ему благословение. Во время завтрака, перекрывая мощью громкоговорителей чавканье и сопенье, командир части произнес напутственную речь. - Вы будете бороться со злобным и бессовестным врагом, защищая правое дело. Я знаю, вы покроете себя сла... сла... сла... хрррр... нетесь домой живыми, а поэтому я желаю вам счастливого пути и удачи во всем. "Жаль, - подумал Тристрам, попивая эрзац-чай в сержантской столовой, - жаль, что поврежденная пластинка заставляет звучать столь цинично речь, быть может, вполне искреннего человека". Сержант из Суонси, из Западной провинции, поднялся из- за стола, напевая приятным тенором: "И покроетесь сла... и накроетесь сра... сра... сра-а-а-зу-у!" В шесть часов те солдаты из батальона, которые отправлялись на фронт, получив остатки дневного пайка, навьюченные ранцами, перетянутые ремнями, с полными флягами, в шлемах и с винтовками, но, на всякий случай, пустыми подсумками (патроны были выданы только офицерам и сержантам), промаршировали к причалу. Ожидавший их транспорт был едва освещен, но надраенные буквы его названия сияли: "Т-3 (АТЛ) В. Г. РОБИНСОН ЛОНДОН". Пахло морем, нефтью, грязным камбузом; торговые моряки в свитерах без воротников плевали в воду с верхней палубы; неожиданно появился распевающий во все горло поваренок и вылил за борт помои; заунывно и бессмысленно провыла сирена... Скрашивая ожидание, Тристрам наблюдал за происходящим. В спектакле, разыгрывавшемся почти в темноте, принимали участие тюки, краны, суетящиеся офицеры-транспортники, солдаты, стоявшие и сидевшие на корточках. Солдаты уже развернули свои "сух. пайки" - мясо, переложенное толстыми кусками хлеба. Мистер Доллимор, оторванный от своих товарищей-лейтенантов, время от времени таращил глаза на черное небо, словно ждал, что оттуда на него свалится вечная слава. Состоявшая из трех частей маршевая команда собралась полностью производя губами неприличные звуки, выкрикивая приветствия и показывая пальцами знак победы, подтянулся последний взвод. Одетый словно для урока верховой езды, появился начальник оперативного отдела бригады. Ему отдавали честь, он козырял в ответ. Около губ разговаривающих людей образовывались облачка пара, как у ведущих диалог персонажей карикатур. По трубе, впившейся в брюхо корабля, словно змея, равномерно закачивался мазут. Старшина роты из другого батальона снял шлем, чтобы почесать непристойно лысую голову. Двое солдатиков тузили друг друга в веселом шуточном бою, визгливо смеясь. Высокий капитан ожесточенно чесал у себя между ног. Прогудела корабельная сирена. У какого-то младшего капрала пошла носом кровь. Вдруг крытые сходни - осветились веселыми огоньками, словно новогодняя елка. Кое- где в толпе солдат раздался восторженный стон. - Внимание! Внимание! - призвал насморочный приглушенный голос из громкоговорителя. - Бристубаем к босадке! Босадка производится побатальонно, в борядке номеров! Офицеры, то выкрикивая команды, то прибегая к уговорам, принялись разгонять солдат по местам у покачивающегося корабля. Тристрам подозвал капрала Хейзкелла. Совместными усилиями они построили свой ругающийся и смеющийся взвод под прямым углом к борту транспорта. Мистер Доллимор, чьи мечты о далекой Англии и воинской славе были прерваны, пересчитывал солдат, шевеля губами и загибая пальцы. Первыми на борт поднимались шесть взводов первого батальона. Один из солдат, ко всеобщему удовольствию, уронил в воду винтовку. Какой-то неуклюжий придурок споткнулся, чуть не заставив сыграть носом в сходни впереди идущих. В целом, однако, посадка проходила довольно гладко. Настала очередь второго батальона; первый взвод поднялся наверх. Тристрам разместил своих людей в кубриках жилой палубы, где из переборок торчали голые крюки для подвесных коек - сами койки должны были подвесить позже, - а столы были наглухо привинчены к полу. В кубрики с шумом нагнетался холодный воздух, но по запотевшим переборкам текли струйки воды. - Эй вы, козлы, не вздумайте спать в этих люльках, - порекомендовал Талбот. - Навернетесь на пол как пить дать. Тристрам пошел искать свой кубрик. - Держу пари, что они запрут эти люки, или как это там называется у моряков, - пророчествовал Лайтбоди, снимая ранец. - Вот увидите. Они не позволят нам выходить на палубу. Будем сидеть, как в мышеловке. Клянусь Богом. Или Гобом. С таким видом, словно он испытывал глубокое удовлетворение от своих слов, Лайтбоди улегся в мелкое корытце нижней койки. Из кармана своих сшитых по старинной моде военных штанов он достал потрепанный томик. - Рабле, - проговорил Лайтбоди. - Вы знаете об этом древнем писателе? "Je m'en vais chercher un grand peut- etre". Так он сказал на смертном одре. "Я иду искать великое ?возможно?. Я тоже. И все мы. ?Опустите занавес, комедия окончена?. Это тоже он сказал. - Книга на французском, да? - На французском. Это один из мертвых языков. Вздохнув, Тристрам полез на верхнюю койку. Другие сержанты - люди попроще и, может быть, поглупее - уже резались в карты. В одной компании даже успели поссориться - из-за неверной сдачи. - Vogue la galere! - послышался голос сержанта Лайтбоди. Корабль не сразу повиновался приказу. Только примерно через полчаса они услышали, как отдают швартовы; вскоре после этого ровно и мощно, как шестидесятичетырехрегистровый орган, загудел двигатель. Как и предрекал Лайтбоди, на палубу никого не выпускали. Глава 5 - Когда жрать дадут, серж? - Сегодня жрать уже не будем, - спокойно проговорил Тристрам. - Вы на сегодня свой паек выбрали, понятно? Но можете послать кого-нибудь на камбуз за какао. - А я съел все! - заявил Хоуэлл. - И ужин свой съел, пока мы там ждали посадки. Надувательство - вот это что, черт побери! Кормят впроголодь, сволочи, дрючат, гады, с утра до вечера, а потом посылают под пули, суки! - Нас посылают сражаться с врагом, так что нам тоже удастся пострелять, не беспокойтесь, - заверил его Тристрам. Большую часть утра, сидя в наглухо задраенном трюме, Тристрам провел за чисткой пистолета, этого по-своему красивого оружия. Вообще-то он собирался отслужить свой срок, преподавая сугубо мирные предметы, и совсем не предполагал, что когда-нибудь ему придется применять это оружие. Тристрам представил себе выражение лица человека, застреленного из этого пистолета, он представил себе его лицо, превращенное в месиво из сливового джема, соединение удивления с другими чувствами на этом лице, он представил себя - вместе со своими зубными протезами и контактными линзами и всем прочим - вдруг превратившимся в человека, исполняющего акт убийства человеком другого человека. Тристрам закрыл глаза и мысленно ощутил, как его указательный палец мягко нажимает на спусковой крючок. Удивленное лицо, стоявшее перед его взором, было лицом Дерека. Один меткий выстрел - и оно превратилось в пудинг с джемом, водруженный на модный пиджак. Открывая глаза, Тристрам мгновенно понял, каким он должен выглядеть перед солдатами: свирепым, с прищуренными глазами и улыбкой убийцы - примером для всех. Но солдаты были людьми беспокойными, раздражительными, скучающими, склонными к фантазиям, но не расположенными мечтать о крови. Они сидели, уперев локти в колени и положив подбородки на ладони, глаза их остекленели от смутных видений. По кругу были пущены фотографии, кто-то наигрывал на самом меланхоличном из музыкальных инструментов - на губной гармошке. Солдаты пели: Мы вернемся домой, Мы вернемся домой, Может, летом, может, летом, Ну а может, зимой, Может, утром, может, утром Иль во тьме ночной. Тристрам лежал на спине, в голове его бродили грустные мысли, а по телу пробегали мурашки, когда он вслушивался в слова этой печальной короткой песни. Ему казалось, что он вдруг перенесся во времени и пространстве туда, где никогда не бывал: в несказанно древний мир, хранившийся в книгах и фильмах. "Фельдмаршал Китченер", "капут", "Боттомли", "бомб?ры", "зенитки", "цеппелины", "братья Кросби" - слова ароматные и будящие мучительные воспоминания звучали в голове, переплетаясь со словами песни, словно подголоски. Ты постой у ворот, Ты постой-подожди, Как корабль мой придет, Жди да жди, жди да жди! Будем вместе мы Навсегда, Не уйду я больше Никогда... Тристрам лежал, пронзенный каким-то ностальгическим чувством, тяжело дыша. То, что в нем происходило, не носило характера того явления, которое писатели-фантасты называют "свертыванием времени". Это был настоящий фильм, настоящий роман, и все крутом были втянуты в действие. Происходящее с ними было взято из романа, а сами они были действующими лицами чьего-то сна. Мы все домой вернемся - И я, и он, и ты, Мы все домой вернемся, И сбудутся мечты. Тристрам спрыгнул со своей койки и растолкал сержанта Лайтбоди. - Мы должны выбраться отсюда! - взволнованно проговорил Тристрам. - Что-то здесь не так, есть во всем происходящем что-то зловещее. - Именно это я и пытался втолковать вам с самого начала, - спокойно ответил Лайтбоди. - Но мы ничего не можем сделать. - Эй, заткнитесь вы там, Бога ради! - прокричал сержант, который - хотя в море не было ни дня, ни ночи - пытался заснуть. - Вы не понимаете, - настойчиво проговорил Тристрам, продолжая трясти Лайтбоди. - Происходящее зловеще вследствие своей ненужности. Если они хотят убить нас, то почему они не делают этого здесь и сейчас? Почему они не убили нас на острове Б6? Видимо, такие варианты им не подходят. Они хотят, чтобы у нас сохранилась иллюзия... - Иллюзия выбора, - вставил сержант Лайтбоди. - Тут я склонен согласиться с вами. Мне кажется, они постараются поддерживать эту иллюзию довольно долго. Хотя, я надеюсь, не слишком долго. - Но почему, почему?! - Возможно, потому, что наше правительство полагает, будто каждый из нас обладает иллюзией свободы волеизъявления. - Как вы думаете, корабль действительно плывет куда- нибудь? Тристрам прислушался. Регистры корабельного двигателя- органа звучали, действуя на желудок успокаивающе, как теплый