учали. Грозно и явственно произнесли они: смерть, смерть, смерть. Но и голоса слева, голоса с той стороны, где сердце, становятся все красноречивее. Французский король шлет за море чрезвычайное посольство с увещанием помнить об общих интересах всех королей. Он напоминает Елизавете, что, оберегая неприкосновенность Марии Стюарт, она ограждает и свою неприкосновенность, что высший завет мудрого и благополучного правления в том, чтобы не проливать крови. Он напоминает о священном для каждого народа долге гостеприимства - пусть же Елизавета не погрешит против господа, подняв руку на его помазанницу. И так как Елизавета с обычным лукавством отделывается полуобещаниями и туманными отговорками, тон иноземных послов становится все резче. То, что раньше было просьбой, перерастает во властное предостережение, в открытую угрозу. Но, умудренная знанием света, понаторевшая за двадцать пять лет правления во всех уловках политики, Елизавета обладает безошибочным слухом. Во всей этой патетической словесности она старается уловить одно: принесли ли послы в складках своей тоги полномочия прервать дипломатические отношения и объявить войну? И очень скоро убеждается, что за громогласными, крикливыми речами не слышно звона железа и что ни Генрих III, ни Филипп II серьезно не намерены обнажить меч, если топор палача снесет голову Марии Стюарт. Равнодушным пожатием плеч отвечает она на дипломатические громы Франции и Испании. Куда больше искусства, разумеется, нужно, чтобы отвести другие упреки - упреки Шотландии. Кто-кто, а Иаков VI должен бы воспрепятствовать казни королевы Шотландской в чужой стране, это его священная обязанность: ведь кровь, которая прольется, - его собственная кровь, а женщина, которая будет предана смерти, - мать, даровавшая ему жизнь. Однако сыновняя привязанность занимает не слишком много места в сердце Иакова VI. С тех пор как он стал нахлебником и союзником Елизаветы, мать, отказавшая ему в королевском титуле, торжественно от него отрекшаяся и даже пытавшаяся передать его наследные права чужеземным королям, - эта мать только стоит у него на дороге. Едва услыхав о раскрытии Бабингтонова заговора, он спешит поздравить Елизавету, а французскому послу, который докучает ему на любимой охоте требованиями пустить в ход все свое влияние в пользу матери, говорит с досадою: "Заварила кашу, пусть сама теперь расхлебывает" (qu'il fallait qu'elle but la boisson, qu'elle avoit brasse). Со всей прямотой заявляет он, что ему совершенно безразлично, "куда б ее ни засадили и сколько бы ни перевешали ее подлых слуг", ей-де "давно пора на покой, замаливать грехи". Нет, все это нисколько его не касается; поначалу чуждый сантиментов сынок отказывается даже отправить посольство в Англию. И только по вынесении приговора, оскорбившего национальные чувства шотландцев, когда по всей стране прокатилась волна возмущения, оттого что чужеземка осмелилась посягнуть на жизнь шотландской королевы, Иаков спохватывается, что роль, которую он играет, слишком уж неблаговидна, что дальше отмалчиваться неприлично и надо хотя бы для проформы что-то предпринять. Разумеется, он не заходит так далеко, как его парламент, требующий в случае казни немедленного денонсирования договора о союзе и даже объявления войны. Но все же садится за конторку, пишет резкие, возмущенные и угрожающие письма Уолсингему и снаряжает в Лондон посольство. Елизавета, конечно, предвидела этот взрыв. Но она и тут прислушивается больше к полутонам. Депутация Иакова VI делится на две части. Одна, официальная, громко и внятно требует отмены смертного приговора. Она угрожает расторжением союза, она бряцает оружием, и шотландской знати, произносящей эти суровые речи в Лондоне, нельзя отказать в пафосе искренней убежденности. Но им и невдомек, что, пока они громко и грозно разговаривают в приемном зале, другой агент, личный представитель Иакова VI, прокравшись в приватные апартаменты Елизаветы с черного хода, ставит там втихомолку другое требование, куда более близкое сердцу шотландского короля, нежели жизнь его матери, а именно требование признать его преемственные права на английский престол. По словам хорошо информированного французского посланника, тайному посреднику поручено заверить Елизавету, что если Иаков VI так неистово ей угрожает, то это делается лишь для поддержания его чести, а также приличия ради ("for his honour and reputation"), и он просит ее не принимать эту демонстрацию в обиду ("in ill part"), не рассматривать как недружественную акцию. Для Елизаветы это лишь подтверждение того, что она, разумеется, и раньше знала, а именно, что Иаков VI готов молча проглотить ("to digest") казнь своей матери за одно лишь обещание - или полуобещание - английской короны. И вот за кулисами начинается гнусный торг. Сын Марии Стюарт и ее противница, подсев друг к другу, доверительно шепчутся, впервые найдя общий язык, объединенные общими темными интересами: в душе оба хотят одного итого же, и оба прячут это от света. У обоих Мария Стюарт стоит на дороге, но обоим приходится делать вид, будто самая важная, самая священная, кровная их задача - спасти и оградить бедную узницу. Елизавета отнюдь не борется за жизнь данной ей роком сестры, а Иаков VI не борется за жизнь родившей его; обоим важно только лишь соблюсти благопристойность "на подмостках мира". De facto [фактически (лат.)] Иаков VI давно уже прозрачно намекнул, что даже в самом прискорбном случае он никаких претензий предъявлять не станет, и этим заранее отпустил Елизавете казнь своей матери. Еще до того, как чужеземка-противница послала узницу на смерть, сын узницы отдал ее на заклание. Итак, ни Франция, ни Испания, ни Шотландия - Елизавета окончательно в этом уверилась - не станут вмешиваться, когда она решит подвести черту. И только один человек мог бы, пожалуй, еще спасти Марию Стюарт: сама Мария Стюарт. Попроси она о помиловании, Елизавета, возможно, этим бы удовлетворилась. В душе она только и ждет такого обращения, которое избавило бы ее от укоров совести. Все меры принимаются в эти дни для того, чтобы сломить гордость шотландской королевы. Едва приговор вынесен, Елизавета посылает узнице полный его текст, а черствый, рассудительный и особенно внушающий омерзение своей въедливой добропорядочностью Эмиас Паулет пользуется этим для того, чтобы оскорбить осужденную на смерть: для него она уже "бесславный труп" - "une femme morte sans nulle dignite". Впервые в ее присутствии забывает он снять шляпу - низкая, подленькая выходка лакея, в котором зрелище чужого несчастья рождает заносчивость, а не смирение; он велит ее челядинцам вынести тронный балдахин с шотландским гербом. Но верные слуги не повинуются тюремщику, а когда Паулет приказывает своим подчиненным сорвать балдахин, Мария Стюарт вешает распятие на том месте, где был укреплен шотландский герб, чтобы показать, что ее охраняет сила более могущественная, нежели Шотландия. На каждое мелкое оскорбление врагов у нее находится величественный жест. "Они угрозами хотят вырвать у меня мольбу о пощаде, - пишет она друзьям, - но я говорю им, что уж если она обрекла меня смерти, пусть будет верна своей неправде до конца". Если Елизавета убьет ее, тем хуже для Елизаветы! Лучше смертью своей унизить противницу перед судом истории, чем позволить ей надеть маску кротости, увенчаться лаврами великодушия. Вместо того чтобы протестовать против приговора или просить о помиловании, Мария Стюарт с христианской кротостью благодарит творца за его попечение, Елизавете же отвечает с надменностью королевы: "Madame, я от всего сердца благодарю Создателя за то, что он с помощью Ваших происков соблаговолил избавить меня от тягот томительного странствия, каким стала для меня жизнь. А потому я и не молю Вас продлить ее, достаточно я вкусила ее горечь. Я только прошу (Вас, а не кого иного, так как знаю, что от Ваших министров, людей, занимающих самые высокие посты в Англии, мне нечего ждать милости) исполнить следующие мои просьбы: прежде всего я прошу, чтобы это тело, когда враги вдосталь упьются моей невинной кровью, было доставлено преданными слугами куда-нибудь на клочок освященной земли и там погребено - лучше всего во Францию, где покоятся останки возлюбленной моей матери, королевы; там это бедное тело, нигде не знавшее покоя, доколе нерасторжимые узы связывали его с душой, освободившись, найдет наконец успокоение. Далее, я прошу Ваше величество ввиду опасений, какие внушает мне неистовство тех, на чей произвол Вы меня отдали, назначить казнь не где-нибудь в укромном месте, но на глазах у моих слуг и других очевидцев, дабы они могли потом свидетельствовать, что я осталась верна истинной церкви, и тем защитить мою кончину, мой последний вздох от лживых наветов, какие стали бы распространять мои недруги. И наконец, прошу, чтобы слугам, верой и правдой служившим мне среди стольких испытаний и невзгод, было дозволено удалиться куда им вздумается и там беспрепятственно существовать на те крохи, какими сможет вознаградить их моя бедность. Заклинаю Вас, Madame, памятью Генриха VII, нашего общего предка, а также королевским титулом, который я сохраню и в смерти, не оставить втуне эти справедливые пожелания и поручиться мне в том Вашим собственноручно написанным словом. Ваша неизменно расположенная к Вам сестра и пленница Мария, королева". Мы видим: сколь это ни странно и невероятно, в последние дни затянувшейся на десятилетия борьбы роли переменились: с тех пор как Марии Стюарт вручен смертный приговор, в ней чувствуется новая уверенность и сила. Сердце ее не так трепещет, когда она читает свой смертный приговор, как трепещет рука у Елизаветы, когда ей предлагают этот приговор подписать. Мария Стюарт не так страшится умереть, как Елизавета убить ее. Быть может, она уверена в душе, что у Елизаветы не хватит мужества приказать палачу поднять руку на венчанную королеву, а быть может, это спокойствие - лишь маска; но даже такой пронырливый наблюдатель, как Эмиас Паулет, не улавливает в ней ни тени тревоги. Она ни о чем не спрашивает, ни на что не жалуется, не просит у стражей ни малейших поблажек. Не пытается она и вступить в тайные сношения с чужеземными друзьями; ее сопротивление, ее самозащита и самоутверждение кончились; сознательно препоручает она свою волю судьбе, творцу: пусть он решает. Теперь она занята серьезными приготовлениями. Она составляет духовную и все свое земное состояние заранее раздает слугам; пишет королям и князьям мира, но уже не с тем, чтобы, подвигнуть их на посылку армий и снаряжение войн, а дабы уверить, что она готова неколебимо принять смерть, умереть в католической вере за католическую веру. Наконец-то на это беспокойное сердце сошел великий покой: страх и надежда, эти, по словам Гете, "злейшие враги рода человеческого", уже не властны над окрепшей душой. Так же как ее сестра по несчастью Мария-Антуанетта, лишь перед лицом смерти осознает она свою истинную задачу. Понимание своей ответственности перед историей блистательно перевешивает в ней обычную беспечность; не мысль о помиловании поддерживает ее, а некое окрыляющее стремление, надежда, что последняя минута станет ее торжеством. Она