Дональд Бартельм. Беглец




      Donald Barthelme
      Перевел Алексей Михайлов
      OCR: Alexandr V. Rudenko 01.07.2001


      Из книги "Возвращайтесь, доктор Калигари" (1964)

      Вхожу, ожидая, что в зале никого (И.А.Л.Берлигейм проходит в любую открытую дверь). Но нет. Там, справа посередине сидит мужчина, плотно сбитый Негр, хорошо одетый и в черных очках. Решаю после мгновенного размышления, что если он настроен враждебно, то я смогу удрать через дверь с надписью "ВЫХОД" (за надписью нет лампочки, нет уверенности, что дверь куда-нибудь приведет). Фильм уже идет, называется "Нападение мари-онеток". В том же кинотеатре довелось увидеть: "Крутой и безумный", "Бо-гини акульего рифа", "Ночь кровавого зверя", "Дневник невесты-старшек-лассницы". Словом, все незаурядные образчики жанра, склоняющимся к изна-силованиям за кадром, к жутким пыткам: мужчина с огромными плоскогубцами подбирается к растрепанной красотке, женское лицо, плоскогубцы, мужское лицо, девушка, крик, затемнение.
      - Хорошо, когда зал полон, - замечает Негр, повышая голос, чтобы пе-рекрыть "пиноккиношное" стрекотание марионеток. Голос приятный, а за оч-ками - зловещие глаза? Выбор ответов: злость, согласие, безразличие, до-сада, стыд, ученый спор. Продолжаю поглядывать на "ВЫХОД", как там дела с мальчиком в вестибюле, для чего ему был нужен бумажный змей? - Конеч-но, он никогда не был полон. - Очевидно, у нас завяжется разговор. - Ни разу за все годы. На самом деле, вы здесь первый.
      - Люди не всегда говорят правду.
      Надо позволить ему переварить услышанное. Мальчик в вестибюле одет в майку, там еще надпись "Матерь Скорбящая". Где же это было? Возможно, тайный агент на жалованьи Организации, обязанности: вранье, шпионаж, подключение к телефонам, поджоги, гражданские беспорядки. Усаживаюсь на противоположной от Черного стороне кинотеатра и наблюдаю кино. Экран ра-зодран сверху донизу, здоровущая прореха, лица и обрывки жестов провали-ваются в пустоту. Однако, попавшая в переплет Армия США, несмотря на Честного Джона, Ищейку, Ханжу, несмотря на психические атаки и нерв-но-паралитический газ, откатываются под натиском марионеток. Молоденький лейтенант храбро защищает медсестру (форма - в клочья, аппетитные бедра, чудный бюст) от вполне объяснимых сексуальных домогательств Щелкунчика.
      - Вы в курсе, что зал закрыт? - дружелюбно окликает меня сосед. - Вы видели вывеску?
      - Но ведь картина идет. Да и вы здесь.
      Объявления, в конце концов, относятся ко всем, и если делать исключе-ния, то так и напишите: солдаты, моряки, летчики, дети с бумажными змея-ми, собаки в соответствующих намордниках, страждущее дворянство, люди, обещавшие не пищать. Хорошо одетые Негры, скрытые черными очками, в зак-рытых пустых кинотеатрах, попытка навязать знакомство, заботливый друг с ласковым словом, угрожающая нотка, совсем как "Мятеж в борделе", как в "Ужасе из пятитысячного года". Детки играют, любительская пьеса, понима-ют ли они, с кем имеют дело.
      - Этот бред не прекращается, - утверждает мой дружок. - Просто очаро-вательно. Сеансы без перерыва с 1944 года. Идут и идут себе. - Запроки-дывает голову, театрально хохочет. - Даже тогда никуда не годились, за ради Бога.
      - Чего ж вы здесь торчите?
      - Не думаю, что это удачный вопрос.
      Лицо приятеля становится непроницаемым, он погружается в созерцание фильма. Во многих местах вспыхивают пожары, музыка сдержанна. Я предус-мотрительно вверяю свою персону таким местам. Рискованно, конечно, но ведь так же рискованно переходить улицы, открывать двери, заглядывать незнакомцам в глаза. Мужчина не может жить, не помещая обнаженного себя пред лик обстоятельств, будь то война, подводный мир, реактивные самоле-ты или женщины. Всегда удастся улететь, прибежище всегда найдется.
