тот благоговел перед нею, словно перед какими-то таинственными вратами, и, взявшись за звонок, сразу же переставал насвистывать. Когда Нелл приблизилась к этой страшной калитке, она медленно, со скрипом повернулась на петлях, и из скрывающейся за нею тенистой аллеи появились пара за парой молодые девицы с открытыми книжками, а кто и с зонтиком в руках. Эту внушительную процессию замыкала сама мисс Монфлэтерс с сиреневым шелковым зонтиком и с двумя улыбающимися учительницами по бокам, которые смертельно ненавидели друг друга и были душой и телом преданы мисс Монфлэтерс. Сконфуженная взглядами и перешептыванием девиц, Нелл потупилась, пропуская их мимо себя, а когда с ней поравнялась мисс Монфлэтерс, учтиво присела и подала этой леди маленькую пачку афиш. Та приняла ее и скомандовала, чтобы процессия остановилась. - Ты как будто из паноптикума? - спросила мисс Монфлэтерс. - Да, сударыня, - ответила Нелл, густо краснея, потому что девицы столпились вокруг нее и она стала центром всеобщего внимания. - А тебе не кажется, - сказала мисс Монфлэтерс, которая легко выходила из себя и пользовалась каждым удобным случаем, чтобы запечатлеть ту или иную мораль в нежных умах своих воспитанниц, - Тебе не кажется, что ни одна порядочная девочка не согласилась бы служить в паноптикуме? Бедняжке Нелл никогда не приходилось рассматривать свое положение в таком свете, и она растерянно молчала, все гуще и гуще заливаясь краской. - Разве ты не понимаешь, - продолжала мисс Монфлэтерс, - что это неприлично, невежественно и противно мудрым предначертаниям природы, которая вложила в нас добрые задатки затем, чтобы мы развивали их в себе путем неустанного совершенствования. Обе учительницы почтительным шепотом подтвердили эту истину и с торжеством уставились на Нелли, видимо, полагая, что такой удар сразит ее. Потом они улыбнулись и посмотрели на мисс Монфлэтерс, потом, встретившись друг с другом глазами, обменялись злобным взглядом, говорившим яснее слов, что каждая из них считала себя присяжной угодницей при особе мисс Монфлэтерс и, отказывая своей сопернице в праве угождать, расценивала такие поползновения с ее стороны как крайнюю самонадеянность и даже наглость. - Неужели тебе не совестно служить в паноптикуме, - снова заговорила мисс Монфлэтерс, - когда ты могла бы испытывать горделивое сознание, что помогаешь по мере своих детских сил расцвету нашей промышленности, шлифуешь свой ум ежедневным созерцанием паровой машины и обеспечиваешь себя приличным заработком от двух шиллингов девяти пенсов до трех шиллингов в неделю? Разве тебе неизвестно, что чем больше человек трудится, тем лучше ему живется на свете? - "Наша пчелка-хлопотунья..." - вполголоса процитировала доктора Уоттса* одна из учительниц. - Что такое? - вопросила мисс Монфлэтерс, круто поворачиваясь к ней. - Кто это сказал? Разумеется, вторая учительница, которая никого не цитировала, указала на ту, которая была в этом повинна, и мисс Монфлэтерс, нахмурившись, посоветовала первой помолчать, чем привела доносчицу в неописуемый восторг. - "Пчелка-хлопотунья", - заявила мисс Монфлэтерс, выпрямляясь во весь рост, - относится только к детям благородных родителей. "Трудись, играй и веселись!" совет совершенно правильный, поскольку речь идет о них, а "труд" означает рисование по бархату, вышиванье и вообще всякое изящное рукоделье. Что же касается этой девочки, - она показала на Нелли зонтиком, - и прочих детей, у которых родители бедные, то "Пчелку-хлопотунью" следует читать так: Трудись, трудись, всегда трудись, А детство пролетит, Никто в безделии тебя, Дитя, не укорит. Восторженный шепот сорвался с уст не только обеих учительниц, но и всех молодых девиз, потому что они были немало поражены, услышав блестящую импровизацию мисс Монфлэтерс, которая до сих пор славилась как мудрый политик, но никогда еще не выступала в роли поэтессы. Впрочем, в эту минуту кто-то обнаружил, что Нелл плачет, и взоры всех снова обратились к ней. Действительно, глаза у девочки были полны слез; она хотела утереть их, но уронила платок и не успела поднять его, так как ее опередила девушка лет пятнадцати шестнадцати, державшаяся поодаль от своих товарок, словно ей не полагалось стоять вместе со всеми. Подав Нелли оброненный платок, она скромно отступила назад, но директриса заставила ее вернуться. - Я знаю, кто это сделал! Это сделала мисс Эдвардс! - тоном оракула возвестила мисс Монфлэтерс. - Разумеется, мисс Эдвардс! Да, это сделала мисс Эдвардс, и все подтвердили, что не кто иная, как мисс Эдвардс, и сама мисс Эдвардс не стала отрицать, что это сделала именно она. - Ваше пристрастие к низшим классам просто поразительно, мисс Эдвардс! - сказала директриса, опуская зонтик и окидывая преступницу строгим взглядом. - Вы так и тянетесь к ним! Но еще более удивительно, что все мои попытки искоренить в вас эти вульгарные склонности, которыми вы обязаны своему происхождению, ни к чему не приводят! - Я не хотела сделать ничего дурного, сударыня, - послышался чистый нежный голос. - Это был мгновенный порыв. - Порыв! - насмешливо повторила мисс Монфлэтерс. - Не понимаю, как вы смеете говорить в моем присутствии о каких-то порывах! (Обе учительницы тоже не понимали.) Меня это просто изумляет! (Обе учительницы тоже изумились.) Я полагаю, что, повинуясь именно таким порывам, вы берете под свою защиту любое жалкое и презренное существо, которое попадается вам на глаза! (Обе учительницы полагали то же самое.) - Но знайте, мисс Эдвардс! - еще более строго заключила директриса свою речь. - Вам никто не позволит - хотя бы потому, что дурные примеры в нашем пансионе недопустимы и мы всячески заботимся о соблюдении в нем хорошего тона, - вам никто никогда не позволит оскорблять своим недостойным поведением людей, стоящих выше вас. Если вы не испытываете законного чувства гордости, сравнивая себя со всякими девчонками из паноптикума, то вот этим молодым леди оно присуще в полной мере, и вам придется посчитаться с ними, а в противном случае будьте любезны покинуть мой пансион. Эта молодая девушка, бедная сирота, ничего не платила за обучение, ничего не платила за стол, ничего не платила за жилье, ничего не получала за репетирование младших школьниц и в глазах всех обитательниц пансиона ровным счетом ничего не стоила. Служанки чувствовали свое превосходство перед ней, потому что с ними обращались гораздо лучше, их в какой-то мере уважали и они были вольны в любой день взять расчет и уйти. Учительницы держались с ней заносчиво, потому что в свое время они платили мисс Монфлэтерс, а теперь мисс Монфлэтерс платила им. Воспитанницы пренебрегали такой товаркой - ведь она не могла щегольнуть ни увлекательными рассказами о доме, ни знакомыми, которые приезжали бы к ней в собственном экипаже и вкушали вино с печеньем в апартаментах подобострастной директрисы, не могла похвалиться почтительной горничной, которая возила бы ее на каникулы домой, - словом, ничем таким, чем любят похвастаться, о чем любят поболтать молодые девицы. Но почему же эта бедная воспитанница так раздражала и выводила из себя мисс Монфлэтерс? Чем это объяснить? Да тем, что главным козырем мисс Монфлэтерс и украшением пансиона мисс Монфлэтерс служила дочка баронета - настоящая живая дочка настоящего живого баронета, - которая, противно всем законам природы, была не только дурнушкой, но и тупицей, тогда как эта жалкая репетиторша блистала острым умом, красотой н стройной фигурой. Просто невероятно! Какое-то убожество, внесшее в пансион при поступлении буквально гроши (от них, кстати сказать, уже давно ничего не осталось), опережает в науках и совершенно затмевает собой дочь титулованного джентльмена, которая проходит все дополнительные предметы (успешно или безуспешно - это особая статья) и счета которой за полугодие в два раза превышают счета любой другой пансионерки. А какая честь для учебного заведения, как вырастает его репутация, когда в нем воспитывается такая благородная девица! Вот почему мисс Монфлэтерс терпеть не могла мисс Эдвардс, находившуюся в полной от нее зависимости, вечно ее попрекала и шпыняла, и вот отчего она накинулась на эту девушку, когда та, как мы уже видели, сжалилась над Нелли. - Вы лишаетесь прогулки, мисс Эдвардс, - сказала мисс Монфлэтерс. - Будьте любезны удалиться к себе в комнату и не покидайте ее без моего разрешения. Несчастная девушка быстрыми шагами устремилась к дому, но сдавленный возглас мисс Монфлэтерс заставил ее "лечь в дрейф", как говорят моряки. - Прошла мимо, будто так и надо, будто меня нет Здесь! - воскликнула директриса, закатывая глаза. - Даже не сочла нужным проститься со мной! Девушка повернулась и низко присела перед мисс Монфлэтерс. Нелл увидела ее темные глаза и прочла в них немую, но трогательную мольбу, обращенную к жестокосердной наставнице. Мисс Монфлэтерс без слов мотнула ей головой, и широкая калитка захлопнулась за этой страдалицей. - Что же касается тебя, дрянная девчонка, - сказала мисс Монфлэтерс, обращаясь к Нелли, - то передай своей хозяйке следующее: если она еще хоть раз осмелится подослать ко мне кого-нибудь, я обращусь к властям, и ей набьют на ноги колодки и выставят к позорному столбу в белой простыне. А ты, моя милая, только сунься сюда, и тебе не миновать ступального колеса*, можешь быть к этом совершенно уверена. Вперед, сударыни! Девицы с зонтами и книжками попарно двинулись дальше, а мисс Монфлэтерс подозвала к себе дочку баронета, чтобы та пролила в ее душу умиротворяющий бальзам, и, отпустив обеих учительниц, уже успевших сменить подобострастные улыбки на сочувственные взгляды, предоставила им шествовать бок о бок в самом хвосте процессии, отчего они воспылали еще большей ненавистью друг к другу. ГЛАВА XXXII  Ярость миссис Джарли, узнавшей, что ей грозят колодками и публичным покаянием, не выразишь никакими словами. Подвергнуть единственную, неподдельную Джарли всеобщему презрению, насмешкам мальчишек, розгам церковного старосты! Сорвать с нее - с услады дворянства и аристократии - капор, о котором могла бы только мечтать супруга любого мэра, и выставить в белой простыне к позорному столбу! Какова нахалка эта мисс Монфлэтерс! Хватает же у человека дерзости вообразить что-либо подобное! "Как подумаю об этом, - восклицала миссис Джарли, задыхаясь от распиравшего ее гнева и сознания собственного бессилия, - так впору хоть безбожницей сделаться!" Но вместо того чтобы избрать такой путь возмездия, миссис Джарли, по зрелом размышлении, извлекла из кармана подозрительную бутылку, приказала подать стаканы на свой любимый барабан, придвинула к нему стул и, призвав к себе своих приспешников, несколько раз, со всеми подробностями, поведала им о полученном оскорблении. Когда рассказ был закончен, эта почтеннейшая женщина совершенно убитым голосом предложила слушателям выпить, потом рассмеялась, потом расплакалась, потом сама пригубила стаканчик, потом снова расплакалась и рассмеялась, снова приложилась к стаканчику и, постепенно умножая улыбки и осушая слезы, вскоре дошла до того, что расхохоталась во все горло над мисс Монфлэтерс и обратила ее из предмета ожесточенных нападок в самое настоящее посмешище. - Еще неизвестно, чья возьмет! - воскликнула миссис Джарли. - В конце концов все это пустая болтовня, и если она сулится набить на меня колодки, так и я могу пообещать ей то же самое, а это не в пример смешнее. О господи! Да стоит ли огорчаться из-за такой чепухи! Придя к столь успокоительному выводу (не без помощи философа Джорджа, который то и дело прерывал ее речи сочувственными междометиями), миссис Джарли принялась ласково утешать Нелл и попросила ее, в качестве личного одолжения, сопровождать отныне свои мысли о мисс Монфлэтерс громким смехом. Так угас гнев миссис Джарли, и много времени на это не понадобилось. Но у Нелли были свои причины для беспокойства - гораздо более серьезные, и она не так-то легко могла развеселиться. Опасения ее оправдались в тот же вечер; старик исчез куда-то и вернулся только глубокой ночью. Как ни измучена была девочка и душой и телом, она не ложилась спать, считая минуты до его возвращения, и, наконец, дождалась, - он пришел без единого пенни, несчастный, жалкий, но по-прежнему одержимый своей