Чарльз Диккенс. Жизнь и приключения Николаса Никльби (главы 32-65) --------------------------------------------------------------- OCR Кудрявцев Г.Г. --------------------------------------------------------------- CHARLES DICKENS  THE LIFE AND ADVENTURES OF NICHOLAS NICKLEBY Ch. XXXII-LXV 1838-1839 Четвертое, пересмотренное издание перевода. ГЛАВА XXXII, повествующая главным образом о примечательном разговоре и примечательных последствиях, из него вытекающих  - Наконец-то Лондон! - воскликнул Николас, сбросив пальто и разбудив заспавшегося Смайка.- Мне казалось, что мы никогда до него не доберемся. - Однако ехали вы с немалой скоростью,- заметил кучер, не очень-то любезно посмотрев через плечо на Николаса. - Да, это верно,- последовал ответ,- но мне не терпелось как можно скорее быть у цели, а от этого путь кажется долгим. - Да,- сказал кучер,- если путь показался долгим с такими лошадьми, какие вас везли, значит вам и в самом деле на редкость не терпелось приехать. Они с грохотом неслись по шумным, запруженным суетливой толпой лондонским улицам, обрамленным двумя длинными рядами ярких огней, среди которых кое-где мелькали ослепительные фонари аптек,- по улицам, залигым светом, льющимся из витрин магазинов, где мелькали груды искрящихся драгоценностей, шелковые и бархатные ткани чудеснейших цветов, самые соблазнительные деликатесы и самые изысканные предметы роскоши. Вперед и вперед текли толпы людей, казавшиеся бесконечными; люди толкали друг друга и как будто едва замечали окружавшее их богатство, а экипажи всех видов и фacoнoв, сливаясь, подобно текучей воде, в бурный поток, своим непрерывным стуком усиливали шум и грохот. Когда они мчались мимо быстро сменявшихся картин, любопытно было наблюдать, в каком странном чередовании эти картины проносились перед их глазами. Магазины великолепных платьев, тканей, привезенных из всех частей света; заманчивые лавки, где все возбуждало пресыщенный вкус и заставляло снова мечтать о пиршествах, столь привычных; посуда из сверкающего золота и серебра, принявшего изящную форму вазы, блюда, кубка; ружья, сабли, пистолеты и патентованные орудия разрушения; кандалы для преступников, белье для новорожденных, лекарства для больных, гробы для мертвых, кладбища для усопших - все это, наползая одно на другое и располагаясь рядом, пролетало, казалось, в пестром танце, как фантастические группы старого голландского живописца, преподавая все тот же суровый урок равнодушной неугомонной толпе. И в самой толпе не было недостатка в фигурах, придающих остроту меняющимся картинам. Лохмотья убогого певца баллад развевались в ярком свете, озаряющем сокровища ювелира; бледные, изможденные лица мелькали у витрин, где были выставлены аппетитные блюда; голодные глаза скользили по изобилию, охраняемому тонким хрупким стеклом - железной стеной для них; полунагие дрожащие люди останавливались поглазеть на китайские шали и золотистые ткани Индии. В доме крупнейшего торговца гробами праздновали крестины, а перестройку аристократического дома приостановило появление погребального герба*. Жизнь и смерть шли рука об руку; богатство и бедность стояли бок о бок - пресыщение и голод повергали их в одну могилу. Но это был Лондон. И провинциальная старая леди, которая мили за две до Кингстона высунула голову из окна кареты и кричала кучеру, что, конечно, он проехал мимо и позабыл ее высадить, была, наконец, удовлетворена. Николас позаботился о ночлеге для себя и для Смайка в той гостинице, куда прибыла карета, и, не теряя ни секунды, отправился к дому Ньюмена Ногса, потому что тревога его и нетерпение усиливались с каждой минутой и нельзя было их преодолеть. В мансарде у Ньюмена был затоплен камин и горела свеча; пол был чисто подметен, в комнате аккуратно прибрано насколько это возможно в такой комнате, а на столе приготовлены мясо и пиво. Все говорило о дружеской заботе и внимании Ньюмена Ногса, но самого Ньюмена не было. - Вы не знаете, когда он будет дома? - осведомился Николас, постучав соседу Ньюмена в дверь мансарды, выходившей окнами на улицу. - Мистер Джонсон! - сказал, представ перед ним, Кроуль.- Добро пожаловать, сэр! Какой у вас прекрасный вид! Никогда бы я не поверил... - Простите,- перебил Николас.- Я спросил... мне не терпится узнать... - У него какое-то хлопотливое дело,- ответил Кроуль,- и домой он вернется не раньше двенадцати. Ему очень не хотелось уходить, могу вас уверить, но ничего нельзя было поделать. Впрочем, он просил вам передать, чтобы вы располагались здесь без стеснения, пока он не придет, и чтобы я вас развлекал, что я исполню с большим удовольствием. В доказательство полной своей готовности потрудиться для всеобщего развлечения мистер Кроуль придвинул при этих словах стул к столу и, щедрой рукой положив себе холодной говядины, пригласил Николаса и Смайка последовать его примеру. Огорченный и обеспокоенный, Николас не мог притронуться к еде и, удостоверившись, что Смайк удобно устроился за столом, вышел из дому (вопреки многочисленным протестам, которые выражал с набитым ртом мистер Кроуль), поручив Смайку задержать Ньюмена, в случае если тот вернется первый. Как и предвидела мисс Ла-Криви, Николас отправился прямо к ней. Не застав ее дома, он некоторое время раздумывал, идти ли ему к матери, что могло бы скомпрометировать ее в глазах Ральфа Никльби. Однако, вполне уверенный, что Ньюмен не настаивал бы на его возвращении, если бы не было каких-то веских причин, требующих его присутствия дома, он решил пойти туда и быстро зашагал в восточную часть города. Миссис Никльби вернется домой в начале первого или еще позднее, сказала служанка. Она полагала, что мисс Никльби здорова, но она не живет теперь дома и приходит домой очень редко. Служанка не знала, где она живет, но во всяком случае не у мадам Манталини. В этом она была уверена. С сильно бьющимся сердцем, предчувствуя какое-то несчастье, Николас вернулся туда, где оставил Смайка. Ньюмена дома не оказалось. Не было никакой надежды, чтобы он вернулся раньше двенадцати. Нельзя ли послать кого-нибудь за ним, чтобы он вышел хоть на миг, или передать ему короткую записку, на которую он ответил бы устно? Это оказалось совершенно неосуществимым. На Гольдн-сквере его не было, и, должно быть, он был послан куда-нибудь далеко с каким-то поручением. Николас сделал попытку остаться там, где был, но он чувствовал такое волнение и возбуждение, что не мог сидеть спокойно. Ему чудилось, что он зря теряет время, если не находится в движении. Он знал, что это нелепая фантазия, но был совершенно неспособен противостоять ей. И вот он взял шляпу и снова пошел слоняться. На этот раз он повернул на запад и быстро зашагал длинными улицами, тревожимый тысячью опасений и дурных предчувствий, которые не мог побороть. Он зашел в Гайд-парк, сейчас немой и безлюдный, и ускорил шаг, словно надеясь оставить позади свои мысли. Но они еще теснее обступили его теперь, когда мелькающие мимо предметы не привлекали его внимания; и все время не оставляла его догадка, не обрушился ли такой жестокий удар судьбы, что все боятся сказать ему. Старый вопрос возникал снова и снова: что могло случиться? Николас бродил, пока не устал, но это ничуть ему не помогло, и в сущности он вышел, наконец, из парка еще более смятенным и взволнованным, чем вошел в него. С раннего утра он почти ничего не ел и не пил и чувствовал себя измученным и ослабевшим. Устало возвращаясь к тому месту, откуда он пустился в путь, по одной из тех оживленных улиц, какие находятся между Парк-лейн и Бонд-стрит, он поравнялся с великолепной гостиницей, перед которой машинально остановился. "Должно быть, цены здесь очень высокие,- подумал Николас,- но пинта вина и печенье - не такое уж роскошное пиршество, где бы это ни заказать. А впрочем, я не знаю". Он сделал несколько шагов, но, задумчиво посмотрев на длинный ряд газовых фонарей, подумал о том, как долго придется идти до конца этого ряда; будучи в том состоянии духа, когда человек наиболее расположен уступить первому своему импульсу, и чувствуя, что его влекут к этой гостинице отчасти любопытство, а отчасти какие-то странные побуждения, которые он затруднился бы определить, Николас вернулся назад и вошел в кофейню. Она была очень красиво декорирована. Стены были обиты лучшими французскими обоями, украшены позолоченным карнизом изящного рисунка. Пол был покрыт дорогим ковром, и два превосходных зеркала - одно над камином, другое в противоположном конце комнаты, поднимавшееся от пола до потолка,дополняли убранство залы. В отделении за перегородкой у камина сидела довольно шумная компания, состоявшая из четырех джентльменов, а кроме них, здесь было только два джентльмена - оба пожилые, сидевшие в одиночестве. Заметив все это с первого взгляда, каким окидывает человек незнакомое ему место, Николас уселся в отделении рядом с шумной компанией, спиной к ней, и, отложив свой заказ на пинту кларета до той поры, пока официант и один из пожилых джентльменов не обсудят спорного вопроса касательно какой-то цифры в счете, взял газету и стал читать. Он не прочел и двадцати строк и, по правде сказать, находился в полудремоте, когда его заставило встрепенуться упоминание имени его сестры. "За малютку Кэт Никльби!" - были слова, коснувшиеся его слуха. Он с изумлением поднял голову и, взглянув на отражение в зеркале напротив, увидел, что двое из сидевшей за его спиной компании поднялись и стоят перед камином". "Должно быть, это сказал один из них",- подумал Николаc. Он ждал продолжения, негодуя, ибо тон, каким были произнесены эти слова, казался далеко не почтительным, а наружность человека, в котором он заподозрил того, кто говорил, была грубой и фатовской. Говоривший,- Николас заметил это, взглянув в зеркало, которое помогло ему разглядеть его лицо,- повернулся спиной к камину, беседуя с человеком помоложе, который стоял спиной к остальной компании и, не снимая шляпы, поправлял перед зеркалом воротничок сорочки. Они разговаривали шепотом, то и дело разражаясь громким смехом, но Николас не мог уловить ничего похожего на слова, какие привлекли его внимание. Наконец оба вернулись на свои места, и, потребовав еще вина, компания стала веселиться более шумно. Однако не было ни разу упомянуто о лицах, ему знакомых, и Николас начал убеждаться, что эти слова либо почудились его воспаленному воображению, либо он превратил другие звуки в имя, столь занимавшее его мысли. "Все-таки это странно,- подумал Николас,- будь это "Кэт" или "Кэт Никльби", я бы не так удивился, но "малютка Кэт Никльби"..." Вино, поданное в этот момент, оборвало течение его мыслей. Он залпом выпил рюмку и снова взялся за газету. И в это мгновение... - За малютку Кэт Никльби! - крикнул голос за его спиной. - Я был прав,- пробормотал Николас, выронив из рук газету.- Как я и предполагал, это тот самый человек. - Кто-то возражал против того, чтобы пить за нее из початой бутылки,раздался тот же голос.- Это правильно. Поэтому осушим в ее честь первую рюмку из новой. За малютку Кэт Никльби! - За малютку Кэт Никльби! - крикнули другие трое, И рюмки были осушены. Тон и манера этого легкомысленного и пренебрежительного упоминания имени сестры в общественном месте ошеломили Николаса, он мгновенно вспыхнул, но страшным усилием воли заставил себя сдержаться и даже не повернул головы. - Дрянная девчонка! - продолжал тот же голос, что и раньше.- Она настоящая Никльби - достойная копия своего дяди Ральфа... Она упирается, чтобы ее усиленно упрашивали, как и он: от Ральфа вы ничего не добьетесь, если не будете к нему приставать, а тогда деньги оказываются сугубо желанными, а условия сделки сугубо жестокими, потому что вы охвачены нетерпением, а он нет. О, это чертовски хитро! - Чертовски хитро! - повторили два голоса. Когда два пожилых джентльмена, сидевших поодаль, встали один вслед за другим и направились к выходу, Николас перенес жестокую пытку, опасаясь упустить хоть одно слово. Но беседа прервалась, пока они уходили, и приняла еще более вольный характер, когда они ушли. - Боюсь,- сказал джентльмен помоложе,- боюсь, как бы старуха не вздумала ре-ев-новать и не посадила ее под замок. Честное слово, на то похоже. - Если они поссорятся и малютка Никльби вернется домой к матери, тем лучше,- заявил первый.