достаточную распорядительность? Она ведь тоже плутает в тумане. Все, кто со мной едет, полны оптимизма. Они не знают, что над ними нависло, они не знают, какие плакаты движутся им навстречу. Ах!.." Груч ехал в одной карете с Крестоном, Аароном и доверенным последнего. Мэкхит произвел на Аарона сильное впечатление. Он признался, что достаточно ему было услышать в суде, что за спиной Центрального закупочного товарищества стоит Мэкхит, как он твердо решил предоставить ему руководящий пост в синдикате. Кучера были, как видно, не очень уверены в том, что они едут куда надо. Они часто останавливались и громко переговаривались, не слезая с козел. Внезапно они все разом повернули и поехали в обратном направлении. Потом они опять принялись окликать прохожих, но те сами не знали, где находятся. Постовой полисмен дал им указания, и они стегнули лошадей с таким видом, словно теперь уже знали, куда ехать. Мэкхит несколько раз крикнул в окно: - Церковь Святой Троицы! Наконец Груч и Аарон вылезли из кареты, дошли до тротуара и убедились, что перед ними пустырь, по крайней мере по одну сторону улицы. Кучера стали совещаться. Они перечисляли все районы, где по одну сторону улицы тянутся пустыри. Не столковавшись, они поехали дальше. Хоторн недовольно сказал Миллеру (Полтора Столетия ехали в последней карете): - Вообще непонятно, на каком мы свете! После получасовых блужданий Мэкхит потерял терпение и резко сказал Полли: - На ближайшем углу мы вылезем и зайдем в первый попавшийся дом. Дальше так плутать не имеет смысла! Он действительно вышел из кареты, и остальные последовали его примеру. Дом, к которому они подошли, был обнесен высокой оградой и казался довольно большим, хотя из-за тумана трудно было более точно установить его размеры. Ограда тянулась на большом расстоянии; они долго не могли найти ворот. Когда путники наконец нашли их, оказалось, что они попали в тюрьму Олд Бейли. Смеясь, они вернулись на мостовую и, перешучиваясь, разместились по каретам. Теперь всем стало ясно, что они окончательно заблудились. Совершенно случайно наехали еще на одного полисмена; узнав, что господа имеют пригласительные билеты на панихиду в церкви Святой Троицы, он проводил кареты до угла, откуда можно было ехать напрямик. Они опоздали больше чем на час. На площади перед церковью, кроме нескольких нищих-инвалидов, почти никого не было. Пичем высунулся из кареты и недоверчиво осмотрел паперть. Два-три десятка его людей стояли там, жалкие, промокшие. Он отвел одного из них в сторону и узнал, что, хотя Бири слишком поздно прибежал на сборный пункт, демонстрация все равно не состоялась. Рано утром вспыхнуло настоящее восстание. Нищие побросали плакаты и заявили, что в такой оживленный день они желают работать, а не ходить с плакатами. - Своя рубашка ближе к телу, - говорили они, - не надо привлекать внимание полиции. Сегодня население готово уделить кое-какую мелочишку бедным солдатам, чтобы у них не пропало желание жертвовать своими конечностями для величия и процветания Англии. А от нас требуют, чтобы мы обвиняли абсолютно чужих нам людей, заседающих в правительстве, в том, что они нас преследуют. Пора подумать и о деле! Завтра солдат, просящих подаяния, опять будут отправлять в полицейский участок, а сегодня их чествуют. Не каждый день бывают кораблекрушения. Против лихоимства мы успеем протестовать и в дни затишья. Так или примерно так рассуждали они, разбегаясь. Они распределили между собой все позиции на прилегающих улицах. Но туман сильно препятствовал их работе. То и дело по ошибке они обращались не к родственникам погибших, дававшим довольно щедро, а к многочисленным представителям правительства. Облегченно вздохнув, Пичем вошел в церковь. Церковь была наполовину пуста. Высокие колонны были обвиты крепом. Перед амвоном лежали большие венки. Панихида еще не начиналась. Рота солдат тоже еще не прибыла. Она ощупью пробиралась по Челси и уперлась в Темзу. Солдаты чуть не поп_а_дали в воду. Ругаясь, они пошли обратно. Они были назначены нести почетный караул и охранять утонувших товарищей от неистовства черни, а не от неистовства водных стихий. Наконец они добрались до церкви; оказалось, что еще не прибыло духовенство. В тумане оно сбилось с пути и попало на городские бойни. Епископ, у которого в кармане лежала проповедь, посвященная памяти погибших героев, заблудился в поисках швейцара и в полном отчаянии бегал по узким проходам, по которым обычно гнали на убой скот. Сторожа нашли его в овечьем загоне. По прибытии духовенства началась панихида по жертвам катастрофы, после чего должно было состояться чествование героев войны. Власти уже съехались. Мэкхит увидел Брауна; тот сидел рядом с важным чиновником, портрет которого Мэкхиту часто попадался в журналах. Он радовался, что Браун кажется публике таким недоступным, и гордился им. Господин, сидевший рядом с Брауном, был Хейл. Пичем сразу же узнал его. Карета Брауна столкнулась в тумане с каретой Хейла. Они решили, что вдвоем легче будет ориентироваться, и приехали в церковь вместе. Скамьи для публики были все еще наполовину пусты. На родственников погибших не приходилось особенно рассчитывать, а сотни людей, чьи близкие находились на фронте, не успели заблаговременно добраться до церкви. Они блуждали - по большей части жены и матери - по улицам столицы и спрашивали