть на горизонте аккуратные грибовидные облака. Она знала, что это не будет похоже на кино. Иногда чуть менялась освещенность, иногда слышался отдаленный рокот. Подобные вещи могли вовсе ничего не значить; но где-то это уже случилось, и ветры, гуляющие по планете, довершат начатое. По вечерам она приспускала парус и уходила вниз, в маленькую каютку, оставляя палубу Полу и Линде. Сначала Пол хотел подраться с новенькой -- как это у них принято, защищал свою территорию. Но через пару дней кошки свыклись друг с другом. x x x Наверно, она слегка перегрелась на солнце. Она провела на жаре целый день, а единственной защитой служила ей одна из старых бейсбольных шапок Грега. У него была целая коллекция таких шапок с дурацкими надписями. Эта была красная с белыми буквами, рекламой какого-то ресторана. Надпись гласила: "ПОКА НЕ ПОЕШЬ В "БИДЖЕЙ", ГОВНА ИЗ ТЕБЯ НЕ ВЫЙДЕТ". Грег получил ее на день рождения от кого-то из собутыльников, и эта шутка никогда не надоедала ему. Бывало, он сидел здесь, в лодке, в этой шапке и с банкой пива в руке и начинал потихоньку посмеиваться себе под нос. Потом смеялся погромче, пока кто-нибудь не обратит внимания, и наконец объявлял: "Пока не поешь в "Би-Джей", говна из тебя не выйдет". Это приводило его в восторг, снова и снова. Она ненавидела эту шапку, но носить ее стоило. Она забыла цинковую мазь и все остальные тюбики. Она знала, что делает. Знала, что из этой затеи, которую Грег, наверно, назвал бы ее очередной авантюркой, может ничего не выйти. Какие бы планы она ни строила -- особенно если в них не находилось места Грегу,-- он всегда называл их ее очередной авантюркой. Она не рассчитывала пристать к какому-нибудь нетронутому острову, где достаточно бросить через плечо горстку бобов, и за спиной у тебя сразу подымется и приветливо замашет стручками целый бобовый лес. Она не думала увидеть коралловый риф, песчаную отмель из туристического проспекта и кивающую пальму. Она не воображала, будто через пару недель наткнется на ялик с каким-нибудь симпатичным парнягой и двумя собаками; потом на девицу с двумя курами, на увальня с двумя свиньями и так далее. Особых надежд на будущее она не питала. Она просто решила, что надо попробовать, а там уж как выйдет. В этом ее долг. И уклоняться от него нельзя. x x x Что-то такое было сегодня ночью. Я просыпалась, а может, еще не проснулась, но я слышала кошек, честное слово, слышала. Вернее, кошку, как она зовет кота. Но Пола-то звать недолго, он ведь недалеко. Когда я совсем проснулась, уже только волны плескались о борт. Я вылезла наверх, открыла дверь. И увидела в лунном свете, как они сидят бок о бок, такие аккуратненькие, и смотрят на меня. В точности как двое ребят, которых девчонкина мать едва не застукала за поцелуями. Кошка, когда у нее течка, кричит, словно ребенок плачет, правда? Это должно бы научить нас кое-чему. Я не считаю дней. Какой в этом смысл? Нам надо отвыкать мерить все днями. Днями, уик-эндами, отпусками -- так меряют люди в серых костюмах. Мы должны вернуться к каким-нибудь более старым циклам, хотя бы от восхода до заката, а другими ориентирами будут луна, и времена года, и колебания климата -- того нового, ужасного климата, в котором нам теперь придется жить. Как меряют время дикие племена в джунглях? Еще не поздно у них поучиться. У тех, кто знает секрет, как жить с природой. Они-то не стали бы кастрировать своих кошек. Они могут поклоняться им, могут даже есть их, но кастрировать -- ни за что. Я ем совсем мало, только чтобы продержаться. Я не собираюсь высчитывать, сколько мне придется провести в море, а потом делить запасы на сорок восемь частей или что-нибудь в этом роде. Это старая манера думать, манера, которая привела нас ко всему этому. Я ем, только чтобы держаться, вот и все. Рыбу ловлю, конечно. Я