Чарльз Диккенс. Жизнь и приключения Николаса Никльби (главы 1-31) --------------------------------------------------------------- OCR Кудрявцев Г.Г. --------------------------------------------------------------- CHARLES DICKENS THE LIFE AND ADVENTURES OF NICHOLAS NICKLEBY 1838-1839 Четвертое, пересмотренное издание перевода ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА Эта повесть была начата через несколько месяцев после выхода отдельным изданием "Записок Пиквикского клуба". Тогда было очень много дешевых йоркширских школ. Теперь их очень мало. Частные школы долгое время являлись знаменательным примером того, сколь чудовищно пренебрегают в Англии воспитанием и как небрежно относится к воспитанию государство,- к выращиванию добрых или плохих граждан, несчастных или счастливых людей. Любой человек, доказавший свою непригодность к какой-либо другой профессии, имел право без экзамена и без проверки знаний открыть школу в любом месте, тогда как к врачу предъявлялись требования пройти необходимую подготовку, чтобы оказывать помощь ребенку при появлении на свет или способствовать уходу его из этого мира; подобные требования предъявлялись к аптекарю, к адвокату, к мяснику, булочнику, свечному мастеру - к представителям всех профессий и ремесел, за исключением школьных учителей, а школьные учителя, как правило, были болванами и мошенниками, которые, натурально, должны были множиться и процветать при таких обстоятельствах, причем йоркширские учителя занимали самую низшую и самую гнилую перекладину лестницы. Люди, промышлявшие скупостью, равнодушием или тупостью родителей и беспомощностью детей, люди невежественные, корыстные, жестокие, которым вряд ли хоть один рассудительный человек поручил бы уход за лошадью или собакой,эти люди послужили достойным краеугольным камнем сооружения, которое при всей существующей нелепице и великолепном высокомерном laissez-aller {Равнодушии (франц.).} вряд ли имело себе подобное в мире. Нам приходится слышать о судебных исках, предъявляемых к какому-нибудь несведущему врачу, который искалечил сломанную руку или ногу, когда пытался вылечить ее. Но что можно сказать о сотнях тысяч душ, навеки искалеченных бездарными пройдохами, которые притязали на их воспитание? Я упоминаю о породе йоркширских учителей в прошедшем времени. Они еще не окончательно исчезли, но с каждым днем их становится все меньше и меньше. Небу известно, что нам предстоит немало поработать в области воспитания, но за последние годы были достигнуты большие успехи и предоставлены средства для усовершенствования в этой области. Сейчас я не могу припомнить, каким образом дошли до меня слухи об йоркширских школах в ту пору, когда я был довольно болезненным ребенком, проводил время в уединенных уголках близ Рочестерского замка и голова у меня была забита Партриджем, Стрэпом, Томом Пайпсом* и Санчо Пансой. Но я помню, что именно в то время составилось первое мое представление о них и что оно было как-то связано с гноящимся нарывом, с которым вернулся домой какой-то мальчик, потому что его йоркширский наставник, философ и друг вскрыл нарыв перочинным ножом, запачканным чернилами. Как бы ни создалось это представление, оно не покидало меня никогда. Я иногда интересовался йоркширскими школами, впоследствии много раз получал о них новые сведения и, наконец, приобретя читателей, решил написать о них. С этим намерением, прежде чем начать эту книгу, я поехал в Йоркшир, в очень суровую зимнюю пору, которая довольно точно здесь описана. Так как я хотел повидать двух-трех школьных учителей, а меня предупредили, что они, по скромности своей, могут испугаться визита автора "Записок Пиквикского клуба", я посоветовался с одним приятелем*, у которого были знакомые в Йоркшире, и с его помощью пошел на обман с благою целью. Он дал мне несколько рекомендательных писем, но не на мое имя, а на имя одного из моих дорожных спутников. В них упоминалось о некоем несуществующем мальчике, оставшемся у матери-вдовы, которая не знает, что с ним делать. Бедная леди, воззвав к запоздалому состраданию родни, решила послать его в йоркширскую школу. Я - друг бедной леди, путешествую в этих краях, и если адресат может сообщить мне сведения о какойлибо школе в окрестностях, пишущий эти строки будет ему весьма признателен... Я побывал в различных местах этой части страны, где по сведениям, мною полученным, было множество школ, но ни разу мне не представлялся случай передать письмо, пока я не приехал в один город, которого я не назову. Того, кому оно было адресовано, не оказалось дома, но вечером, в снегопад, он пришел в гостиницу, где я остановился. Мы пообедали, и долгих уговоров не потребовалось, чтобы он сел в теплый уголок у камина и отведал вина, стоявшего на столе. Боюсь, что его уже нет в живых. Помню, это был веселый, румяный, широколицый человек; помню, что мы с ним быстро сошлись и беседовали о всевозможных предметах, но только не о школе - этой темы он старательно избегал. "Есть здесь поблизости большая школа?" - спросил я его, возвращаясь к письму. "Да,- сказал он, школа есть довольно большая".- "И хорошая?" - осведомился я. "Ну, как сказать! - ответил он.- Не хуже всякой другой. Как на чей вкус". И стал смотреть на огонь, обводить глазами комнату и потихоньку насвистывать. Когда я вернулся к теме, которую мы обсуждали раньше, он сразу оживился, но сколько я ни пытался, мне так и не удалось поговорить о школе: даже если он перед этим хохотал, я замечал, что лицо у него мгновенно вытягивалось и ему становилось не по себе. После того как мы очень мило провели часа два вместе, он вдруг схватился за шляпу, перегнулся через стол и, глядя мне прямо в лицо, тихо сказал: "Послушайте, мистер, мы с вами хорошо побеседовали, и теперь я вам скажу, что у меня на уме. Пусть эта вдова не отдает своего мальчика нашим школьным учителям, пока еще есть в Лондоне лошадь, за которой нужно присмотреть, и канава, где можно лечь и выспаться. Я не хочу злословить о моих соседях и говорю вам по секрету. Но будь я проклят, если мне удастся заснуть, не предупредив через вас эту вдову, чтобы она не отдавала мальчика таким негодяям, пока есть в Лондоне лошадь, за которой нужно присмотреть, и канава, где можно выспаться!" Повторив эти слова с большой энергией и с такой торжественностью, что его веселая физиономия показалась вдвое шире, чем раньше, он пожал мне руку и удалился. Больше я его не видел, но иногда мне кажется, что в лице Джона Брауди я дал его туманный образ. Что касается этих школьных учителей, я хотел бы привести несколько слов из первого предисловия* к этой книге: "Автора весьма позабавил и доставил ему удовлетворение тот факт, что не один йоркширский школьный учитель притязает быть прототипом мистера Сквирса, о чем уведомили автора его друзья в провинции и всевозможные нелепые заметки в провинциальных газетах. У автора есть основания полагать, что один достойный джентльмен советовался с людьми, сведущими в юриспруденции, имеется ли у него основание возбудить дело о клевете. Другой джентльмен подумывал предпринять поездку в Лондон с единственной целью поймать клеветника и нанести ему оскорбление действием. Третий прекрасно помнит, что в январе прошлого года к нему явились с визитом два джентльмена, из коих один завязал с ним разговор, в то время как другой писал его портрет; и хотя у мистера Сквирса только один глаз, а у него два и появившийся в печати набросок не имеет ни малейшего сходства с ним (кто бы он там ни был), тем не менее сей джентльмен и все его друзья и соседи сразу признали, что это он,столь велико сходство между ним и персонажем этого романа. Хотя автор отнюдь не может оставаться нечувствительным к великой хвале, таким путем до него дошедшей, однако он осмеливается намекнуть, что причина распрей такова: мистер Сквирс является представителем своего сословия, а не отдельным индивидом. Там, где плутни, невежество, животная алчность являются основным свойством маленькой группы людей и один из них изображен с этими характерными чертами, все его ближние признают, что кое-что свойственно им самим, и у каждого мелькнет опасение, не с него ли писан портрет. Цель автора - привлечь внимание общества к системе воспитания - была бы отнюдь не достигнута, если бы он не заявил сейчас энергичсски, что мистер Сквирс и его школа являются лишь слабым отражением существующего порядка, умышленно смягченного в книге и затушеванного, чтобы он не показался невероятным. Имеются отчеты о судебных процессах, в которых истцы требовали возмещения убытков как жалкого вознаграждения за длительные пытки и калечение детей, отданных в руки школьному учителю в здешних местах,отчеты, содержащие подробное описание гнусного обращения, жестокостей и болезней, которое ни один романист не посмел бы измыслить. И, с тех пор как автор приступил к "Приключениям Николаса Никльби", он получил от людей, стоящих вне подозрения и заслуживающих полного доверия, сведения о жестоком обращении с заброшенными или отвергнутыми детьми, в котором повинны были школы и которое превосходило все изложенное па этих страницах". Вот все, что я хотел сказать по этому вопросу. Но в случае необходимости я решил перепечатать из старых газет кое-какие данные судебных протоколов. Еще одна цитата из первого протокола сообщает о факте, который может заинтересовать моих читателей: "Если обратиться к теме более приятной, то надлежит сказать, что два героя этой книги списаны с натуры. Не мешает отметить, что так называемое общество, весьма доверчиво относящееся ко всему, что претендует называться действительностью, чрезвычайно недоверчиво относится к тому, что именуется вымыслом; и хотя в повседневной жизни общество признает за одним человеком отсутствие всяких пороков, а за другими - отсутствие всяких добродетелей, оно редко допускает появление в романе человека с резко выраженными качествами, хорошими или плохими, остающегося притом правдоподобным. Но читатели, интересующиеся этой повестью, рады будут узнать, что братья Чирибл в самом деле живут па свете и их милосердие, их чистосердечие, их благородная натура и безграничное доброжелательство не являются плодом фантазии автора, но повседневно (и большей частью втайне) содействуют тому, чтобы люди совершали благородные и великодушные поступки в этом городе, гордостью и украшением которого служат братья". Если бы я попытался подвести итог тысячам писем от всевозможных людей, живущих во всевозможных широтах,* - а письма посыпались на меня после этого злополучного сообщения,- я бы погряз в арифметических вычислениях, из которых нелегко было бы выбраться. Достаточно будет сказать, что ходатайства о займах, пособиях и теплых местечках, которые предлагалось мне передать прототипам братьев Чирибл (с ними я за всю свою жизнь не обменялся ни единым словом), истощили бы запас должностей, находящихся в распоряжении всех лорд-канцлеров со времени восшествия на престол Брауншвейгского дома и разорили бы Английский банк. Братьев нет теперь в живых. Только по одному пункту хотелось бы мне кое-что добавить. Если Николас не всегда бывает безупречен или симпатичен, то он и не всегда должен казаться таковым. Это молодой человек, наделенный бурным темпераментом и весьма неопытный или даже вовсе не опытный, и я не вижу оснований, почему этого героя нужно возносить превыше человеческой природы. ЖИЗНЬ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ НИКОЛАСА НИКЛЬБИ ГЛАВА I, служит введением ко всем остальным Жил некогда в уединенном уголке графства Девоншир некий мистер Годфри Никльби, достойный джентльмен, который довольно поздно задумал вступить в брак и, не будучи достаточно молод или богат, чтобы домогаться руки богатой леди, женился исключительно по любви на предмете давнишней своей привязанности, а эта особа вышла за него замуж по той же причине. Точно так же двое людей, которые не могут позволить себе играть в карты на деньги, садятся иной раз за мирную партию ради удовольствия. Иные ворчуны, подтрунивающие над супружеской жизнью, быть может, заметят, что славную чету следовало бы сравнить с двумя боксерами, которые, когда дело идет плохо и никто их не подзадоривает, рыцарственно принимаются за работу ради одного удовольствия подраться, и в одном отношении это сравнение действительно применимо, ибо, подобно тому как отважная пара с Файвс-Корт* со шляпой обходит зрителей и полагается на их щедрость в расчете получить средства, необходимые для хорошей пирушки, так точно по истечении медового месяца мистер Годфри Никльби и его партнерша озабоченно выглянули в мир, надеясь в значительной степени на счастливый случай для увеличения своих средств к существованию. Доходы мистера Никльби в пору его женитьбы колебались между шестьюдесятью и восемьюдесятью фунтами per annum {В год (лат.)