нулся,  но  он
успел вскочить на ходу.  Спина  водителя  показалась  ему  знакомой.  Один
беглый взгляд - и Джоби взлетел по лесенке в верхний салон. Если за  рулем
дядя Тед, он, проезжая, мог заметить племянника на тротуаре, но  не  будет
знать, что тот сел в автобус.
   Через десять минут он спрыгнул с подножки автобуса в центре Крессли, на
краю рыночной площади. На булыжной мостовой валялись  газеты,  обертки  от
апельсинов и прочий мусор - следы дневной торговли. Джоби пошел  по  рядам
пустых ларьков. Кое-где еще торговали, спеша сбыть с  рук  скоропортящийся
товар, и сметливые хозяйки, оценив преимущества вечерних покупок, набивали
кошелки овощами и фруктами, приобретенными за бесценок.
   Все же рынок в такое время дня навевал уныние, и Джоби  не  стал  здесь
задерживаться. На другой стороне площади начиналась улица, которая вела  к
больнице, и Джоби пошел по ней, не  совсем  представляя  себе,  что  будет
дальше, зная лишь, что с каждым шагом сокращается  расстояние,  отделяющее
его от матери. На воротах висели две таблички: вывеска,  оповещающая,  что
здесь находится больница, и объявление, что предельная скорость транспорта
на этом участке 10 миль в час.
   За деревьями, меж которыми  тянулась  подъездная  аллея,  величественно
вставали стены больницы, изрешеченные сотнями окон.  Окна  перемежались  с
балконами;   отдельные   корпуса   соединялись   между   собой    длинными
застекленными  переходами.  И  каждый  корпус,  подумалось  Джоби,  -  это
огромная ремонтная мастерская по починке людей. Одни  выходят  отсюда  как
новенькие. Другие - в чем-то  непоправимо  испорченные  на  всю  жизнь.  А
третьи не выходят вообще, потому что человек - не то  же,  что  машина,  и
отладить в нем все до тонкостей никто не умеет...
   Из-за деревьев вынырнула "скорая помощь" и свернула  к  воротам.  Джоби
посторонился, уступая ей  дорогу,  поглядел,  как  она  катит  под  горку,
направляясь к центру города. И решительно  зашагал  по  аллее  к  главному
входу, от которого только что отъехала "скорая".
   Проникнуть в  больницу  оказалось  до  смешного  легко:  его  никто  не
остановил, потому что вокруг никого не было. То есть быть-то были -  полна
больница, - только ему никто не встретился. И его,  как  видно,  никто  не
заметил, когда он шел по двору и  поднимался  по  ступенькам  на  крыльцо.
Минуту он постоял, стараясь разглядеть  сквозь  дверное  стекло,  что  там
внутри, потом толкнул дверь - она открылась - и вошел. В  огромном  пустом
вестибюле на выложенном плиткой полу  стояли  длинные  скамьи  с  кожаными
сиденьями. Вдали прошли две сестры  милосердия,  их  негромкий  сдержанный
смех гулко разнесся  под  сводами  высокого  потолка.  Джоби  отступил  за
колонну, сам толком не понимая, зачем от  них  прячется  и  чего  надеется
достичь своим приходом.
   Сестры ушли; выждав  минуты  две,  он  отважился  выглянуть  из  своего
укрытия и пройти несколько шагов по вестибюлю.  Двери,  много  дверей;  за
ними - коридоры, уходящие куда-то в глубь здания. В простенке между  двумя
узкими длинными окнами - написанный маслом портрет неизвестного мужчины  с
большими усами и в очках. Темный, наглухо застегнутый  сюртук,  на  шее  -
золотая цепь, как у мэра...  Кое-где  на  стенах  висят  жарко  начищенные
медные таблички с надписями, но их не прочесть: высоко.
   Он подошел ближе,  пытаясь  разобрать  одну  из  надписей,  и  за  этим
занятием - на всем виду,  посреди  громадного  вестибюля  -  его  застигли
врасплох: дверь с круглым  окошечком  распахнулась,  и  из  нее  деловитой
походкой вышла седая полная женщина в бело-розовой сестринской  форме.  Он
было подумал, что его и на этот раз не заметят,  но  она  остановилась  на
полдороге, повернула к нему и, не доходя  шагов  двадцать,  сказала  -  ее
голос, как недавно женский смех, гулко разнесся под сводами потолка:
   - Молодой человек, тебе что здесь нужно?
   Ее глаза блеснули за стеклами пенсне, то ли смешливо, то ли сердито. Не
поймешь. С бьющимся сердцем, запинаясь, Джоби проговорил:
   - Я ищу свою маму.
   - Это она тебя привела?
   - Нет. Я сам пришел.
   Женщина окинула его взглядом с головы до ног.
   - Тебя прислали лечиться? Ты что, нездоров?
   Джоби затряс головой.
   - Нет, я просто маму ищу.
   - Она лежит у нас?
   - Да. Ее сюда поместили.
   - Ах вот оно что! Понимаешь, к  сожалению,  тебе  к  ней  нельзя.  Часы
посещений закончились, да и потом, детей к больным вообще не пускают.  Как
фамилия-то ее?
   - Миссис Уэстон... Я хотел узнать, как она себя чувствует, и пришел.
   - А разве ее никто не навещает?
   - К ней ходит папа. Сегодня был.
   - Что ж он не сказал тебе, как она себя чувствует?
   - Он говорит, все хорошо, но я хотел сам узнать.
   На этот раз сестра разглядывала его так долго  и  внимательно,  что  он
начал краснеть под ее взглядом; сердце у него  заколотилось  еще  сильней.
Сейчас она скажет, что ему здесь не место, чтобы он уходил и не мешался во
взрослые дела. Вместо этого он услышал другое:
   - Стой здесь и жди. И не вздумай никуда уходить.
   Она пересекла вестибюль, завернула  за  угол  и  скрылась.  Джоби  стал
ждать, гадая, куда она пошла и что теперь будет. Мимо, бесшумно скользя на
резиновых колесах, проехала каталка, ее катил мужчина в белом  халате.  На
каталке,  укрытый  до  подбородка  одеялом,   кто-то   лежал,   совершенно
неподвижно. Вот так, должно быть, выглядела и мама после  операции:  белое
неживое лицо, торчащее из-под туго натянутого одеяла. Беспомощная в  руках
людей, которые обязаны смотреть за нею,  потому  что  это  их  работа,  но
которым по-настоящему до нее нет дела. Да и как может быть иначе? Они ведь
ее не знают. Что для них его мама? Больная, каких здесь сотни.
   Он потерял счет времени,  стоя  в  огромном  пустом  вестибюле;  ползли
минуты; он ждал, сестра  все  не  возвращалась,  и  непривычная,  безликая
обстановка больницы давила на него  гнетущей,  осязаемой  тяжестью.  Такая
даль пролегла между ним и родным домом! Не  просто  мили,  помноженные  на
тревогу и страх,  но  и  сознание  -  впервые  в  жизни,  -  что  дом  как
незыблемый, надежный приют распался. Опустел. Из него изъяли душу.  Теперь
это четыре стены, идеальный порядок и отчужденный, озабоченный человек  за
столом, скудно накрытым для одинокой трапезы.
   От этой картины становилось жутко. Хотелось  бежать  от  нее,  от  всех
видений сегодняшнего дня, сменяющих друг друга перед его мысленным взором:
Эгнис Маклауд, простертая под деревьями в  обнимку  с  парнем;  дразнящая,
плутоватая усмешка ее сестры Молли, полускрытой в высокой траве;  позорное
изгнание из кинотеатра, драка с Гэсом... Бежать от всего этого к надежному
теплу материнской души! Смятение у него в сердце нарастало. Он чувствовал,
что его колотит дрожь, что все  его  тело  до  боли  сведено  напряжением,
каждая жилка натянута  до  предела  и  трепещет,  словно  у  бегуна  перед
стартом.
   Неудивительно поэтому, что, когда на его плечо опустилась сзади  чья-то
ладонь, он едва не вскрикнул от ужаса. Белый докторский халат,  схваченный
мимолетным  взглядом,  был  мгновенно  истолкован  рассудком  как   символ
непреложной власти. Джоби дернул плечом, вырвался и метнулся к выходу.  Он
услышал, как врач окликнул его, потом тяжелая дверь захлопнулась у него за
спиной, и он, не вняв окрику, опрометью понесся через двор, по аллее. Лишь
за воротами больницы он остановился, привалился к забору и  изо  всех  сил
прижал к  груди  скрещенные  руки,  словно  хотел  выдавить  наружу  боль,
разрывающую ему легкие.
   Только теперь у него хлынули слезы. На улице было безлюдно, но  это  не
имело значения: он рыдал, не заботясь о том, что его могут увидеть  и  что
плакать - стыдно. Рыдал, словно его мать и вправду умерла. Пьяный от горя,
шатаясь под его бременем, он тронулся в путь, едва передвигая ноги.  Через
каждые пять шагов он останавливался и, облокотясь на забор, прятал лицо  в
ладонях - так, мало-помалу, он и спустился по пустынной улице на  рыночную
площадь.


   Тетя Дэзи метала громы и молнии.  В  сердцах  отшвыривая  все,  что  ни
попадется под руку, она готовила  племяннику  ужин,  которого  он,  по  ее
словам, никак не заслужил. Джоби, бледный  и  молчаливый,  пригорюнился  у
стола и, чем сильнее она бушевала, тем  больше  замыкался  в  себе;  слова
оправдания не шли ему на язык. Она волнуется, с  ума  сходит,  возмущалась
тетка, ей за него отвечать, а он пропал невесть куда! Мона в  поисках  его
обегала весь город, уже в полицию собирались заявить...
   Мона встретила его на улице, когда второй  раз  шла  наведаться  к  его
отцу, - "шагает себе вразвалочку и  в  ус  не  дует!".  Из  Крессли  Джоби
вернулся пешком через поля и еще с полчаса слонялся  по  окраине  городка,
медля идти к тетке - лишь отчасти из страха, что ему влетит за опоздание.
   -  Мало  этого,  так  тебя,  говорят,  вдобавок  прогнали  сегодня   из
кинотеатра!
   Джоби даже не дал себе труда полюбопытствовать, откуда это ей известно.
У взрослых повсюду глаза и уши.
   - Я не виноват.
   - Конечно! А что явился на ночь глядючи - тоже не виноват?
   Джоби вновь погрузился в молчание, вперив взгляд в  поставленную  перед
ним тарелку с двумя ломтиками хлеба в мясном соусе. Он взял один и откусил
кусочек. Хлеб  был  сухой,  невкусный.  Джоби  жевал  его,  чувствуя,  что
проглотить ни за что не сможет.
   - Я-то думала, ты хороший мальчик, слушаешь старших, - продолжала  тетя
Дэзи. - А выходит, что ошибалась. Мы еще посмотрим, что скажет твой  папа.
Если ты и дальше так собираешься себя вести, пускай тогда  лучше  забирает
тебя домой... А ну-ка ешь давай - да отправляйся спать.
   Джоби отодвинул от себя тарелку.
   - Мне не хочется.
   - Вот еще новости! Что же ты молчал, когда я тебе собирала ужинать?
   Джоби опустил голову на руки. Только бы стерпеть, не расплакаться...
   - Мам, не трогай его, - сказала Мона. - Ему и без того худо,  разве  не
видишь?
   - А мне хорошо? Сиди тут, жди его столько часов, ломай  голову  -  куда
подевался, не стряслось ли чего...
   - Ты что это, Джоби, сам не свой? - спросила Мона, кладя  ему  руку  на
плечо. - Может, обидел кто-нибудь или еще что?
   - Нет. - Джоби отвернулся. Ничего он не станет объяснять при тете Дэзи,
раз она с самого начала ополчилась против него. Он их всех ненавидит, этих
взрослых! Всех, кроме одной, но про это он никому не скажет...



