себе, горестно сетовал: - Три дочки, и три неудачи! Ты в разводе, Жинетта помыкает своим ничтожеством, Анетта даже такого себе не нашла. Что тут ответишь? Решив сделать выбор - терпеть, обуздывать или бежать, - дочки управляющего тем самым показали, что были явно не подготовлены к брачному равновесию. Но Пе уже сменил тему: - Правду говорит твоя мать? Ты хочешь опять переехать сюда к нам? - Хотела бы, - уточнила мадам Ребюсто. - Какая разница? - обрезал ее муж. Пробный шар. Заполучить обратно хотя бы одну из дочек - а все они, как только исполнилось двадцать один, вырвались в Париж - такова была мечта матери. Видимо, родители уже обсуждали друг с другом эту тему. Впрочем, и Алина говорила о том же с Четверкой, которая не выразила особого энтузиазма. - Мне это кажется сложным, - сказала Алина. - Как быть с лицеем? Как быть с жильем? Не могу же я поселиться у вас со всей своей детворой? Но главное, адвоката тревожит, как бы Луи не воспользовался этим для пересмотра вопроса об опеке, сославшись на то, что из-за большого расстояния он не сможет встречаться с детьми. Мне-то казалось, что скверный муж станет и плохим отцом, что его скоро утомят родительские обязанности. Ничего подобного! Вы даже представить себе не можете, до чего он изводит меня. - Это доказывает, что Луи любит детей, - заметил мсье Ребюсто. - Если он редко их видит, то ведь он сам так хотел, а если страдает от этого, то разве не заслужил? - злобно заметила Алина. - Меня больше всего волнует мысль, что он может привезти их к этой девице, - сказала мадам Ребюсто. Управляющий вдруг взволнованно вскочил с места. - Что они знают о ней, скажите толком? - Все, - ответила Алина. - Нужно же было поставить их в известность. Если все так пойдет, то через полгода она станет их мачехой. - Нет, - отрубил мсье Ребюсто, - эта женщина никогда не будет их мачехой. Мачеха - это вторая жена вдовца. Но я надеюсь, ты деликатно рассказала им? - Достаточно было дать им прочесть письмо Луи, - даже не сморгнув, сказала Алина. - Письмо? И ты это сделала? Мсье Ребюсто побагровел. Но Алина, чувствуя себя взрослой, принялась кричать: - В конце концов, папа, то, что он мне писал, хотим мы того или нет, - правда! Отец тяжело опустился на край стены. - Конечно, правда! - пробормотал он. - Но дети имеют право, чтоб ее несколько приукрасили. Вот и нравоучение в стиле: Послушай меня, моя девочка... Алина знала это вступление. Знала она и продолжение - поучительную тираду: Необходимо, чтобы ребенок сохранял хорошее мнение о своих родителях, даже если оно не соответствует истине; чтобы он никогда не участвовал в их распрях, чтобы питал одинаковую нежность к отцу и к матери, а те тоже должны бережно относиться друг к другу... Алина не могла к этому серьезно относиться. Одинаковую нежность! К виноватому и к невиновной. К тому, кто всегда отсутствует, и к той, что постоянно тут. Дочь искоса наблюдала за выражением лица своей матери, круглого, изборожденного морщинами, обрамленного жирными, гладко зачесанными за уши волосами, - ее чинно опущенные веки уже трепетали от вынужденного молчания. Этот шуанский святоша читает, следуя новым обычаям, Евангелие с амвона. Пусть так. Но как его понять, когда будучи непримиримым в своих воззрениях, он начинает толковать о христианском снисхождении к окаянному? За ошибку молодости, которую теперь не в моде считать ошибкой, разве его мало помучили?! Мужчина всегда старается щадить других мужчин - Алина твердо в этом уверена, тем более, что отец заключает: - Только что я предложил детям написать ему общее письмо, чтобы несколько исправить то, что ты натворила. Хотя ты знаешь, как я отношусь к твоему мужу. Взгляд, брошенный на него Алиной, казалось, не смутил его. Он поднялся, разминая ноги. - Что же касается твоего возвращения сюда, я все же не советую тебе, несмотря на все наше желание. Конечно, тебя бы приняли неплохо... - Но я чувствовала бы себя неловко, я это знаю, представь себе! - Я пошел к теннисному корту, - сказал, уходя, Леон , Ребюсто. Прошла минута. Три домашние утки, дружно переваливаясь, появились под мостиком. Немного поодаль, там, где Аргос, изгибаясь, меняет путь, проплыла, раздвигая носом водоросли, водяная крыса, а апрельское солнце появилось в небесной вышине, окруженное двойным нимбом. Увы! Мягкая прелесть природы не отразилась на обитателях этих мест. В городах, где все течет, все меняется, где люди вас почти не знают, так как встречают редко, соседи недолго злословят о неприятностях, случившихся в семье. А вот в деревне, где все дома, как и семьи, наперечет, развод, если даже в него не вмешиваются святоши, сразу бросается в глаза, как внезапно образовавшаяся брешь. Эта беда влечет за собой другие, на вас смотрят как на зачумленных. Мужчина может считать себя свободным, а женщина всегда будет выглядеть отвергнутой. Всем вокруг будет понятно, что есть в ней нечто такое, из-за чего она не смогла, не знала как, а может, и не захотела удержать мужа. Несчастье становится ее естественным состоянием, и она, словно частоколом, окружена всякими подозрениями, жалостью, неусыпным любопытством. Вчера Алина сама убедилась в этом, когда ей пришлось вместе с родными пройти по поселку: даже шествие безногих инвалидов не привлекло бы к себе столько взглядов. И в самых обычных приветствиях звучали унижающие нотки утешения... Но родители ошибались. Алина приехала в Шазе на рождество специально, чтобы отдалиться от Луи; потом она привезла сюда детей на вербное воскресенье, но вскоре должна была вернуться обратно, чтобы передать Четверку мужу, у которого им предстояло провести пасху. Алина вовсе и не собиралась, искать убежища в Шазе. - Маркиз нас не предупреждал, но я не удивлюсь, если он сюда вдруг заедет, - сказала мадам Ребюсто.! Мама, конечно, не так уж хитра, но не лишена интуиции. Маркиз, вот именно! Еще одно основание оставаться здесь, в пригороде. Вот почему его преданный служащий, отправился прогуляться к теннисному корту. Пе управлял поместьем, владелец которого появлялся здесь не больше чем на два месяца в году, и мсье Ребюсто, таким образом, все остальное время царил над восемью фермами, владел всеми ключами, мог разрешать иногда своим внукам пользоваться кортом, бассейном, прудом, парком, однако весьма расторопно и учтиво убирал ребят из всех этих мест, если хозяйский "мерседес" вдруг появлялся на большой аллее. Да пусть они играют! - конечно, говорил отечески настроенный сеньор, который ребенком тоже бегал в этом парке с Алиной, а несколько позже, желая удостовериться в своих предположениях, засовывал руку к ней под свитер, правда, без грубой настойчивости. С высоты хозяйского величия мсье Ребюсто называли просто Леоном, а его жену - Софи; но их дочь - мадам Давермель: ведь, став снохой аптекаря, она, в сущности, поднялась еще на одну общественную ступеньку, на известный уровень, как целых восемнадцать лет гласила молва, и ей уже не нравилось, чтобы ее, как дочь Леона, звали просто Алиной. Однако теперь, с уходом Луи, она теряла и общественное положение. Но хватит расстраиваться! Надо воспользоваться отсутствием отца и вернуться к цели этой поездки. - Мама, - с трудом призналась Алина, - у меня большие неприятности. После развода нам предстоит еще и раздел имущества. - Что?! - мадам Ребюсто всплеснула руками. - У него не хватило благородства оставить все тебе? - Он сказал, что с меня хватит и половины, и то это чересчур много, раз я ничего не принесла в приданое и ничего не заработала. Поток слез. Сила Алины всегда была в умении рыдать по заказу и всех этим обезоруживать. Но чем могли сейчас помочь эти слезы, капавшие в песок? - Жаль будет расставаться с мебелью, - продолжала Алина, и подбородок у нее затрясся. - А что касается продажи дома, то это уже просто катастрофа. Добрая четверть уйдет на нотариуса, налоги, оплату агента по недвижимому имуществу. Аванс, который придется вернуть банку "Земельный кредит", съест еще одну четверть! И если разделить остаток пополам, то у меня не хватит на покупку даже самой крохотной квартирки. Мы очутимся буквально на улице... - И ты не решилась попросить помощи у отца? Ждешь, пока я сама это сделаю? - вяло пролепетала мадам Ребюсто. Алина рукой вытерла слезы. Растерянность матери показывала, сколь она беспомощна. Молча смотрела Алина на реку. Если любая ветка - подмога для утопающего, то ведь нужно, чтобы она еще выдержала тяжесть его тела. Мадам Ребюсто забилась поглубже в кресло. - Не строй себе иллюзий, - сказала она. - Дом придется продавать. Ведь ты у нас не одна - вас трое. Даже если бы ты была единственной, и то разве отец смог бы сразу выплатить твоему мужу причитающуюся ему долю да еще платить ежегодные взносы в "Земельный кредит"? Ведь ему уже шестьдесят пять. Будь он чиновником, давно бы вышел на пенсию. Но ему никак нельзя бросить работу: домик, в котором мы живем, принадлежит маркизу, и в таком случае мы бы с нашими жалкими сбережениями тоже остались без жилья. Не буду ничего ему говорить. Зачем терзать его, когда сделать он ничего не может. - Тем хуже для меня! Придется снимать квартиру, - процедила сквозь зубы Алина. У нее был дом, собственный дом. Ее дом. А вот родителям всегда приходилось жить в хозяйском, сестра Жинетта снимала небольшую трехкомнатную квартиру в Кретее, сестра Анетта оплачивала одну меблированную комнатенку. Алина была превосходно устроена, ей завидовали, в семье считали самой удачливой, но этот Луи, опять же этот Луи, лишил ее всего. Какой негодяй! Кто отбирает то, что дал сам, наносит сильнейший удар - лучше бы он вообще ничего не давал. - Приди же в себя, идут дети, - сказала мать, прикоснувшись губами с пушком к щеке Алины. А та и не заметила, как мать поднялась с места. Пришлось ли когда-нибудь ей - ее матери - ощутить силу ненависти? Око за око, дар за дар, отнятое за отнятое. Она, Алина, дала детей своему мужу и до этой минуты колебалась, внимая добрым советам. Но теперь ей ясно, как поступить: я заберу у тебя, подлеца, детей и нанесу тебе такой удар, что ты скажешь: лучше бы она их не рожала. 8 апреля 1966 Хорошо, что этого не видела Наседка и он не услышал ее сострадательного кудахтанья: Итак, мой милый, ты тоже нервничаешь? Вторую половину дня Луи пришлось провести у молоденькой клиентки, с трудом удерживая ее в рамках беседы эстетическо-коммерческого характера, долго обсуждать цвет обоев, окраску стен под цвет дивана, к которому Луи боялся приблизиться, чтобы не оказаться на нем, а потом поспешно удрал, говоря себе, что можно, то должно, и что в другие времена он не ушел бы так - еще одна победа осталась бы за ним; но все же Луи вернулся с заказом в кармане и в шесть часов вечера покинул ателье "Мобиляр", чтоб спокойно отправиться на улицу Сент-Антуан; и там на другой стороне он увидел Одиль, которая целовалась с каким-то парнем лет тридцати. Есть от чего встревожиться! Но Луи не встревожился. Поток автомобилей, ринувшийся на зеленый огонь светофора, помешал ему тотчас же перейти улицу, но, оказывается, его заметили и оттуда, с тротуара, указывали на него пальцем; конечно, было бы странно, если бы Одиль решилась показать своего первого поклонника второму. Луи поднял руку, что на всех языках означает: а вот и я! Одиль тоже подняла руку. Да и парень повторил этот жест. Ладно, стало быть, и они там стоят, как и он стоит; ни нежности, ни предупредительности по отношению к друг другу, и вид у них простодушный, и смотрят они друг на друга почти так же безразлично, как смотрят на стенные часы. Могло быть одно объяснение: этот парень - ее родственник. Но вот наконец светофор открыл дорогу, и Луи неторопливо перешел на другую сторону. - Мой брат! - представила Одиль, протянув Луи губы для поцелуя. Уф! Оказывать доверие - значит доверять самому себе. Но. за эти несколько секунд немало мыслей пронеслось у него в голове! Развестись неизвестно ради чего - такое случалось нередко; разве нет горемык, разрушивших свое прошлое, но оставшихся в одиночестве? (Вот и Алина теперь одинока, именно это произошло с ней. Когда же, мадам, я избавлюсь от этих неотвязных мыслей? Не стоит гадать, откуда это долготерпение, которое я проявляю к вам.) - Раймон позвонил мне в контору, - объяснила