}. Небу известно, что на свете вполне достаточно людей, и даже в Лондоне (где проживал в те дни мистер Никльби) лишь немногие жалуются на малочисленность населения. Трудно поверить, как долго может человек высматривать и не находить в этой толпе лицо какого-нибудь друга, но тем не менее это правда. Мистер Никльби смотрел и высматривал, пока глаза у него не заболели, как и сердце, но ни один друг не явился; когда же, устав от поисков, обратил он взор на свой домашний очаг, очень мало нашел он там облегчения для утомленных глаз. Художник, слишком долго созерцавший яркую краску, дает отдых своим глазам, переводя их на более темные и тусклые тона; но все, что попадало в поле зрения мистера Никльби, отличалось столь черной и мрачной окраской, что в силу контраста ему доставило бы неописуемое успокоение видеть совсем иные цвета. Наконец, через пять лет, когда миссис Никльби подарила своему супругу двух сыновей и этот обремененный заботами джентльмен, подавленный необходимостью как-либо обеспечить семью, всерьез обдумывал небольшую коммерческую спекуляцию, заключавшуюся в том чтобы застраховать в следующий квартальный день* свою жизнь, а затем случайно свалиться с верхушки Монумента*, получено было однажды утром по почте письмо с черной каймой, извещавшее о том, что его дядя, мистер Ральф Никльби, скончался и оставил ему все свое маленькое состояние - пять тысяч фунтов стерлингов. Поскольку усопший не обращал при жизни ни малейшего внимания на племянника, а только прислал старшему его сыну (названному при крещений Ральфом, из соображений, вызванных отчаянием) серебряную ложку в сафьяновом футляре, которая - ибо ею мало было что есть - могла показаться как бы насмешкой над тем, что он родился без этой полезной серебряной вещицы во рту*, мистер Годфри Никльби сначала едва мог поверить полученному известию. Однако при расследовании оно оказалось вполне точным. Симпатичный старый джентльмен намеревался, по-видимому, оставить все имущество Королевскому человеколюбивому обществу и даже соста вил завещание в таком духе, но за несколько месяцев до его смерти это учреждение имело несчастье спасти жизнь бедному родственнику Ральфа Никльби, которому он выдавал еженедельное пособие в три шиллинга шесть пенсов, и потому в припадке вполне естественного раздражения он отменил дар, сделав приписку к завещанию, и остапил все состояние мистеру Годфри Никльби; особо он упомянул о своем негодовании не только против общества, спасшего жизнь его бедному родственнику, но и против своего бедного родственника, позволившего себе быть спасенным. Часть этих денег мистер Годфри Ннкльбн истратил на покупку маленькой фермы близ Даулиша в Девоншире, куда и удалился с женой и двумя детьми, чтобы жить на самые высокие проценты, какие мог получить с оставшегося капитала, и на скромные доходы, какие мог извлечь из своей земли. Он так преуспел имеете с женой, что, умирая,- лет через пятнадцать после этих событий и лет через пять после смерти жены,- он оставил старшему сыну, Ральфу, три тысячи фунтов наличными. а младшему сыну, Николасу, одну тысячу и ферму, которая была самым маленьким поместьем, какое только можно себе представить. Эти два брата воспитывались вместе в школе и Эксетере и, приезжая обычно раз в неделю домой, часто слышали из уст матери длинное повествование о страданиях их отца в дни бедности и о влиятельности их покойного родственника в дни его процветания. Рассказы эти произвели весьма несходное впечатление на двух братьев. В то время как младший, отличавшийся нравом робким и скромным, почерпнул из них один лишь совет сторониться большого света и не изменять мирным привычкам сельской жизни, Ральф, старший, извлек из часто повторяемой повести два великих нравоучения: что богатство является единственным истинным источником счастья и власти и что законно и справедливо домогаться обладания им всеми способами, за исключением преступных. "И если деньги моего дяди никакого добра не принесли при его жизни,- рассуждал сам с собой Ральф,- зато целиком добро принесли они после его смерти, раз их поручил теперь мой отец и копит их для меня, что является весьма похвальным. В сущности, они принесли добро также и старому джентльмену, ибо он имел удовольствие думать о них всю жизнь и вдобавок стать предметом зависти и почитания всей родни". И Ральф неизменно заканчивал эти мысленные монологи выводом, что нет ничего равного деньгам. Не довольствуясь теорией и не давая своим способностям прозябать без дела даже в таком юном возрасте, от чисто абстрактных размышлений этот многообещающий юнец перешел еще в школе к карьере ростовщика в ограниченном масштабе, пустив в оборот под хорошие проценты маленький капитал из грифелей и мраморных шариков* и постепенно развертывая свои операции, пока они не распространились на медную монету сего государства, которую он отдавал в рост с немалой для себя выгодой. Своих должников он не утруждал абстрактными вычислениями и ссылками на расчетные таблицы: его правило простых процентов, заключавшееся целиком в одной золотой сентенции: "Два пенса за каждое полпенни", чрезвычайно упрощало расчеты, усваивалось и запоминалось легче, чем любое из арифметических правил, и потому может быть рекомендовано вниманию капиталистов, как крупных, так и мелких, в особенности же вниманию биржевых маклеров и дисконтеров. Впрочем, нужно воздать должное этим джентльменам: и по сей день многие из них частенько применяют его с поразительным успехом. Подобным же образом избежал юный Ральф Никльби всех тех мелких и запутанных подсчетов добавочных дней, какие каждый, кто занимался начислением простых процентов, находил неизменно весьма затруднительными, избежал, установив единое общее правило: вся сумма целиком - основной капитал и проценты - должна быть уплачена в день выдачи карманных денег, иными словами - в субботу; и будет ли заем сделан в понедельник или в пятницу, процентное начисление остается одним и тем же в обоих случаях. Обнаруживая великую рассудительность, он доказывал, что скорее следовало бы начислить больше за один, чем за пять, ибо в первом случае имеются веские основания заключить о крайне затруднительном положении должника, иначе он не стал бы занимать на столь невыгодных условиях. Этот факт примечателен потому, что он иллюстрирует тайную связь и симпатию, каковая всегда налицо между великими умами. Хотя мистер Ральф Никльби не ведал об этом в ту пору, но джентльмены вышеупомянутой категории руководствуются именно этим принципом при всех своих сделках. Исходя из сказанного об этом юном джентльмене, а также из понятного восхищения, каким читатель незамедлительно к нему преисполнится, можно вывести заключение, что ему предстоит стать героем повествования. к которому мы сейчас приступаем. Чтобы раз навсегда с этим покончить, мы спешим вывести читателей из заблуждения и перейти к началу повествования. После смерти отца Ральф Никльби, которого незадолго до того устроили на службу в торговую фирму в Лондоне, со страстью предался прежней погоне за деньгами, быстро увлекшей и поглотившей его до такой степени, что он на много лет совсем забыл о брате; если по временам воспоминание о былом товарище детских игр и прорывалось сквозь туман, в котором он жил,- ибо золото создает вокруг человека дымку, разрушающую все прежние его привязанности и убаюкивающую его чувства сильнее, чем угар,- воспоминание это влекло за собой опасение, что, будь они близки, брат попытался бы занять у него денег. И мистер Ральф Никльби пожимал плечами и говорил, что пусть лучше будет так, как оно есть. Что касается до Николаса, то он жил холостяком на доход с унаследованного поместья, пока ему не надоело жить одному, а тогда он женился на дочери соседа-джентльмена, получив приданое в тысячу фунтов. Эта добрая леди родила ему двух детей, сына и дочь, и когда сыну было лет девятнадцать, а дочери, если мы не ошибаемся, четырнадцать - до нового парламентского закона точные сведения о возрасте молодых леди не сохранялись ни в каких официальных списках сей страны,- мистер Никльби стал подумывать о способах пополнить свой капитал, жестоко пострадавший от увеличения семейства и расходов на воспитание. - Спекулируй,- сказала миссис Никльби. - Спе-ку-ли-ровать, моя дорогая? - сказал мистер Никльби как бы в сомнении. - А почему бы нет? - спросила миссис Никльби. - Потому, дорогая моя, что, если мы потеряем капитал,- ответил мистер Никльби, который имел обыкновение говорить медленно и раздумчиво,- если мы его потеряем, нам не на что будет жить, дорогая моя. - Вздор! - сказала миссис Никльби. - Я в этом не совсем уверен, моя дорогая,- сказал мистер Никльби. - У нас есть Николас,- продолжала леди.- Он уже взрослый - пора становиться ему на ноги, да и у Кэт, бедной девочки, нет ни единого пенни. Подумай о твоем брате! Разве был бы он тем, чем стал, если бы не спекулировал? - Это верно,- отозвался мистер Никльби.- Прекрасно, дорогая моя. Прекрасно! Я буду спекулировать, дорогая моя! Спекуляция - круговая игра: в самом начале игроки почти или вовсе не видят своих карт, выигрыши могут быть велики, и таковыми же могут быть проигрыши. Счастье отвернулось от мистера Никльби. Возобладала страсть, мыльный пузырь лопнул, на виллах во Флоренции поселились четыре биржевых маклера, разорились четыреста человек, ничем не примечательных, в том числе мистер Никльби. - Даже дом, в котором я живу, могут отнять у меня завтра,- вздыхал бедный джентльмен.- Ничего не останется из моей старой мебели, все будет продано чужим людям! Это последнее соображение так сильно его огорчило, что он немедленно слег, по-видимому решив во всяком случае сохранить кровать. - Побольше бодрости, сэр! - сказал лекарь. - Не следует отчаиваться и падать духом, сэр,- скачала сиделка. - Такие вещи случаются ежедневно,- заметил адвокат. - И очень грешно восставать против них,- прошептал священник. - И ни один семьянин не должен этого делать,- присовокупили соседи. Мистер Никльби покачал головой и, жестом удалив их из комнаты, обнял жену и детей, прижал их по очереди к своему слабо бившемуся сердцу и, обессиленный, опустился на подушку. Они с тревогой убедились, что вслед за этим сознание его помутилось, так как он долго бормотал что-то о великодушии и доброте своего брата и о добром старом времени, когда они вместе учились в школе. Наконец, перестав бредить, он торжественно поручил их тому, кто никогда не покидает вдов и сирот, и, ласково им улыбнувшись, отвернулся. и сказал, что, кажется, не прочь заснуть. ГЛАВА II, О мистере Ральфе Никльби, о его конторе, о его предприятиях и о великой акционерной компании, имеющей огромное значение для всей нации Мистер Ральф Никльби не был, строго говоря, тем, кого мы называем купцом, не был он также ни банкиром, ни ходатаем по делам, ни адвокатом*, ни нотариусом. Он, разумеется, не был торговцем и с еще меньшим правом мог называть себя джентльменом, имеющим профессию, ибо немыслимо было назвать какую бы то ни было получившую признание профессию, к которой бы он принадлежал. Но он жил на Гольдн-сквере, в просторном доме, имевшем, в добавление к медной табличке на парадной двери, другую медную табличку, в два с половиной раза меньше, на левом косяке, которая находилась над медным изображением младенческого кулака, сжимавшего обломок вертела, и где красовалось слово "контора", и из этого явствовало, что мистер Ральф Никльби ведет или притворяется, будто ведет какие-то дела. И этот факт - если он требовал дальнейших обстоятельных доказательств - сугубо