на каждом углу, а иногда и в домах и лавках, где происходят панихида и чествование героев. После музыкальной увертюры, создавшей соответственное настроение, выступил епископ, все еще дрожавший после приключения на бойне. Проповедь свою он начал с Христовой притчи о десяти фунтах. Сперва он прочел эту притчу из Евангелия от Луки, начинающуюся словами: "Некоторый человек высокого рода отправлялся в дальнюю страну, чтобы получить себе царство и возвратиться". Человек этот дал каждому из своих рабов по мине, то есть по фунту серебра, и сказал им, чтобы они пустили их в оборот, пока он не возвратится. Когда он возвратился, первый раб сказал ему, что его мина принесла десять мин. Человек высокого рода дал ему в управление десять городов. Второму рабу мина принесла пять мин, и он получил в управление пять городов. А третьему мина не принесла ничего. Тогда человек высокого рода отнял у него мину и отдал ее имеющему десять мин. "Всякому имеющему дано будет, - сказал он, - а у неимеющего отнимется и то, что имеет". Так гласила притча, и епископ построил на ней свою проповедь. - Друзья мои, - начал он, - ужасная гибель транспортного судна "Оптимист" в Ла-Манше подняла в нашей стране волну патриотизма. Катастрофа, потрясшая нашу страну, как бы открыла ей глаза на ее высокую миссию, о которой она уже начала забывать, пока в прошлый четверг читатели утренних газет не нашли за завтраком около своего прибора ужасную весть о несчастье, поразившем Англию. Что я понимаю под словами: "открыла глаза"? Друзья мои, все события жизни - а ведь жизнь складывается из событий - можно рассматривать с_н_а_р_у_ж_и и и_з_н_у_т_р_и. У всякого происшествия - в том числе и у нашей катастрофы - есть видимый смысл и смысл скрытый. И есть люди, которые видят то, что впереди, но не видят того, что позади. Но скрытый-то смысл и есть самое главное. Только тот, кто видит его, видит жизнь. И вот, возлюбленные друзья мои, я вас спрашиваю: в чем заключается с_к_р_ы_т_ы_й с_м_ы_с_л катастрофы, постигшей нас? Епископ откинулся назад; он стоял, возвышаясь над толпой. Смелым, открытым взором он обвел всю церковь у своих ног: представителей власти, офицеров морского ведомства во главе с Хейлом, дельцов и родственников фронтовых солдат. - Друзья мои, - продолжал он, закончив осмотр, - господин, о котором говорится в нашей притче, - строгий хозяин. Он требует возврата ссуженных денег с процентами и процентами на проценты. В этих делах он шутить не любит. Раба, что возвращает ему только фунт серебра, он выбрасывает во тьму внешнюю, где плач и скрежет зубовный. Да, друзья мои, Бог - ибо человек высокого рода из притчи и есть наш. Господь - строгий, хозяин и требует процентов. Но, друзья мои, он в то же время и справедливый хозяин. Не от каждого из рабов своих он требует одинаковых процентов. С одного он берет десять мин, или фунтов, а с другого и пять. Он берет, что ему дают. Только н_и_ч_т_о третьего, ленивого, нерадивого, лукавого раба он отвергает. Э_т_о_г_о человека он увольняет. У этого человека отнимается и то, что он имеет, то есть тот фунт, который все получили от хозяина в виде основного капитала. Глубочайший же смысл этой притчи заключается в ошеломляющей истине: каждому по его достоянию. Я хотел бы сказать, кстати, два слова о самом понятии "фунт". В Священном Писании имеются два разночтения притчи, о которой мы говорили. В одном месте говорится о фунте серебра, в другом - о таланте. Слово талант имеет двоякое значение: во-первых, оно означает крупную серебряную монету в Древней Греции, а во-вторых, - духовный дар. Двойной смысл этот, как мне кажется, прекрасен. Духовный дар - это деньги, труд - это благосостояние. Но это только так, между прочим. Друзья мои, на Земле мы на каждом шагу сталкиваемся с н_е_р_а_в_е_н_с_т_в_о_м. Человек вступает в жизнь беспомощным голым комочком. В этом состоянии он ничем не отличается от прочих грудных младенцев. Но через некоторое время разница дает себя знать. Один остается на низшей ступени, другой продолжает развиваться. Он умней, чем окружающие его люди, прилежней, бережливей, энергичней, он опережает их в своей работе. И он становится богаче, могущественней, он более уважаем, чем они. Так возникает неравенство. Как же ко всему этому относится Господь? Расценивает ли он людей в зависимости от их общественного положения и способностей? Любит ли он того, кто многого достиг, больше, чем того, кто может похвастаться лишь скромными успехами? Нет, друзья мои, Бог этого не делает. Он вознаграждает каждого в меру достигнутого им: одному - десять городов, другому - пять, кто сколько заслужил, но в остальном он не делает между ними никакой разницы. В остальном все его рабы одинаково дороги ему. И это-то и есть, возлюбленные мои друзья, р_а_в_е_н_с_т_в_о перед Богом. Друзья мои, притча о фунтах указывает нам, как мы должны рассматривать жертву, принесенную нашими солдатами, на "Оптимисте". Наша страна имеет великих граждан, чьи заслуги огромны. Наши государственные мужи день и ночь стоят на командном мостике государственного корабля. Наши генералы, склонясь над картами, разрабатывают планы сражений. Мы, служители Господа, делаем все, что в наших силах, дабы укрепить людские сердца. А наши солдаты всходят на палубы кораблей. И тонут, если такова неисповедимая воля Господня. Мы возвращаем с процентом