пор не встречал в заведующих художественным отделом. Насколько он мог припомнить, ни у одного из предшественников этого кандидата не было ни крупицы юмора. - Итак, я художник, - начал Юджин, - работаю в "Уорлде". Надеюсь, это не будет поставлено мне в минус. - Не будет, - сказал мистер Саммерфилд. - И я хочу заведовать художественным отделом, так как думаю, что из меня выйдет хороший заведующий. - Почему вы так думаете? - спросил Саммерфилд, любезно осклабившись. - Видите ли, я люблю руководить людьми, - или так по крайней мере мне кажется. И умею завоевывать их расположение. - Вы в этом уверены? - Да, уверен. Во-вторых, та мелкая работа, которую я сейчас выполняю, не соответствует моим познаниям и опыту в области искусства. Я способен на гораздо большее. - Это мне тоже нравится, - одобрил Саммерфилд. Слушая Юджина, он думал о том, что человек этот очень привлекателен, немного, пожалуй, бледен и чересчур худощав для роли энергичного начальника, но, может быть, это только кажется. Волосы у него слишком длинные. И манеры, возможно, немного развязны. Но все же он ничего. Зачем только он носит мягкую шляпу? Почему художники непременно носят мягкие шляпы, во всяком случае большинство художников? Это придает им такой комичный и неделовой вид. - Сколько вы получаете сейчас, если дозволено будет спросить? - Меньше, чем я заслуживаю, - ответил Юджин. - Всего пятьдесят долларов в неделю. Но я согласился на это, так как рассматривал свою работу как средство для поправления здоровья. У меня было несколько лет назад сильное нервное расстройство. Теперь мне много лучше, и я не хочу оставаться на этой работе. Заведование же художественным отделом - мое призвание, так по крайней мере мне кажется. И вот я здесь, к вашим услугам. - Вы хотите сказать, что раньше никогда не заведовали отделом? - спросил Саммерфилд. - Никогда. - Понимаете ли вы что-нибудь в рекламном деле? - Когда-то мне казалось, что понимаю. - Давно это было? - Когда я работал в газете "Морнинг Эппил" в Александрии, штат Иллинойс. Саммерфилд не мог удержаться от улыбки. - Это, надо полагать, такой же крупный орган, как и викхемская "Юнион"? И, надо полагать, с такой же обширной сферой влияния? - О, с гораздо большей, с гораздо большей, - невозмутимо отозвался Юджин. - Из всех провинциальных газет к югу от Сангамона александрийская "Морнинг Эппил" выходила самым большим тиражом. - Понятно, понятно, - шутливым тоном согласился Саммерфилд. - То же самое можно сказать и про "Юнион". Но как же случилось, что вы разуверились в своем призвании к рекламе? - Во-первых, я стал немного старше, - сказал Юджин. - А затем я решил, что мне суждено сделаться великим художником. Я приехал в Нью-Йорк и в горячке растерял все свои идеи относительно рекламы. - Понимаю. - Но, хвала небу, я опять нашел их, - теперь они у меня всегда при себе. И вот я здесь. - Знаете, Витла, откровенно говоря, вы на обыкновенного и вполне надежного заведующего художественным отделом мало похожи. Но, возможно, что вы и справитесь. Если исходить из утвердившихся у нас здесь вкусов, вы, пожалуй, недостаточно "брызжете талантом". Все же я не прочь пойти на отчаянный риск. Вероятно, - как это всегда случалось, - я буду потом раскаиваться, но я так часто раскаивался, что пора мне уже привыкнуть к этому. Все мое тело покрыто болячками от укусов ос, которых я принимал за пчел. Но предположим, что вы получите в свое ведение настоящий, в натуральную величину художественный отдел, - что, по-вашему, можете вы с ним сделать? Юджин подумал, раньше чем ответить. Эта пикировка забавляла его. Он чувствовал, что теперь, поговорив с ним, Саммерфилд его возьмет. - Прежде всего я получил бы жалованье, а затем позаботился бы о том, чтобы допуск ко мне в кабинет был обставлен должным образом, - чтобы каждый, кто захочет меня видеть, думал, что я английский король... А потом уж... - Я действительно был вчера занят, - извиняющимся тоном вставил Саммерфилд. - Нисколько в этом не сомневаюсь, - весело ответил Юджин. - И, наконец, если бы меня хорошенько попросили, я снизошел бы до того, чтобы немного поработать. Эта манера разговаривать и раздражала и забавляла Саммерфилда. Он любил людей с характером. С человеком, который не трусит, даже в том случае, когда не знает по-настоящему, как взяться за дело, можно будет сговориться. А у Юджина был, очевидно, изрядный запас знаний. К тому же его манера говорить и вести себя была сродни саркастическому и полушутливому тону самого Саммерфилда. В устах Юджина насмешка звучала значительно мягче, чем в его собственных, но это был тот же веселый, подтрунивающий тон. Он решил, что Юджин ему подходит. Во всяком случае испытать его нужно, и немедленно. - Вот что я вам скажу, Витла, - сказал он наконец. - Я не знаю, справитесь вы с этим делом или нет, - весьма вероятно, что не справитесь, - но у вас есть, по-видимому, кое-какие идеи или они могут возникнуть под моим руководством, и я, пожалуй, дам вам возможность показать себя. Заметьте, однако, что большой уверенности в успехе у меня нет. Личные симпатии обычно роковым образом подводят меня. Но как бы там ни было, вы здесь, вы мне нравитесь, никого другого у меня нет на примете, так что... - Благодарю, - сказал Юджин. - Не благодарите. Вам предстоит тяжелая работа, если я решусь вас взять. Это не детская забава. Однако не мешает вам, пожалуй, пойти со мной и взглянуть на нашу контору. - И он повел Юджина в огромный главный зал, где в это время находилась лишь часть служащих (перерыв на завтрак еще не кончился), но по всему видно было, какое это внушительное предприятие. - Здесь работает семьдесят два человека - стенографистки, счетоводы, агенты по сбору объявлений, составители реклам и коммерческие консультанты, - заметил он, сопровождая свои слова небрежным жестом, и двинулся дальше по направлению к художественному отделу, расположенному в другом корпусе, окна которого выходили на север и восток. - А вот это интересующий вас отдел, - сказал он, распахивая дверь в комнату, в которой стояло тридцать два рабочих стола и столько же мольбертов. Большинство художников ушло завтракать. Юджин был изумлен. - Неужели вы столько народу держите? - спросил он, чрезвычайно заинтересованный. - От двадцати до двадцати пяти человек постоянно, а иногда и больше, - ответил Саммерфилд. - Часть работы мы отдаем на сторону. Все зависит от степени загруженности. - И сколько вы, как правило, платите? - Это, видите ли, смотря кому. Вам я думаю положить для начала семьдесят пять долларов в неделю, если мы договоримся. Если вы оправдаете мои надежды, я через три месяца повышу ваш оклад до ста долларов в неделю. А дальше видно будет. Другие столько не получают. Это вам подтвердит управляющий конторой. Юджин понял, что Саммерфилд увиливает от прямого ответа, и слегка сощурил глаза. Все же здесь перед ним открывались большие возможности. Семьдесят пять долларов много лучше, чем пятьдесят, тем более что в дальнейшем эта сумма может увеличиться. Он будет сам себе хозяин, человек с весом. Он не мог не испытать горделивого трепета при виде комнаты, которую показал ему Саммерфилд, заметив, что здесь, если они договорятся, будет его кабинет. В ней стоял огромный письменный стол полированного дуба и несколько обитых кожей стульев. На стенах были развешаны эскизы, на полу лежал прекрасный ковер. - Вот где вы будете работать, если поступите к нам, - повторил Саммерфилд. Юджин огляделся по сторонам. Действительно, в его жизни наступил просвет. Как ему получить это место? От чего это зависело? Мысли его забежали далеко вперед, и он уже представлял себе, какие это внесет изменения в их домашний быт: у Анджелы будет хорошая квартира, она сможет лучше одеваться, расширится круг их знакомств и развлечений, они избавятся от вечных забот о будущем. Ясно, что такое место скоро повлечет за собой и текущий счет в банке. - Большой у вас оборот? - полюбопытствовал Юджин. - Как сказать, - миллионов около двух в год. - И вы делаете эскизы к каждой рекламе? - Обязательно. И не один, а иногда шесть, а то и восемь. Все зависит от заведующего художественным отделом. Если он работает как следует, он сберегает мне немало денег. Юджин