страстью. - Достань мне денег, - как безумный, заговорил старик, расставаясь с внучкой на ночь. - Мне нужны деньги, Нелл. Когда-нибудь это окупится, но теперь ты должна отдавать мне все, что получишь. Ради твоего блага, Нелл, - помни, ради твоего же блага! Что девочка могла поделать, как не отдавать деду каждую монету, которая попадала к ней в руки, - ведь иначе, поддавшись искушению, он ограбил бы их благодетельницу. "Если рассказать людям всю правду, - думала Нелл, - его сочтут сумасшедшим; не давать денег, он раздобудет их сам, но потворствовать ему - значит еще больше распалять снедающую его страсть и, может быть, потерять надежду, что когда-нибудь он излечится от нее". Изнывая от всех этих мыслей, сгибаясь под тяжестью горя, которым ни с кем нельзя было поделиться, томясь страхом, когда старик вдруг исчезал, тревожась за него, даже когда он сидел дома, она истаяла, побледнела, глаза се потухли, на сердце камнем легла тоска. Все прежние горести, удвоенные новым предчувствием беды, новыми сомнениями, вернулись к ней. Они не покидали ее днем, они толпились вокруг ее изголовья и ночь за ночью вставали в ее снах. И разве удивительно, что в это тяжелое время Нелл часто вспоминала мимолетную встречу с той милой девушкой, незначительный поступок которой, подсказанный добрым сердцем, запал ей в память, словно истинное благодеяние. Она думала: "Если бы поведать свое горе такому другу, насколько легче было бы сносить его! Если бы снова услышать, тот голос, как бы он утешил меня!" И ей было грустно, что она, такая бедная, несчастная, не может смело, не боясь отпора, заговорить с мисс Эдвардс; ей казалось, будто между ними лежит пропасть, будто эта девушка и не вспоминает их встречу. Подошло время каникул, молодые девицы разъехались по домам, мисс Монфлэтерс, как уверяли, блистала в Лондоне, нарушая сердечный покой многих пожилых джентльменов, а осталась ли мисс Эдвардс в пансионе, уехала ли домой и был ли у нее дом, куда она могла бы уехать, - об этом разговоров не велось. Но вот однажды вечером, возвращаясь со своей одинокой прогулки, Нелл проходила мимо гостиницы, к крыльцу которой в эту минуту подъехал дилижанс, и увидела, как мисс Эдвардс бросилась навстречу маленькой девочке, слезавшей с империала. Это была ее сестра, ее младшая сестра - совсем крошка, моложе Нелли, - с которой она не виделась пять лет (как рассказывали впоследствии) и все эти пять лет сберегала каждый пенни, чтобы девочка могла хоть недолго погостить у нее. Сердце Нелли готово было разорваться на части, когда она увидела их. Они отошли от людей, столпившихся около дилижанса, обнялись и заплакали радостными слезами. Простое, скромное платье обеих сестер, длинный путь, который пришлось совершить ребенку одному, без провожатых, их восторг и волнение, их слезы - все это было красноречивее любых слов. Вот они успокоились немного и пошли по улице, держась за руку - вернее, тесно прижавшись друг к другу. "Как тебе живется, дорогая, хорошо?" - услышала Нелл, когда сестры поравнялись с ней. "Да, сейчас мне хорошо", - ответила старшая. "Сейчас? Только сейчас? повторила девочка. - Почему же ты отворачиваешься от меня?" Нелл не удержалась и пошла следом за ними. Они остановились возле коттеджа, где мисс Эдвардс сняла у одной старушки комнату для сестры. "Я буду приходить к тебе по утрам, на весь день", - сказала она. "А вечером нам нельзя быть вместе? Разве в пансионе на тебя рассердятся за это?" Почему же глаза Нелли тоже были мокры от слез той ночью? Почему она тоже благодарила судьбу за встречу сестер и тосковала при мысли о их скорой разлуке? Не подумайте, что жалость к ним родилась в сердце девочки, когда она вспомнила об испытаниях, выпавших на ее долю, и не усомнитесь в том, что нашим грешным душам ведомы бескорыстные чувства, благословенные небом. Веселыми солнечными днями, а чаще всего в мягких вечерних сумерках Нелл сопровождала сестер в их прогулках и блужданиях за городом, но как ни хотелось ей выразить им свою благодарность, она держалась всегда позади, чтобы не нарушать этого короткого счастья, и останавливалась, когда они замедляли шаги, садилась на траву, когда они садились, и снова шла дальше, согретая близостью к ним. По вечерам сестры обычно гуляли у реки, и сюда же каждый вечер приходила Нелл. Они не замечали своей спутницы, не уделяли ей ни одной мысли, и все же у нее было такое чувство, будто она обрела верных друзей, будто втроем им легче сносить тяжкое бремя тревог и забот, будто дружба принесла им утешение. Это был самообман, бесхитростный самообман юного и одинокого существа. Но вечера сменяли один другой, а сестры по-прежнему приходили на свое излюбленное место, и Нелл по-прежнему следовала за ними издали, чувствуя в сердце тепло и ласку. Вернувшись как-то домой с такой прогулки, она очень удивилась заготовленной новой афише, гласившей, что грандиозная коллекция восковых фигур отбывает из здешних мест. Эта угроза осуществилась: ровно через сутки паноптикум был закрыт, ибо, как известно, все объявления, касающиеся общедоступных зрелищ, отличаются крайней точностью и не подлежат отмене. - Разве мы уезжаем отсюда, сударыня? - спросила Нелл. - Посмотри-ка сюда, девочка, - сказала миссис Джарли. - Это тебе все объяснит. - И она развернула перед ней другое объявление, в котором говорилось, что, снисходя к настойчивым просьбам публики, толпами осаждающей паноптикум, он остается в городе еще на одну неделю и будет снова открыт с завтрашнего дня. - В пансионах сейчас каникулы, а обычные посетители выставок уже все перебывали у нас, поэтому мы займемся широкой публикой, но ее надо как-то расшевелить. На следующий день, ровно в полдень, миссис Джарли уселась за пышно убранный стол, в окружении уже известных нам знаменитостей, и приказала распахнуть двери паноптикума для взыскательных и просвещенных зрителей. Однако первый день не принес ожидаемого успеха, так как широкая публика, выказывавшая живой интерес к самой миссис Джарли и к тем восковым персонам из ее свиты, которых можно было обозревать безвозмездно, не испытывала ни малейшего желания платить за вход по шести пенсов с носа. И невзирая на то, что зеваки глазели на выставленные у входа фигуры с необычайным долготерпением, часами изучали афиши и слушали шарманку, невзирая на то, что они любезно советовали всем друзьям и знакомым следовать их примеру, вследствие чего у дверей паноптикума толпилось чуть ли не полгорода, причем первой половине, едва она покидала свой пост, приходила на смену вторая, - невзирая на все это, в казне миссис Джарли не прибавлялось ни единого пенни, и перспективы, открывающиеся перед ее музеем, были отнюдь не радужны. Ввиду такого застоя на классическом рынке миссис Джарлп пошла на крайние меры, чтобы пробудить в публике вкус к изящному и подстегнуть ее любознательность. В туловище монахини, стоявшей над входом, смазали и привели в действие механизм, так что теперь она с утра до вечера судорожно дергала головой, к вящему удовольствию жившего через дорогу цирюльника, который, будучи не только горьким пьяницей, но и яростным протестантом, объяснял судороги монахини пагубным воздействием римско-католического богослужения на человеческий ум и выводил отсюда соответствующую мораль. Оба возчика под разными обличьями непрерывно сновали взад и вперед, заявляя во всеуслышание при выходе из зала, что им в жизни не приходилось видеть ничего подобного за свои деньги, и со слезами на глазах умоляли окружающих не лишать себя такого наслаждения. Миссис Джарли на своем посту за кассой позвякивала серебром с полудня до позднего вечера и торжественным голосом внушала толпе, что билет стоит всего шесть пенсов и что отъезд музея в турне по Европе для услаждения коронованных особ назначен ровно через неделю. - Спешите, спешите, спешите! - каждый раз взывала миссис Джарли, заключая свою речь. - Помните, что грандиозный музей Джарли, насчитывающий больше ста восковых фигур, - единственное собрание в мире! Все прочие - грубая подделка и надувательство. Спешите, спешите, спешите! ГЛАВА XXXIII  По ходу нашего повествования нам пришло время ознакомиться с кое-какими обстоятельствами, касающимися домашнего уклада мистера Самсона Брасса, - и так как более благоприятной минуты для этого, пожалуй, не найдется, историк берет любезного читателя за руку, поднимается вместе с ним в воздух и, рассекая его с быстротой, какая и не снилась дону Клеофасу Леандро Пересу Замбулло*, совершившему столь же приятное путешествие в обществе своего друга-демона, спускается прямо на мостовую улицы Бевис-Маркс. Бесстрашные воздухоплаватели стоят перед мрачным домишком - бывшей обителью мистера Самсона Брасса. В те дни, когда он проживал здесь, в окне этого домишка, выдвинувшемся на самый тротуар, так что прохожие, державшиеся ближе к стене, задевали рукавом его мутное стекло, что шло ему лишь на пользу, ибо оно было покрыто слоем грязи, - в этом самом окне висела перекошенная буро-зеленая занавеска, которая успела выгореть и сильно потрепаться за свою долголетнюю службу и не только не мешала разглядеть с улицы внутренность скрывавшейся за ней маленькой полутемной комнаты, но, казалось, даже облегчала эту задачу. Впрочем, любоваться там было нечем. Колченогая конторка с разбросанными по ней для пущей важности бумагами, изрядно потрепавшимися и пожелтевшими от долгого пребывания в карманах; по обеим сторонам этого ветхого предмета обстановки две табуретки; у камина предательское старое кресло, которое стискивало своими иссохшими ручками многих клиентов, помогая хозяину выжимать из них все соки; подержанная картонка из-под парика, набитая бланками, повестками, исполнительными листами и прочими юридическими онерами, которые служили когда-то содержанием головы, которая служила содержанием парика, который в свою очередь служил содержанием картонки, превращенной теперь в хранилище этих бумажек; два-три судебных справочника, баночка с чернилами, песочница, обшарпанная метла, ковер, отчаянно цепляющийся своими лохмотьями за гвоздики, вбитые в пол, - все это в совокупности с пожелтевшей обшивкой стен, закопченным потолком, пылью и паутиной было главным украшением конторы мистера Самсона Брасса. Но описанные нами неодушевленные предметы имели не большее значение, чем дощечка на двери с надписью "Адвокат Брасс" или болтавшийся на дверном молотке билетик: "Сдается комната для одинокого джентльмена". В конторе обычно находились и предметы одушевленные, о которых стоит поговорить подробнее, так как они играют видную роль в нашем рассказе и, следовательно, представляют для нас немалый интерес. Один из этих предметов не кто иной, как мистер Брасс, уже появлявшийся на предыдущих страницах. Другой - его писец, его правая рука, его домоправительница, секретарь, доверенное лицо во всех кляузных делах, такой же крючок, хапуга, как и он сам, нечто вроде амазонки от юриспруденции*, - короче говоря, мисс Брасс, Заслуживающая краткой характеристики. Итак, мисс Салли Брасс была девица лет тридцати пяти, высоченного роста, костлявая, отличавшаяся чрезвычайно решительными повадками, которые, может быть, и заставляли ее поклонников утаивать свои нежные чувства к ней и держали их на почтительном расстоянии, не в то же время рождали в сердцах мужчин, имевших счастье находиться в ее обществе, нечто подобное благоговейному трепету. Лицом она очень напоминала своего братца Самсона, и сходство это было настолько разительно, что если б девическая скромность и женственность манер позволили мисс Брасс нарядиться шутки ради в платье брата и сесть рядом с ним, то даже самые старые их друзья не сразу отличили бы Самсона от Салли и Салли от Самсона, тем более что верхнюю губу этой девицы оттеняла рыжеватая растительность, которую, при наличии мужского костюма, вполне можно было бы принять за усы. Впрочем, то были, по всей вероятности, ресницы, попавшие не туда, куда следует, так как глаза мисс Брасс обходились без этих украшений, хоть и естественных, но по сути дела лишних. Цвет лица у мисс Брасс был желтый - точнее, грязно-желтый, зато на кончике ее веселенького носа в виде приятного контраста рдел здоровый румянец. В ее голосе звучали необычайно внушительные нотки - густые, низкие, и