---------------------------------------------------------------
     Donald Barthelme
     Перевел Алексей Михайлов
     OCR: Alexandr V. Rudenko 01.07.2001
---------------------------------------------------------------

            Из книги "Возвращайтесь, доктор Калигари" (1964)

     Вхожу, ожидая,  что  в  зале  никого (И.А.Л.Берлигейм проходит в  любую
открытую дверь). Но нет. Там, справа посередине сидит мужчина, плотно сбитый
Негр, хорошо одетый и в черных очках. Решаю  после  мгновенного размышления,
что если  он  настроен враждебно, то я смогу удрать  через  дверь с надписью
"ВЫХОД"  (за надписью нет  лампочки,  нет уверенности, что дверь куда-нибудь
приведет).  Фильм  уже идет, называется "Нападение мари-онеток".  В  том  же
кинотеатре довелось  увидеть: "Крутой и  безумный", "Бо-гини акульего рифа",
"Ночь  кровавого  зверя", "Дневник  невесты-старшек-лассницы".  Словом,  все
незаурядные  образчики жанра,  склоняющимся к изна-силованиям за  кадром,  к
жутким  пыткам: мужчина с огромными плоскогубцами подбирается к растрепанной
красотке,  женское   лицо,   плоскогубцы,   мужское  лицо,   девушка,  крик,
затемнение.
     -  Хорошо,  когда  зал  полон,  -  замечает Негр, повышая голос,  чтобы
пе-рекрыть  "пиноккиношное" стрекотание марионеток.  Голос  приятный,  а  за
оч-ками  - зловещие  глаза? Выбор  ответов:  злость, согласие,  безразличие,
до-сада, стыд, ученый спор. Продолжаю поглядывать на "ВЫХОД", как там дела с
мальчиком в вестибюле, для чего  ему был нужен бумажный змей? - Конеч-но, он
никогда не был полон. - Очевидно, у нас завяжется разговор. - Ни разу за все
годы. На самом деле, вы здесь первый.
     - Люди не всегда говорят правду.
     Надо позволить ему  переварить услышанное. Мальчик в  вестибюле одет  в
майку, там еще надпись "Матерь Скорбящая". Где же это было? Возможно, тайный
агент на жалованьи Организации, обязанности: вранье,  шпионаж, подключение к
телефонам, поджоги, гражданские беспорядки. Усаживаюсь на противоположной от
Черного стороне кинотеатра  и наблюдаю  кино. Экран ра-зодран сверху донизу,
здоровущая прореха, лица и обрывки жестов провали-ваются в  пустоту. Однако,
попавшая  в переплет Армия  США, несмотря на  Честного Джона, Ищейку, Ханжу,
несмотря на психические атаки и нерв-но-паралитический газ, откатываются под
натиском марионеток. Молоденький лейтенант храбро защищает  медсестру (форма
- в  клочья, аппетитные бедра, чудный бюст) от вполне объяснимых сексуальных
домогательств Щелкунчика.
     - Вы в курсе,  что зал  закрыт? -  дружелюбно окликает меня сосед. - Вы
видели вывеску?
     - Но ведь картина идет. Да и вы здесь.
     Объявления,  в   конце  концов,  относятся   ко  всем,  и  если  делать
исключе-ния, то так и напишите:  солдаты, моряки, летчики, дети с  бумажными
змея-ми, собаки в соответствующих  намордниках, страждущее дворянство, люди,
обещавшие  не  пищать.  Хорошо  одетые  Негры,  скрытые  черными  очками,  в
зак-рытых пустых кинотеатрах, попытка навязать знакомство, заботливый друг с
ласковым  словом,  угрожающая  нотка, совсем как  "Мятеж в борделе",  как  в
"Ужасе из пятитысячного  года". Детки играют,  любительская пьеса, понима-ют
ли они, с кем имеют дело.
     -  Этот  бред  не  прекращается,  -  утверждает  мой дружок.  -  Просто
очаро-вательно.  Сеансы  без  перерыва с  1944  года. Идут  и  идут себе.  -
Запроки-дывает голову, театрально хохочет. -  Даже тогда никуда не годились,
за ради Бога.