      - Я вот что имел в виду, - продолжает мой друг воодушевленно, улыба-ясь и жестикулируя, - другие кинотеатры. Когда они полны, просто теря-ешься в толпе. Здесь, если кто-то войдет, его сразу засекут. Но большая часть людей... верит вывеске.
      И.А.Л.Берлигейм проходит в любую открытую дверь, частные апартаменты, публичные сборища, магазины с детективами в шляпах, встречи Сынов и Дще-рей Того, Кто Воскреснет, но надо ли хвастать? Продолжаю двигаться, нап-ролом. Изучение мотивов являет привлекательность темных мест, ничего об-щего не имеет с обстоятельствами. Но лишь потому, что мне теплее. Намек был в том, что большая часть людей делает то, что говорят: НЕ БЕЗДЕЛЬНИ-ЧАТЬ, НЕ ПАРКОВАТЬСЯ С 8 ДО 17 ЧАСОВ, ПО ТРАВЕ НЕ ХОДИТЬ, НЕ ПОДХОДИТЬ - ВЕДУТСЯ РЕМОНТНЫЕ РАБОТЫ. Негр придвигается на два сиденья, доверительно понижает голос.
      - Конечно, это не моя забота... - Лицо кажется умиротворенным, заин-тересованным, как у старого вертухая в "Девушке из камеры смертников", как у воздухоплавателя-душителя из "Цирка ужасов". - Конечно, это волну-ет меня меньше всего. Но по совести, мне бы хотелось чуточку серьезнос-ти.
      - Я абсолютно серьезен.
      С другой стороны, возможно, противник мой - просто и чисто тот, за кого себя выдает: хорошо одетый Негр в черных очках в закрытом кинотеат-ре. Но гдеже тогда сосиска? В чем тогда фокус? Вся жизнь построена на противоречиях, на движении внутрь себя, два микрокосма, диагонально, ос-паривает скрытую угрозу, должно быть место и для иронии.
      - И все-таки, что вы делаете здесь? - Дружок откидывается на выдвиж-ном сиденье с таким видом, будто у него козырь в рукаве. - Вы, верно, решили, что это - подходящее заведение?
      - Снаружи выглядело замечательно. И внутри никого, кроме вас.
      - Но я все же - здесь. Что вы обо мне знаете? Ничего, абсолютно ниче-го. Я могу быть кем угодно.
      - Я тоже могу быть кем угодно. И я заметил, что вы тоже поглядываете на дверь.
      - Таким образом, мы одинаково проблематичны друг для друга. - Сказано ловко, с сознанием силы. - Меня зовут Бэйн, кстати. - Раскуривает труб-ку, цветистость и аффектации. - Имя - не настоящее, конечно.
      - Конечно. - Трубка сигналит сообщникам, засевшим на балконе, за го-беленами, под надписью "ВЫХОД"? Или все это безмозглое представление - только случайность, скрывающая тщеславное сердце, пустые мозги? На экра-не известный ученый решил проблему победы над марионетками: термиты-му-танты брошены во фланговую атаку. Страна в панике. Уолл-Стрит пал, Пре-зидент насупился. А что с юным осведомителем из вестибюля, в чем его значимость, кто развратил обладателя футболки, владельца бумажного змея?
      - Я работаю с понятиями, - добровольно продолжает дружок. - Танцующие куклы, обучение анализу почерка по почте, секреты вечной жизни, монеты и марки, удивите своих друзей, языческие ритуалы, давно забытые пропажи, полная коллекция редких кинжалов со всего света, есть гуркхские, стиле-ты, финки, охотничьи, метательные.
      - И что вы здесь делаете?
      - Как и вы, - гордо утверждает он, - смотрю фильм. Заглянул на ого-нек.
