Роалд Дал. Убийство Патрика Мэлони (сборник рассказов() --------------------------------------------------------------- В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991 OCR, spellcheck: Alexandr V.Rudenko(в?второк, 10 липня 2001) avrud@mail. ru --------------------------------------------------------------- И. А. Богданов. От переводчика Роальд Даль (Roald Dahl) [1916-1990] -- один из самых удачливых, как говорит-ся в аннотациях к его книгам, английских писателей. Удачливых в том смысле, что ни одна его книга, ни один рассказ не оставались без внимания критики и читающей публики. Лишь в одном ему "не повезло" -- русскоязычный читатель с его творчеством практически незнаком. Несколько новелл, опубликованных в советских газетах с 1962 по 1989 год, -- это лишь весьма незначительная часть немалого наследия писателя, не дающая представ-ления о его многообразной литературной деятельности... Родители Роалъда Даля были норвежцами, однако ро-дился он в Англии в 1916 году. По окончании школы в Рептоне поступил на службу в нефтяную компанию "Шелл" и четыре года спустя был послан в Дар-эс-Салам; в годы второй мировой войны был летчиком и уча-ствовал в боевых действиях. Писать начал в 1942 году. Уже первый сборник рассказов -- "Перехожу на при-ем" -- принес ему успех. Последующие книги Даля принесли ему славу масте-ра "страшных" рассказов, отличающихся увлекательно-стью сюжета, неожиданной, но вместе с тем логичной раз-вязкой, оригинальным юмором, если и не "черным", то, пожалуй, несколько суровым. Как это ни странно, Роальд Даль проявил себя и как добрый сказочник. Он сочинил несколько замечательных сказок, в которых нет ничего страшного, но которые так же занимательны, как и его рассказы, и столь же попу-лярны среди читателей многих стран мира -- как детей, так и взрослых ("Джеймс и гигантский персик", "Чарли и шоколадная фабрика" и другие). В настоящий сборник рассказов Роальда Даля вклю-чены тринадцать рассказов из его книги "Кто-то вроде вас", впервые увидевшей свет в 1954 году. Кому-то эти истории покажутся лишь мастерски рассказанными анек-дотами, у кого-то появится желание сравнить их с нази-дательными новеллами,, весьма притом ироничными, ч кто-то, быть может, отыщет в них стремление автора ис-пытать своих героев в необычной ситуации и дать чита-телю возможность судить самому, уместен ли финал и по справедливости ли он неизбежен. На в любом случае, надеемся, эти рассказы не оставят равнодушным нашего читателя, который откроет для себя еще одного "забыто-го" современного писателя. Роалд Дал. Убийство Патрика Мэлони Перевод И. А. Богданова В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991 OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (в?второк, 10 липня 2001 р. ) avrud@mail. ru В комнате было натоплено, чисто прибрано, шторы задернуты, на столе горели две лампы: одна -- воз-ле нее, другая -- напротив, где стоял еще один стул. В буфете, у нее за спиной, были приготовлены два высо-ких стакана, содовая, виски. В ведерко были уложены кубики свежего льда. Мэри Мэлони ждала мужа с работы. -- Она то и дело посматривала на часы, но не с беспо-койством, а лишь затем, чтобы лишний раз убедиться, что каждая минута приближает момент его возвраще-ния. Движения ее были неторопливы, и казалось, что она все делает с улыбкой. Она склонилась над шитьем, и вид у нее при этом был удивительно умиротворенный. Кожа ее -- она была на шестом месяце беременности-- приобрела полупрозрачный оттенок, уголки рта разгла-дились, а глаза, в которых появилась безмятежность, ка-зались гораздо более круглыми и темными, чем прежде. Когда часы показали без десяти пять, она начала прислушиваться и спустя несколько минут, как всегда в это время, услышала, как по гравию зашелестели шины, потом хлопнула дверца автомобиля, раздался звук шагов за окном, в замке повернулся ключ. Она отложила ши-тье, поднялась и, когда он вошел, направилась к нему, чтобы поцеловать его. -- Привет, дорогой, -- сказала она. -- Привет, -- ответил он. Она взяла у него шинель и повесила в шкаф. Затем подошла к буфету и приготовила напитки -- ему покреп-че, себе послабее; и скоро она снова сидела на своем стуле за шитьем, а он -- напротив нее, на своем стуле, сжимая в обеих ладонях высокий стакан и покачивая его, так что кубики льда звенели, ударяясь о стенки. Для нее это всегда было самое счастливое время дня. Она знала -- он не очень-то разговорится, пока не вы-пьет немного, и рада была после долгих часов одиноче-ства посидеть и молча, довольная тем, что они снова вместе. Ей было хорошо с ним рядом, и она чувствова-ла -- почти так же, как, загорая -- солнечные лучи, -- что от него исходит тепло, когда они оставались наеди-не. Ей нравилось, как он сидит, беспечно развалясь на стуле, как входит в дверь или медленно передвигается по комнате большими шагами. Ей нравился этот внимательный и вместе с тем отстраненный взгляд его глаз, когда он смотрел на нее, ей нравилось, как он забавно кривит губы, и особенно то, что он ничего не говорит о своей усталости и сидит молча до тех пор, пока виски не сни-мет хотя бы часть утомления. -- Устал, дорогой? -- Да, -- ответил он. -- Устал. И, сказав это, он сделал то, чего никогда не делал прежде. Он поднял стакан и разом осушил его, хотя тот был полон наполовину -- да, пожалуй, наполовину. Она в ту минуту не смотрела на него, но догадалась, что он именно это и сделал, услышав, как кубики льда удари-лись о дно стакана, когда он опустил, руку. Он подался вперед, помедлил с минуту, затем поднялся и неторопли-во направился к буфету, чтобы налить себе еще. -- Я принесу! -- воскликнула она, вскакивая на ноги. -- Сядь, -- сказал он. -- Когда он снова сел на стул, она обратила внимание на то, что он не пожалел виски и напиток в его стакане приобрел темно-янтарный оттенок. -- Тебе принести тапочки, дорогой? -- Не надо. Она смотрела, как он потягивает темно-желтый креп-кий напиток, и видела маленькие маслянистые круги, плававшие в стакане, -- Это просто возмутительно, -- сказала она, -- за-ставлять полицейского в твоем чине целый день быть на ногах. Он ничего на это не ответил, и она снова склонилась над шитьем; между тем всякий раз, когда он подносил стакан к губам, она слышала, как кубики льда стукаются о стенки стакана. -- Дорогой, -- сказала она, -- может, я принесу тебе немного сыру? Я ничего не приготовила на ужин, пото-му что сегодня четверг. -- Ненужно, -- ответил он. -- Если ты слишком устал и не хочешь пойти куда-нибудь поужинать, то еще не поздно что-то приготовить. В морозилке много мяса, и можно поесть, и не выходя из дома. Она посмотрела на него, дожидаясь ответа, улыбну-лась, кивком выражая нетерпение, но он не сделал ни малейшего движения. -- Как хочешь, -- настаивала она, -- а я все-таки для начала принесу печенье и сыр. -- Я ничего не хочу, -- отрезал он. Она беспокойно заерзала на стуле, неотрывно глядя но него своими большими глазами. -- Но ты же должен поужинать. Во всяком случае я что-нибудь приготовлю. Я с удовольствием это сделаю. Можно сделать баранью отбивную. Или свиную. Что бы ты хотел? У нас все есть в морозилке. -- Выброси все это из головы, -- сказал он. -- Но, дорогой, ты должен поесть. Я все равно что-нибудь приготовлю, а там как хочешь, можешь и на есть. Она поднялась и положила шитье на стол возле лампы. -- Сядь, -- сказал он, -- Присядь на минутку. Только с этой минуты ею овладело беспокойство. -- Ну же, -- говорил он. -- Садись. Она медленно опустилась на стул, не спуская с него встревоженного взгляда. Он допил второй стакан и те-перь, хмурясь, рассматривал его дно. -- Послушай, -- сказал он, -- мне нужно тебе кое-что сказать. -- Что такое, дорогой? Что-то случилось? Он сделался совершенно недвижим и так низко опу-стил голову, что свет от лампы падал на верхнюю часть его лица, а подбородок и рот оставались в тени. Она уви-дела, как у пего задергалось левое веко. -- Для тебя это, боюсь, будет потрясением, -- загово-рил он. -- Но я много об этом думал и решил, что лучше уж разом все выложить. Надеюсь, ты не слишком стро-го будешь меня судить. И он ей все рассказал. Это не заняло у пего много времени -- самое большее, четыре-пять минут, и она слушала его очень спокойно, глядя на него с ужасом, который возрастал по мере того, как он с каждым сло-вом все более отдалялся от нее. -- Ну вот и все, -- произнес он. -- Понимаю, что я не вовремя тебе обо всем этом рассказал, но у меня просто нет другого выхода. Конечно же, я дам тебе деньги и прослежу за тем, чтобы о тебе позаботились. Но не нуж-но из-за всего этого поднимать шум. Надеюсь, ты не станешь этого делать. Будет не очень-то хорошо, если об этом узнают на службе. Поначалу она не хотела ничему верить и решила, что все это -- выдумка. Ей пришло в голову, что он, мо-жет, вообще ничего не говорил и что она себе все это вообразила. Наверно, ей лучше заняться своими делами и вести себя так, будто она ничего не слышала, а потом, когда она придет в себя, ей, быть может, нетрудно будет убедиться в том, что ничего вообще не произошло. -- Пойду приготовлю ужин, -- выдавила она из себя, и на сей раз он ее не удерживал. Она не чувствовала под собой ног, когда шла по ком-нате. Она вообще ничего не чувствовала -- ее лишь слег-ка подташнивало и мутило. Она все делала механиче-ски -- спустилась в погреб, нащупала выключатель, от-крыла морозилку, взяла то, что попалось ей под руку. Она взглянула на то, что оказалось в руках. То, что она держала, было завернуто в бумагу, поэтому она сняла бумагу и взглянула еще раз. Баранья нога. Ну что ж, пусть у них на ужин будет баранья нога. Она понесла ее наверх, взявшись за один конец обеими руками, и, проходя через гостиную, увидела, что он сто-ит к ней спиной у окна, и остановилась. -- Ради Бога, -- сказал он, услышав ее шаги, но при этом не обернулся, -- не надо для меня ничего готовить. В эту самую минуту Мэри Мэлони просто подошла к нему сзади, не задумываясь высоко подняла заморожен-ную баранью ногу и с силой ударила его по затылку. Результат был такой же, как если бы она ударила его железной дубинкой. Она отступила на шаг, помедлила, и ей показалось забавным то, что он секунды четыре, быть может пять, стоял и едва заметно покачивался. Потом он рухнул на ковер. При падении он задел небольшой столик, тот пере-вернулся, и грохот заставил ее выйти из оцепенения. Хо-лодея, она медленно приходила в себя и в изумлении из-под полуопущенных ресниц смотрела на распростертое тело, по-прежнему крепко сжимая в обеих руках кусок мяса. Ну что ж, сказала она про себя. Итак, я убила его. Неожиданно мозг ее заработал четко и ясно, и это ее еще больше изумило. Она начала очень быстро сооб-ражать. Будучи женой сыщика, она отлично знала, ка-кое ее ждет наказание. С этим все ясно. Впрочем, ей все равно. Пусть это произойдет. Но, с другой стороны, как же ребенок? Что говорится в законе о тех, кто ждет ре-бенка? Они что, их обоих убивают -- мать и ребенка? Или же ждут, когда наступит десятый месяц? Как они поступают в таких случаях? Этого Мэри Мэлони не знала. А испытывать судьбу она никак не собиралась. Она отнесла мясо на кухню, положила его па проти-вень, включила плиту я сунула в духовку. Потом вымы-ли руки и быстро поднялась в спальню. Сев перед зер-калом, она припудрила лицо и подкрасила губы. Попы-талась улыбнуться. Улыбка вышла какая-то странная. Она сделала еще одну попытку. -- Привет, Сэм, -- весело сказала она громким голо-сом. И голос звучал как-то странно. -- Я бы хотела купить картошки, Сэм. Да, и еще, пожалуй, баночку го-рошка. Так лучше. И улыбка и голос на этот раз получились лучше. Она повторила те же слова еще несколько раз. Потом спустилась вниз, надела пальто, вышла в заднюю дверь и, пройдя через сад, оказалась на улице. Еще не было и шести часов, и в бакалейной лавке горел свет. -- Привет, Сэм, -- весело сказала она, обращаясь к мужчине, стоявшему за прилавком. -- А, добрый вечер, миссис Мэлони. Что пожелаете? -- Я бы хотела купить картошки, Сэм. Да, и еще, пожалуй, баночку горошка. Продавец повернулся и достал с полки горошек. --- Патрик устал и не хочет никуда