нат-ную квартиру, на автобусе. Бросив пальто на диван, он налил себе виски и сел перед пишущей машинкой, стояв-шей на столе. Мистер Боулен прав. Конечно же он прав. Если не считать того, что ему и половины неизвестно. Оп, наверно, думает, что здесь замешана женщина. Когда мо-лодого человека охватывает депрессия, все думают, что виной тому женщина. Из машинки торчал отпечатанный наполовину лист бумаги. Он склонился над ним и стал читать. Заголовок гласил: "На волосок от гибели". Текст начинался слова-ми: "Была темная ночь, низко над землей нависли чер-ные тучи. В листве деревьев свистел ветер, шел сильный дождь... " Адольф Найп сделал глоток виски, ощутив сильный привкус солода. Он почувствовал, как холодное виски то-ненькой струйкой побежало по горлу и достигло желуд-ка. По телу разлилась теплота. А, черт с ним, с мисте-ром Джоном Боуленом. К черту компьютер. К черту... Неожиданно, как это случается со всяким в минуту изумления, зрачки его стали широко расширяться, рот приоткрылся. Он медленно поднял голову и замер, не а силах пошевелиться. Не отрываясь, он уставился в одну точку на стене, при этом взгляд его выражал скорее лю-бопытство, чем удивление, но он пристально глядел ток сорок, пятьдесят, шестьдесят секунд. Затем постепенно (головы он не поворачивал) выражение лица его измени-лось, любопытство сменилось выражением удовольствия, поначалу довольно слабо угадывавшимся в уголках рта, но это радостное чувство росло, лицо его разгладилось, обнаруживая полный восторг. Впервые за многие месяцы Адольф Найп улыбнулся. -- Ну конечно же, -- громко сказал он, -- это просто смешно. И он снова улыбнулся, при этом его верхняя губа поднялась и обнажились зубы. -- Идея отличная, но едва ли осуществимая, поэтому стоит ли вообще думать об этом? Начиная с этой минуты Адольф Найп ни о чем дру-гом больше не думал. Идея чрезвычайно захватила его, сначала потому, что у него появлялась возможность -- правда, неопределенная -- самым жестоким образом ото-мстить своим злейшим врагам. Минут десять или пятна-дцать он неспешно рассматривал ее именно с этой точки зрения, затем совершенно неожиданно для себя принял-ся самым серьезным образом изучать ее и с точки зрения практического осуществления. Он взял лист бумаги и сде-лал несколько предварительных записей. Но дальше это-го дело не пошло. Он тут же вспомнил старую истину, заключающуюся в том, что насколько бы совершенна машина ни была, она не способна творчески мыслить. Она справляется только с теми задачами, которые сво-дятся к математическим формулам, и задачи эти могут иметь одно -- и только одно - верное решение. В этом все дело. Другого пути нет. Машина не может обладать мозгом. Но, с другой стороны, она может иметь память, не так ли? Компьютер обладает замечательной памятью. Путем превращения электрических импульсов в сверхзвуковые волны можно заставить машину запомнить одновременно тысячу знаков, а затем, когда понадобит-ся, в любое время получать информацию. Нельзя ли по-этому, исходя из этого принципа, создать аппарат памяти неограниченного объема? Мысль смелая, по как ее осуществить? Неожиданно ему в голову пришла еще одна, хотя и простая па первый взгляд, идея. Суть ее сводилась к сле-дующему. Грамматика английского языка в известной степени подчиняется математическим законам. Допустим, даны слова и задан смысл того, что должно быть сказа-но, тогда возможен только один порядок, в который эти слова могут быть организованы. Нет, подумал он, это не совсем так. Во многих пред-ложениях возможен различный порядок слов и групп слов, и в любом случае грамматически это будет оправ-дано. Впрочем, не в этом суть. В основе своей теория вер-па. Очевидно поэтому, что можно задать компьютеру ряд слов (вместо цифр) и сделать так, чтобы машина органи-зовывала их в соответствии с правилами грамматики. Нужно только, чтобы она выделяла глаголы, существи-тельные, прилагательные, местоимения, хранила их в ап-парате памяти в качестве словарного запаса и готовила их к выдаче по первому требованию. Потом нужно будет подкинуть ей несколько сюжетов, и пусть она пишет. Найпа теперь было не остановить. Он тут же принял-ся за работу и не прекращал упорных занятий в течение нескольких дней. По всей гостиной были разбросаны лис-ты бумаги, исписанные формулами и расчетами, словами, тысячами слов, набросками сюжетов для рассказов, неиз-вестно почему пронумерованных; тут были большие вы-писки из словаря Роже; целые страницы были заполне-ны мужскими и женскими именами, сотнями фамилий, взятых из телефонного справочника; отдельные листы были испещрены чертежами и схемами контуров, комму-таторов и электронных ламп, чертежами машин, предна-значенных для того, чтобы пробивать в перфокартах от-верстия различной формы, и схемами какой-то диковин-ной электрической машинки, способной самостоятельно печатать десять тысяч слов в минуту. На отдельном лис-те была набросана схема приборной панели с небольши-ми кнопками, причем па каждой было написано назва-ние какого-нибудь известного американского журнала. Он работал с упоением. Расхаживая по комнате сре-ди разбросанных бумаг, он потирал руки и сам с собой разговаривал; время от времени он криво усмехался и произносил смертельные оскорбления, при этом слово "издатель" звучало довольно часто. На пятнадцатый день напряженной работы он сложил бумаги в две огромные папки и отправился -- почти бегом -- в конторку "Джон Боулен Инк. электронное оборудование". Мистер Боулен был рад вновь увидеться с ним. -- Слава Богу, Найп, ты выглядишь на сто процентов лучше. Хорошо отдохнул? Где ты был? Он как всегда неприятен и неряшлив, подумал мис-тер Боулен. Почему он не может стоять прямо? Согнулся, словно высохшее дерево. -- Ты выглядишь на сто процентов лучше, старица. И чего это он усмехается, хотелось бы мне знать. Каждый раз, когда я его вижу, мне кажется, что уши у пего стали еще больше. Адольф Найп положил папки на стол. -- Смотрите, мистер Боулен! -- вскричал он. -- По-смотрите, что я принес. И он стал рассказывать, раскрыв папки и разложив чертежи перед изумленным маленьким человечком. Он говорил целый час, подробно все объясняя, а когда закон-чил, отступил на шаг и слегка покраснел. Затаив дыха-ние, он ждал приговора. -- Знаешь что, Найп? Я думаю, что ты голова. Осторожнее, сказал себе мистер Боулен. Обращайся с ним осторожнее. Он кое-что значит. Если бы только эта его длинная лошадиная морда и огромные зубы не про-изводили такого отталкивающего впечатления. У этого парня уши будто листья ревеня. -- Но, мистер Боулен, она будет работать! Я ведь до-казал вам, что она будет работать! И вы не сможете от-рицать этого! -- Не спеши, Найп. Не спеши и послушай меня. Адольф Найп смотрел на своего шефа, с каждой се-кундой испытывая к нему все большее отвращение. -- Твоя идея. -- зашевелилась нижняя губа мистера Боулена, -- довольно оригинальна, я бы даже сказал, что это блестящая идея, и это еще раз подтверждает мое мне-ние относительно твоих способностей, Найп. Но не бери ее всерьез. В конце концов, приятель, какую мы можем извлечь из нее пользу? Кому нужна машина, пишущая рассказы? Да- и какая, кстати, от нее выгода? Скажи-ка мне, -- Можно я сяду, сэр? -- Конечно садись. Адольф Найп присел па краешек стула. Шеф не сво-дил с пего глаз, ожидая, что он скажет. -- Если позволите, я бы хотел объяснить вам, мистер Боулен, как я пришел к этому. -- Давай, Найп, валяй. С ним нужно держаться попроще, сказал про себя мистер Боулен. Этот парень почти гений. Это находка для фирмы. Его ценность можно сравнить со слитком золота, вес которого равен его собственному. Взять хотя бы эти бумаги. Ужасная чепуха. Просто поразительно, что он сам до всего этого додумался. Никакого проку, разумеет-ся, от всего этого нет. Никакой коммерческой выгоды. Ни это еще раз говорит о том, что парень талантлив. -- Пусть это будет чем-то вроде исповеди, мистер Бо-улен. Мне кажется, я смогу объяснить вам, почему я всег-да был таким... встревоженным, что ли. -- Выкладывай, что там у тебя, Найп. Сам знаешь -- на меня можно положиться. Молодой человек стиснул пальцы рук коленями а уперся локтями в живот. Казалось, ему стало неожидан-но холодно. -- Видите ли, мистер Боулен, по правде, меня не осо-бенно привлекает работа здесь. Я знаю, что я с пей справ-ляюсь и все такое, но душа у меня к пей не лежит. Это не то, чем бы я хотел заниматься. Словно на пружинах, брови мистера Боулена подско-чили вверх. Он замер. -- Понимаете, сэр, всю свою жизнь я хотел стать пи-сателем. -- Писателем? -- Да, мистер Боулен. Наверно, вы не поверите, по каждую свободную минуту я тратил на то, что писал рассказы. За последние десять лет я написал сотни, бук-вально сотни коротких рассказов. Пятьсот шестьдесят шесть, если быть точным. Примерно по одному в педелю. -- О Боже! И зачем тебе это? -- Насколько я сам себе это представляю, сэр, у ме-ня есть страсть. -- Какая еще страсть? -- Страсть к творчеству, мистер Боулен. Всякий раз, поднимая глаза, он видел губы мистера Боулена. Они делались все тоньше и тоньше и станови-лись еще более фиолетовыми. -- А позволь спросить тебя, Найп, что ты делал с эти-ми рассказами? -- Вот тут-то и начинаются проблемы, сэр. Их никто не покупал. Закончив рассказ, я отсылал его в журнал. Сначала в один, потом в другой. А кончалось, мистер Бо-улен, дело тем, что они присылали. мне его назад. Меня это просто убивает. Мистер Боулен с облегчением вздохнул. -- Очень хорошо понимаю тебя, старина. -- В голосе его слышалось сочувствие. -- Со всеми хоть раз в жизни случалось нечто подобное. Но теперь, после того как ре-дакторы -- а они знают что к чему -- убедили тебя в том, что твои рассказы -- как бы сказать? -- несколько неудач-ны, нужно оставить это занятие. Забудь об этом, прия-тель. Забудь, и все тут. -- Нет, мистер Боулен. Это не так! Я уверен, что пи-шу хорошие рассказы. О Господи, да вы сравните их с той чепухой, что печатают в журналах, -- поверьте мне, все это слюнявая невыносимая чушь... Меня это сводит с ума! -- Погоди, старина... -- Вы когда-нибудь читаете журналы, мистер Боу-лен? -- Извини, Найп, но какое это имеет отношение к тво-ей машине? -- Прямое, мистер Боулен, самое прямое. Вы только послушайте. Я внимательно просмотрел несколько раз-ных журналов, и мне показалось, что каждый из них пе-чатает только то, что для него наиболее типично. Писа-тели -- я имею в виду преуспевающих писателей -- зна-ют об этом и соответственно и творят. -- Постой, приятель. Успокойся. Я все же не думаю, что мы сможем как-то использовать это. -- Умоляю вас, мистер Боулен, выслушайте меня до конца. Это ужасно важно. Он замолчал, с трудом переводя дыхание. Он вконец разнервничался и, когда говорил, размахивал руками. Его длинное покрасивее лицо горело воодушевлением. Рот его наполнился слюной, и казалось, что и слова, которые он произносил, были мокрыми. -- Теперь вы понимаете, что с помощью особого регу-лятора, установленного на моей машине и соединяющего "отдел памяти" с "сюжетным отделом", я могу, просто нажав па нужную кнопку, получать любой необходимый мне рассказ в зависимости от направления журнала. -- Понимаю, Найп, понимаю. Все это очень занятно, но зачем все это нужно? -- А вот зачем, мистер Боулен. Возможности рынка ограниченны. Мы должны производить необходимый то-вар в нужное время. Это чисто деловой подход. Теперь я смотрю на все это с вашей точки зрения -- пусть это бу-дет коммерческое предложение. -- Дружище, я никак не могу рассматривать это в ка-честве коммерческого предложения. Тебе не хуже меня известно, во что обходится создание подобных машин. -- Я это хорошо знаю, сэр. Но, даже учитывая это, я думаю, вы не представляете себе, сколько платят журна-лы авторам рассказов. -- И сколько же они платят? -- Что-то около двух с половиной тысяч долларов. А в среднем, наверно, около тысячи. Мистер Боулен подскочил на месте. -- Да. сэр, это так. -- Просто невероятно, Найп. Это же смешно! -- Нет, сэр, это так. -- Уж не хочешь ли ты сказать, что журналы платят такие деньги всякому, кто... наваляет какой-то там рас-сказ! О Боже, Найп! Что же это такое? В таком