рительно глядя на своего собеседника. - С чьей же помощью? - С моей помощью, - ответил Дик несколько сконфуженным тоном. - Разве я вам не говорил об этом, когда вы заходили в контору в последний раз? - Нет, не говорили, чего зря прикидываться, -- отрезал карлик. - Вы, кажется, правы, - сказал Дик. - Да, теперь вспоминаю, не говорил. Так вот, я их в тот самый день и свел, по просьбе Фреда. - И что из этого получилось? - Да знаете ли, вместо того чтобы разразиться слезами, прижать Фреда к груди и сказать ему: я твой дедушка или я твоя переодетая бабушка (к чему мы были вполне готовы), мои друг, как только узнал, кто такой Фред, пришел в страшную ярость, начал обзывать его последними словами, упрекать, будто бы он больше всех виноват в том, что старик и Нелли впали в нищету, даже не предложил нам выпить и... и, можно сказать, выставил нас за дверь. - Странно, - в раздумье проговорил карлик. - Мы тоже нашли это несколько странным, - невозмутимым тоном подтвердил Дик, - но что было, то было. Совершенно сбитый с толку этим рассказом, Квилп насупился и долго молчал, то и дело поднимая глаза на мистера Свивеллера и внимательно изучая его физиономию. Но так как на ней нельзя было прочитать ничего нового, ничего такого, что помогло бы уличить мистера Свивеллера во лжи, и так как сей джентльмен, предоставленный самому себе, начал испускать тяжкие вздохи и окончательно раскисать все из-за той же миссис Чеггс, карлик вскоре поднялся и ушел, оставив обездоленного Дика наедине с его печальными размышлениями. - Значит, они уже успели познакомиться, - говорил Квилп, шагая по улице. - Мой друг обскакал меня. Правда, это ни к чему не привело и, следовательно, особого значения не имеет, если не ставить ему в вину злостных намерений. Как я рад, что он лишился своей дамы сердца! Ха-ха-ха! Но отпускать этого болвана из конторы нельзя. Здесь он всегда у меня под рукой, а кроме того, где я найду лучшего доносчика на Брасса - доносчика, который, сам того не подозревая, спьяну выбалтывает мне все, что видит и слышит у них. Вы чрезвычайно полезная личность, Дик, и дешево обходитесь - выставишь вам кое-когда скромное угощение, тем дело и ограничивается. Я еще не решил окончательно, но, может быть, мне имеет смысл сообщить этому джентльмену о ваших расчетах на Нелли и таким образом втереться к нему в доверие. Там будет видно, а пока, с вашего разрешения, мы останемся самыми лучшими друзьями. Раздумывая обо всем этом и скаля по привычке зубы, мистер Квилп снова переехал Темзу и уединился в своем холостяцком особняке, который показался бы людям более привередливым не совсем уютным, по той простой причине, что недавно поставленная в нем печка гнала весь дым не наружу, а внутрь помещения. Однако эта неприятность не только не отвратила карлика от его нового жилья, но даже пришлась ему по душе. Он съел роскошный обед, принесенный из кухмистерской, раскурил трубку и запыхтел ею наперегонки с печной трубой, так что через некоторое время в конторе совсем ничего не стало видно, кроме его воспаленных красных глаз да изредка головы, когда он, трясясь от судорожного кашля, немного разгонял вокруг себя густые космы дыма. В этой удушливой атмосфере, оказавшейся бы смертельной для всякого другого живого существа, мистер Квилп прекрасно провел вечер, не оставляя без внимания трубки и фляги и время от времени развлекаясь протяжным воем, что сходило у него за пение, но не имело ничего общего ни с одним из творений человека в области музыки инструментальной и вокальной. Так он забавлялся почти до полуночи, а потом, чрезвычайно довольный собой, улегся в гамак. Первое, что коснулось слуха карлика утром, когда он только-только открыл глаза и, увидев себя так близко от потолка, вообразил спросонья, будто его превратили за ночь не то в муху, не то в жужелицу, - были звуки приглушенных рыданий и всхлипываний. Осторожно заглянув вниз и увидев миссис Квилп, он несколько минут молча смотрел на нее и вдруг крикнул, да так громко, что она подскочила на месте со страху: - Ау-у! - О Квилп! - воскликнула несчастная женщина, глянув вверх. - Как вы меня испугали! - А я нарочно! У-у, беспутница! - рявкнул карлик. - Что вам здесь надо? Ведь я утонул! - Квилп, прошу вас, умоляю, вернитесь домой! - сквозь слезы проговорила она. - Больше это никогда не повторится. И в конце концов ведь мы беспокоились! Потому все так и вышло. - Вы беспокоились? - с усмешкой повторил карлик. - Конечно, беспокоились... как бы я не остался в живых. Нет! Я вернусь домой, когда мне заблагорассудится. Захочу - останусь, захочу - опять уйду. Я буду эдаким блуждающим огоньком - то здесь, то там, и вечно буду плясать вокруг вас, появляться в самые неожиданные минуты, так, чтобы вы жили в постоянном страхе и волнении. Ну, уберетесь вы отсюда или нет? Миссис Квилп с безмолвной мольбой протянула к нему руки. - Нет и нет! - крикнул карлик. - И еще раз нет! А если вы посмеете ходить сюда без зова, я наставлю здесь капканов, я заведу цепных собак, которые будут рычать и кусаться, заведу самопалы с секретом, которые откроют пальбу, как только вы наступите на проволоку, и разнесут вас в мелкие куски! Убирайтесь отсюда вон! - Простите меня! Вернитесь домой! - горячо воскликнула его жена. - Не-ет! - взревел Квилп. - Я вернусь, когда найду нужным, и буду уходить и приходить, не спрашивая у вас позволения. Вон там дверь - видите? Убирайтесь отсюда! Мистер Квилп отдал это приказание таким повелительным тоном и сопроводил свои слова таким резким взмахом руки, явно свидетельствующим о его намерении выпрыгнуть из гамака и - как есть, в ночном колпаке гнать жену по улицам до самого дома, что она стрелой вылетела из конторы. Вытянув шею, карлик до тех пор провожал ее глазами, пока она не выбежала со двора, а потом, весьма довольный тем, что ему лишний раз удалось утвердить свою волю и отстоять свой замок, разразился громовым хохотом и снова улегся спать. ГЛАВА LI  Великодушный и ласковый хозяин холостяцкого особняка спал долго, услаждаемый во сне дождем, слякотью, сыростью, туманом и крысиной возней, а проснувшись, вылез из гамака с помощью своего лакея Тома Скотта, велел ему приготовить завтрак и стал одеваться. Когда же туалет его был закончен и завтрак съеден, он снова отправился на улицу Бевис-Маркс. На этот раз мистер Квилп собирался нанести визит не мистеру Свивеллеру, а его патрону и другу, мистеру Самсону Брассу. Однако в конторе не оказалось ни этих джентльменов, ни столпа и светоча юриспруденции мисс Салли, тоже отлучившейся куда-то со своего поста. Об их одновременном отсутствии посетителей оповещала засунутая за ручку дверного колокольчика записка мистера Свивеллера, которая, не сообщая читателям никаких сведений о том, когда ее здесь оставили, содержала в себе лишь несколько туманное и неопределенное уведомление, что этот джентльмен "вернется через час". - Служанка-то все-таки должна быть дома, - сказал карлик и постучался. - Мне этого вполне достаточно. После довольно долгого ожидания дверь приотворилась и из-за нее послышался чей-то слабенький голосок: - Пожалуйста, будьте так добры, оставьте карточку, или, может, передать на словах? - Э-э? - недоуменно протянул Квилп, глядя на маленькую служанку сверху вниз - угол зрения для него, карлика, совершенно необычный. Но девочка твердила одно и то же, как и в первую свою встречу с мистером Свивеллером: - Пожалуйста, будьте так добры, оставьте карточку, или, может, передать на словах? - Я напишу письмо, - сказал карлик и, оттолкнув ее, прошел в контору. - Передай его хозяину сразу, как только он вернется, слышишь? - И мистер Квилп вскарабкался на высокую табуретку, а маленькая служанка, наученная, как вести себя в подобных случаях, уставилась на него во все глаза, готовясь, если он вздумает прикарманить хотя бы одну облатку, выбежать на улицу и позвать полицию. Складывая свое послание (написать которое ему было недолго, по причине его краткости), мистер Квилп поймал на себе взгляд маленькой служанки. Он ответил ей взглядом долгим и внимательным. - Как поживаешь? - спросил карлик, смачивая языком облатку и корча при этом страшные рожи. Маленькая служанка, вероятно, испуганная его гримасами, только шевельнула губами, но по их беззвучному движению можно было догадаться, что она повторяет про себя заученную формулу насчет карточки или передачи на словах. - Плохо с тобой здесь обращаются? Хозяйка, наверно, фурия? - с усмешкой спросил Квилп. Услышав последний вопрос, маленькая служанка плотно сжала губы кружочком и часто-часто закивала, а взгляд ее, хоть и по-прежнему испуганный, стал в то же время хитрым-прехитрым. Пленил ли мистера Квилпа этот безмолвный, но полный лукавства ответ, заинтересовало ли его по каким-нибудь другим причинам выражение лица девочки, захотелось ли ему просто из озорства смутить ее - неизвестно. Как бы то ни было, он поставил локти на стол, подпер щеки кулаками и вытаращил глаза. - Ты откуда взялась? - спросил он после долгого молчания, поглаживая подбородок. - Не знаю. - Как тебя зовут? - Никак. - Не мели вздора, - отрезал Квилп. - Когда хозяйке что-нибудь нужно, как она тебя называет? - Чертовкой, - ответила девочка и выпалила одним духом, точно опасаясь дальнейших расспросов: - Пожалуйста, будьте так добры, оставьте карточку, или, может, передать на словах? Эти странные ответы, казалось, должны были бы только разжечь любопытство Квилпа. Однако он не вымолвил больше ни слова, еще задумчивее потер подбородок, нагнулся над письмом и, делая вид, будто с особой тщательностью и скрупулезностью выводит на конверте имя и фамилию адресата, украдкой бросал на маленькую служанку пытливые взгляды из-под своих лохматых бровей. Кончив этот тайный осмотр, карлик закрыл лицо ладонями и затрясся от беззвучного смеха, так что жилы у него на шее вздулись - того и гляди лопнут. Потом он надвинул шляпу на нос, чтобы скрыть от девочки свое веселое настроение и багровую физиономию, швырнул ей письмо и быстро вышел из конторы. На улице карлик неизвестно почему прыснул со смеху, схватился за бока, снова прыснул, нагнулся к пыльной решетке подвального окна и до тех пор заглядывал вниз, стараясь еще раз увидеть девочку, пока не выбился из сил. Покинув, наконец, свой наблюдательный пост, он отправился прямым путем в "Дебри", которые находились на расстоянии ружейного выстрела от его холостяцкой обители, и велел поближе к вечеру подать в беседку чая на три персоны, так как и визит его в контору и письмо преследовали одну цель - пригласить мисс Салли Брасс вместе с Самсоном принять участие в этом пиршестве. Погода в тот день не слишком-то располагала к чаепитию в беседке, тем более в такой, которая дошла до крайней степени ветхости и в часы отлива открывала вид на илистые береговые откосы Темзы. Тем не менее мистер Квилп заказал легкую закуску с чаем именно в этом уютном уголке и под его дырявой, протекающей крышей принял мистера Самсона и мисс Салли. - Вы же большой любитель природы, - сказал карлик, ухмыляясь во весь рот. - Очаровательное местечко, Брасс! Не правда ли, в нем есть что-то своеобразное, нетронутое, первобытное? - Действительно, здесь прелестно, сэр, - ответил стряпчий. - Не жарко? - продолжал Квилп. - Н-не очень, сэр, - сказал Брасс, лязгая зубами. - Может, чуть сыровато? Может, вас трясет? - Такая сырость только поднимает настроение, сэр, - отвечал Брасс. - Пустяки, сэр, сущие пустяки. - А Салли? - спросил восхищенный карлик. - Салли здесь нравится? - Понравится, когда она выпьет чаю, - отрезала эта твердокаменная особа. - Велите, чтобы скорей подавали, нечего зря болтать. - Прелестная Салли! - воскликнул Квплп, открывая ей объятия. - Кроткая, очаровательная, упоительная Салли! - Поразительный человек! - пробормотал Брасс самому себе. - Трубадур!