забыть его было невозможно. Ходила она в плотно облегающем фигуру зеленом платье, почти одного оттенка с оконной занавеской, схваченном сзади у шеи массивной пуговицей огромных размеров. Зная, без сомнения, что элегантный вид достигается простотой и скромностью наряда, мисс Брасс не носила ни воротничков, ни шейного платка, зато прическу ее неизменно украшал коричневый газовый шарфик, похожий на крыло летучей мыши, который приляпывался как придется и с успехом заменял изящный, легкий головной убор. Таков был внешний облик мисс Брасс. Что же касается ее внутренних качеств, то, обладая весьма стойким и энергичным характером, она с ранних лет со всем пылом своей натуры отдалась изучению юриспруденции, причем не считала нужным парить орлом в заоблачных ее высях, а предпочитала шнырять наподобие ужа в стихии, более свойственной этому роду деятельности, то есть в мутной воде. Подобно многим выдающимся умам, мисс Брасс не ограничивала себя одной теорией и не останавливалась перед практическим применением своих знаний, а именно: переписывала бумаги крупным и мелким почерком, без единой помарки заполняла бланки - короче говоря, делала все, что полагается делать конторщику, вплоть до копировки пергаментов и чинки перьев. Трудно себе представить, каким образом обладательница стольких совершенств все еще оставалась мисс Брасс! Одела ли она свое сердце в панцирь, оберегая его от мужской половины рода человеческого, или же обожателей, которые были бы не прочь добиваться и добиться ее благосклонности, отпугивало то обстоятельство, что, будучи весьма сведуща в законах, эта особа, по всей вероятности, знала назубок некий его пункты, касающиеся так называемых нарушений обещанья жениться? Как бы то ни было, но мисс Брасс не состояла в браке и проводила все свои дни на старом табурете, лицом к лицу с братом Самсоном, и здесь кстати будет заметить, что между этими двумя табуретами они ухитрились положить на обе лопатки, то есть разорить дотла, не один десяток клиентов. Однажды утром мистер Самсон Брасс сидел на своей табуретке и переписывал очередной судебный иск, яростно царапая пером, точно перед ним лежала не бумага, но сердце того человека, против которого этот иск был направлен, а мисс Брасс сидела на своей табуретке и чинила перо, готовясь приступить к излюбленному ею занятию - составлению небольшого счетика клиенту. Так они сидели довольно долгое время, пока мисс Брасс не нарушила молчания. - Ты скоро кончишь, Сэмми? - спросила мисс Брасе, нежные девичьи уста которой смягчали все слова и даже из Самсона делали Сэмми. - Нет, - ответил он. - Помогла бы мне вовремя, тогда давно бы кончил. - Ах, вот как! - воскликнула мисс Салли. - Тебе нужна моя помощь! А кто собирается нанимать писца? - Точно я его ради собственного удовольствия нанимаю или по собственной воле! - огрызнулся мистер Брасс, взяв перо в зубы и со злобной усмешкой посмотрев на сестру. - Чего ты, сатана, пристала ко мне с этим писцом? Читатель, вероятно, будет удивлен и даже поражен, услышав, как мистер Брасс обращается с почтенной леди, и поэтому здесь надо отметить следующее: привыкнув к тому, что его сестра выполняет мужскую работу, мистер Брасс незаметно для самого себя стал разговаривать с ней так, будто она была мужчина. Ни он, ни она не находили в этом ничего удивительного, и мистер Брасс частенько называл сестру "сатаной", да еще присовокуплял к "сатане" всякие эпитеты, а мисс Брасс нисколько не смущали такие вольности, как не смутило бы всякую другую леди обращение "ангел". - Вчера битых три часа толковали об этом писце, а сегодня ты опять ко мне пристала! - И мистер Брасс осклабился, не вынимая пера изо рта - ни дать ни взять клейнод на дворянском гербе. - Я-то тут при чем? - Мне ясно одно, - сказала мисс Салли, сухо улыбаясь, ибо ей ничто не доставляло такого удовольствия, как злить брата. - Если все твои клиенты будут навязывать нам своих писцов, хотим мы этого или нет, тогда закрывай свою контору, выходи из сословия и садись в долговую тюрьму. - А много у нас таких клиентов, как он? - сказал Брасс, - Говори! Много у нас таких клиентов? - Таких красавцев? - Красавцев! - презрительно фыркнул Самсон Брасс и, схватив со стола счетоводную книгу, начал быстро листать ее. - Вот смотри: Дэниел Квилп, эсквайр... Дэниел Квилп, эсквайр... Дэниел Квилп, эсквайр - чуть не па каждой странице! Что же нам, по-твоему, делать? Взять писца, которого он рекомендует - "драгоценный, говорит, для вас человек", или лишиться всего этого, а? Не удостоив его ответом, мисс Салли только улыбнулась и снова принялась за работу. - Я, конечно, понимаю, чего ты бесишься, - заговорил Брасс после небольшой паузы. - Боишься, что нельзя будет по-прежнему совать свой нос в дела? Думаешь, я не вижу тебя насквозь? - Думаю, что без моей помощи ты долго не протянешь, - хладнокровно ответила мисс Брасс. - Не будь дураком, Сэмми, и не выводи меня из терпения. Лучше кончай поскорей работу. Самсон Брасс, который в глубине души побаивался сестрицы, нагнулся над столом и в полном молчании выслушал ее дальнейшие слова. - Если бы мне не захотелось брать этого писца, я бы его и на порог не пустила. Ты прекрасно это знаешь, так что не болтай глупостей. Мистер Брасс принял заявление сестры с полной покорностью и только пробормотал себе под нос, что он таких шуток не любит и что мисс Салли была бы "совсем молодцом", когда бы перестала изводить его. Презрев столь лестный комплимент, мисс Салли заметила, что это занятие доставляет ей удовольствие, отказываться от которого она не намерена. И так как мистер Брасс не изъявил желания продолжать беседу, оба они прилежно заскрипели перьями, прекратив свой спор. Так прошло несколько минут; и вдруг кто-то загородив им с улицы свет, падавший из окна. Мистер Брасс и мисс Салли только успели повернуться в ту сторону, как чья-то рука ловко опустила верхнюю раму и в окно просунулась голова Квилпа, забравшегося на наружный подоконник. - Эй - крикнул он, приподымаясь на цыпочках и заглядывая в комнату. - Есть кто дома? Эй, ты, Сэмми, крапивное семя! Откликнись, сатанинское отродье! - Ха-ха-ха! - залился стряпчий в припадке деланного восторга. - Прелестно, сэр! Просто прелестно! Нет, какой он оригинал! Юмор из него так и брызжет! - Неужто это моя Салли? - проскрипел Квилп, умильно воззрившись на очаровательную мисс Брасс. - Неужто это сама Фемида, только без повязки на глазах и без меча и весов? Неужто это твердыня закона? Неужто это она - пресвятая дева бевис-марксская? - Какой поток остроумия! - снова вскричал Брасс. - Клянусь богом, это что-то сверхъестественное! - Отоприте дверь! - сказал Квилп. - Я привел его. Это не писец, а золото, Брасс, это козырной туз, это редкостная находка! Скорей отпирайте дверь! Может быть, тут по соседству есть другой стряпчий? Тогда берегитесь! Выглянет он на улицу и сцапает чудо-писца у вас из-под носа! Потеря сокровища - даже если бы его переманил к себе конкурент - вряд ли разбила бы сердце мистера Брасса, однако он с подчеркнутой поспешностью ринулся к двери и впустил в комнату своего клиента, который вел за руку - кого бы вы думали? - мистера Ричарда Свивеллера. - Вот она! - с порога воскликнул Квилп, страдальчески изогнув брови при виде мисс Салли. - Вот женщина, которой следовало бы стать моей супругой. Вот она, прелестная Сара, та, что наделена всеми достоинствами, свойственными ее полу, и ни одной из присущих ему слабостей. О Салли! Салли! Но эти любовные излияния исторгли из уст очаровательной мисс Брасс лишь короткое: "Да ну вас!" - Какая она жестокая! Брр! От-брасс-ывает от себя всех поклонников! Пора, пора ей изменить фамилию! - Перестаньте, мистер Квилп, - с угрюмой усмешкой осадила его мисс Салли. - Удивляюсь, как вам не стыдно молоть такой вздор в присутствии незнакомого нам молодого человека! - Незнакомый молодой человек поймет, какие чувства охватили меня, - сказал мистер Квилп, подталкивая Дика Свивеллера вперед. - Он сам легко поддается женским чарам. Это мистер Свивеллер - мой закадычный друг, джентльмен с блестящими видами на будущее, который, со свойственной молодежи неосмотрительностью, несколько запутал свои дела и потому готов на время удовольствоваться скромной должностью писца - скромной, но при данных обстоятельствах весьма завидной. Какая здесь восхитительная атмосфера! Если мистер Квилп выражался иносказательно и намекал, что воздух, которым дышит мисс Салли Брасс, напоен чистотой и свежестью, исходящей от этого прелестного существа, у него, вероятно, имелись на то веские основания. Если же он говорил о здешней атмосфере в прямом смысле, ему нельзя отказать в некотором своеобразии вкусов, так как атмосфера в конторе мистера Брасса была на редкость спертая, затхлая и помимо частенько сдабривающих ее ароматов подержанного платья, которым торгуют на Дьюкс-Плейсе и у Собачьей канавы, говорила о наличии здесь мышей, крыс и плесени. Мистер Свивеллер, очевидно, не нашел в ней ничего восхитительного, так как он несколько раз повел носом и недоверчиво посмотрел на ухмыляющегося карлика. - Познав на собственном опыте первую заповедь земледельца: что посеешь, то и пожнешь, - продолжал Квилп, - мистер Свивеллер благоразумно решил, что лучше глодать корочку, чем сидеть вовсе без хлеба. Кроме того, ему хочется быть подальше от греха, вследствие чего он и принимает предложение вашего брата, мисс Салли. Брасс, мистер Свивеллер весь к вашим услугам! - Очень рад, сэр! - сказал мистер Брасс. - Чрезвычайно рад. Мистер Свивеллер, сэр, поистине счастливец, если он пользуется вашей дружбой. Вы должны гордиться, сэр, своей дружбой с мистером Квилпом. Дик признался, что друзья никогда его не забывают, коль льется за столом вино, и присовокупил к этому свое излюбленное изречение о крыльях дружбы, не роняющих ни перышка, - но все это как-то вяло, без души, ибо его умственные способности были целиком поглощены созерцанием мисс Салли Брасс, за которой он следил растерянным и унылым взглядом, доставляя этим величайшее удовольствие наблюдательному карлику. Что же касается божественной мисс Салли, то она деловито, по-мужски, потерла руки и, заложив перо за ухо, несколько раз прошлась по комнате. - Следовательно, - сказал карлик, круто поворачиваясь к своему ученому другу, - мистер Свивеллер может сразу же приступить к исполнению своих обязанностей? Сегодня как раз понедельник. - Разумеется, сэр, разумеется! Пусть приступает, - ответил Брасс. - Мисс Салли будет обучать его законоведению, преподаст ему эту увлекательную науку, - сказал Квилп. - Она будет его наставницей, его другом, товарищем, заменит ему Блэкстона*, Литлтона с комментариями Кука*, а также "Лучшее руководство для начинающих адвокатов". - Какое красноречие! - самозабвенно пробормотал Брасс, засунув руки в карманы и устремив взгляд на крыши домов через улицу. - Слова так и льются у него из уст! Это просто изумительно! - В обществе мисс Салли и за изучением прелестных юридических фикций дни мистера Свивеллера будут лететь, как минуты. Знакомство с очаровательными господами Доу и Роу*, которые могли родиться только в воображении поэта, откроет перед ним новый, неизведанный мир, обогатит его ум, облагородит его сердце. - Изумительно! Изумительно! Просто и-зу-мительно! - воскликнул Брасс. - Слушаю и наслаждаюсь! - А где вы посадите мистера Свивеллера? - спросил Квилп, оглядываясь по сторонам. - Придется купить еще одну табуретку, сэр, - ответил Брасс. - Мы не рассчитывали, что здесь будет заниматься третий человек, пока вы, со свойственной вам любезностью, не порекомендовали нам этого джентльмена, а обстановка у нас не ахти какая богатая. Надо поискать в лавках подержанную табуретку, сэр. А тем временем мистер Свивеллер займет мое место, поскольку я ухожу на все утро, и соблаговолит переписать для пробы вот этот исполнительный лист. - Проводите меня, - сказал Квилп. - Нам с вами надо кое о чем поговорить. Есть у вас время? - Есть ли у меня время, чтобы побыть в вашем обществе, сэр? Вы смеетесь, сэр, вы просто смеетесь надо мной! - ответил стряпчий, надевая шляпу. - Я готов, сэр, готов! Как же я должен быть занят, чтобы у меня не хватило времени на прогулку с вами! Не каждому выпадает счастье наслаждаться беседой с