случае все писатели миллионеры! -- Это на самом деле так, мистер Боулен! А тут по-являемся мы с пашей машиной. Вы послушайте, сэр, что я вам еще расскажу, я уже все обдумал. В среднем тол-стые журналы печатают в каждом номере три рассказа. Возьмите пятнадцать самых солидных журналов -- те, ко-торые платят больше всего. Некоторые из них выходят раз в месяц, но большинство -- еженедельники. Так. Это значит, что каждую педелю у нас будут покупать, ска-жем, по сорок больших рассказов. Это сорок тысяч долларов. С помощью нашей машины, когда она заработает на полную мощность, мы сможем захватить весь рынок! -- Ты, парень, совсем сошел с ума! -- Нет, сэр, поверьте, то, что я говорю, правда. Не-ужели вы не понимаете, что мы их завалим одним лишь количеством! За тридцать секунд эта машина может вы-давать рассказ в пять тысяч слов, и его тут же можно от-сылать. Разве писатели могут состязаться с ней? Скажи-те, мистер Боулен, могут? Адольф Найп увидел, как в эту минуту в лице его шефа произошла едва заметная перемена. Глаза его за-светились, ноздри расширились, на лице не двигался ни один мускул. Он быстро продолжал: -- В наше время, мистер Боулен, нельзя особенно по-лагаться на статью, написанную от руки. Она не выдер-жит конкуренции в мире массовой продукции, типичном для этой страны, и вы это отлично понимаете. Ковры, стулья, башмаки, кирпичи, посуду, что хотите -- все сей-час делает машина. Качество, возможно, стало хуже, по какое это имеет значение? Считаются только со стои-мостью производства. А рассказы... рассказы тоже товар, как ковры и стулья, и кому какое дело, каким образом вы их производите, лишь бы они были. Мы будем продавать их оптом, мистер Боулен! И по более низким ценам, чем любой другой писатель этой страны! Мы завоюем рынок! Мистер Боулен уселся поудобнее. Он наклонился впе-ред, положил локти на стол и не сводил глаз с говорив-шего. -- И все же я думаю, что это неосуществимо, Найп. -- Сорок тысяч в педелю! -- воскликнул Адольф Найп. -- Если даже мы будем брать полцены, то ость два-дцать тысяч в неделю, это все равно миллион в год! -- И, понизив голос, он добавил: -- Вы ведь не зарабатываете миллион в год па компьютерах, мистер Боулен? -- Однако, Найп, ты серьезно думаешь, что их купят? -- Послушайте, мистер Боулен. Кому нужны напи-санные по заказу рассказы, если можно за полцены ку-пить точно такие же? Это ведь очевидно, не правда ли? -- А как ты будешь их продавать? Кто-то ведь дол-жен быть их автором? -- Мы создадим литературное агентство, через кото-рое и будем распространять их. И придумаем имена мни-мым авторам. -- Мне это не нравится, Найп. Все это отдает мошен-ничеством, тебе так не кажется? -- И вот еще что, мистер Боулен. Как только мы нач-нем, появятся всевозможные побочные продукты, так же представляющие ценность. Возьмите, скажем, рекламу. Люди, занимающиеся производством пива и тому подоб-ным, платят в наше время большие деньги, если знамени-тые писатели позволяют нм использовать свое имя в ка-честве рекламы. Да что там говорить, мистер Боулен! Все это не детские шалости. Это большой бизнес. -- Не слишком-то обольщайся, приятель. -- И еще. Почему бы нам, мистер Боулен, не подпи-сать несколько наиболее удачных рассказов вашей фа-милией? Если, конечно, вы не против. -- Помилуй, Найп. Это еще зачем? -- Не знаю, сэр, хотя некоторые писатели и пользу-ются уважением, к примеру Эрл Гарднер и Кэтлин Норрис. Нам все равно нужна будет какая-нибудь фамилия, и я подумывал о том, чтобы для начала подписать пару рассказов своей. -- Ишь ты, писатель, -- задумчиво произнес мистер Боулен. -- Вот удивятся в клубе, когда увидят мою фами-лию в журналах, в хороших журналах. -- Ну конечно, мистер Боулен. Взгляд мистера Боулена сделался отсутствующим, он мечтательно улыбнулся. Но продолжалось это с минуту. Он встряхнулся и принялся перелистывать лежавшие пе-ред ним чертежи. -- Одного я не пойму, Найп. Откуда ты будешь брать сюжеты? Ведь не будет же их выдумывать машина? -- Мы ей дадим сюжеты. Это не проблема. У каждого из пас есть какие-то сюжеты. В папке, что слева от вас, их сотни три или четыре. Мы снабдим ими "сюжетный отдел" машины. -- Продолжай. -- Есть и еще кое-какие тонкости, мистер Боулен. Вы поймете, что я имею в виду, когда изучите чертежи. На-пример, есть прием, который использует каждый писа-тель: в рассказ вставляется хотя бы одно длинное слово с весьма туманным значением. Это заставляет читателя думать, будто автор необычайно умен. Моя машина будет делать то же самое. С этой целью в нее запрятана целая куча длинных слов. -- Куда? -- В "словарный отдел", -- отвечал Найп. Остаток дня они провели в обсуждении возможностей нового аппарата. Кончилось дело тем, что мистер Боулен пообещал подумать. На следующее утро он был полон энтузиазма, однако виду не подавал. Через неделю идея полностью захватила его. -- Мы должны всем говорить, Найп, что просто ра-ботаем над созданием еще одного компьютера, но нового типа. Таким образом мы сохраним нашу тайну. -- Вы правы, мистер Боулен. И через шесть месяцев машина была создана. Ее по-местили в отдельном кирпичном доме во дворе здания, в котором размещалась фирма, и теперь, когда она была готова к работе, к ней и близко никого не подпускали, кроме мистера Боулена и Адольфа Найпа. И вот настал волнующий момент, когда двое мужчин: один из них небольшого роста, упитанный, коротконо-гий, другой -- высокий, худой, с торчащими зубами -- стояли в коридоре и готовились к созданию первого рас-сказа. Во все стороны от них расходились небольшие ко-ридоры, стены которых были переплетены проводами, усеяны выключателями и электронными лампами. Оба они нервничали; мистер Боулен, не в силах стоять спо-койно, подпрыгивал то на одной, то на другой ноге. -- Какую кнопку нажмем? -- спросил Адольф Найп, разглядывая ряд белых маленьких клавишей, напоминавших те, что установлены в пишущей машинке. -- Выби-райте вы, мистер Боулен. А выбирать есть из чего -- тут есть "Сатердей ивнинг пост", "Колье", "Лейдиз хоум джорнэл" -- любой журнал, который вам нравится. -- О Господи! Откуда же мне знать? -- Он прыгал на месте, будто его жалили пчелы. -- Мистер Боулен, -- серьезным тоном произнес Адольф Найп, -- осознаете ли вы, что в эту минуту в одном лишь вашем мизинце заключена сила, способная сделать вас самым разносторонним писателем на всем континенте? -- Послушай, Найп, прекрати эти шуточки, прошу те-бя, и давай без предисловий. -- Хорошо, мистер Боулен. Пусть это будет... дайте подумать... вот этот. Как насчет этого журнала? -- Он выпрямил палец и нажал на кнопку, на которой малень-кими черными буквами было выведено название "Тудейз Умэн". Что-то щелкнуло, и, когда он убрал палец, кноп-ка осталась утопленной. -- Журнал мы выбрали, -- ска-зал он. -- А теперь -- вперед! Он протянул руку и нажал на выключатель на при-борной панели. В ту же минуту комнату заполнило гром-кое гудение, посыпались искры, и застучали бесчислен-ные крошечные молоточки. И почти тотчас же из щели, расположенной справа от приборной панели, посыпались в корзину листы бумаги. Каждую секунду появлялся но-вый лист, и раньше чем через полминуты все было кон-чено. Листы больше не появлялись. -- Ну вот! -- воскликнул Адольф Найп. -- Ваш рас-сказ готов. Они схватили листы и стали читать. На первой стра-нице было напечатано: "Айфкимосасегуезтпплнвокудскигт и, фухпеканвоертюуиол кйхгфдсаксквонм, перуитрехдйкгмвпо, умсюи... " Они переглянулись. Остальные страницы были заполнены примерно таким же текстом. Мистер Боулен стал кричать. Молодой человек пытался его успокоить: -- Все в порядке, сэр. Правда, все в порядке. Нужно только немного отрегулировать ее. Где-то что-то не так соединилось, и все. Не забывайте, мистер Боулен, что в ней больше миллиона футов проводов. Да и трудно ожи-дать, что с первого раза все пойдет гладко. -- Она никогда не будет работать, -- сказал мистер Боулен. -- Наберитесь терпения, сэр. Наберитесь терпения. Адольф Найп принялся разыскивать неисправность, и через четыре дня объявил, что все готово для очередного испытания. -- Она никогда не будет работать, -- говорил мистер Боулен. -- Я знаю: она никогда не будет работать. Найп улыбнулся и нажал на кнопку с надписью: "Ридерз дайджест". Затем он дернул рычаг, и комната на-полнилась каким-то странным волнующим гулом. В кор-зину упала одна страница с отпечатанным текстом. -- А где же остальные? -- закричал мистер Боулен. -- Она остановилась! Она опять сломалась! -- Нет, сэр. На сей раз все в порядке. Это же для "Дайджеста", неужели вы не понимаете? На этот раз напечатано было следующее: "Малокто-знаеткакиепоистинереволюционныепеременынесетзасобой новоелекарствоспособноеоблегчитьучасть страдающих са-мойужаснойболезньюнашеговремени... " И так далее. -- Но это же чепуха! -- вскричал мистер Боулен. -- Нет, сэр. Отличная работа. Неужели вы не видите? Просто она еще не научилась разбивать слова. Это легко исправить. Но рассказ-то готов. Смотрите, мистер Боу-лен, смотрите! Он готов, только слова соединены друг. с другом. Это была правда. На следующем испытании, спустя несколько дней, все было нормально, даже проставлены запятые. Первый рассказ они послали в знаменитый женский журнал. Это был отлично написанный, с хорошим сюжетом рассказ, в ко-тором речь шла о том, как один юноша стремился полу-чить повышение по службе. И вот этот юноша, говорилось в рассказе, решил вместе со своим приятелем темной ночью похитить дочку своего хозяина, когда та будет воз-вращаться домой. Потом вышло так, что он, улучив мо-мент, выбил револьвер из рук своего друга и таким обра-зом спас девушку. Та рассыпалась в благодарностях. Но отец решил, что тут что-то не так. Он устроил юноше до-прос. Молодой человек расплакался и во всем сознался. Тогда отец, вместо того чтобы вышвырнуть его, сказал, что он восхищен находчивостью юноши. Девушка отмети-ла его порядочность и вообще... Отец пообещал сделать его главным бухгалтером. А девушка вышла за него замуж. -- Потрясающе, мистер Боулен! Прямо в точку! -- Что-то тут много сантиментов, приятель. -- Ну что вы, сэр, он пойдет, еще как пойдет! Разгорячившись, Адольф Найп тут же отпечатал еще шесть рассказов за столько же минут. Все рассказы, кро-ме одного, который получился несколько непристойным, были довольно хороши. Тут мистер Боулен успокоился. Он согласился с тем, что нужно создать литературное агентство, которое пред-полагалось разместить в конторе фирмы в центре города, а заведовать им будет Найп. Через пару педель этот во-прос был улажен. Затем Найп разослал первую дюжину рассказов. Он поставил свою фамилию под четырьмя рас-сказами, авторство одного взял на себя мистер Боулен, а остальные они подписали вымышленными именами. Пять рассказов были сразу же приняты. Тот, что был подписан мистером Боуленом, возвратили, а редактор отдела прозы писал: "Вы славно потрудились, но, как нам кажется, рассказ Вам не удался. Хотелось бы позна-комиться еще с какой-нибудь Вашей работой... " Адольф Найп взял такси и отправился на фабрику, где машина быстро состряпала еще один рассказ для того же журна-ла. Он опять поставил под рассказом имя мистера Боулена и срочно отослал его. Рассказ был принят. Деньги потекли рекой. Найп постепенно, но настой-чиво увеличивал производство, и уже через шесть меся-цев он поставлял тридцать рассказов в педелю, причем половина из них печаталась в журналах. В литературных кругах о нем заговорили как о пло-довитом и преуспевающем писателе. Говорили и о мисте-ре Боулене, хотя отзывались о нем не столь хорошо; сам он, правда, этого не знал. Одновременно Найп пытался привлечь внимание и к дюжине несуществующих лично-стей, говоря, что это подающие надежды молодые лите-раторы. Все шло превосходно. К этому времени было решено переделать машину та-ким образом, чтобы она писала не только рассказы, но и романы. Мистер Боулен, жаждавший славы в литератур-ном мире. настойчиво требовал, чтобы Найп тотчас же принялся за выполнение столь ответственной задачи. -- Хочу быть автором романа, -- без конца повторял он, -- хочу быть автором романа. -- И вы им будете, сэр. Обязательно