      Мы возобновляем просмотр. Роль Бэйна неясна, вероятные мотивы в раз-жигании беседы: (1) Агент заговора, (2) Такой же, как я, страдалец из подполья, (3) Занимается контрразведкой, (4) Искатель талантов для Школы Полицейских Стукачей, (5) Маркетолог, нанятый создателями "Нападения ма-рионеток", (6) Простой любопытный подонок, никак не связаный с чем-либо из упомянутого выше. Очевидно, гипотезы 1, 2 и 6 наиболее логичны. Если же верна шестая, однако, поработать смогли бы и простые тупицы, как ут-верждалось в его репликах "люди не всегда говорят правду" и "я заметил, вы тоже поглядываете на дверь". К тому же, в его рассуждении заложена скрытая схема: слишком любопытен, слишком искушен в социологии утаива-ния. Легенда тонка, кто зацикливается на редких кинжалах, гуркхских, финках, охотничиьих и метательных, в наш день и век, когда крупномасш-табное мошенничество доступно даже простофиле, стоит взглянуть на госу-дарственные манипуляции с пшеницей, телевидение, уран, системы развития и общественные отношения? Маскировка тоже банальна, почему Негр, почему Негр в черных очках, зачем сидит в темноте? Теперь разыгрывает интерес к событиям на экране, говорит, это крутят с 1944 года, хотя я совершенно точно знаю, что на прошлой неделе шли "Богини Акульего Рифа", а перед ними - "Ночь Кровавого Зверя", "Дневник невесты-старшеклассницы", "Кру-той и безумный". На днях пойдут сразу два фильма "Школьница из колонии для малолетних" и "Вторжение инопланетян". Зачем врать? Или он пытается внушить мне непостояноство времени? Сладостный аромат откуда-то, цветы растут прямо в трещинах пола, под сиденьями? Возможно, вербена, возмож-но, гладиолус, ирис или флокс. Не могу определить с такого расстояния, чего он хочет? Теперь он кажется искренним, снимая очки и вовлекая в со-бытия свое лицо (его глаза пылают во мраке), морщит лоб, опускает уголки рта, у него это здорово получается.
      - Скажите мне честно, от чего вы прячетесь? - роняет он этакой Энолой Гей в двух шагах от своей пресловутой цели.
      Бомба не взорвалась, Берлигейм не реагирует. Лицо - воплощение безза-ботной веселости, по его собственным отвратительным словам, меня это волнует меньше всего. Сейчас Бэйн вкладывает в выполнение задания всю душу, совершенно ясно, что он профессионал, но кем подосланный? В наши дни все становится невероятно сложным, демаркационные линии размыты.
      - Послушайте, - умоляет он, подбирается на два сиденья ближе, шепчет, - я знаю, что вы скрываетесь, и вы знаете, что скрываетесь, я вам приз-наюсь, я скрываюсь тоже. Мы нашли друг друга, мы взаимно смущены, мы следим за дверями, мы прислушиваемся, ожидая услышать грубые голоса, звук предательства. Почему не довериться мне, почему не бороться за об-щее дело, дни становятся длиннее, иногда мне кажется, что я глохну, иногда глаза закрываются без моего желания. Двое смогут видеть лучше, чем один, я даже готов сказать вам свое настоящее имя.
      Все возможные чувства перед лицом вопиющей искренности: отвращение, отрешенность, радость, бегство, родство душ, сдать егог властям (власти до сих пор существуют). Ужели это не обстоятельства, перед которыми мо-жет болтаться в воздухе нагой Бчрлигейм, не та настоящая жизнь, риск и опасность, что в "Женщине Вуду", в "Твари из Черной Лагуны"?
      Бэйн продолжает:
      - Мое подлинное имя (как бы это выразиться?) - Адриан Хипкисс: это то, от чего я бегу. Представляете ли вы, что значит называться Адрианом Хипкиссом: хохотки, насмешки, бесчестье, это было невыносимо. И еще: в 1944 году я отправил письмо, в котором не сказал, то что знал, я съехал на следующий день, это был канун Нового Года, и все грузчики были пьяны, сломали ножку у пианино. Из страха, что это вернется и будет мучить ме-ня. Моя жизнь с той поры превратилась в смену масок: Уотфорд, Уоткинс, Уотли, Уотлоу, Уотсон, Уотт. Полинное лицо исчезло, разлетелось вдребез-ги. Кто я, кто это знает?