        6

   Назавтра, в воскресенье, Джоби по настоянию тетки дважды сопровождал ее
в церковь. Церковь, в которую ходила тетя  Дэзи,  была  довольно  крайнего
толка, в ней ощутимо присутствовал миссионерский дух. Большинство прихожан
составляли  "новообращенные"   -   иначе   говоря,   люди,   которые,   не
довольствуясь исправным посещением храма, во время какой-нибудь  службы  -
чаще всего на специальном субботнем собрании евангелистов -  на  глазах  у
всех поднимались  с  места,  выходили  вперед  и,  став  на  колени  перед
кафедрой, налагали на себя обет служения господу.  Иные  из  них  почитали
своим долгом изъявлять проповеднику свое одобрение весьма громогласно и  в
особо чувствительных местах прерывали его возгласами: "Аллилуйя!" и "Слава
тебе, боже, слава тебе!" Они, эти люди, презрев, если  верить  тете  Дэзи,
криводушие, мишуру и пустозвонство, свойственные церковным обрядам, "чтили
господа в душе своей, всею своей повседневной  жизнью".  Сама  тетя  Дэзи,
заручась персональным спасением, не  обнаруживала  умиления  или  радости,
скорее склонность зорко подмечать  с  высоты  своей  непогрешимости  чужие
промахи и недостатки и осуждать их без доброты и  сострадания.  Интересно,
размышлял порой Джоби, на всех ли  действует  подобным  образом  праведная
жизнь...
   Утреннюю проповедь читал некий мистер Фезерстон, о  котором  тетя  Дэзи
неизменно отзывалась с похвалой. Он был до того мал росточком, что,  когда
взошел на кафедру, на виду осталось не так уж  много:  сверкающая  круглая
лысина да пористый нос картошкой, из которого выбивался наружу  целый  лес
кучерявых седых волос.  Хилость  телосложения  мистер  Фезерстон  возмещал
напором красноречия и убежденностью в правоте того, что изрекал. Тему  для
своей  проповеди  он  избрал   крайне   злободневную.   Он   отрицал   как
необходимость войны, так и ее неизбежность. Войны, полагал он,  не  будет,
хотя имеются у нас в стране  такие,  кто  опрометчивостью  своих  речей  и
поступков делает все, чтобы  ее  спровоцировать.  В  основу  проповеди  он
положил цитату из Евангелия от Матфея, глава 15, стих  8  и  9:  "Блаженны
чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Блаженны  миротворцы,  ибо  они  будут
наречены сынами Божиими". Говорил он, как не преминула отметить тетя Дэзи,
не по  бумажке  (что  являлось  в  ее  глазах  свидетельством  неоспоримых
достоинств  проповедника)  -  перед  ним  лежала   только   Библия   -   и
разглагольствовал целый час,  а  Джоби  тем  временем  томился,  ерзая  на
жестком, отполированном богомольными задами сиденье, отгороженный по  одну
сторону сосредоточенным,  немигающим  взглядом  тети  Дэзи,  по  другую  -
бессмысленным от скуки взором Моны, и в сотый раз принимался  разглядывать
то собственные руки, то чисто вымытые розовые колени, то пылинки, пляшущие
на  солнечных  дорожках,  то  светозарную   лысину   мистера   Фезерстона,
подпрыгивающую над краем кафедры в такт вдохновенным словам, чья мощь то и
дело исторгала из глоток паствы, не шибко сдержанной  в  проявлении  своих
чувств, дружные вопли: "Аллилуйя!", "Слава тебе, боже, слава тебе!"
   Не обошлось без  досадной  помехи:  какой-то  слабонервной  старушке  в
задних рядах сделалось дурно - и ее пришлось вынести на свежий воздух, что
сопровождалось топотом и шарканьем ног, стуком о  задеваемые  предметы,  а
остальная часть прихожан  делала  вид,  будто  ничего  не  слышит.  Мистер
Фезерстон, однако, сумел удержаться на высоте положения: мимоходом выразив
сочувствие "нашей бедной сестре", он с удвоенным, Джоби даже сказал  бы  -
чрезмерным, жаром вернулся к прерванной проповеди. Чрезмерным, потому  что
почел за благо ухлопать еще минут пятнадцать на краткое  повторение  того,
что было сказано вначале, - с тем, по всей видимости, чтобы  предотвратить
возможность сбоя или срыва во время победного шествия к финалу.
   Шествие завершилось полным триумфом и в соответствующей обстановке, без
всяких сомнений, вызвало бы  продолжительные  аплодисменты.  За  неимением
оной дело ограничилось тем, что  немногие  счастливцы,  лично  знакомые  с
мистером Фезерстоном,  -  в  том  числе  тетя  Дэзи  -  задержались  после
проповеди и принесли ему свои поздравления.  Тете  Дэзи  мистер  Фезерстон
пожал руку и сказал, что рад ее видеть. Мону он наградил слабой улыбкой, а
Джоби погладил по  голове  и  спросил,  не  состоит  ли  он  в  Лиге  юных
евангелистов. Услышав, что не состоит, мистер Фезерстон извлек из портфеля
пачку печатных брошюрок, в которых, по его словам, про нее все рассказано.
Пролистав их впоследствии, Джоби обнаружил,  что  там  содержатся  главным
образом длинные списки вопросов и, чтобы ответить  на  них,  нужно  читать
Новый завет. Если послать ответы в штаб Лиги в Лондоне, тебе за это вышлют
Новый  завет  в  роскошном  издании   карманного   формата,   с   цветными
иллюстрациями и значок, удостоверяющий, что ты  -  член  Лиги,  обязуешься
выполнять ее  правила  и  содействовать  достижению  ее  целей.  Человеку,
который обожает читать и состоять  членом  обществ  и  организаций  (Джоби
основал на своем веку не одно тайное общество), такое предложение не может
не прийтись по душе - жаль только, не удалось употребить с пользой  время,
отвечая на вопросы, пока мистер Фезерстон читал проповедь.
   К обеду пришел отец, но, поскольку тетя Дэзи по воскресеньям  проводила
утренние часы не у плиты,  а  а  церкви,  всем  пришлось  довольствоваться
холодными  остатками  вчерашнего  мяса  с  вареной  картошкой  и   цветной
капустой. За стол сели вчетвером. У дяди Теда на воскресенье выпал рабочий
день, что при его роде занятий  бывало  неизбежно,  хоть  и  противоречило
убеждениям  тети  Дэзи.  Джоби  надеялся,  что  тетка  вчера   вечером   в
достаточной мере спустила пары и сочтет излишним докладывать  отцу  о  его
проступке. Однако  он  не  учел,  сколь  сильно  в  ней  чувство  долга  и
стремление при всяком  удобном  случае  напоминать  людям,  как  она  себя
обременяет, оказывая им услуги. Подавая на стол, она  сообщила  Уэстону  о
вчерашнем происшествии.
   - Что я могу сказать, Дэзи. Он пришел, попросил  разрешения  попить  со
мной чаю, а после я сразу послал его сюда и велел  сказать  тебе,  где  он
был.
   - Многовато же ему потребовалось  времени  на  дорогу!  Почитай  что  к
десяти часам явился.
   - Где же ты, такой-сякой, столько времени болтался?  -  спросил  Уэстон
раздраженно, а впрочем, без особого возмущения.
   - Так, гулял, - буркнул Джоби.
   - Разве тебе не было сказано, чтобы шел прямиком сюда и  объяснил  тете
Дэзи, где задержался?
   - Угу.
   - Почему же ты не послушал?
   - Забыл.
   Тетя Дэзи негодующе фыркнула. Уэстон погрозил сыну ножом.
   - Знаешь что, ты у меня не выкамаривай. Ремня захотел?  Тетя  Дэзи  изо
всех сил старается нам помочь, а ты ее расстраиваешь? Мало нам  огорчений,
что мама в больнице, так еще ты будешь подбавлять! Слышишь, что тебе  отец
говорит?
   Джоби кивнул.
   - Тогда подумай над моими словами. Не то покажу тебе где раки зимуют.
   - Я думаю, он очень тревожится из-за своей  мамы,  -  сказала  Мона.  -
Верно, Джоби?
   - С какой это  стати  ему  тревожиться?  Я  говорил,  у  нее  все  идет
нормально. А вот она как бы действительно  не  начала  тревожиться,  когда
узнает про его художества.
   - Ты ей не говори, пап, - взмолился Джоби. - Не скажешь?
   - А что я, по-твоему, должен сказать, если она будет спрашивать, как ты
себя ведешь?
   - Я не хочу, чтобы она расстраивалась.
   - Почему же ты раньше об этом не подумал, а?
   Где-то в этих взрослых рассуждениях таилась погрешность, хотя  Джоби  и
затруднился бы определить, какая именно. Во всяком случае, получалось, что
из чувства долга люди большей частью непременно должны  доставить  другому
человеку неприятность.
   - Ты собираешься к ней сегодня?
   - Да. И тетя Дэзи со мной поедет.
   Джоби подумал.
   - Если я напишу ей письмо, ты передашь?
   - Это можно, - согласился Уэстон.
   - Вдруг она мне тоже ответит что-нибудь.
   - Ну-ну. Почему бы и нет.
   - Что ж, ехать так ехать, - сказала тетя Дэзи. -  Опаздывать  тоже  нет
смысла.
   - О грязной посуде можешь не думать, - сказала Мона. - Я все вымою.
   - Ты мой, а я буду вытирать, - сказал  Джобин  отец.  -  Вдвое  быстрее
пойдет дело. Да  и  потом,  особенно  торопиться  некуда.  На  двухчасовом
автобусе вполне успеем доехать вовремя.
   - Да? Тогда пойти разве прилечь минут на десять, - сказала тетя Дэзи. -
Люблю, грешница, прилечь отдохнуть в воскресный день.
   Тотчас после обеда  тетя  Дэзи  удалилась  наверх  вздремнуть,  а  отец
последовал за Моной на кухню мыть посуду. Джоби, взяв лист чистой  бумаги,
подсел к столу и принялся грызть карандаш, соображая, как составить письмо
матери. Наконец письмо было написано и вложено в  конверт,  полученный  от
Моны: оставалось лишь вручить  его  отцу,  чтобы  тот  не  позабыл  о  нем
впопыхах. В коридоре у лестницы Джоби остановился заклеить конверт,  потом
приложил его к стене и надписал: "Маме". Слышно было, как  на  кухне  отец
переговаривается с Моной; вдруг Мона ойкнула  и  залилась  мелким  смехом,
будто ее кто-то щекотал.
   - Пусти сейчас же! Ведь обоим не поздоровится...
   Джоби никогда не слышал, чтобы Мона так разговаривала с его отцом. Они,
наверно, не знали, что он стоит так близко. Дверь  судомойни  была  слегка
приоткрыта; он сделал несколько шагов  по  плетеному  толстому  коврику  у
подножия лестницы и заглянул в щель, откуда доносился Монин голос.
   - Да образумься ты! С минуты на минуту спустится мама! За стенкой Джоби
сидит!
   В большом зеркале на стене судомойни, перед которым обычно брился  дядя
Тед, Джоби увидел отражение: его отец и Мона стояли вплотную лицом друг  к
другу. Отец нагнулся и поцеловал Мону в губы. Она оттолкнула его.
   - Перестань, ты что - сдурел?
   Джоби неслышно вернулся назад в гостиную. Не успел он сесть за  стол  и
подвинуть к себе комикс, как вошла Мона.
   - А-а, значит, уже написал письмо? Быстро!
   - Оно короткое получилось, - сказал Джоби.
   - Ошибок не насажал, будем надеяться?
   - Я пишу без ошибок. По письму всегда  был  на  первом  месте  в  нашем
классе.
   - Нет, у меня беда с правописанием, - призналась Мона. -  И  вообще,  я
ненавижу писать письма. Никогда в них не скажешь ничего путного.
   - А где папа?
   - Он там умывается  под  краном...  Что  бы  нам  с  тобой  на  сегодня
придумать интересное? Хочешь,  давай  прокатимся  с  ними  на  автобусе  и
погуляем по парку, пока они будут в больнице.
   - Но тетя Дэзи вроде велела, чтобы я шел в воскресную школу?
   - Ах да, совсем забыла! Правильно,  сходи.  Будешь  пропускать  раз  за
разом, лишат награды.
   - Все равно мне туда неохота, - сказал Джоби.
   Вошел Уэстон, стирая тыльной  стороной  руки  приставшие  к  подбородку
ворсинки от полотенца.
   - Куда это тебе неохота? Делай, что велят, и хватит рассуждать - охота,
неохота! Письмо у тебя готово?
   Джоби дал ему конверт.
   - Ты только не забудь ей  отдать,  ладно?  И  попроси,  чтобы  написала
ответ.
   - Не знаю, будет ли у нее время при нас заниматься письмами,  -  сказал
Уэстон. - В крайнем случае напишет, когда мы  уйдем,  а  в  следующий  раз
передаст.
   - Спроси, может, она знает, когда ее отпустят домой.
   - Да, поглядим, что ей про это известно.
   На  лестнице  послышалась  тяжелая  мерная  поступь  тети  Дэзи;  Джоби
выскочил на улицу и направился  к  центру  городка.  Воскресную  школу  он
посещал не при теткиной церкви, а при своей  -  вернее,  это  у  них  дома
только говорилось так: "наша церковь"; его мать последнее время бывала там
все реже, а отец и вовсе никогда не относился к числу  усердных  прихожан.
По дороге Джоби встретились Гэс Уилсон и Томми Мастерман.  Они  сидели  на
заборе и по очереди прикладывались к бутылке лимонада. В воскресную  школу
ни тот, ни другой не ходил, и в этот великолепный  солнечный  день  нельзя
было не позавидовать их вольному житью. Обойти их стороной Джоби не мог; у
него мелькнула мысль, не удалось ли им пронюхать заранее,  что  он  пойдет
этой дорогой, - не подстерегают ли они  его,  чтобы  вынудить  довести  до
конца вчерашнюю драку. Но нет, они поздоровались с ним вполне беззлобно.
   - Здорово, Джоби. Ты далеко?
   - В воскресную школу.
   - На кой?
   - Значит, надо.
   - Дружка-приятеля своего давно видел?
   Ну, это еще неизвестно, будет ли Снап ему теперь приятелем, после того,
как вчера сбежал, едва лишь учуял неладное.
   - Вчера видел. А что?
   - Ты ничего не слыхал про его дядю?
   - Нет. При чем тут его дядя?
   - Он повесился.
   Веселые шуточки придумывает Гэс Уилсон.
   - Остряки. - Он перевел взгляд с Гэса на Томми  и  вдруг  почувствовал,
что на этот раз они не шутят.
   Гэс помотал головой.
   - Вот те крест. Вчера вечером на подтяжках повесился в уборной.
   - Слушай... с чего это он?
   - А я знаю? Возможно, записку оставил, тогда будет ясно.
   Джоби не так уж  часто  бывал  у  Снапа  и  видел  Снапова  дядю  всего
несколько   раз.   Худой,   с   темными,   рано   поредевшими    волосами,
неразговорчивый - не считая тех случаев, когда сцеплялся с  зятем,  ну  и,
надо полагать, когда рассказывал племяннику о гражданской войне в Испании.
Правда, у Снапа никогда не поймешь, где кончается то, что ему  рассказали,
и начинается то, что насочинял он сам.
   - Говорят, это Снап его нашел, - продолжал  Гэс.  -  Пошел  в  уборную,
открывает дверь - а он висит. На подтяжках. - Он протянул Джоби бутылку  с
лимонадом. - На, глотни - хочешь?
   Джоби покачал головой.
   - Не, я пойду. Здесь через минуту отец появится с тетей Дэзи, а мне уже
полагается быть в воскресной школе.
   Гэс передал бутылку Томми и спрыгнул с забора.
   - Пошли, мы тебя немного проводим.
   В тех местах, где тротуар был широкий, они  шагали  рядом,  где  нет  -
Томми поминутно соскакивал на мостовую.
   Снапов дядя покончил с собой.  Подумать  только...  Зачем?  Зачем  люди
вообще кончают жизнь самоубийством? И Снап нашел его. Вот ужас-то...
   - Я, например, если б задумал  себя  прикончить,  нипочем  бы  не  стал
вешаться, - рассуждал Гэс. - Тем более на подтяжках. Когда убийцу  вешают,
то петлю завязывают здоровым узлом, и этот узел ломает преступнику  шею  в
ту минуту, как он проваливается  в  люк.  А  с  подтяжками  совсем  другая
механика, тут просто умираешь от удушья, да притом не сразу, а медленно...
   - Я бы лично бросился под поезд, - объявил Томми.
   - Чтобы тебя изрубило на мелкие кусочки?
   - Зато быстро по крайней мере.
   - Нет, застрелиться - вот это класс!  -  Гэс  приставил  два  пальца  к
виску. - Спустил курок, бабах - и амба!
   - А где возьмешь пистолет?
   - Ну, тогда прыгнуть с высокого дома.
   - Или утопиться, ага?
   - Неверное дело. Вдруг передумаешь и выплывешь. А ты, Джоби,  какой  бы
выбрал способ?
   - Не знаю.
   - Еще можно аспирина наглотаться на ночь, - сказал Томми. - Заснешь - и
не проснешься.
   - Тоже будет время раздумать.
   - Или надышаться газом.
   - Ага, это способ неплохой. Только газ очень воняет противно.
   - Или перерезать себе глотку.
   - Э, на такое у тебя воли не хватит, слишком больно.
   - Чтобы покончить с собой, вообще нужна большая воля.
   - Наоборот, - сказал Гэс. - На это идут одни слабаки.
   - Я думаю, Снапова дядю не назовешь слабаком, - сказал Джоби.
   - Чего же он тогда вздумал вешаться?
   - Да, но он поехал воевать в Испанию - кто его заставлял?
   - Может, просто не мог представить, как ему там круто придется.
   - Вообще, неизвестно еще, по какой причине он повесился, так?
   - Да, если только он не оставил записку. Многие, кто кончает  с  собой,
оставляют.
   - Не все.
   - Не все, но многие.
   Они  дошли  до  Главной  улицы.  В  двухстах  ярдах   виднелся   портик
внушительного  здания  уэслианской  церкви.   Занятия   воскресной   школы
проводились в отдельном помещении позади церкви, которое сдавали также для
свадебных приемов, концертов и любительских спектаклей. На другой  стороне
улицы Джоби заметил одну из своих  преподавательниц,  мисс  Джессоп,  -  в
сером костюме, в шляпке, украшенной искусственными цветами, она вышагивала
по тротуару, прямая как палка. Мисс Джессоп питала  слабость  к  шляпам  и
часто  их  меняла.  Шляпы  она  обычно  носила   броские,   а   подчас   и
легкомысленные, Джоби всегда  удивлялся,  каким  образом  это  пристрастие
уживается у мисс Джессоп с неприступной суровостью и  отсутствием  чувства
юмора.
   - Мне пора, - сказал он, - а то опоздаю.
   - Махнем лучше с нами, а? - предложил Гэс.
   - Куда это?
   - В Крессли. Там сегодня в парке играет духовой оркестр. Ну  пропустишь
школу разок - кто узнает?
   Действительно, некому проверять, был он в школе или не был.
   - Только мне обязательно надо пораньше вернуться.
   - Да мы ненадолго. Решили? Чего тут думать, не понимаю! - Гэс оглянулся
через плечо. - Смотри, вон, кстати, и автобус подходит. Бежим!
   Они с Томми  припустили  к  автобусной  остановке;  секунду  Джоби  еще
колебался, потом кинулся вдогонку. Когда они  добежали,  автобус  как  раз
сбавлял ход, и Джоби, пораженный внезапным опасением, покосился на  кабину
водителя. Но ему опять повезло: там сидел не дядя Тед.  На  обратном  пути
нужно быть осторожней, подумал он, да и в Крессли рот не разевать  -  чего
доброго, напорешься на отца с тетей Дэзи. А так никто и не дознается,  что
он прогулял занятия. И вообще, это  уж  чересчур:  утром  и  вечером  -  в
церковь, днем - в воскресную школу. Мама никогда бы с ним так не обошлась.
Такое может прийти в голову одной тете Дэзи.
   Они поднялись наверх, уселись на задние места - и бутылка  с  лимонадом
опять пошла по рукам. На сей раз Джоби ее не  отвергал.  Лимонад  к  этому
времени стал теплым, почти весь газ из него улетучился, но  все-таки  было
приятно промочить горло. Гэс и Томми вытащили по плитке шоколада  и  опять
поделились с ним. В ответ на его замечание, что они, видать,  разбогатели,
если  могут  так  швыряться  деньгами,  они  хитро  переглянулись,  и  Гэс
объяснил, что выиграл деньги в спортлото.
   Автобус катил по долине в Крессли, солнце из окна жарило прямо в  лицо,
и Джоби чуточку вспотел. Как славно получилось, что Гэс  с  Томми  приняли
его в свою компанию, думал Джоби, непонятно только, чем он  это  заслужил.
Возможно, Гэс зауважал его еще больше после того, как он не сдрейфил перед
ним, и решил, что такого человека стоит переманить на свою сторону. Как бы
то ни было, все обернулось к лучшему... Потом его мысли вновь обратились к
Снапу и его дяде. Да,  теперь  Снапу  и  впрямь  будет  что  порассказать.
Захочет ли он - это другой вопрос.


