по столу огромным кулаком. - Пью за ее здоровье и желаю, чтобы все женщины походили на нее! Пока все эти похвалы расточались по адресу достойной Нэнси, эта молодая леди спешила в полицейское управление, куда вскоре и прибыла благополучно, несмотря на вполне понятную робость, вызванную необходимостью идти по улицам одной, без провожатых. Войдя с черного хода, она тихонько постучала ключом в дверь одной из камер и прислушалась. Оттуда не доносилось ни звука; тогда она кашлянула и снова прислушалась. Ответа не было, и она заговорила. - Ноли, миленький! - ласково прошептала Нэнси. - Ноли! В камере не было никого, кроме жалкого, босого преступника, арестованного за игру на флейте; так как его преступление против общества было вполне доказано, мистер Фэнг приговорил его к месяцу заключения в исправительном доме, заметив весьма кстати и юмористически, что раз у него такой избыток дыхания, полезнее будет потратить его на ступальное колесо, чем на музыкальный инструмент. Преступник ничего не отвечал, ибо мысленно оплакивал флейту, конфискованную в пользу графства. Тогда Нэнси подошла к следующей камере и постучалась. - Что нужно? - отозвался тихий, слабый голос. - Нет ли здесь маленького мальчика? - спросила Нэнси, предварительно всхлипнув. - Нет! - ответил заключенный. - Боже упаси! Это был шестидесятипятилетний бродяга, приговоренный к тюремному заключению за то, что не играл на флейте, - иными словами, просил милостыню на улице и ничего не делал для того, чтобы заработать себе на жизнь. В смежной камере сидел человек, который отправлялся в ту же самую тюрьму, так как торговал вразнос оловянными кастрюлями, не имея разрешения, - иными словами, уклонялся от уплаты налогов и делал что-то для того, чтобы заработать себе на жизнь. Но так как никто из этих преступников не отзывался на имя Оливера и ничего о нем не знал, Нэнси обратилась непосредственно к добродушному старику в полосатом жилете и со стонами и причитаниями, - они казались особенно жалобными, ибо она искусно теребила корзинку и ключ, - потребовала у него своего милого братца. - У меня его нет, моя милая, - сказал старик. - Где же он? - взвизгнула Нэнси. - Его забрал с собой джентльмен, - ответил тот. - Какой джентльмен? Боже милостивый! Какой джентльмен? - вскричала Нэнси. В ответ на этот невразумительный вопрос старик сообщил взволнованной "сестре", что Оливеру стало дурно в камере судьи, что его оправдали, так как один свидетель показал, будто кража совершена не им, а другими мальчиками, оставшимися на свободе, и что истец увез Оливера, лишившегося чувств, к себе, в свой собственный дом. Об этом доме ее собеседник знал только, что он находится где-то в Пентонвиле, - это слово он расслышал, когда давались указания кучеру. В ужасном смятении и растерянности несчастная молодая женщина, шатаясь, поплелась к воротам, а затем, сменив нерешительную поступь на быстрый бег, вернулась к дому еврея самыми запутанными и извилистыми путями, какие только могла придумать. Мистер Билл Сайкс, едва успев выслушать отчет о ее походе, поспешно кликнул белую собаку и, надев шляпу, стремительно удалился, не тратя времени на такую формальность, как пожелание остальной компании счастливо оставаться. - Милые мои, мы должны узнать, где он... Его нужно найти! - в страшном волнении сказал еврей. - Чарли, ты пока ничего не делай, только шныряй повсюду, пока не добудешь о нем каких-нибудь сведений. Нэнси, моя милая, мне во что бы то ни стало нужно его отыскать. Я тебе доверяю во всем, моя милая, - тебе и Плуту! Постойте, постойте, - добавил еврей, дрожащей рукой отпирая ящик стола, - вот вам деньги, милые мои. Я на сегодня закрываю лавочку. Вы знаете, где меня найти! Не задерживайтесь здесь ни на минуту. Ни на секунду, мои милые! С этими словами он вытолкнул их из комнаты и, старательно повернув два раза ключ в замке и заложив дверь засовом, достал из потайного местечка шкатулку, которую случайно увидел Оливер. Затем он торопливо начал прятать часы и драгоценные вещи у себя под одеждой. Стук в дверь заставил его вздрогнуть и оторваться от этого занятия. - Кто там? - крикнул он пронзительно. - Я! - раздался сквозь замочную скважину голос Плута. - Ну, что еще? - нетерпеливо крикнул еврей. - Нэнси спрашивает, куда его тащить - в другую берлогу? - осведомился Плут. - Да! - ответил еврей. - Где бы она его не сцапала! Отыщите его, отыщите, вот и все! Я уж буду знать, что дальше делать. Не бойтесь! Мальчик буркнул, что он понимает, и бросился догонять товарищей. - Пока что он не выдал, - сказал еврей, принимаясь за прежнюю работу. - Если он вздумает болтать о нас своим новым друзьям, мы еще успеем заткнуть ему глотку. ГЛАВА XIV, заключающая дальнейшие подробности о пребывании Оливера у мистера, Браунлоу, а также замечательное пророчество, которое некий мистер Гримуиг изрек касательно Оливера, когда тот отправился исполнять поручение. Оливер быстро пришел в себя после обморока, вызванного внезапным восклицанием мистера Браунлоу, а старый джентльмен и миссис Бэдуин в дальнейшем старательно избегали упоминать о портрете: разговор не имел ни малейшего отношения ни к прошлой жизни Оливера, ни к его видам на будущее и касался лишь тех предметов, которые могли позабавить его, но не взволновать. Оливер был все еще слишком слаб, чтобы вставать к завтраку, но на следующий день, спустившись в комнату экономки, он первым делом бросил нетерпеливый взгляд на стену в надежде снова увидеть лицо прекрасной леди. Однако его ожидания были обмануты - портрет убрали. - А, вот что! - сказала экономка, проследив за взглядом Оливера. - Как видишь, его унесли. - Вижу, что унесли, сударыня, - ответил Оливер. - Зачем его убрали? - Его сняли, дитя мое, потому что, по мнению мистера Браунлоу, он как будто тебя беспокоил. А вдруг он, знаешь ли, помешал бы выздоровлению, - сказала старая леди. - О, право же нет! Он меня не беспокоил, сударыня, - сказал Оливер. - Мне приятно было смотреть на него. Я очень его полюбил. - Ну-ну! - благодушно сказала старая леди. - Постарайся, дорогой мой, как можно скорее поправиться, и тогда портрет будет повешен на прежнее место. Это я тебе обещаю! А теперь поговорим о чем-нибудь другом. Вот все сведения, какие мог получить в то время Оливер о портрете. В ту пору он старался об этом не думать, потому что старая леди была очень добра к тему во время его болезни; и он внимательно выслушивал бесконечные истории, какие она ему рассказывала о своей милой и прекрасной дочери, вышедшей замуж за милого и прекрасного человека и жившей в деревне, и о сыне, который служил клерком у купца в Вест-Индии и был также безупречным молодым человеком, и четыре раза в год посылал домой такие почтительные письма, что у нее слезы навертывались на глаза при упоминании о них. Старая леди долго распространялась о превосходных качествах своих детей, а также и о достоинствах своего доброго, славного мужа, который - бедная, добрая душа! - умер ровно двадцать шесть лет назад... А затем наступало время пить чай. После чаю она принималась обучать Оливера криббеджу *, который он усваивал с такой же легкостью, с какой она его преподавала; и в эту игру они играли с большим интересом и торжественностью, пока не наступал час, когда больному надлежало дать теплого вина с водой и уложить его в мягкую постель. Это были счастливые дни - дни выздоровления Оливера. Все было так мирно, чисто и аккуратно, все были так добры и ласковы, что после шума и сутолоки, среди которых протекала до сих пор его жизнь, ему казалось, будто он в раю. Как только он окреп настолько, что мог уже одеться, мистер Браунлоу приказал купить ему новый костюм, новую шляпу и новые башмаки. Когда Оливеру объявили, что он может распорядиться по своему усмотрению старым своим платьем, он отдал его служанке, которая была очень добра к нему, и попросил ее продать это старье какому-нибудь еврею, а деньги оставить себе. Эту просьбу она с готовностью исполнила. И когда Оливер, стоя у окна гостиной, увидел, как еврей спрятал платье в свой мешок и удалился, он пришел в восторг при мысли, что эти вещи унесли и теперь ему уже не грозит опасность снова их надеть. По правде сказать, это были жалкие лохмотья, и у Оливера никогда еще не бывало нового костюма. Однажды вечером, примерно через неделю после истории с портретом, когда Оливер разговаривал с миссис Бэдуин, мистер Браунлоу прислал сказать, что хотел бы видеть Оливера Твиста у себя в кабинете и потолковать с ним немного, если он хорошо себя чувствует. - Господи, спаси и помилуй нас! Вымой руки, дитя мое, и дай-ка я хорошенько приглажу тебе волосы! - воскликнула миссис Бэдуин. - Боже мой! Знай мы, что он пожелает тебя видеть, мы бы надели тебе чистый воротничок и ты засиял бы у нас, как новенький шестипенсовик! Оливер повиновался старой леди, и хотя она горько сетовала о том, что теперь уже некогда прогладить гофрированную оборочку у воротничка его рубашки, он казался очень хрупким и миловидным, несмотря на отсутствие столь важного украшения, и она, с величайшим удовольствием осмотрев его с головы до ног, пришла к выводу, что даже если бы их и предупредили заблаговременно, вряд ли можно было сделать его еще красивее. Ободренный этими словами, Оливер постучал в дверь кабинета. Когда мистер Браунлоу предложил ему войти, он очутился в маленькой комнатке, заполненной книгами, с окном, выходившим в красивый садик. К окну был придвинут стол, за которым сидел и читал мистер Браунлоу. При виде Оливера он отложил в сторону книгу и предложил ему подойти к столу и сесть. Оливер повиновался, удивляясь, где можно найти людей, которые бы читали такое множество книг, казалось написанных для того, чтобы сделать человечество более разумным. До сей поры это является загадкой и для людей более искушенных, чем Оливер Твист. - Много книг, не правда ли, мой мальчик? - спросил мистер Браунлоу, заметив, с каким любопытством Оливер посматривал на книжные полки, поднимавшиеся от пола до потолка. - Очень много, сэр, - ответил Оливер. - Столько я никогда не видал. - Ты их прочтешь, если будешь вести себя хорошо, - ласково сказал старый джентльмен, - и тебе это понравится больше, чем рассматривать переплеты. А впрочем, не всегда: бывают такие книги, у которых самое лучшее - корешок и обложка. - Должно быть, это вон те тяжелые книги, сэр, - заметил Оливер, указывая на большие томы в раззолоченных переплетах. - Не обязательно, - ответил старый джентльмен, гладя его по голове и улыбаясь. - Бывают книги такие же тяжелые, но гораздо меньше этих. А тебе бы не хотелось вырасти умным и писать книги? - Я думаю, мне больше бы хотелось читать их, сэр, - ответил Оливер. - Как! Ты не хотел бы писать книги? - спросил старый джентльмен. Оливер немножко подумал, а потом сообщил, что, пожалуй, гораздо лучше продавать книги; в ответ на это старый джентльмен от души рассмеялся и объявил, что он неплохо сказал. Оливер обрадовался, хотя понятия не имел о том, что тут хорошего. - Прекрасно! - сказал старый джентльмен, перестав смеяться. - Не бойся! Мы из тебя не сделаем писателя, раз есть возможность научиться какому-нибудь честному ремеслу или стать каменщиком. - Благодарю вас, сэр, - сказал Оливер. Услыхав его серьезный ответ, старый джентльмен снова расхохотался и сказал что-то о странностях инстинкта, но Оливер не понял и не обратил на это внимания. - А теперь, мой мальчик, - продолжал мистер Браунлоу, говоря - если это было возможно - еще более ласково, но в то же время лицо его было такое серьезное, какого Оливер никогда еще у него не видывал, - я хочу, чтобы ты с величайшим вниманием выслушал то, что я намерен сказать. Я буду говорить с тобой совершенно откровенно, потому что я уверен: ты можешь понять меня не хуже, чем многие другие старше тебя. - О, прошу вас, сэр, не говорите мне, что вы хотите меня прогнать! - воскликнул Оливер, испуганный серьезным тоном старого джентльмена. - Не выбрасывайте меня за дверь, чтобы я снова бродил по улицам! Позвольте мне остаться здесь и быть вашим слугой. Не отсылайте меня назад, в то ужасное место, откуда я пришел! Пожалейте бедного мальчика, сэр! - Милое мое дитя, - сказал старый