еходном глаголе в родительном падеже при отрицании или при указании на часть предмета, во всех же иных случаях правомерен исключительно винительный падеж. Я поделился данным наблюдением с полной аудиторией юных ученых и торжественно подвел черту. - "Я могу принять решение, а могу и не принимать никаких решений"! Вопросы есть? - Эй, послушайте, - раздался вдруг голос нарушителя спокойствия - в заднем ряду, где же еще, тот самый стервец, которого я уже пообещал себе непременно завалить за наглость на первом же зачете, - а что появилось раньше - язык или учебник по грамматике? - Что вам угодно, Блейксли? - спросил я, отказываясь принять участие в игре по его правилам. - Ну. у меня такое ощущение, что люди научились говорить куда раньше, чем принялись писать учебники, а задача учебников - объяснить, каким таким образом разговаривают люди. Вот, например, если моему соседу по комнате звонит по телефону приятель, я его потом спрошу: "Чего он хочет?" И любой здесь в аудитории спросит точно так же: "Чего он хочет?" Я готов поспорить, что девяносто процентов населения вообще в этом случае скажут: "Чего ему надо?" И никто, совсем никто не сформулирует вопрос: "Что, собственно говоря, ему угодно?" Спорим. даже и вы так не скажете? Оно ведь и звучит как-то странно, разве не так? - Аудитория осклабилась. - А поскольку предполагается, что у нас демократия, так раз уж никто кроме горстки ученых чудиков никогда не скажет: "Что, собственно говоря, вам угодно?", зачем притворяться, что мы все идем не в ногу, а они - в ногу? Почему не поменять правила? Вылитый Джо Морган: дорожки следует прокладывать там, где ходят люди. Я возненавидел его всеми фибрами души. - Мистер Блейксли, вы ведь, должно быть, едите жареного цыпленка руками? - Чего? Да, конечно. А вы - нет? Класс, увлеченный дуэлью, захихикал, но после этой его последней откровенно хамской выходки они уже не так однозначно болели за нахала Блейксли. - Ну а бекон за завтраком? Руками или вилкой, мистер Блейксли? - Руками, - ответил он с вызовом. - Ну конечно, руки ведь были раньше вилок, так же как язык - раньше всех этих ваших учебников. - Но позвольте заметить, не ваши руки, - холодно улыбнулся я, - и, бог мне свидетель, не ваш английский язык! - Класс дружными рядами перешел под мои знамена: предписательная грамматика одержала победу. - Все дело в том, - подытожил я, обращаясь уже ко всей аудитории, - что, будь мы до сей поры дикарями, мистер Блейксли имел бы полную волю есть как свинья и не нарушал бы при этом никаких правил, потому что правил не существовало, и он бы мог вопрошать: "Звучит как-то странно, разве не так?" хоть каждые пять минут, и никто бы не обвинил его в безграмотности, поскольку грамотности - правил грамматики - попросту не было. Но как только устанавливается определенная система правил, будь то правила этикета или грамматики, и как только она принимается за норму - имеется в виду некий идеал, а не среднестатистическая норма, - вы получаете свободу нарушать их в том и только в том случае, если согласны, чтобы все прочие смотрели на вас как на дикаря или на совершенно безграмотного человека. И не важно, сколь бы догматическими или противоречащими здравому смыслу ни были эти правила, они - некая всеобщая условность. А в случае с языком есть и еще одна причина следовать любым существующим правилам, даже самым что ни на есть идиотским. Мистер Блейксли, что означает для вас слово лошадь? Вид у мистера Блейксли был мрачнее некуда, но он ответил: - Животное. Четвероногое животное. - Equus caballus, - согласился я, - непарнокопытное травоядное млекопитающее. А что означает алгебраический символ "икс"? - Икс? Все что угодно. Это неизвестное. - Прекрасно. В таком случае мы можем приписать символу "икс" любое значение, по нашему с вами усмотрению, при условии, что в данном уравнении его значение останется неизменным. Но ведь лошадь есть точно такой же символ -некий шум, производимый нашим речевым аппаратом, или определенная система черточек на доске. И, теоретически, мы также можем приписать ему любое значение. Ну, предположим, мы с вами условимся, что слово лошадь станет для нас означать учебник по грамматике, тогда мы будем иметь право сказать: "Откройте вашу лошадь на двадцатой странице" или "Вы принесли сегодня на занятия свою лошадь?" И оба прекрасно друг друга поймем, как вы считаете? - Ну да, конечно. - Всей своей душой мистер Блейксли не хотел со мной соглашаться. Он чувствовал какой-то подвох, но деваться ему было некуда. - Что вполне естественно. Но больше никто нас понять не сможет - на этом основан любой шифр. И тем не менее в конечном счете нет такой причины, по которой лошадь не могла бы во всех случаях жизни означать учебник по грамматике, а не Equus caballus: значения слов по большей части связаны с формой совершенно условным и сугубо произвольным образом, обычная историческая случайность. Но соглашение о том, что слово лошадь будет означать именно Equus caballus, было достигнуто задолго до того, как мы с вами вообще получили право голоса, и если мы хотим, чтобы наша речь была внятной для достаточно широкого круга людей, мы должны соблюдать соглашения. Нам придется говорить лошадь, когда мы имеем в виду Equus caballus, и учебник по грамматике, когда мы имеем в виду вот этот скромный предмет на моем столе. Вы можете не соблюдать правил, если вам не важно, поймут вас или нет. А вот если это вам все-таки важно, тогда единственный способ стать "свободным" от правил - настолько ими овладеть, чтобы они сделались вашей второй натурой. Есть такой парадокс: в любом сложно организованном сообществе человек обычно свободен в той мере, в которой он освоил существующие правила и нормы. Кто в большей степени свободен в Америке? - спросил я в заключение. - Человек, бунтующий против всех и всяческих установлений, или же человек, который следует им всем настолько автоматически, что никогда о них даже и не задумывается? Вопрос, конечно, на засыпку, но я, собственно, не собирался никого ни в чем убеждать; я пошел на вы, чтобы спасти предписательную грамматику от грязных лап нечестивого мистера Блейксли и, буде то представится возможным, уничтожить между делом его самого. - Но, мистер Хорнер, - раздался юношеский голос - само собой, из первого ряда, - разве люди не стараются постоянно делать то или иное все лучше и лучше? А для того чтобы совершенствоваться, обычно приходится менять правила. Если бы никто и никогда не восставал против правил, не было бы никакого прогресса. Я благосклонным взором оглядел бойкого юного прозелита: в эту почву я могу внести любую дозу конского дерьма, и только плодороднее будет. - Здесь мы сталкиваемся еще с одним парадоксом, - сказал я ему. - Во все времена бунтарями и радикалами становятся люди, которые не могут не замечать, что правила зачастую являются сугубо произвольными - а в конечном счете все они произвольны, - и которые терпеть не могут произвольных правил. Таковы сторонники свободной любви, таковы женщины, курящие сигары, или те чудики из Гринич-виллидж, которые принципиально не желают стричься, да и вообще любые реформаторы. Но величайшим бунтарем в любой общественной системе является человек, который насквозь видит произвольность норм и социальных установлений, но настолько презирает, настолько ни в грош не ставит окружающее его общество, что с улыбкой принимает всю эту чертову гору чепухи. Величайший бунтарь - тот, кто ни за что на свете не станет менять общественных установлений. Во как. Бойкий юноша, голову даю на отсечение, не на шутку расстроился, для остальной аудитории это была китайская грамота, я же к достигнутому состоянию остроты и проницательности прибавил еще и легкий привкус улыбчивого парадокса. Состояние продержалось весь день: я вышел из школы этаким Янусом, созерцающим амбивалентность бытия, и, сквозь ласковое равновесие вселенной, сквозь вездесущие полярности стихий, зашагал к дому, туда, где в девять вечера Ренни застала меня в кресле-качалке, и я все еще улыбался другу моему Лаокоону, чья гримаса была - сама красота. Ренни нервничала, но нервничала тихо. Мы поздоровались, и она еще с минуту неловко постояла среди комнаты, прежде чем сесть. Я понял: достигнута некая новая стадия. - Что теперь? - спросил я. Вместо ответа, она дернула щекой, а правой рукой сделала неопределенный жест. - Как Джо? - Все так же. - Ага. А ты? - Не знаю. Схожу потихоньку с ума. - Похоже, Джо не слишком тебя доставал, а? Она посмотрела на меня. Отвела взгляд. - Он Бог, - сказала она. - Он просто Бог, и все. - Я так и понял. - Всю эту неделю он был... ну просто лучше некуда. Не сравнить с тем, каким вернулся из Вашингтона, - тогда он был сам на себя не похож. Знаешь, можно подумать, что все забыто, что вообще ничего не было. - А почему бы и нет? Я сам именно так себя и чувствовал на следующий же день после... Она вздохнула. - Ну, я и сказала как-то мимоходом, что мне бы не хотелось сюда больше ездить - что я не вижу в этом смысла. - Понятно. - Он не сказал ни слова. Он просто посмотрел на меня, долгим таким взглядом, и мне захотелось умереть прямо там же, на месте. А сегодня ночью он сказал, что уже привык принимать это как часть меня, хотя и не совсем понимает, как оно так получилось, но что он больше станет меня уважать, если я буду последовательна в своих действиях, чем если вздумаю от них отречься. А потом он сказал, что не видит нужды больше говорить об этом, ну, в общем, вот и все. - Так, господи, а в чем же дело, проблема решена, или я чего-то не понимаю? - Проблема в том, что я ему не поверила и, даже если поверила, сама себя больше не узнаю. - Ничего страшного. Со мной так чуть не каждый день. - Но Джо-то, он всегда узнаваем. И ничего не получится, пока я не смогу стать такой же цельной, как он, и все свои поступки видеть так же ясно, как он видит свои. Джо, он всегда узнаваем. Я улыбнулся: - Почти всегда. - Ты про то, когда мы за ним подглядывали? О, господи Иисусе! - Она качнула головой. - А знаешь что, Джейк? Мне кажется, лучше бы я ослепла, прежде чем посмотрела тогда в окно. С этого все и началось. Сладостное чувство парадокса. - Или ты могла бы сказать: на этом все и кончилось. Но начаться либо кончиться оно могло только для человека по фамилии Морган. Для человека по фамилии Хорнер ничего подобного не случилось. В моей вселенной всяк отчасти шимпанзе, в особенности когда он один, и никто особо не удивляется тому, что творят другие шимпанзе. - Джо не такой. - А тебе не приходило в голову, что человек, который признает, что все мы попросту валяем дурака, - может быть, он из нас из всех самый трезвый? Сладостное, сладостное чувство парадокса! - Мы с Джо в этом смысле повторили, по-моему, подвиг Марселя Пруста, - с печалью в голосе сказала Ренни. - Мы рассматривали ситуацию со всех точек зрения, какие только могли придумать. Иногда мне кажется, я ничего так глубоко не понимала в жизни, а иногда - вроде как в прошлый раз, когда я была у тебя, или вот сейчас - до меня вдруг доходит, что я ни сейчас, ни вообще когда бы то ни было ничего, ровным счетом ничего не понимала, не понимаю и, наверное, уже не пойму. Сплошной туман. И меня всю просто наизнанку выворачивает, даже если вроде бы и не от чего. - А что Джо последнее время обо мне думает? - Я не знаю. Не думаю, что он все еще тебя ненавидит. Может, ему больше неохота с тобой видеться, только и всего. Он считает, что ты играешь роль, очень на тебя похожую. - На меня которого? - рассмеялся я. - А как насчет тебя? - Наверно, я все так же тебя презираю, - спокойно сказала Ренни. - Всего насквозь? - Насколько глаз хватает. Меня пробрало, с головы до пят. До этой фразы Ренни сегодня была мне безразлична, теперь же я вдруг проникся к ней жгучим интересом. - Это что, с тех самых пор, как мы оказались в одной постели? - Я уже не знаю, Джейк, что было тогда, а что я придумала потом; сейчас мне кажется, ты мне с самого начала не понравился, но, скорее всего, это не так. Было у меня к тебе странное такое чувство, по крайней мере с тех пор, как мы начали ездить верхом, и, насколько я теперь могу судить, это была неприязнь. Или нет, отвращение, так будет точней. Я не верю в