мистером Квилпом! Карлик бросил насмешливый взгляд на своего бесстыжего друга, сухо кашлянул и повернулся к мисс Салли. Весьма галантно расшаркавшись перед ней, на что она ответила по-джентльменски сдержанно, он кивнул Дику Свивеллеру и удалился вместе со стряпчим. Дик в полном оцепенении стоял у стола, глядя во все глаза на обворожительную Салли, точно это был невесть какой диковинный зверь, а карлик, очутившись на улице, снова забрался на подоконник, ощерил зубы и заглянул в контору, как в клетку. Дик посмотрел в ту сторону, но, вероятно, не узнал Квилпа и после его исчезновения еще долго стоял как вкопанный, ничего другого перед собой не видя и ни о ком другом не думая, кроме мисс Салли Брасс. Однако мисс Салли, углубившаяся в подведение счета клиенту, не обращала ни малейшего внимания на Дика и работала как паровик, с явным удовольствием выводя скрипучим пером столбики цифр. А Дик, совершенно ошалелый, торчал у стола, разглядывая то ее зеленое платье, то головной убор из коричневого газа, то физиономию, то бегающее по бумаге перо и спрашивал сам себя, каким образом его угораздило очутиться в столь близком соседстве с этим чудовищем - не сон ли это, за которым последует пробуждение? Наконец он испустил вздох и начал медленно снимать сюртук. Мистер Свивеллер снял сюртук, старательно сложил его, не сводя глаз с мисс Салли, потом надел синюю куртку с двумя рядами золотых пуговиц, которую в свое время он заказал на предмет речных экскурсий, а с сегодняшнего утра перевел на положение служебной одежды, и, все так же упорно глядя на мисс Салли, молча рухнул на табуретку мистера Брасса. Тут на него снова нашел столбняк, и, подперев подбородок ладонью, он так выпучил глаза, что казалось, ему уже никогда больше не закрыть их. Спустя некоторое время почти ослепший Дик отвел взгляд от прелестного существа, повергшего его в такое изумление, полистал бумаги, которые ему надо было переписать, обмакнул перо в чернильницу и, постепенно собравшись с духом, приступил к работе. Но ему не пришлось написать и десяти слов, ибо, потянувшись к чернильнице, он ненароком поднял голову и снова увидел немыслимую коричневую наколку, зеленое платье - короче говоря, мисс Салли во всей ее прелести, и на сей раз она произвела на него еще более ошеломляющее впечатление. Это повторялось так часто, что под конец мистер Свивеллер почувствовал себя во власти какого-то странного наваждения - ему вдруг до смерти захотелось уничтожить эту Салли Брасс; его подмывало сорвать с нее головной убор и посмотреть, хороша ли она будет простоволосая. На столе лежала длинная линейка - очень длинная отполированная черная линейка. Мистер Свивеллер взял ее и почесал ею нос. Переход от почесывания носа к покачиванию линейкой над столом и применению ее в качестве томагавка, то и дело рассекавшего воздух, произошел как-то сам собой, совершенно незаметно. Иной раз линейка пролетала совсем близко от головы мисс Салли; фестончатую кромку газа вздымало ветром, - еще немного, и коричневая наколка очутилась бы на полу, но ничего не подозревающая девица продолжала спокойно строчить и ни разу не подняла глаз на мистера Свивеллера. Какое же это принесло ему облегчение! Приятно было, написав через силу несколько слов и дойдя чуть ли не до умопомешательства, схватить линейку, замахнуться ею над коричневым головным убором и знать, что при желании его можно сбить долой! Приятно было, отдергивая руку в минуту опасности, крепко почесывать линейкой нос, а потом вознаграждать себя еще более свирепыми взмахами, как только выяснялось, что мисс Салли и не думает поднимать глаза от своей писанины. Благодаря этим упражнениям мистер Свивеллер постепенно успокоил свои взволнованные чувства; он уже не так часто и не так яростно взмахивал линейкой и, наконец, мог писать по пять-шесть строчек подряд, не прибегая к ее помощи, что было для него огромной победой над самим собой. ГЛАВА XXXIV  По прошествии некоторого времени, а именно после двухчасового сидения за столом, мисс Брасс закончила работу, - в знак чего она вытерла перо о свое зеленое платье и взяла понюшку табаку из маленькой круглой табакерки, которая хранилась у нее в кармане. Освежившись таким образом, эта девица поднялась с табуретки, перевязала бумаги по всей форме красным шнурком, сунула сверток под мышку и вышла из конторы. Мистер Свивеллер только успел вскочить с места и отколоть коленце-другое неистовой жиги от радости, что его оставили одного, как вдруг дверь отворилась и из-за нее высунулась голова мисс Салли. - Я ухожу, - сообщила она. - Хорошо, сударыня, - сказал Дик. "И, сделайте одолжение, не спешите из-за меня домой", - добавил он мысленно. - Если кто-нибудь придет по делу, спросите, что передать, а самого стряпчего, мол, нет дома. Поняли? - Понял, сударыня, - ответил Дик. - Я ненадолго, - сказала мисс Брасс напоследок. - Прискорбно это слышать, сударыня, - воскликнул Дик, когда она затворила за собой дверь. - Надеюсь, что у вас получится какая-нибудь непредвиденная задержка. Если вы ухитритесь попасть под колеса, сударыня, не причинив себе серьезного увечья, тем лучше. Высказав от всего сердца это благожелательное напутствие, мистер Свивеллер сел в кресло для клиентов и погрузился в глубокое раздумье, потом прошелся несколько раз по комнате и снова упал в кресло. - Итак, я состою в должности писца при мистере Брассе! - воскликнул Дик. - Служу писцом у Брасса да? И у сестрицы Брасса - у этого дракона в юбке? Хорошо, очень хорошо! Что же со мной приключится дальше? Может, меня ждет участь каторжника, и я буду слоняться по адмиралтейским складам в войлочной шляпе, в серой куртке с аккуратно вышитым на ней номером и с орденом Подвязки на щиколотке*, под который придется подсовывать платочек, чтобы не натирало ногу? Значит, быть мне каторжником? А может, и этого недостаточно и готовится что-нибудь похуже? Впрочем, не стесняйтесь, поступайте по собственному усмотрению. Так как мистер Свивеллер восклицал это, находясь в полном одиночестве, следует полагать, что он взывал к своей судьбе или к своей несчастной доле, которым, как мы знаем, частенько приходится выслушивать от попавших в неприятное положение героев такие вот иронически-горькие попреки. Это тем более вероятно, что мистер Свивеллер говорил, глядя в потолок - обычное местопребывание вышеупомянутых бесплотных особ, за исключением тех случаев, когда дело происходит на театральных подмостках, где им положено обитать в самой сердцевине люстры. - Квилп предлагает мне это место и говорит, что оно наверняка будет за мной, - после глубокомысленной паузы продолжал Дик, отсчитывая на пальцах все обстоятельства своей теперешней жизни. - Фред, который раньше и слышать бы не захотел о чем-либо подобном, к моему величайшему удивлению поддерживает Квилпа и настаивает на том же самом, - удар номер один. Моя тетушка прекращает высылку денег и уведомляет меня нежным письмецом из своего захолустья, что она составила новое завещание, в котором обо мне не упомянуто ни единым словом, - удар номер два. Полное отсутствие денег, отсутствие кредита, подвох со стороны Фреда, который вдруг остепенился; требование освободить квартиру - удары номер три, четыре, пять и шесть. Когда на человека обрушивается сразу столько ударов, он уже ни за что не отвечает. Человек сам себя не швырнет в грязь, а если его швырнет в грязь судьба, ее дело снова поставить свою жертву на ноги. Моя судьба навлекла на себя немало хлопот, ну и прекрасно! Я умываю руки и назло ей устроюсь здесь как дома. Так что пусть продолжает в том же духе. - Тут мистер Свивеллер многозначительно кивнул и отвел взгляд от потолка. - А там посмотрим, кто из нас сдастся первый. Придя к столь глубокомысленному выводу, знакомому нам по некоторым системам нравственной философии, мистер Свивеллер перестал думать о своем падении и, стряхнув с себя унылость, принял весьма непринужденный вид, подобающий таким безответственным личностям, как писцы. Чтобы окончательно успокоиться и овладеть собой, он приступил к более тщательному осмотру конторы, на что до сих пор у него не было времени: заглянул в картонку из-под парика, в книги, в чернильницу, развязал одну за другой все связки бумаг и перелистал их; вырезал на столе несколько вензелей острым перочинным ножом мистера Брасса и расписался с внутренней стороны угольного ведерка. Утвердив себя таким образом в должности писца, мистер Свивеллер распахнул окно, развалился в небрежной позе на подоконнике и пролежал там до тех пор, пока на улице не появился мальчик из пивной. Дик приказал ему поставить поднос на тротуар, остановил свой выбор на кружке легкого портера, тут же выпил его и произвел полный расчет, чтобы немедленно положить начало будущему кредиту. Потом в контору забегало трое-четверо посыльных от троих-четверык стряпчих одного пошиба с Брассом, и мистер Свивеллер принимал и отпускал их с такой же серьезностью, какую мог бы выказать клоун в подобного рода пантомиме. Когда же с посетителями было покончено, он снова уселся на табуретку и, весело посвистывая, начал набрасывать пером карикатуры на мисс Брасс. Мистер Свивеллер был все еще погружен в рисование, когда к дому Брасса подъехал чей-то экипаж и вслед за тем послышался громкий стук дверного молотка. Поскольку мистер Свивеллер считал себя обязанным отвечать только на звонки в контору, он преспокойно продолжал рисовать, хотя у него и имелись подозрения, что в доме никого больше нет. Но это было не так, ибо после повторного и еще более нетерпеливого стука входную дверь отперли, и кто-то, тяжело ступая, поднялся в комнату над конторой. Мистер Свивеллер уже начал подумывать, нет ли в доме второй мисс Брасс - двойняшки дракона, как вдруг к нему постучались. - Войдите! - крикнул Дик. - К чему такие церемонии! Если посетители будут валить ко мне валом, я туг совсем запутаюсь. Прошу! - Пожалуйста, будьте так добры, - послышался чей-то тоненький голосок совсем низко от пола, - покажите ему комнату. Дик перегнулся через стол и узрел маленькую девочку в стоптанных башмаках и в грязном глухом переднике, который оставлял на виду только ее лицо и ступни. С равным успехом эту девочку можно было бы одеть и в футляр от скрипки. - Ты кто такая? - спросил Дик. Но в ответ снова послышалось: - Пожалуйста, будьте так добры, покажите ему комнату! До чего же эта девочка была старообразная, и лицом и манерами! Судя по всему, ее запрягли в работу прямо с колыбели. Она боялась Дика в той же мере, в какой Дик дивился, глядя на нее. - Я тут совершенно ни при чем, - сказал он. - Попроси его зайти попозже. - Нет, пожалуйста, будьте так добры, покажите ему комнату! - в третий раз повторила девочка. - Восемнадцать шиллингов в неделю, белье и посуда наши, чистка сапог и платья особо, камин в зимнее время восемь пенсов в день. - Вот и покажи сама. Ты ведь все знаешь, - сказал Дик. - Мисс Салли мне не велела, она говорит, жильцы увидят, какая я маленькая, и решат, что услуги будут плохие. - Сразу не увидят, так потом увидят! - Э-э! А за две недели вперед? - сказала девочка, бросив на Дика хитренький взгляд. - Уж если кто устроился на квартире, так неохота будет съезжать на другой день! - Чудно! - пробормотал Дик, вставая. - А ты все-таки за кого здесь - за кухарку, что ли? - Да я и за кухарку, - ответила девочка, - и за горничную и всю работу по дому делаю. "Самая грязная работа, наверно, приходится на долю Брасса, дракона и на мою", - подумал Дик. Он мог бы долго размышлять на эту тему, борясь с одолевающими его сомнениями, но девочка снова повторила свою просьбу, а загадочные глухие стуки в коридоре и на лестнице явно свидетельствовали о том, что претендент на комнату испытывает нетерпение. Тогда Ричард Свивеллер сунул по перу за оба уха, третье взял в зубы, в доказательство значительности своей персоны и крайней занятости, и поспешил наверх, вести переговоры с одиноким джентльменом. К его удивлению, глухие стуки объяснялись тем, что на второй этаж втаскивали сундук одинокого джентльмена, страшно тяжелый и чуть ли не в два раза шире лестницы, вследствие чего одинокому джентльмену и возчику, старавшимся соединенными усилиями поднять его по крутым ступенькам, приходилось нелегко. Они толкались, притискивали