- Со старой леди я все что угодно могу сделать. Она поверит всему, что бы я ей ни сказал. - Ей-богу, это правда,- отозвался другой голос.- Ха-ха-ха! Черт побери! Смех был подхвачен двумя голосами, всегда раздававшимися одновременно, и стал всеобщим. Николас почувствовал прилив бешенства, но овладел собой и стал слушать дальше. То, что он услышал, нет нужды повторять. Скажем только, что пока в соседнем отделении распивали вино, он услышал достаточно, чтобы познакомиться с характерами и намерениями тех, чей разговор подслушивал, получить полное представление о подлости Ральфа и узнать подлинную причину, почему потребовалось его присутствие в Лондоне. Он услышал все это - и больше того. Он услышал, как насмехаются над страданиями его сестры, как жестоко издеваются над ее целомудренным поведением и клевещут на нее; он услышал, как повторяют они ее имя, держат наглые пари и говорят о ней развязно и с непристойными шутками! Человек, который заговорил первым, руководил беседой и почти целиком завладел ею, лишь время от времени подстрекаемый короткими замечаниями того или другого из своих приятелей. К нему-то и обратился Николас, когда настолько успокоился, что мог предстать перед компанией; он с трудом выдавливал слова из пересохшего и воспаленного горла. - Позвольте сказать вам два слова, сэр,- выговорил Николас. - Мне, сэр? - произнес сэр Мальбери Хоук, разглядывая его с презрительным удивлением. - Я сказал - вам,- ответил Николас, говоря с величайшим трудом, потому что ярость душила его. - Таинственный незнакомец, клянусь честью! - воскликнул сэр Мальбери, поднеся к губам рюмку и окидывая взглядом своих друзей. - Согласны вы удалиться со мной на несколько минут или вы отказываетесь? - сердито спросил Николас. Сэр Мальбери ограничился тем, что перестал пить и предложил ему либо изложить, какое у него дело, либо отойти от стола. Николас вынул из кармана визитную карточку и швырнул ее перед ним на стол. - Вот, сэр! - сказал Николас.- Какое у меня дело - вы догадаетесь. Изумление, не без примеси некоторой растерянности, на секунду отразилось на лице сэра Мальбери, когда он прочел фамилию, но он мгновенно овладел собой и, перебросив карточку лорду Фредерику Верисофту, который сидел против него, взял зубочистку из стоявшего перед ним стакана и не спеша сунул ее в рот. - Ваша фамилия и адрес? - спросил Николас, бледнея по мере того, как распалялся его гнев. - Ни фамилии, ни адреса я вам не скажу,- ответил сэр Мальбери. - Если есть в этой компании джентльмен,- сказал Николас, озираясь и с трудом складывая слова побелевшими губами,- он мне сообщит фамилию и адрес этого человека. Последовало мертвое молчание. - Я брат молодой леди, которая послужила предметом разговора,- сказал Николас.- Я заявляю, что этот человек лгун, и обвиняю его в трусости. Если есть у него здесь друг, он спасет его от бесчестной, презренной попытки скрыть свое имя - попытки, совершенно бесполезной, потому что я до тех пор не выпущу его, пока не узнаю его имя. Сэр Мальбери посмотрел на него презрительно и, обращаясь к своим приятелям, сказал: - Пусть болтает! Мне нечего сказать мальчишке, занимающему такое положение, как он. А его хорошенькая сестра избавит его от того, чтобы я проломил ему голову, хотя бы он болтал до полуночи. - Подлый и трусливый негодяй! - крикнул Николас.- Об этом станет известно всем! Я узнаю, кто вы! Я буду идти за вами следом, хотя бы вы до утра бродили по улицам. Рука сэра Мальбери непроизвольно сжала горлышко графина, и была секунда, когда он как будто собирался Запустить им в голову того, кто бросил ему вызов. Но он только налил себе рюмку и насмешливо захохотал. Николас сел, повернувшись лицом к компании, и, подозвав официанта, расплатился. - Вам известно имя этого субъекта? - громко задал он ему вопрос, указывая на сэра Мальбери. Сэр Мальбери снова захохотал, и два голоса, которые всегда говорили вместе, подхватили смех, но довольно неуверенно. - Этого джентльмена, сэр? - отозвался официант, который несомненно знал свою роль и вложил в свой ответ ровно столько - не больше - почтительности и ровно столько - не меньше - наглости, сколько мог себе позволить, ничем не рискуя.- Нет, сэр, неизвестно, сэр, - Эй вы, сэр! - крикнул сэр Мальбери, когда тот собирался уйти.- Вам известно имя вот этого субъекта? - Имя, сэр? Нет, сэр. - В таком случае вы найдете его здесь,- сказал сэр Мальбери, бросая ему карточку Николаса,- а когда вы его усвоите, швырните этот кусок картона в камин. Официант ухмыльнулся и, взглянув с опаской на Николаса, пошел на компромисс, сунув карточку за зеркало над камином. Сделав это, он удалился. Николас скрестил руки и, закусив губу, сидел совершенно неподвижно, однако явно показывая всем своим видом твердое намерение привести угрозу в исполнение и проследить сэра Мальбери до его дома. Было ясно по тону, которым младший из этой компании увещевал своего друга, что он возражает прочив такого образа действий и уговаривает его подчиниться требованию Николаса. Однако сэр Мальбери, который был не совсем трезв и проявлял хмурое и настойчивое упорство, вскоре положил конец протестам своего слабохарактерного молодого друга, а затем, словно желая избежать их повторения, потребовал, чтобы его оставили одного. Как бы там ни было, молодой джентльмен и те двое, что всегда говорили вместе, вскоре после этого поднялись и ушли, оставив своего друга с глазу на глаз с Николасом. Можно без труда предположить, что для человека, находящегося в положении Николаса, минуты тянулись так, словно у них были свинцовые крылья, и их течение не казалось быстрее от монотонного тиканья французских часов или от пронзительного звона маленького колокольчика, который отмечал четверти. Но Николас продолжал сидеть; а у противоположной стены развалился сэр Мальбери Хоук, положив ноги на диванную подушку, небрежно бросив носовой платок на колени и допивая бутылку кларета с величайшим хладнокровием и равнодушием. Так пребывали они в полном молчании больше часа,- Николасу это молчание показалось бы трехчасовым, если бы маленький колокольчик не прозвенел только четыре раза. Два-три раза он сердито и нетерпеливо оглянулся, но сэр Мальбери оставался все в той же позе, время от времени поднося рюмку к губам и рассеянно глядя на стену, как будто он понятия не имел о присутствии какого бы то ни было живого существа. Наконец он зевнул, потянулся и встал, спокойно подошел к зеркалу и, обозрев себя в нем, повернулся и удостоил Николаса пристальным и презрительным взглядом. Николас с величайшей охотой ответил ему тем же; сэр Мальбери пожал плечами, слегка улыбнулся, позвонил и приказал официанту подать пальто. Человек повиновался и приоткрыл дверь. - Можете не ждать,- сказал сэр Мальбери. И снова они остались вдвоем. Сэр Мальбери несколько раз прошелся по комнате, все время небрежно насвистывая, остановился, чтобы допить последнюю рюмку кларета, которую налил несколько минут назад, снова зашагал по комнате, надел шляпу, поправил ее перед зеркалом, натянул перчатки и, наконец, медленно вышел. Николас, который дошел до исступления, сорвался с места и последовал за ним. Здесь ждал кабриолет; грум откинул фартук и бросился к лошади. - Скажете вы мне свое имя? - сдавленным голосом спросил Николас. - Нет! - злобно ответил тот и скрепил отказ проклятьем.- Нет! - Вы думаете, что вас спасет бег вашей лошади? Ошибаетесь! - сказал Николас.- Я поеду с вами. Клянусь небом, поеду, хотя бы мне пришлось висеть на подножке! - Если вы это сделаете, вас отстегают хлыстом,- заявил сэр Мальбери. - Вы мерзавец! - воскликнул Николас. - Вы, насколько мне известно, мальчишка на посылках! - сказал сэр Мальбери Хоук. - Я сын провинциального джентльмена, равный вам по рождению и воспитанию и, надеюсь, выше вас во всех остальных отношениях. Повторяю, мисс Никльби - моя сестра. Будете вы держать ответ за ваше гнусное поведение? - Перед достойным противником - да. Перед вами - нет! - ответил сэр Мальбери, взяв вожжи.- Прочь с дороги, собака! Уильям, пускайте лошадь! - Не советую! - крикнул Николас, прыгая на подножку, когда сэр Мальбери вскочил в экипаж, и хватая вожжи.- Вы видите, он не может править лошадью! Вы не уедете, клянусь, вы не уедете, пока не скажете мне, кто вы такой! Грум колебался, так как кобыла - горячая чистокровная лошадь - рвалась вперед с такой силой, что он с трудом мог ее удержать. - Говорю тебе, пускай!- загремел его хозяин. Тот повиновался. Лошадь стала на дыбы и ринулась вперед так, словно хотела разбить экипаж на тысячу кусков, но Николас, невзирая на опасность и не сознавая ничего, кроме своей ярости, удержался на подножке и ие выпустил вожжей. - Разожмете вы руку? - Скажете вы мне, кто вы? - Нет! - Нет! Эти слова прозвучали быстрее, чем могут они в обычное время сорваться с языка, а затем сэр Мальбери злобно стал стегать хлыстом Николаса по голове и плечам. Хлыст сломался, Николас вырвал тяжелую рукоятку и раскроил ею своему противнику щеку от глаза до рта. Он увидел глубокую рану, понял, что кобыла понесла бешеным галопом, сотни огней заплясали у него перед глазами, и он почувствовал, как его швырнуло на землю, Он ощущал головокружение и дурноту, но поднялся, шатаясь, на ноги, оглушенный громкими криками людей, которые бежали по улице и кричали тем, кто был впереди, чтобы они освободили дорогу. Он сознавал, что людской поток быстро катится мимо; подняв глаза, он разглядел кабриолет, который с устрашающей быстротой мчался по тротуару, потом он услышал громкий вопль, падение какого-то тяжелого тела и звон разбитого стекла, а потом толпа сомкнулась вдали, и больше он ничего не мог ни видеть, ни слышать. Общее внимание было всецело сосредоточено на человеке в экипаже, и Николас остался один. Правильно рассудив, что при таких обстоятельствах было бы безумием бежать за экипажем, он свернул в боковую улицу в поисках ближайшей стоянки кэбов, убедился минуты через две, что шатается, как пьяный, и только теперь заметил струйку крови, стекавшую по его лицу и груди. ГЛАВА XXXIII, в которой мистера Ральфа Никльби очень быстро избавляют от всяких сношений с его родственниками  Смайк и Ньюмен Ногс, который не утерпел и вернулся домой значительно раньше условленного часа, сидели у камина, чутко прислушиваясь, в ожидании Николаса, к шагам на лестнице и к малейшему шороху, раздававшемуся в доме. Время шло, и было уже поздно. Он обещал прийти через час, и его продолжительное отсутствие начало серьезно беспокоить обоих, о чем явно свидетельствовали тревожные взгляды, которыми они время от времени обменивались. Наконец они услышали, как подъехал кэб, и Ньюмен выбежал посветить Николасу на лестницу. Увидев его в состоянии, описанном в конце предыдущей главы, он оцепенел от изумления и ужаса. - Не пугайтесь! - сказал Николас, быстро увлекая его в комнату.Никакой беды нет, мне нужен только таз с водой. - Никакой беды! - вскричал Ньюмен, торопливо проводя руками по спине и плечам Николаса, как бы же- лая убедиться, что все кости у него целы.- Что вы учи- нили... - Я все знаю,- перебил Николас.- Часть я слышал, остальное угадал. Но, прежде чем я смою хоть одно из этих кровавых пятен, я должен услышать от вас все. Вы видите - я спокоен. Решение принято. Теперь, мой добрый друг, говорите! Потому что прошло время смягчать или скрывать, и теперь уже ничто не поможет Ральфу Никльби! - У вас платье в нескольких местах разорвано, вы хромаете, я уверен, что вам очень больно,- сказал Ньюмен.- Позвольте мне сначала заняться вашими повреждениями. - У меня нет никаких повреждений, кроме легких ушибов и онемелости, которая скоро пройдет,- возразил Николас, с трудом садясь.- Но допустим даже, у меня были бы переломаны руки и ноги,- и тогда, если бы я не потерял сознания, вы бы мне не сделали перевязки, пока не рассказали бы о том, что я имею право знать. Послушайте,- Николас протянул руку Ньюмену,- вы мне говорили, что и у вас была сестра, которая умерла, прежде чем вас постигла беда. Подумайте сейчас о ней и расскажите мне, Ньюмен. - Да, да, расскажу,- отозвался Ногс.