наш фунт, они - свой. И все вместе мы трудимся для того, чтобы и наша родина, со своей стороны, постоянно приумножала фунт, данный ей Господом, дабы мы в тот день, когда Господь призовет нас к себе, могли, указав на нее, сказать: "Ты дал нам государственных мужей, генералов, купцов, солдат. Посмотри, Господи, вот что мы с ними сделали". И если мы, друзья мои, будем воспринимать все, что происходит в мире, как доброе, так и злое, под этим углом зрения, то мы не ограничимся видимым смыслом того национального несчастья, каким является гибель "Оптимиста", как это делают некоторые люди, чьи помыслы постоянно прикованы к земле. Тогда точно пелена спадет с наших глаз, и мы постигнем скрытый смысл, и если мы его постигнем, то это будет означать, что наши солдаты и матросы, хотя им и не довелось сразиться с врагом, погибли не напрасно. Тогда корабль, погрузившийся в густом, непроницаемом тумане на дно морское, не напрасно носил гордое имя "Оптимист", ибо цель его оптимизма, друзья мои, заключалась в том, чтобы гибель его была правильно воспринята нацией! Тогда мы извлечем прибыль и из этого корабля, которому суждено было погибнуть: он принес и проценты, и проценты на проценты, о Господи! После панихиды по жертвам катастрофы господин Пичем, чета Мэкхитов и господа из Национального депозитного банка и синдиката АКД-лавок отправились в близлежащий ресторан, чтобы по окончании общественных дел отдать должное делам частным. Чета Мэкхитов очутилась под перекрестным огнем комплиментов и поздравлений. Первым заговорил Аарон. - Милостивая государыня, господа! - сказал он. - В истории английской розничной торговли переживаемый нами день является значительной вехой. Во главе крупного торгового синдиката становится человек, представляющий собой, как мы имели возможность убедиться на протяжении последних месяцев, руководящую фигуру в нашей области. С завтрашнего дня он все свои силы, все свое великолепное знание дела, всю свою неукротимую энергию и искусство обращаться с людьми, которые мы в нем научились ценить, посвятит служению нашему общему делу. Публика скоро почувствует, что появилась новая сила. Мы, коммерсанты, не будем впредь умалять свои силы взаимной борьбой, мы поведем борьбу совместную. Все мы только что слышали великолепные слова основоположника нашей религии о фунте. Новое наше руководство во главе с господином Мэкхитом извлечет из того капитала, который представляет собой наша мощная организация, все, что из него можно извлечь. Господин Пичем воспользовался предоставленным ему словом, чтобы сделать интереснейшее предложение. - Я не стану вас уверять, - сказал он, - что я с первой же минуты относился благожелательно к браку моей дочери с господином Мэкхитом. В том, что моя дочь сделала правильный выбор, я окончательно убедился только тогда, когда ознакомился с практической деятельностъю моего зятя. Я понял его основной принцип - служение низшим слоям общества. И во мне тотчас же зазвучала ответная струна. Мы обычно относимся к низшим слоям довольно пренебрежительно; это - глубочайшая ошибка! Они, быть может, менее образованны, чем мы, их быт и нравы грубее наших, более того - это жестокие нравы. Быть может, низшие слои имеют лишь смутное представление о том, что все люди, независимо от их социального положения, должны стремиться к г_а_р_м_о_н_и_ч_н_о_м_у с_о_с_у_щ_е_с_т_в_о_в_а_н_и_ю, если они не хотят окончательно погрузиться в то животное состояние, которое - увы! - столь часто им свойственно. Но все это не дает нам права отмахиваться от них. Я хотел бы сделать вам одно практическое предложение: вы, господа, и ты, мой милый зять, вы продаете лезвия для бритв и часы, предметы домашнего обихода, и так далее, и тому подобное. Но не только этим жив человек. Пусть он чисто выбрит, пусть он знает, который час, - это еще не все. Вы должны пойти дальше. Вы должны продавать ему о_б_р_а_з_о_в_а_н_и_е. Я имею в виду книги - дешевые романы, такие произведения, которые рисуют жизнь не в серых тонах, а в более ярких и бодрых красках, которые открывают перед будничным человеком иной, более высокий мир, которые знакомят его с более утонченными нравами высших слоев, с достойным подражания бытом людей, стоящих выше их в социальном отношении. Я умалчиваю о прибылях, какие сулит это дело (а они могут быть значительными), я говорю только о человечестве, которому этим будет оказана немаловажная услуга. Короче говоря, я даю вам скромную идею. После того как господин Аарон от имени синдиката АКД-лавок поблагодарил господина Пичема за поданную им идею, поднялся старик Хоторн и в шутливой форме рассказал небольшой эпизод из недавнего прошлого. - Я не стану скрывать от вас, - сказал он добродушно, - что решение Национального депозитного банка во что бы то ни стало добиться прекращения братоубийственной войны между крупными торговыми концернами сложилось под влиянием одного определенного, чисто житейского случая. То было посещение банка госпожой Мэкхит, сидящей здесь, среди нас. Она не говорила о коммерческих делах. Она говорила только о делах человеческих. Но слова ее так тронули нас - пожилые люди, тоже не лишены сердца, - что мы просто не могли поступить иначе и посетили ее оклеветанного мужа, безвинно томившегося в темнице. И во время этого посещения мы договорились обо всем, что привело нас к единению. Не трезвый