компресс, но невозможно было определить... - Я не знаю. Мне все равно. Вошел дежурный сержант - прыщавый молодой человек с лошадиными зубами и жилистой, как канат, шеей. На голове его была фуражка, на рукаве повязка с буквами "ДС". - Что там происходит, наверху? - спросил Тристрам. - А мне почем знать? У меня работы по горло, а тут еще этим занимайся! Сержант сунул руку в карман брюк. - Это капрал-почтальон должен разносить. - Он перетасовал пачку писем. - Письма? - У меня и так работы до черта! Этот наш начальник Трупе - настоящий ублюдок, - продолжал разоряться сержант. - Хватайте! - Он бросил письма на середину стола, за которым сидели картежники. - Скорее бы смерть пришла да полететь бы к ангелам! - Где вы их взяли? - спросил, нахмурившись, озадаченный Лайтбоди. - В корабельной канцелярии. Там говорят, что письма сбросили с вертолета. Началась общая свалка. Один из картежников заскулил: "Ну вот, и как раз, когда мне поперла приличная карта!" Есть! Одно письмо для него, для Тристрама. Первое, самое первое, буквально и абсолютно наипервейшее с тех пор, как он вступил в армию. Был ли это зловещий сюжетный поворот, элемент сценария фильма? Он узнал почерк, сердце его бешено забилось. Исходя потом и дрожа, Тристрам лежал на своей койке, не в состоянии распечатать конверт трясущимися пальцами. Да! Да! Да! Это была она - его любовь: запах сандалового и камфорного дерева. "Дорогой мой, дорогой мой Тристрам! В этом сумасшедшем мире произошли такие изменения, так много разных событий случилось с тех пор, как мы расстались с тобой так несчастливо, что я даже сказать ничего толком не могу, кроме того, что я без тебя скучаю, что я тебя люблю и очень хочу быть с тобой..." Тристрам прочитал письмо четыре раза и, кажется, потерял сознание. Придя в себя, он обнаружил, что сжимает письмо мертвой хваткой. "... Глядя на море, я теперь каждый день молюсь, чтобы оно мне тебя вернуло. Я люблю тебя, и если когда-нибудь я причинила тебе боль, прости меня. Вернись, вернись..." Да! Да! Да! Он будет жить. Им не удастся его прикончить. Дрожа от слабости, Тристрам сполз со своей койки на палубу, сжимая в руке письмо, словно недельную получку. Не обращая внимания на окружающих, он опустился на колени, закрыл глаза и молитвенно сложил руки. Сержант Лайтбоди в изумлении наблюдал за Тристрамом. Один из картежников проговорил: "Это он, козел, с начальником разговаривает", - и быстро и умело раздал карты. Глава 6 Еще три дня в утробе корабля: постоянно горящий свет, стук двигателя, сырость на переборках, шум вентиляции... Яйца вкрутую на завтрак, толстые ломти хлеба и мясные консервы на обед, булочка к чаю, какао и сыр на ужин, запор - новая забота на весь день - и мысли обо всем этом в солдатских головах. И вдруг однажды, в сонное послеобеденное время, наверху раздался гудок, а откуда-то, очень издалека, послышался ответный гудок. Потом стало слышно, как долго с грохотом разматывается якорная цепь, а из громкоговорителей раздался голос корабельного старшины: "Высадка в семнадцать ноль- ноль, чай в шестнадцать ноль-ноль, построение в шестнадцать тридцать". - Вы слышите этот странный звук? - спросил сержант Лайтбоди, усиленно скашивая глаза в направлении своего настороженного левого уха. - Пушки? - Во всяком случае, звук похож. - Да. В голове Тристрама, возникнув неизвестно откуда, зазвучали слова старинной песни: "Нас лупили под Лузом, а вы пили от пуза, а то пили вы от пуза, о чем не слышали под Лузом..." Где этот Луз и что они там делали? "Верните меня в старую добрую Блайти, посадите на поезд до..." ("Блайти" - это ранение, обеспечивающее отправку на родину, не так ли? Такая рана была сияющей мечтой, как и Англия, поэтому слова "Англия" и "тяжелая рана" стали синонимами. Как трагична человеческая судьба!) С тоскливой монотонностью солдаты его взвода повторяли сентиментальный припев: Будем мы вместе Навсегда, Не уйду я больше Никогда Тристрам все жевал и жевал и никак не мог разжевать сухую булочку с тмином, которую им выдали к чаю: ему приходилось чуть ли не пальцем проталкивать кусочки булочки в желудок. Напившись чаю, Тристрам надел шинель с рядом металлических пуговиц на груди, неглубокую стальную каску, похожую на перевернутую ванночку, в каких купаются птицы, и приобрел вид человечка с детского рисунка. Потом он взвалил на спину ранец, закинул на плечо полевую сумку, пристегнул подсумки и сухо щелкнул затвором пистолета. Скоро - образцовый солдат - он был готов предстать перед своим взводом и мистером Доллимором. Войдя в столовую, Тристрам сразу же увидел мистера Доллимора, который уже был там и, обращаясь к солдатам, говорил: - Мы очень любим нашу добрую старую Англию. Вс? для нее сделаем, что можем, так, ребята? Его глаза сияли за стеклами очков, лоб был влажным, как стальная переборка. Смущенные солдаты отводили глаза. Тристрам вдруг понял, что очень их любит. В трюм ворвался холодный морской воздух: открыли люки. Из громкоговорителей послышался равнодушный голос корабельного старшины, который начал объявлять порядок высадки. У Тристрама было время не спеша выбраться на палубу. Темнота, редкие огоньки, леера, тросы, плюющиеся матросы в свитерах, обжигающий холод. На берегу - треск и глухие удары, вспышки разрывов. - Где мы? - спросил Тристрам матроса с плоским лицом. Матрос покрутил головой и сообщил, что не говорит по- английски: - Инго хуа, во бу дун. "Китаец", - подумал Тристрам. Морской ветер шипел и свистел, это был язык чужого моря. "Чужого ли?" - задумался он. Солдаты, взвод за взводом, быстро перебирая ногами в тяжелых ботинках, спускались по крутым сходням. Темный причал вонял мазутом. Фонарей было очень мало, словно было введено затемнение, но какое-то не совсем настоящее. Офицеры-транспортники сновали взад и вперед, размахивая планшетками. Служащие военной полиции неторопливо прогуливались парами. Майор-штабник с красными петлицами и деланным акцентом аристократа орал на солдат, как погонщик скота, и подравнивал свой фланг с помощью плетеного кожаного стека. Мистер Доллимор, вместе с другими младшими офицерами, был вызван на короткое совещание неподалеку от какого-то сарая. В глубине суши слышались залпы тяжелых орудий и визг снарядов, виднелись огненные вспышки - в общем, все, как в кино про войну. Незнакомый капитан с торчащими, как У жука, усами, сильно жестикулируя, что-то объяснял мистеру Доллимору и его товарищам, которые стояли, разинув рот. "А где же капитаны из нашей бригады? - Тристрам с беспокойством заметил, что среди офицеров их части нет ни одного званием выше лейтенанта. - Так-так. Значит, капитан Беренс просто сопровождал свою роту до корабля; значит, пушечное мясо - это от лейтенанта и ниже..." Мистер Доллимор вернулся назад и, запыхаясь, сообщил, что им предстоит совершить марш до базового лагеря, который находится в миле отсюда. Взвод за взводом батальон тронулся в путь, ведомый незнакомым капитаном. Солдаты тихо запели, прислушиваясь к ночи: Мы вернемся домой, Мы вернемся домой, Может, летом, может, летом, Ну а может, зимой, Может, утром, может, утром Иль во тьме ночной. Был безлунный вечер. Вспышки подсвечивали странные силуэты изуродованных деревьев по обе стороны шоссе. Кругом расстилалось пустынное, без единого деревенского дома, поле. Неожиданно капрал Хейзкелл сказал: - Я это место знаю. Клянусь. Есть тут что-то такое в воздухе... мягкое. Это Кэрри. Или Клэр. Или Голуэй. Я до войны объездил все западное побережье, - объяснил он почти извиняющимся тоном. - Купить-продать, понимаете. Я эту часть Ирландии как свои пять пальцев знаю. Такая, знаете, дождливая мягкость здесь.. . Значит, это мы с Маками идем воевать... Ну-ну. Дерутся они, как дьяволы. И никакие комплексы их не мучают. Отрежут вам башку и набьют опилками. Приблизившись к базовому лагерю, подразделения перешли на строевой шаг. Их встретили забор из колючей проволоки, бетонные столбы ворот, болтающуюся створку которых придерживал часовой, и бараки с освещенными окнами. В лагере почти не наблюдалось движения. Какой-то солдат, напевая, нес кружки с чаем, стараясь не уронить лежавшие сверху булочки. Из сарая с вывеской "Сержантская столовая" доносилось меланхолическое позвякивание посуды на накрываемых столах, пахло не очень горячим жиром, в котором что-то жарилось. Раздалась команда "Стой!". Солдатам приказали повзводно следовать в казармы под командой нестроевых младших капралов, обутых в парусиновые туфли. Рожи капралов светились довольством штабных крыс. Сержантов разместили в помещениях без всяких удобств: под потолком слабо горела красным светом одна-единственная голая лампочка, на полу лежали пыльные засаленные ватные матрацы. Ни коек, ни запасных одеял не было. Грязная плита стояла холодной. Проводником сержантов был мрачный старшина из хозчасти. - Где мы находимся? - спросил Тристрам. - В базовом лагере двести двадцать два. - Это мы знаем. Где он находится? - В ответ старшина с чмоканьем втянул воздух через зубы и вышел. - Прислушайтесь, - сказал сержант Лайтбоди Тристраму, когда они, сбросив ранцы, встали у двери. - Вы ничего странного не замечаете в звуках стрельбы? - Тут так много всяких звуков... - Я понимаю, но вы прислушайтесь. Звуки доносятся вон оттуда. "Дада-рам, дада-рам, дада-рам". Улавливаете? - Вроде бы. - "Дада-рам. Дада-рам". Это ни о чем вам не напоминает? - Очень правильный ритм, да? Я понимаю, что вы имеете в виду: ритм слишком правильный! - Совершенно верно! Не напоминает ли это вам прощальную речь командира части немного? - Боже! Боже! - прошептал потрясенный открытием Тристрам. - Поцарапанная граммофонная пластинка! Не может быть! - Очень даже может быть. Мощное усиление. Вспышки магния. Электронная война, граммофонная война. И противник, бедняга, видит и слышит то же самое. - Мы должны вырваться отсюда! Тристрама била дрожь. - Невозможно. Мы здесь в такой же ловушке, как и на корабле. Забор под током, часовому