джентльмен, растроганный неожиданной и горячей мольбой Оливера, - тебе незачем бояться, что я тебя когда-нибудь покину, если ты сам не дашь повода... - Никогда, никогда этого не случится, сэр! - перебил Оливер. - Надеюсь, - ответил старый джентльмен. - Не думаю, чтобы ты когда-нибудь это сделал. Мне приходилось быть обманутым теми, кому я старался помочь, но я весьма расположен верить тебе, и мне самому непонятно, почему я тобой так интересуюсь. Люди, которым я отдал самую горячую свою любовь, лежат в могиле; и хотя вместе с ними погребены счастье и радость моей жизни, я не превратил своего сердца в гробницу и оставил его открытым для - лучших моих чувств. Глубокая скорбь только укрепила эти чувства и очистила их. Так как старый джентльмен говорил тихо, обращаясь скорее к самому себе, чем к своему собеседнику, а затем умолк, то и Оливер не нарушал молчания. - Так-то! - сказал, наконец, старый джентльмен более веселым тоном. - Я заговорил об этом только потому, что сердце у тебя молодое и ты, узнав о моих горестях и страданиях, постараешься, быть может, не доставлять мне еще новых огорчений. По твоим словам, ты сирота и у тебя нет ни единого друга; сведения, какие мне удалось получить, подтверждают эти слова. Расскажи мне все о себе: откуда ты пришел, кто тебя воспитал и как ты попал в ту компанию, в какой я тебя нашел? Говори правду, и пока я жив, у тебя всегда будет друг. В течение нескольких минут всхлипывания мешали Оливеру говорить; когда же он собрался рассказать о том, как его воспитывали на ферме и как мистер Бамбл отвел его в работный дом, раздался отрывистый, нетерпеливый двойной удар в парадную дверь, и служанка, взбежав по лестнице, доложила о приходе мистера Гримуига. - Он идет сюда? - осведомился мистер Браунлоу. - Да, сэр, - ответила служанка. - Он спросил, есть ли в доме сдобные булочки, и, когда я ответила утвердительно, объявил, что пришел пить чай. Мистер Браунлоу улыбнулся и, обратившись к Оливеру, пояснил, что мистер Гримуиг - старый его друг, и пусть Оливер не обращает внимания на его несколько грубоватые манеры, ибо в сущности он достойнейший человек, о чем имел основания знать мистер Браунлоу. - Мне уйти вниз, сэр? - спросил Оливер. - Нет, - ответил мистер Браунлоу, - я бы хотел, чтобы ты остался. В эту минуту в комнату вошел, опираясь на толстую трость, дородный старый джентльмен, слегка прихрамывающий на одну ногу; на нем был синий фрак, полосатый жилет, нанковые брюки и гетры и широкополая белая шляпа с зеленой каймой. Из-под жилета торчало мелко гофрированное жабо, а снизу болталась очень длинная стальная цепочка от часов, на конце которой не было ничего, кроме ключа. Концы его белого галстука были закручены в клубок величиной с апельсин, а всевозможные гримасы словно скручивали его физиономию и не поддавались описанию. Разговаривая, он имел обыкновение склонять голову набок, посматривая уголком глаза, что придавало ему необычайное сходство с попугаем. В этой позе он и остановился, едва успел войти в комнату, и, держа в вытянутой руке кусочек апельсинной корки, воскликнул ворчливым, недовольным голосом: - Смотрите! Видите? Не странная ли и не удивительная ли это вещь: стоит мне зайти к кому-нибудь в дом, как я нахожу на лестнице вот такого помощника бедных врачей? Некогда я охромел из-за апельсинной корки и знаю, что в конце концов апельсинная корка послужит причиной моей смерти. Так оно и будет, сэр! Апельсинная корка послужит причиной моей смерти, а если это неверно, то я готов съесть свою собственную голову, сэр! Этим превосходным предложением мистер Гримуиг заключал и подкреплял чуть ли не каждое свое заявление, что было весьма странно, ибо, если даже допустить, что наука достигнет той ступени, когда джентльмен сможет съесть свою собственную голову, если он того пожелает, голова мистера Гримуига была столь велика, что самый сангвинический человек вряд ли мог питать надежду прикончить ее за один присест, даже если совершенно не принимать в расчет очень толстого слоя пудры. - Я съем свою голову, сэр! - повторил мистер Гримуиг, стукнув тростью по полу. - Погодите! Это что такое? - добавил он, взглянув на Оливера и отступив шага на два. - Это юный Оливер Твист, о котором мы говорили, - сказал мистер Браунлоу. Оливер поклонился. - Надеюсь, вы не хотите сказать, что это тот самый мальчик, у которого была горячка? - попятившись, сказал мистер Гримуиг. - Подождите минутку! Не говорите ни слова! Постойте-ка... - бросал отрывисто мистер Гримуиг, потеряв всякий страх перед горячкой и с торжеством делая открытие, - это тот самый мальчик, у которого был апельсин? Если это не тот самый мальчик, сэр, который бросил корку на лестнице, я съем свою голову, да и его в придачу! - Нет, у него не было апельсина, - смеясь, сказал мистер Браунлоу. - Полно! Положите свою шляпу и побеседуйте с моим юным другом. - Меня этот вопрос очень беспокоит, сэр, - произнес раздражительный старый джентльмен, снимая перчатки. - По всей нашей улице всегда валяются на мостовой апельсинные корки, и мне и_з_в_е_с_т_н_о, что их разбрасывает мальчишка хирурга, который живет на углу. Вчера вечером молодая женщина поскользнулась, наступив на корку, и упала у решетки моего сада. Как только она встала, я увидел, что она смотрит на его проклятый красный фонарь *, безмолвно приглашающий войти. "Не ходите к нему! - крикнул я из окна. - Это убийца! Он расставляет капканы!" И это правда. А если это не так... Тут вспыльчивый старый джентльмен громко стукнул тростью об пол, что, как знали его друзья, заменяло его обычную присказку всякий раз, когда она не была выражена словами. Затем, не выпуская из рук трости, он сел и, раскрыв лорнет, висевший на широкой черной ленте, устремил взор на Оливера, который, видя, что является объектом наблюдения, покраснел и снова поклонился. - Это тот самый мальчик, не так ли? - сказал, наконец, мистер Гримуиг. - Тот самый, - ответил мистер Браунлоу. - Как ты себя чувствуешь? - спросил мистер Гримуиг. - Гораздо лучше, благодарю вас, сэр, - ответил Оливер. Мистер Браунлоу, как будто опасаясь, что его чудаковатый друг вот-вот скажет что-нибудь неприятное, попросил Оливера пойти вниз и передать миссис Бэдуин просьбу распорядиться о чае; он с радостью повиновался, так как ему не особенно понравились манеры гостя. - Хорошенький мальчик, не правда ли? - спросил мистер Браунлоу. - Не знаю, - брюзгливо отозвался мистер Гримуиг. - Не знаете? - Не знаю. Не вижу никакой разницы между мальчишками. Я знаю только два сорта мальчишек: мальчишки мучнистые и мальчишки мясистые. - К каким же относится Оливер? - К мучнистым. У одного моего приятеля мясистый мальчишка; они его называют прекрасным мальчуганом: круглая голова, красные щеки, блестящие глаза. Ужасный мальчишка. Туловище, руки и ноги у него такие, что его синий костюм вот-вот лопнет по швам; голос, как у лоцмана, а аппетит волчий. Я его знаю! Негодяй! - Полно! - сказал мистер Браунлоу. - Это отнюдь не отличительные признаки юного Оливера Твиста; стало быть, он не может возбуждать ваш гнев. - Согласен, не отличительные, - заметил мистер Гримуиг. - У него могут быть еще похуже. Тут мистер Браунлоу нетерпеливо кашлянул, что, по-видимому, доставило величайшее удовольствие мистеру Гримуигу. - У него могут быть и похуже, говорю я, - повторил мистер Гримуиг. - Откуда он взялся? Кто он такой? Что он такое? У него была горячка. Ну так что ж! Горячка не является особой привилегией порядочных людей, не так ли? Дурные люди тоже болеют иной раз горячкой, не правда ли? Я знал одного человека, которого повесили на Ямайке за то, что он убил своего хозяина. Он шесть раз болел горячкой; на этом основании он не был помилован. Тьфу! Чепуха! Дело в том, что в самых тайниках души мистер Гримуиг был весьма расположен признать наружность и манеры Оливера в высшей степени привлекательными; однако у него была неудержимая потребность противоречить, обострившаяся в тот день благодаря найденной им апельсинной корке; решив про себя, что ни один человек не заставит его признать мальчика красивым или некрасивым, он сразу стал возражать своему другу. Когда мистер Браунлоу заявил, что ни на один из этих вопросов он пока не может дать удовлетворительного ответа, так как откладывает расследование, касающееся прошлой жизни Оливера, до той поры, пока мальчик не окрепнет, мистер Гримуиг злорадно усмехнулся. С насмешливой улыбкой он спросил, имеет ли экономка обыкновение проверять на ночь столовое серебро; если она в одно прекрасное утро не обнаружит пропажи одной-двух столовых ложек, то он готов... и так далее. Зная странности своего друга, мистер Браунлоу - хотя он и сам был вспыльчивым джентльменом - выслушал все это очень добродушно; за чаем все шло очень мирно, так как мистер Гримуиг за чаем милостиво соизволил выразить полное свое одобрение булочкам, и Оливер, принимавший участие к чаепитии, уже не так смущался и присутствии сердитого старого джентльмена. - А когда же вам предстоит услышать полный, правдивый и подробный отчет о жизни и приключениях Оливера Твиста? - спросил Гримуиг мистера Браунлоу по окончании трапезы и, заведя об этом речь, искоса взглянул на Оливера. - Завтра утром, - ответил мистер Браунлоу. - Я бы хотел быть в это время с ним наедине. Ты придешь ко мне, дорогой мой, завтра в десять часов утра. - Как вам будет угодно, сэр, - сказал Оливер. Он ответил с некоторым замешательством, потому что его смутил пристальный взгляд мистера Гримуига. - Вот что я вам скажу, - шепнул сей джентльмен мистеру Браунлоу, - завтра утром он к вам не придет. Я видел, как он смутился. Он вас обманывает, добрый мои друг. - Готов поклясться, что не обманывает! - с жаром воскликнул мистер Браунлоу. - Если не обманывает, - сказал мистер Гримуиг, - то я готов... - и трость стукнула об пол. - Я ручаюсь своей жизнью, что этот мальчик не лжет! - сказал мистер Браунлоу, стукнув кулаком по столу. - А я - своей головой за то, что он лжет! - ответствовал мистер Гримуиг, также стукнув по столу. - Увидим! - сказал мистер Браунлоу, сдерживая нарастающий гнев. - Совершенно верно! - отозвался мистер Гримуиг с раздражающей улыбкой. - Посмотрим! Судьбе угодно было, чтобы в эту минуту миссис Бэдуин принесла небольшую пачку книг, купленных утром мистером Браунлоу у того самого владельца книжного ларька, который уже появлялся в этом повествовании. Положив их на стол, она хотела выйти из комнаты. - Задержите мальчика, миссис Бэдуин, - сказал мистер Браунлоу, - я хочу кое-что отослать с ним обратно. - Он ушел, сэр, - ответила миссис Бэдуин. - Верните его, - сказал мистер Браунлоу. - Это дело важное. Книгопродавец - человек бедный, а за книги не уплачено. И несколько книг нужно отнести назад. Парадная дверь была открыта. Оливер бросился в одну сторону, служанка - в другую, а миссис Бэдуин стояла на пороге и пронзительным голосом звала посланца, но никакого мальчика не было видно. Оливер и служанка вернулись, запыхавшись, и доложили, что того и след простыл. - Ах, боже мой, какая досада! - воскликнул мистер Браунлоу. - Мне так хотелось отослать сегодня вечером эти книги! - Отошлите их с Оливером, - с иронической улыбкой сказал мистер Гримуиг. - Он несомненно доставит их в полной сохранности. - Да, пожалуйста, позвольте мне отнести их, сэр, - сказал Оливер. - Я буду бежать всю дорогу, сэр. Старый джентльмен хотел было сказать, что ни в коем случае не пустит Оливера, но злорадное покашливание мистера Гримуига заставило его принять другое решение: быстрым исполнением поручения Оливер докажет мистеру Гримуигу несправедливость его подозрений хотя бы по этому пункту, и докажет немедленно. - Хорошо! Ты пойдешь, мой милый, - сказал старый джентльмен. - Книги лежат на стуле у моего стола. Принеси их. Радуясь случаю быть полезным, Оливер быстро схватил книги подмышку и с шапкой в руке ждал, что ему поручено будет передать. - Ты ему передашь, - продолжал мистер Браунлоу, - пристально глядя на Гримуига, - ты передашь, что принес эти книги обратно, и уплатишь четыре фунта десять шиллингов, которые я ему должен. Вот билет в пять фунтов. Стало - быть, ты принесешь мне сдачи десять шиллингов. - Десяти