деловой расчет, - и это мне хотелось бы подчеркнуть, как бы старомодно ни звучали мои слова, - не трезвый деловой расчет побудил нас искать выхода из тяжелого положения, но л_ю_б_о_в_ь. Полли тоже встала. Более чем когда-либо напоминая зрелый персик, она произнесла нижеследующую краткую речь: - Хотя и не принято, чтобы дамы произносили речи, - у нас ведь не любят, чтобы мы вмешивались в деловую жизнь, - я все же хочу сказать несколько слов о той радости, которую я испытываю при мысли, что я всегда прислушивалась к голосу чувства и никогда не колебалась в моей любви к мужу. Ведь мы, женщины, рассуждаем не так трезво, как ц_а_р_и т_в_о_р_е_н_и_я, однако по моему примеру вы можете судить, что подлинная любовь тоже может привести к благополучному концу. Но для этого нужно, чтобы она была сильна и чтобы мы не обращали внимания на косые взгляды людей. Хитроумные планы, измышляемые нашими мужьями, быть может, и приносят пользу, что и говорить, но как часто мы, женщины, побеждаем оружием любви, хоть иной раз любовь эта и кажется безрассудной. Сколько раз мне приходилось быть свидетельницей того, как Мэк, этот холодный делец, отказывался от всего, ставил на карту всю свою карьеру, лишь бы не потерять меня, избранницу своего сердца... Не правда ли, Мэк? Последним выступил Мэкхит: - Дорогая жена, дорогой тесть, друзья мои! В общем и целом, я удовлетворен тем соглашением, к которому мы сегодня пришли после многочисленных недоразумений Я не скрою от вас: я происхожу из низов. Я не всегда сидел за таким столом, в обществе столь уважаемых людей. Я начал свою деятельность совсем маленьким человеком, в совсем другой среде. Но, в общем и целом, эта моя деятельность оставалась неизменной. Обычно удачливую карьеру человека приписывают его честолюбию либо какому-нибудь грандиозному, хитро задуманному плану... Признаюсь откровенно, такого плана у меня не было. Я постоянно стремился только к одному - избежать ночлежною дома. Мой девиз гласил: больной умирает, сильный борется. В конечном счете выбиваются только такие люди, как я. И тот, кто, выбившись, откажется от этого девиза, скоро неизбежно очутится внизу. Я держусь того же мнения, что и мой друг Аарон: экономика всегда нуждалась в людях моего типа. Есть люди, не способные извлечь из фунта, данного им провидением, ни малейшей прибыли. Я не хочу заниматься п_р_е_д_с_к_а_з_а_н_и_я_м_и, но я думаю, что синдикат выполнит свой долг. Ясно одно: на том низком уровне, на каком в настоящее время находятся цены, они больше оставаться не могут. Я закончу возгласом: "Все выше и выше! Per aspera ad astra" {Через тернии к звездам (лат.).} и "Н_и_к_о_г_д_а н_е о_г_л_я_д_ы_в_а_й_с_я н_а_з_а_д!". Когда господин Мэкхит произносил заключительные слова своей речи, присутствующие прониклись серьезностью момента. Все почувствовали, что он затронул главную проблему. Они задумчиво осушили свои бокалы. ФУНТ БЕДНЯКА А тем, у кого фунта нету, Как тем вы прикажете быть? Лечь в землю прикажете эту, Чтоб вы продолжали жить? Ни фунта бы не было более Без них ни у кого. Без пота их и мозолей Не вышло б ничего! Детская песенка СОН СОЛДАТА ФЬЮКУМБИ Солдат Фьюкумби также был в церкви Святой Троицы. С того дня, как он убил маклера Кокса, он появился на Олд Оук-стрит один-единственный раз. Бири тотчас же велел гнать его в шею. В церковь Святой Троицы он пошел оттого, что надеялся как-нибудь подобраться к господину Пичему. Он знал, что господин Пичем имеет какое-то отношение к затонувшим кораблям. Но, конечно, ему не удалось к нему пробиться. И он остался слушать проповедь о десяти фунтах в церкви, где все-таки было тепло. В последующие дни он болтался в районе доков, без крова, без друзей, скрываясь от полиции. Он опускался все ниже. О том, что ему предъявлено обвинение в убийстве Мэри Суэйер, он не имел ни малейшего понятия, так как не читал газет. Холодным ноябрьским утром возле пекарни на Вест-Индиа-стрит собралась толпа. Какой-то мальчишка схватил с прилавка каравай хлеба и бросился бежать. Пекари подняли крик, и прохожие пустились преследовать вора. Он бежал со всей скоростью, на какую были способны его маленькие ноги, но уйти далеко ему не удалось. На углу кто-то подставил ему ногу, он упал на тротуар, был схвачен, доставлен обратно в пекарню и вслед за тем уведен полицейским. Толпа разбрелась, ругаясь. Среди тех, кто преследовал мальчика, укравшего хлеб, был оборванец неопределенного возраста. Когда полицейский увел ребенка, он пошел по направлению к докам. Он знал там одно местечко, где можно было переночевать. Точнее говоря) это был тот самый человек, который подставил мальчику ногу, вследствие чего мальчик упал. Он сделал это совершенно машинально. Забравшись под мост, он достал из кармана нечто наполовину сгнившее, развернул бумагу, в которую оно было завернуто, медленно поел, скинул с ног опорки, шлепавшие на каждом шагу, приподнял камень, достал из-под него две газеты, сел, прикрыл газетами ноги, вытянулся, положил под голову куртку и обе руки и скорчился, стараясь занять как можно меньше места. Он заснул, и ему приснился сон. После многих лет нищеты настал день триумфа. Массы восстали, сбросили угнетателей, одним рывком освободились от утешителей - быть может, самых страшных своих врагов, - махнули рукой на все надежды и добились победы. Все изменилось с начала до конца. Подлость