ри Сэндфорда и майтера Томми Мертона *. Он знал решительно все и поучал во всех случаях жизни, начиная с того, как брать вишни с блюда, и кончая тем, как созерцать звезды ночью. В этой истории Сэндфорда и Мертона на примере некоего ужасного мастера Мэша показано, что сталось с юношей, не опекаемым мистером Барлоу. Этот юный негодник завивался и пудрился, в театре держался с невыносимым легкомыслием, понятия не имел, как вести себя один на один с взбесившимся быком (что, по-моему, было не слишком предосудительно, так как отдаленно напоминало мой собственный характер), и вообще был устрашающим примером губительного влияния роскоши на человечество. Странная участь у мистера Барлоу - остаться в памяти потомства в виде ребяческого представления о воплощенной скуке! Бессмертный мистер Барлоу, скукой проложивший себе путь через зеленеющую свежесть веков! Мой обвинительный акт против мистера Барлоу состоит из нескольких пунктов. Я перехожу к описанию некоторых из нанесенных им мне обид. Во-первых, сам он никогда не шутил, а чужих шуток не понимал. Это отсутствие юмора у мистера Барлоу не только бросало свою мрачную тень на мое детство, но и отравляло мне удовольствие от чтения издававшихся тогда юмористических книжек по шесть пенсов штука; я изнемогал под тяжестью нравственных оков, вынуждавших меня смотреть на все глазами мистера Барлоу, и поэтому, когда меня разбирал смех от какого-нибудь прочитанного анекдота, я невольно спрашивал себя шепотом: "А что подумал бы об этом он? Что в этом увидел бы он?" И вся соль анекдота тотчас же превращалась в яд, отравлявший мою душу. Ибо мысленно я видел мистера Барлоу - флегматичного и холодного, пожалуй даже берущего с полки какую-нибудь отчаянно скучную древнегреческую книгу и переводящего пространную цитату о том, что сказал (а позднее, возможно, и опубликовал в исправленном виде) некий угрюмый мудрец, когда изгонял из Афин какого-нибудь злополучного шутника. Больше всего я ненавижу мистера Барлоу за то, что он изгонял из моей юной жизни все, кроме себя самого, за то, что он упорно отказывался приноровиться к моим любимым фантазиям и забавам. Кто дал ему право отравить мне скукой "Тысячу и одну ночь"? А ведь он это сделал. Он всегда внушал мне сомнения в правдивости Синдбада-Морехода. Я знал, что, если б мистеру Барлоу удалось завладеть волшебной лампой, он бы ее заправил, зажег и при свете ее прочитал лекцию о свойствах китового жира, мимоходом коснувшись вопроса о китобойном промысле. Пользуясь принципами механики, он так быстро обнаружил бы рычажок на шее у волшебного коня и так искусно повернул бы его в нужном направлении, что конь так никогда и не поднялся бы в воздух, и сказки не было бы и в помине. С помощью карты и компаса он доказал бы, что никогда не существовало восхитительного царства Касгар, граничившего с Татарией. Он заставил бы этого лицемерного юного педанта Гарри - с помощью чучела и временно возведенного в саду здания - проделать опыт, который показал бы, что спустить на веревке в дымоход восточной печи задохшегося горбуна и водрузить его стоймя на очаг, чтобы напугать поставщика султанского двора, было невозможно. Я помню, как мистер Барлоу омрачил жизнерадостные звуки увертюры к пантомиме, на которой я впервые побывал в столице. Клик-клик, тинг-тинг, банг-банг, видл-видл-видл, банг! Я помню, какой леденящий холод пронизал меня всего и остудил мой пылкий восторг, когда в голову мне пришла мысль: "Это совершенно не понравилось бы мистеру Барлоу!" С того самого момента, как поднялся занавес, испытываемое мною удовольствие было отравлено ужасными сомнениями насчет того, не показались ли бы мистеру Барлоу слишком прозрачными одеяния нимф? В клоуне я видел двух человек: восхитительное, загадочное существо с чахоточным румянцем на лице, с веселым характером, но слабое умом, хотя и с проблесками остроумия, и ученика мистера Барлоу. Я представил себе, как мистер Барлоу тайком встает спозаранку, чтобы смазать жиром тротуар, и, когда ему удается повергнуть клоуна наземь, он сурово выглядывает из окна своего кабинета и спрашивает, как тому понравилась шутка. Я представил себе, как мистер Барлоу накаливает добела все кочерги, что есть в доме, и обжигает клоуна всей этой коллекцией сразу, чтобы дать ему возможность поближе познакомиться со свойствами раскаленного железа, о каковых он (Барлоу) не преминет широко распространиться. Я вообразил, как мистер Барлоу станет сравнивать поведение клоуна в школе, когда тот выпивает чернила, облизывает свою тетрадь и вместо пресс-папье пользуется своей головой, и поведение педантичнейшего из педантов, упомянутого мною юного Гарри, восседающего у ног Барлоу и лицемерно притворяющегося, будто он охвачен юношеской страстью к ученью. Я подумал о том, как быстро мистер Барлоу пригладил бы волосы клоуна, не позволяя им топорщиться тремя высокими пучками, как, после недолгого обучения у мистера Барлоу, тот научится ходить, держа ноги ровно, вынимать руки из своих просторных карманов, и ему уже будет не до прыжков. Другая вина мистера Барлоу состоит в том, что я совершенно не знаю, из чего и каким образом сделаны все предметы в мире. Опасаясь превратиться в Гарри и еще больше опасаясь, что если я начну расспрашивать, то попадусь в лапы Барлоу и навлеку на себя холодный душ объяснений и опытов, я избегал в юности ученья и стал, как говорят в мелодрамах, "тем несчастным, которого вы видите перед собой". На мистера Барлоу я возлагаю ответственность и за тот печальный факт, что я якшался с лентяями и тупицами. В моих глазах этот нудный педант Гарри стал настолько отвратителен, что, если б мне сказали, будто он прилежно учится на юге, я сбежал бы, в полной праздности, на крайний север. Лучше уж брать дурной пример с какого-нибудь мастера Мэша, чем учиться наукам и статистике у какого-нибудь Сэндфорда! И вот я вступил на путь, по которому, быть может, никогда и не пошел бы, не будь на свете мистера Барлоу. Я с содроганием размышлял: "Мистер Барлоу - скучный человек, притом обладающий могучей силой делать скучными и других. Скучный человек для него образец всех добродетелей. Он пытается сделать скучным и меня. Не стану отрицать, что знание - это сила; но у мистера Барлоу это сила внушать скуку". Вот почему я нашел себе прибежище в Катакомбах Невежества, в которых с того времени пребывал и которые до сих пор еще служат моим местожительством. Но тягчайшее из всех моих обвинений против мистера Барлоу заключается в том, что он и до настоящего времени бродит по земле под разными личинами, пытаясь превратить меня, даже в зрелом возрасте, в Томми. Неукротимый резонерствующий маньяк мистер Барлоу выкапывает всюду на моем жизненном пути волчьи ямы и, притаившись, сидит на дне, чтобы наброситься на меня, когда я меньше всего этого ожидаю. Достаточно привести несколько примеров моего печального опыта в этом отношении. Я знаю, что мистер Барлоу вложил большой капитал в волшебный фонарь, и несколько раз видел, как он сам, стоя в темноте с длинной указкой в руке, разглагольствовал в прежнем своем духе (что теперь стало еще ужаснее, так как иногда он злоупотребляет пустоцветами красноречия мистера Карлейля, по ошибке принятыми им за остроты), и потому неизменно избегаю этого развлечения. Давая согласие присутствовать на каком-либо сборище, где почетную роль играют графин с водой и записная книжка, я требую солидного залога и гарантии против появления мистера Барлоу, ибо вероятность встречи с ним в подобных местах особенно велика. Но как коварна натура этого человека: он ухитряется проникнуть даже туда, где меньше всего этого ждешь. Вот один из этих случаев. Неподалеку от Катакомб Невежества находится некий провинциальный городок. В рождественскую неделю в мэрии этого провинциального городка выступала, для всеобщего услаждения, труппа негритянских комедиантов из Миссисипи. Зная, что хотя мистер Барлоу и придерживается республиканских убеждений, он не имеет никакого отношения к Миссисипи, и потому, считая себя в безопасности, я взял кресло в партере. Мне хотелось послушать н посмотреть, как миссисинские комедианты исполнят программу, которая в афишах была описана так: "Национальные баллады, народные пляски, негритянские хоровые песни, забавные сценки, остроумные диалоги и т. и.". Все девять негров были одеты на один манер: в черные пиджаки и брюки, белые жилеты, непомерно большие накрахмаленные манишки с непомерно большими воротничками и непомерно большими белыми галстуками и манжетами, а все это вместе взятое представляло собою излюбленный костюм большей части жителей Африки, широко распространенный, по наблюдениям путешественников, на весьма различных широтах. Все девятеро усиленно вращали глазами и выставляли напоказ ярко-красные губы. По краям полукруга, образованного стульями, сидели музыканты, игравшие на тамбурине и кастаньетах. Помещавшийся в центре негр унылого вида (сразу вызвавший во мне смутное беспокойство, которого я не мог еще тогда обьяснить), играл на миссисипском инструменте, очень схожем с тем, что когда-то на нашем острове именовался харди-гарди *. Сидевшие по обе стороны от него негры держали в руках другие инструменты, характерные исключительно для Отца Вод * и напоминавшие перевернутый верхом вниз барометр, на который натянули струны. В число инструментов входили также небольшая флейта и скрипка. Некоторое время все шло хорошо, и мы выслушали несколько остроумных диалогов между музыкантами, игравшими на тамбурине и кастаньетах, как вдруг негр унылого вида, повернувшись к тому, что играл на кастаньетах, обратился к нему и важным, резонерским тоном сделал несколько серьезных замечаний по поводу присутствующей в зале молодежи, а также о том, какое сейчас время года; из чего я заключил, что передо мною мистер Барлоу, вымазанный жженой пробкой! В другой раз - это было в Лондоне - я сидел в театре, где давали веселую комедию. Действующие лица были жизненно правдивы (и следовательно, не резонеры), а так как они предавались своим делам и интрижкам, не адресуясь непосредственно ко мне, я надеялся, что все обойдется благополучно и меня не примут за Томми, тем более что пьеса уже явно шла к концу. Однако я заблуждался. Неожиданно, без всякого к тому повода, актеры перестали играть, подошли всем скопом к рампе, чтобы прицелиться в меня наверняка, и прикончили меня наповал нравоучением, в котором я различил страшную руку Барлоу. О, уловки этого охотника так хитроумны и тонки, что уже на следующий вечер я снова очутился в западне, в которой даже самый осторожный человек не стал бы искать пружину. Я смотрел фарс, совершенно недвусмысленный фарс, где все действующие лица, в особенности женщины, весьма неумеренно предавались любовным интрижкам. Из числа актрис больше всех усердствовала некая леди, показавшаяся мне молодой и хорошо сложенной (в ходе представления она дала мне отличную возможность проверить правильность этого заключения). На ней был живописный наряд молодого джентльмена, панталоны которого по своей длине годились лишь младенцу и открывали ее изящные коленки; на ногах у нее красовались очень изящные атласные сапожки. Исполнив вульгарную песенку и вульгарный танец, эта очаровательная особа приблизилась к роковой рампе, нагнулась над нею и проникновенным тоном произнесла неожиданную похвалу добродетели, призывая