* Ну, как есть трубадур! Однако эти комплименты были высказаны без должной живости и горячности, так как несчастный стряпчий, схвативший где-то простуду, успел к тому же изрядно промокнуть дорогой и теперь охотно понес бы материальные издержки, лишь бы перенестись из этой сырой конуры в теплую комнату, где можно было бы высушиться у огня. А Квилп, на этот раз не только потворствовавший своим сатанинским прихотям, но и сводивший счеты с Самсоном за его участие в тризне, неприметным свидетелем которой был он сам, с безграничным восторгом ловил всякое проявление беспокойства на лице стряпчего и получал от своей затеи такое удовольствие, какое вряд ли доставил бы ему самый пышный банкет. Следует также отметить для более полной обрисовки характера мисс Салли Брасс, что сама она не стала бы так легко мириться с неудобствами "Дебрей" и, по всей вероятности, ушла бы оттуда без чая. Однако, догадавшись, как плохо приходится ее брату и какие он испытывает тайные муки, эта девица почувствовала мрачное удовлетворение и решила веселиться на свой собственные лад. Дождевые капли просачивались сквозь крышу и капали им на голову, но мисс Брасс без единого слова жалобы, с непоколебимым самообладанием председательствовала за чайным столом. Мистер Квилп, в буйном порыве гостеприимства забравшийся на бочку из-под пива, провозгласил "Дебри" самым прелестным и уютным уголком на всем земном шаре и, подняв стакан, выпил за их следующую пирушку в этом увеселительном заведении; мистер Брасс, в чашку которого лило прямо с крыши, тщетно бодрился, стараясь глядеть молодцом; Том Скотт вертелся в дверях беседки под дырявым зонтиком и хохотал до упаду - так его потешали муки стряпчего, а мисс Салли Брасс, не удостаивавшая вниманием дождь, орошавший ее женственный стан и нарядный туалет, торчала за столом, прямая как палка, и преспокойно созерцала страдания брата, выказывая полное равнодушие к собственным неудобствам и, видимо, намереваясь просидеть здесь всю ночь, столь высокое наслаждение доставляла ей пытка, которую Самсон претерпевал совершенно безропотно из-за своей рабской угодливости и алчности. Характеристика мисс Салли будет неполной, если мы не отметим тут же, что злорадство злорадством, а она первая разгневалась бы, если бы мистер Самсон вздумал в чем-нибудь перечить их клиенту. В самый разгар веселья мистер Квилп вдруг услал своего подручного бесенка с каким-то поручением, потом спрыгнул с бочки и, сразу став самим собой, тронул стряпчего за рукав. - Два слова, - сказал он, - а потом опять продолжим наш пир. Салли, обрати ко мне слух. Мисс Салли придвинулась к нему вплотную, зная по опыту, что при переговорах с этим клиентом не следует доверяться даже воздуху. - Есть дельце, - продолжал Квилп, переводя взгляд с брата на сестру. - Весьма деликатного свойства. Обсудите его между собой на досуге. - Слушаю, сэр, - сказал Брасс, вынимая из кармана записную книжку и карандаш. - С вашего позволения, я сейчас же запишу все по пунктам. Редкостные документы! - добавил стряпчий, возводя очи к потолку. - Просто редкостные! Он излагает свои мысли с такой четкостью, что слушать его одно удовольствие. Я не знаю ни одного парламентского акта, равного этим документам по четкости изложения. - На сей раз придется лишить вас этого удовольствия, - сказал Квилп, - спрячьте карандаш. Обойдемся без документов. Итак... Есть мальчишка по имени Кит. Мисс Салли кивнула, подтверждая, что она его знает. - Кит! - сказал мистер Самсон. - Кит! Гм! Я как будто слышал это имя, но не могу вспомнить, когда и ври каких... - Вы медлительны, как черепаха, а тупостью перещеголяете носорога, - нетерпеливо махнув рукой, огрызнулся любезный клиент мистера Брасса. - Вот шутник! - воскликнул угодливый стряпчий. - А какое знание естественной истории! Буффон, прямо Буффон!* Мистер Брасс явно хотел сказать комплимент, и есть все основания предполагать, что он имел в виду естествоиспытателя Бюффона*, да только переврал первую гласную. Как бы то ни было, Квилп не дал ему времени исправить ошибку, но, заметив ее сам, тронул, а если выражаться точнее, огрел его зонтиком по голове. - Не будем препираться, - сказала мисс Салли, удерживая карлика за руку. - Вы поняли, что я знаю этого мальчишку, чего же вам еще надо! - Она кого угодно за пояс заткнет! - воскликнул Квилп, похлопывая ее по спине и презрительно глядя на Самсона. - Салли, мне Кит не нравится. - Мне тоже, - сказала мисс Брасс. - И мне тоже, - подхватил Самсон. - Значит, все в порядке! - воскликнул Квилп. - Половина дела уже сделана. Этот Кит принадлежит к тому сорту людей, которые называются порядочными, честными. Хитрый, пронырливый щенок, вот он кто! Ханжа! Соглядатай! Трусливая собака! Лижет руку тому, кто его ласкает и кормит, а на всех прочих скалит зубы и лает как пес! - Какое потрясающее красноречие! - воскликнул Брасс и чихнул. - Дрожь берет слушать! - Ближе к делу, - сказала мисс Салли. - Не тратьте лишних слов. - Салли опять права! - согласил с Квилп, снова бросив презрительный взгляд на Самсона. - Она нас обоих за пояс заткнет! Так вот, этот наглый щенок никому не дает прохода, а пуще всех мне. Короче говоря, у меня с ним давние счеты. - Этого достаточно, сэр, - сказал Самсон. - Нет, этого мало, сэр! - с издевательской усмешкой перебил его Квилп. - Дайте договорить до конца. У меня с ним давние счеты, а сейчас он стал мне поперек дороги и мешает одному делу, которое может озолотить нас всех. Кроме того, этот мальчишка вообще мне не по нутру, я его ненавижу. Вот, теперь вы знаете более или менее все, а об остальном извольте догадаться. Придумайте способ, как нам разделаться с ним, и действуйте. Ну, беретесь? - Беремся, сэр, - ответил мистер Брасс. - Тогда по рукам, - сказал Квилп. - Салли, душенька, вашу лапку! Я полагаюсь на вас так же, как на Самсона, если не больше. А, да вот и Том Скотт с фонарем, трубками, грогом! Кутим всю ночь! Они не обменялись больше ни словом, ни взглядом, ни хотя бы намеком на то, ради чего была устроена сегодняшняя встреча. Эта троица привыкла действовать заодно, и общность интересов, взаимная выгода связывали их такими тесными узами, что они обходились без лишних разговоров. Квилп как ни в чем не бывало вернулся к своему буйному веселью и в мгновение ока предстал перед ними прежним горластым, бесшабашным дьяволом. Было уже десять часов вечера, когда добрая Салли выволокла из "Дебрей" своего любимого и любящего братца, который к этому времени мог двигаться, только опираясь на ее воздушную фигурку, ибо походка у него (неизвестно почему) стала далеко не твердой, а ноги то и дело подгибались, причем большей частью на ровном месте. Умаявшись за последние дни так, что ему не помог и долгий утренний сон, карлик, не теряя времени, пробрался в свой изысканно обставленный домик и вскоре уснул в гамаке. Оставим его теперь во власти сновидений, в которых, может быть, не последнее место занимают и те двое, кого мы покинули на паперти старой церкви, и вернемся к ним, пока они тихо сидят там, поджидая своего Друга. ГЛАВА LII  Прошло немало времени, прежде чем учитель появился у кладбищенской калитки и быстро зашагал к ним, позванивая на ходу связкой ржавых ключей. Он подошел к паперти совсем запыхавшись и в первую минуту не мог выговорить ни слова, а только показал на древние строения, которые девочка так внимательно разглядывала без него. - Видишь вон те два старых домика? - спросил он, наконец. - Да, - ответила Нелл. - Я почти не сводила с них глаз, пока вас не было. - Они заинтересовали бы тебя еще больше, если бы ты знала, с какой новостью я вернусь, - сказал ее друг. Один из этих домиков будет мой. Не добавив больше ни слова, не дав девочке ответить ему, учитель взял ее за руку и с сияющим лицом вывел за калитку. Они остановились перед низкой дверью первого домика. Перепробовав несколько ключей, учитель, наконец, подобрал один, подходивший к огромному замку, - замок открылся со скрипом и впустил их внутрь. Перед ними была сводчатая комната, богато изукрашенная в давние времена искусной рукой резчика и еще сохранившая следы своего былого великолепия в прекрасных линиях арок и в ажурной резьбе каменных карнизов. Растительный орнамент, который мог бы поспорить совершенством с самой природой, напоминал о том, что, сколько бы раз ни сменялась листва на деревьях за этими стенами, его не касались никакие перемены. Поддерживающие каминную доску фигуры из камня, хоть и порядком искрошившиеся, все еще хранили свой первоначальный вид - не в пример кладбищенскому праху и печально высились у пустого камина, словно живые существа, что давно пережили свой век и теперь оплакивают выдавшее им на долю медленное угасание. В древние времена - ибо в этом древнем доме даже перемены уходили в глубокую древность - часть комнаты была отделена перегородкой, и за ней помещалось нечто вроде алькова с маленьким окном или нишей, прорубленной в глухой стене. Дубовая перегородка и две дубовые скамьи у камина, вероятно, стояли в прошлые века в монастыре или в церкви; приспособленные на скорую руку для новых нужд, они не претерпели почти никаких изменений и на них еще осталась тонкая резьба. Открытая дверь вела в маленькую каморку или келью, свет в которую еле проникал сквозь окошко, сплошь увитое плющом; других комнат в этом доме не было. Стояла здесь и кое-какая мебель: несколько кресел с тонкими, словно иссохшими от старости ручками и ножками; стол - вернее, его жалкое подобие; огромный сундук, в котором хранился когда-то церковный архив; другие, столь же причудливые предметы домашнего обихода и запас растопки на зиму. Все это свидетельствовало о том, что не так давно здесь кто-то жил. Девочка оглядывалась по сторонам с тем благоговейным чувством, которое охватывает нас, когда мы видим перед собой следы веков, капля за каплей канувших в океан вечности. Старик тоже вошел сюда следом за ними, и первые минуты они все трое стояли затаив дыхание, словно боясь нарушить окружающую тишину. - Как здесь красиво! - чуть слышно проговорила девочка. - А мне показалось, что тебе не нравится! - воскликнул учитель. - Ты вздрогнула, когда мы вошли сюда, будто испугавшись холода и мрака. - Нет, это не так. - Нелл с легкой дрожью обвела взглядом комнату. - Я не могу вам объяснить, что со мной, но когда я смотрела на эти домики с церковной паперти, меня охватило то же чувство... Может быть, потому, что они такие старые, ветхие. - Вот где можно спокойно жить, правда? - сказал ее друг. - Да, да! - воскликнула девочка, взволнованно сжав руки. - Тихий, мирный уголок - такой уголок, где можно спокойно жить и спокойно ждать смерти! - Она хотела сказать что-то еще, но голос у нее дрогнул и перешел в прерывистый шепот. - Здесь можно жить и жить, окрепнув духом и телом, - сказал учитель. - И так оно и будет, потому что этот дом ваш. - Наш! - воскликнула девочка. - Да, - радостно ответил учитель. - Ваш на долгие веселые годы. Я устроюсь по соседству - совсем рядом, а этот дом отдан вам. Сообщив свои поразительные новости, учитель сел, усадил Нелли рядом с собой и стал рассказывать ей, что в этом ветхом доме долгие годы, чуть ли не до ста лет, жила старушка, которая хранила ключи от церкви, открывала ее в часы службы и водила по ней посетителей; что она умерла с месяц назад, а на ее место еще никого не нашли; что, узнав все это из беседы с кладбищенским сторожем, прикованным к постели ревматизмом, он решился намекнуть на свою спутницу этому представителю местной власти; что тот принял намек весьма благосклонно и посоветовал ему поговорить о Нелли с самим священником. Короче говоря, хлопоты его увенчались успехом, и хотя завтра Нелл с дедом еще следует сходить к священнику, можно считать, что место останется за ней, так как он хочет посмотреть на них просто для порядка. - Жалованье, правда, небольшое, - продолжал учитель, - но в таком захолустном местечке его хватит. Мы станем складывать свои доходы и заживем на славу! Можешь в этом не сомневаться! - Да благословит вас бог! - сквозь слезы проговорила Нелл. - Аминь, дитя мое! - весело воскликнул ее друг. - Благословение господне будет и со мной и с вами. Господь не оставит нас и впредь, как не оставлял все те дни, когда рука его посреди стольких страданий и горестей указывала нам путь к безмятежной жизни. Но надо еще посмотреть мое жилье! Пойдемте! Они поспешили к другому дому, как и в первый раз перепробовали несколько ключей, наконец нашли подходящий и открыли источенную червем дверь. Комната здесь оказалась тоже сводчатой, но менее просторной и всего лишь с одной примыкающей к ней каморкой. Нетрудно было догадаться, что учителю предназначался первый дом и что в своем попечении