приказано стрелять без предупреждения. Нам придется сидеть здесь до конца. Но они все же дошли до проволочного забора, который был высотой футов в двенадцать Ограждение было сплетено на совесть. Тристрам осветил землю фонариком - Смотрите. Узкий луч освещал обугленный трупик воробья Помахивая пустым котелком, к ним приближался похожий на кролика младший капрал. Он был без головного убора, воротник кителя расстегнут. - Держитесь отсюда подальше, ребятки, - проговорил он с наглостью лагерного ветерана. - Это же электричество. И очень много вольт. Сгорите, к чертовой матери. - Где именно мы находимся? - спросил его сержант Лайтбоди. - В базовом лагере двести двадцать два. - О! Ради всего святого, где он находится? - воскликнул Тристрам. - А это к делу не относится, - с проницательностью, свойственной его званию, ответил младший капрал - Это не имеет никакого значения. Есть такой кусочек земли, и все. На дороге, проходившей рядом с лагерем, послышался усиливающийся рев моторов. Показался трехтонный грузовик с зажженными фарами, он направлялся к берегу моря. Вслед за ним проехал еще один грузовик, потом еще и еще... Это была целая колонна из десяти машин. Младший капрал стоял по стойке "смирно" до тех пор, пока не скрылся из глаз последний красный огонек. - Покойнички, - сообщил он с тихим удовлетворением. - Полные грузовики трупов. А ведь подумать только, всего два дня назад они тоже были здесь, прогуливались, как и вы, перед ужином, а может, и со мной разговаривали, как и вы... С деланной скорбью младший капрал покачал головой. Далекий граммофон продолжал крутить пластинку: "Дада- рам, дада-рам..." Глава 7 На следующее утро, сразу после мессы, им объявили, что вечером их отправят на фронт. Участие в каком-то шоу стало неизбежным. Мистер Доллимор сиял в его предвкушении. - "Трубите трубы над морем тр-р-рупов!" - бестактно продекламировал он, стоя перед своим взводом. - Похоже, что вы обуреваемы очень сильными позывами к смерти, - заметил Тристрам, чистивший свой пистолет. - Что? Как? - Мистер Доллимор вернулся к реальности из своего цитатника. - Мы останемся живы. А боши получат свое, все, что им причитается! - Боши? - Да, враги. Это другое название противника, - объяснил Доллимор. - Когда я учился на офицерских курсах, нам каждый вечер кино показывали. Там всегда были боши. Нет, вру. Иногда там были фрицы. А иногда Джерри. - Понятно. И вы, наверное, "проходили" стихи о войне? - Да, утром в субботу. После перерыва. "Для воспитания боевого духа", - говорил капитан Одэн-Ишервуд. Это были мои любимые занятия. - Понятно. День был сухим и холодным, ветер поднимал пыль. Перед глазами - колючая проволока под сильным током, надписи "МО" - "Министерство обороны", перепаханное взрывами поле за забором, приводящее в уныние точно так же, как и неспокойные воды Атлантики вокруг острова Б6. Вдали все так же трещали разрывы и были слышны глухие удары. Представление было круглосуточным. Вполне возможно, что диск-жокеи в звании младших капралов работали в три смены, но в небе не было ни одной вспышки В полдень древний аэроплан - растяжки, распорки, открытая кабина, машущий рукой летчик в защитных очках - пролетел над лагерем туда и обратно. - Один из наших, - объяснил взводу мистер Долли-мор. - Это наши доблестные Королевские военно-воздушные силы. На обед были мясные консервы с гарниром из сушеных овощей, потом пара часов сна на раскладушке, потом чай с рыбным паштетом и Индивидуальным Фруктовым Пирогом Арбакля. Вечером, когда солнце утонуло в море, в этой блестящей под луной кастрюле, полной звездной яичной скорлупы, пришло время получать со склада боеприпасы, а также мясные консервы, по банке на нос, и по краюхе серого хлеба. На этикетке консервной банки выделялись два крупных иероглифа: Тристрам усмехнулся: любой дурак, если у него сестра в Китае, может понять, что означает второй раздвоенный иероглиф (выходит, для китайцев сущность человека заключается в его раздвоенности?). Кстати, как-то она там поживает? И что с американским братом? За одиннадцать месяцев Тристрам получил одно письмо, всего одно, от близкого ему человека. И самого дорогого. Он похлопал себя по нагрудному карману, где письмо лежало в целости и сохранности. "Шу жэнь", так? Транслитерация латиницей ясно виднелась на нижнем краю этикетки. Сочная, мягкая, готовая к употреблению человечина. С наступлением сумерек их построили в походную колонну. Фляги были наполнены водой, штыки примкнуты, стальные каски обтянуты чехлами. Командование принял на себя мистер Солтер, офицер из другого батальона. Ему недавно присвоили звание капитана, и поэтому он чувствовал себя еще несколько не в своей тарелке Похоже, на имевшейся у него бумажке был изображен маршрут следования. Провожать их никто не собирался. Капитан Солтер срывающимся на писк голосом скомандовал: "Направо по три шагом - марш!" - и Тристрам, выполняя команду, удивился ее несоответствию истории. Он был совершенно уверен, что во времена "тех" войн походные колонны строили "по четыре". Похоже, что в основе современной войны лежала эклектическая простота: "Не будем слишком педантичными". Строевым шагом отряд промаршировал к выходу из лагеря. Кроме часового, которому по уставу полагалось отсалютовать им оружием, никто не помахал им рукой на прощанье. Они повернули направо и, пройдя с четверть мили, перешли на вольный шаг. Никто не запевал больше. Примкнутые штыки винтовок качались, как ветви Бирнамского леса. Между мощными взрывами, глухими ударами и трубными звуками, которые теперь были слышны на гораздо более широком пространстве, чем раньше (поцарапанную пластинку, по всей вероятности, "сняли с вооружения"), можно было слышать, как булькает вода в болтающихся флягах. Вспыхивали зарницы, по обеим сторонам дороги при внезапных световых сполохах вырисовывались силуэты изуродованных деревьев. Отряд прошел через деревню, превращенную в невообразимую мешанину готических руин; в нескольких сотнях ярдов за окраиной деревни был отдан приказ остановиться. - Можете оправиться! - выкрикнул капитан Солтер. - Разойдись! Все разбрелись. Скоро даже самый глупый человек догадался бы, что значит команда "оправиться", у дороги стало уютно от приносящего облегчение теплого журчания. Всех снова построили. - Сейчас мы находимся очень близко от линии фронта, - объявил капитан Солтер, - и враг может подвергнуть нас артиллерийскому обстрелу. ("Чушь!" - подумал Тристрам.) - Дальше пойдем в колонну по одному, придерживаясь левой стороны дороги. ("С ?tre corde? на "una corda", как приглушенное пианино".) Отряд перестроился в одну длинную струну, и марш возобновился. Пройдя еще с милю, они увидели слева от дороги нечто похожее на разрушенный деревенский дом. При свете зарницы капитан Солтер сверился со своей бумажкой, словно уточняя номер дома. Явно удовлетворенный, он смело направился ко входной двери. Длинная цепочка людей последовала за ним. К своему удивлению, Тристрам обнаружил, что они попали в траншею. - Странный домишко, - проворчал какой-то солдатик, словно действительно ожидал приглашения на званый ужин. "Домишко" был обыкновенной декорацией, какие сооружают для съемок фильмов. Тристрам осветил фонариком поверхность земли: какие-то ямы, мотки проволоки, бросившийся бежать маленький зверек с длинным хвостом - и немедленно услышал: "Выключите фонарь, черт вас дери!!" Тристрам повиновался: голос был властный. Вдоль бесконечной цепочки людей передавались слова предупреждений: "Яма,... ама,... ма. Провод,... овод,... вот". Слова изменялись согласно фонетике английского языка. Тристрам, спотыкаясь, брел в голове первого отделения своего взвода. Он ясно различал мелькающие перед ним кадры, когда небо освещалось фейерверками. (А что же это еще могло быть? Эти вспышки должны быть фейерверками!) Несомненно, здесь должны находиться и позиции, и вторая линия траншей, и часовые на стрелковых ступенях окопов, и дым, и вонь из землянок, но где это все? Лабиринт окопов казался совершенно необитаемым, никто не встретил их криками приветствий... Неожиданно траншея повернула направо. Шедшие впереди, спотыкаясь и тихо ругаясь, набивались в землянки. - Противник, - с благоговейным страхом зашептал мистер Доллимор, - находится всего в ста ярдах отсюда. Вон там. - Красиво освещенный вспышкой, он указал в направлении полосы ничейной земли (или как она там называется). - Нам нужно выставить часовых. По одному через каждые сорок-пятьдесят ярдов. - Послушайте, - обратился к лейтенанту Тристрам, - кто нами командует? И кто мы такие? В состав какой части мы входим? - Дорогой мой, вы задаете слишком много вопросов, - кротко взглянул на Тристрама мистер Доллимор при новой вспышке фейерверка. - Я хочу знать, - объяснил Тристрам, - мы что, подкрепление для какой-нибудь части, которая уже сидит в этих окопах, или же мы... Что мы такое?! Откуда мы получаем приказы? И какие приказы нам отданы? - Послушайте, сержант, не ломайте голову над всеми этими заковыристыми вопросами, - по-отечески посоветовал ему мистер Доллимор. - Не беспокойтесь. Об этом есть кому подумать. Проверьте лучше, хорошо ли разместились люди. А потом распорядитесь насчет часовых, ладно? Между тем безвредный шум продолжался. Проигрыватели надрывались, симулируя ожесточенную войну. Громкоговорители, должно быть, находились совсем рядом. Струи огня исключительной силы вырывались из земли, словно фантастические горящие нефтяные фонтаны. - Красоти-и-ища! - проговорил солдат из Северной провинции, выглядывая из землянки. - Какой смысл выставлять часовых? - наседал на Доллимора Тристрам. - Нет там никакого противника. А то все - туфта! Очень скоро всю эту траншею взорвут, а взрывать будут с помощью дистанционного управления. И сделает это какой-нибудь проклятый паук-кровопийца, который сидит на базе. Вы что, не понимаете? Это же новый способ, современный способ избавиться от лишнего населения. Эти