понял, что это намек. - Что сталось с моим предшественником? - спросил он, заметив, что на двери еще значится имя Олдера Фримена. - Он сам уволился, - сказал Саммерфилд, - вернее, он понял, что его ждет, и предпочел уйти подобру-поздорову. Он никуда не годился. Слюнтяй, каких мало. Такую работу мне подсовывал, что просто смешно, - некоторые вещи приходилось переделывать по восемь, по девять раз! Так вот какие трудности, какие обиды и нарекания ждут его здесь! Саммерфилд - черствый человек, это ясно. Пусть он сейчас смеется и шутит, но рука его будет давить на всякого, кто займет у него пост заведующего. На мгновенье у Юджина шевельнулась мысль, что ему не справиться, что лучше даже не пытаться, но затем он подумал: "А почему бы и нет? Ведь я же ничем не рискую. В случае неудачи у меня всегда останется мое искусство". - Итак, все ясно, - сказал он. - Если я провалюсь, меня, надо полагать, ждет дверь? - О нет, далеко не так просто - мусорный ящик, - усмехнулся Саммерфилд. Юджин обратил внимание, как он лязгнул при этом зубами, словно норовистая лошадь; этот человек, казалось, излучал энергию. Ответ Саммерфилда заставил его вздрогнуть. Он вступал в атмосферу беспощадной борьбы. Здесь ему придется драться за жизнь, это ясно. - Ну вот, - продолжал Саммерфилд, когда они, не торопясь, возвращались в его кабинет. - Мы могли бы с вами сделать следующее. У меня есть на руках два предложения - одно от парфюмерной компании "Сэнд", другое от Американской сахарной компании. Обе фирмы согласны заключить со мной крупные контракты, если мне удастся представить им подходящие идеи для реклам. Компания "Сэнд" ждет от меня образцов этикеток для флаконов, газетных объявлений, афиш, трамвайных плакатов и тому подобного. А сахарозаводчики хотят распространять свой товар небольшими пакетами, - сахарный песок, пудру, кубики, шестигранники. Им нужны эскизы пакетов и этикеток, плакатов и прочего. Вся суть в том, чтобы при минимальных размерах реклам дать максимум оригинальности, простоты и эффекта. В таких вещах, надо вам сказать, я завишу от того, что скажет мой заведующий художественным отделом. Я вовсе не требую, чтобы он все делал сам. Напротив, я во всякое время здесь и рад помочь ему. У меня в отделе коммерческой консультации сидят ребята, каждый просто кладезь новых идей, но заведующий художественным отделом должен нам помогать. Он-то и должен обладать вкусом и облекать в окончательную форму поданные ему мысли. Я предложил бы вам разработать эти две темы, - посмотрим, что у вас получится. Принесите мне эскизы. Если они придутся мне по вкусу и я увижу, что вы подошли к делу правильно, место за вами. Если же нет, вы этого места не получите и ничем не пострадаете. Идет? - Идет, - отозвался Юджин. - Можете посмотреть вот это, - сказал Саммерфилд, подавая ему кипу каталогов, проспектов и брошюрок. - Возьмите с собой, а потом вернете. Юджин встал. - Мне понадобится на это дня два-три, - сказал он. - Задача для меня новая. Я не уверен, конечно, но думаю, что дам вам несколько хороших идей. Так или иначе, я попробую. - Валяйте несите, - сказал Саммерфилд. - И чем больше, тем лучше. Принесете, тогда поговорим. Пока у меня тут есть человек - помощник Фримена, временно заведующий отделом. Желаю успеха! - и он небрежно помахал ему на прощанье. Юджин ушел. Впервые в жизни встречал он такого человека - черствого, холодного, практичного! Для Юджина это было в новинку. Он был поражен - главным образом вследствие неопытности. Ему не приходилось еще вступать в поединок с деловым миром, в который вынужден вступать всякий, кто пускается в крупную игру. Этот человек уже разбередил ему душу, внушил ему сознание величия его нового дела, заставил поверить, что мирное царство искусства - глухое захолустье, где люди осуждены на прозябание. Все, кто вершит большие дела, кто находится в первых рядах, это бойцы, как Саммерфилд, - простые дети земли, беспощадные, надменные, хладнокровные. Если бы он, Юджин, мог стать таким! Если бы он умел быть сильным, властным, дерзким! Не колебаться, не отступать, а стоять, не дрогнув перед целым миром, и подчинять себе людей. О, какие горизонты открывались перед ним! ГЛАВА XXXIV Эскизы рекламы для товаров "М. Сэнд и Кo" и Американской сахарной компании, которые Юджин представил своему будущему патрону, были очень своеобразны. Как уже говорилось, Юджин обладал богатой, искрящейся фантазией, и, когда он был здоров, идеи так и теснились в его голове и без всяких усилий принимали зримую форму. Мистеру Саммерфилду требовались трамвайные плакаты, афиши и газетные объявления всевозможных размеров, и от Юджина он ожидал не столько текста или подбора шрифтов, сколько художественной выдумки и яркости исполнения. В каждом отдельном случае надо было довести до сознания покупателя одну определенную мысль - с помощью яркого, обращающего на себя внимание рисунка или эскиза. Юджин отправился домой и сначала взялся за рекламу для сахара. Он ничего не сказал Анджеле о цели своей работы, чтобы потом не разочаровать ее, а сделал вид, будто занялся набросками просто так, для собственного удовольствия, но с тем, чтобы потом за небольшую плату предложить их какой-нибудь компании. При свете рабочей лампы под зеленым абажуром он рисовал руки, захватившие квадратные кусочки сахара серебряными или золотыми щипчиками или просто пальцами; сахарницы, до краев наполненные блестящими кристалликами сахарного песку; синюю с золотом чашку и шестигранный кусочек сахара на белоснежной скатерти и многое другое в том же роде. Работа подвигалась быстро и легко, и когда на одну эту тему у Юджина набралось штук тридцать пять набросков, он переключил свое внимание на парфюмерию. Сначала его смутило то, что он не знает флаконов, выпускаемых компанией, но потом он сам придумал оригинальные образчики флаконов - некоторые из них были впоследствии приняты фирмой для производства. Он набросал для собственного развлечения несколько эскизов коробочек с этикетками, а затем сделал ряд композиций - например: коробка, флакон, изящный носовой платок и белая женская ручка. После этого мысли его обратились к производству парфюмерии, к разведению и сбору цветов; он старался представить себе типы мужчин и девушек, занятых этой работой, и на другой день поспешил в Центральную публичную библиотеку, надеясь найти там книгу или журнал по этому вопросу. Отыскав все, что ему было нужно, а вдобавок несколько статей о выращивании сахарного тростника и о сахароварении, подсказавших ему кое-какие мысли, Юджин решил поместить в правом верхнем или левом нижнем углу каждого эскиза изящный флакон духов или красивый пакетик сахара, а в центре изобразить какой-нибудь момент производственного процесса. Он стал припоминать, кто из художников мог бы осуществить его идеи; ему нужны были шрифтовики, жанристы, талантливые колористы, которых можно было бы пригласить за небольшую плату. Он вспомнил о Джерри Мэтьюзе, работавшем когда-то в чикагской газете "Глоб", - где-то он сейчас? о Филиппе Шотмейере, - под его руководством из Шотмейера вышел бы прекрасный работник, ведь он блестящий шрифтовик; о Генри Хейре, который работал в "Уорлде", - Юджин нередко беседовал с ним на тему о рекламе и афишах. Вспомнился Юджину и молодой Моргенбау, большой мастер по части изображения человеческих фигур, надеявшийся к тому же, что Юджин даст ему возможность показать себя, и еще человек восемь - десять, чью работу он знал по журналам, - самых первоклассных специалистов своего дела. Он решил сперва посмотреть, чего можно добиться с тем штатом, который был налицо, а затем часть работников уволить и быстро заполнить свободные вакансии, чтобы таким образом сколотить хорошую рабочую группу. Уже при первом соприкосновении с Саммерфилдом он воспринял кое-что от беспощадности, присущей этому неугомонному человеку, и был готов проявить ее по отношению к своим подчиненным. Все то, что сулило успех, всегда увлекало Юджина, и сейчас надежда выбиться из отчаянной нужды, от которой он так настрадался, обострила его способности. За два дня у него набралась внушительная папка эскизов и рисунков, которую он вполне мог показать своему будущему патрону, и Юджин предстал перед