будете. Но прошу вас, наберитесь терпения. Работа предстоит сложная. -- Мне все твердят, что я должен выпустить роман, --  не унимался мистер Боулен. -- За мной с утра до вечера охотятся издатели и умоляют меня, чтобы я не тратил времени на рассказы, а занялся бы чем-нибудь более су-щественным. Роман -- это вещь, -- они так и говорят. -- Будут у пас романы, -- говорил ему Найп. -- При-чем столько, сколько мы захотим. Но наберитесь терпе-ния, прошу вас. -- Нет. ты послушай, Найп. Я хочу быть автором по-настоящему серьезного романа, такого, чтобы им зачиты-вались по ночам и чтобы только о нем и говорили. Я в последнее время что-то устал от этих рассказов под ко-торыми ты ставишь свою фамилию. Если уж творить по правде, то, как мне кажется, все это последнее время ты делал из меня дурака. -- Дурака, мистер Боулен? -- Ты только тем и занимался, что лучшие рассказы оставлял себе. -- Неправда, мистер Боулен! -- Так вот, черт побери, на этот раз я должен быть уверен в том, что напишу действительно умную, толко-вую книгу. Запомни это. -- С помощью устройства, над которым я сейчас бьюсь, мистер Боулен, вы напишете любую книгу. И это была правда, поскольку уже через два месяца благодаря гению Адольфа Найпа была создана машина, способная не только писать романы, но и позволяющая автору, сидящему за пультом управления, заранее выби-рать буквально любой сюжет и любой стиль, какой ему нравился. На этом новом замечательном пульте было установлено столько различных панелей и рычагов управ-ления, что это делало его похожим на приборную доску авиалайнера. Прежде всего, путем нажатия на одну из кнопок верх-него ряда автор выбирал жанр: исторический, сатирический. философский, политический, романтический, эроти-ческий, юмористический или любой другой. Второй ряд кнопок (основной) давал ему выбор темы: солдатские буд-ни, первые поселенцы, гражданская война, мировая вой-па, расовая проблема, Дикий Запад, деревенская жизнь, воспоминания о детстве, мореплавание, исследование мор-ских глубин и многие-многие другие. В третьем ряду кно-пок можно было выбрать литературный стиль: классиче-ский, причудливый, пикантный, стиль Хемингуэя, Фолк-нера, Джойса, женский стиль и т. д. Четвертый ряд пред-назначался для выбора героев, пятый регулировал подачу слов и т. д. и т. п. -- всего было десять рядов кнопок. Но это еще не все. Работая над романом (на что ухо-дило примерно пятнадцать минут), автор в течение всего процесса писания должен был сидеть в особом кресле и нажимать на клавиши, как это делает органист. Таким образом он мог постоянно регулировать пятьдесят различ-ных, по иногда переходящих друг в друга особенностей романа, как-то: напряжение, нечто удивительное, юмор, пафос, тайна. Посматривая па всевозможные шкалы в счетчики, он мог определить, как подвигается работа. И наконец, нужно было решить проблему "страсти". Внимательно ознакомившись с содержанием книг, воз-главлявших в последний год список бестселлеров, Адольф Найп пришел к выводу, что это наиважнейшая состав-ляющая романа, некий магический катализатор, могущий даже скучнейшему роману обеспечить потрясающий ус-пех, во всяком случае финансовый. Но Найпу было так-же известно, что страсть -- вещь могучая, бурная и обра-щаться с ней надо осторожно и использовать ее в меру и только тогда, когда это необходимо; с этой целью он изо-брел контрольное устройство, состоящее из двух подвиж-ных тяг, управляемых педалями, подобно тому, как это происходит в автомобиле. Одной педалью регулировалось процентное содержание страсти, другой -- ее сила. Про-цесс написания романа по методу Найпа должен был представлять собой одновременно управление самолетом и автомобилем и игру на органе. Изобретателя, " однако, это не беспокоило. Когда все было готово, он с важным видом проводил мистера Боулена в дом, где находилась машина, и принялся растолковывать, как это новое чудо работает. -- Боже праведный, Найп! Мне никогда с этим не справиться! Черт побери, легче самому написать роман! -- Вы быстро научитесь работать на ней, мистер Боулен, обещаю вам. Через пару педель вам даже и думать не придется. Это ведь все равно что водить машину Дело это, однако, оказалось непростым, но, потрениро-вавшись изрядное количество часов, мистер Боулен осво-ил его, и вот как-то поздно вечером он приказал Найпу, чтобы тот был готов к стряпанью первого романа. Насту-пил ответственный момент. Толстый маленький челове-чек уселся в кресле и, нервно озираясь, вобрал голову в плечи, а длинный зубастый Найп засуетился вокруг. -- Я намереваюсь написать крупный роман, Найп. -- Уверен, что вы его напишете, сэр. Просто убежден. Осторожно, одним пальцем, мистер Боулен нажал на нужные кнопки: жанр -- сатирический, тема -- расовая проблема, стиль -- классический, персонажи -- шесть мужчин, четыре женщины, один младенец, объем -- пятнадцать глав. При этом он не спускал глаз с трех регистров, особен-но его привлекавших: сила воздействия, загадочность, глу-бина. -- Вы готовы, сэр? -- Да-да, я готов. Найп дернул рычаг. Машина загудела. Послышалось жужжание хорошо смазанного механизма, затем быстро-быстро застучала электрическая машинка, при этом она так грохотала, что вынести весь этот шум было почти не-возможно. В корзину посыпались отпечатанные листы, по одному каждые две секунды. И вдруг среди всего этого шума и грохота, не в силах больше нажимать па клави-ши и следить за счетчиком глав и индикатором страсти, мистер Боулен ударился в панику. В результате он посту-пил так же, как поступает в таких случаях начинающий автолюбитель, -- он нажал обеими ногами на педали и держал их до тех пор, пока машина не остановилась. -- Поздравляю вас с первым романом, -- сказал Найп, доставая из корзины кипу отпечатанных страниц. На лице мистера Боулена выступили капельки пота. -- Ну и работенка, приятель. -- Но вы справились с ней. Еще как справились. -- Ну-ка посмотрим, что там получилось, Найп. Дай-ка мне взглянуть. Он принялся читать первую главу, передавая прочитанные страницы молодому человеку. -- О Господи, Найп, что это такое? Тонкая фиолетовая губа мистера Боулена, похожая на рыбью, едва заметно дернулась, а щеки надулись. -- Ты только посмотри, Найп! "Это же возмутительно! -- По-моему, довольно свежо, сэр. -- Свежо! Это просто отвратительно! Под этим я ни-когда не подпишусь! -- Понимаю, сэр. Очень даже хорошо понимаю. -- Найп! Ты опять смеешься надо мной? -- Ну что вы, сэр, вовсе нет. -- Похоже, что это так. -- Вам не кажется, мистер Боулен, что вам нужно бы-ло чуть полегче нажимать на педаль, которая определя-ет объем страсти? -- Дорогой мой, откуда же мне было знать? -- Почему бы вам не попытаться еще раз? И мистер Боулен настрочил второй роман, на этот раз такой, какой им и был задуман. Через неделю рукопись была прочитана редактором; тот принял ее с восторгом. Найп послал ему свой роман, а затем еще дюжину для ровного счета. За короткое вре-мя литературное агентство Адольфа Найпа получило ши-рокую известность благодаря тому, что в нем прошли хо-рошую школу молодые, подающие надежды романисты. Деньги вновь потекли рекой. Именно в это время юный Найп начал выказывать недюжинные способности настоящего бизнесмена. -- Знаете что, мистер Боулен, -- заявил он как-то, -- у нас слишком все-таки много конкурентов. Почему бы нам не поглотить всех остальных писателей в стране? Мистер Боулен, который теперь щеголял в бархатном пиджаке бутылочного цвета и позволял волосам закры-вать две трети ушей, был вполне всем доволен. -- Не понимаю; о чем это ты, старина. Как же можно поглощать писателей? -- В том-то и дело, что можно. Точно так же посту-пал Рокфеллер с нефтяными компаниями. Нужно только купить их и задавить, чтобы их больше не стало. Все очень просто! -- Ты только не горячись, Найп, только не горячись. -- У меня тут есть список, сэр, пятидесяти самых пре-успевающих писателей этой страны, и я собираюсь пред-ложить каждому из них пожизненный контракт. Все, что от них требуется, -- это никогда больше не написать ни строчки, ну и, разумеется, они должны позволить нам подписывать наши вещи их именами. Как идея? ---- Они никогда не пойдут на это. -- Вы не знаете писателей, мистер Боулен. Вот уви-дите. -- А как же страсть к творчеству? -- Чепуха все это. Все, что их интересует, -- это день-ги, как и любого другого. В конце концов мистер Боулен, хотя и неохотно, со-гласился, и Найп, положив в карман список писателей, уселся в огромный "Кадиллак" с шофером и отправился по адресам. Сначала он поехал к человеку, с имени которого начинался его список. То был известный, уважаемый писа-тель. однако попасть к нему для пего не составило труда; Он изложил ему суть дела и достал из портфеля кучу ро-манов, а также предложил ему подписать контракт, га-рантировавший писателю столько-то в год до конца его дней. Тот его вежливо выслушал, решив, что имеет дело с ненормальным, однако предложил выпить, а затем ука-зал па дверь. Когда писатель, стоявший вторым в списке, понял, что Найп не шутит, он запустил в него огромным металличе-ским пресс-папье, п изобретателю пришлось бежать через сад. При этом вслед ему неслись такие оскорбления и ру-гательства, каких ему ранее не приходилось слышать. Но Адольфа Найпа не так-то просто сбить с толку. Он был разочарован, по не напуган и тут же отправился в своем лимузине к следующему клиенту. На сей раз это была дама, известная и пользовавшаяся популярностью, чьи толстые книги романтического содержания расходи-лись по стране миллионными тиражами. Она любезно встретила Найпа, налила ему чаю и внимательно выслу-шала. -- Все это очень интересно, -- сказала она, -- Но мне что-то трудно в это поверить. -- Мадам, -- отвечал Найп. -- Поедемте со мной, и вы все увидите собственными глазами. Моя машина ждет вас. Из дома они вышли вместе, и вскоре изумленную даму доставили в дом, где хранилось чудо. Найп охотно объяс-нил, - как машина работает, а потом даже позволил ей по-сидеть в кресле и понажимать на кнопки, -- Ну ладно, -- неожиданно сказал он, -- может быть, вы хотите прямо сейчас написать книгу? -- Да! -- воскликнула она. -- Прошу вас! С деловым видом она уселась за машину; казалось, она знает, чего хочет. Она сама выбрала необходимые кнопки и настрочила длинный роман, полный страсти. Прочитав первую главу, она пришла в такой восторг, что тотчас же подписала контракт. -- Одну мы убрали, -- сказал Найп мистеру Боулену, когда она ушла. -- Причем довольно крупную птицу, -- Молодец, дружище. -- А знаете, почему она согласилась? ---- Почему? ---- Дело не в деньгах. У нее их хватает. ---- Тогда почему же? Найп усмехнулся, приподняв губу и обнажив длин-ную бледную десну. -- Просто потому, что она поняла, что машинная пи-санина лучше, чем ее собственная. С той поры Найп вполне разумно решил сосредоточи-вать свои усилия только на посредственностях. Те, что были выше этого уровня, -- а их было так мало, что и во-обще не стоило брать в расчет, -- по-видимому, не так-то легко поддавались соблазну. В конце концов, после нескольких месяцев напряжен-ной работы, ему удалось уговорить подписать договоры что-то около семидесяти процентов писателей из своего списка. Он пришел к выводу, что с более старшими по возрасту, с теми, у кого скудел запас мыслей и кто за-пил, иметь дело проще всего. С молодыми людьми прихо-дилось повозиться. Когда он пытался уговорить их, они неприлично выражались, а иногда выходили из себя, и не раз после таких визитов Найп возвращался легко ра-ненным. Однако в целом это было хорошее начинание. Под-считано, что только в прошлом году -- а это был первый год работы машины -- по меньшей мере половина из всех изданных на английском языке романов и рассказов бы-ла создана Адольфом Найпом и его Автоматическим Со-чинителем. Вас это удивляет? Сомневаюсь. Дела обстоят значи-тельно хуже. Ходят слухи, что и сегодня многие спешат договориться с мистером Найпом. А тем, кто колеблется поставить под контрактом свою подпись, он еще крепче закручивает гайки. А сейчас я сижу и слышу, как в соседней комнате плачут мои дети. Их девять, и все они хотят есть. И я чувствую, как