   Джоби рассчитал время так, чтобы без опоздания успеть к чаю, но это  не
помогло, все равно тетя Дэзи встретила его неласково.
   - Тебя где это носило до сих пор?
   На мгновение у Джоби мелькнула мысль, что он попался и теперь главное -
не покраснеть, не выдать себя.
   - Сходил погулять после занятий.
   - Хорошо, садись пей чай, потом вымоем посуду - и в церковь.
   - Вечером кто читает проповедь - а, мам? - спросила Мона.
   - Его преподобие Артур  Форрестер.  Ему,  конечно,  далеко  до  мистера
Фезерстона - дай человеку духовное звание да приход, и будет уже совсем не
то, - но ничего, сойдет. Сносно читает.
   - Ты маму видела? - спросил Джоби.
   - Видела.
   - И как она?
   - Да вроде ничего.
   - Она прочла мое письмо?
   - Как же,  прочла  -  и  ответ  прислала.  -  Тетя  Дэзи  пронзила  его
обличающим взглядом. - Ты почему не сказал,  что  вчера  вечером  ходил  в
больницу? Почему утаил - тебя же спрашивали?
   - Не знаю.
   - А когда матери писал про это, разве не понимал, что мы узнаем?
   - Понимал, наверно...
   - "Наве-ерно", - передразнила его тетя  Дэзи.  -  Ишь,  лукавец  какой,
исподтишник. Не знаю, где ты  нахватался  таких  привычек,  но  одно  могу
сказать: у меня в доме с ними не место.
   - Ты мне дашь мамино письмо?
   - А тебя не учили говорить "пожалуйста"?
   - Пожалуйста.
   - То-то. Мона, достань ему письмо из моей сумочки. Не заслужил  он,  по
моему понятию, но уж коли обещала, что передам...
   Джоби надорвал конверт и вынул записку:

   "Дорогой Джоби!
   Большое спасибо за письмо, это хорошо, что ты  мне  рассказал  о  своих
проделках. Тетя Дэзи о тебе так заботится, ты  бы  мог  ей  тоже  про  все
рассказать. Зачем ты приходил в больницу, я за это очень сержусь, разве не
знаешь,  что  сюда  детей  не  пускают,  ты  очень  плохо   себя   ведешь,
расстраиваешь тетю, когда она столько много для нас делает.
   Смотри же больше не балуйся  без  меня,  покажи  тете  Дэзи,  какой  ты
хороший мальчик на самом деле. Я себя чувствую очень хорошо,  скоро  врачи
обещают сказать, когда меня выпишут домой. Целую.
   Мама".



