дуэт и спели его с большим успехом. Любопытно было всматриваться в иные лица, выделявшиеся из толпы. Прежде всего-сам председатель (хозяин заведения), грубый, неотесанный, тяжеловесный мужчина, который шнырял глазами во все стороны, пока продолжалось пение, и делая вид, что принимает участие в общем веселье, видел все, что происходит, слышал все, что говорится, а зрение у него было острое и слух чуткий. С ним рядом сидели певцы, с профессиональным равнодушием слушавшие похвалы всей компании и по очереди прикладывавшиеся к дюжине стаканчиков виски с водой, поднесенных им пылкими поклонниками, чьи физиономии, носившие печать чуть ли не всех пороков во всех стадиях их развития, неумолимо привлекали внимание именно своей омерзительностью. Хитрость, жестокость, опьянение были ярко запечатлены на них, а что касается женщин, то иные еще сохранили какую-то свежесть юности, блекнувшую, казалось, у вас на глазах; другие же окончательно утратили все признаки своего пола и олицетворяли лишь гнусное распутство и преступность; эти девушки, эти молодые женщины - ни одна из них не перешагнула порога юности - являли собой, пожалуй, самое печальное зрелище в этом омерзительном вертепе. Тем временем Феджин, отнюдь не тревожимый серьезными размышлениями, жадно всматривался в лица, по-видимому не находя того, кого искал. Когда ему удалось, наконец, поймать взгляд человека, занимавшего председательское место, он осторожно поманил его и вышел из комнаты так же тихо, как и вошел. - Чем могу служить вам, мистер Феджин? - осведомился председатель, выйдя вслед за ним на площадку. - Не угодно ли присоединиться к нам? Все будут рады, все до единого. Еврей нетерпеливо покачал головой и шепотом спросил: - О_н здесь? - Нет, - ответил тот. - И никаких известий о Барни? - Никаких, - ответил хозяин "Калек", ибо это был он. - Барни не шелохнется, пока все не утихнет. Будьте уверены, они там напали на след, и, если бы он вздумал двинуться с места, их сразу бы накрыли. С Барни ничего плохого не случилось, не то я бы о нем услышал. Бьюсь об заклад, что Барни ведет себя молодцом. О нем можете не беспокоиться. - А т_о_т будет здесь сегодня? - спросил еврей, снова выразительно подчеркивая местоимение. - Вы говорите о Монксе? - нерешительно спросил хозяин. - Тес!.. - зашептал еврей. - Да. - Конечно, - ответил хозяин, вытаскивая из кармана золотые часы. - Я ждал его раньше. Если вы подождете минут десять, он... - Нет, нет! - быстро сказал еврей, который как будто и хотел видеть того, о ком шла речь, и был рад, что его нет. - Передайте ему, что я заходил сюда повидаться с ним; пусть он придет ко мне сегодня вечером. Нет, лучше завтра. Раз его здесь нет, то не поздно будет и завтра. - Ладно! - отозвался хозяин. - Еще что-нибудь? - Ни слова больше, - сказал еврей, спускаясь по лестнице. - Послушайте, - заговорил хриплым шепотом хозяин, перевешиваясь через перила, - сейчас самое время обделать дело! У меня здесь Фил Баркер; так пьян, что любой мальчишка может его сцапать. - А! Впрочем, для Фила Баркера время еще не пришло, - ответил еврей, подняв голову. - Фил должен еще поработать, прежде чем мы позволим себе расстаться с ним. Возвращайтесь-ка, мой милый, к своей компании и скажите им, чтобы они веселились... пока живы! Ха-ха-ха! Трактирщик ответил ему смехом и вернулся к своим гостям. Как только еврей остался один, на лице его снова появилось тревожное и озабоченное выражение. После недолгого раздумья он нанял кабриолет и приказал извозчику ехать в Бетнел-Грин-роуд. За четверть мили до резиденции мистера Сайкса он отпустил извозчика и прошел это короткое расстояние пешком. - Ну, - пробормотал еврей, стуча в дверь, - если тут ведут какую-то темную игру, то, как вы ни хитры, моя милая, а я у вас все выпытаю. Женщина, которую он имел в виду, находилась у себя в комнате. Феджин потихоньку поднялся по лестнице и без дальнейших церемоний вошел. Девушка была одна; она положила на стол голову с распущенными, сбившимися волосами. "Напилась, - хладнокровно подумал еврей, - или, может быть, просто горюет о чем-нибудь". С этой мыслью он повернулся, чтобы закрыть дверь; шум заставил девушку встрепенуться. Зорко всматриваясь в его хитрое лицо, она спросила, нет ли новостей, и выслушала от него сообщение Тоби Крекита. Когда рассказ был закончен, она снова приняла прежнее положение, но не проронила ни слова. Она терпеливо отодвинула свечу, раза два лихорадочно меняла позу, шаркала ногами по полу, но не более того. Пока длилось молчание, еврей с беспокойством озирался, словно желая удостовериться, что нет никаких признаков, указывающих на тайное возвращение Сайкса. По-видимому, удовлетворенный осмотром, он раза два-три кашлянул и столько же раз пытался завязать разговор, но девушка не обращала на него никакого внимания, словно перед ней был камень. Наконец, он сделал еще одну попытку и, потирая руки, спросил самым заискивающим тоном: - Как вы думаете, моя милая, где теперь Билл? Девушка невнятно простонала в ответ, что этого она не знает, и по приглушенному всхлипыванию можно было угадать, что она плачет. - А мальчик? - продолжал еврей, стараясь заглянуть ей в лицо. - Бедный ребенок! Его оставили в канаве! Нэнси, подумай только! - Ребенку лучше там, чем у нас, - сказала девушка, неожиданно подняв голову. - И если только Билл не попадет из-за этого в беду, я надеюсь, что мальчик лежит мертвый в канаве, и пусть там сгниют его кости. - Что такое?! - с изумлением воскликнул еврей. - Да, надеюсь! - ответила девушка, глядя ему в глаза. - Я буду рада, если узнаю, что он убрался с моих глаз и худшее осталось позади. Я не могу выносить его около себя. Стоит мне посмотреть на него - и я сама себе ненавистна, и вы все мне ненавистны. - Вздор! - презрительно сказал еврей. - Ты пьяна... - Вот как! - с горечью воскликнула девушка. - Не ваша вина, если я не пьяная! Будь ваша воля, вы бы всегда меня спаивали - но только не сегодня. Сейчас эта привычка вам не по нутру, да? - Совершенно верно! - злобно ответил еврей. - Не по нутру. - Ну, так измените ее! - со смехом сказала девушка. - Изменить! - крикнул еврей, окончательно выведенный из терпения неожиданным упорством собеседницы и досадными происшествиями этой ночи. - Да, я ее изменю! Слушай меня, девка! Слушай меня - мне достаточно сказать пять слов, чтобы задушить Сайкса, вот так, как если бы я сдавил сейчас пальцами его бычью шею. Если он вернется, а мальчишку бросит там, если он выкрутится и не доставит мне мальчишки, живого или мертвого, убей его сама, если не хочешь, чтобы он попал в руки Джека Кетча *! Убей его, как только он войдет в эту комнату, не то - попомни мои слова - будет поздно. - Что это значит? - невольно воскликнула девушка. - Что это значит? - повторил Феджин, потеряв голову от бешенства. - Этот мальчик стоит сотни фунтов, так неужели я должен терять то, что случай позволяет мне подобрать без всякого риска, - терять из-за глупых причуд пьяной шайки, которую я могу придушить! И вдобавок я связан с самим дьяволом во плоти, которому нужно только завещание, и он может... может... Задыхаясь, старик запнулся, подыскивая слова, но тут же сдержал приступ гнева, и поведение его совершенно изменилось. За секунду до этого он ловил скрюченными пальцами воздух, глаза были расширены, лицо посинело от ярости, а сейчас он опустился на стул, съежился и дрожал, боясь, что сам выдал какую-то мерзкую тайну. После короткого молчания он решился взглянуть на свою собеседницу. Казалось, он немного успокоился, видя, что та по-прежнему сидит безучастная, в той позе, в какой он ее застал. - Нэнси, милая! - прохрипел еврей обычным своим тоном. - Ты меня слушала, милая? - Не приставайте ко мне сейчас, Феджин, - отозвалась девушка, лениво поднимая голову. - Если Билл теперь этого не сделал, так в другой раз сделает. Немало он хороших дел для вас обделал и еще немало обделает, если сможет. А не сможет, так, значит, нечего больше об этом толковать. - А как насчет мальчика, моя милая?.. - спросил еврей, нервически потирая руки. - Мальчику приходится рисковать, как и всем остальным, - быстро перебила Нэнси. - И говорю вам: я надеюсь, что он помер и избавился от всяких бед и от вас, - надеюсь, если только с Биллом ничего плохого не приключится. А если Тоби выпутался, то, конечно, и Билл в безопасности, потому что Билл стоит двух таких, как Тоби. - Ну, а как насчет того, что я говорил, моя милая? - спросил еврей, не спуская с нее сверкающих глаз. - Если вы хотите, чтобы я для вас что-то сделала, так повторите все сначала, - ответила Нэнси. - А лучше бы вы подождали до завтра. Вы меня на минутку растормошили, но теперь я опять отупела. Феджин задал еще несколько вопросов все с той же целью установить, обратила ли девушка внимание на его неосторожные намеки; но она отвечала ему с такой готовностью и так равнодушно встречала его проницательные взгляды, что его первое впечатление, будто она под хмельком, окончательно укрепилось. Нэнси и в самом деле была подвержена этой слабости, весьма распространенной среди учениц еврея, которых с раннего детства не только не отучали, но, скорее, поощряли к этому. Ее неопрятный вид и резкий запах джина, стоявший в комнате, в достаточной мере подтверждали правильность его догадки. Когда же она после описанной вспышки сначала впала в какое-то отупение, а затем пришла в возбужденное состояние, под влиянием которого то проливала слезы, то восклицала на все лады: "Не унывать! - и рассуждала о том, что хоть милые бранятся, только тешатся, - мистер Феджин, имевший солидный опыт в такого рода делах, убедился, к большому своему удовлетворению, что она очень пьяна. Успокоенный этим открытием, мистер Феджин, достигнув двух целей, то есть сообщив девушке все, что слышал в тот вечер, и собственными глазами удостоверившись в отсутствии Сайкса, отправился домой. Молодая его приятельница заснула, положив голову на стол. До полуночи оставалось около часу. Вечер был темный, пронизывающе холодный, так что Феджин не имел желания мешкать. Резкий ветер, рыскавший по улицам, как будто смел с них пешеходов, словно пыль и грязь, - прохожих было мало, и они, по-видимому, спешили домой. Впрочем, для еврея ветер был попутный, и Феджин шел все вперед и вперед, дрожа и сутулясь, когда его грубо подгонял налетавший вихрь. Он дошел до угла своей улицы и уже нащупывал в кармане ключ от двери, как вдруг из окутанного густой тенью подъезда вынырнула какая-то темная фигура и, перейдя через улицу, незаметно приблизилась к нему. - Феджин! - прошептал у самого его уха чей-то голос. - Ах! - вскрикнул еврей, быстро обернувшись. - Вы... - Да! - перебил незнакомец. - Вот уже два часа, как я здесь слоняюсь. Черт подери, где вы были? - Ходил по вашим делам, мой милый, - ответил еврей, с беспокойством посматривая на своего собеседника и замедляя шаги. - Весь вечер по вашим делам. - Да, конечно! - с усмешкой сказал незнакомец. - Ну, а что же из этого вышло? - Ничего хорошего, - ответил еврей. - Надеюсь, и ничего плохого? - спросил незнакомец, неожиданно остановившись и бросив испуганный взгляд на своего спутника. Еврей покачал головой и хотел было ответить, но незнакомец, перебив его, указал на дом, к которому они тем временем подошли, и заметил, что лучше поговорить под крышей, так как кровь у него застыла от долгого ожидания и ветер пронизывает насквозь. Феджин, казалось, не прочь был отговориться тем, что не может ввести в дом посетителя в такой поздний час, и даже пробормотал, что камин не затоплен, но, когда его спутник повелительным тоном повторил свое требование, он отпер дверь и попросил его закрыть ее потихоньку, пока он принесет свечу. - Здесь темно, как в могиле, - сказал незнакомец, ощупью сделав несколько шагов. - Поторапливайтесь. - Закройте дверь, - шепнул Феджин с другого конца коридора. В эту минуту дверь с шумом захлопнулась. - Это не моя вина, - сказал незнакомец, пощупывая дорогу. - Ветер закрыл ее или она сама захлопнулась - одно из двух. Скорее дайте свет, не то я наткнусь на что-нибудь в этой проклятой дыре и размозжу себе голову. Феджин крадучись спустился по лестнице в кухню. После недолгого