о старике и девочке он уступил более удобное жилье им. Из вещей здесь тоже было лишь самое необходимое и тоже лежал запас растопки на зиму. Теперь им предстояла приятная задача - сделать оба дома обитаемыми и устроиться в них как можно уютнее. И вот через несколько минут веселый огонь уже пылал и потрескивал в обоих каминах и заливал выцветшие дряхлые стены здоровым румянцем. Нелл взяла иголку, заштопала рваные оконные занавески и починила ветхий коврик, так что он снова стал хоть куда. Учитель выровнял и подмел площадку перед дверью, подрезал высокую траву, оправил побеги запущенного плюща и вьюнка, уныло клонившиеся к земле, и дом сразу повеселел снаружи, приобрел обжитой вид. Старик, помогавший то учителю, то внучке, беспрекословно выполнял их поручения и был счастлив. Соседи, вернувшись домой с работы, тоже предлагали им свои услуги или присылали детей с разными мелочами - в долг или в подарок, и как раз с такими, какие и были нужны этим новым жителям их деревушки. День выдался хлопотливый; наступил вечер, и учитель с девочкой сокрушались, что так быстро стемнело, а впереди еще столько всяких дел. К ужину они собрались в доме, который отныне можно называть домом Нелл, перешли после трапезы к камину и, чуть ли не шепотом, чтобы не нарушить своей тихой радости, принялись обсуждать планы на будущее. Прежде чем уйти к себе, учитель прочел молитву, и, полные благодарности и счастья, они расстались на ночь. Старик мирно уснул, все вокруг стихло, и в этот безмолвный час девочка еще долго не отходила от остывающего камина, вспоминая недавнее прошлое как миновавший сон. Отсветы слабого огня на дубовых панелях, на резном их верхе, чуть видневшемся под сумрачными сводами потолка; древние стены, по которым при каждой вспышке пламени пробегали странные тени; дух тления, не пощадивший даже неодушевленные и, казалось бы, такие прочные вещи; торжественное присутствие смерти совсем близко, за порогом ее дома, - все это погружало девочку в глубокое раздумье, чуждое, однако, всякой тревоге, всякому страху. За последние дни, полные страданий и одиночества, в Нелли произошла незаметная перемена. По мере того как силы ее убывали, а воля крепла, в ней рождались светлые мысли и надежды - достояние немногих, пожалуй, только тех, кто слаб и немощен. Никто не видел, как тоненькая, хрупкая фигурка девочки скользнула от камина к окну, и она задумчиво облокотилась на подоконник. Никто, кроме звезд, не мог взглянуть на это обращенное к небу личико и прочесть написанную на нем повесть. Старый церковный колокол грустно отбивал часы, будто опечаленный тем, что ему приходится говорить только с мертвыми, ибо живые не слышат его предостерегающего голоса; зашуршали опавшие листья; колыхнулась трава на могилах; все остальное безмолвствовало и покоилось во сне. Эти спящие, чей сон не знал сновидений, лежали кто возле церкви, у самых ее стен, словно ища в ней утешения и защиты; кто в изменчивой тени деревьев; кто поближе к тропинке, так чтобы слышать шаги живых; кто среди детских могил. Некоторым захотелось лечь в ту самую землю, по которой они бродили при жизни изо дня в день; другим - там, где заходящее солнце будет светить на их ложе, или там, куда упадут его лучи на утренней заре. Видимо, ни одна душа, расставаясь с земным пленом, не могла отрешиться от своей бренной оболочки, а если и отрешалась, то любовь к ней не оставляла ее, подобно той любви, что чувствует узник к своей темнице, медля на ее пороге, после долгих лет заключения. Прошло немало времени, прежде чем девочка закрыла окно и подошла к кровати. И снова то же ощущение будто ее обдало холодом, и снова что-то похожее на страх, но мимолетный, не оставивший после себя и следа. А во сне она опять увидела маленького школьника, и будто крыша у нее над головой разверзлась, и в сиянии, поднимающемся до самого неба, как на старинной картинке из библии, сонм светлых ликов смотрел на нее, спящую. Какой это был мирный, сладостный сон! Тишина, стоявшая за стенами дома, оставалась нерушимой, хотя в воздухе звучала музыка и слышался шелест ангельских крыльев. Вот среди могил появились рука об руку и сестры, которых она издали сопровождала на прогулках. А потом сновидение потускнело и растаяло бесследно. Яркое, веселое утро снова вернуло девочку к работе, начатой вчера, и приятным мыслям и вдохнуло в нее радость, бодрость, надежды. Все втроем они дружно трудились до полудня, приводя в порядок свое жилье, а потом пошли к священнику. Священник был простодушный, кроткий старичок, много лет назад отрешившийся от мирской жизни и весь ушедший в себя. Его жена умерла в доме, где он жил и по сию пору, отгороженный его стенами от всех житейских помыслов и надежд. Священник принял их ласково и, сразу же заинтересовавшись Нелли, стал расспрашивать, как ее зовут, сколько ей лет, откуда она родом и что ее привело сюда. Учитель еще вчера рассказал ему все о своих спутниках. У них нет ни дома, ни близких, пояснил он, а сюда они пришли вместе с ним, разделить его участь. Он любит эту девочку, как родную дочь. - Ну, что ж, - сказал священник. - Пусть будет по-вашему. Но ведь она еще совсем ребенок. - Не по летам умудренный тяжкими испытаниями и горем, - последовал ответ. - Боже милостивый! Так пусть отдохнет у нас и забудет все свои прошлые беды! - сказал священник. - Но тебе покажется тоскливо и скучно в нашей старой церкви, дитя мое. - Нет, нет, сэр! - воскликнула Нелл. - Никогда! - Я бы, разумеется, предпочел, - продолжал священник, гладя ее по голове и печально улыбаясь, - чтобы ты танцевала по вечерам на лужайке, а не сидела под сумрачными, ветхими сводами. Смотрите, чтобы она не загрустила у вас среди наших величественных развалин. Ваша просьба уважена, друг мой. Выслушав от священника ласковые напутственные слова, они оставили его, пошли в дом Нелли и только начали обсуждать свою удачу, как вдруг к ним пожаловал еще один благожелатель. Это был тоже старик, живший у священника (как они узнали позднее) уже пятнадцать лет, со смерти его жены. Они дружили долгие годы, еще со школьной скамьи, и когда священника постигло горе, старый друг сразу же приехал успокоить, утешить его и с тех пор не разлучался с ним. Он стал душой здешних мест всеобщим советчиком, посредником, зачинщиком веселья, он улаживал все ссоры, распределял среди бедных даяния своего друга, добавляя к ним немалую толику и собственных денег. Простодушные поселяне не потрудились узнать, как его зовут, а кто и знал, тот забыл. За ним утвердилось прозвище "бакалавр", - может быть, благодаря смутным слухам, передававшимся из уст в уста в первые дни после его появления в деревне, - слухам об отличиях, которые он будто бы получал в колледже. Прозвище ему понравилось или же показалось не хуже всякого другого, и так он и стал зваться с тех пор бакалавром. И, добавим кстати, что не кто иной, как этот самый бакалавр, и натаскал собственными руками растопку, которую наши странники нашли каждый в своем новом жилище. Итак, бакалавр (оставим ему это прозвище) приотворил дверь, высунул из-за нее свою добродушную круглую физиономию и вошел в комнату, в которой ему, вероятно, приходилось бывать и раньше. - Вы мистер Мартон, наш новый учитель? - спросил он, здороваясь с другом Нелл. - Да, это я, сэр. - Нам рекомендовали вас с самой лучшей стороны, и я очень рад с вами познакомиться. Мне бы следовало прийти еще вчера, но я был в отъезде, возил письмо от одной больной старушки к ее дочери в другую деревню, и вернулся только сейчас. А это наша юная привратница? Вы прекрасно сделали, друг мой, что привели с собой ее и этого старичка. Вы сердечный человек, а значит, должны быть и хорошим учителем. - Она только что оправилась после болезни, сэр, сказал учитель, в ответ на внимательный взгляд, которым их гость окинул Нелли, прежде чем поцеловать ее в щеку. - Да, да, я знаю! - воскликнул бакалавр. - Страдания, душевная боль - это она все испытала. - И полной мерой, сэр. Бакалавр посмотрел на старика, снова перевел взгляд на Нелли и ласково сжал ей руку. - Здесь тебе будет хорошо, - сказал он, - уж мы позаботимся об этом. А ты, я вижу, начала наводить порядок в доме. И все сама, своими руками? - Да, сэр. - Ну, что ж, мы продолжим твою работу... правда, не так искусно, но возможностей для этого у нас больше, чем у тебя, - сказал бакалавр. - Сейчас посмотрим, посмотрим. Нелл повела его в другую комнату, потом в соседний дом, и, обнаружив тут и там нехватку многих необходимых вещей, он взялся пополнить их хозяйство из собственных запасов всякого добра, видимо отличавшихся большим разнообразием, так как там попадались предметы самые неожиданные. Подарки были доставлены к Нелли без малейшего промедления - бакалавр ушел и минут через десять вернулся со старыми полками, ковриком, одеялами и прочими предметами домашнего обихода, да еще в сопровождении мальчика, нагруженного тяжелой ношей. Все было свалено в общую кучу на полу и потребовало разборки, сортировки и распределения по местам, причем бакалавр, занимавшийся этой работой с огромным увлечением, проявил большую живость и распорядительность. Когда вещи были прибраны, он велел мальчику сбегать за его школьными товарищами, чтобы новый учитель познакомился с ними и произвел им торжественный смотр, - Прекрасные ребята, Мартон! Лучших, пожалуй, и не сыщешь, - сказал бакалавр, как только мальчик убежал. - Но им и невдомек, что я о них такого мнения. Зачем? Это лишнее. Посланный вскоре вернулся во главе длинной вереницы мальчиков, и больших и маленьких, которые при виде бакалавра, встретившего их в дверях, начали срывать с головы картузы и шапки, сминать их в комок, отвешивать поклоны и расшаркиваться, а бакалавр улыбался, кивал головой, с величайшим удовольствием взирая на все эти судорожные проявления вежливости. Откровенно говоря, свое мнение об этих мальчиках он скрывал не столь тщательно, как мистер Мартон мог бы заключить из его же собственных слов, и оно то и дело проскальзывало в разных замечаниях на их счет, которые отпускались доверительным шепотом, но так, что всем все было слышно. - Вот этого ученика, Мартон, зовут Джон Оуэн, говорил бакалавр. - Способный мальчик, сэр, правдивый, честный, но ветрогон, шалун, сорвиголова, каких свет не видал. Этот мальчик, уважаемый сэр, так и норовит сломать себе шею и лишить своих родителей сына - их главной утехи в жизни. Но, между нами говоря, когда школьники будут играть в зайцы и собаки и вы увидите, как он прыгает через изгороди и канаву возле дорожного столба и спускается по скату каменоломни, это зрелище навсегда останется у вас в памяти. Оно просто бесподобно! Отчитав Джона Оуэна хоть и шепотом, но так, что тот все слышал, бакалавр взялся за другого мальчика. - Теперь, сэр, обратите внимание вон на того ученика, - продолжал он. - Это Ричард Эванс, сэр. Способности просто поразительные, память отличная, быстро все усваивает, а кроме того, наделен прекрасным голосом и слухом - он у нас лучше всех поет псалмы. Тем не менее, сэр, мальчик этот плохо кончит и умрет не своей смертью. Он всегда клюет носом на проповедях. Впрочем, если говорить по совести, мистер Мартон, со мной случалось то же самое в его годы, и я ничего не мог с собой поделать - видно, все зависит от натуры. Многообещающий ученик выслушал эти суровые попреки, и после него настала очередь следующего. - Но если уж говорить о пагубных примерах, - про должал бакалавр, - если указывать на мальчиков, которые должны служить предостережением и пугалом для своих товарищей, - то обратите внимание вон на того юношу и отнеситесь к нему со всей строгостью. Вон он, сэр, вон тот белокурый, с голубыми глазами... Если бы вы знали, как он плавает, сэр, как ныряет! Бог ты мой! Этот ученик, сэр, совершил однажды безумный поступок - бросился одетый в реку в том месте, где глубина не меньше восемнадцати футов, и вытащил собачонку нищего слепца, которая шла ко дну, потому что на ней была тяжелая цепь с ошейником. А ее хозяин стоял тут же на берегу и, ломая руки, оплакивал своего верного друга и поводыря. Я как только узнал об этом, так сразу же послал мальчугану две гинеи, разумеется, тайком, сэр, - добавил бакалавр громким шепотом. - Только, ради бога, не проговоритесь! Он