шумы - туфта! И вспышки - туфта. Где наша артиллерия? Видели вы хоть одну пушку у нас в тылу? Конечно, не видели! Видели вы хоть один разрыв снаряда или шрапнели? Высуньте голову за бруствер. Что произойдет, как думаете? Тристрам вскарабкался наверх по аккуратно уложенным, видимо каменщиком, мешкам с землей и выглянул наружу. Короткая вспышка осветила плоскую равнину и вереницу деревьев вдали, на фоне холмов. - Видали? - спросил Тристрам, спускаясь вниз. - У меня большое желание посадить вас под арест! - трясясь от злости, прошипел Доллимор. - У меня большое желание разжаловать вас немедленно! У меня большое желание.. - Вы не можете, - отрицательно покрутил головой Тристрам. - Вы только лейтенант. И ваш временно исполняющий обязанности кого-то там капитан тоже не может этого сделать. А вы вот ответьте мне еще на один вопрос: где старшие офицеры? Да здесь и днем с огнем не найдешь ни одного большого начальника! Где, например, штаб батальона? Возвращаюсь к моему предыдущему вопросу: кто отдает нам приказы? - Это нарушение субординации! - трясся мистер Доллимор. - А также измена! - Э-э, что за бред! - оборвал его Тристрам без всякой субординации. - Ваш долг рассказать людям, что здесь творится. Ваш долг отвести людей обратно в базовый лагерь и предотвратить официально санкционированную бойню. И ваш долг - начать задавать вопросы. Хоть бы иногда. - Не растолковывайте мне мои обязанности! - завизжал мистер Доллимор, неожиданно для Тристрама вытаскивая пистолет. - У меня большое желание пристрелить вас! Мне дано такое право! За распространение паники и пораженческих настроений! Пистолет в руке лейтенанта трясся так сильно, словно Доллимора била тропическая лихорадка. - У вас пистолет на предохранителе, - спокойно проговорил Тристрам. - Так что заткнитесь. Кишка у вас тонка. Ну ладно, я отсюда сматываюсь. - И он повернулся кругом. - О нет! Вы отсюда не смотаетесь! И, к удивлению Тристрама, Доллимор, щелкнув предохранителем, нажал на спусковой крючок. Выстрел - и пуля, просвистев далеко мимо цели, застряла в мешке с песком. Кто-то из жующих солдат (а некоторые даже перестали жевать) высунулся из землянки, выпучив глаза в ту сторону, откуда раздался настоящий выстрел. - Хорошо, - вздохнул Тристрам. - Подождите только, вот и все. И увидите, что я прав. Вы... идиот! Глава 8 Тристрам был не совсем прав. Здравый смысл должен был бы подсказать ему, что в его эмоциональных рассуждениях есть слабое место. Мистер Доллимор бросился разыскивать тот несчастный штаб, который был выдуман исполняющим обязанности начальствующего лица капитаном Солтером. Тристрам отправился в расположение своего взвода. Капрал Хейзкелл сообщил ему: - Знаете, что я нашел, серж? Трилистник. Это доказывает, что тогда мы были совершенно правы. - А вы не можете объяснить, почему мы здесь находимся? - спросил Тристрам. Капрал Хейзкелл растянул рот до ушей и ответил: - Чтобы воевать с Маками, как я и говорил. Хотя почему мы должны с ними воевать - одному Богу известно. Мы ведь до сих пор не знаем и половины того, что должны знать о происходящем, так ведь? Судя по тому, что я слышал в новостях пару недель назад, мне казалось, что это должны быть китайцы. Может быть, ирландцы и китайцы сговорились? У Тристрама мелькнула мысль: "Может быть, следует рассказать все капралу Хейзкеллу? На вид вполне добропорядочный отец семейства. Но они же мне никогда не поверят!" Было слышно, как всего в нескольких ярдах от них, в той же траншее, что-то напевает один из новоиспеченных офицеров. Может быть, там у них, на офицерских курсах, есть специальные занятия по изучению старинных военных песен? Тристрам соображал, может ли он попытаться как-нибудь потихоньку смыться:"Если рассматривать всю эту затею как ловушку, как изуверскую выдумку, тогда пути назад, за линию окопов, нет. Если и есть какой-нибудь выход отсюда, то только вперед, через бруствер, а уж там - как повезет". Он спросил Хейзкелла: - Вы совершенно уверены, что это западное побережье Ирландии? - Уж если я в чем уверен, так именно в этом. - Но вы не можете сказать, где точно? - Нет, - ответил капрал Хейзкелл. - Но определенно могу сказать, что мы не севернее Коннаута. Это или графство Голуэй, или Клэр, или Керри. - Понятно. Ну а если кому-нибудь захотелось добраться до противоположного берега? - Вам бы сначала пришлось найти железную дорогу, так ведь? У них тут в Ирландии сплошь старые паровозы, во всяком случае, так было, когда я здесь разъезжал. Дайте подумать... Если это Керри, тогда вам нужно добираться от Килларни до Дангарвана. А если мы дальше к северу, то от Листоуэла через Лимерик, Типперэри и Килкени до Уэксфорда. Или, если мы, предположим, в графстве Клэр... - Благодарю вас, капрал. - Но это дело безнадежное, конечно, если мы в состоянии войны с Маками. Они перережут вам горло сразу же, как только услышат ваш выговор. - Понятно. Все равно спасибо. - Уж не собираетесь ли вы дать деру, серж, а? - Нет-нет, что вы, конечно, нет! Тристрам выбрался из тесной вонючей землянки, набитой сидящими и лежащими вповалку людьми, и направился к ближайшему часовому перекинуться парой слов. Часовой, прыщеватый парень по фамилии Б?рден, сообщил ему: - Они там занимают позиции, серж. - Где? Кто? - Ну, там. Часовой мотнул головой в каске в сторону окопов противника. Тристрам прислушался. Китайцы? Был слышен невнятный говор довольно высоких голосов. Записанные на пластинку шумы боя значительно ослабли. "Вот оно!" Сердце у Тристрама упало: он оказался не прав, совершенно не прав! Противник существовал. Тристрам стал прислушиваться к звукам еще более внимательно. - Похоже, что они занимают окопы очень быстро и почти без шума. По-видимому, очень дисциплинированный народ. - Ну, теперь нам не долго ждать, - произнес Тристрам. Словно в подтверждение его слов, к ним, спотыкаясь о дно окопа, приблизился мистер Доллимор. Увидев Тристрама, он сказал: - Это вы? Капитан Солтер говорит, что вас нужно посадить под строгий арест. Правда, он сказал также, что теперь слишком поздно. В двадцать два ноль-ноль мы атакуем. Сверим часы! - Атакуем? Как атакуем?! - Вот опять вы с вашими глупыми вопросами! Ровно в двадцать два ноль-ноль мы поднимаемся из окопов. А сейчас... - Доллимор посмотрел на часы, - точно двадцать один тридцать четыре. Штыки примкнуть. Нам приказано захватить вражескую траншею. Лейтенант был весел и возбужден. - Кто отдал приказ? - Не ваше дело, кто отдал приказ! Поднимайте взвод по тревоге. Винтовки снарядить, да пусть не забудут дослать патрон в патронник! Теперь Доллимор стоял прямо, со значительной миной на лице. - Англия! - неожиданно произнес он, гнусавя от слез. Тристрам, которому уже нечего было сказать в данной ситуации, отдал честь. В двадцать один сорок внезапно наступила полная тишина. Ощущение было, как от пощечины. - О Господи! - вырвалось у солдат, лишившихся привычного шума. Вспышек света больше не было. В этой странной настороженной темноте кашель и шепот солдат противника был слышен более ясно - это были голоса щуплых жителей Востока. В двадцать один сорок пять солдаты выстроились вдоль траншеи; открыв рты и тяжело дыша. Мистер Доллимор, держа в трясущейся руке пистолет, неотрывно следил за стрелкой часов. Он был готов повести за собой тридцать человек в смелую атаку ("стал некий уголок, средь поля, на чужбине"), чтобы отдать Богу душу ("навеки Англией"). Двадцать один пятьдесят. Казалось, слышно, как бьются сердца. Тристрам знал, какая роль предназначена ему в предстоящем самоубийстве: если мистер Доллимор должен был повести за собой солдат, то он должен был подгонять их. ("Поднимайтесь и лезьте наверх, вы, скоты, не то сейчас всех вас, трусов, перестреляю!!!") Двадцать один пятьдесят пять. - О бог войны, - шептал мистер Доллимор, - укрепи мое солдатское сердце. Двадцать один пятьдесят шесть. - Я хочу к мамочке! - кривляясь, всхлипнул какой-то юморист-кокни. Двадцать один пятьдесят семь. - Или же, - проговорил капрал Хейзкелл, - если бы мы находились значительно ниже, вам можно было бы добраться из Бентри до Корка. Двадцать один пятьдесят восемь. Штыки колебались. Кто- то начал икать, произнося каждый раз: "Пардон!" Двадцать один пятьдесят девять. - Ахх... - выдохнул мистер Доллимор, вглядываясь в циферблат своих часов так пристально, словно это была арена блошиного цирка. - Сейчас пойдем, сейчас пойдем... Двадцать два ноль-ноль. Оглушительно звонко завизжали беспощадные свистки вдоль всей линии окопов, и немедленно загремела сводящая с ума фонографическая бомбардировка. При свете слабых спазматических вспышек было видно, как мистер Доллимор, размахивая пистолетом и распялив рот в неслышном боевом кличе выпускника офицерских курсов, лезет через бруствер. - Вперед, вы, бараны! - заорал Тристрам. Рассыпая угрозы, он совал пистолет под ребра солдатам, награждал их пинками и выталкивал наверх. Солдаты карабкались через бруствер, некоторые делали это довольно проворно. - Нет! Нет! - кричал маленький невзрачный солдатик. - Ради Бога, не заставляйте меня! - Лезь наверх, чтоб тебя разорвало! - рычал Тристрам сквозь зубы. Сверху послышался вопль капрала Хейзкелла: - Господи, они прут на нас! Затрещали и захлопали винтовочные выстрелы, холодный воздух наполнился сильным запахом копченого бекона. Почему- то казалось, что разом зажгли тысячу спичек. Тоскливо засвистели пули. Стали слышны жуткие ругательства и крики. Тристрам, выглянув из окопа, увидел резко очерченные фигуры людей, сошедшихся в рукопашной схватке: они неуклюже падали, стреляли, кололи штыками. Все было, как в старых фильмах "про войну". Тристрам отчетливо увидел, что мистер Доллимор начинает падать на спину (как всегда, здесь был и элемент абсурда: казалось, что он исполняет танец и старается удержаться на ногах, чтобы этот танец продолжить) и затем падает с открытым ртом. Капрал Хейзкелл был тяжело ранен в ногу. Валясь на землю, он продолжал