уверена, что это безвредно. Но когда мне удается что-нибудь поймать, я отдаю улов Полу и Линде. Посижу на консервах, а они пока пусть отъедаются. x x x Надо быть осторожнее. Кажется, упала на солнце в обморок. Очнулась на спине, кошки лижут лицо. Чувствовала себя разбитой, лихорадило. Наверно, слишком много консервов. В следующий раз, как поймаю рыбу, лучше съем сама, пусть даже они на меня обидятся. Интересно, что там решил Грег? Решил ли он вообще что-нибудь? Я будто вижу его поодаль, с пивом в руке, он смеется и показывает пальцем. "Пока не поешь в "Би-Джей", говна из тебя не выйдет",-- говорит он. Прочел это у меня на шапке, глядит на меня. Девка на коленях. Моя жизнь с Грегом кажется мне теперь такой же далекой, как жизнь на севере. Недавно я видела летучую рыбу. Точно, видела. Не могла же я это придумать, правда? У меня сразу поднялось настроение. Рыбы умеют летать, и северные олени тоже. x x x У меня определенно жар. Кое-как поймала рыбу и даже сготовила. Очень мешали Пол с Линдой. Сны, плохие сны. По-моему, до сих пор движемся более или менее на восток. Уверена, что я не одинока. То есть наверняка по всему миру рассеяны такие же, как я. Не может быть, чтобы только я, только я одна в лодке с двумя кошками, а все остальные на суше и кричат, курица безмозглая. Готова поклясться, есть сотни, тысячи лодок с людьми и зверями, которые делают то же, что и я. Покинуть корабль, такая раньше была команда. А теперь вместо этого -- покинуть землю. Опасность везде, но на земле больше. Все мы когда-то выползли из моря, верно? Может, это было ошибкой. Теперь мы возвращаемся обратно. Я представляю себе, как все остальные делают то же, что и я, и это вселяет в меня надежду. Должен же быть у людей инстинкт, правда? Если появилась угроза -- рассеяться. Не просто бежать от опасности, но увеличивать шансы на выживание вида. Если мы рассеемся по планете, кто-нибудь да уцелеет. Если даже они расстреляют всю свою отраву, какой-то шанс должен остаться. По ночам слышу кошек. Многообещающие звуки. x x x Дурные сны. Я бы даже сказала, кошмары. Какой сон уже можно считать кошмаром? Эти мои сны продолжаются и после того, как я проснусь. Словно похмелье. Дурные сны не дадут оставшимся в живых жить спокойно. x x x Ей показалось, что на горизонте маячит другое судно, и она поплыла туда. Сигнальных ракет у нее не было, а кричать было слишком далеко, так что она просто поплыла туда. Судно шло параллельно горизонту, и она видела его примерно с полчаса. Потом оно исчезло. А может, это было и не судно, сказала она себе; но что бы это ни было, его исчезновение заставило ее пасть духом. Она вспомнила одну страшную вещь, про которую как-то прочла в газете, в статье о жизни на борту супертанкера. В последние годы корабли становились все больше и больше, а их команды все меньше и меньше, потому что за людей работала техника. Стоило лишь запрограммировать компьютер где-нибудь в Мексиканском заливе или неважно где, и корабль практически сам шел оттуда в Лондон или Сидней. Это было гораздо удобней для владельцев, которые экономили кучу денег, и для команды, у которой теперь была только одна забота: как-нибудь убить время. Большую его часть они проводили внизу; пили там пиво, как Грег, насколько она поняла. Пили пиво и смотрели телевизор. Так вот, одну вещь из этой статьи она не могла забыть. Там говорилось, что прежде кто-то всегда был наверху, в "вороньем гнезде" или на мостике, и следил за морем. Но теперь на больших кораблях уже нет впередсмотрящих -- в крайнем случае, кто-нибудь иногда поглядывает на экран, по которому движутся световые пятна. Прежде, если вас носило по морю, например, на плоту или в шлюпке, а мимо шел корабль, было весьма вероятно, что вас подберут. Вы махали, и кричали, и пускали ракеты, если могли; вы привязывали к