понятия не имеет, что эти деньги от меня. Когда с третьим преступником было покончено, бакалавр перешел к четвертому, пятому и так перебрал всю шеренгу, с особой язвительностью отмечая те черты характера мальчиков, очевидно с целью их обуздания, которые казались ему всего милее и были несомненно плодом его уроков и личного примера. Убежденный, что выказанная им строгость повергла школьников в уныние, он сунул им какую-то мелочь и отпустил с миром, напоследок велев расходиться по домам чинно, не скакать, не драться и с дороги никуда не сворачивать, а сам тут же признался учителю внятным шепотом, что в их годы ему не удалось бы выполнить такой приказ, даже если б от этого зависела его жизнь. Составив себе ясное представление о взглядах бакалавра и поняв, что его собственные взгляды на воспитание юношества не встретят здесь отпора, учитель счел себя счастливейшим из смертных и простился со своим новым другом, полный бодрости и самых радужных надежд. К ночи окна обоих старых домиков снова осветились изнутри веселым огнем, горевшим в их каминах, и, возвращаясь с вечерней прогулки, бакалавр со священником посмотрели в ту сторону, вполголоса заговорили о девочке и со вздохом оглянулись на кладбище, которое лежало позади. ГЛАВА LIII  На следующий день Нелл встала рано, справилась со всеми хозяйственными делами, прибрала в доме учителя (впрочем, против желания этого добряка, не хотевшего утруждать ее) и, сняв с гвоздя у камина маленькую связку ключей, которую бакалавр торжественно вручил ей накануне, пошла в старую церковь. Небо было безмятежно ясное; в чистом воздухе, напоенном ароматом опадающей листвы, чувствовалась благодатная свежесть. Речка искрилась на солнце и с мелодичным журчаньем струила вдаль свои воды; зеленые холмики поблескивали росой, словно слезами, пролитыми добрыми духами по умершим. На кладбище, среди могил, играла в прятки веселая компания ребятишек. Кто-то из них принес сюда грудного младенца, и они уложили его спать на детскую могилку, устроив ему мягкую постель из листьев. Насыпь была совсем свежая - под ней, должно быть, покоился какой-нибудь малыш, который еще не так давно сидел здесь, слабенький, хилый, и терпеливо следил за играми своих товарищей. И для них он, верно, был теперь все такой же, как и раньше. Нелл подошла к ребятишкам и спросила, чья это могила. Один мальчуган ответил ей, что она ошибается: это садик, садик его брата. Он зеленее всех других садов на свете, и птицы любят прилетать сюда, потому что братец всегда кормил их. Кончив говорить, мальчуган улыбнулся Нелл, стал на колени, прижался щекой к зеленому дерну и через минуту весело убежал прочь. Нелл прошла мимо церкви, поглядев на ее древнюю колокольню, отворила калитку и вышла на деревенскую улицу. Дряхлый кладбищенский сторож, который стоял, опираясь на костыль, у дверей своего коттеджа, поздоровался с ней. - Как вы себя чувствуете - лучше? - спросила девочка, подходя к нему. - Лучше, - ответил старик. - Благодарение богу, гораздо лучше. - А скоро совсем поправитесь. - С божьей помощью да набравшись терпения как-нибудь поправлюсь. Зайди ко мне, зайди. Старик заковылял к двери и, предупредив Нелл, что нужно шагнуть вниз на одну ступеньку, с немалым трудом одолел это препятствие сам. - У меня всего одна комната. Есть еще вторая наверху, да я в нее редко заглядываю - последние годы трудновато стало подниматься по лестнице. Однако к лету думаю туда перебраться. Девочка удивилась, что этот седовласый старец, к тому же могильщик по ремеслу, так уверенно говорит о будущем. А он поймал ее взгляд, обращенный к заступам, висевшим на гвоздях вдоль стены, и улыбнулся. - Ты, наверно, думаешь, что это все для рытья могил? - Да. Но зачем так много? - Много-то много. Да ведь я, кроме всего прочего, и садовник. Копаюсь в земле, сажаю в нее то, что будет жить, тянуться кверху. Не с одним же тленом и прахом мне иметь дело. Видишь вон тот заступ в самой середке? - Такой старый, зазубренный? Да, вижу. - Вот этим роют могилы, и он изрядно послужил на своем веку. Люди у нас крепкие, здоровые, а все-таки потрудиться ему пришлось немало. Если б этот заступ вдруг заговорил, он порассказал бы, какая у нас с ним иной раз бывала работа, - такая, что никто не ждал и не гадал. Я-то уж многое позабыл - память никуда не годится. Впрочем, это моя давняя беда, - поспешно добавил старик. - Тут ничего нового нет. - Цветы и кустарники могут порассказать о другой вашей работе. - Правильно! И цветы и высокие деревья. Но они тоже имеют касательство к нашему ремеслу - и гораздо больше, чем ты думаешь. - Вот как! - Да, для меня одно от другого неотделимо, - сказал старик. - И это мне очень помогает. Вот, предположим, попросил меня какой-нибудь человек посадить дерево. Потом человек умер, а дерево стоит и напоминает мне о нем. Посмотришь на его густую листву, вспомнишь, каким оно было при жизни хозяина, и подсчитаешь приблизительно, когда рыл этому человеку могилу. - Но то же самое дерево может напомнить вам и живых людей, - сказала девочка. - Зато живой напомнит мне двадцать покойников, - ответил старик. - У кого жена умерла, у кого муж, родители, братья, сестры, дети, друзья, - десятка два насчитаешь, не меньше. Вот потому-то могильные заступы бывают такие сточенные, зазубренные. Надо завести новый - к лету. Девочка быстро взглянула на него, думая, что он подшучивает над своей дряхлостью и немощью, но могильщик говорил совершенно серьезно. - Да-а... - сказал он, помолчав немного. - Люди ничего знать не хотят. Никакая наука им не впрок. Только мы, кто постоянно копается в земле, там, где все тлеет и ничто не растет, задумываемся о таких вещах и судим о них правильно. Ты была в церкви? - Я иду туда, - ответила девочка. - Там есть старый колодец, - продолжал могильщик, - под самой колокольней - глубокий, темный, гулкий. Сорок лет назад стоило только размотать веревку до первого узла, и ведро уже плескалось в холодной черной воде. Мало-помалу она начала убывать, и пришлось завязать второй узел - пониже, иначе ведро болталось пустое. Прошло десять лет, вода опять убыла, завязали третий узел. А еще через десять колодец совсем пересох. Теперь если размотать веревку до отказа, ведро загремит, ударившись о сухое дно, да на такой глубине, что сердце екнет и невольно отшатнешься, чтобы не упасть туда. - Как там, наверно, страшно ночью! - воскликнула девочка, напряженно вглядываясь в старика и ловя каждое его слово. Ей казалось, будто она сама стоит у того колодца. - Ведь такой колодец все равно что могила! - продолжал ее собеседник. - Самая настоящая могила! А кто из наших стариков призадумался над тем, что и у нас силы убывают с каждой весной и жизни остается все меньше и меньше? Никто! - А сколько лет вам самому? - невольно спросила девочка. - Стукнет семьдесят девять - будущим летом. - И вы все еще работаете, когда позволяет здоровье? - Работаю ли? Ну, еще бы! Посмотрела бы ты, какие я здесь сады развел. Взгляни в окно. Вот этот клочок земли я перекопал и засадил собственными руками. К будущей осени деревья так разрастутся, что неба не увидишь. Да и зимой дел у меня тоже хватает. С этими словами он открыл шкаф, стоявший рядом с его стулом, и достал оттуда несколько маленьких деревянных шкатулок, украшенных несложной резьбой. - Любители старины покупают у меня эти безделушки на память о нашей церкви и наших развалинах. Я делаю их из того, что есть под рукой, - из обрезков дуба, а то из старых гробов, уцелевших в склепах. Вот как раз такой сундучок - видишь кованые уголки? На это пошли медные надгробные дощечки, на которых и надписи нельзя было прочесть. Сейчас у меня мало этих вещиц, а к лету все полки ими заставлю. Восхищенная его работой, девочка похвалила ее и вскоре ушла, раздумывая по пути, почему же этот старик, почерпнувший из своей работы и из всего, что его окружало, такую суровую мораль, не хочет применить ее к себе и, твердя о бренности человеческой жизни, как будто не сомневается в собственном бессмертии. Впрочем, вдумавшись, она поняла, что таким сотворило человека милосердное провидение и что старый кладбищенский сторож, строящий планы на будущее лето, ничем не отличается от других людей. Погруженная в свои мысли, Нелл подошла к церкви. Подобрать в связке ключ от ее дверей оказалось нетрудно, так как все они были с надписанными ярлычками из пожелтевшего пергамента. Ключ повернулся в замке с глухим звоном, и когда Нелл затворила за собой дверь и робкими шагами вошла в церковь, гулкое эхо, прокатившееся под высокими сводами, заставило ее вздрогнуть. Если тишина и покой скромной деревушки так глубоко проникли в сердце Нелл потому, что путь сюда, который измерили ее слабеющие ноги, был тяжел и мрачен, то как же взволновалась девочка, очутившись одна в торжественном безмолвии этого храма, где дневной свет, проникающий в глубокие проемы окон, казался седым от старости, где в воздухе стоял запах земли и плесени - еле уловимый запах тления, реющего под этими сводами и между колонн, словно дыхание минувших веков! Нелл увидела здесь щербатые плиты, так давно истертые ногами благочестивых паломников, что время, кравшееся по их стопам, успело стереть эти следы и искрошить самый камень. Она увидела здесь гнилые стропила, обрушившиеся арки, обнаженную кладку стен, скромную могильную насыпь, горделивую гробницу, на которой уже нельзя было разобрать эпитафии. И все это - мрамор, камень, железо, дерево и прах, - все служило как бы общим памятником разрушению и гибели. Творения бога и человека- и лучшие и худшие, и самые простые и самые пышные, и величественные и убогие все делило общую участь, все говорило сообща об одном и том же. В одном из приделов церкви была когда-то рыцарская часовня, и там, опоясанные мечами, закованные в латы, как и при жизни, сложив на груди руки, скрестив ноги, покоились на каменных ложах статуи рыцарей - участников крестовых походов. Около некоторых гробниц на ржавых крюках висело рыцарское вооружение, шлемы, кольчуги. Поломанные, ветхие, они все еще сохраняли свою былую грозность. Так, кровавые деяния людей переживают их, и тяжкие следы войн и насилий остаются на земле и после того, как люди, творившие это зло, давно превратились в прах и тлен. Девочка села среди застывших в неподвижности надгробных фигур, которые, мнилось ей, сообщали такую тишину этой древней часовне, какой не было больше нигде, - с чувством благоговейного страха, смягченного восхищением, осмотрелась по сторонам и поняла, что теперь ее осенит счастье и покой. Она взяла библию с полки, прочитала несколько страниц, потом опустила книгу на колени и стала думать о грядущих весенних днях, о веселой летней поре, о косых лучах солнца, которые тронут эти спящие фигуры, о листьях, которые будут трепетать в окнах и играть с собственной тенью на освещенных плитах пода, о пении птиц, о распускающихся на воле почках и бутонах, о легком ветерке, который залетит сюда и осторожно шелохнет ветхие хоругви у нее над головой. Часовня наводила на мысли о смерти. Ну что ж! Пусть люди умирают - часовня эта останется. Все, что здесь видит глаз, что слышит ухо, будет и дальше жить с такой же безмятежностью. И разве покоиться здесь сном так уж мучительно? Девочка медленными шагами, часто оборачиваясь, вышла на воздух, подошла к низенькой двери, которая, очевидно, вела на колокольню, и стала взбираться в темноте по винтовой лестнице, то заглядывая вниз в узкие амбразуры, то поднимая голову к пыльным колоколам, тускло поблескивающим в вышине. Наконец последняя ступенька, и она очутилась на самом верху колокольни. О, этот внезапный разлив света! Эти чистые краски лесов и полей, убегающих вдаль до голубой линии горизонта! Стада на пастбищах, дым между деревьями, поднимающийся будто откуда-то из-под земли, дети, по-прежнему поглощенные своей игрой, - сколько красоты и мирного счастья было во всем этом! Глядишь, и словно возвращаешься от смерти к жизни и словно ощущаешь свою близость к небу! Когда она спустилась на паперть и заперла церковные двери, детей на кладбище уже не было. Из школы доносился оживленный гул голосов - ее друг приступил к занятиям в тот день. Вот голоса послышались громче; она оглянулась и увидела, как мальчики