знает, что только драматизм геройской кончины может искупить в глазах мира ее трагическую вину и что в этой жизни у нее осталась одна только возможная победа - достойная смерть. И как антитеза уверенному, возвышенному спокойствию осужденной узницы замка Фотерингей - неуверенность, бешеная нервозность и гневная растерянность Елизаветы в Лондоне. Мария Стюарт уже решилась, а Елизавета только берется за решение. Никогда еще соперница не причиняла ей таких страданий, как теперь, когда она всецело у нее в руках. В эти недели Елизавета теряет сон, целыми днями хранит она угрюмое молчание; чувствуется, что ее гвоздит неотступная, ненавистная мысль: подписать ли смертный приговор, приказать ли, чтобы его привели в исполнение? Она бьется над этим вопросом, как Сизиф (*74) над своим камнем, а он снова всей тяжестью скатывается ей на грудь. Напрасно уговаривают ее министры - голос совести сильнее. Она отвергает все их предложения и требует новых. Сесил находит, что она "изменчива, как погода": то хочет казни, то помилования, постоянно добивается от своих советников "какого-нибудь другого выхода", хоть и знает, что другого нет и быть не может. Ах, если бы все было совершено помимо нее, само собой, без ее ведома, без ясно отданного приказа - не ею, а для нее! Все неудержимее гнетет ее страх перед ответственностью, неустанно взвешивает она плюсы и минусы столь неслыханного деяния и, к огорчению своих министров, откладывает решение со дня на день, прячась за двусмысленными, злобными, раздраженными и неясными отговорками, отодвигая его куда-то в неопределенность. "With weariness to talk, her Majesty left off all till a time I know not when" [устав от этого разговора, ее величество отложила вопрос на неопределенное время (англ.)], - жалуется Сесил, чей холодный, расчетливый ум не в силах понять эту потрясенную душу. Ибо хоть Елизавета и приставила к Марии Стюарт жестокого тюремщика, сама она день и ночь во власти еще более неподкупного и жестокого стража - своей совести. Три месяца, четыре месяца, пять месяцев, чуть ли не полгода тянется негласный спор Елизаветы с Елизаветой о том, чего слушаться - голоса разума или голоса человечности. При таком перенапряжении нервов естественно, что разрядка приходит внезапно, с неожиданностью взрыва. В среду 1 февраля 1587 года второго государственного секретаря Девисона (Уолсингем то ли заболел, то ли сказался больным) отыскивает в Гринвичском парке адмирал Хоуард и приказывает ему не медля идти к королеве, отнести ей на подпись смертный приговор Марии Стюарт. Девисон достает собственноручно заготовленную Сесилом бумагу и вместе с другими бумагами несет на подпись королеве. Но странно, великой актрисе Елизавете, видимо, уже опять не к спеху. Она притворяется безразличной, она болтает с Девисоном о посторонних предметах, она выглядывает в окно, Любуясь ослепительным зимним пейзажем. И только потом, будто невзначай, спрашивает Девисона - неужто она уже не помнит, для чего велела ему явиться? - с чем он, собственно, к ней пришел. Девисон говорит, что принес на подпись бумаги, между прочим и ту, про которую ему особо наказывал лорд Хоуард. Елизавета берет бумаги, но, боже упаси, в них не заглядывает. Быстро подписывает она одну за другой - разумеется, и приговор Марии Стюарт. Должно быть, она намеревалась сделать вид, будто среди прочих бумаг невзначай подмахнула и ту, смертоносную. Но тут настроение у этой непостоянной, как погода, женщины меняется, и уже в следующую минуту видно, что все предыдущее было чистейшим кривлянием, игрой: без всяких околичностей признается она Девисону, что лишь для того так долго оттягивала решение, чтобы все видели, с каким трудом оно ей дается. Ну, а теперь пусть снесет подписанный приговор канцлеру и там скрепит большой государственной печатью - но только ни с кем ни слова лишнего, - после чего пусть вручит приказ лицу, назначенному для его исполнения. Поручение настолько ясное, что у Девисона нет ни малейшего основания усомниться в твердых намерениях его королевы. Видно, что Елизавета уже свыклась с неприятной мыслью, так обстоятельно и хладнокровно входит она во все детали. Казнь лучше назначить в большом зале Фотерингейского замка. Ни парадный двор, ни внутренний дворик для этого не подойдут. Она снова и снова напоминает Девисону, что приказ-надо держать в секрете. Когда после долгих колебаний человек наконец принимает решение, у него становится легче на душе. Так и у Елизаветы обретенная уверенность заметно поднимает настроение. Она явно повеселела и даже изволит шутить, говоря, что боится, как бы эта грустная весть не прикончила беднягу Уолсингема. Девисон считает - да и всякий счел бы на его месте, - что вопрос исчерпан. Он откланивается и ретируется к двери. Но Елизавета ни на что не способна решиться и ничего не может довести до конца. Только Девисон дошел до порога, как она зовет его обратно; от ее веселого настроения, от настоящей или наигранной решимости не осталось и следа. Беспокойно мерит она шагами комнату. Нет ли все же какого-нибудь другого выхода? Ведь члены Ассоциации (members of the Association) поклялись предать смерти всякого, кто так или иначе примет участие в готовящемся на нее покушении. О чем же думает в Фотерингее этот болван Эмиас Паулет и его помощник, ведь они тоже члены Ассоциации, разве не прямая их обязанность - взять все на себя и тем избавить ее, королеву, от марающей ее публичной казни? Пусть Уолсингем на всякий случай напишет этой паре и вразумит ее. Бедняге Девисону становится не по себе. Безошибочное чутье подсказывает ему, что королева, едва сделав дело, спешит от него отмежеваться. Он уже, конечно, сожалеет, что такой важный разговор происходит без свидетелей. Но поделать ничего не может. Ему дано ясное поручение. Поэтому он прежде всего идет в государственную канцелярию и просит скрепить приговор печатью, а затем направляется к Уолсингему, который тут же составляет на имя Эмиаса Паулета письмо в духе высказанных Елизаветой пожеланий. Королева, пишет Уолсингем, к сожалению, усматривает в службе своего испытанного слуги прискорбный недостаток рвения: ввиду угрожающей ее величеству опасности со стороны Марии Стюарт ему следовало бы давно подумать, как бы "самому и без нарочитых приказаний", своими средствами устранить узницу. Он может с чистой совестью взять это на себя, ведь он дал клятву Ассоциации, а этим он снимет с королевы тяжелое бремя, ведь всем известно, как ей неприятно проливать кровь. Письмо вряд ли успело добраться по назначению и, уж конечно, на него еще не поступило ответа, как в Гринвиче снова переменился ветер. На следующее утро, в четверг, посланец королевы приносит Девисону записку: если он еще не передал приговор канцлеру для скрепления печатью, пусть покамест воздержится до личной с ней беседы. Девисон со всех ног бросается к королеве и поясняет, что вчера тут же выполнил ее поручение и что смертный приговор скреплен печатью. Елизавета, по-видимому, недовольна. Но она молчит и не упрекает Девисона. А главное, двоедушная ни словом не заикается о том, что хотела бы вернуть злосчастный документ с печатью. Она только жалуется Девисону, что это бремя снова и снова валится ей на плечи. Беспокойно шагает она из угла в угол. Девисон ждет и ждет какого-то решения, приказа, ясного и недвусмысленного пожелания. Но Елизавета внезапно покидает комнату, так ни о чем и не распорядившись. И снова перед нами сцена шекспировского звучания, только Елизавета разыгрывает ее на глазах у одного-единственного зрителя; снова вспоминаем мы Ричарда III, как он жалуется Букингему, что противник еще жив, и вместе с тем воздерживается от членораздельного приказа убить его. Тот же обиженный взгляд, что и у Ричарда III, недовольного тем, что его вассал и понимает и не хочет его понять, испепеляет злосчастного Девисона. Бедный писец чувствует, что почва под ним колеблется, и судорожно хватается за других: только бы одному не отвечать в этом деле всемирно-исторической важности. Он бросается к Хэтону, фавориту королевы, и рисует ему свое отчаянное положение: Елизавета повелела дать приговору законный ход, но видно по всему, что она потом отречется от своего двусмысленно отданного распоряжения. Хэтон слишком хорошо знает Елизавету, чтобы не разгадать ее двойную игру, но и он не склонен ответить Девисону ясным "да" или "нет". Все они, словно перебрасывая друг другу мяч, стараются свалить с себя ответственность: Елизавета - на Девисона, Девисон - на Хэтона, Хэтон, в свою очередь, спешит информировать государственного канцлера Сесила. Но и тот не хочет взять все на себя и созывает на следующий день нечто вроде тайного государственного совета. Приглашены только ближайшие друзья и доверенные советники королевы - Лестер, Хэтон и семеро других дворян; каждый из них по личному опыту знает, что на Елизавету нельзя положиться. Впервые вопрос здесь ставится с полной ясностью: все они согласны в том, что Елизавета, спасая свой моральный престиж, намерена остаться в стороне, чтобы обеспечить себе "алиби"; она хочет представить дело так, будто сообщение о свершившейся казни "застигло ее врасплох". И стало быть, на обязанности ее верных - подыгрывать ей в этой комедии и словно бы против ее воли привести в исполнение то, чего она, в сущности, добивается. Само собой разумеется, такое кажущееся, а втайне призываемое ею превышение власти чревато величайшей ответственностью, а потому вся тяжесть подлинного или притворного гнева Елизаветы не должна пасть на кого-нибудь одного. Сесил и предлагает, чтобы все они сообща распорядились о казни и взяли на себя сообща всю ответственность. Лорду Кенту и лорду Шрусбери поручается проследить за исполнением приговора, а секретарь Бийл откомандировывается в Фотерингей с соответствующими полномочиями. Таким образом, мнимая вина раскладывается на десятерых членов государственного совета, который своим мнимым "превышением власти" наконец-то снимет "бремя" с плеч королевы. Обычно Елизавета до крайности любопытна, это едва ли не основная ее черта. Вечно ей нужно знать - и притом немедленно - все, что происходит в орбите ее замка, да и во всем королевстве. Но не странно ли: на сей раз ни у Девисона, ни у Сесила и ни у кого другого не спрашивает она, как обстоит дело с подписанным ею смертным приговором. В течение трех дней она ни разу не вспомнила об этом немаловажном обстоятельстве, оно как бы улетучилось из ее памяти, хотя уже многие месяцы она только им и занята. Кажется, будто она испила вод Леты, так бесследно выпало это дело из ее памяти. И даже на другое утро, в воскресенье, когда ей передают ответ Эмиаса Паулета на письмо Уолсингема, она не вспоминает о подписанном приговоре. Ответ Эмиаса Паулета не слишком радует королеву. Верный страж сразу же раскусил, что за неблагодарную роль ему готовят. Он почуял, какая награда его ждет, если он возьмется устранить Марию Стюарт: королева публично объявит его убийцей и предаст суду. Нет, Эмиас Паулет не полагается на благодарность дома Тюдоров и не хочет быть козлом отпущения. Но, не осмеливаясь прямо ослушаться своей королевы, умный пуританин предпочитает спрятаться за более высокую инстанцию - за