отсутствия он вернулся с зажженной свечой и сообщил, что Тоби Крекит спит в задней комнате внизу, а мальчики - в передней. Знаком предложив незнакомцу следовать за ним, он стал подниматься по лестнице. - Здесь мы можем обо всем переговорить, мой милый, - сказал еврей, открывая дверь комнаты во втором этаже. - Но так как в ставнях есть дыры, а мы не хотим, чтобы соседи видели у нас свет, то свечу мы оставим на лестнице. Вот так! С этими словами еврей, наклонившись, поставил подсвечник на верхнюю площадку лестницы как раз против двери. Затем он первый вошел в комнату, где не было никакой мебели, кроме сломанного кресла и старой кушетки или дивана без обивки, стоявшего за дверью. На этот диван устало опустился незнакомец, а еврей подвинул кресло так, что они сидели друг против друга. Здесь было не совсем темно: дверь была приотворена, а свеча на площадке отбрасывала слабый отблеск света на противоположную стену. Сначала они разговаривали шепотом. Хотя из этого разговора нельзя было разобрать ничего, кроме отдельных несвязных слов, однако слушатель мог бы легко угадать, что Феджин как будто защищается, отвечая на замечания незнакомца, а этот последний крайне раздражен. Так толковали они с четверть часа, если не больше, а затем Монкс - этим именем еврей несколько раз на протяжении их беседы называл незнакомца - сказал, слегка повысив голос: - Повторяю, этот план ни к черту не годился. Почему было не оставить его здесь, вместе с остальными, и не сделать из него этакого паршивого, сопливого карманника? - Вы только послушайте, что он говорит! - воскликнул еврей, пожимая плечами. - Да неужели же вы хотите сказать, что не могли бы этого сделать, если бы захотели? - сердито спросил Монкс. - Разве вы этого не делали десятки раз с другими мальчишками? Если бы у вас хватило терпения на год, неужели вы не добились бы, чтобы его засудили и выслали из Англии, быть может на всю жизнь? - Кому бы это пошло на пользу, мой милый? - униженно спросил еврей. - Мне, - ответил Монкс. - Но не мне, - смиренно сказал еврей? - Мальчик мог оказаться мне полезен. Когда в договоре участвуют две стороны, благоразумие требует считаться с интересами обеих, не так ли, милый друг? - Что же дальше? - спросил Монкс. - Я понял, что нелегко будет приучить его к делу, - ответил еврей. - Он не похож на других мальчишек, очутившихся в таком же положении. - Да, не похож, будь он проклят! - пробормотал Монкс. - Иначе он бы давным-давно стал вором. - Чтобы испортить его, мне надо было сперва забрать его хорошенько в руки, - продолжал еврей, с тревогой всматриваясь в лицо собеседника. - Но я ничего не мог с ним поделать. Я ничем не мог его запугать, а с этого мы всегда должны начинать, иначе наши труды пропадут; даром. Что мне было делать? Посылать его с Плутом и Чарли? Довольно с меня и одного раза, мой милый; тогда я трепетал за всех нас. - Уж в этом-то я не виноват, - заметил Монкс. - Конечно, конечно, мой милый? - подхватил еврей. - Да я и не жалею теперь: ведь не случись этого, вы, может быть, никогда бы не увидели мальчишки, а значит, и не узнали бы, что как раз его-то и разыскиваете. Ну что ж! Я его вернул вам с помощью этой девки, а потом она вздумала жалеть его. - Задушить девку! - нетерпеливо сказал Монкс. - Сейчас мы не можем себе это позволить, мой милый, - улыбаясь, ответил еврей. - И к тому же мы такими делами не занимаемся, иначе я бы с радостью это сделал в один из ближайших дней. Я этих девок хорошо знаю, Монкс. Как только мальчишка закалится, она будет интересоваться им не больше, чем бревном. Вы хотите, чтобы мальчишка стал вором. Если он жив, я могу это сделать, а если... если... - сказал еврей, придвигаясь к своему собеседнику, - помните, это маловероятно... но если случилась беда и он умер... - Не моя вина, если он умер! - с ужасом перебил Монкс, дрожащими руками схватив руку еврея. - Запомните, Феджин! Я в этом не участвовал. С самого начала я вам сказал - все, только не его смерть. Я не хотел проливать кровь: в конце концов это всегда обнаруживается, и, вдобавок человек не находит себе покоя. Если его застрелили, я тут ни при чем, слышите?.. Черт бы побрал это логовище!.. Что это такое? - Что? - вскричал еврей, обеими руками обхватив труса, когда тот вскочил с места. - Где? - Вон там! - ответил Монкс, пристально глядя на противоположную стену. - Тень! Я видел тень женщины в накидке и шляпе, она быстро скользнула вдоль стены! Еврей разжал руки, и оба стремительно выбежали из комнаты. Свеча, оплывшая от сквозняка, стояла там, где ее поставили. При свете ее видна была только лестница и их побелевшие лица. Оба напряженно прислушивались: глубокая тишина царила во всем доме. - Вам почудилось, - сказал еврей, беря свечу и поворачиваясь к своему собеседнику. - Клянусь, что я ее видел! - дрожа, возразил Монкс. - Она стояла, наклонившись, когда я ее увидел, а когда я заговорил, она метнулась прочь. Еврей с презрением посмотрел на бледное лицо своего собеседника и, предложив ему, если он хочет, следовать за ним, стал подниматься по лестнице. Они заглянули во все комнаты; в них было холодно, голо и пусто. Они спустились в коридор и дальше, в подвал. Зеленая плесень покрывала низкие стены; следы, оставленные улитками и слизняками, блестели при свете свечи, но кругом было тихо, как в могиле. - Ну, что вы теперь скажете? - спросил еврей, когда они вернулись в коридор. - Не считая нас с вами, в доме нет никого - только Тоби и мальчишки, а их можно не опасаться. Смотрите! В подтверждение этого факта еврей выдул из кармана два ключа и объяснил, что, спустившись в первый раз вниз, он запер их в комнате, чтобы никто не помешал беседе. Это новое доказательство значительно поколебало уверенность мистера Монкса. Его возражения становились все менее и менее бурными по мере того, как оба продолжали поиски и ничего не обнаружили; наконец, он начал мрачно хохотать и признался, что всему виной только его расстроенное воображение. Однако он отказался возобновить в тот вечер разговор, вспомнив внезапно, что уже второй час. И любезная парочка рассталась. ГЛАВА XXVII заглаживает неучтивость одной из предыдущих глав, в которой весьма, бесцеремонно покинута некая леди Скромному автору не подобает, конечно, заставлять столь важную особу, как бидл, ждать, повернувшись спиной к камину и подобрав полы шинели, до той поры, пока автор не соблаговолит отпустить его; и еще менее подходит автору, принимая во внимание его положение и галантность, относиться с тем же пренебрежением к леди, на которую сей бидл бросил взор нежный и любовный, нашептывая ласковые слова, которые, исходя от такого лица, заставили бы затрепетать сердце любой девицы или матроны. Историк, чье перо пишет эти слова, - полагая, что знает свое место и относится с подобающим уважением к тем смертным, кому дарована высшая, непререкаемая власть, - спешит засвидетельствовать им почтение, коего они вправе ждать по своему положению, и соблюсти все необходимые церемонии, которых требуют от него их высокое звание, а следовательно, и великие добродетели. С этой целью автор намеревался даже привести здесь доводы касательно божественного происхождения прав бидла и его непогрешимости. Такие доводы не преминули бы доставить удовольствие и пользу здравомыслящему читателю, но, к сожалению, за недостатком времени и места автор принужден отложить это до более удобного и благоприятного случая; когда же таковой представится, автор готов разъяснить, что бидл в точном смысле этого слова - а именно: приходский бидл, состоящий при приходском работном доме и прислуживающий в качестве официального лица в приходской церкви, - наделен по своей должности всеми добродетелями и наилучшими качествами, и ни на одну из этих добродетелей не имеют ни малейшего права притязать бидлы, состоящие при торговых, компаниях, судейский бидлы и даже бидлы в часовнях (впрочем, последние все-таки имеют на это некоторое право, хоть и самое ничтожное). Мистер Бамбл еще раз пересчитал чайные ложки, взвесил на руке щипчики для сахара, внимательно осмотрел молочник, в точности установил, в каком состоянии находится мебель и даже конский волос в сиденьях кресел, и, проделав каждую из этих операций не менее пяти-шести раз, начал подумывать о том, что пора бы уже миссис Корни вернуться. Одна мысль порождает другую: так как ничто не указывало на приближение миссис Корни, мистеру Бамблу пришло в голову, что он проведет время невинно и добродетельно, если удовлетворит свое любопытство беглым осмотром комода миссис Корни. Прислушавшись у замочной скважины с целью удостовериться, что никто не идет, мистер Бамбл начал знакомиться с содержимым трех длинных ящиков, начиная с нижнего; эти ящики, наполненные всевозможными принадлежностями туалета прекрасного качества, которые были заботливо уложены между двумя листами старой газеты и посыпаны сухой лавандой, по-видимому, доставили ему чрезвычайное удовольствие. Добравшись до ящика в правом углу (где торчал ключ) и узрев в нем шкатулочку с висячим замком, откуда, когда он ее встряхнул, донесся приятный звук, напоминающий звон монет, мистер Бамбл величественной поступью вернулся к камину и, приняв прежнюю позу, произнес с видом серьезным и решительным: "Я это сделаю". После сего примечательного заявления он минут десять игриво покачивал головой, как будто рассуждал сам с собой о том, какой он славный парень, а затем с явным удовольствием и интересом стал рассматривать свои ноги сбоку. Он все еще мирно предавался этому созерцанию, как вдруг в комнату ворвалась миссис Корни, задыхаясь, упала в кресло у камина и, прикрыв глаза одной рукой, другую прижала к сердцу, стараясь отдышаться. - Миссис Корни, - сказал мистер Бамбл, наклоняясь к надзирательнице, - в чем дело, сударыня? Что случилось, сударыня? Прошу вас, отвечайте, я как на... на... Мистер Бамбл от волнения не мог припомнить выражения "как на иголках" и вместо этого сказал: "как на осколках". - Ах, мистер Бамбл! - воскликнула леди. - Меня так ужасно расстроили. - Расстроили, сударыня? - повторил мистер Бамбл. - Кто посмел?.. Я знаю, - произнес мистер Бамбл с присущим ему величием, сдерживая свои чувства, - эти дрянные бедняки. - Страшно и подумать, - содрогаясь, сказала леди. - В таком случае не думайте, сударыня, - ответствовал мистер Бамбл. - Не могу, - захныкала леди. - Тогда выпейте чего-нибудь, сударыня, - успокоительным тоном сказал мистер Бамбл. - Рюмочку вина? - Ни за что на свете, - ответила миссис Корни. - Не могу... Ох! На верхней полке, в правом углу... Ох! Произнеся эти слова, добрая леди указала в умопомрачении на буфет и начала корчиться от спазм. Мистер Бамбл устремился к шкафу и, схватив с полки, столь туманно ему указанной, зеленую бутылку, вмещавшую пинту, наполнил ее содержимым чайную чашку и поднес к губам леди. - Теперь мне лучше, - сказала миссис Корни, выпив полчашки и откинувшись на спинку стула. В знак благодарности мистер Бамбл благоговейно возвел очи к потолку, потом опустил их на чашку и поднес ее к носу. - Пепперминт *, - слабым голосом промолвила миссис Корни, нежно улыбаясь бидлу. - Попробуйте. Там есть еще... еще кое-что. Мистер Бамбл с недоверчивым видом отведал лекарство, причмокнув губами, отведал еще раз и осушил чашку. - Это очень успокаивает, - сказала миссис Корни. - Чрезвычайно успокаивает, сударыня, - сказал бидл. С этими словами он придвинул стул к креслу надзирательницы и ласковым голосом осведомился, что ее расстроило. - Ничего, - ответила миссис Корни. - Я такое глупое, слабое создание, меня так легко взволновать... - Ничуть не слабое, сударыня, - возразил мистер Бамбл, придвинув ближе свой стул. - Разве вы слабое создание, миссис Корни? - Все мы слабые создания, - сказала миссис Корни, констатируя общеизвестную истину. - Да, правда, - согласился бидл. Затем оба молчали минуты две. По истечении этого времени мистер Бамбл, поясняя высказанную мысль, снял руку со спинки кресла миссис Корни, где эта рука раньше покоилась, и положил ее на пояс передника миссис Корни, вокруг которого она постепенно обвилась. - Все мы слабые создания, - сказал мистер Бамбл. Миссис Корни