минут не пройдет, как я уже вернусь, сэр! - с жаром отвечал Оливер. Спрятав банковый билет в карман куртки, застегивавшийся на пуговицу, и старательно придерживая книги под мышкой, он отвесил учтивый поклон и вышел из комнаты. Миссис Бэдуин проводила его до парадной двери, дала многочисленные указания, как пройти кратчайшим путем, сообщила фамилию книгопродавца и название улицы; все это, по словам Оливера, он прекрасно понял. Добавив сверх того еще ряд наставлений, чтобы он не простудился, старая леди, наконец, позволила ему уйти. - Да благословит бог его милое личико! - сказала старая леди, глядя ему вслед. - Почему-то мне трудно отпускать его от себя. Как раз в эту минуту Оливер весело оглянулся и кивнул ей, прежде чем свернуть за угол. Старая леди с улыбкой ответила на его приветствие и, заперев дверь, пошла к себе в комнату. - Ну-ка, посмотрим: он вернется не позже чем через двадцать минут, - сказал мистер Браунлоу, вынимая часы и кладя их на стол. - К тому времени стемнеет. - О! Вы всерьез думаете, что он вернется? - осведомился мистер Гримуиг. - А вы этого не думаете? - с улыбкой спросил мистер Браунлоу. В тот момент дух противоречия целиком овладел мистером Гримуигом, а самоуверенная улыбка друга еще сильнее его подстрекнула. - Не думаю! - сказал он, ударив кулаком по столу. - На мальчишке новый костюм, под мышкой пачка дорогих книг, а в кармане билет в пять фунтов. Он пойдет к своим приятелям-ворам и посмеется над вами. Если этот мальчишка когда-нибудь вернется сюда, сэр, я готов съесть свою голову. С этими словами он придвинул стул к столу. Два друга сидели в молчаливом ожидании, а между ними лежали часы. Следует отметить, чтобы подчеркнуть то значение, какое мы приписываем нашим суждениям, и ту гордыню, с какой мы делаем самые опрометчивые и торопливые заключения, - следует отметить, что мистер Гримуиг был отнюдь не жестокосердным человеком и непритворно огорчился бы, если бы его почтенного друга обманули и одурачили, но при всем том он искренне и от всей души надеялся в ту минуту, что Оливер Твист никогда не вернется. Сумерки сгустились так, что едва можно было разглядеть цифры на циферблате, но два старых джентльмена по-прежнему сидели молча, а между ними лежали часы. ГЛАВА XV, показывающая, сколь нежно любил Оливера Твиста веселый старый еврей и мисс Нэнси В темной комнате дрянного трактира, в самой грязной части Малого Сафрен-Хилла, в хмурой и мрачной берлоге, пропитанной запахом спирта, где зимой целый день горит газовый рожок и куда летом не проникает ни один луч солнца, сидел над оловянным кувшинчиком и рюмкой человек в вельветовом сюртуке, коротких темных штанах, башмаках и чулках, которого даже при этом тусклом свете самый неопытный агент полиции не преминул бы признать за мистера Уильяма Сайкса. У ног его сидела белая красноглазая собака, которая то моргала, глядя на хозяина, то зализывала широкую свежую рану на морде, появившуюся, очевидно, в результате недавней драки. - Смирно, гадина! Смирно! - приказал мистер Сайкс, внезапно нарушив молчание. Были ли мысли его столь напряжены, что им помешало моргание собаки, или нервы столь натянуты в результате его собственных размышлений, что для их успокоения требовалось угостить пинком безобидное животное, - остается невыясненным. Какова бы ни была причине, но на долю собаки достались одновременно и пинок и проклятье. Собаки обычно не склонны мстить за обиды, нанесенные их хозяевами, по собака мистера Сайкса, отличаясь таким же скверным нравом, как и ее владелец, и, быть может, находясь в тот момент под впечатлением пережитого оскорбления, без всяких церемоний вцепилась зубами в его башмак. Хорошенько встряхнув его, она с ворчанием спряталась под скамью - как раз вовремя, чтобы ускользнуть от оловянного кувшина, который мистер Сайкс занес над ее головой. - Вот оно что! - произнес Сайкс, одной рукой схватив кочергу, а другой неторопливо открывая большой складной нож, который вытащил из кармана. - Сюда, дьявол! Сюда! Слышишь? Собака несомненно слышала, так как мистер Сайкс говорил грубейшим тоном и очень грубым голосом, но, испытывая, по-видимому, какое-то странное нежелание оказаться с перерезанной глоткой, она не покинула своего места и зарычала еще громче; она вцепилась зубами в конец кочерги и принялась грызть ее, как дикий зверь. Такое сопротивление только усилило бешенство мистера Сайкса, который, опустившись на колени, злобно атаковал животное. Собака металась из стороны в сторону, огрызаясь, рыча и лая, а человек ругался, наносил удары и изрыгал проклятья; борьба достигла критического момента, как вдруг дверь распахнулась, и собака вырвалась из комнаты, оставив Билла Сайкса с кочергой и складным ножом в руках. Для ссоры всегда нужны две стороны - гласит старая поговорка. Мистер Сайкс, лишившись собаки как участника в ссоре, немедленно перенес свой гнев на вновь прибывшего. - Черт вас побери, зачем вы влезаете между мной и моей собакой? - злобно жестикулируя, крикнул Сайкс. - Я не знал, мой милый, не знал, - смиренно ответил Феджин (появился именно он). - Не знали, трусливый вор? - проворчал Сайкс. - Не слышали шума? - Ни звука не слышал, Билл, умереть мне на этом месте, - ответил еврей. - Ну да! Конечно, вы ничего не слышите, - злобно усмехнувшись, сказал Сайкс. - Крадетесь так, что никто не слышит, как вы вошли и вышли! Жаль Феджин, что полминуты тому назад вы не были этой собакой! - Почему? - с натянутой улыбкой осведомился еврей. - Потому что правительство заботится о жизни таких людей, как вы, которые подлее всякой дворняжки, но разрешает убивать собак, когда б человек ни пожелал, - ответил Сайкс, с многозначительным видом закрывая свой нож. - Вот почему. Еврей потер руки и, присев к столу, принужденно засмеялся в ответ на шутку своего друга. Впрочем, ему было явно не по себе. - Ладно, ухмыляйтесь! - продолжал Сайкс, кладя на место кочергу и созерцая его со злобным презрением. - Никогда не случится вам посмеяться надо мной, разве что на виселице. Вы в моих руках, Феджин, и будь я проклят, если вас выпущу. Да! Попадусь я - попадетесь и вы. Стало быть, будьте со мной осторожны. - Да, да, мой милый, - сказал еврей, - все это мне известно. У нас... у нас общие интересы, Билл, общие интересы. - Гм... - пробурчал Сайкс, словно он полагал, что не все интересы у них общие. - Ну, что же вы хотели мне сказать? - Все благополучно пропущено через тигель, - отвечал Феджин, - и я принес вашу долю. Она больше, чем полагается вам, мой милый, но так как я знаю, что в следующий раз мы меня не обидите, и... - Довольно болтать! - нетерпеливо перебил грабитель. - Где она? Подавайте! - Хорошо, Билл, не торопите меня, не торопите, - успокоительным гоном отозвался еврей. - Вот она! Все в сохранности! С этими словами он вынул из-за пазухи старый бумажный платок и, развязав большой узел в одном из его уголков, достал маленький пакет в оберточной бумаге. Сайкс, выхватив его из рук еврея, торопливо развернул и начал считать находившиеся в нем соверены *. - Это все? - спросил Сайкс. - Все, - ответил еврей. - А вы по дороге не разворачивали сверток и не проглотили одну-две монеты? - подозрительно спросил Сайкс. - Нечего корчить обиженную физиономию. Вы это уже не раз проделывали. Звякните! В переводе на обычный английский язык это означало приказание позвонить. На звонок явился другой еврей, моложе Феджина, но с почти такой же отталкивающей внешностью. Билл Сайкс указал на пустой кувшинчик. Еврей, превосходно поняв намек, взял кувшин и ушел, чтобы его наполнить, предварительно обменявшись многозначительным взглядом с Феджином, который, как бы ожидая его взгляда, на минутку поднял глаза и в ответ кивнул головой - слегка, так что это с трудом мог бы подметить наблюдательный зритель. Этого не видел Сайкс, который наклонился, чтобы завязать шнурок на башмаке, порванный собакой. Быть может, если бы он заметил быстрый обмен знаками, у него мелькнула бы мысль, что это не предвещает ему добра. - Есть здесь кто-нибудь, Барни? - спросил Феджин; теперь, когда Сайкс поднял голову, он говорил, не отрывая глаз от пола. - Ни души, - ответил Барни, чьи слова - исходили ли они из сердца или нет - проходили через нос. - Никого? - спросил Феджин удивленным тоном, тем самым давая понять, что Барни должен говорить правду. - Никого нет, кроме мисс Нэнси, - ответил Барни. - Нэнси! - воскликнул Сайкс. - Где? Лопни мои глаза, если я не почитаю эту девушку за ее природные таланты. - Она заказала себе вареной говядины в буфетной, - ответил Барни. - Пошлите ее сюда, - сказал Сайкс, наливая водку в стакан. - Пошлите ее сюда. Барни робко глянул на Феджина, словно спрашивая разрешения; так как еврей молчал и не поднимал глаз, Барни вышел и вскоре вернулся с Нэнси, которая была в полном наряде - в чепце, переднике, с корзинкой и ключом. - Напала на след, Нэнси? - спросил Сайкс, предлагая ей рюмку водки. - Напала, Билл, - ответила молодая леди, осушив рюмку, - и здорово устала. Мальчишка был болен, не вставал с постели и... - Ах, Нэнси, милая! - сказал Феджин, подняв глаза. Быть может, странно нахмурившиеся рыжие брови еврея и его полузакрытые глубоко запавшие глаза возвестили мисс Нэнси о том, что она расположена к излишней откровенности, но это не имеет большого значения. В данном случае нам надлежит интересоваться только фактом. А факт тот, что мисс Нэнси вдруг оборвала свою речь и, даря любезные улыбки мистеру Сайксу, перевела разговор на другие темы. Минут через десять у мистера Феджина начался приступ кашля; тогда Нэнси набросила на плечи шаль и объявила, что ей пора идти. Мистер Сайкс, узнав, что часть дороги ему с ней по пути, изъявил желание сопровождать ее; они отправились вместе, а за ними на некотором расстоянии следовала собака, которая крадучись выбежала с заднего двора, как только удалился ее хозяин. Сайкс вышел из комнаты, а еврей выглянул из двери и, посмотрев ему вслед, когда тот шел по темному коридору, погрозил кулаком, пробормотал какое-то проклятье, а затем с отвратительной усмешкой снова присел к столу и вскоре погрузился в чтение небезынтересной газеты "Лови! Держи!" * Тем временем Оливер Твист, не ведая того, что такое небольшое расстояние отделяет его от веселого старого джентльмена, направлялся к книжному ларьку. Дойдя до Клеркенуэла, он по ошибке свернул в переулок, который мог бы и миновать; но он прошел уже полпути, когда обнаружил свою ошибку; зная, что и этот переулок приведет его к цели, он решил не возвращаться и быстро продолжал путь, держа под мышкой книги. Он шел, размышляя о том, каким счастливым и довольным должен он себя чувствовать и как много дал бы он за то, чтобы хоть разок взглянуть на бедного маленького Дика, измученного голодом и побоями, который, быть может, в эту самую минуту горько плачет. Вдруг он вздрогнул, испуганный громким воплем какой-то молодой женщины: "О милый мой братец!" И не успел он осмотреться и понять, что случилось, как чьи-то руки крепко обхватили его за шею. - Оставьте! - отбиваясь, крикнул Оливер. - Пустите меня! Кто это? Зачем вы меня остановили? Единственным ответом на это были громкие причитания обнимавшей его молодой женщины, которая держала в руке корзиночку и ключ от двери. - Ах, боже мой! - кричала молодая женщина. - Я нашла его! Ох, Оливер! Ах ты, дрянной мальчишка, заставил меня столько горя вынести из-за тебя. Идем домой, дорогой мой, идем! Ах, я нашла его! Боже милостивый, благодарю тебя, я нашла его! После этих бессвязных восклицаний молодая особа снова разразилась рыданиями и пришла в такое истерическое состояние, что две подошедшие в это время женщины спросили служившего в мясной лавке мальчика с лоснящимися волосами, смазанными говяжьим салом, не считает ли он нужным сбегать за доктором. На это мальчик из мясной лавки, который, по-видимому, был расположен к отдыху, чтобы не сказать - к лени, ответил, что он этого не считает. - Ах, не обращайте внимания! - сказала молодая женщина, сжимая руку Оливера. - Мне теперь лучше. Сейчас же пойдем домой, бессердечный мальчишка! Идем! - Что случилось, сударыня? - спросила одна из женщин. - Ах, сударыня! - воскликнула молодая женщина. - Около