мачте свою рубашку; и всегда были люди, готовые заметить вас. Теперь вы можете болтаться в океане неделями, а когда наконец появится супертанкер, он пройдет мимо. Радар вас не заметит, потому что вы слишком малы, и вам повезет, если ктонибудь по чистой случайности будет висеть на борту и блевать. Было множество случаев, когда потерпевших крушение, которых прежде обязательно бы спасли, просто не замечали; бывало даже такое, что людей давили корабли, идущие как будто бы им на помощь. Она пыталась представить себе всю эту жуть, страшное ожидание и потом это чувство, когда корабль проходит мимо, а ты ничего не можешь сделать, и все твои крики заглушает шум двигателей. Вот что не так в этом мире, подумала она. Мы отказались от впередсмотрящих. Мы не думаем о спасении других, а просто плывем вперед, полагаясь на наши машины. Все внизу, пьют пиво вместе с Грегом. Так что судно на горизонте могло не заметить ее, даже если бы прошло рядом. Да она и не хотела, чтобы ее спасли, ничего такого. Просто узнать какие-нибудь новости о мире, только и всего. x x x Кошмары мучили ее все чаще. Похмелье дурных снов съедало все большую часть дня. Она чувствовала, что лежит на спине. Рука болела. На ней были белые перчатки. Похоже, она находилась в чем-то вроде клетки: по обе стороны поднимались вверх металлические прутья. Мужчины приходили и смотрели на нее, всегда только мужчины. Она подумала, надо записать все эти кошмары, записать, как будто это явь. Она сказала мужчинам в кошмарах, что собирается записать про них. Они улыбнулись и ответили, что дадут ей бумагу и карандаш. Она не взяла. Сказала, у нее есть. x x x Она знала, что рыба идет кошкам на пользу. Знала, что они здесь мало двигаются и потому толстеют. Но все же ей казалось, что Линда потолстела больше, чем Пол. Она не хотела верить, что это произошло. Не отваживалась. Однажды она увидела землю. Завела мотор и поплыла к ней. Когда она уже различала мангровые деревья и пальмы, горючее кончилось, и ветер стал относить ее прочь. Удивительно, но, глядя на исчезающий остров, она не чувствовала ни грусти, ни разочарования. В любом случае, подумала она, найти новую землю с помощью дизельного двигателя было бы обманом. Надо учиться все делать по-старому: будущее лежит в прошлом. Пусть ветры ведут и охраняют ее. Она выбросила канистры изпод горючего за борт. x x x Я сошла с ума. Наверно, до отплытия я забеременела. Конечно. Как я не догадалась, что это и есть ответ? Все эти шуточки Грега насчет того, что он только оплодотворитель, а я не понимала очевидного. Вот зачем он вообще был. Вот зачем я его встретила. Все эти уловки кажутся теперь такими странными. Куски резины, мазь туда, таблетки внутрь. Больше ничего этого не будет. Мы должны опять вернуться к природе. Узнать бы, где сейчас Грег; если он еще где-нибудь есть. Может быть, он умер. Я никогда не верила этому закону, что выживают самые приспособленные. Глядя на нас, всякий решил бы, что уцелеть предстоит Грегу: он крепче, сильнее, практичней, во всяком случае, по нашим меркам, консервативней, беспечней. Я мнительна, никогда не умела плотничать, не такая самостоятельная. Но уцелеть суждено мне; во всяком случае, у меня есть шанс. Выживание мнительных -- вот, значит, что получается? Люди, подобные Грегу, вымрут, как динозавры. Если хочешь уцелеть, ты должен понимать, что происходит; это и есть настоящее правило. Я уверена, были звери, которые почувствовали приближение ледникового периода и отправились в далекий, трудный путь в поисках безопасных земель с более теплым климатом. И уверена, что динозавры считали их чересчур нервными, приписывали все предменструальному синдрому, говорили, курицы безмозглые. Интересно, северные олени знали, что с ними случится? Вам не кажется, что они всегда это как-то чувствовали? x x x