     - Чего ж вы здесь торчите?
     - Не думаю, что это удачный вопрос.
     Лицо приятеля  становится  непроницаемым,  он  погружается в созерцание
фильма.  Во  многих  местах   вспыхивают   пожары,   музыка   сдержанна.   Я
предус-мотрительно вверяю свою персону таким местам. Рискованно, конечно, но
ведь  так  же  рискованно  переходить  улицы,  открывать двери,  заглядывать
незнакомцам в глаза. Мужчина не может жить, не помещая обнаженного себя пред
лик обстоятельств, будь  то война, подводный  мир, реактивные самоле-ты  или
женщины. Всегда удастся улететь, прибежище всегда найдется.
     - Я вот что имел в виду, - продолжает мой друг воодушевленно, улыба-ясь
и  жестикулируя, - другие кинотеатры. Когда  они полны, просто  теря-ешься в
толпе.  Здесь,  если кто-то  войдет,  его сразу  засекут.  Но  большая часть
людей... верит вывеске.
     И.А.Л.Берлигейм  проходит  в любую открытую дверь, частные апартаменты,
публичные сборища, магазины с детективами в  шляпах, встречи Сынов и Дще-рей
Того,  Кто  Воскреснет, но надо ли хвастать? Продолжаю двигаться, нап-ролом.
Изучение  мотивов  являет  привлекательность темных мест, ничего  об-щего не
имеет с обстоятельствами.  Но лишь потому, что мне теплее. Намек был  в том,
что  большая  часть людей  делает то,  что  говорят: НЕ  БЕЗДЕЛЬНИ-ЧАТЬ,  НЕ
ПАРКОВАТЬСЯ С  8 ДО 17 ЧАСОВ, ПО  ТРАВЕ  НЕ ХОДИТЬ,  НЕ  ПОДХОДИТЬ - ВЕДУТСЯ
РЕМОНТНЫЕ РАБОТЫ.  Негр придвигается на два  сиденья,  доверительно понижает
голос.
     -  Конечно,  это  не  моя  забота...  -  Лицо  кажется  умиротворенным,
заин-тересованным, как у  старого вертухая в "Девушке из камеры смертников",
как у воздухоплавателя-душителя из  "Цирка ужасов". - Конечно,  это волну-ет
меня меньше всего. Но по совести, мне бы хотелось чуточку серьезнос-ти.
     - Я абсолютно серьезен.
     С другой стороны, возможно, противник мой - просто и чисто тот, за кого
себя выдает: хорошо  одетый Негр в черных очках в  закрытом кинотеат-ре.  Но
гдеже  тогда   сосиска?   В  чем  тогда  фокус?  Вся   жизнь  построена   на
противоречиях,  на  движении  внутрь   себя,  два  микрокосма,  диагонально,
ос-паривает скрытую угрозу, должно быть место и для иронии.
     - И все-таки, что вы делаете здесь? - Дружок откидывается на выдвиж-ном
сиденье  с таким видом, будто  у него козырь в рукаве. -  Вы, верно, решили,
что это - подходящее заведение?
     - Снаружи выглядело замечательно. И внутри никого, кроме вас.
     - Но  я  все  же  -  здесь. Что  вы обо мне  знаете? Ничего,  абсолютно
ниче-го. Я могу быть кем угодно.
     - Я тоже могу быть кем угодно. И я заметил, что вы тоже поглядываете на
дверь.
     -  Таким образом,  мы одинаково проблематичны друг для друга. - Сказано
ловко, с сознанием силы. - Меня зовут  Бэйн, кстати.  - Раскуривает труб-ку,
цветистость и аффектации. - Имя - не настоящее, конечно.
     -  Конечно.  - Трубка  сигналит  сообщникам,  засевшим  на  балконе, за
го-беленами, под надписью  "ВЫХОД"?  Или все это безмозглое представление  -
только  случайность, скрывающая тщеславное сердце, пустые мозги?  На экра-не
известный ученый решил проблему  победы  над  марионетками: термиты-му-танты
брошены во  фланговую  атаку. Страна в  панике.  Уолл-Стрит пал,  Пре-зидент
насупился.  А что с  юным осведомителем из вестибюля, в чем его  значимость,
кто развратил обладателя футболки, владельца бумажного змея?