лишилась славы, полезное прославилось, глупость потеряла все свои преимущества, жестокость перестала приносить прибыль. Не в первую и не во вторую очередь, но все же вскоре после победы состоялся великий суд. Всякому понятно, что это значит. Об этом суде говорилось постоянно; его ожидали с незапамятных времен; все народы рисовали себе картину этого суда в мельчайших подробностях. Кое-кто пытался отодвинуть его до скончания веков, но эта проволочка показалась подозрительной - народы ни за что не хотели ждать так долго. О том, что суд состоится только тогда, когда погаснет всяческая жизнь, не могло быть и речи, так как он ведь означал начало жизни. Покуда не свершится этот суд, вообще нельзя говорить о настоящей жизни. И вот настал день суда. Тот, кому это снилось, был его председателем. Поста этого он, разумеется, добился только в результате ожесточенной борьбы, так как огромная толпа претендентов с дикими воплями и криками, нанося друг другу побои, добивалась почетного места. Но так как никто не может запретить спящему побеждать кого вздумается, наш друг стал председателем грандиознейшего в истории человечества суда, единственно необходимого, всеобъемлющего и справедливого. Ему было дано право призвать к ответу не только живых, но и мертвых - всех, кто когда бы то ни было словом или делом причинил вред слабым и беззащитным. Солдату Фьюкумби, ставшему верховным судьей, предстояла гигантская работа. Он поставил условия, чтобы судебное разбирательство длилось несколько сот лет. Ибо все униженные и раздавленные должны иметь возможность подать жалобу. После долгих размышлений, кои сами по себе длились несколько месяцев, верховный судья решил начать с человека, который, по свидетельству некоего епископа, произнесшего проповедь на одной панихиде по жертвам войны, выдумал притчу, возвещаемую на протяжении двух тысяч лет со всех амвонов, и это, по мнению верховного судьи, представляло собой особо тяжелое преступление. Суд заседал во дворе, где почему-то было развешено для просушки белье, в присутствии четырнадцати собак, сидевших в клетке и внимательно слушавших. Они были некормлены, их должны были накормить только после того, как будет вынесен приговор. Двое нищих ввели обвиняемого. Это был розничный торговец или ремесленник, судя по его дешевому, но опрятному костюму и стоячему гуттаперчевому воротничку. На судейском столе лежали нож и написанное чернилами письмо, к которому была подколота официальная справка. Заседание открылось вопросом верховного судьи: отдает ли себе обвиняемый отчет в том, какие последствия могла иметь его проповедь, да и вообще всякая проповедь? Обвиняемый ответил: да, он широко известен как основатель новой религии. Ответ его, как и все, что он говорил, был тотчас же записан огромного роста нищим, неким господином Смизи, известным верховному судье своей аккуратностью во всякого рода записях. В свое время он с необычайной точностью регистрировал доходы своего служащего - уличного попрошайки Фьюкумби: доходы эти поступали в его личное распоряжение. Второй вопрос верховного судьи гласил: признает ли подсудимый себя виновным в том, что он в своей притче сознательно исказил истину и способствовал распространению ложных сведений? Обвиняемый категорически отрицал свою вину. Он считал, что при известном прилежании и соответствующем ведении дел вполне возможно извлечь из фунта пять, а то и десять фунтов прибыли. На вопрос: "При каком ведении дел?" - он затруднился ответить и ограничился повторением: при соответствующем, общепринятом ведении дел. Припертый верховным судьей к стенке, он признался, что мало интересуется экономическими проблемами и деталями. Поэтому он, мол, ничего по данному поводу сказать не может. Верховный судья пристально посмотрел на него, пытаясь выяснить, говорит ли он правду, потом ударил кулаком по столу так сильно, что ржавый нож и письмо подпрыгнули. Но он ничего не сказал. Он продолжал спрашивать: - Говорили ли вы, что не только некоторые люди, но все, то есть все живущие на свете, получают по фунту? Обращаю ваше внимание на то, что это - основной пункт обвинения. Подсудимый признался, что говорил подобные вещи. Он, казалось, был только удивлен, что это и есть основной пункт обвинения. - Тогда скажите нам, обвиняемый, - совершенно спокойно продолжал верховный судья, - где вы слышали, что все живущие на свете получают на руки по фунту, который дает прибыли пять, а то и десять фунтов? - Так все говорят, - медленно ответил подсудимый; он все еще недоумевал, почему именно в этом заключается основной пункт обвинения. - Мы вызовем тех, кто это говорил, и допросим их, - серьезным тоном предложил судья. Он позвонил в обеденный колокольчик, и из-за развешенного для просушки белья появилось несколько человек, одетых так же, как обвиняемый, в таких же гуттаперчевых стоячих воротничках, его знакомые, друзья детства, соседи, учителя и наставники, а также родственники. Они выстроились перед судейским столом, и допрос начался. Все они показали, что им было дано по фунту. Под этим фунтом они разумели здравый смысл, знание ремесла, прилежание. - А еще что-нибудь у вас было? - спросил судья. Один сказал, что он был владельцем столярной мастерской. Это был отец обвиняемого. Другому родители дали деньги, чтобы он ходил в школу. Это был учитель обвиняемого. Третий