      Бэйн-Хипкисс начинает всхлипывать, включается система охлаждения, го-родская жизнь - ткань таинственных шумов, возникающих и пропадающих, пропадающих и возникающих, мы достигаем контроля над физическоим окруже-нием только за счет слуха. Что если бы человек мог чувствовать, если б мог уворачиваться в темноте? Термиты-мутанты пожирают марионеток с ог-ромной скоростью, награды - ученым, аппетитная красотка-медсестра - мо-лоденькому лейтенанту, они завершат все это шуткой, если возможно, озна-чающей: тут нет ничего реального. Обман существует на любом уровне, по-пытка отрицать то, что выявляет глаз, что разум осознает, как истину. Бэйн-Хипкисс напрягает мою доверчивость, кот в мешке. Если не (6) и не (1), готов ли я иметь дело с вариантом (2)? Должна ли тут быть солидар-ность? Но плач невыносим, неестественен, видимо, его следует оставлять на особый случай. Телеграмма посреди ночи, железнодорожные катастрофы, землятресения, война.
      - Я скрываюсь от попов (мой голос странно нерешителен, срывается), когда я был самым высоким мальчиком в восьмом классе школы Скорбящей Бо-гоматери, они хотели отправить меня играть в баскетбол, я отказался, Отец Блау, поп-физрук, сказал, что я, отлынивая от полезного для здо-ровья спорта, чтобы погрузиться во грех, не считая греха гордыни и дру-гих разнообразных грехов, тщательно перечисленных перед заинтересованной группой моих современников.
      Лицо Бэйн-Хипкисса проясняется, он прекращает всхлипывать, а тем вре-менем фильм начинается снова, марионетки еще раз выступают против Амери-канской Армии, они неуязвимы, Честный Джон смехотворен, Ищейка неиспра-вен, Ханжа подрывается на пусковой площадке, цветы пахнут все слаще и сильнее. Неужели они действительно растут под нашими ногами, и время взаправду проходит?
      - Отец Блау мстил во время исповедей, он настаивал на том, чтобы знать все. И ему было что знать. Ибо что я больше не верил так, как дол-жен был верить. Или верил слишком сильно, без разбору. Тому, кто всегда был чрезмерно восприимчив к лозунгам, им никогда не следовало говорить: Ты можешь изменить мир. Я намекнул своему исповеднику, что некоторые мо-менты ритуала омерзительно похожи на сцену воскрешения в "Невесте Фран-кенштейна". Он был шокирован.
      Бэйн-Хипкисс бледнеет, он сам шокирован.
      - Но поскольку он и так по праву был во мне заинтересован, то стре-мился наставить меня на путь истинный. Я не провоцировал этот интерес, он смущал меня, я думал совсем о другом. И виновен ли я в том, что во всем этом недокормленном приходе только я выделял достаточное количество гормонов и тщательно пережевывал суп и жареную картошку, которые были нашим ежедневным рационом, вынуждая свою голову и руки максимально приб-лизиться к баскетбольной корзине?
      - Вы могли бы симулировать растяжение лодыжки, - резонно отметил Бэйн-Хипкисс.
      -К сожалению, это было только начало. Однажды, посреди доброго Акта Покаяния, а Отец Блау совершает обряд с благочестивой злобой, я выпрыг-нул из исповедальни и помчался между скамеек, чтобы никогда больше туда не возвращаться. Я миновал крестящихся людей, миновал маленькую негри-тянку, чью-то горничную, нашу единственную черную прихожанку, которая всегда сидела в последнем ряду с носовым платком на голове. Покинув Отца Блау, бесповоротно, с прискорбным осадком от наших еженедельных встреч: грязных мыслишек, злости, брани, непослушания.
      Бэйн-Хипкисс передвигается еще на два сиденья (почему именно два за один раз?), голос почти срывается:
      - Грязных мыслишек?
      - Мои грязные мыслишки были особого, богатого деталями и зрительными образами рода. По большей части, они тогда касались Недды-Энн Буш, кото-рая жила в двух домах от нас и была удивительно хорошо развита. Под ее окнами я скрючивался много вечеров, ожидая откровений красоты, свет го-рел как раз между шкафом и окном. Я был особо вознагражден несколько раз, а именно: 3 мая 1942 года, увиденным мельком знаменитым бюстом; 18 октября 1943, на редкость холодным вечером, перемещением трусиков с пер-соны в бельевую корзину на пару с последующим трехминутным обозрением нагой натуры. Пока она не догадалась выключить свет.