- Я вам скажу всю правду. Ньюмен заговорил. Время от времени Николас кивал головой, когда рассказ подтверждал подробности, которые уже были ему известны, но он не сводил глаз с огня и ни разу не оглянулся. Закончив свое повествование, Ньюмен настоял на том, чтобы его молодой друг снял одежду и позволил заняться нанесенными ему повреждениями. После некоторого сопротивления Николас в конце концов согласился, и, пока ему растирали маслом и уксусом сильные кровоподтеки на руках и плечах и применяли всевозможные целительные снадобья, позаимствованные Ньюменом у разных соседей, он объяснял, каким образом эти кровоподтеки были получены. Рассказ произвел сильное впечатление на пылкое воображение Ньюмена: когда Николас описывал бурную сцену драки, тот тер его с такой энергией, что причинил мучительнейшую боль; однако Николас ни за что на свете не признался бы в этом, так как было совершенно ясно, что в тот момент Ньюмен расправлялся с сэром Мальбери Хоуком и забыл о своем пациенте. По окончании этой пытки Николас условился с Ньюменом, что на следующее утро, пока он займется другим делом, все будет приготовлено для того, чтобы его мать немедленно выехала из своей теперешней квартиры, и что к ней будет послана мисс Ла-Криви сообщить новости. Затем Николас надел пальто Смайка и отправился в гостиницу, где им предстояло ночевать; написав несколько строк Ральфу, передать которые должен был на следующий день Ньюмен, он воспользовался тем отдыхом, в котором так нуждался. Говорят, пьяные могут скатиться в пропасть и, очнувшись, не обнаружить никаких серьезных повреждений. Быть может, это применимо к ушибам, полученным в любом другом состоянии чрезвычайного возбуждения; несомненно одно: хотя Николас, проснувшись утром, и чувствовал сначала боль, но, когда пробило семь, он почти без всякого труда вскочил с постели и вскоре мог двигаться с такою живостью, как будто ничего не произошло. Заглянув в комнату Смайка и предупредив его, что скоро за ним зайдет Ньюмен Ногс, Николас вышел на улицу и, подозвав наемную карету, велел кучеру ехать к миссис Уититерли, чей адрес дал ему накануне вечером Ньюмен. Было без четверти восемь, когда они приехали на Кэдоген-Плейс. Николас уже стал опасаться, что никто еще не проснулся в такой ранний час, и с облегчением увидел служанку, скоблившую ступени подъезда. Это должностное лицо направило его к сомнительному пажу, который появился растрепанный и с очень раскрасневшимся и лоснящимся лицом, как и полагается пажу, только что вскочившему с постели. От этого молодого джентльмена Николас узнал, что мисс Никльби вышла на утреннюю прогулку в сад, разбитый перед домом. Услыхав вопрос, может ли он позвать ее, паж сначала приуныл и выразил сомнение, но, получив в виде поощрения шиллинг, воспрянул духом и решил, что это возможно. - Передайте мисс Никльби, что здесь ее брат и что он хочет как можно скорей ее увидеть,- сказал Николас. Позолоченные пуговицы исчезли с быстротой, совершенно им несвойственной, а Николас зашагал по комнате, пребывая в том состоянии лихорадочного возбуждения, когда каждая минута ожидания кажется нестерпимой. Скоро он услышал легкие шаги, хорошо ему знакомые, и не успел он двинуться навстречу Кэт, как та бросилась ему на шею и залилась слезами. - Милая моя девочка,- сказал Николас, целуя ее,какая ты бледная. - Я была так несчастна здесь, дорогой брат! - всхлипывала бедная Кэт.Я очень, очень страдала. Не оставляй меня здесь, дорогой Николас, иначе я умру от горя. - Нигде я тебя не оставлю,- ответил Николас.- Никогда больше, Кэт! - воскликнул он, глубоко растроганный, прижимая ее к сердцу.- Скажи мне, что я поступал правильно. Скажи мне, что мы расстались лишь потому, что я боялся навлечь на тебя беду, а для меня это было не меньшим испытанием, чем для тебя... О, если я поступил неправильно, то только потому, что не знал жизни и не имел опыта. - Зачем я буду говорить тебе то, что мы и так хорошо знаем? - успокоительным тоном отозвалась Кэт.- Николас, дорогой Николас, можно ли так падать духом? - Мне так горько знать, что ты перенесла,- сказал ей брат,- видеть, как ты изменилась и все-таки осталась такой кроткой и терпеливой... О боже! - вскричал Николас, сжав кулак и внезапно изменив тон.- Вся кровь у меня закипает! Ты немедленно должна уехать отсюда со мной. Ты бы не ночевала здесь эту ночь, если бы я не узнал обо всем слишком поздно. С кем я должен поговорить, прежде чем мы уедем? Вопрос был задан весьма своевременно, так как в эту минуту вошел мистер Уититерли, и ему Кэт представила брата, который сейчас же заявил о своем решении и о невозможности отложить его. - Предупреждать об уходе надлежит за три месяца, но этот срок не истек и наполовину,- сказал мистер Уититерли с важностью человека, сознающего свою правоту.- Поэтому... - Поэтому жалованье за три месяца будет потеряно, сэр,- перебил Николас.- Я приношу извинения за эту крайнюю спешку, но обстоятельства требуют, чтобы я немедленно увез сестру, и я не могу терять ни минуты. За теми вещами, какие она сюда привезла, я пришлю, если вы мне разрешите, в течение дня. Мистер Уититерли поклонился, но не привел никаких возражений против немедленного отъезда Кэт, которым он в сущности был доволен, так как сэр Тамли Снафим высказал мнение, что она не подходит к конституции миссис Уититерли. - Что касается такой безделки, как недоплаченное жалованье,- сказал мистер Уититерли,- то я...- тут его прервал отчаянный припадок кашля,- то я останусь должен мисс Никльби. Надлежит отметить, что мистер Уититерли имел привычку не уплачивать мелких долгов и оставаться должником. У всех есть какие-нибудь маленькие приятные слабости, и это была слабость мистера Уититерли. - Как вам угодно,- сказал Николас. И, снова принеся торопливые извинения за столь внезапный отъезд, он поспешил усадить Кэт в экипаж и велел ехать как можно быстрее в Сити. В Сити они прибыли с той быстротой, на которую способна наемная карета; случилось так, что лошади жили в Уайтчепле и привыкли там завтракать, если вообще им приходилось завтракать, а потому путешествие совершено было быстрее, чем казалось возможным. Николас послал Кэт наверх на несколько минут раньше, чтобы его неожиданное появление не встревожило мать-, и затем предстал перед нею с величайшей почтительностью и любовью. Ньюмен не провел времени праздно, так как у двери уже стояла двуколка и быстро выносили вещи. Миссис Никльби была не из тех людей, кому можно второпях что-нибудь сообщить или за короткое время растолковать нечто сугубо деликатное и важное. Поэтому, хотя маленькая мисс Ла-Криви подготавливала славную леди в течение доброго часа и теперь Николас и его сестра втолковывали ей все, что полагалось, весьма вразумительно, она находилась в состоянии странного замешательства и смятения, и никак нельзя было заставить ее понять необходимость столь скоропалительных мер. - Почему ты не спросишь дядю, дорогой мой Николас, каковы были его намерения? - сказала миссис Никльби. - Милая мама,- ответил Николас,- время для разговоров прошло. Теперь остается сделать только одно, а именно - отшвырнуть его с тем презрением и негодованием, каких он заслуживает! Ваша честь и ваше доброе имя этого требуют. После того как нам стали известны его подлые поступки, ни одного часа вы не должны быть ему обязанной. Даже ради приюта, который дают эти голые стены! - Совершенно верно! - сказала, горько плача, миссис Никльби.- Он чудовище, зверь! И стены здесь голые и нуждаются в покраске, а потолок я побелила за восемнадцать пенсов, и это чрезвычайно неприятно... Подумать только! Все эти деньги пошли в карман твоему дяде... Никогда бы я этому не поверила, никогда! - И я бы не поверил, да и никто не поверит,- сказал Николас. - Господи помилуй! - воскликнула миссис Никльби.- Подумать только, что сэр Мальбери Хоук оказался таким отъявленным негодяем, как говорит мисс Ла-Криви, дорогой мой Николас! А я-то каждый день поздравляла себя с тем, что он поклонник нашей милой Кэт, и думала: каким было бы счастьем для семьи, если бы он породнился с нами и использовал свое влияние, чтобы доста- вить тебе какое-нибудь доходное место на государственной службе. Я знаю, при дворе можно получить хорошее место. Вот, например, один наш друг (ты помнишь, милая Кэт, мисс Крепли из Эксетера?) получил такое местечко; главная его обязанность, я это хорошо знаю,носить шелковые чулки и парик с кошельком*, похожим на черный кармашек для часов. А что теперь получилось! О, это может каждого убить! Выразив такими словами свою скорбь, миссис Никльби снова предалась горю и жалобно заплакала. Ввиду того что Николас и его сестра должны были в это время наблюдать за тем, как выносят немногочисленные предметы обстановки, мисс Ла-Криви посвятила себя делу утешения матроны и очень ласково заметила, что, право же, она должна сделать усилие и приободриться. - О, разумеется, мисс Ла-Криви,- возразила миссис Никльби с раздражительностью, довольно естественной в ее печальном положении,- очень легко говорить "приободритесь", но если бы у вас было столько же оснований приободряться, сколько у меня...- Затем, оборвав фразу, она продолжала: - Подумайте о мистере Пайке и мистере Плаке, двух безупречнейших джентльменах когда-либо живших на свете! Что я им скажу, что я могу им сказать? Ведь если бы я сказала им: "Мне сообщили, что ваш друг сэр Мальбери гнусный негодяй",- они посмеялись бы надо мной. - Ручаюсь, что больше они над нами смеяться не будут,- подходя к ней, сказал Николас.- Идемте, мама, карета у двери; и до понедельника, во всяком случае, мы вернемся на нашу старую квартиру. - Где все готово и где вдобавок вас ждет радушный прием,- прибавила мисс Ла-Криви.- Позвольте, я спущусь вместе с вами. Но миссис Никльби не так-то легко было увести, потому что сначала она настояла на том, чтобы подняться наверх посмотреть, не оставили ли там что-нибудь, а затем спуститься вниз посмотреть, все ли оттуда вынесли; а когда ее усадили в карету, ей померещился забытый кофейник на плите в кухне, а после того как захлопнули дверцу, возникло мрачное воспоминание о зеленом зонте за какой-то неведомой дверью. Наконец Николас, доведенный до полного отчаяния, приказал кучеру трогать, и при неожиданном толчке, когда карета покатилась, миссис Никльби уронила шиллинг в солому, что, по счастью, сосредоточило ее внимание на карете, а потом было уже слишком поздно, чтобы еще о чем-нибудь вспоминать. Удостоверившись в том, что все благополучно вынесено, отпустив служанку и заперев дверь, Николас вскочил в кабриолет и поехал на одну из боковых улиц близ Гольдн-сквера, где условился встретиться с Ногсом; и так быстро все уладилось, что было только половина десятого, когда он явился на место свидания. - Вот письмо Ральфу,- сказал Николас,- а вот ключ. Когда вы придете сегодня ко мне, ни слова о вчерашнем вечере. Плохие вести путешествуют быстро, и скоро они все узнают. Вы не слыхали, очень ли он пострадал? Ньюмен покачал головой. - Я выясню это сам, не теряя времени,- сказал Николас. - Вы бы лучше отдохнули,- возразил Ньюмен.