Одиль. - И я назначила ему здесь свидание. Его жена и сын сейчас на Эйфелевой башне. Они сами доберутся ко мне домой. Был ли звонок случаен или организован? Одиль взяла Луи под руку, с другой стороны подхватила под руку брата и повела обоих в метро. Луи с трудом подавлял смех, которым порой мы маскируем смущение: Только освободился, а мне уже подсовывают новую родню. Раймон Милобер, сбегая по лестнице, уже расспрашивал: - Вы художник, насколько я знаю? - Мне это льстит, - ответил Луи. - Я, правда, немного занимаюсь живописью, но зарабатываю на жизнь оформлением квартир. А вы, если не ошибаюсь, инженер? - Не льстите и вы мне, - сдержанно ответил Раймон. - Я всего лишь прораб. Они влезли в битком набитый вагон. Луи устроился, прижав коленом Одиль. Он улыбался. В общем-то не так уж плох этот сынок книготорговца. Своим шутливым тоном, который столько лет повергал в растерянность его бывших родственников Ребюсто, Луи надеялся взорвать лед недоверия к нему в семье Милобер, лед образовал затор - таково было последствие его пятилетней связи с Одилью. Без сомнения, виноват во всем он, Луи. Встретил как-то на выставке мебели маленькую, затерявшуюся провинциалку, неделю спустя уже сделал ее своей любовницей; подыскал ей работенку, так как не было денег содержать ее, - к счастью, узнал, что есть место стажера в издательстве; с опозданием признался Одили, что женат и у него четверо детей; ухитрился вопреки соображениям морали и всякой логике сохранить при себе девушку, считая, что все происшедшее - естественно, хотя ее семья считала, что это настоящий скандал; он понятия не имел, что в справочнике Шекса числится по крайней мере четыре зимних поезда и восемь летних, идущих в Ля-Боль. О, матерь божья! - как принято говорить в тех местах... Чему же удивляться, если упоминание его имени не вызывало никакого энтузиазма там, на Кот-де-Жад? Напряжение немного ослабло. Но после некоторого усилия поддержать разговор беседа заглохла, а новых попыток возобновить ее не было, хотя вопрос "Кто кого выручит?" так и реял в воздухе, переходя от одного к другому. Одили пришлось громко воскликнуть: Свн-Манде, нам выходить, к сведению провинциала, а парижанину шепнуть на ухо: Слушай, будь с ним любезен, расспроси о том, о сем. Это привело к тому, что по пути на улицу Летьер Луи обменялся с Раймоном несколькими репликами о погоде на западе. Не успели они подняться, как лифт привез вторую партию Милоберов. И тут началось: Позволь познакомить тебя с Армелью, это моя невестка, а это мой племянник, а вот Луи; она назвала его только по имени, и Луи с головы до ног был внимательно осмотрен небольшого роста дамочкой с зелеными глазами и рыжим мальчуганом, которые топтались на ковре, не зная, где бы усесться в этой маленькой комнатушке. Но вот устроились как смогли. Мальчик на полу, законное семейство - на двух кубах из пластика, а незаконное - с краю дивана. Портвейн, пирожные. И конечно, обычный семейный разговор: Как поживает мама?.. А папа?.. А как идет торговля книгами? Все хорошо?.. Ну, знаешь, если б не учебники... Они уже все перенеслись мыслями в Ля-Боль - кроме Луи, который молча сравнивал Милоберов с Ребюсто. Семейные раздоры удивительны не тем, что они часты или долго длятся, а тем, что они сравнительно легко улаживаются. Вы познакомились с девушкой, только с ней одной, она вступила с вами в близкие отношения, стала вашей, и больше ничьей; эта любовь существует сама по себе - что же общего у нее с семьей, которая тут ни при чем? И вот, нате вам! Всякая перелетная птаха где-то народилась; птенец улетает, а в старом и грязном гнезде горюет ласточка-мать. И только потом начинает строить новое гнездо. - Как вы предполагаете устроиться? - спрашивает сестру брат. - Здесь слишком тесно, чтобы принимать детей твоего супруга. Одиль осторожно поглядывает на своего супруга, щедро выданного ей раньше срока. - Будут некоторые трудности, - сдержанно соглашается она. И в молчании есть своя сила. Из-за трудностей, тщательно проанализированных, Алина не меньше трех лет оттягивала расторжение брака. Пасхальная неделя рождала одну такую проблему, не слишком сложную, но срочную, поэтому Луи, к собственному удивлению, вдруг вмешался в беседу. - Сначала, - сказал он, - хотелось бы мне знать, что я буду делать с ними эти восемь дней? Взять отпуск на работе не могу. Рассчитывал без достаточных оснований на своих родителей, но они едут лечиться в Дакс. Единственный выход: воспользоваться их квартирой, призвать на помощь сестру отца - тетушку Ирму, чтобы она стряпала. Пусть послушают! Пришли сюда этакие скромники, поджав губки. Пусть знают, с какими трудностями приходится сталкиваться ради прекрасных глаз их сестры. А ведь трудности только начинаются! Нелегкое это дело - примирять требования двух кланов. А ведь скоро их будет три и даже четыре, если мадам вновь выйдет замуж. Какая была бы удивительная игра генов! Однако раз Луи тут, его балуют любезностью и пониманием. - Если бы все было улажено, - говорит невестка, - то я бы вам предложила отправить детей вместе с Одилью к нам в Ля-Боль. Но, конечно, пока не... Пауза. Разговор становится определеннее. Назовите дату, дорогой мсье, мы очень хотели бы привезти в Ля-Боль эту дату. Одиль растерянно мигает, она явно раздосадована настойчивостью своей родни. Покинул старую любовь, превратившуюся в простую обязанность, чтобы погрузиться в новую, и опять оказался в ловушке. Но если уже целых пять лет, триста шестьдесят пять дней в году любовное желание и радости плоти не угасают, значит, ты в том невыразимом состоянии, когда тебе без этой женщины труднее, чем наркоману без наркотиков, и не к чему обманывать себя, говоря: я человек конченый. Пусть приходится менять Ребюсто на Милоберов. Но гораздо важнее и другой обмен: вместо сорока двух - двадцать пять, вместо уксуса - мед, вместо увядшего стручка - душистый горошек. Луи склонился, чтобы лишний раз чмокнуть Одиль за ушком. - Все будет улажено в июле, - сказал он. 10 апреля 1966 8 часов Чемодан открыт. Вернувшись ночным поездом (конечно же, поездом, раз машины уже нет - кстати, если Луи успел записать ее на свое имя, теперь надо будет бдительно следить, чтобы при разделе имущества он возместил ей половину), Алина начала развешивать свои вещи в гардеробе. Она повесила голубое платье, взяла еще одну вешалку, вдруг передумала, оставила ее болтаться на металлической перекладине и повернулась к тумбочке, стоявшей у изголовья. Вот она, выписка из решения суда, которую принесли, когда Алины не было дома; это уведомление, адресованное Луи, но Алина внимательно перечитала его не меньше десяти раз. Три ценнейших листка! Один напечатан на голубой бумаге - на бланке суда высшей инстанции департамента Сены; два других - белые; этот вот на бланке Первой палаты первой секции за номером 21168, с маркой в два франка пятьдесят сантимов и так же, как последний, с текстом на обеих сторонах. Восемьдесят восемь строк - Алина сосчитала. Четырнадцать "ввиду того, что", и в частности: "ОСНОВНОЕ ТРЕБОВАНИЕ МУЖА: Ввиду того, что Давермель возбудил против своей жены дело о разводе; ввиду того, что мадам Давермель возбудила с той же целью встречный иск; ввиду того, что согласно заключению судебной инстанции от 18 февраля 1966 года Давермель заявляет, что не смог собрать необходимые свидетельства и отказывается подтвердить доказательствами факты, изложенные им по пунктам..." Отказался подтвердить доказательствами! Теперь он навсегда останется в роли обвинителя, взявшего свои слова обратно. Алина наклоняется, хватает свое серое платье, расправляет его на плечиках и продолжает читать: "ПО ЭТИМ ПРИЧИНАМ считаем, что иск Давермеля недостаточно обоснован..." Слышите вы, Четверка? Необоснован! Слушайте же продолжение: "Приняв встречный иск мадам Давермель, выносим решение о разводе супругов по ходатайству супруги и в ее пользу..." Алина повесила в шкаф шаль из ангорской шерсти. Но самое главное в конце, после слишком великодушных по отношению к виновнику развода оговорок о том, кому поручается воспитывать и опекать детей, и о праве отца на встречи с ними. Именно так он и назван - "виновник". Так его определяет закон, таков и глагол, употребленный для разъяснения его обязанностей: "Приговорить Давермеля к уплате алиментов в пользу жены. Приговорить Давермеля к уплате всех судебных издержек". Конечно, известно, что все суды, даже гражданские, других формулировок не употребляют, что в этих учреждениях никому не приходит на ум применить менее убийственные глаголы вроде: принудить, обязать, потребовать. Ну, это просто великолепно: Луи - приговорен. Слушайте дальше: "Вследствие вышесказанного Французская Республика требует и приказывает всем судебным исполнителям привести в исполнение вышеизложенное и учредить за его выполнением прокурорский надзор, а представителям власти оказывать поддержку". Что, непонятно разве: законодательные органы хотят, чтобы все были извещены о решении суда, и оно должно стать публичным достоянием. Алина укладывает чулки - на двух спустились петли. "Вследствие чего..." Надо бы этот приговор оставить в гостиной на столе, чтобы о нем узнали все, чтобы каждый гость, если Алина отвернется, заглянул в эту бумагу. Раздался звонок, и Алина, побежав было вниз, вернулась и бросилась к окну, выходящему на улицу. Это пришли гости на традиционный пасхальный ужин: яйца в майонезе, баранья ножка, маринованная стручковая фасоль, присланная из Шазе, пирог с консервированными сливами, тоже оттуда. Есть и некоторый запас на случай, если явится кто-то неприглашенный. Сестра Анетта, которая по субботам, дважды в месяц, ночует у Жинетты, сопровождает семейство Фиу, а вон и сыновья, Артюр и Арман, уже на добрую голову выше своего папаши-коротышки. Алина стучит по стеклу, это условный сигнал: а ну-ка, девочки, поднимайтесь наверх! Мальчики ушли к ее сыновьям, в комнату внизу. Сам Анри Фиу, у которого своего садика нет, счел, что грядки Алины заброшены, возмутился, бросился за тяпкой и, как отличный помощник бухгалтера, посеял морковь и горох аккуратными рядами, напоминавшими колонки цифр в ведомостях. Хоть это сделано - и то хорошо. Лестница уже поскрипывала под каблучками-гвоздиками. Комната заполнилась гостями. Поцелуи в обе щеки. На линолеуме, испещренном маленькими вмятинками, подпрыгивают тощая Анетта и пухлая Жинетта - впрочем, довольно похожие, а Луи даже как-то заметил, что если слегка накачать тощую, то ее совершенно не отличить от толстой. Радостно подпрыгивает и Агата, выскочившая из ванной, дабы принять участие в диспуте о бюстгалтерах. Не хватает только Розы. Но Роза в этих праздниках обычно не принимает участия. - Ну как, ты хочешь лишить его встречи с детьми? Не боишься неприятностей? - спрашивает очень возбужденная Жинетта. Если есть на свете образец телефонного симбиоза, то это, конечно, Алина и ее сестры, а также подруги, которые звонят из конторы, из кафе, из автомата или из дому, чтобы в любое время быть в курсе событий семейной хроники и распространять ее дальше. Алина, вернувшись домой, позвонила только Эмме, чтоб узнать ее мнение. Однако новость мгновенно разнеслась. Сестер не приходилось убеждать: они все были заодно, им не требовалось обсуждать детали, чтобы признать правоту сестры. Агата внимательно прислушивалась: пристрастная защита ободряет. Алина же пустилась в объяснения: - У Леона самая настоящая ангина, у Ги тоже небольшая краснота в горле. На сей раз весьма кстати. Во всяком случае, надо попробовать. Моя маленькая Агата и сама вам скажет, что с нее хватит! Ведь всю неделю дети заняты. Прежде воскресенье было в их распоряжении, делали что хотели. Теперь же каждое второе воскресенье по решению суда принадлежит их отцу. Нравится им это или нет, он их все равно увозит. А вот сегодня "его" воскресенье совпадает с пасхой и еще с днем рождения Агаты. Я просила Луи оставить дома всю Четверку еще на денек и приехать за ними на следующий день... И разговаривать не стал! Даже кричал: он, видите ли, глубоко сожалеет, что уступил мне рождество и что я пользуюсь любым случаем, лишь бы урезать его в законных правах. Агата снова начала кусать ногти, и не мудрено догадаться, почему. Как плохо все