гурьбой высыпали на улицу и с веселыми криками разбежались кто куда. "Я рада, что они проходят мимо церкви по дороге в школу. Это очень хорошо", - подумала девочка и, остановившись, представила себе, как их голоса, проникая в часовню, будут постепенно замирать вдали. В тот день она еще и еще раз украдкой пробралась в церковь почитать все ту же книгу и посидеть наедине со своими спокойными мыслями. И когда сумерки сгустились, когда тени надвигающейся ночи придали еще больше торжественности этой древней обители, она, ничего не боясь, продолжала сидеть в темноте, словно прикованная к месту. Там беглянку и разыскали и увели домой. Весь этот вечер личико у нее было счастливое, хоть и бледное, но когда учитель нагнулся поцеловать ее на ночь, ему показалось, будто он ощутил вкус слез у себя на губах. ГЛАВА LIV  Для бакалавра, погруженного во множество самых разнообразных дел, древние монастырские развалины служили предметом живейшего интереса и неиссякаемым источником радостей. Гордясь ими, подобно многим людям, которые всегда готовы превозносить достопримечательности своего маленького мирка, он взялся за изучение истории этой церкви и проводил не один летний день в ее стенах, не один зимний вечер у камина в доме священника, с увлечением знакомясь со здешними преданиями и легендами. Поскольку бакалавр не принадлежал к числу беспощадных педантов, срывающих с прекрасной истины даже самые легкие покровы, которые время и пылкая людская фантазия любят набрасывать на эту богиню и которые подчас бывают ей весьма к липу, ибо они, словно воды из ее родника, придают новое очарование прелестям, наполовину утаенным, наполовину угаданным, и пробуждают в человеке интерес и пытливость, а не чувство скуки и равнодушия, - итак, поскольку нашему бакалавру, в противоположность этим суровым и черствым буквоедам, приятно было видеть истину увенчанной скромными полевыми цветами, которые сплетает ей в гирлянды изустное предание и которые обычно чем безыскусственнее, тем свежее, - он осторожно ступал по пыли веков, осторожно касался этой пыли руками, чтобы не разрушить ни одного из воздвигнутых над ней воздушных чертогов, служивших пристанищем добрым, любовным чувствам. Так, например, когда речь однажды зашла о древней каменной гробнице, где, согласно легенде, лежали кости некоего барона, который, опустошив огнем, и мечом многие чужеземные страны, вернулся умирать домой, преисполненный скорби и раскаяния, бакалавр не внял новейшим домыслам ученых археологов, утверждавших, будто бы в этой гробнице схоронен кто-то другой, а тот барон якобы сложил голову на поле брани со скрежетом зубовным и со страшными проклятиями на устах, - нет! он не внял этому и продолжал отстаивать свое, говоря, что легенда не грешит против истины, и что, покаявшись в грехах, барон творил потом много добра и мирно испустил дух, и если только баронам не заказан вход в рай, то, значит, и этот обрел там покой. Точно так же, когда ученые мужи доказывали и утверждали, будто бы потайной склеп в церкви хранит останки отнюдь не той старушки, которая была повешена и четвертована по повелению славной королевы Бесс за то, что она утолила голод и жажду горемычного монаха*, упавшего без сил у ее порога, бакалавр торжественно и во всеуслышание заявлял, что их церковь приняла прах этой злосчастной старушки и что останки ее, собранные ночью у четырех городских ворот, были тайком доставлены сюда и здесь преданы погребению. Больше того - бакалавр (приходивший в крайнее волнение, как только об этом заходила речь) отрицал величие королевы Бесс и воздавал славу женщине, может быть и самой незаметной во всех королевских владениях, но наделенной отзывчивым и добрым сердцем. Что же касается утверждения, будто бы под надгробной плитой возле паперти похоронен вовсе не тот скряга, который лишил наследства своего единственного сына, а деньги оставил церкви на новые колокола, бакалавр охотно соглашался с этим и даже высказывал сомнение, мог ли такой человек быть родом из здешних мест. Короче говоря, ему хотелось, чтобы каждая надгробная плита, каждая медная дощечка с эпитафией увековечивали память только тех людей, чьи деяния должны были пережить их самих. Обо всех прочих он предпочитал не вспоминать. Пусть лежат в этой освященной земле, но лежат глубоко, так, чтобы мир никогда больше не услыхал их имен. Устами такого наставника и были преподаны Нелл ее несложные обязанности. Девочка, и без того глубоко потрясенная спокойным величием церкви и мирной прелестью окружающих ее мест - древние развалины среди вечно юной природы, - внимательно слушала его рассказы и проникалась уверенностью, что здесь все овеяно добром и благостной чистотой. Это был мир, куда не имели доступа ни грех, ни горе, - безмятежный приют, где не было места злу. Познакомив Нелл с историей чуть ли не каждой могилы и каждой надгробной плиты, бакалавр повел ее в древнюю подземную часовню, от которой остались теперь только унылые голые стены, и рассказал, как она освещалась в прежние времена, когда здесь был монастырь, и как среди подвешенных к потолку светильников, среди кадил с благовонными курениями, среди блистающих золотом и серебром парчовых одеяний, среди изображений святых и блеска драгоценных каменьев, под этими низкими сводами звучал в полуночный час хор старческих голосов, и монахи в капюшонах, преклонив колена, шептали молитвы и перебирали четки. Из подземелья он снова вывел Нелл наверх и показал ей высокие узкие галереи вдоль стен, где монахини, еле различимые снизу в своих темных одеждах, скользили бесшумными шагами и, словно мрачные тени, останавливались и прислушивались к песнопениям. Он рассказал ей, как рыцари, статуи которых покоились на гробницах, носили доспехи, ржавеющие теперь по стенам возле их могил, вот это шлем, это щит, это латная рукавица, - и как они, взяв меч в обе руки, размахивали им над головой, и как убивали с одного удара вот такими железными булавами. Девочка запомнила каждое слово из его рассказов, и ей часто снилось все это, и, просыпаясь среди ночи, она поднималась с постели и смотрела на церковь в смутной надежде, что в этих темных окнах вспыхнет свет и ветер донесет до нее величавые раскаты органа и звуки молитвенных напевов. Дряхлому сторожу скоро полегчало, и он снова стал выходить. От него девочка тоже узнала много нового для себя, хотя рассказы этого старика были несколько иного порядка. Работать он еще не мог, но однажды, когда на кладбище понадобилась свежая могила, пришел посмотреть, как ее роют. В тот день старику, видно, хотелось поболтать, и Нелл вступила с ним в разговор, сначала стоя рядом, а потом сев на траву и подняв к нему свое серьезное личико. Человек, выполнявший на этот раз работу кладбищенского сторожа, был немного старше его и все же казался гораздо бодрее. Правда, он плохо слышал, и когда сторож (которому, наверно, потребовалось бы целых полдня, чтобы пройти милю, да и то лишь в случае крайней нужды), когда сторож заговорил с ним, девочка уловила в его словах оттенок не то раздражения, не то жалости к немощам товарища, точно сам он был невесть какой молодец и здоровяк. - Мне грустно смотреть на вашу работу, - сказала Нелл, подходя к ним. - Я не знала, что у нас кто-то умер. - Покойница из другой деревни, милочка, - ответил сторож. - За три мили отсюда. - Она была молодая? - Д-да... - сказал он. - Года шестьдесят четыре, что ли. Дэвид, сколько ей? Ведь не больше шестидесяти четырех? Дэвид, усердно налегавший на заступ, не расслышал вопроса. Сторож не мог ни дотянуться до своего подручного костылем, ни встать без посторонней помощи и, чтобы привлечь его внимание, бросил горсть земли и угодил ему прямо в красный ночной колпак. - Ну, что еще? - буркнул Дэвид, подняв голову. - Сколько лет было Бекки Морган? - спросил сторож. - Бекки Морган? - повторил Дэвид. - Да, - сказал сторож, добавив негромко соболезнующим и вместе с тем брюзгливым тоном: - Глохнешь ты, Дэви, совсем глохнешь! Дэвид распрямил спину, вынул из кармана специально припасенный черепок и задумчиво провел им по заступу, счищая с него прах бог знает скольких Бекки Морган. - Дай сообразить, - проговорил он. - Я видел вчера надпись на гробе... Семьдесят девять, что ли? - Быть того не может! - воскликнул сторож. - Нет, верно, - со вздохом сказал Дэвид. - Я еще подумал: а ведь она наша ровесница. Да... семьдесят девять. - А ты не перепутал? - спросил сторож, заметно заволновавшись. - Что? Повтори, я не расслышал. - Экий глухарь! Как есть глухарь! Я говорю, ты цифру правильно запомнил? - Конечно, - ответил Дэвид. - Чего тут не запомнить? - Начисто оглох, - пробормотал сторож себе под нос. - И скоро совсем из ума выживет. Девочка удивилась, почему он вдруг пришел к такому выводу, ибо, по правде говоря, Дэвид казался ничуть не глупее и уж во всяком случае гораздо крепче его. Но сторож больше ничего не сказал, и она заговорила о другом. - Вы рассказывали, что вам приходится и садовничать. А здесь вы сажали что-нибудь? - Где, на кладбище? - спросил он. - Избави боже! - Откуда же тут цветы и кустарник? Вон хотя бы на тех могилах? Я думала, это вы посадили... правда, растут они плохо. - Растут как бог велит, - сказал сторож, - а он милостив, не дает им цвести здесь. - Почему? Я вас не понимаю. - А потому, что цветы эти посажены на могилах тех, у кого были верные, любящие друзья. - Так я и думала! - воскликнула девочка. - И это очень хорошо! - Подожди, - остановил ее сторож. - Ты сначала посмотри на них. Головки-то они повесили, чахнут, вянут. Догадываешься почему? - Нет. - Потому, что память о тех, кто лежит в этих могилах, живет недолго. Посадят люди здесь какие-нибудь растения, и на первых порах холят их, присматривают за ними и утром, и днем, и вечером. Потом, глядишь, стали захаживать сюда раз в день, потом раз в неделю, раз в месяц, потом когда придется, а там и вовсе след их простыл. Такие знаки памяти недолговечны. Летние цветы и те живут дольше. - Как горько это слышать! - сказала девочка. - Вот и приезжие господа тоже так говорят, - продолжал старик, покачивая головой. - А по-моему, напрасно. Бывало, скажут мне: "Какой у вас здесь красивый обычай - засаживать могилы цветами! Но на них грустно смотреть - почему они сохнут, умирают?" А я им отвечаю: "Прошу меня извинить, но, по моему разумению, это хороший признак: значит, живым неплохо живется". И это верно. Такова уж природа человеческая. - А может быть, живые смотрят на голубое небо днем и на звезды ночью и думают, что мертвые там, а не в могилах, - проникновенным голосом сказала девочка. - Может быть, - неуверенно ответил сторож. - Может, и так. "Так или не так, - мысленно сказала себе девочка, - пусть на этих могилах будет мой сад. Кому помещает, если я стану ухаживать за ними, а сколько радости это принесет мне!" Кладбищенский сторож не заметил, как вспыхнуло ее лицо, как увлажнились глаза, и, повернувшись к старику Дэвиду, окликнул его. Возраст Бекки Морган явно не давал ему покоя, хотя девочка не могла понять, почему. Дэвид внял зову только после второго или третьего оклика. Бросив работу, он оперся о заступ и поднес ладонь к уху. - Ты меня звал? - А я все думаю, Дэви, - заговорил сторож, - ведь ей, - он показал на могилу, - пожалуй, больше было, чем нам с тобой. - Семьдесят девять, - ответил Дэвид, грустно опустив голову. - Говорю тебе, я сам видел. - Мало что ты видел! - проворчал сторож. - Женщины часто скрывают свои года. - А ведь правда! - воскликнул Дэвид, и глаза у него заблестели. - Бекки Морган, наверно, старше! - Ну, еще бы! Ты вспомни, какая она была дряхлая. Мы с тобой казались перед ней мальчишками. - Дряхлая, дряхлая! - подхватил Дэвид. - Правильно! Совсем дряхлая! - И ведь она долгие годы такая была. Вот ты и сообрази, неужто же ей всего только семьдесят девять исполнилось? Выходит, наша ровесница? - Лет на пять была старше по крайней мере! - На пять? Клади все десять. Ей добрых восемьдесят девять было. Я-то помню, когда ее дочь померла. Восемьдесят девять верных, а туда же - целый десяток себе скинула. Вот она суета-то человеческая! Его товарищ не поскупился подбавить собственных размышлений на эту благодарную тему, и, приводя одно веское доказательство за другим, они