        7

   Прошло довольно много времени, а Джоби все  не  встречался  со  Снапом.
Отчасти он был этому рад, так как не  совсем  представлял  себе,  что  ему
скажет. Обыкновенно Снап сам заходил за ним,  и  Джоби  выжидал,  пока  он
сделает первый шаг. В понедельник утренний выпуск  газеты  "Йоркшир  пост"
вышел с заметкой о Снаповом дяде, и даже кой-какие  из  центральных  газет
посвятили  ему  несколько  строк.  Еще  через  несколько  дней  в   печати
промелькнули репортажи о дознании. Никакой записки  покойный  не  оставил.
Коронер говорил о  том,  как  трагично,  что  покончил  с  собой  человек,
подобный Снапову дяде: мыслящий, молодой, в расцвете сил, о  котором  все,
кто его знал, отзываются с похвалой. По имеющимся сведениям, он не страдал
никаким недугом, физическим или душевным, не  обнаружилось  также  никаких
свидетельств того, что он переживал неприятности личного характера,  хотя,
по утверждению его сестры, матери Снапа, временами казалось, что он чем-то
подавлен;  однако  она  была  склонна  отнести  это   за   счет   событий,
происходящих в мире, которые он принимал очень  близко  к  сердцу.  Вывод:
самоубийство в минуту сильного душевного потрясения.
   Джоби проводил все больше времени в обществе Гэса и Томми. Случалось, к
ним прибивался еще кто-нибудь из Гэсовой  компании,  но  чаще  они  бывали
втроем. Джоби открыл для себя в Гэсе неотразимо подкупающие черты, которые
можно было вполне оценить, лишь став его  товарищем.  Перейдя  на  сторону
Гэса, ты вместе с ним веселился до упаду от всего, что он  вытворял.  Были
ребята, которые только искали случая подраться, но Гэс был  не  из  таких.
Он, как убедился Джоби, дрался редко,  умея  завоевывать  уважение  и  без
этого. Без видимых усилий он притягивал к себе других ребят. Многие его не
любили, но больше было таких, кто стремился  с  ним  дружить.  Таких,  как
Джоби. До сих пор он всегда считал, что  недолюбливает  Гэса;  теперь  это
изменилось, и разница состояла  в  том,  что  теперь  он  был  на  Гэсовой
стороне. Положение близкого Гэсова друга наполняло Джоби  весьма  приятным
ощущением собственной значительности - он замечал, что на него поглядывают
с возросшим почтением. Конечно,  с  таким,  как  Гэс,  никогда  не  знаешь
наверняка, чего ждать через минуту, -  было  в  нем  что-то  ускользающее,
ненадежное, - зато с таким никогда не соскучишься.
   Гэс досконально знал, где по окрестностям чем можно поживиться,  и  они
совершали набеги на фруктовые сады, таская оттуда зеленые, твердые яблоки,
которые потом  выбрасывали  недоеденными.  Ходили  на  Джибертову  плотину
ловить тритонов, лазили на деревья в лесу, гоняли на спортплощадке  старый
футбольный мяч, пробирались сквозь  металлические  фермы  железнодорожного
моста над рекой и кидали камешки в маслянисто-черную пучину.  Прибегнув  к
услугам автомата, который в обмен на одно пенни выщелкивал пачечку с двумя
сигаретами и парой спичек, они произвели первый опыт курения. То есть  это
Джоби произвел первый опыт -  Гэс,  как  выяснилось,  был  уже  заправский
курильщик и, под стать любому взрослому, мог выкурить сигарету не  моргнув
глазом. Сверх этого всего Гэс и Томми приобщили Джоби к  занятию  до  того
захватывающему, что от него кровь начинала быстрее бежать по жилам, словно
сквозь нее пропускали электрический ток.
   Как-то раз Томми послали за лекарством, которое врач прописал его отцу.
Мистер Мастерман был больной человек  и  постоянно  нуждался  в  различных
каплях и таблетках. Друзья отправились с рецептом в маленькую аптеку,  где
фармацевт работал один, без продавца. Взяв бумажку,  аптекарь  удалился  в
заднюю комнату, и они  остались  втроем  среди  витрин  с  духами,  мылом,
патентованными лекарствами, среди прилавков, на  которых  были  выставлены
шампуни, мыло для бритья, пастилки от кашля, ячменный сахар,  шоколад  для
диабетиков и лечебные сигареты. Не успел аптекарь уйти, как  Гэс  и  Томми
принялись  хватать  что  попало  из  коробок,  стоящих  на   прилавке,   и
рассовывать по карманам.  Джоби  остолбенел  от  ужаса  и  изумления.  Ему
хотелось крикнуть: "Что вы  делаете!  Перестаньте!",  хотелось  немедленно
спастись бегством от этой неожиданной и грозной опасности. Но  он  не  мог
шелохнуться. Мог только стоять как истукан,  вытаращив  глаза  на  Гэса  с
Томми, зная точно, что, вернувшись, аптекарь мгновенно все прочтет по  его
лицу. Лязгнула ручка двери, и Джоби в диком испуге судорожно дернулся всем
телом. Кто-то вошел - он отвернулся, делая  вид,  будто  всецело  поглощен
созерцанием затейливых флаконов с духами, выставленных на стенной витрине.
Через минуту он заставил себя, не  глядя  по  сторонам,  дойти  до  двери,
открыл ее и вышел.
   На несколько секунд он задержался у витрины. Ноги не слушались его, они
повиновались лишь чувству страха.  Может  быть,  дать  им  волю  -  пускай
быстрее  уносят  его  отсюда?  Он  неуверенно  прошел   несколько   шагов,
попробовал повернуть назад, но ноги заупрямились. Безумные догадки о  том,
что происходит сейчас в аптеке, вспыхивали у него в сознании. Вдруг Гэс  с
Томми попались - и аптекарь кинется на улицу ловить третьего, то есть его?
Правда, у него в карманах ничего не найдут.  Но  его  могут  посчитать  за
сообщника, которого поставили сторожить дверь, пока другие двое  совершают
кражу.
   Он увидел, как повернулась ручка двери, и застыл, не сводя с нее  глаз.
Бежать, вероятно, уже не имело смысла, но его так и подмывало сорваться  с
места. Он удержался, хотя  от  напряжения  весь  покрылся  гусиной  кожей,
следя, как открывается дверь.
   Вот она распахнулась. Из двери показался Гэс, за  ним  -  Томми.  Томми
аккуратно закрыл за собой дверь. Он держал в руке коробочку с  пилюлями  и
прижимал локтем к груди бутылку с  микстурой,  завернутую  в  бумагу.  Гэс
широко ухмылялся. На Джоби нахлынуло облегчение, он  как-то  сразу  обмяк.
Ноги, минуту назад напруженные, ослабели и мелко дрожали, ему стоило труда
удержаться на них.
   - Куда это тебя унесло? - насмешливо блестя глазами, спросил Гэс.
   - Я думал, вас, того и гляди, накроют, -  сказал  Джоби.  -  Почему  не
могли с самого начала сказать?
   - Ты, может, не пошел бы с нами, если бы знал наперед. Ну а теперь  сам
видел, как это просто. Жутко тебе было?
   - Ага, - признался Джоби.
   - Правильно, без этого не так интересно. Идем, не стоит здесь  торчать.
Томми, ступай отнеси эту отраву своему папаше, а после двинем куда-нибудь,
поглядим, чего нам досталось.
   - И вы везде этим занимаетесь? - спросил Джоби.
   - Да есть у нас два-три подходящих местечка на примете, - сказал Гэс. -
Верно я говорю, Томми?
   - Два-три местечка имеется, - подтвердил Томми.
   - Кое-где докумекались, сволочи, повесили зеркала, - продолжал Гэс, - и
видят из подсобки, что делается в зале. Так что приходится остерегаться.
   - И вас ни разу не застукали?
   - Не, мы не прем на рожон, что ты.
   Когда  лекарства  были  доставлены  по  назначению,  троица  забрела  в
укромный уголок на краю поля и принялась  рассматривать  добычу.  У  Томми
среди прочих трофеев оказался даже флакончик духов.
   - А это тебе на что? - спросил Гэс.
   Томми пожал плечами.
   - За каким же ты чертом его слямзил?
   - Просто так.
   - Что может пригодиться, только то и надо брать, - объявил Гэс, и Джоби
это показалось забавным, так как не многое из  того,  что  они  нахватали,
могло им действительно пригодиться.  Во  всяком  случае,  не  было  ничего
такого, ради чего стоило идти на риск.
   - В крайнем случае выкину, и все дела. - Томми  подержал  флакончик  на
свету, глядя, как играет на солнце желтое стекло. Потом отвинтил  крышечку
и понюхал. - Ух ты, шикарно пахнет!
   - Отдал бы лучше Джоби, для его девчонки.
   - Какой такой девчонки? - встрепенулся Джоби.
   - Для Эльзы Ледекер, а то какой же еще,  -  как  ни  в  чем  не  бывало
ответил Гэс. - Ты же вздыхаешь по ней, скажи - нет?
   - Кто это тебе наплел такую чушь?
   - Почем я знаю! Просто думал, она тебе нравится, вот и все.
   - А если бы и нравилась, что с того?
   - Да ровно ничего.
   - Я с ней даже не разговаривал ни разу.
   - Ты,  брат,  ей  сделай  подарок,  вот  что.  Духов  пузырек  или  еще
чего-нибудь.
   - Как? Когда мы с ней даже незнакомы!
   - Подумаешь! Заговорить с девчонкой всегда можно, была бы охота.
   Томми протянул Джоби флакончик.
   - Ну, берешь?
   Джоби нерешительно взял духи.
   - Давай, если тебе не нужно. - Он положил флакончик в  карман.  Спрячет
куда-нибудь,  это  не  сложно.  Другое  дело,  что  теперь  он  и  вправду
соучастник кражи. Ну и пусть.
   Гэс  закурил  лечебную  сигарету  с  картонным  мундштуком.  Затянулся,
поморщился.
   - Фу, вонища! Хочешь попробовать, Джоби?
   Джоби отказался. Небрежно закурить сигарету -  это  красиво,  никто  не
спорит, но от них тошнит и голова кружится.
   - Тогда на тебе леденец от кашля.
   - Не, я больше люблю ячменный сахар.
   Гэс бросил ему пакетик.
   - Держи, угощайся. - Он растянулся на  траве  и  задымил  сигаретой.  -
Хм-м-м. А они ничего, можно привыкнуть. И притом - достались недорого!
   Это получилось у него до того  забавно,  что  все  трое  покатились  со
смеху. Они не могли остановиться, заражаясь друг от друга веселостью,  как
бывает, когда сидишь на уроке в классе, где смеяться не положено.  Упав  в
траву, они хохотали безудержно, до слез, пока животы не заломило от смеха.
Этим смехом ознаменовался переход Джоби к новому образу  мыслей.  И  когда
Гэс с Томми протянули руку за чужим добром в следующий раз, он примкнул  к
ним как добровольный соучастник. В ходе путаных рассуждений,  которыми  он
пытался  оправдать  себя,  это  занятие  стало  ему  рисоваться  разудалой
забавой. От ущерба, причиненного ими, никто сильно не пострадает, зато  он
принесет им лишнее очко в незатихающем противоборстве между ними  и  миром
взрослых. Такие слова, как "кража",  "вор",  "нечестно",  отторгались  его
сознанием как нечто применимое к  кому  угодно  другому,  но  не  к  нему.
Единственное, чего он не мог побороть, - это страх,  нервы,  натянутые  до
отказа, дрожь нестерпимого напряжения; но это входило в условия игры, и он
приучил себя с этим мириться.
   И до чего же она была азартная, эта игра! Все другие, в  которые  Джоби
играл до сих пор, не шли с нею ни в какое сравнение. Он не знал, часто  ли
Гэс и Томми предавались ей раньше, но теперь  это  увлечение  переросло  в
одержимость. Любая  лавка,  любой  магазин,  в  какой  бы  они  ни  зашли,
представляли для них интерес только с этой точки зрения, а вскоре Джоби до
того осмелел, что позволял себе мелкие шалости даже в  одиночку.  Однажды,
для разнообразия, они отважились позариться даже на универмаг "Вулворт"  в
Крессли, но, покружив по нему, заключили,  что  это  чересчур  рискованная
затея: полно продавцов, всюду толкутся покупатели, и почем знать, не ведут
ли за ними наблюдение через глазки, пробитые где-нибудь под потолком.
   Все это время Джоби ждал,  не  встретится  ли  ему  Эльза.  Как  с  ней
заговорить, о чем, он не знал - и уж тем более не представлял себе,  каким
образом вручить ей духи, но все же, где бы он ни был, он повсюду искал  ее
глазами. Иногда от нечего делать они с Гэсом и Томми доходили до  поворота
на Эльзину улицу и подолгу простаивали там, подпирая стены, в надежде, что
она  пройдет  мимо.   Однако   увидеть   ее   им   посчастливилось   всего
один-единственный  раз,  когда  к  повороту  приблизилась  машина  мистера
Ледекера, - да и то, не успели они ее узнать и сообразить, что на переднем
сиденье рядом с отцом сидит Эльза, как  автомобиль  уже  проехал  мимо  и,
мягко подпрыгивая, покатил к дому по немощеной улице. А Эльза даже  головы
не повернула в сторону трех мальчишек, околачивающихся на  углу.  Да  и  с
какой стати? Какое они имеют касательство к  уютному  миру,  в  каком  она
обитает, какое место могут занимать в отлаженном распорядке ее жизни: дом,
школа, каникулы, друзья? После этого они больше не  ходили  ее  поджидать.
Гэс и Томми до сих пор делали это, уступая желанию  Джоби,  но,  поскольку
Эльза для них обоих не представляла интереса, им надоело это бесплодное  и
скучное времяпрепровождение. А торчать у всех  на  виду  в  одиночку  было
глупо, у Джоби на это не хватало духу.
   Вернулась из больницы мать. Ее не было дома три недели, долгих, как три
месяца. Врачи велели ей первое время не слишком обременять  себя  работой,
но, вообще говоря, были, по-видимому, довольны исходом  операции,  которая
оказалась не  столь  серьезной,  как  все  ожидали.  Джоби  понял  это  по
подслушанным обрывкам ее разговоров с соседями. Сам он не  замечал  в  ней
никакой перемены. Разве что степеннее стала двигаться по дому да  избегает
шевелить левым плечом из боязни потревожить недавно затянувшуюся  рану,  а
так, судя по его наблюдениям, все у нее осталось цело, и,  значит,  ей  не
будет надобности прибегать к таким мерам, как  Гэсова  тетка.  Родной  дом
вновь принял Джоби в свое лоно. Вновь он спал на своей  кровати  и  ел  за
одним столом с матерью. Отец ходил  притихший,  но  Джоби  видел,  как  он
доволен, что вся семья опять в сборе. Через несколько дней все  было  так,
словно его мать никуда не отлучалась из дома.
   Объявился наконец-то и Снап. Джоби сидел за обедом, когда он постучался
в заднюю дверь.
   - Если это к тебе, не заболтайся до вечера,  -  сказала  мать.  -  Обед
простынет.
   Джоби открыл дверь: Снап стоял во  дворе  и  царапал  прутиком  пыльную
землю.
   - А, это ты, Снап. Здравствуй.
   - Привет, Джоби. Как жизнь?
   - Ничего.
   - Выйдешь после обеда?
   - Мы с Гэсом и Томми условились встретиться.
   - Куда пойдете?
   - Пока не знаю.
   - С ними теперь водишься?
   - В общем, да... Я слыхал про твоего дядю.
   - М-хм.
   - Мы сейчас обедаем. Пойду доедать, а то мама заругается.
   - Иди, - сказал Снап.
   - Может, хочешь пойти с нами? Я думаю, они будут не против.
   Снап покрутил головой.
   - Не, Гэс Уилсон мне не товарищ.
   - Он ничего, когда с ним сойдешься поближе.
   - Да и он меня не переваривает.
   Это была правда. Гэс относился к Снапу с презрением и не принял бы  его
в свою компанию. И потом, Снапу лучше не  знать,  чем  они  занимаются,  -
как-то не верится, чтобы он согласился принять участие в их  забаве,  даже
если бы ему предложили.  Все-таки  Джоби  кольнула  совесть,  он  едва  не
поддался соблазну сказать, чтобы Снап подождал его, и провести остаток дня
с ним вместе. Но в эту минуту мать позвала его домой, и Снап  поплелся  со
двора.
   - Тогда - до другого раза, - проговорил он, не  оборачиваясь,  и  Джоби
крикнул ему вдогонку:
   - Ладно, Снап! Счастливо тебе!
   - Это кто приходил? - спросила его мать.
   - Снап.
   - Ему-то здесь чего надо?
   - Зашел узнать, что я делаю.
   - Гулять с ним собираешься?
   - Не, мы с ним больше не дружим.
   - И не надо. Чокнутый он какой-то, я всегда говорила.  А  сейчас  вижу,
это у них в крови. Вот и дядя его...
   - Снап - нормальный парень. Просто мы последнее время не встречаемся.
   - Это к лучшему. Незачем тебе с ним якшаться.
   Джоби промолчал. Он никогда не понимал, за что мать невзлюбила Снапа, и
неизменно огорчался из-за  этого.  Когда  к  человеку  хорошо  относишься,
хочется, чтобы он нравился тем, кого ты любишь, но в  жизни,  оказывается,
происходит иначе. Однако сейчас, как ни странно, неприязнь матери к Снапу,
наоборот, ободрила его, придала ему сил заглушить  слабый  голос  совести,
вновь пробудившейся в нем при мысли, что Снап побрел от него  один.  Можно
было подумать, что Снап в каком-то смысле и есть  его  совесть,  с  укором
стоящая у него за спиной, когда он уходит на промысел  с  Гэсом  и  Томми.
Нет, Снапа ни в коем случае нельзя было брать с собой, это не тот человек,
чтобы оценить всю прелесть их забавы и разделить ее с ними. Да  и  вообще,
что он за цаца такая,  этот  Снап,  чтобы  с  ним  считаться?  Разве  Снап
вступился за него, когда его вышвырнули из  кинотеатра?  А  как  он  повел
себя, когда назревала драка с Гэсом? Смылся, удрал. Хорош друг! Мать права
- незачем с ним якшаться.



        8

   Джоби сидел за столом перед раскрытым блокнотом; рядом лежала  ручка  и
стояла бутылочка чернил. Задолго до того, как взяться  писать  письмо,  он
тщательно обдумал каждое слово - и теперь, глядя  на  плод  своих  усилий,
решил, что ничего лучшего, пожалуй, не придумаешь.

   "Дорогая Эльза!"
   (Он сперва сомневался - не приличнее ли употребить  в  обращении  "мисс
Ледекер", но потом рассудил, что так будет чересчур уж сухо и чопорно.)
   "Надеюсь, Вы примете этот скромный подарок от Вашего  поклонника  и  не
посчитаете меня нахалом за то,  что  я  посылаю  Вам  записку.  Я  не  мог
придумать другого способа, поскольку мы с Вами  незнакомы.  Вы,  наверное,
даже не представляете, кто я такой. Если захотите написать мне  ответ,  то
его можно передать таким же способом.
   Искренне Ваш, Джоби Уэстон".