подтверждался ежедневным присутствием между половиной десятого и пятью часами желтолицего человека в порыжевшем коричневом костюме, сидевшего на необычайно твердом табурете в комнате, похожей на буфетную, и в ответ на звонок появлявшегося с пером за ухом. Хотя вокруг Гольдн-сквера и живет кое-кто из представителей уважаемых профессий, Гольдн-сквер в сушности не лежит на пути никому, никуда и ниоткуда. Это одна из существовавших некогда площадей, район города, отнюдь не преуспевший и начавший сдавать квартиры. Многие вторые и третьи этажи сдаются с мебелью одиноким джентльменам, и здесь принимают также на пансион. Это излюбленное пристанище иностранцев. Смуглые люди, которые носят большие кольца, тяжелые цепочки от часов и густые бакенбарды и собираются у колоннады Оперы и у билетной кассы от четырех до пяти пополудни, когда выдаются контрамарки,- все они живут на Гольднсквере или на ближайших улицах. Две-три скрипки и духовые инструменты из оперного оркестра обитают по соседству. Дома-пансионы музыкальны, и звуки фортепьяно и арф плывут в вечернюю пору над головой унылой статуи - гения-хранителя маленькой заросли кустов в центре плошади. В летнюю ночь окна открыты настежь, и прохожий может наблюдать группы смуглолицых усатых мужчин, развалившихся на подоконниках и с ожесточением курящих. Хриплые голоса, предающиеся вокальным упражнениям, вторгаются в вечернюю тишину, а дым отменного табака насыщает воздух ароматом. Здесь нюхательный табак и сигары, немецкие трубки и флейты, скрипки и виолончели делят между собою власть. Это страна песни и табачного дыма. Уличные оркестры усердствуют на Гольдн-сквере, и у бродячих певцов голос вибрирует помимо их воли, когда они поют на этой площади. Казалось бы, это место мало приспособлено для деловых операций; однако мистер Ральф Никльби жил здесь много лет и никогда не жаловался. Никого из соседей он не знал, и его никто не знал, хотя ои и слыл чудовищно богатым. Торговцы утверждали, что он нечто вроде юриста, а другие соседи высказывали мнение, будто он какой-то агент; обе эти догадки столь же правильны и точны, сколь обычно бывают или должны быть догадки о делах наших ближних. Однажды утром мистер Ральф Никльби сидел в своем кабинете уже одетый, чтобы выйти из дому. На нем был бутылочного цвета спенсер* поверх синего фрака, белый жилет, сероватые панталоны и натянутые на них веллингтоновские сапоги*. Уголок жабо с мелкими складками, словно настойчиво желая показать себя, пробивался между подбородком и верхней пуговицей спенсера, а это последнее одеяние было настолько коротко, что не скрывало длинной золотой цепочки от часов, которая состояла из ряда колец и брала начало у золотых часов с репетицией* в кармане мистера Никльби и заканчивалась двумя маленькими ключами: один был от самих часов, а другой - от какого-то патентованного висячего замка. Мистер Никльби посыпал голову пудрой, как бы желая придать себе благодушный вид; но, если такова была его цель, пожалуй следовало бы ему попудрить также и физиономию, ибо даже в морщинах его и в холодных беспокойных глазах было что-то, помимо его воли говорившее о лукавстве. Как бы там ни было, здесь сидел мистер Никльби, а так как он находился в полном одиночестве, то ни пудра, ни морщины, ни глаза ни на кого не производили в тот момент ни малейшего впечатления - ни хорошего, ни дурного, и, следовательно, сейчас нам нет до них дела. Мистер Никльби закрыл счетную книгу, лежавшую у него на конторке, и, откинувшись на спинку стула, посмотрел с рассеянным видом в грязное окно. Позади некоторых лондонских домов встречается меланхолический маленький участок земли, обычно обнесенный четырьмя высокими выбеленными стенами, на который хмуро взирает ряд дымовых труб; здесь из года в год чахнет искривленное деренце, которое притворяется, будто хочет произнести на свет несколько листиков поздней осенью, когда другие деревья теряют свою листву, и, ослабев от усилий, прозябает, все потрескавшееся и прокопченное, вплоть до будущей осени, когда повторяет то же самое и, если погода особенно благоприятствует, соблазняет даже какого-нибудь ревматического воробья почирикать в его ветвях. Иногда эти темные дворы называют "садами". Не следует предполагать, что когда-то их посадили: вернее, это участки невозделанной земли с чахлой растительностью, уцелевшей от бывшего здесь раньше поля при кирпичном заводе. Никому не приходит и голову заглянуть в это заброшенное место или извлечь из него какую-нибудь пользу. Несколько корзин, с полдюжины разбитых бутылок и тому подобный хлам выбрасывают сюда, когда въезжает новый жилец, но и только; и здесь этот хлам остается, пока жилец не выезжает; сырая солома гниет ровно столько времени, сколько считает нужным, рядом с убогим буксом, малорослыми, вечно бурыми растениями и разбитыми цветочными горшками. которые уныло валяются вокруг, покрываясь сажей и грязью. Вот такое-то местечко и созерцал мистер Ральф Ннкльби, когда, заложив руки в карманы, сидел и смотрел в окно. Он устремил взгляд на искалеченную елку, посаженную каким-то бывшим жильцом в кадку, которая когда-то была зеленой, и уже давно обреченную на постепенное гниение. Не было ничего особенно привлекательного в этом предмете, но мистер Никльби был погружен в глубокую задумчивость и смотрел на него гораздо внимательнее, чем удостоил бы взирать на редчайшее экзотическое растение, если бы пребывал в менее сосредоточенном расположении духа. Наконец он перевел глаза на маленькое грязное окошко слева, в котором смутно виднелось лило клерка. Так как этот достойный муж случайно поднял голову, он жестом приказал клерку явиться. Повинуясь призыву, клерк слез с высокого табурета (которому он придал замечательный блеск, без конца влезая на него и снова слезая) и предстал перед мистером Никльби. Это был высокий пожилой человек с выпученными глазами, из коих один был неподвижен, с красным носом и с землистого цвета лицом, одетый в пару (если разрешается употреблять это выражение, хотя костюм был ему совсем не под пару), сильно поношенную, слишком короткую и узкую и столь скудно снабженную пуговицами, что чудом казалось, как он ухитряется удерживать ее на себе. - Сейчас половина первого, Ногс? - спросил мистер Никльби резким, скрипучим голосом. - Всего только двадцать пять минут по...- Ногс хотел сказать "по трактирным часам", но, опомнившись, закончил: -...по верному времени. - У меня часы остановились,- сказал мистер Никльби,- не знаю почему. - Не заведены,- сказал Ногс. - Нет, заведены,- возразил мистер Никльби. - Значит, перекручена пружина,- сказал Ногс. - Вряд ли это может быть,--заметил мистер Яикльби. - Вряд ли,- сказал Ногс. - Ладно,- сказал мистер Никльби, пряча в карман часы с репетицией. Ногс как-то по-особому хрюкнул, что имел обыкновение делать по окончании всех споров со своим хозяином. тем самым давая понять, что он, Ногс, восторжествовал, и (так как он редко с кем говорил, если с ним кто-нибудь не заговаривал), погрузившись в мрачное молчание, начал медленно потирать руки, треща суставами и на все лады выкручивая пальцы. Это привычное занятие, которому он предавался при каждом удобном случае, и застывшее напряженное выражение, какое он сообщал здоровому глазу, чтобы установить единообразие между обоими глазами и лишить кого бы то ни было возможности определить, куда или на что он смотрит,- таковы были две из многочисленных странностей Ногса, с первого взгляда поражавшие неискушенного наблюдателя. - Я иду сегодня в "Лондонскую таверну",- сказал мистер Никльби. - Собрание? - осведомился Ногс. Мистер Никльби кивнул головой. - Я жду письми от поверенного* относительно закладной Редля. Если оно придет, его доставят сюда с двухчасовой почтой. К этому времени я уйду из Сити и пойду по левой стороне улицы к Чаринг-Кроссу. Если будут какие-нибудь письма, захватите их с собой и идите мне навстречу. Ногс кивнул, и в этот момент в конторе зазвонил колокольчик. Хозяин оторвал взгляд от бумаг, а клерк не двинулся с места. - Колокольчик,- сказал Ногс в виде пояснения. - Дома? - Да. - Для всех? - Да. - Для сборщика налогов? - Нет! Пусть зайдет еше раз. Ногс издал привычное хрюканье, как бы говоря: "Я так и знал!" - и, когда снова зазвонил колокольчик, пошел к двери и, вскоре вернувшись, ввел бледного, чрезвычайно торопившегося джентльмена, по имени мистер Бонни. Волосы у него на голове были взъерошены и стояли дыбом, а очень узкий белый галстук был небрежно повязан вокруг шеи. Вид у него был такой, будто его разбудили среди ночи и с тех пор он не успел привести себя в порядок. - Дорогой Никльби,- сказал джентльмен, снимая белую шляпу, столь плотно набитую бумагами, что она едва держалась у него на голове,- нельзя терять ни секунды! Кэб у двери. Сэр Мэтью Попкер председательствует, и три члена парламента придут безусловно. Я видел, что двое из них благополучно поднялись с постели. Третий, который провел всю ночь у Крокфорда*, только что отправился домой надеть чистую рубашку и выпить бутылки две содовой воды и несомненно присоединится к нам вовремя, чтобы обратиться с речью к собранию. У него, правда, не совсем улеглось возбуждение прошлой ночи, но не беда: благодаря этому он всегда говорит еще выразительнее. - Дело как будто налаживается неплохо,- сказал мистер Ральф Никльби, чьи спокойные манеры являли резкий контраст живости другого дельца. - Неплохо! - повторил мистер Бонни.- Это превосходнейшая из всех идей, когда-либо возникавших! "Объединенная столичная компания по улучшению выпечки горячих булочек и пышек и аккуратной их доставке. Капитал - пять миллионов в пятистах тысячах акций, по десять фунтов каждая". И десяти дней не пройдет, как акции поднимутся выше номинальной стоимости благодаря одному только названию. - А когда они поднимутся выше номинальной стоимости? - с улыбкой сказал мистер Ральф Никльби. - Когда они поднимутся, вы не хуже всякого другого знаете, что с ними делать и как выйти потихоньку из игры в надлежащий момент,- сказал мистер Бонни, фамильярно похлопывая капиталиста по плечу.- Между прочим, какой удивительный человек этот ваш клерк! - О да, бедняга! - отозвался Ральф, натягивая перчатки.- А ведь было время, когда Ньюмен Ногс держал своих лошадей и охотничьих собак. - Вот как! - небрежно бросил мистер Бонни. - Да,- продолжал Ральф,- и даже не так много лет назад. Но он промотал свои деньги, вложил их куда-то, занимал под проценты и, короче говоря, сначала был круглым дураком, а потом стал нищим. Он запил, был у него легкий удар, и затем он явился сюда запять один фунт, так как в более счастливые для него дни я... - Вы вели с ним дела,- с многозначительной миной сказал мистер Бонни. - Совершенно верно,- подтвердил Ральф.-Я, знаете ли, не мог дать взаймы. - О, разумеется! - Но мне как раз нужен был клерк открывать дверь, а также и для других услуг, вот я и взял его из милости, и с тех пор он у меня. Мне кажется, он немножко не в себе,- продолжал мистер Никльби, принимая сострадательный вид,но кое-какую пользу он, бедняга, приносит, кое-какую пользу приносит. Мягкосердечный джентльмен не счел нужным добавить, что Ньюмен Ногс, находясь в крайней нищете, служит ему за плату более низкую, чем обычное жалование тринадцатилетнего мальчика, а также не отметил в этом сжатом отчете, что благодаря своей странной молчаливости Ногс был исключительно ценной особой в таком месте, где много вершилось дел, о которых желательно было не заикаться за пределами конторы. Впрочем, другому джентльмену явно не терпелось уйти, и так как немедленно вслед за этим они поспешили сесть в наемный кабриолет, то, быть может, мистер Никльби забыл упомянуть о столь маловажных обстоятельствах. Великая суета была на Бишопсгет-стрит, когда они туда прибыли, и (погода стояла ветреная) человек шесть, переходя улицу, лавировали под тяжестью плакатов, возвещавших гигантскими буквами о том, что ровно в час дня состоится собрание для обсуждения вопроса об уместности обращения в парламент с петицией в интересах "Объединенной столичной компании по улучшению выпечки горячих булочек и пышек и аккуратной их доставке". Капитал - пять миллионов в пятистах тысячах акций, по десяти фунтов каждая, каковые суммы должным образом были изображены жирными черными цифрами внушительных размеров. Мистер Бонни проворно проложил себе путь наверх, принимая на ходу низкие поклоны многочисленных лакеев, которые стояли на плошадках лестницы, чтобы показывать дорогу, и в сопровождении мистера Никльби вторгся в анфиладу комнат за большим залом; во второй комнате находился стол, деловой на вид, и люди, деловые на вид. - Внимание! - крикнул джентльмен с двойным подбородком, когда появился мистер Бонни.