     - Я работаю  с понятиями, - добровольно продолжает дружок.  - Танцующие
куклы,  обучение анализу почерка  по почте, секреты  вечной  жизни, монеты и
марки,  удивите  своих  друзей, языческие  ритуалы,  давно забытые  пропажи,
полная  коллекция редких кинжалов со  всего света, есть гуркхские, стиле-ты,
финки, охотничьи, метательные.
     - И что вы здесь делаете?
     - Как и вы, - гордо утверждает он, - смотрю фильм. Заглянул на ого-нек.
     Мы  возобновляем  просмотр.  Роль  Бэйна  неясна,  вероятные  мотивы  в
раз-жигании беседы:  (1) Агент заговора, (2) Такой  же, как я,  страдалец из
подполья,  (3) Занимается  контрразведкой,  (4) Искатель талантов для  Школы
Полицейских   Стукачей,  (5)   Маркетолог,  нанятый  создателями  "Нападения
ма-рионеток", (6) Простой  любопытный  подонок, никак не связаный с чем-либо
из упомянутого выше. Очевидно, гипотезы 1,  2 и 6 наиболее логичны. Если  же
верна   шестая,  однако,  поработать  смогли   бы  и  простые   тупицы,  как
ут-верждалось  в его репликах "люди не всегда говорят правду" и  "я заметил,
вы  тоже поглядываете  на  дверь".  К  тому  же, в  его рассуждении заложена
скрытая схема: слишком  любопытен, слишком искушен в  социологии утаива-ния.
Легенда тонка, кто  зацикливается  на  редких  кинжалах, гуркхских,  финках,
охотничиьих  и  метательных,  в  наш  день и  век,  когда  крупномасш-табное
мошенничество доступно даже простофиле,  стоит взглянуть на госу-дарственные
манипуляции  с пшеницей, телевидение, уран, системы развития и  общественные
отношения?  Маскировка  тоже  банальна, почему  Негр,  почему Негр в  черных
очках,  зачем  сидит в  темноте?  Теперь  разыгрывает интерес  к событиям на
экране, говорит, это крутят  с 1944 года,  хотя я совершенно точно знаю, что
на прошлой неделе шли "Богини Акульего Рифа", а перед ними - "Ночь Кровавого
Зверя", "Дневник  невесты-старшеклассницы",  "Кру-той  и безумный".  На днях
пойдут сразу два фильма "Школьница  из колонии для  малолетних" и "Вторжение
инопланетян".  Зачем  врать?  Или  он  пытается  внушить мне  непостояноство
времени?  Сладостный аромат откуда-то, цветы растут  прямо  в трещинах пола,
под сиденьями? Возможно,  вербена, возмож-но, гладиолус, ирис или флокс.  Не
могу  определить  с такого  расстояния,  чего он хочет?  Теперь  он  кажется
искренним,  снимая очки и вовлекая в со-бытия свое лицо (его глаза пылают во
мраке), морщит лоб, опускает уголки рта, у него это здорово получается.
     - Скажите мне честно, от чего  вы прячетесь? -  роняет он этакой Энолой
Гей в двух шагах от своей пресловутой цели.
     Бомба  не  взорвалась,  Берлигейм  не  реагирует.  Лицо   -  воплощение
безза-ботной веселости, по его  собственным отвратительным словам, меня  это
волнует меньше всего. Сейчас  Бэйн вкладывает в выполнение задания всю душу,
совершенно  ясно,  что  он профессионал, но кем  подосланный? В наши дни все
становится невероятно сложным, демаркационные линии размыты.
     - Послушайте, - умоляет он, подбирается на два сиденья ближе, шепчет, -
я знаю, что вы скрываетесь, и вы знаете, что скрываетесь, я вам  приз-наюсь,
я скрываюсь  тоже.  Мы нашли друг друга,  мы взаимно  смущены, мы  следим за
дверями,   мы   прислушиваемся,   ожидая  услышать   грубые   голоса,   звук
предательства. Почему  не довериться мне, почему не бороться за об-щее дело,
дни  становятся  длиннее, иногда мне  кажется, что  я  глохну,  иногда глаза
закрываются без моего желания. Двое смогут видеть  лучше,  чем один, я  даже
готов сказать вам свое настоящее имя.