друг друга к перилам и так и сяк бились над сундуком, который то и дело застревал под самыми невероятными углами, и, следовательно, опередить их на лестнице было невозможно. Поэтому Ричард Свивеллер медленно поднимался следом за ними и на каждой ступеньке громко высказывал свое возмущение по поводу того, что неизвестные люди берут штурмом дом мистера Самсона Брасса. Одинокий джентльмен не удостоил ни словом эти протесты, а когда сундук, наконец, втащили в комнату, сел на него и вытер лицо и лысину носовым платком. Ему стало жарко, и это не удивительно, так как, не говоря о возне с сундуком, одет он был по-зимнему, хотя термометр показывал в тот день двадцать семь градусов в тени. - Я полагаю, сэр, - сказал Ричард Свивеллер, вынув перо изо рта, - что вы желаете осмотреть помещение? Комната прекрасная, сэр. Она находится в двух минутах ходьбы от... от ближайшего угла, и из ее окон открывается широкий вид на... на противоположную сторону улицы. Тут же по соседству, сэр, торгуют великолепным портером, а всех других преимуществ просто не перечислишь. - Сколько? - спросил одинокий джентльмен. - Фунт стерлингов в неделю, - ответил Дик, накинув два шиллинга по собственному почину. - Комната за мной. - Чистка сапог и платья особо, - сказал Дик. - Камин в зимнее время... - Ладно, ладно! - Двухнедельный задаток... - Двухнедельный? - сердито крикнул одинокий джентльмен, оглядывая его с головы до ног. - Двухгодичный! Я поселюсь здесь на два года. Получайте пока десять фунтов. И дело с концом. - Стойте! - начал было Дик. - Я, собственно, не Брасс, а... - И я не Брасс. Ну и что же из этого? - Брасс - фамилия домовладельца. - С чем его и поздравляю, - сказал одинокий джентльмен, - Извозчик, можете уходить. Вы тоже, сэр. Мистера Свивеллера так огорошила бесцеремонность и скоропалительность одинокого джентльмена, что он вытаращил на него глаза, почти как на мисс Салли утром. Но одинокий джентльмен, нисколько не смутившись этим, преспокойно размотал шарф на шее и снял сапоги. Освободившись от этих обременительных предметов туалета, он начал раздеваться дальше и аккуратно, вещь за вещью, складывать платье на сундук. Потом спустил штору на окне, задернул занавески у кровати, завел часы и не спеша, соблюдая размеренность в каждом движении, улегся в постель. - Снимите билетик с двери, - сказал он напоследок, просунув голову между занавесками. - И чтобы меня никто не беспокоил, пока я сам не позвоню. Вслед за этим занавески сомкнулись, и из-за них тут же послышался храп. - Ну и дом! Сплошная чертовщина! - воскликнул мистер Свивеллер, входя в контору с билетиком в рудах. - Драконы в юбке вершат всеми делами, ведут себя, как заправские стряпчие. Кухарки трех футов росту выскакивают откуда ни возьмись, точно из-под земли. Незнакомцы вламываются в дом и ложатся спать среди бела дня, будто так и надо! Если он принадлежит к тем загадочным личностям, о которых то и дело приходится слышать, и заснет непробудным сном года на два, хорошенькое у меня будет положеньице! Впрочем, что поделаешь - судьба! Надеюсь, Брасс останется доволен. А нет - тем хуже. Я тут ни при чем. Мое дело сторона. ГЛАВА XXXV  Вернувшись домой, мистер Брасс весьма благосклонно и с удовольствием выслушал доклад своего писца и тут же осведомился о билете в десять фунтов стерлингов, который после тщательного осмотра оказался настоящим кредитным билетом, выпущенным Английским банком*, что окончательно привело его в прекрасное расположение духа. Под конец он так разошелся, что в порыве чувств пригласил мистера Свивеллера распить с ним чашу пунша, назначив для этого тот отдаленный и отличающийся некоторой неясностью срок, который обычно определяется словами "как-нибудь на днях", и рассыпался перед Диком в комплиментах по поводу его необыкновенной деловитости, выяснившейся в первый же день службы. Мистер Брасс руководствовался в своей жизни тем принципом, что комплименты, не требуя никаких затрат, так сказать, смазывают язык, а поскольку, по его мнению, во рту у служителя Фемиды этот полезный орган должен был ходить легко и плавно, ни в коем разе не покрываясь ржавчиной и не поскрипывая на шарнирах, то он пользовался каждым удобным случаем, чтобы практиковаться в высокопарных и льстивых речах. Будем справедливы - язык у мистера Брасса был хорошо подвешен, хотя привычная этому джентльмену слащавость нисколько не отражалась на его топорной, отталкивающей физиономии, которая не так-то легко поддавалась смазке. Хмуро опровергая его словоизвержения, она как бы служила некиим сигнальным буем, поставленным самой природой в виде предостережения тем, кто ведет свой корабль среди мелей и бурунов Жизни или в опасном архипелаге Закона, и возвещала, что здесь не место пытать свое счастье и судьбу. Мистер Брасс попеременно то осыпал своего писца похвалами, то рассматривал кредитный билет, но мисс Салли взирала на Дика весьма сухо и даже неодобрительно, ибо, привыкнув устремлять свои природные способности и деловую сметку главным образом на то, как бы где урвать побольше, она досадовала на одинокого джентльмена, слишком дешево снявшего комнату, и говорила, что, если уж этому человеку так захотелось поселиться у них, с него следовало бы спросить вдвое, а то и втрое, и чем больше бы он торговался, тем решительнее должен был мистер Свивеллер стоять на своем. Однако похвалы мистера Брасса и недовольство мисс Салли не произвели ни малейшего впечатления на Ричарда Свивеллера, ибо, переложив всю ответственность как за этот, так и за дальнейшие свои поступки и действия на судьбу, он окончательно махнул на все рукой и успокоился, готовый претерпеть любые несчастия и с философским равнодушием принять любые блага, которые могли ждать его впереди. - С добрым утром, мистер Ричард, - сказал Брасс на другой день после поступления Свивеллера на службу. - Салли разыскала вам подержанную табуретку в Уайтчепле*. Вот у кого поучиться покупать все по дешевке, мистер Ричард! Прекрасная табуретка, сэр! Поверьте моему слову. - Мне на нее что-то и смотреть не хочется, - сказал Дик. - А вы не смотрите, а садитесь, - возразил мистер Брасс. - Салли купила эту табуретку на улице возле больницы. Она стояла там месяца два и несколько запылилась и порыжела на солнце - вот и все. - Надо надеяться, я не заражусь от нее лихорадкой или какой-нибудь другой гадостью, - сказал Дик, с недовольным видом усаживаясь между мистером Самсоном и целомудренной Салли. - Хромает, одна ножка длиннее. - Ну что ж, лишек пойдет на дрова, сэр! - воскликнул Брасс. - Ха-ха-ха! Тут тебе и табуретка, тут и дрова, сэр! Вот что значит посылать за покупками мою сестрицу! Верьте моему слову, мистер Ричард, мисс Брасс... - Замолчишь ты или нет! - осадил стряпчего очаровательный предмет его восторгов. - Попробуй тут заниматься делом под такую болтовню! - Ну и фрукт у меня сестрица! - воскликнул стряпчий. - То сама рада поболтать, а то вдруг работать ей приспичило. Вот поди угадай, в каком она настроении! - Сейчас у меня настроение деловое, - сказала мисс Салли, - так что прошу мне не мешать. И его тоже не отвлекай. - Мисс Салли ткнула пером в сторону Ричарда. - Он и без того не слишком старается. Мистеру Брассу, вероятно, очень хотелось огрызнуться, но благоразумие, а может быть, трусость одержала в нем верх над злобой, и он только пробормотал что-то насчет "наглецов" и "прохвостов", ни к кому, в частности, не адресуясь и употребляя эти термины в связи с какими-то отвлеченными идеями, возникшими у него в мозгу. Вслед за тем все трое заскрипели перьями и писали долго, храня молчание, такое тягостное, что мистер Свивеллер (который не мог обходиться без развлечений), то и дело клюя носом, с закрытыми глазами выводил на бумаге какие-то странные слова, составленные из несуществующих букв, как вдруг мисс Салли нарушила царившую в конторе скуку, шумно втянув носом понюшку табаку из маленькой табакерки и заметив во всеуслышанье, что мистер Ричард Свивеллер "наделал дел". - Каких дел, сударыня? - спросил Ричард. - Вы разве не знаете, - сказала мисс Брасс, - что жилец все еще не вставал, что его не видно и не слышно с тех пор, как он лег спать вчера днем? - Ну что ж, сударыня, - ответил Дик, - почему бы ему не выспаться как следует в тишине и покое за свои десять фунтов? - Я начинаю подумывать, что он никогда не проснется, - сказала мисс Салли. - Странно, - проговорил Брасс, откладывая перо в сторону, - очень странно! Мистер Ричард, если этого джентльмена найдут повесившимся на спинке кровати или с ним случится какая-нибудь другая неприятность в том же роде, вы не забудете, мистер Ричард, что десять фунтов были даны вам в счет квартирной платы за два года? Я надеюсь, вы все помните, мистер Ричард? Советую вам записать это, потому что вас могут вызвать для дачи свидетельских показаний. Мистер Свивеллер взял большой лист писчей бумаги и с чрезвычайно сосредоточенным видом начал писать, что-то очень мелким почерком в верхнем его уголке. - Меры предосторожности никогда не бывают лишними, - продолжал Брасс. - Кругом совершается столько злодейств, столько ужасных злодейств! А этот джентльмен ничего не говорил о... Впрочем, об этом после, сэр. Сначала кончите свою запись. Дик кончил и протянул бумагу Брассу, который, не усидев на месте, ходил взад и вперед по комнате. - Ах, это ваша запись? - сказал он, пробегая глазами документ. - Прекрасно! А теперь, мистер Ричард, будьте любезны вспомнить, не говорил ли этот джентльмен чего-нибудь еще. - Нет. - Вы уверены, мистер Ричард, - торжественно произнес Брасс, - что джентльмен так-таки ничего больше и не сказал? - Ни черта он не сказал, - ответил Дик. - Подумайте хорошенько, сэр! - настаивал Брасс. - Мое положение, сэр, и моя принадлежность к почтеннейшему юридическому сословию - первейшему сословию в нашей стране, сэр, и во всех других странах земного шара и на всех планетах, которые сияют над нами по ночам и, как предполагается, тоже населены живыми существами, - моя принадлежность, сэр, к этому почтеннейшему сословию не позволяет мне задавать вам наводящие вопросы, когда речь идет о столь серьезном и столь деликатном деле. Итак, сэр, будьте любезны вспомнить, не говорил ли джентльмен, которому вы сдали вчера днем комнату во втором этаже и который привез с собой сундук с имуществом - сундук с имуществом! - не говорил ли вам этот джентльмен что-нибудь кроме того, о чем упоминается в вашей записке? - Ну, что вы дураком-то прикидываетесь? - сказала мисс Брасс. Дик посмотрел на нее, потом на Брасса, потом опять на нее и все таки сказал: "Нет, ничего не говорил". - Фу ты, черт побери! Какой вы непонятливый, мистер Ричард! - воскликнул Брасс и даже улыбнулся. - Ну, наконец, говорил он что-нибудь о своем имуществе? - Вот именно! - сказала мисс Салли, кивнув брату. - Не говорил ли он, например, - пояснил Брасс умильным, сладеньким голоском, - заметьте, я ничего не утверждаю, а просто спрашиваю, чтобы восстановить у вас в памяти слова этого джентльмена, - не говорил ли он, например, что у него никого нет в Лондоне, что он не имеет ни охоты, ни возможности предъявлять нам чьи-либо рекомендации, хотя мы и вправе требовать таковые, и не выражал ли твердого желания на случай какого-нибудь несчастья с ним, чтобы его имущество, находящееся здесь, в этом доме, перешло в мою собственность в виде слабого вознаграждения за понесенные мною хлопоты и неприятности?.. Одним словом, - заключил Брасс совсем уж умильным и сладеньким тоном, - согласились ли вы сдать ему комнату, действуя в качестве моего доверенного лица, на таких именно условиях? - Конечно, нет, - ответил Дик. - В таком случае, мистер Ричард, - сказал Брасс, метнув на него презрительный и укоризненный взгляд, - вы ошиблись в выборе профессии и стряпчего из вас не получится. - Сколько бы вы ни прожили на свете - хоть тысячу лет, - добавила мисс Салли. После чего братец и сестрица, шумно потянув носом, угостились табаком из маленькой табакерки и погрузились в мрачное раздумье. В дальнейшем ничего особенного не произошло до самого обеда, который полагался мистеру Свивеллеру в три часа, а томил его ожиданием будто все три недели. С первым боем часов новый писец исчез. С последним боем, ровно в пять, он появился снова, и