публику соблюдать ее. "Великий боже! - воскликнул я. - Это Барлоу!" Есть у мистера Барлоу еще и другой способ, крайне надоедливый и оттого еще более невыносимый, с помощью которого он постоянно старается удерживать меня в роли Томми. Он с превеликим трудом сочиняет для журнала или газеты какую-нибудь заумную статейку - на это его хватит! - нисколько не заботясь ни о дороговизне ночного освещения, ни о чем ином, кроме как о том, чтобы окончательно заморочить самому себе голову. Но заметьте! Когда мистер Барлоу делится своими знаниями, он не довольствуется тем, чтобы они дошли по назначению и были вбиты в голову мне, его мишени, но еще и делает вид, будто обладал ими всегда, не придавая им ни малейшего значения, ибо впитал их с молоком матери, и что я, несчастный Томми, не последовавший его примеру, отстал от него самым жалким образом. Я спрашиваю: почему Томми должен всегда служить контрастом для мистера Барлоу? Если сегодня я не знаю того, о чем еще неделю назад и сам мистер Барлоу не имел ни малейшего понятия, то вряд ли это очень большой порок! И тем не менее мистер Барлоу всегда упорно приписывает его мне, ехидно спрашивая в своих статьях, мыслимо ли, чтобы я не знал того, что знает каждый школьник, а именно, что четырнадцатый поворот налево в степях России приведет к такому-то кочевому племени? В столь же пренебрежительном тоне он задает и другие подобные вопросы. Так, когда мистер Барлоу в качестве добровольного корреспондента обращается с письмом в газету (что, как я заметил, он проделывает частенько), то предварительно расспрашивает кого-либо о сложнейших технических подробностях, после чего хладнокровнейшим образом пишет: "Итак, сэр, я полагаю, что каждый читатель вашей газеты, обладающий средними познаниями и средней сообразительностью, знает не хуже меня...", допустим, о том, что тяга воздуха из казенной части орудия такого-то калибра находится в таком-то (до мельчайших дробей) соотношении с тягой воздуха из дула, - или о каком-либо ином столь же широко известном факте. И о чем бы ни говорилось, будьте уверены, что это всегда ведет к возвеличению мистера Барлоу и к посрамлению его подавленного и порабощенного ученика. Мистер Барлоу столь глубоко разбирается в существе моей профессии, что в сравнении с этим бледнеет и мое собственное знакомство с нею. Время от времени мистер Барлоу (под чужой личиной и под вымышленным именем, но узнанный мною) зычным голосом, слышным всем сидящим за длинным банкетным столом, поучает меня тем пустякам, которым я сам поучал его еще двадцать пять лет назад. Заключительный пункт моего обвинительного акта против мистера Барлоу состоит в том, что он не пропускает ни одного званого завтрака и обеда, вхож всюду - к богатым и к бедным, и всюду продолжает поучать меня, не давая мне возможности от него отделаться. Он превращает меня в скованного Прометея - Томми, а сам с жадностью хищника терзает мои необразованный ум. <> XXXV <> ^TВ добровольном дозоре^U Одна из моих прихотей - намечать себе, даже во время самой обыкновенной прогулки, определенный маршрут. Отправляясь из своего ковент-гарденского дома прогуляться, я ставлю перед собой определенную цель и в пути так же мало помышляю об изменении маршрута или о том, чтобы вернуться обратно, не выполнив задуманного до конца, как, скажем, о том, чтобы жульнически нарушить соглашение, заключенное с другим человеком. Недавно, поставив перед собой задачу - пройтись в Лайм-хауз, я тронулся в путь ровно в полдень, в строгом соответствии с условиями контракта, заключенного с самим собою и требовавшего с моей стороны добросовестного исполнения. В таких случаях я имею обыкновение рассматривать свою прогулку как обход дозором, а себя самого как совершающего обход полисмена в высоком чине. Я мысленно хватаю за шиворот хулиганов и очищаю от них улицы, и скажу прямо - если б я мог расправиться с ними физически, недолго пришлось бы им любоваться Лондоном. Выйдя в этот обход, я проводил глазами трех здоровенных висельников, направлявшихся в свое жилище, которое - я мог бы присягнуть - находится неподалеку от Друри-лейн, совсем рукой подать (хотя их столь же мало тревожат там, как и меня в моем доме); и это натолкнуло меня на соображения, которые я почтительно представляю новому Верховному Комиссару, испытанному и способному слуге общества, пользующемуся моим полным доверием. Как часто, думал я, приходилось мне проглатывать в полицейских отчетах горькую пилюлю стереотипной болтовни о том, будто бы полисмен сообщил достопочтенному судье, будто бы соучастники арестованного скрываются в настоящее время на такой-то улице или к таком-то дворе, куда никто не осмеливается войти, в будто бы достопочтенный судья и сам наслышан о дурной славе такой-то улицы или такого-то двора, и будто бы, как наши читатели, несомненно, припомнят, это всегда одна и та же улица или один и тот же двор, о которых столь назидательно повествуется примерно раз в две недели. Но предположим, что Верховный Комиссар разошлет во все отделения лондонской полиции циркуляр, требующий немедленно дать из всех кварталов сведения о названиях этих вызывающих толки улиц или об адресах дворов, куда никто не осмеливается войти; предположим далее, что в этом циркуляре он сделает ясное предупреждение: "Если подобные места действительно существуют, то это свидетельствует о бездеятельности полицейских властей, которая заслуживает наказания; а если они не существуют и представляют собой лишь обычный вымысел, то это свидетельствует о пассивном потворстве полиции профессиональным преступникам, что также заслуживает наказания". Что тогда? Будь то вымыслы, будь то факты - смогут ли они устоять перед этой крупицей здравого смысла? Как можно признаться открыто в суде, - столь часто, что Это сделалось такой же избитой новостью, как новость о гигантском крыжовнике, - что неслыханно дорогая полицейская система сохраняет в Лондоне воровские притоны и рассадники разврата времен Стюартов - и это в век пара и газа, электрического телеграфа и фотографий преступников! Да ведь если бы во всех других учреждениях дела шли подобным образом, то уже через два года мы бы вернулись к моровой язве, а через сто лет к друидам! При мысли о моей доле ответственности за это общественное зло я зашагал быстрее и сбил с ног несчастное маленькое существо, которое, ухватившись одной ручонкой за лохмотья штанишек, а другою за свои растрепанные волосы, семенило босыми ножонками по грязной каменной мостовой. Я остановился, чтобы поднять и утешить плачущего малыша, и через мгновенье меня окружило с полсотни таких же, как и он, едва прикрытых лохмотьями ребятишек обоего пола; дрожа от голода и холода, они клянчили подаяние, толкались, тузили друг друга, тараторили, вопили. Монету, которую я вложил в ручонку опрокинутого мною малыша, тотчас же выхватили, потом снова выхватили из жадной лапы, и выхватывали еще и еще раз, и вскоре я уже потерял всякое представление о том, где же в этой отвратительной свалке, в этой мешанине лохмотьев, рук, ног и грязи затерялась монета. Подняв ребенка, я оттащил его с проезжей части улицы в сторону. Все это происходило посреди нагромождения каких-то бревен, заборов и развалин снесенных зданий, совсем рядом с Тэмпл-Баром. Неожиданно откуда-то появился самый настоящий полисмен, при виде которого эта ужасная орава стала разбегаться во все стороны, а он притворно заметался то туда, то сюда и, разумеется, никого не поймал. Распугав всех, он снял свою каску, вытащил из нее носовой платок, отер разгоряченный лоб и водрузил на свои места и платок и каску с видом человека, выполнившего свой высоконравственный долг; так оно в самом деле и было - ведь он сделал то, что ему предписано. Я оглядел его, оглядел беспорядочные следы на грязной мостовой, вспомнил об отпечатках дождевых капель и следах ног какого-то вымершего в седой древности существа, которые геологи обнаружили на поверхности одной скалы, и в голове у меня возникли вот какие мысли: если эта грязь сейчас окаменеет и сохранится в течение десяти тысяч лет, смогут ли тогдашние наши потомки по этим или иным следам, не обращаясь к свидетельству истории, а одним лишь величайшим напряжением человеческого ума прийти к ошеломительному выводу о существовании цивилизованного государства, которое мирилось с такой язвой общества, как беспризорные дети на улицах его столицы, которое гордилось своим могуществом на море и на суше, но никогда не пользовалось им, чтобы подобрать и спасти детей! Дойдя до Олд-Бейли и бросив отсюда взгляд на Нью-гетскую тюрьму, я нашел в ее очертаниях какую-то диспропорцию. Странное смещение перспективы наблюдалось в этот день, кажется, и в самой атмосфере, вследствие чего гармоничность пропорций собора св. Павла, на мой взгляд, была несколько нарушена. По-моему, крест был вознесен чересчур высоко и как-то нелепо торчал над расположенным ниже золотым шаром. Направившись к востоку, я оставил позади Смитфилд и Олд-Бейли, символизировавшие сожжение на костре, камеры смертников, публичное повешение, бичевание на улицах города на задке повозки, выставление у позорного столба, выжигание клейма раскаленным железом и прочее приятное наследие предков, которое было выкорчевано суровыми руками, отчего небо пока еще не обрушилось на нас, - и снова пустился в обход, отмечая, как своеобразно, словно бы проведенной поперек улицы невидимой чертой, отделены один от другого кварталы с близкими по роду деятельности торговыми заведениями. Здесь кончаются банкирские конторы и меняльные лавки; здесь начинаются пароходные агентства и лавки, торгующие мореходными инструментами; здесь едва заметно отдает запахом бакалеи и лекарств; дальше - солидная прослойка мясных лавок; еще дальше преобладает мелкая торговля чулками; а начиная вот отсюда на всех выставленных для продажи товарах висят этикетки с ценами. Как будто бы все это делалось по особому предписанию свыше. Возле церкви, что на улице Хаундсдич, всего лишь один шаг, - не шире того, который требовался, чтобы перешагнуть канаву у Кенон-гейта, что, по словам Скотта, имели обыкновение проделывать спасающиеся от тюрьмы должники в Холирудском убежище *, после чего, стоя на другой, свободной стороне канавы, они с восхитительным бесстрашием взирали на судебного пристава, - всего лишь один шаг, и все совершенно меняется и по виду и по характеру. К западу от этой черты стол или комод сделаны из полированного красного дерева; к востоку от нее их делают из сосны и мажут дешевой подделкой лака, похожей на губную помаду. К западу от черты каравай хлеба ценою в пенс или сдобная булочка плотны и добротны, к востоку - они расползлись и вздулись, словно хотят казаться побольше, чтобы стоить этих денег. Мне предстояло обогнуть уайтчеплскую церковь и близлежащие сахарные заводы - громадные многоэтажные здание, похожие на портовые пакгаузы Ливерпуля; поэтому я повернул направо, а затем налево, за угол невзрачного здания, где внезапно столкнулся с призраком, так часто встречающимся на улицах совершенно другой части Лондона. Какой лондонский перипатетик * нынешних времен не видел женщины, которая, вследствие какого-то повреждения позвоночника, ходит согнувшись вдвое и голова которой откинута вбок так, что падает на руку вблизи запястья? Кто не знает ее шали, и корзинки, и палки, помогающей ей брести