идти ужинать, -- сказала она. -- По четвергам мы обычно ужинаем не до-ма, а у меня как раз в доме не оказалось овощей. -- Тогда как насчет мяса, миссис Мэлони? -- Нет, спасибо, мясо у меня есть. Я достала из мо-розилки отличную баранью ногу. -- Ага! -- Обычно я ничего не готовлю из замороженного мяса, Сэм, но сегодня попробую. Думаешь, что-нибудь получится? -- Лично я, -- сказал бакалейщик, -- не вижу разни-цы, замороженное оно или нет. Эта картошка вас уст-роит? -- Да, вполне. Выберите две картофелины. -- Что-нибудь еще? -- Бакалейщик склонил голову набок, добродушно глядя на нее, -- Как насчет десерта? Что вы даете ему на десерт? -- А что бы вы предложили, Сэм? Продавец окинул взглядом полки своей лавки. -- Что вы скажете насчет доброго кусочка творожно-го пудинга? Я знаю, он это любит. -- Отлично, -- сказала она, -- Это он действительно любит. И когда покупки были завернуты и оплачены, она приветливо улыбнулась ему и сказала: -- Спасибо, Сэм. Доброй ночи. -- Доброй ночи, миссис Мэлони. И спасибо вам. А теперь, говорила она про себя, торопливо направ-ляясь к дому, теперь она возвращается к своему мужу, который ждет ужина; и она должна хорошо его приго-товить, и чтобы он был вкусный, потому что бедняга устал; а если, когда она войдет в дом, ей случится обна-ружить что-то необычное, неестественное или ужасное, тогда, понятно, увиденное потрясет ее и она обезумеет от горя и ужаса. Но ведь она не знает, что ее ждет что-то ужасное. Она просто возвращается домой с овощами. Сегодня четверг, и миссис Патрик Мэлони идет домой с овощами, чтобы приготовить мужу ужин. Вот так себя и веди, говорила она себе. Делай все правильно и веди себя естественно. Делай все так, чтобы это выглядело естественно, и тогда совсем не нужно бу-дет играть. Поэтому, войдя на кухню через заднюю дверь, она что-то напевала себе под нос и улыбалась. -- Патрик! -- позвала она. -- Как ты там, дорогой? Она положила пакет на стол и прошла в гостиную; и, увидев его лежащим на полу, скорчившимся, с вывер-нутой рукой, которую он придавил всем телом, она дей-ствительно испытала потрясение. Любовь к нему вско-лыхнулась в ней, она подбежала к нему, упала на колени и разрыдалась. Это нетрудно было сделать. Игры но понадобилось. Спустя несколько минут она поднялась и подошла к телефону. Она помнила наизусть номер телефона поли-цейского участка и, когда ей ответили, крикнула о трубку: -- Быстрее! Приезжайте быстрее! Патрик мертв! -- Кто это говорит? -- Миссис Мэлони. Миссис Патрик Мэлони. -- Вы хотите сказать, что Патрик Мэлони мертв? -- Мне кажется, да, -- говорила она сквозь рыда-ния. -- Он лежит на полу, и мне кажется, он мертв. -- Сейчас будем, -- ответили ей. Машина приехала очень быстро, и когда она откры-ла дверь, вошли двое полицейских. Она знала их обоих-- она знала почти всех на этом участке -- и, истерически рыдая, упала в объятия Джека Нунана. Он бережно уса-дил ее на стул и подошел к другому полицейскому по имени О'Молли, склонившемуся над распростертым телом. -- Он мертв? -- сквозь слезы проговорила она. -- Боюсь, что да. Что здесь произошло? Она сбивчиво рассказала ему о том, как вышла в бакалейную лавку, а когда вернулась, нашла его лежащим на полу. Пока она говорила, плакала и снова говорила, Нунан обнаружил на голове умершего сгусток запекшей-ся крови. Он показал рану О'Молли, который немедлен-но поднялся и торопливо направился к телефону. Скоро в дом стали приходить другие люди. Первым явился врач, за ним прибыли двое полицейских, одного из которых она знала по имени. Позднее пришел поли-цейский фотограф и сделал снимки, а за ним -- еще ка-кой-то человек, специалист по отпечаткам пальцев. По-лицейские, собравшиеся возле трупа, вполголоса перего-варивались, а сыщики тем временем задавали ей массу вопросов. Но, обращаясь к пей, они были неизменно пре-дупредительны. Она снова все рассказала, на этот раз с самого начала, когда Патрик пришел и она сидела за шитьем, а он так устал, что не хотел никуда идти ужи-нать. Она сказала и о том, как поставила мясо -- "оно и сейчас там готовится" -- и как сбегала к бакалейщику за овощами, а когда вернулась, он лежал на полу. -- К какому бакалейщику? -- спросил один из сыщи-ков. Она сказала ему, и он обернулся и что-то прошептал другому сыщику, который тотчас же вышел на улицу. Через пятнадцать минут он возвратился с исписан-ным листком, и снова послышался шепот, и сквозь ры-дания она слышала некоторые из произносимых вполго-лоса фраз: "... вела себя нормально... была весела... хотела приготовить для него хороший ужин... горошек... тво-рожный пудинг... невозможно, чтобы она... " Спустя какое-то время фотограф с врачом удалились и явились два других человека и унесли труп на носилках. Потом ушел специалист по отпечаткам пальцев. Остались два сыщика и еще двое полицейских. Они вели себя исключительно деликатно, а Джек Нунан спро-сил, не лучше ли ей уехать куда-нибудь, к сестре напри-мер, или же она могла бы переночевать у его жены, ко-торая приглядит за ней. Нет, сказала она. Она чувствует, что не в силах даже сдвинуться с места. Они очень будут возражать, если она просто посидит, покуда не придет в себя? Ей дейст-вительно сейчас не очень-то хорошо. Тогда не лучше ли ей лечь в постель, спросил Джек Нунан. Нет, ответила она, она бы предпочла просто посидеть на стуле. Быть может, чуть позднее, когда она почувст-вует себя лучше, она сможет найти в себе силы, чтобы сдвинуться с места. И они оставили ее в покое и принялись осматривать дом. Время от времени кто-то из сыщиков задавал ей какие-нибудь вопросы. Проходя мимо нее, Джек Нунан всякий раз ласково обращался к ней. Ее муж, говорил он, был убит ударом по затылку, нанесенным тяжелым тупым предметом, почти с уверенностью можно ска-зать -- металлическим. Теперь они ищут оружие. Воз-можно, убийца унес его с собой, но он мог и выбросить его или спрятать где-нибудь в доме. -- Обычное дело, - сказал он. -- Найди оружие я считай, что ты нашел убийцу. Потом к ней подошел один из сыщиков и сел рядом. Может, в доме есть что-то такое, спросил он, что могло быть использовано в качестве оружия? Не могла бы она посмотреть: не пропало ли что, например большой гаеч-ный ключ или тяжелая металлическая ваза? У них нет металлических ваз, сказала она. -- А большой гаечный ключ? Кажется, у них нет и большого гаечного ключа. Но что-то вроде этого можно найти в гараже. Поиски продолжались. Она знала, что полицейские ходят и в саду, вокруг дома. Она слышала шаги по гра-вию, а в щели между шторами иногда мелькал луч фо-нарика. Становилось уже поздно, часы на камине пока-зывали почти десять часов. Четверо полицейских, осмат-ривавших комнаты, казалось, устали и были несколько раздосадованы. -- Джек, -- сказала она, когда сержант Нунан в оче-редной раз проходил мимо нее, -- не могли бы вы дать мне выпить? -- Конечно. Может, вот этого виски? -- Да, пожалуйста. Но только немного. Может, мне станет лучше. Он протянул ей стакан. -- А почему бы и вам не выпить? -- сказала она. -- Вы, должно быть, чертовски устали. Прошу вас, выпей-те. Вы были так добры ко мне. -- Что ж, -- ответил он. -- Вообще-то это не положе-но, но я пропущу капельку для бодрости. Один за другим в комнату заходили и другие поли-цейские и после уговоров выпивали по глотку виски. Они стояли вокруг нее со стаканами в руках, чувствуя себя довольно неловко в ее присутствии, и пытались произно-сить какие-то слова в утешение. Сержант Нунан забрел на кухню, тотчас же вышел оттуда и сказал: -- Послушайте-ка, миссис Мэлони, а плита-то у вас так и горит, и мясо все еще в духовке. -- О Боже! -- воскликнула она. -- И правда! -- Может, я ее выключу? -- Да, пожалуйста, Джек. Большое вам спасибо. Когда сержант снова вернулся, она взглянула на него своими большими, темными, полными слез гла-зами. -- Джек Нунан, -- сказала она. -- Да? -- Не могли бы вы сделать мне одолжение и другие тоже? -- Попробуем, миссис Мэлони. -- Видите ли, -- сказала она, -- тут собрались друзья дорого Патрика, и вы помогаете напасть на след человека, который убил его. Вы, верно, ужасно проголодались, потому что время ужина давно прошло, а Патрик, я знаю, не простил бы мне, упокой Господь его душу, если бы я отпустила вас без угощения. Почему бы вам не съесть эту баранью ногу, которую я поставила в духов-ку? Она уже, наверно, готова. -- Об этом и разговора быть не может, -- ответил сержант Нунан. -- Прошу вас, -- умоляюще проговорила она. -- Пожа-луйста, съешьте ее. Лично я и притронуться ни к чему не смогу, во всяком случае ни к чему такому, что было в доме при нем. Но вас-то это не должно тревожить. Вы сделаете мне одолжение, если съедите ее. А потом вы можете продолжить свою работу. Четверо полицейских поколебались было, но они яв-но уже проголодались, и в конце концов она уговорила их отправиться на кухню и поесть. Женщина осталась на своем месте, прислушиваясь к их разговору, доносивше-муся из-за открытых дверей, и слышала, как они немногословно переговаривались между собой, пережевывая мясо. -- Еще, Чарли? -- Нет. Оставь ей. -- Она хочет, чтобы мы ничего не оставляли. Она сама так сказала. Говорит, сделаем ей одолжение. -- Тогда ладно. Дай еще кусочек. ---- Ну и дубина же это, должно быть, была, которой этот парень ударил беднягу Патрика, -- говорил один из них. -- Врач говорит, ему проломили черен, точно кувал-дой. -- Потому нетрудно будет ее найти.. -- Точно, и я так говорю. -- Кто бы это ни сделал, долго таскать с собой эту штуку он не будет. Кто-то из них рыгнул. -- Лично мне кажется, что она где-то тут, в доме. -- Да наверно, где-то у нас под носом. Как по-твоему, Джек? И миссис Мэлони, сидевшая в комнате, захихикала. Роалд Дал. Гурман Перевод И. А. Богданова В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991 OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (в?второк, 10 липня 2001 р. ) avrud@mail. ru В тот вечер за обедом у Майка Скофилда в его лон-донском доме нас собралось шестеро: Майк с женой и дочерью, я с женой и один человек по имени Ричард Пратт. Ричард Пратт был известный гурман. Он состоял президентом небольшого общества под названием "Эпи-курейцы" и каждый месяц рассылал его членам брошюр-ки о еде и винах. Он устраивал обеды, во время которых подавались роскошные блюда и редкие вина. Он не ку-рил из боязни испортить вкус и, когда обсуждали досто-инства какого-нибудь вина, имел обыкновение отзывать-ся о нем как о живом существе, что звучало довольно забавно. "Характер у него весьма щепетильный, -- гово-рил он, -- довольно застенчивый и стеснительный, но без-условно щепетильный". Или: "Добродушное вино, благо-желательное и бодрое, несколько, может, пикантное, но тем не менее добродушное". До этого я уже два раз обедал у Майка, когда у него был и Ричард Тратт, и всякий раз Майк с женой лезли из кожи вон, чтобы удивить знаменитого гурмана каким-нибудь особым блюдом. Ясно, что и в этот раз они не со-бирались делать исключение. Едва мы ступили в столо-вую, как я понял, что нас ожидает пиршество. Высокие свечи, желтые розы, сверкающее серебро, три бокала для вина перед каждым гостем и сверх того слабый запах жа-реного мяса, доносившийся из кухни, -- только от всего этого у меня слюнки потекли. Когда мы расселись, я вспомнил, что, когда я был у Майка раньше, он оба раза держал с Праттом пари на ящик вина, предлагая тому определить сорт вина и год. Пратт тогда отвечал, что это нетрудно сделать, если речь идет об известном годе. Майк поспорил с ним на ящик вина, Пратт согласился и оба раза выиграл пари. Я был уверен, что и в этот раз они заключат пари, потому что Майк очень хотел его проиграть, чтобы доказать, что его вино настолько хорошее, что его легко узнать, а Пратт, со своей стороны, казалось, находит нешуточное, истин-ное удовольствие в том, что имеет возможность обнару-жить свей званая. Обед начался со снетков, поджаренных в масле до хруста, а к ним подали мозельвейн. Майи поднялся и сам разлил вино, а когда снова сел, я увидел, что он наблю-дает за Ричардом Праттом. Бутылку он поставил передо мной, чтобы я мог видеть этикетку. На ней было написа-но: "Гайерслей Олигсберг, 