предчувствия, но, клянусь тебе, уже тогда, в августе, мне казалось, что лучше бы ты вовсе не попадался на нашей дороге, хоть я и не могу объяснить почему. Я почувствовал себя в двух шагах от вершины, я мыслью обнимал миры, и ни облачка на горизонте; стоглазый Аргус был в сравнении со мной подслеповат и темен. - Спорим, я знаю одну такую точку зрения, до которой вы с Джо не додумались, а, Ренни? - Мы перепробовали все, - сказала она. - Но не эту. А по Закону Экономии она куда как хороша, поскольку при минимуме исходных посылок объясняет максимум известных фактов. Проще некуда, Ренни: это был не секс - это была любовь. То, что ты чувствовала и в чем никак не хотела себе признаться - ты в меня влюбилась, Ренни. - Ты прав, - выдохнула она, подаривши меня злым, едким взглядом. - Есть же такая вероятность. Я это не из тщеславия говорю. По крайней мере, не только из тщеславия. - Да нет, я не то имела в виду, - сказала Ренни, и фраза далась ей не без труда. - Я имела в виду... неправда, что я никогда об этом не думала. Вот теперь у нее в глазах и впрямь читалось отвращение, только неясно, к кому или к чему. - Черт меня побери совсем! среди прочего, меня и довели до ручки, - сказала Ренни. - мысль о том, что я в тебя влюбилась, никак не идет из головы, и еще всякие мысли: что я тебя презираю и что вообще, по идее, не могу испытывать к тебе каких-либо чувств просто потому, что ты не существуешь. Ты ведь понимаешь, о чем я. Я не знаю, которая из них - правда. - А если они все вместе именно и есть - правда, а, Ренни? И коли уж на то пошло, может быть, не я не существую, а Джо? - Нет, - она медленно покачала головой. - Я не знаю. - Вряд ли стоит бояться мысли, что ты испытываешь ко мне чувство, похожее на любовь. Это же никак не скажется на твоем отношении к Джо, если тебе, конечно, не захочется поиграть в романтику. Да и вообще я не вижу, как и на чем это может сказаться, разве что весь этот сюжет станет чуть менее загадочным, и противности в нем тоже сильно поубавится. Но Ренни все это явно пришлось не по вкусу. - Джейк, я не смогу сегодня лечь с тобой в постель. - Ну и ладно. Давай я отвезу тебя домой, В машине я наклонился к ней и осторожно ее поцеловал. - Мне кажется, это просто здорово. Хотя, конечно, смешно до чертиков. - Вот тут ты, пожалуй, прав. - А Джо ты об этих своих чувствах не докладывала? - Нет. - Она потупилась. - И не смогу. В том-то вся и беда, понимаешь, Джейк, - сказала она и посмотрела мне прямо в глаза. - Я все так же его люблю, сильнее, чем он или кто угодно может вобразить, но того, что было раньше, нет. Кончилось. Дальше так нельзя. Даже если на самом деле я тебя и не люблю, сама возможность - то, что я ни в чем не уверена, - убивает все на свете. И это не решает никаких проблем: это и есть проблема. Ты можешь себе представить, что я чувствую, когда он говорит, будто принимает наши с тобой отношения - и пытается жить как ни в чем не бывало? Это ложь, все, насквозь, одна сплошная ложь - с той самой минуты, когда я призналась себе, что в принципе могу в тебя влюбиться. - Только... Ренни, ничего не нужно ломать. - А все уже сломалось, все, что у нас с Джо раньше было, и прекрасней этого ничего и никогда еще не бывало между мужчиной и женщиной. Там не может быть места ни для лжи, ни для дозированных чувств. Такое ощущение, будто меня обокрали на миллион долларов, Джейк! Если бы я его застрелила, и то, наверное, было бы легче! - Хочешь, я войду с тобой вместе? - спросил я. -Нет. - А тебе не приходит в голову, что ты просто-напросто откладываешь все на потом? - Я откладываю на потом все, что только могу, - сказала она, - и чем дальше, тем лучше. Я в полном тупике, и это единственное, на что я сейчас способна. - Джо тоже мог до этого додуматься, - сказал я. - Он никогда не боялся крайностей. - Мне это безразлично. - Я просто не вижу никакого тупика. В моем мире тупиком бы тут и не пахло. - Меня это не удивляет, - сказала Ренни. Плакала она или нет, я так и не понял, в машине было темно. Должно быть, плакала. Мы еще немного посидели молча, потом она открыла дверцу. - Господи, Джейк, я понятия не имею, куда все это катится. - Как, собственно, и Джо, - настроение у меня пошло вверх. - Он сам мне об этом сказал, прямо с порога. тебя люблю, я не только люблю тебя. Честное слово, я тебя еще и ненавижу, со всеми твоими мерзкими потрохами! - Я запомню, - сказал я. - Спокойной ночи, Ренни. Она не ответила, она просто вошла в дверь, а я отправился домой, чтобы покачаться немного и поразмышлять над новой реальностью. Я был польщен сверх всякой меры - я всегда легко и с некоторой даже чрезмерностью откликался на любое проявление добрых чувств со стороны тех людей, которыми восхищался или хотя бы просто за что-то их уважал. Однако... н-да, может показаться, что я слишком вдаюсь в тонкости, но ведь знаток, он по природе буквоед. Дело в том, что даже в тогдашнем моем состоянии ничего особенно парадоксального я в чувствах Ренни не наблюдал, и это мне было обидно. Знаток (каковым я и был примерно с половины десятого утра) от парадокса - если этот парадокс достоин вызвать у него легкую улыбку, что, собственно, и позволяет нам признать в нем знатока, - так вот, от парадокса он ожидает чего-то большего, нежели простой двусмысленности, вызванной нечеткостью тех или иных языковых средств; в идеале парадокс должен представлять собой захватывающее дух противоречие концептов, чья истинная совместимость постигается исключительно посредством тонких и изящных умозаключений. Видимая противоречивость чувств Ренни по отношению ко мне, боюсь, являла собой - как и все мои внезапные, диаметрально противоположные чувства, коими я привык развлекаться на досуге, - всего лишь ложное противоречие, чей корень в языке, а не в скрытых за его символической природой концептах. Я, честно говоря, совершенно уверен, что испытываемые Ренни чувства не были ни противоречивыми, ни даже особо сложными: а были они монолитны и просты, как, впрочем, и любое чувство, но, так же как и любое чувство, носили характер сугубо уникальный и частный, и все беды начинались там и тогда, где она пыталась навесить на них ярлык в виде простенького какого-нибудь существительного вроде любви или отвращения. Вещи можно обозначить через существительные, только если вы согласны игнорировать их исконные друг от дружки отличия; но эти отличия, если почувствовать их достаточно глубоко, именно и заставляют нас ощущать неадекватность существительных и приводят любителя (но не знатока) к убеждению, что он столкнулся с парадоксом, с противоречием, тогда как в действительности речь идет всего лишь об иксах, которые отчасти лошади, а отчасти учебники по грамматике, но ни то и ни другое целиком. Приписывать имена вещам - то же самое, что приписывать людям роли: вы по необходимости искажаете суть вещей, однако искажение это необходимо, если вы хотите справиться с сюжетом; для знатока же, для ценителя это источник чистой радости. Значит, Ренни любила меня и при том ненавидела! Так давайте скажем, что она привела меня к иксу и что радости ей это не доставило. За этот месяц я, конечно, несчетное количество раз видел Джо в колледже, хотя общаться мы и не общались. Была бы такая возможность, я бы и вовсе его избегал, и не потому, что стал меньше уважать, восхищаться им или к нему охладел - совсем наоборот, да плюс еще чувство симпатии и сострадания, - а просто потому, что при одном его виде меня тут же охватывали смущение и стыд, вне зависимости от того, что я чувствовал минуту назад. Чтобы не сожалеть о прошлых своих грехах - как это лихо удавалось Джо, - нужно по меньшей мере ощущать себя цельной личностью, а вот это-то у меня, среди прочего, никогда и не получалось. И в самом деле, тот конфликт между различными индивидуальными точками зрения, который Джо считал едва ли не основой своей концепции субъективности, я бы еще развил, поскольку субъективизм предполагает личность, а там, где в одной душе личностей как минимум несколько, вам обеспечен все тот же самый конфликт, только на сугубо внутриведомственном уровне, и каждая из ваших личностей будет претендовать на столь же неопровержимую точку зрения, на какую, по системе Джо, претендуют обыкновенно индивиды и социальные институты. Иными словами, насколько я могу судить из собственного опыта, индивид индивидуален в той же мере, в которой атом при ближайшем рассмотрении оказался атомистичен: его еще можно делить и делить, а субъективизм никак не возможен до тех пор, пока вам не удастся локализовать субъект. И уверяю вас, если бы не это досадное обстоятельство, я обеими руками подписался бы под Моргановой этикой. Но поскольку уж оно имеет место быть, то, если я утверждаю, что иногда согласен с этой этикой, а иногда нет, непоследовательности здесь не больше, чем, скажем, во фразе: "Некоторые люди согласны с Морганом, а некоторые нет". Точно так же, когда я сталкивался с Джо в коридоре, или в кафетерии, или в кабинете, мне становилось очень стыдно за все то горе, которое я ему причинил, - ив глубине души я не только сожалел о совершенном прелюбодеянии, но и отказывался признавать саму возможность такого поступка: я чувствовал, что ни за что на свете не сделал бы того, в чем оказался замешан этот самый Джейкоб Хорнер, и не желал иметь с вышеозначенным придурком ничего общего. Однако из чистого чувства чести (которое кое-кому из всей моей компании Хорнеров все-таки было присуще) я об этом плюрализме помалкивал, опасаясь, что Джо может усмотреть тут очередную увертку. Только один раз за весь сентябрь у нас вышло что-то вроде разговора. Дело было в самом конце месяца, он просто увидел, что я в кабинете один, и зашел на пару слов. Выглядел он как всегда: свеж, подтянут, умен и остер. - Мистер Макмэхон жалуется: лошади, мол, набирают лишний вес, - сказал он. - Ты что, окончательно решил поставить на уроках верховой езды крест? Я покраснел. - Мне показалось, курс окончен. - А как насчет продолжить? Их ведь приходится гонять, выгуливать, а у него на это совсем нет времени. - Да нет, пожалуй. Я вроде как потерял к этому делу интерес, да и Ренни - не думаю, чтобы это доставило ей большое удовольствие. - Ты серьезно потерял интерес? А почему ты думаешь, что она... Я не смог отследить в его тоне ни намека на злую волю, но отделаться от ощущения, что меня умышленно ставят в идиотское положение, тоже не мог. - Ты ведь прекрасно знаешь, почему, а, Джо? Как тебе только в голову такое пришло? - Мне вдруг стало обидно за Ренни. - Мне очень неловко читать тебе мораль, но я все в толк не возьму, почему ты с таким упорством давишь ее и давишь, а ведь ей и без того уже несладко, Джо. Он пихнул очки по переносице вверх. - Ты за Ренни не переживай. - В смысле, поздновато я спохватился? Согласен. Вот только я никак не могу понять, зачем ты заставляешь ее приходить ко мне на квартиру, если это, конечно, не хитрый такой способ наказания. - У меня и в мыслях нет кого бы то ни было наказывать, Джейк; и ты это знаешь. Я просто пытаюсь ее понять, только и всего. - Ты что, не понимаешь, что она все эти дни - на одних нервах? Я вообще удивляюсь, как она до сих пор держится. - Она сильная женщина, - улыбнулся Джо. - Тебе, наверное, даже и представить трудно, что в каком-то смысле последние несколько недель у нас с ней были самыми счастливыми за долгий, долгий срок. - И как вам это удается? - Ну, во-первых, едва все завертелось, я тут же отложил диссертацию, и мы стали гораздо больше времени проводить вместе. Мы говорим с ней о нас много больше, чем вообще когда-либо говорили, по необходимости - ну, и все такое. У меня просто дух захватило. - По ней не сказать, чтобы она лопалась от счастья. Я о другом счастье, должно быть, не о том, которое ты имеешь в виду. Естественно, о беззаботности и речи быть не может; но разве беззаботность и счастье - одно и то же? Дело в том, что мы очень плотно и безо всякой предвзятости с ней общаемся и пытаемся забраться друг в друга настолько глубоко, насколько это вообще возможно. Здесь у нас все просто замечательно. И гуляем мы теперь подолгу и часто, потому что не собираемся гробить свое здоровье из-за всей этой неразберихи. Мы, должно