стрелять. Хейзкелл открыл свой рот для пули, как для причастия. Пуля разнесла ему лицо. Тристрам, опершись коленом на верхний мешок с песком, в бешенстве разрядил свой пистолет в неровную цепь набегавших на него солдат противника. Это была бойня, это было взаимное истребление, промахнуться было невозможно. Запоздало заразившись лихорадочным ознобом от мертвого бедняги Доллимора, Тристрам перезарядил пистолет и задом сполз в траншею, всаживая носки ботинок в щели между мешками с песком. Теперь из-за бруствера были видны только его глаза, каска и рука со стреляющим пистолетом. И Тристрам разглядел врага. Это были люди странного телосложения, низкорослые, с объемистой грудью и бедрами, кричащие высокими, как у женщин, голосами. Люди падали один за другим, воздух был полон вкусного дыма и звенел от пуль. Тристрам смотрел, а какой-то не затронутый эмоциями участок мозга рассортировывал происходящее по своим местам: все это было предопределено Священной Игрой Пелагианской Эпохи. Он почувствовал тошноту, и его вырвало кислым полупереваренным мясом. Один из солдат его взвода, бросив винтовку и хватая руками воздух, повернул назад, к окопу. - О, Господи Иисусе! - причитал солдат. Вдруг из его груди вырвался стон - это пули впились ему в спину. Солдат падал, словно опрокинутый стакан, прямо на Тристрама, увлекая его за собой и обнимая своими слабеющими руками и ногами; это был человеческий остов, в котором происходило отделение духа от тела. Тристрам грохнулся на колеблющийся дощатый настил, стараясь освободиться от объятий инкубуса, который с хрипом выплевывал последние остатки жизни. Вдруг он услышал, как на флангах, словно за кулисами театра, застучал сухой дождь пулеметной стрельбы - несомненно, подлинный звук на фоне бутафорской артиллерийской канонады. "Добивают, - понял Тристрам, - это их добивают". Скоро грохот оборвался, не было слышно звуков, которые издают человеческие создания, раздавались только животные хрипы последних умирающих. Одинокая вспышка позволила разглядеть циферблат часов: двадцать два ноль-три. Три минуты от начала до конца. С большим трудом Тристрам свалил придавившее его тело на доски настила. Из легких убитого вырвался последний стон. Потрясенный Тристрам с трудом отполз в сторону, чтобы похныкать в одиночестве. Запах чудовищной трапезы из копченого бекона еще носился в воздухе. Тристрам не мог сдержать нахлынувших на него рыданий, он выл от отчаяния и ужаса. В темноте, словно в зеркале, он видел свое жалкое искаженное лицо, язык, слизывающий слезы, выпяченную нижнюю губу, дрожащую от страха и безнадежности.. Когда этот приступ ужаса кончился, Тристраму показалось, что он слышит, как наверху возобновился бой, однако раздавались отдельные пистолетные выстрелы с неравными промежутками между ними. Выглянув из окопа, Тристрам со страхом заметил мечущиеся лучи фонариков, словно кто-то что-то искал. Ужас снова сковал его. - Старый добрый "куп де грэйси", - произнес хриплый голос. - Бедная маленькая сучка! Послышались хлопки двух неотвратимых выстрелов Луч все рыскал и рыскал. Вот он перебежал через край окопа и подобрался к нему. Тристрам лежал неподвижно, на лице его была новая гримаса - это было лицо человека, претерпевшего насильственную смерть. - Бедный старый педик, - произнес хриплый голос, и пуля звонко щелкнула о кость. - Здесь сержант! - послышался другой голос. - Но с ним все в порядке. - Лучше, чтоб наверняка, - посоветовал первый. - О, черт! - выругался второй. - Меня тошнит от этой работы! Натурально тошнит. Это грязно, мерзко! Тристрам почувствовал, как луч фонарика скользит по его закрытым глазам и... и идет дальше. - Хорошо, - проговорил первый голос. - Бросай это дело. Еели тебе позволят. Ты! - окликнул он кого-то, находившегося в отдалении. - Оставь карманы в покое! Никакого мародерства! Имей хоть каплю уважения к покойникам, чтоб ты сдох! Звуки шагов стали удаляться дальше в поле, время от времени раздавались выстрелы. Тристрам продолжал лежать совершенно неподвижно, как мертвый. Он не пошевелился даже тогда, когда по нему деловито пробежало какое-то маленькое животное, обнюхав лицо и пощекотав усиками. Настала тишина, не нарушаемая людьми, но Тристрам еще долго лежал, не шевелясь и медленно замерзая. Глава 9 В мертвой, но безопасной тишине, подсвечивая себе фонариком, Тристрам добрался наконец до той землянки, где капрал Хейзкелл преподавал ему географию Ирландии, а солдаты первого отделения его взвода, лежа вповалку, распевая песни и нервничая, ожидали боя. Вход в землянку был завешен одеялом, и внутри еще стоял спертый воздух. Это был запах жизни. Кругом валялись ранцы и фляги, здесь же, вероятно, лежали и вещи Тристрама, который сбросил этот ненужный груз в землянке одного из отделений, когда занимали окопы. Аккумуляторная лампочка была погашена перед атакой, и Тристрам не стал ее зажигать. Под лучом фонарика на столе заблестели лежавшие кучкой монеты: гинеи, септы, тошроны, кроны, таннеры, квиды, флорины. Тристрам знал, что это была взводная "черная касса". Бесполезная для мертвых, она была наградой уцелевшим. Древняя традиция. Тристрам - единственный оставшийся в живых - низко опустил голову, рассовывая деньги по карманам. Потом он набил первый попавшийся под руку ранец мясными консервами, прицепил к поясу полную флягу с водой и зарядил пистолет. Закончив, он тяжело вздохнул: ему предстоял новый анабасис. Тристрам выбрался из окопа и, спотыкаясь о трупы, побрел через узкую полосу ничейной земли. Пользоваться фонариком на открытом пространстве он не решался. Ощупью Тристрам спустился во вражескую траншею, оказавшуюся очень мелкой, так же ощупью выбрался из нее и пошел дальше, морщась от боли в спине, ушибленной при падении с бруствера на дощатый настил, и настороженно ожидая выстрелов возможно притаившихся где-нибудь стрелков. Только звезды освещали расстилавшуюся перед ним голую землю. Пройдя, по его расчетам, примерно с милю, Тристрам увидел на горизонте слабые, далеко расположенные друг от друга огоньки. Вынув пистолет, тяжело переставляя ноги, он осторожно продвигался вперед. Огни увеличивались в размерах, и скоро уже стали похожи на фрукты, а не на их семена. Скоро Тристрам, к своему ужасу, увидел высокий проволочный забор, бесконечно растянувшийся в обе стороны. Это было местами освещенное, местами затемненное плотное стальное кружево. Забор, вероятно, под электрическим током, как в базовом лагере. Не оставалось ничего другого, как не таясь идти вдоль ограждения (кругом не было ни кустов, ни деревьев) и, будучи готовым блефовать, угрожать, применять силу, прорываться в открытую, если будет такая возможность. Через некоторое время Тристрам наконец увидел в этом бесконечном заборе что-то вроде КПП. Он осторожно приблизился: перед ним были прочные металлические ворота, украшенные наверху колючей проволокой Перед воротами торчала маленькая деревянная будка с одним подслеповатым окошком, а перед дверью будки стоя дремал часовой в шинели и каске. Будка, ворота, проволока, темнота, часовой - и ничего больше. Испуганно вздрогнув, часовой ожил и, вытаращив глаза, направил на Тристрама винтовку. - Пропустить! - скомандовал Тристрам. - Откуда вы взялись?! - Довольно тупое лицо часового выражало тревогу. - Вы что, не видите моего звания? - взорвался Тристрам. - Дайте мне пройти! Проведите меня к начальнику караула! - Простите, сержант. Я вроде как обалдел. Первый раз вижу, чтобы кто-нибудь пришел с этой стороны! Пока все шло хорошо. Часовой приоткрыл створку ворот, провизжавшую колесиками по земле. - Сюда, пожалуйста, - проговорил он, хотя никакого другого выхода здесь и не было, - сержант. Часовой провел Тристрама к домику караульного помещения, открыл дверь и пропустил его внутрь. С потолка караулки свисала желтая, как апельсин, маломощная лампочка, на стене висели инструкции в рамочках и карта. Нос капрала Хейзкелла сработал удивительно точно: это была карта Ирландии. За столом, положив ноги на стул, сидел капрал и чистил ногти. Прической и выражением лица он смахивал на Шарля Бодлера. - Встать, капрал! - рявкнул Тристрам. Капрал вскочил, в панике уронив стул. Он был напуган офицерским акцентом Тристрама больше, чем его нашивками. - Хорошо, - проговорил Тристрам. - Садитесь. Вы начальник караула? - Сержант Форестер. Он спит, сержант. Я его разбужу! - Не беспокойте его. - Тристрам решил врать напропалую. - Мне нужен транспорт. Где я могу добыть какой-нибудь транспорт? Капрал выпучил глаза в точности так, как пучит их сам Шарль Бодлер на своем дагерротипе. - Ближайший автопарк находится в Дингле... Смотря куда вы хотите ехать. - Мне нужно доложить об этом последнем шоу, - ответил Тристрам. - Можно взглянуть на карту? Он подошел к карте, на которой был изображен разноцветный неуклюжий зверь, называвшийся Ирландией. Дингль находился, само собой, на берегу залива Дингль. Заливы Дингль и Трали вгрызались в территорию графства Керри, образуя полуостров. Глядя на карту, Тристрам все понял: на многих островках и выступах западного побережья красовались флажки Министерства обороны. По всей видимости, Правительство Единой и Неделимой Ирландии сдало эти территории в аренду британскому Министерству обороны для организации псевдотренировочных лагерей. - Угу, угу, - гмыкал Тристрам, разглядывая карту. - А где находится то место, куда вы хотите добраться? - спросил капрал. - Вам бы следовало подумать, прежде чем задавать такой вопрос, - укоризненно проговорил Тристрам. - Есть такая вещь, как военная тайна, слыхали? - Простите, сержант. Сержант... а что там действительно происходит? - смущенно спросил капрал и ткнул пальцем в направлении огромного огороженного полигона. - Вы хотите сказать, что вам ничего не известно? - Никто не имеет права заходить туда, серж. Туда ни разу не пропустили ни одного человека. Мы слышим только шум, и вс?. Но, судя по звукам, условия, в которых проходят тренировки, очень приближены к боевым. Но никому и никогда еще не разрешили посмотреть на это, серж. Так предписывают инструкции. - А обратно людей выпускают? - Ну, этого тоже не бывает, понимаете... Никто не выходит через эти ворота, вот почему я так думаю. Вы первый, кого я вижу, а я здесь служу уже девять месяцев. Не стоило здесь и ворота городить, правда ведь? - Ну, не знаю, - проговорил Тристрам. - Сегодня ведь они сослужили свою службу? - Ваша правда! - ответил капрал, испытывая благоговейное восхищение предусмотрительностью все предвидящего Провидения. - Это действительно совершеннейшая правда! Полный желания помочь Тристраму, он добавил: - Но, конечно же, вы всегда можете сесть на поезд и поехать туда, куда вам нужно, сержант. - Где станция? - О, всего в одной или двух милях отсюда прямо по дороге. Железнодорожная ветка до Трали. Там ходит рабочий поезд до Килларни, часа в два ночи. Вы легко доберетесь, если этот вариант вас устраивает. ("Думать надо, думать!") Эта ночь еще не кончилась, и тем не менее казалось, что целый пласт какого-то другого времени отделяет его от того момента, когда раздался визг свистков. Сержант Лайтбоди, которого Тристрам вдруг вспомнил, говорил о том, что собирается найти "великое возможно". Странно подумать, но он уже давно нашел его. Которое больше уже не "возможно", конечно. Тристрам поежился. - Вы не очень хорошо выглядите, сержант. Вы уверены, что сможете туда добраться? - Я смогу, - ответил Тристрам. - Я должен смочь.  * ЭПИЛОГ *  Глава 1 Маршрут: Трали - Килларни - Мэллоу. Большую часть пути Тристраму снились плохие сны. Подняв воротник шинели, он прикорнул в углу купе. Во сне ему слышался какой-то противный высокий голос, который, перекрывая рев паровоза, вел подсчеты: "Предположим, что сегодня ночью мы проводили двенадцать сотен людей. Предположим, что каждый в среднем весит десять стоунов (женщины легче мужчин), и получим двенадцать тысяч стоунов брутто. Умножаем на тысячу - получаем двенадцать миллионов стоунов мяса (живьем, на своих двоих) на одну ночь хорошей работы в мировом масштабе. Желающие на досуге могут пересчитать в тонны". Взвод Тристрама стоял в строю, и все с печальными лицами показывали на него пальцами: он был еще жив. Встрепенувшись, Тристрам проснулся в холодном поту, когда поезд подходил к Мэллоу. Рабочий-ирландец положил ему руку на плечо и успокоил его, сказав: "Все в порядке, парень". За день Тристрам добрался от Мэллоу до Росслера. Ночь он провел в гостинице, а утром, заметив, что вокруг бродит военная полиция, купил костюм, плащ, рубашку и ботинки. Свою военную форму он запихал в ранец, вынув оттуда мясные консервы. Тристрам подарил их нищей старухе, которая благодарно запричитала: "Да благословит тебя Христос, Дева Мария и святой Иосиф, сынок!" Пистолет он сунул в карман. На борт пакетбота, следовавшего до Фишгарда, Тристрам взошел гражданским человеком. Переход был тяжелым - февраль. Пролив Святого Георгия вставал на дыбы и храпел, как дракон. В Фишгарде Тристрам почувствовал себя совсем больным и провел там ночь. Следующий день был солнечным, а воздух прохладно-бодрящим, как рейнвейн. Тристрам отправился на юго-восток, в Брайтон. Во всяком случае, билет, который он купил, был до Брайтона. После того как поезд миновал Солсбери, у Тристрама вдруг возникло непреодолимое желание пересчитать деньги. Взводные деньги. Их оказалось тридцать девять гиней, три септа и один таннер. Тристрама непрерывно бил озноб, да так, что соседи по купе бросали на него любопытные взгляды. К тому времени, когда доехали до Саутгемптона, Тристрам понял, что по- настоящему болен, хотя, возможно, у него еще хватит сил сойти с поезда и найти убежище, чтобы оправиться от болезни. Имелось множество веских причин для того, чтобы не появляться в Брайтоне, шатаясь и теряя сознание от слабости, а значит, и не имея возможности овладеть ситуацией. В Саутгемптоне, неподалеку от Центрального вокзала, Тристрам нашел военную гостиницу, занимавшую пять нижних этажей какого-то небоскреба Войдя в гостиницу, он показал свою расчетную книжку и заплатил за пять дней вперед. Старый служитель в вытертой синей куртке привел его в маленькую, холодную, по-монастырски меблированную комнату, где - о счастье! - на кровати лежала целая куча одеял. - Как вы себя чувствуете? - спросил старик - Нормально, - ответил Тристрам. Как только старик вышел, он запер дверь, быстро разделся и заполз под одеяла. В постели Тристрам позволил себе расслабиться и разрешил лихорадке - словно дьяволу или любовнице - полностью овладеть им. Бесконечный потный озноб оказался сильнее времени, пространства и ощущений Исходя из естественного чередования света и тьмы, Тристрам прикинул, что он лежит в постели уже часов тридцать шесть. Болезнь терзала и грызла его тело, как собака кость. Потливость была такой сильной, что мочевой пузырь совершенно не беспокоил Тристрама. Он чувствовал, как ощутимо худеет и становится легче. К кризису он приблизился с убеждением, что тело его стало прозрачным, что каждый внутренний орган у него фосфоресцирует в темноте, а отсутствие медсестры-инструктора, которая могла бы привести своих студентов-анатомов полюбоваться на него, - скандальное недоразумение. Наконец Тристрам провалился в окоп забытья, столь глубокий, что до него не могло дотянуться ни одно сновидение, ни одна галлюцинация. Он проснулся утром с таким ощущением, словно проспал целую зиму, как медведь или черепаха, потому что солнце, освещавшее комнату, сияло совсем по-весеннему. Тристрам с болью выдернул ощущение времени из того места, где оно пряталось, и вычислил, что сейчас должен быть еще февраль, еще зима. Сильнейшая жажда выгнала его из постели. Пошатываясь, Тристрам подошел к умывальнику, вынул из стакана ледяные на ощупь зубные протезы и, раз за разом наполняя его жесткой южной известковой водой, стал жадно глотать ее, громко булькая. Он пил до тех пор, пока, задыхаясь, не свалился на кровать. Знобить его перестало, но он все еще чувствовал себя легким, как листочек папиросной бумаги. Тристрам завернулся в одеяла и снова заснул. На этот раз его разбудил переполненный мочевой пузырь, и, говоря по секрету, Тристрам опорожнил его в раковину умывальника. Теперь он чувствовал, что может держаться на ногах, хотя ему и было очень холодно. Это потому, что он ничего не ел. Солнце садилось, наступал промозглый вечер. Тристрам оделся и, немытый и небритый, спустился в столовую. Кругом сидели солдаты, пили чай, хвастались и жаловались на жизнь, хотя были еще совсем "салаги". Тристрам попросил куриных яиц и натурального молока. О мясе он не мог и подумать. Ел он очень медленно и чувствовал, как к нему вроде бы возвращаются силы. Тристрам был удивлен, заметив, что воскрешен древний обычай, введение которого в Англии приписывается легендарному мореплавателю по имени Джон Плейер: некоторые солдаты давились от кашля, держа во рту свернутые трубочкой бумажки, подожженные с одного конца. "И покроете себя ела... ела... дада-рам, дада-рам..." Из груди Тристрама вырвалось рыдание. Лучше ему вернуться в постель. Тристрам крепко проспал еще какой-то промежуток времени, не измеренный сменой света и тьмы. Когда он проснулся - это произошло внезапно, - он обнаружил, что перенесся в мир совершенной духовной ясности. - Что ты намерен делать? - спросила спинка кровати. - Не дать себя поймать! - вслух ответил Тристрам. Его насильно завербовали в армию двадцать седьмого марта прошлого года, в день праздника Пасхи, и должны были демобилизовать ровно через год. До этой даты - еще больше месяца! - он не мог чувствовать себя в безопасности. Он не выполнил приказа умереть. Вполне возможно, что военное ведомство будет охотиться за ним до тех пор, пока он не искупит вину, выполнив свой долг. "А правда, захотят ли они возиться?" Подумав, Тристрам решил, что захотят, потому что вопросительный знак вместо галочки против одного из имен в списке личного состава не будет давать им покоя, означая пропажу расчетной. книжки. Возможно, что даже здесь, в этой армейской гостинице, его поджидает опасность. Тристрам подумал, что чувствует себя уже достаточно хорошо, чтобы уйти отсюда. Он помылся, тщательно побрился и, внимательно следя за собой, переоделся в гражданское. Легкий, как остриженная овца, почти спорхнул он вниз по лестнице: болезнь принесла благо, очистив от тяжких мыслей. Патруля военной полиции в вестибюле не было. Тристрам думал, что выйдет навстречу утру, но, нырнув с головой в этот приморский город, он обнаружил, что уже середина дня. Он отведал жареной рыбы в каком-то окраинном ресторанчике, а потом, неподалеку от него, нашел неряшливо выглядевший дом с меблированными комнатами, который его вполне устраивал: никаких вопросов, никакого любопытства. Тристрам заплатил за неделю вперед. "Денег хватит как раз до дембеля", - подумал он. Глава 2 Следующие четыре недели Тристрам провел с большой пользой. Он вспомнил о своем призвании преподавателя истории и связанных с ней дисциплин, а потому, финансируемый своим бедным мертвым взводом, прописал себе краткий курс реабилитации. Целые дни он проводил в Центральной библиотеке, читая работы великих историков и историографов своей эпохи: "Борьбу идеологий в двадцатом веке" Скотта, "Principien der Rassensgeschichte" Цукмайера и Фельдфебеля, "Историю ядерной войны" Стеббинга-Брауна, "Гунчаньчжуи" Жу Ансюна, "Суррогаты религий в прототехническую эпоху" Спарроу, "Учение о Колесе" Радзиновича. Это все были тоненькие книжечки, написанные логограммами, их урезанная орфография служила целям экономии печатной площади. Похоже, что теперь этой площади было достаточно. По вечерам, для того чтобы расслабиться, Тристрам читал современных поэтов и романистов. Ему казалось, что писатели Пелфазы дискредитировали себя: никто из них, похоже, не мог (а жаль, что ни говори!) создать настоящее произведение искусства, исходя из принципов доброго старого