- Вас лихорадит, и вы больны, Николас небрежно покачал головой и, скрывая недомогание, которое действительно чувствовал теперь, когда улеглось возбуждение, поспешно распрощался с Ньюменом Ногсом и ушел. Ньюмен находился всего в трех минутах ходьбы от Гольдн-сквера, но за эти три минуты он по крайней мере раз двадцать вынимал письмо из шляпы и снова его прятал. Он восхищался лицевой стороной письма, восхищался: им сзади, с боков, восхищался адресом, печатью. Затем он вытянул руку и с упоением обозрел письмо в целом. А затем он потер руки, придя в полный восторг от своего поручения. Он вошел в контору, повесил, по обыкновению, шляпу на гвоздь, положил письмо и ключ на стол и стал нетерпеливо ждать появления Ральфа. Через несколько минут на лестнице послышался хорошо знакомый скрип сапог, а затем зазвонил колокольчик. - Была почта? - Нет. - Писем никаких нет? - Одно. Ньюмен пристально посмотрел на него, положил письмо на стол. А это что? - спросил Ральф, взяв ключ. - Оставлено вместе с письмом. Принес мальчик, всего четверть часа назад. Ральф взглянул на адрес, распечатал письмо и прочел следующее: "Теперь я знаю, кто вы такой. Одни эти слова должны пробудить в вас чувство стыда в тысячу раз более сильного, чем пробудили бы любые мои упреки! Вдова вашего брата и ее осиротевшая дочь отказываются искать приюта под вашей кровлей и сторонятся вас с омерзением и отвращением. Ваши родственники отрекаются от вас, ибо кровные узы, связывающие их с вами, для них позор. Вы старик, вам недолго ждать могилы! Пусть все воспоминания вашей жизни теснятся в вашем лживом сердце и погружают во мрак ваше смертное ложе!". Ральф дважды прочел это письмо и, мрачно нахмурившись, глубоко задумался; бумага затрепетала в его руке и упала на пол, но он сжимал пальцы, как будто все еще держал ее. Вдруг он встал и, сунув смятое письмо в карман, повернулся в ярости к Ньюмену Ногсу, словно спрашивая его, почему он не уходит. Но Ньюмен стоял неподвижно, спиной к нему, и водил грязным огрызком старого пера по цифрам на таблице процентов, приклеенной к степе, и, казалось, ни на что другое не обращал никакого внимания. ГЛАВА XXXIV, где Ральфа посещают лица, с которыми читатель уже завязал знакомство - Как вы дьявольски долго заставляете меня звонить в этот проклятый старый, надтреснутый чайник, именуемый колокольчиком, каждое звяканье которого может довести до конвульсий здоровенного мужчину, клянусь жизнью и душой, черт побери! - сказал Ньюмену Ногсу мистер Манталини, очищая при этом свои сапоги о железную скобу у дома Ральфа Никльби. - Я всего один раз слышал колокольчик,- отозвался Ньюмен. - Значит, вы чрезвычайно и возмутительно глухи,- сказал мистер Манталини,- глухи, как проклятый столб. Мистер Манталини был уже в коридоре и без всяких церемоний направлялся к двери конторы Ральфа, когда Ньюмен загородил ему дорогу и, намекнув, что мистер Никльби не желает, чтобы его беспокоили, осведомился, срочное ли дело у клиента. - Дьявольски важное! - сказал мистер Манталини.- Нужно расплавить несколько клочков грязной бумаги в ослепительном, сверкающем, звякающем, звенящем, дьявольском соусе из монет! Ньюмен многозначительно хмыкнул и, взяв протянутую мистером Манталини визитную карточку, заковылял с нею в контору своего хозяина. Просунув голову в дверь, он увидел, что тот снова сидит в задумчивой позе, какую принял, когда прочел письмо своего племянника, и что он как будто опять его перечитывал, так как держал развернутым в руке. Но Ногс кинул только мимолетный взгляд, потому что потревоженный Ральф оглянулся, чтобы узнать причину вторжения. Пока Ньюмен излагал ее, сама причина с чванным видом ввалилась в комнату и, с необыкновенным жаром дожимая жесткую руку Ральфа, поклялась, что никогда а жизни тот не бывал еще в таком прекрасном виде. - У вас прямо-таки румянец на вашей проклятой физиономии,- сказал мистер Манталини, усаживаясь без приглашения и приводя в порядок волосы и бакенбарды.- У вас прямо-таки радостный и юношеский вид, черт меня побери! - Мы здесь одни,- резко сказал Ральфа.- Что вам от меня нужно? - Прекрасно! - воскликнул мистер Манталини, осклабившись.- Что мне от вас нужно! Ха-ха-ха! Великолепно!, Что мне нужно! Ха-ха! Черт побери! - Что вам от меня нужно, сударь?- проговорил грубо Ральф. - Учесть проклятые векселя,- ответил мистер Манталини, ухмыляясь и игриво покачивая головой. - С деньгами туго... - сказал Ральф. - Дьявольски туго, иначе они не были бы мне нужны,- перебил мистер Манталини. - Времена настали плохие, и не знаешь, кому доверять,- продолжал Ральф.- В данный момент я не хочу заниматься делами, собственно говоря, я бы и не стал, но раз вы - друг... Сколько у вас тут векселей? - Два,- ответил мистер Манталини. - На какую сумму? - Какая-то мелочь... Семьдесят пять. - А сроки платежа? - Два месяца и четыре. - Я их учту для вас,-помните, только для вас, мало для кого бы я это сделал,- за двадцать пять фунтов,- спокойно сказал Ральф. - Черт подери! - вскричал мистер Манталини, чья физиономия сильно вытянулась при таком блестящем предложении. - Да ведь вам остается пятьдесят,- возразил Ральф.- Сколько бы вы хотели? Дайте мне взглянуть на имена. - Вы дьявольски прижимисты, Никльби,- запротестовал мистер Манталини. - Дайте мне взглянуть на имена,- повторил Ральф, нетерпеливо протягивая руку к векселям.- Так. Полной уверенности нет, но они достаточно надежны. Согласны вы на эти условия и берете деньги? Я этого не хочу. Я предпочел бы, чтобы вы не соглашались. - Черт возьми, Никльби, не можете ли вы... - начал мистер Манталини. - Нет!- ответил Ральф, перебивая его.- Не могу. Берете деньги? Сейчас, немедленно? Никаких отсрочек. Никаких прогулок в Сити и никаких переговоров с компаньонами, которых нет и никогда не было. Согласны или нет? С этими словами Ральф отодвинул от себя какие-то бумаги и небрежно, словно случайно, затарахтел своей шкатулкой с наличными деньгами. Этого звука не вынес мистер Манталини. Он согласился, как только звон коснулся его слуха, и Ральф отсчитал нужную сумму и бросил деньги на стол. Он только что это сделал, а мистер Манталини еще не все собрал, когда раздалось звяканье колокольчика и немедленно вслед за этим Ньюмен ввел ни больше ни меньше как мадам Манталини, при виде которой мистер Манталини обнаружил сильное смущение и с удивительным проворством препроводил деньги в карман. - О, ты здесь! - сказала мадам Манталини, тряхнув головой. - Да, жизнь моя и душа, я здесь! - отозвался ее супруг, падая на колени и с игривостью котенка бросаясь на упавший со стола соверен.- Я здесь, услада души моей, на земле Тома Тидлера*, подбираю проклятое золото и серебро. - Мне стыдно за тебя! - с величайшим негодованием воскликнула мадам Манталини. - Стыдно? За меня, моя радость? Моя радость знает, что говорит дьявольски очаровательно, но ужасно сочиняет,- возразил мистер Манталини.Моя радость знает, что ей не стыдно за ее милого котика. Каковы бы ни были обстоятельства, приведшие к такому результату, но, очевидно, в данном случае милый котик плохо учел душевное состояние своей супруги. Мадам Манталини ответила только презрительным взглядом и, повернувшись к Ральфу, попросила простить ей ее вторжение. - Которое вызвано,- продолжала мадам,- недостойными поступками и в высшей степени зазорным поведением мистера Манталини. - Моим, мой ананасовый сок? - Твоим!- подтвердила его жена.- Но я не позволю, я не допущу, чтобы меня разорило чье бы то ни было мотовство и распутство. Я хочу сообщить мистеру Никльби о тех мерах, какие я намерена применить к тебе. - Пожалуйста, сударыня, не сообщайте мне,- сказал Ральф.- Улаживайте это между собой, улаживайте между собой. - Да, но я должна почтительно просить вас,-сказала мадам Манталини,чтобы вы послушали, как я буду предупреждать его о том, что твердо намерена сделать... Твердо намерена, сэр! - повторила мадам Манталини, метнув гневный взгляд на своего супруга. - Неужели она будет называть меня "сэр"!- вскричал Манталини.- Меня, который обожает ее с дьявольским, пылом! Она, которая оплетает меня своими чарами, как чистая и ангельская гремучая змея! Все будет кончено с моими чувствами! Она повергнет меня в дьявольское уныние. - Не говорите о чувствах, сэр! - сказала мадам Манталини, садясь и поворачиваясь к нему спиной.- Вы не уважаете моих. - Я не уважаю ваших, душа моя?- воскликнул мистер Манталини. - Не уважаете,- ответила его жена. И, несмотря на всевозможные улещиванья со стороны мистера Манталини, мадам Манталини еще раз сказала: "Не уважаете!"- и сказала с такой решительной и неумолимой злобой, что мистер Манталини явно смутился. - Его мотовство, мистер Никльби,- продолжала она, обращаясь к Ральфу, который, заложив руки за спину, прислонился к креслу и созерцал очаровательную чету с улыбкой, выражающей величайшее и беспредельное презрение,- его мотовство не знает никаких границ. - Никогда бы я этого не подумал,- саркастически отозвался Ральф. - Но уверяю вас, мистер Никльби, это правда,- возразила мадам Манталини.- Я так страдаю от этого! Я живу среди вечных опасений и вечных затруднений. Но и это еще не самое худшее,- сказала мадам Манталини, вытирая глаза.- Сегодня утром он взял из моего стола ценные бумаги, не спросив у меня разрешения. Мистер Манталини тихо застонал и застегнул карман брюк. - Я принуждена,- продолжала мадам Манталини,- со времени наших последних несчастий очень много платить мисс Нэг за то, что она дала свое имя фирме, и, право же, я не могу поощрять его в мотовстве. Так как я не сомневаюсь, мистер Никльби, что он пришел прямо к вам, чтобы обратить бумаги, о которых я упомянула, в деньги, и так как вы и раньше очень часто нам помогали и очень тесно связаны с нами в такого рода делах, я хочу, чтобы вы знали, к какому решению заставил ои меня прийти своим поведением. Мистер Манталини снова застонал под прикрытием шляпки своей жены и, вставив в один глаз соверен, другим подмигнул Ральфу! Проделав очень ловко этот фокус, он сунул монету в карман и застонал с сугубым раскаянием. - Я приняла решение перевести его на пенсию,- сказала мадам Манталини, заметив признаки нетерпения, отразившегося на лице Ральфа. - Что сделать, радость моя? - осведомился мистер Манталини, который как будто не уловил смысла этих слов. - Назначить ему,- сказала мадам Манталини, смотря на Ральфа и благоразумно остерегаясь бросить хотя бы мимолетный взгляд на своего супруга из боязни, как бы многочисленные его прелести не заставили ее поколебаться в принятом решении,- назначить ему определенную сумму... И я скажу, что, если он будет имегь сто двадцать фунтов в год на костюмы и мелкие расходы, он может почитать себя очень счастливым человеком. Мистер Манталини ждал, соблюдая все приличия, в надежде услышать размеры стипендии, но, когда цифра достигла его слуха, он швырнул на под шляпу и трость и, вынув носовой платок, излил свои чувства в горестном стоне. - Проклятье! - вскричал мистер Манталини, внезапно срываясь со стула и столь же внезапно бросаясь на него снова, к крайнему потрясению нервов своей владычицы.- Но нет! Это дьявольски страшный сон! Это не наяву! Нет! Утешив себя этим завереньем, мистер Манталини закрыл глаза и стал терпеливо ждать пробуждения. - Очень разумное соглашение, если ваш супруг будет соблюдать его, сударыня,- с усмешкой заметил Ральф.- И несомненно он будет. - Проклятье! - воскликнул мистер Манталини, открыв глаза при звуке голоса Ральфа.- Это страшная действительность. Вот она сидит здесь, передо мной! Вот очаровательные контуры ее фигуры! Как можно ее не узнать? Второй такой не найдешь! У двух графинь не было вовсе никакой фигуры, а у вдовы... у той была дьявольская фигура! Почему она так невыносимо прекрасна, что даже сейчас я не могу рассердиться на нее? - Все это вы сами навлекли на себя, Альфред,- отозвалась мадам Манталини все еще укоризненно, но более мягким тоном. - Я дьявольский негодяй! - вскричал мистер Манталини, колотя себя по голове.- Я разменяю соверен на полупенни, набью ими карманы и утоплюсь в Темзе. Но на нее я сердиться не буду. По дороге я пошлю ей письмо и напишу, где искать мой труп. Несколько красивых женщин будут рыдать, она будет смеяться! - Альфред, жестокое, жестокое создание! - всхлипнула мадам Манталини, рисуя себе эту ужасную картину. - Она называет меня жестоким... Меня! Меня, который ради нее готов стать проклятым, сырым, мокрым, отвратительным трупом! - воскликнул мистер Манталинш - Ты разбиваешь мне сердце, когда говоришь такие вещи! - сказала мадам Манталини. - Могу ли я жить, если мне не верят! - возопил мистер Мачталини.- Разве я не разрезал свое сердце на чертовски маленькие кусочки и не отдал их, один за другим, этой дьявольской чаровнице? И разве я могу вынести, чтобы она подозревала меня? Не могу, черт побери! - Спроси мистера Никльби, приличную ли я назвала сумму,- увещевала мадам Манталини. - Не хочу я никакой суммы!- ответил безутешный супруг.