Мне говорят, я ничего не понимаю. Не умею делать правильные выводы. Послушайте-ка их, послушайте, как они делают выводы. Случилось это, говорят они, а благодаря этому случилось то. Была война тут, битва там, где-то свергли короля, великие люди -- вечно эти великие люди, я устала от великих людей -- вот настоящие виновники событий. Может быть, я слишком долго была на солнце, но я не понимаю их выводов. Я гляжу на историю мира, которая подходит к концу, хотя они этого не замечают, и не вижу того, что видят они. Все, что я вижу,-- это откуда берутся старые выводы, делать которые мы давно разучились, потому что так проще травить оленей, и рисовать им полосы на спине, и скармливать их норкам. Кто же виновник этих событий? Какой великий человек поставит это себе в заслугу? x x x Смешно. Послушайте этот сон. Я лежала в постели, и я не могла двигаться. Все было немного размытым. Я не знала, где я. Там был человек. Не помню, как он выглядел,-- просто человек. Мужчина. Он сказал: -- Как вы себя чувствуете? Я сказала: -- Прекрасно. -- Правда? -- Конечно. А что тут странного? Он не ответил, только кивнул и, казалось, оглядел сверху вниз все мое тело -- я была под одеялом, разумеется. Потом сказал: -- Больше не тянет? -- На что не тянет? -- Вы знаете, о чем я говорю. -- Прошу меня извинить,-- сказала я (забавно, как во сне вдруг становишься необычайно вежливой, хотя наяву и не подумала бы),-- прошу меня извинить, но я действительно не имею ни малейшего понятия о том, на что вы намекаете. -- Вы нападали на людей. -- Да ну? И что же мне было нужно -- их кошельки? -- Нет. Похоже, все дело в сексе. Я засмеялась. Человек нахмурился; я помню его нахмуренные брови, хотя все остальное лицо забылось. -- Ну это уж чересчур прозрачно,-- сказала я, чопорная актриса из старого фильма. Потом посмеялась еще. Знаете этот момент, словно просвет в облаках, когда во сне вдруг понимаешь, что ты только спишь? Он снова нахмурился. Я сказала: Не будьте таким банальным.-- Это не понравилось ему, и он ушел. Я проснулась, усмехаясь про себя. Думала о Греге, и о кошках, и о том, не беременна ли я, и вот вам, пожалуйста, эротический сон. Сознание бывает весьма прямолинейным, правда? Откуда у него уверенность, что оно сможет обмануть вас даже таким нехитрым способом? x x x Плывем куда глаза глядят, а в голове у меня все вертится этот стишок: В год тысяча четыреста девяносто второй Колумб переплыл океан голубой. А дальше что? Все у них всегда так просто. Имена, даты, свершения. Ненавижу даты. Даты -- это выскочки, даты -- всезнайки. x x x Она никогда не сомневалась, что доплывет до острова. Она спала, когда их пригнало сюда ветром. Все, что от нее потребовалось,-- это провести лодку меж двух каменных шишек и причалить к галечной отмели. Здесь не было ни роскошного песчаного пляжа, мечты туриста, ни кораллового волнолома, ни даже кивающей пальмы. Она почувствовала облегчение и благодарность. Лучше, чтобы песок был скалой, пышные джунгли -- кустарником, плодородная почва -- кучей мусора. Излишек красоты, излишек зелени могли бы заставить ее позабыть обо всей остальной планете. Пол выскочил на берег, но Линда ждала, пока ее перенесут. Да, подумала она, вот мы и нашли землю. Первое время она решила спать в лодке. Полагалось сразу по прибытии начинать строить бревенчатую хижину, но это было глупо. Может, этот остров еще и не подойдет. x x x Она надеялась, что с высадкой на остров кошмары наконец прекратятся. x x x Стояла сильная жара. Как будто сюда провели центральное отопление, сказала она себе. Не было ни ветерка, погода не менялась. Она наблюдала за Полом и Линдой. Они были ее утешением. Кошмары, сообразила она, вполне могут быть оттого, что она спит в лодке, оттого, что после дневных прогулок ей приходится всю ночь проводить в тесноте и