почти наугад, так как она не видит ничего, кроме мостовой? Она никогда не просит милостыни, никогда не останавливается, она всегда куда-то идет, хотя и без всякого дела. Как она существует, откуда приходят, куда уходит и зачем? Я помню время, когда ее пожелтевшие руки представляли собою одни кости, обтянутые пергаментом. С тех пор произошли кое-какие перемены: теперь на них можно видеть отдаленное подобие человеческой кожи. Центром, вокруг которого она вращается по орбите длиною в полмили, можно считать Стрэнд. Почему она забрела так далеко на восток? И ведь она возвращается обратно! До какого же еще более отдаленного места она доходила? В здешних краях ее видят не часто. Достоверные сведения об этом я получаю от собаки - кривобокой дворняжки с глуповатым, задранным кверху хвостиком, которая, навострив уши, бредет по улице, выказывая дружелюбный интерес к своим двуногим собратьям - если мне позволено будет употребить такое выражение. Возле мясной лавки она ненадолго задерживается, затем с довольным видом и со слюнкой во рту, словно размышляя над превосходными качествами свинины, она медленно, как и я, продвигается дальше на восток и вдруг замечает приближение этого сложенного вдвое узла тряпок. Ее поражает не столько сам узел (хотя и он ее удивляет), сколько то, что внутри него есть какая-то движущая сила. Дворняжка останавливается, еще больше навостряет уши, делает легкую стойку, пристально всматривается, издает короткое, глухое рычание, и кончик ее носа, как я с ужасом замечаю, начинает блестеть. Узел все приближается, и тогда она лает, поджимает хвост и уже готова обратиться в бегство, однако убедив себя, что такой поступок неприличен для собаки, оборачивается и снова рассматривает движущуюся груду тряпья. После долгих сомнений ей приходит в голову, что где-то в этой груде должно быть лицо. Приняв отчаянное решение пойти на риск с целью это выяснить, она медленно подходит к узлу, медленно обходит его вокруг и, наткнувшись, наконец, на человеческое лицо там, где его не должно быть, в ужасе взвизгивает и спасается бегством по направлению к Ост-Индским докам. Очутившись в том пункте моего обхода, где проходит Комершел-роуд, я припоминаю, что неподалеку отсюда расположена станция Степни, ускоряю шаг и свертываю в этом месте с Комершел-роуд, чтобы посмотреть, как сияет моя Звездочка на Востоке. Детская больница, которую я назвал этим именем, живет полнокровной жизнью. Все койки заняты. Койка, где лежало прелестное дитя, занята теперь другим ребенком, а та милая крошка уже покоится вечным сном. Со времени моего предыдущего визита здесь выказали много доброты и забот; приятно видеть, что стены щедро украшены куклами. Любопытно, что думает Пудель о куклах, которые с застывшим взором простирают руки над кроватками и выставляют напоказ свои роскошные платья? Но Пудель гораздо больше интересуется пациентами. Я вижу, что он, совсем как заправский врач, обходит палаты в сопровождении другой собачонки, его подруги, которая семенит рядом с ним в качестве ассистентки. Пудель горит желанием познакомить меня с очаровательной маленькой девочкой, с виду совсем здоровой, но у которой, из-за рака колена, отнята нога. "Сложная операция, - как бы хочет сказать Пудель, обмахивая хвостом покрывало, - но, как видите, милостивый государь, вполне успешная!" Поглаживая Пуделя, пациентка с улыбкой добавляет: "Нога у меня так болела, что я даже обрадовалась, когда ее не стало!" Никогда еще не наблюдал я столь осмысленного поведения у собак, как у Пуделя в ту минуту, когда другая маленькая девочка раскрыла рот, чтобы показать необычайно распухший язык. Пудель - он стоит на стуле, чтобы быть на высоте положения, - смотрит на ее язык, из сочувствия высунув свой собственный с таким серьезным и понимающим видом, что у меня возникает желание сунуть руку в карман жилета и дать ему завернутую в бумажку гинею. Я снова иду дозором и вблизи лаймхаузской церкви, конечного пункта моего обхода, оказываюсь перед каким-то "Заводом свинцовых белил". Пораженный этим названием, которое еще свежо в моей памяти, и сообразив, что завод - тот самый, о котором я упоминал в очерке о посещении Детской больницы Восточного Лондона и ее окрестностей в качестве путешественника не по торговым делам, я решил познакомиться с заводом. Меня встретили два весьма разумных джентльмена, братья, владеющие предприятием совместно со своим отцом; они выразили полную готовность показать мне свой завод, после чего мы пошли по цехам. Завод занимается переработкой свинцовых болванок в свинцовые белила. Это достигается в результате постепенных химических изменений в свинце, которые производят в определенной последовательности. Способы переработки живописны и интересны; наиболее любопытен процесс выдерживания свинца на известной стадии производства в наполненных кислотой горшках, которые в огромном количестве ставят рядами, один на другой, и обкладывают со всех сторон дубильным веществом примерно на десять недель. Прыгая по лесенкам, доскам и жердочкам до тех пор, пока я уже не знал, с кем себя сравнить - то ли с птицей, то ли с каменщиком, я, наконец, остановился на какой-то малюсенькой площадке и заглянул в один из огромных чердаков, куда снаружи, сквозь трещины в черепичной крыше, просачивался дневной свет. Несколько женщин подымались и спускались, относя на чердак горшки со свинцом и кислотой, подготовленные для закапывания в дымящемся дубильном веществе. Когда один ряд был полностью заставлен, его тщательно накрыли досками, которые в свою очередь тщательно засыпали слоем дубильного вещества, после чего сверху начали ставить новый ряд горшков; деревянные трубы обеспечивали достаточный приток воздуха. Ступив на чердак, который как раз заполнялся, я почувствовал, что от дубильного вещества пышет сильным жаром и что свинец и кислота пахнут далеко не изысканно, хотя, как я полагаю, на этой стадии их запах не ядовит. На других чердаках, где горшки откапывали, жар от дымящегося дубильного вещества был намного сильнее, а запах резче и въедливее. Я видел чердаки заполненные и порожние, наполовину заполненные и наполовину опорожненные; на них деловито карабкались сильные, расторопные женщины; и вся эта картина напоминала, пожалуй, чердак в доме какого-нибудь неимоверно богатого старого турка, преданные наложницы которого прячут его сокровища от подступающего султана или паши. При изготовлении свинцовых белил, как и вообще при фабрикации пульп и красителей, один за другим следуют процессы смешивания, сепарации, промывки, размалывания, прокатки и прессовки. Некоторые из них бесспорно вредны для здоровья, причем опасность проистекает от вдыхания свинцовой пыли, или от соприкосновения со свинцом, или от того и другого вместе. Для предотвращения этой опасности выдаются, как я узнал, доброкачественные респираторы (сделанные просто-напросто из фланели и муслина, чтобы недорого было их заменять, а в некоторых случаях - стирать с душистым мылом), рукавицы и просторные халаты. Повсюду обилие свежего воздуха, струящегося через раскрытые, удачно расположенные окна. Кроме того, объяснили мне, применяется и такая благотворная мера предосторожности, как частая замена женщин, работающих в наиболее вредных местах (мера, основанная на их собственном опыте или на опасениях перед дурными последствиями). В просторных халатах, с закрытыми носами и ртами, женщины выглядели необычно и таинственно, и эта маскировка еще более усугубляла их сходство с наложницами из гарема старого турка. После того как злосчастный свинец похоронен и воскрешен, подогрет и охлажден, перемешан и отделен, промыт и размолот, прокатан и спрессован, его в конце концов подвергают нагреванию на сильном огне. В огромном каменном помещении - уподоблю его пекарне - стоит цепочка из женщин в описанных мною нарядах и передает из рук в руки, и далее в печь, формы с хлебами по мере того, как их выдают пекаря. В печи высотою с обычный дом, пока еще холодной, полно мужчин и женщин, стоящих на временном настиле и проворно принимающих и укладывающих формы. Дверь другой печи, которая вскоре будет охлаждена и опорожнена, слегка приоткрывают, чтобы путешественник не по торговым делам мог в нее заглянуть. Путешественник поспешно отшатывается, задыхаясь от страшной жары и невыносимого зловония. В общем, работа в этих печах, сразу после того как они открыты, пожалуй, вреднейшее занятие на заводе. Однако я не сомневаюсь в том, что владельцы завода искренне и упорно стараются свести вредность этой профессии до минимума. Женщинам предоставлено помещение для умывания (на мой взгляд, там следовало бы держать побольше полотенец) и комната, где они хранят одежду, обедают, где к их услугам удобная кухонная плита и топливо и где им помогает служанка, следящая за тем, чтобы они не забыли помыть руки перед едой. Они состоят под наблюдением опытного врача, и при первых же симптомах отравления свинцом их заботливо лечат. Когда я зашел к ним, на столах стояли чайники и другая необходимая для ужина посуда, что придавало комнате уютный вид. Доказано, что женщины переносят эту работу намного лучше мужчин; некоторые из них заняты ею в продолжение многих лет, и тем не менее значительное большинство тех, кого я видел, были здоровы и работоспособны. С другой стороны, надо иметь в виду, что многие из них весьма капризны и на работу выходят нерегулярно. Американская изобретательность, кажется, в скором времени приведет к тому, что производство свинцовых белил будет полностью механизировано. Чем скорей, тем лучше. А тем временем, расставаясь со своими прямодушными проводниками по заводу, я сказал, что им нечего скрывать и что они ни в чем не заслуживают упрека. А что до всего остального, то философская сторона проблемы отравления свинцом рабочих, как мне представляется, довольно точно сформулирована ирландкой, о которой я писал в одном из моих очерков и которая заявила: "Одни отравляются свинцом быстро, а другие потом, а некоторые никогда, но таких немного. И все это зависит от организма, сэр, у одних он крепкий, а у других слабый". Возвратившись обратно по тому же маршруту, я закончил свой обход. <> XXXVI <> ^TБумажная закладка в Книге Жизни^U Однажды (не важно, когда) я был всецело поглощен одним делом (не важно, каким), выполнить которое мог только сам, не рассчитывая на чью-либо помощь; оно требовало от меня постоянного напряжения памяти, внимания и физических сил, вынуждало меня беспрерывно менять свое место пребывания, перескакивая чуть ли не с поезда на поезд. Я занимался этим делом в стране с чрезвычайно суровым климатом, притом в условиях чрезвычайно суровой зимы, а по возвращении оттуда продолжал его в Англии, позволив себе лишь краткий отдых. Так шло до тех пор, пока, наконец, - казалось, совершенно неожиданно, - я настолько измотался, что, несмотря на обычную бодрость и уверенность в себе, усомнился, сумею ли выполнить эту нескончаемую задачу; впервые в жизни я испытал раздражительность, головокружение и тошноту, мой голос ослаб, зрение и чувство осязания начали сдавать, походка стала нетвердой, сознание затуманилось. Несколько часов спустя я обратился к врачу за советом, который и был мне дан - всего лишь в двух словах: "Немедленный отдых". Имея привычку относиться к себе столь же заботливо, как и ко всякому другому, и понимая, что совет