     Все  возможные  чувства перед лицом  вопиющей  искренности: отвращение,
отрешенность, радость, бегство,  родство  душ, сдать егог властям (власти до
сих  пор существуют). Ужели  это не  обстоятельства, перед  которыми  мо-жет
болтаться  в  воздухе  нагой  Бчрлигейм,  не  та  настоящая  жизнь,  риск  и
опасность, что в "Женщине Вуду", в "Твари из Черной Лагуны"?
     Бэйн продолжает:
     - Мое подлинное  имя (как бы это выразиться?) - Адриан Хипкисс: это то,
от  чего  я  бегу.  Представляете  ли  вы, что  значит  называться  Адрианом
Хипкиссом: хохотки, насмешки, бесчестье, это было невыносимо. И еще:  в 1944
году я отправил  письмо, в  котором  не сказал,  то что  знал,  я съехал  на
следующий  день,  это  был канун  Нового Года, и  все  грузчики  были пьяны,
сломали ножку у пианино. Из  страха, что это  вернется и будет мучить ме-ня.
Моя жизнь с  той  поры превратилась в смену масок:  Уотфорд, Уоткинс, Уотли,
Уотлоу, Уотсон, Уотт. Полинное лицо  исчезло, разлетелось вдребез-ги. Кто я,
кто это знает?
     Бэйн-Хипкисс  начинает  всхлипывать,  включается  система   охлаждения,
го-родская  жизнь  - ткань  таинственных  шумов, возникающих  и пропадающих,
пропадающих и возникающих, мы достигаем контроля над физическоим окруже-нием
только  за счет слуха.  Что  если  бы человек  мог  чувствовать, если  б мог
уворачиваться  в  темноте?  Термиты-мутанты пожирают марионеток с  ог-ромной
скоростью, награды -  ученым, аппетитная красотка-медсестра -  мо-лоденькому
лейтенанту, они завершат все это шуткой, если возможно, озна-чающей: тут нет
ничего  реального. Обман существует на  любом уровне, по-пытка  отрицать то,
что выявляет  глаз, что разум осознает,  как истину.  Бэйн-Хипкисс напрягает
мою доверчивость, кот в мешке. Если не (6) и не (1), готов ли я иметь дело с
вариантом  (2)?  Должна  ли  тут  быть  солидар-ность?  Но  плач  невыносим,
неестественен,  видимо, его следует  оставлять на особый случай.  Телеграмма
посреди ночи, железнодорожные катастрофы, землятресения, война.
     -  Я скрываюсь от попов  (мой голос  странно  нерешителен,  срывается),
когда  я был  самым  высоким  мальчиком  в  восьмом классе  школы  Скорбящей
Бо-гоматери, они хотели отправить меня играть в баскетбол, я отказался, Отец
Блау,  поп-физрук, сказал,  что  я,  отлынивая  от полезного  для  здо-ровья
спорта,  чтобы погрузиться  во  грех,  не  считая  греха гордыни  и  дру-гих
разнообразных грехов, тщательно перечисленных перед заинтересованной группой
моих современников.
     Лицо  Бэйн-Хипкисса  проясняется,  он  прекращает  всхлипывать,  а  тем
вре-менем фильм  начинается  снова,  марионетки  еще  раз  выступают  против
Амери-канской  Армии,  они  неуязвимы,  Честный  Джон   смехотворен,  Ищейка
неиспра-вен, Ханжа подрывается  на пусковой площадке, цветы пахнут все слаще
и  сильнее.  Неужели  они действительно растут  под  нашими ногами,  и время
взаправду проходит?
     - Отец Блау мстил во время  исповедей, он настаивал на том, чтобы знать
все. И ему было что знать. Ибо что  я больше  не верил так,  как дол-жен был
верить.  Или  верил  слишком сильно,  без  разбору.  Тому,  кто  всегда  был
чрезмерно восприимчив  к  лозунгам,  им  никогда  не следовало говорить:  Ты
можешь изменить  мир. Я намекнул  своему исповеднику, что некоторые мо-менты
ритуала омерзительно похожи на сцену воскрешения в "Невесте Фран-кенштейна".