месяца назад он убежал от своих родителей, работящих, почтенных людей, связался с шайкой воров и негодяев и разбил сердце своей матери. - Ну и дрянной мальчишка! - сказала первая. - Ступай домой, звереныш! - подхватила другая. - Нет, нет! - воскликнул Оливер в страшной тревоге. - Я ее не знаю! У меня нет сестры, нет ни отца, ни матери. Я сирота. Я живу в Пентонвиле. - Вы только послушайте, как он храбро ото всех отрекается! - вскричала молодая женщина. - Как, да ведь это Нэнси! - воскликнул Оливер, который только что увидел ее лицо, и в изумлении отшатнулся. - Видите, он меня знает! - крикнула Нэнси, взывая к присутствующим. - Тут уж он не может отвертеться. Помилосердствуйте, заставьте его вернуться домой, а то он убьет свою добрую мать и отца и разобьет мне сердце! - Черт побери, что тут такое? - крикнул, выбежав из пивной, какой-то человек, за которым следовала по пятам белая собака. - Маленький Оливер! Щенок, иди к своей бедной матери! Немедленно отправляйся домой! - Они мне не родня! Я их не знаю! Помогите! Помогите! - крикнул Оливер, вырываясь из могучих рук этого человека. - Помогите? - повторил человек. - Да, я тебе помогу, маленький мошенник! Что это за книги? Ты их украл? Дай-ка их сюда! С этими словами он вырвал у мальчика из рук книги и ударил его ими по голове. - Правильно! - крикнул из окна на чердаке какой-то ротозей. - Только таким путем и можно его образумить. - Совершенно верно? - отозвался плотник с заспанным лицом, бросив одобрительный взгляд на чердачное окно. - Это пойдет ему на пользу! - решили обе женщины. - Да, польза ему от этого будет! - подхватил человек, снова нанеся удар и хватая Оливера за шиворот. - Ступай, мерзавец!.. Эй, Фонарик, сюда! Запомни его! Запомни! Ослабевший после недавно перенесенной болезни, ошеломленный ударами и внезапным нападением, устрашенный грозным рычанием собаки и зверским обращением человека, угнетенный тем, что присутствующие убеждены, будто он и в самом деле закоснелый маленький негодяй, каким его изобразили, - что он мог сделать, бедный ребенок? Спустились сумерки; в этих краях жил темный люд; не было поблизости никого, кто бы мог помочь. Сопротивление было бесполезно. Минуту спустя его увлекли в лабиринт темных узких дворов, а если он и осмеливался изредка кричать, его заставляли идти так быстро, что слов нельзя было разобрать. В сущности какое имело значение, можно ли их разобрать, раз не было никого, кто обратил бы на них внимание, даже если бы они звучали внятно? Зажгли свет; миссис Бэдуин в тревоге ждала у открытой двери; служанка раз двадцать выбегала на улицу посмотреть, не видно ли Оливера. А два старых джентльмена по-прежнему сидели в темной гостиной и между ними лежали часы. ГЛАВА XVI повествует о том, что случилось с Оливером Твистом после того, как на него предъявила права Нэнси Узкие улицы и дворы вывели, наконец, к широкой открытой площади, где расположены были загоны и все, что необходимо для торговли рогатым скотом. Дойдя до этого места. Сайкс замедлил шаги: девушка больше не в силах была идти так быстро. Повернувшись к Оливеру, он грубо приказал ему взять за руку Нэнси. - Ты что, не слышишь? - заворчал Сайкс, так как Оливер мешкал и озирался вокруг. Они находились в темном закоулке, в стороне от людных улиц. Оливер прекрасно понимал, что сопротивление ни к чему не приведет. Он протянул руку, которую Нэнси крепко сжала в своей. - Другую руку дай мне, - сказал Сайкс, завладев свободной рукой Оливера. - Сюда, Фонарик! Собака подняла голову и зарычала. - Смотри! - сказал он, другой рукой касаясь шеи Оливера. - Если он промолвит хоть словечко, хватай его! Помни это! Собака снова зарычала и, облизываясь, посмотрела на Оливера так, словно ей не терпелось вцепиться ему в горло. - Пес его схватит не хуже, чем любой христианин, лопни мои глаза, если это не так!.. - сказал Сайкс, с каким-то мрачным и злобным одобрением посматривая на животное. - Теперь, мистер, вам известно, что вас ожидает, а значит, можете кричать сколько угодно: собака скоро положит конец этой забаве... Ступай вперед, песик! Фонарик завилял хвостом в благодарность за это непривычно ласковое обращение, еще раз, в виде предупреждения, зарычал на Оливера и побежал вперед. Они пересекли Смитфилд, но Оливер все равно не узнал бы дороги, даже если бы они шли через Гровенор-сквер. Вечер был темный и туманный. Огни в лавках едва мерцали сквозь тяжелую завесу тумана, который с каждой минутой сгущался, окутывая мглой улицы и дома, и незнакомые места казались Оливеру еще более незнакомыми, а его растерянность становилась еще более гнетущей и безнадежной. Они сделали еще несколько шагов, когда раздался глухой бой церковных часов. При - первом же ударе оба спутника Оливера остановились и повернулись в ту сторону, откуда доносились звуки. - Восемь часов, Билл, - сказала Нэнси, когда замер бой. - Что толку говорить? Разве я сам не слышу? - отозвался Сайкс. - Хотела бы я знать, слышат ли о_н_и? - произнесла Нэнси. - Конечно, слышат, - ответил Сайкс. - Меня сцапали в Варфоломеев день *, и не было на ярмарке такой грошовой трубы, писка которой я бы не расслышал. От шума и грохота снаружи тишина в проклятой старой тюрьме была такая, что я чуть было не размозжил себе голову о железную дверь. - Бедные! - сказала Нэнси, которая все еще смотрела в ту сторону, где били часы. - Ах, Билл, такие славные молодые парни! - Да, вам, женщинам, только об этом и думать, - отозвался Сайкс. - Славные молодые парни! Сейчас они все равно что мертвецы. Значит, не чем и толковать. Произнеся эти утешительные слова, мистер Сайкс, казалось, заглушил проснувшуюся ревность и, крепче сжав руку Оливера, приказал ему идти дальше. - Подожди минутку! - воскликнула девушка. - Я бы не стала спешить, если бы это тебе, Билл, предстояло болтаться на виселице, когда в следующий раз пробьет восемь часов. Я бы ходила вокруг да около того места, пока бы не свалилась, даже если бы на земле лежал снег, а у меня не было шали, чтобы прикрыться. - А какой был бы от этого толк? - спросил чуждый сентиментальности мистер Сайкс. - Раз ты не можешь передать напильник и двадцать ярдов прочной веревки, то бродила бы ты за пятьдесят миль или стояла бы на месте, все равно никакой пользы мне это не принесло бы. Идем, нечего стоять здесь и читать проповеди! Девушка расхохоталась, запахнула шаль, и они пошли дальше. Но Оливер почувствовал, как дрожит ее рука, а когда они проходили мимо газового фонаря, он заглянул ей в лицо и увидел, что оно стало мертвенно бледным. Не меньше получаса они шли глухими и грязными улицами, встречая редких прохожих, да и те занимали, судя по их виду, такое же положение в обществе, как и мистер Сайкс. Наконец, они вышли на очень узкую, грязную улицу, почти сплошь занятую лавками старьевщиков; собака бежала впереди, словно понимая, что больше не понадобится ей быть начеку, и остановилась у дверей лавки, запертой и, по-видимому, пустой. Дом полуразвалился, и к двери была прибита табличка, что он сдается внаем; казалось, она висит здесь уже много лет. - Все в порядке! - крикнул Сайкс, осторожно посматривая вокруг. Нэнси наклонилась к ставням, и Оливер услышал звон колокольчика. Они перешли на другую сторону улицы и несколько минут стояли под фонарем. Послышался шум, словно кто-то осторожно поднимал оконную раму; а вскоре после этого потихоньку открыли дверь. Затем мистер Сайкс без всяких церемоний схватил испуганного мальчика за шиворот, и все трое быстро вошли в дом. В коридоре было совсем темно. Они ждали, пока человек, впустивший их, запирал дверь на засов и цепочку. - Кто-нибудь есть? - спросил Сайкс. - Никого, - ответил голос. Оливеру показалось, что он его слышал раньше. - А старик здесь? - спросил грабитель. - Здесь, - отозвался голос. - Он здорово струхнул. Вы думаете, он вам не обрадуется? Как бы не так! Форма ответа, как и голос говорившего, показались Оливеру знакомыми, но в темноте невозможно было разглядеть даже фигуру говорившего. - Посвети, - сказал Сайкс, - не то мы свернем себе шею или наступим на собаку. Береги ноги, - если тебе случится на нее наступить. - Подождите минутку, я вам посвечу, - отозвался голос. Послышались удаляющиеся шаги, и минуту спустя появился мистер Джек Даукинс, иначе - Ловкий Плут. В правой руке у него была сальная свеча, вставленная в расщепленный конец палки. Молодой джентльмен ограничился насмешливой улыбкой в знак того, что узнал Оливера, и, повернувшись, предложил посетителям спуститься вслед за ним по лестнице. Они прошли через пустую кухню и, войдя в низкую комнату, где пахло землей, были встречены взрывом смеха. - Ох, не могу, не могу! - завопил юный Чарльз Бейтс, заливаясь во все горло. - Вот он! Ох, вот и он! Ах, Феджин, посмотрите на него. Да посмотрите же на него, Феджин! У меня сил больше нет. Вот так потеха! Эй, кто-нибудь подержите меня, пока я нахохочусь вволю! В порыве неудержимой веселости юный Бейтс повалился на пол и в течение пяти минут судорожно дрыгал ногами, выражая этим свой восторг. Затем, вскочив, он выхватил из рук Плута палку со свечой и, подойдя к Оливеру, принялся осматривать его со всех сторон, в то время как еврей, сняв ночной колпак, отвешивал низкие поклоны перед ошеломленным мальчиком. Между тем Плут, отличавшийся довольно мрачным нравом и редко позволявший себе веселиться, если это мешало делу, с великим прилежанием обшаривал карманы Оливера. - Посмотрите на его костюм, Феджин! - сказал Чарли, так близко поднося свечу к новой курточке Оливера, что чуть было ее не подпалил. - Посмотрите на его костюм! Тончайшее сукно и самый щегольской покрой! Вот так потеха! Да еще книги в придачу! Да он настоящий джентльмен, Феджин! - Очень рад видеть тебя таким молодцом, мой милый - сказал еврей, с притворным смирением отвешивая поклон. - Плут даст тебе другой костюм, мой милый, чтобы ты не запачкал своего воскресного платья. Почему, же ты нам не написал, мой милый, и не предупредил о своем приходе! Мы бы тебе приготовили что-нибудь горячее на ужин. Тут юный Бейтс снова захохотал так громко, что сам Феджин развеселился, и даже Плут улыбнулся, но так как в этот момент Плут извлек пятифунтовый билет, то трудно сказать, чем вызвана была его улыбка - шуткой или находкой. - Эй, это еще что такое? - спросил Сайкс, шагнув вперед, когда еврей схватил билет. - Это моя добыча, Феджин. - Нет, нет, мой милый! - воскликнул еврей. - Это моя, Билл, моя. Вы получите книги. - Как бы не так! - сказал Билл Сайкс, с решительным видом надевая шляпу. - Это принадлежит мне и Нэнси, а не то я отведу мальчишку обратно. Еврей вздрогнул. Вздрогнул и Оливер, но совсем по другой причине: у него появилась надежда, что его отведут обратно. - Отдайте! Слышите! - сказал Сайкс. - Это несправедливо, Билл. Ведь правда же, Нэнси? - спросил еврей. - Справедливо или несправедливо, - возразил Сайкс, - говорят вам, отдайте. Неужели вы думаете, что нам с Нэнси только и дела, что рыскать по улицам и похищать мальчишек, которых сцапали по вашей вине? Отдай деньги, скупой, старый скелет! Слышишь! После такого увещания мистер Сайкс выхватил билет, зажатый между большим и указательным пальцами еврея, и, хладнокровно глядя в лицо старику, старательно сложил билет и завязал в свой платок. - Это нам за труды, - сказал Сайкс, - а следовало бы вдвое больше. Книги можете оставить себе, если вы любитель чтения. Или продайте их. - Какие они красивые! - сказал Чарли Бейтс, корча гримасы и делая вид, будто читает одну из книг. - Интересное чтение, правда, Оливер? Видя, с какой тоской Оливер смотрит на своих мучителей, юный Бейтс, наделенный способностью подмечать во всем смешную сторону, пришел в еще более исступленный восторг. - Это книги старого джентльмена! - ломая руки, воскликнул Оливер. - Доброго, славного старого джентльмена, который приютил меня и ухаживал за мной, когда я чуть не умер от горячки! О, прошу вас, отошлите их назад, отошлите ему книги и деньги! Держите меня здесь до конца жизни, но отошлите их назад. Он подумает, что я их украл. И старая леди и все, кто был так добр ко мне, подумают, что я их украл! О, сжальтесь надо мной, отошлите их! Произнеся эти