- На председательское место, джентльмены, на председательское место! Вновь прибывшие были встречены всеобщим одобрением, и мистер Бонни суетливо занял место во главе стола, снял шляпу, пробежал пальцами по волосам и постучал по столу молоточком, как стучат извозчики, после чего несколько джентльменов крикнули "внимание!" и закивали друг другу, как бы желая отметить воодушевление, с каким он действует. В этот самый момент лакей, охваченный лихорадочным возбуждением, ворвался в комнату и, с треском распахнув дверь настежь, крикнул: - Сэр Мэтью Попкер! Комитет встал и от радости захлопал в ладоши, а пока он хлопал, вошел Мэтью Попкер в сопровождении двух живых членов парламента - одного ирландского и одного шотландского; они улыбались, раскланивались и имели такой приятный вид, что было бы поистине чудом, если бы кто-нибудь осмелился голосовать против них. В особенности у сэра Мэтью Попкера, с маленькой круглой головой и светло-желтым париком на макушке, начался такой пароксизм поклонов, что парику ежесекундно грозила опасность слететь. Когда эти симптомы до известной степени перестали быть угрожающими, джентльмены, которые могли заговорить с сэром Мэтью Попкером или с двумя другими членами парламента, образовали вокруг них три маленькие группы; а возле них джентльмены, которые не могли вести разговор с сэром Мэтью Попкером или двумя другими членами парламента, топтались. и улыбались, и потирали руки, тщетно надеясь, не подвернется ли что-нибудь такое, что привлечет к ним внимание. Все это время сэр Мэтью Попкер и два других члена парламента рассказывали каждый своему кружку, каковы намерения правительства касательно проведении билля, давали полный отчет о том, что сказало шепотом правительство, когда они в последний раз с ним обедали и как при этом оно подмигнуло, из каковых предпосылок они без труда вывели заключение, что если правительство и принимает что-нибудь близко к сердцу, то именно благополучие и успех "Объединенной столичной компании по улучшению выпечки горячих булочек и пышек и аккуратной их доставке". Пока шли приготовления к собранию и устанавливалась очередность выступлений ораторов, публика в большом зале созерцала то пустующую эстраду, то леди на галерее для оркестра. Этим занятием большинство присутствующих развлекалось уже часа два, а так как самые приятные увеселения приедаются при чрезмерном злоупотреблении ими, то наиболее суровые натуры стали топать ногами и выражать свое неудовольствие всевозможными возгласами и гиканьем. Этим вокальным упражнениям, виновниками коих были люди пришедшие раньше, естественно предавались те, кто сидел ближе всех к эстраде и дальше всех от дежурных полисменов, которые не имели особого желания пробивать себе дорогу сквозь толпу, но тем не менее руководствуясь похвальным намерением прекратить беспорядок, немедленно принялись тащить за фалды и за шиворот всех смирных людей, находившихся неподалеку от двери; при этом они ловко наносили гулкие удары дубинками на манер остроумного актера, мистера Панча *, блестящему примеру которого эта ветвь исполнителей власти нередко подражает и при выборе оружия и при пользовании им. Стычки были очень оживленные, как вдруг громкий крик привлек внимание даже воюющих сторон, а затем из боковой двери вышла на эстраду длинная вереница джентльменов с непокрытыми головами; все они оглядывались и испускали многоголосые приветственные вопли, причина коих объяснилась в достаточной мере, когда среди оглушительных возгласов выступили вперед сэр Мэтью Попкер и два других подлинных члена парламента и при помощи пантомимы уведомили друг друга, что никогда на протяжении всей своей общественной карьеры они не видывали такого славного зрелища. Наконец-то собрание перестало вопить, но, когда срр Мэтью Попкер был избран председателем, оно вновь разразилось криками, не смолкавшими пять минут. Когда и с этим было покончено, сэр Мэтью Попкер начал говорить, каковы его чувства по случаю этого великого события, и каково это событие в глазах всего мира, и каков ум его сограждан, находящихся перед ним, и каковы богатство и респектабельность его почтенных друзей, стоявших позади него, и, наконец, каково значение для обогащения, счастья, благополучия, свободы, даже для самого существования свободного и великого народа - каково значение такого учреждения, как "Объединенная столичная компания по улучшению выпечки горячих булочек и пышек и аккуратной их доставке". Затем выступил мистер Бонни, чтобы предложить первую резолюцию. Пригладив правой рукой волосы и непринужденно подбоченившись левой, он поручил свою шляпу заботам джентльмена с двойным подбородком (который при всех ораторах играл роль как бы секунданта на ринге) и заявил, что зачитает первую резолюцию - "Настоящее собрание взирает со страхом и трепетом на существующее положение торговли булочками и столице и в окрестностях; оно полагает, что объединение мальчишек - продавцов булочек в таком виде, в каком оно ныне существует, совершенно не заслуживает доверия общества; и оно почитает всю систему торговли булочками пагубной как для здоровья, так и для нравов населения и гибельной для интересов коммерции и торговли".- Почтенный джентльмен произнес речь, вызвавшую слезы у леди и пробудившую живейший интерес у всех присутствующих. Он посещал дома бедняков в различных округах Лондона и не обнаружил ни малейших признаков булочек, вследствие чего слишком много оснований предположить, что кое-кто из неимущего населения не отведывал их из года в год. Он открыл, что среди торговцев булочками имеют место пьянство, разгул и распутство, каковые он приписывает унизительной природе их профессии в том виде, в каком она ныне существует. Те же пороки он обнаружил среди беднейших классов населения, которым бы надлежало быть потребителями булочек, и это он приписал отчаянию, порожденному их положением, не дающим возможности воспользоваться этим питательным продуктом, что и побудило их искать замены в опьяняющих напитках. Он брался доказать перед комитетом палаты общин существование союза, имеющего целью вздуть цены на булочки, и предоставить монополию торговцам с колокольчиками; он докажет это, притянув торговцев с колокольчиками, орудующих в баре сей палаты, и докажет также, что эти люди поддерживают между собой общение с помощью тайных знаков и слов. вроде "проныра", "враль", "Фергюсон", "Здоров ли Мерфи"* и многих других. Именно такое печальное положение вещей Компания и предлагает изменить, во-первых, путем запрещения, под угрозой суровых кар, всех видов частной торговли булочками, во-вторых, принятием на себя обязательства снабжать население в целом и бедняков у них на дому первосортными булочками по пониженным ценам. С этой целью председатель, патриот ('эр Мэтью Попкер, внес в парламент билль. Именно для поддержания этого билля они и собрались. Неувядаемую славу и блеск доставят Англии сторонники этого билля, именуемые "Объединенная столичная компания по улучшению выпечки горячих булочек и пышек и аккуратной их доставке", с капиталом, должен он добавить, в пягь миллионов в пятистах тысячах акций, по десять фунтов каждая. Мистер Ральф Никльби поддержал резолюцию, и после того, как другой джентльмен внес поправку: вставить слова "и пышки" после слова "булочки", когда бы оно ни встречалось, резолюция была торжественно принята. Только один человек в толпе крикнул "нет", но его быстро арестовали и тотчас увели. Вторая резолюция, признававшая необходимость немедленного устранения "всех продавцов булочек (или пышек), всех промышляющих торговлей булочками (или пышками) любого сорта, как мужчин, так и женщин, как мальчиков, так и взрослых, звонящих в колокольчик или не звонящих", была предложена мрачным джентльменом полуклерикального вида, который сразу взял такой патетический тон, что в одну секунду оставил первого оратора далеко позади. Можно было услышать падение булавки - что там 6улавки, перышка! - когда он описывал жестокое обращение хозяев с мальчишками - продавцами булочек, а это, как очень мудро доказывал он, уже само по себе являлось достаточным основанием для учреждения сей неоценимой Компании. Оказывается, несчастных юнцов выгоняли по вечерам на мокрые улицы, в самую суровую пору года, заставляя их бродить долгие часы в темноте и под дождем - даже под градом или снегом,- лишенных крова, пищи, тепла; и пусть не забывают еще одного обстоятельства: в то время как булочки снабжены теплыми покрышками и одеялами, мальчики решительно ничем не снабжены и предоставлены своим собственным жалким ресурсам. (Позор!) Почтенный джентльмен поведал о случае с одним мальчиком - продавцом булочек, который, будучи жертвой этой бесчеловечной и варварской системы на протяжении по крайней мере пяти лет, схватил, наконец, насморк, после чего начал хиреть, пока не пропотел и не выздоровел. За это джентльмен мог поручиться, опираясь на свой авторитет, но он слышал (и не имел никаких оснований подвергать сомнению этот факт) о еще более душераздирающем и устрашающем случае. Он слышал о мальчике-сиротке, продававшем булочки, который, попав под колеса наемного кэба, был доставлен в больницу, подверся ампутации ноги ниже колена и даже теперь, на костылях, продолжает заниматься своим ремеслом! О дух справедливости, неужели так будет и впредь? Такова была тема, захватившая собрание, и такова была манера оратора, завоевавшая симпатию слушателей. Мужчины кричали, леди рыдали в носовые платки, пока те не промокли, и махали ими, пока те не просохли. Возбуждение было безгранично, и мистер Никльби шепнул своему другу, что теперь акции поднимутся на двадцать пять процентов выше номинальной стоимости. Резолюция была, разумеется, принята при шумном одобрении: каждый поднимал за нее обе руки и в порыве энтузиазма поднял бы также и обе ноги, если бы удобно было это сделать. Затем был зачитан без сокращений текст предлагаемой петиции, и в этой петиции, как и во всех петициях, говорилось о том, что подающие петиции весьма смиренны, а принимающие петицию весьма почтенны и цель петиции весьма добродетельна; посему (сказано было в петиции) надлежит немедленно превратить билль в закон ради неувядаемой чести и славы почтенных и славных английских общин, представленных в парламенте. Затем джентльмен, который провел всю ночь у Крокфорда, что несколько повлияло на его глаза, выступил вперед и поведал своим согражданам, какую речь намерен он произнести в защиту этой петиции, когда она будет представлена на рассмотрение, и с какой жестокой иронией он намерен поносить парламент, если билль будет отвергнут, а также уведомил их о том, как он сожалеет, что его почтенные друзья не включили статьи, принуждающей все классы общества покупать булочки и пышки, каковую статью он, противник всяческих полумер и сторонник мер крайних, обязывается поставить на обсуждение в комитете. Возвестив о таком решении, почтенный джентльмен перешел па шутливый тон; а так как лакированные ботинки, лимонно-желтые лайковые перчатки и меховой воротник пальто придают шутке особый эффект, раздался неистовый хохот и ликующие возгласы, и вдобавок леди устроили такую ослепительную выставку носовых платков, что мрачный джентльмен был оттеснен на второй план. Когда же петиция была прочтена и ее готовились принять, выступил ирландский член парламента (это был молодой джентльмен пылкого темперамента) с такою речью, какую может произнести только ирландский член парламента,- с речью, преисполненной истинного духа поэзии и прозвучавшей так пламенно, что при одном взгляде на ирландского члена парламента человек согревался. В своей речи он сообщил о том, что потребует этого великого благодеяния