рука моя тянется к этому заманчивому контракту, лежащему на краю стола. Пусть уж наши дети лучше голодают. Дай нам силы, о Боже, перенести это. Роалд Дал. Моя любимая, голубка моя Перевод И. А. Богданова В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991 OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (середа, 11 липня 2001 р. ) avrud@mail. ru Есть у меня давняя привычка вздремнуть после ленча. Обычно я устраиваюсь в гостиной в кресле, подкладываю подушку под голову, ноги кладу на неболь-шую квадратную, обитую кожей скамеечку и читаю что-нибудь, покуда не засыпаю. В ту пятницу я сидел в кресле, как всегда уютно рас-положившись, и держал в руках свою любимую книгу "Бабочки-однодневки", изданную в Женеве Даблдеем и Вествудом, когда моя жена, никогда не отличавшаяся молчаливостью, вдруг заговорила со мной, приподняв-шись на диване, который стоял напротив моего кресла. -- Эти двое, -- спросила она, -- в котором часу они должны приехать? Я не отвечал, поэтому она повторила свой вопрос, на этот раз громче. Я вежливо ответил ей, что не знаю. -- Они мне не очень-то симпатичны, -- продолжала она. -- Особенно он. -- Хорошо, дорогая. -- Артур, я сказала, что они мне не очень-то симпа-тичны. Я опустил книгу и взглянул на нее. Закинув ноги на спинку дивана, она листала журнал мод. -- Мы ведь только раз и виделись, -- сказал я. -- Ужасный тип, в самом деле. Без конца рассказы-вает анекдоты или какие-то там истории. -- Я уверен, что ты с ними поладишь, дорогая. -- А она тоже хороша. Когда, ты думаешь, она явятся? Я отвечал, что они должны приехать что-то около шести часов. -- А тебе они разве не кажутся ужасными? -- спро-сила она, ткнув в мою сторону пальцем. -- Видишь ли... -- Они до того ужасны, что хуже некуда. -- Мы ведь уже не можем им отказать, Памела. -- Хуже просто некуда, -- повторила она. -- Тогда зачем ты их пригласила? -- выпалил я и тот-час же пожалел о содеянном, ибо я взял себе за прави-ло -- никогда, если можно, не провоцировать жену. Наступила пауза, в продолжение которой я наблюдал за выражением ее лица, дожидаясь ответа. Это крупное белое лицо казалось мне иногда чем-то настолько необыч-ным и притягательным, что я, бывало, с трудом мог ото-рваться от него. В иные вечера, когда она сидела за вышивкой или рисовала эти свои затейливые цветочки, лицо ее напрягалось и начинало светиться какой-то та-инственной внутренней силой, которую невозможно вы-разить словами, и я сидел и не мог отвести от него взгляд, хотя и делал при этом вид, будто читаю. Даже сейчас, вот в эту самую минуту, я должен признаться, что было нечто величественное в этой женщине, с этой ее кислой миной, прищуренными глазами, наморщенным лбом, недовольно вздернутым носиком, что-то прекрас-ное, я бы сказал -- величавое, и она была такая высокая, гораздо выше меня, хотя сегодня, когда ей пошел пять-десят первый год, думаю, лучше сказать про нее боль-шая, чем высокая. -- Тебе отлично известно, зачем я их пригласила, -- резко ответила она. -- Чтобы сразиться в бридж, вот и все Они играют просто первоклассно, к тому же на при-личные ставки. -- Она подняла глаза и увидела, что я внимательно смотрю па нее. -- Ты ведь и сам примерно так же думаешь, не правда ли? -- Ну конечно, я... -- . Артур, не будь кретином. -- Я встречался с ними только однажды, и должен признаться, что они довольно милые люди. -- Такое можно про любого идиота сказать. -- Памела, прошу тебя... пожалуйста. Давай не будем вести разговор в таком тоне. -- Послушай, -- сказала она, хлопнув журналом о ко-лени, -- ты же не хуже меня видел, что это за люди. Два самодовольных дурака, которые полагают, что можно на-проситься в любой дом только потому, что они неплохо играют в бридж. -- Уверен, ты права, дорогая, но вот чего я никак не возьму в толк, так это... -- Я тебе еще раз говорю -- я их пригласила, чтобы хоть раз сыграть приличную партию в бридж. Нет у ме-ня больше сил играть со всякими раззявами. И все рав-но я не могу примириться с тем, что эти ужасные люда будут в моем доме. -- Я тебя понимаю, дорогая, но не слишком ли те-перь поздно... -- Артур! -- Да? -- Почему ты всегда споришь со мной? Ты же испытываешь к ним не меньшую неприязнь, и ты это знаешь. -- Думаю, что тебе не нужно так волноваться, Памела. В конце концов, мне показалось, что это воспитанные молодые люди, с хорошими манерами. -- Артур, к чему этот высокопарный слог? -- Она су-рово глядела на меня своими широко раскрытыми серы-ми глазами, и, чтобы укрыться от ее взора -- иногда мне становилось от него несколько не по себе, -- я поднялся и направился к французскому окну, которое выходило в сад. Трава на большой покатой лужайке перед домом бы-ла недавно подстрижена, и газон был испещрен светлы-ми и темно-зелеными полосами. В дальнем конце нако-нец-то зацвели два ракитника, и длинные золотые цепочки ярко выделялись на фоне растущих позади них деревьев. Распустились и розы, и ярко-красные бегонии, и на цветочном бордюре зацвели все мои любимые гиб-ридные люпины, колокольчики, дельфиниумы, турецкие гвоздики и большие, бледные, источающие аромат ири-сы. Кто-то из садовников возвращался по дорожке после обеда. За деревьями была видна крыша его домика, а за ним дорожка вела через железные ворота к Кентерберн-роуд. Дом моей жены. Ее сад. Как здесь замечательно. Как покойно! Если бы только Памела чуть-чуть поменьше тревожилась о моем благополучии, пореже старалась бы сделать мне что-то приятное в ущерб собственным инте-ресам, тогда все было бы божественно. Поверьте, я не хочу, чтобы у вас создалось впечатление, будто я па люблю ее -- я обожаю самый воздух, которым она ды-шит, -- или будто не могу совладать с ней или не хозяин самому себе. Я лишь хочу сказать, что то, как она себя ведет, временами чуточку раздражает. К примеру, все эти ее приемы. Как бы мне хотелось, чтобы она от них всех отказалась, особенно от манеры тыкать в меня паль-цем, чтобы подчеркнуть сказанное. Вы должны помнить, что я довольно небольшого роста, и подобный жест, упот-ребляемый не в меру кем-то вроде моей жены, может подействовать устрашающе. Иногда мне трудно убедить себя в том, что она женщина невластная. -- Артур! -- крикнула она. -- Иди-ка сюда. -- Что такое? -- Мне пришла в голову потрясающая мысль. Иди же сюда. Я подошел к дивану, на котором она возлежала. -- Послушай-ка, -- сказала она, -- хочешь немного по-смеяться? --- Как еще посмеяться? -- Над Снейпами. -- Кто такие Снейпы? -- Очнись, -- сказала она. -- Генри и Сэлли Снейп. Наши гости. -- Ну? -- Слушай. Я тут лежала и думала, что это за ужас-ные люди... и как они себя ужасно ведут... он, со своими шутками, и она, точно какая-нибудь помирающая от любви воробьиха... -- Она помолчала, лукаво улыбаясь, и я почему-то подумал, что вот сейчас она произнесет не-что страшное. -- Что ж, если они себя так ведут в нашем присутствии, то каковы же они должны быть, когда оста-ются наедине? -- Погоди-ка, Памела... -- Артур, не будь дураком. Давай сегодня посмеемся немного, хотя бы раз от души посмеемся. Она приподнялась на диване, лицо ее неожиданно за-светилось каким-то безрассудством, рот слегка приот-крылся, и она глядела на меня своими круглыми серыми глазами, причем в каждом медленно загоралась ис-корка. -- Почему бы нет? -- Что ты затеяла? -- Это же очевидно. Неужели ты не понимаешь? -- Нет, не понимаю. -- Нам нужно лишь спрятать микрофон в их ком-нате. Должен признаться, я ожидал чего-то весьма непри-ятного, но, когда она произнесла это, был так поражен, что не нашелся, что ответить. -- Именно так и сделаем, -- сказала она. -- Да ты что! -- воскликнул я. -- Ну уж нет. Погоди минуту. На это ты не пойдешь. -- Почему? -- Более гнусного ничего и придумать нельзя. Это все равно что... все равно что подслушивать у дверей или читать чужие письма, только это гораздо хуже. Ты серь-езно об этом говоришь? -- Конечно, серьезно. Я знал, как сильно моя жена не любит, когда ей возражают, но иногда ощущал необходимость заявить свои права, хотя и понимал, что чрезмерно при этом ри-скую. -- Памела, -- резко сказал я, -- я запрещаю тебе де-лать это! Она спустила ноги с дивана. -- Артур, кем это ты прикидываешься? Я тебя просто не понимаю. -- Меня понять несложно. -- Что за чепуху ты несешь? Сколько раз ты про-делывал штуки похуже этой. -- Никогда! -- О да, еще как проделывал! Что это тебе вдруг взбрело в голову, будто ты лучше меня? -- Ничего подобного я никогда не делал. -- Хорошо, мой мальчик, -- сказала она и навела на меня палец, точно револьвер. -- Что ты скажешь насчет твоего поведения у Милфордов в Рождество? Помнишь? Ты так смеялся, что я вынуждена была закрыть тебе рот рукой, чтобы они нас не услышали. Что ты скажешь? -- Это другое, -- сказал я. -- Это было не в нашем до-ме. И они не были нашими гостями. -- А какая разница? -- Она сидела, глядя на меня своими круглыми серыми глазами, и подбородок ее на-чал презрительно подниматься. -- Не будь этаким напы-щенным лицемером, -- сказала она. -- Что это с тобой происходит? -- Видишь ли, Намела, я действительно думаю, что это гнусно. Я правда так думаю. -- Но послушай, Артур. Я человек гнусный. Да и ты тоже -- где-то в душе. Поэтому мы и находим общий язык. -- Впервые слышу такую чепуху. -- Вот если бы ты вдруг задумал стать совершенно другим человеком -- тогда другое дело. -- Давай прекратим весь этот разговор, Памела. -- Послушай, -- сказала она, -- если ты действительно решил измениться, то что же мне остается делать? -- Ты не понимаешь, что говоришь. -- Артур, и как только такой хороший человек, как ты, может иметь дело с гадюкой? Я медленно опустился в кресло, стоявшее против ди-вана; она так и не спускала, с меня глаз. Понимаете, женщина она большая, с крупным белым лицом, и, ког-да она глядела на меня сурово -- сот прямо как сейчас, -- я -- как бы это сказать? -- погружался в нее, точно уто-пал в ней, будто она была целым ушатом со сливками. -- Ты что, всерьез говоришь обо всей этой затее с микрофоном? -- Ну конечно. Самое время немного посмеяться. Ну же, Артур. Не будь таким щепетильным. -- Это нечестно, Памела. -- Это так же честно, -- она снова выставила палец, -- так же честно, как и в том случае, когда ты вынул из сумочки Мэри Проберет ее письма и прочитал их от на-чала до конца. -- Этого нам не нужно было делать. -- Нам? -- Не ведь ты их потом тоже читала, Памела? -- Это никому нисколько не повредило. Ты тогда сам так сказал. А эта затея ничем не хуже. -- А как бы тебе понравилось, если бы кто-то с то-бой такое проделал? -- Разве я могла бы возмущаться, если бы не знала, что за моей спиной что-то происходит? Ну же, Артур. Не будь таким застенчивым. -- Мне нужно подумать. -- Может, великий радиоинженер не знает, как со-единить микрофон с динамиком? -- Это проще простого. -- Ну так действуй. Действуй же. -- Я подумаю и потом дам тебе ответ. -- На это у нас нет времени. Они могут явиться в любую минуту. -- Тогда я не буду этого делать. Я не хочу, чтобы меня застукали за этим занятием. -- Если они явятся, прежде чем ты закончишь, я просто попридержу их здесь. Ничего страшного. А сколько, кстати, времени? Было почти три часа. -- Они едут из Лондона, -- сказала она, -- а уж отбу-дут никак не раньше чем после ленча. У тебя много времени. -- Куда ты намерена их поселить? -- В большую желтую комнату в конце коридора. Это ведь не слишком далеко? -- Думаю, что-то можно сделать. -- Да, и вот еще что, -- сказала она, -- а куда ты по-ставишь динамик? -- Я не говорил, что' собираюсь это сделать. -- Бог ты мой! -- вскричала она. -- Посмотрел бы кто-нибудь на тебя. Видел бы ты сам свое лицо. Ты даже порозовел и весь горишь, так тебе не терпится присту-пить к делу. Поставь динамик к нам в спальню -- почему бы и нет? Однако начинай, да поживее. Я заколебался. Я всегда проявлял нерешительность, когда она приказывала мне что-то сделать, вместо того чтобы вежливо попросить. -- Не нравится мне все это, Памела. После этого она уже ничего не говорила, она просто сидела и совершенно не двигалась, и притом глядела па меня, а на лице ее застыло обреченное выражение, буд-то она стояла в длинной очереди. По