вздохнула. - Не вздыхайте, миссис Корни, - сказал мистер Бамбл. - Не могу удержаться, - сказала миссис Корни. И снова вздохнула... - У вас очень уютная комната, сударыня, - осматриваясь вокруг, сказал мистер Бамбл. - Прибавить к ней еще одну, сударыня, и будет прекрасна. - Слишком много для одного человека, - прошептала леди. - Но не для двух, сударыня, - нежным голосом возразил мистер Бамбл. - Не так ли, миссис Корни? Когда бидл произнес эти слова, миссис Корни опустила голову; бидл тоже опустил голову, чтобы заглянуть в лицо миссис Корни. Миссис Корни весьма пристойно отвернулась и высвободила руку, чтобы достать носовой платок, но, сама того не сознавая, вложила ее в руку мистера Бамбла. - Совет, отпускает вам уголь, не правда ли, миссис Корни? - спросил бидл, нежно пожимая ей руку. - И свечи, - ответила миссис Корни, в свою очередь пожимая слегка его руку. - Уголь, свечи и даровая квартира, - сказал мистер Бамбл. - О миссис Корни, вы - ангел! Леди не устояла перед таким взрывом чувств. Она упала в объятья мистера Бамбла, и сей джентльмен в волнении запечатлел страстный поцелуй на ее целомудренном носу. - Превосходнейшее творение прихода! - восторженно воскликнул мистер Бамбл. - Известно ли вам, моя очаровательница, что сегодня мистеру Скауту стало хуже? - Да, - застенчиво отвечала миссис Корни. - Доктор говорит, что он и недели не протянет, - продолжал мистер Бамбл. - Он стоит во главе этого учреждения; после его смерти освободится вакансия, эту вакансию кто-нибудь должен занять. О миссис Корни, какая перспектива! Какой благоприятный случай, чтобы соединить сердца и завести общее хозяйство! Миссис Корни всхлипнула. - Одно словечко, - промолвил мистер Бамбл, склоняясь к застенчивой красавице. - Одно маленькое, маленькое словечко, ненаглядная моя Корни? - Д... д... да, - прошептала надзирательница. - Еще одно, дорогая, - настаивал мистер Бамбл. - Соберитесь с силами и произнесите еще одно словечко. Когда это совершится? Миссис Корни дважды пыталась заговорить и дважды потерпела неудачу. Наконец, собравшись с духом, она обвила руками шею мистера Бамбла и сказала, что это произойдет, когда он пожелает, и что он "ненаглядный ее птенчик". Когда дело было таким образом улажено, дружески и к полному удовлетворению, договор скрепили еще одной чашкой пепперминта, которая оказалась весьма необходимой вследствие трепета и волнения, овладевших леди. Осушив чашку, она сообщила мистеру Бамблу о смерти старухи. - Прекрасно! - сказал сей джентльмен, попивая пепперминт. - По дороге домой я загляну к Сауербери и скажу, чтобы он прислал, что нужно, завтра утром. Так, значит, это вас и испугало, моя дорогая? - Ничего особенного не случилось, мой милый, - уклончиво отвечала леди. - Но все-таки что-то случилось, дорогая моя, - настаивал мистер Бамбл. - Неужели вы не расскажете об этом вашему Бамблу? - Не сейчас... - ответила леди, - в один из ближайших дней, когда мы сочетаемся браком, дорогой мой. - Когда мы сочетаемся браком! - воскликнул мистер Бамбл. - Неужели у кого-нибудь из этих нищих хватило наглости... - Нет, нет, дорогой мой! - быстро перебила леди. - Если бы я считал это возможным, - продолжал мистер Бамбл, - если бы я считал возможным, что они осмелятся взирать своими гнусными глазами на это прелестное лицо... - Они бы не осмелились, дорогой мой, - ответствовала леди. - Тем лучше для них, - сказал мистер Бамбл, сжимая руку в кулак. - Покажите мне такого человека, приходского или сверхприходского, который посмел бы это сделать, и я докажу ему, что второй раз он не осмелится. Не будь это заявление подкреплено энергической жестикуляцией, оно могло бы показаться весьма нелестным для прелестей сей леди, но так как мистер Бамбл сопровождал свою угрозу воинственными жестами, леди была чрезвычайно растрогана этим доказательством его преданности и с величайшим восхищением объявила, что он и в самом деле ее птенчик. После этого птенчик поднял воротник шинели, надел треуголку и, обменявшись долгим и нежным поцелуем с будущей своей подругой жизни, снова храбро зашагал навстречу холодному ночному ветру, задержавшись лишь на несколько минут в палате для бедняков мужского пола, чтобы осыпать их бранью и тем самым удостовериться, что может с надлежащей суровостью исполнять обязанности начальника работного дома. Убедившись в своих способностях, мистер Бамбл покинул заведение с легким сердцем и радужными мечтами о грядущем повышении, которые занимали его, пока он не дошел до лавки гробовщика. Мистер и миссис Сауербери пили чай и ужинали в гостях, а Ноэ Клейпол никогда не склонен был утруждать себя физическими упражнениями, за исключением тех, какие необходимы для принятия пищи и питья, - вот почему лавка оказалась незапертой, хотя уже миновал час, когда ее обычно закрывали. Мистер Бамбл несколько раз ударил тростью по прилавку, но не привлек к себе внимания и, видя свет за стеклянной дверью маленькой гостиной позади лавки, решил заглянуть туда, чтобы узнать, что там происходит. Узнав же, что там происходит, он был немало удивлен. Стол был покрыт скатертью; на нем красовались хлеб и масло, тарелки и стаканы, кружка портера и бутылка вина. Во главе стола, небрежно развалившись в кресле и перебросив ноги через ручку, сидел мистер Ноэ Клейпол; в одной руке у него был раскрытый складной нож, а в другой - огромный кусок хлеба с маслом. Подле него стояла Шарлотт и раскрывала вынутые из бочонка устрицы, которые мистер Клейпол удостаивал проглатывать с удивительной жадностью. Нос молодого джентльмена, более красный, чем обычно, и какое-то напряженное подмигивание правым глазом свидетельствовали, что он под хмельком; эти симптомы подтверждало и величайшее наслаждение, с каким он поедал устрицы и которое можно было объяснить лишь тем, что он весьма ценил их свойство охлаждать сжигающий его внутренний жар. - Вот чудесная жирная устрица, милый Ноэ, - сказала Шарлотт. - Скушайте ее, одну только эту. - Чудесная вещь - устрица, - заметил мистер Клейпол, проглотив ее. - Какая досада, что начинаешь плохо себя чувствовать, если съешь слишком много! Правда, Шарлотт? - Это прямо-таки жестоко, - сказала Шарлотт. - Совершенно верно, - согласился мистер Клейпол. - А вы любите устрицы? - Не очень, - отвечала Шарлотт. - Мне приятнее смотреть, как вы их едите, милый Ноэ, чем самой их есть. - Ах, боже мой... - раздумчиво сказал Ноэ. - Как странно! - Еще одну! - предложила Шарлотт. - Вот эту, с такими красивыми, нежными ресничками. - Больше не могу ни одной, - сказала Ноэ. - Очень печально... Подойдите ко мне, Шарлотт, я вас поцелую. - Что такое? - вскричал мистер Бамбл, врываясь в комнату. - Повторите-ка это, сэр. Шарлотт взвизгнула и закрыла лицо передником. Мистер Клейпол, оставаясь в прежней позе и только спустив ноги на пол, с пьяным ужасом взирал на бидла. - Повторите-ка это, дерзкий, дрянной мальчишка, - продолжал Бамбл. - Как вы смеете заикаться о таких вещах, сэр?.. А вы как смеете подстрекать его, бесстыдная вертушка?.. Поцеловать ее! - воскликнул мистер Бамбл в сильнейшем негодовании. - Тьфу! - Я вовсе этого не хотел, - захныкал Ноэ. - Она вечно сама меня целует, нравится мне это или не нравится. - О Ноэ! - с упреком воскликнула Шарлотт. - Да, целуешь. Сама знаешь, что целуешь, - возразил Ноэ. - Она всегда это делает, мистер Бамбл, сэр; она меня треплет по подбородку, сэр, и всячески ухаживает. - Молчать!.. - строго прикрикнул мистер Бамбл. - Ступайте вниз, сударыня... Ноэ, закройте лавку. Вам не поздоровится, если вы еще хоть словечко пророните, пока не вернется ваш хозяин. А когда он придет домой, передайте ему, что мистер Бамбл приказал прислать завтра утром, после завтрака, гроб для старухи. Слышите, сэр?.. Целоваться! - воскликнул мистер Бамбл, воздев руки. - Поистине ужасна развращенность и греховность низших классов в этом приходе. Если парламент не обратит внимания на их гнусное поведение, погибла эта страна, а вместе с нею и нравственность крестьян! С этими словами бидл величественно и мрачно покинул владения гробовщика. А теперь, проводив домой бидла и покончив со всеми необходимыми приготовлениями для похорон старухи, справимся о юном Оливере Твисте и удостоверимся, лежит ли он еще в канаве, где его оставил Тоби Крекит. ГЛАВА XXVIII занимается Оливером Твистом и повествует о его приключениях - Чтобы вам волки перегрызли глотку! - скрежеща зубами, бормотал Сайкс. - Попадись вы мне - вы бы у меня завыли. Бормоча эти проклятия с самой безудержной злобой, на какую только способна была его натура. Сайкс опустил раненого мальчика на колено и на секунду повернул голову, чтобы разглядеть своих преследователей. В темноте и тумане почти ничего нельзя было увидеть, но он слышал громкие крики, и со всех сторон доносился лай собак, разбуженных набатом. - Стой, трусливая тварь! - крикнул разбойник вслед Тоби Крекиту, который, не щадя своих длинных ног, далеко опередил его. - Стой! После второго окрика Тоби Крекит остановился как вкопанный. Он был не совсем уверен в том, что находится за пределами пистолетного выстрела, а Сайкс пребывал не в таком расположении духа, чтобы с ним шутить. - Помоги нести мальчика! - крикнул Сайкс, злобно подзывая своего сообщника. - Вернись! Тоби сделал вид, будто возвращается, но шел медленно и тихим голосом, прерывавшимся от одышки, осмелился выразить крайнее свое нежелание идти. - Поторапливайся! - крикнул Сайкс, положив мальчика в сухую канаву у своих ног и вытаскивая из кармана пистолет. - Меня не проведешь. В эту минуту шум усилился. Сайкс, снова оглянувшись, увидел, что гнавшиеся за ним люди уже перелезают через ворота в конце поля, а две собаки опередили их на несколько шагов. - Все кончено, Билл! - крикнул Тоби. - Брось мальчишку и улепетывай! Дав на прощание этот совет, мистер Крекит, предпочитая возможность умереть от руки своего друга уверенности в том, что он попадет в руки врагов, пустился наутек и помчался во всю прыть. Сайкс стиснул зубы, еще раз оглянулся, накрыл распростертого Оливера плащом, в который его второпях завернули, побежал вдоль изгороди, чтобы отвлечь внимание преследователей от того места, где лежал мальчик, на момент приостановился перед другой изгородью, пересекавшей первую под прямым углом, и, выстрелив из пистолета в воздух, перемахнул через нее и скрылся. - Хо, хо, сюда! - раздался сзади неуверенный голос. - Пинчер! Нептун! Сюда! Сюда! Собаки, казалось, испытывали от забавы, которой предавались, не больше удовольствия, чем их хозяева, и с готовностью вернулись на зов. Трое мужчин, вышедшие к тому времени в, поле, остановились и стали совещаться. - Мой совет, или, пожалуй, следовало бы сказать - мой приказ: немедленно возвращаться домой, - произнес самый толстый из всех трех. - Мне по вкусу все, что по вкусу мистеру Джайлсу, - сказал другой, пониже ростом, отнюдь не худощавый, но очень бледный и очень вежливый, каким часто бывает струсивший человек. - Я бы не хотел оказаться невежей, джентльмены, - сказал третий, тот, что отозвал собак. - Мистеру Джайлсу лучше знать. - Разумеется, - ответил низкорослый. - И что бы ни сказал мистер Джайлс, не нам ему перечить. Нет, нет, я свое место знаю. Слава богу, я свое место знаю. Сказать по правде, маленький человечек как будто и в самом деле знал свое место, и знал прекрасно, что оно отнюдь не завидно, ибо, когда он говорил, зубы у него стучали. - Вы боитесь, Бритлс! - сказал мистер Джайлс. - Я не боюсь, - сказал Бритлс. - Вы боитесь! - сказал Джайлс. - Вы лжец, мистер Джайлс! - сказал Бритлс. - Вы лгун, Бритлс! - сказал мистер Джайлс. Эти четыре реплики были вызваны попреком мистера Джайлса, а попрек мистера Джайлса был вызван его негодованием, ибо под видом комплимента на него возложили ответственность за возвращение домой. Третий мужчина рассудительно положил конец пререканиям. - Вот что я вам скажу, джентльмены, - заявил он, - мы все боимся. - Говорите о себе, сэр, - сказал мистер Джайлс, самый бледный из всей компании. - Я о себе и говорю, - ответил сей джентльмен. - Бояться при таких обстоятельствах вполне натурально и уместно. Я боюсь. - Я тоже, - сказал Бритлс. - Только зачем же так грубо