бога. Свой отказ он облекает в тогу напыщенной морали. "Сердце мое преисполнено горечи, - отвечает он с пафосом, - ибо, к великому моему сокрушению, я увидел день, когда мне, по желанию моей доброй повелительницы, предлагают свершить деяние, противное богу и закону. Все мое земное достояние, моя служба и жизнь в руках Ее Величества, и я готов завтра же от них отказаться, если на то будет ее воля, так как обязан всем только ее доброте и снисхождению. Но сохрани меня бог пасть так низко, покрыть несмываемым позором весь мой род, согласившись пролить кровь без благословения закона и официального приказа. Надеюсь, что Ваше Величество в своей неизменной милости примете мой всеподданнейший ответ с дружеским расположением". Но Елизавета отнюдь не склонна принять с дружеским расположением ответ своего Эмиаса, которого еще недавно превозносила за его "неослабное усердие и безошибочные действия"; в гневе меряет она шагами комнату и ругательски ругает этих "чистоплюев, этих брезгливых недотрог" ("dainty and precise fellows"); все они много обещают и ничего не делают. Паулет, негодует она, нарушил присягу: он подписал "Act of Association", клялся послужить королеве, хотя бы и ценою своей жизни. Да мало ли есть людей, которые что угодно для нее сделают, некий Уингфилд, например! В подлинном или притворном гневе напускается она на беднягу Девисона - Уолсингем, хитрец этакий, избрал лучшую участь, он сказался больным, - а тот, чудак, еще советует ей держаться законного пути. Люди поумнее его, отчитывает Девисона королева, думают иначе. С этим делом надо было давно кончить, позор для них для всех, что они тянут. Девисон молчит. Он мог бы похвалиться, что делу давно уже дан ход. Но он чувствует, что только досадит королеве, если честно ей расскажет то, что она, по-видимому, сама знает, но о чем бесчестно умалчивает, а именно, что гонец со смертным приговором, скрепленным большой печатью, выехал в Фотерингей, а вместе с ним - некий приземистый, коренастый малый, которому предстоит обратить слово в дело, приказ - в кровь: палач города Лондона. 23. "В МОЕМ КОНЦЕ МОЕ НАЧАЛО" (8 февраля 1587) "En ma fin est mon commencement" - когда-то Мария Стюарт вышила это, еще не ясное ей в ту пору изречение, на парчовом покрове. Теперь ее смутное предчувствие сбывается. Только трагическая смерть кладет истинное начало ее славе, только эта смерть в глазах будущих поколений искупит вину ее молодости, преобразит ее ошибки. Уже много недель, как твердо и обдуманно готовится осужденная к величайшему своему испытанию. Совсем еще юной королевой пришлось ей дважды видеть, как дворянин умирает под топором палача; рано поняла она, что ужас этого непоправимо бесчеловечного акта может быть преодолен лишь стоическим самообладанием. Весь мир и последующие поколения - Мария Стюарт это знает - будут взыскательно судить ее выдержку и осанку, когда, первая из венчанных королей, она склонит голову на плаху; малейшая дрожь, малейшее колебание, предательская бледность были бы в столь решительную минуту изменой ее королевскому достоинству. Так в эти недели ожидания собирается она в тиши с душевными силами. Ни к чему в своей жизни эта горячая, неукротимая женщина не готовилась так обдуманно, так спокойно, как к своему смертному часу. Вот отчего никто не заметил бы в ней ни тени удивления или испуга, когда во вторник седьмого февраля слуги докладывают ей о прибытии лордов Шрусбери и Кента вместе с несколькими членами магистрата. Предусмотрительно сзывает она своих ближних женщин, а также большую часть челядинцев. Только окружив себя верными слугами, принимает она это посольство. Она поминутно хочет иметь их рядом - пусть когда-нибудь поведают миру, что дочь Иакова V, дочь Марии Лотарингской, та, в чьих жилах течет кровь Стюартов и Тюдоров, нашла в себе силы мужественно и непреклонно снести и самые тяжкие испытания. Шрусбери, под чьим кровом она провела без малого двадцать лет, клонит перед ней седую голову и колено. Голос его чуть дрожит, когда он объявляет, что Елизавете пришлось, вняв настойчивым требованиям своих подданных, повелеть привести приговор в исполнение. Мария Стюарт словно и не удивлена недоброй вестью; без малейших признаков волнения, зная, что каждый ее жест будет внесен в книгу истории, выслушивает она приговор, спокойно осеняет себя крестным знамением и говорит: "Хвала господу за это известие, что вы мне приносите. Для меня нет вести более утешительной, ибо она сулит мне конец земных страданий и милость господа, сподобившего меня умереть во славу его имени и его возлюбленной римско-католической церкви". Ни единым словом не оспаривает она приговор. Она уже не хочет как королева бороться с несправедливостью, причиненной ей другой королевой, а лишь как христианка - возложить на себя свой крест; а может быть, в своем мученичестве она возлюбила последнее торжество, еще оставшееся ей в этой жизни. Только две просьбы есть у нее: чтобы духовник напутствовал ее своим благословением и чтобы казнь не пришлась уже на следующее утро: ей хочется как следует обдумать свои последние распоряжения. Обе просьбы отвергнуты. Ей не нужен пастырь ложной веры, отвечает граф Кент, фанатичный протестант, зато он охотно пришлет ей священника реформатской церкви, чтобы тот наставил ее в истинной религии. Конечно, Мария Стюарт отказывается в этот великий час, когда она перед всем католическим миром намерена смертью своей постоять за свое исповедание, выслушивать от священника-еретика его рацеи насчет истинной веры. Менее жесток, чем это бестактное предложение обреченной жертве, отказ отсрочить ее казнь. Поскольку ей дается одна лишь ночь для всех приготовлений, все отпущенные ей часы так уплотнены, что страху и тревоге не остается места. Всегда - и в этом дар бога человеку - умирающему тесно с временем. Рассудительно и вдумчиво, качества, которых ей до сих пор - увы! - так недоставало, распределяет Мария Стюарт свои последние часы. Великая государыня, она и умереть хочет с истинным величием. Призвав на помощь свой безошибочный вкус, свою наследственную артистичность, свое врожденное мужество, не изменяющее ей и в самые опасные минуты, готовит Мария Стюарт свой уход - словно праздник, словно торжество, словно величественную церемонию. Ничего не оставляет она на волю случая, минуты, настроения - все проверяется на эффект, все оформляется по-королевски пышно и импозантно. Каждая деталь точно и обдуманно вписана, подобно волнующей или благоговейной строфе, в эпопею мученической кончины. Несколько раньше обычного, чтобы спокойно написать необходимые письма и собраться с мыслями, приказывает она подать ужин и символически придает ему характер последней вечери. Откушав, она собирает вокруг себя домочадцев и просит налить ей вина. С глубокой серьезностью, но с просветленным челом поднимает она полную чашу над слугами, павшими перед ней на колени. Она выпивает ее за их благополучие, а потом обращается к ним с речью, увещая хранить верность католической религии и жить между собой в мире. У каждого просит она - и это звучит, как сцена из vita sanctorum [житий святых (лат.)] - прощения за все обиды, которые вольно или невольно ему причинила. И лишь после этого дарит каждому любовно выбранный для него подарок - кольцо и драгоценные камни, золотые цепи и кружева, изысканные вещицы, когда-то красившие и разнообразившие ее уходящую жизнь. На коленях, кто молча, кто плача, принимают они дары, и королева невольно растрогана горестной любовью своих слуг. Наконец она поднимается и переходит в свою комнату, где на письменном столе уже горят восковые свечи. Ей еще много надо сделать с вечера до утра: перечитать духовную, распорядиться приготовлениями к завтрашнему, трудному шествию и написать последние письма. В первом, наиболее проникновенном письме она просит своего духовника не спать эту ночь и молиться за нее; хоть он и находится за два-три покоя в этом же замке, граф Кент - так безжалостен фанатизм - накрепко запретил утешителю оставлять свою комнату, чтобы не дал он осужденной последнего "папистского" причастия. Затем королева пишет своим родичам - Генриху III и герцогу де Гизу; в этот последний час на душе у нее лежит забота, особенно делающая ей честь: с прекращением ее вдовьей пенсии домочадцы ее останутся без средств к существованию. И она просит короля Французского взять на себя обязательство выплатить все по ее завещанию и приказать служить обедни "за всехристианнейшую королеву, что идет на смерть, верная католической церкви и лишенная всякого земного достояния". Филиппу II и папе она уже написала раньше. И лишь одной властительнице этого мира остается ей написать - Елизавете. Но ни единым словом не обратится к ней Мария Стюарт. Ей больше нечего у нее просить и не за что благодарить ее. Только гордым молчанием может она еще устыдить своего старинного недруга, а также величием своей смерти. Поздно за полночь ложится Мария Стюарт. Все, что ей должно было сделать в жизни, она сделала. Всего лишь несколько часов дозволено еще душе погостить в истомленном теле. Служанки на, коленях забились в угол и молятся недвижными губами: они не хотят беспокоить спящую. Но Мария Стюарт не спит. Широко открытыми глазами смотрит она в великую ночь; только усталым членам дает она покой, чтобы с бестрепетным сердцем и сильной душою предстать наутро пред всесильной смертью. На многие торжества одевалась Мария Стюарт: на коронации и крестины, на свадьбы и рыцарские игрища, на прогулки, на войну и охоту, на приемы, балы и турниры, - повсюду являясь в роскошных одеждах, зная, какой властью обладает на земле красота. Но никогда еще ни по какому поводу не одевалась она так обдуманно, как для величайшего часа своей судьбы - для смерти. Уже за много дней и недель продумала она, должно быть, достойный ритуал своей кончины, тщательно взвесив каждую деталь. Платье за платьем перебрала она, верно, весь свой гардероб в поисках наиболее достойного наряда для столь небывалого случая; можно подумать, что и как женщина в последней вспышке кокетства хотела она оставить на все времена пример того, каким венцом совершенства должна быть королева, идущая навстречу казни. Два часа, с шести до восьми, одевают ее прислужницы. Не как бедная грешница в убогих лохмотьях хочет она взойти на плаху. Великолепный, праздничный наряд выбирает она для своего последнего выхода, самое строгое и изысканное платье из темно-коричневого бархата, отделанное куньим мехом, со стоячим белым воротником и пышно ниспадающими рукавами. Черный шелковый плащ обрамляет это гордое великолепие, а тяжелый шлейф так длинен, что Мелвил, ее гофмейстер, должен почтительно его поддерживать. Снежно-белое вдовье покрывало овевает ее с головы до ног. Омофоры искусной работы и драгоценные четки заменяют ей светские украшения, белые сафьяновые башмачки ступают так неслышно, что звук ее шагов не нарушит бездыханную тишину в тот миг, когда она направится к эшафоту. Королева сама вынула из заветного ларя носовой платок, которым ей завяжут глаза, - прозрачное облачко тончайшего батиста, отделанное золотой каемкой, должно быть, ее собственной работы. Каждая пряжка на ее платье выбрана с