получил в наследство москательную лавку. Это был сосед обвиняемого. Судья кивал после каждого из этих показаний, точно он ничего другого и не ожидал. Он взглянул на собак, столпившихся у чугунной решетки, и рассмеялся, впрочем беззвучно. - Значит, одним фунтом все-таки не обойтись, а? - Это было все, что он сказал. Свидетелей же он спросил: - А вы как следует пускали ваш фунт в оборот? Они громко подтвердили, что в меру сил пускали свой фунт в оборот, берегли приобретенное, приобретали новое и к тому же еще воспитывали детей и дали каждому из них по фунту. Судья опять рассмеялся, глядя на собак. Потом он снова принялся за обвиняемого. Не приходилось ли ему встречаться с другими людьми - с людьми, не получившими, в отличие от свидетелей, фунта? Обвиняемый покачал головой. Тогда верховный судья опять позвонил в обеденный колокольчик, и из-за белья вышло еще несколько человек. Они были одеты хуже, чем первые свидетели, и с трудом волочили ноги. - Кто вы? - спросил судья. - И почему вы сторонитесь тех свидетелей, что стоят у моего стола? Оказалось, что все они - посыльные, слуги и служанки тех свидетелей. Они не были настолько бесстыдными, чтобы встать рядом с господами. - Вы знакомы с обвиняемым? - спросил их судья. Они были с ним знакомы. Он часто разговаривал с ними. Между прочим, он говорил им, что каждый получил от Господа Бога фунт - душевные и телесные силы, которые он обязан приумножить и применять как можно лучше. Они слышали это непосредственно из его уст. - Стало быть, он знал вас? - спросил их судья. - Конечно, - ответили они, и обвиняемый вынужден был признаться, что он их знал. - Ваш фунт приумножился? - строго спросил верховный судья. Они испугались и сказали: - Нет. - А он видел, что ваш фунт не приумножился? Они не сразу смогли ответить на этот вопрос. После некоторого замешательства один из них выступил вперед - совсем еще маленький мальчик, поразительно похожий на того мальчика, которому солдат Фьюкумби подставил у пекарни ногу - свою деревянную ногу. Он смело подошел к судье и громко сказал: - Он не мог не видеть. Потому что мы мерзли, когда было холодно, и голодали до и после еды. Посмотри сам, разве это не видно по нашим лицам? Он сунул два пальца в рот и свистнул, и из-за белья, еще более мокрая, чем это белье, вышла женщина, необыкновенно похожая на розничную торговку Мэри Суэйер. Верховный судья приподнялся со стула и нагнулся вперед, чтобы получше разглядеть ее. - Я хотел спросить тебя: холодно ли там, откуда ты пришла, Мэри? - сказал он громко. - Но я вижу, не стоит спрашивать. Я вижу: там, откуда ты пришла, холодно. И так как он заметил, что она еле стоит на ногах, он сказал: - Садись, Мэри, ты слишком много бегала. Она посмотрела по сторонам, нет ли где стула, но стула не было. Судья позвонил. С неба начал падать снег, причем падал он тонким столбом - объемом не толще среднего дерева. И так образовался табурет из снега, на который она села. Судья подождал, пока она не уселась, и сказал: - Табурет довольно холодный, а когда станет теплее, он растает, и тебе опять придется стоять, но тут уж ничего не поделаешь. А свидетелям он сказал: - Все ясно. Вас выбросили туда, где плач и скрежет зубовный. - Нет, - сказал один из них, осмелев. - Нас никуда и не впускали. Судья задумчиво посмотрел на всех свидетелей; потом опять обратился к обвиняемому: - Плохи ваши дела, любезный. Вам необходим защитник. Только нужно, чтобы он вам подходил. Он позвонил, и из дома вышел маленький человек с будничным выражением лица. - Вы защитник? - пробормотал судья. - В таком случае станьте позади обвиняемого. Когда маленький человек стал позади обвиняемого, тот побледнел. Он сразу понял, что судья с умыслом назначил ему такого защитника. Верховный судья разъяснил положение вещей. Суд считал доказанным, что из утверждений обвиняемого два соответствуют истине: во-первых, что фунты могут быть пущены в оборот, то есть из них может быть извлечена прибыль, и, во-вторых, что тех, кто не извлек из них прибыли, выбрасывают во тьму внешнюю, где плач и скрежет зубовный. Утверждение же, будто все люди получают по фунту, суд признал недоказанным. - Мэри Суэйер, - возобновил верховный судья свой допрос, - ты подписала договор с господином Мэкхитом. Было ли в этом договоре упомянуто, что он не имеет права открывать новые лавки по соседству с твоей? Она подумала и сказала: - Нет. - Почему же ты не обратила внимания на отсутствие соответствующего пункта в договоре? - Не знаю, Фью. Верховный судья позвонил. Из-за белья вышел высокий человек с бамбуковой тростью. Самоубийца когда-то училась у него. - Ты не научил твоих учеников читать, - сказал ему судья. - Как это случилось? Высокий пристально посмотрел на женщину и заявил: - Она умеет читать. - Только не договоры, только не договоры! - закричал судья и очень рассердился. Учитель сделал обиженное лицо. - Моим ученикам в Уайтчепеле незачем уметь читать договоры, - проворчал он, - пускай они учатся работать, тогда им не нужны будут никакие договоры. - Что значит "ассоциация"? - быстро спросил его судья. - Объединение, - удивленно проворчал учитель. - При чем это тут? - Верно, - с удовлетворением сказал верховный судья. - Объединение. А что значит "Аттика"? Учитель угрюмо молчал. Верховный судья казался разочарованным, но продолжал допрос. - Вы получили среднее