быть, даже стали с ней ближе, чем раньше, вне зависимости от того, решаются наши проблемы или нет. - Ты в этом уверен? - Ну, я уверен, что нам удалось многое прояснить за это время. В первую очередь это касается целого ряда вещей, которые, оказывается, связывают нас, и всерьез, и о которых мы раньше даже понятия не имели, так что, очень может быть, мы не расстанемся с ней, даже если и не все придет в норму. Вряд ли я смогу уважать ее так, как прежде, - было бы странно с моей стороны, согласен? Во всяком случае, я не смогу уважать ее за то, за что привык уважать. Но держится она молодцом. Чертовски сильная - большую часть времени, и я это в ней ценю. А как тебе все эти дни моя подружка Ренни, что ты о ней думаешь? - Я? - Я и думать не думал, что я там о ней думаю, по крайней мере после ее откровений двухдневной давности. Так что соображать приходилось по ходу дела, и очень быстро. - Ну, не знаю, - я попытался выиграть время. - У тебя, наверное, было несколько странное представление о нас - раньше. И мне бы очень хотелось знать, что ты думаешь о ней теперь. Тебя не раздражает, что она иногда сама не знает, какие испытывает чувства? Я откинулся на спинку стула и принялся созерцать кончик красного карандаша, которым правил упражнения по грамматике. - Честно говоря, - сказал я, - может так оказаться, что я в нее влюблен. - Правда? - быстро спросил он, и глаза у него загорелись. - Я бы не удивился. Пару дней назад это была бы чистая правда. Теперь я уже не настолько в этом уверен, но и в обратном я не уверен тоже. - Это же замечательно! - рассмеялся Джо; мне кажется, он имел в виду: Это очень интересно. - Ты поэтому и полез к ней в постель, тогда, в самый первый раз, да? Что же ты сразу не сказал? - Нет. Тогда я этого не чувствовал. - А Ренни об этом знает? - Нет. - А как она к тебе относится? - Какое-то время назад презирала. А вот на прошлой, что ли, неделе, сказала, что ей все равно. - Она тебя любит? - спросил он, улыбаясь. Я, конечно, много раз говорил, что Джо работал безо всякой задней мысли, но вот поверить в отсутствие двойного дна в человеке почти невозможно. Великая, наверное, с моей стороны несправедливость, что я не смог поверить открытой улыбке и ясному лику Джо, но, каюсь, не смог. - Я почти уверен, она до сих пор меня презирает, - ответил я. Джо вздохнул. Он сидел на вращающемся стуле, со мной рядом; теперь он водрузил ноги на стоявший прямо перед ним стол и закинул руки за голову. - А тебе никогда не приходило на ум, что винить во всем происшедшем, быть может, стоило бы именно меня? Массу всего можно было бы достовернейшим образом объяснить, если исходить из мысли, что в силу той или иной извращенной логики я сам все взял да и подстроил. Просто возможное объяснение, среди прочих. А, как ты думаешь? - Извращенность? Ну, не знаю. Если я в чем и вижу извращенность, так это когда ты раз за разом отправляешь ее ко мне. Он рассмеялся. - Пожалуй, когда я вас обоих друг к другу подталкивал, это можно было бы и впрямь объяснить извращенностью - теперь, когда мы знаем, что из этого получилось, - но если некая доля извращенности там и была, то неосознанная. Однако ты же это не всерьез: я, мол, заставляю Ренни приходить к тебе сейчас, потому что я извращенец. Я просто ее проверяю, испытываю. Она должна решить раз и навсегда, что она чувствует в отношении тебя, и меня, и себя самой, а ты ведь не хуже моего, наверное, знаешь, что, будь ее воля и не гоняй я ее к тебе, она постаралась бы вычеркнуть все из памяти, и чем быстрее, тем лучше. - А тебе не кажется, что ты попросту расковыриваешь раны? - Да, пожалуй. Конечно, именно этим я и занимаюсь. Но в данном случае мы не можем позволить км затянуться, покуда не установим, что это за раны и насколько глубоко повреждена ткань. - А мне всегда казалось, что единственно правильный метод - это лечить раны, причем любыми средствами. - Ты чересчур увлекся образом, - улыбнулся Джо. - Это ведь не физическая рана. Если ты прекратишь обращать на нее внимание, она, быть может, и перестанет давать о себе знать, но в отношениях между двумя людьми такого сорта раны не лечатся простым игнорированием факта - и если ты так поступишь, они откроются сами. - Он переменил тему. - Так, значит, ты любишь Ренни? - Не знаю. Было такое чувство, раз или два. - А ты бы женился на ней, не будь она за мной замужем? - Я не знаю. Честно. - А как бы ты поступил, если бы оказалось, что наилучший выход - некая постоянная связь между тобой и Ренни? Я имею в виду треугольник без всяких там замешанных на тайнах и ревности конфликтов? - Не думаю, что это выход. Я-то, может, и смог бы так жить, но ты или Ренни - навряд ли. - И заметил не без интереса, что при одном только упоминании о женитьбе и о постоянной связи на меня вдруг накатилась усталость. Нет, все-таки забавно быть извращенцем! На роль мужа я никак не годился. - Согласен. А где, в таком случае, выход, а, Джейк? Давай, твоя очередь. Я покачал головой. - А может, мне вас обоих застрелить? - осклабился он. - Я уже кольт припас, сорок пятый, и дюжину патронов впридачу. Когда нам с Ренни в первый раз пришла в голову такая мысль - это когда я три дня отлынивал от школы, я раскопал в подвале старенький свой кольт, зарядил его и положил на полочку в чулане, ну, знаешь, в гостиной, на случай если кому-нибудь из нас захочется пострелять - в себя или в кого другого. Я вдруг страшно встревожился. Н-да, а не в Джо ли Моргана я в конце концов влюбился? Он встал и дружески хлопнул меня по плечу. - Ответа нету, а? Я опять же покачал головой. - Будь я проклят, Джо, если я знаю, что сказать. - Ну, короче говоря, - сказал он, потягиваясь и направляясь к двери, - он все еще там, в чулане. А вдруг пригодится. Кольт сорок пятого калибра, принятый на вооружение в армии Соединенных Штатов в качестве личного стрелкового оружия, - пистолет большой, тяжелый и вида весьма устрашающего. Его отдача отбрасывает руку вверх, а толстая свинцовая блямба, которой он стреляет, лупит с такой силой, что сшибает человека с ног. Образ жуткого этого монстра полностью овладел моим воображением дня на три - на четыре, едва только Джо о нем упомянул: я думал о нем, должно быть, параллельно Джо и Ренни, которые тоже думали, как он лежит, как глыбится на чуланной полке, день и ночь, пока они анализируют и разбирают по кусочкам каждую мельчайшую деталь адюльтера, - и ждут кого-нибудь, кто примет, наконец, решение. Немудрено, что Ренни по ночам не спится! Вот и меня одолела бессонница, как только сей механизм эдак походя был вброшен в наш сюжет. Даже в моей собственной комнате он возвещал о себе сгустившимся, едва ли не зримым воплощением Выбора: сам факт его существования, по сути дела, изменил условия игры и придал моим размышлениям на заданную тему тот привкус сиюминутной значимости, который, я в этом уверен, Морганы почувствовали сразу, я же, в силу изолированности - если и не иных каких причин, - был от него до времени свободен. Этот пистолет снился мне по ночам, и днем он мне грезился тоже. Воображение рисовало его крупным планом, с фотографической точностью, он был тяжелый и плоский и лежал в темноте на полочке в чулане, а сквозь дверцу доносились голоса Джо и Ренни, которые все говорили без остановки, день и ночь. И говорили, говорили, говорили. Я слышал только интонации: Ренни - сдержанность, отчаяние, истерика, поочередно; Джо рассудителен и спокоен, без вариантов, час за часом, пока сама эта спокойная его рассудительность не становилась безумием, ночным кошмаром. Я клянусь: ничто и никогда не заполняло мою голову настолько плотно, как образ этого кольта. Он являлся мне в разнообразии смыслов никак не меньшем, чем Лаокоонова улыбка, но только если каждый помножить на окончательность и неотвратимость. Именно эти, последние, ингредиенты и сообщали кольту жуткую жизнеспособность. Он был со мной всегда и везде. И когда, немного времени спустя, я столкнулся с этим пистолетом нос к носу, в собственной комнате, в которой он и так уже не первый день обитал на манер проклятого духа, это было похоже на кошмар, ставший явью; по сей причине я и побледнел, и почувствовал слабость в коленях, потому что в принципе я пистолетов не боюсь. Ренни пришла в восемь, а перед тем, примерно за час, позвонила и сказала, что ей необходимо со мной встретиться, и, к немалому моему удивлению, с ней вместе прибыл Джо, а вместе-с Джо прибыл кольт, в бумажном пакете. Ренни, должно быть, недавно плакала - щеки бледные и глаза припухли, - но у Джо вид был вполне жизнерадостный. Первое, что он сделал, едва заметив, что я с ним поздоровался, - вынул пистолет из пакета и осторожно положил его на маленький стоячок под пепельницу, каковой, в свою очередь, водрузил в самой середине комнаты. - А вот, Джейкоб, и наш маленький друг, собственной персоной, - засмеялся он. - Все, что есть в нашем доме - твое. Я - издалека - оценил пистолет, хихикнул в ответ на плоскую полушутку-полужест и, как уже сказал чуть выше, побледнел. Машинка была что надо, точь-в-точь по мерке моих ночных кошмаров, и вид у нее был - мрачная решимость. Джо следил за моим лицом. - Как насчет пива? - спросил я. Чем старательнее я пытался скрыть тревогу - меньше всего на свете мне сейчас хотелось чувствовать именно тревогу, - тем явственней различал ее в собственной манере и в голосе. - Дело хорошее. Ренни? Ты будешь? - Нет, спасибо, - откликнулась Ренни, и голос у нее был прямо как у меня. Она присела на заваленный всяким хламом стул у окна, а Джо - на краешек моей чудовищной кровати, так что, когда я открыл бутылки и занял единственное оставшееся пригодное для сидения место, кресло-качалку, мы самым идиотским образом образовали правильный равносторонний треугольник, с пистолетом в центре. Джо заметил это в ту же секунду, что и я: за его усмешку ручаться не стану, но моя-то вышла кривой и безрадостной. - Итак, что стряслось? - спросил я его. Джо толкнул очки по переносице и закинул ногу за ногу. - Ренни беременна, - ровным голосом сказал он. Если ты спал с женщиной - неважно при каких обстоятельствах, - в подобных новостях всегда есть что-то от удара лошадиного копыта. Пистолет еще подрос в размерах, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы собраться и сообразить: мне-то беспокоиться как бы и не о чем. - Поздравляю! У Джо на лице висела все та же, отнюдь не ласковая, улыбка, Ренни разглядывала коврик на полу. Минута молчания. - А в чем, собственно, дело? Что не так? - спросил я, пытаясь выяснить, чего мне бояться. - Ну, скорее всего, в том, что мы не уверены, кого, собственно, имеет смысл с этим поздравить, - сказал наконец Джо. - Почему? - я зарделся. - Вы что же, боитесь, что отцом могу оказаться я? - Я, по большому счету, ничего не боюсь, - сказал Джо. - Но отцом можешь оказаться и ты. - Фу ты, Джо, поверь мне, тебе тут совершенно не о чем беспокоиться, - и я не без удивления посмотрел на Ренни, которой, на мой взгляд, не стоило бы выдумывать лишние сложности. - Ты хочешь сказать, что всякий раз предохранялся. Я это знаю. Я знаю даже, сколько раз тебе приходилось это делать и какие именно контрацептивы ты предпочитаешь, Джейкоб. - Так в чем же дело-то, черт побери? - Дело в том, что и я тоже всякий раз использовал контрацептивы - и, если уж на то пошло, те же самые. Я сомлел. Пистолет. - Следовательно, - продолжил Джо, - ежели, как меня уверяет мой нежный друг Ренни, наш треугольник никогда не был прямоугольником и если не врет ее акушер, когда говорит, что презервативы дают гарантию примерно на восемьдесят процентов, поздравления можно считать взаимными. Фактически, при прочих равных, у нас один шанс из четырех, что отец именно ты. Ни голос Джо, ни светлое его чело не выдавали, в каком таком свете он эту вероятность рассматривал. - А ты уверена, что и в самом деле беременна? - спросил я у Ренни. И, к вящей моей печали, голос мой на этой фразе дрогнул. - У меня... у меня большая задержка, - сказала Ренни, два или три раза прочистив горло. - И последние два дня меня постоянно тошнит. - Ну, знаешь, тебе не так давно уже казалось, что ты залетела. Она покачала головой. - Там я сама себя накрутила. - Ей пришлось подождать секунду, прежде чем