величайшим смыслом, каждая мелочь настроена на общее музыкальное звучание; предусмотрено и то, что ей придется на глазах у чужих мужчин скинуть перед плахой это темное великолепие. В предвидении последней кровавой минуты Мария Стюарт надела исподнее платье пунцового шелка и приказала изготовить длинные, по локоть, огненного цвета перчатки, чтобы кровь, брызнувшая из-под топора, не так резко выделялась на ее одеянии, Никогда еще осужденная на смерть узница не готовилась к казни с таким изощренным искусством и сознанием своего величия. В восемь утра стучатся в дверь. Мария Стюарт не отвечает, она все еще стоит, преклонив колена, перед аналоем и читает отходную. Только кончив, поднимается она с колен, и на вторичный стук дверь открывают. Входит шериф с белым жезлом в руке - скоро его преломят - и говорит почтительно, с глубоким поклоном; "Madame, меня прислали лорды, вас ждут". "Пойдемте", - говорит Мария Стюарт и готовится к выходу. И вот начинается последнее шествие. Поддерживаемая справа и слева слугами, идет она, с натугой передвигая ревматические ноги. Втройне оградила она себя оружием веры от приступов внезапного страха: на шее у нее золотой крест, с пояса свисает связка отделанных дорогими каменьями четок, в руке меч благочестивых - распятие из слоновой кости; пусть увидит мир, как умирает королева в католической вере и за католическую веру. Да забудет он, сколько прегрешений и безрассудств отягчает ее юность и что как соучастница предумышленного убийства предстанет она пред палачом. На все времена хочет она показать, что терпит муки за дело католицизма, обреченная жертва своих недругов-еретиков. Не дальше чем до порога - как задумано и условлено - провожают и поддерживают ее преданные слуги. Ибо и виду не должно быть подано, будто они соучастники постыдного деяния, будто сами ведут свою госпожу на эшафот. Лишь в ее покоях готовы они ей прислуживать, но не как подручные палача в час ее страшной смерти. От двери до подножия лестницы ее сопровождают двое подчиненных Эмиаса Паулета; только ее злейшие противники могут, как пособники величайшего преступления, повести венчанную королеву на эшафот. Внизу, у последней ступеньки, перед входом в большой зал, где состоится казнь, ждет коленопреклоненный Эндру Мелвил, ее гофмейстер; шотландский дворянин, он должен будет сообщить Иакову VI о свершившейся казни. Королева подняла его с колен и обняла. Ее радует присутствие этого верного свидетеля, оно укрепит в ней душевное спокойствие, которое она поклялась сохранить. И на слова Мелвила: "Мне выпала самая тяжкая в моей жизни обязанность сообщить о кончине моей августейшей госпожи" - она отвечает: "Напротив, радуйся, что конец моих испытаний близок. Только сообщи, что я умерла верная своей религии, истинной католичкой, истинной дочерью Шотландии, истинной дочерью королей. Да простит бог тех, кто пожелал моей смерти. И скажи моему сыну, что никогда я не сделала ничего, что могло бы повредить ему, никогда ни в чем не поступилась нашими державными правами". Сказав это, она обратилась к графам Шрусбери и Кенту с просьбой разрешить также ее ближним женщинам присутствовать при казни. Граф Кент возражает: женщины своими воплями и плачем нарушат благочиние в зале и вызовут недовольство, ведь им непременно захочется омочить платки в крови королевы. Но Мария Стюарт твердо отстаивает свою последнюю волю. "Словом моим ручаюсь, - говорит она, - что они этого делать не станут. Я не мыслю, чтобы ваша госпожа отказала своей равной в том, чтобы ее женщины прислуживали ей до последней минуты. Не верю, чтобы она отдала подобное жестокое приказание. Даже будь я не столь высокого сана, она исполнила бы мою просьбу, а ведь я к тому же ее ближайшая родственница, внучка Генриха VIII, вдовствующая королева Франции, венчанная на царство королева Шотландии". Оба графа совещаются: наконец ей разрешают взять с собой четырех слуг и двух женщин. Мария Стюарт удовлетворяется этим. Сопровождаемая своими избранными и верными, а также Эндру Мелвилом, несущим за ней ее трен, в предшествии шерифа, Шрусбери и Кента входит она в парадный зал Фотерингейского замка. Здесь всю ночь стучали топорами. Из помещения вынесены столы и стулья. В глубине его воздвигнут помост, покрытый черной холстиной, наподобие катафалка. Перед обитой черным колодой уже поставлена скамеечка с черной же подушкой, на нее королева преклонит колена, чтобы принять смертельный удар-Справа и слева почетные кресла дожидаются графов Шрусбери и Кента, уполномоченных Елизаветы, в то время как у стены, словно два бронзовых изваяния, застыли одетые в черный бархат и скрывшиеся под черными масками две безликие фигуры - палач и его подручный. На эту величественную в своей страшной простоте сцену могут взойти только жертва и ее палачи; зрители теснятся в глубине зала. Охраняемый Паулетом и его солдатами, там воздвигнут барьер, за которым сгрудилось человек двести дворян, сбежавшихся со всей округи, чтобы увидеть столь неслыханное, небывалое зрелище - казнь венценосной королевы. А перед запертыми дверями замка сотнями и сотнями голов чернеют толпы простого люда, привлеченного этой вестью; им вход запрещен. Только дворянской крови дозволено видеть, как проливают королевскую кровь. Спокойно входит Мария Стюарт в зал. Королева с первого своего дыхания, она еще ребенком научилась держаться по-королевски, и это высокое чувство не изменяет ей и в самые трудные минуты. С гордо поднятой головой она всходит на обе ступеньки эшафота. Так пятнадцати лет всходила она на трон Франции, так всходила на алтарные ступени в Реймсе. Так взошла бы она и на английский трон, если бы ее судьбой управляли другие звезды. Так же смиренно и вместе с тем горделиво преклоняла она колена бок о бок с французским королем, бок о бок с шотландским королем, чтобы принять благословение священника, как теперь склоняется под благословение смерти. Безучастно слушает она, как секретарь снова зачитывает приговор. Приветливо, почти радостно светится ее лицо - уж на что Уингфилд ее ненавидит, а и он в донесении Сесилу не может умолчать о том, что словам смертного приговора она внимала, будто благой вести. Но ей еще предстоит жестокое испытание. Мария Стюарт стремится этот последний свой час облечь чистотой и величием; ярким факелом веры, великомученицей католических святцев хочет она воссиять миру. Протестантским же лордам важно не допустить, чтобы ее прощальный жест стал пламенным "верую" ревностной католички; еще и в последнюю минуту пытаются они мелкими злобными выходками умалить ее царственное достоинство. Не раз на коротком пути из внутренних покоев к месту казни она оглядывалась, ища среди присутствующих своего духовника, в надежде, что он хотя бы знаком отпустит ее прегрешения и благословит ее. Но тщетно. Ее духовнику запрещено выходить из своей комнаты. И вот, когда она уже приготовилась претерпеть казнь без духовного напутствия, на эшафоте появляется реформатский священник, доктор Флетчер из Питерсбороу - до последнего дыхания преследует ее беспощадная борьба между обеими религиями, отравившая ее юность, сломавшая ей жизнь. Лордам, правда, хорошо известно троекратное заявление верующей католички Марии Стюарт, что лучше ей умереть без духовного утешения, чем принять его от священника-еретика. Но так же, как Мария Стюарт, стоя на эшафоте, хочет восславить свою религию, так и протестанты намерены почтить свою, они тоже взывают к господу богу. Под видом попечительной заботы о спасении ее души реформатский пастор заводит свою более чем посредственную sermon [проповедь (англ.)], которую Мария Стюарт в своем нетерпении умереть то и дело прерывает. Три-четыре раза просит она доктора Флетчера не утруждать себя, она твердо прилежит римско-католической вере, за которую, по милости господней, ей дано пострадать. Но попик одержим мелким тщеславием, что ему воля умирающей! Он тщательно вылизал свою sermon, в кои-то веки он удостоился такой избранной аудитории. Он знай бубнит свое, и тогда, не в силах прекратить это гнусное суесловие, Мария Стюарт прибегает к последнему средству: в одну руку, словно оружие, берет распятие, а в другую - молитвенник и, пав на колени, громко молится по-латыни, чтобы священными словами заглушить елейное словоизвержение. Так, чем вместе обратиться к общему богу, вознося молитвы за душу обреченной жертвы, борются друг с другом обе религии в двух шагах от плахи - ненависть, как всегда, сильнее, чем уважение к чужому несчастью. Шрусбери, Кент и с ними большая часть собрания молятся по-английски, а Мария Стюарт и ее домочадцы читают латинские молитвы. И только когда пастор умолкает и в зале водворяется тишина, Мария Стюарт уже по-английски произносит слово в защиту гонимой церкви христовой. Она благодарит бога за то, что страдания ее приходят к концу, громко возвещает, прижимая к груди распятие, что надеется на искупление кровью Спасителя, чей крест она держит в руке и за кого с радостью готова отдать свою кровь. Снова одержимый фанатик лорд Кент прерывает ее молитву, требуя, чтобы она оставила эти "popish trumperies" - папистские фокусы. Но умирающая уже далека всем земным распрям. Ни единым взглядом, ни единым словом не удостаивает она Кента и только говорит во всеуслышание, что от всего сердца простила она врагов, давно домогающихся ее крови, и просит господа, чтобы он привел ее к истине. Воцаряется тишина. Мария Стюарт знает, что теперь последует. Еще раз целует она распятие, осеняет себя крестным знамением и говорит: "О милосердный Иисус, руки твои, простертые здесь на кресте, обращены ко всему живому, осени же и меня своей любящей дланью и отпусти мне мои прегрешения. Аминь". В средневековье много жестокости и насилия, но бездушным его не назовешь. В иных его обычаях отразилось такое глубокое сознание собственной бесчеловечности, какое недоступно нашему времени. В каждой казни, сколь бы зверской она ни была, посреди всех ужасов нет-нет да и мелькнет проблеск человеческого величия; так, прежде чем коснуться жертвы, чтобы убить или подвергнуть ее истязаниям, палач должен был просить у нее прощения за свое преступление против ее живой плоти. И сейчас палач и его подручный, скрытые под масками, склоняют колена перед Марией Стюарт и просят у нее прощения за то, что вынуждены уготовить ей смерть. И Мария Стюарт отвечает им: "Прощаю вам от всего сердца, ибо в смерти вижу я разрешение всех моих земных мук". И только тогда палач с подручным принимаются за приготовления. Между тем обе женщины раздевают Марию Стюарт. Она сама помогает им снять с шеи цепь "agnus dei" [божественный агнец (лат.) - отлитое из воска изображение ягненка, символизирующее Христа]. При этом руки у нее не дрожат, и, по словам посланца ее злейшего врага Сесила, она "так спешит, точно ей не терпится покинуть этот мир". Едва лишь черный плащ и темные одеяния падают с ее плеч, как под ними жарко вспыхивает пунцовое исподнее платье, а когда прислужницы натягивают ей на руки огненные перчатки, перед зрителями словно всколыхнулось кроваво-красное пламя - великолепное, незабываемое зрелище. И вот начинается прощание. Королева обнимает прислужниц, просит их не причитать и не плакать