- Мне не понадобится никакая чертова пенсия. Я стану трупом! При повторении мистером Манталини этой зловещей угрозы мадам Манталини заломила руки и взмолилась о вмешательстве Ральфа Никльби. И после долгих слез, и разговоров, и нескольких попыток со стороны мистера Манталини добраться до двери, чтобы сейчас же вслед за этим наложить на себя руки, сего джентльмена с трудом уговорили дать обещание, что он не станет трупом. Добившись этой важной уступки, мадам Манталини подняла вопрос о пенсии, и мистер Манталини его поднял, пользуясь случаем пояснить, что он может, к полному своему удовольствию, прожить на хлебе и на воде и ходить в лохмотьях, но не может существовать под бременем недоверия той, кто является предметом его самой преданной и бескорыстной любви. Это вызвало новые слезы у мадам Манталини, чьи глаза только-только начали раскрываться на некоторые недостатки мистера Манталини, но легко могли снова закрыться. Результат был тот, что, не совсем отказавшись от мысли о пенсии, мадам Манталини отложила дальнейшее обсуждение вопроса, а Ральф понял достаточно ясно, что мистер Манталини снова завоевал право на привольную жизнь и что унижение его и падение откладываются во всяком случае еще на некоторое время. "Но этого недолго ждать,- подумал Ральф.- Любовь,- ба, я говорю на языке мальчишек и девчонок!- проходит быстро. Впрочем, любовь, которая зиждется ни.восхищении усатой физиономией вот этого павиана, может длиться гораздо дольше, поскольку ее породило полное ослепление и питается она тщеславием. Ну что ж, эти дураки льют воду на мою мельницу! Пусть живут, как им хочется, и чем дольше, тем лучше". Эти приятные мысли мелькали у Ральфа Никльби, в то время как объекты его размышлений обменивались нежными взглядами, полагая, что их не видят. - Если тебе больше нечего сказать мистеру Никльби, дорогой мой,промолвила мадам Манталини,- мы распрощаемся с ним. Я уверена, что мы и так уже задержали его слишком долго. Мистер Манталини ответил сначала похлопыванием мадам Манталини по носу, а затем изъяснил словами, что больше он ничего не имеет сказать. - Черт побери! А впрочем, имею,- добавил он тотчас же, отводя Ральфа в угол.- Это касается историк с вашим другом сэром Мальбери. Такая чертовски необычайная, из ряда вон выходящая штука, какой никогда еще не случалось! - Что вы имеете в виду?- спросил Ральф. - Неужели вы не знаете, черт побери?- осведомился мистер Манталини. - Я читал в газете, что вчера вечером он выпал из кабриолета, получил серьезные повреждения и жизнь его до известной степени в опасности,- с большим хладнокровием отозвался Ральф,- но ничего особенного я в этом не вижу. Несчастные случаи не чудо, когда человек живет широко и сам правит лошадью после обеда. - Фью! - протяжно и пронзительно свистнул мистер Манталини.- Значит, вы не знаете, как было дело? - Нет, если не так, как я предположил,- ответил Ральф, небрежно пожимая плечами, как бы давая понять своему собеседнику, что не любопытствует знать больше. - Черт побери, вы меня удивляете!-вскричал мистер Манталини. Ральф снова пожал плечами, словно невелика была хитрость удивить мистера Манталини, и бросил выразительный взгляд на Ньюмена Ногса, несколько раз появлявшегося за стеклянной дверью, ибо Ньюмен был обязан, когда приходили люди незначительные, притворяться, будто ему позвонили, чтобы их проводить: деликатный намек таким посетителям, что пора уходить. - Вы не знаете, что это был совсем не несчастный случай, но дьявольское, неистовое, человекоубийственное нападение на него, совершенное вашим племянником? - спросил мистер Манталини, взяв Ральфа за пуговицу. - Что! - зарычал Ральф, сжимая кулаки и страшно бледнея. - Черт возьми, Никльби! Вы такой же тигр, как и он,- сказал Манталини, испуганный этими симптомами. - Дальше!- крикнул Ральф.- Говорите, что вы имеете в виду. Что это за история? Кто вам рассказал? Говорите! Слышите вы меня? - Какой вы чертовски свирепый старый злой дух, Никльби! - сказал мистер Манталини, пятясь к жене.- Вы можете испугать до полусмерти мою очаровательную малютку-жену, мою жизнь и душу, когда вдруг приходите в такое неистовое, неудержимое, безумное бешенство, черт бы меня побрал! - Вздор! - отозвался Ральф, силясь улыбнуться.- Это просто такая манера. - Дьявольски неприятная манера, позаимствованная из сумасшедшего дома,- сказал мистер Манталнни, взяв свою трость. Ральф постарался улыбнуться и снова спросил, от кого получил мистер Манталини эти сведения. - От Пайка. И он чертовски приятный и любезный джентльмен,- ответил Манталини.- Дьявольски любезный и настоящий аристократ. - Что же он сказал? - спросил Ральф, нахмурившись. - Ваш племянник встретил сэра Мальбери в кофейне, напал на него с самой дьявольской яростью, последовал за ним до его кэба, поклялся, что поедет с ним домой, хотя бы ему пришлось сесть на спину лошади или уцепиться за ее хвост, разбил ему физиономию - чертовски красивую физиономию в натуральном ее виде, испугал лошадь, вышвырнул из кэба сэра Мальбери и самого себя и... - И разбился насмерть? - сверкнув глазами, перебил Ральф.- Да? Он умер? Манталини покачал головой. - Уф! - сказал Ральф, отвернувшись.- Значит, дело кончилось ничем. Постойте,-прибавил он, оглядываясь.- Он сломал себе руку или ногу, или вывихнул плечо, или раздробил ключицу, или сломал одно-два ребра? Шея его уцелела для петли, но он получил какие-нибудь мучительные и медленно заживающие повреждения? Не так ли? Уж об этом-то вы во всяком случае должны были слышать. - Нет,- возразил Манталини, снова покачав головой.- Если он не разбился на такие мелкие кусочки, что они разлетелись по ветру, значит он не пострадал, потому что ушел он вполне спокойно и такой довольный, как... как... как черт меня побери,- сказал мистер Манталини, не подобрав подходящего сравнения. - А что...- не без колебания спросил Ральф,- что послужило причиной ссоры? - Вы дьявольский хитрец,- с восхищением отозвался мистер Манталини,самая лукавая, самая подозрительная, несравненная старая лиса... о, черт побери!.. вы притворяетесь, будто не знаете, что причиной была маленькая племянница с блестящими глазками - нежнейшая, грациознейшая, прелестнейшая... - Альфред! - вмешалась мадам Манталини. - Она всегда права,- примирительно ответил мистер Манталини,- и, если она говорит - пора идти, значит пора, и она идет. А когда она пойдет по улице со своим тюльпаном, женщины будут говорить с завистью: "Какой у нее чертовски красивый муж!", а мужчины будут говорить с восторгом: "Какая у него чертовски красивая жена!" И те и другие будут правы, и те и другие не ошибутся, клянусь жизнью и душой, о, черт побери! В таких и подобных выражениях, не менее разумных и уместных, мистер Манталини попрощался с Ральфом Никльби, поцеловав пальцы своих перчаток, и, продев руку леди под свою, жеманно ее увел. - Так, так,- пробормотал Ральф, бросаясь в кресло.- Этот дьявол опять сорвался с цепи и становится мне поперек дороги. Для этого он и на свет родился. Однажды он мне заявил, что рано или поздно настанет день расплаты. Я из него сделаю пророка, потому что этот день несомненно настанет. - Вы дома? - спросил Ньюмен, неожиданно просунув голову. - Нет! - не менее отрывисто ответил Ральф. Ньюмен втянул голову, до затем снова ее просунул. - Вы уверены, что вас нет дома, а? - сказал Ньюмен. - О чем толкует этот идиот? - резко крикнул Ральф. - Он ждет с тех пор, как те пришли, и, быть может, слышал ваш голос, вот и все,- сказал Ньюмен, потирая руки. - Кто ждет? - спросил Ральф, доведенный до крайней степени раздражения только что услышанной новостью и вызывающим хладнокровием своего клерка. Необходимость дать ответ была утрачена неожиданным появлением человека, о коем шла речь, который, обратив один глаз (ибо у него был только один глаз) на Ральфа Никльби, отвесил множество неуклюжих поклонов и уселся в кресло, положив руки на колени и так высоко подтянув короткие черные штаны, что они едва достигали его веллингтоновских сапог. - Вот так сюрприз! - сказал Ральф, устремив взгляд на посетителя, внимательно присматриваясь к иему и чуть улыбаясь.- Следовало бы мне сразу узнать ваше лицо, мистер Сквирс. _ Ах,- отозвался этот достойный человек,- вы бы лучше его узнали, если бы не случилось всего, что выпало мне на долю. Снимите-ка этого мальчугана с высокого табурета в задней конторе и скажите ему, чтобы он пришел сюда, слышите, любезный? - сказал Сквирс, обращаясь к Ньюмену.- О, он сам слез Мой сын, сэр, маленький Уэкфорд. Что вы о нем скажете, сэр, каков образец питания в Дотбойс-Холле? Разве на нем не готово лопнуть его платье, расползтись швы и отлететь все пуговицы, такой он толстый? Вот это мякоть так мякоть! - воскликнул Сквирс, поворачивая мальчика и тыча пальцем и кулаком в самые пухлые части его особы, к величайшему неудовольствию своего сына и наследника.- Вот это упругость, вот это плотность! Попробуйте-ка его ущипнуть! Не удастся! В каком бы превосходном состоянии ни был юный Сквирс, но он несомненно не отличался такой компактностью, ибо, когда указательный и большой пальцы отца сомкнулись для иллюстрации сделанного предположения, он испустил пронзительный крик и самым натуральным образом потер пострадавшее место. - Тут я его подцепил,- заметил Сквирс, слегка обескураженный,- но это только потому, что сегодня мы рано закусили, а второй раз он еще не завтракал. Но вы его дверью не прищемите, когда он пообедает. Обратите внимание на эти слезы, сэр! - с торжествующим видом сказал Сквирс, пока юный Уэкфорд утирал глаза обшлагом рукава.- Ведь они маслянистые! - У него действительно прекрасный вид,- отозвался Ральф, который из каких-то соображений как будто хотел ублаготворить школьного учителя.- А как поживает миссис Сквирс и как поживаете вы? - Миссис Сквирс, сэр, остается такой, как всегда,- ответил владелец Дотбойса,- мать для этих мальчишек и благословение, утешение и радость для всех, кто ее знает. У одного из наших мальчиков,- он объелся и заболел, такая у них манера,- вскочил на прошлой неделе нарыв. Вы бы посмотрели, как она произвела операцию перочинным ножом! О боже! - сказал Сквирс, испустив вздох и множество раз кивнув головой.- Какое украшение для общества эта женщина! Мистер Сквирс позволил себе на четверть минутки призадуматься, словно упоминание о превосходных качествах леди, естественно, обратило его мысли к мирной деревне Дотбойс, что неподалеку от Грета-Бридж в Йоркшире, а затем он посмотрел на Ральфа, как бы в ожидании, не скажет ли тот что-нибудь. - Вы оправились после нападения этого негодяя? - всведомился Ральф. - Если и оправился, то совсем недавно,- ответил Сквирс.- Я был одним сплошным кровоподтеком, сэр,- сказал Сквирс, притронувшись сначала к корням волос, а затем к носкам сапог,- вот отсюда к досюда. Уксус и оберточная бумага, уксус и оберточная бумага с утра до ночи! Чтобы облепить меня всего, ушло примерно полстопы оберточной бумаги. Когда я лежал, как мешок, у нас в кухне, весь обложенный пластырями, вы бы подумали, что это большой сверток в оберточной бумаге, битком набитый стонами. Громко я стонал, Уэкфорд, или я тихо стонал? - спросил мистер Сквирс, обращаясь к сыну. - Громко,- ответил Уэкфорд. - А мальчики горевали, видя меня в таком ужасном состоянии, Уэкфорд, или они радовались? - сентиментальным тоном спросил мистер Сквирс, - Ра... - Что? - воскликнул Сквирс, круто повернувшись. - Горевали,- ответил сын. - То-то! - сказал Сквирс, угостив его хорошей пощечиной.- В таком случае, вынь руки из карманов и не заикайся, отвечая на вопрос. Не хнычьте, сэр, в конторе джентльмена, а не то я сбегу от моего семейства я никогда к нему не вернусь. А что будет тогда со всеми этими дорогими покинутыми мальчиками, которые вырвутся на волю и потеряют лучшего своего друга? - Вам пришлось прибегнуть к медицинской помощи? - осведомился Ральф. - Да, пришлось,- ответил Сквирс,- и недурной счет представил помощник лекаря; впрочем, я заплатил. Ральф поднял брови с таким видом, который мог выражать либо сочувствие, либо изумление - как угодно было истолковать собеседнику. - Да, заплатил все до последнего фартинга,- подтвердил Сквирс, по-видимому слишком хорошо звавший человека, с которым имел дело, чтобы предположить, что какие бы то ни было обстоятельства побудят его покрыть часть чужих расходов,- И вдобавок ничего не потратил. - Ну? - сказал Ральф. - Ни полпенни,- отозвался Сквирс.