она смогла сказать что-то еще. - В тот раз я хотела забеременеть. - Сомневаться особо не стоит, - сказал Джо. - И строить на сомнениях надежды. Если срок в пределах месяца, акушер, конечно, не станет давать гарантий, но Ренни свои симптомы знает. Я вздохнул неопределенно, ведь Джо еще даже и намеком не дал понять, что он чувствует. - Н-да, это несколько усложняет дело... - Ты так считаешь? И какие ты здесь видишь новые сложности? - Мне кажется, все от вас зависит, от того, как вы сами на это смотрите. - Да брось ты. Послушай, Хорнер, тебе придется наконец определиться. Ренни от меня на том же расстоянии, что и от тебя. - Нам, наверное, нужно было подумать о такой возможности, - рискнул я заметить. - То есть ты хочешь сказать, что это мне нужно было подумать, прежде чем посылать Ренни к тебе? Я и рассматривал самые разные варианты. Но это вовсе не означает, что я должен быть в восторге, если она беременна твоим ребенком. И мне такая перспектива, да будет тебе известно, ни хрена не нравится, и ничего подобного я не хотел и не ждал. Но вот о возможности этого я думаю прямо с той минуты, когда впервые услышал, что ты ее трахнул. А если вы не думали, то, извините, это ваша собственная дурь. - Я вообще о таких возможностях стараюсь не думать, - и я улыбнулся печально. - Если все холостяки только об этом станут думать, ох и одинокая у них будет жизнь. - Боже упаси, Я пожал плечами. Мне было неясно, насколько я вправе испытывать раздражение: ситуация была уж слишком запутанная. Мы опять помолчали. Джо неторопливо жевал на большом пальце ноготь, Ренни по-прежнему гляделась в коврик, а я все пытался изгнать пистолет из поля зрения и вообще из головы. - Ну, и что ты предлагаешь, а, Джо? - Ты мне это перестань, - взвился Джо. - Это не только мой ребенок. Что ты предлагаешь? - А что я могу предложить, если даже не знаю, собираетесь вы его оставить у себя, или отдать на усыновление, или еще чего. Ты прекрасно знаешь, я оплачу акушера, и клинику, и все такое, и дальше буду помогать, если ты решишь его оставить, а если на усыновление, тоже сделаю все, что в моих силах. Если б я сам мог его вырастить и воспитать, так бы и сделал. - Но блевать-то ты за Ренни не сможешь, и схватки родовые тоже ведь напополам не разделишь. - Нет, здесь от меня вряд ли будет толк. - Ты слишком все упрощаешь, даже когда говоришь, если я, мол, приму решение оставить ребенка. Ты перекладываешь ответственность на одного меня. Обещаешь взять на себя расходы, но дело-то не в этом, и ты это прекрасно знаешь. Перевести проблему в план практический, деньги там, туда-сюда, милый мой, слишком просто. Я был бы тебе весьма признателен, если бы ты просто взял на себя свою долю ответственности. Только не бей себя пяткой в грудь и не тяни все это гребаное одеяло на собственную задницу. Тоже слишком просто. - И как же это сделать - взять на себя свою долю ответственности? - спросил я. - Объясни, я готов. - Тогда, бога ради, займи хоть какую-нибудь позицию и держись ее, чтобы мы знали, с кем имеем дело! И не отбрасывай мячик мне. Как тебе кажется, что я должен делать? Скажи Ренни, что ты хочешь, чтобы она сделала, и чего ты хочешь от меня, а потом мы тебе скажем за себя. И вот тогда, с божьей помощью, можно будет наконец взяться за дело всерьез! - Джо, у меня четких мнений нет, - твердо сказал я. Беда была, конечно, в том, что у меня их было слишком много. Я болел за всех за нас разом. Джо соскочил с кровати, схватил пистолет и направил его мне в лицо. - А если я тебе скажу, что спущу курок, будут у тебя мнения по этому поводу? К горлу у меня подкатила тошнота. - Валяй, жми собачку. - Зараза; значит, ты вообще никогда и ничего не сможешь решить. - Он положил пистолет назад на подставку. Ренни наблюдала за этой сценой со слезами на глазах, но плакала она не по нам. - А что ты собираешься делать? - спросил ее Джо достаточно резко, и, когда она покачала в ответ головой, я заметил, что глаза у него тоже подернулись влагой, хотя выражение лица не изменилось. Нет, не было против меня альянсов: всякий плакал о своих печалях. - Мне все равно, - сказала Ренни. - Делайте что хотите. - Вашу мать! - заорал Джо, и слезы потекли у него по щекам. - Я не собираюсь думать ни за него, ни за тебя. Думай сама, или я больше знать тебя не знаю! Я не шучу! - Я не хочу этого ребенка, - сказала ему Ренни. - Хочешь отдать на усыновление? Она покачала головой. - Не выйдет. Если я буду носить его девять месяцев, я все равно его полюблю, а я не хочу его любить. Я не хочу носить его девять месяцев. - Прекрасно; вот тебе пистолет. Стреляйся. Ренни посмотрела на него, печально. - Я так и сделаю, если ты этого хочешь, Джо. - Какого хрена я хочу! - Ты считаешь, что нужен аборт, так, Ренни? - спросил я. Ренни кивнула. - Я хочу избавиться от этого ребенка, я не хочу этого ребенка носить. - Ну и где, скажите на милость, вы собираетесь в этой чертовой дыре найти врача, который станет делать аборт? - с омерзением в голосе спросил Джо. -Это вам не Нью-Йорк. Я не знаю, - ответила Ренни. - Но я не собираюсь вынашивать этого ребенка. Я его не хочу. - Ну что, пойти опять к доктору Уолшу, как в прошлый раз, и пусть он над тобой поиздевается в свое удовольствие, так что ли? - предложил Джо. - Да он тебя с лестницы спустит! Я вообще не верю, чтобы во всем этом графстве был хотя бы один специалист по абортам. - Я ничего не знаю, - сказала Ренни. - Я знаю только, что либо сделаю аборт, либо застрелюсь. Джо, я решила. - Да, звучит, конечно, смело, но, Ренни, если смотреть правде в глаза: ты кого-нибудь здесь знаешь, кто делает аборты? -Нет. - И в Балтиморе никого не знаешь, и в Вашингтоне, и вообще нигде. И знакомых, которым приходилось через это пройти, их ведь у тебя тоже нет, не так ли? -Нет. - Прекрасно. Значит, ты говоришь, что сделаешь аборт или застрелишься. Допустим, начать придется с завтрашнего дня: что ты собираешься предпринять, чтобы найти специалиста? - Я не знаю! - и Ренни разрыдалась. - Черт тебя побери совсем, если и нужно было когда-нибудь нам всем думать ясно, сейчас самое время, но ты думать ясно не желаешь. Ты только ставишь либо - либо, хотя ни одно из этих "либо" в действительности даже и невыполнимо. Ренни тихо вскрикнула и бросилась к стоячку, но, поскольку я не хуже Джо понимал, к чему идет дело, я успел ее упредить. И нырнул головой вперед из кресла, пытаясь дотянуться до кольта. Достать я его не достал (физическая координация движений никогда не была моей сильной стороной), но сумел в падении уцепиться кончиками пальцев за стоячок и опрокинул его вместе с пистолетом и со всем на свете на себя. Ренни, по инерции, ударила меня носком туфли по голове, да так, что потемнело в глазах, и тоже бухнулась на колени. Она рванулась было за пистолетом, который шлепнулся мне на левое плечо, а потом сполз куда-то под мышку, но я успел перекатиться на живот, закрыв пистолет от нее, а потом сам до него дотянулся, а ее блокировал спиной и локтями, покуда не встал. Отнять у меня пистолет она не стала даже и пробовать, а просто пошла, села обратно на стул и закрыла лицо руками. Меня била дрожь, я оставил стоячок лежать где лежал, а пистолет придержал при себе. - Вы, ребята, с ума посходили, - сказал я. Джо так и не двинулся с места, хотя ему это, судя по всему, далось нелегко. - Ну-ка, Хорнер, объясни, почему, - он тоже был взвинчен. - А пошел ты, - сказал я. - Ты что, хочешь, чтобы она себе башку к чертовой матери снесла? - Я хочу, чтобы она думала сама за себя, - ответил мне Джо. - А у тебя, раз уж ты ее остановил, должно быть, появилось некое мнение. Или ты просто не хотел, чтобы в комнате был бардак? Может быть, ты считаешь, что нам лучше отправиться к себе домой и уж там стрелять сколько влезет, а? - Ради всего святого, Джо, ты любишь свою жену или нет? - Это не аргумент. А ты ее любишь? Ты поэтому ее остановил? - В данный момент я никого не люблю. Я думаю, что вы оба - психи. - Перестань говорить вещи, в которых мало чего смыслишь. Ты что, с большей охотой заставил бы ее родить ребенка, которого она не хочет? - Срать я хотел на все ваши дела, но пистолет я вам не отдам. - Ты городишь полную чушь, - со злостью сказал Джо. -- Ты отказываешься думать. Ты продолжаешь говорить про всех нас, хотя прекрасно знаешь, что это натяжка. Ты говоришь, что тебе нет дела, что и как будет с Ренни, но при этом отнимаешь у нее возможность выбора. Ты изо всех сил мешаешь внести ясность. - Да ты-то, черт тебя подери, чего хочешь? - заорал я. - Я хочу, чтобы ты четко себе представил, что относится к делу и что к делу не относится! - яростно отчеканил Джо. - Люди действуют, когда готовы действовать, независимо от того, насколько ясно они мыслят, и если мне вздумается пришить тебя, Хорнер, я знаю, за что я тебя пришью: ты настолько умудряешься все запутать, что нам приходится сначала действовать, а потом уже рассуждать, - да еще за то, что в такой сложной ситуации исключаешь свободу выбора. - А что в таком случае не относится к делу? - Твое дурацкое стремление все упрощать не относится к делу, это во-первых; вопросы ко мне как к мужу по поводу моей позиции; обращение к нам с Ренни как единому целому, будто мы тут заговор против тебя затеяли; то, что ты мешаешь ей действовать; несешь какую-то чушь об извращенцах и психах. - Мама родная, Джо, да если бы я не прыгнул, она была бы сейчас мертвая! Ты этого, что ли, добивался? - А мы тут, Джейк, не в игрушки играем! Забудь все фильмы, которые ты видел, и все романы, которые ты читал. Все забудь, кроме этой самой проблемы. От всего от прочего только муть и ни хрена не видно. И перестань пялиться на меня, точно я какое-то чудовище! - он окончательно вышел из себя и кричал уже в голос. - Если есть на свете человек, который просто и ясно обо всем этом думал, так это я! Могу тебе сообщить, если тебе это интересно, что, пусти Ренни пулю в лоб, мы с тоже могли бы сейчас быть мертвы, оба, но я все равно останавливать ее не стал и не стану. Ты вообще до сих пор не встречал человека, который любил, который мог бы любить человеческое существо женского пола, Хорнер: все, кого ты знал, любят только красивые картинки в собственных дурацких башках. Если бы я не любил Ренни, думаешь, я сидел бы вот так и глядел, как она рванула к пистолету? Христа ради, Хорнер, разуй глаза! Один-единственный раз в жизни разуй ты свои чертовы глаза и постарайся понять другого человека! - Ты хочешь, чтобы я положил пистолет обратно? - Прекрати спрашивать меня, чего я хочу! Я не знал, что и делать. - На, - сказал я и вручил пистолет Джо. - Если ты такой задвинутый на своих идеях, давай, клади его на место сам. Джо взял кольт и недрогнувшей рукой протянул его Ренни. - Вот, - сказал он мягко, ухватившись за спинку ее стула. - Он тебе нужен? Ренни покачала головой, даже не посмотрев в его сторону. - А может, она хочет, чтобы ты ей оказал эту маленькую услугу? - спросил я, и яду не пожалел, но так при этом разволновался, что даже голова закружилась. Джо глянул на меня. - Ты хочешь, чтобы я тебя застрелил, а, Ренни? - саркастически спросил он. Она опять покачала головой. Джо поднял с пола стоячок, положил на него пистолет и вернулся назад, на кровать. - Итак, Джейк, ты решил, что ребенка мы оставляем. Будут еще какие мнения? Говорить я не мог. И только покачал, как Ренни, головой. Когда имеешь дело с человеком, который безоглядно воспринимает следствия своих идей и готов идти вдоль намеченных линий до конца, до последних пределов, это деморализует. - Судя по всему, мнений больше нет, - презрительно бросил Джо. Он встал и принялся надевать плащ. - Ты домой поедешь? - обратился он к Ренни. - Послушай, Джо, - спохватился я, когда они были уже в дверях. - А если бы у Ренни получилось найти специалиста, что бы ты тогда сказал? - О чем ты? Какая разница, что бы я там ни сказал? - Я имею в виду, как бы ты отнесся к мысли о том, что она и вправду может сделать аборт? - Мне это не нравится, - Джо был прям как стрела. - Если бы это была действительно профессиональная операция в хорошей клинике и если бы выполнил ее квалифицированный специалист, тогда никаких возражений, но так не бывает. У Ренни прекрасное здоровье, а в