получается! Времени мало, пора приободриться. Ну что же, подарки она все равно получит, но сам праздник, свечки на пироге, веселая вечеринка с приятелями - все пропало! Может, ей справят день рождения там, на улице Вано? Однако разве это можно сравнить с весельем дружеской пирушки! - Свидание с папой, - говорит она, - не должно стать наказанием.. Алина послала нежный взгляд своей милой девочке. И тут же поспешила к окну - обозреть улицу, будто враг уже близок. - Я запретила Луи приходить до обеда. У детей тринадцать дней каникул, а половина тринадцати - это шесть с половиной. Нет, права Эмма: нужно нажимать, нужно вывести его из терпения. Уже целых полгода я отказываюсь менять дни свиданий с детьми, переносить с одного воскресенья на другое. Но отныне, если Луи до десяти часов не появится, будем считать свидание отмененным. - Алина вынула из кармана жакета крохотную записную книжку, перелистала ее. - Я кое-что тут подсчитываю. Луи три свидания пропустил, один раз не предупредив заранее. Дважды он пришел после десяти часов. Он еще достаточно осторожен и старается без задержки переводить алименты. Даже досадно. Мы уже заблокировали его счет в банке до конца раздела имущества. В случае необходимости мы можем наложить арест и на его жалованье. А если он перестанет платить нам и я подам на него жалобу, он рискует получить три месяца тюрьмы... Вы об этом знали? Глаза Анетты мстительно сузились. Жинетта, более сухая, промолчала. Агата снова принялась грызть ногти. Может, Алина хватила через край? Некогда в Индокитае, во времена колониальных законов, можно было изгнать наложницу-туземку, но детей, зачатых от белого, она могла оставить себе. А развод, разве не похож на такое изгнание: ведь и за ним следуют притязания на тех, что зачаты в твоем чреве. Спровадьте суку - и щенят больше не будет. Подрубите яблоню - и останетесь без яблок. Алине все же пришлось, к великому сожалению, сбавить тон: - Итак, двое больных и одна идти отказывается. Поглядим, как отреагирует папенька. - Но Розе ты не сможешь помешать, - сказала Агата. - Ну и пусть отправляется, - выкрикнула Алина. - Силой я никого не держу. - Усмехнулась и повторила: - Пусть отправляется! Это подтвердит нашу добрую волю. 10 апреля 1966 Утро Какой прекрасный день! В восемь часов утра, после телефонного звонка брата, остановившегося с женой в маленькой гостинице Двенадцатого округа, Одиль позволила себя убедить и решила: Раз ты собираешься все шесть дней провести со своими детьми на улице Вано, то я воспользуюсь этим и съезжу в Ля-Боль. Конечно, она права, принимая такое решение. Но уехала она впервые за время их прекрасного уединения, уехала с целью узаконить их союз в глазах своего клана и других кланов тоже, а что такое клан, Луи отлично знал. В половине десятого позвонил Габриель, на этот раз подстрекаемый Алиной: Алина просит напомнить тебе, что сегодня день рождения Агаты. Агата хочет отметить свой праздник непременно дома, в Фонтене, того же хотят ее братья и сестра, к тому же двое из них больны. Я думаю, будет лучше, если ты заедешь за детьми не сегодня, а завтра. Луи, однако, счел это неприемлемым по двум причинам: уступить Алине означало вызвать сотню других притязаний; к тому же допустить, что день рождения можно хорошо провести только у матери, значит признать за отцом второстепенную роль В десять часов утра Луи позвонил к Гранса. Адвокат, к счастью, никуда не уехал - опасался предпасхальных заторов и несчастных случаев на дорогах. Гранса тут же начал ворчать, что Луи вытащил его из постели, что он забыл послать ему гонорар, который полагался еще в начале месяца. Все это вызвало у Луи раздражение. Авансы, судебные расходы, определения издержек, акты об описи имущества за подписью судебного чиновника и многое другое - это уже стоило ему около полумиллиона. Пять тысяч франков? - повторил Гранса, который считал, что исчисление в новых франках выглядит скромнее. - Делу так быстро дали ход, поднажали, уловили благоприятную ситуацию, провернули вне всякой очереди в суде, все "прояснили" - за такую работу это не дорого. Луи перевел разговор, поговорил о судебном решении - два дня назад он получил официальное уведомление - и добавил, что некоторые выражения стоят у него просто поперек горла. Это форма, - сказал Гранса, - всего только форма. Я ведь тебя предупреждал. Архаическая, оскорбительная, отжившая, согласен с тобой! Мы все во Дворце правосудия добиваемся изменений. Но пока во Франции еще нет утвержденного развода - есть только санкционированный развод. Еще хуже то, что мы выносим решения, исходя только из фактов, без анализа породившей их причины. Измена - это факт, даже если она может быть объяснена длительным конфликтом с женой. Твоя супруга в восторге, можешь мне поверить. Ты в глазах всех черный баран, а она - белая невинная овечка. Луи рассказывает о своих распрях. Должен ли он уступить в отношении пасхальных каникул? Гранса из адвоката вновь превращается в кузена. Он сердится: Только этого не хватало. Брак свой вы уже испортили - можно было бы не портить развода. Оба вы чертовски надоедливы, и ты, и она, честное слово! Вам мало ссор, надо еще отыгрываться на детях... Растерянный, озадаченный Луи в одиннадцать часов надел пальто. В одиннадцать часов пять минут он его снял. В одиннадцать двадцать снова набросил, вскочил в машину и, боясь опоздать, с места дал газ. В итоге он приехал на десять минут раньше. Позвонил, дверь открылась и сразу закрылась, пропустив лишь короткую р плику: - Полдень еще не наступил! За портьерами кто-то ходил. Толстая Жинетта, смеясь приподняла одну из них. Ее сменил Леон, с серьезны лицом показывая пальцем на свое завязанное горло. Ладно, допустим. Но если Леон на ногах, значит, ангин у него не сильная, он слишком благоразумен, чтобы обманывать. У самой двери шел спор: слышно было, как Роза перебивает мать... Соседские стенные часы пробил полдень - удары донеслись через открытое окно. Н дверь не открылась. Луи позвонил второй раз. Никто н отозвался. Спор уже превратился в перебранку. Оставался единственный способ: повторить опыт осады Иерихона: одолеть противника шумом, заставить его считаться соседями. Нерешительность, которая вначале владел Луи, сменилась раздражением, перешла в ярость; хорошо знакомая атмосфера торга. Луи нашел осколок стекл и умудрился загнать его в звонок. Затем вернулся машине, уселся и стал выжимать из клаксона бесконечные очереди. Местные собаки с лаем присоединились к этому шуму. В домах ? 20, ? 30, ? 33 отдернулись занавески, открылись окна, показались жильцы, только начавшие обедать. Из дома ? 38 уже вопили: "Когда ж кончится этот гвалт? У меня спит малыш..." Уже не нужно было идти на штурм, перелезать через решетку. Дверь открылась, и вышла Роза. - Разве ты хотела, чтобы я сегодня не приходил? - спросил Луи, обняв дочь. - Я? Вовсе нет! - ответила Роза, лицемерить она н умела. Все ясно. Можно было удовольствоваться и частично; победой, а завтра призвать на помощь власти: сегодня у них тоже праздничный день, как и у их подопечных и никто не согласится идти на подмогу. Клаксон уже умолк, а вот звонок, к несчастью, все еще дребезжит Алина в отчаянии открывает окно своей комнаты, котором она, как на церковной кафедре, возвышаете над шоссе и садиками. Общественное мнение? Ну и пусть! С улицы хорошо видно, как она тащит к себе упирающуюся Агату, громко крича urbi et orbil<Городу и пиру, то есть во всеуслышание (лат.)>: - Агата просит тебя уступить нам полдня на пасху, чтобы она могла отпраздновать с нами свое шестнадцатилетие. Другого подарка от тебя ей не нужно. Тебе так уж трудно доставить ей удовольствие? Ты, видно, проникся к Четверке внезапной страстью. До развода ты их видел куда реже - не больше чем дважды в месяц... - Потому что мне приходилось и тебя тогда видеть! - вопит Луи. - Брось, - говорит Роза, потянув отца за руку. - Вы оба бог весть до чего договоритесь. Надо признать, что и Агата там, наверху, делает то же, что и Роза. Но не раскрыта еще одна тайна: где же Ги? - Я сам хотел бы видеть больных, - говорит Луи уже более спокойно. - Хочу проверить, действительно ли они больны. И тут же Алина вновь взрывается истошным криком: - Раз не веришь, ступай за полицейским комиссаром. Пусть он измерит им температуру! Но тебе я запрещаю совать к нам нос. - Ты этого добиваешься? Ну и отлично: я сейчас подам жалобу. - Да перестань же, - настойчиво просит Роза. А как можно поступить иначе? На глазах все еще разъяренной, побледневшей Алины, которая уже поняла, что ее слова легко использовать против нее же, Луи резко трогает с места, и машина мчится в комиссариат. Но уже десять минут спустя Луи крупным шагом выходит из комиссариата, сопровождаемый с фланга Розой. Грязный флаг, свисающий над скучающим караульным, даже не шевелится от ветерка. Никакого усердия не проявил и мелкий чинуша, находящийся на дежурстве. - Сегодня, знаете ли... Пространные разъяснения заставили его усомниться в том, что вмешательство с его стороны необходимо. - Вы же сами говорите: двое больных, одна тут, вместе с вами. Мне кажется, барышня права. Из-за того, что один ребенок не пошел... Барышня - это он так о Розе, уже надоевшей Луи своими непрерывными просьбами: - Перестань, папа, пожалуйста, перестань. Полицейский ее поддержал и затянулся сигаретой, торчавшей у него во рту: - Ох уж эти истории с разводами! Если вмешиваться по каждому спорному делу, мы бы, пожалуй, с ног сбились! Наконец ему все надоело, и в раздражении он буркнул, предостерегающе подняв руку: - Я, конечно, могу принять ваше заявление и дать ему ход. А есть свидетели, которые подтвердят, что вам отказано в свидании с детьми? - Да вся улица! - сказал Луи. - Улица - это еще не фамилия, - отпарировал любящий точность чиновник. - С собой у вас брачное свидетельство? А выписка судебного решения есть - та, что разрешает вам брать детей? Луи похлопал себя по карманам. Брачное свидетельство? Оно ведь спрятано у Алины. Выписка из решения суда? Трехстраничный текст, да еще на плотной бумаге довольно большого формата - кто же будет постоянно носить ее с собой, даже вчетверо сложенной в бумажнике? - Весьма сожалею! - заключил чиновник с выражением сочувствия и напоследок добавил: - На вашем месте я бы пошел к судебному исполнителю. Но в воскресенье там не работают. Так Луи и пришлось ретироваться, уязвленному, рассвирепевшему. Машина стояла недалеко, метрах в тридцати от комиссариата, и, подойдя к ней, Луи зло расхохотался. Он, оказывается, поставил ее не с той стороны, где положено, и какой-то блюститель порядка счел нужным, проходя мимо, наградить его на пасху штрафным талоном, который Луи и обнаружил у себя под стеклоочистителем. Однако мелкие неприятности иногда помогают легче переносить крупные, к тому же Роза, желая утешить отца, крепко обняла его. Луи ощутил, как свежа, нежна и уже хороша собой его дочь, как приятно от нее пахнет, как она счастлива, что сегодня отец принадлежит ей одной. Если ее недостаток в том, что она похожа на мать, то сходство это все же воскрешает прежнюю Алину, безобидную, ставшую почти легендой где-то в дымке воспоминаний. И таким же, как у ее матери, маленьким ротиком это дитя дважды его поцеловало, сказав разумно и ласково: - Да и для нас это не так уж весело. Можно подумать, будто мама хочет забыть, что родила нас от тебя. И все же... Ей, Розе, еще нет пятнадцати, но по уму уже все двадцать. Она и маленькой была такой же - пылкой, непохожей на других, очень сообразительной, здравомыслящей не по годам, остроумной. И все же... Луи уже выехал, несколько превысив скорость, на авеню де Пари он и виду не показал, что понял. Ни от кого другого, кроме Розы, он не стал бы выслушивать этот деликатный намек: И все же вы ведь любили друг друга... Чтобы дышать, нужны оба легких, чтобы жить - отец и мать. Если теперь родители - лишь обломки распавшейся семьи, то я, во всяком случае, родилась от их любви. Если и это не так, то дышать больше нечем... Розе казалось, что нельзя даже затрагивать эту тему. Другим - тоже. Какая разница между выбором Розы и Агаты? Роза предпочла отца, потому что он создал ее вместе с матерью, Агата предпочла мать, потому что она создала ее вместе