1945". Он наклонился ко мне и прошептал, что Гайерслей -- крошечная деревушка в Мозеле, почти неизвестная за пределами Германии. Он сказал, что вино, которое мы пьем, не совсем обычное. В том месте производят так мало вина, что человеку по-стороннему почти невозможно хоть сколько-нибудь его достать. Он сам ездил в Германию прошлым летом, что-бы добыть те несколько дюжин бутылок, которые в кон-це концов ему согласились уступить. -- Сомневаюсь, чтобы в Англии оно было у кого-ни-будь еще, -- сказал он и взглянул на Ричарда Пратта. -- Чем отличается мозельвейн, -- продолжал он, возвысив - голос, -- так это тем, что он очень хорош перед кларетом. Многие пьют перед кларетом рейнвейн, но это по-тому, что не знают ничего лучше. Рейнвейн, убивает тонкий аромат кларета, вам это известно? Это просто варварство -- пить рейнвейн перед кларетом. Но вот мозельвейн именно то, что надо. Майк Скофилд был приятным человеком средних лет. Он был биржевым маклером. Если уж быть точ-ным -- комиссионером на фондовой бирже, и, подобно некоторым людям этой профессии, его, казалось, не-сколько смущало, едва ли не ввергало в стыд то, что он "сделал" такие деньги, имея столь ничтожные способно-сти. В глубине души он сознавал, что был просто букме-кером -- тихим, очень порядочным, втайне неразборчи-вым в средствах букмекером, -- и подозревал, что об этом знали и его друзья. Поэтому теперь он изыскивал пути, как бы стать человеком культурным, развить литератур-ный и эстетический вкус, приобщиться к собиранию картин, нот, книг и всякого такого. Его небольшая про-поведь насчет рейнвейна и мозельвейна была составной частью той культуры, к которой он стремился. -- Прелестное- вино, вам так не кажется? -- спросил он. Он по-прежнему следил за Ричардом Праттом. Я ви-дел, что всякий раз, склоняясь над столом, чтобы отпра-вить в рот рыбку, он тайком быстро посматривал в дру-гой конец стола. Я прямо-таки физически ощущал, что он ждет того момента, когда Пратт сделает первый гло-ток и поднимет глаза, выражая удовлетворение, удивле-ние, быть может, даже изумление, а потом развернется дискуссия и Майк расскажет ему о деревушке Гайерс-лей. Однако Ричард Пратт и не думал пробовать вино. Он был полностью поглощен беседой с Луизой, восемнадца-тилетней дочерью Майка. Он сидел, повернувшись к ней вполоборота, улыбался и рассказывал, насколько я мог уловить, о шеф-поваре одного парижского ресторана. По ходу своего рассказа он придвигался к ней все ближе и ближе и в своем воодушевлении едва ли не наваливался на нее. Бедная девушка отодвинулась от него как можно дальше, кивая вежливо, но с каким-то отчаянием, глядя ему не в лицо, а на верхнюю пуговицу смокинга. Мы покончили с рыбой, и тотчас же явилась служан-ка, чтобы убрать тарелки. Когда она подошла к Пратту, то увидела, что он еще не притрагивался к своему блю-ду, поэтому заколебалась было, и тут Пратт заметил ее. Взмахом руки он велел ей удалиться, прервал свой рас-сказ и быстро начал есть, проворно накалывал малень-кие хрустящие рыбки на вилку и быстро отправлял их в рот. Затем, покончив с рыбой, он протянул руку к бо-калу, двумя маленькими глотками пригубил вино и тот-час же повернулся к Луизе Скофилд, чтобы продолжить свой рассказ. Майк все это видел. Я чувствовал, не глядя на него, что он хотя и сохраняет спокойствие, но сдерживается с трудом и не сводит глаз с гостя. Его круглое добро-душное лицо вытянулось, щеки обвисли, но он делал над собой какие-то усилия, не шевелился и ничего не говорил. Скоро служанка принесла второе блюдо. Это был большой кусок жареной говядины. Она поставила блюдо на стол перед Майком, тот поднялся и принялся разре-зать мясо на очень тонкие кусочки и осторожно раскла-дывать их на тарелки, которые служанка разносила. Нарезав мяса всем, включая самого себя, он положил нож и оперся обеими руками о край стола. -- А теперь, -- сказал он, обращаясь ко всем, но гля-дя на Ричарда Пратта, -- теперь перейдем к кларету. Прошу прощения, но я должен сходить за ним. -- Сходить за ним, Майк? -- удивился я. -- Где же оно? -- В моем кабинете. Я вынул из бутылки пробку. Он дышит. -- В кабинете? -- Чтобы он приобрел комнатную температуру, разу-меется. Он там находится уже сутки. -- Но почему именно в кабинете? -- Это лучшее место в доме. Ричард помог мне в прошлый раз выбрать его. Услышав свое имя, Пратт повернулся. -- Это ведь так? -- спросил Майк. -- Да, -- ответил Пратт, с серьезным видом кивнув головой. -- Это так. -- Оно стоит в моем кабинете на зеленом бюро, -- сказал Майк. -- Мы выбрали именно это место. Хорошее место, где нет сквозняка и ровная температура. Извини-те меня, я сейчас принесу его. Мысль о том, что у него есть еще вино, достойное пари, вернула ему веселое расположение духа, и он то-ропливо вышел из комнаты и вернулся спустя минуту, осторожно неся в обеих руках корзинку для вина, в ко-торой лежала темная бутылка. Этикетки не было видно, так как бутылка была повернута этикеткой вниз. -- Ну-ка! -- воскликнул он, подходя к столу. -- Как насчет, этого вина, Ричард? Ни за что не отгадаете, что это такое! Ричард Пратт медленно повернулся и взглянул на Майка, потом перевел взгляд на бутылку, покоившуюся в маленькой плетеной корзинке; выгнув брови и оттопырив влажную нижнюю губу, он принял вид надмен-ный и не очень-то симпатичный. -- Ни за что не догадаетесь, -- сказал Майк. -- Хоть сто лет думайте. -- Кларет? -- снисходительно поинтересовался Ричард Пратт. -- Разумеется. -- Надо полагать, из какого-нибудь небольшого ви-ноградника. -- Может, и так, Ричард. А может, и не так. -- Но речь идет об одном из самых известных годов? -- Да, за это я ручаюсь. -- Тогда ответить будет несложно, -- сказал Ричард Пратт, растягивая слова, и вид у него при этом был та-кой, будто ему чрезвычайно скучно. Мне, впрочем, это растягивание слов и тоскливый вид, который он напустил на себя, показались несколько странными; зловещая тень мелькнула в его глазах, а во всем его облике появилась какая-то сосредоточенность, отчего мне сделалось не по себе. -- Задача на сей раз действительно трудная, -- ска-зал Майк. -- Я даже не буду настаивать на пари. -- Ну вот еще. Это почему же? -- И снова медленно выгнулись брови, а взгляд его стал холодным и насторо-женным. -- Потому что это трудно. -- Это не очень-то любезно по отношению ко мне. -- Мой дорогой, -- сказал Майк, -- я с удовольствием с вами поспорю, если вы этого хотите. -- Назвать это вино не слишком трудно. -- Значит, вы хотите поспорить? -- Я вполне к этому готов, -- сказал Ричард Пратт. -- Хорошо, тогда спорим как обычно. На ящик это-го вина. -- Вы, наверно, думаете, что я не смогу его назвать? -- По правде говоря, да, при всем моем к вам ува-жении, -- сказал Майк. Он делал над собой некоторое усилие, стараясь со-блюдать вежливость, а вот Пратт не слишком старался скрыть свое презрение ко всему происходящему. И вме-сте с тем, как это ни странно, следующий его вопрос, по-хоже, обнаружил некоторую его заинтересованность: -- Вы не хотели бы увеличить ставку? -- Нет, Ричард. Ящик вина -- этого достаточно. -- Может, поспорим на пятьдесят ящиков? -- Это было бы просто глупо. Майк стоял за своим стулом во главе стола, бережно держа эту нелепую плетеную корзинку с бутылкой. Но-здри его, казалось, слегка побелели, и он крепко стиснул губы. Пратт сидел развалясь на стуле, подняв брови и по-лузакрыв глаза, а в уголках его рта пряталась усмешка. И снова я увидел или же мне показалось, что увиден, будто тень озабоченности скользнула по его лицу, а во взоре появилась какая-то сосредоточенность, в самих же глазах, прямо в зрачках, мелькнули и затаились ис-корки. -- Так, значит, вы не хотите увеличивать ставку? -- Что до меня, то мне, старина, ровным счетом все равно, -- сказал Майк. -- Готов поспорить на что угодно. Мы с тремя женщинами молча наблюдали за ними. Жену Майка все это начало раздражать, она сидела с мрачным видом, и я чувствовал, что она вот-вот вмеша-ется. Ростбиф дымился на наших тарелках. -- Значит, вы готовы поспорить со мной на все что угодно? -- Я, уже сказал. Я готов поспорить с вами на все, что вам будет угодно, если для вас это так важно. -- Даже на десять тысяч фунтов? -- Разумеется, если вы именно этого хотите. -- Те-перь Майк был спокоен. Он отлично знал, что может со-гласиться па любую сумму, которую вздумается назвать Пратту. -- Так вы говорите, я могу назначить ставку?, -- Именно это я и сказал. Наступило молчание, во время которого Пратт мед-ленно обвел глазами всех сидящих за столом, посмотрев по очереди сначала на меня, потом на трех женщин. Казалось, он хочет напомнить нам, что мы являемся сви-детелями этого соглашения. -- Майк! -- сказала миссис Скофилд. -- Майк, давай-те прекратим- эти глупости и поедим. Мясо остывает. -- Но это вовсе не глупости, -- ровным голосом про-изнес Пратт. -- Просто мы решили немного поспорить. Я обратил внимание на то, что служанка, стоявшая поодаль с блюдом овощей, не решается подойти к столу. -- Что ж, хорошо, -- сказал Пратт. -- Я скажу, на что я хотел бы с вами поспорить. -- Тогда говорите, -- довольно бесстрашно произнес Майк. -- Мне все равно, что вам придет в голову. Пратт кивнул, и снова улыбочка раздвинула уголки ото рта, а затем медленно, очень медленно, не спуская с Майка глаз, он сказал: -- Я хочу, чтобы вы отдали за меня вашу дочь. Луиза Скофилд вскочила на ноги. -- Эй! -- вскричала она. -- Ну уж нет! Это уже не смешно. Послушай, папа, это совсем не смешно. -- Успокойся, дорогая, -- сказала ее мать. -- Они все-го лишь шутят. -- Я не шучу, -- сказал Ричард Пратт. -- Глупо все это как-то, -- сказал Майк. Он снова был выбит из колеи. -- Вы же сказали, что готовы спорить на что угодно. -- Я имел в виду деньги. -- Но вы не сказали -- деньги. -- Все равно, именно это я имел в виду. -- Тогда жаль, что вы этого прямо не сказали. Од-нако если вы хотите взять назад свое предложение... -- Вопрос, старина, не в том, чтобы брать или не брать назад свое предложение. Да к тому же пари не получается, потому что вы не можете выставить ничего равноценного. Ведь в случае проигрыша вы не выдади-те за меня свою дочь -- у вас ее нет. А если бы и была, я бы не захотел жениться на ней. -- Рада слышать это, дорогой, -- сказала его жена. -- Я поставлю все что хотите, -- заявил Пратт. -- Мой дом, например. Как насчет моего дома? -- Какого? -- спросил Майк, снова обращая все в шутку. -- Загородного. -- А почему бы и другой не прибавить? -- Хорошо. Если угодно, ставлю оба своих дома. Тут я увидел, что Майк задумался. Он подошел к столу и осторожно поставил на него корзинку с бутыл-кой. Потом отодвинул солонку в одну сторону, перечни-цу -- в другую, взял в руки нож, - с минуту задумчиво рассматривал лезвие, затем положил его. Его дочь тоже увидела, что им овладела нерешительность. ---- Папа! -- воскликнула она. -- Это же нелепо! Это так глупо, что словами не передать. Я не хочу, чтобы на меня спорили. -- Ты совершенно права, дорогая, -- сказала ее мать. -- Немедленно это прекрати, Майк, сядь и поешь. Майк не обращал на нее внимания. Он посмотрел на свою дочь и улыбнулся -- улыбнулся медленно, по-оте-чески, покровительственно. Однако в глазах его вдруг загорелись торжествующие искорки. -- Видишь ли, -- улыбаясь, сказал он, -- видишь ли, Луиза, тут есть о чем подумать. -- Папа, хватит! Не хочу даже слушать тебя. В жиз-ни не слышала ничего более глупого! -- Нет, серьезно, моя дорогая. Погоди-ка и послу-шай, что я скажу. -- Но я не хочу тебя слушать. -- Луиза! Прошу тебя! Выслушай меня. Ричард предложил нам серьезное пари. На этом настаивает он, а не я. И если он проиграет, то ему придется расстаться с солидной недвижимостью. Погоди, моя дорогая, не пе-ребивай меня. Дело тут вот в чем. Он никак не может выиграть.. -- Он, кажется, думает, что может. -- Теперь послушай меня, потому что я знаю, что говорю. Специалист, пробуя кларет, если только это не какое-нибудь знаменитое вино типа лафита или латура, может лишь весьма приблизительно определить вино-градник. Он, конечно, может назвать тот район Бордо, откуда происходит вино, будь то Сент-Эмийон, Помроль, Грав или Медок. Но ведь