образование? - обратился он к обвиняемому, который стоял сгорбившись, уронив голову на грудь. И, когда человек в гуттаперчевом воротничке кивнул, он спросил: - Что такое "Аттика"? Но тот не знал. Учитель попытался подсказать ему. Учителю, как видно, было неловко, что обвиняемый так мало знает. - Да, - сказал судья, - вы мало знаете. Но маленький человек, бывший защитником, вмешался в разговор и крикнул: - Он знал достаточно! Для нас он знал достаточно! - Так точно, - раболепно пробормотал судья. Он сделал это совершенно машинально. Он вновь потряс колокольчиком, и к судейскому столу подошел тщедушный человек в куртке официанта. Это был тот человек, который передал солдату Фьюкумби свою харчевню. - Он умеет писать? Этот вопрос судья задал учителю. Тот посмотрел на свидетеля, узнал в нем своего ученика и кивнул тяжелой головой. - Но в договоре со мной, - гневно сказал судья свидетелю, - ты не упомянул, что в твою харчевню посетители ходили, только пока рядом строились дома. - Как я мог об этом упомянуть? - возразил официант. - Когда я открыл харчевню, у меня не хватало денег, и я был рад, что за год, пока рядом строились дома, я погасил все свои долги и снова мог стать официантом. - Значит, он не умел писать! - крикнул судья, который опять очень рассердился. Но потом он взял себя в руки и объявил перерыв. И, пока все стояли и ждали продолжения, он подошел к учителю и кротким, почти подобострастным голосом спросил: что же все-таки означает "Аттика"? Он не успел дочитать книгу до соответствующего места, ее у него отняли. Но учитель только посмотрел на него и ничего не ответил. Верховный судья вздохнул и возобновил заседание. Он не знал, что ему делать. Он посмотрел на главную свидетельницу, Мэри Суайер, и увидел, что та опять шьет. Она равномерно, стежок за стежком, орудовала иглой, хотя шить ей было нечего, - ведь ее перестали снабжать товарами. Она шила в воздухе, и той рубашки, что она шила, не было. - Если бы тебя не перестали снабжать товарами, - тихо и задумчиво спросил судья, - и если бы не была открыта новая лавка, может быть, ты еще как-нибудь вывернулась бы, Мари? - Отчего бы и нет? - устало сказала она. - Я ведь взяла швею. - Это один из основных пунктов, - поспешно сказал верховный судья. - Но мы все время топчемся на одном месте. Я никогда не думал, что так трудно будет установить истину. Он встал, и подошел к собачьей клетке. Собаки радостно завизжали - они думали, что теперь-то их наконец накормят; но загадка все еще не была разрешена. Верховный судья оглянулся. Вот они стояли, свидетели защиты, обелявшие обвиняемого, упитанные, хорошо одетые, удачливые, с радужными перспективами, а напротив них - недоедающие, преждевременно состарившиеся: женщина на табурете из снега, шьющая без полотна, мальчик, согнувший руку так, словно он нес под мышкой тяжелый хлеб, но без хлеба. Когда судья, стуча своей деревяшкой, возвращался на место, он поравнялся с обвиняемым. Он задумался и, проходя, сказал вполголоса: - Неужели ты этого не понимаешь? Но человек в гуттаперчевом воротничке пожал плечами и ничего не сказал. - Такая разница! - вздохнул судья. - А причины не найти! Но ведь должна же быть причина. Он стоял в нерешительности, не зная, стоит ли ему вообще садиться за судейский стол. "Все дело в моем невежестве, - подумал он, - я недостаточно образован. Если бы знать, в чем заключается этот фунт, данный им Богом!" Внезапно он пришел в себя. Он вспомнил, что ему дарована сверхчеловеческая власть. Он поспешил к столу. Широким жестом он взмахнул колокольчиком. Из-за белья длинной процессией вышли тома "Британской энциклопедии", числом сорок. Они шли степенно, они были толсты. В четыре ряда, точно солдаты, выстроились они перед верховным судьей. - Друзья мои, - почтительно начал судья, - не можете ли вы объяснить мне, почему одни из нас, меньшинство, приумножают свое достояние и, как сказано и предписано в Библии, превращают один фунт в пять или даже в десять, в то время как другие, большинство, на протяжении всей своей долгой трудовой жизни приумножают в лучшем случае только свою нищету? Друзья мои, что он собой представляет, этот фунт, принадлежащий счастливцам, приносящий такой огромный доход и вызывающий между ними, как мне приходилось слышать, такую чудовищную борьбу? Что он такое? Сорок томов встали в кружок и посовещались. Потом один из них выступил вперед. - Я могу дать вам все сведения о капитале, - сказал он грубым, громким и самоуверенным голосом. - Деньги приносят проценты подобно тому, как корова телится. Достались ли они по наследству, благоприобретены ли они - тому, кто ими распоряжается, они приносят проценты. Может быть, это вам что-нибудь говорит? Судья обернулся к Суэйер: - У тебя тоже были деньги, если я не ошибаюсь. Пойми меня, я тебя не спрашиваю, за что ты их получила, но они у тебя были. Они не приумножились? - Да, - сказала она безразлично, - кое-какие деньги у меня были. Но вскоре их не стало. - Они не отелились, - строго сказал судья. Тогда выступил вперед другой том. - Я могу рассказать о рабочей силе, - сказал он громко. - То, во что человек вкладывает свою рабочую силу, приобретает большую ценность. Камни сами по себе не дорого стоят, а дом, понимаете... - Ах, - сказал судья устало, - это не то. Рабочая сила, она у всех нас была. Но то, во что мы ее