этот как нельзя лучше отвечает моим интересам, я тотчас оставил дело, о котором говорил, и предался отдыху. В намерения мои входило, так сказать, вложить бумажную закладку в книгу своей жизни, где в течение ближайших недель не должно было появиться никаких новых записей. Но случилось так, что и сама эта закладка тоже запечатлела некий весьма любопытные обстоятельства, о которых я и хочу рассказать с буквальной точностью. Повторяю: с буквальной точностью! Среди этих любопытных обстоятельств отмечу прежде всего замечательное, в общем, сходство между, положением, в каком очутился я, и положением некоего мистера Мердла, описанным в художественном произведении под названием "Крошка Доррит". Разумеется, мистер Мердл был жулик, мошенник и вор, тогда как моя профессия менее предосудительна (и менее выгодна), но, в сущности, эта разница значения не имеет. Вот как обстояло дело с мистером Мердлом: "Сперва он умирал поочередно от всех существующих в мире болезней, не считая нескольких новых, мгновенно изобретенных для данного случая. Он с детства страдал тщательно скрываемой водянкой; он унаследовал от деда целую каменоломню в печени; ему в течение восемнадцати лет каждое утро делали операцию; его важнейшие кровеносные сосуды лопались, как фейерверочные ракеты; у него было что-то с легкими; у него было что-то с сердцем; у него было что-то с мозгом. Пятьсот лондонцев, севших в это утро завтракать, понятия не имея ни о чем, встали из-за стола в твердой уверенности, что слышали собственными ушами, как знаменитый врач предупреждал мистера Мердла: "Вы в любую минуту можете угаснуть, как свеча", а мистер Мердл отвечал на это: "Двум смертям не бывать, а одной не миновать". К одиннадцати часам теория чего-то с мозгом получила решительный перевес над всеми прочими, а к двенадцати выяснилось окончательно, что это был: Удар. Удар настолько понравился всем и удовлетворил самые взыскательные вкусы, что эта версия продержалась бы, верно, целый день, если бы в половине десятого Цвет Адвокатуры не рассказал в суде, как в действительности обстояло дело. По городу тотчас же пошла новая молва, и к часу дня на всех перекрестках уже шептались о самоубийстве. Однако Удар вовсе не был побежден; напротив, он приобретал все большую и большую популярность. Каждый извлекал из Удара свою мораль. Те, кто пытался разбогатеть и кому это не удалось, говорили: "Вот до чего доводит погоня за деньгами!" Лентяи и бездельники оборачивали дело по-иному. "Вот что значит переутомлять себя работой", - говорили они. "Работаешь, работаешь, работаешь - глядь, и доработался до Удара!" Последнее соображение нашло особенно горячий отклик среди клерков и младших компаньонов, которым меньше всего грозила опасность переутомления. Они дружно уверяли, что участь мистера Мердла послужит им уроком на всю жизнь, и клялись беречь силы, чтобы избежать Удара и как можно дольше продлить свои дни на радость друзьям и знакомым". Точно так же обстояло дело и со мной в то время, как я спокойно грелся на солнышке на своих кентских лужайках. О, если б я только знал это тогда! Но пока я отдыхал, с каждым часом восстанавливая свои силы, со мною произошли еще более удивительные вещи. Я испытал на себе самом, что такое религиозное ханжество, и, рассматривая его проявления как новое предостережение против этого проклятия человечества, буду вечно питать признательность к людям, предположившим, что я дошел до такого состояния, когда мне уже не остается больше ничего другого, как играть роль дряхлого льва для всякого осла, у которого зачешется копыто. Кто только не становился вдруг набожным за мой счет! Однажды мне самым категорическим образом заявили, что я язычник, причем это утверждение подкреплялось непререкаемым авторитетом некоего странствующего проповедника, который, как и большинство представителей этой невежественной, тщеславной и дерзкой братии, не мог связать и одной грамотной фразы, не говоря уже о том, чтобы написать сносное письмо. Этот вдохновенный индивидуум энергично наставлял меня на путь истинный; он в мельчайших подробностях знал, до чего я докачусь и что со мною станется, если я не переделаю себя по его образу и подобию, и казалось, состоял в богохульственно тесных взаимоотношениях со всеми силами небесными. Он видел - да, да! - всю подноготную моего сердца и самые сокровенные закоулки моей души, разбирался в тонкостях моего характера лучше, чем в азбуке, и выворачивал меня наизнанку, словно свою замызганную перчатку. Только в подобном мелком и грязном источнике можно почерпнуть столь мутные воды! Впрочем, из письма одного приходского священника, о котором я до того никогда не слышал и которого никогда в глаза не видел, мне удалось почерпнуть еще более необычайные сведения, а именно: что в жизни своей я - вопреки моим собственным представлениям на этот счет - мало читал, мало размышлял и не задавался никакими вопросами; что я не стремился проповедовать в своих книгах христианскую мораль; что я никогда не пытался внушить хотя бы одному ребенку любовь к нашему спасителю; что мне никогда не приходилось навек расставаться и склонять голову над свежевырытыми могилами; наконец, что я прожил всю жизнь "в неизменной роскоши", что нынешнее испытание для меня было необходимо, "да еще как!", и что единственный способ обратить его мне на пользу - это прочесть прилагаемые к сему проповеди и стихи, сочиненные и изданные моим корреспондентом! Уверяю вас, я не предаюсь пустой игре воображения, а рассказываю лишь о фактах, с которыми столкнулся сам. Необходимые документальные доказательства лежат у меня под рукой. Другой любопытной и еще более забавной записью на бумажной закладке явилась та удивительная настойчивость, с какой сочувствующие мне люди высказывали предположения, что внезапно прерванное мною дело было безрассудным образом осложнено моими явно неподходящими и явно неуместными привычками, как, например, гимнастическими упражнениями, купаньем в холодной воде, прогулками в любую непогоду, неумеренной работой, - ну и всем прочим, что обычно берут с собой в дорогу в чемодане или в шляпной картонке и вкушают при свете пылающих газовых рожков на виду у двухтысячной толпы. Эти совершенно неправдоподобные предположения позабавили меня больше всего; ведь с подобным курьезом я столкнулся впервые в жизни - лишь тогда, когда вложил между ее страницами эту любопытную закладку. Оставили на закладке свои записи, разумеется, в самой благочестивой форме, и мои давние знакомые - всевозможные просители. В этот критический момент они рады были предоставить мне новый удобный случай послать им денежный перевод. Не обязательно размерами в фунт стерлингов, на чем они настаивали раньше; чтобы снять тяжесть с моей души, достаточно и десяти шиллингов. Видит бог, они не откажутся облегчить совесть погрязшего в грехах ближнего своего даже при всей незначительности этой суммы! Некий обладающий художественными наклонностями джентльмен (он щедро иллюстрировал издания Общества благотворительности) решил, что моя совесть, для которой выбрасывание денег на ветер представляет большое удовольствие, будет вполне удовлетворена, если я немедленно раскошелюсь, чтобы поддержать его скромный талант и его оригинальное творчество; в качестве образца последнего он приложил к письму произведение искусства, в котором я признал копию с гравюры, впервые опубликованной сорок или пятьдесят лет тому назад в книге покойной миссис Троллоп об Америке *. Число этих неутомимых благодетелей рода человеческого, готовых всего за какие-нибудь пять - десять фунтов пережить меня на много лет, было поразительно! Не уступало ему и число тех, кто хотел, с целью заслужить отпущение грехов, тратить - а ни в коем случае не копить! - значительные суммы денег. Пробралась на закладку, которая должна была оставаться совершенно чистой, и реклама различных чудодейственных лекарств и машин. При этом особенно бросалось в глаза, что каждый из рекламирующих что-либо, будь то в духовной или чисто материальной области, знал меня, как свои пять пальцев, и видел меня насквозь. Я был как бы прозрачной, принадлежащей всем вещью, и каждый считал, что находится со мною в на редкость близких отношениях. Несколько общественных учреждений имели очень лестное мнение о таких сторонах моей души, малейших признаков которых я, даже при наиболее тщательной самопроверке, так и не обнаружил у себя. Однако именно этим сторонам моей души и были адресованы аккуратные маленькие печатные бланки, начинающиеся словами: "Настоящим дарю и завещаю..." Возможно, мои слова о том, что из всех записей на этой странной закладке наиболее искренним, наиболее скромным и наименее самонадеянным показалось мне письмо впавшего в самообман изобретателя таинственного способа "прожить четыреста или пятьсот лет", будут сочтены преувеличением. В действительности это вовсе не так, я высказываю их с глубокой и искренней убежденностью. С этой убежденностью и с добродушной усмешкой, относящейся ко всему остальному, я переворачиваю закладку в Книге Жизни и продолжаю свои записи. <> XXXVII <> ^TПризыв к полному воздержанию^U В минувший троицын день, ровно в одиннадцать часов утра, под окнами моей квартиры внезапно возникло странное существо, наряженное нелепейшим образом и восседающее верхом на лошади. На нем были сапоги, мешковатые штаны цвета недопеченного хлеба, принадлежащие какому-то весьма объемистому человеку, и голубая рубаха, раздувшиеся полы которой были засунуты за пояс упомянутых штанов; пиджака на нем не было; через плечо тянулась красная перевязь; на голове высилась алая, отдаленно схожая с военной, шапка, украшенная спереди плюмажем, который в глазах неискушенного человека мог бы сойти за полинявший флюгер. Отложив в сторону газету, я с изумлением оглядел этого ближнего своего. Мой ум осаждали всевозможные предположения: позировал ли он какому-нибудь художнику для фронтисписа нового издания "Sartor Resartus" * или же его скорлупа и оболочка, как выразился бы уважаемый герр Тойфельсдрек *, были позаимствованы у какого-нибудь жокея, в цирке, у генерала Гарибальди, у дешевых фарфоровых безделушек, в игрушечной лавке, у Гая Фокса, в музее восковых фигур, у золотоискателей, в Бедламе или у всего этого вместе взятого? Тем временем лошадь ближнего моего, отнюдь не по своей доброй воле, спотыкалась и скользила на гладких булыжниках Ковент-Гарден-стрит, и конвульсивные старания всадника не свалиться через голову лошади вызывали пронзительные крики у сочувствовавших ему женщин. В разгар этих упражнений, а именно в тот критический момент, когда хвост его боевого коня оказался в табачной лавке, а голова где-то в другом месте, к всаднику присоединилось еще двое подобных же чудо-всадников, лошади которых также спотыкались и скользили, заставляя первую спотыкаться и скользить еще отчаянней. Наконец этот Гилпинианский триумвират остановился и, повернувшись к северу, взмахнул одновременно тремя правыми руками, как бы отдавая невидимым войскам приказ: "Вперед, гвардия! В атаку!" Вслед за этим загремел духовой оркестр, вынудивший верховых мгновенно умчаться в какой-то отдаленный уголок земного шара, в направлении Сэррейских холмов. Сообразив по этим признакам, что по улицам проходит процессия, я распахнул окно и, высунувшись наружу, имел удовольствие наблюдать ее приближение. Это