в каждом районе есть общины, маленькие графства и в каждом графстве много неболь-ших виноградников. Невозможно отличить их друг от друга только по вкусу и аромату. Могу лишь сказать, что это вино из небольшого виноградника, окруженного другими виноградниками, и он его ни за что не угадает. Это невозможно. -- В этом нельзя быть уверенным, -- сказала его дочь. -- Говорю тебе -- можно. Не хочу хвастать, по я кое-что понимаю в винах. И потом, девочка моя, да видит Бог, я твой отец, и уж не думаешь ли ты, что я позволю вовлечь тебя... во что-то такое, - чего ты не хочешь, а? Я просто пытаюсь сделать для тебя немного денег. -- Майк! -- резко проговорила его жена. -- Немедлен-но прекрати, прошу тебя! И снова он не обратил на нее внимания. -- Если ты согласишься на эту ставку, -- сказал он своей дочери, -- то через десять минут будешь владели-цей двух больших домов. -- Но мне не нужны два больших дома, папа. -- Тогда ты их продашь. Тут же ему и продашь. Я все это устрою. И потом, ты подумай только, дорогая, ты будешь богатой! Всю жизнь ты будешь независимой! -- Пап, мне все это не нравится. Мне кажется, это глупо. -- Мне тоже, -- сказала ее мать. Она резко дернула головой и нахохлилась, точно курица. -- Тебе должно быть стыдно, Майк, предлагать такое! Это ведь твоя дочь! Майк даже не взглянул на нее. -- Соглашайся! -- горячо проговорил он, в упор гля-дя на девушку. -- Быстрее соглашайся! Гарантирую, что ты не проиграешь. -- Но мне это не нравится, папа. -- Давай же, девочка моя. Соглашайся! Майк буквально наваливался на нее. Он приблизил ч ней свое лицо, сверля ее суровым взглядом, и его дочери было нелегко воспротивиться ему. -- А что, если я проиграю? -- Еще раз говорю тебе -- не проиграешь. Я это га-рантирую. -- Папа, может, не надо? -- Я сделаю тебе состояние. Давай же. Говори, Луи-за. Ну? Она в последний раз поколебалась. Потом безнадежно пожала плечами и сказала: -- Ладно. Если только ты готов поклясться, что про-играть мы не можем. -- Отлично! -- воскликнул Майк. -- Замечательно! Значит, спорим! Майк тотчас же схватил бутылку, плеснул немного вина сначала в свой бокал, затем возбужденно запрыгал вокруг стола, наполняя другие бокалы. Теперь все смотрели на Ричарда Пратта, следя за тем, как он медленно взял правой рукой бокал и поднес его к носу. Ему было лет пятьдесят, и лицо у него было не очень-то приятное. В глаза бросался прежде всего рот -- у него были полные, мокрые губы профессионального гурмана, притом нижняя губа отвисла посередине -- подвижная, всегда приоткрытая губа дегустатора, готовая в любой момент коснуться края бокала или захватить кусочек пищи. Точно замочная скважина, подумал я, разглядывая ее, рот его -- точно большая влажная замочная скважина. Он медленно поднес бокал к носу. Кончик носа ока-зался в бокале и задвигался над поверхностью вина, де-ликатно шмыгая. Чтобы получить представление о буке-те, он осторожно покрутил бокалом. Он был предельно сосредоточен. Глаза он закрыл, и вся верхняя половина, его тела -- голова, шея и грудь, будто превратились в нечто вроде огромной обоняющей машины, воспринимающей, отфильтровывающей и анализирующей данные, посланные фыркающим носом. Майк, как я заметил, сидел разваляюсь на стуле, всем споим видом выражая безразличие, однако он следил за каждым движением Пратта. Миссис Скофилд, не шеве-лясь, сидела за другим концом стола и глядела прямо перед собой, на лице ее застыло выражение недовольст-ва. Луиза немного передвинула стул, чтобы ей удобно было следить за гурманом, и, как и ее отец, не сводила с того глаз. Процесс нюханья продолжался по меньшей мере ми-нуту; затем, не открывая глаз, и не поворачивая головы, Пратт опустил бокал до уровня рта и выпил едва ли не половину его содержимого. Задержав вино во рту, он помедлил, составляя первое впечатление о нем, потом дал вину возможность тонкой струйкой побежать по гор-лу, и я видел, как шевельнулось его адамово яблоко, пропуская глоток. Но большую часть вина он оставил во рту. Теперь, не глотая оставшееся вино, он втянул через неплотно сжатые губы немного воздуха, который смешался с парами вина во рту и прошел в легкие. Он задержал дыхание, выдохнул через нос и, наконец, при-нялся перекатывать вино под языком и жевать его, пря-мо жевать зубами, будто это был хлеб. Это было грандиозное, впечатляющее представление, и, должен сказать, он его исполнил хорошо. -- Хм, -- произнес он, поставив стакан и облизывая губы розовым языком. -- Хм... да. Очень любопытное вин-цо -- мягкое и благородное, я бы сказал -- почти женст-венное. Во рту у него набралось слишком много слюны, и, когда он говорил, она капельками вылетала прямо на стол. -- Теперь пойдем методом исключения, -- сказал он. -- Простите, что я <)уду двигаться медленно, но слиш-ком многое поставлено на карту. Обычно я высказываю какое-то предположение, потом быстро продвигаюсь впе-ред и приземляюсь прямо в середине названного мной виноградника. Однако на сей раз, на сей раз я должен двигаться медленно, не так ли? -- Он взглянул на Майка и улыбнулся, раздвинув свои толстые, влажные губы, Майк не улыбался ему в ответ. -- Итак, прежде всего, из какого района Бордо это ви-но? Это нетрудно угадать. Оно слишком легкое, чтобы быть из Сент-Эмийона или из Грава. Это явно Медок. В этом сомнения нет. Теперь -- из какой общины в Медоке оно происходит? И это нетрудно определить методом исключения. Мар-го? Вряд ли это Марго. У него нет сильного букета Мар-го. Пойяк? Вряд ли это и Пойяк. Оно слишком нежное, чересчур благородное и своеобразное для Пойяка. Вино из Пойяка имеет почти навязчивый, вкус. И потом, по мне, Пойяк обладает какой-то энергией, неким сухим энергетическим привкусом, которые виноград берет из почвы этого района. Нет, нет. Это... "это вино очень неж-ное, на первый вкус сдержанное и скромное, поначалу кажущееся застенчивым, но потом становящееся весьма грациозным. Быть может, несколько еще и игривое и чуть-чуть капризное, дразнящее лишь малость, лишь са-мую малость танином. Потом во рту остается привкус чего-то восхитительного -- женственно утешительного, чего-то божественно щедрого, что можно связать лишь с винами общины Сент-Жюльен. Нет никакого сомнения в тем, что это вино из Сент-Жюльена. Он откинулся на стуле, оторвал руки от стола и со-единил кончики пальцев. Он делался до смешного напы-щенным, но мне показалось, что отчасти он делал это преднамеренно, просто чтобы потешиться над хозяином. Я поймал себя на том, что с нетерпением жду, что он - будет делать дальше. Луиза закуривала сигарету. Пратт услышал, как чиркнула спичка, и, обернувшись к ней, неожиданно рассердился не на шутку. -- Прошу вас! -- сказал он. -- Прошу вас, не делайте этого! Курить за столом -- отвратительная привычка! Она посмотрела на него, держа в руке горящую спичку, с минуту не сводила с его лица своих больших глаз, потом медленно, с презрением отвела взор. Накло-нив голову, она задула спичку, однако продолжала держать незажженную сигарету. -- Простите, дорогая, -- сказал Пратт, -- но я просто терпеть не могу, когда курят за столом. Больше она на него не смотрела. -- Так на чем это мы остановились? -- спросил он. -- Ах да. Это вино из Бордо, из общины Сент-Жюльен, из района Медок. Пока все идет хорошо. Однако теперь нас ожидает самое трудное -- нужно назвать сам виноград-ник. Ибо в Сент-Жюльене много виноградников, и, как наш хозяин справедливо заметил ранее, нет большой разницы между вином одного виноградника и вином другого. Однако посмотрим. Он снова помолчал, прикрыв глаза. -- Я пытаюсь определить, возраст виноградника, -- сказал он. -- Если я смогу это сделать, то это будет пол-дела. Так, дайте-ка подумать. Вино явно не первого урожая, даже не второго. Оно не из самых лучших. Ему недостает качества, этой -- как это называется -- лучисто-сти, энергии. Но вот третий урожаи -- это очень может быть. И все же я сомневаюсь в этом. Нам известно, что год сбора был одним из лучших -- наш хозяин так ска-зал, -- и это, пожалуй, немного льстит вину. Мне следу-ет быть осторожным. Тут мне следует быть очень осто-рожным. Он взял бокал и отпил еще небольшой глоток. -- Да, -- сказал он, облизывая губы, -- я был прав. Это вино четвертого урожая. Теперь я уверен в этом. Год -- один из очень хороших, даже один из лучших. И именно поэтому оно на какой-то момент показалось на вкус вином третьего, даже второго урожая. Отлично! Это уже хорошо! Теперь мы близки к разгадке. Сколько и Сент-Жюльене есть виноградников этого возраста? Он снова замолчал, поднял бокал и прижал его края к свисающей подвижной нижней губе. И тут я увидел, как выскочил язык, розовый и узкий, и кончик его по-грузился в вино и медленно потянулся назад -- отврати-тельное зрелище! Когда он поставил бокал, глаза его оставались закрытыми, лицо сосредоточенным, шевели-лись только губы, скользящие одна о другую, точно мок-рые губки. -- И опять то же самое! -- воскликнул он. -- На вкус где-то в середине ощущается танин, и на какое-то мгно-вение возникает впечатление, будто на языке появляется что-то вяжущее. Да-да, конечно! Теперь я понял! Это ви-но из одного из небольших виноградников вокруг Бейшвеля. Теперь я вспомнил. Район Бейшвель, река и не-большая бухточка, которая засорилась настолько, что су-да, перевозившие вино, не могут ею больше пользовать-ся. Бейшвель... Может ли все-таки это быть Бейшвель? Нет, наверно, не так. Не совсем так. Но где-то близко от него. Шато Тамбо? Может, это Талбо? Да, пожалуй. Погодите минутку. Он снова отпил вина, и краешком глаза я видел, как Майк Скофилд наклонялся все ниже и ниже над сто-лом, рот его приоткрылся, и он не сводил своих малень-ких глаз с Ричарда Пратта. -- Нет, я был не прав. Это не Талбо. Талбо напоми-нает о себе сразу же. Если это вино урожая тысяча де-вятьсот тридцать четвертого года, а я думаю, что так оно и есть, тогда это не может быть Талбо. Так-так. Дайте-ка подумать. Это не Бейшвель и не Талбо, и все же оно так близко и к тому и г другому, что виноградник, должно быть, расположен где-то между ними. Что же это может быть? Он колебался, и мы смотрели на него, не сводя глаз с его лица. Даже жена Майка теперь смотрела на него. Я слышал, как служанка поставила блюдо с овощами яз буфет за моей спиной, и сделала это едва слышно, что-бы не нарушить тишину. -- Ага! -- воскликнул он. -- Понял! Да, понял! Он в последний раз отпил вина. Затем, все еще дер-жа бокал около рта, повернулся к Майку, улыбнулся не-торопливой шелковистой улыбкой и сказал: -- Знаете, что это за вино? Оно из маленькой дере-вушки Бранэр-Дюкрю. Майк сидел не шевелясь. -- Что же касается года, то год тысяча девятьсот тридцать четвертый. Мы все посмотрели на Майка, ожидая, когда он по-вернет бутылку и покажет нам этикетку. -- Это ваш окончательный ответ? -- спросил Майк. -- Да, думаю, что так. -- Так да или нет? -- Да. -- Как, вы сказали, оно называется? -- Шато Бранэр-Дюкрю. Замечательный маленький виноградник. Прекрасная старинная деревушка. Очень хорошо ее знаю. Не могу понять, - почему я сразу не до-гадался. -- Ну же, папа, -- сказала девушка. -- Поверни бу-тылку, и посмотрим, что там на самом деле. Я хочу по-лучить свои два дома. -- Минутку, -- сказал Майк. -- Одну минутку. -- Он был совершенно озадачен и сидел не двигаясь, с поблед-невшим лицом, будто силы покинули его. -- Майк! -- резко крикнула его жена, сидевшая за другим концом стола. -- В чем дело? -- Прошу тебя, Маргарет, не вмешивайся. Ричард Пратт, улыбаясь, глядел на Майка, и глаза его сверкали. Майк ни на кого не смотрел. -- Папа! -- в ужасе закричала девушка. -- Папа, он ведь не отгадал, правда? -- Не волнуйся, моя девочка, -- сказал Майк. -- Не. нужно волноваться. - Думаю, скорее для того, чтобы отвязаться от своих близких, Майк повернулся к Ричарду Пратту и сказал: -- Послушайте, Ричард. Мне кажется, нам лучше выйти в соседнюю комнату и кое о чем поговорить. -- Мне не о чем говорить, -- сказал Пратт. -- Все, что я хочу, -- это увидеть этикетку на той бутылке. Он знал, что выиграл пари, и сидел с надменным ви-дом победителя, и я понял, что он готов был на все, если его победу попытаются