слона с безграничной тоской, Оливер упал на колени к ногам еврея и в полном отчаянии ломал руки. - Мальчик прав, - заметил Феджин, украдкой осмотревшись вокруг и сдвинув косматые брови. - Ты прав, Оливер, ты прав: они, конечно, подумают, что ты их украл. Ха-ха! - усмехнулся еврей, потирая руки. - Большей удачи быть не могло, как бы мы ни старались. - Конечно, не могло, - отозвался Сайкс. - Я это понял, как только увидел его в Клеркенуэле с книгами под мышкой. Все в порядке. Эти люди - мягкосердечные святоши, иначе они не взяли бы его к себе в дом. И они не будут наводить о нем справки, опасаясь, как бы не пришлось обратиться в суд, а стало быть, отправить его на каторгу. Сейчас он в безопасности. Пока шел этот разговор, Оливер переводил взгляд с одного на другого, словно хорошенько не мог понять, что происходит; но когда Билл Сайкс умолк, он вдруг вскочил и вне себя бросился вон из комнаты, испуская пронзительные вопли, призывающие на помощь и гулко разносившиеся по пустынному старому дому. - Придержи собаку, Билл! - крикнула Нэнси, рванувшись к двери и захлопнув ее, когда еврей и его два питомца бросились в погоню. - Придержи собаку. Она разорвет мальчика в клочья! - Поделом ему! - крикнул Сайкс, стараясь вырваться из рук девушки. - Убирайся, иначе я размозжу тебе голову об стену! - Мне все равно, Билл, все равно! - завопила девушка, изо всех сил вцепившись в мужчину. - Эта собака не растерзает ребенка, разве что ты раньше убьешь меня! - Не растерзает! - стиснув зубы, произнес Сайкс. - Скорее я это сделаю, если ты не отстанешь! Грабитель отшвырнул от себя девушку в другой конец комнаты, и как раз в этот момент вернулся еврей с двумя мальчиками, волоча за собой Оливера. - Что случилось? - спросил Феджин, озираясь вокруг. - Похоже на то, что девчонка с ума спятила, - с бешенством ответил Сайкс. - Нет, она не спятила с ума, - сказала Нэнси, бледная, задыхающаяся после борьбы. - Нет, она не спятила с ума, Феджин, не думайте! - Ну, так успокойся, слышишь? - сказал еврей, бросая на нее грозный взгляд. - Нет, я этого не сделаю, - возразила Нэнси, повысив голос. - Ну, что вы на это скажете? Мистер Феджин был в достаточной мере знаком с нравами и обычаями тех людей, к породе которых принадлежала Нэнси, и знал, что поддерживать с нею разговор сейчас не совсем безопасно. С целью отвлечь внимание присутствующих, он повернулся к Оливеру. - Значит, ты хотел улизнуть, мой милый, не так ли? - сказал еврей, беря сучковатую дубинку, лежавшую у очага. - Не так ли? Оливер ничего не ответил. Он следил за каждым движением еврея и порывисто дышал. - Хотел позвать на помощь, звал полицию, да? - насмехался еврей, хватая мальчика за руку. - Мы тебя от этого излечим, молодой джентльмен! Еврей больно ударил Оливера дубинкой по спине и замахнулся снова, но девушка, рванувшись вперед, выхватила ее. Она швырнула дубинку в огонь с такой силой, что раскаленные угли посыпались на пол. - Не желаю я стоять и смотреть на это, Феджин! - крикнула девушка. - Мальчик у вас, чего же вам еще нужно? Не троньте его, не троньте, не то я припечатаю кого-нибудь из вас так, что попаду на виселицу раньше времени. Произнося эту угрозу, девушка неистово топнула ногой и, сжав губы, стиснув кулаки, перевела взгляд с еврея на другого грабителя; лицо ее стало мертвенно бледным от бешенства, до которого она постепенно довела себя. - Ах, Нэнси! - умиротворяющим тоном сказал еврей, переглянувшись в смущении с мистером Сайксом. - Сегодня ты смышленее, чем когда бы то ни было. Ха-ха! Милая моя, ты прекрасно разыгрываешь свою роль. - Вот как! - сказала девушка. - Берегитесь, как бы я не переиграла. Вам только хуже будет, если это случится, Феджин, и я вас заранее предупреждаю, чтобы вы держались от меня подальше. В женщине взбешенной, в особенности если к другим ее неукротимым страстям присоединяются безрассудство и отчаяние, есть нечто такое, с чем мало кто из мужчин захотел бы столкнуться. Еврей понял, что безнадежно притворяться, будто он не верит в ярость Нэнси, и, невольно попятившись, бросил умоляющий и трусливый взгляд на Сайкса, как бы говоря, что теперь тому надлежит продолжать диалог. Мистер Сайкс, угадав эту немую мольбу и чувствуя, быть может, что гордость его и авторитет могут пострадать, если он сразу же не образумит мисс Нэнси, изрыгнул несколько десятков проклятий и угроз, быстрое извержение которых делало честь его изобретательности. Но так как они не произвели никакого впечатления на ту, против которой были направлены, он прибег к более веским аргументам. - Это еще что значит? - сказал Сайкс, подкрепляя свой вопрос весьма распространенным проклятьем, обращенным к прекраснейшему украшению человеческого лица; если бы этому проклятью внимали наверху хотя бы один раз на пятьдесят тысяч, когда оно произносится, слепота сделалась бы такой же обыкновенной болезнью, как корь. - Это еще что значит? Провалиться мне в пекло! Да знаешь ли ты, кто ты и что ты? - Да, все это я знаю, - ответила девушка, истерически смеясь, покачивая головой и тщетно притворяясь равнодушной. - А если так, то перестань шуметь, - сказал Сайкс тем ворчливым голосом, которым привык говорить, обращаясь к своей собаке, - а не то я тебя утихомирю на долгие времена. Девушка засмеялась еще более истерическим смехом и, бросив быстрый взгляд на Сайкса, отвернулась и прикусила губу так, что выступила кровь. - Нечего сказать, молодчина! - добавил Сайкс, окидывая ее презрительным взглядом. - Как раз тебе-то и подобает стать на сторону человеколюбцев и людей благородных. Самая подходящая особа для того, чтобы ребенок, как ты его называешь, подружился с тобой! - Это правда, да поможет мне всемогущий бог! - с жаром воскликнула девушка. - И лучше бы я упала замертво на улице или поменялась местами с теми, мимо которых мы сегодня проходили, прежде чем я помогла вам привести его сюда! Начиная с этого вечера он становится вором, лжецом, чертом, всем, чем угодно. Неужели старому негодяю этого мало и нужны еще побои? - Полно, полно, - увещевал еврей Сайкса, указывая на мальчиков, которые с любопытством следили за всем происходящим. - Мы должны выражаться учтиво, учтиво, Билл. - Выражаться учтиво! - вскричала взбешенная девушка, на которую страшно было смотреть. - Выражаться учтиво, негодяй! Да, вы от меня заслужили учтивые речи! Я для вас воровала, когда была вдвое моложе, чем он! - Она указала на Оливера. - Я занималась этим ремеслом и служила вам двенадцать лет. Вы этого не знаете? Да говорите же! Не знаете? - Ну-ну! - пытался успокоить ее еврей. - А коли так, то ведь ты зарабатываешь этим себе на жизнь. - О да! - подхватила девушка; она не говорила, а визжала - слова лились каким-то неистовым потоком: - Я этим живу... Холодные, сырые, грязные улицы - мой дом! А вы - тот негодяй, который много лет назад выгнал меня на эти улицы и будет держать меня там день за днем, ночь за ночью, пока я не умру... - Я еще не то с тобой сделаю! - перебил еврей, раздраженный этими упреками. - Я с тобой расправлюсь, если ты еще хоть слово скажешь! Девушка больше ничего не сказала; она в исступлении рвала на себе волосы и так стремительно набросилась на еврея, что оставила бы на нем следы своей мести, если бы Сайкс в надлежащий момент не схватил ее за руки, после чего она сделала несколько тщетных попыток освободиться и лишилась чувств. - Теперь все в порядке, - сказал Сайкс, укладывая ее в углу комнаты. - Когда она вот этак бесится, у нее удивительная сила в руках. Еврей вытер лоб и улыбнулся, видимо почувствовав облегчение, когда тревога улеглась, но и он, и Сайкс, и собака, и мальчики, казалось, считали это повседневным происшествием, связанным с их профессией. - Вот почему плохо иметь дело с женщинами, - сказал еврей, кладя на место дубинку, - но они хитры, и нам, с нашим ремеслом, без них не обойтись... Чарли, покажи-ка Оливеру его постель. - Я думаю, Феджин, лучше ему не надевать завтра самый парадный свой костюм? - сказал Чарли Бейтс. - Конечно, - ответил еврей, ухмыляясь так же, как ухмыльнулся Чарли, задавая этот вопрос. Юный Бейтс, явно обрадованный данным ему поручением, взял палку с расщепленным концом и повел Оливера в смежную комнату-кухню, где лежали два-три тюфяка, на одном из которых он спал раньше. Здесь, заливаясь неудержимым смехом, он извлек то самое старое платье, от которого Оливер с такой радостью избавился в доме мистера Браунлоу; это платье, случайно показанное Феджину евреем, купившим его, послужило первой нитью, которая привела к открытию местопребывания Оливера. - Снимай свой парадный костюмчик, - сказал Чарли, - я отдам его Феджину, у него он будет целее. Ну и потеха! Бедный Оливер неохотно повиновался. Юный Бейтс, свернув новый костюм, сунул его под мышку, вышел из комнаты и, оставив Оливера в темноте, запер за собой дверь. Оглушительный смех Чарли и голос Бетси, явившейся как раз вовремя, чтобы побрызгать водой на свою подругу и оказать ей прочие услуги для приведения ее в чувство, быть может, заставили бы бодрствовать многих и многих людей, находящихся в более счастливом положении, чем Оливер. Но силы его иссякли, он был совершенно измучен и заснул крепким сном. ГЛАВА XVII Судьба продолжает преследовать Оливера и, чтобы опорочить его, приводит в Лондон великого человека На театре существует обычай во всех порядочных кровавых мелодрамах перемежать в строгом порядке трагические сцены с комическими, подобно тому как в свиной грудинке чередуются слои красные и белые. Герой опускается на соломенное свое ложе, отягощенный цепями и несчастиями; в следующей сцене его верный, но ничего не подозревающий оруженосец угощает слушателей комической песенкой. С трепещущим сердцем мы видим героиню во власти надменного и беспощадного барона; честь ее и жизнь равно подвергаются опасности; она извлекает кинжал, чтобы сохранить честь, пожертвовав жизнью; а в тот самый момент, когда наше волнение достигает высшей степени, раздается свисток, и мы сразу переносимся в огромный зал замка, где седобородый сенешаль * распевает забавную песню вместе с еще более забавными вассалами, которые могут появляться в любом месте - и под церковными сводами и во дворцах - и толпами скитаются по стране, вечно распевая песни. Такие перемены как будто нелепы, но они более натуральны, чем может показаться с первого взгляда. В жизни переход от нагруженного яствами стола к смертному ложу и от траурных одежд к праздничному наряду отнюдь не менее поразителен; только в жизни мы - актеры, а не пассивные зрители, в этом-то и заключается существенная разница. Актеры в подражательной жизни театра не видят резких переходов и неистовых побуждений страсти или чувства, которые глазам простого зрителя сразу представляются достойными осуждения как неумеренные и нелепые. Так как внезапные чередования сцен и быстрая смена времени и места не только освящены в книгах многолетним обычаем, но и почитаются доказательством великого мастерства писателя - такого рода критики расценивают искусство писателя в зависимости от тех затруднительных положений, в какие он ставит своих героев в конце каждой главы, - это краткое вступление к настоящей главе, быть может, будет сочтено ненужным. В таком случае пусть оно будет принято как деликатный намек историка, оповещающего о том, что он возвращается в город, где родился Оливер Твист; и пусть читатель примет на веру, что есть существенные и основательные причины отправиться в путь, иначе ему не предложили бы совершить такое путешествие. Ранним утром мистер Бамбл вышел из ворот работного дома и с торжественным видом зашагал величественной поступью по Хай-стрит. Он весь так и сиял, упоенный своим званием бидла; галуны на его треуголке и на шинели сверкали в лучах утреннего солнца; он сжимал свою трость энергически и крепко, отличаясь отменным здоровьем и исполненный сознания своего могущества. Мистер Бамбл всегда высоко держал голову, но в это утро он держал ее выше, чем обычно. Рассеянный его взор, горделивый вид могли бы оповестить наблюдательного зрителя о том, что голова бидла полна мыслями слишком глубокими, чтобы можно было выразить их словами. Мистер Бамбл не останавливался