контора, словно по волшебству, наполнилась благоуханием джина с лимонной цедрой. - Мистер Ричард, - сказал Брасс. - Этот человек все еще не вставал. Разбудить его немыслимо. Что делать? - По-моему, пусть выспится, - ответил Дик. - Выспится! - воскликнул Брасс. - Да ведь он спит двадцать шесть часов подряд! Мы двигали у него над головой комоды, мы стучали молотком в наружную дверь, мы заставили служанку несколько раз свалиться с лестницы (она щуплая, ей ничего не сделается), но он так и не проснулся. - А что, если подставить стремянку, - сказал Дик, и залезть в окно? - Там дверь - все равно ничего не увидишь, а кроме того, среди соседей начнется брожение умов, - возразил Брасс. - А если вылезти на крышу и спуститься вниз по дымоходу? - Мысль сама по себе прекрасная, - согласился Брасс, - и если бы нашелся... - тут он в упор посмотрел на мистера Свивеллера, - если б нашелся такой обязательный, милый и великодушный человек, который взял бы на себя... Я думаю, это совсем не так неприятно, как кажется. Дик предложил этот план в надежде на то, что выполнение его падет на долю мисс Салли. Поскольку он промолчал, прикинувшись, будто не понимает намека, мистеру Брассу не осталось ничего другого, как предложить подняться наверх всем вместе и предпринять последнюю попытку разбудить спящего каким-нибудь более простым способом, а в случае неудачи пойти на крайние меры. Мистер Свивеллер не стал возражать и, вооружившись табуретом и длинной линейкой, отправился следом за хозяином к месту предстоящих военных действий, где мисс Брасс уже отчаянно звонила в ручной колокольчик, не производя этим ни малейшего впечатления на таинственного жильца. - Вот его сапоги, мистер Ричард, - сказал Брасс. - Ишь какие, видно с характером! - заметил Ричард Свивеллер. И действительно, трудно было вообразить себе нечто более солидное и самоуверенное! Эти тупоносые, с толстыми подошвами сапоги, казалось, силой завладели своим местом у порога и стояли на полу так твердо, будто в них были всунуты хозяйские ноги. - Ничего не вижу, кроме занавесок у кровати, - сказал Брасс, припав к замочной скважине. - Что он, крепкого телосложения, мистер Ричард? - Весьма, - ответил Дик. - Будет крайне неприятно, если он вдруг выскочит из комнаты, - сказал Брасс. - Не загораживайте лестницу. Ему со мной, конечно, не справиться, но я, как-никак, хозяин дома, а законы гостеприимства священны. Эй! Эй, вы, там! Покуда мистер Брасс вперял любопытный взор в замочную скважину, окриками стараясь привлечь внимание жильца, и покуда мисс Брасс трезвонила в колокольчик, мистер Свивеллер успел взобраться на табуретку, придвинутую вплотную к стене, у самой двери, и, вытянувшись на ней во весь рост, с тем расчетом, что разъяренный жилец не заметит его, если выбежит из комнаты, начал отчаянно лупить линейкой по притолоке. Восторгаясь собственной изобретательностью и веря в надежность своей позиции, избранной им по примеру тех бесстрашных личностей, что открывают двери галерки и задних рядов партера в дни битковых сборов, мистер Свивеллер совершенно заглушил ударами линейки звон колокольчика, и маленькая служанка, которая стояла на нижней ступени, готовая в любую минуту обратиться в бегство, заткнула уши, чтобы не оглохнуть на веки вечные. И вдруг в двери щелкнул ключ, и она распахнулась настежь. Маленькая служанка стремглав бросилась в подвал, мисс Салли шмыгнула к себе в спальню, а не отличавшийся храбростью мистер Брасс в мгновение ока выбежал на улицу, но, обнаружив, что за ним не гонятся ни с кочергой, ни с каким-либо другим смертоносным оружием, перешел на шаг, заложил руки в карманы и засвистал как ни в чем не бывало. Между тем мистер Свивеллер, почти распластавшийся по стене, не без интереса смотрел сверху, с табуретки, на одинокого джентльмена, который рычал, сыпал страшными проклятиями на пороге своей комнаты, и, держа по сапогу в каждой руке, намеревался, видимо, запустить ими наудачу вниз по лестнице. Однако он почему-то оставил это намерение, ворча повернул назад, в комнату, и вдруг заметил Ричарда. - Это вы устроили тут такой содом? - спросил одинокий джентльмен. - Я только помогал, сэр, - ответил Дик, не сводя с него глаз и легонько помахивая линейкой, в знак того, что одинокому джентльмену несдобровать, если он попытается применить силу. - Да как вы смеете? - вскричал жилец. - А? Вместо ответа Дик осведомился, приличествует ли порядочным джентльменам такое вот спанье по двадцать шесть часов подряд и не следует ли им считаться со спокойствием их милейших и почтеннейших хозяев. - А разве мое спокойствие ничего не значит? - спросил одинокий джентльмен. - А разве их спокойствие ничего не значит, сэр? - отпарировал Дик. - Я не собираюсь вам угрожать, сэр, ибо угрозы воспрещены законом наравне с действиями, подлежащими судебному преследованию, но берегитесь! Если это повторится еще раз, над вами произведут дознание и вас похоронят где-нибудь на перекрестке двух дорог, не дождавшись вашего пробуждения. Мы, сэр, думали, уж не скончались ли вы, и просто обезумели от страха, - добавил Дик, осторожно слезая с табуретки. - Короче говоря, здесь не потерпят, чтобы одинокие джентльмены спали за двоих, не внося за это дополнительной платы. - Вот как! - воскликнул жилец. - Да, сэр, так-то! - сказал Дик и, положившись на милость судьбы, понес первое, что ему пришло в голову. - Нельзя извлекать двойную порцию сна из одной кровати с одной постелью, а если вы намерены и впредь поступать подобным же образом, извольте платить как за комнату с двуспальным ложем. Вместо того чтобы окончательно рассвирепеть после такой отповеди, жилец широко улыбнулся и бросил на мистера Свивеллера лукавый взгляд. Лицо у него было смуглое от загара, а в белом ночном колпаке оно казалось еще смуглее. Судя по всему, он страдал некоторой раздражительностью, а потому мистер Свивеллер почувствовал немалое облегчение при виде этой веселой улыбки и, стараясь поддержать его благодушие, улыбнулся сам. В гневе на то, что ему помешали спать, да еще таким бесцеремонным образом, жилец сдвинул ночной колпак набекрень. Это придало ему забавно-ухарский вид, и теперь, когда мистер Свивеллер мог разглядеть своего собеседника как следует, он был просто очарован им и, чтобы окончательно умилостивить его, выразил надежду, что джентльмен решил встать и впредь будет вести себя подобающим образом. - Зайди ко мне, беспутная твоя голова, - ответил ему на это жилец, входя в комнату. Мистер Свивеллер проследовал за ним, оставив табуретку за дверью, но линейку на всякий случай прихватил с собой. Он тут же похвалил себя за такую предусмотрительность, ибо одинокий джентльмен без всяких объяснений запер дверь на два оборота ключа. - Пить будете? - последовал вопрос. Мистер Свивеллер ответил, что он не так давно утолил мучившую его жажду, но тем не менее не откажется от "маленькой чарочки", если все нужное для соответствующей смеси под руками. При обоюдном их молчании жилец достал из своего огромного сундука нечто подобное маленькому храму, сверкающему серебряными гранями, и осторожно поставил его на стол. Мистер Свивеллер с интересом наблюдал за каждым движением одинокого джентльмена. В одно отделеньице этого маленького храма он опустил яйцо, в другое всыпал кофе, в третье положил кусок сырого мяса, вынутый из жестяной баночки, в четвертое налил воды. Потом чиркнул фосфорной спичкой и поднес ее к спиртовке под храмом, потом захлопнул крышки на всех отделениях, потом открыл их, - и тут оказалось, что какая-то чудесная, невидимая глазу сила поджарила бифштекс, сварила яйцо, вскипятила кофе - словом, приготовила ему полный завтрак. - Вот вам горячая вода, - сказал жилец с полной невозмутимостью, точно они сидели на кухне у очага, - вот вам замечательный ром, сахар и дорожный стакан. Смешайте сами. И поскорее. Дик повиновался, глядя во все глаза то на стоявший на столе маленький храм, который умел делать все что угодно, то на огромный сундук, который хранил в себе все что угодно. Жилец же приступил к завтраку с видом человека, привыкшего творить чудеса и не находившего в этом ничего особенного. - Хозяин дома, кажется, стряпчий? - спросил он. Дик кивнул. Ром был совершенно сверхъестественный. - А хозяйка - она что такое? - Дракон, - сказал Дик. Одинокий джентльмен нисколько не удивился такому ответу, - то ли потому, что ему приходилось встречаться со всякими чудесами во время своих странствий, то ли потому, что он был одинокий джентльмен, - и лишь спросил: - Жена или сестра? - Сестра, - сказал Дик. - Тем лучше, - сказал одинокий джентльмен. - Значит, он может отделаться от нее при желании. - Я буду жить как мне угодно, молодой человек, - снова заговорил жилец после небольшой паузы. - Ложиться когда угодно, вставать когда угодно, приходить домой когда угодно, уходить когда угодно и не потерплю никаких расспросов и никакой слежки. Что касается последнего, то все зло в служанках. Но здесь только одна. - И очень маленькая, - сказал Дик. - И очень маленькая, - повторил жилец. - Следовательно, квартира для меня подходящая - так? - Так, - сказал Дик. - Надо полагать, акулы? - спросил жилец. Дик кивнул и осушил стакан до дна. - Сообщите им мои условия, - сказал одинокий джентльмен, поднимаясь из-за стола. - Если они будут надоедать мне, то лишатся хорошего жильца. Если они разнюхают, что я жилец хороший, этого с них совершенно достаточно. Если попробуют разнюхивать дальше, я съеду немедленно. Лучше договориться обо всем этом сразу. До свидания! - Прошу прощенья, сэр, - сказал Дик, останавливаясь на пути к двери, которую жилец уже хотел распахнуть перед ним. - Когда тот, кто тебя обожает, только имя оставил свое...* - Не понимаю! - Имя, - повторил Дик. - Имя... на случай писем, посылок... - Я ни того, ни другого не получаю, - отрезал жилец. - Или визитов... - Ко мне с визитами не ходят. - Если незнание имени повлечет за собой какие-либо недоразумения, прошу меня не винить, сэр, - добавил Дик, все еще медля у двери. - О, не кори певца... - Я никого не собираюсь корить, - сказал жилец, да с такой яростью, что Дик в мгновение ока очутился на лестнице перед захлопнутой дверью. Здесь он наткнулся на мистера Брасса и мисс Салли, которых только его внезапное появление заставило оторваться от замочной скважины. Они сразу увлекли его в контору и потребовали отчета о беседе с жильцом, так как, несмотря на все их старания, им ничего не удалось подслушать, по причине ссоры из-за первого места на этом наблюдательном посту - ссоры, которая хоть и ограничилась в силу необходимости пинками, щипками и немой жестикуляцией, но отняла у них порядочно времени. И мистер Свивеллер представил им полный отчет совершенно точный во всем, что касалось характеристики одинокого джентльмена и высказанных им пожеланий, и поэтически-вольный в части, относящейся к огромному сундуку, который он описал, скорее увлеченный фантазией, чем преданностью истине, клятвенно заверяя, будто в нем хранятся все виды самых изысканных напитков и съестных припасов, известных нашему времени, и будто сундук этот представляет собой некий аппарат, который приводится в действие часовым механизмом и извлекает из своих недр решительно все. Кроме того, мистер Свивеллер дал понять, что храм со спиртовкой за две с четвертью минуты зажарил ростбиф в семь фунтов весом, чему свидетели его собственные чувства, а именно - зрение и вкус. Каким образом это было сделано, ему неизвестно, но он хорошо помнит, что одинокому джентльмену стоило только мигнуть, и вода сразу закипела и забулькала, из чего он (мистер Свивеллер) заключает, что жилец их какой-нибудь знаменитый фокусник, или химик, или и то и другое вместе, -, а следовательно, его пребывание под этой крышей озарит славой имя Брасса и вызовет новый интерес к истории улицы Бекис-Маркс. Мистер Свивеллер счел нужным умолчать только об одном - а именно, о небольшой чарочке, которая, последовав по пятам за скромными обеденными возлияниями и отличаясь крепостью своего содержимого, вызвала в нем легкую лихорадку и заставила его два-три раза в течение вечера приложиться к другим таким же чарочкам в ближайшей харчевне. ГЛАВА XXXVI  Так как одинокий джентльмен, уже которую неделю живший под крышей мистера