оспорить. -- Чего же вы ждете? -- спросил он у Майка. -- Да-вайте же, поверните бутылку. И тогда произошло вот что: служанка в аккуратном черном платье и белом переднике подошла к Ричарду Пратту, держа что-то в руках. -- Мне кажется, это ваши, сэр, -- сказала она. Пратт обернулся, увидел очки в тонкой роговой оп-раве, которые она ему протягивала, и поколебался с ми-нуту. - Правда? Может, и так, я не знаю. -- Да, сэр, это ваши. Служанка была пожилой женщиной, ближе к семи-десяти, чем к шестидесяти, -- верный хранитель домаш-него очага в продолжение многих лет. Она положила оч-ки па стол перед Праттом. Не поблагодарив ее, Пратт взял их и опустил в на-грудный карман, за носовой платок. Однако служанка не уходила. Она продолжала сто-ять рядом с Ричардом Праттом, за его спиной, и в пове-дении этой маленькой женщины, стоявшей не шевелясь, было нечто столь необычное, что не знаю, как других, а меня вдруг охватило беспокойство. Ее морщинистое посеревшее лицо приняло холодное и решительное вы-ражение, губы были плотно сжаты, подбородок выдвинут вперед, а руки крепко стиснуты. Смешная шапочка и белый передник придавали ей сходство с какой-то кро-шечной, взъерошенной, белогрудой птичкой. -- Вы позабыли их в кабинете мистера Скофилда, -- сказала она. В голосе ее прозвучала неестественная, преднамеренная учтивость. -- На зеленом бюро в его ка-бинете, сэр, когда вы туда заходили перед обедом. Прошло несколько мгновений, прежде чем мы смогли постичь смысл сказанного ею, и в наступившей тишине слышно было, как Майк медленно поднимается со сту-ла. В лицо ему бросилась краска, глаза широко раскры-лись, рот искривился, а вокруг носа начало расплывать-ся угрожающее белое пятно. -- Майк! -- проговорила его жена. -- Успокойся, Майк, дорогой. Успокойся! Роалд Дал. Шея Перевод И. А. Богданова В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991 OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (середа, 11 липня 2001 р. ) avrud@mail. ru Когда лет восемь назад умер старый сэр Уильям Тэртон в его сын Бэзил унаследовал "Тэртон пресс" (а заодно и титул), помню, по всей Флит-стрит принялись заключать пари насчет того, скоро ли найдется какая-нибудь очаровательная молодая особа, которая сумеет убедить молодого господина в том, что именно она должна присматривать за ним. То есть за ним и его день-гами. В то время новоиспеченному сэру Бэзилу Тэртону бы-ло, пожалуй, лет сорок; он был холостяком, нрава мягко-го и скромного и до той поры не обнаруживал интереса ни к чему, кроме своей коллекции современных картин и скульптур. Женщины его не волновали, скандалы и сплет-ни не затрагивали его имя. Но как только он стал вла-стелином весьма обширной газетно-журнальной империи, у него появилась надобность в том, чтобы выбраться из тиши загородного дома своего отца и объявиться в Лон-доне. Естественно, тотчас же стали собираться хищники, и, полагаю, что не только Флит-стрит, но, весьма вероятно, и весь город принялся с напряженным вниманием сле-дить за тем, как они берут в кольцо добычу. Подбира-лись они, разумеется, медленно, осмотрительно и очень медленно, и поэтому лучше будет сказать, что это были не простые хищники, а группа проворных крабов, пыта-ющихся вцепиться в кусок мяса, оказавшийся под водой. Между тем, ко всеобщему удивлению, молодой гос-подин оказался на редкость увертливым, и охота растя-нулась на всю весну и захватила начало лета нынешне-го года. Я не был знаком с сэром Бэзилом лично и не имел причин чувствовать по отношению к нему друже-скую приязнь, но не мог не встать на сторону предста-вителя пола, к которому сам принадлежу, и не раз ло-вил себя на том, что бурно радовался, когда ему удава-лось сорваться с крючка. И вот где-то примерно в начале августа, видимо, по условному знаку какой-то пожелавшей остаться неизве-стной женщины, барышни объявили что-то вроде пере-мирия и отправились за границу, где набирались сил, пе-регруппировывались и строили свежие планы на зимнюю охоту. Это явилось ошибкой, потому как именно в это время ослепительное создание по имени Наталия, о ко-тором дотоле никто и не слыхивал, неожиданно явилось из Европы, крепко взяло сэра Бэзила за руку и отвело его, пребывавшего в полубессознательном состоянии, в Кекстон-холл, в регистратуру, где и свершилось бракосо-четание, прежде чем кто-либо, а менее всего жених, со-образил, что к чему. Нетрудно представить себе, в какое негодование при--шли лондонские дамы, и естественно, что они принялись распространять в большом количестве разные пикант-ные сплетни насчет новой леди Тэртон ("Эта подлая браконьерша", -- называли они ее). Но не будем на этом задерживать внимание. По существу, для целей настоя-щего рассказа можем пропустить шесть последующих лет и в результате подходим к нынешнему времени, к тому случившемуся неделю назад, день в день, событию, когда я имел удовольствие впервые познакомиться с ее светлостью. Теперь она, как вы, должно быть, уже до-гадались, не только заправляла всей "Тэртон пресс", но и, как следствие, являла собою значительную политиче-скую силу в стране. Я отдаю себе отчет в том, что жен-щины проделывали подобное и прежде, но что делает этот случай исключительным, так это то обстоятельство, что она иностранка и никто толком так и не знал, отку-да она приехала -- из Югославии, Болгарии или России. Итак, в прошлый четверг я отправился на небольшую вечеринку к одному лондонскому приятелю. Когда мы стояли в гостиной, дожидаясь приглашения к столу, по-тягивали отличное мартини и беседовали об атомной бомбе и мистере Биване[1], в комнату заглянула служан-ка, чтобы объявить о приходе последнего гостя. -- Леди Тэртон, -- произнесла она. Разговора никто не прервал: мы были слишком хо-рошо воспитаны для этого. Никто и головы не повернул. В ожидании ее появления мы лишь скосили глаза в сто-рону двери. Она вошла быстрой походкой -- высокая, стройная женщина в красно-золотистом платье с блестками; улы-баясь, она протянула руку хозяйке, и, клянусь, должен сказать, это была красавица. -- Милдред, добрый вечер! -- Моя дорогая леди Тэртон! Как я рада! Мне кажется, в эту минуту мы все-таки умолкли и, повернувшись, уставились на нее и принялись покорно ждать, когда нас ей представят, точно она была королевой или знаменитой кинозвездой. Однако выглядела она лучше той или другой. У нее были черные волосы, а к вин -- одно из тех бледных, овальных, невинных лиц, ко-торые писали фламандские художники в пятнадцатом ве-ке, почти как у мадонны Мемлинга или Ван Эйка[2]. По крайней мере, таково было первое впечатление. Позднее, когда пришел мой черед пожать ей руку, я рассмотрел ее поближе и увидел, что, кроме очертания и цвета лица, она была отнюдь не мадонна -- пожалуй, ей было слиш-ком далеко до нее. Ноздри, к примеру, были весьма странные, несколько более открытые, чем обычно, более широкие, чем мне когда-либо приходилось видеть, и к тому же чрезмерно выгнутые. Это придавало всему носу какой-то фыркаю-щий вид, и что-то в нем было от дикого животного, скажем мустанга. А глаза, когда я увидел их вблизи, были не такими широкими и круглыми, какими их делали художники, рисовавшие мадонну, но узкие и полузакрытые, полуулы-бающиеся, полусердитые и чуть-чуть вульгарные, что так или иначе сообщало ее лицу утонченно-рассеянное выра-жение. Что еще примечательнее, они не глядели прямо на вас. Они как-то медленно откуда-то выкатывались, от-чего мне становилось не по себе. Я пытался разглядеть, какого они цвета; мне показалось -- бледно-серые, но я в этом не могу быть уверен. Затем ее повели через всю комнату, чтобы познако-мить с другими гостями. Я стоял и наблюдал за ней. Очевидно было: она понимала, что пользуется успехом, и чувствовала, что эти лондонцы раболепствуют перед ней. "Посмотрите на меня, -- словно говорила она, -- я при-ехала сюда всего лишь несколько лет назад, однако я уже богаче любого из вас, да и власти у меня побольше". В походке ее было нечто величественное и надменное. Спустя несколько минут нас пригласили к столу, и, к своему удивлению, я обнаружил, что сижу по правую руку от ее светлости. Я предположил, что наша хозяйка выказала таким образом любезность по отношению ко мне, полагая, что я смогу найти какой-нибудь материал для колонки светской хроники, которую я каждый день пишу для вечерней газеты. Я уселся, намереваясь с ин-тересом провести время. Однако знаменитая леди не об-ращала на меня ни малейшего внимания; она все время разговаривала с тем, кто сидел слева от нее, то есть о хозяином. И так продолжалось до тех пор, пока наконец в ту самую минуту, когда я доедал мороженое, она не-ожиданно не повернулась ко мне и, протянув руку, не взяла со стола мою карточку и не прочитала мое имя, После чего, как-то странно закатив глаза, она взглянула мне в лицо. Я улыбнулся и чуть заметно поклонился, Она не улыбнулась в ответ, а принялась забрасывать ме-ня вопросами, причем вопросами личного свойства-- работа, возраст, семейное положение и всякое такое, и го-лос ее при этом как-то странно журчал. Я поймал себя на том, что стараюсь ответить на них как можно пол-нее. Во время этого допроса среди прочего выяснилось, что я являюсь поклонником живописи и скульптуры. -- В таком случае вы должны как-нибудь к нам при-ехать и посмотреть коллекцию моего мужа. -- Она сказа-ла это невзначай, как бы в смысле поддержания разгово-ра, но, как вы понимаете, в моем деле нельзя упускать подобную возможность. -- Как это любезно с вашей стороны, леди Тэртон. Мне бы очень этого хотелось. Когда я могу приехать? Она склонила голову и заколебалась, потом нахмури-лась, пожала плечами и сказала: -- О, все равно. В любое время. -- Как насчет этого уик-энда? Это вам будет удобно? Она медленно перевела взор на меня, задержав его на какое-то мгновение на моем лице, после чего вновь от-вела глаза. -- Думаю, что да, если вам так угодно. Мне все равно. Вот так и получилось, что в ближайшую субботу я ехал в Утоп, уложив в багажник автомобиля чемодан. Вы, быть может, подумаете, будто я сам напросился на при-глашение, но иным способом я получить его не мог. И помимо профессиональной стороны дела мне просто хо-телось побывать в этом доме. Как вам известно, Утоп -- один из самых известных особняков раннего английского Возрождения. Как и его собратья Лонглит, Уолатон и Монтакью, он был построен во второй половине шестна-дцатого столетия, когда впервые для аристократов стали строить удобные жилища, а не замки и когда новая вол-на архитекторов, таких, как Джон Торп[3] и Смитсоны[4], начали возводить удивительные постройки по всей стра-не. Утоп расположен к югу от Оксфорда, близ небольшо-го городка под названием Принсиз-Ризборо, -- от Лондо-на это недалекий путь, -- и, когда я завернул в главные ворота, тучи над головой сгущались и наступал ранний зимний вечер. Я неспешно двинулся по длинной дорожке, стараясь разглядеть как можно больше, особенно мне хотелось увидеть знаменитый сад с подстриженными кустами, о котором я столько слышал. И должен сказать, это было впечатляющее зрелище. По обеим сторонам стояли ог-ромные тисовые деревья, подстриженные так, что они имели вид куриц, голубей, бутылок, башмаков, стульев, замков, рюмок для яиц, фонарей, старух с развевающи-мися юбками, высоких колонн; некоторые были увенча-ны шарами, другие -- большими круглыми крышами и флеронами[5], похожими на шляпку гриба. В наступившей полутьме зеленый цвет превратился в черный, так что каждая фигура, то есть каждое дерево, казалось выточен-ной скульптурой. В одном месте я увидел расставленные на лужайке гигантские шахматные фигуры, причем каж-дая, чудесным образом исполненная, была живым тисо-вым деревом. Я остановил машину, вышел из нее и при-нялся бродить среди них; фигуры были в два раза выше меня. Что особенно удивительно, комплект был полный-- короли, ферзи, слоны, кони, ладьи и пешки стояли в на-чальной позиции, готовые к игре. За следующим поворотом я увидел сам огромный се-рый дом и обширный передний двор, окруженный высо-кой стеной с парапетом и небольшими павильонами в ви-де колонн по внешним углам. Устои парапетов были увен-чаны каменными обелисками -- итальянское влияние на мышление Тюдоров[6], -- а к дому вел лестничный марш шириной не меньше сотни футов. Подъехав к переднему двору, я с немалым удивлени-ем увидел, что чашу фонтана, стоявшую посередине его, поддерживала большая статуя Эпстайна[7]. Вещь, должен вам заметить, замечательная, но она явно не гармониро-вала с окружением. Потом, поднимаясь по лестнице к парадной двери, я оглянулся и увидел, что повсюду, на всех маленьких лужайках и газонах, стояли и другие современные статуи и множество разнообразных скульп-тур. Мне показалось, что в отдалении я разглядел рабо-ты Годье Брешка, Бранкузи, Сент-Годана, Генри Мура[8] и снова Эпстайна. Дверь мне открыл молодой лакей, который провел ме-ня в спальню на втором этаже. Ее светлость, объяснил он, отдыхает, как и прочие гости, но все спустятся в глав-ную гостиную примерно через час, переодетые к обеду. В моей работе уик-энд занимает важное место. Полагаю, что в год я провожу около пятидесяти суббот и воскресений в чужих домах и, как следствие, весьма восприимчив к непривычной обстановке. Едва войдя в дверь, я уже. носом чую, повезет мне тут или нет, а в доме, в который я только что вошел, мне сразу же не понравилось. Здесь не так пахло. В воздухе точно слабо веяло предощущением беды; я это чувствовал, даже ког-да нежился в огромной мраморной ванне, и только и те-шил себя надеждой, что ничего неприятного до понедель-ника не случится. Первая неприятность, хотя скорее это была неожи-данность, произошла спустя десять минут. Я сидел на кровати и надевал носки, когда дверь неслышно откры-лась и в комнату проскользнул какой-то древний криво-бокий гном в черном фраке. Он объяснил, что служит тут дворецким, а зовут его Джелкс и ему надобно знать, удобно ли мне и все ли у меня есть, что нужно. Я ему отвечал, что мне удобно и у меня все есть. На это он сказал, что сделает все возможное, чтобы я приятно провел уик-энд. Я поблагодарил его и стал ждать, когда он уйдет. Он замялся в нерешительности, а потом слащавым голосом попросил у - меня дозволения за-тронуть один весьма деликатный вопрос. Я велел ему не церемониться. Если откровенно, сказал он, речь о чаевых. Вся эта процедура с чаевыми делает его глубоко несчастным. Вот как? Это почему же? Ну, если мне это действительно интересно, то ему не нравится то, что гости, покидая дом, чувствуют себя как бы обязанными давать ему чаевые -- они просто не мо-гут их не давать. А это унизительно как для дающего, так и для берущего. Более того, он отлично понимает, ка-кие душевные муки одолевают некоторых гостей вроде меня, которые, если позволите, повинуясь условности, иногда ощущают желание дать больше, чем они могут себе позволить. Он умолк, и его маленькие лукавые глазки испытую-ще заглянули в мои глаза. Я пробормотал, что насчет меня ему нечего беспокоиться. Напротив, сказал он, он искренне надеется на то, что я с самого начала соглашусь не давать ему никаких ча-евых. -- Что ж, -- отвечал я, -- Давайте сейчас не будем об этом говорить, а придет время, посмотрим, какое у нас будет настроение. -- Нет, сэр! -- вскричал он. -- Прошу вас, я должен настаивать на своем. И я согласился. Он поблагодарил меня и, волоча ноги, приблизился еще на пару шагов, после чего, склонив голову набок и стиснув руки, как священник, едва заметно пожал пле-чами, словно извинялся. Он так и не сводил с меня своих маленьких острых глаз, а я выжидал, сидя в одном нос-ке и держа в руке другой и пытаясь угадать, что будет дальше. Все, что ему нужно, тихо произнес он, так тихо, что его голос прозвучал точно музыка, которая едва слышна на улице из большого концертного зала, все, что ему нужно взамен чаевых, это чтобы я отдал ему тридцать три и три десятых процента от суммы, которую я выиг-раю в карты в продолжение уик-энда. Все это было сказано так тихо и спокойно и прозву-чало столь неожиданно, что я даже не удивился. -- Здесь много играют в карты, Джелкс? -- Да, сэр, очень много. -- Тридцать три и три десятых -- не слишком ли это круто? -- Я так не думаю, сэр. -- Дам вам десять процентов. -- Нет, сэр, на это я не пойду. -- Он принялся рас-сматривать ногти на пальцах левой руки, терпеливо хму-рясь. -- Тогда пусть будет пятнадцать. Согласны? -- Тридцать три и три десятых. Это вполне разумно. В конце концов, сэр, я даже не знаю, хороший ли вы игрок, и то, что я делаю -- простите, но я не имею в виду вас лично, -- это ставлю на лошадь, которую еще не ви-дел в деле. Вы, несомненно, подумали, что я с самого начала стал торговаться с дворецким, и, пожалуй, вы правы. Одна-ко, будучи человеком либеральных взглядов, я всегда стараюсь делать все от себя зависящее, чтобы быть лю-безным с представителями низших сословий. Кроме того, чем больше я думал, тем больше склонялся к тому, что подобное предложение не вправе отвергать ни один любитель скачек. -- Ладно, Джелкс. Как вам будет угодно. -- Благодарю вас, сэр. -- Он направился было к двери, двигаясь бочком, как краб, однако, взявшись за ручку, снова замялся. -- Могу я дать вам один небольшой совет, сэр? -- Слушаю. -- Просто я хотел сказать, что у ее светлости есть склонность объявлять больше взяток, чем она может взять. Ну это уж слишком! Я вздрогнул, так что даже но-сок выпал у меня из рук. В конце концов, одно дело -- ради спортивного интереса условиться с дворецким на-счет чаевых, но когда он начинает вступать с вами в сговор по поводу того, чтобы отобрать у хозяйки деньги, тогда с этим надо кончать. -- Хорошо, Джелкс. Этого уже довольно. -- Надеюсь, сэр, вы не обиделись. Я лишь имел в виду, что вам придется играть против ее светлости. Она всегда делает своим партнером майора Хэддока. -- Майора Хэддока? Вы говорите о майоре Джеке Хэддоке? -- Да, сэр. Я обратил внимание на то, что, когда он произнес имя этого человека, на лице его появилась презритель-ная ухмылка. С леди Тэртон дело обстояло еще хуже. Всякий раз, когда он говорил "ее светлость", он произ-носил эти слова кончиками губ, словно жевал лимон, и в голосе его слышалась насмешка. -- Теперь простите меня, сэр. Ее светлость спустит-ся к семи часам. К тому же времени сойдут майор Хэддок и остальные. Он выскользнул за дверь, оставив за собой что-то вро-де слабого запаха припарки. Вскоре после семи я отыскал дорогу в главную гости-ную, и леди Тэртон, как всегда прекрасная, поднялась, чтобы поздороваться со мной. -- Я не была уверена, что вы приедете, -- пропела она своим голоском. -- Как, вы сказали, вас зовут? -- Боюсь, что я поймал вас на слове, леди Тэртон. Надеюсь, я ничего дурного не совершил? -- Ну что вы, -- сказала она. -- В доме сорок семь спален. А это мой муж. Из-за ее спины выступил маленький человечек и про-говорил: -- Я так рад, что вы смогли приехать. У него была чудесная теплая рука, и, когда он взял мою руку, я тотчас же ощутил дружеское рукопожа-тие. -- А это Кармен Ляроза, -- сказала леди Тэртон. Это была женщина крепкого сложения, и мне пока-залось, что она имеет какое-то отношение к лошадям. Она кивнула мне и, хотя я протянул ей руку, не дала мне свою, принудив меня таким образом сделать вид, будто я собираюсь высморкаться. -- Вы простудились? -- спросила она. -- Мне очень жаль. Мисс Кармен Ляроза мне не понравилась. -- А это Джек Хэддок. Я тотчас узнал этого человека. Он был директором компаний (сам не знаю, что это означает) и хорошо из-вестен в обществе. Я несколько раз использовал его имя в своей колонке, но он мне никогда не нравился, думаю, главным образом потому, что я испытываю глубокое не-доверие ко всем людям, которые привносят военные ма-неры в частную жизнь, особенно это касается майоров и полковников. С лицом пышущего здоровьем животного, черными бровями и большими белыми зубами, этот об-лаченный во фрак человек казался почти до неприличия красивым. Когда он улыбался, приподнималась его верх-няя губа и обнажались зубы; протягивав мне волосатую смуглую руку, он расплылся в улыбке. -- Надеюсь, вы напишете о нас что-нибудь хорошее в своей колонке. -- Пусть только попробует не сделать этого, -- сказа-ла леди Тэртон. -- Иначе я помещу о нем что-нибудь мерзкое на первой полосе моей газеты. Я рассмеялся, однако вся троица -- леди Тэртоп, май-ор Хэддок и Кармен Ляроза -- уже отвернулись и при-нялись рассаживаться на диване. Джелкс подал мне бо-кал, и сэр Бэзил тихонько утащил меня в дальний конец комнаты, где мы могли спокойно беседовать. Леди Тэр-тон то и дело обращалась к своему мужу с просьбой при-нести ей то одно, то другое -- мартини, сигарету, пепель-ницу, носовой платок, -- и он уже приподнимался было в кресле, как его опережал бдительный Джелкс, испол-нявший за него поручения хозяйки. Заметно было, что Джелкс любил своего хозяина, и также было заметно, что он ненавидел его жену. Вся-кий раз, исполняя какую-нибудь ее просьбу, он слегка усмехался " поджимал губы, отчего рот его становился похожим на зад индейки. За обедом наша хозяйка усадила двух своих друзей, Хэддока и Лярозу, по обе стороны от себя. В результа-те столь нетрадиционного размещения гостей мы с сэ-ром Бэзилом получили возможность продолжить нашу приятную беседу о живописи и скульптуре. Теперь я уже не сомневался, что майор был сильно увлечен ее свет-лостью. И хотя мне и не хотелось бы это говорить, но скажу, что мне показалось, будто и эта Ляроза пыталась завоевать симпатии леди Тэртон. Все эти уловки, похоже, забавляли хозяйку, но не приводили в восторг ее мужа. Я видел, в продолжение всего нашего разговора он следил за этим небольшим представлением, иногда забывался и умолкал на полу-слове, при этом взгляд его скользил в другой конец сто-ла и на мгновение останавливался, исполненный сочувст-вия, на этой чудесной головке с черными волосами и раз-дувающимися ноздрями. Он уже, должно быть, обратил внимание на то, как она была оживлена, как рука ее, которой она в разговоре жестикулировала, то и дело ка-салась руки майора и как та, другая женщина, которая, видимо, имела какое-то отношение к лошадям, без кон-ца повторяла: "Ната-лия! Ната-лия, ну выслушай же меня! " -- Завтра, -- сказал я, -- вы должны взять меня на прогулку и показать мне все скульптуры в саду. -- Разумеется, -- отвечал он, -- с удовольствием. Он снова посмотрел на жену, и во взгляде его появи-лась невыразимая мольба. Он был человеком таким ти-хим и спокойным, что даже теперь я не заметил, чтобы он выражал гнев или беспокойство по поводу надвигав-шейся опасности или каким-либо иным образом обнару-живал, что вот-вот взорвется. После обеда меня тотчас же усадили за карточный столик; мы с мисс Кармен Ляроза должны были играть против майора Хэддока и леди Тэртон. Сэр Бэзил тихонь-ко уселся на диване с книжкой. Сама игра ничего особенного собой не представляла -- по обыкновению, она проходила довольно скучно. Но вот Джелкс был невыносим. Весь вечер он шнырял возле нас, заменяя пепельницы, спрашивая насчет выпивки и заглядывая в карты. Он явно был близорук, и вряд ли ему удавалось толком что-либо разглядеть, потому что -- не знаю, известно вам это или нет, -- у нас в Англии дворецкому никогда не разрешали носить очки, а также, коли на то пошло, и усы. Это золотое незыблемое пра-вило и к тому же весьма разумное, хотя я не совсем уве-рен, что за ним стоит. Я полагаю, впрочем, что с усами он чересчур бы походил на джентльмена, а в очках -- на американца, а как же тогда мм, хотелось бы мне знать. Как бы там ни было, Джелкс был невыносим весь вечер; невыносима была и леди Тэртон, которую беспрерывно звали к телефону по делам газеты. В одиннадцать часов она оторвалась от карт и ска-зала: -- Бэзил, тебе пора спать. -- Да, дорогая, пожалуй, действительно пора. -- Он закрыл книгу, поднялся и с минуту стоял, наблюдая за игрой. -- Вам не скучно? -- спросил он. Поскольку другие промолчали, то я ответил: -- Что вы, нам очень интересно. -- Я рад. Джелкс останется на тот случай, если вам что-нибудь понадобится. -- Джелкс пусть тоже идет спать, -- сказала его жена. Я слышал, как майор Хэддок сопит возле меня, как одна за другой на стол неслышно ложатся карты и как Джелкс, волоча ноги, направился к нам по ковру. -- Вы но желаете, чтобы я оставался, ваша