навзрыд. И только тогда преклоняет она колена на подушку и громко, вслух читает псалом: "In te, domine, confido, ne confundar in aeternum" [на тебя, господи, уповаю, да не постыжуся вовек (лат.) - Псалом 71]. А теперь ей осталось немногое: уронить голову на колоду, которую она обвивает руками, как возлюбленная загробного жениха. До последней минуты верна Мария Стюарт королевскому величию. Ни в одном движении, ни в одном слове ее не проглядывает страх. Дочь Тюдоров, Стюартов и Гизов приготовилась достойно умереть. Но что значит все человеческое достоинство и все наследованное и благоприобретенное самообладание перед лицом того чудовищного, что неотъемлемо от всякого убийства! Никогда - и в этом лгут все книги и реляции - казнь человеческого существа не может представлять собой чего-то романтически чистого и возвышенного. Смерть под секирой палача остается в любом случае страшным, омерзительным зрелищем, гнусной бойней. Сперва палач дал промах; первый его удар пришелся не по шее, а глухо стукнул по затылку - сдавленное хрипение, глухие стоны вырываются у страдалицы. Второй удар глубоко рассек шею, фонтаном брызнула кровь. И только третий удар отделил голову от туловища. И еще одна страшная подробность: когда палач хватает голову за волосы, чтобы показать ее зрителям, рука его удерживает только парик. Голова вываливается и, вся в крови, с грохотом, точно кегельный тиар, катится по деревянному настилу. Когда же палач вторично наклоняется и высоко ее поднимает, все глядят в оцепенении: перед ними призрачное видение - стриженая седая голова старой женщины. На минуту ужас сковывает зрителей, все затаили дыхание, никто не проронит ни слова. И только попик из Питерсбороу, наконец опомнившись, хрипло восклицает: "Да здравствует королева!" Недвижным, мутным взором смотрит незнакомая восковая голова на дворян, которые, случись жребию вынуться иначе, были бы ей покорнейшими слугами и примерными подданными. Еще с четверть часа конвульсивно вздрагивают губы, нечеловеческим усилием подавившие страх земной твари; скрежещут стиснутые зубы. Щадя чувства зрителей, на обезглавленное тело и на голову Медузы поспешно набрасывают черное сукно. Среди мертвого молчания слуги торопятся унести свою мрачную ношу, но тут неожиданное происшествие рассеивает охвативший всех суеверный ужас. Ибо в ту минуту, когда палачи поднимают окровавленный труп, чтобы отнести в соседнюю комнату, где его набальзамируют, - под складками одежды что-то шевелится. Никем не замеченная любимая собачка королевы увязалась за нею и, словно страшась за судьбу, своей госпожи, тесно к ней прильнула. Теперь она выскочила, залитая еще не просохшей кровью. Собачка лает, кусается, визжит, огрызается и не хочет отойти от трупа. Тщетно пытаются палачи оторвать ее насильно. Она не дается в руки, не сдается на уговоры, ожесточенно бросается на огромных черных извергов, которые так больно обожгли ее кровью возлюбленной госпожи. С большей страстью, чем родной сын, чем тысячи подданных, присягавших ей на верность, борется крошечное создание за свою госпожу. ЭПИЛОГ (1587-1603) На древнегреческом театре вослед сумрачной, торжественно развертывающейся трагедии ставилась короткая шутовская драма (*75), своего рода водевиль; подобный эпилог имеется и в драме Марии Стюарт. В утро восьмого февраля скатилась ее голова, а на другое утро весь Лондон уже знал о свершившейся казни. Великое ликование охватило при этом известии всю страну. И если бы обычно столь чуткую на ухо повелительницу не одолела внезапная глухота, Елизавета, разумеется, не преминула бы спросить, какое торжество, не предусмотренное календарем, празднуют ее подданные столь ретиво. Но она мудро остерегается спрашивать: все плотнее и плотнее закутывается она в волшебный плащ неведения. Она хочет быть официально извещена о казни соперницы, хочет быть "поставлена перед свершившимся фактом". Печальная обязанность нарушить мнимое неведение королевы сообщением о казни ее "дорогой сестрицы" выпадает Сесилу. С нелегкой душой берется он за дело. За двадцать лет службы на голову испытанного советника немало обрушивалось бурь, как непритворных, вызванных царским гневом, так и притворных, вызванных государственно-политическими соображениями, а потому серьезный, спокойный человек призывает все свое хладнокровие, вступая в приемный зал королевы, чтобы официально известить ее о свершившейся казни. Но такой сцены, какая за этим разыгрывается, даже он не предвидел. Что такое? Кто-то осмелился без ее ведома, без ее прямого приказания обезглавить Марию Стюарт? Невозможно! Немыслимо! Никогда б она не решилась на столь ужасную меру - разве что в Англию вторгся бы неприятель. Ее советники обманули, предали ее, поступили с ней как заправские мошенники. Как, осрамить ее перед всем миром, непоправимо запятнать ее имя, ее достоинство вероломным, коварным злодейством? Бедная, несчастная сестрица - пасть жертвой такого постыдного недоразумения, такого низкого мошенничества! Елизавета вопит, рыдает, исступленно топает на седовласого министра. Целые ушаты сквернословия выливает она на него - да как он смел, он и другие члены совета, без прямого ее указа привести в исполнение подписанный ею смертный приговор! Сесил и его друзья ни минуты не сомневались, что Елизавета, стремясь свалить с себя ответственность за инспирированное ею самой "беззаконие", постарается истолковать его как "превышение власти" со стороны подчиненных. Однако они понимали, что от них только и ждут такого непослушания, и сговорились снять с королевы "бремя" ответственности. Такая отговорка, рассчитывали они, нужна Елизавете лишь для отвода глаз, в малом же аудиенц-зале, sub rosa, их даже поблагодарят за проявленную расторопность. Однако Елизавета так настроила себя на эту сцену, что вопреки или, вернее, помимо ее воли, наигранный гнев переходит в настоящий и те громы, что сейчас разражаются над низко склоненной головой Сесила, - это уже отнюдь не шумовые эффекты, а оглушительные раскаты неподдельной ярости, ураган оскорблений, проливной дождь поношений и издевательств. Дело доходит чуть не до рукоприкладства, Елизавета ругает старика площадными словами, хоть в отставку подавай, и в самом деле Сесилу за мнимое самоуправство на неопределенное время не ведено являться ко двору. Только теперь видно, как умно, как предусмотрительно поступил истинный подстрекатель Уолсингем, предпочтя в эти критические дни заболеть или сказаться больным. Зато на его заместителя, беднягу Девисона, изливается вся громокипящая чаша высочайшего гнева. Он предназначен стать козлом отпущения, наглядным доказательством невиновности Елизаветы. Никто не поручал ему, клянется Елизавета, передать Сесилу смертный приговор и скрепить его государственной печатью. Он действовал своей волею, против ее желания и намерений, и его дерзостное самочинство привело к неисчислимым бедам. По ее приказу в Звездной палате возбуждено официальное дело против ослушного; - на самом деле чересчур послушного - слуги; судебный приговор должен торжественно показать Европе, что Марии Стюарт отрубили голову единственно по вине этого негодяя и что Елизавете о том ничего известно не было. И разумеется, те сановники, что клялись по-братски разделить с ним ответственность, покидают сотоварища, попавшего в беду; им бы только свои министерские местечки и доходы спасти от громов и молний разбушевавшейся августейшей правительницы. Девисон, который в свое оправдание мог бы сослаться лишь на немые стены, видевшие, как Елизавета давала ему поручение, приговорен к уплате десяти тысяч фунтов, каковых у него сроду не было, и посажен в тюрьму; потом ему втихомолку подбрасывают кое-какой пенсион, но при жизни Елизаветы ему и думать нечего о возвращении ко двору; карьера его рухнула, жизнь изломана. Царедворцу опасно не угадывать тайных желаний своего властителя. Но иной раз куда опаснее чересчур хорошо их угадать. Благочестивая легенда о невиновности и полном неведении Елизаветы слишком грубо состряпана, чтобы импонировать современникам. И может быть, один только человек задним числом уверовал в эту фантастическую версию: как ни странно, уверовала сама Елизавета. Ибо одним из самых примечательных свойств истеричных или склонных к истерии натур является способность не только к искусному обману, но и к самообману. Желаемое нередко принимается ими за действительное, и их свидетельские показания представляют порою самый добросовестный обман, а следовательно, и самый опасный. Елизавета, очевидно, верит в свою искренность, когда клянется направо и налево, что ни делом, ни помышлением не виновна в казни Марии Стюарт. Действительно, одной половиной души она не желала этой казни, и теперь память, опираясь на это нежелание, постепенно вытесняет у нее сознание соучастия в казни, которой она все-таки втайне желала. Приступ гнева, овладевший ею при получении известия, которое она призывала в тиши, но не хотела услышать, не только заранее отработан, как для сцены, но в то же время - все двойственно в этой женщине - это искренний, честный гнев прежде всего на самое себя, зачем она не осталась верна своим лучшим побуждениям, а также искренний гнев на Сесила, зачем он вовлек ее в это злодеяние, а вместе с тем не оградил от ответственности. Елизавета так истово внушала себе, что казнь произошла помимо ее воли, что в словах ее отныне слышится чуть ли не святая убежденность. Трудно не верить ей, когда в одежде скорби она, принимая французского посла, уверяет, что "не так смерть отца и не так смерть сестры глубоко ее огорчила", как сознание, что она, "бедная, слабая женщина, окружена врагами". Если бы члены государственного совета, сыгравшие с ней эту бесчестную шутку, не были ее долголетними слугами, всем бы им не миновать плахи. Сама она подписала приговор лишь для того, чтобы успокоить свой народ, но только высадка неприятельских войск на английских берегах могла бы заставить ее привести его в исполнение. На этой же полуправде, полулжи, будто она не желала казни Марии Стюарт, стоит Елизавета и в собственноручном письме к Иакову VI. Снова заверяет она, что жестоко огорчена "трагической ошибкой", происшедшей без ее ведома и согласия ("without her knowledge and consent"). Она призывает бога в свидетели, что "невиновна в этом деле", что у нее и в мыслях не было предать Марию Стюарт казни ("she never had thougt to put the Queen, your mother, to death"), хотя ее советники все уши ей этим прожужжали. И, предвосхищая естественное обвинение в том, что Девисон только служит ей прикрытием, она горделиво заявляет, что никакие силы на земле не принудили бы ее свалить свое распоряжение на плечи исполнителя. Но Иаков VI отнюдь не жаждет знать правду; ему важно одно: снять с себя подозрение, будто он спустя рукава защищал жизнь матери. Разумеется, как и Елизавете, ему не подобает сразу же возгласить "аминь" и "аллилуйя". Он должен соблюсти видимость удивления и возмущения. Он даже отваживается на внушительный жест - торжественно объявляет, что столь великое беззаконие не останется без отмщения. Посланцу Елизаветы воспрещено ступить на шотландскую землю, и за ее письмом в пограничный Берик послан верховой; пусть