опыту я знал, что это дурной знак. Она была точно граната, из которой выдернули чеку, и должно лишь пройти какое-то время, прежде, чем -- бах! -- она взорвется. Мне показалось, что в наступившей тишине я слышу, как тикает механизм. Потому я тихо поднялся, пошел в мастерскую и взял микрофон и полторы сотни футов провода. Теперь, когда ее не было рядом, я вынужден был признаться, что и сам начал испытывать какое-то волнение, а в копчиках пальцев ощутил приятное покалывание. Ничего особен-ного, поверьте, со мной не происходило -- правда, ничего особенного. Черт побери, да я такое каждый день испы-тываю, когда по утрам раскрываю газету, чтобы убедить-ся, как падают в цене кое-какие из многочисленных ак-ций моей жены. Меня не так-то просто впутать в подоб-ную глупую затею. И в то же время я не мог "упустить возможности поразвлечься. Перепрыгивая через две ступеньки, я вбежал в жел-тую комнату в конце коридора. Как и во всякой другой комнате для гостей, в ней было чисто прибрано, и она имела нежилой вид; двуспальная кровать была покрыта желтым шелковым покрывалом, стены выкрашены в блед-но-желтый цвет, а на окнах висели золотистые занавески. Я огляделся в поисках места, куда бы можно было спрятать микрофон. Это была самая главная задача, ибо, что бы ни случилось, он не должен быть обнаружен. Сна-чала я подумал о ведерке с поленьями, стоявшем возле камина. Почему бы не спрятать его под поленьями? Нет, пожалуй, это не совсем безопасно. За радиатором? На шкафу? Под письменным столом? Все эти варианты казались мне не лучшими с профессиональной точки зре-ния. Во всех случаях на него можно случайно наткнуть-ся, нагнувшись за упавшей запонкой или еще за чем-нибудь в этом роде. В конце концов, обнаружив неза-урядную сообразительность, я решил спрятать его в пру-жинах дивана. Диван стоял возле стены, близ края ков-ра, и провод можно было пропустить прямо под ковром к двери. Я приподнял диван и просунул под него при-бор. Затем я надежно привязал микрофон к пружине, развернув его к середине комнаты. После этого я протя-нул провод под ковром к двери. Во всех своих действиях я проявлял спокойствие и осторожность. Там, где про-вод шел под ковром к двери, я уложил его между досок в полу, так что его почти не было видно. Все это, разумеется, заняло какое-то время, и, когда я неожиданно услышал, как по дорожке, усыпанной гра-вием, зашуршали шины, а вслед за тем хлопнули дверцы автомобиля и раздались голоса наших гостей, я еще на-ходился в середине коридора, укладывая провод вдоль плинтуса. Я прекратил свою работу и вытянулся, держа молоток в руке, и должен признаться, что мне стало страшно. Вы представить себе не можете, как на меня подействовал весь этот шум. Такое же внезапное чувство страха я испытал однажды, когда во время войны в другом конце деревни упала бомба, а я в то время преспо-койно сидел в библиотеке над коллекцией бабочек. Не волнуйся, сказал я самому себе. Памела займется этими людьми. Сюда она их не пустит. Я несколько лихорадочно принялся доделывать свою работу и скоро протянул провод вдоль коридора в нашу спальню. Здесь его уже можно было и не прятать, хотя из-за слуг я не мог себе позволить выказывать беспеч-ность. Поэтому я протянул провод под ковром и незамет-но подсоединил его к радиоприемнику с задней стороны. Заключительная операция была лишь делом техники и много времени не заняла-. Итак, я сделал, что от меня требовалось. Я отступил на шаг и посмотрел на радиоприемник. Теперь он поче-му-то выглядел иначе -- он больше не казался бестолко-вым ящиком, производящим звуки, а представлялся хит-рым маленьким существом, взобравшимся на стол и тай-" ком протянувшим свои щупальца в запретное место в конце коридора. Я включил его. Он еле слышно загу-дел, но никаких иных звуков не издавал. Я взял будиль-ник, который громко тикал, отнес его в желтую комнату и поставил на пол рядом с диваном. Когда я вернулся, приемник тикал так громко, будто будильник находился в комнате, пожалуй, даже громче. Я сбегал за часами. Затем, запершись в ванной, я привел себя в порядок, отнес инструменты в мастерскую и приготовился к встрече гостей. Но прежде, дабы успо-коиться и не появляться перед ними, так сказать, с кро-вавыми руками, я провел пять минут в библиотеке на-едине со своей коллекцией. Я принялся сосредоточенно рассматривать собрание прелестных Vanessa car dui -- "разукрашенных дам" -- и сделал кое-какие пометки под заглавием "Соотношение между узором и очертаниями крыльев", которые намеревался прочитать на следующем заседании нашего общества в Кентербери. Таким обра-зом я снова обрел свой обычный серьезный, сосредото-ченный вид. Когда я вошел в гостиную, двое наших гостей, имена которых я так и не мог запомнить, сидели на диване. Моя жена смешивала напитки. -- А вот и Артур! -- воскликнула она. -- Где это ты пропадал? Этот вопрос показался мне неуместным. -- Прошу прощения, -- произнес я, здороваясь с го-стями за руку. -- Я так увлекся работой, что забыл о времени. -- Мы-то знаем, чем вы занимались, -- сказала го-стья, понимающе улыбаясь. -- Однако мы простим ему это, не правда ли, дорогой? -- Думаю, простим, -- отвечал ее муж. Я в ужасе представил себе, как моя жена рассказы-вает им о том, что я делаю наверху, а они при этом покатываются со смеху. Нет, она не могла этого сде-лать, не могла! Я взглянул на нее и увидел, что и она улыбается, разливая по стаканам джин. -- Простите, что мы потревожили вас, -- сказала го-стья. Я подумал, ч. то если уж они шутят, то и мне лучше поскорее составить им компанию, и потому принужден-но улыбнулся. -- Вы должны нам ее показать, -- продолжала гостья. -- Что показать? -- Вашу коллекцию. Ваша жена говорит, что она просто великолепна. Я медленно опустился на стул и расслабился. Смеш-но быть таким нервным и дерганым. -- Вас интересуют бабочки? -- спросил я у нее. До обеда еще оставалось часа два, и мы расселись с бокалами мартини в руках и принялись болтать. Имен-но тогда у меня начало складываться впечатление о на-ших гостях как об очаровательной паре. Моя жена, про-исходящая из родовитого семейства, склонна выделять людей своего круга и воспитания и нередко делает по-спешные выводы в отношении тех, кто, будучи мало с ней знаком, выказывает ей дружеские чувства, и особен-но это касается высоких мужчин. Чаще всего она быва-ет права, но мне казалось, что в данном случае она ошибается. Я и сам не люблю высоких мужчин; обыкновенно это люди надменные и всеведущие. Однако Генри Спей -- жена шепотом напомнила мне его имя -- ока-зался вежливым скромным молодым человеком, с хоро-шими манерами, и более всего его занимала -- что и понятно -- миссис Снейп. Его вытянутое лицо было по-сво-ему красиво, как красива бывает морда у лошади, а темно-карие глаза глядели ласково и доброжелательно. коп-не его темных волос вызывала у меня зависть, и я пой-мал себя на том, что задумался, какое же он употребля-ет средство, чтобы они выглядели такими здоровыми. Он и вправду рассказал нам пару шуток, но они были на высоком уровне, и никто против них ничего не имел. -- В школе, -- сказал он, -- меня называли Сервиксом. Знаете почему? -- Понятия не имею, -- ответила моя жена. -- Потому что по-латыни "сервикс" -- то же, что по-английски "нейп". Для меня это оказалось довольно мудреным, и мне потребовалось какое-то время, чтобы сообразить, в чем тут соль. -- А в какой школе- это было? -- спросила моя жена. -- В Итоне, -- ответил он, и моя жена коротко кив-нула в знак одобрения. Теперь, решил я, она будет разговаривать только с ним, потому я переключил внимание на другого гостя, Сэлли Снейп. Это была приятная молодая женщина с не-плохой грудью. Повстречалась бы она мне пятнадцатью годами раньше, я бы точно впутался в неприятную историю. Как бы там ни было, я с удовольствием рассказал ей все о моих замечательных бабочках. Беседуя с ней, я внимательно ее разглядывал, и спустя какое-то время у меня начало складываться впечатление, что на самом деле она не была такой уж веселой и улыбчивой жен-щиной, какой поначалу мне показалась. Она ушла в се-бя, точно ревностно хранила какую-то тайну. Ее темно-голубые глаза чересчур быстро бегали по комнате, ни на минуту ни на чем не останавливались, а на лица лежала едва заметная печать озабоченности. -- Я с таким нетерпением жду, когда мы сыграем в бридж, -- сказал я, переменив наконец тему. -- Мы тоже, -- отвечала она. -- Мы ведь играем почти каждый вечер, так нам нравится эта игра. -- Вы оба большие мастера. Как это получилось, что вы научились играть так хорошо? -- Практика, -- ответила она. -- В этом все дело. Практика, практика и еще раз практика. -- Вы участвовали в каких-нибудь чемпионатах? -- Пока нет, но Генри очень этого хочет. Вы же по-нимаете, чтобы достичь такого уровня, надо упорно тру-диться. Ужасно упорно трудиться. Не с оттенком ли покорности произнесла она эти сло-ва, подумал я. Да, видимо, так: он слишком усердно воздействовал на нее, заставляя относиться к этому увле-чению чересчур серьезно, и бедная женщина устала от всего этого. В восемь часов, не переодеваясь, мы перешли к обе-денному столу. Обед прошел хорошо, при этом Генри Снейп рассказал нам несколько весьма забавных исто-рий. Обнаружив чрезвычайно хорошую осведомленность по части вин, он похвалил мой "Ришбург" урожая 1934 года, что доставило мне большое удовольствие. К тому времени, когда подали кофе, я понял, что очень полю-бил этих двух молодых людей, и, как следствие, начал ощущать неловкость из-за всей этой затеи с микрофо-ном. Было бы все "в порядке, если бы они были негодя-ями, но то, что мы собрались проделать эту штуку с двумя такими приятными молодыми людьми, наполняло меня сильным ощущением вины. Поймите меня правиль-но. Я не испытывал страха. Не было нужды отказы-ваться от задуманного предприятия. Но я не хотел сма-ковать предстоящее удовольствие столь же открыто, как это, казалось, делала моя жена, тайком улыбаясь мне, подмигивая и незаметно кивая головой. Около девяти тридцати, плотно поужинав и пребы-вая в отличном расположении духа, мы возвратились в гостиную, чтобы приступить к игре. Мы играли с высо-кими ставками -- десять шиллингов за сто очков, поэто-му решили не разбивать семьи, и я все время был парт-нером своей жены. К игре мы все отнеслись серьезно, как только и нужно к ней относиться, и играли молча, сосредоточенно, раскрывая рот лишь в тех случаях, когда делали ставки. Играли мы не ради денег. Чего-чего, а этого добра у моей жены хватает, да, видимо, и у Снейпов тоже. Но мастера обыкновенно относятся к игре серьезно. Игра в этот вечер шла на равных, но однажды моя жена сыграла плохо, и мы оказались в худшем положе-нии. Я видел, что она не совсем сосредоточенна, а когда время приблизилось к полуночи, она вообще стала иг-рать беспечно. То и дело она вскидывала на меня свои большие серые глаза и поднимала брови, при этом нозд-ри ее удивительным образом расширялись, а в уголках рта появлялась злорадная улыбка. Наши противники играли отлично. Они умело объ-являли масть и за весь вечер сделали только одну ошиб-ку. Это случилось, когда молодая женщина слишком уж понадеялась, что у ее партнера на руках хорошие кар-ты, и объявила. шестерку пик. Я удвоил ставку, и они вынуждены были сбросить три карты, что обошлось им в восемьсот очков. Это была лишь временная неудача, но я помню, что Сэлли Снейп была очень огорчена ею, не-смотря даже на то, что муж ее тот час же простил, по-целовав ей руку и сказав, чтобы она не беспокоилась. Около половины первого моя жена объявила, что хо-чет спать. -- Может, еще один роббер? -- спросил Генри Снейп. -- Нет, мистер Снейп. Я сегодня устала. Да и Артур тоже. Я это вижу. Давайте-ка все спать. Мы вышли вслед за ней из комнаты и все четверо отправились наверх. Наверху мы, как и полагается, по-говорили насчет завтрака, чего бы они еще хотели/и как позвать служанку. -- Надеюсь, ваша комната вам понравится, -- сказала моя жена. -- Окна выходят прямо на долину, и солнце в них заглядывает часов в десять. Мы стояли в коридоре, где находилась и наша спаль-ня, и я видел, как провод, который я уложил