свет-лость? -- Нет. Отправляйтесь спать. Ты тоже, Бэзил. -- Да, дорогая. Доброй ночи. Доброй вам всем ночи. Джелкс открыл дверь, и сэр Бэзил медленно вышел, сопровождаемый дворецким. Как только закончился следующий роббер, я сказал, что тоже хочу спать. -- Хорошо, -- сказала леди Тэртон. -- Доброй ночи. Я поднялся в свою комнату, запер дверь, принял таб-летку и заснул. На следующее утро, в воскресенье, я поднялся около десяти часов, оделся и спустился к завтраку. Сэр Бэзил уже сидел за столом, и Джелкс подавал ему жареные почки с беконом и помидорами. Он сказал, что рад ви-деть меня, и предложил после завтрака совершить по по-местью длительную прогулку. Я отвечал, что ничто не доставит мне большего удовольствия. Спустя полчаса мы вышли, и вы представить себе не можете, какое это было облегчение -- выйти из дома на свежий воздух. Был один из тех теплых солнечных дней, которые случаются в середине зимы после ночи с проливным дождем, когда на удивление ярко светит солн-це и нет ни ветерка. Голые деревья, освещенные солн-цем, казались прекрасными, с веток капало, и земля по-всюду сверкала изумрудами. По небу плыли прозрачные облака. -- Какой чудесный день! -- В самом деле, день просто чудесный! Во время прогулки мы едва ли обменялись еще па-рой слов -- в этом не было нужды. Между тем он водил меня всюду, и я увидел все -- огромные шахматные фи-гуры н сад с подстриженными деревьями. Вычурные са-довые домик", пруды, фонтаны, детский лабиринт, где грабы и липы составляли живую изгородь -- летом она была особенно впечатляюща, -- а также цветники, сад с декоративными каменными горками, оранжерея с вино-градными лозами и нектарными деревьями. И конечно же скульптуры. Здесь были представлены почти все со-временные европейские скульптуры в бронзе, граните, известняке и дереве, и, хотя приятно было видеть, как они греются и сверкают на солнце, мне они все же каза-лись немного не на месте среди этого обширного, строго распланированного окружения. -- Может, присядем здесь ненадолго? -- спросил сэр Бэзил после того, как мы пробыли в саду больше часа. И мы уселись на белую скамью возле заросшего ли-лиями пруда, полного карпов и серебряных карасей, и закурили. Мы находились в некотором отдалении от до-ма; земля туг несколько возвышалась, и с того места, где мы сидели, мы видели раскинувшийся внизу сад, кото-рый казался иллюстрацией из какой-нибудь старой кни-ги по садовой архитектуре; изгороди, лужайки, газоны и фонтаны составляли красивый узор из квадратов и ко-лец. -- Мой отец купил это поместье незадолго до моего рождения, -- проговорил сэр Бэзил. -- С тех пор я здесь и живу и знаю каждый дюйм его. С каждым днем мне здесь нравится все больше. -- Летом здесь, должно быть, замечательно. -- О да! Вы должны побывать у нас в мае и июне. Обещаете? -- Ну конечно, -- сказал я. -- Очень бы хотел сюда приехать. И тут я увидел фигуру женщины в красном, которая где-то в отдалении двигалась среди клумб. Я видел, как она, размеренно шагая, пересекала широкую лужайку и короткая тень следовала за нею; перейдя через лужайку, она повернула налево и пошла вдоль тянувшихся высо-кой стеной обстриженных тисовых деревьев, пока не оказалась на круглой лужайке меньших размеров, посре-ди которой стояла какая-то скульптура. -- Сад моложе дома, -- сказал сэр Бэзил. -- Он был разбит в начале восемнадцатого века одним французом, которого звали Бомон, тем самым, который участвовал в планировке садов в Ливенсе, в Уэстморленде. Наверно, целый год здесь работали двести пятьдесят человек. К женщине в красном платье присоединился мужчи-на, и они встали примерно в ярде друг от друга, оказав-шись в самом центре всей садовой панорамы, и, видимо, стали' разговаривать. У мужчины в руке был какой-то небольшой черный предмет. -- Если вам это интересно, я покажу вам счета, ко-торые этот Бомон представлял старому герцогу за работу в саду. -- Было бы весьма интересно их посмотреть. Это, на-верно, уникальные документы. -- Он платил своим рабочим шиллинг в день, а ра-ботали они по десять часов. День был солнечный и яркий, и нетрудно было сле-дить за движениями и жестами двух человек, стоявших на лужайке. Они повернулись к скульптуре и, указы-вая на нее рукой, видимо, принялись смеяться над ка-кими-то ее изъянами. В скульптуре я распознал одну из работ Генри Мура, исполненную в дереве, -- тонкий глад-кий предмет необыкновенной красоты с двумя-тремя про-резями и несколькими торчащими из пего конечностями странного вида. -- Когда Бомон сажал тисовые деревья, которые должны были потом стать шахматными фигурами и про-чими предметами, он знал, что пройдет по меньшей мере сотня лет, прежде чем из этого что-нибудь выйдет. Когда мы сегодня что-то планируем, мы, кажется, не столь тер-пеливы, не правда ли? Как вы думаете? -- Это верно, -- отвечал я. -- Так далеко мы не рас-считываем. Черный предмет в руке мужчины оказался фотоаппа-ратом; отойдя в сторону, он принялся фотографировать женщину рядом со скульптурой Генри Мура. Она при-нимала разнообразные позы, и все они, насколько я мог видеть, были смешны и должны были вызывать улыбку. Она то обхватывала какую-нибудь из деревянных тор-чащих конечностей, то вскарабкивалась на фигуру и усаживалась на нее верхом, держа в руках воображае-мые поводья. Высокая стена тисовых деревьев заслоня-ла их от дома и, по сути, от всего остального сада, кро-ме небольшого холма, па котором мы сидели. У них бы-ли все основания надеяться на то, что их не увидят, а если им и случалось взглянуть в нашу сторону, то есть против солнца, то сомневаюсь, заметили ли они две маленькие неподвижные фигурки, сидевшие на скамье воз-ле пруда. -- Знаете, а мне нравятся эти тисы, -- сказал сэр Бэ-зил. -- Глаз отдыхает, на них глядя. А летом, когда во-круг них буйствует разноцветье, они приглушают яр-кость красок и взору являются восхитительные тона. Бы обратили внимание на различные оттенки зеленого цве-та на граням и плоскостях каждого подстриженного де-рева? -- Да, это просто удивительно. Мужчина теперь, казалось, принялся что-то объяс-нять женщине, указывая на работу Генри Мура, и по тому, как они откинули головы, я догадался, что они снова рассмеялись. Мужчина продолжал указывать на скульптуру, и тут женщина обошла вокруг нее, нагну-лась и просунула голову в одну из прорезей. Скульпту-ра была размерами, наверно, с небольшую лошадь, но тоньше последней, и с того места, где я сидел, мне было видно по обе стороны скульптуры -- слева тело женщи-ны, справа высовывающуюся голову. Это мне сильно на-поминало одно из курортных развлечений, когда просо-вываешь голову в отверстие в щите и тебя снимают в виде толстой женщины. Именно так сейчас фотографи-ровал мужчина. -- Тисы вот еще чем хороши, -- говорил сэр Бэзил. --- Ранним летом, когда появляются молодые веточки... -- Тут он умолк и, выпрямившись, подался немного вперед, и я почувствовал, как он неожиданно весь напрягся. -- Да-да, -- сказал я, -- появляются молодые веточки. И что же? Мужчина сфотографировал женщину, однако она не вынимала голову из прорези, и я увидел, как он убрал руку (вместе с фотоаппаратом) за спину и направился в ее сторону. Затем он наклонился и приблизил к ее ли-пу свое, касаясь его, и так и стоял, полагаю, целуя ее или что-то вроде того. Мне показалось, что в наступив-шей тишине я услышал доносившийся издалека женский смех, рассыпавшийся под солнечными лучами по всему саду. -- Не вернуться ли нам в дом? -- спросил я. -- Вернуться в дом? -- Да, не пойти ли нам и не выпить ли чего-нибудь перед ленчем? -- Выпить? Да, пожалуй, надо выпить. Однако он не двигался. Он застыл на месте, но мыс-лями был очень далеко, пристально глядя на две фигуры. Я также внимательно следил за ними. Я не мог оторвать от них глаз; я должен был досмотреть, чем все кончится. Это все равно что смотреть издали балетную миниатюру, когда знаешь, кто танцует и кто написал музыку, но не знаешь, чем закончится представление, кто ставил тан-цы, что будет происходить в следующее мгновение. -- Годье Брешка, -- произнес я. -- Как вы полагаете, насколько бы он прославился, если бы не умер таким мо-лодым? -- Кто? -- Годье Брешка. -- Да-да, -- ответил он. -- Разумеется. Теперь и я увидел, что происходило нечто странное. Голова женщины еще находилась в прорези. Вдруг жен-щина начала медленно изгибаться всем телом из сторо-ны в сторону несколько необычным образом, а мужчина, отступив на шаг, при этом наблюдал за ней и не дви-гался. По тому, как он держался, было видно, что ему не по себе, а положение головы и напряженная поза го-ворили о том, что больше он не смеется. Какое-то вре-мя он оставался недвижимым, потом я увидел, что он по-ложил фотоаппарат на землю и, подойдя к женщине, взял ее голову в руки; и все это тотчас показалось по-хожим скорее на кукольное представление, чем на балет-ный спектакль, -- на далекой, залитой солнцем сцене кро-шечные деревянные фигурки, казавшиеся безумными, производили едва заметные судорожные движения. Мы молча сидели на белой скамье и следили за тем, как крошечный кукольный человечек начал проделывать какие-то манипуляции с головой женщины. Действовал он осторожно, в этом сомнений не было, осторожно и медленно, и то и дело отступал, чтобы обдумать, как быть дальше, и несколько раз припадал к земле, чтобы посмотреть на голову под другим углом. Как только он оставлял женщину, та снова принималась изгибаться всем телом и тем самым напоминала мне собаку, на ко-торую впервые надели ошейник. -- Она застряла, -- произнес сэр Бэзил. Мужчина подошел к скульптуре с другой стороны, где находилось тело женщины, и обеими руками попы-тался помочь ей высвободиться. Потом, точно вдруг вый-дя из себя, он раза два или три резко дернул ее за шею, и на этот раз мы отчетливо услышали женский крик, полны" то ли гнева, то ли боли, то ли и того и другого. Краешком глаза я увидел, как сэр Бэзил едва замет-но закивал головой. -- Однажды у меня застряла рука в банке с конфе-тами, -- сказал он, -- и я никак не мог ее оттуда вынуть. Мужчина отошел на несколько ярдов и встал -- руки в боки, голова вскинута, взгляд хмурый и мрачный. Женщина, похоже, что-то говорила ему или, скорее, кри-чала на него, и, хотя она не могла сдвинуться с места и лишь изгибалась всем телом, ноги ее были свободны, и она ими вовсю била и топала. -- Банку пришлось разбить молотком, а матери я ска-зал, что нечаянно уронил ее с полки. -- Он, казалось, успокоился, напряжение покинуло его, хотя голос зву-чал на удивление бесстрастно. -- Думаю, нам лучше пой-ти туда -- может, мы чем-нибудь сможем помочь. -- Пожалуй, вы правы. Однако он так и не сдвинулся с места. Достав сига-рету, он закурил, а использованную спичку тщательно спрятал в коробок. -- Простите, -- сказал он. -- А вы не хотите закурить? -- Спасибо, пожалуй, и я закурю. Он устроил целое представление, угощая меня сига-ретой, давая прикурить, а использованную спичку снова спрятал в коробок. Потом мы поднялись и неспешно ста-ли спускаться по поросшему травой склону. Мы молча приблизились к ним, войдя в сводчатый проход, устроенный в тисовой изгороди; для них наше появление явилось, понятно, полной неожиданностью. -- Что здесь происходит? -- спросил сэр Бэзил. Он говорил таким голосом, который не предвещал ничего хо-рошего и который, я уверен, его жена никогда прежде не слышала. -- Она вставила голову в прорезь и теперь не может ее вынуть, -- сказал майор Хэддок. -- Просто хотела по-шутить. -- Что хотела? -- Бэзил! -- вскричала леди Тэртон. -- Да не будь же ты идиотом! Сделай же что-нибудь! -- Видимо, она не могла много двигаться, но говорить еще была в состоянии. -- Дело ясное -- нам придется расколоть эту дере-вяшку, -- сказал майор. На его седых усах запечатлелось красненькое пят-нышко, и так же, как один-единственный лишний мазок портит всю картину, так и его это пятнышко лишало спеси. Вид у него был комичный. -- Вы хотите сказать -- расколоть скульптуру Генри Мура? -- Мой дорогой сэр, другого способа вызволить даму нет. Бог знает, как она умудрилась влезть туда, но я точно знаю: вылезти она не может. Уши мешают. -- О Боже! -- произнес сэр Бэзил. -- Какая жалость. Мой