попрекать этим человека! Эти откровенные признания смягчили мистера Джайлса, который немедленно сознался, что и он боится, после чего все трое повернули назад и бежали с полным единодушием, пока мистер Джайлс (который был обременен вилами и начал задыхаться раньше всех) весьма любезно не предложил остановиться, так как он хочет принести извинение за свои необдуманные слова. - Но вот что удивительно, - сказал мистер Джайлс, покончив с объяснениями, - чего только не сделает человек, когда кровь у него закипает! Я мог бы совершить убийство - знаю, что мог бы, если бы мы поймали одного из этих негодяев. Так как другие двое чувствовали то же самое и так как кровь у них тоже совсем остыла, то они принялись рассуждать о причине этой внезапной перемены в их темпераменте. - Я знаю причину, - сказал мистер Джайлс. - Ворота! - Я бы не удивился, если б так оно и было! - воскликнул Бритлс, ухватившись за эту мысль. - Можете не сомневаться, - сказал Джайлс, - это ворота охладили пыл. Перелезая через них, я почувствовал, как весь мой пыл внезапно улетучился. По удивительному стечению обстоятельств другие двое испытали такое же неприятное ощущение в тот же самый момент. Итак, было совершенно очевидно, что всему причиной ворота; к тому же не оставалось никаких сомнений относительно момента, когда наступила перемена, ибо все трое припомнили, что как раз в эту минуту они увидели разбойников. Этот разговор вели двое мужчин, спугнувшие взломщиков, и спавший в сарае странствующий лудильщик, которого разбудили, чтобы он со своими двумя дворнягами тоже принял участие в погоне. Мистер Джайлс исполнял обязанности дворецкого и управляющего в доме старой леди; Бритлс был на побегушках; поступив к ней на службу совсем ребенком, он все еще считался многообещающим юнцом, хотя ему уже шел четвертый десяток. Подбодряя себя такими разговорами, но тем не менее держась поближе друг к другу и пугливо озираясь, когда ветви трещали под порывами ветра, трое мужчин бегом вернулись к дереву, позади которого оставили свой фонарь, чтобы свет его не надоумил грабителей, куда стрелять. Подхватив фонарь, они бодрой рысцой пустились к дому; и, когда уже нельзя было различить в темноте их фигуры, фонарь долго еще мерцал и плясал вдали, словно какой-то болотный огонек в сыром и нездоровом воздухе. По мере того как приближался день, становилось все свежее, и туман клубился над землею, подобно густым облакам дыма. Трава была мокрая, тропинка и низины покрыты жидкой грязью; с глухим воем лениво налетали порывы сырого, тлетворного ветра. Оливер по-прежнему лежал неподвижный, без чувств, там, где его оставил Сайкс. Загоралось утро. Ветер стал более резким и пронизывающим, когда первые тусклые проблески рассвета, - скорее смерть ночи, чем рождение дня, - слабо забрезжили в небе. Предметы, казавшиеся расплывчатыми и страшными в темноте, постепенно вырисовывались все яснее и яснее и принимали свой обычный вид. Полил дождь, частый и сильный, и застучал по голым кустам. Но Оливер не чувствовал, как хлестал его дождь, потому что все еще лежал без сознания, беспомощный, распростертый на своем глинистом ложе. Наконец, болезненный стон нарушил тишину, и с этим стоном мальчик очнулся. Левая его рука, кое-как обмотанная шарфом, повисла тяжелая и бессильная; повязка была пропитана кровью. Он так ослабел, что ему едва удалось приподняться и сесть; усевшись, он с трудом огляделся кругом в надежде на помощь и застонал от боли. Дрожа всем телом от холода и слабости, он сделал попытку встать, но, содрогнувшись с головы до ног, как подкошенный упал на землю. Когда он очнулся от короткого обморока, подобного тому, в который он был так долго погружен, Оливер, побуждаемый дурнотой, подползавшей к сердцу и словно предупреждавшей его, что он умрет, если останется здесь лежать, поднялся на ноги и попытался идти. Голова у него кружилась, и он шатался, как пьяный. Однако он удержался на ногах и, устало свесив голову на грудь, побрел, спотыкаясь, вперед, сам не зная куда. И тогда в его сознании возникли какие-то сбивчивые, неясные образы. Ему чудилось, будто он все еще шагает между Сайксом и Крекитом, которые сердито переругиваются, - даже те слова, какими они обменивались, звучали у него в ушах; а когда он, сделав неимоверное усилие, чтобы не упасть, пришел в себя, то обнаружил, что он сам разговаривал с ними. Потом он остался один с Сайксом и брел вперед, как накануне; а когда мимо проходили призрачные люди, он чувствовал, как Сайкс сжимает ему руку. Вдруг он отшатнулся, услышав выстрелы; раздались громкие вопли и крики; перед глазами замелькали огни; вокруг был шум и грохот; чья-то невидимая рука увлекла его прочь. В то время как быстро сменялись эти видения, его не покидало смутное ощущение какой-то боли, которая не давала ему покоя. Так плелся он, шатаясь, вперед, пролезал, чуть ли не машинально, между перекладинами ворот и в проломы изгородей, попадавшихся ему на пути, пока не вышел на дорогу. Тут начался такой ливень, что мальчик пришел в себя. Он осмотрелся по сторонам и неподалеку увидел дом, до которого, пожалуй, мог бы добраться. Быть может, там, видя печальное его состояние, сжалятся над ним, а если и не сжалятся, подумал он, то все-таки лучше умереть близ людей, чем в пустынном открытом поле. Он собрал все свои силы для этого последнего испытания и нетвердыми шагами направился к дому. Когда он подошел ближе, ему показалось, что он уже видел его раньше. Деталей он не помнил, но дом был ему как будто знаком. Стена сада! На траве, за стеной, он упал прошлой ночью на колени и молил тех, двоих, о сострадании. Это был тот самый дом, который они хотели ограбить. Узнав его, Оливер так испугался, что на секунду забыл о мучительной ране и думал только о бегстве. Бежать! Но он едва держался на ногах, и если бы даже силы не покинули его хрупкого детского тела, куда было ему бежать? Он толкнул калитку: она была не заперта и распахнулась. Спотыкаясь, он пересек лужайку, поднялся по ступеням, слабой рукой постучал в дверь, но тут силы ему изменили, и он опустился на ступеньку, прислонившись спиной к одной из колонн маленького портика. Случилось так, что в это время мистер Джайлс, Бритлс и лудильщик после трудов и ужасов этой ночи подкреплялись в кухне чаем и всякой снедью. Нельзя сказать, чтобы мистер Джайлс привык терпеть излишнюю фамильярность со стороны простых слуг, по отношению к которым держал себя с величественной приветливостью, каковая была им приятна, но все же не могла не напомнить о его более высоком положении в обществе. Но смерть, пожар и грабеж делают всех равными; вот почему мистер Джайлс сидел, вытянув ноги перед решеткой очага и облокотившись левой рукой на стол, правой пояснял детальный и обстоятельный рассказ о грабеже, которому его слушатели (в особенности же кухарка и горничная, находившиеся в этой компании) внимали с безграничным интересом. - Было это около половины третьего... - начал мистер Джайлс, - поклясться не могу, быть может около трех... когда я проснулся и повернулся на кровати, скажем, вот так (тут мистер Джайлс повернулся на стуле и натянул на себя край скатерти, долженствующей изображать одеяло), как вдруг мне послышался шум... Когда рассказчик дошел до этого места в своем повествовании, кухарка побледнела и попросила горничную закрыть дверь; та попросила Бритлса, тот попросил лудильщика, а тот сделал вид, что не слышит. - ...послышался шум, - продолжал мистер Джайлс. - Сначала я сказал себе: "Мне почудилось", - и приготовился уже опять заснуть, как вдруг снова, на этот раз ясно, услышал шум. - Какой это был шум? - спросила кухарка. - Как будто что-то затрещало, - ответил мистер Джайлс, посматривая по сторонам. - Нет, вернее, будто кто-то водил железом по терке для мускатных орехов, - подсказал Бритлс. - Так оно и было, когда вы, сэр, услышали шум, - возразил мистер Джайлс, - но в ту минуту это был какой-то треск. Я откинул одеяло, - продолжал Джайлс, отвернув край скатерти, - уселся в постели и прислушался. Кухарка и горничная в один голос воскликнули: "Ах, боже мой!" - и ближе придвинулись друг к другу. - Теперь я совершенно отчетливо слышал шум, - повествовал мистер Джайлс. - "Кто-то, говорю я себе, взламывает дверь или окно. Что делать? Разбужу-ка я этого бедного парнишку Бритлса, спасу его, чтобы его не убили в кровати, а не то, говорю я, он и не услышит, как ему перережут горло от правого уха до левого". Тут все взоры обратились на Бритлса, который воззрился на рассказчика и таращил на него глаза, широко разинув рот и всей своей физиономией выражая беспредельный ужас. - Я отшвырнул одеяло, - продолжал Джайлс, отбрасывая край скатерти и очень сурово глядя на кухарку и горничную, - потихоньку спустился с кровати, натянул пару... - Мистер Джайлс, здесь дамы, - прошептал лудильщик. - ...башмаков, сэр, - сказал Джайлс, поворачиваясь к - нему и особо подчеркивая это слово, - схватил заряженный пистолет, который всегда относят наверх вместе с корзиной со столовым серебром, и на цыпочках вышел к нему в комнату. "Бритлс, говорю я, разбудив его, не пугайся!.." - Да, вы это сказали, - тихим голосом вставил Бритлс. - "Мне кажется, твоя песенка спета, Бритлс, говорю я, - продолжал Джайлс, - но ты не пугайся". - А он испугался? - спросила кухарка. - Ничуть, - ответил мистер Джайлс. - Он был так же тверд... да, почти так же тверд, как и я. - Право же, будь я на его месте, я бы тут же умерла, - заметила горничная. - Вы - женщина, - возразил Бритлс, слегка приободрившись. - Бритлс прав, - сказал мистер Джайлс, одобрительно кивая головой, - ничего другого и ждать нельзя от женщины. Но мы, мужчины, взяли потайной фонарь, стоявший на камине у Бритлса, и ощупью, в непроглядной тьме, спустились по лестнице - скажем, вот так... Сопровождая свой рассказ соответствующими жестами, мистер Джайлс встал и сделал два шага с закрытыми глазами, но вдруг сильно вздрогнул, так же как и все остальные, и бросился назад к своему стулу. Кухарка и горничная взвизгнули. - Кто-то постучал, - сказал мистер Джайлс, притворяясь безмятежно спокойным. - Пусть кто-нибудь откроет дверь. Никто не шевельнулся. - Довольно странно - стук в такой ранний час, - сказал мистер Джайлс, окинув взглядом бледные лица окружающих, да и сам он очень побледнел, - но дверь открыть нужно. Кто-нибудь, слышите? При этом мистер Джайлс посмотрел на Бритлса, но сей молодой человек, будучи от природы скромным, должно быть почитал себя никем и, следовательно, полагал, что этот вопрос не имеет к нему ни малейшего отношения: во всяком случае он ничего не ответил. Мистер Джайлс перевел умоляющий взгляд на лудильщика, но тот внезапно заснул. О женщинах не могло быть и речи. - Если Бритлс согласится отпереть дверь в присутствии свидетелей, - сказал после короткого молчания мистер Джайлс, - я готов быть одним из них. - Я также, - сказал лудильщик, проснувшись так же внезапно, как и заснул. На этих условиях Бритлс сдался, и вся компания, слегка успокоенная открытием (сделанным, когда распахнули ставни), что уже совсем рассвело, стала подниматься по лестнице - впереди шли собаки. Обе женщины, боясь оставаться внизу, замыкали шествие. По совету мистера Джайлса, все говорили очень громко, предупреждая любого находящегося снаружи злоумышленника, что их очень много; а в прихожей, приводя в исполнение гениальный план, родившийся в голове того же изобретательного джентльмена, собак больно дергали за хвост, чтобы они подняли отчаянный лай. Когда эти меры предосторожности были приняты, мистер Джайлс крепко уцепился за руку лудильщика (чтобы тот не убежал, как любезно пояснил он) и дал приказ открыть дверь. Бритлс повиновался; остальные, боязливо выглядывая друг из-за друга, не увидели ничего устрашающего, кроме бедного, маленького Оливера Твиста. От слабости он не мог говорить, только поднял отяжелевшие веки и безмолвно молил о сострадании. - Мальчик! - воскликнул мистер Джайлс, храбро оттесняя на задний план лудильщика. - Что с ним такое... а?.. Что? Бритлс... Взгляни-ка... Ты узнаешь? Не успел Бритлс - он отступил за дверь (чтобы открыть ее) - увидать Оливера, как у него вырвался