Брасса, по-прежнему отказывался разговаривать или хотя бы объясняться знаками с самим стряпчим и его сестрицей и каждый раз избирал своим посредником Ричарда Свивеллера и так как он оказался жильцом во всех смыслах подходящим - то есть платил за все вперед, не докучал просьбами, не шумел, рано ложился спать, - мистер Ричард незаметно приобрел большой вес в доме в качестве лица, которое имело влияние на таинственного обитателя верхнего этажа и к добру ли, к худу ли - вступало с ним в переговоры, тогда как никто другой не осмеливался даже близко к нему подойти. Откровенно говоря, отношения между мистером Свивеллером и одиноким джентльменом были не слишком-то близкие и не слишком-то поощрялись последним, - но поскольку Дик еще ни разу не вернулся с этих односложных бесед без того, чтобы не процитировать такие высказывания безыменного жильца, как: "Свивеллер! Я уверен, что на вас можно положиться", "Скажу не колеблясь, я к вам очень расположен, Свивеллер", "Свивеллер, вы мой друг и никогда от меня не отступитесь", а также много других столь же дружеских и доверительных по тону заявлений, якобы сделанных одиноким джентльменом по его адресу и служивших главным содержанием их разговоров, - мистер Брасс и мисс Салли ни минуты не сомневались в силе влияния мистера Ричарда, слепо веря ему на слово. Но, помимо этой заручки и совершенно независимо от нее, у мистера Свивеллера имелась и другая, которая обещала быть не менее надежной и значительно укрепляла его положение в доме Брасса. Он снискал благосклонность мисс Салли Брасс. Да не посмеют зубоскалы, привыкшие глумиться над женскими чарами, навострить уши в надежде на романтическую повесть, которая послужит им пищей для насмешек. Нет! Мисс Брасс хоть и была создана для любви, но сердце ее не ведало, что такое любовь. Привыкнув с детских лет цепляться за подол Фемиды, сделав с ее помощью первые самостоятельные шаги и не ослабляя с тех пор своей цепкой хватки, это прелестное существо так и осталось на всю жизнь питомицей богини правосудия. Еще малюткой Салли славилась уменьем перенимать походку и манеры судебного пристава и, выступая в его роли, научилась по всем правилам опускать руку на плечо сверстников и уводить их будто в долговую тюрьму, поражая зрителей правдоподобием этих сценок. Но что ей удавалось лучше всего, так это составление описи имущества у кукол с точным учетом всех столов и стульев. Эти невинные забавы скрашивали и услаждали последние годы жизни ее вдового родителя - джентльмена в высшей степени почтенного (друзья, преклонявшиеся перед его житейской мудростью, дали ему прозвище "Старый Лис"), который всячески поощрял дочку и, предвидя свое скорое переселение на кладбище у Собачьей канавы, более всего скорбел о том, что она не сможет выправить бумаги на стряпчего и вступить в это сословие. Обуреваемый столь нежными и трогательными чувствами. Старый Лис торжественно вверил Салли заботам своего сына Самсона, рекомендовав ее как бесценную помощницу, и со дня кончины старичка и по сей день мисс Брасс была верной опорой брату во всех его делах. Не ясно ли отсюда, что, посвятив себя сызмальства одному занятию и одному попечению, мисс Брасс соприкасалась с жизнью лишь постольку, поскольку жизнь соприкасалась с законом, а следовательно, можно ли ждать, чтобы леди со столь возвышенными запросами была мастерицей по части более изящных и утонченных искусств, которыми обычно блистают женщины. Совершенства мисс Салли носили характер мужественный и не выходили из рамок юриспруденции. Они начинались с деятельности стряпчего и на том же кончались. Служа лишь закону, она пребывала, так сказать, в законном состоянии невинности души и сердца. Закон был ее нянькой, - но ведь кривые ноги и всякие другие уродства в детях часто приписывают неумелому уходу, и если в таком светлом уме могли быть обнаружены какие-либо нравственные изъяны и выверты, то винить в этом следовало только няньку мисс Салли Брасс. И вот в жизнь этой леди, как нечто свежее и поднос новизны, какая не снилась ей даже во сне, ворвался мистер Свивеллер - ворвался и давай распевать веселые песенки, показывать фокусы с чернильницей и коробочкой облаток, ловить сразу три апельсина одной рукой, балансировать табуретом на подбородке и перочинным ножом на носу, а также проделывать сотни других столь же поразительных фортелей, ибо во время отлучек мистера Брасса подобные развлечения помогали Ричарду рассеивать томительную скуку своего вынужденного заточения в конторе. Эти светские таланты, которые мисс Салли обнаружила в новом писце совершенно случайно, мало-помалу оказали на нее такое действие, что она стада частенько просить мистера Свивеллера отдохнуть от трудов и поразмяться, невзирая на ее присутствие, чем мистер Свивеллер охотно пользовался. Таким образом, между ними зародилась дружба. С течением времени мистер Свивеллер стал, подобно мистеру Брассу, смотреть на мисс Салли как на своего собрата по профессии. Он обучил ее таинствам игры в орлянку и в карты - на фрукты, имбирный лимонад, жареную картошку и даже на скромную чарочку, пригубить которую не отказывалась и она сама. Он часто подсовывал ей свою порцию переписки, в добавление к ее собственной, и - чего ж больше! - иной раз вознаграждал ее за это дружеским похлопываньем по спине и называл "славный малый", "душа-человек" и тому подобное, а она нисколько не обижалась и выслушивала его комплименты с благосклонностью. Мистеру Свивеллеру не давало покоя только одно обстоятельство, а именно то, что маленькая служанка неизменно пребывала где-то в недрах земли, под улицей Бевис-Маркс, и появлялась на поверхности лишь по звонку одинокого джентльмена и вскоре немедленно исчезала. Она никогда не выходила наверх, не заглядывала в контору, не снимала своего заскорузлого передника, видимо никогда не умывалась, не выглядывала из окон, не выскакивала за дверь подышать чистым воздухом, не знала ни отдыха, ни развлечений. Ее никто не навещал, о ней никто не говорил, о ней никто не заботился. Мистер Брасс высказал однажды предположение, будто их служанка "дитя любви" (а это значило все что угодно, только не "любимое дитя"), но других сведений о ней Ричарду Свивеллеру так и не удалось собрать. "Дракона спрашивать бесполезно, - думал как-то Дик, созерцая черты мисс Салли Брасс. - Я подозреваю, что первый же мой вопрос сразу положит конец нашей дружбе. Между прочим, любопытно, действительно она дракон или ближе к русалочьей породе? В ней есть что-то чешуйчатое. Но русалки обожают глядеться в зеркало, что ей совсем ни к чему. И они обычно только и знают что расчесывать волосы, чего за ней не водится. Нет! Она, конечно, дракон!" - Вы куда собрались, старина? - сказал Дик вслух, когда мисс Салли привычным жестом вытерла перо о свое зеленое платье и поднялась с табуретки. - Обедать, - ответил дракон. "Обедать! - повторил про себя Дик. - Вот еще мне задача. По-моему, маленькая служанка никогда ничего не ест". - Сэмми придет не скоро, - сказала мисс Брасс. - Побудьте пока здесь. Я ненадолго. Дик кивнул и проводил мисс Брасс взглядом только до двери, а мысленно гораздо дальше, в заднюю комнату, где братец и сестрица делили свои трапезы. - Н-да! - протянул он и, засунув руки в карманы, стал прохаживаться взад и вперед по конторе. - Дорого бы я дал, - если б у меня было хоть сколько-нибудь в наличности, - чтобы узнать, как они обращаются с этим ребенком и где они его держат. Моя матушка, вероятно, была очень любопытная женщина, во мне явно сидит где-то вопросительный знак. Я чувства побороть свои сумею, но ты, виновница волнений и тоски...* Нет, в самом деле!.. - воскликнул мистер Свивеллер, обрывая себя на полуслове и в раздумье опускаясь в кресло для клиентов. - Я должен знать, как они с ней обращаются! Поразмыслив еще несколько минут, мистер Свивеллер тихонько отворил дверь с намерением шмыгнуть через улицу за стаканом легкого портера, но в этот миг перед ним мелькнул коричневый головной убор мисс Брасс, уплывающий вниз по лестнице. "Черт побери! - мысленно воскликнул Дик. - Никак она идет кормить служанку! Ну! Теперь или никогда!" Перегнувшись через перила и дождавшись, когда головной убор исчезнет в темноте, он ощупью сошел вниз и добрался до кухни следом за мисс Салли, которая вошла туда с блюдом холодной баранины в руках. Кухня была весьма убогая - сырая, темная, с низкими потолками; стены все в трещинах, в разводах плесени. Из подтекающего крана капала вода, и капли эти с болезненной жадностью лизала заморенная голодная кошка. Широкая решетка очага была завинчена так туго, что между ее прутьями виднелись лишь тоненькие язычки огня. Все здесь было на запоре: на двери в угольный подвал, на свечном ящике, на солонке, на шкафу - всюду висели замки. Тут ничем не удалось бы поживиться даже таракану. Жалкий, нищенский вид этой кухни сразил бы насмерть и хамелеона. Он сразу бы распробовал, что здешний воздух несъедобен, и с отчаяния испустил бы дух. Маленькая служанка встала, увидев перед собой мисс Салли, и смиренно склонила голову. - Ты здесь? - спросила мисс Салли. - Да, сударыня, - слабеньким голоском ответила служанка. - Отойди подальше от баранины. Я тебя знаю сейчас же начнешь ковырять! - сказала мисс Салли. Девочка забилась в угол, а мисс Брасс вынула из кармана ключ и, отперев шкаф, достала оттуда тарелку с несколькими унылыми холодными картофелинами, не более съедобными на вид, чем руины каменного капища друидов*. Тарелку эту она поставила на стол, приказала маленькой служанке сесть и, взяв большой нож, нарочито размашистыми движениями стала точить его о вилку. - Вот видишь? - сказала мисс Брасс, отрезав после всех этих приготовлений кусочек баранины примерно в два квадратных дюйма и подцепив его на кончик вилки. Маленькая служанка жадно, во все глаза уставилась на этот кусочек, словно стараясь разглядеть в нем каждое волоконце, и ответила "да". - Так не смей же говорить, будто тебя не кормят здесь мясом, - крикнула мисс Салли. - На, ешь. Съесть это было недолго. - Ну! Хочешь еще? - спросила мисс Салли. Голодная девочка чуть слышно пискнула "не хочу". Обе они, вероятно, выполняли привычную процедуру. - Тебе дали мяса, - резюмировала мисс Брасс, - ты наелась вволю, тебе предложили еще, но ты ответила "не хочу". Так не смей же говорить, будто тебя держат здесь впроголодь. Слышишь? С этими словами мисс Салли убрала мясо в шкаф, заперла его на замок и, уставившись на маленькую служанку, не спускала с нее глаз до тех пор, пока та не доела картофель. Судя по всему, нежное сердце мисс Брасс распирала жгучая ненависть, ибо что иное могло заставить ее без всякой на то причины ударять девочку ножом то по рукам, то по затылку, то по спине, точно, стоя рядом с ней, она прямо-таки не могла удержаться от колотушек. Но мистер Свивеллер изумился еще больше, увидев, как мисс Салли - его собрат по профессии - медленно попятилась к двери, видимо насильно заставляя себя уйти из кухни, потом вдруг стремительно ринулась вперед и с кулаками набросилась на маленькую служанку. Ее жертва вскрикнула сдавленным голосом, боясь и заплакать-то по-настоящему, а мисс Садли подкрепилась понюшкой табаку и вслед за тем поднялась наверх, едва дав Ричарду время вбежать в контору. ГЛАВА XXXVII  Среди причуд одинокого джентльмена, - а запас их был у него огромен, и он каждый день черпал оттуда что-нибудь новенькое, - числилось совершенно исключительное и непреодолимое пристрастие к Панчу. Из какой бы дали не доносился голос Панча до улицы Бевис-Маркс, одинокий джентльмен, услышав его даже сквозь сон, вскакивал с кровати, наскоро одевался, бежал на этот голос со всех ног и вскоре возвращался во главе целой толпы зевак, в центре которой шествовали кукольники с ширмами. Ширмы тут же ставили перед домом мистера Брасса, одинокий джентльмен садился у окна второго этажа, - и представление, сопровождавшееся волнующими звуками флейты и барабана, а также громкими возгласами зрителей, шло полным ходом, к великому ужасу всех солидных обитателей этой тихой улицы. Следовало бы предположить, что после конца представления актеры и зрители удалялись. Какое там! Эпилог оказывался ничем не лучше самой пьесы, ибо, лишь только дьявол испускал дух, одинокий джентльмен немедленно