ним, почти уверенный в успехе. Мистер Саммерфилд углубился в просмотр его эскизов и вскоре стал обнаруживать признаки оживления. - Да, знаете ли, - соизволил он наконец сказать, - материал не скучный. Если вы будете продолжать в том же духе, пять тысяч в год вам обеспечены. Конечно, вы еще новичок в этом деле, но уже сумели уловить самую суть. И он уселся рядом с Юджином, чтобы показать ему, какие усовершенствования можно внести в его идеи - с практической точки зрения. - А теперь, профессор, - сказал он, окончательно придя к заключению, что Юджин именно и есть нужный ему человек, - мы можем считать, что договорились. Мне совершенно ясно: в вас есть то, что мне нужно. Некоторые из ваших идей превосходны. Я не знаю, конечно, как вы покажете себя в качестве начальника, но пока можете занять кресло в том кабинете, и давайте сразу же приступим к делу. От всей души желаю вам удачи. Энергии у вас, кажется, достаточно. Юджин затрепетал от радости. Вот этого-то он и ждал. Не сдержанного одобрения, а восторженной похвалы. Он заслужил ее. Он всегда был уверен, что может ее добиться. Людей как-то, независимо от их воли, влекло к нему. Теперь он уже стал привыкать, начал относиться к этому, как к чему-то вполне естественному. Если бы не болезнь - проклятая неудача! - о, как высоко бы он уже взлетел! Он потерял пять лет, в сущности он и сейчас еще не вполне здоров, но, слава богу, с каждым днем ему становится лучше, и он приложит все усилия к тому, чтобы держать себя в узде. Этого требует от него жизнь. Вместе с Саммерфилдом он вошел в комнату, где работали художники, и был им всем представлен. Мистер Дэйвис - мистер Витла, мистер Харт - мистер Витла, мистер Клеменс - мистер Витла, - и так далее. Вскоре каждому было известно, кто он такой. После этого Саммерфилд провел его в следующий зал и представил заведующим различных отделов - управляющему конторой, устанавливавшему гонорар художникам, бухгалтеру, выплачивавшему жалованье, заведующему отделом составления реклам, заведующему отделом коммерческой консультации, а также единственной женщине, возглавлявшей бюро стенографии и машинописи. Юджина покоробила вульгарность этих людей. Ему, привыкшему вращаться среди художников и литераторов, они показались грубыми, жадными, - точно рыбы, готовые проглотить друг друга. В них не чувствовалось никакого воспитания. В их внешности и манерах сквозила неумеренная алчность. Особенно раздражал его ярко-красный галстук и желтые ботинки одного агента по сбору объявлений. Приказчичьи замашки и костюмы бесили его. "К дьяволу весь этот сброд!" - думал он, хотя каждого, с кем его знакомили, дарил улыбкой и говорил, что будет счастлив с ним работать. Наконец процедура представления была окончена, и Юджин вернулся в свой отдел, чтобы приступить к работе, которая захлестывала здесь все бурным, взбаламученным потоком. Художники, с которыми ему предстояло работать, производили, правда, более приятное впечатление. Юджин подозревал, что и они, возможно, явились жертвами расстроенного здоровья или житейских неудач и работают здесь по необходимости. Он вызвал к себе мистера Дэйвиса, которого Саммерфилд представил ему как его будущего помощника, и попросил рассказать, что и как у них делается. - У вас есть график работы? - спросил он товарищеским тоном. - Да, сэр, - ответил его новый помощник. - Покажите мне, будьте добры. Дэйвис принес журнал и познакомил Юджина с системой работы. Каждый заказ поступал под своим номером, и на карточке записывалось время его поступления, фамилия художника, которому поручена работа, время, потраченное на ее выполнение, и так далее. Если один художник тратил на работу два часа, а другой, к которому она переходила, - четыре, то в журнале делалась пометка. Если первый рисунок был забракован и приходилось приступать к той же теме вторично, это тоже заносилось в журнал. Записи отмечали все: и недочеты и ошибки, а также быстрое выполнение и удачи. Юджин сразу увидел перед собой цель - позаботиться о том, чтобы люди, работающие под его началом, делали поменьше ошибок. Ознакомившись подробно с журналом заказов, он встал и прошел в мастерскую, где трудились художники. Ему хотелось познакомиться с манерой и методом каждого из них. Одни работали над рекламой для фирм готового платья, другие делали этикетки для мясных консервов, третьи готовили серию плакатов для железнодорожных компаний и так далее. Юджин с любезным видом склонялся над работой каждого из них, так как ему хотелось завоевать дружбу и доверие своих подчиненных. Ему было по опыту известно, какой впечатлительный народ художники и как легко их пленить теплым, товарищеским отношением. Он возлагал большие надежды на свои мягкие, приветливые манеры. Наклоняясь то к одному, то к другому, Юджин спрашивал каждого, что он хотел выразить, сколько времени должна занять та или иная работа, а в тех случаях, когда художник находился в затруднении, советовал, что следовало бы, по его мнению, сделать. Он далеко не был уверен в себе, так как это была новая для него область, но надеялся ею овладеть. Как приятно чувствовать себя начальником, - если только дело пойдет успешно. Он надеялся, что с его помощью эти люди лучше проявят себя, он заставит их хорошо работать и тем повысит и их заработок и свой собственный. Он во что бы то ни стало должен много зарабатывать, - пять тысяч, как было сказано, ни в коем случае не меньше. - По-моему, это у вас хорошо задумано, - заметил он бледному, болезненному на вид художнику, в котором угадывался большой талант. Художника, которого звали Диллон, подкупили ласковые, дружеские интонации в голосе Юджина и его внешность, хотя он далеко еще не решил, нравится или не нравится ему новый начальник. Ходили слухи, - об этом позаботился Саммерфилд, - будто перед этим человеком в свое время открывалась блестящая карьера. Диллон посмотрел на Юджина и улыбнулся. - Вы находите? - спросил он. - Убежден, - ободряющим тоном сказал Юджин. - Попробуйте-ка дать синее пятно вот здесь, рядом с желтым. Может, вам понравится. Художник последовал его указанию и, сощурившись, стал рассматривать эскиз. - А правда, сейчас много лучше! - заметил он таким тоном, точно эта мысль принадлежала ему самому. - Много лучше, - сказал Юджин. - Очень удачная мысль. И почему-то у Диллона осталось ощущение, будто он и вправду сам это придумал. Не прошло и двадцати минут, как весь отдел единогласно пришел к выводу, что новый начальник, по-видимому, очень милый человек и, пожалуй, оправдывает свое назначение. Он казался таким уверенным в своих силах. Они и не подозревали, как взволнован был Юджин, как ему хотелось взять скорее дело в свои руки и добиться ощутимых результатов. Со страхом думал он о той минуте, когда придется вступить в борьбу с чем-нибудь нежелательным. Так, за работой, проходили дни и недели; Юджин становился все увереннее и почти освоился со своей должностью, хотя прекрасно понимал, что путь, на который он вступил, не усыпан розами. Он обнаружил, что атмосфера в этом предприятии царит грозовая, - это объяснялось тем, что Саммерфилд, по собственному его выражению, был "на месте" во всякое время, всегда энергичный и напористый. Он приезжал в контору из верхней части города, где он жил, без десяти девять утра и проводил в ней почти весь день - до половины седьмого, до семи, а то и до восьми и даже десяти часов вечера. У него была привычка, не считаясь ни с чем, задерживать до поздней ночи служащих, работавших над интересовавшими его заказами, а иногда он переносил совещание к себе домой, несмотря на то что люди еще не обедали, и сам он их к обеду не приглашал. Он часами вел переговоры с заказчиками, пока не приходило время закрывать контору, и только тогда собирал к себе измученных сотрудников, не успевших уйти домой, и начинал с ними какое-нибудь важное и чрезвычайное длительное совещание по поводу новых заказов. Когда что-нибудь выходило не так, он впадал в бешенство, сыпал проклятиями, безумствовал, и нередко дело кончалось увольнением того, кто был вовсе ни при чем. Он без конца устраивал утомительные и безалаберно-шумные совещания, на которых грубые окрики и колкости так и сыпались на головы сотрудников, ибо Саммерфилд