громкий крик. Мистер Джайлс, схватив Оливера за ногу и за руку (к счастью, за здоровую руку), втащил его прямо в холл и положил на пол. - Вот он! - заорал Джайлс, в сильнейшем возбуждении поворачиваясь лицом к лестнице. - Вот один из грабителей, сударыня! Вот он, грабитель, мисс! Он ранен, мисс! Я его подстрелил, а Бритлс мне светил. - Держал фонарь, мисс! - крикнул Бритлс, приложив руку ко рту так, чтобы голос его звучал громче. Обе служанки бросились наверх сообщить о том, что мистер Джайлс поймал грабителя, а лудильщик старался привести в чувство Оливера, чтобы тот не умер раньше, чем его можно будет повесить. Среди этого шума и суматохи послышался нежный женский голос, сразу водворивший тишину. - Джайлс! - прошептал голос с верхней площадки лестницы. - Я здесь, мисс, - отозвался мистер Джайлс. - Не пугайтесь, мисс, я не очень пострадал. Он не оказывал отчаянного сопротивления, мисс! Я быстро с ним справился. - Тише! - сказала молодая леди. - Вы пугаете мою тетю не меньше, чем напугали ее воры... Бедняжка, он тяжело ранен? - Ужасно, мисс! - ответил Джайлс с неописуемым самодовольством. - Похоже на то, что он сейчас помрет, мисс, - заорал Бритлс тем же голосом. - Не угодно ли вам спуститься вниз и поглядеть на него, мисс, на случай если он помрет? - Будьте добры, пожалуйста, потише! - сказала леди. - Подождите тихонько одну минутку, пока я переговорю с тетей. И она вышла из комнаты, - поступь у нее была такая же мягкая, как и голос. Вскоре она вернулась и отдала распоряжение, чтобы раненого осторожно перенесли наверх, в комнату мистера Джайлса, а Бритлс пусть оседлает пони и немедленно отправляется в Чертей, откуда должен как можно скорее прислать констебля и доктора. - Не хотите ли взглянуть на него сначала, мисс? - спросил мистер Джайлс с такой гордостью, как будто Оливер был птицей с диковинным оперением, которую он ловко подстрелил. - Один разочек, мисс? - Нет, не сейчас, ни за что на свете, - ответила молодая леди. - Бедняжка! О Джайлс, обращайтесь с ним ласково, ради меня! Старый слуга посмотрел на говорившую, когда она повернулась, чтобы уйти, с такой гордостью и восхищением, словно она была его детищем. Потом, наклонившись к Оливеру, он заботливо и осторожно, как женщина, помог перенести его наверх. ГЛАВА XXIX сообщает предварительные сведения об обитателях дома, в котором нашел пристанище Оливер В уютной комнате, хотя обстановка ее свидетельствовала скорее о старомодном комфорте, чем о современной роскоши, сидели за изысканно сервированным завтраком две леди. Им прислуживал мистер Джайлс, одетый в благопристойную черную пару. Он занимал позицию на полпути между буфетом и столом; выпрямившись во весь рост, откинув голову и слегка склонив ее набок, левую ногу выставив вперед, а правую руку заложив за борт жилета, тогда как в опущенной левой руке у него был поднос, он имел вид человека, который с большой приятностью сознает собственные свои заслуги и значение. Что касается двух леди, то одна была уже пожилой, но держалась так же прямо, как высокая спинка дубового кресла, в котором она сидела. Одетая очень изысканно и строго в старомодное платье, причудливо допускающее некоторые уступки последней моде, которые не только не вредили общему впечатлению, но скорее изящно подчеркивали старый стиль, она сидела с величественным видом, сложив перед собой руки на столе. Глаза ее (а годы почти не затуманили их блеска) смотрели пристально на молодую ее собеседницу. Для младшей леди наступил очаровательный расцвет, весенняя пора женственности - тот возраст, когда, не впадая в кощунство, можно предположить, что в подобные создания вселяются ангелы, если бог, во имя благих своих целей, когда-нибудь заключает их в смертную оболочку. Ей было не больше семнадцати лет. Облик ее был так хрупок и безупречен, так нежен и кроток, так чист и прекрасен, что казалось, земля - не ее стихия, а грубые земные существа - не подходящие для нее спутники. Даже ум, светившийся в ее глубоких синих глазах и запечатленный на благородном челе, казалось, не соответствовал ни возрасту ее, ни этому миру; но мягкость и добросердечие, тысячи отблесков света, озарявших ее лицо и не оставлявших на нем тени, а главное, улыбка, прелестная, радостная улыбка, были созданы для семьи, для мира и счастья у домашнего очага. Она усердно хозяйничала за столом. Случайно подняв глаза в ту минуту, когда старая леди смотрела на нее, она весело откинула со лба волосы, скромно причесанные, и ее сияющий взор выразил столько любви и подлинной нежности, что духи небесные улыбнулись бы, на нее глядя. - Уже больше часу прошло, как уехал Бритлс, не правда ли? - помолчав, спросила старая леди. - Час двадцать минут, сударыня, - ответил мистер Джайлс, справившись по часам, которые вытащил за черную ленту. - Он всегда медлит, - сказала старая леди. - Бритлс всегда был медлительным парнишкой, сударыня, - отозвался слуга. Кстати, если принять во внимание, что Бритлс был неповоротливым парнишкой вот уже тридцать лет, казалось маловероятным, чтобы он когда-нибудь сделался проворным. - Мне кажется, что он становится не лучше, а хуже, - заметила пожилая леди. - Совершенно непростительно, если он мешкает, играя с другими мальчиками, - улыбаясь, сказала молодая леди. Мистер Джайлс, по-видимому, раздумывал, уместно ли ему позволить себе почтительную улыбку, но в эту минуту к калитке сада подъехала двуколка, откуда выпрыгнул толстый джентльмен, который побежал прямо к двери и, каким-то таинственным способом мгновенно проникнув в дом, ворвался в комнату и чуть не опрокинул и мистера Джайлса и стол, накрытый для завтрака. - Никогда еще я не слыхивал о такой штуке! - воскликнул толстый джентльмен. - Дорогая моя миссис Мэйли... ах, боже мой!.. и вдобавок под покровом ночи... никогда еще я не слыхивал о такой штуке! Выразив таким образом свое соболезнование, толстый джентльмен пожал руку обеим леди и, придвинув стул, осведомился, как они себя чувствуют. - Вы могли умереть, буквально умереть от испуга, - сказал толстый джентльмен. - Почему вы не послали за мной? Честное слово, мой слуга явился бы через минуту, а также и я, да и мой помощник рад был бы помочь, как и всякий при таких обстоятельствах. Боже мой, боже мой! Так неожиданно! И вдобавок под покровом ночи. Казалось, доктор был особенно встревожен тем, что попытка ограбления была предпринята неожиданно и в ночную пору, словно у джентльменов-взломщиков установился обычай обделывать свои дела в полдень и предупреждать по почте за день - за два. - А вы, мисс Роз, - сказал доктор, обращаясь к молодой леди, - я... - Да, конечно, - перебила его Роз, - но тетя хочет, чтобы вы осмотрели этого беднягу, который лежит наверху. - Да, да, разумеется, - ответил доктор. - Совершенно верно! Насколько я понял, это ваших рук дело, Джайлс. Мистер Джайлс, лихорадочно убиравший чашки, густо покраснел и сказал, что эта честь принадлежит ему. - Честь, а? - переспросил доктор. - Ну, не знаю, быть может, подстрелить вора в кухне так же почетно, как и застрелить человека на расстоянии двенадцати шагов. Вообразите, что он выстрелил в воздух, а вы дрались на дуэли, Джайлс. Мистер Джайлс, считавший такое легкомысленное отношение к делу несправедливой попыткой умалить его славу, почтительно отвечал, что не ему судить об этом, однако, по его мнению, противной стороне было не до шуток. - Да, правда! - воскликнул доктор. - Где он? Проводите меня. Я еще загляну сюда, когда спущусь вниз, миссис Мэйли. Это то самое оконце, в которое он влез, да? Ну, ни за что бы я этому не поверил! Болтая без умолку, он последовал за мистером Джайлсом наверх. А пока он поднимается по лестнице, можно поведать читателю, что мистер Лосберн, местный лекарь, которого знали на десять миль вокруг просто как "доктора", растолстел скорее от добродушия, чем от хорошей жизни, и был таким милым, сердечным и к тому же чудаковатым старым холостяком, какого ни один исследователь не сыскал бы в округе и в пять раз большей. Доктор отсутствовал гораздо дольше, чем предполагал он сам и обе леди. Из двуколки принесли большой плоский ящик; в спальне очень часто звонили в колокольчик, а слуги все время сновали вверх и вниз по лестнице; на основании этих признаков было сделано справедливое заключение, что наверху происходит нечто очень серьезное. Наконец, доктор вернулся и в ответ на тревожный вопрос о своем пациенте принял весьма таинственный вид и старательно притворил дверь. - Это из ряда вон выходящий случай, миссис Мэйли, - сказал доктор, прислонившись спиной к двери, словно для того, чтобы ее не могли открыть. - Неужели он в опасности? - спросила старая леди. - Принимая во внимание все обстоятельства, в этом не было бы ничего из ряда вон выходящего, - ответил доктор, - впрочем, полагаю, что опасности нет. Вы видели этого вора? - Нет, - ответила старая леди. - И ничего о нем не слышали? - Ничего. - Прошу прощения, сударыня, - вмешался мистер Джайлс, - я как раз собирался рассказать вам о нем, когда вошел доктор Лосберн. Дело в том, что сначала мистер Джайлс не в силах был признаться, что подстрелил он всего-навсего мальчика. Таких похвал удостоилась его доблесть, что он решительно не мог не отложить объяснения хотя бы на несколько восхитительных минут, в течение коих пребывал на самой вершине мимолетной славы, которую стяжал непоколебимым мужеством. - Роз не прочь была посмотреть на него, - сказала миссис Мэйли, - но я и слышать об этом не хотела. - Гм! - отозвался доктор. - На вид он совсем не страшный. Вы не возражаете против того, чтобы взглянуть на него в моем присутствии? - Конечно, если это необходимо, - ответила старая леди. - Я считаю это необходимым, - сказал доктор. - Во всяком случае, я совершенно уверен, что вы очень пожалеете, если будете откладывать и не сделаете этого. Сейчас он лежит тихо и спокойно. Разрешите мне... мисс Роз, вы позволите? Клянусь честью, нет никаких оснований бояться! ГЛАВА XXX повествует о том, что подумали об Оливере новые лица, посетившие его Твердя о том, что они будут приятно изумлены видом преступника, доктор продел руку молодой леди под свою и, предложив другую, свободную руку миссис Мэйли, повел их церемонно и торжественно наверх. - А теперь, - прошептал доктор, тихонько поворачивая ручку двери в спальню, - послушаем, что вы о нем скажете. Он давненько не брился, но тем не менее вид у него совсем не свирепый. А впрочем, постойте! Сначала я посмотрю, готов ли он к приему гостей. Опередив их, он заглянул в комнату. Потом, дав знак следовать за ним, впустил их, закрыл за ними дверь и осторожно откинул полог кровати. На ней вместо закоснелого, мрачного злодея, которого ожидали они увидеть, лежал худой, измученный болью ребенок, погруженный в глубокий сои. Раненая его рука в лубке лежала на груди; голова покоилась на другой руке, полускрытой длинными волосами, разметавшимися по подушке. Достойный джентльмен придерживал полог рукой и с минуту смотрел на мальчика молча. Пока он наблюдал пациента, молодая леди тихонько проскользнула мимо него и, опустившись на стул у кровати, откинула волосы с лица Оливера. Когда она наклонилась к нему, ее слезы упали ему на лоб. Мальчик зашевелился и улыбнулся во сне, словно эти знаки жалости и сострадания пробудили какую-то приятную мечту о любви и ласке, которых он никогда не знал. Так же точно нежная мелодия, журчание воды в тишине, запах цветка или знакомое слово иной раз внезапно вызывают смутное воспоминание о том, чего никогда не было в этой жизни, - воспоминание, которое исчезает, как вздох, которое пробуждено какой-то мимолетной мыслью о более счастливом существовании, давно минувшем, - воспоминание, которое нельзя вызвать, сознательным напряжением памяти. - Что же это значит? - воскликнула пожилая леди. - Этот бедный ребенок не мог быть подручным грабителей. - Порок находит себе пристанище во многих храмах, - со вздохом сказал врач, опуская полог, - и кто может сказать, что ему не служит обителью прекрасная оболочка? - Но в таком юном возрасте? - возразила Роз. - Милая моя молодая леди, - произнес врач, горестно покачивая головой, - преступление, как и смерть, простирает