и для своей родной страны, Что будет настаивать на уравнении ее прав перед законом о булочках, как и перед всеми другими законами, и что он надеется еще дожить до того дня, когда пышки будут поджариваться в бедных хижинах его страны, а колокольчики продавцов булочек зазвенят в ее тучных зеленых долинах. А после него выступил шотландский член парламента со всевозможными приятными намеками на ожидаемые барыши, что укрепило доброе расположение духа, вызванное поэзией. И все речи, вместе взятые, повлияли так, как надлежало им повлиять, и внушили слушателям уверенность, что нет предприятия более выгодного и в то же время более достойного, чем "Объединенная столичная компания по улучшению выпечки горячих булочек и пышек и аккуратной их доставке". Итак, петиция в пользу проведения билля была принята, собрание закрылось при одобрительных возгласах, и мистер Никльби и другие директора отправились завтракать в контору, как делали они ежедневно в половине второго, а в возмешение за хлопоты они брали за каждое свое посешение только по три гинеи на человека (ибо компания едва вступила в младенческий возраст). ГЛАВА III, Мистер Ральф Никльби получает вести о своем брате, нo мужественно переносит доставленное ему сообщение. Читатель узнает о том, какое расположение почувствовал он к Николасу, который в этой главе появляется, и с какою добротою предложил немедленно позаботиться о его благополучии. Приняв ревностное участие в уничтожении завтрака со всею быстротой и энергией, каковые суть наиважнейшие качества, которыми могут обладать деловые люди, мистер Ральф Никльби сердечно распрощался со своими соратниками и в непривычно хорошем расположении духа направил стопы на запад. Проходя мимо собора св. Павла, он свернул в подъезд, чтобы проверить часы, и, держа руку на ключике, а взор устремив на циферблат соборных часов, был погружен в это занятие, как вдруг перед ним остановился какой-то человек. Это был Ньюмен Ногс. - А, Ньюмен! - сказал мистер Никльби, смотря вверх и занимаясь своим делом.- Письмо касательно закладной получено, не правда ли? Я так и думал. - Ошибаетесь,- отозвался Ньюмен. - Как? И никто не приходил по этому делу? - прервав свое занятие, осведомился мистер Никльби. Ногс покачал головой. - Так кто же приходил? - спросил мистер Никльби. - Я пришел,- сказал Ньюмен. - Что еще? - сурово спросил хозяин. - Вот это.- сказал Ньюмен, медленно вытаскивая из кармана запечатанное письмо.- Почтовый штемпель - Стрэнд, черный сургуч, черная кайма, женский почерк, в углу - К. Н. - Черный сургуч? - переспросил мистер Никльби, взглянув на письмо.- И почерк мне как будто знаком, Ньюмен, я не удивлюсь, если мой брат умер. - Не думаю, чтобы вы удивились,- спокойно сказал Ньюмен. - А почему, сэр? - пожелал узнать мистер Никльби. - Вы никогда не удивляетесь,- ответил Ньюмен, вот и все. Мистер Никльби вырвал письмо у своего помощника и, бросив на последнего холодный взгляд, распечатал письмо, прочел его, сунул в карман и, успев к тому времени поставить часы с точностью до одной секунды, начал их заводить. - Именно то, что я предполагал, Ньюмен,- сказал мистер Никльби, не отрываясь от своего занятия.- Он умер. Ах, боже мой! Да, это неожиданность. Право же, мне это не приходило в голову. Выразив столь трогательно свое горе, мистер Никльби снова опустил часы в карман, старательно натянул перчитки, повернулся и, заложив руки за спину, медленно зашагал на запад. - Дети остались? - поравнявшись с ним, осведомился Ногс. - В том-то и дело,- ответил мистер Никльби, словно ими и были заняты его мысли в эту минуту.- Двое. - Двое! - тихо повторил Ньюмен Ногс. - Да вдобавок еще вдова,- добавил мистер Нинльби.- И все трое в Лондоне, будь они прокляты! Все трое здесь, Ньюмен. Ньюмен немного отстал от своего хозяина, и лицо его как-то странно исказилось, словно сведенное судорогой, но был ли то паралич, или горе, или подавленный смех - этого никто, кроме него, не мог бы определить. Выражение лица человека обычно помогает его мыслям или заменяет нужные слова в его речи, но физиономия Ньюмена Ногса, когда он бывал в обычном расположения духа, являлась проблемой, которую не мог бы разрешить самый изобретательный ум. - Ступайте домой! - сказал мистер Никльби, пройдя несколько шагов, и взглянул на клерка так, словно тот был его собакой. Не успел он произнести эти слова, как Ньюмен перебежал через дорогу, нырнул в толпу и мгновенно исчез. - Разумно, что и говорить! - бормотал себе под нос мистер Никльби, продолжая путь.- Очень разумно! Мой брат никогда ничего для меня не делал, и я никогда на него не рассчитывал, и вот, не успел он испустить дух, как обращаются ко мне, чтобы я оказал поддержку здоровой сильной женшнне и взрослому сыну и дочери. Что они мне? Я их никогда и в глаза не видел. Предаваясь этим и другим подобным размышлениям, мистер Никльби шагал по направлению к Стрэнду и, бросив взгляд на письмо, словно для того, чтобы справиться, какой номер дома ему нужен, остановился у подъезда, пройдя примерно половину этой людной улицы. Здесь жил какой-то художник-миниатюрист, ибо над парадной двери была привинчена большая позолоченная рама, в которой на фоне черного бархата красовались две фигуры в морских мундирах с выглядывающими из и них лицами и приделанными к ним подзорными трубами; был тут еше молодой джентльмен в ярко-красном мундире, размахивающий саблей, и джентльмен ученого вида, с высоким лбом, пером и чернилами, шестью книгами и занавеской. Помимо сего, здесь было трогательное изображение юной леди, читающей какую-то рукопись в дремучем лесу, и очаровательный, во весь рост, портрет большеголового мальчика, сидящего на табурете и свесившего ноги, укороченные до размеров ложечки для соли. Не считая этих произведений искусства, было здесь великое множество голов старых леди и джентльменов, ухмыляющихся друг другу с голубых и коричневых небес, и написанная изящным почерком карточка с указанием цен, обведенная рельефным бордюром. Мистер Никльби бросил весьма презрительный взгляд на все эти фривольные вещи и постучал двойным ударом. Этот удар был повторен три раза и вызвал служанку с необычайно грязным лицом. - Миссис Никльби дома? - резко спросил Ральф. - Ее фамилия не Никльби,- ответила девушка.- Вы хотите сказать - Ла-Криви? Мистер Никльби после такой поправки с негодованием посмотрел на служанку и сурово вопросил, о чем она толкует. Та собралась ответить, но тут женский голос с площадки крутой лестницы в конце коридора осведомился, кого нужно. - Миссис Никльби,- сказал Ральф. - Третий этаж, Ханна,- произнес тот же голос.- Ну и глупы же вы! Третий этаж у себя? - Кто-то только что ушел, но, кажется, что из мансарды, там сейчас уборка,- ответила девушка. - А вы бы посмотрели,- сказала невидимая женщина.- Покажите джентльмену, где здесь колокольчик, и скажите, чтобы он не стучал двойным ударом, вызывая третий этаж. Я не разрешаю стучать, разве что колокольчик испорчен, а в таком случае достаточно двух коротких раздельных ударов. - Послушайте,- сказал Ральф, входя без дальнейших разговоров,- прошу прощения, кто здесь миссис Ла... как ее там зовут? - Криви... Ла-Криви,- отозвался голос, и желтый головной убор закачался над перилами. - С вашего разрешения, сударыня, я бы сказал вам два-три слова,промолвил Ральф. Голос предложил джентльмену подняться наверх, но тот уже успел подняться и, очутившись во втором этаже, был встречен обладательницей желтого головного убора, облаченной в такого же цвета платье и отличавшейся соответствуюшим цветом лица. Мисс Ла-Криви была жеманной молодой леди пятидесяти лет, и квартира мисс Ла-Криви была подобием позолоченной рамы внизу в увеличенном масштабе и слегка погрязнее. - Кхе! - сказала мисс Ла-Криви, деликатно кашлянув и прикрыв рот черной шелковой митенкой.- Полагаю, вам нужна миниатюра? У вас весьма подходящие для этого черты лица, сэр. Вы когда-нибудь позировали? - Вижу, вы заблуждаетесь относительно моих намерений, сударыня,отозвался мистер Никльби со свойственной ему прямотой.- Нет у меня таких денег, чтобы я их тратил на миниатюры, сударыня, а если бы и были, то (слава богу) мне некому делать подарки. Когда я увидел вас на лестнице, мне захотелось задать вам вопрос, касающийся кое-кого из ваших жильцов. Мисс Ла-Криви снова кашлянула, на сей раз чтобы скрыть разочарование, и промолвила: - А, вот как! - Из того, что вы сказали вашей служанке, я заключаю, что верхний этаж сдаете вы, сударыня? - спросил мистер Никльби. Да, так оно и есть, ответила мисс Ла-Криви. Верхняя половина дома принадлежит ей, и так как третий этаж ей не нужен, то она и имеет обыкновение сдавать его. Действительно, в настоящее время там живет некая леди из провинции и ее двое детей. - Вдова, сударыня? - осведомился Ральф. - Да, вдова,- ответила леди. - Бедная вдова, сударыня,- сказал Ральф, делая энергическое ударение на этом прилагательном, столь много выражающем. - Да, боюсь, что она бедна,- отозвалась мисс ЛаКриви. - Случайно мне известно, что она бедна, сударыня,- сказал Ральф.- А что делать бедной вдове в таком доме, как этот? - Совершенно верно,- ответила мисс Ла-Криви, польщенная таким комплиментом ее жилищу.- В высшей степени верно! - Мне точно известно ее положение, сударыня,продолжал Ральф.Собственно говоря, я прихожусь им родственником, и я бы вам посоветовал, сударыня, не держать их здесь. - Смею надеяться, что в случае невозможности выполнить денежные обязательства,- сказала мисс ЛаКриви, снова кашлянув,- родственники этой леди не преминули бы... - Нет, они бы этого не сделали, сударыня! - быстро перебил Ральф.- Не помышляйте об этом! - Если я приду к такому выводу, дело примет совсем иной оборот,сказала мисс Ла-Криви. - Можете прийти к нему, сударыня,- сказал Ральф,- и поступить соответственно. Я родственник, сударыня, во всяком случае полагаю, что я единственный их родственник, и считаю нужным уведомить вас, что я не могу их поддерживать при таких непомерных расходах. На какой срок они сняли помещение? - Оплата понедельная,- ответила мисс Ла-Криви.- Миссис Никльби заплатила вперед за первую неделю. - В таком случае вы бы выпроводили их в конце этой недели,- сказал Ральф.- Лучше всего им вернуться в провинцию, сударыня; здесь они для всех помеха. - Разумеется,- сказала мисс Ла-Криви,- если миссис Никльби сняла помещение, не имея средств платить за него, это весьма неподобающий поступок для леди. - Конечно, сударыня,- подтвердил Ральф. - И, натурально,- продолжала мисс Ла-Криви,- будучи в данный момент... гм... женщиной беззащитной, я не могу терпеть убыток. - Конечно, не можете, сударыня,- ответил Ральф. - Хотя в то же время,- добавила мисс Ла-Криви, еще колебавшаяся между побуждениями своего доброго сердца и собственными интересами,- я решительно ничего не могу сказать против этой леди. Она очень приветлива и любезна, хотя, кажется, бедняжка, чрезвычайно удручена; а также я ничего не могу сказать против ее детей, потому что нельзя встретить более приятных и лучше воспитанных юноши и девицы. - Прекрасно, сударыня,- сказал Ральф, поворачиваясь к двери, ибо его привели в раздражение эти похвалы беднякам.- Я исполнил свой долг и, быть может, сделал больше, чем полагается. Конечно, никто не поблагодарит меня за сделанное. - По крайней мере я очень признательна вам, сэр,- приветливо сказала мисс Ла-Криви.- Не будете ли вы так любезны взглянуть на несколько портретов - произведение моей кисти? - Вы очень добры, сударыня,- сказал мистер Никльби, поспешно удаляясь,- но я должен побывать с визитом в верхнем этаже, а время для меня дорого. Право же, не могу. - Как-нибудь в другой раз, когда вы будете проходить мимо. Я буду очень рада, - сказала мисс ЛаКриви.- Быть может, вы не откажетесь взять мой прейскурант? Благодарю вас, до свиданья. - До свиданья, сударыня,- сказал Ральф, резко захлопывая за собой дверь, чтобы предотвратить дальнейшие разговоры.