Он был шокирован.
     Бэйн-Хипкисс бледнеет, он сам шокирован.
     -  Но  поскольку  он  и  так  по  праву был  во мне  заинтересован,  то
стре-мился  наставить меня на путь истинный. Я не провоцировал этот интерес,
он смущал меня, я думал совсем о другом.  И виновен  ли я в том, что во всем
этом недокормленном приходе только я выделял достаточное количество гормонов
и   тщательно  пережевывал  суп  и  жареную  картошку,  которые  были  нашим
ежедневным рационом, вынуждая свою голову и руки максимально приб-лизиться к
баскетбольной корзине?
     -  Вы  могли бы  симулировать  растяжение  лодыжки,  -  резонно отметил
Бэйн-Хипкисс.
     -К  сожалению, это  было  только  начало. Однажды, посреди доброго Акта
Покаяния, а Отец  Блау совершает обряд с благочестивой злобой, я  выпрыг-нул
из  исповедальни  и помчался  между  скамеек, чтобы  никогда больше  туда не
возвращаться. Я  миновал  крестящихся людей,  миновал маленькую негри-тянку,
чью-то горничную, нашу единственную черную прихожанку, которая всегда сидела
в  последнем  ряду   с  носовым  платком   на  голове.  Покинув  Отца  Блау,
бесповоротно,  с прискорбным осадком от  наших еженедельных встреч:  грязных
мыслишек, злости, брани, непослушания.
     Бэйн-Хипкисс  передвигается еще  на два сиденья (почему именно  два  за
один раз?), голос почти срывается:
     - Грязных мыслишек?
     -  Мои грязные мыслишки были  особого, богатого деталями  и зрительными
образами  рода. По большей части, они тогда касались Недды-Энн Буш, кото-рая
жила  в двух домах от нас и была удивительно хорошо развита. Под ее окнами я
скрючивался много  вечеров,  ожидая откровений красоты, свет го-рел  как раз
между  шкафом  и окном. Я был особо  вознагражден несколько раз, а именно: 3
мая 1942 года, увиденным  мельком  знаменитым бюстом; 18  октября  1943,  на
редкость холодным  вечером,  перемещением  трусиков  с  пер-соны  в бельевую
корзину на пару с последующим трехминутным обозрением нагой натуры. Пока она
не догадалась выключить свет.
     - Невероятно!  -  шумно выдыхает Бэйн-Хипкисс. Ясно, что исповедь неким
неясным  образом возвращает его  к  жизни.  - Но этот  священник, наверняка,
подыскал какое-нибудь духовное утешение, совет...
     - Однажды он предложил мне кусочек шоколадного батончика.
     - В знак расположения?
     - Он хотел,  чтобы я рос. Это входило в его интересы.  Ему мечталось  о
первенстве города.
     - Но это был акт доброты.
     - Все произошло до того, как я сказал,  что не выйду  на игру. В темной
исповедальне с раздвижными  панелями,  лица  за ширмой,  как  в  "Малышке из
замка", как в  "Тайне дома Эшеров", он твердо отказывал мне в понимании этой
озабоченности,  совершенно  естественного и здорового  интереса  к ин-тимным
женским местам,  удовлетворявшегося  незаконными способами, как в  случае  с
окном.  Вкупе  с  профессионально  поставленными вопросами,  для то-го чтобы
вытянуть  из  меня  все  детали  до  последней,  включая самоуничиже-ние,  и
принудительным  перерасходом  батончиков,  шоколадок  "Марс"  и  прос-вирок,
значение которых  в периоды сексуального самовозвышения впервые бвло указано
мне этим добрым и святым человеком.
     Бэйн-Хипкисс выглядит  обеспокоенным.  Почему бы  и  нет? Это волнующая
история.  В  мире  полно  вещей,  вызывающих отвращение.  Не все в  жизни  -
"виставижн" и "тандербердз". Даже  шоколадки "Марс" обладают  скрытой сутью,
опасной в глубине. Искоренением риска пусть занимаются женские организации и
фонды, лишь меньшинство - увы! - может быть великими греш-никами.