- Дело в том, что с наших мальчиков мы берем доплату только на докторов, когда они требуются, да и то, если мы уверены в наших плательщиках, понимаете? - Понимаю,- сказал Ральф. - Прекрасно,- продолжал Сквирс.- Так вот, когда вырос мой счет, мы выбрали пять маленьких мальчиков (сыновья торговцев, из тех, кто непременно заплатит), у которых еще не было скарлатины, и одного из них поселили в доме, где были больные скарлатиной, и он заразился, а потом мы положили четверых остальных спать вместе с ним, они тоже заразились, а тогда пришел доктор и лечил их всех сразу, и мы разложили на них всю сумму моих расходов и прибавили ее к их маленьким счетам, а родители заплатили. Ха-ха-ха! - Недурно придумано! - сказал Ральфт украдкой присматриваясь к школьному учителю. - Еще бы! - отозвался Сквирс.- Мы всегда так делаем. Когда миссис Сквирс производила на свет вот этого самого маленького Уэкфорда, мы пропустили через коклюш шестерых мальчиков, и расход на миссис Сквирс, включая месячное жалованье сиделке, разделили между ними. Ха-ха-ха! Ральф никогда не смеялся, но сейчас он по мере сил воспроизвел нечто, наиболее приближающееся к смеху, и, выждав, пока мистер Сквирс не насладился всласть своей профессиональной шуткой, спросил, что привело его в город. - Хлопотливое судебное дело,- ответил Сквирс, почесывая голову,связанное с тем, что они называют нерадивым отношением к питомцу. Не знаю, что им нужно. Мальчишка был выпущен на самое лучшее пастбище, какое только есть в наших краях. У Ральфа был такой вид, будто это замечание ему не совсем понятно. - Ну да, на пастбище,- повысив голос, повторил Сквирс, считая, что если Ральф его не понял, значит он глух.- Если мальчишка становится вялым, ест без аппетита, мы переводим его на другую диету - ежедневно выпускаем его на часок на соседское поле репы, а иногда, если случай деликатный, то на поле репы и на морковные гряды попеременно, и позволяем ему есть, сколько он захочет. Нет лучшей земли в графстве, чем та, на которой пасся этот испорченный мальчишка, а он возьми да и схвати простуду, и несварение желудка, и мало ли что еще, а тогда его друзья возбуждают судебное дело против меня! Вряд ли вы могли бы предположить, что неблагодарность людская заведет их так далеко, не правда ли? - добавил Сквирс, нетерпеливо заерзав на стуле, как человек, несправедливо обиженный. - Действительно, неприятный случай,- заметил Ральф. - Вот это вы сущую правду сказали! - подхватил Сквирс.- Думаю, что нет на свете человека, который бы любил молодежь так, как люблю ее я. В настоящее время в Дотбойс-Холле собралось молодежи на сумму восемьсот фунтов в год. Я бы принял и на тысячу шестьсот фунтов, если бы мог найти столько учеников, и к каждым двадцати фунтам относился бы с такой любовью, с какой ничто сравниться не может! - Вы остановились там, где и в прошлый раз? - спросил Ральф. - Да, мы у "Сарацина",- ответил Сквирс,- и так как до конца полугодия ждать осталось недолго, мы там задержимся, пока я не соберу деньги и, надеюсь, еще нескольких новых мальчиков. Я привез маленького Уэкфорда нарочно для того, чтобы его показывать родителям и опекунам. На этот раз я думаю поместить его на рекламе. Посмотрите на этого мальчика - ведь он тоже ученик! Ну, не чудо ли упитанности этот мальчик? - Я бы хотел сказать вам два слова,- заметил Ральф, который некоторое время и говорил и слушал как будто машинально. - Столько слов, сколько вам угодно, сэр,- отозвался Сквирс.- Уэкфорд, ступай поиграй в задней конторе и поменьше возись, не то похудеешь, а это не годится. Нет ли у вас такой штуки, как два пенса, мистер Никльби? - спросил Сквирс, позвякивая связкой ключей в кармане сюртука и бормоча что-то о том, что у него найдется только серебро. - Как будто... есть,- очень медленно сказал Ральф и после долгих поисков в ящике конторки извлек пенни, полпенни и два фартинга. - Благодарю,- сказал Сквирс, отдавая их сыну.- Вот! Пойди купи себе пирожок - клерк мистера Никльби покажет тебе где - и помни, купи жирный. От теста,- добавил Сквирс, закрывая дверь за юным Уэкфордом,- у него кожа лоснится, а родители думают, что это признак здоровья. Дав такое объяснение и скрепив его особо многозначительным взглядом, мистер Сквирс подвинул стул так, чтобы расположиться против Ральфа на небольшом расстоянии, и, поместив стул к полному своему удовлетворению, уселся. - Слушайте меня внимательно,- сказал Ральф, слегка наклоняясь вперед. Сквирс кивнул. - Я не думаю, что вы такой болван,- сказал Ральф,- чтобы с готовностью простить или забыть совершенное над вами насилие и огласку? - Как бы не так, черт побери! - резко сказал Сквирс. - Или упустить случай уплатить с процентами, если таковой вам представится? - продолжал Ральф. - Дайте мне его и увидите,- ответил Сквирс. - Уж не это ли заставило вас зайти ко мне? - спросил Ральф, взглянув на школьного учителя. - Н-н-нет, этого бы я не сказал,- ответил Сквирс.- Я думал... если у вас есть возможность предложить мне, кроме той пустячной суммы, какую вы прислали, некоторую компенсацию... - Ax, вот что! - воскликнул, перебивая его, Ральф.- Можете не продолжать. После длинной паузы, в течение которой Ральф, казалось, был погружен в созерцание, он нарушил молчание вопросом: - Что это за мальчик, которого он увел с собой? Сквирс назвал фамилию. - Маленький он или большой, здоровый или хилый, смирный или буян! Говорите,- приказал Ральф. - Ну, он не так уж мал,- ответил Сквирс,- то есть, знаете ли, не так уж мал для мальчика... - Иными словами он, должно быть, уже не маленький? - перебил Ральф. - Да,- бойко ответил Сквирс, как будто этот намек доставил ему облегчение,- ему, пожалуй, лет двадцать. Но тем, кто его не знает, он не покажется таким взрослым, потому что у него вот здесь кое-чего не хватает,он хлопнул себя по лбу.- Никого, понимаете ли, нет дома, сколько бы вы ни стучали. - А вы, разумеется, частенько стучали? - пробормотал Ральф. - Частенько,- с усмешкой заявил Сквирс. - Когда вы письменно подтвердили получение этой, как вы выражаетесь, пустячной суммы, вы мне написали, что его друзья давным-давно его покинули и у вас нет никакого ключа, никакой нити, чтобы установить, кто он такой. Правда ли это? - На мою беду, правда,- ответил Сквирс, становясь все более и более развязным и фамильярным по мере того, как Ральф с меньшей сдержанностью продолжал расспросы.- По записям в моей книге прошло четырнадцать лет с тех пор, как неизвестный человек привел его ко мне осенним вечером и оставил у меня, уплатив вперед пять фунтов пять шиллингов за первую четверть года. Тогда ему могло быть лет пять-шесть, не больше. - Что вы еще о нем знаете? - спросил Ральф. - С сожалением должен сказать, что чертовски мало,- ответил Сквирс.Деньги мне платили лет шесть или восемь, а потом перестали. Тот парень дал свой лондонский адрес, но, когда дошло до дела, конечно никто ничего о нем не знал. И вот я оставил мальчишку из... из... - Из милости?-сухо подсказал Ральф. - Совершенно верно, из милости,- подтвердил Сквирс, потирая руки.- А когда он только-только начал приносить какую-то пользу, является этот негодяй, молодой Никльби, и похищает его. Но самое досадное и огорчительное во всей этой истории то,- сказал Сквирс, понизив голос и придвигая свой стул ближе к Ральфу,- что именно теперь о нем начали, наконец, наводить справки; не у меня, а окольным путем, в нашей деревне. И вот, как раз тогда, когда я, пожалуй, мог бы получить все, что мне задолжали, а быть может,- кто знает, такие вещи в нашем деле случались,- еще и подарок, если бы спровадил его к какому-нибудь фермеру или отправил в плавание, чтобы он не покрыл позором своих родителей, если... если допустить, что он незаконнорожденный, как многие из наших мальчиков... черт бы меня побрал,- как раз в это время мерзавец Никльби хватает его средь бела дня и все равно что очищает мой карман! - Скоро мы оба с ним посчитаемся,- сказал Ральф, положив руку на плечо йоркширского учителя. - Посчитаемся! - повторил Сквирс.- И я бы охотно дал ему в долг. Пусть вернет, когда сможет. Хотел бы я, чтобы он попался в руки миссис Сквирс! Боже мой! Она бы его убила, мистер Никльби. Для нее это все равно что пообедать. - Мы об этом еще потолкуем,- сказал Ральф.- Мне нужно время, чтобы это обдумать. Ранить его в его привязанностах и чувствах... Если бы я мог нанести ему удар через этого мальчика... - Бейте его, как вам угодно, сэр,- перебил Сквирс,- только наносите удар посильнее, вот и все. А затем будьте здоровы!.. Эй! Достаньте-ка с гвоздя шляпу этого мальчика и снимите его с табурета, слышите? Выкрикнув эти приказания Ньюмену Ногсу, мистер Сквирс отправился в маленькую заднюю контору и с родительской заботливостью надел своему отпрыску шляпу, в то время как Ньюмен с пером за ухом сидел, застывший и неподвижный, на своем табурете, глядя в упор то на отца, то на сына. - Красивый мальчик, не правда ли? - сказал Сквирс, слегка склонив голову набок и отступив к конторке, чтобы лучше оценить пропорции маленького Уэкфорда. - Очень,- сказал Ньюмен. - Неплохо упитан, а?- продолжал Сквирс.- У него жиру хватит на двадцать мальчиков. - А!- воскликнул Ньюмен, внезапно приблизив свое лицо к лицу Сквирса.У него хватит... жиру на двадцать мальчиков!.. Больше! Он все себе забрал! Да поможет бог остальным! Ха-ха! О боже! Произнеся эти отрывистые замечания, Ньюмен бросился к своей конторке и начал писать с поразительней быстротой. - Что такое на уме у этого человека? - покраснев, вскричал Сквирс.- Он пьян? Ньюмен ничего не ответил. - Он с ума сошел? - осведомился Сквирс. Но по-прежнему у Ньюмена был такой вид, как будто он не сознавал, что здесь кто-нибудь находится, кроме него; поэтому мистер Сквирс утешился замечанием, что он и пьян и с ума сошел, и с такими прощальными словами увел своего многообещающего сынка. По мере того как Ральф Никльби начинал подмечать у себя зарождающийся интерес к Кэт, ненависть его к Николасу усиливалась. Возможно, что во искупление своей слабости, выражавшейся в приязни к одному человеку, он считал необходимым еще глубже ненавидеть другого; во всяком случае, так развивались его чувства. Знать, что ему бросают вызов, гнушаются им, убеждают Кэт в том, что он гнусен, знать, что ей внушают ненависть и презрение к нему и учат считать прикосновение его отравой, а общение с ним - позором, знать все это и знать, что виновником был тот же бедный юноша-родственник, который стал хулить его при первой же их встрече и с тех пор открыто выступал против него и его не страшился,- все это распалило его скрытую ненависть до таких пределов, что он воспользовался бы любым средством для утоления ее, если бы нашел путь к немедленной расплате. Но, к счастью для Николаса, Ральф Никльби этого пути не видел; и хотя он размышлял до самого вечера и, несмотря на повседневные дела, не переставал задумываться об этом одном тревожащем его предмете,- однако, когда настала ночь, его преследовала все та же мысль, и он тщетно думал все об одном и том же. - Когда мой брат был в его возрасте,- говорил себе Ральф,- меня впервые начали сравнивать е братом, и всегда не в мою пользу. Он был прямодушным, смелым, щедрым, веселым, а я - хитрым скрягой с холодной кровью, у которого одна страсть - любовь к сбережениям, и одно желание - жажда наживы. Я об этом вспомнил, когда в первый раз увидел этого мальчишку. Теперь я припоминаю еще лучше. Он занимался тем, что разрывал на мельчайшие кусочки письмо Николаса, и при этих словах швырнул их, и они рассыпались дождем. - Когда я отдаюсь таким воспоминаниям,- с горькой улыбкой продолжал Ральф,- они надвигаются на меня со всех сторон. Если есть люди, притворяющиеся, будто презирают власть денег, я должен показать им, какова она. И, придя в приятное состояние духа, располагающее ко сну, Ральф Никльби отправился спать. ГЛАВА XXXV, Смайка представляют миссис Никльби и Кэт. Николас в свою очередь завязывает новое знакомство. Более светлые дни как будто настают для семьи Устроив мать и сестру в квартире добросердечной миниатюристки и удостоверившись, что сэру Мальбери Хоуку не грозит опасность распрощаться с жизнью, Николас начал подумывать о бедном Смайке, который, позавтракав с Ньюменом Ногсом, сидел безутешный в комнате этого превосходного человека, ожидая с большой тревогой дальнейших сведений о своем покровителе. "Так как он будет одним из членов нашего маленького семейного кружка, где бы мы ни жили и что бы судьба нам ни готовила,- думал Николас,- я должен представить беднягу со всеми церемониями. Они будут добры к нему ради него самого, а если и не в такой степени, как мне бы хотелось, то хотя бы ради меня". Николас сказал "они", но его опасения ограничивались одной особой. Он не сомневался в Кэт, но знал странности своей матери и был не совсем уверен в том, что Смайку удастся снискать расположение миссис Никльби. "Впрочем,- подумал Николас, отправляясь в путь с такими добрыми намерениями,- она не сможет не привязаться к нему, когда узнает, какое он преданное создание, а так как это открытие она должна сделать очень скоро, то срок его испытания окажется короткими. - Я боялся, что с вами опять что-нибудь случилось,- сказал Смайк, придя в восторг при виде своего друга.