договорились до того, что покойнице, по их подсчетам, выходило уже не восемьдесят девять лет, в чем и сомнений быть не могло, а чуть ли не все сто. Когда вопрос этот был окончательно выяснен к их обоюдному удовольствию, сторож встал с помощью своего товарища. - Еще простудишься здесь, а мне надо поберечься... до будущего лета, - сказал он и заковылял прочь. - Что? - спросил Дэвид. - Совсем, бедняга, оглох! - воскликнул сторож. - Прощайте! - 3х! - вздохнул Дэвид, глядя ему вслед. - Сдает старик, быстро сдает - не по дням, а по часам. И с этими словами они расстались - каждый в полной уверенности, что товарищ дряхлее его, и оба чрезвычайно довольные своей бесхитростной выдумкой насчет Бекки Морган, кончина которой больше не будет служить им неприятным напоминанием о собственном возрасте по крайней мере еще лет десять. Девочка постояла несколько минут, глядя, как глухой Дэвид выбрасывает заступом землю из могилы, и часто останавливается, чтобы откашляться и перевести дух, послушала, как он бормочет, посмеиваясь, что кладбищенский сторож совсем никуда не годится, потом повернулась в раздумье, пошла в глубь кладбища и вдруг увидела учителя, который сидел на зеленом могильном холмике, с книгой в руках. - Ты, Нелл? - весело крикнул он, закрывая книгу. - Как приятно тебя видеть на воздухе, под лучами солнца. Я боялся, что ты опять сидишь в церкви. - Боялись? - переспросила девочка, садясь рядом с ним. - А разве это плохо? - Нет, нет! - сказал учитель. - Но иной раз надо же и развлечься... Не качай головой, не смотри на меня с такой грустной улыбкой. - Грустной? Нет, я не грущу. Если бы вы знали, как мне хорошо! Счастливее меня нет никого на свете! В порыве благодарности девочка взяла его руку в свои и нежно сжала ее. - В этом воля божия, - помолчав, сказала она. - В чем? - Во всем! Во всем, что мы видим вокруг себя. Но кто из нас загрустил теперь? Смотрите - я улыбаюсь. - Я тоже, - сказал учитель. - Улыбаюсь при мысли о том, сколько раз мы с тобой еще будем весело смеяться, гуляя здесь. Ты с кем-то разговаривала сейчас? - Да, - ответила девочка. - И этот разговор навел тебя на печальные мысли? Наступило долгое молчание. - Почему? - мягко спросил учитель. - Расскажи, поделись со мной. - Мне больно... мне очень больно... - сквозь слезы проговорила девочка, - что память об умерших исчезает так быстро. - Неужели ты думаешь, - сказал учитель, поймав ее взгляд, скользнувший по кладбищу, - что неприбранные могилы, засохшие деревья, увядшие цветы говорят о равнодушии, о холодном пренебрежении? Неужели ты думаешь, что далеко отсюда не совершаются дела, которые служат лучшим памятником умершим? Нелл, Нелл! Может быть, в эту самую минуту зреют высокие мысли и творятся благие деяния в честь тех, кто погребен в этих забытых, как нам кажется, могилах. - Довольно, довольно! - быстро проговорила девочка. - Я все поняла! Как я могла не почувствовать этого раньше, зная вас! - Все то чистое, доброе, что уносит смерть, никогда не забывается, никогда! - воскликнул учитель. - Во что же иначе нам верить, как не в это! Дети, невинные младенцы, с первым лепетом на устах умирающие в колыбели, будут жить в людских помыслах и добрых поступках, даже если их тела испепелил огонь, поглотила морская пучина. Каждый ангел, умноживший собой небесное воинство, творит добро на земле руками тех, кто любил его при жизни. Забвение! О, если бы мы могли знать, какие источники питают добрые поступки людей, смерть показалась бы нам прекрасной, ибо сколько милосердия, сколько благодеяний и светлых душевных порывов расцветает на могилах! - Да, да! - прошептала девочка. - Это правда, я знаю. И может ли быть иначе, если ваш маленький ученик живет во мне новой жизнью! Друг мой! Добрый, дорогой друг! Как вы меня утешили! Учитель не проронил ни слова и молча склонился к ней, потому что сердце его было переполнено. Они все еще сидели вдвоем на том же могильном холмике, когда к ним подошел дед Нелли, - но тут на колокольне пробили часы, и учитель ушел в школу, успев обменяться с ним только несколькими словами. - Хороший человек, - сказал старик, глядя ему вслед. - Добрый человек. Он нас не обидит. Наконец-то нам ничто не грозит - правда, Нелл? Мы никуда отсюда не уйдем. Девочка покачала головой и улыбнулась. - Ей надо отдохнуть, - продолжал старик, гладя внучку по щеке. - Бледная... такая бледная. Раньше была совсем другая, - Когда? - спросила девочка. - Правда... когда? - пробормотал он. - Сколько недель назад? Хватит ли у меня пальцев на руках, чтобы подсчитать? Нет, лучше не думать об этом. Что прошло, то прошло. - И хорошо, что прошло, - сказала девочка. - Мы забудем то время, а если и вспомним когда-нибудь, то лишь как о дурном сне, который давно миновал. - Те!.. - шепнул старик, быстро протянув к ней руку, и оглянулся через плечо. - Не вспоминай о том сне, что принес нам столько горя. Здесь такие сны не снятся. Им нет места среди мира и тишины. Не надо думать о снах, не то они снова будут мучить нас. Глубоко запавшие глаза... худое личико... дождь, стужа, холод... и это еще не самое страшное... Нет, забудем, забудем все, иначе мы и здесь не найдем покоя! "Боже! Благодарю тебя! - мысленно воскликнула девочка. - Благодарю, что перемена в нем совершилась!" - Останемся здесь, - продолжал старик, - и ты не услышишь от меня ни слова жалобы, я буду покорен тебе во всем. Только не прячься, не бросай меня одного! Позволь мне всегда быть с тобой, Нелл! Верь мне! - Я прячусь, бросаю тебя одного? - сказала девочка, заставив себя рассмеяться. - Да ты шутишь! Дедушка, милый! Посмотри вокруг себя - вот это будет наш сад. Тут хорошо, правда? И мы завтра же примемся с тобой за работу. - Как ты славно придумала! - воскликнул он. - Смотри же не забудь, - завтра! Кто мог бы радоваться больше старика, когда на следующий день они принялись за работу? Кто, кроме него, мог бы не сознавать, на какие мысли наводит это место! Они принялись очищать могилы от зарослей бурьяна и крапивы, пропалывать чахлые ростки и кустики, сметать с дерна засохшие листья и траву. В самый разгар работы Нелл подняла глаза и увидела бакалавра, который сидел неподалеку, на перелазе у изгороди, и молча наблюдал за ними. - Доброе дело, - сказал он, кивком отвечая на реверанс девочки. - И вы столько успели за одно утро? - Это только начало, сэр, -ответила она, потупившись. - Доброе дело, доброе дело! - повторил бакалавр. - Но вы убираете лишь те могилы, где схоронены дети, юноши и девушки? - Постепенно дойдем и до остальных, сэр, - чуть слышно проговорила Нелл, не глядя на него. Само по себе это как будто ничего не значило и могло объясняться чистой случайностью или же бессознательной любовью Нелл ко всему юному. Но старика, не замечавшего раньше, чьи могилы они убирают, поразили слова бакалавра. Он быстро оглядел кладбище, потом перевел взор на внучку, привлек ее к себе и стал уговаривать, чтобы она отдохнула. Какие-то давно забытые мысли шевельнулись у него в мозгу. Они не исчезали, подобно многим другим, может быть, более тяжелым, но появлялись снова и слова и весь этот день и следующий. Как-то раз, когда они вместе были на кладбище, Нелл заметила, что дед поминутно бросает на нее тревожные взгляды, точно борясь с какими-то мучительными сомнениями или стараясь сосредоточиться на какой-то мысли, и спросила, что с ним. Но он ответил: "Нет, ничего", - и, прижав внучку к груди, стал гладить ее бледные щеки и приговаривать вполголоса, что его Нелл день ото дня крепнет, набирается сил и скоро будет совсем взрослой девушкой. ГЛАВА LV  С той поры старик был полон неустанных забот о внучке, и думы о ней не покидали его ни на минуту. Есть струны в сердце человека - неожиданные, странные, которые вынуждает зазвучать иной раз чистая случайность; струны, которые долго молчат, не отзываясь на призывы самые горячие, самые пылкие, и вдруг дрогнут от непреднамеренного легкого прикосновения. В умах самых косных или по-детски неразвитых спят мысли, и, пожалуй, никакое уменье, никакая опытность не вызовут их к жизни, если они не проявятся сами, подобно тем великим истинам, что ненароком открываются исследователю, когда он ставит перед собой наиболее ясную и наиболее простую цель. С той поры старик уже не забывал о беззаветной преданности внучки, стоившей ей стольких сил. В тот день, отмеченный, казалось бы, таким незначительным событием, он, мирившийся раньше с тем, что девочка терпит лишения и невзгоды, он, видевший в ней лишь товарища по злоключениям, которые заставляли его сокрушаться над своей долей не меньше, чем над долей внучки, - в тот день он понял, скольким обязан ей, понял, до чего страдания довели ее! И с тех пор и до самого конца ни разу, ни единого разу не отвлекся он себялюбивыми заботами и попечениями о собственном благополучии от мыслей о дорогом ему существе. Он ходил за ней всюду, дожидаясь, когда она захочет отдохнуть, опершись на его руку; он сидел в уголке у камина, не сводя с нее глаз, ловя миг, когда она поднимет голову и улыбнется ему, как встарь; он выполнял тайком ту несложную работу по дому, которая так утомляла ее; он вставал холодными, темными ночами и мог подолгу сидеть, сгорбившись, у ее кровати, держа ее руку в своей, прислушиваясь к ее сонному дыханию. И лишь тот, кому ведомо все, знал, какая горячая любовь, какие надежды и опасения таились в расстроенном уме несчастного старика и какая перемена произошла в нем за эти дни. Недели бежали одна за другой, и слабеющая девочка иногда проводила целые вечера, на кушетке у камина, хотя теперь ничто не утомляло ее. Учитель приносил книги и читал ей вслух, и редкий вечер проходил без того, чтобы бакалавр не заглянул к ним и не сменил чтеца. Старик сидел тут же и слушал, плохо улавливая смысл повествования, но не отрывая взгляда от девочки, и когда на губах ее появлялась улыбка, лицо светлело, он хвалил прочитанное и проникался нежным чувством даже к самой книге. Если же бакалавр начинал рассказывать что-нибудь и рассказ его забавлял девочку (впрочем, иначе не могло и быть), старик мучительно старался запомнить каждое слово, а иной раз украдкой выходил за бакалавром и смиренно просил повторить то или иное место, чтобы получше сохранить его в памяти и заслужить потом улыбку Нелл. Но, к счастью, такие вечера были редкостью, потому что девочка стремилась на воздух, в свой торжественно тихий сад. Ей приходилось также водить посетителей, приезжавших осматривать церковь. И те, кто побывал здесь, рассказывали другим о юной привратнице, и эти рассказы привлекали сюда все больше и больше народу, так что даже в это время года в деревню почти каждый день наезжали гости. Старик следовал за ними поодаль, прислушиваясь к дорогому ему голосу, а когда посетители, простившись с Нелли, выходили из церкви, подступал к ним поближе или стоял с непокрытой головой у калитки, ловя обрывки их разговоров. Все хвалили девочку за ее ум и красоту. И как же старик гордился внучкой! Но что же эти посторонние люди часто добавляли к своим похвалам, разрывая ему сердце на части, почему он так горько плакал, забившись куда-нибудь в темный угол? Увы! Даже посторонние, те, кто любовался ею лишь минуту и, уехав отсюда, на другой же день забывал о ее существовании, - даже они видели это, даже они скорбели о ней, даже они сочувственно прощались со стариком и, уходя, перешептывались между собой. И жители деревушки, среди которых не было ни одного, кто не успел бы полюбить бедняжку Нелл, относились к ней так же: с нежностью, с сочувствием, возраставшим со дня на день. Даже школьники - беспечные, легкомысленные школьники - души не чаяли в этой девочке. Самые озорные из них вешали нос, если им не удавалось повстречать Нелл по дороге в школу, и сворачивали с пути, чтобы справиться о ней у решетчатого окошка. И когда Нелл сидела в церкви, они, случалось, осторожно заглядывали в отворенные двери, но никогда не заговаривали с ней первые, а дожидались, пока она сама не выйдет к ним. В этой девочке чувствовалось что-то такое, что поднимало ее надо всеми. И каждое воскресенье повторялось одно и то же. Здешние прихожане были все из бедных поселян, так как в замке, давно превратившемся в развалины, никто не жил и на семь миль кругом стояли только