не питал ни малейшего уважения ни к способностям, ни к достоинству своих подчиненных. Все они для него были машинами, и притом машинами никуда не годными. Ни одно их предложение не принималось, если только оно не было чем-то совершенно новым или же, как в случае с Юджином, если человек не обнаруживал исключительного таланта. Саммерфилду было трудно понять Юджина, так как он никогда раньше не встречал людей такого сорта. Он зорко присматривался к нему, как и ко всем другим своим служащим, стараясь найти какой-нибудь изъян в его работе. Что-то дьявольское было в сверкающем пристальном взгляде этого человека. Он постоянно с остервенением жевал сигару, весь дергался, то и дело вскакивал и принимался расхаживать по кабинету или перебирал вещи на столе, давая выход своей беспокойной, неукротимой энергии. - Ну-ка, профессор, - говорил он, когда Юджин входил к нему в кабинет и спокойно и скромно садился где-нибудь в углу, - нам предстоит сегодня решить очень важный вопрос. Я хочу знать ваше мнение по такому-то и такому-то делу, - и он принимался излагать его. Юджин напрягал свой мозг, стараясь что-то придумать, но Саммерфилд не допускал размышлений. - Ну-ка, профессор! Ну-ка! - восклицал он. Юджин раздраженно пожимал плечами. Эта манера разговаривать сбивала его с толку, и он воспринимал ее как унижение. - Очнитесь, профессор! - не унимался Саммерфилд, давно избравший своим постоянным орудием тычки и понукания. Юджин вежливо высказывал свое мнение, мысленно посылая Саммерфилда ко всем чертям, но этим дело не ограничивалось. Нисколько не стесняясь присутствием подчиненных - составителей реклам, агентов по сбору объявлений, коммерческих консультантов, а порой и одного или двух художников, работающих над обсуждаемой темой, Саммерфилд восклицал: "Бог ты мой! Что за бездарное предложение!" Или: "Неужели вы, профессор, ничего умнее не могли придумать?" Или: "Да у меня самого наберется десяток куда более удачных предложений". В лучшем случае он удостаивал заметить: "Ну что ж, в этом, пожалуй, что-то есть", хотя позднее, с глазу на глаз, он, случалось, высказывал свое полное удовлетворение. Прежние заслуги в его глазах ничего не стоили, - это было Юджину совершенно ясно. Недостаточно было целый день ковать для него золото и серебро, - он и на следующий день требовал золота и серебра, да еще в большем количестве. Алчности его не было предела, не было предела и жестокости, с какой он выжимал из своих подчиненных последние соки. Не было предела всеотравляющему, тлетворному действию идеи чистогана, которую он проповедовал. Он сам показывал пример, как должно без конца донимать и выматывать людей, и этого же требовал от своих подчиненных. В результате его контора превратилась в зверинец, в притон головорезов, воров и грабителей, нахалов с пудовыми кулаками, где каждый открыто и нагло преследовал только свои интересы, плюя на весь остальной мир. ГЛАВА XXXV Время между тем шло, и хотя в агентстве Саммерфилда с приходом Юджина мало что изменилось, в его личной жизни наступило заметное улучшение. Главное, Анджела несколько успокоилась. Страдания, которые еще недавно причинял ей Юджин своим бездушным отношением, стали постепенно утихать, так как она видела, что он много работает и ведет себя вполне благоразумно. Впрочем, она еще не вполне доверяла ему. Она далеко не была убеждена, что он окончательно порвал с Карлоттой Уилсон (личность которой так и осталась для нее тайной), но все, казалось, подтверждало это. В аптекарском магазине под их квартирой был телефон; Анджела звонила Юджину в контору в разные часы дня, и он всегда оказывался на месте. Он находил теперь время бывать с ней в театре и не обнаруживал желания избегать ее общества. Однажды Юджин откровенно сказал, что не намерен больше притворяться, будто еще любит ее, хотя по-прежнему питает к ней добрые чувства, - и это очень испугало Анджелу. Несмотря на все ее озлобление, на все страдания, Юджин был ей дорог, и она не теряла надежды, что когда-нибудь его любовь вернется - должна вернуться. Анджела решила играть роль любящей жены, независимо от их истинных отношений, и, если он не возражал, обнимала его, целовала и всячески хлопотала вокруг него, как будто ничего и не было. Юджин не мог понять этого. Неужели она еще любит его! Ему казалось, что Анджела должна питать к нему ненависть, ибо долгая разлука с Карлоттой и тяжелый упорный труд отрезвили его, он начал понимать, какое жестокое, незаслуженное горе причинил жене, и хотел искупить свою вину. Он не любил ее и считал, что любовь уже никогда не вернется, но вполне готов был вести себя благоразумно, приложить все старания к тому, чтобы побольше зарабатывать, ходить с ней в театр, создать круг знакомых, возобновив и старые знакомства, - словом, делать все, что, казалось ему, могло заменить Анджеле его любовь. Мало-помалу он приходил к убеждению, что на свете не существует честного и более или менее благополучного разрешения сердечных дел. У большинства людей, насколько он мог судить, брачная жизнь складывалась неудачно. Он не знал никого, кто не ошибся в выборе спутника жизни! Он, вероятно, не более других. Пусть пока все идет, как идет. Сейчас ему нужно постараться заработать немного денег и восстановить свою репутацию. Быть может, когда-нибудь судьба улыбнется ему. Материальное положение Юджина - еще до его ухода из газеты - значительно улучшилось. Путем упорной экономии, позволяя себе только самые необходимые расходы, Анджела сумела отложить свыше тысячи долларов, а затем эта сумма возросла до трех тысяч. Теперь они немного ослабили узду, стали лучше одеваться, бывали в гостях и регулярно принимали у себя. Их маленькая квартирка, в которой они продолжали жить, не вмещала больше трех-четырех человек гостей. Анджела считала даже, что хорошо принять она может только двоих. Но это не мешало Юджину то и дело приглашать к себе кого-нибудь. Постепенно возобновились некоторые старые связи, в том числе с Хадсоном Дьюлой, Джерри Мэтьюзом (жившим теперь в Нью-Йорке), Вильямом Мак-Коннелом и Филиппом Шотмейером. Мак-Хью и Смайта не было в городе: первый уехал на этюды в Нова-Скотию, второй работал в Чикаго. Что же касается старого круга знакомых из художественного мира, а также социалистов и радикалов, то Юджин по возможности избегал их. Где были Мириэм Финч и Норма Уитмор, он понятия не имел, зато о Кристине Чэннинг слышал очень часто - она выступала в Большой опере, и он видел в газетах и на афишах ее портреты. У него прибавилось и много новых знакомых, вроде Адольфа Моргенбау, - преимущественно молодых художников-иллюстраторов, которые льнули к Юджину и считали себя в некотором роде его учениками. Время от времени приезжали родственники Анджелы, и среди них Дэвид Блю, новоиспеченный младший лейтенант американской армии во всем блеске своего офицерского положения и ранга. Бывали и приятельницы Анджелы, но они очень мало интересовали Юджина: миссис Десмас, жена мебельного фабриканта из Ривервуда, у которой они в свое время снимали комнаты; миссис Вертхайм, жена мультимиллионера, с которым их познакомил мосье Шарль; миссис Линк, когда-то приезжавшая вместе с Мариеттой в старую студию Юджина на Вашингтон-сквер, а теперь жившая с мужем, армейским капитаном, в форте Гамильтон в Бруклине, и, наконец, миссис Юргенс, соседка. Покуда они были бедны, Анджела возобновляла знакомства осторожно, но когда у них завелись деньги, она решила, что может несколько удовлетворить свое желание развлечься и хоть отчасти скрасить свое одиночество. Она мечтала установить крепкие связи в обществе ради Юджина, но не представляла себе, как за это взяться. Когда вопрос о поступлении Юджина в рекламное агентство Саммерфилда окончательно решился, для Анджелы это было большим сюрпризом. Она была рада, что если уж Юджину пришлось на время оставить высокое искусство, условия его новой, практической деятельности складываются так благоприятно: он будет сам начальником, а не подчиненным. Она давным-давно решила в душе, что он никогда не добьется успеха в деловом мире, и теперь с любопытством, хотя и без большой веры, наблюдала за тем, как он идет в гору. Надо откладывать деньги - таков был ее