этом городе она сможет найти разве что какого-нибудь полудурка, у которого руки растут из задницы и который изуродует ее на всю оставшуюся жизнь. - И он повернулся, чтобы уйти. - Я попробую найти специалиста, - сказал я, - и если специалист будет и в самом деле хороший, за операцию плачу тоже я. - Чушь собачья, - сказал Джо. Глава одиннадцатая На следующий день, рано утром, глаза мои вдруг открылись сами собой На следующий день, рано утром, глаза мои вдруг открылись сами собой, и я вскочил с кровати в холодном поту с ужасным ощущением, что Ренни умерла. Я тут же позвонил Морганам и не поверил своим ушам, когда трубку сняла Ренни собственной персоной. - Извини, что разбудил тебя, Ренни. Черт, я вдруг испугался, что ты уже застрелилась. - Нет, я не застрелилась. - Послушай, - умоляющим голосом попросил я. - Обещай, что не станешь этого делать, хотя бы некоторое время. - Я ничего не могу обещать, Джейк. - Но ты обязана, черт тебя побери! - С какой стати? - А с такой, если уж до всего остального тебе дела нет, что я тебя люблю. - Это была неправда, по крайней мере в том понимании, в котором любая лишенная смысла фраза правдой не является, как не является она и неправдой. Я даже не уверен, что я, собственно, имел в виду, когда поставил Джо в известность о своих нежных чувствах к Ренни, и уж во всяком случае в теперешнем моем заявлении смысла не видел никакого. - Вот и Джо говорит то же самое, - съязвила в ответ Ренни. - Да, замечательно, давай на том и порешим: он так сильно тебя любит, как я никогда и никого любить не смогу. Он так тебя любит, что готов позволить тебе стреляться за милую душу, а мне ты настолько безразлична, что и стреляться я тебе тоже не дам. Ренни повесила трубку. Я набрал номер еще раз. На сей раз у телефона был Джо. - Ренни не хочет с тобой говорить. То, что ты сказал минуту назад, глупость - или откровенная провокация. - Извини. Слушай, Джо, ты думаешь, она покончит с собой? - А мне откуда знать? - Побудешь сегодня с ней дома, а? И проследишь, чтоб ничего такого не случилось? Всего один день, пожалуйста, - И не подумаю. По одной простой причине. Если я начну ее пасти, завтра она точно застрелится. - Значит, ты этого не хочешь, ведь правда? - Это к делу не относится. - Всего один день, Джо! Понимаешь, я, кажется, смогу кое-что для нее придумать, если ты не дашь ей сегодня отправиться на тот свет. - У тебя есть знакомый специалист? Почему ты вчера ничего не сказал? - Я не уверен. У меня-то у самого нет, но я знаю несколько человек в Балтиморе, у которых вполне может оказаться знакомый доктор. И я хочу побыстрее до них дозвониться. Заставь ее пообещать, что она не станет дергаться, пока я все не выясню. - Ренни моим приказам не подчиняется и подчиняться не станет. - Еще как станет, и ты это прекрасно знаешь. Скажи ей, что доктор у меня есть, но мне нужно с ним созвониться и обсудить условия. - Нет, с нами этот номер не пройдет. - Всего один день, Джо! - Не вешай трубку, - сказал он. - Ренни? - Я услышал, как он ее позвал. - Ты собиралась сегодня стреляться? Я услышал, как Ренни спрашивает, зачем мне это знать. - Хорнер говорит, что у каких-то его балтиморских друзей может быть знакомый специалист по абортам, - сказал Джо. Я был готов убить его за то, что он сказал ей правду. - Он собирается им звонить и что-то там выяснять. Ренни ему ответила, но я не расслышал. - Она говорит, что ее все это не интересует, - сказал Джо. - Слушай, Джо, я обзвоню всех, кого только смогу. Может быть, аборт даже и не понадобится. Я постараюсь раздобыть немного эрготрата. Самый простой и надежный способ. Скажи ей, что мне нужны на это сутки и что я либо привезу ей эрготрат, либо наверняка с кем-нибудь договорюсь. - Ладно, скажу, - согласился Джо и повесил трубку. Теперь: это была не то чтобы правда - честно говоря, это была совсем неправда, - что у меня в Балтиморе есть друзья, которые могут знать специалиста по абортам, потому как друзей у меня не было ни в Балтиморе, ни в других местах. И вот я начал обзванивать всех по очереди вайкомикских врачей, в алфавитном порядке. Первому из них я сказал: "Здравствуйте. Меня зовут Генри Демпси. Мы не так давно приехали в ваш город и личным врачом обзавестись пока не успели. Ну, короче говоря, моя жена попала в очень неприятную историю: у нас уже есть двое детей, а она, кажется, опять забеременела. Она у меня дама здоровая - с физической точки зрения никаких проблем, но, видите ли, с психическим здоровьем у нее не все в порядке. Если честно, то она состоит под наблюдением у психиатра. И я, право слово, думаю, что еще одни роды - это для нее будет слишком. - Да что вы говорите? - ответил мне доктор. - А как фамилия вашего психиатра? - Вы его, наверное, не знаете, - сказал я. - Он из Уайт-Плейнс, штат Нью-Йорк, где мы жили раньше. Банкс. Доктор Джозеф Банкс. - А ваша жена что, ездит на свиданья с психиатром в Уайт-Плейнс? - доктор был сама невинность. - Я ведь уже сказал вам, доктор, мы только что переехали и не успели еще подыскать себе нового психиатра. - Ну, это не моя специальность. - Я знаю, сэр; да, в общем, не о том и речь. Я боюсь, как бы из-за этой беременности она не покончила с собой, пока я найду другого психиатра. Она в жутком состоянии. Если честно, я думал, может, вы выпишете ей эрготрат или еще что-нибудь этакое. Я знаю, так не полагается, но случай уж больно отчаянный. Вот пройдет годик-другой, она придет в себя, и будут у нас тогда еще и дети - все будет; мы, знаете ли, не хотели заводить большую семью, но три, даже четыре ребенка это, по-моему, в самый раз. А вот эта ее беременность, она может нам все поломать. - Мне очень жаль, мистер Демпси, - ледяным тоном сказал доктор. - Но я этого сделать не могу. - Ну пожалуйста, доктор! Я же не прошу вас выходить за рамки закона. Я привезу вам аффидевит от доктора Банкса из Уайт-Плейнс, заверенный по всей форме. Этого будет достаточно? Он возьмет на себя всю ответственность. - Нет, мистер Демпси, я понимаю, вы попали в весьма затруднительную ситуацию, но я вам ничем помочь не могу. - А разве не сказано в законе, что вам разрешено принимать должные меры, если жизнь женщины под угрозой? - Боюсь, это не в законе так сказано: это люди в городе привыкли считать, что в законе так сказано, и, если уж на то пошло, здешние жители настроены против искусственного прерывания беременности, так же как и я сам, и не важно, медикаментозный это аборт или хирургический. Кроме того, если проблемы у вашей жены по психической части, я бы не стал так уж категорически утверждать, что речь идет о жизни и смерти. - Именно так! Доктор Банкс вам подтвердит! - Извините, мистер Демпси. Всего хорошего. Я обкатал эту историю на всех врачах, которые значились в телефонной книге - вернее, на тех, кто вообще стал меня слушать, - вот только мифического моего психиатра я переселил из Уайт-Плейнс в Филадельфию, на случай, если придется туда ехать, чтобы поставить настоящий штемпель на письме с фальшивым свидетельством. Кроме того, сверившись с филадельфийским телефонным справочником в холле гостиницы "Полуостров", я изменил имя психиатра с Джозефа С. Банкса на Гарри Л. Зигриста, самого настоящего практикующего психиатра, которого я выудил из этой самой книги. Но мне отказали все до единого. Нервы у меня начали сдавать: мне так хотелось действовать в рамках законности и я, как правило, настолько боялся дурного мнения о себе даже самых случайных людей, которых я знать не знал и на которых мне по большому счету было глубоко плевать, что правдоподобно рассказать свою продуманную до мельчайших подробностей историю я смог, по-моему, всего один раз, и с каждым следующим отказом повторять ее становилось все труднее. Доктор номер семь, однако, к моему невыразимому облегчению, отнесся к этой моей байке более или менее благосклонно. Звали его Мортон Уэллек, и, судя по голосу, он был несколько моложе прочих своих здешних коллег. - Итак, мистер Демпси, - сказал он мне, когда я оттарабанил свой монолог, - вы отдаете себе отчет, что врач, который согласился бы помочь вашей жене, взял бы на себя колоссальную ответственность? - Да, конечно, доктор Уэллек. И если существует законный способ принять ответственность целиком на себя, я сделаю это с радостью. - К сожалению, такого способа нет. Я, однако, весьма вам сочувствую, а закон гласит, что, в случае серьезной угрозы для жизни пациента, могут быть предприняты определенные шаги - по усмотрению лечащего врача. Вы признаете, что физическое здоровье миссис Демпси беспокойства не вызывает, следовательно, весь вопрос в том, действительно ли ее психическое состояние настолько серьезно, насколько это представляется вам. Такие вещи бывает необычайно трудно доказать, если кому-нибудь взбредет в голову сделать из этого проблему, а я могу сказать вам по секрету, что кое-кто из моих старших коллег здесь, в Вайкомико, - им только дай возможность раздуть скандал из случая вроде вашего. Я, честно вам скажу, по характеру не камикадзе. Но я уже уловил в тоне доктора Уэллека проблеск надежды. - А, скажем, нотариально заверенный аффидевит от доктора Зигриста не мог бы сыграть роль волшебной палочки? - умоляющим тоном спросил я. - Он обещал мне всяческую помощь. - Не исключено, - согласился доктор Уэллек. - Конечно, я должен сперва сам обследовать миссис Демпси, хотя бы просто для того, чтобы убедиться, что она и в самом деле беременна! - Мы оба рассмеялись, я - более натянуто, чем он. - И еще я, пожалуй, задал бы ей несколько вопросов, хотя я, понятное дело, не психиатр. - Разумеется. Я немедленно отправлю ее прямо к вам в приемную. - Я поднял очи горе, истово надеясь, что доктор Уэллек в городе недавно. - Так и сделаем, - сказал он, - и, будьте любезны, попросите доктора Зигриста позвонить мне из Филадельфии. Мы решим, нужен ли аффидевит, и, надеюсь, он детально опишет мне случай миссис Демпси. Перспектива мчаться с места в карьер в Филадельфию и изображать из себя психиатра привела меня в ужас, но это, судя по всему, был единственный выход. - Хорошо, - согласился я, - я позвоню ему, как только освобожусь, и попрошу перезвонить вам. - Вот и славно, - сказал доктор Уэллек. И помолчал немного. - Надеюсь, вы понимаете, мистер Демпси, я ничего не могу обещать. Вайкомико и хренова туча других таких же городишек горой стоят за матушку-природу. В основном, конечно, виноваты здешние врачи, все это старичье: тут, наверное, лет сто уже не делали абортов, по крайней мере легальных. Если забыть на время о профессиональной этике, они, между нами, просто шайка старых пердунов. И если вся эта свора плюс кое-какие местные религиозные сообщества пронюхают что-нибудь насчет такого вот дельца, они же с того бедолаги, который, в смысле, сделает аборт, с живого шкуру сдерут. Мы не всегда имеем возможность быть настолько либеральными, насколько некоторым из нас того хочется. - Я прекрасно вас понимаю, доктор, но речь действительно идет о жизни и смерти. - Ну что ж. Посмотрим, что я смогу для вас сделать. Манера, в которой говорил со мной доктор Уэллек, давала некоторые основания надеяться, что его не сложно будет обвести вокруг пальца. Во-первых, он чересчур разговорчив: трое из моих собеседников вообще отказались что бы то ни было обсуждать по телефону, а прочие - по части болтливости - и рядом с доктором Уэллеком не стояли. Дальше: из того, как сложился наш разговор, я заключил, что в конкурентной борьбе с более старшими местными врачами ему приходится нелегко, может быть просто потому, что он в городе недавно. А с профессионалом, который в телефонном разговоре с совершеннейшим незнакомцем начинает вдруг проезжаться на счет своих коллег, возможны, я так понимаю, самые неожиданные сделки. Но вот Филадельфия! Одно дело фальшивое письмо - в письме я могу быть кем угодно, - однако даже сыграть по телефону роль Генри Демпси мне оказалось едва-едва по силам: что уж говорить о Гарри Л. Зигристе? Но и времени тоже не было: на часах уже десять, а Филадельфия в двух с половиной часах езды от Вайкомико. К счастью, день был субботний - занятий нет, а библиотека в колледже открыта. Я тут же заехал в библиотеку, взял первый попавшийся под руку учебник по патопсихологии