либерализма. Новые книги были полны секса и смерти - тем, вероятно, единственно достойных писателя. Двадцать седьмого марта, в понедельник, прекрасным весенним утром Тристрам на поезде отправился в Лондон. Министерство обороны находилось в Фулхэме. Оно оказалось рядом офисов в небоскребе умеренной высоты (тридцать этажей), который назывался "Джунипер-билдинг". - Вам нельзя сюда, сэр, - сообщил ему швейцар- отставник. - Почему это? - Нельзя, если не назначено. - Прочь с дороги! - зарычал Тристрам. - Вы, похоже, не знаете, кто я такой? Оттолкнув швейцара в сторону, он решительно прошел в первый попавшийся офис, где множество упитанных блондинок трещали электрическими аудиофонами. - Я хочу видеть кого-нибудь из начальства, - объявил Тристрам. - Вы никого не можете видеть, если вам не назначено! - огрызнулась одна из молодых женщин. Тристрам прошел офис насквозь и открыл какую-то дверь с застекленной верхней половиной. Он увидел лейтенанта, который, тяжело задумавшись, сидел между двумя пустыми корытцами для "входящих-исходящих" - Вас кто пропустил? - спросил лейтенант. На носу у лейтенанта сидели большие очки в черной оправе, цвет кожи был, как у сладкоежки, ногти обгрызены до мяса, а на плохо выбритой шее красовался клок волос. - Глупый вопрос, вам не кажется? Меня зовут Т Фокс. Сержант Фокс. Докладываю вам, что я единственный, кто остался в живых после одного из тех славно придуманных миниатюрных побоищ на западном побережье Ирландии Я бы хотел поговорить с кем-нибудь поважнее вас. - Оставшийся в живых?! - переспросил пораженный лейтенант. - Лучше вам, наверное, пойти и представиться майору Беркли. Лейтенант встал из-за стола, показав брюшко канцелярского служащего, и вышел в другую дверь. В дверь, через которую ворвался Тристрам, постучали. - Войдите! - крикнул он. Это был швейцар. - Простите, что я позволил ему пройти мимо меня, сэр... - начал он и охнул: Тристрам держал в руке пистолет. Если они хотят играть в солдатики - Бог в помощь. - Псих! - взвизгнул швейцар и быстро захлопнул дверь. Через стекло можно было рассмотреть его быстро удаляющийся силуэт. Вернулся лейтенант. - Следуйте за мной, - пригласил он. Тристрам пошел за лейтенантом по коридору, который был освещен только светом из других застекленных дверей. Пистолет он сунул в карман. - Сержант Фокс, сэр! - доложил лейтенант, вытаращивая глаза на офицера, который делал вид, что ужасно занят составлением какой-то срочной депеши. Офицер был майором с очень красивыми темно-рыжими волосами. Склонившись над столом, он представил Тристраму на обозрение маленькую лысинку величиной с просфору. На стенах были развешаны групповые фотографии каких-то людей, одетых большей частью в шорты. - Одну минутку, - сурово проговорил майор, продолжая усердно писать. - Ах, да бросьте вы! - раздраженно сказал Тристрам. - Простите, не понял? Майор поднял голову. Глаза у него были подслеповатые, цвета устричной раковины. - Почему вы не в форме? - Потому что, по условиям контракта, записанным в моей расчетной книжке, я закончил свою службу сегодня ровно в двенадцать часов дня. - Понятно. Оставьте нас наедине, Ральф, - приказал майор лейтенанту. Тот ответил поклоном официанта и вышел. - Итак, - обратился майор к Тристраму, - что это вы там говорили насчет того, что вы единственный уцелевший? Похоже было, что он не ждал немедленного ответа, так как попросил у Тристрама расчетную книжку, чтобы взглянуть на нее. Тристрам протянул документ. Сесть ему не предложили, поэтому он сел сам. - Угу, - буркнул майор, открыл книжку и принялся ее изучать. Щелкнув тумблером, он проговорил в микрофон: "7388026, сержант Т. Фокс. Личное дело немедленно, прошу вас". Затем, обращаясь к Тристраму, майор спросил: - Так зачем же вы к нам пожаловали? - Заявить протест! - ответил Тристрам. - И предупредить, что я собираюсь взорвать весь этот дешевый театр! Вид у майора был озадаченный. В задумчивости он принялся тереть свой длинный нос. Из щели в стене выскочила кожаная папка и упала в проволочную корзину. Майор открыл папку и начал внимательно читать. - Так-так, понятно, - вскоре проговорил он. - Похоже, что все вас ищут! Строго говоря, вы должны быть мертвы, разве нет? Вы должны были умереть вместе, со своими товарищами. Должно быть, вы быстро бежали! Вы знаете, я еще могу арестовать вас как дезертира. Наверстать упущенное. - Ерунда это! - вспылил Тристрам. - Будучи единственным оставшимся в живых, я превратился в командира этого несчастного убитого взвода. Именно я должен был принимать решения! И я решил предоставить себе месячный отпуск. К тому же я был болен, что неудивительно. - Это нечестно, понимаете? - Вот уж не вам и вашей организации кровожадных убийц говорить о честности! Шайка вонючих свиней-душегубов, вот вы кто! - Так-так, - проговорил майор. - А вы себя с нашей организацией никак не связываете? Осмелюсь предположить, что вы убили людей гораздо больше, чем, скажем, я. Вы действительно принимали участие в М. И.? - Что такое М. И.? - Мероприятие по истреблению. Так теперь называются эти новые сражения, понимаете? Осмелюсь предположить, что вы приняли в такой акции посильное участие. Ну, скажем, защищая себя. В противном случае, я не понимаю, как вам удалось остаться в живых? - Нам дали приказ! - Конечно, дали. Приказ стрелять. И это всего лишь справедливо - стрелять, когда в тебя стреляют. Не правда ли? - И все равно это было убийство! - горячо возражал Тристрам. - Убийство бедных, несчастных, беззащитных... - О-о-о, послушайте-ка, они ведь были не такими уж беззащитными, не правда ли? Берегитесь банальностей, Фокс! Одна банальность тащит за собой другую, и знаете, серия банальностей всегда кончается абсурдом. Солдаты были хорошо обучены и хорошо вооружены, и они умерли с честью, веря в то, что отдают жизни за великое дело. И вы знаете - так оно и есть! А вот вы сохранили себе жизнь, исходя, безусловно, из совершенно бесчестных побуждений. Вы оставили себя в живых, потому что не верите в то, за что боремся мы, за что мы всегда будем бороться. Понятно - вас загребли в самом начале, когда система была крайне несовершенна. Сейчас же призыв в армию осуществляется очень избирательно. Мы больше не берем подозрительных личностей вроде вас. - Вы просто используете бедняг, которые находятся в безвыходном положении, так? - Конечно. Без дураков и энтузиастов как-то лучше жить. А также без бродяг и уголовников. Если говорить о женщинах - без кретинок-производительниц. Знаете, это очень здраво в смысле генетики! - О Боже, Боже! - простонал Тристрам. - Это же явное безумие! - Ничуть. Вспомните - вы выполняли приказ. Мы все выполняем приказы. В конечном счете приказы Министерства обороны - это приказы УОНЗ. - Убийцы они, как бы их ни называли! - О нет! УОНЗ - это Управление по Ограничению Населения Земли. Конечно же, военных приказов в буквальном смысле оно не отдает. УОНЗ просто делает официальные сообщения о численности населения, соотнося эту численность с запасами продовольствия (всегда с прикидкой на будущее, конечно). И их концепция обеспечения продовольствием - это не та старая примитивная идея минимального рационирования. Их цель - высокие стандарты, подразумевающие наличие запасов. Я не экономист, между прочим, так что какие такие запасы - меня можете не спрашивать. - Я об этом все знаю, я историк, - заметил Тристрам. - Что вы говорите! Тогда, я полагаю, вас или нужно было оставить инструктором, а рано или поздно кто-нибудь получит нагоняй за ваш перевод в боевую часть, или... о чем бишь я говорил? Да! Или вас не нужно было брать в армию совсем. - Я понимаю, к чему вы клоните, - проговорил Тристрам. - Я слишком много знаю. Так? А ведь я еще собираюсь и написать, и рассказать - ученикам тоже! - о вашей организации циничных убийц. Полицейского государства больше нет! Нет шпионов, нет цензуры. Я расскажу всю правду. Я заставлю Правительство действовать! Майор был невозмутим. Медленными движениями он тер свой нос. - Несмотря на свое название, - заговорил майор, - Министерство обороны на самом деле не является правительственным учреждением. Это корпорация. А название - Министерство обороны - просто дань прошлому. Это корпорация, работающая по договору с Государством. Договор должен возобновляться каждые три года, если я не ошибаюсь. Не думаю, чтобы существовала какая-нибудь вероятность того, что договор не будет продлен. Действительно, а каким другим способом сдержать рост населения? В прошлом году рождаемость подскочила феноменально и продолжает расти. Не то чтобы в такой ситуации было что-то ненормальное, нет, конечно. Контрацепция - вещь жестокая и неестественная: каждый имеет право появиться на свет. Так же как каждый должен умереть, рано или поздно. Мы будем поднимать порог призывного возраста все выше и выше - в той степени, конечно, насколько это касается физически здоровой и умственно нормальной части населения: дрянь должна исчезать сразу по достижении половой зрелости. Умереть должен каждый, а история, похоже, говорит о том (вы как историк со мной согласитесь), история говорит о том, что смерть солдата - лучшая из смертей. "Перед лицом судьбы ужасной..." - как говорит поэт. "За предков прах, за храмы и богов..." - и так далее, и тому подобное. Я не думаю, чтобы вам удалось отыскать хоть кого-нибудь, кто возражал бы против существующей системы. Деятельность Министерства обороны несколько напоминает проституцию: она очищает общество. Если бы нас не существовало, много бы всякой мерзости булькало на поверхности Государства. Мы как раковины-жемчужницы, понимаете? Хулиганы, извращенцы, искатели смерти... вы же не хотите, чтобы они существовали в гражданском обществе? До тех пор пока существует армия - не будет полицейского государства, не будет "серых", и резиновых дубинок, и зверских пыток, и расстрелов в обременительно ранние часы. Основные проблемы Государства решены. Теперь у нас свободная