побеседовать с мелкими лавочниками и теми, кто почтительно обращался к нему, когда он проходил мимо. На их приветствия он отвечал только мановением руки и не замедлял величественного своего шага, пока не прибыл на ферму, где миссис Манн с приходской заботливостью выхаживала нищих младенцев. - Черт бы побрал этого бидла! - сказала миссис Манн, услыхав хорошо ей знакомый стук в садовую калитку. - Кто, кроме него, придет в такой ранний час... Ах, мистер Бамбл, подумать только, что это вы пришли! Боже мой, какое счастье! Пожалуйте в гостиную, сэр, прошу вас! Первая часть речи была адресована к Сьюзен, а восторженные восклицания относились к мистеру Бамблу; славная леди отперла садовую калитку и с большим почтением и угодливостью ввела его в дом. - Миссис Манн, - начал мистер Бамбл, не садясь и не падая в кресло, как сделал бы какой-нибудь нахал, но опускаясь медленно и постепенно, - миссис Манн, с добрым утром. - И вам желаю доброго утра, сэр, - сияя улыбками, ответила миссис Манн. - Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете? - Так себе, миссис Манн, - ответил бидл. - Приходская жизнь - не ложе из роз, миссис Манн. - Ах, это правда, мистер Бамбл! - подхватила леди. И если бы бедные младенцы слышали эти слова, они могли бы весьма кстати повторить их хором. - Приходская жизнь, сударыня, - продолжал мистер Бамбл, ударив тростью по столу, - полна забот, неприятностей и тяжких трудов, но могу сказать, что все общественные деятели обречены терпеть от преследований. Миссис Манн, не совсем понимая, что хочет сказать бидл, сочувственно воздела руки и вздохнула. - Ах, и в самом деле можно вздохнуть, миссис Манн! - сказал бидл. Убедившись, что она поступила правильно, миссис Манн еще раз вздохнула, к явному удовлетворению общественного деятеля, который, бросив суровый взгляд на свою треуголку и тем самым скрыв самодовольную улыбку, сказал: - Миссис Манн, я еду в Лондон. - Ах, боже мой, мистер Бамбл! - попятившись, воскликнула миссис Манн. - В Лондон, сударыня, - повторил непреклонный бидл, - в почтовой карете. Я и двое бедняков, миссис Манн. Предстоит судебный процесс касательно оседлости *, и совет поручил мне - мне, миссис Манн, - дать показания по этому делу на квартальной сессии в Клеркенуэле. И я не на шутку опасаюсь, - добавил, приосанившись, мистер Бамбл, - как бы судьи на клеркенуэлской сессии * не попали впросак, прежде чем покончить со мной. - Ах, не будьте слишком строги к ним, сэр! - вкрадчиво сказала миссис Манн. - Судьи на клеркенуэлской сессии сами довели себя до этого, сударыня, - ответил мистер Бамбл. - И если дело обернется для них хуже, чем они предполагали, пусть благодарят самих себя! Столько решимости и сознания долга слышалось в угрожающем тоне, каким мистер Бамбл изрек эти слова, что миссис Манн, казалось, совершенно была устрашена. Наконец, она промолвила: - Вы едете в карете, сэр? А я думала, что этих нищих принято отправлять в повозках. - Если они больны, миссис Манн, - сказал бидл. - В дождливую погоду мы отправляем больных в открытых повозках, чтобы они не простудились. - О! - сказала миссис Манн. - Обратная карета берется довезти этих двоих да к тому же по сходной цене, - сказал мистер Бамбл. - Обоим очень худо, и мы считаем, что увезти их обойдется на два фунта дешевле, чем похоронить, - в том случае, если нам удастся спихнуть их на руки другому приходу, а это я считаю вполне возможным, только бы они назло нам не умерли посреди дороги. Ха-ха-ха! Мистер Бамбл посмеялся немного, затем взгляд его снова упал на треуголку, и он принял серьезный вид. - Мы забыли о делах, сударыня, - сказал бидл. - Вот вам жалованье от прихода за месяц. Мистер Бамбл извлек из бумажника завернутые в бумагу серебряные монеты и потребовал, расписку, которую ему и написала миссис Манн. - Замарала я ее, сэр, - сказала воспитательница младенцев, - но, кажется, все написано по форме. Благодарю вас, мистер Бамбл, сэр, право же, я вам очень признательна. Мистер Бамбл благосклонно кивнул в ответ на реверанс миссис Манн и осведомился, как поживают дети. - Да благословит их бог! - с волнением сказала миссис Манн. - Они, миленькие, здоровы, лучшего и пожелать им нельзя! Конечно, за исключением тех двух, что умерли на прошлой неделе, и маленького Дика. - А этому мальчику все не лучше? - спросил мистер Бамбл. Миссис Манн покачала головой. - Это зловредный, испорченный, порочный приходский ребенок, - сердито сказал мистер Бамбл. - Где он? - Я сию же минуту приведу его к вам, сэр, - ответила миссис Манн. - Иди сюда. Дик! Дика окликнули несколько раз, и он, наконец, отыскался. Его лицо подставили под насос и вытерли подолом миссис Манн, после чего он предстал пред грозным мистером Бамблом, бидлом. Мальчик был бледен и худ; щеки у него ввалились, глаза были большие и блестящие. Жалкое приходское платье - ливрея его нищеты - висело на его слабом теле, а руки и ноги ребенка высохли, как у старца. Таково было это маленькое создание, которое, трепеща, стояло перед мистером Бамблом, не смея отвести глаз от пола и пугаясь даже голоса бидла. - Не можешь ты, что ли, посмотреть в лицо джентльмену, упрямый мальчишка? - сказала миссис Манн. Мальчик робко поднял глаза и встретил взгляд мистера Бамбла. - Что случилось с тобой, приходский Дик? - осведомился мистер Бамбл - весьма уместно - шутливым тоном. - Ничего, сэр, - тихо ответил мальчик. - Разумеется, ничего! - сказала миссис Манн, которая не преминула - посмеяться от души над шуткой мистера Бамбла. - Я уверена, что ты ни в чем не нуждаешься. - Мне бы хотелось... - заикаясь, начал ребенок. - Вот так-так! - перебила миссис Манн. - Ты, кажется, хочешь сказать, что тебе чего-то не хватает? Ах ты маленький негодяй! - Тише, тише, миссис Манн! - сказал бидл, властно поднимая руку. - Чего бы вам хотелось, сэр? - Мне бы хотелось, - заикаясь, продолжал мальчик, - чтобы кто-нибудь написал за меня несколько слов на клочке бумаги, сложил ее, запечатал и спрятал, когда меня зароют в землю. - О чем говорит этот мальчик! - воскликнул мистер Бамбл, на которого серьезный тон и истощенный вид ребенка произвели некоторое впечатление, хотя он и был привычен к таким вещам. - О чем вы говорите, сэр? - Мне бы хотелось, - сказал ребенок, - передать бедному Оливеру Твисту мой горячий привет, и пусть он узнает, как часто я сидел и плакал, думая о том, что он скитается в темную ночь и нет никого, кто бы ему помог. И мне бы хотелось сказать ему, - продолжал ребенок, сжимая ручонки и говоря с большим жаром, - что я рад умереть совсем маленьким, если бы я вырос, стал взрослым и состарился, моя сестренка на небе забыла бы меня или была бы на меня не похожа, а гораздо лучше будет, если мы оба встретимся там детьми. Мистер - Бамбл с неописуемым изумлением смерил взглядом маленького оратора с головы до ног и, повернувшись к своей собеседнице, сказал: - Все они на один лад, миссис Манн. Этот дерзкий Оливер всех их перепортил. - Никогда бы я этому не поверила, сэр! - сказала миссис Манн, воздевая руки и злобно поглядывая на Дика. - Я никогда еще не видывала такого закоренелого маленького негодяя! - Уведите его, сударыня! - повелительно сказал мистер Бамбл. - Об этом следует доложить совету, миссис Манн. - Надеюсь, джентльмены поймут, что это не моя вина, сэр? - жалобно хныча, сказала миссис Манн. - Они это поймут, сударыня; они будут осведомлены об истинном положении дел, - сказал мистер Бамбл. - А теперь уведите его, мне противно на него смотреть. Дика немедленно увели и заперли в погреб для угля. Вскоре вслед за этим мистер Бамбл удалился, чтобы снарядиться в путь. На следующий день, в шесть часов утра, мистер Бамбл, заменив треуголку круглой шляпой и укутав свою особу в синий плащ с капюшоном, занял наружное место в почтовой карете, сопровождаемый двумя преступниками, чье право на оседлость оспаривалось. И вместе с ними он в надлежащее время прибыл в Лондон. В пути у него не было никаких неприятностей, кроме тех, что причиняли ему своим гнусным поведением бедняки, которые упрямо не переставали дрожать и жаловаться на стужу так, что, по словам мистера Бамбла, у него у самого застучали зубы и он озяб, хотя и был закутан в плащ. Избавившись на ночь от этих злонамеренных лиц, мистер Бамбл расположился в доме, перед которым остановилась карета, и заказал скромный обед - жареное мясо, соус из устриц и портер. Поставив на каминную полку стакан горячего джина с водой, он придвинул кресло к огню и после высоконравственных размышлений о слишком распространенном пороке - недовольстве и неблагодарности, - приготовился к чтению газеты. Первыми же строками, на которые упал взор мистера Бамбла, были следующие: "ПЯТЬ ГИНЕЙ НАГРАДЫ В четверг вечером, на прошлой неделе, убежал или был уведен из дома в Пентонвиле мальчик, по имени Оливер Твист, и с тех пор о нем нет никаких известий. Вышеуказанная награда будет уплачена любому, кто поможет обнаружить местопребывание упомянутого Оливера Твиста, или прольет свет на прежнюю его жизнь, которой по многим причинам горячо интересуется лицо, давшее это объявление". Далее следовало подробное описание одежды и особы Оливера, его появления и исчезновения, а также имя и адрес мистера Браунлоу. Мистер Бамбл широко раскрыл глаза, прочел объявление медленно и старательно три раза подряд и минут через пять уже ехал в Пентонвил, в волнении оставив нетронутым стакан горячего джина с водой. - Дома мистер Браунлоу? - спросил мистер Бамбл у девушки, которая открыла дверь. На этот вопрос девушка дала обычный, но довольно уклончивый ответ: - Не знаю... Откуда вы? Как только мистер Бамбл, объясняя причину своего появления, произнес имя Оливера, миссис Бэдуин, которая прислушивалась у двери в гостиную, выбежала, задыхаясь, в коридор. - Войдите, войдите! - воскликнула старая леди. - Я знала, что мы о нем услышим. Бедняжка! Я знала, что услышим о нем! Я была в этом уверена. Да благословит его бог! Я все время это говорила. С этими словами почтенная старая леди поспешила назад в гостиную, села на диван и залилась слезами. Тем временем служанка, не отличавшаяся такой впечатлительностью, побежала наверх и, вернувшись, предложила мистеру Бамблу немедленно следовать за ней, что тот и сделал. Его ввели в маленький кабинет, где перед графинами и стаканами сидели мистер Браунлоу и его друг мистер Гримуиг. Сей последний джентльмен сразу разразился восклицаниями: - Бидл! Я готов съесть свою голову, если это не приходский бидл. - Пожалуйста, помолчите, - сказал мистер Браунлоу. - Не угодно ли сесть? Мистер Бамбл сел, совершенно сбитый с толку странными манерами мистера Гримуига. Мистер Браунлоу подвинул лампу так, чтобы лучше видеть лицо бидла, и сказал несколько нетерпеливо: - Ну-с, сэр, вы пришли потому, что вам попалось на глаза объявление? - Да, сэр, - сказал мистер Бамбл. - И вы бидл, не так ли? - спросил мистер Гримуиг. - Я - приходский бидл, джентльмены, - с гордостью ответил мистер Бамбл. - Ну, конечно, - заметил мистер Гримуиг, обращаясь к своему другу. - Так я и думал. Бидл с головы до пят! Мистер Браунлоу слегка покачал головой, предлагая приятелю помолчать, и продолжал: - Вам известно, где сейчас находится этот бедный мальчик? - Не больше, чем всякому другому, - ответил мистер Бамбл. - Ну, так что же вы о нем знаете? - спросил старый джентльмен. - Говорите, друг мой, если у вас есть что сказать. Что вы о нем знаете? - Вряд ли что-нибудь хорошее, не так - ли? - язвительно сказал мистер Гримуиг, внимательно всматриваясь в лицо мистера Бамбла. Мистер Бамбл, быстро уловив тон вопроса, зловеще и величественно покачал головой. - Видите! - сказал мистер Гримуиг, с торжеством взглянув на мистера Браунлоу. Мистер Браунлоу опасливо посмотрел на насупленную физиономию мистера Бамбла и попросил его рассказать как можно короче все, что ему известно об Оливере. Мистер Бамбл положил шляпу, расстегнул сюртук; скрестив руки, глубокомысленно наклонил голову и, после недолгого раздумья, начал свой рассказ. Скучно было бы передавать его словами бидла, которому потребовалось на это минут двадцать, но суть его заключалась в том, что Оливер - питомец, рожденный от порочных родителей низкого