с отцом. Разве это не одно и то же? Те, чей родной город был уничтожен войной, сироты, у кого в метриках два прочерка, - разве не остается у них навсегда ощущение увечности, желание разыскать родных или узнать, кто они? Но тем, кто знал их и утратил, нисколько не легче, они молча вопиют: Тех, от кого мы произошли, больше нет, и мы не можем жить полной жизнью. Луи едет по авеню дю Трон. Он недоволен собой. Он дал себе волю. Перед Алиной нужно было хранить холодное достоинство. Пусть вся вина падет на нее, тем лучше. Но что это? Роза погладила его руку - ту, что лежала на руле, хоть это строго запрещалось, - и сказала: - Если бы наши дедушка и бабушка расстались в дни твоей юности, ты бы лучше нас понимал. - Гм! - ответил Луи. А собственно, почему он так удивился? Если проводить сравнение с собственным детством, то сама мысль о возможности развода кажется ему дикой. Просто нелепой. Но почему же нелепой, для кого? Справа - мать, слева - отец, а он, Луи, посредине, ему разрешили полежать минут пять в уютном тепле большой кровати красного дерева; это его самое первое воспоминание, и это воспоминание свято, будто простыня с затейливо вышитыми инициалами была покрывалом с церковного престола, принадлежащего богу домашнего очага, единому в трех лицах. Да, да, так оно и было... Именно об этом напомнила сейчас Роза. 11 апреля 1966 Больной ангиной Леон, свернувшись клубком в теплом халате, поглядывал одним глазом на экран телевизора, придвинутого к дивану, другим - в учебник Монжа и Гиншана. Приятно следить за матчем еще и потому, что хорошо знаешь игроков и комментатора. К тому же после большой чашки грога и разных порошков Леона охватило блаженное состояние, и он наслаждался. Из подвального этажа опустевшего дома, где остались только кошка, Ги и Леон, слышались фальшивые и нестройные рулады маленького любителя флейты. Накануне в это же время тут было не меньше двадцати человек, танцуя, они исцарапали весь паркет. Верховодила Агата, а Леона, освобожденного от всех хлопот, приставили к радиоле. Дядя Анри кружил дам и отдавил им все ноги. Габриель рассматривал приготовленное угощение, подарки, платья, сшитые для танцев, прикинул расходы и громко сказал: - Это легкомысленно, Алина. Твоя щедрость никого не удержит. Он ушел, а праздник продолжался до глубокой ночи, хотя мать устала, голова ее клонилась на грудь, и она то и дело терла глаза, чтобы подавить сон, стремясь показать любимым детям, что готова ради них жертвовать и отдыхом и деньгами. - Гол! На тридцать второй минуте команда Овернского спортклуба открывает счет, - выкрикнул комментатор. Защита была прорвана верным ударом, и Леон, большой специалист в этих делах, усилил звук, повернув регулятор босой ногой. Счастливец, забивший гол, стоял, раскинув руки буквой V, а товарищи по команде наперебой обнимали и поздравляли его. С колен Леона соскользнули на ковер господа Монж и Гиншан, которых он бросил на 67-й странице. Сегодня утром вернулась к домашнему очагу Роза - она принесла послание, которое тут же принялась читать вслух: "По просьбе Розы я не подал жалобы. Но сделаю это через час, если она не приведет ко мне тех, кто вполне здоров... Что же касается заболевших, то пусть приезжают, как только поправятся..." - Спасибо, Роза, я никогда не сомневалась в тебе.. Мать быстро завладела бумажкой и прервала чтение, исключив возможность всяких комментариев. - Хорошо! Бегите, девочки! Нет, Ги, ты останься. Не будем рисковать: тебе выходить еще нельзя. Конечно, она не могла отказаться от своих слов, и Ги, который вчера был так доволен, что его оставили дома на день рождения Агаты и что можно будет еще повеселиться на улице Вано, ушел и заперся у себя в комнате. Тотчас же началась пытка звуками: он с яростью заиграл на флейте "Фульского короля" - мелодию, которую Алина по непонятным причинам не выносила. Впрочем, он не достиг своей цели; он не знал, что пришел Габриель и предложил: - Алина, в полдень ко мне придут друзья. Будут Дюмоны и еще кое-кто. Приходи пообедать с нами. Да-да, тебе пора немного проветриться. А мальчиков можно до вечера оставить одних. После вчерашнего пиршества у вас столько еды - им вполне хватит. И она согласилась, с трудом скрывая, как ей приятно это приглашение; и на прощание громко сказала: - Конечно, ты прав, теперь я свободна. Тряхну стариной - вспомню девичьи дни... А ты, Леон, присмотри за малышом. Снова восторженный вопль с экрана - вот и второй гол! То, что мать действительно некогда была молоденькой (иногда она, ворча, напоминала об этом), что она вполне может - ведь Алина так редко принимала у себя и еще реже бывала в гостях - пойти куда-нибудь пообедать разок на чужой скатерти, которую ей не нужно будет потом бросать в грязное белье, - все это как-то не доходило до сознания Леона. Однако он понимал: друзей, которые бы приглашали к себе или приходили к ним домой, уже осталось мало, и тех, кто составлял исключение, следовало всячески поощрять. Гул на экране все еще длился и вдруг закончился странным металлическим звуком. Пора было поднять с пола Монжа и Гиншана. Ведь экзамен приближался. Но этот странный металлический звук совпал с тем, что замолкла флейта... Черт возьми! Леон быстро отодвинул занавеску и успел увидеть, как там, в конце улицы, улепетывает этот дрянной мальчишка. Что мог сделать Леон, босой, в халате, с налетами в горле? А если он ничего не предпримет, то как это истолкуют? Когда беглец явится на улицу Вано, его примут с распростертыми объятиями, осмотрят и с упреком скажут: Малыш-то совершенно здоров. Значит, ты, Леон, об этом знал? Мать тоже будет недовольна: Я на тебя понадеялась, а ты дал ему удрать. Уверена, ты это сделал нарочно! Каждая сторона будет считать его сообщником противника, а ведь он ничей не сообщник - нет и нет! К счастью, надо проехать двенадцать станций по Первой линии, сделать пересадку на площади Согласия, потом еще четыре остановки, и только тогда Ги доберется до станции "Севр-Бабилон" - таким образом, Леону хватит времени подумать и позвонить, чтобы на улице Вано все знали, как глубоко он сожалеет, что не смог прийти вместе с сестрами - он уже давно должен был бы позвонить. Взволнованный, он набрал номер, ошибся, опять набрал. А вдруг там все куда-нибудь ушли - что тогда будет делать Ги? Подумал ли Ги о том, что это нехорошо: вчера ни словом не возразить матери, не отпустившей его, а сегодня взять и удрать? Не станет ли Ги болтать, что его заперли? Прелестный разговорчик, и, надо думать, не последний, раз они уже не одна семья, а два лагеря. - Алло, папа, ты? Вот хорошо, трубку взял он. Леон несколько раз кашлянул и проговорил хриплым голосом: - Алло, папа... Хочу предупредить тебя: побудь дома. Мамы сейчас нет, а Ги этим воспользовался и убежал. На другом конце провода ответили вопросом, на который был тут же дан ответ: - А почему ты считаешь, что я должен был ему помешать? Он оказался здоров, к тому же сейчас рассуждать об этом поздно. Пока! Итак, никто не предан. Леон обеспечил себе поддержку справа, теперь нужно обеспечить слева. Он начал перелистывать алфавитную телефонную книжку, где записаны номера телефонов семейного клана, не мог сразу решить, как звонить Габриэлю - по домашнему или служебному, - затем отбросил номер с индексом "Прованс" (видимо, телефон банка) и, набрав другой с индексом "Вожирар", как раз попал на своего крестного: - Говорит Леон. Можно попросить маму? Десять секунд - и она у трубки; разумеется, не дожидаясь объяснения, уже встревоженно кудахчет: - Что случилось? С кем-нибудь плохо? Ну говори скорей! - Ничего серьезного, - ответил Леон. - Я задремал, а проснувшись, заметил, что Ги сбежал. Можешь догадаться куда. Она в ужасе. Измученно бормочет: - Боже мой! Твой отец скажет, что Ги совсем здоров, что это я его упрятала. Но Леон, перейдя с фальцета на бас, предложил: - Хочешь, попробую все уладить? Скажу сейчас папе, что я сам решил отпустить Ги, потому что он почувствовал себя лучше. И он положил трубку: хороший сын, добрый брат, легко добившийся одобрения обеих сторон. 11 апреля 1966 То же время Вернувшись в. столовую, где гости спустя три часа после начала обеда только еще перешли к кофе, Алина, раньше отказавшаяся от коньяка, вдруг на ходу схватила рюмку Габриеля и залпом осушила ее. Телефонный аппарат находился рядом с дверью, и все присутствующие могли слышать и понять, что произошло. Однако никто у нее ничего не спросил, только Габриель бросил испытующий взгляд, но ответа не получил. Алина уже давно усвоила: молчание рождает сочувствие! Проказы Луи стали известны ее друзьям еще задолго до того, как она об этом узнала, и, конечно, они весьма подробно смаковали их, равно как и другие такие же новости, сидя за рюмкой ликера. Наверняка даже пари держали: Разведется или не разведется? Но ни одна из этих трех сорокалетних пар - Дюмоны, Бринге, Тулу, - ни один из мужей и, что еще хуже, ни одна из жен, которым, как и Алине, мужья, наверно, изменяют, ни разу ее не предостерегли. Тем более что лет двенадцать тому назад, меж появлением на свет Розы и Ги, в то время, когда Луи уже не проявлял к своей жене пылкого интереса, его проявил один из здесь присутствующих, Альбер Бринге. Безуспешно. Впрочем, алчущих молодых людей всегда хватало с избытком, а отвислые щеки Бринге Алину не соблазнили; но самое забавное было в том, что как-то раз Алина позволила себе несколько поцелуев в такси с каким-то торопливым студентом и даже пообещала прийти на свидание, однако слова не сдержала, так как ей самой показалось это предательством! Такой щепетильности Луи, конечно, не заслужил. Сев на свое место, Алина застыла. Вокруг была обычная невнятица, бессвязная беседа, звон рюмок, кольца дыма - ничего примечательного. И вдруг ей захотелось, отбросив всякое стеснение, выяснить все. Кто в этих трех семьях кого любил? Кто кого обманывал? Дюмон - тот спит со своей секретаршей, это все знают. А Тулу, Бринге и эти двое молодых холостяков, приглашенных для украшения общества, да и сам Габриэль, вдовец из вдовцов, но, облеченный властью и окруженный хорошенькими машинистками в "Лионском кредите", - сколько лжи источают они за день? Все знают, сколько воды тратит семья, сколько газа и электричества уходит в доме. Известно, сколько конфет выдает на улице автомат. Каждый раз, когда мужчина занят любовью, нужно регистрировать это с помощью счетчика. Тогда останется только снять показания. И будет ясно, как следует держаться. Но вот справа от Алины кто-то спросил: - Вы давно не видели Гертруду, вашу коллегу? - Давно, - отвечает Лаура Тулу, почтовая служащая. - Она уехала в Брест. Но я встретила ее мужа - как будто он перестал на нее злиться. То, что на свете есть женщины, сами бросающие мужей, как-то утешало. И все же Алина не смогла удержаться и вмешалась. - Чересчур великодушен, - сказала она. - Вот Луи покинул меня, но, клянусь, я еще с ним поквитаюсь. Почему же они все так смутились? Есть две категории покинутых жен: те, которые прощают (их считают дурехами), и те, которые доставляют неприятности (таких обзывают негодяйками). Чтобы сохранить уважение к себе, лучше принадлежать ко второй группе. - Вот вы наконец и свободны! - роняет Лаура. - Это, пожалуй, не так уж и плохо, - ответила Алина. - Но будем откровенны, у меня нет шансов начать жизнь скачала. Мужчины, которые могли бы примириться с тем, что от меня осталось, не соблазняют меня. У меня нет никакой профессии, нет иных средств к жизни, кроме алиментов, а они могут обеспечить лишь самое нищенское существование. Так что мне ликовать не приходится. Казалось бы, для присутствующих, с которыми могло бы случиться то же, что и с ней, такая беседа должна быть невыносимой. Но нет! Автомобильная авария, уход мужа - все это бывает только с другими, а раз сама пострадавшая толкует о своей беде, вежливость никому рта не закроет. И пошло! За три минуты все эти женатые люди обсудили вопрос со всех сторон; эти великодушные, свободомыслящие, как будто чистосердечные - не будем дальше перечислять их достоинства - болтали, лишь бы показать себя, но не верили ни одному своему слову. Один из холостяков, Самюэль, бросил фразу о праве на счастье. Анна Дюмон, уверенная в том, что такое