вкладывали, принадлежало не нам либо слишком быстро исчезало... Верно, Мэри? Тома один за другим выступали вперед и говорили об изобретениях, организаторском таланте или бережливости. Но ни один из них не мог толком объяснить, в чем заключается фунт удачливых. В конце концов они выстроились по-военному в шеренгу и рассчитались по порядку номеров, чтобы верховный судья мог убедиться, что все они налицо; и действительно, все были налицо. Тогда верховный судья приказал им уйти и пригорюнился пуще прежнего. Он опять взглянул на главную свидетельницу Мэри Суэйер, швею. - Сириус! - пробормотал он. Он сел на свой стул и позвонил в обеденный колокольчик. Из-за белья вышел Сириус. У него было пять больших зубов и пара маленьких ножек. - Не находились ли вы последнее время, - спросил его верховный судья, - под знаком Весов? Сириус подумал и ответил отрицательно. - Если бы вы находились под знаком Весов или каким-нибудь другим знаком, как, по-вашему, представляло ли бы это какую-нибудь опасность для лавки госпожи Суэйер? Сириус, не задумываясь, опроверг это. Он, как видно, был очень обижен. - Значит, и вы тут ни при чем? Дело, стало быть, не в счастье? - А какой дурак это утверждает? - сказал Сириус. Судья отпустил его. Склонив голову на грудь, он озлобленно смотрел прямо перед собой. Группа свидетелей обвинения заволновалась. - Нам нужно уходить, - сказали они, - Вы все равно ничего не добьетесь. Слишком велико неравенство, и они ум нее нас. - Неравенство очень велико, - подхватил защитник, сдвинув котелок на затылок. - Между человеком с деревянной ногой и слепым, лишенным обеих ног, существует огромная разница, дающая себя чувствовать и в области финансовой, мой милый Фьюкумби. Судья очень внимательно слушал защитника, он интересовался каждым его словом; это было совершенно очевидно. И судья понимал, что все это замечают. - Допросите хоть Бирс, моего управляющего, - насмешливо предложил защитник. - Он сын рабочего, шахтера. Судья задумался. Потом он позвонил, и появился Бири. Не дожидаясь вопроса, он сообщил, что у него есть деньги в банке. - Но зато у меня и голова на плечах, - похвастался он. - Нужники с косой задней стенкой - это моя идея. Защитник поддержал его: - Он умеет выжимать из людей все соки - в этом все дело. Свидетели обвинения зароптали. - Молчите! - прикрикнул на них верховный судья. Его взгляд упал на нож и письмо, лежавшие на столе. Он встал, обошел вокруг стола, остановился по другую его сторону как свидетель и как свидетель же сказал, глядя снизу вверх: - Моим фунтом был этот нож. Он торопливо заковылял обратно, сел на стул и сказал строго: - Это опять-таки один из основных пунктов. А твоим фунтом что было, Мэри? И он указал на письмо, стараясь навести ее на ответ. - Моим фунтом было письмо, - сказала она, поняв его. Этим она значительно облегчила его задачу. - В этом письме написано, что ты знаешь про своего работодателя разные вещи, за которые его могут посадить в тюрьму. Это шантаж, не так ли? - Он самый, - сказала она. - Да, таков наш фунт, так выглядит наш фунт, - Пробормотал он рассеянно. - А их? Он сидел, подперев голову рукой, напрягал мозги и, казалось, был в полном отчаянии. - Ничего не разобрать! - пожаловался он. - Эти д-лавки, эти военные корабли! Сплошь барыши! Откуда они, в самом деле, берутся? Эти гигантские дела, эти войны, это неравенство! Как они все это придумали? Тут он увидел Бири, и ему что-то пришло в голову. Он обернулся к писцу, бывшему когда-то его работодателем. - Смизи, - спросил он его, - если бы я тогда остался у тебя, ты бы выбился в люди? - Отчего бы нет? - ответил Смиэи. - Но ведь тогда все ясно! - сказал судья, и голос его задрожал от волнения. - Тогда понятно, в чем заключается их фунт. Встань, Мэри, поди сюда, дитя, и ты тоже, Смизи! И он, торжествуя, обратился к родственникам обвиняемого: - Вот он, ваш фунт! Мы - ваш фунт! Человек человеку фунт! А у кого его нет, кому некого эксплуатировать, тот эксплуатирует сам себя. Все ясно! Вы это скрывали! Вот стена, а где каменщик? Ему заплатили? А эта бумага? Ведь кто-то ее изготовил! Получил он за эту работу сполна? А этот стол? Тому, кто строгал доски, - ему так-таки ничего больше не должны? Белье на веревке! Веревка! И даже это дерево, - оно ведь тоже не само себя посадило! Этот вот нож! Все ли оплачено? Сполна ли? Конечно, нет! Надо разослать циркуляр: просят явиться всех, кто не получил сполна за свою работу. Учебников истории и биографий нам мало! Где платежные ведомости? И, обратясь к обвиняемому, он загремел: - Ты уличен! Ты все извратил! Ты распространял неверные сведения! Я осуждаю тебя! За пособничество! За то, что ты дал твоим приспешникам эту притчу. Она - тоже фунт! И они ее тоже пустили в оборот. И всех, кто распространяет ее, кто смеет рассказывать подобные вещи, я приговариваю к смерти! Более того - всех, кто станет слушать, кто тотчас же не примет мер к борьбе с этой ложью, я тоже приговариваю к смерти! И оттого, что я сам слушал эту притчу и молчал, я себя тоже приговариваю к смерти! И он сел, обливаясь потом. Несколько дней спустя солдата Фьюкумби арестовали. К великому удивлению Фьюкумби, его судили за убийство Мэри Суэйер. Он был приговорен к смертной казни и повешен под рукоплескания огромной толпы, состоявшей из розничных торговцев и торговок, швей, инвалидов войны и нищих. 1934