свою власть не только на старых и дряхлых. Самые юные и прекрасные слишком часто бывают повинны в нем. - Но неужели... о, неужели вы можете допустить, что этот хрупкий мальчик был добровольным сообщником самых отвратительных отщепенцев? - сказала Роз. Доктор покачал головой, давая понять, что это весьма возможно; предупредив, чтоб они не потревожили больного, он повел их в соседнюю комнату. - Но даже если он развращен, - продолжала Роз, - подумайте, как он молод. Подумайте, что, быть может, он никогда не знал ни материнской любви, ни домашнего уюта. Может быть, дурное обращение, побои или голод заставили его сойтись с людьми, которые принудили его пойти на преступление... Тетя, милая тетя, ради бога, подумайте об этом, прежде чем позволите бросить этого больного ребенка в тюрьму, где, конечно, будет погребена последняя надежда на его исправление! О, вы меня любите, вы знаете, что благодаря вашей ласке и доброте я никогда не чувствовала своего сиротства, но я могла бы его почувствовать, могла быть такой же беспомощной и беззащитной, как это бедное дитя! Так сжальтесь же над ним, пока еще не поздно! - Дорогая моя, - сказала пожилая леди, прижимая к груди плачущую девушку, - неужели ты думаешь, что я трону хоть один волосок на его голове? - О нет! - с жаром воскликнула Роз. - Конечно, нет, - подтвердила старая леди. - Жизнь моя клонится к закату, и я в надежде на милосердие ко мне стараюсь быть милосердной к людям... Что мне делать, чтобы спасти его, сэр? - Дайте подумать, сударыня, - сказал доктор, - дайте подумать... Мистер Лосберн засунул руки в карманы и несколько раз прошелся взад и вперед по комнате, часто останавливаясь, приподнимаясь на цыпочки и грозно хмурясь. Многократно восклицая: "придумал!" и "нет, не то!" - он снова принимался ходить с нахмуренными бровями и, наконец, остановился и произнес: - Мне кажется, если вы мне позволите как следует припугнуть Джайлса и мальчугана Бритлса, я с этим делом справлюсь. Знаю, что Джайлс - преданный человек и старый слуга, но у вас есть тысяча способов поладить с ним и вдобавок наградить за меткую стрельбу. Вы против этого не возражаете? - Если нет другого способа спасти ребенка, - ответила миссис Мэйли. - Никакого другого способа нет, - сказал доктор. - Никакого! Можете поверить мне на слово. - В таком случае тетя облекает вас неограниченной властью, - улыбаясь сквозь слезы, сказала Роз. - Но, прошу вас, не будьте с этими бедняками строже, чем это необходимо. - Вы как будто считаете, мисс Роз, - возразил доктор, - что сегодня все, кроме вас, склонны к жестокосердию. Могу лишь надеяться, ради блага подрастающих представителей мужского пола, что первый же достойный юноша, который будет взывать к вашему состраданию, найдет вас в таком же чувствительном и мягкосердечном расположении духа. И хотел бы я быть юношей, чтобы тут же воспользоваться таким благоприятным случаем, какой представляется сегодня. - Вы такой же взрослый ребенок, как и бедняга Бритлс, - зардевшись, сказала Роз. - Ну что же, - от души рассмеялся доктор, - это не так уж трудно. Но вернемся к мальчику. Нам еще предстоит обсудить основной пункт нашего соглашения. Полагаю, он проснется через час. И хотя я сказал этому тупоголовому констеблю там, внизу, что мальчика нельзя беспокоить и нельзя разговаривать с ним без риска для его жизни, я думаю, мы можем с ним побеседовать, не подвергая его опасности. Я ставлю такое условие: я его расспрошу в вашем присутствии, и, если на основании его слов мы заключим, к полному удовлетворению трезвых умов, что он окончательно испорчен (а это более чем вероятно), мальчик будет предоставлен своей судьбе, - я, во всяком случае, больше вмешиваться не стану. - О нет, тетя! - взмолилась Роз. - О да, тетя! - перебил доктор. - Решено? - Он не может быть закоснелым негодяем! - сказала Роз. - Это немыслимо. - Прекрасно! - заявил доктор. - Значит, тем больше оснований принять мое предложение. В конце концов договор был заключен, и обе стороны с некоторым нетерпением стали ждать, когда проснется Оливер. Терпению обеих леди предстояло более длительное испытание, чем предсказал им мистер Лосберн, ибо час проходил за часом, а Оливер все еще спал тяжелым сном. Был уже вечер, когда сердобольный доктор принес им весть, что Оливер достаточно оправился, чтобы можно было с ним говорить. Мальчик, по словам доктора, был очень болен и ослабел от потери крови, но ему так мучительно хотелось о чем-то сообщить, что доктор предпочел дать ему эту возможность и не настаивал, чтобы его не беспокоили до утра; иначе он не преминул бы настоять на этом. Долго тянулась беседа. Несложную историю своей жизни Оливер рассказал им со всеми подробностями, а боль и упадок сил часто заставляли его умолкать. Печально звучал в затемненной комнате слабый голос больного ребенка, развертывавшего длинный список обид и бед, навлеченных на него жестокими людьми. О, если бы мы, угнетая и притесняя своих ближних, задумались хоть однажды над ужасными уликами человеческих заблуждений, - уликами, которые, подобно густым и тяжелым облакам, поднимаются медленно, но неуклонно к небу, чтобы обрушить отмщение на наши головы! О, если бы мы хоть на миг услышали в воображении своем глухие, обличающие голоса мертвецов, которые никакая сила не может заглушить и никакая гордыня не заставит молчать! Что осталось бы тогда от оскорблений и несправедливости, от страданий, нищеты, жестокости и обид, какие приносит каждый день жизни! В тот вечер подушку Оливера оправили ласковые руки, и красота и добродетель бодрствовали над ним, пока он спал. Он был спокоен и счастлив и мог бы умереть безропотно. Как только закончилась знаменательная беседа и Оливер снова начал засыпать, доктор, вытерев глаза и в то же время попрекнув их за слабость, спустился вниз, чтобы открыть действия против мистера Джайлса. Не найдя никого в парадных комнатах, он подумал, что, может быть, достигнет больших успехов, если начнет кампанию в кухне; итак, он отправился в кухню. Здесь, в нижней палате домашнего парламента, собрались служанки, мистер Бритлс, мистер Джайлс, лудильщик (который, в награду за оказанные услуги, получил специальное приглашение угощаться до конца дня) и констебль. У сего последнего джентльмена был большой жезл, большая голова, крупные черты лица и огромные башмаки, и он имел вид человека, который выпивает соответствующее количество эля, как оно и было в действительности. Предметом обсуждения все еще служили приключения прошлой ночи, ибо, когда доктор вошел, мистер Джайлс разглагольствовал о своем присутствии духа; мистер Бритлс с кружкой эля в руке подтверждал каждое слово, прежде чем его успевал выговорить его начальник. - Не вставайте, - сказал доктор, махнув им рукой. - Благодарю вас, сэр, - отозвался мистер Джайлс. - Хозяйка распорядилась выдать нам эля, сэр, а так как я не чувствовал ни малейшего расположения идти к себе в комнату, сэр, и хотел побыть в компании, то вот и распиваю здесь с ними. Бритлс первый, а за ним все леди и джентльмены тихим шепотом выразили то удовлетворение, какое им доставила снисходительность мистера Джайлса. Мистер Джайлс с покровительственным видом осмотрелся вокруг, как бы говоря, что пока они будут держать себя пристойно, он их не покинет. - Как себя чувствует сейчас больной, сэр? - спросил Джайлс. - Неважно, - ответил доктор. - Боюсь, что вы попали в затруднительное положение, мистер Джайлс. - Надеюсь, сэр, - задрожав, начал мистер Джайлс, - вы не хотите этим сказать, что он умрет? Если бы я так думал, я бы навсегда потерял покой. Ни одного мальчика я бы не согласился погубить - даже вот этого Бритлса, - не согласился бы за все столовое серебро в графстве, сэр. - Не в этом дело... - таинственно сказал доктор. - Мистер Джайлс, вы протестант? - Да, сэр, надеюсь, - заикаясь, проговорил мистер Джайлс. - А вы кто, молодой человек? - спросил доктор, резко поворачиваясь к Бритлсу. - Господи помилуй, сэр, - вздрогнув, сказал Бритлс. - Я... я то же самое, что и мистер Джайлс, сэр. - В таком случае, - продолжал доктор, - отвечайте вы оба, да, оба: готовы ли вы показать под присягой, что этот мальчик, там наверху, - тот самый, которого просунули прошлой ночью в окошко? Отвечайте! Ну? Мы вас слушаем. Доктор, которого все считали одним из благодушнейших людей в мире, задал этот вопрос таким разгневанным тоном, что Джайлс и Бритлс, в достаточной мере возбужденные и одурманенные элем, остолбенев, посмотрели друг на друга. - Слушайте внимательно, констебль, - сказал доктор, весьма торжественно погрозив указательным пальцем и постучав им по переносице, чтобы вызвать к жизни всю проницательность сего достойного человека. - Сейчас кое-что должно обнаружиться. Констебль принял самый глубокомысленный вид, какой только мог, и взял свой служебный жезл, который стоял без дела в углу у камина. - Как видите, это вопрос об установлении личности, - сказал доктор. - Совершенно верно, сэр, - ответил констебль, жестоко закашлявшись, так как с излишней поспешностью допил свой эль, который и попал ему не в то горло. - В дом вламываются воры, - продолжал - доктор, - и два человека видят мельком в темноте, в самый разгар тревоги и сквозь пороховой дым какого-то мальчика. Наутро к этому самому дому подходит мальчик, и только потому, что рука у него завязана, эти люди грубо хватают его - чем подвергают серьезной опасности его жизнь - и клянутся, что он вор. Возникает вопрос: оправдано ли поведение этих людей, а если не оправдано, то в какое же положение они себя ставят? Констебль глубокомысленно кивнул головой. Он сказал, что если это не законный поступок, то хотелось бы ему знать, что же это такое? - Я вас спрашиваю еще раз, - громовым голосом произнес доктор, - можете ли вы торжественно поклясться, что это тот самый мальчик? Бритлс нерешительно посмотрел на мистера Джайлса, мистер Джайлс нерешительно посмотрел на Бритлса; констебль поднял руку к уху, чтоб уловить ответ; обе женщины и лудильщик наклонились вперед, чтобы лучше слышать; доктор зорко осматривался кругом, как вдруг у ворот раздался звонок и в то же время послышался стук колес. - Это полицейские сыщики! - воскликнул Бритлс, по-видимому почувствовав большое облегчение. - Что такое? - вскричал доктор, который теперь, в свою очередь, пришел в ужас. - Агенты с Боу-стрит, сэр, - ответил Бритлс, беря свечу. - Мы с мистером Джайлсом послали за ними сегодня утром. - Послали, вот как! Так будь же прокляты ваши... ваши здешние кареты - они еле тащатся! - сказал доктор, выходя из кухни. ГЛАВА XXXI повествует о критическом положении - Кто там? - спросил Бритлс, приоткрыл дверь и, не сняв цепочки, выглянул, заслоняя рукой свечу. - Откройте дверь, - отозвался человек, стоявший снаружи. - Это агенты с Боу-стрит, за которыми посылали сегодня. Совершенно успокоенный этим ответом, Бритлс широко распахнул дверь и увидел перед собой осанистого человека в пальто, который вошел, не говоря больше ни слова, и вытер ноги о циновку с такой невозмутимостью, как будто здесь жил. - Ну-ка, молодой человек, пошлите кого-нибудь сменить моего приятеля, - сказал агент. - Он остался в двуколке, присматривает за лошадью. Есть у вас тут каретный сарай, куда бы можно было ее поставить минут на пять - десять? Когда Бритлс дал утвердительный ответ и указал им строение, осанистый человек вернулся к воротам и помог своему спутнику поставить в сарай двуколку, в то время как Бритлс в полном восторге светил им. Покончив с этим, они направились в дом и, когда их ввели в гостиную, сняли пальто и шляпы и предстали во всей красе. Тот, что стучал в дверь, был человеком крепкого сложения, лет пятидесяти, среднего роста, с лоснящимися черными волосами, довольно коротко остриженными, с бакенами, круглой физиономией и зоркими глазами. Второй был рыжий, костлявый, в сапогах с отворотами; у него было некрасивое лицо и вздернутый, зловещего вида нос. - Доложите вашему хозяину, что приехали Блетерс и Дафф, слышите? - сказал человек крепкого сложения, приглаживая волосы и кладя на стол пару наручников. - А, добрый вечер, сударь! Разрешите сказать вам словечко наедине. Эти слова были