требовал обоих кукольников к себе наверх, угощал их спиртными напитками из своих запасов и затевал с ними длинные разговоры, содержание которых оставалось для всех непостижимой загадкой. Но таинственность этих бесед сама по себе не имела особенного значения. Все дело было в том, что, покуда они велись. скопище народу около дома не уменьшалось, мальчишки били кулаками в барабан и передразнивали Панча своими пискливыми голосами, приплюснутые носы затуманивали окно конторы, в замочной скважине входной двери все время поблескивал чей-нибудь глаз, - и стоило только одинокому джентльмену или одному из его гостей высунуть хотя бы кончик носа в окно верхнего этажа, как их встречал разъяренный рев обездоленной толпы, и она продолжала выть и кричать, не внимая никаким уговорам, до тех пор, пока кукольники не спускались вниз и не увлекали ее за собой в другое место. Короче говоря, все дело было в том, что это народное движение произвело полный переворот на улице Бевис-Маркс и тишина и мир покинули ее пределы. Никто так не возмущался этими беспорядками, как мистер Самсон Брасс, но, будучи не в силах лишиться столь выгодного жильца, он благоразумно прятал в карман вместе с платой за квартиру и свою обиду на него, а злость вымещал на осаждавших контору зеваках, пользуясь всеми доступными ему способами отмщения, которые были, правда, весьма несовершенны и сводились к обливанию этих зевак помоями из леек, бомбардировке их с крыши обломками черепицы и штукатурки и подкупу кэбменов, с тем чтобы те нежданно-негаданно выезжали из-за угла и карьером врезались в толпу. Кое-каким простачкам на первый взгляд, может быть, покажется странным, почему причастный к сословию стряпчих мистер Брасс не притянул к суду лицо или лица, повинные в этих безобразиях, но пусть они вспомнят, что, подобно лекарям, редко пользующим самих себя, и духовным особам, не всегда следующим своим проповедям, законники не любят путаться с законом по собственному почину, зная, что этот острый инструмент ненадежен, требует больших затрат при пользовании им и, кроме всего прочего, бреет начисто - причем не всегда тех, кто этого заслуживает. - Удивительное дело! - сказал как-то утром мистер Брасс. - Второй день без Панча! Всех, что ли, он их перебрал? Вот хорошо-то было бы! - Что же тут хорошего? - возразила ему мисс Салли. - Кому они мешают? - Вот чучело! - воскликнул Брасс, в отчаянии швыряя перо на стол. - Вот скотина надоедливая! - Нет, ты скажи, кому они мешают? - повторила Салли. - Кому мешают? - возопил Брасс. - А это, по-твоему, пустяки, когда у человека под самым носом целый день ревут, кричат, отвлекают его от работы, так что ему остается только зубами скрежетать от злости. Это, по-твоему, пустяки, когда человек по целым дням сидит в потемках, в духоте, а на улице не протолкнешься от всяких бездельников, которые орут и воют, будто на них лев накинулся, или тигр, или... или... - Или дико-брасс, - подсказал мистер Свивеллер. - Да, или дикобраз, - повторил стряпчий и пристально посмотрел на своего писца, стараясь угадать, не было ли в его словах задней мысли или какого-нибудь злостного намека. - Это, по-твоему, пустяки? Стряпчий вдруг пресек свою гневную речь, прислушался и, уловив вдали знакомые звуки, схватился за голову, воздел глаза к потолку и пробормотал упавшим голосом: - Опять принесло! Оконная створка в верхнем этаже поднялась немедленно. - Опять принесло! - повторил Самсон. - Эх! Нанять бы где-нибудь карету с четверкой кровных рысаков да пустить бы их по нашей улице, когда толпа будет всего гуще! Я бы и шиллинга на это не пожалел! Отдаленный крик послышался снова. Дверь комнаты одинокого джентльмена распахнулась настежь. Он сломя голову сбежал по ступенькам на улицу, мелькнул за окном конторы - без шляпы - и пустился на голос Панча, с явным намерением безотлагательно воспользоваться услугами кукольников. - Хотел бы я познакомиться с его родственниками, - пробормотал Самсон, рассовывая по карманам бумаги. - Если бы они выправили на него соответствующий документик в кофейне Грейс-Инна*, на предмет помещения в сумасшедший дом, и поручили это дельце мне, я бы уж как-нибудь примирился с тем, что верхняя комната у нас будет временно пустовать. С этими словами мистер Брасс нахлобучил шляпу чуть ли не по самый нос, чтобы не видеть появления омерзительных кукольников, и выбежал из дому. Так как мистер Свивеллер относился весьма благосклонно к представлениям Панча, по той простой причине, что любоваться ими и вообще смотреть из окна на улицу было гораздо приятнее, чем работать, и так как он постарался открыть глаза и мисс Брасс на их многочисленные достоинства и прелести, оба они встали, точно по команде, и подошли к окну, на наружном выступе которого, как на самом почетном месте, уже сидели более или менее с удобствами несколько молодых девиц и юношей, состоявших в должности нянек при младших братьях и сестрах и всегда устраивавшихся здесь вместе со своими малолетними питомцами. Окно было тусклое, но, следуя установившемуся между ними дружескому обычаю, мистер Свивеллер сорвал с головы мисс Салли коричневую наколку и тщательно протер ею стекло. К тому времени, когда прелестная обладательница этой наколки снова надела ее на себя (что было сделано с полным спокойствием и совершенной невозмутимостью), жилец вернулся в сопровождении кукольников и с солидным подкреплением к уже собравшимся зрителям. Главный кукольник немедленно скрылся за занавеской, а его помощник стал рядом с ширмами и обвел толпу унылым взглядом, унылость которого еще усугубилась, когда он, не меняя грустного выражения верхней части лица и в то же время в силу необходимости судорожно двигая губами и подбородком, заиграл веселый плясовой мотив на том сладкозвучном музыкальном инструменте, что именуется в просторечии губной гармоникой. Представление близилось к концу, зрители следили за ним как завороженные. Волнение чувств, которое вспыхивает в больших людских сборищах, только что хранивших бездыханное молчание и снова обретших дар слова и способность двигаться, все еще владело толпой, когда жилец, как и в прошлые разы, позвал кукольников к себе наверх. - Оба идите! - крикнул он из окна, видя, что его приглашение собирается принять только главный кукольник - коротконогий, толстый. - Мне надо поговорить с вами. Идите сюда оба! - Пойдем, Томми! - сказал коротконогий. - Я не говорун, - ответил его помощник. - Так ему и доложи. Чего это я полезу туда растабарывать! - Ты разве не видишь, что у джентльмена в руках бутылка и стакан? - воскликнул коротконогий. - Так бы сразу и говорил! - спохватился его помощник. - Ну, чего же ты мнешься? Прикажешь джентльмену целый день тебя дожидаться? Приличного обхождения не знаешь? С этими словами унылый кукольник, который был не кто иной, как мистер Томас Кодлин, оттолкнул в сторону своего компаньона и товарища по ремеслу мистера Гарриса, известного также под именем Шиша или Коротыша, и первым поднялся в комнату одинокого джентльмена. - Ну-с, друзья мои, - сказал одинокий джентльмен, - представление было прекрасное. Что вы будете пить? Попросите вашего товарища затворить за собой дверь. - Затвори дверь, слышишь? - крикнул мистер Кодлин, поворачиваясь к Коротышу. - Сам мог бы догадаться, нечего ждать, когда джентльмен попросит тебя об этом. Коротыш выполнил приказание и, отметив вполголоса плохое расположение духа своего приятеля, выразил надежду, что здесь по соседству нет молочных, а то как бы у них там весь товар не скис от близости такого брюзги. Джентльмен показал им на стулья и энергическим кивком головы предложил сесть. Обменявшись недоверчивым, полным сомнения взглядом, Кодлин и Коротыш в конце концов присели на самый кончик предложенного каждому из них стула и крепко зажали шляпы в руках, а одинокий джентльмен наполнил два стакана из стоявшей рядом с ним на столе бутылки и поднес их своим гостям. - Какие вы оба загорелые, - сказал он. - Странствуете, наверно? Коротыш подтвердил это кивком и улыбкой. Мистер Кодлин вместо ответа тоже кивнул и вдобавок издал короткий стон, словно ощущая на плечах тяжесть ширм. - По рынкам, ярмаркам, скачкам? - продолжал одинокий джентльмен. - Да, сэр, - ответил Коротыш. - Без малого всю Западную Англию исходили. - Мне не раз случалось беседовать с вашими товарищами по ремеслу, которые странствовали по Северной, Восточной и Южной Англии, - торопливо проговорил одинокий джентльмен, - а вот с Запада еще никто не попадался. - Так уж у нас заведено, сударь, - сказал Коротыш. - Зимой и весной идем к востоку от Лондона, а летом держим путь на запад. В этот раз сколько миль исходили! Бывало, и под дождем мокнешь и грязь месишь, а заработка - кот наплакал. - Разрешите, я вам подолью. - Премного благодарен, сэр, будьте так любезны, - сказал мистер Кодлин, подставив ему свой стакан и оттолкнув руку Коротыша. - Мне, сэр, больше всех достается и в пути и дома. Что в городе, что в деревне, что в зной, что в стужу, что под дождем, что нет, - кто за все отдувается? Том Кодлин! Но Кодлин жаловаться не привык. Нет, сударь! Коротыш может жаловаться, а Кодлину стоит только пикнуть - и долой его, немедленно долой! Ему это не по чину. Он не смеет ворчать. - Кодлин - человек небесполезный, - сказал Коротыш, бросив лукавый взгляд на одинокого джентльмена, - только вот не умеет он глядеть в оба - нет-нет да и заснет. Помнишь, Томми, что было на последних скачках? - Оставишь ты меня когда-нибудь в покое или нет! - воскликнул Кодлин. - Это я-то заснул? А кто собрал пять шиллингов десять пенсов за одно представление? Я делом был занят! Что у меня, столько глаз, сколько у павлина на хвосте? Старик с девчонкой нас обоих вокруг пальца обвели, так что нечего на меня одного валить, тут мы оба дали маху. - Прекратим этот разговор, Томми, - сказал Коротыш. - Я полагаю, джентльмену не очень-то интересно нас слушать. - Тогда не надо было его затевать, - огрызнулся мистер Кодлин. - А теперь мне придется просить извинения у джентльмена за то, что ты такой пустомеля и любишь одного себя послушать. Ведь тебе лишь бы поговорить, а о чем - неважно. Одинокий джентльмен слушал этот спор в полном молчании, поглядывая то на одного своего гостя, то на другого и, видимо, поджидая удобного случая, чтобы вставить новый вопрос или вернуться к началу разговора. Но как только Коротыш обвинил мистера Кодлина в сонливости, он сразу же выказал интерес к их перепалке, и интерес этот, увеличиваясь с каждой минутой, наконец, достиг своей высшей точки. - Вас-то мне и нужно! - воскликнул одинокий джентльмен. - Вас-то я и добивался; вас-то и разыскивал! Где тот старик и та девочка, о которых вы говорите? - Сэр? - в замешательстве пробормотал Коротыш и посмотрел на своего приятеля. - Старик и его внучка, которые странствовали вместе с вами, - где они? Вы не прогадаете, если скажете мне всю правду - верьте моему слову! Для вас это прямая выгода! Значит, они убежали, и, насколько я понимаю, это было на скачках? До скачек их выследили, а потом опять потеряли. Наведите же меня на их след или хоть посоветуйте, где искать! - Помнишь, Томас, мои слова? - воскликнул Коротыш, поворачиваясь к своему приятелю. - Говорил я тебе, что о них будут справляться! - Ты говорил! - огрызнулся мистер Кодлин. - А разве я не говорил, что такого ангелочка мне в жизни не приходилось видеть! Не говорил я, что всем сердцем привязался к этой девочке, просто души в ней не чаял! Вот и сейчас будто слышу, как она лепечет: "Кодлин мой друг", - а у самой от умиления слезки из глаз так и капают. "Мой друг Кодлин, говорит, а не Коротыш. Коротыш человек не плохой, я на него не обижаюсь, он будто и добрый, говорит, но Кодлин! - вот у кого прекрасная душа, хоть по нему этого и не видно". Окончательно расчувствовавшийся мистер Кодлин начал тереть переносицу рукавом и грустно покачивать головой, давая этим понять одинокому джентльмену, что без своей маленькой любимицы он лишился покоя и счастья. - Боже мой! - восклицал одинокий джентльмен, бегая взад и вперед по комнате. - Найти этих людей и убедиться, что они ничего не знают, ничем не могут помочь! Нет! Лучше бы мне по-прежнему тешить себя надеждой и не видеть их в глаза, чем испытать такое разочарование! - П