и помчался в Филадельфию. Не успел я проехать и десяти миль, как мне пришло в голову: если придется отправлять аффидевит из Филадельфии, его непременно нужно будет отпечатать на машинке, а найти в чужом городе пишущую машинку дело почти невозможное. Я развернулся и, не обращая внимания на дорожные знаки, рванул назад, к себе на квартиру. Добрался я туда уже после одиннадцати. Всем, кого это может касаться, писал я, отчаянно лепя на ходу фразы: Сьюзен Бейтс Демпси, двадцати восьми лет, жена Генри Дж. Демпси из города Вайкомико, Мэриленд, являлась моей пациенткой с 3 августа 1951 года по 17 июня 1953 года включительно; вскоре после означенного числа мистер и миссис Демпси выехали из Филадельфии на постоянное местожительство в Вайкомико. Миссис Демпси стала моей пациенткой по настоянию ее мужа и ее лечащего врача, доктора Эдварда Р. Раиса, Филадельфия, после часто повторявшихся приступов тяжкой депрессии. Будучи в подавленном состоянии, дважды угрожала покончить жизнь самоубийством, а один раз даже порезала себе кухонным ножом запястья. Обследование выявило в случае миссис Демпси явные тенденции к маниакально-депрессивному психозу, тем более опасные, что в течение периода обострения объектом враждебного отношения со стороны пациентки неоднократно становились двое ее малолетних детей, хотя в обычное время она и выказывает себя как вполне компетентная и даже образцовая мать. Миссис Демпси страдает навязчивой идеей, выражающейся в страхе потерять привязанность супруга: во время депрессивной стадии уверена, что рождение двух сыновей нанесло непоправимый ущерб ее женской привлекательности, что проявляется в негативном отношении к детям. Тем не менее, поскольку речь идет именно о враждебном отношении, а не об открытой агрессии и поскольку периоды депрессии чередуются с периодами интенсивной и даже радостной жизнедеятельности, в диагнозе я склоняюсь скорее к неявной форме маниакально-депрессивного психоза, нежели к паранойе. За время лечения амплитуда маниакально-депрессивного цикла у миссис Демпси выказала явственную тенденцию к снижению, угрозы самоубийства, как и угрозы в адрес детей, прекратились вскоре после начала регулярных психотерапевтических процедур. С балансированное лечение обещает в данном случае весьма положительные результаты, и в случае продолжения оного состояние больной, вероятнее всего, должно стабилизироваться. Когда чета Демпси покидала Филадельфию, я рекомендовал продолжить начатое печение, однако в личном разговоре с мистером Демпси объяснил, что срочности здесь никакой нет. Тем не менее я рекомендовал также избегать беременности до полного излечения миссис Демпси, поскольку именно предшествующие предродовые и постродовые периоды во многом и стали причиной ее теперешнего состояния. Я считаю, что в данный период времени незапланированная беременность может иметь результатом критический рецидив заболевания: больная вполне в состоянии вернуться к навязчивой идее самоубийства как к альтернативе вынашиванию плода; я уверен также, что она способна привести угрозы в исполнение, даже при немедленном возобновлении психиатрического вмешательства. Я со всей категоричностью рекомендую, в целях сохранения здоровья как детей миссис Демпси, так и ее собственного, прервать ее беременность на возможно более ранней стадии. Я подмахнул письмо: Гарри Л. Зигрист, Д. М. , сунул его в конверт и скатился вниз, к машине. По дороге я остановился только один раз, съесть ленч и подзубрить насчет маниакально-депрессивного психоза; в самом начале четвертого я уже стоял в телефонной будке в аптеке "Пенн-Велан" на Уолнат-стрит в Филадельфии и набирал по междугородней вайкомикский номер доктора Уэллека. Руки у меня тряслись; я был мокрый как мышь. Когда я услышал голос секретарши доктора Уэллека и оператор велел опустить шестьдесят центов, я уронил четвертак на пол, и у меня едва хватило духу подобрать его и попросить к телефону доктора Уэллека. - Прошу прощения, доктор Зигрист, - сказала секретарша, как только я представился. - Доктор Уэллек сейчас в клинике. - Экая досада! - доктор Зигрист был разочарован, и он был хамоват. - А связаться с ним вы, понятное дело, не в состоянии. - Боюсь, что нет; сегодня после обеда он в хирургии. - Черт знает что! - я испытал невероятное чувство облегчения, я готов был прыгать от радости, что мне не придется с ним говорить, но в то же время мой план был под угрозой срыва. - Если хотите, я попрошу его перезвонить вам, как только он вернется из клиники. - Ну уж нет, так дело не пойдет, - сварливым тоном сказал я. - У меня сегодня первый день отпуска, и мы с миссис Зигрист намерены весь октябрь провести на Бермудах. Слава богу, мистер Демпси успел до меня дозвониться - мы уже запирали парадное! Еще бы часок - и ищи-свищи. Вы понимаете, дело, конечно, отлагательств не терпит, но у меня самолет через два часа, а где я буду эти два часа, одному богу у известно, доктор Уэллек, он ведь выпишет эрготрат, не правда ли? Иначе все может очень плохо кончиться. - Ему нужно сперва переговорить с вами, доктор Зигрист. - Да знаю, знаю. Ладно, слушайте, я велю своей секретарше отпечатать аффидевит, пока я здесь, - дело-то плевое, сами понимаете. - заверю его у нотариуса, отправлю вам срочной почтой, и все такое. Чччерт, поговорить бы, конечно, с вашим доктором Уэллеком! - сказал я раздраженно. - Случай настолько серьезный, что ждать можно чего угодно. Миссис Демпси, она, знаете ли, может выглядеть абсолютно нормальной, а через минуту вышибет себе мозги, если уже этого не сделала. Я со всей ответственностью заявляю, что доктор Уэллек обязан дать ей эрготрат, и чем скорее, тем лучше. Сегодня же вечером, если будет такая возможность; в крайнем случае, завтра утром. Я уже договорился с мистером Демпси, что он передоверит свою жену заботам одного из моих коллег, пока я не вернусь, но сперва придется разобраться с этим. - Я сразу же обо всем сообщу доктору Уэллеку, - сказала секретарша, и, судя по голосу, впечатление я на нее произвел. - Будьте так любезны, а завтра утром он непременно получит мой аффидевит. - Сэр, а не могли бы вы дать мне ваш бермудский адрес, на случай, если доктор Уэллек захочет с вами связаться? Вот черт! - Мы с миссис Зигрист остановимся в "Принс-Джордж-отеле", - сказал я, искренне надеясь, что такой там есть. - Так, "Принс-Джордж". Спасибо, сэр. - И пожалуйста, передайте доктору Уэллеку, чтобы он этот эрготрат затолкал в миссис Демпси как можно скорее. Я из-за этакой дури пациента терять не намерен. Человек, конечно, должен быть осмотрительным, но, честное слово, будь я на его месте, она бы уже сейчас отдыхала после аборта. Ежу понятно, что у нее маниакально-депрессивный психоз, и суицид там - из каждой щели. Ну, до свидания. Я повесил трубку и чуть не упал в обморок. Так, с этим справились, но впереди-то еще того хуже. Нотариуса я разыскал в помещении ломбарда, двумя кварталами ниже по Уолнат-стрит (которая, боже упаси, тоже ведь могла оказаться участком настоящего доктора Зигриста), и сразу же переступил порог, пока мои нервы окончательно не разыгрались. Такая уж у меня судьба, я всегда выгляжу чуть старше собственного возраста, но не знаю, кем нужно быть, чтобы принять меня за дипломированного психиатра. К тому же разыгрывать из себя невесть кого лицом к лицу с человеком, которого обманываешь, куда труднее, чем заниматься этим по телефону. И наконец, я не был уверен, что нотариусы не требуют какого-нибудь удостоверения личности, прежде чем перейти непосредственно к печатям и клятвам. Я принял самый светский вид, на какой только был способен, и спросил у клерка, где тут, собственно, нотариачьная контора: он тут же перенаправил меня к столу заместителя директора в другой конец комнаты. - Оч-приятно, - улыбнулся мне замдиректора, коренастый лысый мужичонка с жеваной сигаркой во рту и в очках с металлической оправой. - Моя фамилия Зигрист, - добродушнейшим образом начал я, - Гарри Зигрист. Где-то у меня тут должна быть бумажка, которую надо бы заверить, если я, конечно, не оставил ее в приемной, - я улыбнулся и начал не спеша перебирать карманы. - Ага, вот ты где, пакость такая мелкая, - я выудил письмо из внутреннего кармана пальто, развернул и наскоро его просмотрел. - Ммм-хмм. Теперь ваша очередь, сэр. Замдиректора так же бегло прочитал документ. - Вот блин, - сказал он. - Да она настоящая ведьма, а, док? - У нас еще и не такие попадаются, - ухмыльнулся я. - Ха! - сказал нотариус. - Видели бы вы, какие сюда дурики забредают. Вы бы на них себе состояние сделали. Я все ждал, когда же он попросит меня удостоверить личность Гарри Л. Зигриста. - Вот уж, право слово, - сказал нотариус, задумчиво и отстраненно. - Черт-те что там у них в головах творится. Н-да... - он начал рыться в ящике стола. -Вам не трудно будет чуть-чуть приподнять правую руку, а, док? Я поднял, он тоже. - Ну, короче говоря, клянетесь ли вы перед Богом и бла-бла-бла, и все такое? - спросил он, продолжая шарить другой рукой в столе. - Клянусь. - Оно, в общем, без разницы, клянетесь вы или нет, если я не найду эту чертову печать, - радостно сказал он. Перед глазами у меня поплыло - найти в чужом городе нотариуса настолько циничного и настолько доверчивого и после этакой удачи споткнуться о самый что ни на есть пустяк? - А, вот она где, - сказал он, едва не по плечо ушедши в стол. Он шлепнул на мое письмо положенный штемпель и расписался закорючкой. Потом подозвал двух близсидящих клерков, чтобы те расписались за свидетелей. - И нечего всякую дрянь читать, глаза сломаете, - сказал он им. - Поставьте ваши "Джон Каля-маля" где положено, и свободны. - Они поставили. - Ну, доктор, вот и все дела: с вас полтора бака. Я вынул бумажник, расплатился, стараясь, чтобы мое собственное удостоверение личности не попалось ему на глаза, и вышел вон с письмом в руках; письмо я опустил в первый же почтовый ящик. Филадельфией я был сыт по горло: времени четыре часа, и нужно срочно ехать домой. В общем и в целом я был восхищен свершенными мною деяниями, но четыре вещи не давали мне покоя. Во-первых, я не знал, поверит ли доктор Уэллек в мой на живую нитку сшитый аффидевит, в котором, насколько я мог судить, любой человек с высшим медицинским образованием, не дай бог со степенью, сразу же обязан углядеть подделку; во всяком случае было весьма вероятно, что, зародись только у него какие-никакие сомнения, скоропалительный отъезд доктора Зигриста тут же превратит сомнения в скепсис, а если подозрительности у него хватит на то, чтобы взять да и набрать номер приемной настоящего доктора Зигриста, я пропал. Во-вторых, я умышленно не оставил Уэллеку собственного номера, а в вайкомикском телефонном справочнике, естественно, никаких Генри Демпси не было и в помине; невзирая на тот факт, что существуют в мире люди без телефонов, сама невозможность связаться со мной, буде ему еще до моего повторного звонка этого захочется, также может навести его на подозрения. Третье неизвестное было хуже всего: даже если все пойдет как надо и Уэллек согласится выписать эрготрат, может так оказаться, что в городе он отнюдь не новичок и знает Ренни. И наконец, пусть и здесь все сойдет гладко, существовала еще одна опасность: во всем, что касается абортов, я полный профан, но нельзя ведь исключить возможность, что ему потребуется по той или иной причине поместить Ренни в клинику, раз уж операция у нас легальная, и даже если он сам ее ни разу в жизни в глаза не видел, кто-нибудь из персонала наверняка с ней знаком. Едва добравшись до квартиры, я тут же позвонил Уэллеку, прямо домой. - Ах, это вы, мистер Демпси, - в голосе был неприятный холодок, - а я уже пытался до вас дозвониться. - Извините меня, доктор. Мы еще не успели обзавестись телефоном, и приходится использовать хозяйский. Я бы и раньше вам позвонил, но вот решил свозить жену на природу, ей, знаете ли, не мешает иногда отвлечься. - Тут доктор Зигрист звонил из Филадельфии. - Правда? Вот здорово! Я едва успел его перехватить, он уезжает куда-то в отпуск. Он вам все объяснил? - Мне с ним переговорить не удалось. Я был в хирургии. Он говорил с моим секретарем и обещал прислать аффидевит. Насколько я понял, он самым