была, судя по плакатам, процессия трезвенников, настолько многочисленная, что на прохождение ее потребовалось двадцать минут. В ней участвовало множество детей, причем некоторые из них были в столь нежном возрасте, что покоились на руках у своих матерей, словно для того, чтобы во время шествия практически продемонстрировать свое воздержание от спиртного и приверженность к некоему безалкогольному напитку. Вид у процессии, в общем, был приятный, как это и подобает добродушно настроенной, праздничной толпе опрятно одетых, веселых и благопристойных людей. Она сверкала лентами, мишурой в перевязями через плечо и так изобиловала цветами, как будто они произросли в несметном количестве благодаря щедрой поливке. Погода стояла ветреная, и огромные плакаты вели себя со строптивостью, заслуживавшей всяческого порицания. Каждый из них, укрепленный на двух шестах и натянутый на полдюжину шнуров, несли, как принято было писать в изящной литературе прошлого века, "разношерстные люди", и на меня произвела сильное впечатление выраженная на их поднятых кверху лицах озабоченность - нечто среднее между озабоченностью Эквилибриста и той, что сопутствует запусканию бумажных змеев, с примесью возбуждения рыболова, снимающего с удочки свою чешуйчатую добычу. От порыва ветра какой-нибудь плакат внезапно вздрагивал и несноснейшим образом кренился. Чаще всего это случалось с ярко расцвеченными плакатами, которые изображали опухшего от чая и воды джентльмена в черном в тот знаменательный момент, когда он наскоро обращает на путь нравственности целую семью, опустившуюся от пьянства и подавленную нуждой. Раздутый ветром джентльмен в черном начинал тогда вести себя с совершенно непозволительным легкомыслием, а захмелевшая от пива семья хмелела еще больше и яростно пыталась избавиться от его увещания. Некоторые из надписей на плакатах были весьма решительного характера, как, скажем: "Мы никогда, никогда, никогда не отступимся от насаждения трезвенности!" - или выражали другие, столь же твердые намерения, напоминающие скептически настроенным людям слога миссис Микобер: "Я никогда не покину мистера Микобера", я об ответе мистера Микобера: "Право же, дорогая, я не слышал... чтобы хоть одна живая душа требовала, чтобы ты поступила подобным образом". Время от времени участников процессии охватывало уныние, которое я сначала никак не мог объяснить. Но, немного присмотревшись, я понял, что это вызывалось приближением палачей - страшных должностных лиц, обязанных произносить речи, - которые ехали в открытых экипажах в различных пунктах шествия. Движению этих ужасных колесниц с палачами неизменно предшествовала темная туча и ощущение сырости, как будто от множества мокрых одеял; и я заметил, что тех несчастных, которые следовали за палачами вплотную и потому вынуждены были созерцать их скрещенные на животах руки, самодовольные лица и угрожающе надутые губы, туча окутывала плотнее и сырость пронизывала сильнее, чем тех, что шли впереди. У некоторых из них я заметил столь мрачную неприязнь к властелинам эшафота и столь явное желание разорвать их на куски, что почтительно выразил бы устроителям процессии пожелание о том, чтобы в следующий троицын день палачей направляли к месту их зловещей деятельности безлюдными улицами и в наглухо закрытых повозках. Процессия составилась из нескольких более мелких процессий, организованных но муниципальным округам столицы. Когда мимо проходил патриотический Пекем, я ощутил как бы веяние аллегории. Подумалось мне об этом потому, что Пекем развернул шелковое знамя, потрясшее небо и землю надписью: "Пекемское спасательное судно". Поскольку никакого судна поблизости не было, хотя за знаменем и следовали сами спасатели в образе "храброй, доблестной команды" в морской форме, я стал размышлять над тем фактом, что географы описывают Пекем как удаленное от моря поселение, все побережье которого ограничивается бечевником Сэррейского канала, и что на штормовой станции канала, как мне известно, ни одного спасательного судна нет. Отсюда я и сделал вывод об аллегорическом смысле и вместе с тем пришел к заключению, что если патриотический Пекем пленен пьянящим поцелуем поэзии, то это как раз и был пьянящий поцелуй поэзии, пленивший патриотический Пекем. Я уже говорил, что вид у всей процессии был, в общем, приятный. Это выражение я употребил в его прямом смысле, который сейчас поясню. Он связан с заголовком этого очерка и предполагает небольшое, но справедливое испытание ревнителей умеренности их же собственным способом. Часть участников процессии шла пешком, другая часть ехала во всевозможных экипажах. И если на первых смотреть было приятно, то другие, наоборот, вызывали неприятные чувства, ибо никогда еще и ни при каких обстоятельствах я не видел, чтобы лошади были так перегружены, как в этой процессии. С лошадьми ревнители умеренности обращались неумеренно и безжалостно, и если, конечно, не считать, что огромные фургоны с десятью - двадцатью пассажирами - это умеренный груз для несчастного животного. Зачастую как самые маленькие и слабые, так и самые большие и сильные лошади были до того бессовестно перегружены, что Обществу охраны животных от жестокого обращения давно следовало бы за них вступиться. Я всегда считал, что употребление без злоупотребления не только возможно, но и существует в действительности, и что поэтому сторонники полного воздержания - безрассудные, твердолобые люди. Однако процессия коренным образом изменила мое мнение. Ибо столь многие ездоки столь явно были не способны обходиться без злоупотреблений, что, на мой взгляд, единственное пригодное в данном случае лекарство от болезни - это полное воздержание от езды на лошадях. Трезвенникам все равно - выпиваете ли вы полпинты пива или же полгаллона. Здесь они тоже не делали никакого различия между пони и ломовой лошадью. И довод мой приобретает особое значение в силу того, что маленькое четвероногое испытывает те же муки, что и большое. Отсюда мораль: полное воздержание от езды на лошадях всех пород и размеров. Каждый трезвенник - участник процессий (не пешеход) может подписать этот обет в редакции журнала "Круглый год" 1 апреля 1870 года. Но рассмотрим еще один вопрос. В процессии были и двуколки, двухместные кареты, фермерские повозки, ландо, фаэтоны и иные экипажи, седоки которых были милосердны к везущим их бессловесным тварям и не перегружали их сверх меры. Как быть с этими ни в чем не повинными людьми? Я не стану яростно поносить и порочить их, как это наверняка сделали бы трезвенники в своих брошюрах и трактатах, если б дело касалось выпивки, а не езды на лошадях; я только спрашиваю, как быть с ними? И ответ не вызывает никаких сомнений. Очевидно, и они, в точном соответствии с доктриной трезвенников, также должны заодно со всеми принять обет полного воздержания от езды на лошадях. Этим участникам процессии не предъявляется претензия в том, что они жестоко обращались с животными, к помощи которых человек повсеместно прибегал веками, но ведь нельзя отрицать, что другие участники поступали именно так. Логика трезвенников утверждает, что часть равна целому, что виновный не отличается от невинного, слепой от зрячего, глухой от слышащего, немой от говорящего, пьяный от трезвого. А если кому-либо из умеренных седоков покажется, что такая логика представляет некоторое насилие над разумом, то я приглашаю их в следующий троицын день выйти из рядов процессии и поглядеть на нее из моего окна. <> КОММЕНТАРИИ <> ПУТЕШЕСТВЕННИК НЕ ПО ТОРГОВЫМ ДЕЛАМ  Этот интересный цикл очерков позднего Диккенса, объединенный фигурой повествователя - "путешественника не по торговым делам", - впервые издается в советское время. Если не считать нескольких малоудачных попыток дореволюционных переводчиков, у нас еще не было перевода на русский язык этого своеобразного и талантливого публицистического произведения Диккенса. А между тем "Путешественник не по торговым делам" представляет несомненный интерес как по своим художественным достоинствам, так и для уяснения многих сложных сторон мировоззрения Диккенса. Замысел "Путешественника" возник у писателя в 1860 году, и в этом же году Диккенс приступил к его воплощению. Очерки этого цикла он периодически продолжал писать вплоть до последнего года своей жизни. Они печатались в разное время в журнале "Круглый год". Отдельным изданием первые семнадцать очерков вышли в 1860 году; второе издание, куда были включены следующие одиннадцать очерков, появилось в 1868 году, и шесть последних очерков, которые Диккенс назвал "Новые неторговые образчики", были напечатаны в 1869 году. Сын Диккенса, Чарльз Диккенс-младший, в своем предисловии к "Путешественнику" замечает: "Об истории создания этих очерков можно сказать лишь, что они писались в разное время, в разных местах, в перерывах между множеством другой работы". Известно, что в этот период Диккенс много путешествовал, выступал с публичными чтениями своих произведений, продолжал работать над большими романами. Название "Uncommercial Traveller" (буквально "Неторговый путешественник"), по свидетельству биографа Диккенса Форстера, происходит от "Школы торговых путешественников", (то есть разъездных торговых агентов), которой Диккенс восхищался как образцовым учебным заведением. Из этой неожиданной аналогии возникла мысль о путешествиях не по торговым делам, главный интерес которых составляет человек во всей сложности его бытия: "Я всегда в дороге. Я езжу, фигурально выражаясь, от великой фирмы "Братство Человеческих Интересов"... наблюдая малое, а иной раз великое, и то, что рождает во мне интерес, надеюсь, заинтересует и других". Очерки неторгового путешественника необычайно разнообразны по жанру и по тематике. Они действительно содержат и очень малое в масштабах человеческого общества, и весьма значительное. Порой читатель видит прежнего, неудержимо веселого, остроумного юмориста Боза, пером которого созданы пронизанные добродушной иронией замечательные главы: "Нянюшкины сказки" с неподражаемым "Фаустом" нянюшкиного воображения - плотником Стружкой, продавшим душу дьяволу, "Ночной пакетбот Дувр - Кале", где юмористически описываются страдания пассажиров во время морской качки, и многие другие. Но чаще всего великий гуманист, представляющий фирму "Братство Человеческих Интересов", беседует с читателем о злободневных, острых социальных проблемах, подводит итоги своих жизненных наблюдений, открыто негодует и в то же время пытается подчас примирить непримиримое. Шестидесятые годы XIX века - период относительной стабилизации капитализма в Англии. Позади остались бурные годы чартистского движения. Добившись полной победы, буржуазия заговорила о процветании Британской империи. Система "прикармливания" верхушки рабочего класса и попытки некоторого камуфляжа в отношении наиболее вопиющих свидетельств нищеты - все это заслонило в глазах определенной части англичан подлинное положение беднейших масс страны. Диккенс не относился к числу этих англичан. Свидетельством тому, наряду с блестящими сатирическими образами последних романов, служат лучшие страницы "Путешественника не по торговым делам". По справедливому замечанию Луначарского "вмешиваясь со всей страстностью в разгоравшуюся политическую борьбу, Диккенс каждый раз пробегает всю шкалу настроений - от сентиментальной растроганности и благодушного юмора до едкого сарказма и обличительного пафоса". Сарказмом и возмущением пронизан очерк "Груз "Грейт Тасмании", в котором, излагая действительные факты, Диккенс анализирует причины и сущность вопиющего преступления английских военных властей. Непримиримо звучит финал очерка, где Диккенс требует жестокого наказания преступников, иначе "...