страна: порядок без заорганизованности, что означает - порядок без насилия. Безопасное общество, в котором есть место для каждого. Чистый дом, населенный счастливыми людьми. Но в каждом доме должна быть канализационная система. Это мы и есть. - Это неправильно, - заявил Тристрам. - Все, все неправильно! - Что вы говорите! Что ж, когда придумаете что-нибудь получше, приходите и расскажите нам. С крошечным остатком надежды Тристрам спросил: - Считаете ли вы, что люди по сути своей добропорядочны? - Ну, теперь у них есть шанс стать добропорядочными гражданами. - Все точно. Это означает, что возврата либерализма ждать недолго. Не думаю, чтобы Пелагианское государство возобновило с вами договор. - Не думаете? - как-то безразлично переспросил майор. - Вы подписали себе смертный приговор самим фактом своего существования. - Мне кажется, вы выражаетесь излишне афористично, - проговорил майор. - Знаете... мне было приятно с вами побеседовать, но я действительно очень занят. Понимаете, строго говоря, раз уж речь идет о вашей демобилизации, вам бы нужно пройтись по соответствующим инстанциям. Но я подпишу вашу отставку, если уж вам так невтерпеж, и дам вам квиточек для бухгалтерии. Майор принялся скрести пером. - Вознаграждение - по двадцать гиней за каждый месяц службы. Месяц официального отпуска по случаю демобилизации будет полностью оплачен. Так... Ну а детали вы там с ними обговорите. Принимая во внимание, что человек вы очень недоверчивый, вам заплатят наличными. Майор улыбнулся и добавил: - И не забудьте сдать пистолет. - Тристрам с удивлением заметил, что держит в руке пистолет, направив его на майора. - Отдайте-ка его лучше мне. Мы не так уж любим насилие, знаете ли. Стрельба - это для армии, а вы теперь вне армии, мистер Фокс. Тристрам покорно положил пистолет на майорский стол. Сейчас он понял, что стрелять в Дерека было бы дуростью. - Есть еще вопросы? - поинтересовался майор. - Только один. Что происходит с убитыми? - С убитыми? А... Понимаю, что вы хотите спросить. Когда солдата вычеркивают из списков личного состава по случаю смерти, то у него забирают расчетную книжку и посылают письмо с выражением соболезнований его - или ее - близким. На этом заботы военного департамента кончаются. Дальше уже подключаются гражданские подрядчики. Вы знаете, мы извлекли кое-какие уроки из прошлого мотовство до добра не доводит. А уж что там делают гражданские подрядчики - это их забота. Деньги всегда кстати. Деньги поддерживают корпорацию в рабочем состоянии. Понимаете, мы полностью независимы от Казначейства. Мне кажется, этим можно гордиться. Есть еще вопросы? Тристрам молчал. - Вот и хорошо. Ну, лучшие пожелания, старина. Полагаю, сейчас вы начнете подыскивать себе работу? С вашей квалификацией у вас не должно быть больших трудностей. - И с моим жизненным опытом. - Вот именно. Улыбаясь, как родному, майор встал, чтобы пожать Тристраму руку. Глава 3 Тристрам сел на ближайший поезд подземки, идущий до Брайтона. Прислушиваясь к стуку колес, он повторял про себя: "Терпение, терпение, терпение..." Это слово заключало в себе очень много: терпеть, может быть, придется долго и тяжко, а ожидания могут сбыться не скоро. Когда его обступили громады зданий Брайтона, душа содрогнулась от воспоминаний и надежд. "Терпение. Держись от моря подальше, хотя бы недолго. Делай все правильно". Тристрам нашел Министерство образования там, где оно всегда и находилось: на Эдкинс-стрит, сразу за Рострон- плейс. В отделе кадров сидел все тот же Фрэнк Госпорт. Он даже узнал Тристрама. - Вы хорошо выглядите, - приветствовал Тристрама Госпорт. - В самом деле хорошо. Так, словно побывали в длительном отпуске. Чем могу служить? Госпорт был приятным упитанным человеком с широкой улыбкой и мягкими, как утиный пух, волосами. - Работой, - ответил Тристрам. - Хорошей работой. - Хм. История, не так ли? Основы гражданственности и все такое? - У вас хорошая память. - Не такая уж и хорошая. Я не могу припомнить вашего имени. Дерек, кажется? Нет, какая же я бестолковщина! Дерек Фокс - секретарь-координатор Министерства плодовитости. Конечно, конечно, это же ваш брат! Сейчас вспомню... Ваше имя на "Т"! Госпорт нажал какие-то кнопки на стене. На противоположной стене мягким светом загорелись буквы, появились подробные сведения о вакансиях. Рамочки учетных карточек сменяли друг друга, мягко светясь горящими буквами. - У вас есть что-нибудь на примете? - Четвертое отделение Единой мужской школы, Южный Лондон, район Канала, - ответил Тристрам. - Кто там сейчас директором? - Как и раньше - Джослин. Он женился, знаете, на настоящей бой-бабе! Умный мужик, нечего сказать... Держит нос по ветру, знаете ли. - Вроде моего брата Дерека. - Похоже, что так. Хотите посмотреть чего-нибудь там? - Да не особенно... Слишком много тяжелых воспоминаний. Я бы хотел прочитать курс лекций в Техническом колледже. "История войн". Думаю, что справлюсь. - Эт-то что-то новенькое... Вряд ли будут желающие. Так вас записать ведущим этот курс? - Да, пожалуй. - Можете приступать с началом этого летнего семестра. А вы что-нибудь знаете о войне? Мой сын только что получил повестку. - Он рад? - Ну... Он молодой лоботряс. В армии ему вправят мозги. Вы бы как-нибудь пошли и посмотрели на этот колледж. Очень красивое здание, мне кажется. И директор молодец. Его зовут Мэзер. Я думаю, вы там хорошо устроитесь. - Прекрасно. Спасибо. На Рострон-плейс Тристрам отыскал контору квартирного маклера. Тот предложил ему шикарную квартиру в "Уинтроп- мэншнз" - две спальни, гостиная, большая кухня с холодильником, стереотелевизор, розетка для "Диска Ежедневных Новостей" или любого другого радиоприбора. Осмотрев квартиру, Тристрам снял ее, подписав обычной формы договор, и заплатил за месяц вперед. Потом он сделал кое- какие приобретения: накупил кухонной посуды, продовольствия (в новых частных магазинах был очень хороший выбор), кое- какого белья, пижаму и халат. "Вот сейчас, вот сейчас, вот сейчас!" Сердце его громко билось и трепетало, как птица в бумажном пакете. Стараясь идти медленно, Тристрам направился к берегу моря. Он шел в толпе людей, обдуваемый свежим морским ветром; чайки кричали, как испорченные мегафоны, кругом царило каменное величие правительственных зданий. Фронтон Министерства плодовитости украшал барельеф, изображавший расколотое яйцо, из которого показывались крылышки новой жизни. На доске у входа было написано: "Департаменты Продовольствия, Сельского хозяйства, Изучения проблем плодовитости, Религий, Обрядов и Народной культуры". Девиз - "Вся жизнь едина". Глядя на доску и нервно улыбаясь, Тристрам решил, что ему, в конце-то концов, вовсе не хочется входить в это здание и что ему нечего толком сказать своему брату или чего-то ждать от него. Он круто повернул кругом, сделав свой последний в жизни поворот, и стал быстро спускаться по ступеням, сдерживаясь, чтобы не побежать. Потому что победа была уже за ним, за Тристрамом, и сегодня днем это станет совершенно ясно, потому что через девяносто минут или даже раньше он снова обретет ту, что дороже всех для него. Окончательно. Насовсем. Эта победа была единственной, только ее он и хотел добиться. Высоко над Домом Правительства одетая в свободную мантию бронзовая фигура с барочной бородой и складками одежды тоже в стиле барокко смотрела на солнце. По фантазии скульптора, даже в этот безветренный день волосы и одежду изваяния шевелил барочный ветер. Кто это был? Августин? Пелагий? Христос? Сатана? Тристраму показалось, что он различает сияние небольших рожек в развевающейся массе каменных волос. Придется немного подождать. Всем им придется немного подождать. Но Тристрам был почти совершенно уверен, что колесо должно закрутиться снова, что изваяние молится солнцу и облакам над морем о том, чтобы человеку была дарована способность достойно устроить свою жизнь, о нехватке в душе его стремления к милосердию и наличии всего лишь смутного понятия о Боге. Пелагий, Морган, Старый Человек Моря... Тристрам ждал. Глава 4 - Море, - шептала Беатриса-Джоанна. - Вразуми нас всех. Она стояла у перил набережной. Тепло одетые розовые близнецы, визжа, тузили друг друга в коляске. Вот оно, море, наделенное исступлением, раскинулось перед ней. Море - шкура пантеры, мантия, пронизанная тысячами тысяч солнечных идолов, гидра абсолюта, пьяная от своей собственной голубой плоти, кусающая свой сверкающий хвост в молчаливом смятении. - Море, море, море... А там, за морем, Роберт Старлинг, бывший Премьер- министр Великобритании и бывший Председатель Совета Премьер- министров Союза Англоговорящих Стран, сидя на средиземноморской вилле, окруженный прелестными мальчиками, вкусно ел, попивал фруктовый сок, читал классиков, задрав ноги вверх, и осторожно подсчитывал, когда закончится его ссылка. На других берегах этого моря океанографы готовились к дальнейшим исследованиям его зеленых богатств и отлаживали свои новые двигатели и хитроумные приборы. Нетронутая жизнь притаилась внизу, на огромной глубине. - Море, море... Беатриса-Джоанна молилась о ком-то, мольба ее была тотчас услышана, но ответило ей не море. Ответ пришел с теплой земли у нее за спиной. Нежная рука опустилась на ее руку. Вздрогнув, она обернулась. После мгновения безмолвного шока из глаз ее хлынули слезы. Слов не было. Она прильнула к нему. Огромное небо, животворящее море с будущей историей человечества в его глубинах, город из башен, бородатый человек на куполе здания - все исчезло в тепле его объятий, в близости его тела. Он стал морем, солнцем, башней... Близнецы что-то лепетали. Слов так и не было. Поднимается ветер... Мы должны попробовать жить... Огромное небо открывает и закрывает мою книгу. Волна, хоть и рассыпается в водяную пыль, но со скал падает уже струями воды и дождем брызг. Улетайте, пораженные, ослепленные страницы. Разбивайтесь, волны, вырывайтесь из умиротворенных в своей радости вод...