настоятельным образом рекомендует аборт. - Фу-ты, - и я рассмеялся. - Вы представить себе не можете - как камень с души. - Да-да. Он что-то такое говорил моему секретарю насчет сегодняшнего вечера, но, боюсь, я не смогу дать вашей жене эрготрат, пока не буду иметь на руках аффидевит. Если он отправил его срочной почтой сегодня днем, самое позднее к понедельнику, к утру, он будет у меня. - Ну и прекрасно. - Дайте мне номер вашего домовладельца, и, как только придет аффидевит, я тут же дам вам знать; доставите миссис Демпси ко мне в приемную. - Видите ли, мой домовладелец не слишком любит, когда мне звонят по его телефону, да к тому же это и не его ума дело. Лучше, чтобы он вообще ничего не знал, такой, знаете, сплетник. Может, лучше я вам позвоню? - Наверное, вы правы. Оно, конечно, ничего незаконного, но лишний шум ни к чему. Позвоните мне в понедельник часов около двенадцати, и, если будет аффидевит, я назначу вам на после обеда. - Чудесно. - Да, и еще. Есть такая официальная форма на случай стерилизаций, абортов и так далее. Вам с женой придется обоим ее подписать и заверить у нотариуса. Если хотите, можно сделать это в понедельник, в первой половине дня. Формы возьмете у меня в приемной, у секретаря. - Хорошо. Договорились. Доброй ночи, доктор. Еще один документ, еще один нотариус, еще одна проблема на мою задницу - но к этому времени мне было уже все равно. Усталый и торжествующий, я отправился к Морганам, чтоб доложить о своих успехах. Уже на пороге меня вдруг пробрал холодок: я целый день черт знает где мотался - а вдруг уже слишком поздно? Дверь открыл Джо. - А, привет, Джейк. Неважно выглядишь. - С Ренни все в порядке? - Она все еще с нами, если ты об этом. Давай заходи. Ренни натирала воском кухонный пол. Меня она едва заметила. - Ну, думаю, дело улажено, - сказал я, старательно изображая невозмутимость. - Если ты не передумала насчет аборта, Ренни, можешь получить свой укол эрготрата в понедельник после обеда. Джо никак на эту новость не отреагировал, Ренни, с навощенной тряпкою в руках, вышла в дверной проем и прислонилась к косяку. - Хорошо. Куда нужно ехать? В Балтимор? - Не-а. Прямо здесь, в городе. Только не говори мне, что ты знакома с доктором Мортоном Уэллеком. - Доктор Уэллек. Нет, я его не знаю. А ты, Джо? - Что-то слышал. Приехал года два назад. Хочешь сказать, что этот говнюк занимается абортами? - Ничего подобного, - сказал я не без гордости. - У него совершенно открытая частная практика, и врач он, насколько я знаю, не из худших. И все будет сделано строго в рамках законности. Никакой партизанщины, все просто и по правилам. - Ну, и как же ты все это умудрился устроить спросил Джо - Признаться, я не говорил ему почти ничего, кроме правды. Я сказал, что у тебя уже двое детей и ты была бы не против - потом - завести еще, но сейчас настолько подавлена беременностью, что приходится опасаться, как бы ты чего над собой не сделала. Хотя, конечно, легенда слегка пообросла подробностями. - Какими подробностями, Джейк? - озадаченно спросила Ренни. - Ну, в общем, пришлось помутить воду. Начнем с того, что ты теперь моя жена - на время, конечно. Миссис Генри Дж. Демпси, из филадельфийских Демпси. -Что? День, полный приключений, бродил в моей крови, и я рассыпался соловьем, расписав им во всех подробностях телефонные звонки, поездку в Филадельфию, письмо, перевоплощения доктора Зигриста и, на сладкое, замдиректора ломбарда. Они внимали удивленно. - Итак, все, что осталось теперь сделать мистеру и миссис Демпси - подмахнуть в понедельник утром эту самую бумажку, заверить ее у нотариуса, и дело в шляпе. Ни суеты, ни маеты, получишь свой укол и можешь смело обо всем забыть. Джо с интересом воззрился на Ренни. - Бред какой-то, - тут же сказала она. - Правда, фантастика? - осклабился я, все еще надеясь, что мои уши лгут. - Это просто чудовищно! - Но ведь ты согласна, да? - Конечно нет. Без вариантов. - Без вариантов! Боже ты мой, Ренни, да я сегодня наизнанку вывернулся, чтобы все это устроить, а ты говоришь: без вариантов. Ничего не случится, я тебе клянусь! - Не в этом дело, Джейк. Я просто не стану больше лгать. Даже если бы не нужно было ничего подписывать и говорить, все равно это ложь. Тебе стоило бы догадаться, что для меня такие вещи неприемлемы. И вся конструкция рухнула. Джо даже бровью не повел, но я почувствовал, сколь велико единение их душ. В котором для меня места не было. - Ну и хрен с тобой, стреляйся тогда на здоровье! - заорал я. - Я для нее носился весь день как проклятый, а она, видите ли, еще не решила, делать ей аборт или нет. Тогда не хрена было вчера оперетту разыгрывать. Ренни улыбнулась. - Джейк, я и в самом деле застрелюсь, как только станет ясно, что аборта ты устроить не в состоянии. Это было не актерство. Мне не важно, кто это сделает, и где, и как все это будет выглядеть, но я не стану врать, и принимать участие во вранье, и притворяться кем-то другим тоже не стану. Я никого не знаю, Джо тоже. И если бы ты не сказал, что у тебя кто-то есть на примете, я не стала бы так долго ждать. - Она провела рукой по животу, туда и обратно. - Я не хочу этого ребенка, Джейк. Он может оказаться твоим. Она говорила совершенно искренне. Я в отчаянии обернулся к Джо, но Джо глядел уклончиво. Я снова ощутил меж ними вязкую субстанцию единства. Мне вдруг пришло в голову: а что, если напасть на них прямо сейчас, предъявить им обвинение в романтизме, поднять на смех их идиотское чувство чести - видит бог, оно того заслуживает, - и преизрядная часть моей души уже готова была с радостью ринуться в бой, но больше я в такую тактику не верил: они уже приняли решение, и решение это от моих наскоков, чего доброго, станет только тверже. - Ты пока этого не делай, а, Ренни, - устало сказал я. - Я еще что-нибудь соображу. - Что еще ты можешь сообразить, Джейк? Если бы у тебя и в самомделеняшняя, а? Ты считаешь, если достаточно долго будешь тянуть резину, я передумаю? Ты ошибаешься, Джейк. - А как насчет мальчиков? О них ты подумала, или им тоже светит по дырке в голове? - Ты задаешь вопросы, на которые не имеешь права, - сказал Джо. - Джейк, хватит в игрушки играть, - сказала Ренни. - У тебя на самом деле что-то есть, или ты опять врешь? - Есть, - твердо сказал я. - У меня есть одна знакомая, здесь, в городе, и у нее были аборты, один или два. Не будь я на нервах, сразу бы о ней и вспомнил. Завтра же ее разыщу и выясню, где она их делала. - Я тебе не верю, - сказала Ренни. - Чистая правда, клянусь. - Тогда - как ее зовут? И давай без фокусов. - Пегги Ранкин. Учительница, английский в средней школе. Ренни тут же подошла к телефону и сверилась со справочником. - 8401, - сказала она. - Я ей сейчас позвоню и сама все узнаю. - Ты что, с ума сошла? Она не замужем. И станет незнакомому человеку рассказывать такие вещи по телефону? - Тогда звони ты. Прямо сейчас. Вы с ней, видно, неплохо знакомы, раз ты в курсе. - Ты требуешь невозможного. С женщинами так нельзя - с остальными женщинами, по крайней мере. Я встречусь с ней завтра, и к вечеру ты все будешь знать. - Мне кажется, ты опять финтишь, Джейк. - Протри глаза, чтоб не казалось! Тебя что, так тянет к пистолету, что ты не в состоянии подождать двадцать четыре часа? - Я был в таком отчаянии, что, казалось, вот сейчас меня разорвет на куски, но Джо наблюдал нас все так же бесстрастно. На письменном столе у телефона лежали раскрытые книги - блокноты и книги: он продолжал работать над диссертацией! Ренни задумалась на несколько секунд. - Я подожду до завтра, до вечера, - сказала она и снова принялась натирать в кухне пол. Ренни попала в самую точку, заподозрив меня в тактике проволочек и саботажа, но больше на эту карту ставить смысла не было. Я, конечно, и понятия не имел, делала ли Пегги Ранкин хотя бы раз в жизни аборт, более того, у меня не было ровным счетом никаких оснований надеяться, что она захочет мне помочь, даже если сможет, потому как с того самого раза, в начале сентября, я ее и в глаза не видел. Она мне звонила - тон был сперва окрыленный, потом оскорбленный и, наконец, умоляющий - за последнюю пару недель не раз и не два, но я был тверд как кремень. На следующее утро, в воскресенье, я ей позвонил. - Это Джейк Хорнер, Пегги. Мне нужно увидеться с тобой по очень важному делу. - А я тебя видеть не желаю, - сказала она в ответ. - Пегги, но это и в самом деле чрезвычайно серьезно, поверь мне, пожалуйста. - Ага. Ровно месяц прошел, правда, забавно? - Послушай, речь вовсе не о том. Я пытаюсь помочь одному человеку, которому эта помощь очень нужна. - Да, ты же у нас специалист по гуманитарной помощи. - Пегги, ради бога! Я не стану притворяться, что думал о тебе днем и ночью, но положение и впрямь отчаянное. Я понимаю, что у тебя нет причин оказывать мне какие бы то ни было услуги. - И при этом ты говоришь, что на сей раз все будет честно? - Именно. - Ты меня не любишь. - Я никого не люблю. Но я достаточно долго прожил холостяком, и, даже если забыть об этой операции, столько тебе задолжал, что хватит не на год и не на два. Пегги стряхнула мои руки с плеч и принялась качать головой, ни дать ни взять Ренни Морган. - Ну почему с тобой всегда так, а, Джейк? Даже когда ты добрый, ты все равно ставишь меня в дурацкое какое-то, унизительное положение. - Погоди, погоди, успокойся. Давай я сам сделаю тебе предложение. Я решил, что хочу на тебе жениться. И если когда-либо в жизни я говорил искренне, так это сейчас. - Но ведь ты никогда раньше не был искренен со мной, разве нет? - Был, только что. Я бы сегодня на тебе женился, если бы в воскресенье можно было где-нибудь оформить документы. Мы их оформим завтра, а в среду поженимся. - Ты сказал, она будет ждать только до вечера. - Сказал. Тебе придется всего лишь сообщить ей, что ты знаешь нужного человека. Можешь прямо сейчас ей и позвонить. Я думаю, этого будет достаточно. Скажи, что по личным причинам, или там еще по каким, ты не сможешь назвать его имени до среды. Если она согласится ждать, я буду на седьмом небе от счастья. - А если не согласится, что тогда? Еще один ключевой вопрос, но тут за правильным ответом далеко ходить не нужно. - Если она не согласится, что ж, я больше ничего не смогу для нее сделать, но я не вижу, как это может повлиять на мои перед тобой обязательства. Ты сделаешь все, о чем я просил, и я сделаю все, что обещал. Тут Пегги, изнуренная борьбою чувств, ударилась в слезы. - Я женюсь на тебе и буду любить тебя так, как только смогу любить женщину, - до самой смерти, - я произнес слова присяги. Она все плакала и плакала, пока я не начал беспокоиться. Нужно было сделать что-то еще, и немедленно. Скажем, если ее обнять: это решит дело или, наоборот, окончательно все испортит? Я отчетливей некуда понимал, что сейчас любое сказанное мною слово, любой жест - или не сказанное слово и не сделанный вовремя жест - могут убедить ее вдруг в полной моей искренности - или неискренности. Пегги Ранкин! Черт подери это мое дурацкое воображение, слишком богатое, чтобы использовать его в практических целях, для предугадывания человеческих поступков: независимо от того, сколь глубоко и долго я знал своих ближних, я мог представить и обосновать самые что ни на есть противоположные их реакции на одни и те же - почти любые - раздражители. Вот вроде как с этим поцелуем: сочтет она его доказательством того, что я безбожно переигрываю, или, наоборот, симптомом глубочайшей искренности - того, что мне уже плевать, заподозрит она меня во лжи или нет? А если я не двинусь с места, примет ли она мое бездействие как свидетельство того, что я отказываюсь дальше тянуть дурацкую эту волынку и настолько уверен в собственной победе, что не желаю даже снизойти до еще одного маленького жеста, - или же что в порыве глубочайшей искренности я боюсь даже пальцем пошевелить: а вдруг она таки примет мое предложение за гнусную уловку? Я взял ее лицо обеими руками и притянул к себе. На долю секунды она замешкалась; потом ответила на долгий нежный поцелуй. - Слава богу, ты поверила мне, Пегги, - тихо сказал я. -Нет. - Что? - Я не поверила ни единому твоему лживому слову, с той самой минуты, как ты переступил порог. И почему я сразу