право у нее есть, поддержала его, глядя с симпатией на Алину и не веря, что счастье одного приносит несчастье другому - ведь он же становится свободным. Свобода, не так ли? О святая свобода! Смахивающая на двуликого Януса Венера, которой не возбраняется стать Юноной! Другой холостяк, Марк, разбередил всех еще больше, вкрадчиво заметив, что развода в конце концов вовсе могло и не быть, если бы не сам брак, который представляет собой не что иное, как узаконенное сожительство, если бы не семья, ячейка буржуазного общества... Да и Габриель тоже вмешался в эту дискуссию, загорелся, со страстью защищал семью, говорил, что сексуальная функция может быть легко отделена от функции воспроизводства, но семья не свободна от функции воспитания; что потребность в общей территории для всех живых существ, этого жизненного пространства, на которое никто не может покушаться, создает частную собственность и социализм; что семья тоже необходима на тот период, когда воспитываются дети, что время это не укорачивается, а удлиняется; что в момент, когда специалисты подчеркивают, как важно узнать друг друга, понять, в чем состоит разногласие и в чем равновесие между родителями и детьми, было бы самоубийством стараться разрушить то, что продиктовано самой природой, лишь потому, что такова же практика буржуазной системы. А свободное дыхание, дорогие дамы, оно, по-вашему, тоже буржуазно? Все это было правильно, но абстрактно и в качестве соболезнования звучало даже смешно. Алина перестала слушать. Она была уже вне мира семейных людей, твердящих себе, что все, конечно, непрочно, но они пока уцелели и являются превосходным исключением из общего правила. - Кстати, вы слышали, что малышка Дену выходит замуж? От черного к белому. От пепла к пламени. Двинемся-ка в обратном направлении. Алина углубилась в свои мысли. Надо внимательней последить за Ги. Без сомнения, наказать его за побег. Но как? Надо его и побаловать тоже. Но чем? Надо, наконец, научиться лучше бороться за себя. Кажется, Эмма говорила о клубе разведенных жен "Агарь"? Адвокат Лере слишком мягок. Ничуть не лучше ее отца, который сказал ей, когда она была в Шазе: При разделе имущества требуй лишь то, что тебе причитается по закону. И ничего больше. Из вежливости Алина еще минут десять посидела, потом встала, сославшись на больных детей. - Бедняжка! - сказала Лаура Тулу после ее ухода. - Она совсем пала духом. ИЮЛЬ 1966 2 июля 1966 За обитой войлоком дверью Луи не без раздражения слушал Гранса. Тот вел себя не как его родственник, а как адвокат - только обращение на "ты" свидетельствовало о том, что он является и тем и другим, - а ведь Гранса обходился Луи не дешевле любого другого адвоката и был ему не более предан, чем любой юрист со стороны. Хотя о приходе Луи было доложено, кузина не вышла поздороваться с кузеном, а секретарша впустила Луи в кабинет лишь после по меньшей мере шестого клиента, выхода которого он долго и терпеливо дожидался в гостиной, полуслужебном-полудомашнем помещении; Луи мог засвидетельствовать, что из нее на время приема были убраны два кресла в стиле Жакоб и несколько дорогих безделушек. - Подвожу итог, - сказал Гранса. - Имущество, нажитое семьей, в момент раздела должно оцениваться по максимальной стоимости. Мадам Ребюсто оставлена в доме до конца процедуры; она не может возражать против продажи имущества. Мэтр эффектно выделялся на фоне стеллажей, заполненных толстыми книгами по вопросам права. Впрочем, так же выделяется аптекарь на фоне своих колб. И врач-психоаналитик на краю дивана... Что касается дивана, то таковой стоял в углу комнаты - он предназначался для ночевок внука. Луи с ехидным любопытством задавал себе вопрос: не шалит ли порой Гранса на этом диване с какой-нибудь клиенткой, решившей заплатить ему натурой? - Мы с тобой проявили терпение. Хотя на твои сбережения был наложен арест, мы сдержались и не ответили контрмерами оскорбительного характера. А вот сейчас надо бы выяснить, можем мы провести раздел имущества полюбовно или нет. Как бы то ни было, раз есть недвижимое имущество, тут не обойтись без описи, произведенной нотариусом. Но чтобы задержаться в доме подольше, Алина может не идти на соглашение, добиваться экспертизы, снова подать в суд, который будет решать... Судебные расходы плюс долги окажутся такими большими, что от дома вам останется из каждых трех кирпичей - один. Лере постарается вести дело благоразумно, но на днях он мне признался: На мою клиентку разумные доводы перестают действовать. Еще один процесс, еще один приговор. Луи чувствовал, как в нем нарастает враждебность: он уже просто не выносил этого хитрющего кота. А тот вкрадчиво продолжал: - Я предлагаю тебе назначить опись в пятницу, восьмого числа - эта дата подходит нотариусу. Хочу тебе дать совет... Женщины обычно яростно оспаривают столовое серебро, белье, миксер, стиральную машину, кушетку - все, что украшает их жалкую жизнь. О денежном эквиваленте они думают меньше. Я полагаю, что твоя новая жена не так уж держится за все эти вещички старой супруги. Будь сговорчив! Но не слишком. Только чтобы добиться своего. Лист с описью станет длиннее. Алина будет считать, что ты у нее в руках. Она с легким сердцем согласится подписать документ, не засвидетельствованный у нотариуса. Но когда будет продан дом и проведено изъятие, ты вознаградишь себя. Совет с противным душком - позиция Гранса стала более жесткой. Он сам это пояснил: - Согласись, до сих пор я проявлял сдержанность по отношению к мадам Ребюсто. У нее четверо детей, она моя родственница по браку с тобой. Но теперь твердость необходима. Ты знаешь, что она мне звонила? - Когда? - проронил Луи. - Позавчера. Чтобы сообщить о твоих гнусных поступках. Чтобы защитить детей от твоей алчности. А когда я сказал ей, что адвокат не имеет црава вести прямые переговоры с противником, она меня просто-напросто обругала. - Есть у нас и другие проблемы, - сказал Луи. - Ты знаешь, я добился, чтоб дети были у меня на пасху, в доме моих родителей на улице Вано. Алина туда без конца звонила, вызывала тетю Ирму. Ты не можешь себе представить, чего только она ей не наговорила! Тетя до того извелась, что перестала снимать трубку. Но она дважды заметила, как Алина бродит по улице, поджидая, когда выйдет Агата. Надо сказать, Агата просто невыносима! Все ходила, вздыхала со скучающим видом и с нетерпением подсчитывала, сколько ей тут осталось быть, вечно грызлась с Розой из-за пустяков, нашептывала что-то Леону, который хочет угодить всем на свете, но, на мой взгляд, больше сочувствует матери, ибо дома царит как паша. Гранса покачивал головой: такая у него была вежливая манера проявлять сочуствие к мелким неприятностям. А сам, не теряя времени, пробегал глазами страницы досье, раскрытого на столе. - И с тех пор как дети вернулись к себе домой, все началось снова, - жаловался Луи. - Агата под любыми предлогами уклоняется от встреч со мной. Леон делает то же самое, но я не настаивал, зная, что он готовится к экзаменам. Однако он срезался, и теперь его мамаша утверждает, что по моей вине. Роза бунтует против попыток подкупить ее, отдалить от меня. Ги остался на второй год - оказывается, опять виноват я, хотя он живет у нее. Ну и бездельник же этот парень! Спорит с Алиной! Удирает ко мне! Я не говорю, что Алина мучит его. Но у мальчишки нет выбора: если ты любишь отца, стало быть, не любишь маму. Она или душит его поцелуями, или лупит чем попало. - Кто тебе это сказал? - спрашивает Гранса, внезапно проявляя внимание. - Он сам. - Роза это подтверждает? - Роза никогда не обмолвится о том, что происходит у них дома. - Не доверяй! - говорит Гранса. - Ребенок, который жалуется на одного из родителей, чтобы лучше выглядеть в глазах другого, - это часто случается. Но если она снова будет бить его, предупреди меня: я составлю акт. А пока повторяю то, что уже как-то говорил тебе: ни жалоб, ни требований до окончания раздела имущества. А потом посмотрим, как нам быть. У тебя больше ничего нет? Он встал, показывая, что беседа окончена. - Я подыскал себе домишко в Ножане, - сказал Луи. - К концу месяца туда перееду. А двадцать пятого я женюсь. - Привет кузине, - откликнулся по привычке Гранса. 8 июля 1966 Она очень плохо спала: ворочалась, нервничала, едва начавшаяся дрема сменялась кошмаром, она то и дело тянула руку вправо, как бы желая убедиться еще раз в том, что кровать пуста. Там простыня так и осталась холодной. Это обычное место мужей - правая сторона, левой рукой они обнимают, а правую оставляют свободной. Судебные решения не властны над ночными снами, которые бесконечно сменяются. Называет ли Луи во сне другое имя? Осознает ли он, ворочаясь, что щека его уже не покоится меж плечом и грудью, на золотой ладанке, которую некогда подолгу жевали молочные зубки и которую Алина продолжала носить, как носит солдат жетон с регистрационным номером? Она встала с ощущением, что "волосы, как проволока, впились ей в голову" - так Алина обычно говорила о мигрени; быстро проглотила две таблетки аспирина, за ними еще две, но не смогла преодолеть сверлящей головной боли, к которой присоединилась судорога в ноге. И все же Алина поднялась, хромая на онемевшую ногу, поцеловала проснувшихся детей, накормила их, проследила за тем, чтобы все четверо, отправляясь з гости к Фиу, привели себя в порядок, чтобы застегнули пуговицы, вычистили туфли, взяли с собой носовые платки, усадила их в машину Жинетты, заехавшей за ними в десять часов, да еще успела сунуть ей в багажник какой-то чемодан, сказав на ходу: Вот то, о чем я тебе говорила. Не в силах проглотить кусок, упорно думая о том, что нельзя ронять своей репутации, она наскоро расставляла по местам мебель, протирала ее в поясках ничтожной пылинки, когда через нарочно распахнутые двери, вроде как на мельницу - открыть - значит принять, - к ней вторгся кто-то и уже из коридора, громко топая ногами, вопросил: - Здесь есть кто-нибудь? Прошу выйти! - Вы что, пришли грабить меня? - выходя к нему навстречу, любезно осведомилась Алина. Долговязый светловолосый молодой человек с трепещущими за стеклами очков ресницами слегка опешил. Если взять за образец внешность нотариуса из Шазе, весьма решительного с фермерами и угодливо сгибающегося перед маркизом, следовало сделать вывод, что респектабельность обязывает всех нотариусов быть седыми и толстыми. Алина была исполнена недоверия к незнакомым людям; к тому же она многое не поняла из того, что посоветовал ей адвокат Лере, поэтому все ей казались только врагами. - Извините, - поклонившись, сказал пришелец, - мне приходится выполнять неприятное поручение. Мсье Давермель еще не пришел? А мы точно условились: в два часа. - А вы знаете моего мужа, мьсе адвокат? - спросила, насупившись, Алина. - Пока еще не имею чести. - И скромно добавил: - Позволю себе уточнить: я не мэтр Верме, а его первый помощник. Очевидно, патрон не беспокоил себя по столь незначительным делам. Помощник, который, несмотря на маленькое жалованье, привык говорить о крупных суммах и носом чуял, богат ли клиент, небрежным взглядом окинул комнату. Этим мебельным гарнитуром тикового дерева фирмы "Мобиляр", который семья купила с двадцатипроцентной скидкой, предоставляемой служащим этого учреждения, и выплачивала его стоимость путем бесконечных вычетов из жалованья, Алина немало гордилась. Как и своими портьерами. Как и ковром во всю комнату. Еще вчера упавшая на ковер сигарета повергла бы ее в транс, а завтра от всего этого уже ничего не останется. Ей стало нечем дышать. Церемония "примирения", тянувшаяся много месяцев, была большим испытанием; но тогда все происходило между адвокатами, поверенными, судебными чиновниками, судьями где-то в отдаленном вихре длившейся в суде процедуры, и Алина видела только бумаги. Раздел же имущества превращал судебное решение в осязаемую реальность, становился мукой, похоронами. Сжав зубы, с раздувшимися от волнения ноздрями, она опустилась в кресло напротив клерка, уже деловито сосредоточенного, но начинавшего нетерпеливо и нервно постукивать ногой по полу. Оценка и опись имущества - всегда дело тяжелое, даже если оно обходится без воплей, слез и брани. Эта дамочка не первой молодости совсем