      - Невероятно! - шумно выдыхает Бэйн-Хипкисс. Ясно, что исповедь неким неясным образом возвращает его к жизни. - Но этот священник, наверняка, подыскал какое-нибудь духовное утешение, совет...
      - Однажды он предложил мне кусочек шоколадного батончика.
      - В знак расположения?
      - Он хотел, чтобы я рос. Это входило в его интересы. Ему мечталось о первенстве города.
      - Но это был акт доброты.
      - Все произошло до того, как я сказал, что не выйду на игру. В темной исповедальне с раздвижными панелями, лица за ширмой, как в "Малышке из замка", как в "Тайне дома Эшеров", он твердо отказывал мне в понимании этой озабоченности, совершенно естественного и здорового интереса к ин-тимным женским местам, удовлетворявшегося незаконными способами, как в случае с окном. Вкупе с профессионально поставленными вопросами, для то-го чтобы вытянуть из меня все детали до последней, включая самоуничиже-ние, и принудительным перерасходом батончиков, шоколадок "Марс" и прос-вирок, значение которых в периоды сексуального самовозвышения впервые бвло указано мне этим добрым и святым человеком.
      Бэйн-Хипкисс выглядит обеспокоенным. Почему бы и нет? Это волнующая история. В мире полно вещей, вызывающих отвращение. Не все в жизни - "виставижн" и "тандербердз". Даже шоколадки "Марс" обладают скрытой сутью, опасной в глубине. Искоренением риска пусть занимаются женские организации и фонды, лишь меньшинство - увы! - может быть великими греш-никами.
      - Вот так я и стал убежденным антиклерикалом. Не любил больше Госпо-да, не ежился от слов "сын мой". Я бежал от ряс, где бы они не появля-лись, предавал анафеме все, что прилично, богохульствовал, писал поганые лимерики, срифмованные под "монашку-какашку", словом, был в упоительном полном отлучении. Потом мне стало ясно, что это не игра в одни ворота, как казалось вначале, что за мной погоня.
      - А...
      - Это открылось мне благодаря брату-расстриге из Ордена Гроба Господ-ня, не слишком сообразительному человеку, но сохранившему добро в тайни-ках сердца, он восемь лет проработал поваром во дворце епископа. Он ут-верждал, что на стене в кабинете епископа висит карта, и в нее воткнуты булавки, отмечающие тех из епархии, чьи души под вопросом.
      - Господи всемогущий! - ругается Бэйн-Хипкисс, мне кажется, или тут слабо веет...
      - Она дисциплинированно обновлялась коадъютором, довольно политизиро-ванным человеком. Каковыми, по моему опыту, является большинство церков-ных функционеров ниже епископского ранга. Парадоксально, но сам епископ - святой.
      Бэйн-Хипкисс смотрит недоверчиво:
      - Вы все еще верите в святых?
      - Я верю в святых, святую воду, коробки для пожертвований, пепел в Пепельную Среду, лилии на Пасху, ясли, кадила, хоры, стихари, библии, митры, мучеников, маленькие красные огоньки, дам из Алтарного Общества, Рыцарей Колумба, сутаны и лампады, божий промысел и индульгенции, в силу молитвы, Преосвященства и высокопреподобия, дарохранительницы и дароносицы, звон колоколов и пение людей, вино и хлеб, Сестер, Братьев, Отцов, право убежища, первосвятительство Папы Римского, буллы и конкордаты, Указующий Перст и Судный День, в Рай и Ад, я верю во все это. В это невозможно не верить. Вот от этого все так сложно.
      - Но тогда...
      - Баскетбол. В него я не верю.
      За этой фразой большее. Это был первый ритуал, открывший мне возмож-ность других ритуалов, других праздников, например, "Крови Дракулы", "Поразительном Колоссе", "Оно покорило мир". В силах ли Бэйн-Хипкисс постичь этот славный теологический вопрос: каждый верит в то, во что мо-жет, и следует за этим видением, что столь ярко возвышает и унижает мир? Оставшись в темноте, наедине с собой, каждый жертвует "Поразительному Колоссу" все надежды и желания, пока епископ рассылает свои патрули, хитрых старых попов, величавые парочки монахинь с простыми поручениями. Я помню год, когда все носили черное, как я нырял в парадные, как неп-ристойно спешил, переходя улицу!