не повесила трубку, когда услышала твой голос? Сделай милость, убирайся вон. - Но, боже мой, Пегги! Ты просто обязана мне поверить! - Если ты не уберешься, я буду кричать. Я не шучу. - Ты что, не веришь, что Ренни Морган собирается пустить себе пулю в лоб? - закричал я. Она и в самом деле завопила во весь голос, и мне пришлось зажать ей ладонью рот. Она лягалась, молотила меня кулаками и попыталась укусить за руку. Я толкнул ее обратно в кресло и сел - верхом - ей на колени, чтобы нейтрализовать ноги, а свободной рукой схватил за горло. Силенок ей было не занимать, и я едва-едва удерживал ее на месте - с Ренни у меня и этого бы не вышло. - Все гораздо серьезней, чем тебе кажется! Я сказал, что женюсь на тебе, и я не шутил, и готов это повторить, хотя, честное слово, сию же секунду задушу тебя к чертовой матери, если ты откажешься мне помочь. Глаза у нее стали совершенно круглыми, я отнял руку и, едва она опять принялась голосить, как следует сжал ей глотку - без дураков, вогнав большой и указательный пальцы в ямки по обе стороны горла. - Перестань! - просипела она. Я тут же убрал руки, испугавшись - а вдруг у нее и в самом деле что-нибудь там сломается. Она хватанула воздуха, со скрежетом, на всхрипе. - Как зовут специалиста? - я не дал ей опомниться. - Да не было, не было специалиста, - держась за горло, сказала она. - Не знаю я никаких специалистов! Я просто хотела... Я врезал ей от всей души и выбежал вон. Все, полный тупик: был я с ней честен или нет, врала она сама или говорила правду, не имело теперь никакого значения. Я поехал домой и уселся в кресло-качалку. Была уже половина двенадцатого. Соломинок, за которые имело смысл цепляться, не осталось ни одной, силы у меня кончились, я был опустошен и выжат как тряпка. Я было попытался напрячь воображение и выдумать еще какую-нибудь лихую комбинацию, но в голову шла одна только Ренни, как она молча направляется из гостиной в чулан, и до сцены этой осталось не то десять, не то восемь часов. Джо, вероятнее всего, будет сидеть за письменным столом, уткнувшись в тетрадку. Наверное, он услышит, как Ренни отложит в сторону - газету? - и пойдет к чулану. А он так и будет тупо смотреть в тетрадку, не видя ни слова, или, может статься, повернет голову и проследит, как она откроет дверь в чулан. Мальчики спят себе в дальней комнате. Ренни, конечно же, не станет возвращаться в гостиную. Там, в чулане, где от Джо ее отделит приотворенная дверь, она возьмет с полки кольт, снимет с предохранителя, приставит дуло к виску и тут же спустит курок, прежде чем металлический холодок ствола чуть правей и выше глаза успеет вызвать у нее рвотный рефлекс. Да, а сначала она, скорей всего, сядет на пол. Дальше моя фантазия отказывалась меня пускать, потому что мне еще ни разу в жизни не приходилось видеть убитого человека- в луже крови, и все такое. Часа, наверное, два - где-то до половины второго - эта сцена раз за разом прокручивалась у меня в голове, до точки взрыва. Крутые меры: я мог отправиться туда и - что, ворваться в дом и схватить пистолет? И что я с ним буду делать? Они даже с места не встанут, просто будут сидеть и смотреть на меня, а Ренни вечером выдумает что-нибудь другое. Скрутить Ренни руки и, если получится, удерживать силой? Что, всю жизнь? Позвонить в полицию и сказать им, что женщина вот-вот покончит жизнь самоубийством? А они что смогут сделать? Ренни тихо-мирно сидит дома и читает газету, Джо трудился за письменным столом. Сказать ей, что я договорился насчет аборта - с кем? На когда? Сказать ей - что? Амплитуда кресла сошла понемногу на нет. Кроме образа Ренни с кольтом у виска и образа свинцовой блямбы, затаившейся в глубине железного своего дупла, - и это был даже не образ, а некая физическая напряженность, вроде жужжания или гула за ушами, - ничего другого в голове не осталось. Мой мочевой пузырь был переполнен: надо было бы сходить в ванную, но я не пошел. Через какое-то время в ванную идти перехотелось. Я попытался запустить Пепси-кола в точку бьет, но после первого куплета забыл начать второй. Желание помочиться вернулось - и куда сильней, чем прежде. Я никак не мог решиться встать. Внизу кто-то врубил радио, и я вскочил. Было три часа: мне казалось, я не мог себя заставить встать и отправиться в ванную полминуты, не больше, а прошел час с четвертью! Минутой позже я скатился с лестницы и прыгнул в машину; я пронесся мимо дома Морганов на скорости шестьдесят миль в час - из города, вон, в сторону Вайнленда и дальше, на Ферму. В холле миссис Доки увязывала шпагатом какие-то коробки из гофрированного картона. - Где Доктор? Я должен видеть его прямо сейчас. Она мотнула головой в глубь дома. Я прошел через приемную - там были свернутые рулонами ковры, составленная в кучу мебель и снова коробки, коробки, коробки. - Вы чем-то расстроены, - едва меня увидев, проницательно подметил Доктор. Одетый в черный шерстяной костюм, он читал воскресную газету на задней веранде, которая с наступлением холодов превращалась в некое подобие солярия. К счастью, он был один: пациенты в большинстве своем либо грелись на солнышке у переднего крыльца, либо сидели в приемной. - Присаживайтесь. - У меня сегодня днем опять было что-то вроде приступа, - сказал я. - Обездвиженье? - Он отложил газету и посмотрел на меня более внимательно. - Значит, вы манкируете терапевтическими курсами. - Да нет, я бы вам сразу так и сказал. Хотя - последнее время я был очень занят. Снаружи было прохладно, пожалуй что даже и холодно, но солнце сияло вовсю, и над заболоченной речушкой позади дома неподвижно висела поймавшая встречный ветер большая скопа. Я не знал, с чего начать. - Если это и в самом деле так, - недоверчиво сказал Доктор, - тогда я отказываюсь понимать, с чего это вы вдруг потеряли способность двигаться. - Я, кажется, могу вам объяснить. Я был занят тем, что пытался разрешить две-три возникшие в последнее время проблемы. - Н-да. На сей раз, боюсь, мне придется ознакомиться с сутью этих ваших проблем, поскольку они возникли уже после того, как мы начали курс лечения. Может, переместимся в Комнату Директив и Консультаций? - Я все могу вам рассказать прямо здесь. Это не займет много времени. - Нет. Мы пойдем в Комнату Директив и Консультаций. Идите вперед - заглянете по пути к миссис Доки, чтобы она была в курсе, где мы, - а я сию минуту вас догоню. Я так и сделал; чуть погодя он вошел в комнату и сел напротив меня. Он переоделся в белую докторскую тужурку. - Ну, выкладывайте. Я поставил колени прямо, руки скрестил на груди и рассказал ему о моем скоротечном романе с Ренни и тех последствиях, к которым он привел. Получалось это у меня на удивление гладко - до той поры, пока я придерживался фактов и непытался вникать в чьи бы то ни было мотивы. Труднее всего было с глазами: Доктор, как обычно, наклонился вперед и, гоняя из угла в угол рта незажженную сигару, все время пялился мне прямо в лицо; я попытался сосредоточиться сперва на его левом глазе, потом на правом, потом на лбу, на переносице, на кончике сигары - и мне было жутко неудобно, оттого что я не в состоянии удержать взгляд на одном и том же месте больше чем на несколько секунд. Я в деталях рассказал ему, как искал врача, - даже о свидании с Пегги Ранкин и то не забыл. Выговорился, и словно гора с плеч упала. - О том, что Ренни передумает, нечего и мечтать, - наконец подытожил я. - Если я не смогу ей сообщить ничего определенного, она покончит с собой сегодня же вечером, а я исчерпал все возможности сегодня к половине двенадцатого утра. После этого, собственно, и наступил паралич, и длился примерно час с четвертью, покуда кто-то на первом этаже не включил радио на полную громкость. Она застрелится через пять-шесть часов! - Такие, стало быть, у нас представления о тихом и спокойном образе жизни, да? - раздраженно рявкнул Доктор. - Я говорил вам, чтобы вы избегали всяческих сложностей! Я говорил, я особо настаивал на том, чтобы вы не связывались с женщинами! Вы что, думали, я тут с вами в бирюльки играю? Вы развлекаться сюда ко мне ездили? - Я не знаю, сэр. - Знаете, еще как знаете. Вы с самого начала считали меня шарлатаном, чудиком или еще того хуже. Мне это было ясно с первого нашего свидания, но я позволял вам держать ваше мнение при себе, покуда вы делали все, что вам скажут, потому что в вашем случае подобный аттитюд сам по себе не лишен терапевтического смысла. Но как только вы начали пренебрегать моими рекомендациями, данный аттитюд стал более чем опасен, что мы, собственно, в настоящий момент и наблюдаем, - Так точно, сэр. - Вы хоть понимаете, что, делай вы все, как вам было сказано, вы бы тут сейчас не сидели? Если бы вы штудировали свой "Всемирный альманах", не думали ни о чем, кроме уроков грамматики, и свято следовали правилам Левосторонности, Первоочередности и Алфавитной Последовательности - особенно в том случае, если бы вы считали их абсурдными и тем не менее соблюдали, - ничего бы с вами не случилось, и не было бы никаких проблем. - Доктор, если честно, я в последнее время больше думал о Морганах, чем о себе. - И что из этого вышло! Я не велел вам заводить друзей! Вам не следовало думать ни о чем, кроме вашего ступора. Самое бы время сказать ему о причине моего визита, но он все говорил и говорил. - Совершенно очевидно, что перед нами иной, чем прежде, тип паралича. Тогда на вокзале, вас обездвижила невозможность сделать выбор. Этот случай меня заинтересовал, и я его лечил. Но теперь вы просто-напросто загнали себя в тупик - вульгарное, идиотское положение, даже никакая и не дилемма, и, нате вам, из-за этого идет насмарку вся проделанная работа. - Доктор, я прошу прощения - женщина собирается покончить жизнь самоубийством. - Если ее муж после этого пристрелит еще и вас, вам это пойдет только на пользу. Мифотерапия... Мифотерапия избавила бы вас ото всех возможных видов вовлеченности, если бы вы только дали себе труд неукоснительно ее практиковать. Собственно говоря, этим вы и занимались, но только выбрали себе - как последнии идиот - самую невыгодную роль. Даже роль негодяя и то бы подошла, но только настоящего, без страха и упрека! Но вам взбрело в голову играть кающегося грешника, причем именно тогда, когда посыпать голову пеплом уже не было никакого смысла, - а лучшей роли, чтобы вогнать вас в полный паралич, я и представить себе не могу. Вот уж воистину! - вскричал он, разойдясь не на шутку. - Ваш случай был самым любопытным за годы и годы моей практики, а вы мне все изгадили! Он полных две минуты молча жевал сигару и глядел на меня в упор злыми черными глазами. А я физически ощущал, как утекает время. - Не могли бы вы... - Молчать! - раздраженно рявкнул он. - Если она и в самом деле покончит с собой, на вас это окажет крайне антитерапевтическое воздействие. Пожалуй, даже катастрофическое. Во-первых, вас может убить ее муж или, чего доброго, вы сами застрелитесь, рецидивчик-то у вас не из приятных. Обе эти возможности я мог бы предотвратить, оставив вас на Ферме, но он может пустить по вашему следу полицию, как только обнаружит, что вы исчезли, а мне тут только полиции не хватало. Как же вы все испакостили! Два года работы псу под хвост - из-за дурацкой какой-то интрижки! - А вы не могли бы сделать ей укол эрготрата, а, Доктор'? - быстро спросил я. Доктор даже вынул на секунду сигару изо рта, чтобы поуничижительнее на меня глянуть. - Дорогой вы мой, из каких таких соображений я стал бы держать здесь эрготрат? Вы что, всерьез считаете, что эти леди и джентльмены совместными усилиями способны кого-нибудь зачать? Я покраснел. - Ну... может, вы могли бы выписать рецепт? - Не пытайтесь выглядеть большим идиотом, чем вам это на роду написано. С тем же успехом вы его можете выписать собственноручно. - Господи. Я не знаю, что делать. - Хорнер, перестаньте валять дурака. Вы приехали сюда просить меня сделать ей аборт, а не болтать об иммобилизации. - А вы сделаете? - умоляющим голосом спросил я. - Я заплачу любые деньги. - Вздор. А если я запрошу семь тысяч долларов? Вы хотели сказать, что готовы отдать долларов, ну, скажем, в пределах пятисот. А поскольку, едва я закончу операцию, вы тут же забудете о необходимос