   Джоби перечитал написанное и  удовлетворенно  кивнул  головой.  Что  ни
говори, а письма он писать умеет. В этом его никому не перещеголять,  даже
Снапу. Он надписал конверт: "Мисс Э.Ледекер" - и вложил в него  записку  и
флакончик духов. Потом взял блокнот, ручку, чернила и, покуда из  магазина
не вернулась мать, убрал это все в ящик стола...
   Идея принадлежала Гэсу.
   - Слышь-ка, чего я разведал - одна моя знакомая девчонка,  Джоун  Берч,
ходит играть с Эльзой Ледекер к ней домой.
   - Ну и что?
   - Дурачок, чем тебе не случай передать ей письмо, а  можно  и  духи.  А
там, глядишь, и познакомитесь.
   Чем больше Джоби об этом размышлял, тем  сильнее  воодушевлялся.  Мысль
была грандиозная.
   - Если я напишу письмо, ты его отдашь этой Джоун Берч?
   - Само собой, - сказал Гэс. - Можешь на меня рассчитывать.
   - Ты ей только скажи, чтоб держала язык за зубами. А то  разболтает  на
весь свет, мне этого не надо.
   - Будь покоен, - сказал Гэс. - Это я беру на себя.
   В тот же день послание ушло из его рук. Принимая его, Гэс  подмигнул  с
видом заговорщика, и в ту минуту, как конверт исчез в его кармане, у Джоби
шевельнулось смутное предчувствие недоброго.
   Тревога у него в душе нарастала, особенно после того, как они  с  Гэсом
разошлись в разные стороны; и назавтра, к  тому  времени,  как  они  снова
повстречались, Джоби готов был востребовать назад  конверт  вместе  с  его
содержимым и отказаться от своей затеи. Однако Гэс уже передал его Джоун -
и через несколько часов он должен был дойти до Эльзы. Теперь, когда  Джоби
был бессилен что-либо изменить, он не находил себе места от терзаний.  Ему
рисовалось, как Эльза с Джоун будут потешаться, что ему взбрело  в  голову
послать записку и духи, а после растрезвонят про это  всем  знакомым  -  и
каждый встречный на улице будет указывать на него пальцем и  смеяться  над
ним. Мало того - чем он дольше терзался, тем яснее сознавал, что вообще по
чистому недоразумению вообразил, будто неравнодушен к Эльзе,  а  на  самом
деле она ему совершенно безразлична. На  кой  шут  ему  сдались  девчонки?
Зачем он выставил себя на посмешище? Джоби искренне жалел, что  Гэс  подал
ему такую мысль. Но теперь ему  оставалось  только  сидеть  и  ждать,  что
произойдет дальше...
   Старый теннисный мяч оттопыривал Гэсов карман. Гэс вытащил его, и они с
Джоби бесцельно побрели по задворкам, прилегающим к церкви, перебрасываясь
мячиком. Вот уже несколько дней  они  варились  в  собственном  соку.  Шла
праздничная неделя, и почти все знакомые ребята  в  городке  поразъехались
кто куда; одни - в Блэкпул или Моркам, другие - в Бридлингтон.  Целый  год
их  родители  откладывали  деньги,  платя   взносы   в   различного   рода
"каникулярные  кассы",  и   теперь,   за   одну   восхитительную   неделю,
растранжирят их щедрой рукой, позабыв о работе, о стряпне и уборке.  Будет
музыка: Реджинальд Диксон  за  органом  в  блэкпулском  танцзале  "Тауэр",
Джордж Формби в театре "Палас", Альберт Модли  и  Дейв  Моррис  на  пирсе.
Будет  иллюминация,  цепочки  разноцветных   огоньков;   звонки   открытых
трамвайчиков  на  променаде.  На  набережной  будут   развлекать   публику
аттракционы: "хохотунчик", "американские горы", а на приморском бульваре -
продаваться с пылу с жару рыба с картошкой в газетных кульках и открытки с
изображением толстух в красных  купальных  костюмах.  На  людном  пляже  -
шезлонги, лопатки, ведерки, песочные замки. Катанья на весельных лодках по
озеру в Стенли-парке, гром  военного  оркестра,  исполняющего  попурри  из
"Развеселой Англии", "Маленькой квакерши" и  "Гондольеров"!  Захватывающее
дух путешествие в лифте на самый верх "Тауэра", где можно купить, написать
и отправить открытку горемыкам, которых здесь нет, и, подойдя  к  перилам,
наблюдать, как по променаду  снуют  туда-сюда  игрушечные  автомобильчики!
Разноголосый веселый гомон, повсюду ланкаширский или йоркширский  говорок,
кое-где  разбавленный  валлийским,  шотландским,  джорди.  По   тротуарам,
напялив бумажные колпаки, стайками прогуливаются рука об руку  молоденькие
фабричные  работницы,  постреливают  по  сторонам  задорными  глазками   в
подтверждение начертанных на  колпаках  призывов:  "Только  тронь!",  "Ау,
голубчик!", "Поцелуй-ка!"
   У родителей Джоби в этом году праздничная поездка сорвалась из-за того,
что матери пришлось лечь в больницу. Правда, шел  разговор  о  том,  чтобы
отправить ее недельки  на  две  в  санаторий  -  это  покрывала  Уэстонова
страховка, - но она воспротивилась, сказав, что не  позволит  себе  второй
раз на полмесяца бросить семью и  дом,  пока  сама  будет,  как  королева,
прохлаждаться на курорте. Уэстон полагал, что дня на  три  они,  возможно,
сумеют вырваться к  морю  в  октябре,  когда  там  тоже  будут  устраивать
иллюминацию. Но до октября оставалась целая  вечность,  и  мало  ли  какие
неожиданности могли нарушить этот план! К тому же, как подозревал Джоби, в
семье было туго с деньгами. Его поступление в классическую школу  повлечет
за  собой  известные  расходы.   Понадобится   новая   форма,   спортивное
снаряжение, школьная сумка. Кроме того, он таил надежду уговорить в  конце
концов родителей, чтобы ему купили велосипед, и каждый день ездить на  нем
в школу и обратно (когда только мать перестанет бояться, что его собьют по
дороге!) - со временем это окупится, так как избавит его от  необходимости
платить за проезд на автобусе, но пока что  сведется  опять-таки  к  новым
расходам. Надо еще сказать спасибо, что ему  вообще  позволили  учиться  в
классической школе. Вон  другие  ребята  тоже  успешно  сдали  экзамен  на
стипендию, а в школу родители  их  не  пустили  -  и  в  четырнадцать  лет
заставят работать, приносить деньги в  дом.  А  разве  можно  забыть,  как
рыдала в углу Одри Адамс, первая в классе по всем предметам, потому что ее
родители считают, что давать девочке  образование  сверх  обязательного  -
излишняя роскошь? Короче, ему определенно грех жаловаться, хоть и досадно,
что погорела поездка на праздники к морю...
   Джоби зазевался и бросил мяч слишком высоко. Гэс подпрыгнул с вытянутой
рукой, пытаясь перехватить его, но мяч пролетел дюймов на шесть  выше  его
ладони и едва не сбил  фуражку  с  головы  уличного  мороженщика,  который
проезжал перекресток на трехколесном велосипеде с тележкой.  Гэс  метнулся
через дорогу и поймал мячик в то мгновение, когда он отскочил от  земли  у
витрины углового магазина. Когда  Джоби  подошел,  он  стоял,  разглядывая
витрину, и покосился на приятеля с хитрым выражением, от которого у  Джоби
чаще забилось сердце.
   - Деньжата есть?
   Джоби пошарил в кармане своих шорт.
   - Три с половиной пенса. А у тебя?
   Гэс качнул головой.
   - Ни гроша... Чего бы спросить подешевле?
   - Может, жевательную резинку?
   - Точно, резинку!
   Он посмотрел Джоби прямо  в  глаза  и  ощерился  еще  шире.  Интересно,
подумал Джоби, какое сейчас  лицо  у  него  самого.  По  Гэсу  никогда  не
скажешь, что ему страшно, а ведь и с ним это бывает, сам признавался.
   - Ты раньше заходил сюда?
   - Нет, но все будет нормально. Хочешь, я спрошу?
   - Ага, давай ты.
   Он вложил Гэсу в руку две монетки, и Гэс, звякнув колокольчиком, открыл
дверь. В магазине было  прохладно  и  тихо.  Вдоль  стен  тянулись  полки,
доверху   заставленные   банками   джема,   лимонного   сыра,   жестянками
всевозможных консервов; на прилавке стояли коробки со сладостями и пачками
заварного крема, на полу лежал открытый мешок с картошкой, рядом - мешок с
сахарным песком. Они прислушивались, ожидая,  что  кто-нибудь  выйдет,  но
ниоткуда не доносилось ни звука.
   Гэс запустил руку в  коробку  с  ирисом,  и  это  послужило  для  Джоби
сигналом к началу действий. Он  не  замедлил  последовать  примеру  своего
приятеля, а тот уже с завидным хладнокровием  перегнулся  через  прилавок,
дотягиваясь до сигарет. Джоби распихивал  по  карманам  пригоршни  конфет;
где-то в глубине его сознания  буравчиком  засверлила  мысль,  что  хозяин
лавки не появляется слишком долго.
   И в тот же миг - как пинок в самое сердце - окрик:
   - Вы чем это тут занимаетесь?
   Они стремительно обернулись, рванулись бежать -  и  застыли  на  месте,
увидев, что человек стоит по эту сторону прилавка, между ними и дверью. От
ужаса оба онемели. Вытаращив глаза,  они  уставились  на  него.  Лавочник,
пожилой, худощавый, в халате защитного цвета, протянул руку и запер  дверь
на засов, отрезав им путь к спасению.
   - Чем вы тут занимаетесь, я спрашиваю?
   Голос у него был холодный, жесткий, как  металл.  Джоби,  обессиленному
потрясением и испугом, казалось, что он никогда в жизни не  слышал  такого
голоса, не видел такого безжалостного, сурового лица. Господи! Этого он  и
боялся с самого начала. Он знал, что  рано  или  поздно  так  должно  было
случиться. Если бы только можно было перенестись на  десять  минут  назад,
играть себе на улице в мячик и не помышлять ни о каких магазинах!
   Гэс первым обрел дар речи.
   - Мы пришли за жевательной резинкой, -  проговорил  он,  словно  бы  не
поняв вопроса.
   - Да, это правда, - услышал Джоби собственный лепет. - За резинкой. Вон
у него и деньги на нее. - Он повел головой  в  сторону  Гэса;  тот  разжал
кулак и показал две монетки, лежащие у него на ладони.
   - Ах за резинкой. Только вряд ли вы найдете ее в коробке с ирисом и  за
прилавком!
   Лавочник расправил костлявые плечи под защитным халатом. Седые косматые
брови топорщились у него над оправой очков, глаза глядели ясно, твердо. Он
показал рукой на дверь, ведущую в заднее помещение.
   - А ну-ка пройдемте со мной! Давайте-давайте, пошевеливайтесь!
   Шагая позади, он повел их в  жилую  комнату.  Там  они  остановились  у
стола, не зная, куда девать руки.
   - Вы полицию хотите вызвать? - спросил Джоби.
   Картинки позора, одна за другой, точно  в  калейдоскопе,  замелькали  у
него в голове. Полицейские у  них  в  доме;  смятение  и  стыд  родителей;
шушуканье  соседей;  зал  суда;  его  доброе  имя   запятнано,   и   двери
классической школы закрыты для него; вместо нее - исправительное заведение
в каком-нибудь страшном месте вроде Борстала... Его потянуло сесть.  Ноги,
подвластные лишь страху, отказывались его держать.
   Хозяин лавки не удостоил его ответом.
   - А теперь выворачивайте карманы, - скомандовал он.
   Джоби с готовностью выложил на стол ириски, тщательно  обследуя  каждый
уголок в кармане на случай, если хоть одна завалялась там. У Гэса,  помимо
конфет, обнаружились две пачки дешевых сигарет, по десять штук  в  каждой.
Вслед за этим на  стол  посыпалась  разнообразного  назначения  дребедень,
какая обычно составляет содержимое мальчишеских карманов.
   Лавочник оглядел ее.
   - Это все?
   Они согласно закивали головами. Тогда он отодвинул в  сторону  то,  что
принадлежало ему, снял очки, зажмурился и потер рукой  глаза.  Джоби,  ища
поддержки и утешения, хотел было переглянуться  с  Гэсом,  но  не  смог  и
только два-три раза метнул испуганный взгляд на лицо хозяина  лавки.  Едва
тот водрузил очки на место и поднял голову, как он торопливо отвел глаза.
   - Тебя как зовут? - спросил он Гэса. - И не вздумай мне врать!
   Гэс назвал себя, и лавочник кивнул с таким  видом,  словно  все  о  нем
знает.
   - Понятно. А ты кто таков? - спросил он, обращаясь к Джоби.
   - Джозеф Уэстон. Меня все зовут Джоби.
   - А понравится тебе, если все будут звать тебя "вор"? -  бросил  ему  в
лицо хозяин лавки.
   - Нет, не понравится, - прошелестел Джоби.
   - Да-да... Так объясните вы  мне,  что  вас  заставило  прийти  ко  мне
воровать?  Давно  вы  начали  этим  заниматься?  По  всем  лавкам   подряд
промышляете или с выбором?
   Отвечал ему Гэс, голосом искренним и правдивым до невозможности:
   - Нет, мистер, мы не воры, честное слово. Просто нам в  голову  взбрело
позабавиться. Вроде как "на слабо", понимаете? Со скуки  -  друзей  никого
нет, уехали на праздники, ну и прочее. Мы больше никогда не будем,  верно,
Джоби? Это для нас хороший урок.
   - Ах вы решили позабавиться? А знаете, куда вас заведут такие забавы? В
колонию для малолетних преступников. А это вам не  дома  жить  у  мамы  да
кататься на праздники к морю. А когда выйдете на свободу, все будут знать,
что вы сидели за воровство, и ни у кого к вам больше не будет  доверия.  С
этого ли надо жизнь начинать? Вам сейчас может казаться, что у вас впереди
целая уйма времени, но на самом деле не успеете вы  оглянуться,  как  пора
будет думать о заработке, а с подмоченной репутацией кто вас возьмет?.. Вы
в какой школе-то учитесь?
   - Я - на Тинсли-роуд, - сказал Гэс.
   - А я с сентября пойду в классическую, в Крессли.
   - На стипендию прошел? - Джоби кивнул, и хозяин  лавки  оглядел  его  с
головы до ног. - Так за каким же ты чертом гробишь себе такие возможности?
   По тому, как это было сказано - устало и с досадой, - Джоби понял,  что
он никуда на них не заявит. И от пьянящего чувства облегчения уже почти не
слышал то, что говорилось дальше.
   - Забирайте свое барахло - и марш по домам. - Хозяин  лавки  отошел  от
камина. - Да поразмыслите как следует над тем, что я вам сказал.
   Приятели сгребли со стола свое имущество и, засовывая  его  в  карманы,
направились к выходу.
   - Можете выйти с черного  хода.  -  Он  открыл  дверь  и  посторонился,
пропуская их мимо.
   - Вы нашим родителям не скажете? - спросил Гэс.
   - Поживем - увидим. Но запомните: я теперь знаю ваши имена и, если хоть
раз услышу, что вы опять попались за подобным занятием, немедленно пойду в
полицию и сообщу про сегодняшнее.
   - Не беспокойтесь, мистер, - пылко заверил его Гэс, - больше  такое  не
повторится. С нас хватит одного раза.
   Он вышел во двор. Но Джоби еще помедлил. Ему хотелось  что-то  сказать.
Он не мог уйти без этого. У него словно тяжкий камень с души свалился, так
велико было чувство избавления, которое он сейчас испытывал.
   Он поднял глаза на хозяина лавки.
   - Спасибо вам, мистер. Большущее спасибо.
   Хозяин лавки положил ему руку на плечо и подтолкнул к порогу, следом за
Гэсом.
   - Беги домой. Не забывай того, что я сказал, и все у тебя будет хорошо.
   Первые минуты приятели  шли  молча,  и  лишь  когда  они  удалились  на
порядочное расстояние от лавки, Гэс заговорил:
   - Елки-палки, я уж думал, нам хана!
   - Я тоже. Джоби покосился на Гэса, пытаясь  прочесть  по  его  лицу,  в
каком он настроении. - Видимо, пора нам завязать с этим делом.
   - Видимо, да. Теперь это будет опасно.
   Они свернули на выгон и  присели  обсудить  случившееся.  Даже  сейчас,
когда лавка осталась далеко позади, Джоби еще не избавился от опасений.
   - Как думаешь, нажалуется он родителям?
   На этот счет Гэс был спокоен.
   - Не, теперь он не станет жаловаться. Он нас сам отчитал будь здоров  -
чего же еще?
   Часы на церкви пробили один раз.
   - Слушай, это сколько же пробило?
   - Полпятого.
   - Не опоздать бы домой к чаю, - сказал Джоби.
   - Что ты, еще вагон времени. - Гэс приподнялся, озираясь  по  сторонам,
но на лугу не было видно ни души. - Курнем по-быстрому на  дорожку?  -  Он
полез в карман и вытащил нераспечатанную пачку сигарет. Джоби разинул рот.
   - Откуда они у тебя?
   Гэс широко ухмыльнулся.
   - А ты как полагаешь - откуда?
   - Да ведь ты их все вернул.
   - Все вернул, кроме этих.
   Джоби, со смешанным чувством восхищения и неловкости, не  мог  сдержать
улыбки.
   - Ну ты даешь, Гэс! С ума сойти, честное слово!
   - Так что - подымим?
   - Нет. - Джоби поднялся на ноги.  -  Я  должен  идти.  Мама  велела  не
опаздывать. Пока, до скорого!
   Он отвернулся и пошел по отросшей траве. К тому времени, как перед, ним
вырос забор, он уже не шел, а бежал. Пускай Гэс думает о нем,  что  хочет,
неважно. Важно теперь одно: как можно скорее унести от Гэса ноги.