девиз. Придется, конечно, переехать на другую квартиру, однако не следует расходовать больше, чем необходимо. Она все оттягивала переезд, пока Саммерфилд, заглянув к ним, не высказал по этому поводу своего мнения дельца и коммерсанта. Саммерфилд высоко ставил художественное дарование Юджина. Он давно уже собирался посмотреть его работы, и, когда Юджин сказал ему, что часть их еще выставлена у братьев Потль, Джейкоба Бергмана и Анри Ларю, он решил зайти туда, но все откладывал. Однажды вечером, после закрытия конторы, Саммерфилд с Юджином ехали в поезде надземной железной дороги, и Саммерфилд, будучи благодушно настроен, решил заехать к Юджину и посмотреть его полотна. Юджину это было вовсе не по душе. Его огорчала необходимость показать Саммерфилду их убогую квартирку. Он пытался уговорить его зайти лучше к братьям Потль, где была выставлена одна из его картин, но Саммерфилд об этом и слышать не желал. - Мне не хотелось показывать вам мою квартиру, - извиняющимся тоном сказал Юджин, когда они стали подниматься по лестнице пятиэтажного дома. - Мы скоро отсюда переедем. Я поселился здесь, когда работал на железной дороге. Саммерфилд огляделся кругом. Это был бедный район; в двух кварталах от дома проходил канал. Неподалеку, с восточной стороны, тянулись черные угольные склады, а с северной простирался пустырь, к которому прилегал железнодорожный парк. - О, это не играет роли, - сказал он, по обыкновению подходя к вопросу прямо и практично. - Мне-то все равно, но вам, Витла, не должно быть безразлично, где вы живете. Я держусь того мнения, что деньги нужно тратить, что каждый должен их тратить. Экономия ни к чему хорошему не приводит. Раскошеливайся! - вот мое правило. Я давно уже пришел к этому. Перебирайтесь отсюда поскорее, как только представится случай, и окружите себя дельными людьми. Юджин подумал, что легко это говорить человеку, который преуспевает и которому все удается, но вместе с тем решил, что в этих словах есть доля правды. Саммерфилд посмотрел картины. Они понравились ему, понравилась и Анджела, хотя он не мог понять, как это Юджин выбрал себе такую жену. Она производила впечатление тихой, домовитой женщины. А в Юджине было много от богемы, хотя теперь, под воздействием Саммерфилда, он стал больше похож на клубмена. Мягкую фетровую шляпу давно сменил жесткий котелок, а костюм был самого что ни есть трезвого, делового покроя, благодаря чему Юджина можно было принять скорее за молодого коммерсанта, чем за художника. Саммерфилд пригласил к себе супругов на обед, но у них обедать отказался и отправился домой. В скором времени, следуя его совету, они перебрались на другую квартиру. У них накопилось четыре тысячи долларов, и Анджела рассчитала, что если Юджин и впредь будет получать такое жалованье, они могут увеличить свои расходы до двух с половиной тысяч долларов в год, а то и до трех. Она настаивала, чтобы Юджин откладывал ежегодно две тысячи, на тот случай, если он когда-нибудь решит опять вернуться к искусству. В субботу, после его работы, и в воскресные дни они занимались поисками и, наконец, нашли на Западной стороне Сентрал-парка чудесную квартиру с окнами прямо в парк, в которой им, судя по всему, будет удобно и жить и принимать гостей. В квартире была большая столовая и гостиная, причем достаточно было вынести стол, чтобы соединить обе комнаты в одну. Затем было три спальни, одну из которых Анджела превратила в гардеробную, прекрасная ванная, удобная кухня с просторной кладовой и квадратная передняя, которая могла служить приемной. В доме было множество стенных шкафов, газ и электричество, лифт, обслуживаемый лифтером в красивой ливрее, и телефонный коммутатор. Как сильно отличалась эта квартира от той, откуда они выехали, где был длинный темный коридор, крутые, неудобные лестницы, был, правда, газ, но телефона не было. И район тут несравненно лучше. По улице то и дело сновали автомобили, в парке гуляла солидная публика, особенно по воскресеньям, и люди, с которыми здесь приходилось сталкиваться, относились к вам либо с вежливым безразличием, либо с подобострастной предупредительностью. - Дело ясное, - сказал Юджин, когда они разместились в новой квартире, - мы начинаем новую жизнь. Он отделал квартиру заново, в светлых, ярко-синих и голубых тонах, обставил гостиную и столовую мебелью под розовое дерево, купил несколько хороших картин, которые давно присмотрел на различных выставках, и повесил их вперемежку со своими собственными, а стандартную люстру заменил хрустальной. Книг у них накопилось как раз столько, чтобы заполнить красивый белый шкаф. Для спальни была куплена мебель светлого клена и белые эмалированные кровати, и вся квартира приняла элегантный и уютный вид. Они приобрели рояль, а также столовый и кофейный сервизы из гавиландского фарфора. Затем появились ковры, занавеси и портьеры, развешиванием которых руководила Анджела. Итак, они обосновались на новом месте и зажили новой и сравнительно приятной жизнью. Анджела не простила Юджину его давнишние прегрешения, а тем более его откровенную резкость в последнем памятном случае, но это вовсе не значило, что она все время попрекала его прошлым. И теперь еще происходили иногда сцены, так сказать, отголоски пронесшейся бури. Но денег у них было достаточно, возобновились старые знакомства, и Анджела не намерена была ссориться с мужем. Юджин был внимателен к ней. Он очень много работал. Зачем же упрекать его? Вечером он садился у окна, выходившего в парк, и до полуночи корпел над набросками и проектами реклам. К семи часам утра он бывал уже одет, в восемь тридцать являлся в контору, в час или немного позже шел завтракать и только к восьми или девяти вечера возвращался домой. Иногда Анджела ворчала на него за это, порою бранила Саммерфилда, называя его бездушным зверем, но разве могла она затевать ссоры, когда у них была такая очаровательная квартира и Юджин так быстро продвигался? Ведь он трудился столько же для себя, сколько и для нее. Ему лично ничего не было нужно. Деньги его, по-видимому, совсем не интересовали. Он только работал и работал. Ей даже делалось жаль его. - Еще бы Саммерфилду не любить тебя! - сказала она однажды мужу отчасти в виде комплимента, отчасти досадуя на Саммерфилда, так много требовавшего от него. - Ему выгодно тебя держать. Я в жизни не видела, чтобы человек столько работал! Неужели у тебя не бывает желания передохнуть? - Не беспокойся обо мне, Анджела, - отвечал он. - Я должен работать. И я ничего не имею против. Это куда лучше, чем бродить по улицам и ломать голову над тем, как быть дальше. И он снова углублялся в работу. Анджела качала головой. Бедный Юджин! Вот уж действительно кто заслуживает награды за упорный труд. К тому же он опять стал таким милым, остепенился. Должно быть, это все возраст. Он еще, может быть, станет великим человеком. ГЛАВА XXXVI Настало, однако, время, когда вечная гонка, интриги и постоянные ссоры начали раздражать Юджина, и он почувствовал, что долго не выдержит такого напряжения. В конце концов он по натуре был художником, а вовсе не финансовым гением. Он был слишком нервным, слишком неуравновешенным человеком. Надругательство над справедливостью, искренностью, красотой и человеческими чувствами, происходившее на его глазах, сначала удивило его, потом некоторое время забавляло и наконец стало возмущать. Жизнь, с которой сорваны все покровы иллюзий и обмана, представляет собой малопривлекательное зрелище. Беспощадный, неугомонный, придирчивый характер Саммерфилда служил примером для всех его служащих, и напрасно было бы ждать от них доброго отношения, справедливости или хотя бы элементарной вежливости. Чуть ли не с первых дней Юджин убедился, что сослуживцы (правда, не его подчиненные, а остальной персонал) смотрят на него как на человека, который долго не продержится на своем месте. Его не любили - и потому, что Саммерфилд проявлял к нему расположение, и за его манеры, так резко отличавшиеся от принятых здесь. Правда, благоволение Саммерфилда никогда не отражалось на его требовательности в деловых вопросах, но это не спасало Юджина от общей неприязни. Были и такие, что невзлюбили его потому, что он был настоящим художником, держался