происхождения; что со дня рождения он обнаружил такие качества, как вероломство, неблагодарность и злость; что свое недолгое пребывание в родном городе он закончил кровожадным и мерзким нападением на безобидного мальчика и бежал ночной порой из дома своего хозяина. В доказательство того, что он действительно то лицо, за которое себя выдает, мистер Бамбл положил на стол бумаги, привезенные им в город. Сложив руки, он ждал, пока мистер Браунлоу ознакомится с ними. - Боюсь, что все это правда, - грустно сказал старый джентльмен, просмотрев бумаги. - Награда за доставленные вами сведения невелика, но я бы с радостью дал вам втрое больше, если бы они оказались благоприятными для мальчика. Знай мистер Бамбл об этом обстоятельстве раньше, весьма возможно, что он придал бы совсем иную окраску своему краткому рассказу. Однако теперь поздно было это делать, а потому он степенно покачал головой и, спрятав в карман пять гиней, удалился. В течение нескольких минут мистер Браунлоу шагал взад и вперед по комнате, видимо столь огорченный рассказом бидла, что даже мистер Гримуиг не стал больше ему досаждать. Наконец, он остановился и резко позвонил в колокольчик. - Миссис Бэдуин, - сказал мистер Браунлоу, когда вошла экономка, - этот мальчик, Оливер, оказался негодяем. - Не может этого быть, сэр, не может быть! - с жаром сказала старая леди. - Говорю вам - он негодяй! - возразил старый джентльмен. - Какие у вас основания говорить, что "не может этого быть"? Мы только что выслушали подробный рассказ о нем со дня его рождения. Он всю свою жизнь был ловким маленьким негодяем. - Никогда не поверю этому, сэр, - твердо заявила старая леди. - Никогда! - Вы, старухи, верите только шарлатанам да нелепым сказкам, - проворчал мистер Гримуиг. - Я это знал с самого начала. Почему вы сразу не обратились ко мне за советом? Вероятно, вы бы это сделали, не заболей он горячкой? Он казался интересным, да? Интересным! Вот еще! - И мистер Гримуиг, взмахнув кочергой, ожесточенно ткнул ею в камин. - Это было милое, благодарное, кроткое дитя, сэр! - с негодованием возразила миссис Бэдуин. - Я детей знаю, сэр. Я их знаю уже сорок лет; а те, кто не может сказать того же о себе, пусть лучше помолчат! Вот мое мнение. Это был резкий выпад против мистера Гримуига, который был холостяком. Так как у этого джентльмена он вызвал только улыбку, старая леди тряхнула головой и расправила свой передник, готовясь к новому выступлению, но ее остановил мистер Браунлоу. - Довольно! - сказал старый джентльмен, притворяясь рассерженным, чего на самом деле отнюдь не было. - Больше я не желаю слышать имени этого мальчика! Я вас позвал, чтобы сообщить вам об этом. Никогда! Никогда, ни под каким видом! Запомните! Можете идти, миссис Бэдуин. Помните! Я не шучу. В эту ночь тяжело было на сердце у обитателей дома мистера Браунлоу. У Оливера сердце сжималось, когда он думал о своих добрых, любящих друзьях; хорошо, что он не знал, какие сведения получены ими, иначе сердце его могло бы разорваться. ГЛАВА XVIII Как Оливер проводил время в душеспасительном обществе своих почтенных друзей На следующий день, около полудня, когда Плут и юный Бейтс ушли из дому на обычную свою работу, мистер Феджин воспользовался случаем, чтобы прочесть Оливеру длинную лекцию о вопиющем грехе неблагодарности, в котором, как доказал он ясно, Оливер был повинен в немалой степени, умышленно избегая общества своих встревоженных друзей и вдобавок пытаясь убежать от них после того, как стольких хлопот и издержек стоило найти его. Мистер Феджин в особенности подчеркивал тот факт, что он дал приют Оливеру и пригрел его в то время, когда - не будь этой своевременной помощи - он мог умереть с голоду; и мистер Феджин рассказал печальную и трогательную историю одного мальчика, которому он из человеколюбия помог при таких же обстоятельствах, но этот мальчик, оказавшись недостойным его доверия и обнаружив желание связаться с полицией, был, к сожалению, повешен однажды утром в Олд-Бейли *. Мистер Феджин не пытался скрыть свою долю участия в катастрофе, но со слезами на глазах сокрушался о гнусном и предательском поведении упомянутого юнца, каковое привело к необходимости сделать его жертвой некоторых показаний, данных на суде, которые, если и не вполне соответствовали истине, были насущно необходимы для безопасности его (мистера Феджина) и немногих избранных друзей. В заключение мистер Феджин дал довольно неприятное описание неудобств, сопутствующих повешению, и очень дружелюбно и вежливо выразил горячую надежду, что ему никогда не придется подвергнуть Оливера Твиста этой неприятной операции. У маленького Оливера кровь стыла в жилах, когда он слушал речь еврея и смутно догадывался о мрачных угрозах, таившихся в ней. Ему уже было известно, что даже правосудие может принять невинного за виновного, если тот и другой случайно очутились вместе. Вполне вероятным казалось ему также, что старый еврей уж не раз придумывал и приводил в исполнение таинственные планы с целью погубить слишком осведомленных или болтливых людей, так как Оливер вспомнил о пререканиях между этим джентльменом и мистером Сайксом, которые как будто относились к заговору, имевшему место в прошлом. Робко подняв глаза и встретив испытующий взгляд еврея, он почувствовал, что его бледность и трепет не остались незамеченными и доставили удовольствие этому бдительному старому джентльмену. Еврей, отвратительно улыбаясь, погладил Оливера по голове и сказал, что они еще станут друзьями, если он будет вести себя хорошо и начнет работать. Затем, взяв шляпу и надев старое, заплатанное пальто, он вышел из комнаты и запер за собой дверь. Весь этот день и в последующие дни Оливер не видел никого с раннего утра до полуночи и в течение долгих часов был предоставлен своим собственным мыслям. А эти мысли, неизменно обращаясь к его добрым друзьям и к тому мнению, какое у них сложилось о нем, были очень грустны. По прошествии недели еврей перестал запирать дверь, и теперь Оливер получил возможность бродить по всему дому. Здесь было очень грязно. В комнатах верхнего этажа были огромные, высокие деревянные камины, большие двери, обшитые панелью стены и карнизы у потолка, почерневшие от времени и грязи, но украшенные всевозможными орнаментами. Все это позволяло Оливеру заключить, что много лет назад, еще до рождения старого еврея, дом принадлежал людям более достойным и, быть может, был веселым и красивым, хотя и стал теперь унылым и мрачным. Пауки затянули паутиной углы комнаты, а иной раз, когда Оливер потихоньку входил в комнату, мыши разбегались во все стороны и в испуге пря- тались в свои норки. За исключением мышей, здесь не видно и не слышно было ни единого живого существа; и часто, когда наступали сумерки и Оливер уставал бродить по комнатам, он забивался в уголок у входной двери, чтобы быть поближе к живым людям, и сидел здесь, прислушиваясь и считая часы, пока не возвращался еврей или мальчики. Во всех комнатах ветхие ставни были закрыты, укреплявшие их болты плотно привинчены к дереву; свет пробивался только в круглые отверстия наверху, что делало комнаты еще более мрачными и наполняло их причудливыми тенями. Выходившее во двор чердачное окно с заржавленной решеткой, приделанной снаружи, не было закрыто ставнями, и в это окно грустивший Оливер часто смотрел часами; за окном в беспорядке громоздились крыши, видны были почерневшие трубы, коньки - и только. Правда, иной раз можно было увидеть седую голову, выглядывавшую из-за парапета какого-нибудь далекого дома, но она быстро исчезала; а так как окно в обсерватории Оливера было забито и за долгие годы потускнело от дождя и дыма, то ему оставалось только всматриваться в очертания различных предметов, не надеясь, что его увидят или услышат, - на это у него было не больше шансов, чем если бы он жил внутри купола собора св. Павла. Как-то после полудня, когда Плут и юный Бейтс готовились к вечерней работе, первому из упомянутых молодых джентльменов пришла в голову мысль позаботиться об украшении собственной особы (нужно отдать ему справедливость - обычно он не был подвержен этой слабости), и с этой целью он снисходительно приказал Оливеру немедленно помочь ему при совершении туалета. Оливер был рад случаю оказать услугу, счастлив, что видит подле себя людей, хотя бы и дурных, страстно желал снискать расположение тех, кто его окружал, если этого можно было достигнуть, не совершая бесчестных поступков, - вот почему он и не подумал возражать против такого предложения. Он поспешил изъявить свою готовность и, опустившись на пол, чтобы поставить себе на колено ногу Плута, сидевшего на столе, приступил к процедуре, которую мистер Даукинс назвал "полированием своих скакунов". Эти слова в переводе на обычный английский язык означали чистку сапог. Сознание ли свободы и независимости, которое, по-видимому, должно испытывать разумное животное, когда оно сидит в удобной позе на столе, курит трубку и небрежно болтает одной ногой, пока ему чистят сапоги, хотя оно не потрудилось их снять, и неприятная перспектива снова их натягивать не тревожит его мыслей, или же хороший табак смягчил сердце Плута, а может быть, на него подействовало успокоительно слабое пиво, - как бы там ни было, но Плут в тот момент находился в расположении духа романтическом и восторженном, обычно чуждом его природе. Сначала он с задумчивым видом смотрел вниз на Оливера, а затем, подняв голову и тихонько вздохнув, сказал не то самому себе, не то юному Бейтсу: - Какая жалость, что он не мазурик! - Да, - сказал юный Чарльз Бейтс, - он своей выгоды не понимает. Плут снова вздохнул и снова взялся за трубку; так же поступил и Чарли Бейтс. Несколько секунд оба курили молча. - Ты, наверно, даже не знаешь, что такое мазурик? - задумчиво спросил Плут. - Мне кажется, знаю, - отозвался Оливер, поднимая голову. - Это во... вы один из них, правда? - запнувшись, спросил он. - Совершенно верно, - ответил Плут. - Я бы не унизился до какого-нибудь другого занятия. Сообщив о таком решении, мистер Даукинс сердито сдвинул шляпу набекрень и посмотрел на юного Бейтса, как будто вызывая его на возражения. - Совершенно верно, - повторил Плут. - А также и Чарли, и Феджин, и Сайкс, и Нэнси, и Бет. Все мы мазурики, не исключая и собаки. А она будет половчее нас всех! - И уж она-то не донесет! - добавил Чарли Бейтс. - Она бы и не тявкнула на суде из боязни проболтаться... э, нет, даже если бы ее там привязали и две недели не давали жрать, - сказал Плут. - Ни за что бы не тявкнула, - подтвердил Чарли. - Чудная собака, - продолжал Плут. - Как свирепо она смотрит на чужого, который вздумает смеяться или петь при ней! А как ворчит, когда играют на скрипке! И ненавидит всех собак другой породы! О! - Настоящая христианка! - сказал Чарли. Он хотел только похвалить собаку за ее качества, но его замечание было уместно и в ином смысле, хотя юный Бейтс этого не знал: много есть леди и джентльменов, претендующих на то, чтобы их считали истинными христианами, которые обнаруживают поразительное сходство с собакой мистера Сайкса. - Ну ладно, - сказал Плут, возвращаясь к теме, от которой они отвлеклись, ибо он всегда помнил о своей профессии. - Это не имеет никакого отношения к нашему простаку. - Правильно, - согласился Чарли. - Оливер, почему ты не хочешь поступить в обучение к Феджину? - И сразу сколотить себе состояние? - усмехаясь, добавил Плут. - А потом уйти от дел и зажить по-благородному? Я и сам так поступлю, скажем, через четыре високосных года, в следующий же високосный, в сорок второй вторник на троичной неделе, - сказал Чарли Бейтс. - Мне это не нравится, - робко ответил Оливер. - Я бы хотел, чтобы меня отпустили. Мне... мне хотелось бы уйти. - А вот Феджин этого не хочет! - возразил Чарли. Оливер знал это слишком хорошо, но, считая, что опасно выражать открыто свои чувства, только вздохнул и продолжал чистить сапоги. - Уйти! - воскликнул Плут. - Стыда у тебя нет, что ли? И гордости никакой нет! Ты бы хотел уйти и жить за счет своих друзей? - Черт подери! - воскликнул юный Бейтс, вытаскивая из кармана два-три шелковых платка и швыряя их в шкаф. - Это подло, вот