        9

   - И тут - вы не поверите - в самый разгар операции он очнулся, а рядом,
на столе, разложены его внутренности -  желудок,  кишки.  Не  удосужились,
видите ли, усыпить его как следует.
   Миссис Коллинз из соседнего дома  елейным  голоском  излагала  во  всех
отталкивающих подробностях удивительную историю, которая приключилась с ее
родственником. У Джоби кровь стыла в жилах, но он слушал, с содроганием.
   - Господи боже мой! - Джобина мать всплеснула руками. - И что  же  было
потом?
   - Ну, полежал он, значит, минуты две  тихонечко,  наблюдает,  чего  они
делают. В это время кто-то заметил, что он проснулся, и  ему  мигом  опять
дали подышать эфиром.
   - Еще бы, - сказала мать. - Надо думать.
   - Конечно, Франку-то это было интересно, как он вроде бы  специалист  -
всю жизнь, почитай что с самой свадьбы, работал на "скорой помощи",  -  он
даже  потом  жалел,  что  они  спохватились,  не  дали  ему  еще   немного
посмотреть. А уж как, говорит, с ним после этого носились, старались  вину
загладить, понимаете, чтобы он на них не  стал  жаловаться,  поскольку  он
человек тертый, знает все ходы-выходы... Много там кой-чего  творится,  уж
будьте уверены, только наружу не выплывает. Ведь, если так-то разобраться,
ты доверяешь им свою жизнь, а напортачат они - никому ничего не  докажешь,
будут друг друга выгораживать. Все они там заодно, в больницах.
   - Меня в больнице хорошо лечили, ничего не могу сказать.
   - Ну, у вас не так все серьезно  оказалось,  как  думали  спервоначалу,
верно? А вот если  у  кого  осложнения  -  тогда  и  натерпишься.  Как  я,
например, когда должен был родиться Уолтер. Ох и дорого он  мне  достался,
этот малый! Одной крови сколько  потеряла  -  вы  не  представляете!  Лужи
стояли в родилке. Корову на скотобойне зарежут - и то  не  бывает  столько
крови.
   - Джоби, ты бы сходил поиграть на улицу, - сказала мать.
   - Еще минуточку, - сказал Джоби. - Я только комикс дочитаю.
   - Да, - продолжала миссис Коллинз, - хлебнула я в тот раз лиха. Зато  с
Маргарет, напротив, справилась играючи - словно орешек выщелкнула.  -  Она
глубокомысленно покачала головой. - Ничего нельзя знать  заранее.  Кстати,
не слыхали вы про Маклаудову девку с нашей улицы?
   - Нет, а что?
   - Ребеночка, говорят, нагуляла...
   Краем глаза Джоби заметил, как  мать  предостерегающе  подняла  руку  и
легким кивком указала на него.
   - Джоби, кому сказано, ступай поиграй, покуда солнце на улице.
   Он встал. Теперь он и сам был рад уйти. От  ужасной  вести,  поразившей
его в самое сердце, у него полыхали щеки.
   - По всей улице только о том и судачат. - Миссис Коллинз, в  нетерпении
поделиться последней новостью, не стала ждать, пока он выйдет за дверь. Он
еще секунду помедлил у черного хода. - Не зря я всегда предсказывала,  что
она плохо кончит...
   Джоби торопливо пошел со двора. У него пересохло во  рту.  Ребенок!  И,
может быть, все уже знают от кого. Сейчас главное  -  подальше  отойти  от
дома, пока мать не почуяла правду, не позвала его назад.  Ему  вспомнилась
высокая трава на  выгоне,  заливистый  Моллин  смех,  озорные,  зазывающие
глаза. Он бегом выбежал за калитку, цокая башмаками по выложенной кирпичом
дорожке.
   Первым  на  улице  его  встретил  мяч,  возникший  ниоткуда,  и   Джоби
безотчетным движением выбросил руки вперед, поймал его и  швырнул  обратно
компании взрослых ребят, играющих неподалеку.  Красиво  взял.  Когда  есть
время подумать, ни за что так не  получится.  Скромная  удача,  которая  в
обычный день привела бы его в хорошее расположение духа. Но сегодня...
   Снизу, держась возле самого тротуара, ползла навстречу  большая  черная
машина. Человек, который вел ее, вглядывался на  ходу  в  каждый  дом.  Не
доезжая несколько ярдов до Джоби, он остановился и  высунулся  в  открытое
окошко. Едва он заговорил, как Джоби догадался, кто это, хотя до  сих  пор
ни разу не слышал его голоса.
   - Простите, юноша, вы мне не скажете, где тут живут Уэстоны?
   Заметный  иностранный  акцент  не  портил   его   внятную,   правильную
английскую речь.
   Попусту сбивать людей с толку было Джоби несвойственно. Если указать на
чужой дом, обман быстро раскроется,  а  хозяева  дома  начнут  к  тому  же
строить догадки, кого и зачем разыскивает неизвестный человек.
   - Это дом двадцать девять. Немного выше, по правой стороне.
   - Благодарю вас.
   Не дожидаясь, пока его спросят еще о чем-нибудь, Джоби зашагал  дальше.
На углу он оглянулся: автомобиль  стоял  возле  их  дома.  Мистер  Ледекер
вышел, приблизился к парадной двери. Поднял руку и постучал.
   Джоби кинулся наутек. Если бы, если бы только, стучало у него в мозгу в
такт топоту ног. И он еще  воображал,  будто  полон  заботы  и  тревоги  о
матери, когда она лежала в больнице! А вот теперь на него градом  сыплются
последствия его проступков! Если бы только он  не  ходил  тогда  гулять  с
Молли, если бы не водил дружбу с Гэсом и Томми, не соглашался  принять  от
Томми духи! Ну ладно, принял - но если бы только не  поддался,  когда  Гэс
надоумил его послать духи Эльзе! Эльза? Уму  непостижимо,  что  он  в  ней
видел особенного... А по сути, если вдуматься, все закрутилось из-за того,
что его вышвырнули из кинотеатра.  Иначе  он  не  встретил  бы  Молли,  не
подрался с Гэсом, не впал бы в тоску, которая погнала его в  больницу,  не
пропустил бы на другой день воскресную школу. Мысль о  том,  что  какой-то
старый хрыч, облеченный властью билетера,  наказал  его  за  чужие  грехи,
пробудила в Джоби бессильную ярость. С этого все и началось.  Конечно,  не
обязательно было вытворять все остальное, это верно. И все же...
   Он прибежал к дому, в котором жил Снап; тихо, все двери заперты, никого
нет. Верно, куда-нибудь уехал с матерью, ведь сегодня суббота. Не то чтобы
он сейчас жаждал увидеть Снапа, да и вообще  кого  бы  то  ни  было,  нет,
однако он рассчитывал получить у Снапа кой-какие разъяснения  по  вопросу,
который его интересовал, - правда, Снапа  пришлось  бы  к  этому  подвести
окольными путями. Ну а теперь ничего другого не  остается,  как  вернуться
домой и держать ответ. Можно бы протянуть время до чая, но это  ничего  не
изменит, наоборот - мать  только  сильнее  распалится.  Спасибо  хоть  это
произошло сегодня, не нужно будет сразу отдуваться еще и перед  отцом,  он
как раз поехал  в  Рочдейл  проведать  своего  брата,  который,  очевидно,
заболел. Во всяком случае, вчера кто-то позвонил об этом отцу на работу, и
он с утра отпросился и уехал. Мать хотела, чтобы он взял с собой Джоби, но
отец отказался - неизвестно, может быть, Клиффорду худо,  и  совсем  ни  к
чему, чтобы в доме толклись лишние  дети.  А  Джоби  и  не  настаивал:  он
терпеть не мог дядиного сына, а своего двоюродного брата Гектора.
   Он вышел на свою  улицу,  и  у  него  чуть-чуть  отлегло  от  сердца  -
автомобиля перед домом не было. Он нехотя побрел  вперед,  ведя  рукой  по
забору, размышляя о том, как будет отвечать матери,  -  и  все  отчетливее
сознавал, что ведь еще неизвестно, много ли она знает, и до тех пор,  пока
он это не определит по ее словам, никаких оправданий не придумаешь.  Когда
он подошел к дому Маклаудов, из ворот выскочила Молли, такая, словно с нею
решительно ничего не стряслось.
   - Эй, Джоби! - крикнула она, завидев его. - Чего поделываешь?
   - Ничего. Иду домой, - сказал он, разглядывая ее во все глаза.
   Она подошла ближе, не таясь, весело посмеиваясь.
   - Похоже, плакали мои шестипенсовички, - сказала она.
   - Да? Почему?
   - Теперь на нее не наябедничаешь... Ты разве не слыхал? - Молли  так  и
распирало веселье. - Дура-то наша чертова - доигралась! С пузом ходит.
   - Кто - Эгнис?
   - Ты и впрямь ничего не знал?
   - Да нет, кое-что слышал, но...
   - Она самая, - перебила его Молли. - Уж не решил ли ты, что  это  я?  -
Она заметила, как он покраснел, и прыснула. - Ой,  Джоби,  ты  прямо  хуже
младенца!
   Да, так оно и есть. Иначе почему всегда получается, что он ни  бельмеса
ни в чем не смыслит?
   - У нас с тобой не может быть детей, - объяснила Молли. - И  потом,  мы
же ничего такого не делали! А если бы и делали, все равно бы еще не знали,
слишком рано.
   - Можешь меня не учить, - буркнул Джоби. - Знаю без тебя.
   Он отвернулся и пошел дальше.
   - Ты свою мамочку спроси, - крикнула Молли ему вслед. - Пускай она тебя
поучит...
   Глупо вышло, но это не беда. Одной заботой  меньше.  Теперь  только  бы
узнать, зачем приезжал мистер Ледекер.
   Но когда он вошел в дом,  оказалось,  что  ждать  обвинений  не  нужно.
Обвинение стояло на столе.
   - Входи, не стесняйся, - сказала мать. Она была  одна;  миссис  Коллинз
уже ушла. - Мне надо с тобой поговорить.
   - Да? Насчет чего?
   - Вот эта вещь тебе не знакома? - Она показала  пальцем  на  желтоватый
флакончик духов, одиноко стоящий посередине стола, на зеленой скатерти.
   - А что это такое?
   - Сам видишь, что это такое. Я спрашиваю - знакома тебе  эта  вещь  или
нет?
   Джоби прочистил горло.
   - Может быть.
   - Ах может быть. А каким же таким манером это может быть?
   - О чем ты? Я не понимаю.
   - Ничего, сейчас поймешь.  -  Она  вынула  из  кармана  фартука  листок
бумаги, развернула его и  положила  на  стол.  Это  было  столь  тщательно
составленное им письмо к Эльзе. - Это ты писал?
   Отпираться было бесполезно. Улики налицо. Он кивнул.
   - Не рано ли начинаешь любовные записочки писать барышням?
   - Она не любовная. Там ничего не сказано про любовь.
   - Ладно, не будем спорить об этом. Меня больше интересуют духи.
   - К тебе кто-нибудь приходил, да?
   - Приходил. Мистер Ледекер. Он - порядочный человек.  Когда  его  дочка
получает дорогие подарки от незнакомых мальчиков, он хочет  знать,  в  чем
дело.
   - Они не дорогие.
   - Сколько же они стоили?
   Джоби запнулся на мгновение.
   - Полкроны.
   - Долго думал, голубчик. И  не  угадал.  Мистер  Ледекер  не  поленился
навести справки -  он  говорит,  такой  флакончик  духов  стоит  в  аптеке
одиннадцать шиллингов шесть  пенсов.  Скажи,  пожалуйста,  откуда  у  тебя
взялись одиннадцать шиллингов и шесть пенсов на духи?
   - Я их не покупал... Мне их дали.
   - Да-да, рассказывай. Имей в виду,  молодой  человек,  будешь  врать  -
шкуру с тебя спущу, так что советую говорить правду.
   - Это правда. Мне их дал один парень.
   - Какой парень?
   - Я не могу его назвать.
   - Скажи лучше - не хочешь. Отказываешься назвать и рассчитываешь, что я
тебе поверю?
   - Не могу я выдать человека, мама.
   - Он стянул духи, этот парень?
   Джоби повесил голову.
   - Скорее всего - да.
   - И ты взял, хотя знал, что они краденые? Слушай, Джоби, посмотри мне в
глаза и говори правду. Ты их сам украл?
   Джоби посмотрел ей в глаза. Его не оставляло ощущение вины, ведь  он-то
знал, что действительно бывали случаи, когда он мошенничал.
   - Не крал я их.
   - Может, товарищ этот твой - Снап?
   - Нет, Снап такими делами не занимается.
   - Что ж, хоть это одно говорит в его пользу. За  тобой  я  раньше  тоже
ничего такого не замечала. Ума не приложу, что ты здесь творил без меня...
Всыпать тебе полагается за все за это по первое число - жаль, нет отца, уж
он бы тебе задал перцу! Ну вот что - иди и ложись в постель.
   - Но сейчас только полчетвертого!
   - Я знаю. Все равно ступай наверх. Поразмыслишь на досуге, до  чего  ты
докатился, а кстати, возможно, припомнишь, нет ли еще чего такого, что  ты
обязан мне рассказать.
   Она отвернулась, и Джоби увидел, что весь ее запал иссяк.  Ему  не  раз
случалось получать от нее под горячую руку тумаки за ту  или  иную  мелкую
провинность, однако на сей раз дело, как видно, обстояло чересчур серьезно
для подобных мер. Мать была глубоко огорчена, и сердце у него сжималось от
жалости. Он изнывал от стыда, от мучительного желания утешить ее, сказать,
что он получил хороший урок и раскаивается - что отчасти оттого и сбился с