весь мир видит, что Иаков VI ощерил зубы на убийцу своей матери. Однако лондонский кабинет давно уже изготовил эликсир, с помощью которого сын молчаливо "проглотит" весть о казни матери. Одновременно с письмом Елизаветы, рассчитанным на "подмостки мира", в Эдинбург следует и другое дипломатическое послание, в коем Уолсингем сообщает шотландскому канцлеру, что Иакову VI обеспечено преемство английского престола и что, следовательно, по той, темной сделке ему заплачено сполна. Это сладкое питье оказывает на безутешного Страдальца поистине волшебное действие. Иаков VI ни словом больше не заикается о денонсировании союзного договора. Его не беспокоит даже, что тело его матери лежит непогребенным где-то в закоулках церкви. Не протестует он и против того, что ее последняя воля - упокоиться на французской земле - грубо нарушается. Словно по волшебству, уверился он в невиновности Елизаветы и с готовностью клюет на приманку "трагической ошибки". "Тем самым вы очищаете себя от вины в этом злополучном происшествии" ("ye purge youre self of one unhappy fact"), - пишет он Елизавете и в качестве смиренного нахлебника желает английской королеве, чтобы ее "душевное благородство стало на веки вечные известно миру". Магическое обетование Елизаветы льет елей на бушующие волны его неудовольствия. Отныне между ним и женщиной, подписавшей смертный приговор его матери, устанавливается нерушимый мир и согласие. У морали и у политики свои различные пути. Событие оценивается по-разному, смотря по тому, судим мы о нем с точки зрения человечности или с точки зрения политических преимуществ. Морально казнь Марии Стюарт нельзя простить и оправдать: противно всякому международному праву держать в мирное время в заточении королеву соседней страны, а потом тайно свить петлю и вероломно сунуть ей в руки... И все же нельзя отрицать, что с точки зрения государственно-политической устранение Марии Стюарт было для Англии благодетельной мерой. Ибо критерием в политике - увы! - служит не право, а успех. В случае с Марией Стюарт последующий успех оправдывает убийство, так как оно принесло Англии и ее королеве не беспокойство, а спокойствие. Сесил и Уолсингем правильно расценили реальное положение вещей. Они знали, что другие государства побоятся возвысить голос против подлинно сильного правительства и станут трусливо смотреть сквозь пальцы на его насильнические действия и даже преступления. Они верно рассчитали, что мир не придет в волнение из-за этой казни; и в самом деле, фанфары мести во Франции и Шотландии внезапно умолкают. Генрих III отнюдь не рвет, как грозился, дипломатических отношений с Англией; еще меньше, чем когда надо было спасать живую Марию Стюарт, собирается он отправить за море хотя бы одного солдата. Он, правда, велит отслужить в Нотр-Дам пышную траурную мессу, и его поэты пишут несколько элегических строф в честь погибшей королевы. На этом вопрос о Марии Стюарт для Франции исчерпан и предан забвению. В шотландском парламенте слегка пошумели. Иаков VI облекся в траур; но проходит немного времени, и он уже снова выезжает на охоту на подаренных ему Елизаветой лошадях, с подаренными ему Елизаветой легавыми; по-прежнему он самый уживчивый сосед, какого когда-либо знавала Англия. И только тяжелодум Филипп Испанский спохватывается наконец и снаряжает свою Армаду. Но он одинок, а против него - счастье Елизаветы, неотъемлемое, как это всегда бывает со славными властителями, от ее величия. Еще до того, как доходит до боя, Армаду вдребезги разбивает шторм, а вместе с ней терпит крушение и давно вынашиваемый план наступления контрреформации. Елизавета окончательно победила, да и Англия со смертью Марии Стюарт избавилась от величайшей угрозы. Времена обороны миновали, отныне ее флот будет бороздить океаны, направляясь к далеким землям и объединяя их в мировую империю. Множатся богатства Англии, последние годы царствования Елизаветы видят новый расцвет искусств. Никогда королевой так не восхищались, не любили ее и не поклонялись ей, как после этого позорнейшего ее деяния. Из гранита жестокости и несправедливости воздвигаются великие государственные сооружения, и неизменно фундаменты их скреплены кровью; в политике неправы только побежденные, неумолимой поступью шагает история через их трупы. Однако сыну Марии Стюарт предстоит еще нешуточное испытание: не внезапным прыжком, как мечтал, взберется он на английский престол, не так скоро, как рассчитывал, получит обещанную мзду за свою продажную снисходительность. Ему придется - величайшая казнь для честолюбца - ждать, ждать и ждать. Пятнадцать лет, почти столько же, сколько мать его томилась в плену у Елизаветы, вынужден он в бездействии дремать в Эдинбурге и ждать, ждать, ждать, пока скипетр не выпадет из охладелых старушечьих рук. Брюзжащий, недовольный, сидит он в своих шотландских замках, выезжает часто на охоту, пишет трактаты на религиозные и политические темы, но все его дела сводятся к одному - к бесконечному, бесплодному и злобному ожиданию некоего известия из Лондона. А его все нет и нет. Можно подумать, что кровь соперницы, пролившись, вдохнула в Елизавету новую жизнь. Все крепче становится она со смертью Марии Стюарт, все увереннее, все здоровее. Покончено с бессонными ночами, с укорами совести, которые так терзали ее все месяцы и годы нерешительности; все сглажено, смыто без следа спокойствием, дарованным ее стране, ее правлению. Ни один живущий не осмелится больше оспаривать ее корону, и даже смерти ревнивая женщина оказывает бешеное сопротивление, даже ей не отдает она короны. Семидесятилетняя старуха, цепкая и неподатливая, не хочет умирать, целыми днями блуждает она по дворцу, переходя из комнаты в комнату, нигде не находя покоя. Яростно и величественно сопротивляется она, не желая никому на свете уступить престол, за который так упорно и беспощадно боролась. И все же час настает: наконец-то в жестоком единоборстве смерть одолевает неподатливую; но из легких еще вырывается хрипение, все еще бьется, хоть тише и тише, старое неукротимое сердце. Под окном, с оседланной лошадью на поводу, посланец нетерпеливого шотландского наследника ждет условного знака. Некая придворная дама обещала, как только жизнь королевы оборвется, бросить ему из окна перстень. Проходят долгие часы. Посланец напрасно смотрит вверх; старая королева-девственница, отвергшая стольких искателей ее руки, все еще не подпускает к себе смерть. Наконец двадцать четвертого марта зазвенело окно, торопливо высовывается женская рука, сверху падает перстень. Гонец немедля садится на коня и два с половиной дня скачет без передышки в Эдинбург - эта скачка осталась памятной в веках. Так же как тридцать семь лет назад из Эдинбурга в Лондон гнал во весь опор лорд Мелвил, торопясь известить Елизавету, что Мария Стюарт родила сына, так теперь другой гонец спешит назад к сыну, чтобы сообщить, что смерть Елизаветы принесла ему вторую корону. Ибо Иаков VI Шотландский в этот час становится равно и королем Английским - наконец-то становится Иаковом I. В сыне Марии Стюарт обе короны соединились навсегда, злосчастная борьба многих поколений, пришла к концу. Темные, извилистые пути избирает подчас история, но неизбежно исполняются ее разумные цели, неизменная историческая необходимость вступает в свои права. Со вкусом располагается Иаков в Уайтхолле (*76), которым так мечтала завладеть его мать. Наконец-то он избавился от вечного безденежья, наконец-то его честолюбие утолено; все его мысли теперь - о жизни в свое удовольствие, не о бессмертии. Он часто выезжает на охоту, он усердно посещает театр, где - единственная его заслуга - оказывает покровительство некоему Шекспиру и другим достойным стихотворцам. Тщедушный, бездарный, с ленцой, не обладающий ни душевными силами Елизаветы, ни мужеством и страстью своей романтической матери, управляет он объединенным наследием обеих враждовавших женщин; то, чего обе добивались со всем пламенным устремлением души и страсти, достается ему, умеющему терпеливо ждать, без борьбы, валится с неба. Но теперь, когда Англия и Шотландия объединены, должно предать забвению, что было время, когда королева Шотландская и королева Английская отравляли друг другу жизнь ненавистью и враждою. Уже нечего называть одну правой, а другую виноватой, смерть уравняла соперниц в их высоком сане. Те, что всю жизнь противостояли одна другой, могут спокойно почивать рядом. Иаков I приказывает взять прах его матери с погоста в Питерсбороу, где она лежит одна, словно отверженная, и при торжественном свете факелов перенести в Вестминстерское аббатство, в усыпальницу английских королей. Высеченное в камне ставится над могилой изображение Марии Стюарт, а неподалеку высеченное в камне стоит изображение Елизаветы. Старая вражда улеглась навек, ныне одна у другой не оспаривает больше прав и владений. И те, что в жизни упорно избегали друг друга и ни разу не глядели друг другу в глаза, ныне, как сестры, покоятся рядом во все уравнивающем священном сне бессмертия. КОММЕНТАРИИ 1. "Орестея" - трилогия древнегреческого драматурга, "отца трагедии" Эсхила. В нее входят: "Агамемнон", "Хоэфоры" и "Евмениды". В трагедиях рассказывается о возвращении из-под Трои предводителя греков в Троянской войне Агамемнона и его гибели от руки изменившей ему жены Клитемнестры; о том, как за смерть отца отомстил Орест, его сын, убивший вероломную мать и ее любовника Эгисфа, и как матереубийцу преследуют богини мщения Эринии, которых в конце концов умилостивляет богиня Афина. 2. С именем Генриха VIII (1491-1547), короля Англии с 1509 г., связано начало реформации в Англии. Поводом к выступлению короля послужил отказ римского папы утвердить развод Генриха VIII с Екатериной Арагонской, родственницей императора Карла V. В ответ Генрих VIII издал статут, отменявший юрисдикцию папы в английских делах, а "Акт о супрематии" (т.е. верховенстве) провозгласил короля главой английской церкви (1534 г.). Подлинные причины реформации - стремление конфисковать церковное имущество, в особенности монастырские земельные владения, в пользу господствующего класса и королевской казны. Генрих VIII тщетно пытался склонить к реформации Иакова V, женатого на ярой католичке из рода Гизов. Политику поддержки шотландских протестантов еще энергичней проводила дочь Генриха VIII Елизавета. 3. Кассандра (греч. миф.) - дочь троянского царя Приама и Гекубы. Влюбленный в нее Аполлон наделил ее пророческим даром, но, отвергнутый Кассандрой, он сделал так, что ее предсказаниям никто не верил. В литературе Кассандра олицетворяет человека, предрекающего несчастья, которых никто не в силах предотвратить. 4. Иаков I (1394-1437) правил с 1424 г. и пал жертвой заговора шотландских лордов. Иаков II (1430-1460) правил с 1437 г. Во время войны Алой и Белой розы (1455-1485) пытался воспользоваться междоусобицами в Англии, чтобы расширить владения Шотландии, но при осаде Роксбурга (на южных границах страны) был убит. Иаков III (1452-1488) правил с 1460 г. Во время битвы с восставшими против него феодалами бежал с поля боя, упал с лошади и был заколот. Иаков IV (1472-1513) правил с 1488 г. и погиб в сражении под Флодденом, где шотландцы потерпели поражение от англичан. Карл I (1600-1649), внук Марии Стюарт, правил с 1625 г., в ходе Английской революции был низложен и казнен. 