духоте. Наверно, ее сознание бунтует, просится наружу. Тогда она соорудила себе маленький навес там, куда не добирался прилив, и стала спать под ним. Но это не помогло. С ее кожей творилось что-то ужасное. Кошмары стали хуже. Она решила, что это нормально, если слово "нормально" вообще имеет теперь какой-нибудь смысл. По крайней мере, в ее положении этого следовало ожидать. Она была отравлена. Насколько сильно, она не знала. Мужчины в ее снах всегда были очень вежливы, даже мягки. Это и научило ее не доверять им: они искушали ее. Сознание пыталось побороть реальность, спорило с самим собой, с тем, что было ему известно. Тут, конечно, работала какая-то химия, антитела или чтонибудь в этом духе. Сознание, в шоке от того, что случилось, изобретало доводы, опровергающие то, что случилось. В этом не было ничего неожиданного. x x x Я приведу вам пример. Я очень хитра в своих кошмарах. Когда приходят мужчины, я делаю вид, что не удивилась. Веду себя так, словно это нормально, их появление здесь. Заставляю их раскрывать карты. Последней ночью у нас был такой разговор. Понимайте как знаете. Зачем на мне белые перчатки? -- спросила я. -- По-вашему, это перчатки? -- А по-вашему, что? -- Нам пришлось поставить вам капельницу. -- И поэтому мне понадобились белые перчатки? Мы не в опере. -- Это не перчатки. Это бандажи. -- Кажется, вы только что говорили про капельницу. -- Правильно. Бандажи нужны, чтобы не сбить капельницу. -- Но я не могу пошевелить пальцами. -- Это нормально. -- Нормально? -- сказала я.-- А что вообще теперь нормально? -- Он не нашелся с ответом, и я заговорила опять: -- На какой руке капельница? -- На левой. Вы же сами видите. Тогда почему на правой тоже бандаж? Прежде чем ответить, он надолго задумался. Наконец сказал: -- Потому что вы пытались сорвать капельницу свободной рукой. -- Зачем? -- На это, по-моему, могли бы ответить только вы. Я покачала головой. Он ушел, посрамленный. Что ж, сам напросился, разве не так? Но следующей ночью меня снова вынудили принять вызов. Видимо, мое сознание решило, что я чересчур легко спровадила этого искусителя, и изобрело другого, который все время называл меня по имени. -- Как вы сегодня себя чувствуете, Кэт? -- Я думала, вы всегда говорите "мы". Если, конечно, вы те, за кого себя выдаете. Зачем мне говорить "мы", Кэт? Я знаю, как я себя чувствую. Я спрашиваю у вас. У нас,-- саркастически усмехнулась я.-- У нас в зоопарке все о'кей, премного благодарны. Почему в зоопарке? -- Решетки же, глупый.-- На самом деле я не думала, что это зоопарк; я хотела узнать, что об этом думают они. Сражаться с собственным сознанием бывает временами не так уж легко. -- Решетки? А, ну это просто часть вашей кровати. -- Моей кровати? Извините, но это же не детская кроватка, а я не ребенок? -- Это специальная кровать. Смотрите.-- Он щелкнул фиксатором и увел прутья с одной стороны вниз, так что я потеряла их из виду. Потом поднял снова и защелкнул. -- Ага, понятно, -- это чтобы меня запирать, да? -- Нет, нет, вовсе нет. Мы просто не хотим, чтобы вы во сне выпали из кровати, Кэт. Если, скажем, у вас будет кошмар. Это была ловкая тактика. Если у вас будет кошмар... Но такой малости, конечно, не хватит, чтобы меня перехитрить. По-моему, я знаю, что вытворяет мое сознание. Я и правда воображаю себе что-то вроде зоопарка, потому что только в зоопарке я видела северных оленей. То есть живых. Поэтому они ассоциируются у меня с решетками. Мое сознание помнит, что для меня все это началось с северных оленей; вот оно и придумало такой обман. Оно очень коварно, сознание. -- У меня не бывает кошмаров,-- ответила я, словно мы говорили о прыщах или о чем-нибудь в этом роде. Я подумала, полезно будет сказать ему, что его не существует. -- Ну, тогда, если вы вдруг захотите погулять во сне, да мало ли. -- Разве я гуляла во сне? -- Мы не можем следить за всеми, Кэт. В одной лодке с вами очень много народу. -- Я знаю! -- выкрикнула я.