     - Вот так я и стал убежденным антиклерикалом. Не любил больше Госпо-да,
не ежился от  слов "сын мой".  Я  бежал от  ряс, где бы  они не появля-лись,
предавал анафеме все, что прилично, богохульствовал, писал поганые лимерики,
срифмованные  под   "монашку-какашку",  словом,  был  в  упоительном  полном
отлучении. Потом мне стало ясно, что это не игра в одни ворота, как казалось
вначале, что за мной погоня.
     - А...
     -  Это  открылось   мне  благодаря  брату-расстриге  из  Ордена   Гроба
Господ-ня,  не  слишком  сообразительному человеку, но сохранившему  добро в
тайни-ках  сердца, он восемь лет  проработал поваром  во дворце епископа. Он
ут-верждал, что на  стене в кабинете епископа висит  карта, и в нее воткнуты
булавки, отмечающие тех из епархии, чьи души под вопросом.
     - Господи всемогущий!  - ругается  Бэйн-Хипкисс, мне  кажется,  или тут
слабо веет...
     -    Она   дисциплинированно    обновлялась    коадъютором,    довольно
политизиро-ванным человеком. Каковыми, по моему  опыту, является большинство
церков-ных  функционеров  ниже епископского  ранга.  Парадоксально,  но  сам
епископ - святой.
     Бэйн-Хипкисс смотрит недоверчиво:
     - Вы все еще верите в святых?
     - Я  верю  в святых, святую воду,  коробки  для пожертвований,  пепел в
Пепельную Среду, лилии на Пасху, ясли, кадила, хоры, стихари, библии, митры,
мучеников, маленькие красные  огоньки,  дам из Алтарного  Общества,  Рыцарей
Колумба, сутаны и  лампады, божий промысел и  индульгенции, в силу  молитвы,
Преосвященства  и  высокопреподобия,  дарохранительницы  и дароносицы,  звон
колоколов и пение людей, вино и хлеб, Сестер, Братьев, Отцов, право убежища,
первосвятительство  Папы  Римского,  буллы и конкордаты,  Указующий  Перст и
Судный День, в  Рай и Ад, я верю во все это. В это невозможно не верить. Вот
от этого все так сложно.
     - Но тогда...
     - Баскетбол. В него я не верю.
     За  этой   фразой  большее.  Это  был   первый  ритуал,  открывший  мне
возмож-ность других ритуалов, других праздников, например, "Крови  Дракулы",
"Поразительном Колоссе", "Оно покорило мир". В силах ли Бэйн-Хипкисс постичь
этот  славный теологический  вопрос: каждый  верит  в  то, во  что мо-жет, и
следует за этим видением, что столь  ярко возвышает и унижает мир? Оставшись
в  темноте,  наедине с собой,  каждый жертвует "Поразительному  Колоссу" все
надежды и желания, пока епископ рассылает свои патрули, хитрых старых попов,
величавые парочки монахинь  с  простыми поручениями. Я  помню год, когда все
носили черное, как  я нырял  в  парадные,  как неп-ристойно спешил, переходя
улицу!
     Бэйн-Хипкисс заливается румянцем, ему неловко, сучит ногами, открыва-ет
рот:
     - Я хочу исповедоваться.
     - Исповедуйтесь, - понуждаю я, - не стесняйтесь.
     - Я сюда послан.
     И прямо  под  носом, и в  Тибете у них есть агенты, даже в монастырях у
лам.
     - Это мне кое-что напоминает, - констатирую я, но Бэйн-Хипкисс вста-ет,
поднимает  руку к голове, командует: "Смотрите!". Берлигейм съежива-ется,  а
он сдирает  свою кожу. Умный Бэйн-Хипкисс, он сделал меня, я сижу с открытым
ртом,  он стоит,  усмехаясь,  с  кожей  болтающейся на лапе, слов-но  дохлая
кухонная тряпка. Он белый! Я притворяюсь невозмутимым. - Это напоминает мне,
касательно мысли,  сказанной ранее,  и  фильм,  что  мы  сей-час  смотрим, -
интересный тому пример...