не плохо была тут устроена, зря она выбрасывает из дому гульнувшего муженька. Мэтр Верме всегда говорит: Если у вас сгорит полдома, страховая компания вам возместит убыток. При разводе вы потеряете немного больше, но тут уж остаетесь без страховки. Так что и это доступно только богачам. - Дом будет продан позже, - сказал клерк, желая разрядить тяжелую атмосферу ожидания. - Сегодня мы займемся только мебелью. С этим управимся быстро. Я уже подготовил соглашение. - Но оно еще не подписано! - сказала Алина. Сказала подчеркнуто сухо, громко, ибо в эту минуту в дверях появился Луи. Он вошел вместе с каким-то человеком, которого Алина тут же узнала: это был судебный исполнитель, приносивший ей самый первый вызов в суд. Ее перехитрили; но если он заручился помощью этого человека, значит, боится помощника нотариуса. С подчеркнутой незаинтересованностью оба законника принялись за переговоры. - Нет брачного контракта, нет личной собственности, нет изъятий по личным мотивам, все имущество общее: это просто! - бормотал один. - А у вас есть квитанции? - спрашивал другой. Алина вытащила из ящика связку счетов. Помощник перелистал их, вынул один. - Начнем с этой комнаты, раз мы здесь находимся, - проговорил он. - Буфет был приобретен пятнадцать лет тому назад за... - Он - часть мебельного гарнитура, который не может быть разрознен, - сказала Алина. - Эта мебель мне нужна для детей. Но ее не следует оценивать по продажной цене. Гарнитур куплен со скидкой. - После девальвации он стоит вдвое дороже, - уточнил Луи. - Будем применять расчетную таблицу? - спросил клерк, посмотрев на судебного исполнителя. - Если следовать таблице, в выигрыше будет тот, кто оставляет гарнитур себе, - ответил судебный исполнитель. - Я не могу советовать мсье Давермелю... - Если детям нужна эта мебель, будем придерживаться таблицы, - проворчал Луи. Ему не надо было долго демонстрировать свою готовность. Чиновники сами заторопились, сообразив, что муж хочет поскорей закончить дело, чтобы использовать полученные деньги, и потому они наскоро проводили свою опись под командой Алины. Детям, как оказалось, была нужна кухонная мебель, обстановка их комнат, стиральная машина, холодильник, простыни, одеяла, белье, посуда. Когда пришли в спальню, Алина вооружилась свое самой язвительной улыбкой и сказала: - Кровать, конечно, двуспальная, так что же, я должна уступить ее своей преемнице? Заминка возникла возле пианино, столь нужного девочкам, чтобы играть гаммы, но на нем Луи играл ещ в детстве. - Да, оно досталось нам из семьи этого господина, - вымолвила Алина. - Но ведь дети носят фамилии Давермель. Луи отдал и пианино - вернее, выменял его не без огорчения на секретер в стиле Людовика XVI - подарок тети Ирмы. Алина тут же заявила, что это вещь старинная. - Ну, тогда отправьте его на распродажу, - сказа Луи. Судебный исполнитель усомнился в подлинности вещи, тогда Алина допустила, что это, возможно, стилизация. И тут же добавила, что стенные часы в стиле Наполена тоже подделка, хотя ей подарил их отец, а ем подарил управляющий имением, который сам получил эти часы от маркизы - своей хозяйки, - когда она освобождала дом от ненужных вещей. Судебный исполнитель считал, что часы старинные. И помощник нотариус тоже. Тогда Алина вышла из себя, заявила, что они все сговорились, и отказалась продолжать разговор. Пререкания продолжались целых полчаса, и уже совсем за бесценок пошли люстры, ковры и куча всяких безделушек - лишь бы завершить соглашение. Луи пока сохранял хладнокровие. Алина, однако, догадалась, что с хочет все провернуть возможно быстрее, и решила во пользоваться этим. Наседка превратилась в хищного ястреба. Уже осталось оценить только мастерскую, и Алина согласилась с тем, что содержимое этой комнаты полностью принадлежит Луи. Однако сделала исключение книг по искусству. А вот как быть с картинами, нагроможденными в одном из углов комнаты, не знала. Адвокат Лере предупредил ее: по положению, творчество художника является также собственностью его супруги, словно она его соавтор. Но Луи упрямо держался за свою мазню. Требовать более дорогой оценки картин было бы выгодно для Алины - но не слишком ли это лестно для Луи. Лучше унизить его, проявив пренебрежение. - Все это, конечно, никакой ценности не имеет, - сказала Алина. - Я бы, пожалуй, оставила только портреты детей. - Нет, - ответил Луи. - Для меня это единственная возможность видеть их каждый день у себя дома. А вам, вам ведь поручено их воспитание. Его решительный тон меньше удивил Алину, чем странное обращение на "вы". Что может быть хуже - когда тебя отталкивают, перечеркивают прошлое. Может, он и любит своих детей. Но кто же дал ему их? - Пусть так, - ответила Алина. - Тогда я ничего не подпишу. - Послушайте, мадам, - возмутился клерк, - речь ведь идет о картинах, не имеющих никакой ценности, вы сами так сказали, а мсье Давермель - их автор. Мы почти уже закончили, а вы хотите все поломать, и из-за чего? - Я не подпишу, - упрямо повторила Алина. - Тогда и я начинаю колебаться, - холодно добавил Луи. - В пользу мадам было сделано слишком много уступок. Я на это соглашался из чувства приличия. Даже зная, что кое-что утаивалось. Но если мы не можем достойно завершить соглашение, я попрошу вас, господа отметить, что здесь не хватает, например, столового серебра, полученного мною в наследство от моей бабушки. Могу сказать вам, где оно находится. У меня есть друзья на этой улице, и они мне сообщили. Глазевшие по сторонам клерк и судебный исполнитель старались не улыбнуться и скрыть возникшее осуждение. Насторожившись, Алина забормотала: - Ах, ты смеешь обвинять меня, шпионить за мной! - Стремясь скрыть охватившую ее панику, она тут же ушла в гостиную. Готова была казнить себя. Нет, не за то, что так поступила. Только за неблагоразумие. Ведь соседки, оказавшись на ее месте, сделали бы то же самое: что можно, надо спасти. Но Луи, такой обходительный с посторонними, такой грубый с нею, даже несмотря на свой отвратительный поступок, сумел околдовать всю улицу. Мерзкий кот! Жаль, что он так хитер и не решался бегать за кошками в своей округе, уж тогда бы вряд ли он был здесь таким любимец. Но надо что-то предпринимать, и срочно. Скомпрометировать услужливую Жинетту, подвергнуть ее обвинению в сокрытии - нет, невозможно! - Вношу уточнение, - говорил за ее спиной Луи. - Моя свояченица мадам Фиу сегодня утром положила в свою машину чемодан. Алина повернулась: - Я одолжила Жинетте столовое серебро для приема гостей. Ну и что? В день описи имущества такое оправдание выглядит нелепо. Но все-таки это хоть какое-то оправдание. Под понимающими взглядами трех мужчин Алина уже начала беспокоиться о двадцати луидорах, запрятанных в сахарницу, о жемчужном ожерелье свекрови, которое было у нее на шее, - ей казалось, что Луи пересчитывает каждую жемчужину. - Где эта бумажонка? - крикнула она. - Я подпишу все, что угодно, если вы избавите от присутствия этого господина. Бумага уже была на столе. - Пожалуйста, вашу девичью фамилию, - сказал ей клерк. Алина, яростно царапая пером, подписала. Прошло пятнадцать минут, но Луи все еще был тут. Законники, которых он с облегчением выпроводил, расстались с ним на тротуаре, и вдруг Алина потянула его за руку. Луи позволил привести себя обратно в гостиную, и Алина молча сняла ожерелье. - Оно было подарено вашей матерью, - сказала она. - Верните его ей. Луи отказался. Она, конечно, на это и рассчитывала. Но сочла необходимым вернуть его уважение, пусть дорогой ценой, а это уже свидетельствует о многом. Ее усталая, сгорбившаяся фигура говорила об остальном. Ярость сменилась упадком духа, и смотреть на Алину было тяжело. Луи хорошо знал эти короткие передышки; после них она вновь обретала дыхание и превращалась в ту же ведьму. Однако он был так же недоволен собой, как и Алина. Я, ты - ведь мы оба вели себя подло. Понимание - уже почти прощение, только надо об этом молчать. Враги, даже если они невиновны, не прощают друг друга. Но если оба чувствуют смущение, то это уже путь к лучшему. - Налить тебе виски? - спросила Алина. Луи, еще не пришедший окончательно в себя, молча кивнул. Он пил стоя, маленькими глотками, держа в руках один из уцелевших хрустальных стаканчиков, некогда составлявших подаренный им к свадьбе сервиз. Хрусталь, чувства - как все хрупко. Луи искоса посматривал на мебель фирмы "Мобиляр", уже ему не принадлежавшую. Стало быть, надо развестись еще и с вещами. Значит, и с самим собой. Алина, пытаясь казаться безразличной, пробормотала: - Я отошлю тебе столовое серебро. За большими прозрачными занавесями, чуть тронутыми солнцем, в затейливой игре света и тени вырисовывались контуры деревьев: зеленое пятно туи и красноватое - сливового дерева. Луи было грустно покидать деревья в своем саду - куда более грустно, чем мебель: ведь это были совсем молодые деревья, они росли вместе с Четверкой. У деревьев есть корни, это живые существа, хоть их нельзя сдвинуть с места. - Ты, наверное, доволен, - сказала Алина. - Добился чего хотел. Все прошло скорее скорого: и развод, и раздел имущества. Теперь можешь вступать в брак со своей любовницей. Сказано плохо, но она не могла назвать Одиль по имени. Луи удержался от реплики: Да, это со мной происходит уже второй раз. Он прошептал: - Ты ведь сама знаешь: важно то, что будет потом. Поскольку эта фраза относилась к Одили, она не могла не понравиться Алине. Но Алина, приняв это на свой счет, начала раздражаться. Голос ее с надрывом взвился: - Пришли мне уведомительное письмо. Но прежде тебе следует опубликовать извещение о нашем разводе: ведь извещают же о кончине. Луи поставил стакан и направился к двери, мысленно отыскивая приличествующие случаю слова прощания, за ним следовала не менее растерянная Алина. Когда он вышел на крыльцо, внезапное вторжение Четверки, возвращавшейся после визита к тетушке, избавило его от проявления вежливости. Он на ходу успел поцеловать только Розу. - Скоро вы наконец войдете? - крикнула Алина. 9 июля 1966 Большое окно открыто настежь, видны сверкающие звезды, в комнате душно, оба они, раскинувшись, лежат рядом нагишом; вдруг слабо затрещал телефон, который Одиль ночью ставит поближе к кровати, переведя регулятор громкости на "тихо". Не зажигая света, Одиль протягивает руку, слышит потрескивание, и вдруг... - Алло, папа? Это я - Роза... Пораженная Одиль молчит, ждет, пока повторят, затем с удивительным хладнокровием бурчит что-то невнятное, одной рукой прижимает трубку к груди, другой нашаривает грушевидную кнопку лампы и начинает трясти этого Адама, волосатого, ошалелого, ничего не соображающего со сна, тихо шепча ему: - Невероятно, но это твоя дочка! - Что это еще за шутки? - произносит Луи, наконец проснувшись. - Если кто хочет со мной поговорить, пусть, звонит в контору. Да и этот телефон никто не знает, кроме моего отца. - Да-да, - говорит Роза, когда Луи берет трубку. - Я сейчас звонила деду, и он мне дал этот номер, раз нужно было срочно найти тебя. Скоропостижно скончался дедушка Пе... От инфаркта. Одиль молчит, напряженно прислушиваясь: она взяла отводную трубку. Почему же мсье Давермель сам не сообщил им об этом? - Глубоко огорчен, моя дорогая девочка. Луи уже все понял. Когда Роза в горе, она привыкла плакать на отцовской груди, а они не могут увидеться в первую половину каникул. Роза продолжает, всхлипывая: - Мама уже поехала на такси за тетей Анеттой. Ее можно найти только утром в банке, а она должна выехать с нами семичасовым поездом. - Роза, розочка, розанчик ты мой... - нежно говорит Луи. Это их код, смешной и нежный, давно существующий между отцом и дочерью. Всегда и всюду - папина розочка! Одиль с боязливой нежностью открывает в своем Луи незнакомого ей мужчину. А дочка все еще шмыгает носом. - Мама не хотела, чтобы я звонила тебе... Она кричала: Это его больше не касается. Я звоню с вокзала. Если бы я позвонила из дома, Агата на меня наябедничала бы. Но надо, чтоб ты об этом узнал. Пап, я обещала раз или два удрать к тебе. Но теперь не удастся. Мы, наверно, весь июль будем в Шазе. - Слушай, дорогая, я хочу тебе сказать, что, когда ты вернешься... - Ты уже женишься, папа, я знаю. Не переживай. Ведь я