скромные деревушки. В церкви, в дни служб, Нелл привлекала к себе всеобщее внимание. На паперти вокруг девочки собиралась толпа; дети цеплялись за ее платье; старики и старухи ласково здоровались с ней, отвлекаясь от своих пересудов. Все они, и стар и млад, считали своим долгом обратиться к девочке с дружеским словом привета. Многие, кто жил мили за три, за четыре отсюда, приносили ей маленькие подарки; те, кто был победнее, попроще, ограничивались добрыми пожеланиями. Нелл разыскала детей, игравших на кладбище в тот день, когда она впервые посетила его. Мальчик, который рассказывал о своем брате, особенно полюбился ей, и они часто сидели рядышком в церкви или поднимались вдвоем на колокольню. Мальчик помогал ей всем, чем мог, - во всяком случае так ему думалось, - и вскоре между ними завязалась крепкая дружба. Как-то днем, когда Нелл сидела на своем обычном месте в церкви, погруженная в чтение, этот малыш прибежал туда весь в слезах, положил ей руки на плечи, минуту пристально смотрел на нее, потом вдруг порывисто обнял за шею. - Что с тобой? - спросила Нелл, гладя его по голове. -Что случилось? - Она еще не такая! - крикнул мальчик и прижался к ней еще теснее. - Не такая! Нет, нет! Девочка с изумлением посмотрела на него, откинула ему волосы со лба и, целуя, спросила, что все это значит. - Не уходи к ним, Нелли! - взмолился мальчик. Их никто не видит. Они не могут ни поиграть, ни поговорить с нами. - Оставайся такой, как есть! Такая ты лучше! - Я не понимаю тебя, - сказала девочка. - Объясни. - Все говорят, - начал он, заглядывая ей в глаза, - будто ты станешь ангелом, прежде чем птицы опять запоют весной. Скажи! Ведь это неправда! Нелл, не уходи от нас! Я знаю, там, на небе, так светло, но все равно, не уходи, не уходи туда! Девочка поникла головой и закрыла лицо руками. - Она сама не хочет! - сквозь слезы радостно воскликнул мальчик. - Ты никуда не уйдешь! Ты же знаешь, как мы будем жалеть тебя! Скажи, что останешься с нами, Нелл! Скажи, скажи! Он молитвенно сложил руки и опустился перед ней на колени. - Посмотри на меня, Нелл! Скажи, что не уйдешь! Тогда я буду знать, что это все неправда, и перестану плакать. Скажи "да", Нелл! Но голова девочки была по-прежнему опущена, лицо закрыто ладонями - она молчала... слышались только ее рыдания. - Добрые ангелы будут рады, что ты не ушла к ним, а осталась среди нас, - снова заговорил мальчик, пытаясь завладеть ее руками. - Вилли ушел туда, но он никогда бы так не сделал, если б знал, как мне скучно без него в нашей кроватке. И все же девочка не могла вымолвить ни слова ему в ответ и плакала так, будто сердце у нее разрывалось на части. - Зачем тебе уходить, Нелл? Ты же сама будешь горевать, когда услышишь, что мы плачем здесь. Все говорят, будто Вилли теперь на небе и будто там вечное лето, но я-то знаю, как ему грустно, когда я ложусь на его могилку, а он не может поцеловать меня. Если ты все-таки уйдешь, Нелл, - он прижался к ней щекой и погладил ее по лицу, - будь ласкова с ним, ради меня. Скажи ему, что я люблю его по-прежнему, скажи, как я любил тебя. И если вам будет хорошо там вдвоем, я постараюсь не плакать и никогда ничем не огорчу вас. Наконец он отвел ее руки от лица и обвил ими свою шею. Наступило молчание, оба они плакали; но вот Нелл улыбнулась ему и тихим, мягким голосом сказала, что никуда не уйдет и останется его другом, до тех пор пока господь позволит им быть вместе. Он радостно захлопал в ладоши, повторяя: "Спасибо, спасибо, Нелл!" - и когда она попросила его молчать о том, что произошло между ними, твердо пообещал никому ничего не рассказывать. И, насколько девочка знала, он исполнил свое обещание и, став с тех пор ее неизменным спутником во всех прогулках, молчаливым свидетелем ее раздумий, не напоминал ни единым словом о том разговоре, который, как он чувствовал, почему-то причинил ей боль. Но сомнения все-таки не покидали его, и он часто приходил к дому Нелл даже темными вечерами, не переступая порога, робко справлялся о ней, а когда ему предлагали войти, садился на низенькую скамейку у ее ног и сидел тихо-тихо до тех пор, пока за ним не прибегали из дому. Спозаранку он уже появлялся у ее окошка и спрашивал, здорова ли она, и потом с утра до вечера ходил за ней по пятам, забывая и товарищей и свои игры с ними. - Верный у тебя дружок, - сказал ей как-то кладбищенский сторож. - А как он убивался, когда у него помер старший брат... Старший! Чудно и называть так семилетнего малыша! Девочка вспомнила свой разговор с учителем и почувствовала, что правда, заключавшаяся в его словах, осеняет и этого ребенка. - С тех пор он хоть иной раз и развеселится, а все больше тихий, смирный, - продолжал сторож. - Бьюсь об заклад, что вы с ним уже побывали у старого колодца! - Нет, - ответила девочка. - Мне незнакома та часть церкви, я боюсь и близко туда подходить. - Пойдем со мной, - сказал он. - Я там с малых лет все знаю. Пойдем! Они сошли по узкой лестнице в подземелье и остановились под его мрачными темными сводами. - Вот это место, - сказал сторож. - Ну-ка, открой крышку да держись за меня, не то упадешь. Мне самому трудно нагибаться - годы не позволяют... то есть не годы, а ревматизм. - Как здесь темно и страшно! - воскликнула девочка. - А ты туда посмотри, - сказал старик, показывая вниз. Девочка заглянула в колодец. - Будто могила, - сказал старик. - Да... могила, - ответила девочка. - По-моему, он только для того и был вырыт, чтобы здесь стало еще страшнее и чтобы монахи усерднее молились богу. Скоро его закроют наглухо, замуруют. Девочка стояла, задумчиво глядя в глубь колодца. - Посмотрим, чьи беззаботные головы покроет земля к тому времени, когда здесь будет непроглядная тьма. Замуруют его... будущей весной. "Весной снова запоют птицы, - думала Нелл, стоя у своего окошка и не сводя глаз с заходящего солнца. - Весна! Какая это прекрасная и радостная пора!" ГЛАВА LVI  Дня через два после чаепития, устроенного Квилпом в "Дебрях", мистер Свивеллер в положенный час вошел в контору Самсона Брасса, удостоверился, что, кроме него, в этом Храме Прямодушия* никого нет, швырнул шляпу на стол и, вынув из кармана узкий лоскутик черного крепа, начал прикреплять его к тулье поверх ленты. Приладив это дополнительное украшение, он полюбовался своей работой и снова надел шляпу - несколько набекрень, чтобы придать себе еще более траурный вид, потом, чрезвычайно довольный собой, сунул руки в карманы и размеренным шагом стал прохаживаться по конторе. - Со мной всегда так случается, - говорил мистер Свивеллер, - всегда! Мечты мои косил злой рок, таков удел мой с детских лет - взлелеешь нежный ты цветок, и он увял, цветка уж нет. Пленит ли сердце мне газель, лаская взор мой красотой, я поднесу к устам свирель*, - а глядишь, эта газель взяла да и выскочила замуж за какого-нибудь огородника. Удрученный такими мыслями, мистер Свивеллер остановился у кресла для клиентов и упал в его распростертые объятия. - По-видимому, такова жизнь, - сказал Ричард с покорной усмешкой. - Ну, разумеется! Чему же тут удивляться? Меня это вполне устраивает. Я буду носить, - добавил он, опять снимая шляпу и глядя на нее так свирепо, словно только соображения меркантильного порядка мешали ему дать ей пинка ногой, - я буду носить эту эмблему женского вероломства в память о той, кто одарила меня счастьем, увы, мимолетным, за кого я уже не буду поднимать чашу с вином искрометным и по чьей милости мне до конца моих недолгих дней суждена разлука с морфеем благодатным. Ха-ха-ха! Здесь необходимо отметить следующее, на тот случай, если такое завершение монолога покажется кому-нибудь несуразным: мистер Свивеллер рассмеялся отнюдь не весело и не радостно (это действительно шло бы в разрез с его мрачными мыслями); находясь в несколько взвинченном состоянии, он исполнил то, что именуется в мелодрамах "сатанинским хохотом", ибо этот самый сатана, по-видимому, всегда хохочет по слогам и всегда ровно в три слога, ни больше ни меньше, о чем мы и считаем нужным упомянуть особо, поскольку это является отличительной чертой всего сатанинского племени. Зловещие звуки едва успели стихнуть, и мистер Свивеллер все еще сидел, насупившись, в кресле для клиентов, как вдруг в конторе затренькал колокольчик, или, скажем лучше, применяясь к ощущениям нашего героя, раздался похоронный колокольный звон. Бросившись со всех ног отпирать дверь, мистер Свивеллер увидел за ней выразительную физиономию мистера Чакстера и обменялся с ним братским приветствием. - Вы дьявольски рано осчастливили своим присутствием сие злачное место! - сказал этот джентльмен, балансируя на одной ноге и непринужденно потряхивая другой. - Да, раненько, - согласился Дик. - Раненько? - повторил мистер Чакстер, с той изящной небрежностью, которая так шла к нему. - Ну еще бы! Да известно ли вам, любезный мой друг, который час? Половина десятого утра, минута в минуту. - Может, зайдете? - спросил Дик. - Я в одиночестве. Свивеллер соло. Теперь пора... - Ночного колдовства... - Когда гробы стоят отверсты... - И по кладбищам бродят мертвецы*. Закончив этот обмен цитатами, оба джентльмена величественно выпрямились, после чего перешли на прозу и удалились в контору. Такие поэтические взлеты, свойственные всем Блистательным Аполлонам, связывали их между собой тесными узами и помогали им хотя бы ненадолго отрываться от холодной скучной земли. - Ну, как поживаете, мой прекрасный? - спросил мистер Чакстер, садясь на табуретку. - Мне надо было заехать в Сити по одному личному делу, и я не мог пройти мимо, не заглянув к вам, хотя, клянусь честью, не ожидал застать вас здесь в такую несусветную рань. Мистер Свивеллер выразил ему свою признательность за столь лестное внимание, и, когда из дальнейшей беседы выяснилось, что он чувствует себя превосходно и что мистер Чакстер тоже не может пожаловаться на нездоровье, оба джентльмена, по обычаю древнего братства, к которому они принадлежали, исполнили припев популярного дуэта "Все отменно хорошо"*, закончив его длинной трелью. - Что новенького? - осведомился Ричард. - В городе тишь да гладь, друг мой, как на поверхности голландской печки, - ответил мистер Чакстер. - Новостей нет. Кстати, ваш жилец в высшей степени странная личность. Перед ним пасует самый острый ум. Первый раз такого вижу. - А что он натворил? - поинтересовался Дик. - Клянусь вам, сэр! - воскликнул мистер Чакстер, вынимая из кармана табакерку, крышку которой украшала лисья голова, искусно вырезанная из меди. Этот человек - полнейшая загадка, сэр! Представьте, он подружился с нашим практикантом! Наш Авель существо совершенно безвредное, но мямля и размазня, каких свет не создавал. Тебе захотелось водить с кем-нибудь компанию - допустим. Так почему же не сойтись с человеком который разбирается в кое-каких вопросах и от которого можно понабраться и ума и хороших манер? У меня есть свои недостатки, сэр... - Бросьте, бросьте! - перебил его мистер Свивеллер. - Нет, есть! И никто другой не отдает себе такого полного отчета в своих недостатках, как ваш покорный слуга. Но, - подчеркнул мистер Чакстер, - я не робкого десятка. Мои злейшие враги - а у кого их нет, сэр? никогда не упрекали меня в робости. И скажу вам по чести, сэр, если бы мне было отпущено судьбой столько же привлекательных качеств, сколько их есть у нашего практиканта, я украл бы где-нибудь головку честерского сыра, привязал бы ее себе на шею и утопился. Жил, покрытый позором, так и умирай позорной смертью! Вот как я на это смотрю, сэр! Мистер Чакстер умолк, постучал указательным пальцем по лисьему носу, взял понюшку табаку и в упор посмотрел на мистера Свивеллера, словно говоря: "Думаете, я чихну? Жестоко ошибаетесь!" - И ваш жилец не только подружился с Авелем, - продолжал мистер Чакстер, - но завел знакомство с его отцом и матерью. Как вернулся из этой своей сумасбродной поездки, так прямо к ним - к ним домой! Кроме того, ваш жилец благоволит к пройдошливому юнцу, и он теперь наверняка повадится ходить сюда чуть не каждый день, в чем вы сами убедитесь. Со мной же, помимо обычных "здрасте, прощайте", за все время не сказал и двух слов. И доложу вам, сэр, - заключил мистер Чакстер, сокрушенным покачиванием головы давая понять, что