обращены к мистеру Лосберну, входившему в комнату; сей джентльмен, знаком приказав Бритлсу удалиться, ввел обеих леди и закрыл дверь. - Вот хозяйка дома, - сказал мистер Лосберн, указывая на миссис Мэйли. Мистер Блетерс поклонился. Получив приглашение сесть, он положил шляпу на пол и, усевшись, дал знак Даффу последовать его примеру. Сей джентльмен, который либо был менее привычен к хорошему обществу, либо чувствовал себя в нем менее свободно, уселся после ряда судорожных движений и в замешательстве засунул в рот набалдашник своей трости. - Теперь займемся этим грабежом, сударь, - сказал Блетерс. - Каковы обстоятельства дела? Мистер Лосберн, хотевший, казалось, выиграть время, рассказал о них чрезвычайно подробно и с многочисленными отклонениями. Господа Блетерс и Дафф имели весьма проницательный вид и изредка обменивались кивками. - Конечно, я ничего не могу утверждать, пока не увижу место происшествия, - сказал Блетерс, - но сейчас мое мнение, - и в этих пределах я готов раскрыть свои карты, - мое мнение, что это сработано не какой-нибудь деревенщиной. А, Дафф? - Разумеется, - отозвался Дафф. - Если перевести этим дамам слово "деревенщина", вы, насколько я понимаю, считаете, что это было совершено не деревенским жителем? - с улыбкой спросил мистер Лосберн. - Именно, сударь, - ответил Блетерс. - Больше никаких подробностей о грабеже? - Никаких, - сказал доктор. - А что это толкуют слуги о каком-то мальчике? - спросил Блетерс. - Пустяки, - сказал доктор. - Один из слуг с перепугу вбил себе в голову, что мальчик имеет какое-то отношение к этим разбойникам. Но это вздор, сущая чепуха. - А если так, то очень легко с этим разделаться, - заметил доктор. - Он правильно говорит, - подтвердил Блетерс, одобрительно кивнув головой и небрежно играя наручниками, словно парой кастаньет. - Кто этот мальчик? Что он о себе рассказывает? Откуда он пришел? Ведь не с неба же он свалился, сударь? - Конечно, нет, - отозвался доктор, бросив беспокойный взгляд на обеих леди. - Вся его история мне известна, но об этом мы можем потолковать позднее. Полагаю, вам сначала хотелось бы увидеть, где воры пытались пробраться в дом? - Разумеется, - подхватил мистер Блетерс. - Лучше мы сначала осмотрим место, а потом допросим слуг. Так принято расследовать дело. Принесли свет, и господа Блетерс и Дафф в сопровождении местного констебля, Бритлса, Джайлса и, короче говоря, всех остальных вошли в маленькую комнатку в конце коридора и выглянули из окна, а после этого обошли вокруг дома по лужайке и заглянули в окно; затем им подали свечу для осмотра ставня; затем - фонарь, чтобы освидетельствовать следы; а затем вилы, чтобы обшарить кусты. Когда при напряженном внимании всех зрителей с этим делом было покончено, они снова вошли в дом, и тут Джайлс и Бритлс должны были изложить свою мелодраматическую историю о приключениях минувшей ночи, которую они повторили раз пять-шесть, противореча друг другу не более чем в одном важном пункте в первый раз и не более чем в десяти - в последний. Достигнув таких успехов, Блетерс и Дафф выдворили всех из комнаты и вдвоем долго держали совет, столь секретно и торжественно, что по сравнению с ним консилиум великих врачей, разбирающих труднейший в медицине случай, показался бы детской забавой. Тем временем доктор, крайне озабоченный, шагал взад и вперед в соседней комнате, а миссис Мэйли и Роз с беспокойством смотрели на него. - Честное слово, - сказал он, пробежав по комнате великое множество раз и, наконец, останавливаясь, - я не знаю, что делать. - Право же, - сказала Роз, - если правдиво рассказать этим людям историю бедного мальчика, этого будет вполне достаточно, чтобы оправдать его. - Сомневаюсь, милая моя молодая леди, - покачивая головой, возразил доктор. - Полагаю, что это не оправдает его ни в их глазах, ни в глазах служителей правосудия, занимающих более высокое положение. В конце концов кто он такой? - скажут они. - Беглец! Если руководствоваться только доводами и соображениями здравого смысла, его история в высшей степени неправдоподобна... - Но вы-то ей верите? - перебила Роз. - Как ни странно, но верю, и, может быть, я старый дурак, - ответил доктор. - Но тем не менее я считаю, что такой рассказ не годится для опытного полицейского чиновника. - Почему? - спросила Роз. - А потому, прелестная моя допросчица, - ответил доктор, - что с их точки зрения в этой истории много неприглядного: мальчик может доказать только те факты, которые производят плохое впечатление, и не докажет ни одного, выгодного для себя. Будь прокляты эти субъекты! Они пожелают знать, зачем да почему, и не поверят на слово. Видите ли, на основании его собственных показаний, он в течение какого-то времени находился в компании воров; его отправили в полицейское управление, обвиняя в том, что он обчистил карман некоего джентльмена; из дома этого джентльмена его увели насильно в какое-то место, которое он не может описать или указать и ни малейшего представления не имеет о том, где оно находится. Его привозят в Чертей люди, которые как будто крепко связаны с ним, хочет он того или не хочет, и его пропихивают в окно, чтобы ограбить дом, а затем, как раз в тот момент, когда он собрался поднять на ноги обитателей дома и, стало быть, совершить поступок, который бы снял с него всякие обвинения, появляется эта бестолковая тварь, этот болван дворецкий, и стреляет в него. Словно умышленно хотел ему помешать сделать то, что пошло бы ему на пользу. Теперь вам все понятно? - Разумеется, понятно, - ответила Роз, улыбаясь в ответ на взволнованную речь доктора, - но все-таки я не вижу в этом ничего, что могло бы повредить бедному мальчику. - Да, конечно, ничего! - отозвался доктор. - Да благословит бог зоркие очи представительниц вашего пола. Они видят только одну сторону дела - хорошую или дурную, - и всегда ту, которую заметят первой. Изложив таким образом результаты своего жизненного опыта, доктор засунул руки в карманы и еще проворнее зашагал по комнате. - Чем больше я об этом думаю, - продолжал док тор, - тем больше убеждаюсь, что мы не оберемся хлопот, если расскажем этим людям подлинную историю мальчика. Конечно, ей не поверят. А если даже они в конце концов не могут ему повредить, то все же оглашение его истории, а также и сомнения, какие она вызывает, существенно отразятся на вашем благом намерении избавить его от страданий. - Ах, что же делать?! - вскричала Роз. - Боже мой, боже мой! Зачем они послали за этими людьми? - Совершенно верно, зачем? - воскликнула миссис Мэйли. - Я бы ни за что на свете не пустила их сюда. - Я знаю только одно, - сказал, наконец, мистер Лосберн, усаживаясь с видом человека, который на все решился, - надо сделать все, что можно, и действовать надо смело. Цель благая, и пусть это послужит нам оправданием. У мальчика все симптомы сильной лихорадки, и он не в таком состоянии, чтобы с ним можно было разговаривать; а нам это на руку. Мы должны извлечь из этого все выгоды. Если же получится худо, вина не наша... Войдите! - Ну, сударь, - начал Блетерс, войдя вместе со своим товарищем и плотно притворив дверь, - дело это не состряпанное. - Черт подери! Что значит состряпанное дело? - нетерпеливо спросил доктор. - Состряпанным грабежом, миледи, - сказал Блетерс, обращаясь к обеим леди и как бы соболезнуя их невежеству, но презирая невежество доктора, - мы называем грабеж с участием слуг. - В данном случае никто их не подозревал, - сказала миссис Мэйли. - Весьма возможно, сударыня, - отвечал Блетерс, - но тем не менее они могли быть замешаны. - Это тем более вероятно, что на них не падало подозрение, - добавил Дафф. - Мы обнаружили, что работали городские, - сказал Блетерс, продолжая доклад. - Чистая работа. - Да, ловко сделано, - вполголоса заметил Дафф. - Их было двое, - продолжал Блетерс, - и с ними мальчишка. Это ясно, судя по величине окна. Вот все, что мы можем сейчас сказать. Теперь, с вашего разрешения, мы, не откладывая, посмотрим на мальчишку, который лежит у вас наверху. - А не предложить ли им сначала выпить чего-нибудь, миссис Мэйли? - сказал доктор; лицо его прояснилось, словно его осенила какая-то новая мысль. - Да, конечно! - с жаром подхватила Роз. - Если хотите, вас сейчас же угостят. - Благодарю вас, мисс, - сказал Блетерс, проводя рукавом по губам. - Должность у нас такая, что в глотке пересыхает. Что найдется под рукой, мисс. Не хлопочите из-за нас. - Чего бы вам хотелось? - спросил доктор, подходя вместе с молодой леди к буфету. - Капельку спиртного, сударь, если вас не затруднит, - ответил Блетерс. - По дороге из Лондона мы промерзли, сударыня, а я всегда замечал, что спирт лучше всего согревает. Это интересное сообщение было обращено к миссис Мэйли, которая выслушала его очень милостиво. Пока оно излагалось, доктор незаметно выскользнул из комнаты. - Ах! - произнес мистер Блетерс, беря рюмку не за ножку, а ежимая донышко большим и указательным пальцами и держа ее на уровне груди. - Мне, сударыня, довелось на своем веку видеть много таких дел. - Взять хотя бы эту кражу со взломом на проселочной дороге у Эдмонтона, Блетерс, - подсказал мистер Дафф своему коллеге. - Она напоминает здешнее дельце, правда? - подхватил мистер Блетерс. - Это была работа Проныры Чикуида. - Вы всегда приписываете это ему, - возразил Дафф. - А я вам говорю, что это сделал Семейный Пет. Проныра имел к этому такое же отношение, как и я. - Бросьте! - перебил мистер Блетерс. - Мне лучше знать. А помните, как ограбили самого Проныру? Вот была потеха. Лучше всякого романа. - Как же это случилось? - спросила Роз, желая поддержать доброе расположение духа неприятных гостей. - Такую кражу, мисс, вряд ли кто мог бы строго осудить, - сказал Блетерс. - Этот самый Проныра Чикуид... - Проныра значит хитрец, сударыня, - пояснил Дафф. - Дамам, конечно, это слово понятно, не так ли?.. - сказал Блетерс. - Вечно вы меня перебиваете, приятель... Так вот этот самый Проныра Чикуид держал трактир на Бэтл-бриджской дороге, и был у него погреб, куда заходили молодые джентльмены посмотреть бой петухов, травлю барсуков собаками и прочее. Очень ловко велись эти игры - я их частенько видел. В ту пору он еще не входил в шайку. И как-то ночью у него украли триста двадцать семь гиней в парусиновом мешке; их стащил среди ночи, у него из спальни, какой-то высокий мужчина с черным пластырем на глазу; мужчина прятался под кроватью, а совершив кражу, выскочил из окна во втором этаже. Очень он это быстро проделал. Но и Проныра не мешкал: проснувшись от шума, он вскочил с кровати и выстрелил ему вслед из ружья и разбудил всех по соседству. Тотчас же бросились в погоню, а когда стали осматриваться, то убедились, что Проныра задел-таки вора: следы крови были видны на довольно большом расстоянии, они вели к изгороди и здесь терялись. Как бы там ни было, вор удрал с добычей, а фамилия мистера Чикуида, владельца трактира, имевшего патент на продажу спиртного, появилась в "Газете" * среди других банкротов. И тогда затеяли всевозможные подписки и сбор пожертвований для бедняги, который был очень угнетен своей потерей: дня три-четыре бродил по улицам и с таким отчаянием рвал на себе волосы, что многие боялись, как бы он не покончил с собой. Однажды он впопыхах прибегает в полицейский суд, уединяется для частной беседы с судьей, а тот после долгого разговора звонит в колокольчик, требует к себе Джема Спайерса (Джем был агент расторопный) и приказывает, чтобы он пошел с мистером Чикуидом и помог ему арестовать человека, обокравшего дом. "Спайерс, - говорит Чикуид, - вчера утром я видел, как он прошел мимо моего дома". - "Так почему же вы не схватили его за шиворот?" - говорит Спайерс. "Я был так ошарашен, что мне можно было проломить череп зубочисткой, - отвечает бедняга, - но уж теперь-то мы его поймаем. Между десятью и одиннадцатью вечера он опять прошел мимо дома". Услыхав это, Спайерс сейчас же сует в карман смену белья и гребень на случай, если придется задержаться дня на два, отправляется в путь и, явившись в трактир, усаживается у окна за маленькой красной занавеской, не снимая шляпы, чтобы в любой момент можно было