отчужденно и не мог скрыть своего пренебрежения к ним. Большинство служащих представлялись ему жалкими марионетками - вторым, третьим или четвертым изданием Саммерфилда или копией с него. Все они подражали властным замашкам и резкому тону хозяина. Словно дети, повторяли они его язвительные замечания и остроты и, верные его системе, выжимали из своих подчиненных последние соки. Юджин был в достаточной степени философом, чтобы относиться к этому с известным юмором. Но ведь в конце концов его положение зависело от его работы и достигнутых результатов, и ему было крайне обидно, что он не мог ни от кого ждать не только услуги, но даже простой учтивости. Не проходило дня, чтоб заведующие другими отделами не врывались в его кабинет с требованием немедленной сдачи того или другого заказа. Художники жаловались на низкую оплату, а управляющий конторой кричал о перерасходах и уверял, что если Юджин кое-что и делает для повышения качества работы и быстроты ее выполнения, то уж слишком он расточителен. Другие бранили его в глаза и жаловались патрону, что некоторые рекламы разработаны отвратительно, что тот или иной заказ задерживается, что Юджин слишком медлителен и ни с чем не хочет считаться. Саммерфилд, следивший за Юджином, знал, что во всем этом очень мало правды, но он слишком любил натравливать служащих друг на друга и разжигать страсти, считая, что дело от этого только выигрывает, - и не находил нужным вмешиваться. Вскоре Юджина стали обвинять в том, что он систематически задерживает заказы, что у него в отделе некомпетентные люди (это, кстати, соответствовало истине), что он слишком медленно работает и вообще ведет себя свободным художником. Юджин сносил все спокойно, так как хорошо помнил свою недавнюю бедность, но он твердо решил рано или поздно дать бой. Он уже не был - вернее, не хотел быть - вялым, малодушным мечтателем, как когда-то. Он задумал дать отпор своим врагам, - и начал осуществлять это решение. - Помните, Витла, - сказал ему как-то Саммерфилд, - в этом отделе за все спросится с вас. За все неудачи отвечать будете вы. Не допускайте промахов. Не позволяйте никому клеветать на вас. И не вздумайте бегать ко мне с жалобами. От меня вы помощи не получите. Столько бездушия было в этой программе, что против нее хотелось бороться. Теперь, думал он, жизнь его закалила, и он стал совсем другим человеком, он тоже, если придется, не пожалеет и не даст спуску. - Провались они все к дьяволу! - крикнул он однажды Саммерфилду после страшного скандала по поводу задержки заказа, когда какой-то служащий, настроенный против него, пытался его очернить. - Все, что здесь сейчас утверждали, - ложь! Я работаю не хуже, а лучше других. Этот тип, - указал он на своего противника, - просто подкапывается под меня. В следующий раз, когда он явится ко мне в кабинет и начнет разнюхивать, я выгоню его вон! Он бессовестный враль, и вы это отлично знаете. Все это выдумка с начала до конца, вы прекрасно это понимаете. - Молодец, Витла! - похвалил его Саммерфилд, восхищенный тем, что Юджин оказался способен на такой отпор. - Вы начинаете просыпаться! Теперь вы далеко пойдете. Вы человек неглупый, но если вы будете с этой сворой миндальничать, она вас живьем сожрет. И я не смогу вам ничем помочь. Все они ни черта не стоят. Я здесь ни одному человеку не верю, будь они все прокляты! Так бывало не раз. Юджин усмехался про себя. Удастся ли ему когда-нибудь свыкнуться с этой обстановкой? Сумеет ли он ужиться с этими жалкими, наглыми щенками, которые так и норовят вцепиться вам в икры? Очевидно, Саммерфилда такие работники устраивают, но ему они не по душе. Может быть, это и в самом деле остроумнейшая система руководства, но он, Юджин, держится иного мнения. Для него это своего рода отражение взглядов и темперамента мистера Дэниела К. Саммерфилда - и только. Человеческая натура, надо полагать, лучше. Удивительно, как жизненная удача заживляет старые раны, прикрывает трещины словно густым плющом и создает иллюзию безмятежного счастья там, где притаились страдания и душевная усталость. Так было и у Анджелы с Юджином, - они снова жили вместе, к ним стали постепенно возвращаться старые друзья, и внешне они были так счастливы, будто никакая буря не проносилась над ними и не омрачала их благополучного плавания. Несмотря на все неприятности, Юджин очень увлекался работой. Ему льстила роль главы отдела, где трудилось два десятка человек, приятно было сидеть за своим красивым письменным столом, слышать подобострастное обращение подчиненных и получать время от времени приглашения от Саммерфилда, который по-прежнему к нему благоволил. Работа была трудная, но зато она приносила ему больше материальных благ, чем любое его прежнее занятие. Анджела, казалось, тоже успокоилась - впервые за много лет ей не надо было думать о деньгах, муж ее снова становился на ноги. Старые друзья заходили все чаще, появились и новые. Им были теперь доступны летние и зимние поездки на взморье и обеды с тремя-четырьмя приглашенными. Они наняли горничную. Обед под личным наблюдением Анджелы подавался с большой помпой. Ей было лестно слышать то, что говорилось о Юджине в ее присутствии; в художественных кругах, с которыми они теперь опять соприкасались, считали, что успехом своих реклам Саммерфилд в значительной мере обязан таланту ее мужа. Юджину не стыдно было теперь сказать, где он работает, - он получал хороший оклад и заведовал целым отделом. Некоторые его рекламы имели шумный успех и принесли рекламодателям огромные барыши. Сначала знатоки, а вслед за ними и широкая публика стали интересоваться, кто автор этих удачных работ. За все шесть лет своего существования агентство Саммерфилда не могло похвастать такими успехами. А сейчас они столь быстро следовали один за другим, что это открывало новую страницу в истории фирмы. Саммерфилд, как стали поговаривать в конторе, начал коситься на Юджина, так как не в его характере было терпеть рядом человека, который затмевал его. Тем более что Юджин, имея на пять тысяч долларов сбережений в двух банках, обстановку, стоившую не менее двух с половиной тысяч, да еще страховой полис в десять тысяч долларов на имя Анджелы, держал себя весьма независимо. Он уже не боялся за будущее. Это замечала Анджела. Это замечал и Саммерфилд. Он находил, что Юджин слишком уж явно подчеркивает свое превосходство художника. У него выработался резкий, повелительный, чуть ли не диктаторский тон. Сколько Саммерфилд ни старался, ему так и не удавалось подавить его. Наоборот, он окреп, возмужал и развился. Этот тощий, бледный художник в мягкой фетровой шляпе приобрел солидность, и теперь в своем котелке, щегольском костюме и галстуке с булавкой по последней моде, с экзотическим перстнем на среднем пальце больше походил на дельца, чем на художника. Характер Юджина в общем мало изменился, но кое-какие перемены были уже налицо, - в нем не осталось и следа прежней робости. Он начинал понимать, что обладает весьма разносторонними способностями, и это сознание давало ему все больше уверенности в себе. Пять тысяч долларов сбережений, к которым ежемесячно прибавлялось долларов двести или триста, плюс нараставшие на них четыре процента годовых, внушали ему веру в свои силы. Юджин позволял себе теперь подшучивать над самим Саммерфилдом, так как не сомневался, что всегда найдет место в каком-нибудь другом рекламном агентстве. Ему однажды передали, что компания "Альфред Кукмэн" (где его патрон когда-то проходил курс обучения) намеревается предложить ему работу и что компания "Твайн-Кембл", самое крупное из существующих рекламных агентств, тоже интересуется им. Художники его отдела, в большинстве своем люди очень ему преданные, так как он успешно руководил ими и добился для них лучшей оплаты, всячески раздували его славу. Они готовы были приписать его заслугам все успехи фирмы Саммерфилда, хотя это далеко не соответствовало истине. Целый ряд оригинальных замыслов, возможно даже большинство, исходил от Юджина, но наброски просматривал и "доводил" Саммерфилд, обрабатывал отдел текстов, проверяли заказчики и так далее до тех пор, пока не вносились те существенные изменения, которые и приводили наконец к