     Но он обрывает меня.
     - Ваша позиция, в целом еретичная, имеет свой резон, - констатирует он,
- но  с другой стороны,  мы  не можем  позволить, чтобы  целостность  на-шей
операции  была  поставлена под  вопрос,  волей-неволей, людьми со  смеш-ными
идеями. Отец  Блау  ошибался, мы тоже стадо не без паршивых  овец.  С другой
стороны,  если  каждый  из  нашей паствы  вздумает покинуть  нас, то кто  же
спасется?  Вы  должны стать первым. Мне пришлось  использовать это (виновато
показывает  фальшивое  лицо), чтобы приблизиться к вам,  это  ради  здоровья
вашей души.
     Болбочет  гололицый  Бэйн-Хипкисс. Неужели Бчрлигейм схвачен, должен ли
он сдаться?  Ведь  все  еще есть  знак  с  надписью  "ВЫХОД",  в  сортир, на
стульчак, в форточку.
     - Я уполномочен применить силу, - извещает он, хмурясь.
     -  Касательно  мысли, упомянутой выше,  - замечаю я,  - или  начинавшей
упоминаться,  фильм, что мы смотрим, -  сам по себе ритуал, множество лю-дей
смотрит такие  фильмы и  отказывается  понимать  то, что в  них  говорит-ся.
Согласи...
     -  В  настоящее  время у меня есть более срочное  дело, - говорит он, -
сами пойдете?
     - Нет,  - твердо отвечаю я. - Обратите  внимание  на фильм, он пытается
сказать вам кое-что, откровения  не так часты в наше время, чтобы позво-лить
себе швыряться ими налево и направо.
     -  Я  должен  предупредить вас, -  говорит  он,  -  что  для  человека,
испол-ненного рвения, нет преград. Рвение, - гордо продолжает  он, - это мое
отчество.
     - Я не пошевелюсь.
     - Должны.
     Теперь  Бэйн-Хипкисс  легко  передвигается  на  маленьких  священничьих
ножках,  боком  минуя  ряды  сидений.  Хитрая  улыбка  на  лице  выдает  его
ие-рархическую  принадлежность,  руки   невинно   сжаты  на  животе,   чтобы
проде-монстрировать  чистоту намерения. Странные  повизгивания, как  в "Ночи
Кро-вавого Зверя",  пугающе  красноватый  оттенок неба, как в "Оно  покорило
мир".  Откуда  они   исходят?  Сладость,   текущая  из-под   кресел,   стала
всепог-лощающей.  Я попытался  предостеречь  его, но  тщетно, он не  слышит.
Выхва-тываю  футляр  из   кармана  пиджака,  вставляю   иглу  в  смертельное
инструмен-та,  пригибаюсь  в  готовности. Бэйн-Хипкисс  приближается,  глаза
закрыты в мистическом экстазе. Я хватаю  его за глотку, погружаю жало в шею,
его глаза выпучиваются,  лицо корчится,  он оседает,  дрожа, мешком  посреди
си-дений, через мгновение он залает, как собака.
     Большинству   не  хватает   соображения,  чтобы  бояться,  они  смотрят
теле-визор,  курят сигары, тискают  жен,  рожают детей, голосуют, выращивают
гладиолусы, ирисы, флоксы, никогда не заглядывают в лицо "Вопящему Чере-пу",
"Подростку-Оборотню", "Тысячеглазому  Зверю",  никакого  понятия о том,  что
скрыто поверхностью, никакой веры в явления, не признанные ие-рархией. Кто в
безопасности,  когда  за стенами дома бродит  "Подрос-ток-Оборотень",  когда
улицы дрожат  под лапами "Тысячеглазого  Зверя"? Лю-ди думают,  что это  все
шутки,  но они  ошибаются.  Опасно  игнорировать ви-дение  - вот,  например,
Бэйну-Хипкисс, он уже залаял.


Популярность: 13, Last-modified: Sun, 01 Jul 2001 18:51:47 GMT