панталыку, что так сильно тосковал без нее, а всем остальным  было  не  до
него. Но обо всем этом словами не скажешь. Он  встал  и  шагнул  к  двери,
ведущей на лестницу.
   - Мам, не сердись. Мне самому стыдно.
   - И поделом, - уронила она через плечо. - А теперь иди и раздевайся.
   - Можно я немножко почитаю?
   - Ладно, читай. Еще уснешь, потом вся ночь пойдет насмарку.
   Джоби поднялся к себе в комнату. Тут было прохладно, даже  холодновато:
во второй половине дня солнце уходило на другую сторону дома. Он разделся,
надел пижаму и забрался в постель. У кровати стояла целая стопка комиксов,
но, полистав два-три из тех, что лежали сверху, он отложил их и  потянулся
к стенному шкафу, на дне  которого  хранились  его  книжки.  Наткнулся  на
"Коралловый остров" и решил перечитать его, но для начала нашел то  место,
где человека хоронят заживо и  дикари-людоеды  спускают  на  воду  челноки
прямо по телам живых людей, своих пленников. Читать про такие ужасы всякий
раз было жутко, зато они заново напоминали  тебе,  насколько  же  завиднее
твоя собственная судьба. Почти все несчастья на свете происходят  по  вине
самих людей. Почему так получается? Едва ли виновники бед - все  как  один
злодеи, то есть, может быть, и злодеи, но сами того не сознают.  Наверное,
многие из них живут с тем же чувством, с каким жил он сам, совершая кражи:
что правила и законы на него не распространяются, что все люди - это одно,
а он - совсем другое и, если он украл, это еще не означает,  что  он  вор.
Даже сейчас ему, в сущности, было стыдно не потому, что он совершал дурные
поступки, а потому, что причинил этим горе матери,  которая,  естественно,
не может видеть их в том же свете, что и он. Горе матери и  заставило  его
впервые ощутить, что во всем этом есть что-то дурное.
   Когда лежишь в постели, тебя мало-помалу начинает клонить ко сну; Джоби
закрыл книжку и свернулся калачиком под  одеялом.  Как  хорошо,  что  бури
последних недель позади. Если бы еще не предстоящая головомойка  от  отца!
Хотя, возможно, мать ему ничего не расскажет... С этой мыслью он заснул, а
когда проснулся, на небе уже погас последний отсвет заката. Значит,  время
позднее, но без часов точней не скажешь. Есть надежда, что  мать  с  отцом
купят ему ручные часы, когда он пойдет  в  классическую.  Слабая  надежда,
конечно, - и без того расходов предстоит много, - но  есть.  Если  усердно
заниматься и кончить первый триместр с  хорошими  оценками  -  как  знать,
пожалуй, и купят ему в награду ручные часы к  рождеству,  пускай  хотя  бы
дешевые...
   Ему хотелось пить, да и закусить не  мешало  бы.  Нужно  сойти  вниз  и
попросить у матери поужинать, но тогда ему не миновать  встречи  с  отцом.
Какое-то время он терпел, потом встал с  постели  и  отправился  разведать
обстановку.
   Едва он шагнул за дверь спальни, как сразу услышал в  гостиной  голоса.
Слов разобрать он не мог, но голоса  были  женские  и  звучали  отрывисто,
возбужденно.  Джоби  крадучись  спустился  по  лестнице  и   притаился   в
коридорчике за дверью гостиной, где вечно гуляли сквозняки. Он уже  понял,
что один из голосов принадлежит  тете  Дэзи  и  у  нее  происходит  бурное
объяснение с его матерью.
   - Прости, Дэзи, но чего  еще  ты  можешь  ждать  от  меня,  пока  я  не
выслушаю, что скажет Рег? Мало ли что ты притащила сюда за шиворот Мону  -
есть и другая сторона, и я полагаю, ему тоже будет что  рассказать,  когда
он вернется домой.
   - Когда - или если? Навряд ли у него  хватит  совести  сразу  заявиться
назад, если хочешь знать мое мнение. И  ничего  удивительного.  А  вообще,
тебя послушать - ты словно бы не веришь Моне...
   - Я этого не сказала.  Видимо,  она  знает,  что  говорит,  мне  только
интересно, много ли она приплела такого, что ей померещилось.
   - То есть как это "померещилось"? Она же ясно сказала...
   - Ты что, ее не знаешь!
   - Нет уж, позволь. Говори напрямик, при ней - пускай тоже послушает.
   - И скажу! - вскипела мать, выйдя из терпения. - Да ведь она блаженная,
с нее станется черт те чего напридумать! Сама знаешь - живет как  во  сне,
дурью мучается, прости господи.
   - Ой, тетя Нора! - горестно всхлипнула Мона.
   - Поздно заойкала, голубушка. Не маленькая, должна соображать, прилично
ли девушке заигрывать с женатыми мужчинами, увиваться вокруг, пока  у  них
ум за разум не зайдет.
   - Одну минуточку, Нора, такого я не  потерплю!  Моя  Мона  всегда  была
честной девушкой, при всех своих  недостатках.  До  сих  пор  ни  с  одним
мужчиной у нее ничего не было. Уж не хочешь ли ты сказать, что это она его
подбила сбежать вместе?
   - Может, и нет,  только  хорошую  оплеуху  для  вправления  мозгов  она
заслужила.
   - И уже получила. Как пришла домой и во всем мне созналась, так сразу и
получила. И когда Тед узнает, он ей еще добавит, будь уверена.
   - Прости, мама, прости меня! Ох, что же я наделала...
   - Тебе бы прежде себя об этом спросить, а не срамить нас перед  людьми.
Как я теперь соседям покажусь на глаза?  Каково  мне  такое  пережить,  ты
подумала? Да нет, зачем же, ведь я тебе всего-навсего родная мать...
   - Переживешь, даст бог, если не будешь звонить про это на весь город да
строить из себя великомученицу, - ввернула мать Джоби.
   - Нора, что ты говоришь? Как у тебя язык поворачивается?
   - Говорю, потому что знаю тебя, Дэзи. Тебя всю жизнь ущемляют  со  всех
сторон, во всем ты ищешь обиды, когда их в помине нет, все у  тебя  кругом
плохие, одна ты - безгрешная праведница!
   - Просто я стараюсь жить честно, по справедливости, выполняю свой долг,
как умею. Если бы все так делали, рай был бы на земле.
   - Зачахла бы ты в таком раю, где  не  перед  кем  величаться  и  некого
хулить! Я знаю, ты сейчас расстроена - оно вполне понятно, а все-таки есть
в этом для тебя и удовольствие, и не уверяй меня, что это не так.
   - Нет, вы ее послушайте! Ну, знаешь, всего я ожидала, но такого...
   Джоби совсем окоченел, стоя босиком в коридорчике. Он  открыл  дверь  и
вошел в гостиную.
   - Это еще что такое? Ты почему не в постели?
   Он огляделся; в сумерках было видно,  как  виновато  поникла  на  стуле
Мона, как негодующе выпрямилась тетя Дэзи, сидя  за  столом;  мать  стояла
неподалеку от камина.
   - Я хочу поужинать.
   - Никакого ужина нет.
   - Ну хотя бы водички попить, можно?
   Мать налила ему стакан воды, потом открыла буфет и дала ему два овсяных
печенья.
   - На, возьми, съешь наверху. Да не накроши по всей постели.
   - Папа еще не приезжал?
   - Нет. Он, верно, утром приедет.
   Тетя Дэзи хмыкнула, и Джоби увидел, как у матери гневно поджались губы.
   - Иди, иди, отправляйся назад в постель.
   - Но я уже и так належался...
   - Все равно. Ступай к себе.
   - Бедняжечка ты мой, - вздохнула тетя Дэзи.
   - Не начинай причитать, Дэзи, - сказала мать. -  Джоби,  ты  что  -  не
слышал? Сколько раз тебе повторять...
   Джоби вышел, но не закрыл за собой дверь, а лишь неплотно притворил ее.
Он снова очутился  в  коридорчике.  Босые  ноги  зябли  -  глупо,  что  не
догадался надеть носки, - но он не уходил. Он до сих  пор  не  понял,  что
случилось, за что мать и тетя Дэзи так сердиты друг на друга, при чем  тут
Мона и его отец.
   - Суровая ты женщина, Нора, - заговорила тетя Дэзи.
   - Суровая? Это я-то? Я всегда считала: если  есть  кто  в  нашей  семье
суровый, так это ты.
   - Ты небось и с Регом была неласкова, то-то его грех и  попутал.  Ни  с
того ни с сего мужчина так себя не поведет.
   - Ах вот что, значит, это я виновата?
   - Какую-то причину ты дала ему, Нора.
   - Причину? Вот она сидит, твоя причина,  грудастая  и  голоногая,  нюни
распустила, словно малое дитя. Разбередила  мужика,  святая  простота,  не
спохватилась вовремя по дурости.
   - Я лишь одно могу сказать: значит, ты в чем-то  перед  ним  сплоховала
как жена.
   - Да, это ты справедливо заметила,  если  вспомнить,  в  каком  я  была
положении последние месяцы и сколько  натерпелась.  А  после  всего  этого
выхожу из больницы - и что же я вижу? Что, покуда  меня  не  было,  родная
племянница не растерялась и завлекла моего мужа. Жаль, что не выбрала  для
этого молодого холостого парня -  тот  живо  завел  бы  ее  в  лесочек  да
показал, что к чему.
   - А ты можешь поручиться, что твой Рег ей это не показал?
   - Ой, мам, ведь я тебе говорила...
   - Это ты про родную дочку, Дэзи?
   - И про муженька твоего!
   - Что ж, в таком случае никто нам не мешает это проверить.
   - Она-то говорит - он к ней вроде почти и не прикасался.
   - Это я желаю услышать своими ушами. Ну-ка, Мона, выкладывай. Далеко  у
вас зашло с дядей Регом?
   За дверью было слышно, что Мона горько плачет. Жалобным голосом, давясь
слезами, она отвечала:
   - Я уже маме сказала... Он меня только целовал. Больше я ему ничего  не
позволяла.
   - А он хотел?
   - Он, это... трогал меня вот здесь. Раза два.
   - Под платье к тебе не залазил руками? - Это спросила тетя Дэзи.
   - Нет, я не разрешала. Хоть он и пробовал. Говорил, что  я  с  ума  его
сведу. И что он меня любит и хочет со мной уехать. Я ему отвечаю, глупости
это, а он все равно уговаривает.  Сперва,  говорит,  ненадолго  съездим  в
Блэкпул, погуляем, а после он себе подыщет другую работу, получит развод и
мы сможем пожениться.
   - Боже мой, - сказала мать Джоби.
   - Да, вот именно, Нора. Вот именно. Правильно, поплачь - это хорошо.  Я
все ждала, когда тебя проберет.
   - До Манчестера доехали, и я испугалась, - продолжала Мона. - Спрыгнула
с поезда и осталась, а он уехал.
   - Из-за такой телки бессмысленной потерять голову, - проговорила  мать.
- Кто бы мог подумать...
   - Если ты, Нора, гадости собираешься говорить, мы лучше уйдем.
   - И то. Здесь от вас пользы мало.
   - Но учти, я это так не оставлю.
   - Ты не оставишь? Ты, Дэзи, хоть немного соображаешь, чего мелешь?  Мой
муж сбежал с девчонкой, бог знает,  где  он  сейчас  обретается,  -  а  ты
толкуешь про то, что этого так не оставишь!
   - Мы уходим. Побудь одна, все обдумай. Не лишне бы тебе  и  помолиться,
пока будешь ждать. Это всегда помогает, по себе знаю.
   - Слушай, проваливай ты отсюда - и дурищу свою чертову забирай!
   -  Смотри,  Нора,  предупреждаю  тебя.  Я  терпела,  хотела   с   тобой
по-хорошему, но ты себе позволяешь слишком много...
   - До свиданья, Дэзи.
   - Так я приду завтра утром.
   - Можешь себя не утруждать.
   - Отчего же! Мне еще Регу твоему разлюбезному не  мешает  сказать  пару
теплых слов. Если он, конечно, вернется.
   За  дверью  послышалось  движение,  оно  приближалось.  Джоби  тихонько
шмыгнул на лестницу, расплескав себе на руку воду из стакана.  Поглощенный
тем, что говорилось в гостиной, он совсем забыл, как ему хочется  пить.  У
себя в комнате он единым духом выдул полстакана и надкусил печенье. Слышно
было,  как  тетя  Дэзи  с  Моной  ушли.  Джоби  присел  на  край  кровати,
переполненный мыслями о том, что  услышал.  Если  он,  конечно,  вернется,
сказала тетя Дэзи. Если вернется...
   Почти совсем стемнело. Он доел печенье, осушил до дна стакан и прошелся
кончиком языка по зубам, выковыривая крошки. Он ждал, что мать  поднимется
в спальню, но все было тихо, и спустя немного он нашарил свои носки, надел
их и сошел вниз.
   В гостиной было темно, но его  глаза  уже  привыкли  к  темноте,  и  он
разглядел, что мать неподвижно сидит в кресле у пустого камина.
   - Мама, зажечь тебе свет?
   - Не нужно. Я ничего не хочу видеть.
   Он отнял руку от выключателя и сделал несколько шагов вперед.
   - Папа так и не приехал, да?
   - Нет еще.
   - А когда приедет?
   - Думаю, завтра... Иди-ка ты спать.
   - А ты?
   - Я еще посижу немного.
   Он подошел ближе.
   - Мам.
   - Чего?
   - Прости, мам. За духи и за все остальное.
   Она не отозвалась, и,  постояв  еще  минуту,  он  пошел  к  двери.  Ему
почудилось, что она плачет. Но так ли это на самом деле,  он  не  знал:  в
комнате было темно и совершенно тихо.