любимый Генри Мур. Тут леди Тэртон принялась оскорблять своего мужа самыми непристойными словами, и неизвестно, сколько бы это продолжалось, не появись неожиданно из тени Джелкс. Скользящей походкой он молча пересек лужай-ку и остановился на почтительном расстоянии от сэра Бэзила в ожидании его распоряжений. Его черный наряд казался просто нелепым в лучах утреннего солнца, и со своим древним розово-белым лицом и белыми руками он был похож на краба, который всю свою жизнь прожил в норе. -- Могу я для вас что-нибудь сделать, сэр Бэзил? -- Он старался говорить ровным голосом, но не думаю, что-бы и лицо его оставалось бесстрастным. Когда он взгля-нул на леди Тэртон, в глазах его сверкнули торжествую-щие искорки. -- Да, Джелкс, можешь. Ступай и принеси мне пилу или еще что-нибудь, чтобы я мог отпилить кусок дерева. -- Может, позвать кого-нибудь, сэр Бэзил? Уильям хороший плотник. -- Не надо, я сам справлюсь. Просто принеси инстру-менты, и поторапливайся. В ожидании Джелкса я отошел в сторону, потому что не хотелось более слушать то, что леди Тэртон говорила своему мужу. Но я вернулся как раз к тому моменту, когда явился дворецкий, на сей раз сопровождаемый еще одной женщиной, Кармен Лярозой, которая тотчас бро-силась к хозяйке. -- Ната-лия! Моя дорогая Ната-лия! Что они с тобой сделали? -- О, замолчи, -- сказала хозяйка. -- И прошу тебя, не вмешивайся, Сэр Бэзил стоял рядом с головой леди, дожидаясь Джелкса. Джелкс "медленно подошел к нему, держа в одной руке пилу, в другой -- топор, и остановился, на-верно, на расстоянии ярда. Затем он подал своему хозяи-ну оба инструмента, чтобы тот мог сам выбрать один из них. Наступила непродолжительная -- не больше двух-трех секунд -- тишина; все ждали, что будет дальше, а вышло так, что в эту минуту я наблюдал за Джелксом. Я увидел, что руку, державшую топор, он вытянул на какую-то толику дюйма ближе к сэру Бэзилу. Движение казалось едва заметным -- так, всего лишь чуточку дальше вытянутая рука, жест невидимый и тайный, незримое предложение, незримое и ненавязчивое, сопровож-даемое, пожалуй, лишь едва заметным поднятием бровей. Я не уверен, что сэр Бэзил видел все это, однако он заколебался, и снова рука, державшая топор, чуть-чуть выдвинулась вперед, и все это было как в карточном фокусе, когда кто-то говорит: "Возьмите любую карту", и вы непременно возьмете ту, которую хотят, чтобы- вы взяли. Сэр Бэзил взял топор. Я видел, как он с несколько задумчивым видом протянул руку, приняв топор у Джелкса, и тут, едва ощутив в руке топорище, казалось, понял, что от него требуется, и тотчас же ожил. После этого происходящее стало напоминать мне ту ужасную ситуацию, когда видишь, как на дорогу выбе-гает ребенок, мчится автомобиль, и единственное, что ты можешь сделать, -- это зажмурить глаза и ждать, по-куда по шуму не догадаешься, что произошло. Момент ожидания становится долгим периодом затишья, когда желтые и красные точки скачут по черному полю, и да-же если снова откроешь глаза и обнаружишь, что никто не убит и не ранен, это уже не имеет значения, ибо что касается тебя, то ты все видел и чувствовал нутром. Я все отчетливо видел и на этот раз, каждую деталь, и не открывал глаза, пока не услышал голос сэра Бэзила, прозвучавший еще тише, чем прежде, и в голосе его послышалось недовольство дворецким. -- Джелкс, -- произнес он, и тут я посмотрел на него; он стоял с топором в руках и сохранял полнейшее спо-койствие. На прежнем месте была и голова леди Тэр-тон, так и торчавшая из прорези, однако лицо ее приоб-рело пепельно-серый оттенок, а рот то открывался, то закрывался, и в горле у нее как бы вроде булькало. -- Послушай, Джелкс, -- говорил сэр Бэзил. -- О чем ты только думаешь? Эта штука очень опасна. Дай-ка лучше пилу, -- Он поменял инструмент, и я увидел, как его щеки впервые порозовели, а в уголках глаз быстро за-двигались морщинки, предвещая улыбку. ------------------------- [1] А. Биван (1897--1960) -- английский государственный деятель, самая противоречивая фигура в британской политике в пер-вое десятилетие после второй мировой войны. [2] X. Мемлинг (ок. 1440--1494) -- нидерландский живописец, Ван Эйк, братья Хуберт (ок. 1370--1426) в Ян (ок. 1390--1441), -- нидерландские живописцы [3] Дж. Торп (1563--1655) -- английский архитектор. [4] Семья английских архитекторов, творивших в конце XVI -- начале XVII в.: Роберт (1535--1614), Джон (ум. в 1634) и Хантинг-дон (ум, в 1648), [5] Завершающее украшение. [6] Королевская династия в Англии в 1485--1603 гг. [7] Дж. Эпстайн (1880--1959)--американский и английский скульптор. [8] Я. Бранкузи (1876--1957)--румынский скульптор; О. Сент-Годан (1848--1907)--английский скульптор; Г Мур (р. 1898)-- английский скульптор. Роалд Дал. Nunc dimittis[1] Перевод И. А. Богданова В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991 OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (п'ятниця, 13 липня 2001 р. ) avrud@mail. ru Уже почти полночь, и я понимаю, что если сейчас же не начну записывать эту историю, то никогда этого не сделаю. Весь вечер я пытался заставить себя приступить к делу. Но чем больше думал о случившемся, тем больший ощущал стыд и смятение. Я пытался -- и думаю, правильно делал, -- признав свою вину и проанализировав происшедшее, найти при-чину или хоть какое-то оправдание своему возмутитель-ному поведению по отношению к Жанет де Пеладжиа. Я хотел -- и это самое главное -- обратиться к вообра-жаемому, сочувствующему слушателю, некоему мифиче-скому вы, человеку доброму и отзывчивому, которому я мог бы без стеснения поведать об этом злосчастном про-исшествии во всех подробностях. Мне остается лишь на-деяться, что волнение не помешает мне довести рассказ до конца. Если уж говорить по совести, то, полагаю, надобно признаться, что более всего меня беспокоит не ощущение стыда и даже не оскорбление, нанесенное мною бедной Канет, а сознание того, что я вел себя чудовищно глупо и что все мои друзья -- если я еще могу их так назы-вать, -- все эти сердечные и милые люди, так часто бы-вавшие в моем доме, теперь, должно быть, считают меня не кем иным, как злым, мстительным стариком. Да, это задевает меня за живое. Если я скажу, что мои друзья -- это вся моя жизнь, все, абсолютно все, тогда, быть мо-жет, вам легче будет меня понять. Однако сможете ли вы понять меня? Сомневаюсь, но, чтобы облегчить свою задачу, я отвлекусь ненадолго и расскажу, что я собой представляю. Гм, дайте-ка подумать. По правде говоря, я, пожалуй, являю собою особый тип -- притом, заметьте, редкий, но тем не менее совершенно определенный, -- тип человека состоятельного, привыкшего к размеренному образу жиз-ни, образованного, средних лет, обожаемого (я тщательно выбираю слова) своими многочисленными друзьями за шарм, деньги, ученость, великодушие и--я искренне на-деюсь на это -- за то, что он вообще существует. Его (этот тип) можно встретить только в больших столи-цах -- в Лондоне, Париже, Нью-Йорке; в этом я убежден. Деньги, которые он имеет, заработаны его отцом, по па-мятью о нем он склонен пренебрегать. Это не его вина, потому как есть в, его характере нечто такое, что застав-ляет его втайне смотреть свысока на всех людей, у ко-торых так я не хватило ума узнать, чем отличается Рокингем от Споуда, уотерфорд от венециана, Шератон от Чиппенделя, Моне от Мане или хотя бы поммар от монтраше[2]. Он, таким образом, является знатоком, обладающим помимо всего прочего изысканным вкусом. Имеющиеся у него картины работы Констебля, Бонингтона, Лотрека, Редона, Вюйяра, Мэтью Смита[3] не хуже произведений тех же мастеров, хранящихся в галерее Тейт[4], и, будучи столь баснословно дорогими и прекрасными, они соз-дают в доме несколько гнетущую атмосферу -- взору яв-ляется нечто мучительное, захватывающее дух, пугаю-щее даже, пугающее настолько, что страшно подумать о том, что у него есть и власть и право, и стоит ему по-желать, и он может изрезать, разорвать, пробить кула-ком "Долину Дэдхэм", "Гору Сент-Виктуар", "Кукуруз-ное поле в Арле", "Таитянку", "Портрет госпожи Сезан". И от стен, на которых развешаны эти чудеса, исходит какое-то великолепие, едва заметный золотистый свет, не-кое неуловимое излучение роскоши, среди которой он живет, двигается, предается веселью с лукавой беспеч-ностью, доведенной почти до совершенства. Он закоренелый холостяк и, кажется, никогда не поз-воляет себе увлечься женщинами, которые его окружают и которые так горячо его любят. Очень может быть -- и на это вы, возможно, обратили уже внимание, а может, и нет еще, -- что где-то в нем скрывается разочарование, неудовлетворенность, сожаление. Даже некое помраче-ние ума. Не думаю, что мне нужно еще что-либо говорить. Я и без того был слишком откровенен. Вы меня уже до-статочно хорошо знаете, чтобы судить обо мне по спра-ведливости и -- осмелюсь ли я надеяться на это? -- по-сочувствовать мне после того, как выслушаете мой рас-сказ. Вы даже можете прийти к заключению, что боль-шую часть вины за случившееся следует возложить не на меня, а на некую даму, которую зовут Глэдис Понсонби. В конце концов, именно из-за нее все и началось. Если бы я не провожал Глэдис Понсонби домой в тот вечер, почти полгода назад, и если бы она не говорила обо мне столь откровенно некоторые вещи кое-кому из своих знакомых, тогда это трагическое происшествие ни-когда бы и не имело места. Если я хорошо помню, это произошло в декабре прош-лого года; я обедал с четой Ашенденов в их чудесном доме, который обращен фасадом на южную границу Рид-жентс-парк. Там было довольно много народу, но Глэдис Понсонби, сидевшая рядом со мной, была единственной дамой, пришедшей без спутника. И когда настало время уходить, я, естественно, предложил проводить ее до дома. Она согласилась, и мы отправились в моем автомобиле; но, к несчастью, когда мы прибыли к ней, она настояла на том, чтобы я зашел к ней в дом и выпил, как она вы-разилась, "на дорожку". Мне не хотелось показаться чо-порным, поэтому я последовал за ней. Глэдис Понсонби весьма невысокая женщина, ростом явно не выше четырех футов и девяти или десяти дюй-мов, а может, и того меньше; она из тех крошечных чело-вечков, находиться рядом с которыми -- значит испыты-вать такое чувство, будто стоишь на стуле. Она вдова, моложе меня на несколько лет -- ей, наверно, пятьдесят три или пятьдесят четыре года, и возможно, что три-дцать лег назад она была весьма соблазнительной штуч-кой. Но теперь кожа на ее лице обвисла, сморщилась, и ничего особенного она собою не представляет. Индиви-дуальные черты лица -- глаза, нос, рот, подбородок -- все это погребено в складках жира, скопившегося вокруг сморщенного лица, и всего перечисленного попросту не замечаешь. Кроме, пожалуй, рта, который напоминает мне -- не могу удержаться от сравнения -- рот лосося. Когда она в гостиной наливала мне бренди, я обратил внимание на то, что у нее чуть-чуть дрожат руки. Дама устала, решил я про себя, поэтому мне не следует долго задерживаться. Мы сели на диван и какое-то время обсуждали вечер у Ашенденов и их гостей. Наконец я поднялся. -- Сядь, Лайонель, -- сказала она. -- Выпей еще бренди. -- Нет, мне правда уже пора. -- Сядь и не будь таким чопорным. Я, пожалуй, вы-пью еще, а ты хотя бы просто посиди со мной. Я смотрел, как эта крошечная женщина подошла к буфету и, слегка покачиваясь, принесла стакан, сжимая его в обеих руках, точно это было жертвоприношение; при виде этой невысокой, я бы сказал, приземистой жен-щины, передвигавшейся на негнущихся ногах, у меня вдруг возникла нелепая мысль, что у нее не было ног выше коленей. -- Лайонель, чему это ты радуешься? -- Наполняя свой стакан, она посмотрела на меня и пролила немного бренди мимо. -- Да так, моя дорогая. Ничему особенно. -- Тогда прекрати хихикать и скажи-ка лучше, что ты думаешь о моем новом портрете. Она кивнула в сторону большого холста, висевшего над камином, на который я старался не смотреть с той минуты, как мы вошли в гостиную. Это была ужасная вещь, написанная, как мне было хорошо известно, чело-веком, от которого в Лондоне в последнее время все с ума посходили, очень посредственным художником по