днем, тя-нулся поверх плинтуса и исчезал в их комнате. Хотя он был того же цвета, что и краска, мне казалось, что он так и лезет в глаза. -- Спокойной ночи, -- сказала моя жена. -- Приятных сновидений, миссис Снейп. Доброй ночи, мистер Снейп. Я последовал за ней в нашу комнату и закрыл дверь. -- Быстрее! -- вскричала она. -- Включай его! Это было похоже на мою жену -- она всегда боялась, что что-то может пропустить. Про нее говорили, что во время охоты -- сам я никогда не охочусь -- она всегда, че-го бы это ни стоило ей пли ее лошади, была первой вме-сте с гончими из страха, что убиение свершится без нее. Мне было ясно, что и на этот раз она не собиралась упустить своего. Маленький радиоприемник разогрелся как раз вовре-мя, чтобы можно было расслышать, как открылась и за-крылась их дверь. -- Ага! -- произнесла моя жена. -- Вошли. Она стояла посреди комнаты в своем голубом платье, стиснув пальцы и вытянув шею; она внимательно при-слушивалась, и при этом ее крупное белое лицо сморщи-лось, словно это было и не лицо вовсе, а мех для вина. Из радиоприемника тотчас же раздался голос Генри Снейпа, прозвучавший сильно и четко. -- Ты просто дура, -- говорил он, и этот голос так резко отличался от того, который был мне знаком, таким on был грубым и неприятным, что я вздрогнул. -- Весь вечер пропал к черту! Восемьсот очков -- это восемь фунтов на двоих! -- Я запуталась, -- ответила женщина. -- Обещаю, больше этого не повторится. -- Что такое? -- произнесла моя жена. -- Что это про-ис-ходит? -- Она быстро подбежала к приемнику, широко раскрыв рот и высоко подняв брови, и склонилась над ним, приставив ухо к динамику. Должен сказать, что и я несколько разволновался. -- Обещаю, обещаю тебе, больше этого не повториться, -- говорила женщина. -- Выбора у нас нет, -- безжалостно отвечал мужчи-на. -- Попробуем прямо сейчас еще рад. -- О нет, прошу тебя! Я этого не выдержу! -- Послушай-ка, -- сказал мужчина, -- стоило ли ехать сюда поживиться за счет этой богатой суки, чтобы ты взя-ла и все - испортила.. На этот раз вздрогнула моя жена. -- И это второй раз на этой неделе, -- продолжал он. -- Обещаю, больше этого не повторится. -- Садись. Я буду объявлять масть, а ты отвечай. -- Нет, Генри, прошу тебя. Не все же пятьсот. На это уйдет три часа. -- Ладно. Оставим фокусы с пальцами. Полагаю, ты их хорошо запомнила. Займемся лишь объявлением масти и онерами. -- О, Генри, нужно ли все это затевать? Я таи устала. -- Абсолютно необходимо, чтобы ты овладела этими приемами в совершенстве, -- ответил он. -- Ты же зна-ешь -- на следующей неделе мы играем каждый день. А есть-то нам надо. -- Что происходит? -- прошептала моя жена. -- Что, черт возьми, происходит? -- Тише! -- проговорил я. -- Слушай! -- Итак, -- говорил мужской голос. -- Начнем с самого начала. Ты готова? -- О, Генри, прошу тебя! -- Судя по голосу, она вот-вот расплачется. -- Ну же, Сэлли. Возьми себя в руки. -- Затем совер-шенно другим голосом, тем, который мы уже слышали в гостиной, Генри Снейп сказал: -- Одна трефа. Я обратил внимание на то, что слово "одна" он про-изнес как-то странно, нараспев. -- Туз, дама треф, -- устало ответила женщина. -- Ко-роль, валет пик. Червей нет. Туз, валет бубновой масти. -- А сколько карт каждой масти? Внимательно следя за моими пальцами. -- Ты. сказал, что мы оставим фокусы с пальцами. -- Что ж, если ты вполне уверена, что знаешь их... -- Да, я их знаю. Он помолчал, а затем произнес: -- Трефа. -- Король, валет треф, -- заговорила женщина. -- Туз пик. Дама, валет червей и туз, дама бубен. Он снова помолчал, потом сказал: -- Одна трефа. -- Туз, король треф... -- Бог ты мой! -- вскричал я. -- Это ведь закодирован-ное объявление масти. Они сообщают друг другу, какие у них карты на руках! -- Артур, этого не может быть! -- Точно такие же штуки проделывают фокусники, которые спускаются в зал, берут у вас какую-нибудь вещь, а на сцене стоит девушка с завязанными глазами, и по тому, как он строит вопрос, она может определенно назвать предмет, даже если это железнодорожный билет, и на какой станции он куплен. -- Быть этого не может! -- Ничего невероятного тут нет. Но, чтобы научить-ся этому, нужно здорово потрудиться. Послушай-ка их. -- Я пойду с червей, -- говорил мужской голос. -- Король, дама, десятка червей. Туз, валет пик. Бу-бен нет. Дама, валет треф... -- И обрати внимание, -- сказал я, -- пальцами он по-казывает ей, сколько у него карт такой-то масти. -- Каким образом? -- Этого я не знаю. Ты же слышала, что он говорит об этом. -- Боже мой, Артур! Ты уверен, что они весь вечер именно этим и занимались? -- Боюсь, что да. Она быстро подошла к кровати, на которой лежала пачка сигарет. Закурив, она повернулась ко мне и тоненькой струйкой выпустила дым к потолку. Я понимал, что что-то нам нужно предпринять, но не совсем был уверен что, потому что мы никак не могли обвинить их, не раскрыв источника получения информации. Я ждал решения моей жены. -- Знаешь, Артур, -- медленно проговорила она, вы-пуская облачки дыма. -- Знаешь, а ведь это превосход-ная идея. Как ты думаешь, мы сможем этому научиться? -- Что?! -- Ну конечно, сможем. Почему бы и нет? -- Послушай. Ни за что! Погоди минуту, Памела... Но она уже быстро пересекла комнату, подошла близ-ко ко мне, опустила голову, посмотрела на меня сверху вниз и при этом улыбнулась хорошо знакомой мне улыб-кой, прятавшейся в уголках рта, которая, быть может, была и не улыбкой вовсе; нос ее был презрительно вздер-нут, а большие серые глаза с блестящими черными точ-ками посередине были испещрены сотнями крошечные красных вен. Когда она пристально и сурово глядела на меня такими глазами, клянусь, у меня возникало такое чувство, будто я тону. -- Да, -- сказала она. -- Почему бы и нет? -- Но, Памела... Боже праведный... Нет... В конце концов... -- Артур, я бы действительно хотела, чтобы ты не спорил со мной все время. Именно так мы и поступим. А теперь принеси-ка колоду карт, прямо сейчас и нач-нем. Роалд Дал. Фантазер Перевод И. А. Богданова В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991 OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (середа, 11 липня 2001 р. ) avrud@mail. ru Мальчик ладонью нащупал на коленке коросту, ко-торая покрыла давнишнюю ранку. Он нагнулся, чтобы повнимательнее рассмотреть ее. Короста -- это всегда интересно: она обладала какой-то особой притяга-тельностью, и он не мог удержаться от того, чтобы время or времени не разглядывать ее. Да, решил он, я отковыряю ее, даже если она еще не созрела, даже если в середине она крепко держится, да-же если будет страшно больно. Он принялся осторожно подсовывать ноготь под край коросты. Ему это удалось, и, когда он поддел ее, почти не приложив к тому усилия, она неожиданно отвалилась, вся твердая коричневая короста просто-напросто отвали-лась, оставив любопытный маленький кружок гладкой красной кожи. Здорово. Просто здорово. Он потер кружочек и боля при этом не почувствовал. Потом взял коросту, положил на бедро и щелчком сбил ее, так что она отлетела в сторону и приземлилась на краю ковра, огромного крас-но-черно-желтого ковра, тянувшегося во всю длину хол-ла от лестницы, на ступеньках которой он сидел, до вход-ной двери. Потрясный ковер. Больше теннисной площад-ки. Еще как больше. Он принялся с серьезным видом и с нескрываемым удовольствием рассматривать его. Рань-ше он вообще не обращал на него внимания, а тут вдруг ковер точно заиграл всеми красками, и они просто осле-пили его. Я-то понимаю, в чем тут дело, сказал он про себя. Красные пятна -- это раскаленные угли. Сделаю-ка я вот что: дойду до двери, не наступая на них. Если наступлю на красное, то обожгусь. Наверно, весь сгорю. А черные линии на ковре... Ага, черные линии -- это змеи, ядови-тые змеи, в основном гадюки и еще кобры, в середине толстые, как стволы деревьев, и если я наступлю на од-ну из них, то она меня укусит и я умру еще до того, как меня позовут к чаю. А если я пройду по ковру и при этом не обожгусь и меня не укусит змея, то завтра, в день рождения, мне подарят щенка. Он поднялся по лестнице, чтобы получше рассмотреть это обширное красочное поле, где на каждом шагу тебя подстерегает смерть. Смогу ли я перейти через него? Не мало ли желтого? Идти ведь можно только по желтому. По силам ли вообще такое кому-нибудь? Решиться на это рискованное путешествие -- непростое дело. Мальчик со светло-золотистой челкой, большими голубыми глазами и маленьким острым подбородком с тревогой глядел вниз поверх перил. В некоторых местах желтая полоска была довольно узкой и раз или два опасно прерывалась, но, похоже, все-таки тянулась до дальнего конца ковра. Для того, кто только накануне с успехом прошел весь путь по уложенной кирпичами дорожке от конюшни до лет-него домика и при этом ни разу не наступил на щели между кирпичами, эта новая задача не должна показать-ся слишком уж трудной. Вот разве что змеи. При одной только мысли о змеях он от страха ощутил покалывание в ногах, точно через них пропустили слабый ток. Он медленно спустился по лестнице и подошел к краю ковра. Вытянув ножку, обутую в сандалию, он осторож-но поставил ее на желтую полоску. Потом поднял вто-рую ногу, и места как раз хватило для того, чтобы встать двумя ногами. Ну вот! Начало сделано! На его круглом лице с блестящими глазами появилось выражение сосре-доточенности, хотя оно, быть может, и было бледнее обычного; пытаясь удержать равновесие, он расставил руки. Высоко подняв ногу над черным пятном, он сделал еще один шаг, тщательно стараясь попасть носком на уз-кую желтую полоску. Сделав второй шаг, он остановился, чтобы передохнуть, и застыл на месте. Узкая желтая по-лоска уходила вперед, не прерываясь, по меньшей мере ярдов на пять, и он осмотрительно двинулся по ней, сту-пая шаг за шагом, словно шел по канату. Там, где она наконец свернула в сторону, он вынужден был сделать еще один большой шаг, переступив на сей раз через уст-рашающего вида сочетание черного и красного. На се-редине пути он зашатался. Пытаясь удержать равнове-сие, он дико замахал руками, точно мельница, и снова ему удалось успешно преодолеть отрезок пути и пере-дохнуть. Он уже совсем выбился из сил, оттого что ему все время приходилось быть в напряжении и передви-гаться на носках с расставленными руками и сжатыми кулаками. Добравшись до большого желтого острова, о а почувствовал себя в безопасности. На острове было мно-го места, упасть с него он никак не мог, и мальчик про-сто стоял, раздумывая, выжидая и мечтая навсегда остать-ся на атом большом желтом острове, где можно чувство-вать себя в безопасности. Однако, испугавшись, что он может не получить щенка, он продолжил путь. Шаг за шагом он продвигался вперед и, прежде чем ступить куда-либо, медлил, стремясь точно определить, куда следует поставить ногу. Раз у него появился выбор---либо налево, либо направо, и он решил пойти налево, по-тому что, хотя это было и труднее, в этом направлении было не так много черного. Черный цвет особенно беспо-коил его. Он быстро оглянулся, чтобы узнать, как дале-ко ему удалось пройти. Позади почти половина пути. Назад дороги уже нет. Он находился в середине и воз-вратиться не мог, как не мог и уйти в сторону, потому что это было слишком далеко, а когда увидел, сколько впереди красного и черного, в груди его опять появилось это противное чувство страха, как это было на прошлую Пасху, в тот день, когда он заблудился, оказавшись сов-сем один в самой глухой части леса. Он сделал еще один шаг, осторожно поставив ногу на единственное небольшое желтое пятно, до которого смог дотянуться, и на этот раз нога его оказалась в сантимет-ре от черного. Она не касалась черного, он это видел, он отлично видел, как узкая желтая полоска проходила меж-ду носком его сандалии и черным, однако змея зашеве-лилась, будто почуяв его близость, подняла голову и уста-вилась на его ногу блестящими, как бусинки, глазами, следя за тем, наступит он на нее или нет. -- Я не дотронулся до тебя! Ты не укусишь меня! Я же не дотронулся до тебя! Еще одна змея бесшумно проползла возле первой, подняла голову, и теперь в его сторону