- А теперь - к моей невестке! Тьфу! Вскарабкавшись по второй, винтовой, лестнице, состоящей благодаря технической изобретательности из одних угольных ступенек, мистер Ральф Никльби остановился на площадке отдышаться, и здесь его догнала горничная, которую прислала учтивая мисс Ла-Крини, чтобы доложить о его приходе; со времени первой их встречи девушка сделала, очевидно, ряд безуспешных попыток вытереть грязное лицо еще более грязным передником. - Как фамилия? - спросила девушка. - Никльби,- ответил Ральф. - О! Миссис Никльби,- сказала девушка, распахнув настежь дверь,- пришел мистер Никльби. При входе мистера Ральфа Никльби леди в глубоком трауре привстала, но, по-видимому, не в силах была пойти ему навстречу и оперлась на руку худенькой, по очень красивой девушки лет семнадцати, сидевшей рядом с ней. Юноша, казавшийся года на два старше, выступил вперед и приветствовал своего дядю Ральфа. - О!- проворчал Ральф, сердито насупившись.- Полагаю, вы Николас. - Да, сэр,- ответил юноша. - Возьмите мою шляпу,- повелительным тоном сказал Ральф.- Ну-с, как поживаете, сударыня? Вы должны побороть свою скорбь, сударыня. Я всегда так делаю. - Утрату мою не назовешь обычной! - сказала миссис Никльби, прикладывая к глазам носовой платок. - Ее не назовешь необычной, сударыня,- возразил Ральф, спокойно расстегивая свой спенсер.- Мужья умирают каждый день, сударыня, равно как и жены. - А также и братья, сэр,- с негодующим видом сказал Николас. - Да, сэр, и щенята и моськи,- ответил дядя, садясь в кресло.- Вы, сударыня, не упомянули в письме, чем страдал мой брат. - Доктора не могли назвать какой-либо определенный недуг,- сказала миссис Никльби, проливая слезы.У нас слишком много оснований опасаться, что он умер от разбитого сердца. - Ха!- сказал Ральф.- Такой штуки не бывает. Я понимаю, можно умереть, сломав себе шею, сломав руку. проломив голову, сломав ногу или проломив нос, но умереть от разбитого сердца... Чепуха! Это нынешние модные словечки! Если человек не может заплатить свои долги, он умирает от разбитого сердца, а его вдова - мученица. - Мне кажется, у иных людей вообще нет сердца и нечему разбиться,спокойно заметил Николас. - Бог мой, да сколько же лет этому мальчику? - осведомился Ральф, отодвигаясь вместе с креслом и с величайшим презрением осматривая племянника с головы до пят. - Николасу скоро исполнится девятнадцать,- ответила вдова. - Девятнадцать? Э! - сказал Ральф.- А как вы намерены зарабатывать себе на хлеб, сэр? - Я не намерен жить на средства матери,- с нарастающим гневом сказал Николас. - А если бы и намеревались, вам мало было бы на что жить,- возразил дядя, глядя на него презрителено. - Сколько бы там ни было,- вспыхнув от негодопания, сказал Николас,- к вам я не обращусь, чтобы получить больше. - Николас, дорогой мой, опомнись! - вмешалась миссис Никльби. - Прошу тебя, дорогой Николас,- взмолилась юная леди. - Придержите язык, сэр! - сказал Ральф.- Клянусь честью, это прекрасное начало, миссис Никльби, прекрасное начало! Миссис Никльби ничего не ответила и только жестом просила Николаса молчать. В течение нескольких секунд дядя и племянник смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Лицо у старика было суровое, грубое, жестокое и отталкивающее, у молодого человека - открытое, красивое и честное; у старика глаза были острые, говорящие о скупости и лукавстве, у молодого человека - горящие умом и воодушевлением. Он был худощав, но мужествен и хорошо сложен; помимо юношеской грации и привлекательности, взгляд его и осанка свидетельствовали о горячем юном сердце. Сравнение было не в пользу старика. Сколь ни разителен подобный контраст для наблюдателя, но никто не чувствует его так остро и резко, как тот, чью низость он подчеркивает, проникая в его душу. Это уязвило сердце Ральфа, и с той минуты он возненавидел Николаса. Такое созерцание друг друга привело, наконец к тому, что Ральф с подчеркнутым презрением отвел глаза и прошептал: - Мальчишка! Этим словом как упреком часто пользуются пожилые джентльмены в обращении с младшими,- быть может, с целью ввести общество в заблуждение, внушая ему уверенность, что они не пожелали бы снова стать молодыми, имей они такую возможность. - Итак, сударыня,- нетерпеливо сказал Ральф,- вы мне сообщили, что кредиторы удовлетворены, а у вас не осталось ничего? - Ничего,- подтвердила миссис Никльби. - А то немногое, что у вас было, вы истратили на поездку в Лондон, желая узнать, что я могу для вас сделать? - Я надеялась, что у вас есть возмояшость сделать что-нибудь для детей вашего брата,- запинаясь, промолвила миссис Никльби.- Перед смертью он выразил желание, чтобы в их интересах я обратилась за помощью к нам. - Не понимаю, почему это так случается,- пробормотал Ральф, шагая взад и вперед по комнате,- но всегда, когда человек умирает, не оставляя после себя никакого имушества, он как будто почитает себя вправе распоряжаться имуществом других людей. Для какой работы пригодна ваша дочь, сударыня? - Кэт получила хорошее образование,- всхлипывая, ответила миссис Никльби.- Дорогая моя, расскажи дяде, каковы твои успехи во французском языке и в изящных искусствах. Бедная девушка собиралась прошептать что-то, но дядя весьма бесцеремонно остановил ее. - Попробуем отдать вас куда-нибудь в ученье,сказал Ральф.- Надеюсь, вы для этого не слишком изнежены? - О нет, дядя! - со слезами ответила девушка.- Я готова делать все, только бы иметь пристанище и кусок хлеба. - Ладно, ладно,- сказал Ральф, которого слегка смягчила либо красота племянницы, либо ее отчаяние (сделайте ударение на последнем).- Вы должны попытаться, и, если жизнь слишком тяжела, быть может, шитье или вышиванье на пяльцах покажутся легче. А вы когда-нибудь что-нибудь делали, сэр? - обратился он к племяннику. - Нет!- резко ответил Николас. - Нет? Я так и знал!-сказал Ральф.- Вот как воспитал своих детей мой брат, сударыня. - Николас не так давно закончил образование, какое мог дать ему его бедный отец,- возразила миссис Никльби,- а он думал... - ...думал со временем что-нибудь из него сделать,- сказал Ральф.Старая история: всегда думать и никогда не делать. Будь мой брат человеком энергическим и благоразумным, он оставил бы вас богатой женщиной, сударыня. А если бы он предоставил своему сыну пробивать самостоятельно дорогу в жизни, как поступил со мной мой отец, когда я был на полтора года моложе этого юнца, Николас имел бы возможность помогать вам, вместо того чтобы быть для вас бременем и усугублять нашу скорбь. Мой брат был легкомысленный, неосмотрительный человек, миссис Никльби, и я уверен, что у вас больше, чем у кого бы то ни было, оснований это чувствовать. Такое обращение заставило вдову подумать о том, что, пожалуй, она могла бы более удачно пристроить свою единственную тысячу, а затем она стала размышлять, сколь утешительно было бы иметь такую сумму именно теперь. От этих горестных мыслей слезы у нее заструились быстрее, и в порыве скорби она (будучи женщиной неплохой, но слабой) принялась сначала оплакивать свою жестокую судьбу, а затем, всхлипывая, толковать о том, что, разумеется, она была рабой бедного Николаса и часто говорила ему: она-де могла бы сделать лучшую партию (и в самом деле, она это говорила очень часто), и что при жизни его она никогда не знала, куда уходят деньги, Что если бы он имел доверие к ней, все они пользовались бы теперь большим достатком; к этому она присовокупила другие горькие воспоминания, общие для большинства замужних леди либо в пору их супружеской жизни, либо в пору вдовства, либо и в том и, в другом их положении. В заключение миссис Никльби посетовала на то, что дорогой усопший никогда, за исключением одного раза, не удостаивал следовать ее советам, что было поистине правдивым заявлением, ибо лишь однажды поступил он по ее совету и в результате разорился. Мистер Ральф Никльби слушал все это с полуулыбкой и, когда вдова замолчала, продолжал разговор с того места, на котором его прервал взрыв ее чувств. - Намерены вы работать, сэр? - нахмурившись, спросил он племянника. - Конечно, намерен,- высокомерно ответил Николас. - В таком случае, взгляните, сэр,- продолжал дядя,- вот что привлекло мое внимание сегодня утром, и за это будьте благодарны своей звезде. После такого вступления мистер Ральф Никльби достал из кармана газету, развернул ее и, быстро просмотрев объявления, прочел следующее: - "Образование. В Академии мистера Уэкфорда Сквирса, Дотбойс-Холл, в очаровательной деревне Дотбойс, близ Грета-Бридж в Йоркшире, мальчиков принимают на пансион, обеспечивают одеждой, книгами, карманными деньгами, снабжают всем необходимым, обучают всем языкам, живым и мертвым, математике, орфографии, геометрии, астрономии, тригонометрии, обращению с глобусом, алгебре, фехтованью (по желанию), письму, арифметике, фортификации и всем другим отраслям классической литературы. Условия - двадцать гиней в год. Никакого дополнительного вознаграждения, никаких вакаций и питание, не имеющее себе равного. Мистер Сквирс находится в Лондоне и принимает ежедневно от часу до четырех в "Голове Сарацина", Сноу-Хилл*. Требуется способный помощник-преподаватель. Жалованье пять фунтов в год. Предпочтение будет отдано магистру искусств". - Вот! - сказал Ральф, снова складывая газету.- Пусть он поступит на это место, и его карьера обеспечена. - Но он не магистр искусств,- сказала миссис Ннкльби. - Я думаю, это можно уладить,- ответил Ральф. - Но жалованье такое маленькое, и, это так далеко отсюда, дядя,пролепетала Кэт. - Тише, Кэт, дорогая моя,- вмешалась миссис Никльби.- Твой дядя лучше знает, что делать. - Я повторяю,- резко сказал Ральф,- пусть он поступит на это место, и его карьера обеспечена! Если ему это не по вкусу, пусть он сам себе ее делает. Не имея ни друзей, ни денег, ни рекомендаций, ни малейшего понятия о каких бы то ни было делах, пусть он получит порядочное место в Лондоне, чтобы заработать себе хотя бы на башмаки, и я ему дам тысячу фунтов. Во всяком случае,- спохватился мистер Ральф Никльби,- я бы ее дал, если бы она у меня была. - Бедняжка! - сказала юная леди.- Ах, дядя, неужели мы должны так скоро разлучиться? - Милочка, не докучай дяде вопросами, когда он думает только о нашем благе,- сказала миссис Никльби. - Николас, дорогой мой, мне бы хотелось, чтобы ты что-нибудь сказал. - О да! Конечно, мама! - отозвался Николас, который до сей поры оставался молчаливым и задумчивым.- Если мне посчастливится, сэр, получить это назначение, для которого у меня нет надлежащей подготовки, что будет с теми, кого я покидаю? - В этом случае (и только в этом случае), сэр,- ответил Ральф,- я позабочусь о вашей матери и сестре и создам для них такие условия, чтобы они могли жить, ни от кого не завися. Это будет первой моей заботой. Не пройдет и недели после вашего отъезда, как их положение изменится, я за это ручаюсь. - А если так,- сказал Николас, весело вскочив и пожимая дядину руку,- то я готов на все, чего бы вы от меня ни потребовали. Сейчас же испытаем нашу судьбу у мистера Сквирса. Он может отказать, но и только. - Он не откажет,- возразил Ральф.- Он с радостью примет вас по моей рекомендации. Постарайтесь быть ему полезным, и в скором времени вы будете компаньоном в его предприятии. Бог мой, вы только подумайте: если он умрет, ваша карьера обеспечена. - Да, конечно, все это я понимаю! - воскликнул бедный Николас, восхищенный тысячами фантастических видений, вызванных его воодушевлением и неопытностью.- А вдруг какой-нибудь молодой аристократ, обучаясь в Холле, почувствует ко мне расположение и по выходе оттуда добьется, чтобы его отец пригласил меня в качестве наставника, сопровождающего его в путешествиях, а по возвращении с континента обеспечит мне какое-нибудь выгодное место? А, дядя? - Да, разумеется! - усмехнулся Ральф. - И кто знает, если он навестит меня, когда я обоснуюсь на месте (а он, конечно, меня навестит), он, быть может, влюбится в Кэт, которая будет вести мое хозяйство, и... и... женится на ней. А, дядя? Кто знает? - Да, в самом деле, кто? - буркнул Ральф. - Как бы мы были счастливы! - с энтузиазмом воскликнул Николас.- Боль разлуки ничто по сравнению с радостью свидания. Кэт вырастет красавицей. Как я буду гордиться, слыша это, и как счастлива будет моя мать, снова соединившись с нами, и эти печальные времена будут забыты, и...