успеху. Безусловно, во всем этом большая заслуга принадлежала Юджину. Его замыслы вдохновляли и заражали других. Он оживил деятельность компании "Саммерфилд" уже самим своим появлением, но он был отнюдь не единственным, на ком зиждилась работа, и отлично понимал это сам. Юджин отнюдь не страдал самомнением и чванством - просто он стал увереннее в себе, спокойнее, добродушнее, его уже не так легко было вывести из равновесия; но и это раздражало Саммерфилда. Ему нужен был человек, который бы его боялся, и, понимая, что Юджин может от него ускользнуть, когда окончательно встанет на ноги, он стал подумывать, как бы помешать его неожиданному бегству или дискредитировать его, чтобы он ничего не выгадал при уходе. Ни тот, ни другой не выказывали открытой неприязни друг к другу и ничем не обнаруживали своих истинных чувств, но, тем не менее, дело обстояло так. То, что Саммерфилд задумал, было не легко осуществить, тем более в отношении Юджина. Последний постепенно завоевывал популярность в деловых кругах и держался все более и более независимо. Рекламодатели - крупные фабриканты, которым случалось знакомиться с ним, проявляли к нему большой интерес. Они, конечно, еще не знали ему истинную цену, но угадывали в его таланте большую силу. Один из них, видный финансист (бывший сенатор Кенион С. Уинфилд из Бруклина), занимавшийся операциями с недвижимым имуществом, встретил как-то Юджина в кабинете у Саммерфилда и позже, когда они отправились вдвоем завтракать, спросил: - У вас тут служит один очень интересный человек, - Витла, кажется. Откуда он? - Откуда-то с Запада, - уклончиво ответил Саммерфилд. - Право, толком не знаю. У меня перебывало столько заведующих художественным отделом, что я всех не упомню. Уинфилд уловил в тоне собеседника нотку враждебности и пренебрежения к своему подчиненному. - Он показался мне очень способным человеком, - заметил он, намереваясь кончить на этом разговор. - Да, да, он способный, - отозвался Саммерфилд. - Но, как и у всех художников, у него ветер в голове. Это самый ненадежный народ на свете. На них нельзя ни в чем положиться. Сегодня он клад, а завтра - глядишь, ничего не стоит. С ними прямо, как с детьми, приходится возиться. Такой, случается, встанет с левой ноги и уже ни на что не способен. Уинфилд подумал, что в этом есть доля правды. Художники, как правило, никуда не годятся в деловом отношении. Все же он сохранил о Юджине приятное воспоминание. В том же духе Саммерфилд отзывался о Юджине и в конторе и в других местах. В беседах с подчиненными он начал поговаривать, что Юджин, в сущности, не справляется со своим делом и что придется, видно, с ним расстаться. Это, конечно, очень печально, но все художники, даже лучшие из них, хороши лишь до поры до времени и скоро выдыхаются. Он и сам, мол, не может понять, чем это объяснить, но это факт. Ни один из них еще не оправдал его надежд. Таким путем Саммерфилд хотел подчеркнуть собственные неисчерпаемые способности и доказать, что Юджин не такая уж крупная фигура. Все, кто хоть сколько-нибудь знал Юджина, не верили этому. Однако сотрудникам конторы стало ясно, что Юджина ждет отставка. Он был слишком талантлив, слишком любил повелевать, и все понимали, что такому сотруднику не ужиться в предприятии, где существует полное единовластие. Это брожение умов сильно мешало работе. Кое-кто из сотрудников Юджина склонен был перейти на сторону неприятеля. Время шло. Резко изменившееся отношение Саммерфилда не мешало Юджину все больше вырастать в собственных глазах. Он еще не потерял головы, однако день ото дня становился все увереннее в себе. Работа с художниками помогла ему возобновить прежние связи с такими людьми, как Луи Диза, мосье Шарль, Люк Севирас и многие другие. Все они знали теперь, что он делает, и удивлялись, почему он не возвращается к настоящей живописи. Мосье Шарль негодовал. "Это большая ошибка с его стороны", - говорил он. Он всегда утверждал, что дезертирство Витлы - незаменимая потеря для американского искусства. Как ни странно, но одна из картин Юджина была продана весной, уже после его поступления к Саммерфилду, и еще одна - зимою того же года. За каждую он получил по двести пятьдесят долларов, причем одна была продана братьями Потль, а другая Джейкобом Бергманом. Эти сделки и полученные от обеих фирм предложения выставить взамен проданных другие его полотна сильно подбодрили Юджина, по крайней мере он знал, что в случае чего прокормится живописью и как-нибудь не пропадет. И вот настал день, когда Юджин получил приглашение для переговоров от мистера Альфреда Кукмэна, владельца издательства, в котором работал когда-то Саммерфилд. Переговоры ни к чему не привели, так как Кукмэн не намеревался платить больше шести тысяч, а Саммерфилд обещал Юджину, что со временем доведет его оклад до десяти тысяч, если он останется у него работать. К тому же Юджин считал неудобным уйти сейчас; останавливало его и то, что Кукмэн не имел в деловом мире ни того веса, ни того престижа, каких достиг в то время Саммерфилд. Действительно заманчивое предложение пришло полгода спустя, когда одно из филадельфийских издательств, стремясь поднять тираж своего еженедельника, начало подыскивать заведующего отделом рекламы. Это издательство имело обыкновение привлекать молодые силы, причем преимуществом пользовался тот кандидат, который уже как-то зарекомендовал себя и сумел к тому же произвести выгодное впечатление на владельца фирмы. Следует заметить, что Юджин имел так же мало опыта в заведовании отделом рекламы, как и в заведовании художественным отделом. Но, проработав у Саммерфилда почти два года, он стал неплохо разбираться в вопросах рекламы, а люди, с которыми он соприкасался, приписывали ему даже больше того, что он знал. Юджин до некоторой степени постиг организацию дела у Саммерфилда, понял, как тот расставляет силы, поручая одному одну часть работы, другому - другую. Участвуя в совещаниях и консультациях, он имел возможность изучить, чего хотят клиенты, как они представляют себе рекламирование своего товара и какие требования предъявляют к тексту. Он понял, что решающими факторами являются новизна, убедительность и красота оформления, и ему так часто приходилось переделывать работу сообразно с этими требованиями, что теперь он хорошо знал, как это делается. В вопросах о комиссионных, скидках, долгосрочных договорах и тому подобном он чувствовал себя как дома. Ему не раз приходило в голову, что он мог бы с успехом открыть свое собственное маленькое агентство, попадись ему честный и способный заведующий коммерческой частью или компаньон. Но такой человек все не попадался, и Юджин спокойно выжидал. В филадельфийском издательстве Кэлвина слышали о Юджине. В поисках нужного человека основатель фирмы Обадия Кэлвин внимательно знакомился с кандидатами, которых рекомендовали ему всевозможные агентства в Чикаго, Сент-Луисе, Балтиморе, Бостоне и Нью-Йорке, но еще ни на ком не остановился. Он никогда не спешил принимать решение и с гордостью говорил, что, сделав однажды выбор, может быть уверен в хороших результатах. О Юджине он узнал уже после долгих поисков. Как-то он встретил в филадельфийском "Юнион-клубе" одного агента, с которым у него были крупные дела, и тот между прочим спросил: - Говорят, вы ищете заведующего рекламным отделом для вашего еженедельника? - Совершенно верно, - сказал Кэлвин. - Мне на днях рассказывали про человека, который, кажется, подошел бы вам. Он работает в Нью-Йорке, у Саммерфилда. Это агентство, как вы, может быть, заметили, выпустило в последнее время много превосходных реклам. - Да, кажется, я видел некоторые из них, - сказал Кэлвин. - Не помню точно, как его зовут, - не то Витла, не то Гитла, что-то в этом роде. Так вот, он там работает, и, по слухам, очень дельный человек. Не скажу вам, какую должность он занимает. Вы можете справиться. - Благодарю вас, я так и сделаю, - сказал Кэлвин. Он действительно был благодарен своему собеседнику, так как ни один кандидат, о которых ему говорили до сих пор, полностью его не удовлетворял. Кэлвин, человек уже старый, обладал исключительной способностью угадывать в людях дарование и наряду с энергией ценил в них образование и