верю только тому, что вижу сама... Ну, целую тебя, бегу. Луи тоже чмокнул в телефонную трубку, потом на мгновение замер, машинально теребя пальцами волоски на груди. Да, Роза и Ги как-то недавно экспромтом явились к нему в контору фирмы "Мобиляр": Нам захотелось лишний раз повидать тебя, папа. Идем к кузенам. Едва урвали четверть часика. Почему же пришли они, самые младшие, почему не старшие? Если верно, что по заслугам и дети, то почему он заслужил именно этих, а не тех? - "Я верю только тому, что вижу сама!" - повторила Одиль. - Сколько же гадостей им про меня наговорили! - Возможно и так, - откликнулся Луи. Это уже дело будущего, менее спешное. Смерть человека, иронически прозванного своим зятем "властным старым самцом", требовательного, пунктуально честного, вырвала из жизни единственного повелителя клана. И его основную опору тоже. Тяжелый удар для Алины и ее близких. Кончились счастливые каникулы в замке маркиза в Шазе. Не будет больше и этого уютного домика; ведь он - приют управляющего. Теще придется трудненько: на половину пенсии от Управления социального обеспечения - все наследство мужа - не проживешь. А впрочем, какая же она теперь ему теща? Этот "титул" уже устарел, сейчас она всего лишь бабушка Четверки. Родство по браку перестало существовать после развода с женой. Но Роза, наверно, так не думает. Хотя права, конечно же, Алина, сказавшая, что все это уже не имеет отношения к Луи. Он повернулся к Одили, счел ее бесподобной и, чтоб забыться, предался любви. АВГУСТ 1966 3 августа 1966 После полудня Дама в сопровождении агента по продаже недвижимого имущества уже удалялась, наступая на свою тень, по раскаленной жаркой улице. Попутного ветра! Это была уже шестая посетительница из тех, что появлялись здесь после возвращения семьи из Шазе, и к тому же наиболее придирчивая. Куда только не совали свои носы она и ее помощник, пытаясь обнаружить слабость опорных балок. Они изо всех сил дубасили по перегородкам или легонько их простукивали, чтобы определить, не отстала ли штукатурка. Подойдя к туалетной комнате, на которую обычно бросают лишь беглый взгляд через полуоткрытую дверь, они приподнимали сиденье, спускали воду и по пришепетыванию, с которым вода наливалась в бачок, заключали: заизвестковался. А все эти расспросы, все эти соображения! - Почему же вы продаете? Ах, вследствие развода? А о цене вы договорились? И предлагали цену самую смехотворную... Как знать? А вдруг? Иной раз люди, которым ничего не стоит разрушить семью, столь же легко расстаются и с добром. Смерть привлекает стервятников. Беда, видимо, имеет свой запах, и некоторые носы его чуют издалека: иначе как бы все пронюхал старьевщик, который вчера прибежал, чтобы предложить мадам освободиться от ненужных вещей? Алина вернулась в гостиную. Луи уже забрал свою часть мебели и переправил ее в новый дом, который он снял в Ножане. Теперь у Алины нет секретера, им пользуется уже другая, которая, возможно, и не заметит, что под каждым ящиком четко значится имя Алины. Нет, не чернилами - они быстро выцветают. Эта надпись останется навсегда, потому что выжжена острым кончиком раскаленной докрасна кочерги. Ну вот, придется теперь довольствоваться обеденным столом - он так давно покрыт клеенкой, что все забыли о его принадлежности к гарнитуру тикового дерева... Алина усаживается, берет ручку и продолжает письмо Эмме. "...Можете себе представить, какие тяжелые были у меня дни, я была так удручена, что никому не написала ни слова. Когда вас навеки покидает отец, то главной опорой обычно становится муж. Я же потеряла обоих сразу. И тем не менее мне было очень трудно оставаться в Шазе до конца июля. В парк нельзя было выходить: там гуляли гости маркиза. Невозможно было и появляться в деревне - там я чувствовала себя как прокаженная. Мама вообще не желала отпускать меня из дому - только в церковь, куда она сама нас тащила, так и не поняв, что у ее "парижан", как она нас называет, отношение к религии весьма сдержанное. Дети своего дедушку обожали, но могла ли я требовать от них, чтобы в течение девяти дней каждое утро они подымались в шесть утра для молитвы! А какие неприятные разговоры были у меня с мамой по поводу того, как я их воспитала. Я и такое выслушала: "На твоем месте я бы поразмыслила, почему очутилась в таком положении. Ведь любовь к богу - нередко гарантия земной любви". Алина неожиданно вздрогнула. Послышался свист - это уже не в первый раз и, видно, не в последний, - и тут же открылось окно в комнате Агаты. Сейчас она спустится и побежит к черному ходу, чтобы обойти дом сзади. Так всегда делает Леон. А прежде делал его папаша. Но надо закончить письмо: "Наконец я вернулась домой. Никаких вестей от Луи... А вот дети завалены почтовыми открытками. Некоторые из них я сначала сжигала, а потом перестала это делать, так как заметила, что открытки перенумерованы. Четверка ревниво к этому относится, даже Агата. Вообще они стали очень раздражительны. И понять это легко. К. морю они в этом году не ездили. Знают, что скоро мы будем вынуждены покинуть дом. Со страхом ждут девятого августа. Да, именно - девятого августа. Начало учебного года пятнадцатого сентября. Каникулы составляют 31+31+14, то есть 76 дней. Если их разделить пополам, получится по 38 дней. Луи хотел взять детей первого августа; как мне сказал адвокат, он уже снял комнаты в Комблу. Думаю, что я поступила правильно, решив точно придерживаться судебного решения и ни в чем не уступать: так мы выигрываем еще неделю..." Взбудораженная своим подробным отчетом, Алина вдруг вскочила с места. Треск мотоцикла заставил ее подойти к окнам. От подъезда отъезжает сын инженера из дома ? 29, на заднем сиденье - Агата. Конечно, на парне шлем, а у малышки его нет. Но разве только в этом она сейчас нуждается? Одно опасение повлекло за собой другое. Алина быстро скользит по паркету в домашних туфлях. Только лицом и кровью схожая с отцом, но так слепо преданная матери - при условии, что ей дозволено ходить куда угодно и у нее не будут спрашивать, где она была, - Агата, единственная из всей Четверки, в итоге обратила внимание на противоположный пол, пытаясь найти в мускулистых парнях то, чего ей не хватало дома, - мужчину. Остальные трое тоже отдалились от матери, но замкнулись каждый в себе: четырехугольник распадался. Взять, к примеру, Ги - дверь в его комнату полуоткрыта. Он склонился над своими хомяками: отец, мать и пятеро маленьких. Клетка полным-полна, а уж какой запах! - Держи папашу отдельно, - замечает Алина. - А то через полгода у тебя тут будет тридцать хомяков. - Так что же, разбить семью, ты об этом не подумала?! - возмущается Ги. А вот комната Леона, в ней полный развал: где попало валяется одежда, обувь, настежь открыты ящики стола, вперемешку книги, баночки с мазью или растираниями. Алина все это оставляет в неприкосновенности. Иначе Леон приходит в ярость, кричит, что потом он ничего не может найти. Где он сейчас? Наверно, в клубе, занят спортом - до седьмого пота тренируется на гаревой дорожке: меры он не знает. А может, развалился в кресле у телевизора. Пожалуй, где-то на стороне у него есть своя личная жизнь. Узнать это не так легко. Раз пять или шесть Алина тайком ходила на спортивную площадку, пряталась за редкими рядами местных болельщиков. Она обычно видела, как возвращается Леон после пробега на три тысячи метров - не первый, но и не самый последний, как он безразлично шагает среди этих девчонок с крепкими задницами и торчащими грудями. Но Леон такой скрытный... Однажды в воскресный день он обнаружил мать, подошел ближе и недовольно буркнул: - А ты что здесь делаешь? И его тоже нельзя ни о чем спросить. Он тоже хочет, чтоб его баловали, ничего от него не требовали, ни помощи, ни услуг, - будьте благодарны, что он дома. Алина наклоняется, поднимает с пола заинтересовавшую ее маленькую круглую коробочку. Верно, выпала у него из кармана... И внезапно густо краснеет. Хотя коробочка пуста, но достаточно ярлычка, чтобы все было ясно. Ну, конечно, Леону ведь стукнуло восемнадцать. В каком-то отношении эта находка успокаивает. А в другом - тревожит. Но сексуальная жизнь юноши - этим ведь должен заниматься отец. Алина никогда не решалась вмешиваться в это. Обследование дома завершается комнатой Розы, которая недавно перебралась в бывшую мастерскую отца вместе со своей коллекцией ракушек. Очень уж ей хотелось жить в мастерской отца, как бы у самого отца, хоть и в доме матери, а той это и в голову не пришло. Одним из немногих преимуществ неминуемого переезда будет то, что Розе придется расстаться с этой мастерской, и тогда, в тесной квартирке, вынужденная снова жить в одной комнате с сестрой, она поймет настоящую цену отцовской доброты. Дверь в мастерскую тщательно закрыта. Алина ничего, ничего бы не пожалела, чтобы привлечь Розу на свою сторону. Она робко скребется в дверь. Ключ в замке поворачивается, задвижка отодвигается. Дверь распахивается, и глазам Алины предстает комната, которая служила Луи местом свалки ненужных вещей, а теперь новая обитательница все переделала, заново оклеила - это стоило дешево, ибо она все сделала сама, - и комната стала спальней молодой девушки, где пахнет цветом шиповника, где стоит безукоризненно застеленная кровать, где облаком белого пара от ветерка вздымается занавесь, а на полочках зияют расщелинами большая Strombe, зеленая Turbo, Murex с розовой пастью, и на каждой раковине аккуратно наклеен ярлычок с названием. - Я тебе нужна? Пунктуальная, сдержанная Роза всегда выметет дом, почистит овощи, проворно взобьет яичные белки, накроет на стол - и все это без ворчания, тогда как остальные дети ни в чем не помогают; у нее средняя оценка - двенадцать баллов, а то и больше, а ведь в этом же классе старшая сестра плелась в хвосте; Роза всегда вежлива, когда надо и кого надо поцелует, особенно мать, хотя никогда не кинется ей на шею, не будет нашептывать на ухо свои тайны или нести какой-нибудь нежный вздор, как это делает Агата. В Розе, как в зеркале, повторилась она - Алина, но у своего двойника она не самая любимая, и с этим матери свыкнуться трудно. - Я не могу одна вынести мусорный бак, - говорит она. - Иду, - отвечает дочь. У Алины зоркие, как у кошки, глаза. Роза тоже кому-то писала письмо; видимо, в ответ на то, конверт от которого Алина вчера нашла в ведре, склеила из обрывков и прочла адрес: Фонтене, до востребования. 