были повернуты две головы, две пары глаз пристально следили за его ногой, уставившись как раз в то место под ремешком сандалии, где видна была кожа. Мальчик сделал несколь-ко шагов на носках и замер, охваченный ужасом. Про-шло несколько минут, прежде чем он решился снова сдвинуться с места. А вот следующий шаг, наверно, будет самым длин-ным. Впереди была глубокая извивающаяся черная ре-ка, протекавшая через весь ковер, а там, где он должен был через нее перебираться, находилась ее самая широ-кая часть. Поначалу он задумал было перепрыгнуть че-рез нее, но решил, что вряд ли сумеет точно приземлить-ся на узкую полоску желтого на другом берегу. Он глу-боко вздохнул, поднял одну ногу и стал вытягивать ее вперед, дюйм за дюймом, все дальше и дальше, потом стал опускать ее, все ниже и ниже, и наконец сандалия благополучно коснулась желтого края, а затем и ступила на него. Он потянулся вперед, перенося тяжесть тела на эту ногу. Потом попытался переставить и другую ногу. Он вытягивал тело, но ноги были расставлены слишком далеко, и у него ничего не получалось. Тогда он попро-бовал вернуться назад. Но и из этого ничего не вышло. У него получился шпагат, и он почти не мог сдвинуться с места. Он посмотрел вниз и увидел под собой глубо-кую извилистую черную реку. В некоторых местах она начинала двигаться, раскручиваться, скользить и засвети-лась каким-то ужасным маслянистым блеском. Он зака-чался, дико замахал руками, силясь удержать равнове-сие, но, похоже, только испортил дело. Он начал падать. Поначалу он медленно клонился вправо, потом все бы-стрее и быстрее. В последнее мгновение он инстинктивно выставил руку и тут увидел, что этой своей голой рукой может угодить прямо в середину огромной сверкающей массы черного, и, когда это случилось, он издал пронзи-тельный крик ужаса. А где-то далеко от дома, там, где светило солнце, мать искала своего сына. Роалд Дал. Скачущий Фоксли Перевод И. А. Богданова В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991 OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (середа, 11 липня 2001 р. ) avrud@mail. ru Вот уже тридцать шесть лет, пять раз в неделю, я езжу в Сити поездом, который отправляется в во-семь двенадцать. Он никогда не бывает чересчур пере-полнен и к тому же доставляет меня прямо на станцию Кэннон-стрит, а оттуда всего одиннадцать с половиной минут ходьбы до дверей моей конторы в Остин-Фрайерз. Мне всегда нравилось ездить ежедневно на работу из пригород; ) в город и обратно: каждая часть этого неболь-шого путешествия доставляет мне удовольствие. В нем есть какая-то размеренность, действующая успокаиваю-ще на человека, любящего постоянство, и в придачу оно служит своего рода артерией, которая неспешно, но уве-ренно выносит меня в водоворот повседневных деловых забот. Всего лишь девятнадцать-двадцать человек собирают-ся на пашей небольшой пригородной станции, чтобы сесть на поезд, отправляющийся в восемь двенадцать. Со-став нашей группы редко меняется, и когда на платфор-ме иногда появляется новое лицо, то это всякий раз вы-зывает недовольство, как это бывает, когда в клетку к канарейкам сажают новую птицу. По утрам, когда я приезжаю на станцию за четыре минуты до отхода поезда, они обыкновенно уже все там, все эти добропорядочные, солидные, степенные люди, стоящие на своих обычных местах с неизменными зонти-ками, в шляпах, при галстуках, с одними и теми же вы-ражениями лиц и с газетами под мышкой, не меняющие-ся с годами, как не меняется мебель в моей гостиной. Мне это правится. Мне также нравится сидеть в своем углу у окна и чи-тать "Тайме" под перестук колес. Эта часть путешествия длится тридцать две минуты, и, подобно хорошему про-должительному массажу, она действует успокоительно на мою душу и старое больное тело. Поверьте мне, чтобы сохранять спокойствие духа, нет ничего лучше размерен-ности и постоянства. В общей сложности я уже почти десять тысяч раз проделал это утреннее путешествие и с каждым днем наслаждаюсь им все больше и больше. Я и сам (это отношения к делу не имеет, но любопытно) стал чем-то вроде часов. Я могу без труда сказать, опаз-дываем ли мы на две, три или четыре минуты, и мне не нужно смотреть в окно, чтобы сказать, на- какой станции мы остановились. Путь от конца Кэннон-стрит до моей конторы ни до-лог, ни короток -- это полезная для здоровья небольшая прогулка по улицам, заполненным такими же путешест-венниками, направляющимися к месту службы по тому же неизменному графику, что и я. У меня возникает чувство уверенности от того, что я двигаюсь среди этих заслуживающих доверия, достойных людей, которые пре-даны своей службе и не шатаются по всему белу свету. Их жизни, подобно моей, превосходно регулирует минут-ная стрелка точно идущих часов, и очень часто наши пути ежедневно пересекаются на улице в одно и то же время па одном и том же месте. К примеру, когда я сворачиваю на Сент-Свизинз-лейн, я неизменно сталкиваюсь с благонравной дамой средних лет в серебряном пенсне и с черным портфелем в руке. По мне, это образцовый бухгалтер пли, быть может, слу-жащая какой-нибудь текстильной фабрики. Когда я по сигналу светофора перехожу через Треднидл-стрит,. в де-вяти случаях из десяти я прохожу мимо джентльмена, у которого каждый день в петлице какой-нибудь новый са-довый цветок. На нем черные брюки и серые гетры, и это определенно человек пунктуальный и педантичный, ско-рее всего -- банковский работник или, возможно, адво-кат, как и я. Торопливо проходя мимо друг друга, мы несколько раз за последние двадцать пять лет обменива-лись мимолетными взглядами в знак взаимной симпатии и расположения. Мне знакомы по меньшей мере полдюжины лиц, с ко-торыми я встречаюсь в ходе этой небольшой прогулки. И должен сказать, все это добрые лица, лица, которые мне нравятся, все это симпатичные мне люди -- надеж-ные, трудолюбивые, занятые, и глаза их не горят и не бегают беспокойно, как у всех этих так называемых ум-ников, которые хотят перевернуть мир с помощью своих лейбористских правительств, государственного здравоох-ранения и всякого такого прочего. Итак, как видите, я в полном смысле этого слова яв-ляюсь довольным путешественником. Однако не правиль-нее ли будет сказать, что я был довольным путешествен-ником? В то время, когда я писал этот небольшой авто-биографический очерк, который вы только что прочита-ли, -- у меня было намерение распространить его среди сотрудников нашей конторы в качестве наставления и примера -- я совершенно правдиво описывал свои чувст-ва. Но это было целую неделю назад, а за это время про-изошло нечто необыкновенное. По правде говоря, все на-чалось во вторник на прошлой неделе, в то самое утро, когда я направлялся в столицу с черновым наброском своего очерка в кармане, и все сошлось столь неожидан-ным образом, что мне не остается ничего другого, как предположить, что тут не обошлось без Провидения. Гос-подь Бог, видимо, прочитал мое небольшое сочинение и сказал про себя: "Что-то этот Перкинс становится черес-чур уж самодовольным. Пора бы мне проучить его". Я искренне верю, что так оно и было. Как я уже сказал, это произошло во вторник на про-шлой неделе, в первый вторник после Пасхи. Было теп-лое светлое весеннее утро, и я шагал к платформе нашей небольшой станции с "Тайме" под мышкой и наброском очерка "Довольный путешественник" в кармане, когда меня вдруг пронзила мысль -- что-то не так. Я прямо-таки физически ощутил ропот, разом прошедший по ря-дам моих попутчиков. Я остановился и огляделся. Незнакомец стоял прямо посередине платформы, рас-ставив ноги и сложив на груди руки, глядя на окружаю-щее так, словно все вокруг принадлежало ему. Это был довольно большой, плотного сложения мужчина, и даже со спины он умудрялся производить сильное впечатле-ние человека высокомерного и надменного. Определенно это был не наш человек. У него была трость вместо зон-тика, башмаки на нем были коричневые, а не черные, шляпа серого цвета сидела как-то набекрень, и, как на него ни посмотри, что-то все-таки обнаруживало в нем лоск и внешний блеск. Более я не утруждал себя раз-глядыванием его персоны. Я прошествовал мимо него с высоко поднятой головой, добавив -- я искренне наде-юсь, что это так, -- настоящего морозцу в атмосферу, и без того достаточно холодную. Подошел поезд. А теперь постарайтесь, если можете, вообразить, какой ужас меня охватил, когда этот новый человек последовал за мной в мое собственное купе. Та-кого со мной никто еще не проделывал в продолжение пятнадцати лет. Мои спутники всегда почитали мое пре-восходство. Одна из моих небольших привилегий состо-ит в том, что я сижу наедине с собой хотя бы одну, ино-гда две или даже три остановки. А тут, видите ли, место напротив меня оккупировал этот человек, к тому же не-знакомец, который принялся сморкаться, шелестеть страницами "Дейли мейл", да еще закурил свою отвра-тительную трубку. Я опустил "Тайме" и вгляделся в его лицо. Он, види-мо, был того же возраста, что и я, -- лет шестидесяти двух или трех, однако у него было одно из тех неприятно красивых, загорелых, напомаженных лиц, которые нынче то и дело видишь на рекламе мужских рубашек, -- это я охотник на львов, и игрок в поло, и альпинист, побывав-ший на Эвересте, и исследователь тропических джунг-лей, и яхтсмен одновременно; темные брови, стальные глаза, крепкие белые зубы, сжимающие трубку. Лично я недоверчиво отношусь ко всем красивым мужчинам. Со-мнительные удовольствия будто сами находят их, и по миру они идут, словно лично ответственны за свою при-влекательную внешность. Я не против, если красива жен-щина. Это другое. Но мужская красота, вы уж простите меня, совершенно оскорбительна. Как бы там ни было, прямо напротив меня сидел этот самый человек, а я глядел на него поверх "Тайме", и вдруг он посмотрел на меня, и наши глаза встретились. -- Вы не против того, что я курю трубку? -- спросил он, вынув ее изо рта. Только это он и сказал. Но голос его произвел на меня неожиданное действие. Мне даже показалось, будто я вздрогнул. Потом я как бы замер и по меньшей мере с минуту пристально смотрел на него, прежде чем смог совладать с собой и ответить. -- Это ведь вагон для курящих, -- сказал я, -- поэто-му поступайте как угодно. -- Просто я решил спросить. И опять этот удивительно рассыпчатый, знакомый го-лос, проглатывающий слова, а потом сыплющий ими, -- маленькие и жесткие, как зернышки, они точно вылета-ли из крошечного пулеметика. Где я его слышал? И по-чему каждое слово, казалось, отыскивало самое уязвимое место в закоулках моей памяти? Боже мой, думал я. Да возьми же ты себя в руки. Что еще за чепуха лезет мне в голову! Незнакомец снова погрузился в чтение газеты. Я сде-лал вид, будто делаю то же самое. Однако теперь я уже был совершенно выбит из колеи и никак не мог сосредо-точиться. Я то и дело бросал на него взгляды поверх га-зеты, так и не развернув ее. У него было поистине не-сносное лицо, вульгарно, почти похотливо красивое, а маслянистая кожа блестела попросту непристойно. Одна-ко приходилось ли мне все-таки когда-нибудь видеть это лицо или нет? Я начал склоняться к тому, что уже видел ею, потому что теперь, глядя на него, я начал ощущать какое-то беспокойство, которое не могу толком описать, -- оно каким-то образом было связано с болью, с примене-нием силы, быть может, даже со страхом, когда-то испы-танным мною. В продолжение поездки мы более не разговаривали, но вам нетрудно вообразить, что мое спокойствие было нарушено. Весь день был испорчен, и не раз кое-кто из моих товарищей по службе слышал от меня в тот день колкости, особенно после обеда, когда ко всему добави-лось еще и несварение желудка. На следующее утро он снова стоял посередине плат-формы со своей тростью, трубкой, шелковым шарфиком и тошнотворно красивым лицом. Я прошел мимо него и приблизился к некоему мистеру Граммиту, биржевому маклеру, который ездил со мной в город и обратно вот уже более двадцати восьми лет. Не могу сказать, чтобы я с ним когда-нибудь прежде разговаривал -- на нашей станции собираются обыкновенно люди сдержанные -- но в сложившейся критической ситуации вполне можно