позор падет на голову правительства... и на английскую нацию, покорно стерпевшую такое злодеяние, совершенное от ее имени". Призыв задуматься над бедственным положением неимущих звучит и в поражающем своей реалистичностью очерке "Звездочка на востоке". Диккенс размышляет над тем, "как приостановить физическое и нравственное вырождение многих (кто скажет, сколь многих?) тысяч английских граждан; как изыскать полезную для общества работу для тех, кто хочет трудом добывать себе средства к жизни; как уравнять налоги, возделать пустоши, облегчить эмиграцию и, прежде всего, спасти и использовать грядущие поколения, обратив, таким образом, непрерывно растущую слабость страны в ее силу". "Неторговое путешествие" в Лондонский Ист-Энд так ярко воссоздает образы безработных, бесправных и голодных людей, что страницы, им посвященные, не уступают лучшим страницам диккенсовских социальных романов. Страшна своей безысходностью жизнь безработного докера и котельщика, ничто не сравнимо с убожеством их жилья, с трагедией жалкого голодного существования; ничто не сравнимо с ужасной участью женщины-работницы, погибающей от отравления свинцом. С горечью и болью пишет Диккенс об обездоленных детях Ист-Знда, о страшных причинах их болезней и смерти - недоедании и плохих жилищах. На фоне этой трагической безысходности Диккенс увидел лишь одну крошечную звездочку надежды - детскую больницу, созданную по доброй воле молодым врачом и его женой. Всячески акцентируя внимание читателя на гуманном подвиге создателей больницы, писатель взывает к человеческому благородству и самопожертвованию. Такие выводы из столь обличительной картины соответствовали положительной программе Диккенса, мечтавшего о мирном сотрудничестве классов в рамках существующего общества. В последнее десятилетие жизни писателя становится более разительным контраст между идеалами Диккенса и его остро критическим отношением к социальной несправедливости. Это порой приводит писателя к попыткам примирить непримиримое и порождает известные противоречия в его творчестве. "Путешественник не по торговым делам" содержит примеры таких противоречий в трактовке одной и той же проблемы. Так очерк "В добровольном дозоре" знакомит читателя с фабрикой свинцовых белил, где работала изображенная в "Звездочке на востоке" умирающая женщина. Выясняется, что хозяева фабрики весьма добродетельны и ни в чем не повинны, ибо стремятся, как могут, обезопасить труд работниц. А сами работницы плохо это ценят и бывают "капризны". К тому же вовсе не каждый организм поддается отравлению. Этот неожиданный вывод не может не удивить читателя, так же, как удивляет его описание работного дома в Уоппинге. Помня Диккенса - разоблачителя "тюрьмы для бедных" в "Оливере Твисте", странно читать повествование "неторгового путешественника" о чистоте и порядке в работном доме и о категории "строптивых", не желающих это ценить. Правда, Диккенс и здесь с возмущением пишет о "гнилых палатах", но теперь он уже не призывает уничтожить работные дома, а предлагает лишь распределить равномерно налог для бедных среди богатых и бедных приходов, что может дать средства для содержания образцовых работных домов. Здесь как нельзя более четко отразились реформистские устремления Диккенса, его попытки разрешить все социальные противоречия внутри современного ему общества. Однако в основе мировоззрения Диккенса неизменно лежит его неиссякаемый гуманизм, его вера в могущество доброго начала в человеке. Эта вера звучит порой наивно и сентиментально, но она порождает непримиримую борьбу писателя с лицемерием и ханжеством во всех их проявлениях. Резкий протест Диккенса против ханжества и снобизма английских обрядов содержит интересный очерк "Шаманы цивилизации". О религиозном ханжестве говорится в шутливом, остроумном очерке "Бумажная закладка в книге жизни". В очерке "Два посещения общедоступного театра" Диккенс высмеивает проповеди, которыми пичкали англичан. Он часта обращается к библии, чтобы подчеркнуть, в каком резком противоречии находится современная церковная практика даже с библейскими канонами. В "Кораблекрушении" - пожалуй, единственном очерке "Путешественника", написанном с "сентиментальной растроганностью", - Диккенс рисует образ скромного провинциального священника, бескорыстно отдавшего себя служению людям. Этот образ напоминает прежних идеальных героев молодого Диккенса и отражает веру писателя в нравственную красоту простого человека, в возможность человеческого самосовершенствования. При всей абстрактности этой идеи Диккенса, при всех его социальных заблуждениях, он был неизменно на стороне своего народа, всегда призывал улучшить жизнь тех, кого он назвал Людьми с большой буквы в своей известной политической речи в Бирмингаме (1869). "Моя вера в людей, которые правят, в общем, ничтожна. Моя вера в Людей, которыми правят, в общем, беспредельна", - заявил Диккенс. Во имя этих Людей писатель разоблачал самые темные стороны буржуазной действительности; будущее страны он видел в судьбе ее народа. В "Путешественнике не по торговым делам" читатель с интересом познакомится с картинами Лондона, изображающими не парадные фасады, а самые дальние, незаметные на первый взгляд уголки. Он увидит ночной Лондон времен Диккенса и кварталы Ист-Энда - районы трущоб и бедноты. Чрезвычайно интересна картина работы Чатамских верфей. Как известно, Диккенс первым ввел в литературу в качестве полноправного художественного объекта действующую фабрику, верфи, железную дорогу. Очерки "Неторгового путешественника" содержат широкий круг тем, картин, образов, проблем, относящихся к жизни Англии 60-х годов XIX века, и представляют несомненный интерес для современного читателя. ...вроде друида, окруженного горой образчиков величиной с целый Стонхендж. - Друиды - жрецы у древних кельтов. Их религия основывалась на культе природы и требовала жертвоприношений, иногда даже человеческих. Стонхендж - одно из древних каменных сооружений кельтов, остатки которого сохранились в Англии до сих пор; находится в графстве Уилтшир близ Солсбери. Стонхендж связывают с обрядами друидов. ...подобно Воозу... - Вооз - персонаж из библии. ...Ланальго, близ Молфри на Энглси... - Лапальго - местечко, расположенное на острове Энглси, Северный Уэльс. Работный дом - дом призрения для престарелых, инвалидов и детей-сирот. По закону 1834 года лиц, обращающихся к общественной помощи, в принудительном порядке помещали в работный дом. Индиа-Хаус - здание в Лондоне, где размещалось управление Ост-Индской компании. Типу-саиб - правитель последнего независимого государства на юге Индии, был убит в войне с англичанами в 1799 году. Чарльз Лэм (1775-1834) - английский писатель и критик, около тридцати лет провел на службе Ост-Индской компании. "Голова Сарацина" - известный лондонский постоялый двор, просуществовавший до 1868 года. Коронер - особый судебный следователь в Англии, в обязанности которого входит расследование причин смерти лиц, умерших внезапно, при невыясненных обстоятельствах. ...признал дальнюю родственницу моего почтенного друга миссис Гэмп. - Миссис Гэмп - персонаж из романа Диккенса "Мартин Чезлвит"; отличалась слабостью к спиртным напиткам. В Бостоне, штат Массачузетс, с этим бедным созданием обращались бы как с человеком... - В то время Бостон, богатый тортовый город в Америке, славился своими общественно благотворительными учреждениями. Особенно рекламировались дома для бедняков, построенные в южной части города на острове Дир. Разве это повелели ангелы-хранители в своей, воспеваемой по сей день, хартии, когда Британия, вся в путанице аллегорий, восстала по воле небес из лазурных вод океана? - Намек на содержание первой строфы английской патриотической песни "Правь, Британия", написанной композитором Т. Арном (1710-1778) на слова поэта Дж. Томсона (1700-1748). ..."когда они пели гимн", Некто ...поднялся на гору Елеонскую. - Имеется в виду эпизод из евангелия, где повествуется о том, как Иисус под восторженные клики народа направился от горы Елеонской в Иерусалим на осле. ...мы со смотрителем оба масоны, сэр, и я всякий раз делаю ему знак... - Масонство - религиозно-этическое течение, возникшее в XVIII веке в Англии. Свое название и обряды масоны позаимствовали от братств вольных каменщиков (XII, XIII вв.). В этих братствах тщательно оберегались от посторонних профессиональные тайны, их не доверяли даже бумаге, для общения между членами братств существовали определенные тайные знаки. Боу-стрит - одна из центральных улиц Лондона, на которой находилось главное полицейское управление. ...в лондонском театре "Британия"... - В начале своего существования этот театр ставил почти исключительно мелодрамы, но постепенно стал театром разнообразного репертуара. Более пятидесяти лет (с 1841 года) во главе театра стояли супруги Лейн, поддерживавшие образцовый порядок. ...не хуже самого Крайтона понаторел в философии - Крайтон Джеймс (1560-1585), прозванный "блестящим Крайтоном", шотландец по происхождению. Был выдающимся лингвистом, владел двенадцатью языками, глубоко знал математику, теологию и философию. ...рассказать, как Христос избрал двенадцать бедняков... - Имеется в виду евангельская история о 12-ти апостолах. ...когда у двух сестер умер брат... - Речь идет о Лазаре, брате Марфы и Марии, которого воскресил Христос. ..."окрашивает волны в цвет багровый" - строка из трагедии Шекспира "Макбет", акт II, сцена 2. ...старуха, похожая на Норвудскую цыганку с картинки в старинном, шестипенсовом соннике... - Речь идет о некоей Маргарет Финч, умершей в 1760 году, как предполагают, в возрасте ста девяти лет. Ее изображение часто печаталось на обложках "волшебных" книжек как символ "Королевы цыган". Перед комодом сидела полная пожилая дама - Хогарт изображал ее многократно... - Хогарт Уильям (1697- 1764) - знаменитый английский художник, основоположник нравоописательной сатиры в живописи, автор нескольких циклов гравюр, посвященных быту и нравам английского общества XVIII века. Здесь имеется в виду сводня, изображенная Хогартом в серии его гравюр "Карьера продажной женщины". Три Парки... - Парки - богини судьбы у древних римлян. Уолворт - пригород Лондона. Брикстон - район Лондона, в прошлом один из его южных пригородов. Пекхем - сельское предместье Лондона. Что смотрит сэр Ричард Мэйн... - В 1850-1868 годах Мэйн был главой лондонского полицейского управления. И хоть я британец и в качестве такового убежден, что никогда не буду рабом. - Намек на слова из английской патриотической песни "Правь, Британия". ...подобно доктору Джонсону... - Джонсон Сэмюел (1709-1784) - выдающийся английский литературовед и лингвист, автор первого английского толкового словаря. Особенности поведения д-ра Джонсона в быту породили множество анекдотов, популярных у англичан. Этому способствовала широко известная биография Джонсона, "Жизнь Джонсона", изложенная его другом и биографом Босуэлом (1740-1795). Грейвзенд - порт на южном берегу Темзы. Рочестер - портовый город на правом берегу реки Мэдуэй, в сорока пяти километрах от Лондона, к нему примыкают Чатамские доки. ...