5. Род мифического царя Атрея запятнал себя кровавыми и нечестивыми преступлениями. Сам Атрей убил детей своего брата, которого потом угостил блюдом, приготовленным из их мяса. Дальнейшая история рода - цепь убийств, ни одно из которых не остается неотомщенным. 6. Французский поэт Пьер Ронсар (1524-1585) провел юные годы при дворе Карла Орлеанского. В 1537 г. в составе свиты принцессы Мадлен, вышедшей замуж за Иакова V, он отправился в Шотландию, где пробыл полтора года. 7. Бернс Роберт (1759-1796) - великий шотландский поэт, чье творчество глубоко связано с фольклором и проникнуто высоким патриотизмом, любовью и гордостью за страну и народ. День рождения поэта отмечается в Шотландии как национальный праздник. 8. Мария де Гиз Лотарингская, вторая жена Иакова V (с 1538 г.), в период своего регентства стремилась укрепить позиции католиков и усилить французское влияние в Шотландии Это вызвало широкое недовольство и привело к выступлению шотландских феодалов, которые в 1557 г. подписали договор о союзе и взаимопомощи в борьбе за утверждение реформации (Ковенант). Гизы - знатный французский род, опора католицизма во время религиозных войн. 9. Дю Белле Жоашен (1522-1560) - французский поэт, теоретик "Плеяды", автор нескольких сборников сонетов и од, а также трактата "Защита и прославление французского языка" (1549), где формулировались принципы новой поэтической школы. 10. Клуэ Франсуа (ок. 1505-1572) - выдающийся представитель французского Возрождения, придворный живописец Франциска I, Франциска II и Карла IX. Его портрет Марии Стюарт, относящийся к 1550-м годам, хранится в Шантильи, в музее Конде. 11. "Беседы" ("Разговоры") гуманиста Эразма Роттердамского (1469-1536) первоначально были задуманы как пособие-разговорник для изучения латинского языка и состояли из повседневных выражений, употребляемых в различных жизненных Ситуациях. Впервые увидели свет в 1518 г. под названием "Формулы для обыденных разговоров" и имели необычайный успех во всей Европе. В дальнейшем Эразм дополнил книгу сценками и художественно законченными диалогами, новыми наблюдениями и мыслями. В 1524 г. она вышла с новым заголовком - "Разговоры запросто" (Kolloquia familiaria), который и закрепился окончательно. 12. Брантом Пьер де Бурдей (1540-1614) - французский писатель-мемуарист, автор книг "Жизнеописания знаменитых людей и полководцев", "Жизнеописания знаменитых дам" и "Жизнеописания галантных дам". Они содержат яркие портреты людей той эпохи, освещают жизнь двора и нравы XVI в. Современникам сочинения Брантома были известны в списках - впервые их напечатали в Голландии в 1666 г. 13. Генрих VIII был женат шесть раз. Екатерина Арагонская (1485-1536), первая жена Генриха VIII (с 1509 г.), была разведена с ним в 1533 г. Анна Болейн (1507-1536) - вторая его жена (с 1533 г.) - была казнена по обвинению в супружеской неверности. 14. В Като-Камбрези (на севере Франции) в 1559 г. был заключен мир между Францией с одной стороны, Англией, Испанией и герцогом Савойским - с другой. Этот договор завершил так называемые итальянские войны (1494-1559). По договору Франция отказывалась от притязаний на итальянские земли, возвращала Испании почти все захваченные ею владения в Италии, а также в Нидерландах и Лотарингии. Герцог Савойский расширил свои владения, получив часть Пьемонта. Англия уступала Франции Кале с условием возвращения этого города Англии через определенный срок или выкупа его за 50 тыс. экю. 15. Амбуазский заговор - заговор 1559 г., организованный гугенотами Конде и Колиньи. Заговорщики ставили целью арестовать короля, находившегося тогда в замке Амбуаз (на Луаре), от его имени созвать Генеральные штаты, отстранить от власти Гизов и защитить интересы протестантов. Заговор был раскрыт, но переговоры с руководителями его привели к примирению сторон. В 1560 г. был издан эдикт, приостанавливавший гонения на гугенотов. Дворянское войско, однако, пыталось действовать самостоятельно и двинулось на Амбуаз, но было разбито, после чего эдикт был отменен и началась расправа с мятежниками. Заговор явился своего рода прелюдией религиозных войн. 16. Жане (Jehannet, Jannet) - так называли представителей семьи Клуэ, французских художников эпохи Возрождения. Здесь имеется в виду Франсуа Клуэ, которому посвятил стихи Ронеар ("Элегия к Жане"). 17. Месса (Messe, лат.: "Missa") - католическая литургия (обедня), включающая песнопения, молитвы, чтение отрывков из Библии, ряд символических действий и профессий. Протестанты, отстаивавшие идею дешевой церкви, выступали против пышного, театрализованного католического богослужения, заменив мессу проповедью, совместными молитвами и пением псалмов. В ответ на попытку Марии Стюарт вновь ввести католическую мессу последовала знаменитая реплика Нокса: "Одна месса страшнее, чем десять тысяч вооруженных вражеских солдат". 18. "Плеяда" - французская поэтическая школа эпохи Возрождения. Название взято из античной истории - так именовалась группа александрийских поэтов в III в. до н.э. Во Франции новая школа возникла в 1549 г. (до 1553 г. называлась "Бригадой"). В нее входили: ученый-гуманист и поэт Ж.Дора и его ученики - П.де Ронсар, Ж. дю Белле, Ж.-А. де Баиф, а также Э.Жодель, Р.Белло и П.де Тийар. "Плеяда" осуществила в 50-е годы смелые литературные реформы, ввела во французскую литературу такие жанры, как сонет, ода, элегия, трагедия и комедия; она отстаивала высокое общественное значение поэзии и гражданскую тему в ней. С 60-х годов, после начала религиозных войн, деятельность "Плеяды" пошла на убыль. 19. Вильгельм Завоеватель (1027-1087) - герцог Нормандии. В 1066 г. возглавил войско нормандских, французских и итальянских феодалов и высадился в Англии, где в битве при Гастингсе разбил армию англосаксонского короля Гарольда и стал королем. 20. Лютер Мартин (1483-1546) - вождь реформации в Германии, основатель одного из ее направлений - лютеранства, выразитель интересов консервативной части бюргерства. 21. Кальвин Жан (1509-1564) - вождь реформации, основатель одного из ее направлений - кальвинизма. С 1536 г. жил в Женеве, которая служила убежищем для всех гонимых за веру и превратилась в один из центров протестантизма. Там его и посетил Джон Нокс, перед тем как в 1555 г. возвратился в Шотландию. 22. Савонарола Джироламо (1452-1496) - доминиканский монах-проповедник и религиозно-политический деятель во Флоренции. Неистово обличал роскошь богачей и пороки католической церкви, призывал к строгому аскетизму, с фанатичной нетерпимостью относился к гуманистической культуре. 23. Сент-Джайлский собор - главный собор в Эдинбурге, сооруженный в XIV-XV вв. Он был рассчитан на пышное католическое богослужение. При протестантах его огромное внутреннее пространство было перегорожено глухими стенами и разделено на несколько отсеков. Во второй половине XVI в. в храме размещались конторы городского управления, школа, зал суда, мастерская, кладовая и две церкви. В одной из них произносил проповеди Нокс. 24. Моав - государство на юго-восточном побережье Мертвого моря. Так же обозначали и его жителей - моавитян. В Ветхом завете слово приобрело бранный оттенок. Амалек - родоначальник племени амалекитян, которые вели постоянные войны с израильтянами. Именем Амалек обозначалось нередко все племя, и позднее оно стало символом зла. 25. Иезавель - жена израильского царя Ахава, которая насаждала культ вавилонской богини Астарты вместо иудейского бога Иеговы. В Библии изображается как преступная правительница (Третья Книга Царств, гл. 18, 19, 21), олицетворение нечестия и жестокости (Апокалипсис, II, 20). 26. В легендарный период древнееврейской истории израильскими племенами, заселившими Палестину, управляли выбираемые и сменяемые судьи. Последним и наиболее знаменитым был судья и пророк Самуил, который по требованию народа поставил над ним царя Саула (XI в. до н.э.). 27. Трианон - название двух небольших дворцов в Версальском парке, сооруженных для фавориток французских королей. Большой Трианон построен в 1687 г. Ж.Ардуэн-Мансаром (1646-1708) по заказу Людовика XIV, Малый Трианон возведен в 1762-1764 гг. Ж.-А.Габриелем (1698-1782) по заказу Людовика XV. 28. Рабле Франсуа (1494-1533) - крупнейший французский писатель-гуманист, автор романа "Гаргантюа и Пантагрюэль" (1532). Ариосто Лодовико (1474-1533) - итальянский поэт, автор героической рыцарской поэмы "Неистовый Роланд" и комедий. 29. Шателяр Пьер де (1540-1563) - французский поэт, поклонник Марии Стюарт, последовавший за ней в Шотландию. 30. Торквато Тассо (1544-1595) - итальянский поэт, автор поэмы "Освобожденный Иерусалим" (1580). Окончание работы над поэмой было ознаменовано душевным кризисом, который вынудил поэта скататься по Италии. В 1579 г., находясь в Ферраре, он вел себя дерзко на свадьбе герцога Альфонса, оскорбив хозяина, его жену и гостей. По приказу герцога поэта заковали в цепи и бросили в подвал госпиталя, где содержались буйные сумасшедшие. Тассо провел там семь лет. 31. Образы Смерти запечатлены в серии гравюр (1523-1526) немецкого художника Ганса Гольбейна Младшего (1497/98-1543), жившего с 1532 г. в Англии. Смерть изображается на этих гравюрах в виде скелета, сопровождающего и похищающего людей всех возрастов и сословий. 32. Бен Джонсон (Бенджамин Джонсон; 1573-1637) - английский драматург, автор комедий нравов, рисующих жизнь различных слоев английского общества, разоблачающих пороки аристократии и буржуазии. 33. Фортуна - римская богиня судьбы, удачи, счастливого случая. Изображалась нередко на шаре или колесе (как символ переменчивости судьбы). 34. Никколо Макиавелли (1469-1527) - итальянский мыслитель, политический деятель и историк. В сочинении "Государь" он проводил мысль о том, что для достижения политических целей пригодны любые средства. 35. Левант (фр. "Levant" - Восток) - общее обозначение стран в восточной части Средиземного моря (Сирия, Ливан, Египет, Турция, Греция, Кипр). 36. Цитера (лат.), или Кифера (греч.) - культовое прозвище богини Афродиты. Одним из центров ее культа был остров Кифера, у южной оконечности Пелопоннеса. 37. Принц-консорт (англ. "consort" - супруг) - в Великобритании: муж правящей королевы, который сам не является монархом. 38. Хэмптон-корт - загородный королевский дворец близ Лондона, на берегу Темзы. Построен в начале XVI в. (другая его часть - в конце XVII в.). Вестминстер - обозначение аббатства и дворца, расположенного рядом с собором. Дворец приобрел Генрих VIII в 1529 г., сделав его королевской резиденцией (двор пребывал в нем до 1760 г.). Здесь происходили приемы, коронационные торжества, банкеты, заседал верховный суд. 39. "Глобус" - театр в Лондоне, с которым связана деятельность Шекспира. Построен в 1599 г., в 1644 г. снесен по приказу пуританского парламента, закрывшего все театры. До 1642 г. здесь играла труппа "Слуги лорда-камергера", возглавлявшаяся трагиком Р.