первым вступить в разговор. -- Граммит, -- прошептал я. -- Кто этот прохвост? -- Понятия не имею, -- ответил Граммит. -- Весьма неприятный тип. -- Очень. -- Полагаю, он не каждый день будет с нами ездить. -- Упаси Бог, -- сказал Граммит. II тут подошел поезд. На этот раз, к моему великому облегчению, человек сел в другое купе. Однако на следующее утро он снова оказался рядом со мной. -- Да-а -- проговорил он, устраиваясь прямо напро-тив меня. -- Отличный денек. И вновь что-то закопошилось на задворках моей па-мяти, на этот раз сильнее, и уже всплыло было на по-верхность, но ухватиться за нить воспоминаний я так и не смог. Затем наступила пятница, последний рабочий день недели. Помню, что, когда я ехал на станцию, шел дождь, однако это был один из тех теплых искрящихся апрель-ских дождичков, которые идут лишь минут пять или шесть, и когда я поднялся на платформу, все зонтики были уже сложены, светило солнце, а по небу плыл я большие белые облака. Несмотря на все это, у меня бы-ло подавленное состояние духа. В путешествии я уже не находил удовольствия. Я знал, что опять явится этот незнакомец. И вот пожалуйста, он уже был тут как тут; расставив ноги, он ощущал себя здесь хозяином, и на сей раз к тому еще и небрежно размахивал своей тростью. Трость! Ну конечно же! Я остановился, точно оглу-шенный. "Это же Фоксли! -- воскликнул я про себя. -- Скачу-щий Фоксли! И он по-прежнему размахивает своей тро-стью! " Я подошел к нему поближе, чтобы получше разгля-деть его. Никогда прежде, скажу я вам; не испытывал я такого потрясения. Это и в самом деле был Фоксли. Брюс Фоксли, или Скачущий Фоксли, как мы его назы-вали. А в последний раз я его видел... дайте-ка поду-мать... Да. я тогда еще учился в школе, и мне было лет двенадцать-тринадцать, не больше. В эту минуту подошел поезд, и, Бог свидетель, он снова оказался в моем купе. Он положил шляпу и трость но полку, затем повернулся, сел и принялся раскуривать свою трубку. Взглянув на меня сквозь облако дыма сво-ими маленькими холодными глазками, он произнес: -- Потрясающий денек, не правда ли? Прямо лето. Теперь я его голос уже не спутаю ни с каким дру-гим. Он совсем не изменился. Разве что другими стали слова, которые произносил этот голос. -- Ну что ж, Перкинс, -- говорил он когда-то. -- Что ж, скверный мальчишка. Придется мне поколотить тебя. Как давно это было? Должно быть, лет пятьдесят на-зад. Любопытно, однако, как мало изменились черты его лица. Тот же надменно вздернутый подбородок, те же раздутые ноздри, тот же презрительный взгляд малень-ких, пристально глядящих глаз, посаженных, видимо для удобства, чуточку близко друг к другу; все та же мане-ра приближать к вам свое лицо, наваливаться на вас, как бы загонять в угол; даже волосы его я помню -- жесткие и слегка завивающиеся, немного отливающие маслом, подобно хорошо заправленному салату. На его столе всег-да стоял пузырек с экстрактом для волос (когда вам при-ходится вытирать в комнате пыль, то вы наверняка зна-ете, что где стоит, и начинаете ненавидеть все находя-щиеся в ней предметы), и на этом пузырьке была эти-кетка с королевским гербом и названием магазина на Бонд-стрит, а внизу мелкими буквами было написано: "Изготовлено по специальному распоряжению для парик-махеров его величества короля Эдварда VII". Я это пом-ню особенно хорошо, потому что мне казалось забавным, что магазин гордится тем, что является поставщиком для парикмахеров того, кто практически лыс -- пусть это и сам монарх. И вот теперь я смотрел на Фоксли, откинувшегося на сиденье и принявшегося за чтение газеты. Меня охвати-ло какое-то странное чувство оттого, что я сидел всего лишь в ярде от этого человека, который пятьдесят лег назад сделал меня настолько несчастным, что было вре-мя, когда я помышлял о самоубийстве. Меня он не уз-нал; тут большой опасности не было, потому что я от-растил усы. Я чувствовал себя вполне уверенно и мог рассматривать его, сколько мне было угодно. Оглядываясь назад, я теперь уже не сомневаюсь, что изрядно пострадал от Брюса Фоксли уже в первый год учебы в школе, и, как ни странно, невольно этому спо-собствовал мой отец. Мне было двенадцать с половиной лет, когда я впервые попал в эту замечательную старин-ную школу. Было это, кажется, в 1907 году. Мой отец, в шелковом цилиндре и визитке, проводил меня до вок-зала, и до сих пор помню, как мы стояли на платформе среди груды ящиков и чемоданов и, казалось, тысяч очень больших мальчиков, теснившихся вокруг, громко переговаривавшихся друг с другом, и тут кто-то, про-тискиваясь мимо нас, сильно толкнул моего отца в спи-ну и чуть не сшиб его с ног. Мой отец, человек небольшого роста, отличавшийся обходительностью и всегда державшийся с достоинством, обернулся с поразительной быстротой и схватил винов-ника за руку. -- Разве вас в школе не учат лучшим манерам, мо-лодой человек? -- спросил он. Мальчик, оказавшийся на голову выше моего отца, по-смотрел на него сверху вниз холодным высокомерным взором и ничего не сказал. -- Сдается мне, -- заметил мой отец, столь же при-стально глядя на него, -- что недурно было бы и прине-сти извинения. Однако мальчик продолжал смотреть на него свысо-ка, при этом в уголках его рта появилась надменная улыбочка, а подбородок все более выступал вперед. -- По-моему, ты мальчик дерзкий и невоспитанный, -- продолжал мой отец. -- И мне остается лишь ис-кренне надеяться, что в школе ты исключение. Не хо-тел бы я, чтобы кто-нибудь из моих сыновей выучился таким же манерам. Тут этот большой мальчик слегка повернул голову в мою сторону, и пара небольших, холодных, довольно близко посаженных глаз заглянула в мои глаза. Тогда я не особенно испугался: я еще ничего не знал о том, какую власть имеют в школах старшие мальчики над младшими, и помню, что, полагаясь на поддержку сво-его отца, которого я очень любил и уважал, я выдержал взгляд. Мой отец принялся было еще что-то говорить, по мальчик просто повернулся и неторопливой походкой по-брел по платформе среди толпы. Брюс Фоксли не забыл этого эпизода; но, конечно, более всего мне не повезло в том, что, когда я явился в школу, выяснилось, что мы с ним в одном общежитии. Что еще хуже -- я оказался в его комнате. Он учился в последнем классе и был старостой, а будучи таковым, имел официальное разрешение колотить всех "шесте-рок"[1]. Оказавшись же в его комнате, я автоматически сделался его особым личным рабом. Я был его слугой, поваром, горничной и мальчиком на побегушках, и в мои обязанности входило, чтобы он и пальцем не поше-велил, если только в этом не было крайней необходимо-сти. Насколько я знаю, нигде в мире слугу не угнетают до такой степени, как угнетали нас, несчастных малень-ких "шестерок", старосты в школе. Был ли мороз, шел ли снег -- в любую погоду каждое утро после завтрака я принужден был сидеть на стульчаке в туалете (который находился- во дворе и не обогревался) и греть его к при-воду Фоксли. Я помню, как он своей изысканно-расхлябанной по-ходкой ходил по комнате, и если на пути ему попадался стул, то он отбрасывал его ногой в сторону, а я должен был подбежать и поставить его на место. Он носил шел-ковые рубашки и всегда прятал шелковый платок в ру-каве, а башмаки его были от какого-то Лобба (у которо-го тоже были этикетки с королевским гербом). Башма-ки были остроносыми, и я обязан был каждый день в те-чение пятнадцати минут тереть кожу костью, чтобы они блестели. Но самые худшие воспоминания у меня связаны с раз-девалкой. Я и сейчас вижу себя, маленького бледного мальчи-ка, сиротливо стоящего в этой огромной комнате в пи-жаме, тапочках и халате из верблюжьего волоса. Един-ственная ярко горящая электрическая лампочка висит под потолком на гибком шнуре, а вдоль стен развешаны черные и желтые футболки, наполняющие комнату за-пахом пота, и голос, сыплющий словами, жесткими, слов-но зернышки, говорит: "Так как мы поступим на сей раз? Шесть раз в халате или четыре без него? " Я так никогда и не смог заставить себя ответить на этот вопрос. Я просто стоял, глядя в грязный пол, и от страха у меня кружилась голова, и только о том и ду-мал, что скоро этот большой мальчик будет бить меня длинной тонкой белой палкой, будет бить неторопливо, со знанием дела, искусно, законно, с видимым удовольст-вием, и у меня пойдет кровь. Пять часов назад я не смог разжечь огонь в его комнате. Я истратил все свои кар-манные деньги на коробку специальной растопки, дер-жал газету над камином, чтобы была тяга, и дул что было мочи на каминную решетку -- угли так и не разго-релись. -- Если ты настолько упрям,. что не хочешь отве-чать, -- говорил он, -- тогда мне придется решать за тебя. Я отчаянно хотел ответить ему, потому что знал, что мне нужно что-то выбрать. Это первое, что узнают, ког-да приходят в школу. Обязательно оставайся в халате и лучше стерпи лишние удары. В противном случае почти наверняка появятся раны. Лучше три удара в халате, чем один без него. -- Снимай халат и отправляйся в дальний угол. Возь-мись руками за пальцы ног. Всыплю тебе четыре раза. Я медленно снимаю халат и кладу его на шкафчик для обуви. И медленно, поеживаясь от холода и неслыш-но ступая, иду в дальний угол в одной лишь хлопчато-бумажной пижаме, и неожиданно все вокруг заливается ярким светом, точно я гляжу на картинку в волшебном фонаре, и предметы становятся непомерно большими и нереальными, и перед глазами у меня все плывет. -- Давай же возьмись руками за пальцы ног. Креп-че, еще крепче. Затем он направляется в другой конец раздевалки, а я смотрю на него, расставив ноги и запрокинув вниз го-лову, и он исчезает в дверях и идет через так называе-мый умывальный проход, находящийся всего лишь а двух шагах. Это был коридор с каменным полом и с умывальниками, тянувшимися вдоль одной стены, и вел он в ванную. Когда Фоксли исчез, я понял, что он от-правился в дальний конец умывального прохода. Фоксли всегда так делал. Но вот он скачущей походкой воз-вращается назад, стуча ногами по каменному полу, так что дребезжат умывальники, и я вижу, как он одним прыжком преодолевает расстояние в два шага, отделяю-щее коридор от раздевалки, и с тростью наперевес бы-стро приближается ко мне. В такие моменты я закрываю глаза, дожидаясь удара, и говорю себе: что бы ни было, разгибаться не нужно. Всякий, кого били как следует, скажет, что по-на-стоящему больно становится только спустя восемь -- десять секунд после удара. Сам удар -- это всего лишь резкий глухой шлепок по спине, вызывающий полное онемение (говорят, так же действует пуля). Но потом -- о Боже, потом! -- кажется, будто к твоим голым ягодицам прикладывают раскаленную докрасна кочергу, а ты не можешь протянуть руку и схватить ее. Фоксли отлично знал, как выдержать паузу: он мед-ленно преодолевал расстояние, которое в общей сложно-сти составляло ярдов, должно быть, пятнадцать, прежде чем нанести очередной удар; он выжидал, пока я сполна ощущу боль от предыдущего удара. После четвертого удара я обычно разгибаюсь. Больше я не могу. Это лишь защитная реакция организма, предупреждающая, что это все, что может вынести тело. -- Ты струсил, -- говорит Фоксли, -- Последний удар. не считается. Ну-ка наклонись еще разок. Теперь я вспоминаю, что надо крепче ухватиться за лодыжки. Потом он смотрит, как я иду, держась за спину, не в силах ни согнуться, ни разогнуться. Надевая халат, я всякий раз пытаюсь отвернуться от него, чтобы он но видел моего лица. А когда я выхожу, то обыкновенно слышу: -- Эй ты! Вернись-ка! Я останавливаюсь в дверях и оборачиваюсь. -- Иди сюда. Ну, иди же сюда. Скажи, не забыл ли ты чего-нибудь? Единственное, о чем я сейчас могу думать, -- это о том, что меня пронизывает мучительная боль. -- По-моему, ты мальчик дерзкий и невоспитанный, -- говорит он голосом моего отца. -- Разве вас в школе не учат лучшим манерам? -- Спа-асибо, -- заикаясь, говорю я. -- Спа-асибо за-то... что ты побил меня. И потом я поднимаюсь по темной лестнице в спаль-ню, чувствуя себя уже гораздо лучше, потому что все кончилось и боль проходит, и вот меня обступают дру-гие ребята и принимаются расспрашивать с каким-то гру-боватым сочувствием, рожденным