3 августа 1966 Вечер Агата вернулась почти одновременно с Леоном и застала в доме своих теток. Они недавно приехали, после июльского отдыха у моря, где предали забвению свой траур, а теперь, снова в черном, мрачные сидели рядом с сестрой, между Розой и Ги. - Если бы ваш отец умел вести себя пристойно, то встречался бы с вами у дедушки и бабушки, - сказала Анетта. Леон тут же удалился к себе в комнату. Агата зашла в гостиную, забыв о том, что на платье у нее пятно от смазочного масла и это может вызвать ядовитые замечания. Ей, конечно, наплевать - она была твердо убеждена, что уже переросла нравоучения. Но ее мать постоянно твердила, что пример старшей сестры, которая во всем разобралась, поучителен для младших и поможет им понять то, что произошло. Агата в этом немного сомневалась - с некоторых пор Роза стала во всем ей перечить. Не верила она и в то, что как-то удастся подготовить к неминуемому младших, сколько их ни поучай. А Жинетта все пережевывала одно и то же: - Как говорил ваш дорогой дедушка, эта дама никогда не станет вам близкой, хотя и будет теперь называться мадам Давермель. - Вы вежливо здоровайтесь с ней - и все, - продолжала Анетта. На бледных мордашках младших, кроме скуки, ничего не отражалось. Наконец Роза попыталась ускользнуть. - Пойду приготовлю чай, - сказала она. - Кекса хотите? Ги тут же последовал за ней, а тетки, уже не стесняясь Агаты, совсем разошлись. Даже вытащили фотографию, некогда обнаруженную в карманах Луи в те дни, когда еще можно было их выворачивать. - Эта красотка мажется вовсю! - воскликнула Жинетта, ходившая в рыжем парике. - А меня умиляет ее морда, - добавила Анетта. - Что Луи в ней нашел? - Да ровно ничего, моя душенька, - продолжала мадам Фиу. - Все как в шараде: Ты у меня не первый, впрочем, и не второй; не будешь и последним, хотя на часок в постели станешь для меня всем. Удивительно то, что она в этой постели задержалась. - Да, уж терпения у нее хватило, это надо признать, - заключила Анетта. - Здесь, можно сказать, томительное ожидание сбылось! Все захихикали. Новый взрыв смеха последовал, когда Жинетта спросила, будет ли Луи делиться своим счастьем с приятелями - ведь он может одарить их бесплатно. Однако для Агаты это было уже слишком, и она тоже удрала к себе. 9 августа 1966 Оставив позади Клюз, машина с ровным гулом мчалась вдоль Арва. Луи спокоен за Розу, сидящую рядом, но то и дело искоса поглядывает в зеркальце на остальных детей. Можно было себе представить, какие разговорчики шли в Фонтене; вот уже несколько лет, как эти тощие и толстые феи осыпали его не розами, а жабами. Если бы он и не знал этого, напряженная атмосфера в машине на протяжении долгого пути в шестьсот километров предупредила бы его. Он тоже опасался предстоящей встречи детей с той, которая должна казаться им виновницей развала семьи. Спорить, доказывать, что семья распалась гораздо раньше, было бессмысленно - что это даст? Любые доводы - ничто против факта, а для них факт в том, что место Алины заняла Одиль. Семь часов. Уже проехали Саланш. Машина приступом берет извилистую горную дорогу, ведущую в Комблу. Долина углубляется, наполняясь лиловым сумраком, а скалы как бы карабкаются вверх к еще освещенным вершинам. Наконец-то вся Четверка прижала носы к стеклам. - Вот так Монблан - он ведь розовый! - говорит Ги. - А из нашего домика, - отвечает ему отец, - ты увидишь в бинокль, как альпинисты, с помощью веревок, спускаются к приюту в горах. Отец Одили был родом из Ля-Боля, а мать - из Савойи, и дочь унаследовала от нее любовь к горным тропам: ей нравилось ходить по ним на лыжах или в спортивных ботинках. Книжная лавка, принадлежавшая их семье, многие годы была популярна среди туристов, отдыхающих на морском берегу, и потому Одиль тоже чувствовала себя немного туристкой. Ей были по душе бурно рвущиеся с гор потоки. А Четверке была бы более сродни тихая река, кувшинки, водоросли. Гор они еще не видели. Собирались на рождество съездить в Шамрусс, но не вышло. И вот Луи пошел на хитрость. В Ножан их отвезут лишь к концу каникул. Пока же надо их чем-то увлечь, вырвать из обычной обстановки, устроить в другом месте, заинтересовать ледниками, канатной дорогой, попотчевать напитками из корней горечавки, взять себе на подмогу Милоберов, старых и молодых, собравшихся именно для этой цели в горном трехэтажном домике. Большая семья - это выглядит всегда солидно: дети чувствительны к мнению большинства. И Одиль, которая заранее приехала в Комблу, не будет особо выделяться. Хитрость имеет еще одну полезную сторону: после стремительного посещения мэрии, после сугубо формальной свадьбы, без свидетелей, без фотографий, без заранее объявленной даты, после столь неудачного начала, которое, по сути дела, являлось концом того, что было ранее, идея соединить всех вместе, собрать семью была весьма кстати. Дети, сами того не ведая, станут связующим звеном. - Осталось метров пятьсот, - сказал Луи, замедлив скорость, как только показались дома. - Мы уже на месте, но надо проехать еще немного - до старой дороги на Меж?в. Четверка усердно рассматривала пейзаж. Дети замкнулись и молчали. Луи прибавил скорость, невзирая на указатели, чтоб скорее приехать. Они напугали его, эти чертенята! Можно подумать, что он везет их к людоедке! Он решил не осуждать при них Алину, и это было правильно и даже мудро, но избегать при этом всяких объяснений, пожалуй, не стоит. Родители не спрашивают у детей согласия на женитьбу или замужество. Но распространяется ли эта истина на новую любовь многодетного папаши, дает ли ему право не только принимать единоличные решения, распоряжаться в одиночку, но и связывать себя обещанием, противоречащим тому, которое дало ему такие права? Еще одно неожиданное обстоятельство - иначе как отступничеством его не назовешь. Луи не ожидал этого от своих родителей: если бы они решились принять участие в семейном сборе, все было бы проще. Но родители захотели выждать, чтобы получше присмотреться к Одили. Тем хуже! Если старые и новые связи запутываются в узлы, то, чтобы развязать их, надо не рубить с плеча кухонным ножом, как делает Алина, а найти другие средства. Одиль сумеет все уладить... Видимо, там стоит Одиль - вон то белое пятно, виднеющееся перед шестым домиком из покрытого лаком дерева; он здесь самый большой и называется "Дикий козел". Да-да, это именно Одиль. Стоит на веранде среди Милоберов и машет рукой. Она и побежала навстречу, пока машина делает крюк, карабкаясь по крутой дороге, ведущей к площадке. Одиль уже открыла дверцу, крепко поцеловала в губы своего супруга и тут же спросила: - Не очень замерзли в машине? Похоже, что причина этому не только выпавшая роса, не только ледяная вершина горы Бионасе напротив. Трое старших разминаются, расправляют смявшуюся в дороге одежду, делают вид, что разглядывают открывшуюся перед ними панораму, и вдруг застывают в молчании. Только Ги прыгает с ноги на ногу. - Ну вот и ваши ребятки, - говорит хозяин книжной лавки, теребя бородку. Никто не обращает внимания на их немного скованный вид, на то, что они так сухо здороваются. Дети не ожидали, что здесь их встретят столько людей, и даже Агата, выйдя из машины с поджатыми губами, как-то растворилась в благожелательности Милоберов. Леон искоса поглядывал на эту удивительную мачеху, на полголовы меньше ростом, чем он, - даже ее мать выглядит ничуть не старше его собственной. Действуя согласно заранее разработанному сценарию: Веди себя так, словно ты знаешь их со дня появления на свет, Одиль переходила от одного к другому. Она поцеловала Ги в подставленную ей щечку. Ласково коснулась подбородка Агаты, так напряженно выпрямившейся, словно у нее шея срослась с позвоночником. Одиль не подошла к Леону, от которого ее загораживали чемоданы, он только что взял их в руки, чтобы скрыть смущение, и обняла Розу, которая, перехватив на лету беспокойный взгляд отца, ответила ей тем же. - Вы, наверно, хотите отнести багаж, Леон? - спросила Одиль и тут же поправилась: - Впрочем, что это я, почему бы мне не быть с тобой на "ты"... Подыми-ка эти вещи на третий этаж. - Хорошо, мадам, - говорит Леон. - Зови меня Одиль, так будет проще. - Да, мадам, - отвечает Леон. - Послушай, я сама провожу их, устрою и потом приведу к ужину, - добавляет мадам Милобер, желая помочь дочери. Легкость в обращении, непринужденность, выработанная мадам Милобер в разговорах с покупателями книг очень пригодятся. Это она сняла удобный трехэтажный дом в горах, и лучшая помощь дочери с ее стороны - это вначале оградить ее от общения с детьми мужа. Прежде семья Одили держалась отчужденно, выражая этим свое осуждение, но теперь с такой ловкостью помогает молодоженам наладить их жизнь, которая может вызвать самые разные чувства. Раймон, Армель и особенно их восьмилетний сынишка, который мог бы заинтересовать Ги, идут следом. Весьма сердечно настроенный тесть с иронической искоркой в глазах остался наедине с зятем; они виделись всего дважды, и это чувствуется: ведь первая встреча была лишь неделю назад, по случаю того, что отец снова признал дочь. - Уф! - выдохнула Одиль. - Ну и забетонировала их твоя жена! Я боялась, что мое терпение лопнет. - Моя жена - теперь ты, не забывай, - сказал Луи. - К этому еще надо привыкнуть, - нерешительно вставил тесть. - Мне кажется, что все прошло совсем неплохо. - Пожалуй, мне надо наведаться наверх, - сказал Луи. - Оставайтесь-ка здесь, - ответил тесть. - Вашим детям тоже надо освоиться. Сейчас вы слишком возбуждены и не способны помочь им забыть, что вечером они не смогут поцеловать свою мать. К тому же посмотрите на Одиль: она перенапряглась, вся дрожит! Тесть ушел. Наступила ночь, пронизанная светящимися точками, которые тянулись вверх из глубины оврагов, четким прямоугольником обрисовывая теперь уже темную гору. В сумраке Луи прижал к себе Одиль, нашептывая ей на ухо нежные слова... - Почему ты смеешься? - спросила она. Луи не ответил. Он не стал говорить ей, что, несмотря на недельное воздержание, их ласки сегодня впервые будут банально супружескими - ведь в соседней комнате будут спать дети. - Тише, дорогой мой! - шепчет Одиль. Открылось окно третьего этажа. Это Роза высунула руки, чтобы запереть ставни. Закрыв их, она обернулась. В маленькой комнате кровати помещались одна над другой, и Агата успела захватить верхнюю. Леон - в комнате мальчиков - решил сделать то же самое, невзирая на недовольство Ги, которому хотелось лазить вверх по лестнице. Даже не постучав, Леон вошел к сестрам. - Нужно же было поместить меня с этим мальчишкой! - проворчал он. Мальчишка вошел следом. Остановился и посмотрел назад. Милоберы все еще стояли в коридоре. - До чего же она молоденькая! - шепнул Ги, не называя имени. Главная заводила, рупор матери, Агата тоже попробовала свой насест и живо спустилась вниз. - Это просто смешно, - проворчала она. - Знаешь, я ни за что не дам ей командовать мной! И речи быть не может. - Она очень хорошенькая, - сказала Роза. - Зря ведь болтали наши тетки, а? - Что, одобряешь папу? - злобно прошипела Агата. Она совершенно не выносила самостоятельных суждений Розы, своей младшей сестры, которую прежде можно было водить на поводке и сбрасывать ей свои обноски, ставшие слишком короткими. Агата обожает мать, ее выбор сделан по велению сердца, и этот выбор ни с чем мириться не может, так же как выбор Розы; он лишь укрепляется от соперничества сестер. - Я, конечно, не одобряю, - ответила Роза. - Но могу теперь понять его лучше. Ах, она все-таки не одобряет - и на том спасибо. Но это ее "понимание" там, дома, в Фонтене, показалось бы отвратительным. Агата искала себе союзника. Она процедила сквозь зубы: - Мамочке было бы приятно послушать твои речи! Не правда ли, Леон? Леон, которому неохота ввязываться в свару, скривившись, выходит в коридор. - Может быть, это к делу не относится, - говорит он, - но я голоден. За ужином, благодаря тому, что одиннадцать вилок (позвякивали об одиннадцать тарелок, а семья Милобер поддерживала застольную беседу, плохой аппетит Агаты и молчание Леона, занятого тщательным пережевывание! пищи, почти не были замечены. Усталость, вовсе н притворная, заставила всех рано подняться наверх. Лестница никому не показалась Голгофой, по ней поднялись шумной компанией, прыгая через ступеньки, и Ги уже почти прирученный, громко вопил: "Гип-гип ура!" - от радости, что взбежал наверх первым. Только одна Агата, выйдя через десять минут в пижам из ванной комнаты, остановилась у самой двери и внезап но окаменела. Знать не так тяжело, как видеть самой. В течение многих лет каждую ночь ее отец шел в материн скую спальню. Сегодня она впервые увидела, как о направился в комнату Одили. 13 августа 1966 Переход от сна к бодрствованию всегда полон неясности. Да правда ли это? Действительно ли я теперь одна? И всегда, только лишь начинает возвращаться сознание, в еще туманном, полубредовом состоянии возникает, как заклинание духов, иллюзия, маленький мстительный роман: Луи тоже открывает глаза и видит ту, другую, но не находит в ней прелести новизны и грезит о третьей; он решает, что она станет следующей, но не последней... Вот так-то, мои милые, некоторые думают, что избраны навеки. Избраны! Груша, разрезанная пополам, очищенная от кожуры, от хвостика, от семечек, груша, которую облюбовали в компотнице, тоже лучшая из лучших, - а какова ее судьба? Избрана! Как это созвучно слову: изгнана. Вот он, точный смысл: избрана на время, а потом, за ненадобностью, - изгнана. Я прошла через это. Теперь вы пройдите. Станете тем же, что я сейчас: ни девушкой, ни женщиной. Ни барышней, ни дамой, ибо это уже в прошлом. Мадам Экс. Вот говорят мадам вдова, но никто не скажет мадам разведенная. Вы станете одной из бывших, как бывший министр, как бывшая собственность, как бывшая прихожанка. Но кто это звонит? Телефон? Нет, у двери. Да не трезвоньте вы так оглушительно, я не глухая. - Не может быть! Уже шесть часов. Растрепанная, опухшая, Алина вскакивает на ноги. Она дрожит, прикрыва