выбежать. Здесь он курит трубку до позднего вечера, как вдруг Чикуид ревет: "Вот он! Держите вора! Убивают!" Спайерс выскакивает на улицу и видит Чикуида, который мчится во всю прыть и кричит. Спайерс за ним; Чикуид летит вперед; люди оборачиваются; все кричат: "Воры!" - и сам Чикуид не перестает орать как сумасшедший. На минутку Спайерс теряет его из виду, когда тот заворачивает за угол, бежит за ним, видит небольшую толпу, ныряет в нее: "Который из них?" - "Черт побери, - говорит Чикуид, - опять я его упустил". Как это ни странно, но его нигде не было видно, - и пришлось им вернуться в трактир. Наутро Спайерс занял прежнее место и высматривал из-за занавески рослого человека с черным пластырем на глазу, пока у него самого не заболели глаза. Наконец, ему пришлось закрыть их, чтобы немного передохнуть, и в этот самый момент слышит, Чикуид орет: "Вот он!" Снова он пустился в погоню, а Чикуид уже опередил его на пол-улицы. Когда они пробежали вдвое большее расстояние, чем накануне, этот человек опять скрылся. Так повторялось еще два раза, и, наконец, большинство соседей заявило, что мистера Чикуида обокрал сам черт, который теперь и водит его за нос, а другие - что бедный мистер Чикуид рехнулся с горя. - А что сказал Джем Спайерс? - спросил доктор, который вернулся в начале повествования. - Долгое время, - продолжал агент, - Джем Спайерс решительно ничего не говорил и ко всему прислушивался, однако и виду не подавал; отсюда следует, что свое дело он разумел. Но вот однажды утром он вошел в бар, достал табакерку и говорит: "Чикуид, я узнал, кто совершил эту кражу". - "Да неужели! - воскликнул Чикуид. - Ах, дорогой мой Спайерс, дайте мне только отомстить, и я умру спокойно. Ах, дорогой мой Спайерс, где он, этот негодяй? - "Полно! - сказал Спайерс, предлагая ему понюшку табаку. - Довольно вздор болтать. Вы сами это сделали". Так оно и было, и немало денег он на этом заработал, и ничего никогда бы и не открылось, если бы Чикуид поменьше заботился о правдоподобии, - закончил мистер Блетерс, поставив рюмку и позвякивая наручниками. - Действительно, очень любопытная история, - заметил доктор. - А теперь, если вам угодно, можете пойти наверх. - Если вам угодно, сэр, - ответил мистер Блетерс. Следуя по пятам за мистером Лосберном, оба агента поднялись наверх, в спальню Оливера; шествие возглавлял мистер Джайлс с зажженной свечой. Оливер дремал, но вид у него был хуже, и его лихорадило сильнее, чем раньше. С помощью доктора он сел в постели и посмотрел на незнакомцев, совершенно не понимая, что происходит, - он, видимо, не припоминал, где он находится и что случилось. - Вот этот мальчик, - сказал мистер Лосберн шепотом, но тем не менее с большим жаром, - тот самый, который, озорничая, был случайно ранен из самострела *, когда забрался во владения мистера, как его там зовут, расположенные позади этого дома. Сегодня утром он приходит сюда за помощью, а его немедленно задерживает и грубо обходится с ним вот этот; сообразительный джентльмен со свечой в руке, который подвергает его жизнь серьезной опасности, что я как врач могу удостоверить. Господа Блетерс и Дафф посмотрели на мистера Джайлса, отрекомендованного таким образом. Ошеломленный - дворецкий с лицом, выражающим и страх, и замешательство, переводил взгляд с них на Оливера и с Оливера на мистера Лосберна. - Полагаю, вы не намерены это отрицать? - спросил доктор, осторожно опуская Оливера на подушки. - Я... хотел, чтобы было... чтобы было как можно лучше, сэр, - ответил Джайлс. - Право же, я думал, что это тот самый мальчишка, сэр, иначе я бы его не тронул. Я ведь не бесчувственный, сэр. - Какой мальчишка? - спросил старший агент. - Мальчишка грабителей, сэр, - ответил Джайлс. - С ними, конечно, был мальчишка. - Ну? Вы и теперь так думаете? - спросил Блетерс. - Что думаю теперь? - отозвался Джайлс, тупо глядя на допрашивающего. - Думаете, что это тот самый мальчик, глупая вы голова! - нетерпеливо пояснил Блетерс. - Не знаю. Право, не знаю, - с горестным видом сказал Джайлс. - Я бы не мог показать под присягой. - Что же вы думаете? - спросил мистер Блетерс. - Не знаю, что и думать, - ответил бедный Джайлс. - Думаю, что это не тот мальчик. Да я почти уверен, что это не он. Вы ведь знаете, что это не может быть он. - Этот человек пьян, сэр? - осведомился Блетерс, повернувшись к доктору. - Ну и тупоголовый же вы парень! - сказал Дафф с величайшим презрением, обращаясь к мистеру Джайлсу. Во время этого короткого диалога мистер Лосберн щупал больному пульс; теперь он поднялся со стула, стоявшего у кровати, и заметил, что если у агентов еще осталось какое-нибудь сомнение, то не желают ли они выйти в соседнюю комнату и потолковать с Бритлсом. Приняв это предложение, они отправились в смежную комнату, куда был призван мистер Бритлс, опутавший и себя и своего почтенного начальника такой изумительной паутиной новых противоречий и нелепостей, что ни одного факта не удалось выяснить, за исключением факта полной его, Бритлса, растерянности; впрочем, он заявил, что не узнал бы мальчишку, если бы его поставили сейчас перед ним, что он принял за него Оливера только благодаря утверждению Джайлса и что пять минут назад мистер Джайлс признался на кухне в своих опасениях, не слишком ли он поторопился. Затем среди других остроумных предположений появилось и такое - действительно ли мистер Джайлс кого-то подстрелил; когда же был осмотрен пистолет, парный с тем, из которого стрелял Джайлс, в нем не обнаружилось заряда более разрушительного, чем порох и пыж. Это открытие произвело чрезвычайное впечатление на всех, кроме доктора, который минут десять тому назад вынул пулю. Но наибольшее впечатление произвело оно на самого мистера Джайлса, который в течение нескольких часов, терзаясь опасениями, не ранил ли он смертельно своего ближнего, с восторгом ухватился за эту новую идею и всеми силами ее поддерживал. В конце концов агенты, не слишком утруждая себя мыслями об Оливере, оставили в доме его и констебля из Чертей и отправились ночевать в город, обещав вернуться утром. А наутро распространился слух, что в Кингстонскую тюрьму посадили двух мужчин и мальчика, арестованных прошлой ночью при подозрительных обстоятельствах, и господа Блетерс и Дафф отправились в Кингстон. Впрочем, при расследовании подозрительные обстоятельства свелись к тому, что этих людей обнаружили спящими под стогом сена, каковой факт, хотя и является тягчайшим преступлением, наказуется только заключением в тюрьму и, с точки зрения милостивого английского закона с его всеобъемлющей любовью к королевским подданным, почитается при отсутствии других улик недостаточным доказательством того, что спящий или спящие совершили кражу со взломом и, стало быть, заслуживают смертной казни. Господа Блетерс и Дафф вернулись не умнее, чем уехали. Короче говоря, после новых допросов и бесконечных разговоров местный мировой судья охотно принял поручительство миссис Мэйли и мистера Лосберна в том, что Оливер явится, если когда-нибудь его вызовут, а Блетерс и Дафф, награжденные двумя гинеями, вернулись в город, не сходясь во мнении о предмете своей экспедиции: сей последний джентльмен, по зрелом обсуждении всех обстоятельств, склонялся к уверенности, что покушение на кражу со взломом было совершено Семейным Петом, а первый готов был в равной мере приписать всю заслугу великому Проныре Чикуиду. Между тем Оливер помаленьку поправлялся и благоденствовал, окруженный заботами миссис Мэйли, Роз и мягкосердечного мистера Лосберна. Если пламенные молитвы, изливающиеся из сердца, исполненного благодарности, бывают услышаны на небе - что тогда молитва, если она не может быть услышана! - то те благословения, которые призывал на них сирота, проникли им в душу, даруя покой и счастье. ГЛАВА XXXII о счастливой жизни, которая начались для Оливера среди его добрых друзей Болезнь Оливера была затяжной и тяжелой. Не говоря уже о медленном заживлении простреленной руки и боли в ней, долгое пребывание Оливера под дождем и на холоде вызвало лихорадку, которая не покидала его много недель и очень истощила. Но, наконец, он начал понемногу поправляться и уже в состоянии был произнести несколько слов о том, как глубоко он чувствует доброту двух ласковых леди и как горячо надеется, что, окрепнув и выздоровев, сделает для них что-нибудь в доказательство своей благодарности, чтоб они увидели, какой любовью и преданностью полно его сердце, и окажет им хотя бы какую-нибудь пустячную услугу, которая убедит их в том, что бедный мальчик, спасенный благодаря их доброте от страданий или смерти, достоин их милосердия и от всего сердца желает им служить. - Бедняжка! - сказала однажды Роз, когда Оливер с трудом пытался выговорить бледными губами слова благодарности. - Тебе представится много случаев нам услужить, если ты этого захочешь. Мы поедем за город, и тетя намерена взять тебя. Тишина, чистый воздух и все радости и красоты весны помогут тебе в несколько дней окрепнуть. Мы будем давать тебе сотни поручений, если тебе это окажется по силам. - Поручений! - воскликнул Оливер. - О дорогая леди, если бы я мог работать для вас, если бы я мог доставить вам удовольствие, поливая ваши цветы, ухаживая за вашими птичками или весь день бегая на посылках, чтобы только вы были счастливы, - чего бы я не отдал за это! - Тебе ничего не нужно отдавать, - улыбаясь, сказала Роз Мэйли, - ведь я уже сказала, что мы будем давать тебе сотню поручений, и если ты будешь хоть наполовину трудиться так, как сейчас обещаешь, чтобы угодить нам, я буду очень счастлива. - Счастливы, сударыня! - воскликнул Оливер. - Как вы добры, что говорите так! - Ты сделаешь меня такой счастливой, что и сказать нельзя, - ответила молодая леди. - Мысль о том, что моя милая, добрая тетя спасла кого-то от той печальной участи, какую ты нам описал, доставляет мне невыразимое удовольствие, но сознание, что тот, к кому она отнеслась с лаской и состраданием, чувствует искреннюю благодарность и преданность, радует меня больше, чем ты можешь себе представить... Ты меня понимаешь? - спросила она, вглядываясь в задумчивое лицо Оливера. - О да, сударыня, понимаю! - с жаром ответил Оливер. - Но сейчас я думал о том, какой я неблагодарный. - К кому? - спросила молодая леди. - К доброму джентльмену и милой старой няне, которые так заботились обо мне, - сказал Оливер. - Они были бы, наверно, довольны, если бы знали, как я счастлив. - Наверно, - отозвалась благодетельница Оливера. - И мистер Лосберн по доброте своей уже обещал, что повезет тебя повидаться с ними, как только ты в состоянии будешь перенести путешествие. - Обещал, сударыня? - вскричал Оливер, просияв от удовольствия. - Не знаю, что со мной будет от радости, когда я снова увижу их добрые лица. Вскоре Оливер достаточно оправился, чтобы перенести утомление, связанное с этой поездкой. Однажды утром он и мистер Лосберн двинулись в путь в - маленьком экипаже, принадлежащем миссис Мэйли. Когда они доехали до моста через Чертей, Оливер вдруг сильно побледнел и громко вскрикнул. - Что случилось с мальчиком? - засуетился, по своему обыкновению, доктор. - Ты что-нибудь увидел... услышал... почувствовал, а? - Вот, сэр, - крикнул Оливер, указывая в окно кареты. - Этот дом! - Да? Ну так что же? Эй, кучер! Остановитесь здесь, - крикнул доктор. - Что это за дом, мой мальчик? А? - Воры... Они приводили меня сюда, - прошептал Оливер. - Ах, черт побери! - воскликнул доктор. - Эй, вы там! Помогите мне выйти! Но не успел кучер слезть с козел, как доктор уже каким-то образом выкарабкался из кареты и, подбежав к заброшенному дому, начал как сумасшедший стучать ногой в дверь. - Кто там? - отозвался маленький, безобразный горбун, так внезапно раскрыв дверь, что доктор, энергически наносивший последний удар, чуть не влетел прямо в коридор. - Что случилось? - Случилось! - воскликнул доктор, ни секунды не размышляя и хватая его за шиворот. - Многое случилось. Грабеж - вот что случилось! - Случится еще и убийство, если вы не отпустите меня, - хладнокровно отозвался горбун. - Слышите? - Слышу, - сказал доктор, основательно встряхивая своего пленника. - Где