оно что! - Я бы на это не пошел, - сказал Плут тоном высокомерно-презрительным. - А друзей своих бросать вы можете, - с бледной улыбкой сказал Оливер, - и допускать, чтобы их наказывали за вас? - Ну, знаешь ли, - отозвался Плут, размахивая трубкой, - это было сделано из внимания к Феджину, ведь ищейки-то знают, что мы работаем вместе, а он мог попасть в беду, если бы мы не улизнули... Вот в чем тут дело, правда, Чарли? Юный Бейтс кивнул в знак согласия и хотел что-то добавить, но, внезапно вспомнив о бегстве Оливера, захохотал, и дым, которым он затянулся, попал не в то горло, вследствие чего он минут пять кашлял и топал ногами. - Смотри! - сказал Плут, доставая из кармана целую пригоршню шиллингов и полупенсовиков. - Вот это развеселая жизнь! Не все ли равно, откуда они взялись? Ну, бери! Там, откуда их взяли, еще много осталось. Что, не хочешь? Эх ты, простофиля! - Это очень дурно, правда, Оливер? - сказал Чарли Бейтс. - Кончится тем, что его за это вздернут, да? - Я не понимаю, что это значит, - отозвался Оливер. - А вот что, дружище! - сказал Чарли. С этими словами юный Бейтс схватил конец своего галстука, дернул его кверху и, склонив голову набок, издал сквозь зубы какой-то странный звук, поясняя с помощью этой веселенькой пантомимы, что вздергивание и повешение - одно и то же. - Вот что это значит, - сказал Чарли. - Смотри, Джек, как он таращит глаза! Никогда еще я не видывал такого простофилю, как этот мальчишка. Когда-нибудь он меня окончательно уморит, знаю, что уморит. Юный Чарльз Бейтс, снова расхохотавшись так, что слезы выступили у него на глазах, взялся за свою трубку. - Тебя плохо воспитали, - сказал Плут, с большим удовольствием созерцая свои сапоги, вычищенные Оливером. Впрочем, Феджин что-нибудь из тебя сделает, или ты окажешься первым, от которого он ничего не мог добиться. Начинай-ка лучше сразу, потому что все равно придется тебе заняться этим ремеслом, и ты только время теряешь, Оливер. Юный Бейтс подкрепил этот совет всевозможными увещаниями морального порядка; когда же они были исчерпаны, он и его приятель мистер Даукинс принялись описывать в ярких красках многочисленные удовольствия, связанные с той жизнью, какую они вели, и намекали Оливеру, что для него лучше безотлагательно снискать расположение мистера Феджина с помощью тех средств, которыми пользовались они сами. - И вбей себе в башку. Ноли, - сказал Плут, услыхав, что еврей отпирает дверь наверху, - если ты не будешь таскать утиралки и тикалки... - Что толку в этих словах? - вмешался юный Бейтс. - Он не понимает, о чем ты говоришь. - Если ты не будешь таскать носовые платки и часы, - сказал Плут, приспособляя свою речь к уровню развития Оливера, - все равно их стащит кто-нибудь другой. От этого плохо будет тем, у кого их стащат, и плохо будет тебе, и никто на этом деле не выгадает, кроме того парня, который эти вещи прикарманит, а ты имеешь на них точь-в-точь такое же право, как и он. - Верно! - сказал еврей, который вошел в комнату, не замеченный Оливером. - Все это очень просто, мой милый; очень просто, можешь поверить на слово Плуту. Ха-ха-ха! Он знает азбуку своего ремесла. Старик весело потирал руки, подтверждая рассуждения Плута, и посмеивался, восхищенный способностями своего ученика. На этот раз беседа оборвалась, так как еврей вернулся домой в сопровождении мисс Бетси и джентльмена, которого Оливер ни разу еще не видел; Плут называл его Томом Читлингом; он замешкался на лестнице, обмениваясь любезностями с леди, и только что вошел в комнату. Мистер Читлинг был старше Плута - быть может, видал на своему веку восемнадцать зим, - но обращение его с этим молодым джентльменом отличалось некоторой почтительностью, казалось свидетельствовавшей о том, что он признавал себя, пожалуй, ниже Плута, поскольку речь шла о хитроумии и профессиональных способностях. У него были маленькие, блестящие глазки и лицо, взрытое оспой; на нем была меховая шапка, темная, из рубчатого плиса куртка, засаленные бумазейные штаны и фартук. Правду сказать, его костюм был в незавидном состоянии; но он принес извинения компании, заявив, что его "выпустили" всего час назад, а так как он в течение последних шести недель носил мундир, то и не имел возможности уделить внимания своему штатскому платью. С величайшим раздражением мистер Читлинг добавил, что новый способ окуривать одежду чертовски противоречит конституции, так как прожигается материя; но нет никакой возможности бороться с властями графства. Подобное же замечание он сделал по поводу распоряжения стричь волосы, которое считал решительно противозаконным. Свою речь мистер Читлинг закончил заявлением, что вот уже сорок два бесконечных трудовых дня у него ни капли не было во рту и "пусть его прихлопнут, если он не усох". - Как ты думаешь, Оливер, откуда пришел этот джентльмен? - ухмыляясь, спросил еврей, когда два других мальчика поставили на стол бутылку виски. - Н-не знаю, сэр, - сказал Оливер. - Это кто такой? - спросил Том Читлинг, бросив презрительный взгляд на Оливера. - Это, милый мой, один из моих юных друзей, - ответил еврей. - Значит, ему повезло... - сказал молодой человек, многозначительно посмотрев на Феджина. - Не все ли равно, откуда я пришел, мальчуган? Бьюсь об заклад на крону, что ты скоро отыщешь туда дорогу! Эта шутка вызвала смех у мальчиков. Побалагурив еще немного на ту же тему, они шепотом обменялись несколькими словами с Феджином и ушли. Новый гость потолковал в сторонке с Феджином, после чего оба придвинули свои стулья к очагу, и еврей, подозвав к себе Оливера и приказав ему сесть возле, завел речь о том, что должно было больше всего интересовать его слушателей. Разговор шел о великих выгодах их профессии, о сноровке Плута, о добродушном нраве Чарльза Бейтса и о щедрости самого еврея. Наконец, эти темы истощились, истощен был и мистер Читлинг, ибо пребывание в исправительном доме становится утомительным по истечении одной-двух недель. Поэтому мисс Бетси ушла, предоставив компании расположиться на отдых. Начиная с этого дня Оливера редко оставляли одного; почти всегда он находился в обществе обоих мальчиков, которые ежедневно играли с евреем в старую игру - то ли для собственного усовершенствования, то ли для Оливера, - об этом лучше всех знал мистер Феджин. Иногда старик рассказывал им истории о грабежах, которые совершал в дни молодости, и столько было в них смешного и любопытного, что Оливер невольно смеялся от души и, несмотря на все свои прекрасные качества, не мог скрыть, что эти истории его забавляют. Короче говоря, хитрый старый еврей опутал мальчика своими сетями. Подготовив его душу одиночеством и унынием к тому, чтобы мальчик предпочел любое общество своим печальным мыслям, старик теперь вливал в нее по капле яд, который, как он надеялся, загрязнит ее, навеки изменив ее цвет. ГЛАВА XIX, в которой обсуждают, и принимают замечательный план Была серая, промозглая, ветреная ночь, когда еврей, застегнув на все пуговицы пальто, плотно облегавшее его иссохшее тело, и подняв воротник до ушей, чтобы скрыть нижнюю часть лица, вышел из своей берлоги. Он приостановился на ступени, пока запирали за ним дверь и закладывали цепочку, и, убедившись, что мальчики заперли все как следует и шаги их замерли вдали, побежал по улице так быстро, как только мог. Дом, куда привели Оливера, был расположен по соседству с Уайтчеплом *. Еврей на минутку приостановился на углу и, подозрительно осмотревшись по сторонам, перешел через улицу по направлению к Спителфилдс. Грязь толстым слоем лежала на мостовой, и черная мгла нависла над улицами; моросил дождь, все было холодным и - липким на ощупь. Казалось, именно в эту ночь и подобает бродить по улицам таким существам, как этот еврей. Пробираясь крадучись вперед, скользя под прикрытием стен и подъездов, отвратительный старик походил на какое-то омерзительное пресмыкающееся, рожденное в грязи и во тьме, сквозь которые он шел: он полз в ночи в поисках жирной падали себе на обед. Он шел извилистыми и узкими улицами, пока не достиг Бетнел-Гряна; затем, круто свернув влево, он очутился в лабиринте грязных улиц, которых так много в этом густонаселенном районе. По-видимому, еврей был очень хорошо знаком с той местностью, где находился, и его отнюдь не пугали темная ночь и трудная дорога. Он быстро миновал несколько переулков и улиц и, наконец, свернул в улицу, освещенную только одним фонарем в дальнем ее конце. Он постучал в дверь одного из домов и, обменявшись вполголоса несколькими невнятными словами с человеком, открывшим ее, поднялся по лестнице. Когда он коснулся ручки двери, зарычала собака, и голос мужчины спросил, кто там. - Это я, Билл, это только я, мой милый, - сказал еврей, заглядывая в комнату. - Ну, так вваливайтесь сюда, - сказал Сайкс. - Лежи смирно, глупая скотина! Не можешь ты, что ли, узнать черта, если он в пальто? Очевидно, собаку ввело в заблуждение верхнее одеяние мистера Феджина, ибо, как только еврей расстегнул пальто и бросил его на спинку стула, она удалилась в свой угол и при этом завиляла хвостом, как бы давая понять, что теперь она удовлетворена, насколько это чувство свойственно ее природе. - Ну! - сказал Сайкс. - Ну что ж, милый мой!.. - отозвался еврей. - А, Нэнси! В этом обращении слышалось некоторое замешательство, свидетельствовавшее о неуверенности в том, как оно будет принято: мистер Феджин и его юная приятельница не виделись с того дня, как она заступилась за Оливера. Поведение молодой леди быстро рассеяло все сомнения на этот счет, если таковые у него были. Она спустила ноги с каминной решетки, отодвинула стул и без лишних слов предложила Феджину подсесть к очагу, так как ночь - что и говорить - холодная. - Да, моя милая Нэнси, очень холодно, - сказал еврей, грея свои костлявые руки над огнем. - Пронизывает насквозь, - добавил старик, потирая себе бок. - Лютый должен быть холод, чтобы пробрать вас до самого сердца, - сказал мистер Сайкс. - Дай ему выпить чего-нибудь, Нэнси. Да пошевеливайся, черт подери! Тут и самому недолго заболеть, когда посмотришь, как трясется этот мерзкий старый скелет, словно гнусный призрак, только что вставший из могилы. Нэнси проворно достала бутылку из шкафа, где стояло еще много бутылок, наполненных, судя по их виду, всевозможными спиртными напитками. Сайкс, налив стакан бренди, предложил его еврею. - Довольно, довольно... Спасибо, Билл, - сказал еврей, едва пригубив и поставив стакан на стол. - Боитесь, как бы вас не обошли? - сказал Сайкс, пристально посмотрев на еврея. - Уф! С хриплым, презрительным ворчанием мистер Сайкс схватил стакан и выплеснул остатки бренди в золу - эта церемония предшествовала тому, чтобы затем наполнить его для себя, что он и сделал. Пока он опрокидывал в глотку второй стакан, еврей окинул взглядом комнату - не из любопытства, так как не раз уже видел ее, но по свойственной ему подозрительности и вследствие беспокойной своей натуры. Это была нищенски обставленная комната, и только содержимое шкафа наводило на мысль, что здесь живет человек, не занимающийся трудом; на виду не было никаких подозрительных предметов, кроме нескольких тяжелых дубинок, стоявших в углу, и дубинки со свинцовым наконечником, висевшей над очагом. - Ну вот, - сказал Сайкс, облизывая губы, - теперь я готов. - Поговорим о делах? - осведомился еврей. - Ладно, пусть о делах, - согласился Сайкс. - Выкладывайте, что хотели сказать. - О делишках в Чертей, Билл? - спросил еврей, придвинув свой стул и понизив голос. - Ладно. Что вы об этом скажете? - спросил Сайкс. - Ах, милый мой, ведь вы знаете, что у меня на уме... - сказал еврей. - Ведь он это знает, Нэнси, правда? - Нет, не знает, - ухмыльнулся мистер Сайкс. - Или не хочет знать, а это одно и то же. Говорите начистоту и называйте вещи своими именами! Нечего сидеть здесь, моргать да подмигивать и объясняться со мной намеками, как будто не вам первому пришла в голову мысль о грабеже! Что у вас на уме? - Тише, Билл, тише! - сказал еврей, тщетно пытавшийся положить конец этому взрыву негодования. - Нас могут услышать. - Пусть слушают! - сказал Сайкс. - Не все ли мне равно? Но так как мистеру Сайксу было