- Время тянулось так медленно, что я испугался, не пропали ли вы. - Пропал! - весело воскликнул Николас.- Обещаю вам, что вы не так легко от меня отделаетесь. Я еще тысячи раз буду выплывать на поверхность, и чем сильнее меня толкнут, тем быстрее я вынырну, Смайк! Но идемте, я должен отвести вас домой. - Домой? - пробормотал Смайк, пугливо попятившись. - Да,- ответил Николас, беря его под руку.- А в чем дело? - Когда-то я этого ждал,- сказал Смайк,- днем и ночью, днем и ночью, много лет. Я тосковал о доме, пока не измучился и не зачах от горя... Но теперь... - Что же теперь? - спросил Николас, ласково заглядывая ему в лицо.- Что теперь, дружище? - Я бы не расстался с вами ни для какого дома на Земле,- ответил Смайк, пожимая ему руку,- кроме одного, кроме одного. Мне не дожить до старости, и если бы ваши руки положили меня в могилу и я знал перед смертью, что иногда вы будете приходить и смотреть на могилу с вашей доброй улыбкой, в летнюю пору, когда вокруг все живет - не мертво, как я,- я мог бы уйти в этот дом почти без слез. - Зачем вы так говорите, бедный мальчик, если вы счастливы со мной? - сказал Николас. - Потому что тогда изменился бы я, а не те, кто меня окружает. И, если меня забудут, я этого никогда не узнаю,- ответил Смайк.- На кладбище мы все равны, но здесь никто не похож на меня. Я жалкое существо, и это я хорошо знаю. - Вы нелепое, глупое существо! - весело отозвался Николас.- Если вы это хотели сказать, я готов с вами согласиться. И с таким унылым видом появиться в обществе леди! Да еще перед моей хорошенькой сестрой, о которой вы меня так часто расспрашивали! Так вот какова ваша йоркширская галантность! Стыдитесь! Стыдитесь! Смайк повеселел и улыбнулся. - Когда я говорю о доме,- продолжал Николас,- я говорю о моем доме, который, конечно, также и ваш. Будь он ограничен какими-то определенными четырьмя стенами и крышей, богу известно, я бы затруднился сказать, где он находится. Но не это я имел в виду. Говоря о доме, я говорю о том месте, где, за неимением лучшего, собрались те, кого я люблю; и будь это цыганский шатер или сарай, я все равно называл бы его этим славным именем. Итак, в мой нынешний дом, который, как бы велики ни были ваши опасения, не устрашит вас ни грандиозностью, ни великолепием! С этими словами Николас взял своего приятеля под руку и, продолжая говорить в том же духе и показывая ему по дороге все, что могло развлечь и заинтересовать его, направился к дому мисс Ла-Криви. - Кэт,- сказал Николас, входя в комнату, где его сестра сидела одна,вот мой верный друг и преданный спутник; я прошу тебя принять его. Сначала бедный Смайк робел и смущался, но когда Кэт подошла к нему и ласково, нежным голосом сказала, как хотелось ей увидеть его после рассказов брата и как должна она благодарить его за помощь Николасу во время тяжелых превратностей судьбы, он начал колебаться, заплакать ему или не заплакать, и пришел в еще большее смятение. Однако он ухитрился выговорить прерывающимся голосом, что Николас - единственный его друг и что он готов жизнь отдать, чтобы помочь ему; а Кэт, хотя она и была такой доброй и внимательной, казалось, вовсе не замечала его терзаний и замешательства, так что он почти тотчас же оправился и почувствовал себя дома. Затем вошла мисс Ла-Криви, и Смайк был представлен также и ей. И мисс Ла-Криви тоже была очень доброй и удивительно много говорила - не со Смайком, потому что это бы его сначала смутило, но с Николасом и его сестрой. Немного спустя она начала изредка обращаться и к Смайку; спрашивала его, может ли он судить о сходстве, и думает ли он, что она, мисс Ла-Криви, похожа на том портрете в углу, и не лучше ли было бы, если бы она изобразила себя на портрете на десять лет моложе, и не думает ли он, что молодые леди и на портрете и в жизни интереснее, чем старые. И много еще она острила и шутила так весело и с таким добродушием, что Смайку она показалась самой любезной леди, какую случалось ему видеть,- любезнее даже, чем миссис Граден из театра мистера Винсента Крамльса, хотя и та была любезной леди и говорила если не больше, то во всяком случае громче, чем мисс Ла-Криви. Наконец дверь снова отворилась, и вошла леди в трауре, а Николас, нежно поцеловав леди в трауре и назвав мамой, повел ее к стулу, с которого поднялся Смайк, когда она вошла в комнату. - У вас всегда было доброе сердце и горячее желание помочь тем, кто в том нуждается, дорогая мама,- сказал Николас,- вот почему, я знаю, вы будете расположены к нему. - Разумеется, дорогой мой Николас,- отвечала миссис Никльби, пристально глядя на своего нового знакомого и кланяясь ему, пожалуй, более величественно, чем того требовали обстоятельства,- разумеется, любой из твоих друзей имеет - и, натурально, так и надлежит быть - все права на радушный прием у меня, и, конечно, я считаю большим удовольствием познакомиться с человеком, в котором ты заинтересован. В этом не может быть никаких сомнений, решительно никаких, ни малейших,- сказала миссис Никльби.Тем не менее я должна сказать, Николас, дорогой мой, как говаривала твоему бедному дорогому папе, когда он приводил джентльменов к обеду, а в доме ничего не было, что если бы твой друг пришел третьего дня - нет,- я имею в виду не третьего дня, пожалуй, мне бы следовало сказать два года назад,мы имели бы возможность принять его лучше. После таких замечаний миссис Никльби повернулась к дочери и громким шепотом осведомилась, думает ли джентльмен остаться ночевать. - Потому что в таком случае, Кэт, дорогая моя,сказала миссис Никдьби,я не знаю, где можно уложить его спать, и это сущая правда. Кэт подошла к матери и без малейших признаков досады или раздражения шепнула ей на ухо несколько слов. - Ах, Кэт, дорогая моя,- сказала миссис Ннкльби, отодвигаясь,- как ты меня щекочешь! Конечно, я это и без твоих слов понимаю, моя милочка, и я так и сказала - Николасу, и я очень довольна. Ты мне не говорил, Николас, дорогой мой,- добавила миссис Никльби, оглянувщись уже не с такой чопорностью, какую раньше на себя напустила,- как зовут твоего друга. - Его фамилия Смайк, мама,- ответил Николас. Эффект этого сообщения отнюдь нельзя было предвидеть; но как только было произнесено, это имя, миссис Никльби упала в кресло и залилась слезами. - Что случилось?- воскликнул Николас, бросившись поддержать ее. - Это так похоже на Пайка!- вскричала миссис -Никльби.- Совсем как Пайк! О, не разговаривайте со мной - сейчас мне будет лучше! Проявив всевозможные симптомы медленного удушения во всех его стадиях и выпив чайную ложку воды из полного стакана и расплескав остальное, миссис Никльби почувствовала себя лучше и со слабой улыбкой заметила, что, конечно, она вела себя очень глупо. - Это у нас семейное, такая слабость,- сказала миссис Никльби,- так что, разумеется, меня нельзя в этом винить. Твоя бабушка, Кэт, была точь-в-точь такая же. Легкое возбуждение, пустячная неожиданность - и она тотчас падала в обморок. Я частенько слыхала, как она рассказывала, будто еще до замужества своего она однажды свернула за угол на Оксфорд-стрит и вдруг налетела на своего собственного парикмахера, который, повидимому, убегал от медведя*. От неожиданности она мгновенно упала в обморок. А впрочем, погодите!- добавила миссис Никльби, приостановившись, чтобы подумать.- Позвольте мне припомнить, не ошибаюсь ли я. Парикмахер ли убегал от медведя, или медведь убегал от парикмахера? Право же, я сейчас не могу вспомнить, но знаю, что парикмахер был очень красивый мужчина и настоящий джентльмен по манерам; словом, это не имеет отношения к рассказу. С этой минуты миссис Никльби, незаметно предавшись воспоминаниям о прошлом, пришла в более приятное расположение духа и, непринужденно меняя темы разговора, принялась рассказывать различные истории, в такой же мере связанные с данным случаем. - Мистер Смайк родом из Йоркшира, Николас, дорогой мой? - спросила после обеда миссис Никльби, некоторое время не нарушавшая молчания. - Совершенно верно, мама,- ответил Николас.Вижу, вы не забыли его печальной истории. - О боже, нет! - воскликнула миссис Никльби.- Ах, действительно, печальная история! Вам не случалось, мистер Смайк, обедать у Гримбля из Гримбль-Холла, где-то в Норт-Райдинге?* - осведомилась, обращаясь к нему, добрая леди.- Очень гордый человек сэр Томас Гримбль. У него шесть взрослых очаровательных дочерей и прелестнейший парк в графстве. - Дорогая мама,- вмешался Николас,- неужели вы полагаете, что жалкий пария из йоркширской школы получает пригласительные билеты от окрестной знати и дворянства? - Право же, дорогой мой, я не понимаю, что в этом такого из ряда вон выходящего,- сказала миссис Никльби.- Помню, когда я была в школе, я всегда ездила по крайней мере дважды в полугодие к Хоукинсам в Тоунтон-Вэл, а они гораздо богаче, чем Гримбли, и породнились с ними благодаря брачным союзам; итак, ты видишь, что в конце концов это не так уж невероятно. Разбив с таким триумфом Николаса, миссис Никльби вдруг забыла фамилию Смайка и обнаружила непреодолимую склонность называть его мистером Сламонсом, каковое обстоятельство она приписала поразительному сходству в звучании обоих имен - оба начинались с "С" и вдобавок писались через "м". Но если и могли возникнуть какие-нибудь сомнения касательно этого пункта, то не было никаких сомнений, что Смайк оказался превосходнейшим слушателем, что имело большое значение, способствуя наилучшим отношениям между ними и побудив миссис Никльби высказать высокое мнение о его характере и уменье держать себя. Итак, самые дружеские чувства объединили членов маленького кружка; в понедельник утром Николас отлучился на короткое время, чтобы серьезно подумать о положении своих дел и, если удастся, избрать какой-нибудь род деятельности, который дал бы ему возможность поддерживать тех, кто всецело зависел от его трудов. Не раз приходил ему на ум мистер Крамльс, но, хотя Кэт была знакома со всей историей его отношений с этим джентльменом, мать его ничего не знала, и он предвидел тысячу досадливых возражений с ее стороны, если бы стал искать пропитания на сцене. Были у него и более веские основания не возвращаться к этому образу жизни. Не говоря уже о скудном и случайном заработке и его собственном глубоком убеждении, что у него нет надежды отличиться даже в качестве провинциального актера, может ли он возить сестру из города в город и с места на место и лишить ее общения с людьми, кроме тех, с кем он принужден будет встречаться, почти не делая выбора? - Это не годится,- покачав головой, сказал Николас.