Бербеджем. Театр вмещал до двух тысяч зрителей и являлся одним из центров культурной жизни страны. "Фортуна" - театр в Лондоне. Построен в 1600 г. для труппы "Слуги лорда-адмирала". Вмещал свыше двух тысяч зрителей. Был закрыт в 1642 г. после принятия закона о запрещении театров. 40. Генрих IV Бурбон (1553-1610) - король Наварры, с 1594 г. король Франции. 41. Соломон - царь Израильско-Иудейского царства (965-928 гг. до н.э.), сын царя Давида, славился необычайной мудростью. 42. Профос - должностное лицо в городском управлении, осуществлявшее военно-полицейские функции (надзор за порядком, наказание преступников и т.п.). 43. Здесь неточность: в исторических хрониках, которыми пользовался Шекспир, когда писал "Ричарда III", герцог Глостер действительно предстает как убийца мужа леди Анны Эдуарда Ланкастера, принца Уэльского. Но у Шекспира сцена с леди Анной, будущей женой Ричарда III, разыгрывается у гроба ее свекра, бывшего короля Генриха VI, свергнутого с престола Эдуардом IV, заключенного в Тауэр и тоже, как утверждают хроники, убитого герцогом Глостером (см.: Шекспир, Ричард III, акт I, сц. 2). 44. Кримгильда - бургундская принцесса, героиня "Песни о Нибелунгах", крупнейшего памятника немецкого героического эпоса (ок. 1200 г.). 45. Каносса - замок в Северной Италии, где в январе 1077 г. отлученный от церкви и низложенный император Священной Римской империи Генрих IV (1059-1106) униженно вымаливал прощение у своего противника - папы Григория VII (1015/20-1089). В переносном смысле Каносса - бесславная, унизительная капитуляция. 46. Коллеони (Colleoni) Бартоломео (1400-1476) - итальянский кондотьер, служивший правителям Неаполя, Милана, Венеции. С 1454 г. - главнокомандующий в Венецианской республике. Ей он завещал свое огромное состояние с условием, что ему будет поставлен памятник. Монумент был воздвигнут в 1496 г. на площади Санти Джованни э Паоло и представляет собой вознесенную на высокий пьедестал конную статую, созданную флорентийским мастером Андреа Вероккьо. 47. Цирцея (Кирка) - мифическая волшебница, жившая на острове Эя и в течение года удерживавшая около себя Одиссея, возвращавшегося на родину после окончания Троянской войны. В переносном смысле - коварная обольстительница. 48. Далила - библейский персонаж, возлюбленная богатыря Самсона, усыпившая его бдительность своими ласками и выведавшая тайну его могущества, после чего предала его в руки врагов. 49. Артюр Рембо (1854-1891) французский поэт, лучшие стихи которого были написаны в самом начале его поэтической деятельности, в 1871 г. ("Париж заселяется вновь", "Руки Жан-Мари"). Пьетро Масканьи (1863-1945) - итальянский композитор, автор 14 опер. Славу и наивысший успех ему принесла первая его опера "Сельская честь" (1890), до уровня которой он в своем творчестве больше никогда не поднялся. 50. Бьюкенен Джордж (1506-1582) - шотландский политический деятель и историк. В 1539 г. эмигрировал из охраны, возвратился на родину в 1561 г. Выступал против Марии Стюарт. После ее отречения и бегства из Шотландии воспитывал ее сына Иакова VI. Написал книгу по истории Шотландии и несколько трактатов, в которых выражались тираноборческие идеи, в том числе мысль о праве народа избирать и смещать правителей. 51. Джеймс Макферсон (1736-1796) - шотландский писатель, автор героических поэм "Фингал" (1762) и "Темора" (1763), которые он выдал за переводы произведений легендарного кельтского барда Оссиана (III в.). Они были изданы в 1765 г. под названием "Сочинения Оссиана". Мистификация была твердо установлена лишь после смерти Макферсона. "Краледворская рукопись" - собрание чешских песен, написанных в подражание народному творчеству. Издал их в 1819 г. чешский писатель, ученый, деятель буржуазно-национального движения Вацлав Ганка (1791-1861) под видом якобы найденной им старинной рукописи. 52. Полностью латинская фраза звучит так: "Quos Deus perdere vult dementat prius" - "Кого бог хочет погубить, того он сначала лишает разума". Источником является фрагмент трагедии неизвестного древнегреческого автора: "Когда божество готовит человеку несчастье, оно прежде всего отнимает у него ум, которым он рассуждает". 53. С.Цвейг излишне категоричен в этом утверждении. Практика политических убийств существовала в европейских государствах (как, впрочем, и на Востоке, и в Византии) издавна, и вряд ли следует ее связывать с именем Макиавелли, который будто бы своим сочинением "Государь" санкционировал ее и сделал нормой политической жизни. 54. После того как Дон Карлос, враждовавший с отцом, решил бежать из Испании, Филипп II приказал арестовать его (январь 1568 г.) и поручил государственному совету составить обвинительный акт. Спустя полгода Дон Карлос скончался в заключении. Являлась ли его смерть естественной или насильственной, остается неясным. С.Цвейг - сторонник версии о причастности Филиппа II к гибели сына. 55. Семейство Борджиа - знатный род, игравший заметную роль в политической жизни Италии XV - начала XVI в. Представители его запятнали себя многими преступлениями. 56. Имеется в виду сцена из второй части романтической трилогии Ф.Шиллера "Валленштейн" ("Пикколомини", д.IV, явл.6), где присутствующие на пиру высшие офицеры подписывают присягу на верность своему полководцу А.Валленштейну, командующему имперской армией в годы Тридцатилетней войны (1618-1648). 57. Шекспир родился в 1564 г., за три года до убийства Дарнлея. Трагедия "Макбет" была написана им в 1606 г. 58. Холиншедова хроника - наиболее полная для своего времени многотомная "Хроника Англии, Шотландии, Ирландии", составленная Р.Холиншедом и др. Первое издание ее вышло в 1577 г., второе - в 1587 г. Это - один из основных источников, которыми пользовался Шекспир при написании своих исторических хроник (10 пьес на сюжеты из истории Англии) и трагедий ("Макбет"). 59. Имеется в виду роман английского писателя В.Скотта (1771-1832) "Аббат" (1820). 60. После поражения при Ватерлоо (июнь 1815 г.). Наполеон около месяца пробыл в Париже. Поняв, что во Франции оставаться невозможно, ибо он станет пленником Бурбонов, Наполеон решил вверить свою судьбу Англии и отправился в Рошфор, к берегу моря. Там 15 июля 1815 г. на бриге "Ястреб" он добрался до стоявшего на рейде английского корабля "Беллерофонт". 61. Имеется в виду ларец, который Зевс подарил Эпиметею, брату Прометея. В ларце были заключены несчастья, болезни и пороки, которых люди еще не ведали. Жена Эпиметея Пандора, несмотря на строжайший запрет, открыла ларец, и оттуда вылетели беды, от которых с тех пор страдают все смертные на земле. Миф изложен у древнегреческого поэта Гесиода (VIII в. до н.э.) в поэме "Труды и дни" (стихи 54-105). 62. Павел - проповедник христианства в I в. среди язычников. Согласно "Деяниям апостолов", родился в Тарсе в зажиточной иудейской семье строгих ревнителей Моисеева закона (фарисеев) и носил имя Савл (или Саул - возможно, в честь первого израильского царя Саула). Отстаивая свою веру, он поначалу жестоко преследовал христиан. Чтобы организовать широкое гонение на них, он направился в Дамаск, но по пути произошло чудо: увидев таинственный свет, услышав голоса с небес, ярый гонитель христиан сделался поборником нового вероучения. Сменив имя Савл на Павел, он посвятил себя проповеднической деятельности, исходив Малую Азию, Грецию, Испанию, и закончил свои дни в Риме, где, по преданию, был осужден императором Нероном и казнен вместе с апостолом Петром в 65 г. 63. Имеется в виду евангельский рассказ о том, как Иисус Христос в последнюю ночь, проведенную с учениками, предрек: прежде чем пропоет петух, клявшийся в верности учителю апостол Петр трижды отречется от него. Когда затем Иисус был схвачен и на Петра пало подозрение, что он заодно с ним, апостол трижды заверил, что не знает этого человека, и лишь пропевший под утро петух напомнил ему о сбывшемся предсказании. 64. Терсит - в "Илиаде" Гомера воин, который перед собравшимся войском выступил против предводителя греков Агамемнона, призывая воинов уйти из-под Трои и возвратиться домой. (Илиада, песнь II, стихи 225-238). 65. 7 октября 1571 г. около Лепанто (город в Греции на берегу Коринфского залива, совр. Навпактос) произошло крупнейшее в ту эпоху морское сражение между турецким и испано-венецианским флотом, которым командовал Хуан Австрийский (1547-1578). Битва завершилась разгромом турок. 66. "Непобедимая Армада", крупное морское соединение, созданное Испанией в 1586-1588 гг. для завоевания Англии. В 1588 г. в результате столкновения с английским флотом и сильного шторма Армада понесла огромные потери, что подорвало морское могущество Испании. 67. Вильгельм I Оранский (1533-1584) - деятель Нидерландской буржуазной революции XVI в., боровшийся против испанского владычества. Погиб от руки наемного убийцы - испанского агента. 68. Марк Порций Катон Старший (234-149 гг. до н.э.) - римский политический деятель и писатель. Известен как ярый ревнитель старины. Осуждая современный ему упадок нравов, призывал возродить былые римские обычаи с их суровой простотой и строгой моралью. 69. Ставшая крылатой фраза непримиримого врага Карфагена Катона Старшего. Ею он неуклонно заканчивал каждую свою речь в римском сенате. 70. Французский король Людовик XVI (1774-1792) и его жена Мария-Антуанетта были низложены в ходе Великой французской революции и казнены в 1793 г. по решению Конвента. 71. В эпоху Юлия Цезаря и Августа тетрархами (греч. "тетрархия" - четверовластие) называли мелких местных царьков на Востоке (в Галатии, Палестине), находившихся в зависимости от Рима. 72. Лициний - Валерий Лициний Лициниан (250-324), римский военачальник, затем соправитель Константина Великого. Был женат на сестре императора Констанции. Управлял восточной частью Римской империи. В борьбе за единоличную власть потерпел в 323 г. поражение, и под давлением Константина сенат приговорил его к смертной казни. Конрадин фон Гогенштауфен - герцог Швабский (1252-1268), боролся с королем Неаполя Карлом Анжуйским за господство над Сицилией. Потерпев поражение от французских рыцарей, попал в плен и был в 1268 г. казнен по приказу Карла Анжуйского. Иоанна I Неаполитанская (1343-1382) - королева Неаполя, была отлучена от церкви папой Урбаном VI, боролась за власть с его ставленником Карлом III Анжуйским, к которому она попала в плен и была убита. 73. Звездная палата - высший судебный орган в Англии. Учрежден в 1487 г. Генрихом VII для борьбы с мятежными феодалами. Палата приговаривала к смертной казни и конфискации имущества всех, кто оказывал сопротивление королю. Существовала до 1641 г. и служила орудием укрепления английского абсолютизма. Называлась так по залу заседаний, потолок которого был украшен звездами. 74. Сизиф - мифический царь Коринфа, осужденный за грехи выполнять в подземном царстве тяжелую и безрезультатную работу - вечно втаскивать на гору огромный камень, который, едва достигнув вершины, тотчас скатывался вниз. 75. В Древней Греции постановки пьес носили характер состязаний между драматургами. Каждый автор должен был представить четыре пьесы - тетралогию: три трагедии, связанные единством сюжета, и сатировскую драму - веселый фарс с шутливыми разговорами, плясками и песнями, с обязательным участием хора сатиров. 76. Уайтхолл - в XVI в. королевский дворец в Лондоне.