        10

   Худенькая старушка  с  шалью  на  плечах  вышла  из  соседнего  дома  и
смотрела, как Джоби топчется у Снапова порога.
   - Напрасно стучишься, сынок, - сказала она. - Их  никого  нету.  Уехали
отдыхать в Бридлингтон. - Голосок у нее был слабенький, невесомый, как она
сама.
   - На всю неделю уехали? - спросил Джоби.
   - Насколько я знаю - да. Тебе, вероятно, Сидни требуется?
   - Ага.
   - Что поделаешь, они отъехали всей  семьей,  придется  тебе  подождать,
покуда вернутся.
   - Ну что же, ладно. Тогда я пошел.
   - Нет, погоди минутку. - Старушка  несколько  раз  опустила  и  подняла
головку, разглядывая Джоби то поверх очков, то сквозь  очки.  -  Ты  очень
торопишься? Спешишь куда-нибудь?
   Джоби покачал головой и двинулся к ней по каменным плитам, положенным в
два ряда вдоль тротуара.
   - Как тебя звать? - спросила старушка.
   - Джозеф Уэстон.
   - Я не могла тебя видеть раньше?
   - Не знаю. Я сюда заходил вообще-то.
   - Ну, значит, я не ошиблась. Вы с Сидни учитесь в одной школе?
   - Учились до последнего триместра, только я со следующего месяца  пойду
в классическую. Я сдал на стипендию.
   - Вот оно что. - Старушка покивала несколько раз. - Вот  что.  В  таком
случае, может быть, тебя не затруднит зайти ко мне на две минуты?
   Она повернулась и повела его за собой в дом. Гостиная, в которой царили
безупречная чистота и порядок, встретила его еле уловимым, но застоявшимся
запахом старости. Старушка, не останавливаясь, засеменила к камину и взяла
с полки конверт.
   - Письмо получила сегодня утром, - сказала она,  вновь  оборачиваясь  к
Джоби. - От старшего сына, это я по почерку вижу - по тому, как он выводит
буквы. Ну а поскольку ты даже стипендию заслужил, то я  и  подумала  -  не
прочтешь ли ты мне его?
   В первую секунду Джоби решил,  что  она  зачем-то  хочет  устроить  ему
проверку, но тут же его осенило - старушка не умеет читать!
   - В мое время нас не особо учили грамоте, - говорила она,  шебуршась  в
конверте неловкими пальцами и вытаскивая оттуда листок бумаги. - Помнится,
всего-навсего годик один мне достался. Нынче - другое дело. Для  вас,  для
молодежи, все открыто, куда нам  был  ход  закрыт.  -  Она  протянула  ему
письмо, и Джоби взял его. - Вот посмотри-ка - разберешь?
   - Из Ковентри, - сказал Джоби, взглянув на конверт.
   - Так и есть, - закивала старушка. - Там он  и  живет.  Три  года,  как
место  получил  на  тамошнем  автомобильном  заводе  и   уехал.   Собирает
автомобили - вишь, сколько их теперь развелось на улицах.
   Под ее стрекотанье  Джоби  пробежал  глазами  первую  страницу.  Письмо
задрожало у него в руке.
   - Ну, о чем же он пишет?
   - Я... что-то я никак не пойму, - запинаясь, пробормотал Джоби. - Он не
очень разборчиво пишет, да?
   - Правда? А я всегда думала - наоборот. Миссис Прендергаст говорит,  он
пишет очень разборчиво. Это она обыкновенно читает мне его письма, а потом
пишет за меня ответ. Еще есть соседка напротив, миссис Картер, - да ну ее!
Она здесь живет не очень давно и, по-моему, чересчур любит нос совать не в
свои дела.
   - Я от руки не так хорошо читаю, - сказал Джоби.
   - Совсем ничего не можешь разобрать?
   Джоби молча помотал головой. Он  знал,  что  стоит  весь  багровый,  но
надеялся, что подслеповатые старческие глаза этого не заметят.
   - А говоришь, тебе стипендию дали. Недалеко же ты уйдешь в классической
школе, если даже не можешь прочесть письмо.
   - Мне не все предметы даются одинаково, - сказал Джоби. - По истории я,
например, хорошо успеваю.
   - Конечно, не мне судить - я-то вообще слова прочесть не  умею.  -  Она
отобрала у него письмо  и  положила  назад.  -  Раз  так,  попрошу  завтра
утречком миссис Картер, пусть она попробует.
   - Да, так будет лучше, - сказал Джоби. - Вы уж меня извините.
   - Э-э, ничего страшного. Оно и до завтра подождет. Было бы что срочное,
а то велика ли важность, семейные новости. Уж он знает, что  мать  до  них
охотница. Сам наезжает сюда нечасто, видишь ли,  больно  живет  далеко.  А
как, говорит, было бы удобно на конец недели  машину  увести  с  завода  и
приехать. Это он в шутку, ты не думай. Он  у  нас  забавник,  Уильям  мой.
Всегда найдет чем насмешить.
   - Я пойду, хорошо? - сказал Джоби, пятясь к двери.
   - Да-да, ступай с богом. И на том тебе спасибо.
   - Очень жалко, что я не сумел прочесть письмо.
   - Ты же старался, а на нет и суда нет.  -  Старушка  проводила  его  до
двери. - А все-таки я бы на твоем  месте  училась  прилежнее.  Надо  уметь
читать, что от руки написано, в жизни пригодится.
   - Да, вы правы, - сказал Джоби. - До свидания.
   Старушка покивала ему на прощанье и долго еще  стояла,  глядя,  как  он
идет по улице. А Джоби шел и спрашивал себя, правильно ли он поступил - но
нет, у него ни за что не хватило  бы  духу  прочесть  ей  первые  строчки:
"Дорогая мама! К сожалению, мое письмо принесет тебе дурные вести. Я боюсь
тебя огорчить, но знай: позавчера Синтию сбил автобус, а вчера вечером,  в
больнице, она скончалась. В  этом  никто  не  виноват.  Она  выскочила  на
мостовую, как часто делают дети..."
   Мать  сегодня  с  утра  ходила,  замкнувшись  в   молчание,   до   того
мучительное, что Джоби невольно осмеливался говорить только  шепотом.  Она
словом не обмолвилась о том, что привело к ним вчера тетю Дэзи с Моной,  а
он, уже и так немало зная, не расспрашивал ее.  После  вечерни  тетя  Дэзи
явилась снова - и на сей раз привела с собой дядю Теда. По всем  признакам
дядя Тед чувствовал себя до крайности неловко: он вошел в дом красный  как
рак и глаза у него беспокойно блуждали по сторонам.
   - Здорово, Нора, - сказал он коротко.
   - Здорово, Тед.
   - Вот ведь какая приключилась история, будь она неладна, а?
   - Да.
   Мать держалась с достоинством.  Она  тоже  избегала  смотреть  в  глаза
пришедшим, но встретила их с высоко поднятой головой.
   - Что же, его по сю пору не видать не слыхать?
   - Пока что нет.
   - Может, в полицию заявить, как ты думаешь?
   - Для чего? Это их не касается. Воля его, захочет - уйдет, не захочет -
придет.
   - А ты будешь сидеть и ждать сложа руки? Так нельзя, -  вмешалась  тетя
Дэзи.
   - Я сама разберусь, что мне можно, а что  нельзя,  -  сказала  мать,  и
после этого Джоби велено было идти на улицу.
   За высокой грядой облаков, пронизанных рыжим и розовым светом, садилось
солнце. В обычный день это означало бы, что ему пора домой, но сегодня его
не тянуло возвращаться: если тетя Дэзи с дядей Тедом  еще  не  ушли,  мать
немедленно пошлет его спать, чтобы он не мешал  им.  И  Джоби  повернул  в
другую сторону; подкидывая  ногой  камешек  -  верный  способ  расцарапать
коричневые парадные штиблеты, - он побрел вдоль по улице  мимо  крикетного
поля. На краю поля резвились две  дворняжки:  одна  -  рослая,  с  гладкой
черной шерстью; другая - поменьше, лохматая, черная с белыми  подпалинами;
кружили без устали, поочередно гоняясь друг за другом, наскакивали одна на
другую, катались по земле,  свиваясь  в  клубок,  шалые  от  радости,  что
повстречались. Та, что поменьше, была  на  поле  частой  гостьей  и  порой
увязывалась за Джоби и Снапом, поднося им  с  надеждой  палки  даже  после
того, как им давным-давно надоело их бросать. Во время крикетных матчей  с
нею подчас бывало чистое наказанье: она  кидалась  на  поле  за  мячом,  к
досаде промазавшего игрока и великому удовольствию части болельщиков.  Чья
это собака и как ее зовут, он понятия не имел и окликнул ее просто:
   - Эй, пес! Ко мне! Иди сюда, собачка. Ко мне!
   Дворняжка на мгновение оторвалась от  игры  и,  разинув  пасть,  тяжело
дыша, посмотрела в его сторону. Она узнала его и заулыбалась. Умей  собаки
разговаривать, она бы, вероятно, сказала: "Мы с тобой  поиграем  в  другой
раз, а сейчас извини - я занята". Во всяком случае,  она  тотчас  ринулась
прочь и возобновила прерванные забавы со своим рослым  приятелем,  который
тем временем воспользовался передышкой и  успел  подпереть  дерево  задней
лапой.
   Джоби не стал их больше отвлекать и двинулся дальше, мимо муниципальных
домов, вновь размышляя о старушке и ее непрочитанном  письме.  Она  узнает
новость завтра утром, когда покажет письмо соседке, - но узнает хотя бы не
на сон грядущий в пустом доме, где рядом нет ни одной  живой  души.  Очень
легко было бы похвалить себя задним числом  за  то,  что  пожалел  старого
человека, если бы он не знал, что пожалел не  столько  ее,  сколько  себя.
Побоялся стать свидетелем того,  как  примет  старушка  ужасное  известие;
поспешил оградить себя от чужого потрясения и горя.  Ведь  могло  статься,
что оно убило бы ее у него на глазах, хотя, с  другой  стороны,  едва  ли:
старики на диво выносливый народ. Живут они зачастую  на  жалкие  гроши  и
приучаются стоически  переносить  всевозможные  невзгоды,  принимая  жизнь
такой, как она есть, с мудростью, которой можно лишь поражаться. Возможно,
это происходит от сознания,  что  дни  их  сочтены,  хотя  как  это  можно
сознавать - его уму непостижимо; точно так же нельзя представить себе, что
когда-то они тоже были молоды или что он сам когда-нибудь  состарится  или
хотя бы станет взрослым.
   Через  двадцать  минут  он  очутился  у  реки;  теперь  ему  оставалось
проделать такой же путь обратно. К тому времени, как он  дойдет  до  дому,
гостей, по всей вероятности, уже не будет, зато, возможно, вернется  отец.
Только нельзя было пускаться в такую дальнюю дорогу в этих  ботинках,  они
еще не разносились как следует, и правый натирал  ему  волдырь  на  пятке.
Джоби сел на траву. Хорошо бы на минутку снять ботинок -  только  как  его
потом наденешь? Вечерело. Воздух еще хранил дневное тепло, но солнце село;
румянец  заката  на  облаках  поблек,  и  они   постепенно   сливались   с
бледно-серым небом. По пути сюда Джоби не раз встречались люди:  несколько
парочек, семейные  компании,  возвращающиеся  с  воскресной  прогулки,  но
теперь все вокруг опустело, лишь поодаль, между тропинкой и рекой, одиноко
сидел на  травянистом  берегу  какой-то  мужчина.  Джоби  встал  на  ноги,
направился, прихрамывая, в его сторону - и тогда только понял, кто это. От
неожиданности он остановился как  вкопанный.  Потом,  пересилив  внезапное
побуждение спрятаться куда-нибудь, чтобы его не заметили, снова двинулся к
тому месту, где, опираясь на локоть, полулежал на траве его отец и смотрел
в воду.
   Неизвестно, видел ли отец, как он подошел, или  нет,  но,  когда  Джоби
остановился в нескольких шагах и сказал: "Здравствуй, папа", он оглянулся,
не обнаруживая особого удивления.
   - Здравствуй, Джоби, - глухо произнес Уэстон и вновь отвернулся к реке.
   - Пап, что ты тут делаешь?
   Джоби не подходил ближе, следя за каждым движением отца: тот полулежал,
вытянув длинные ноги к воде и скрестив их так, что  носок  одного  ботинка
торчал вверх. На нем был его лучший  костюм,  новая  кепка.  Он  крутил  в
мускулистых пальцах травинку - разминал, сворачивал и  наконец  уронил  на
землю.
   - Просто сижу, думаю, - ответил он не сразу.
   - О чем думаешь?
   - О разном... Тебе не понять.
   Это было так необычно - и то, как он  сидел  тут  совсем  один,  и  его
праздничная одежда; глядя на него, Джоби впервые воспринимал своего отца в
ином качестве, вне связи с собой: как человека, чьи  мысли  и  чувства  не
ограничены пределами, в которых существует он, отец,  и  Джоби,  его  сын.
Впервые он видел в своем отце человека, у которого есть собственный мир, -
в нем возникало неясное представление  об  этом  отцовском  мире,  который
охватывал то время и ту жизнь, когда его, Джоби, еще не было на свете. Он,
таким образом, составлял лишь частицу отцовского мира, меж тем как  в  его
собственном мире  отец  присутствовал  изначально  и  всецело.  И  дела  в
отцовском мире сейчас обстояли далеко не лучшим образом.
   Он подошел ближе; отец по-прежнему не глядел на него.
   - Все собрались у нас дома, беспокоятся, где ты.
   Вблизи ему  видно  было,  как  по  воротнику  отцовской  рубахи  ползет
крошечная букашка, перебирается по ворсинкам ткани  на  шею.  Сейчас  отец
смахнет ее.
   - Кто - все?
   Уэстон сделал быстрое движение рукой, и букашка исчезла.
   - Ну, мама, тетя Дэзи с дядей Тедом.  Хотя  сейчас  они,  наверно,  уже
ушли.
   - И что они говорили?
   - Я слышал не все. Дядя Тед спрашивал, не собирается ли мама заявить  в
полицию.
   Отец повел плечом и промолчал.
   - А мама сказала, что нет. Ну а потом меня послали гулять...  Они  что,
хотят, чтобы тебя разыскивала полиция, да?
   - Выходит, так, - сквозь зубы сказал отец.
   Джоби шагнул вперед и опустился на траву с ним рядом. По черной гладкой
воде плыли мимо пушистые хлопья белой пены.
   - Хорошо бы, у нас была такая же речка, как в Илкли, - чистая, светлая,
- сказал он. - Тогда бы в ней и рыба водилась. - Он как-то ездил  в  Илкли
на экскурсию с воскресной школой. Замечательно они тогда съездили!
   Отец опять промолчал, только переменил положение: сел, обхватил  руками
колени и, сорвав новую травинку, принялся разминать и крутить ее  сильными
пальцами.
   - Тетя Дэзи к нам и вчера  заходила,  с  Моной,  поздно  вечером.  Мона
плакала - тетка сказала, что закатила  ей  дома  оплеуху.  Злющая  пришла,
ругалась, правда, и мама тоже  не  дала  ей  спуску  -  так  отбрила,  что
закачаешься! Мне было велено лежать в постели, а я сошел вниз попить  воды
и все слышал за дверью. Мама при них ни  одной  слезинки  не  пролила,  но
потом, по-моему, плакала, когда они ушли. Хотя точно не знаю,  потому  что
она сидела в темноте и не дала мне зажечь свет... Пап, а ты уезжал куда-то
с Моной?
   - Ты не поймешь, Джоби, - сказал отец. - Мал еще.
   - Тебе Мона нравится, да? - спросил Джоби немного погодя. - Нравится, я
знаю. Я видел, как вы с ней обнимались в тот раз у тети Дэзи, когда  пошли
мыть посуду. А с мамой никогда не видел, чтобы обнимались...
   - Не обязательно тебе все видеть, - проворчал отец. - И  без  того  уже
черт знает чего понавидался.
   Джоби опустил голову, разглядывая травинки у себя между коленями. Он не
сразу решился задать следующий вопрос, ибо никогда прежде такой вопрос  не
тревожил его и даже в голову ему не  мог  прийти,  покуда  он  не  пережил
откровение, увидев отца, одиноко сидящего в праздничном костюме на  берегу
реки, - не отца увидел, а мужчину  наедине  со  своим  собственным  миром,
окутанного им, точно плащом.
   - Тебе Мона нравится больше мамы? - спросил он  наконец.  -  Ты  уехал,
потому что хотел быть с ней вдвоем?
   У отца вырвался стон; он спрятал лицо в коленях.
   - Мне жизни не хватит поправить то, что я сделал... Как я им всем  буду
смотреть в глаза?.. - Он на минуту умолк, потом поднял голову. - Послушай,
шел бы ты отсюда, а? Оставь ты меня в покое - зачем ты вообще сюда явился,
не понимаю?
   - Да я случайно забрел, - сказал Джоби. - Меня прогнали из  дома,  чтоб
не мешал разговаривать, а я не знал, куда деваться, и забрел сюда.
   - Тебе полагается сейчас быть дома, в постели, а остальное  -  не  твоя
забота. Ты тут совершенно ни при чем. Не для чего тебе  путаться  в  такие
дела.
   В лесу за рекой, за полями на  верхушки  деревьев  спускалась  темнота.
Сама речка зловеще преобразилась в угасающем свете.
   - Как темно, -  сказал  Джоби.  -  Мама  будет  беспокоиться,  куда  мы
пропали.
   - Она будет беспокоиться, куда ты пропал. Поэтому беги скорее домой.
   - Хочешь, я ей скажу, что тебя видел?
   - Да ведь небось все равно не утерпишь.
   Джоби нехотя встал. До дому идти порядочно, к тому же на обратный  путь
ему понадобится больше времени из-за стертой ноги.
   - А ты разве не пойдешь?
   - Пока нет. Я еще посижу здесь.
   - Сказать маме, что ты придешь домой? - спрос