- Перспектива была слишком ослепительна, чтобы можно было ее созерцать, и Николас, совершенно ею потрясенный, слабо улыбнулся и зарыдал. Эти простодушные люди, родившиеся и выросшие в глуши и совершенно незнакомые с так называемым светом - условное словечко, которое, будучи разъяснено, частенько обозначает проживающих в этом свете негодяев,- смешали свои слезы при мысли о предстоящей разлуке. И, когда первое волнение улеглось, они принялись беседовать со всем пылом надежды, никогда еще не подвергавшейся испытаниям, о блестящем будущем, перед ними открывавшемся, как вдруг мистер Ральф Никльби заметил, что, если они будут терять время, какой-нибудь более счастливый кандидат может обогнать Николаса на пути к фортуне, которую предвещало объявление, и таким образом разрушит все их воздушные замки. Это своевременное напоминание положило конец беседе. Николас старательно записал адрес мистера Сквирса, после чего дядя и племянник отправились вдвоем на поиски этого превосходного джентльмена. Николас энергически убеждал себя в том, что отнесся весьма несправедливо к своему родственнику, невзлюбив его с первого взгляда, а миссис Никльби не без труда внушала дочери свою уверенность, что он гораздо более расположен к ним, чем кажется, на что мисс Никльби покорно ответствовала: да, это весьма возможно. Сказать по правде, на добрую леди немало повлияло обращение деверя к ее здравому смыслу и лестный намек на ее превосходные качества, и, хотя она горячо любила мужа и по-прежнему была без ума от своих детей, он с таким успехом задел одну из этих маленьких диссонируюших струн в человеческом сердце (Ральф хорошо знал наихудшие его слабости и вовсе не знал наилучших). что она не на шутку начала почитать себя симпатичной и несчастной жертвой неосмотрительности своего покойного супруга. ГЛАВА IV, Николас и его дядя (с целью воспользоваться без промедления счастливым случаем) наносят визит мистеру Уэкфорду, владельцу школы в Йоркшире. Сноу-Хилл! Что это за место Сноу-Хилл? - могут задать себе вопрос мирные горожане, видя эти слова, ясно начертанные золотыми буквами по темному фону на северных почтовых каретах. Люди имеют какое-то неопределенное и туманное представление о месте, название которого нередко мелькает у них перед глазами или частенько звучит в ушах. Какое великое множество догадок вечно кружит около этого Сноу-Хилла! Название такое хорошее! Сноу-Хилл - да еще Сноу-Хилл в компании с "Головой Сарацина" - рисует нам благодаря такому сочетанию идей нечто строгое и суровое! Холодная пустынная местность, открытая пронизывающим ветрам и жестоким зимним метелям, темные, холодные, мрачные вересковые пустоши, днем они безлюдны, а ночью честные люди стараются не думать о них; место, которого избегают одинокие путники и где собираются отчаянные головорезы,- таково или примерно таково должно быть представление о Сноу-Хилле в этих отдаленных девственных краях, где, подобно мрачному призраку, проносится ежедневно и еженощно "Голова Сарацина" с таинственной и загробной пунктуальностью, продолжая свой стремительный и неудержимый полет в любую непогоду и словно бросая вызов самим стихиям. Реальность не совсем такова, но презирать ее отнюдь не следует. Здесь, в сердце Лондона, в самом деловом и оживленном его центре, в вихре шума и движения, словно преграждая путь гигантскому потоку жизни, который неустанно катится из различных кварталов и развивается у его стен, здесь стоит Ньюгет*, и на этой людной улице, на которую Ньюгет взирает так хмуро, в нескольких футах от грязных, ветхих домишек, на том самом месте, где продавцы супа, рыбы и гниющих плодов занимаются своей торговлей, десятки людей среди грохота, с которым не сравнится даже гул большого города, четверо, шестеро или восемь сильных мужчин одновременно, бывают насильственно и стремительно вырваны из мира; сцена эта среди бурных проявлений жизни кажется устрашаюшей, когда любопытные глазеют из окон, с крыш, со стен и колонн, и несчастный умирающий, охватывая отчаянным взором все, не встречает среди бледных, обращенных вверх лиц, ни одного лица - ни одного! - которое выражало бы жалость или сострадание. Неподалеку от тюрьмы и, стало быть, неподалеку от Смитфилда и городского шума и сутолоки, как раз в той части Сноу-Хилла, где лошади, запряженные в омнибус, устремляясь на восток, серьезно подумывают о том, чтобы нарочно упасть, а лошади наемных кэбов, устремляясь на запад, нередко падают случайно, находится каретный двор при гостинице "Голова Сарацина". Портал охраняется двумя бюстами сарацинов; когда-то гордостью и славой умников сей столицы было сбрасывать их ночью, но за последнее время ничто не нарушало их покоя, быть может потому, что такого рода шутки ныне ограничиваются приходом Сент Джеймс, где предпочтение отдается дверным молоткам, как более портативным, и проволоке от дверных колокольчиков, которая почитается удобным материалом для зубочисток. Во всяком случае, сарацины пребывают здесь, хмуро взирая на вас по обе стороны ворот. Сама гостиница, украшенная еще одной головой сарацина, хмурится из глубины двора, а с задней дверцы всех красных карет, стоящих во дворе, смотрит голова маленького сарацина с таким же точно выражением, как головы больших сарацинов у ворот, и, стало быть, гостиница отличается явно сарацинским стилем. Войдя в этот двор, вы увидите слева билетную кассу, справа - тянущуюся и небу башню церкви Сент Сепелькр, а по обе стороны - галереи, куда выходят спальни. Впереди вы заметите длинное окно, над которым разборчиво написано слово "кофейня", а заглянув в это окно, вы увидите вдобавок, если пришли вовремя, мистера Уэкфорда Сквирса, заложившего руки в карманы. Наружность мистера Сквирса не располагала в его пользу. У него был только один глаз, а в результате обычного предрассудка предпочтение отдается двум. Глаз его был бесспорно полезен, по решительно некрасив - окрашенный в зеленовато-серый цвет и напоминающий своим разрезом веерообразное оконце над парадной дверью. Лицо со стороны, лишенной глаза, было в морщинах и складках, что придавало мистеру Скиирсу очень мрачный вид. В особенности, когда он улыбался, ибо в таких случаях у него появлялось выражение чуть ли не злодейское. Волосы v него были прямые и лоснящиеся, зачесаны наверх над низким выпуклым лбом, прекрасно гармонировавшим с его грубым голосом и резкими манерами. Ему могло быть пятьдесят два - пятьдесят три года, и он был немного ниже среднего роста; он носил белый галстук с длинными концами и черный костюм, приличествующий учителю, но так как рукава фрака были слишком длинны, а брюки слишком коротки, то, казалось, ему было не по себе в этом наряде, и он как будто пребывал в непрестанном изумлении от столь респектабельного своего вида. Мистер Сквирс стоял у камина в кофейне, перегороженной на отделения; там находился такого вида стол, какие обычно бывают в кофейнях, и еще два стола необычной формы и размеров, благодаря чему они могли поместиться в углах, у перегородки. На скамейке стоял очень маленький деревянный сундучок, обвязанный тонкой веревкой, а на сундучке, как на насесте, сидел крохотный мальчик; его зашнурованные полусапожки и штанишки из вельвета болтались в воздухе; втянув голову в плечи и положив руки на колени, он время от времени робко, с явным страхом и недоверием посматривал на владельца школы. - Половина четвертого,- пробормотал мистер Сквирс, отвернувшись от окна и мрачно взглянув на часы в кофейне.- Сегодня никто не придет. Крайне раздосадованный этой мыслью, мистер Сквирс бросил взгляд па мальчика, желая убедиться, не делает ли он чего-нибудь такого, за что его можно приколотить. Так как тот ровно ничего не делал, то мистер Скпирс дал ему пощечину и запретил впредь ничего не делать. - Двадцать четвертого июня,- забормотал мистер Сквирс, вновь принимаясь за сетования,- я увез десять мальчишек. Десятью двадцать равняется двумстам фунтам. Завтра в восемь часов утра я уезжаю домой, а у меня только трое мальчишек; трижды ноль - ноль, трижды два - шесть, шестьдесят фунтов. Что случилось с мальчишками? Что вбили себе в голову их родители? Что все это значит? Тут мальчуган на сундуке отчаянно чихнул. - Эй, сэр! - оглянувшись, проворчал владелец школы.- Это что такое? - Ничего, простите, сэр,- вымолвил мальчуган. - Ничего, сэр?- воскликнул мистер Сквирс. - Простите, сэр, я чихнул,- ответил мальчуган, задрожав так, что сундучок под ним закачался. - А-а, так ты чихнул? - произнес мистер Сквирс.- В таком случае, почему же вы сказали "ничего", сэр? Не находя ответ на вопрос, мальчуган стал ввинчивать себе в глаза суставы пальцев и расплакался, после чего мистер Сквирс свалил его с сундука ударом по одной шеке и снова водрузил на сундук ударом по другой. - Подождите, молодой джентльмен, пока я вас доставлю в Йоркшир, а тогда уж получите от меня остальное,- сказал мистер Сквирс.- Вы прекратите этот шум, сэр? - Д-д-да,- всхлипывая, ответил мальчуган, энергически вытирая лицо "Мольбой нищего"* на носовом платке из набивного коленкора. - В таком случае прекратите немедленно, сэр,- сказал Сквирс.- Слышите? Так как это увещание сопровождалось угрожающим жестом и было произнесено со свирепой миной, то мальчуган еще более энергически принялся тереть себе лицо, словно с целью загнать обратно слезы, и больше ничем не проявлял своих чувств, если не считать сопенья и приглушенных всхлипываний, раздававшихся попеременно. - Мистер Сквирс, вас спрашивает какой-то джентльмен в баре,- доложил лакей, заглянувший в эту минуту. -- Проводите джентльмена сюда, Ричард,- мягко огозвался мистер Сквирс.- Эй, ты, маленький негодяй, спрячь носовой платок в карман, не то я тебя убью, когда уйдет этот джентльмен! Не успел владелец школы произнести грозным шепотом эти слова, как вошел незнакомый джентльмен. Мпстер Сквирс притворился, будто его не замечает, сосредоточенно чинил перо и давал благосклонные советы своему юному питомцу. - Милое мое дитя,- сказал мистер Сквирс.- у всех людей бывают испытания. Это испытание, постигшее тебя в юном возрасте и заставляющее твое сердечко надрываться, а глаза наливаться слезами, что представляет оно собой? Ничто. Меньше чем ничто! Ты покидаешь своих друзей, дорогой мой, но во мне ты обретешь отца, а в миссис Сквирс - мать. В очаровательной деревне Дотбойс, близ Грета-Бридж в Норкшире, где мальчиков принимают на пансион, обеспечивают одеждой, книгами, умывают, снабжают карманными деньгами и всем необходимым... - Это и е_с_т_ь тот самый джентльмен,- заметил незнакомец, прерывая владельца школы, декламировавшего свое газетное объявление.- Мистер Сквирс, сэр? - Он самый, сэр,- ответил мистер Сквирс с видом крайнего изумления. - Джентльмен, который дал объявление в газете "Таймс"? - продолжал незнакомец. - В "Морнинг Пост", "Кроникл", "Геральд" и "Адвертайзер"* касательно академии, называемой Дотбойс-Холл, в очаровательной деревне Дотбойс, близ Грета-Бридж в Йоркшире,- присовокупил мистер Сквирс.- Вы пришли по делу, сэр. Об этом я заключаю, видя моих юных друзей. Как поживаете, мои юные джентльмены? И как поживаете в_ы, сэр? Произнеся такое приветствие, мистер Сквирс погладил по головке двух щуплых мальчиков с ввалившимися глазами, которых привел с собой незнакомец, и стал ждать дальнейших сообщений. - Я состою в фирме, торгующей масляными красками. Моя фамилия Снаули, сэр,- сказал незнакомец. Сквирс наклонил голову, как бы желая сказать: "Прекрасная фамилия!" Незнакомец продолжал: - Я подумываю о том, чтобы поместить моих двух мальчиков в вашу школу, мистер Сквирс. - Не мне это говорить, сэр,- отозвался мистер Сквирс,- но полагаю, что лучше вам ничего не найти. - Гм! - сказал тот.- Кажется, двадцать фунтов и год,- мистер Сквирс? - Гиней,- с вкрадчивой улыбкой возразил владелец школы. - За двоих - фунты, полагаю я, мистер Сквирс. - с важностью сказал мистер Снаули. - Вряд ли это возможно, сэр,- ответил Сквирс, словно никогда не задумывался над таким предложением.- Позвольте-ка: четырежды пять - двадцать: удвойте эту сумму и вычтите... ну что ж, одним фунтом больше или меньше - это не помешает нам договориться. Вы меня порекомендуете вашим родственникам, сэр и это послужит возмещением. - Мальчики не очень много едят.- сказал мистер Снаули. - О, это не имеет ровно никакого значения! - отозвался Сквирс.