где Фальстаф вышел грабить путешественников, а потом убежал. - Имеется в виду эпизод из хроники Шекспира "Генрих IV" (ч. I). ..."Дуй, хладный ветер, дуй!"... - Фраза из песенки Амьена в пьесе Шекспира "Как вам это понравится" (акт II, сцена 7). ...(он никак не сродни Марии Лоренса Стерна)... - Мария - персонаж произведений английского писателя Лоренса Стерна (1713-1768) "Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена" и "Сентиментальное путешествие". Несчастная любовь лишила ее рассудка. ...детские стихи о Банбери-Кросс... - Речь идет о широко известной в Англии детской песенке. ...чем-то вроде нового тирана Геслера в кантоне Теллей... Вильгельм Телль - легендарный швейцарский герой, по преданию, глава тайного союза, готовившего свержение австрийского ига. Геслер - наместник австрийского императора в кантоне, где жил Телль. За то, что Телль не поклонился его шляпе, Геслер приказал ему сбить стрелой яблоко с головы маленького сына, грозя за неповиновение смертью. Борьба Телля с тираном Геслером окончилась победой Телля. Орден Виктории - английский военный орден, учрежденный королевой Викторией в 1856 году. ...мой чиновный друг Панглос... - Панглос - учитель юноши Кандида в повести Вольтера "Кандид". Он проповедует теорию оптимизма: все к лучшему в этом лучшем из миров. ...солдаты Хэвлока... - Хэвлок - английский генерал (1797- 1857), участвовал в осуществлении колонизаторских планов Англии в Индии и Малой Азии. Его идеалом был солдат, воспитанный в строго пуританском духе. Тауэр Джон (ок. 1330-1408) - английский поэт. Мильтон Джон - выдающийся английский поэт (1608-1674), автор эпической поэмы "Потерянный рай". ...времен королевы Анны. - Анна Стюарт - королева Великобритании и Ирландии в 1702-1714 годах. Майские шесты. - Так в Англии XVIII века называли шесты, украшенные цветами и лентами, вокруг которых танцевали первого мая, в праздник весны. Монумент - колонна, воздвигнутая в Лондоне в память "великого пожара" 1666 года. ...церковь из "Пути повесы"... - "Путь повесы" - серия из восьми картин, созданная У. Хогартом в 1735 году. ...некоторые возведены по проектам Рена. - Реп (1632-1723)-выдающийся английский архитектор. После пожара 1666 года ему было поручено составить проект застройки Лондона, который был, однако, осуществлен только частично. Рен - создатель таких замечательных архитектурных памятников, как собор св. Павла и Монумент. ...вдохновение скромного художника воплотилось в фигурах мистера Томаса Сейерса, Великобритания, и мистера Джона Хинана, Соединенные Штаты Америки. - Сейерс и Хинан - известные во времена Диккенса боксеры. Знаменитый бой между ними в Фарнборо (1860) был описан Теккереем в одном из его очерков. ...порождает у художника ассоциации в стиле Исаака Уолтона... - Исаак Уолтон (1593-1683) - автор книги "Совершенный рыболов" (1653). Она построена в форме спора между рыболовом, птицеловом и охотником о ценности этих видов спорта и содержит пасторальные картины природы. Уайтчепл - один из беднейших районов Лондона, известный своими трущобами. Обелиск - колонна, воздвигнутая в южном Лондоне на площади Сент-Джордж в 1771 году в честь лорд-мэра города Кросби. ...останавливаясь на ночлег в своих "ложах", которые рассеяны по всей стране. - Намек на ложи(ячейки) братств вольных каменщиков. Я назову свой родной городок... Скукотаун. - Под Скукотауном Диккенс подразумевает город своего детства Чатам. Серингапатам - город в Индии, был захвачен англичанами в 1799 году после длительной осады. Если у моих дверей нет красно-зеленого фонаря и ночного звонка... - Красно-зеленый фонарь и звонок обычно висели на дверях домов английских врачей. Коудл - горячий напиток, смесь вина с яйцами и сахаром. ...впервые увидел Ричарда Третьего... который, схватившись не на жизнь, а на смерть с добродетельным Ричмондом.,. - Речь идет об эпизоде из хроники Шекспира "Ричард III", акт V, сцена 5. Ричард 111 - английский король (1483-1485). Ричмонд - Генрих Тюдор, будущий король Генрих VII (1485-1509). ...ведьмы из "Макбета" до ужаса походили на шотландских танов... - В древности у англосаксов и датчан существовала категория своего рода свободных слуг или приближенных лорда - таны. В их обязанности входило следовать за своим господином на войну в качестве его телохранителей. Существовали королевские таны, состоявшие непосредственно при особе короля, и средние или низшие таны при второстепенных по положению баронах. Позднее таны составили касту профессиональных воинов, имевших свою земельную собственность. Джон Беньян (1628-1688) - английский писатель, автор религиозно-дидактического романа "Путь паломника" (1678). Клинопись. - Популярность этой темы объяснялась тем, что в XIX веке английским ученым Генрихом Раулинсоном (1810- 1893) была впервые расшифрована клинопись Персии, Ассирии и Вавилона. ...предпослал балладе "Чрез поля, где зреет рожь".. - Имеется в виду баллада Роберта Бернса (1759-1796). В русском переводе С. Маршака - "Пробираясь до калитки полем вдоль межи..." ...познакомились с Родриком Рэндомом. - Родрик Рэндом - герой романа английского писателя Т. Смоллета (1721-1771) "Приключения Родрика Рэндома". ...спутал Стрэпа с лейтенантом Хэтчуэем, который не был знаком с Рэндомом, хоть и находился в близких отношениях с Пиклем. - Речь идет о героях романов Смоллета "Приключения Перегрина Пикля" и "Приключения Родрика Рэндома". ...все предметы в этот час неузнаваемо изменились, кроме разве черепа Йорика. - Имеется в виду череп королевского шута Йорика, о котором упоминается в V акте трагедии Шекспира "Гамлет". ...тюрьма Королевской Скамьи - долговая тюрьма, которая существовала в Лондоне с 1755 по 1869 год. Это была последняя действующая долговая тюрьма в Англии. ...великий всеведущий мастер, который назвал сон смертью каждодневной жизни... - Шекспир, "Макбет", акт II, сцена 3. Грейз-Инн - один из четырех главных судебных "Иннов" (юридических корпораций) в Лондоне, обладавших монопольным правом подготовки юристов. ...пилигримы будут ходить в Горэмбери, чтобы посмотреть памятник, изображающий Бэкона в кресле... - Фрэнсис Бэкон (1561-1626) - выдающийся английский философ-материалист, борец против средневековой схоластики, "родоначальник английского материализма" (Маркс). Горэмбери - имение Бэкона. ...подобно тому, как сидел на развалинах Карфагена Марий... - Марий - римский полководец и политический деятель (род. в 155 году до н. э.) Будучи побежден Суллой, он бежал в Африку. Когда наместник Африки пытался принудить его покинуть страну, он просил передать ему, что беглец Гай Марий сидит на развалинах Карфагена. Карфаген - древний город на северном побережье Африки. Весной 146 года до н. э. он был захвачен римским войском и разрушен. ...хотели выдавить из себя Макбетово "аминь", застрявшее у них в глотке. - Шекспир, "Макбет", акт II, сцена 2: "Молитвы я алкал, но комом в горле "Аминь" застряло". ...в водах бухты, которую переплыл Пятница, когда за ним гнались двое его проголодавшихся собратьев-людоедов... - Имеется в виду эпизод из романа английского писателя Д. Дефо "Робинзон Крузо" (ч. I, гл. IV). ...мистера Аткинса ...когда он приплыл к берегу, чтобы высадить капитана. - Ошибка Диккенса: Аткинса не было в шлюпке, которая везла капитана, он приплыл позже ("Робинзон Крузо", ч. I, последняя глава). Я никогда не был застигнут ночью волками на границе Франции и Испании... - Намек на эпизод из I главы "Робинзона Крузо". Я никогда не был в подземелье разбойников, где жил Жиль Блаз... - Жиль Влаз - герой одноименного романа французского писателя Лесажа (1668-1747). Описание его жизни в подземелье разбойников занимает 4-10 главы первой книги романа. Бробингнег - имеется в виду Бробдингнег - страна великанов в романе Джонатана Свифта (1667-1745) "Путешествия Лемюэля Гулливера". Эгепимона - буквально пристанище любви (греч.). В Англии в 1849 году была основана под этим названием религиозная община, получившая скандальную известность в связи с аморальным поведением ее членов. ...подписали обращение к лорду Шефтсбери... - Энтони Эшли Купер, лорд Шефтсбери (1801-1885) был известен своей филантропической деятельностью. ...некий знатный англичанин... - Имеется в виду лорд Дэдли Стюарт (1803-1854), известный в Англии как защитник идеи независимости порабощенных стран. ...мистер Крукшенк мог бы лишний раз показать, до чего может довести человека бутылка. - Речь идет о Джордже Крукшенке, английском художнике (1792-1878). Потрясенный гибелью своего отца от алкоголизма, он с фанатической страстностью боролся против торговли спиртными напитками, используя для этого и палитру художника. Десть (бумаги) - старая единица счета писчей бумаги, 24 листа. Пристань Св. Екатерины - находится на левом берегу Темзы. Остров Мэн - расположен почти в центре Ирландского моря. Волан - закругленный с одного конца кусок пробкового дерева с насаженными на него перьями. Заменял мяч в старинной игре. Цирк Фрапкони. - Франкони (1738-1836) - известный дрессировщик животных. Вобан - знаменитый французский военный инженер (1633-1707), создатель многих военных укреплений и крепостей во Франции. Газебрук - город на севере Франции. ...религиозные зрелища Ричардсона. - Ричардсон - владелец популярного в середине XIX века бродячего театра, где ставили самые разнообразные зрелища от мелодрам до назидательно-религиозных представлений. ...орнитологический... вид... - Орнитология - наука, изучающая птиц. Кассим-баба - персонаж из "Сказок тысяча и одной ночи". ...придавали ей сходство с мятежными толпами Мазаньелло... - Мазаньелло (1623-1647) - вождь восстания неаполитанских рыбаков (1647) против испанцев, оккупировавших Неаполь. ...принадлежали к племени каннибалов... - Название "каннибалы" (людоеды) произошло от слова "каниба" - так во времена Колумба жители Багамских островов называли жителей Гаити, которых они считали людоедами. ...выступать в роли Атласа, с достоинством несущего на плечах роскошный родовой особняк. - Атлас, по древнегреческому преданию, сын титана Япета и брат Прометея. Вместе с другими титанами он хотел завладеть небом, за что Зевс осудил его держать на себе небесный свод. ...в элегии Грея.. - Грей Томас (1716-1771) - английский поэт-сентименталист. В 1751 году была напечатана его элегия "Сельское кладбище", которая принесла поэту широкую известность. ...верить юному Норвалу... - Порвал - персонаж из драмы шотландского драматурга Джона Хоума (1722-1808) "Дуглас". ...на каких патагонцев она были рассчитаны?.. - Патагонцы (большеногие) - общее название индейцев, населявших южную часть Аргентины (Пампу и Патагонию); большая часть их была истреблена аргентинскими колонизаторами в середине XIX века. Диккенс ошибочно считает патагонцев людьми очень крупного телосложения. На самом деле они были невысокого роста, с непропорционально большой головой при коротких руках и ногах. ...из чего я заключаю, что вкус ее почтенных родителей, не удосужившихся познакомиться с Саут-Кенсингтонским музеем, был воспитан весьма недостаточно.... - Саут-Кенсингтонский музей представлял для обозрения весьма пеструю по содержанию экспозицию, включающую произведения живописи и скульптуры, машины, книги и даже продукты животноводства. ...