-- Знаю! -- Я закричала, потому что меня охватила радость победы. Он был умен, этот мой противник, но он выдал себя. В одной лодке. Конечно, он хотел сказать в других лодках, но мое сознание на миг потеряло контроль над ситуацией, и произошла осечка. Этой ночью я спала хорошо. x x x Ее поразила ужасная мысль. А если с котятами что-нибудь не в порядке? А если Линда родит уродцев, чудовищ? Может ли это случиться так скоро? Что за ветры пригнали их сюда, какую заразу они принесли с собой? Кажется, она много спала. Ровная жара продолжалась. Почти все время ее мучила жажда; она пила из ручья, но это не помогало. Может, вода была какая-нибудь плохая. У нее слезала кожа. Она поднимала руки перед собой, и ее пальцы были как рога оленя после драки. Подавленность не проходила. Она пыталась подбодрить себя мыслью, что у нее, по крайней мере, нет на этом острове дружка. Что сказал бы Грег, увидь он ее такой? x x x Это все разум виноват, решила она; разум всему причиной. Он просто чересчур разогнался, на свою беду, вот его и занесло не туда. Это ведь благодаря разуму изобрели такое страшное оружие, разве нет? Нельзя же представить себе животное, которое готовит свою собственную погибель? Она придумала такую историю. Жил-был в лесу медведь, умный медведь, находчивый -- нормальный, одним словом. И вот он как-то начал рыть огромную яму. Когда она была готова, он выломал в чаще сук, очистил его от веток и листьев, обглодал один конец, так что он стал острым, и воткнул этот кол в дно ямы, острием вверх. Потом медведь прикрыл вырытую яму ветвями и всяким лесным мусором, чтобы это место не отличалось от любого другого места в лесу, и ушел восвояси. А теперь угадайте, где медведь вырыл эту западню? Аккурат посередине одной из своих любимых тропок, там, где он всегда ходил, направляясь за дупляным медом или по каким-нибудь там еще медвежьим делам. Так что на следующий день он брел себе по тропинке, свалился в западню и напоролся на кол. Умирая, он подумал, ай-яй-яй, ну и чудеса, вот ведь как все обернулось. Наверно, не стоило рыть ловушку в этом месте. Наверно, вообще не стоило рыть ловушку. Вы не можете представить себе такого медведя, правда? Но с намито произошло то же самое, думала она. Наш разум занесло не туда. Надо было вовремя остановиться. Но именно этого-то разум и не умеет. Интересно, были ли кошмары у первобытных людей? Она могла бы поклясться, что нет. А если и были, то не такие, как у нас. Она не верила в Бога, но теперь ей хотелось поверить. Не потому, что она боялась смерти. Тут было другое. Она хотела поверить в когонибудь, кто смотрел бы на все со стороны, кто видел бы, как медведь вырыл себе западню, а потом упал туда. Это не было бы такой хорошей историей, если бы не нашлось никого, кто мог бы ее рассказать. Послушайте-ка, что они натворили -- взяли да и взорвали сами себя. Курицы безмозглые. x x x Тот, с кем я спорила про перчатки, пришел опять. Я уличила его во лжи. -- Перчатки до сих пор у меня на руках,-- сказала я. -- Да,-- ответил он, думая потрафить мне, но просчитался. -- А капельницы-то нет. К этому он был явно не готов. -- Ну да. -- Так зачем же на мне мои белые перчатки? -- А.-- Он помолчал, соображая, что бы соврать. И неплохо придумал: -- Вы рвали на себе волосы. -- Чушь. Они выпадают. Выпадают каждый день. -- Нет, боюсь, это вы их рвали. -- Чушь. Мне стоит только дотронуться до них, и они выпадают большими клочьями. Боюсь, что нет,-- покровительственно сказал он. -- Уйдите! -- крикнула я.-- Уйдите, уйдите! -- Конечно. И он ушел. Эта ложь насчет моих волос была самой хитрой, самой близкой к правде. Потому что я действительно трогала свои волосы. Что ж,