- Мы в нашем заведении не обращаем внимания на аппетит мальчуганов. Это была сущая правда: на аппетит внимания не обращали. - Все полезное для здоровья, что только может дать Йоркшир, сэр,продолжал Сквирс,- все прекрасные нравственные правила, какие может внушить миссис Сквирс, все... короче говоря, все домашние удобства, какие только может пожелать мальчуган, все будет им предоставлено, мистер Снаули. - Мне бы хотелось, чтобы сугубое внимание было уделено их нравственности,- сказал мистер Снаули. - Я рад этому, сэр,- приосанившись, отозвался владелец школы.- Они попадут как раз в надлежащее место для усвоения нравственных правил, сэр. - Вы сами человек высоконравственный,- сказал мистер Снаули. - Надеюсь, сэр,- ответил Сквирс. - Я имею удонольстпие знать, что это так, сэр,- сказал мистер Снаули.Я справлялся у одного из тех, кто вас рекомендовал, и он сказал, что вы благочестивы. - Надеюсь, сэр, я имею к этому некоторую склонность,- ответил Сквирс. - Надеюсь, что и я имею,- отозвался мистер Снаули.- Мне бы хотелось сказать вам несколько слов в соседнем отделении за перегородкой. - Разумеется,- осклабился Сквирс.- Милые мои, поболтайте минутку-другую с вашим новым товарищем по играм. Это один из моих воспитанников, сэр. Фамилия его Беллинг; он из Таунтона, сэр. - Вот как? - отозвался мистер Снаули, воззрившись на бедного мальчугана, словно тот был какой-то диковинкой. - Он едет со мной завтра, сэр,- сказал Сквирс.- А сейчас он сидит на своих пожитках. Каждому мальчику, сэр, полагается захватить с собой два костюма, шесть рубашек, шесть пар носков, два ночных колпака. два носовых платка, две пары башмаков, две шляпы и бритву. - Бритву! - воскликнул мистер Спаули, когда они перешли в соседнее отделение.- Зачем? - Чтобы бриться,- ответил Сквирс, медленно и раздельно. Ничего особенного не было в этих двух слонах, но тон, каким они были произнесены, должен был привлечь внимание, так как владелец школы и его собеседник пристально смотрели друг на друга в течение нескольких секунд, а затем обменялись весьма многозначительной улыбкой. Снаули был человек елейного вида, с приплюснутым носом, одетый в темный костюм, а на ногах его были длинные черные гетры; физиономия его выражала величайшее смирение и святость; тем более примечательна была его улыбка без всякой явной причины. - А до каких лет мальчики могут оставаться у вас в школе? - спросил он наконец. - До тех пор, пока их друзья будут вносить плату каждые три месяца моему агенту в столице или до той поры, пока они не сбегут,- ответил Сквирс.- Давайте говорить начистоту; я вижу, что мы друг друга поймем. Что это за мальчики? Незаконнорожденные дети? - Нет,- возразил Снаули, встретив взгляд единственного глаза владельца школы.- Вы ошибаетесь. - Я думал, что незаконнорожденные,- хладнокровно сказал Сквирс.- У нас таких очень много. Вон и тот мальчик. - Тот, что в соседнем отделении? - спросил Снау.ш. Сквирс утвердительно кивнул головой; его собеседник еще раз взглянул на мальчугана, сидящего на сундуке, и, отвернувшись с таким видом, словно был крайне разочарован его сходством с другими мальчиками, заявил, что ему бы это и в голову не пришло. - Однако это так! - воскликнул Сквирс.- Но вернемся к вашим мальчикам. Вы хотели поговорить со мной? - Да,- ответил Снаули.- Дело в том, что я им не отец, мистер Сквирс: я всего-навсего отчим. - Ах, вот оно что! - воскликнул владелец школы.- Теперь сразу все объяснилось. Я удивлялся, какого черта вы хотите отправить их в Йоркшир. Ха-ха! О, теперь я понимаю! - Я, видите ли, женился на их матери,- продо.пкал Снаули.- Держать мальчиков дома стоит дорого, а так как у нее есть маленькое состояние, находящееся в ее распоряжении, то я опасаюсь (женщины так неразумны. мистер Сквирс), как бы она не растратила деньги на них, что было бы, знаете ли, гибельно для этих детей. - Понимаю,- отозвался Сквирс, откидываясь на спинку стула и помахивая рукой. - И это побудило меня,- заключил Снаули,- поместить их в какой-нибудь пансион, подальше, где не бывает никаких каникул - никаких нелепых приездов домой дважды в год, которые так нарушают равновесие детей,- и где они могли бы немножко закалиться, понимаете? - Плата вносится вовремя, и никаких вопросов не будет,- сказал Сквирс, кивая головой. - Совершенно верно,- подхватил тот.- Однако серьезное ли внимание уделяется нравственности? - Серьезное,- сказал Сквирс. - Полагаю, домой разрешается писать не слишком часто? - не без колебания спросил отчим. - Вообше не разрешается, если не считать рождественского письма, в котором они сообщают, что никогда еше не были так счастливы, и выражают надежду, что за ними никогда не пришлют,- ответил Скнирс. - Лучшего и пожелать нельзя,- потирая руки, сказал отчим. - Теперь, когда мы друг друга поняли,- сказал Скнирс,- разрешите мне вас спросить, почитаете ли вы меня человеком добродетельным, примерным и порядочным в частной жизни и питаете ли глубочайшее доверие к моей неукоснительной честности, прямоте, религиозным принципам и дарованиям, поскольку я являюсь лицом, чей долг - брать на себя заботу о молодежи? - Несомненно! - сказал отчим, отвечая на усмешку владельца школы. - Может быть, вы не откажетесь это удостоверить, если я обращусь к вам за рекомендацией. - Разумеется не откажусь. - Вот что значит дело делать! Это мне по вкусу,- сказал Сквирс, беря перо. Записав адрес мистера Снаули, владелец школы приступил к еще более приятному занятию - написал расписку в получении вперед платы за первые три месяца,- и едва успел он с этим покончить, как раздался голос, осведомляющийся, здесь ли мистер Сквирс. - Здесь,- отозвался владелец школы.- Что нужно? - Поговорить по делу, сэр,- сказал, входя в комнату, Ральф Никльби, за которым шел по пятам Николас.- Сегодня утром было помещено в газетах ваше объявление? - Совершенно верно, сзр. Пожалуйста, пройдите сюда,- сказал Сквирс, который к тому времени вернулся в отделение кофейни, где был камин.- Не угодно ли присесть? - Да, пожалуй,- ответил Ральф, согласуя слово с делом и кладя шляпу на стоявший перед ним стол.- Это мой племянник, сэр, мистер Николас Никльби. - Как поживаете, сэр? - спросил Сквирс. Николас поклонился, сказал, что поживает очень хорошо, и, казалось, был весьма поражен наружностью владельца Дотбойс-Холла: так оно и было. - Вероятно, ны меня узнаете? - сказал Ральф, пристально глядя на владельца школы. - Кажется, сэр, вы в течение нескольких лет уплачивали мне небольшую сумму каждые полгода, когда я приезжал л город,- ответил Сквирс. - Уплачивал,- отозвался Ральф. - Вместо родителей мальчика, по фамилии Доркер, который, к несчастью... - ...к несчастью, умер в Дотбойс-Холле,- закончил фразу Ральф. - Я это прекрасно помню, сэр,- подхватил Сквирс.- Ах, сэр, миссис Сквирс была привязана к мальчику, как к родному сыну! Сколько внимания уделяли этому мальчугану во время его болезни! Ежедневно, утром и вечером, ему предлагали гренки и теплый чай, когда он уже ничего не мог проглотить, свечу поставили в спальне в ту самую ночь, когда он умер, лучший лексикон принесли, чтобы подложить ему под голову. Впрочем, я об этом не жалею. Утешительно думать, что долг по отношению к нему исполнен. Ральф улыбнулся так, словно вовсе не хотел улыбаться, и окинул взглядом находившиеся здесь незнакомые лица. - Это мои воспитанники,- сказал Уэкфорд (Сквирс, указывая на мальчугана, сидящего на сундуке, и двух мальчиков, сидящих на полу, которые молча таращили глаза друг на друга и на все лады вертелись, по обычаю всех мальчуганов, только что завязавших знакомство.- Этот джентльмен, сэр,родитель, оказавший мне любезность похвалить систему воспитания, принятую в Дотбойс-Холле, который находится, сэр, в очаровательной деревне Дотбойс, близ Грета-Бридж в Йоркшире, где мальчиков принимают на пансион, обеспечивают одеждой, книгами, умывают, снабжают карманными деньгами... - Все это нам известно, сэр,- с раздражением перебил Ральф,- об этом говорится в объявлении. - Вы совершенно правы, сэр, об этом говорится в объявлении,- подтвердил Сквирс. - И это верно,- вмешался мистер Снаули.- Я считаю своим долгом заверить вас, сэр, и горжусь возможностью вас заверить, что мистера Сквирса я почитаю джентльменом весьма добродетельным, примерным, порядочным и... - Я в этом не сомневаюсь, сэр,- перебил Ральф, обрывая поток рекомендаций,- отнюдь не сомневаюсь. Не приступить ли нам к делу? - От всей души согласен, сэр,- ответил Сквирс. "Никогда не уклоняйтесь от дела!" - вот первое правило, которое мы внушаем нашим ученикам, изучающим коммерцию. Беллинг, дорогой мой, помните о нем всегда. Слышите? - Да, сэр,- ответил Беллинг. - Запомнил ли он? - осведомился Ральф. - Повторите правило джентльмену,- произнес Сквирс. - Никогда не...- начал юный Беллинг. - Очень хорошо,- сказал Сквирс,- продолжайте. - Никогда не...- повторил юный Беллинг. - Прекрасно! - сказал Сквирс. - У...- добродушно подсказал Николас. - Увлекайтесь... делом! - сказал юный Беллинг. Никогда... не увлекайтесь... делом! - Очень хорошо, сэр! - сказал Сквирс, бросив уничтожающий взгляд на провинившегося.- В ближайшее время мы с вами увлечемся одним делом, нас лично касающимся. - А сейчас,- сказал Ральф,- не лучше ли приступить к нашему делу? - Как вам будет угодно,- сказал Сквирс. - Видите ли,- продолжал Ральф,- дело несложное; изложить его недолго и покончить с ним, надеюсь, легко. Вы напечатали в объявлении, что вам нужен способный помощник, сэр? - Совершенно верно,- сказал Сквирс. - И вам он действительно нужен? - Разумеется,- ответил Сквирс. - Вот он налицо! - сказал Ральф.- Мой племянник Николас только что со школьной скамьи, голова забита всем, чему его обучали, в карманах пусто - самый подходящий для вас человек. - Боюсь,- сказал Сквирс, смущенный подобным предложением, исходившим от юноши с такою внешностью, как у Николаса,- боюсь, что этот молодой человек мне не подойдет. - Нет, подойдет,- сказал Ральф.- Мне лучше знать. Не падайте духом, сэр: не пройдет и недели, как у вас в Дотбойс-Холле будут обучаться все молодые аристократы. разве что этот джентльмен окажется более упрямым, чем я полагаю. - Боюсь, сэр.- сказал Николас, обращаясь к мистеру Сквирсу,- что для вас препятствием служит мои молодость и то обстоятельство, что я не магистр искусств? - Отсутствие ученого звания действительно является препятствием,ответил Сквирс, постаравшийся напустить на себя важность и приведенный в замешательство контрастом между простодушием племянника и развязностью дяди, а также непонятным упоминанием о молодых аристократах, находящихся на его попечении. - Послушайте, сэр,- сказал Ральф,- я вам в две секунды представлю это дело в истинном его свете. - Будьте любезны,- отозвался Сквирс. - Перед вами мальчик, или юноша, или подросток, или молодой человек, или недоросль, которому лет восемнадцать - девятнадцать.- сказал Ральф. - Это я вижу,- заметил владелец школы. - И я вижу,- сказал мистер Снаули, почитая своим долгом оказывать время от времени поддержку новообретенному другу. - Отец его умер. Он ни малейшего понятия не имеет о жизни, средств у него нет никаких, и он хочет найти хоть какую-нибудь работу,- сказал Ральф.- Я его рекомендую в ваше превосходное заведение, что открывает ему возможность завоевать себе положение, если он эту возможность использует. Понимаете? - Как не понять! - воскликнул Сквирс, пытаясь воспроизвести ту усмешку, с какою старый джентльмен смотрел на своего ничего не подозревающего родственника. - Что до меня, то, конечно, я понимаю,- с жаром сказал Николас. - Вот видите, он, конечно, понимает,- тем же сухим, жестким тоном сказал Ральф.- Если по капризу ему вздумается отказаться от этой блестящей возможности, прежде чем он хорошенько ею воспользуется, я почитаю себя освобожденным от обязанности оказывать какую бы то ни было поддержку его матери и сестре. Посмотрите на него и подумайте о том, что он может быть вам очень полезен! А теперь возникает вопрос: но послужит ли он вашим целям, во всяком случае на ближайшее время, лучше, чем двадцать человек, которых вы могли бы заполучить при обычных обстоятельствах. Разве подобный воп