всякому долготерпению есть предел, - от всего этого решительно отдает дурным тоном, и если бы не мой патрон, который без меня как без рук, я счел бы за лучшее порвать с конторой. Это был бы самый правильный выход из положения. Мистер Свивеллер, сидевший на табуретке против своего друга, в знак сочувствия помешал кочергой в камине, но промолчал. - Что же касается пройдошливого юнца, сэр, - пророческим тоном продолжал мистер Чакстер, - то он плохо кончит, вот увидите. Наше ремесло научило нас разбираться в людях; помяните мое слово - мальчишка, который прибегает отработать шиллинг, еще покажет себя в истинном свете - и в самом недалеком будущем. Он презренный вор, вот он кто! Иначе и быть не может. Разволновавшийся мистер Чакстер мог бы еще долго говорить на эту тему в еще более резких выражениях, если бы в дверь не постучали, а так как стук этот, по-видимому, возвещал о деловом визите, он сразу оробел, что несколько противоречило его недавнему заявлению. Мистер Свивеллер, тоже услышавший стук в дверь, как был, с кочергой в руках, заставил свою табуретку совершить полный оборот на одной ножке и, очутившись лицом к столу, сунул кочергу в ящик, после чего крикнул: "Войдите!" И кто же появился в конторе, как не тот самый Кит, который навлек на себя гнев мистера Чакстера! При виде его к мистеру Чакстеру в мгновение ока вернулось мужество, и он принял чрезвычайно свирепый вид. Мистер Свивеллер выпучил на Кита глаза, потом вскочил с табуретки, рванул из ящика кочергу и, став в позитуру, произвел по всем правилам несколько яростных выпадов, точно в руках у него была рапира. - Джентльмен у себя? - спросил Кит, несколько удивленный столь странным приемом. Мистер Чакстер не дал мистеру Свивеллеру ответить и поспешил высказать свое крайнее возмущение таким вопросом, находя его неуважительным и заносчивым по тону, ибо двое джентльменов налицо, следовательно, посланный должен был бы справиться о третьем джентльмене или назвать предмет своих поисков по имени, предоставив двоим джентльменам самим определить общественное положение этой личности, поскольку не исключена возможность, что оно не из высоких. Далее мистер Чакстер заявил, что заданный в такой форме вопрос в частности оскорбителен и для него, но он не из тех, с кем можно вольничать, и некоторые пройдохи (распространяться о которых у него нет ни малейшей охоты) когда-нибудь почувствуют это на своей собственной шкуре. - Я спрашивал о джентльмене со второго этажа, - сказал Кит, поворачиваясь к Ричарду Свивеллеру. - А что? - заинтересовался Дик. - У меня письмо к нему. - От кого? - От мистера Гарленда. - Ах, вот как! - чрезвычайно вежливо сказал Дик. - В таком случае, оставьте его у меня, сэр. А если вам надо подождать ответа, сэр, пройдите в прихожую, сэр, Это помещение у нас хорошо проветривается, и воздух там свежий, сэр. - Благодарю вас, - сказал Кит. - Но мне велено передать письмо в собственные руки. Беспримерная дерзость такого ответа поразила мистера Чакстера и пробудила в нем нежную заботу о чести своего друга, вследствие чего он заявил, что расправился бы с Китом на месте, да вот только место здесь не совсем подходящее, и что такая расправа, принимая во внимание чудовищный характер нанесенного оскорбления, встретила бы полное сочувствие английского суда присяжных, который вынес бы вердикт "убийство при оправдывающих вину обстоятельствах", и присовокупил бы к нему благоприятный отзыв о высоких моральных качествах мстителя. Мистер Свивеллер, настроенный совсем не так воинственно, был несколько смущен горячностью приятеля и, видимо, не знал, как ему поступить (ибо Кит хранил свое обычное спокойствие и миролюбие), но в эту минуту на лестнице вдруг послышался громкий голос одинокого джентльмена. - Разве это не ко мне пришли? - крикнул он. - К вам, сэр, - подтвердил Ричард. - Совершенно верно, сэр. - Так где же он? - взревел одинокий джентльмен. - Он здесь, сэр, - ответил мистер Свивеллер. - Молодой человек, вас просят подняться наверх, вы разве не слышите? Оглохли, что ли? Кит решил не вдаваться в дальнейшие пререкания и, взбежав по ступенькам, оставил обоих Блистательных Аполлонов молча глазеть друг на друга. - Что я вам говорил? - сказал мистер Чакстер. - Ну, как вам это покажется? Мистер Свивеллер, будучи по натуре малым добродушным, не усмотрел в поведении Кита особого злодейства и поэтому смолчал, не зная, что ответить приятелю. Его вывел из затруднения приход мистера Самсона и мисс Салли, при виде которых мистер Чакстер удалился с должной поспешностью. Мистер Брасс и его очаровательная сестрица должно быть, обсуждали какой-то интересный и важный вопрос за своим скромным завтраком. В таких случаях они появлялись в конторе на полчаса позднее обычного, сияя улыбками, словно интриги и злоумышления вносили мир в их душу и озаряли светом их труженический путь. На сей раз и братец и сестрица явились в особенно радужном настроении; физиономия у мисс Салли была елейная, а мистер Брасс потирал руки с чрезвычайно игривым и беззаботным видом. - Ну-с, мистер Ричард, - начал Брасс, - какое у нас сегодня самочувствие? Хорошее, бодрое, сэр? А, мистер Ричард? - Ничего, сэр, - ответил Дик. - Вот и чудесно! - сказал Брасс. - Ха-ха! Будем веселиться, мистер Ричард; что нам мешает веселиться? Мир, в котором мы живем, сэр, прекрасен, просто прекрасен! В нем попадаются дурные люди, мистер Ричард, но не будь дурных людей, не было бы и хороших стражей закона. Ха-ха! Получены какие-нибудь письма с утренней почтой? А, мистер Ричард? Мистер Свивеллер ответил отрицательно. - Ха! - воскликнул Брасс. - Это не суть важно. Если сегодня мало дел, значит завтра привалит больше. Довольство малым услаждает наше существование, мистер Ричард. Кто-нибудь заходил? - Только мой друг, - ответил Дик. - "Пусть нас друзья... - ...не забывают, - быстро подхватил Брасс. - Пусть льется за столом вино". Ха-ха! Ведь, кажется, так говорится в песне? Славная песенка, мистер Ричард, совершенно в моем духе. Одобряю чувства, которые в ней воспеваются. Ха-ха! А ваш друг - тот самый молодой человек, что служит в конторе Уизердена, не так ли?.. Да... "Пусть нас друзья..," И больше никого не было, мистер Ричард? - Приходили к жильцу, - ответил мистер Свивеллер. - Ах, вот как! - воскликнул Брасс. - Приходили к жильцу? Ха-ха! "Пусть нас друзья не забывают, пусть льется..." Значит, приходили к жильцу, а, мистер Ричард? - Да, - сказал Дик, несколько озадаченный игривостью своего патрона. - И сейчас у него. - И сейчас у него! - повторил Брасс. - Ха-ха! Желаем счастья им, веселья, и тру-ля-ля, и тру-ля-ля! Да, мистер Ричард? Ха-ха! - Разумеется, - ответил Дик. - А кто, - Продолжал Брасс, перебирая бумаги на столе, - кто посетил нашего жильца - надеюсь, не дама? А, мистер Ричард? Строгие нравы улицы Бевис-Маркс, сэр... "Когда прелестница склоняется к безумствам..."* и прочее, тому подобное. А, мистер Ричард? - Другой молодой человек, тоже от Уиэердена - во всяком случае, имеет к нему какое-то касательство. Его зовут Кит. - Кит? - воскликнул Брасс. - Странное имя... Кит, кит, рыба-кит. Да, мистер Ричард? Ха-ха! Значит, у него в гостях Кит? Так-с! Дик взглянул на мисс Салли, удивляясь, что ей мешает пресечь болтовню Самсона, но поскольку она не собиралась делать это и, судя по ее физиономии, слушала его с молчаливым одобрением, он решил, что братец с сестрицей только что надули кого-то и готовятся получить по счету. - Мистер Ричард, - сказал Брасс, беря со стола письмо, - не будете ли вы так любезны отнести вот это на Пикем-Рай? Ответа не требуется, но письмо важное и его надо вручить лично. Обратный проезд запишите за счет конторы. Контору жалеть нечего, дери с нее сколько можно - вот девиз писца. А, мистер Ричард? Ха-ха! Мистер Свивеллер с торжественной медлительностью стащил с себя спортивную куртку, облачился в полуфрак, снял шляпу с вешалки, сунул письмо в карман и удалился. Немедленно вслед за его уходом поднялась с места и мисс Салли; она сладко улыбнулась брату (он кивнул ей, щелкнув себя пальцем по носу) и тоже покинула контору. Оставшись в одиночестве, Самсон Брасс распахнул настежь дверь, уселся за стол как раз напротив нее, так чтобы держать под наблюдением лестницу и прихожую, и начал бойко, с величайшим усердием писать, одновременно напевая отнюдь не мелодичным голосом какие-то обрывки музыкальных фраз, которые, по-видимому, имели непосредственное отношение к союзу церкви и государства, ибо они представляли собой мешанину из вечерних псалмов и гимна "Боже храни короля". И так стряпчий с улицы Бевис-Маркс сидел, писал и напевал себе под нос довольно долго, лишь изредка отрываясь от своего занятия, чтобы прислушаться с вороватым видом, не идет ли кто, и после каждой такой паузы принимался напевать все громче и громче, а водить пером все медленнее и медленнее. Наконец дверь в комнате жильца отворилась и снова захлопнулась, и кто-то стад спускаться по лестнице. Тогда он бросил писать и запел во весь голос, не выпуская пера из рук, покачивая головой из стороны в сторону и улыбаясь ангельской улыбкой, с видом человека, совершенно упоенного музыкой. К этому трогательному зрелищу ступеньки и сладкие звуки и привели Кита, после чего мистер Брасс пение свое прекратил, но улыбаться не бросил и, усиленно закивав головой, помахал пером в воздухе. - Кит! - сказал мистер Брасс приятнейшим голосом. - Ну, как поживаешь? Кит, несколько оробевший в присутствии этого новоявленного благожелателя, ответил как полагается и взялся за ручку двери, но мистер Брасс негромко подозвал его к себе. - Не уходи, Кит, прошу тебя, - проговорил стряпчий таинственным и в то же время деловым тоном. - Вернись, будь так любезен. Ах! Боже мой, боже! - продолжал он, поднимаясь с табуретки и становясь спиной к камину. - Смотрю я на тебя, Кит, и вспоминаю одно нежное личико, милее которого мне и видеть не приходилось. Ты ведь прибегал туда раза два, когда мы описывали у них имущество. Ах, Кит, дорогой Кит! Людям нашего ремесла частенько приходится выполнять такие тяжелые обязанности, что ты нам не завидуй, - нечему тут завидовать. - Я не завидую, сэр, - сказал Кит, - хотя не мне судить о вашем ремесле. - В чем состоит наше единственное утешение, Кит? - продолжал стряпчий, в глубокой задумчивости глядя на него. - В том, что если мы не в силах предотвратить бурю, то все же смягчаем ее, так сказать, умеряем ее порывы, гибельные для стриженых овечек. "Вот уж правда, стриженые овечки! - подумал Кит. - Наголо остриженные!" - но вслух он ничего не сказал. - По тому делу, Кит, о котором я сейчас упомянул, мне пришлось выдержать бой с мистером Квилпом, чтобы добиться для них кое-каких послаблений (ведь мистер Квилп - человек суровый). Я мог лишиться клиента, но вид страждущей добродетели вдохновил меня, и победа осталась за мной. "А он, верно, не такой уж плохой человек", - подумал простодушный Кит, глядя, как стряпчий жует губами, словно борясь с нахлынувшими на него чувствами. - Я уважаю тебя, Кит, - взволнованно проговорил Брасс. - Я помню, как ты себя вел в те дни, и с тех пор уважаю тебя, хотя положение ты занимаешь невысокое и живешь в бедности. Но я смотрю не на жилет - мне важно сердце. Клетчатый жилет - это решетка, а сердце - пташка, что томится за ней. Но сколько есть таких пташек, которые постоянно - чуть что, меняют оперение и клюют своих ближних, просовывая клювик между прутьями! Восприняв этот поэтический образ, как прямой намек на свой собственный клетчатый жилет, Кит окончательно растрогался, чему немало способствовали также выражение лица и голос мистера Брасса, ибо он разглагольствовал с видом кроткого, отрешившегося от земной суеты пустынника, и ему не хватало только вервия на его рыжем сюртуке да черепа на камине, чтобы окончательно закрепиться на этом поприще. - Н-да, - протянул Самсон, улыбаясь мягкой улыбкой добрячка, снисходящего к слабостям - своим, а может быть, и чужим. - Однако мы с тобой отвлеклись. Вот, будь любезен, возьми это. - И он показал на две монеты по полукроне каждая, которые лежали на столе. Кит взглянул на них, потом на Самсона и замялся. - Это тебе, - сказал Брасс. - От кого? - От кого, неважно, - ответил стряпчий. - Ну, допустим, от меня. У нас наверху ж