- Нужно испробовать что-нибудь другое. Легче было принять такое решение, чем привести его в исполнение. О жизни он знал лишь то, что успел узнать за время своих коротких испытаний; он отличался в достаточной мере пылкостью и опрометчивостью (свойствами довольно натуральными в его возрасте), денег у него было очень мало, а друзей еще меньше,- что мог он предпринять? - Ей-ей, попробую-ка я опять пойти в контору по найму,- сказал Николас. Быстро отправившись в путь, он улыбнулся, потому что бранил себя мысленно за свою стремительность. Однако насмешки над самим собой не заставили его отказаться от этого намерения, и он шел дальше, рисуя себе по мере приближения к цели различные блестящие перспективы, как возможные, так и несбыточные, и, пожалуй, не без основания почитая большим счастьем, что он наделен таким жизнерадостным и сангвиническим темпераментом. На вид контора была точь-в-точь такой, как в тот день, когда он в последний раз там был, и даже, за двумя-тремя исключениями, в окне красовались как будто те же самые объявления, какие он видел раньше. Здесь были те же безупречные хозяева, нуждавшиеся в добродетельных слугах, и те же добродетельные слуги, нуждавшиеся в безупречных хозяевах, и те же великолепные поместья для вложения в них капитала, и те же огромные капиталы для вложения в поместья - короче говоря, все те же блестящие возможности для людей, желающих нажить состояние. И самым поразительным доказательством национального благополучия был тот факт, что так долго ие являлись люди, чтобы воспользоваться такими благами. Когда Николас остановился перед окном, случилось, что какой-то старый джентльмен остановился тут же; Николас, скользя взглядом по оконному стеклу слева направо в поисках объявления, которое подошло бы ему в его положении, обратил внимание на наружность этого старого джентльмена и непроизвольно отвел взгляд от окна, чтобы посмотреть на него внимательнее. Это был коренастый старик в широкополом синем фраке, просторном, без талии; его толстые ноги были облечены в короткие темные штаны и длинные гетры, а голова защищена широкополой, с низкой тульей шляпой, какую можно увидеть на зажиточном скотоводе. Фрак его был застегнут, а двойной подбородок с ямочкой покоился в складках белого галстука - не одного из этих ваших туго накрахмаленных апоплексических галстуков, а хорошего, свободного, старомодного белого шейного платка,в котором человек может лечь спать и не почувствовать ни малейшего неудобства. Но особенно привлекли внимание Николаса глаза старого джентльмена: не бывало еще на свете таких ясных, искрящихся, честных, веселых глаз. Он стоял, глядя вверх, одну руку засунув в вырез фрака, a другою перебирая старомодную золотую цепочку от часов, голову слегка склонив набок,- причем шляпа склонилась чуточку ниже, чем голова (но, очевидно, это была случайность, а не обычная его манера носить шляпу),- с такой приятной улыбкой, мелькавшей на губах, и с таким забавным выражением лукавства, наивности, мягкосердечия и добродушия, освещавшим его веселое старое лицо, что Николас охотно стоял бы тут и смотрел на него до вечера, забыв на время, что на свете можно встретить озлобленный ум или сердитую физиономию. Но даже сколько-нибудь удовлетворить это желание было невозможно, ибо, хотя старик как будто, и не подозревал, что является объектом наблюдения, он случайно взглянул на Николаса, и тот, опасаясь вызвать неудовольствие, немедленно вернулся к изучению окна. Однако старый джентльмен продолжал стоять, переводя взгляд с одного объявления на другое, и Николас не мог удержаться, чтобы снова не посмотреть ему в лицо. В этом странном и своеобразном лице было что-то невыразимо привлекательное, и такие лучезарные морщинки собирались у уголков его рта и глаз, что смотреть на него было не только развлечением, но подлинным удовольствием и наслаждением. И потому не чудо, что старик не один раз ловил Николаса за этим занятием. В таких случаях Николас краснел и смущался, потому что, сказать по правде, он начал подумывать, не ищет ли незнакомец клерка или секретаря, и, когда у него мелькнула эта мысль, он почувствовал себя так, будто старый джентльмен должен был ее угадать. Рассказывать обо всем этом приходится долго, но в действительности прошло не больше двух минут. Когда незнакомец собрался уходить, Николас снова встретил его взгляд и в замешательстве пробормотал какое-то извинение. - Вы меня ничуть не обидели... Ничуть! - сказал старик. Это было сказано таким дружеским тоном,- и голос был как раз такой, какой должен быть у подобного человека, и столько было сердечности в обращении, что Николае расхрабрился а снова заговорил. - Как много прекрасных возможностей, сэр! - сказал он с полуулыбкой, указывая на окно. - Полагаю, многие, желающие и жаждущие получить место, очень часто это думали,- отозвался старик.- Бедные, бедные! С этими словами он отошел, но видя, что Николас с намеревается еще что-то сказать, добродушно замедлил шаги, словно ему не хотелось его обрывать. После недолгого колебания, какое случается наблюдать, когда два человека обменялись кивком на улице и оба не знают, разойтись им или остаться и поговорить, Николас очутился рядом со стариком. - Вы собирались заговорить, молодой джентльмен. Что вы хотели сказать? - Я почти надеялся... Я хочу сказать-думал, что вы преследовали какую-то цель, знакомясь с этими объявлениями,- ответил Николас. - Так, так. Какую же цель, какую цель? - подхватил старик, хитро посматривая на Николаса.- Вы подумали, что я ищу место? А? Вы это подумали? Николас покачал головой. - Ха-ха! - засмеялся старый джентльмен, потирая руки, словно он мыл их.- Мысль натуральная во всяком случае, раз вы видели, как я глазею на эти объявления. Я то же самое подумал сначала о вас. Честное слово, подумал. - Если бы вы и сейчас так думали, сэр, вы бы недалеко ушли от истины,отозвался Николас. - Как? - воскликнул старик, осматривая его с головы до ног.- Что? Ах, боже мой! Нет, нет. Благовоспитайный молодой человек дошел до такой крайности! Нет, нет, нет, нет! Николас поклонился и, пожелав ему доброго утра, повернул назад. - Постойте,- сказал старик, поманив его в боковую улицу, где они могли беседовать более спокойно.- Что вы имеете в виду? Что вы имеете в виду? - Только то, что ваше доброе лицо и обращение, столь не похожие на все, что мне доводилось до сих пор видеть, толкнули меня к признанию, которое мне бы и в голову не пришло сделать кому бы то ни было еще в этих дебрях Лондона,- ответил Николас. - Дебри! Да, верно, верно! Это действительно дебри,- с большим оживлением сказал старик.- Когда-то и для меня это были дебри. Я пришел сюда босиком... Я этого никогда не забываю. Слава богу! И он приподнял шляпу и принял очень серьезный вид. - В чем дело?.. Что такое?.. Как это все произошло? - спросил старик, положив руку на плечо Николасу и идя с ним по улице.- Вы... э? - Он коснулся пальцем рукава его черной одежды.- Вы это по ком, а? - По отцу,- ответил Николас. - А! - быстро подхватил старый джентльмен.- Плохо для молодого человека лишиться отца. Овдовевшая мать, быть может? Николас вздохнул. - Братья и сестры, а? - Одна сестра,- отозвался Николас. - Бедняжка, бедняжка! И вы, должно быть, ученый? - сказал старик, пристально всматриваясь в лицо молодого человека. - Я получил довольно приличное образование,- сказал Николас. - Дело хорошее,- сказал старый джентльмен.- Образование - великое дело, величайшее дело!.. Я никогда никакого не получал. Тем больше я восхищаюсь им у других. Прекрасное дело... Да, да. Расскажите еще что-нибудь о себе. Дайте мне послушать всю вашу историю. Это не назойливое любопытство - нет, нет, нет! Было что-то столь искреннее и простодушное в тоне, каким все это было сказано, и такое полное пренебрежение всеми условными правилами сдержанности и холодности, что Николас не мог ничего возразить. На людей, у которых есть какие-нибудь подлинно хорошие качества, ничто не действует столь заразительно, как сердечная целомудренная откровенность. Николас заразился мгновенно и без умолчаний рассказал обо всех основных событиях своей жизни, скрыв только имена и, по возможности, вскользь коснувшись поведения дяди по отношению к Кэт. Старик слушал с величайшим вниманием и, когда он кончил, нетерпеливо продел его руку , под свою. - Ни слова больше! Ни слова!- сказал, он.- Идемте со мной. Мы не должны терять ни минуты. Говоря это, старый джентльмен потащил его назад на Оксфорд-стрит и, остановив омнибус, ехавший в Сити, впихнул туда Николаса и сам последовал за ним. Казалось, он был в крайнем возбуждении и беспокойстве, и каждый раз, когда Николас пробовал что-то сказать, перебивал его: - Ни слова, ни слова! Ни под каким видом! Ни слова! Поэтому молодой человек счел наилучшим больше ему не перечить. Итак, они отправились в Сити, сохраняя молчание, и чем дальше они ехали, тем больше недоумевал Николас, каков может быть исход этого приключения. Когда они подъехали к Банку*, старый джентльмен вышел очень проворно и, снова взяв под руку Николаса, повлек его по Треднидл-стрит и какими-то переулками и проходами направо, пока они, наконец, не вышли на тихую и тенистую маленькую площадь. Он повел его к самому старому и самому чистенькому на вид торговому. дому. Единственная надпись на двери гласила: "Чирибл, братья", но, бросив быстрый взгляд на лежавшие вокруг тюки, Николас предположил, что братья Чирибд - купцы, ведущие торговлю с Германией. Пройдя через склад, где все указывало на процветающую торговлю, мистер Чирибл (ибо таковым считал его Николас, судя по тому уважению, какое ему свидетельствовали кладовщики и грузчики, когда он проходил мимо них) повел его в маленькую, разделенную перегородкой контору, похожую на большой стеклянный ящик, а в конторе сидел - без единой пылинки и пятнышка, словно его поместили в стеклянный ящик, накрыли крышкой и с той поры он оттуда не выходил - дородный пожилой широколицый клерк в серебряных очках и с напудренной головой. - Мой брат у себя, Тим? - спросил мистер Чирибл так же приветливо, как он обращался к Николасу. - Да, сэр,- ответил дородный клерк, поднимая очки на своего патрона, а глаза на Николаса,- но у него мистер Триммерс. - А! По какому делу он пришел, Тим? - спросил мистер Чирибл. - Он собирает по подписке на вдову и детей человека, который погиб сегодня утром в ост-индских доках*, сэр,- ответил Тим.- Его придавил бочонок с сахаром, сэр. - Триммерс хороший человек,- с жаром сказал мистер Чирибл.- Он добрая душа. Я очень признателен Триммерсу. Триммерс один из наших лучших друзей. Он сообщает нам о тысяче случаев, о которых мы сами никогда бы не узнали. Я очень признателен Триммерсу. Говоря это, мистер Чирибл с наслаждением потер руки, и, так как в этот момент в дверях показался мистер Триммерс, направлявшийся к выходу, он бросился вслед за ним и схватил его за руку. - Тысяча благодарностей, Триммерс, десять тысяч благодарностей! Я это рассматриваю как дружескую услугу с вашей стороны, да, как дружескую услугу,- сказал мистер Чирибл, увлекая его в угол, чтобы не было слышно.Сколько детей осталось и что дал мой брат Нэд, Триммерс? - Детей осталось шестеро, а ваш брат дал нам двадцать фунтов,-ответил джентльмен. - Мой брат Нэд хороший человек, и вы тоже хороший человек, Триммерс,сказал старик, с горячностью пожимая ему обе руки.- Запишите и меня на двадцать... или... подождите минутку, подождите минутку! Не следует выставлять себя напоказ: запишите меня на десять фунтов и Тима Линкинуотера на десять фунтов. Чек на двадцать фунтов для мистера Триммерса, Тим. Да благословит вас бог, Триммерс... Заходите на этой неделе пообедать с нами; для вас всегда найдется прибор, а мы будем очень рады. Так-то, дорогой мой сэр... Чек от мистера Линкинуотера, Тим. Придавило бочонком с сахаром, и шестеро ребятишек! Ах, боже мой, боже мой! Продолжая говорить в том же духе со всей живостью, на какую он был способен, чтобы предотвратить дружеские возражения сборщика против такой крупной суммы пожертвования, мистер Чирибл повел Николаса, удивленного и растроганного тем, что он видел и слышал за это короткое время, к полуоткрытой двери, ведущей в смежную комнату. - Брат Нэд! - окликнул мистер Чирибл, постучав согнутым пальцем, и остановился, прислушиваясь.- Ты занят, дорогой брат, или у тебя найдется время перемолвиться со мной двумя словами? - Брат Чарльз, дорогой мой,- отозвался из комнаты голос, столь похожий на только что прозвучавший, что Николас вздрогнул и готов был подумать, что это тот же самый голос,- не задавай мне никаких вопросов и входи немедля. Они вошли без дальнейших разговоров. Како