написал ...больше писем, чем Хорэс Уолпол. - Хорэс Уолпол - английский писатель (1717-1797), известен как основоположник жанра романов ужаса и тайн (так называемых готических романов). Здесь имеется в виду посмертное издание "Писем" Уолпола, включающее две тысячи семьсот образцов его эпистолярного искусства. ...будто на английском престоле восседает какой-нибудь Бурбон... - Бурбоны - французская королевская династия, занимавшая престол во Франции в XVI-ХIХ веках. Бурбоны проводили жесткую политику укрепления абсолютной королевской власти и беспощадного угнетения народа. ...этот вопрос мне хотелось бы задать профессору Оуэну. - Оуэн Ричард (1804-1892) - английский натуралист-анатом. ...привлек на мою сторону сэра Бенджамина Броди, сэра Дэвида Уилки... - Бенджамин Броди (1783-1862)-известный английский врач. Дэвид Уилки (1785-1841) - шотландский живописец. ...вроде заговора Гая Фокса. - Речь идет о так называемом "Пороховом заговоре" (1605), который был организован католиками против короля Иакова I. Один из организаторов заговора, Гай Фокс, должен был поджечь бочки с порохом, установленные заранее в подвалах парламента. Однако бочки были обнаружены и заговор открыт. В день годовщины открытия Порохового заговора, 5 ноября, по улицам носили, а затем сжигали соломенное чучело Гая Фокса. ...затем последовало "А ну живей, ребята", затем "Янки Дудл"... "Боже, храни королеву!"... - "А ну живей, ребята" - название английской народной песни. "Янки Дудл", - песня, возникшая в Англии во времена Кромвеля. Была завезена в Америку в эпоху войны за независимость (1775-1783) и стала там популярной народной песней. "Боже, храни королеву" - английский государственный гимн. Потомки святого Георгия и Дракона. - По преданию, св. Георгий, победитель страшного дракона, жил в конце III века н. э. Считается главным покровителем Англии. Эктон.. - западное предместье Лондона. Фигура... не обезображена, как, согласно мифу, были обезображены прекрасные родоначальницы племени мудрых воительниц).. - По преданию, амазонки выжигали себе правую грудь, чтобы она не мешала натягиванию лука. Мормоны - религиозная секта, возникшая в первой половине XIX века в Северной Америке. Религия мормонов - смесь различных верований. Их общины построены на строго иерархическом принципе, требующем от членов секты полного подчинения. У мормонов имелась тайная полиция (данаиты), не гнушавшаяся темными преступлениями и убийствами. Совершенно бесправны были женщины, в общинах допускалось многоженство. Берега Соленого озера в Северной Америке - место, где мормоны основали свои поселения. ...давно уже мечтает добраться до пророка Джо Смита... - Имеется в виду невежественный авантюрист Джозеф Смит, напечатавший в 1830 году "Книгу мормонов", в которой он объявил, что учение мормонов возникло еще до рождества Христова и что мормоны уже тогда были истинными христианами. А он, Джо Смит, по указанию ангела, нашел таинственные скрижали, на которых было записано это учение. "Библия Сжита" оказалась просто неизданным романом одного пастора, однако Джо Смит, новоявленный "пророк", сумел найти себе последователей и основать первую общину мормонов. Багатель - игра, напоминающая бильярд. ...позади закрытых банков могущественной Ломберд-струт. - Ломберд-стрит - улица в Сити, на которой сосредоточено большое число банков. Такие превращения известны еще со времен Виттингтона. - С именем Виттингтона (Ричард Виттингтон - историческое лицо, жившее в конце XIV - начале XV века) связана известная английская легенда о бедном ученике лондонского купца. Однажды Виттингтон решил бежать от хозяина, но вернулся, услышав в звоне церковных колоколов слова: "Вернись, Дик Виттингтон, трижды лорд-мэр Лондона". После этого Виттингтон разбогател и трижды избирался лорд-мэром Лондона. Таверна Гарравея - одна из старейших кофеен в лондонском Сити; в ней обычно собирались деловые люди и заключались крупные торговые сделки. Уильям Питт - английский премьер-министр в 1783-1801 и 1804-1806 годах; проводил реакционную политику, в частности, добился увеличения налогов. Заплесневелый дореформенный член парламента от этого гнилого местечка... - Избирательная реформа 1832 года уничтожила представительство в английском парламенте от так называемых "гнилых местечек", ничтожных по территории, а порой даже ненаселенных. Абердин - порт на восточном побережье Шотландии. Экзетер - главный город графства Девоншир, лежащий на берегах реки Экс, древняя столица саксонских королей. Друри-лейн. - В данном случае речь идет о районе трущоб, каким были во времена Диккенса окрестности театра Друри-лейн. ...как гонимый амоком малаец. - Амок (японск. - убивать) - порыв преходящего бешенства. Эта болезнь была распространена среди жителей Индийского архипелага. Одержимый амоком человек бежит и безжалостно убивает всех, кто попадается ему на пути. Медуэй - река в графстве Кент, на которой расположены Чатамские корабельные доки. ...в каком-нибудь древнем амфитеатре (например, в Вероне)... - Верона - город в Италии, где имеется много памятников древности, в том числе хорошо сохранившийся огромный древнеримский амфитеатр - овальное мраморное здание, рассчитанное на 22 000 зрителей. ...для игры в "Папессу Иоанну". - "Папесса Иоанна" - распространенная в Англии карточная игра. ...чтобы прихватить их в подарок Харону для его лодки... - Харон в греческой и римской мифологии - старик перевозчик, переправлявший через реку Ахерон в подземное царство тени умерших. Отсюда обычай вкладывать покойнику в рот между зубами медную монету для уплаты Харону за переправу. ...куда веселый Стюарт впустил голландцев... - Имеется в виду английский король Карл II (1630-1685), двор которого отличался распущенностью нравов; Голландия была одно время его союзницей в войне с Францией. ...о хвастливом Пистоле... - Пистоль - сподвижник Фальстафа (Шекспир, "Виндзорские кумушки", "Генрих IV" и "Генрих V"). "Гений Франции!" - Речь идет о Наполеоне I. ...гостил у меня один англичанин... - Имеется в виду Ангус Флетчер, друг Диккенса. Спикер (буквально - оратор) - председатель палаты общие в английском парламенте. Суд Общих Тяжб - гражданский суд, один из высших судов общего права в Англии, которые руководствовались нормами обычного права и судебными прецедентами, так как в Англии нет кодекса законов. В связи с этим английские юристы крайне усложнили процесс судопроизводства. Ливингстон Дэвид (1813-1873)-выдающийся английский путешественник, исследователь Африки. За тридцать лет путешествий Ливингстон обследовал природу огромных пространств от Кейптауна почти до экватора и от Атлантического до Индийского океана. Особенное внимание он обращал на жизнь и нравы местных жителей. Вестминстерское аббатство - старинная церковь в Лондоне, основана в 616 году саксонским королем Себертом. С XI века - место коронования английских королей и королев, а также усыпальница королей, государственных деятелей и выдающихся людей Англии. В южном приделе здания находится "Уголок поэтов" - усыпальница великих английских писателей. Древнейшая часть здания находится прямо против парламента - поэтому Диккенс и рекомендует "обезвреживать" там словоохотливых парламентариев перед их появлением в парламенте. "Эсквайр" - в XVII веке титул "эсквайр" присваивался английским землевладельцам, позднее это слово стали ставить после имени и фамилии зажиточных буржуа, чиновников, адвокатов, судей и т. д. Криббедж - карточная игра. Корнуэлл - мыс Корнуэлл в графстве Корнуэлл - одна из крайних западных точек Англии. ...газетный лист с отчетом о похоронах ее высочества принцессы Шарлотты... - принцесса Шарлотта - дочь английского короля Георга IV, умерла в 1817 году. Гринвичский пенсионер - обитатель приюта для престарелых моряков в Гринвиче. ...на улице Ватерлоо, этом пустынном отроге Абруццских гор... - Абруццы - горы в Италии, наиболее высокая часть Апеннин, их крутые склоны расчленены глубокими ущельями. Диккенс иронически сопоставляет широкую оживленную улицу Ватерлоо с пустынной частью Абруцц. Карлейль Томас (1795-1881) - английский публицист и историк. Евгений. - Под этим именем Лоренс Стерн выводит в "Тристраме Шенди" и "Сентиментальном путешествии" своего близкого друга Джона Голла. Элиза - друг и возлюбленная Стерна Элиза Дрепер. ...зрелые потомки великана Отчаяние - в противовес отряду юного ангела Надежды. - Великан Отчаяние и ангел Надежды - аллегорические фигуры из романа английского писателя Джона Бепьяна "Путь паломника". Инмэновский пароход... - то есть пароход, принадлежащий англичанину Инмэну (1825-1881) - основателю пароходной линии, чьи суда курсировали между Англией и Америкой. ...просматривал знаменитую "Пляску смерти". - Имеется в виду серия гравюр немецкого художника Гольбейна, впервые изданная в 1538 году в Лионе. В XIX веке неоднократно переиздавались. ...своим цветом напоминала краски босджесмепа - то есть бушмена (юго-западная Африка). Название босджесмены (bosjesmans) - то есть люди кустов, зарослей - было дано бушменам голландцами в конце XVII века. Бушмены известны как создатели интересных образцов наскальной живописи. Их красками были: сажа, известь и охра нескольких тонов. Театр Аделфи - театр реалистической мелодрамы, расположен на одной из главных улиц Лондона, Стрэнде. Френология - псевдонаучное "учение" о связи между наружной формой черепа и умственными и моральными качествами человека. ...бродили в толпе призраки эпохи Георга Четвертого... - Георг IV (1762-1830) - английский король (1820- 1830), поддерживал крайне реакционную политику правительства консервативной партии. Среди аристократии пользовался славой "первого джентльмена Европы". Английский народ неоднократно открыто выражал свою ненависть к Георгу IV в выступлениях и демонстрациях. ....мистер Барлоу прославился как наставник мастера Гарри Сэндфорда и мастера Томми Мертона. - Мистер Барлоу, Сэпдфорд и Мертон - персонажи широко известной в Англии детской книжки Томаса Дэя "История Сэндфорда я Мертона" (1783). Харди-гарди - старинный струнный музыкальный инструмент. ...инструменты, характерные исключительно для Отца Вод. - Отец Вод - река Миссисипи в Америке. ...спасающиеся от тюрьмы должники в Холирудском убежище... - Холируд - королевский дворец в Эдинбурге, построенный на месте древнего аббатства, служившего часто резиденцией и местом погребения английских королей. Во времена католиков Холируд был убежищем для правонарушителей всех родов, на его территории они находились вне досягаемости правосудия. Но затем это стало привилегией лишь несостоятельных должников. Перипатетик (буквально - "прогуливающийся") - последователь древнегреческой философской школы Аристотеля. По преданию, Аристотель преподавал свое учение во время прогулок. ...в книге покойной миссис Троллоп об Америке. - Имеется в виду книга английской писательницы Фрэнсис Троллоп (1780-1863) "Домашние нравы американцев" (1832), в которой она излагает свои впечатления об Америке, в резко неодобрительном тоне отзываясь о нравах американцев. "Sartor Resartus" - философско-публицистический роман Т. Карлейля (1833-1834). ...как выразился бы уважаемый герр Тойфельсдрек. - Тойфельсдрек - вымышленное лицо, профессор, чей труд Карлейль якобы излагает в романе "Sartor Resartus".