      Бэйн-Хипкисс заливается румянцем, ему неловко, сучит ногами, открыва-ет рот:
      - Я хочу исповедоваться.
      - Исповедуйтесь, - понуждаю я, - не стесняйтесь.
      - Я сюда послан.
      И прямо под носом, и в Тибете у них есть агенты, даже в монастырях у лам.
      - Это мне кое-что напоминает, - констатирую я, но Бэйн-Хипкисс вста-ет, поднимает руку к голове, командует: "Смотрите!". Берлигейм съежива-ется, а он сдирает свою кожу. Умный Бэйн-Хипкисс, он сделал меня, я сижу с открытым ртом, он стоит, усмехаясь, с кожей болтающейся на лапе, слов-но дохлая кухонная тряпка. Он белый! Я притворяюсь невозмутимым. - Это напоминает мне, касательно мысли, сказанной ранее, и фильм, что мы сей-час смотрим, - интересный тому пример...
      Но он обрывает меня.
      - Ваша позиция, в целом еретичная, имеет свой резон, - констатирует он, - но с другой стороны, мы не можем позволить, чтобы целостность на-шей операции была поставлена под вопрос, волей-неволей, людьми со смеш-ными идеями. Отец Блау ошибался, мы тоже стадо не без паршивых овец. С другой стороны, если каждый из нашей паствы вздумает покинуть нас, то кто же спасется? Вы должны стать первым. Мне пришлось использовать это (виновато показывает фальшивое лицо), чтобы приблизиться к вам, это ради здоровья вашей души.
      Болбочет гололицый Бэйн-Хипкисс. Неужели Бчрлигейм схвачен, должен ли он сдаться? Ведь все еще есть знак с надписью "ВЫХОД", в сортир, на стульчак, в форточку.
      - Я уполномочен применить силу, - извещает он, хмурясь.
      - Касательно мысли, упомянутой выше, - замечаю я, - или начинавшей упоминаться, фильм, что мы смотрим, - сам по себе ритуал, множество лю-дей смотрит такие фильмы и отказывается понимать то, что в них говорит-ся. Согласи...
      - В настоящее время у меня есть более срочное дело, - говорит он, - сами пойдете?
      - Нет, - твердо отвечаю я. - Обратите внимание на фильм, он пытается сказать вам кое-что, откровения не так часты в наше время, чтобы позво-лить себе швыряться ими налево и направо.
      - Я должен предупредить вас, - говорит он, - что для человека, испол-ненного рвения, нет преград. Рвение, - гордо продолжает он, - это мое отчество.
      - Я не пошевелюсь.
      - Должны.
      Теперь Бэйн-Хипкисс легко передвигается на маленьких священничьих ножках, боком минуя ряды сидений. Хитрая улыбка на лице выдает его ие-рархическую принадлежность, руки невинно сжаты на животе, чтобы проде-монстрировать чистоту намерения. Странные повизгивания, как в "Ночи Кро-вавого Зверя", пугающе красноватый оттенок неба, как в "Оно покорило мир". Откуда они исходят? Сладость, текущая из-под кресел, стала всепог-лощающей. Я попытался предостеречь его, но тщетно, он не слышит. Выхва-тываю футляр из кармана пиджака, вставляю иглу в смертельное инструмен-та, пригибаюсь в готовности. Бэйн-Хипкисс приближается, глаза закрыты в мистическом экстазе. Я хватаю его за глотку, погружаю жало в шею, его глаза выпучиваются, лицо корчится, он оседает, дрожа, мешком посреди си-дений, через мгновение он залает, как собака.
      Большинству не хватает соображения, чтобы бояться, они смотрят теле-визор, курят сигары, тискают жен, рожают детей, голосуют, выращивают гладиолусы, ирисы, флоксы, никогда не заглядывают в лицо "Вопящему Чере-пу", "Подростку-Оборотню", "Тысячеглазому Зверю", никакого понятия о том, что скрыто поверхностью, никакой веры в явления, не признанные ие-рархией. Кто в безопасности, когда за стенами дома бродит "Подрос-ток-Оборотень", когда улицы дрожат под лапами "Тысячеглазого Зверя"? Лю-ди думают, что это все шутки, но они ошибаются. Опасно игнорировать ви-дение - вот, например, Бэйну-Хипкисс, он уже залаял.