вкус. Он был ревностный христианин и возглавлял целый ряд печатных изданий так называемого "христианского", - иначе говоря, заведомо консервативного направления. Вернувшись к себе в контору, он посоветовался со своим компаньоном мистером Фредериксом, имевшим в предприятии небольшую долю, и попросил его навести справки о рекомендованном ему лице. Фредерикс так и сделал. Он позвонил в Нью-Йорк Кукмэну, и тот, обрадовавшись случаю насолить своему бывшему служащему Саммерфилду, лишив его лучшего сотрудника, ответил Фредериксу, что, по его мнению, Юджин очень талантливый человек, быть может, самый талантливый из всей работающей в этой области молодежи. Пожалуй, он именно тот, кто нужен издательству "Кэлвин", - человек деловой и с инициативой. - Я и сам хотел взять его к себе, - сказал Кукмэн. - Он с выдумкой, сразу видно. Результатом этого разговора и было неофициальное письмо, адресованное мистеру Витле, в котором мистер Фредерикс спрашивал, не найдет ли он возможным побывать в Филадельфии в ближайшую субботу к концу дня, чтобы обсудить важное деловое предложение, которое издательство "Кэлвин" намерено ему сделать. Уже по самому бланку, на котором было написано письмо, Юджин заключил, что речь идет о чем-то очень серьезном, и рассказал Анджеле. У той заблестели глаза. - По-моему, непременно поезжай, - сказала она. - Они, по-видимому, предложат тебе место коммерческого директора, заведующего художественным отделом или что-нибудь в этом роде. Ты получишь не меньше, чем здесь, а ведь мистер Саммерфилд возмутительно с тобой обращается. Ты работаешь на него, как каторжник, а он так и не повысил тебе оклада, хотя обещал. Вероятно, нам придется расстаться с Нью-Йорком, ну что ж, не беда - ведь это только на время. Ведь ты не собираешься посвятить рекламе всю жизнь. Ты бросишь ее, как только мы обеспечим себя приличным и твердым доходом. Надо сказать, что в последнее время, когда у Анджелы завелись деньги, а впереди вставал соблазн еще большего богатства, она уже не мечтала так горячо, как прежде, о возвращении Юджина к карьере художника. Приятно было заезжать в лучшие магазины и заказывать себе платья и шляпки по сезону или же летом, в субботу, по окончании занятий, совершать с Юджином поездки в Атлантик-Сити, на Спринг-Лейк или Шелтер-Айленд. - Да, я тоже думаю, что надо поехать, - сказал Юджин и в соответствующем духе ответил мистеру Фредериксу. Последний встретил его в собственном автомобиле на Центральном филадельфийском вокзале и отвез в свой загородный дом в районе Хаверфорда. По дороге он занимал его разговором о чем угодно - о погоде, о местности, по которой они проезжали, о текущих событиях, о работе Юджина и о том, насколько она интересна, - но только не о деле. Они приехали как раз к обеду, и пока ожидали приглашения к столу, мистер Обадия Кэлвин случайно заглянул к своему компаньону, якобы с целью поговорить с ним по делу, а в действительности, чтобы, не выдавая своих намерений, посмотреть на Юджина. Их познакомили, и они обменялись сердечным рукопожатием. За столом он перекинулся с Юджином несколькими словами, хотя ни разу не заикнулся о деле, и Юджин стал недоумевать, зачем его пригласили. Он догадывался, что Кэлвин, который, как ему было известно, являлся президентом компании, пришел поглядеть на него. После обеда мистер Кэлвин распрощался, и только тогда Юджин увидел, что мистер Фредерикс готов наконец приступить к переговорам. - Дело, по которому я пригласил вас сюда, касается нашего еженедельника, а также отдела рекламы в нашем издательстве. Видите ли, мы издаем популярный журнал и рассчитываем в будущем значительно увеличить его тираж. Мистеру Кэлвину необходим человек, который взял бы на себя руководство отделом рекламы. Мы уже давно подыскиваем подходящего кандидата. Несколько лиц называли нам ваше имя, и у меня есть основание предполагать, что мистер Кэлвин был бы доволен, если бы вы согласились взяться за это дело. Он очень кстати заглянул сегодня ко мне. Теперь он видел вас, так что, если я назову ему вашу кандидатуру, он будет знать, о ком идет речь. Мне думается, что наша фирма, как вы и сами убедитесь, будет для вас прекрасным полем деятельности. Мы не преследуем грошовой экономии. Нам известно, что всякое дело обязано своим успехом людям, на которых оно держится, и мы не прочь платить хорошим работникам хорошие деньги. Я не знаю, сколько вы получаете сейчас, и, признаться, мне до этого мало дела. Если наше предложение вас заинтересует, я поговорю с мистером Кэлвином, и если, опять-таки, мне удастся заинтересовать его, я сведу вас с ним для окончательных переговоров. Что касается оклада, вам беспокоиться нечего, мы вас не обидим. Мистер Кэлвин не мелочный человек. Коль скоро ему кто-нибудь понравится, а вы, насколько я могу судить, произвели на него благоприятное впечатление, - он никогда не станет скупиться. А там уж ваше дело дать согласие или нет. Но я еще ни разу не слыхал, чтобы кто-нибудь остался недоволен предложенным у нас жалованьем. Юджин слушал с величайшим удовольствием. Радостная дрожь пронизывала его. Вот оно - предложение, которое он давно жаждал услышать! Сейчас он получает пять тысяч. Ему предлагали шесть, а мистер Кэлвин едва ли предложит меньше семи или восьми, если не все десять. А уж семь с половиной можно просить, не стесняясь. - Признаюсь, - сказал он простодушно, - ваше предложение звучит заманчиво. Правда, работа несколько отличается от той, какую я выполняю сейчас, но думаю, что я с ней справлюсь. Конечно, все дело в том, какие условия вы мне предложите. У меня нет оснований жаловаться на мою теперешнюю службу. Я только недавно устроился в Нью-Йорке и вовсе не горю желанием его покинуть. Но я не возражаю и против того, чтобы перейти к вам. Договором я с мистером Саммерфилдом не связан. Он не пожелал заключить его со мной. - Мы тоже не склонны связывать себя договором с нашими сотрудниками, - сказал мистер Фредерикс. - Тем более что, как вам известно, это не является надежной гарантией. Но если вы настаиваете, мы не постоим за этим. Как вы смотрите на то, чтобы сегодня же переговорить с мистером Кэлвином? Он живет недалеко отсюда. Юджин предполагал, что свидание с мистером Кэлвином произойдет значительно позднее; но мистер Фредерикс тут же позвонил своему патрону и обстоятельнейшим образом (как будто это и в самом деле было необходимо) стал объяснять, что, как мистеру Кэлвину известно, он давно уже подыскивает человека для заведования отделом рекламы, но найти подходящего кандидата довольно трудно. - Я сейчас беседовал с мистером Витлой, с которым вы сегодня познакомились у меня, и рассказал ему про наш еженедельник. Из разговора с ним я вынес впечатление, что он, пожалуй, как раз тот человек, который нам нужен. И я подумал, не пожелаете ли вы с ним переговорить. По-видимому, мистер Кэлвин ответил согласием, так как немедленно была подана машина, и они отправились к президенту издательства, жившему на расстоянии приблизительно мили. По дороге Юджин размышлял об открывавшихся перед ним перспективах. Правда, разговоры о работе в знаменитом издательстве "Кэлвин" были пока довольно туманны, но вместе с тем все это было так грандиозно, так много обещало! Неужели он действительно расстанется с Саммерфилдом, да еще при таких благоприятных обстоятельствах? Это казалось сном. В доме, стоявшем, на обширной лужайке, было темно, светились только окна библиотеки, в которой мистер Кэлвин и принял их. Переговоры возобновились. Мистер Кэлвин был седой, как лунь, небольшого роста, с необыкновенно маленькими руками и ногами, очень тихий, но с живым, проницательным взглядом. Его спокойствие вызывало представление о гладкой поверхности озера в безветренную погоду. Он очень рад, сказал мистер Кэлвин, произнося слова медленно и негромко, что мистер Витла и мистер Фредерикс уже имели возможность побеседовать. Ему кое-что говорили о Юджине, - правда, немного. Он желал бы узнать поподробнее мнение мистера Витлы насчет современных тенденций в рекламном деле, как он смотрит на некоторые новшества в этой области, и так далее. - Так вы не прочь поработать у нас? - сухо заметил он к концу разговора, словно Юджин приехал в Филадельфию по своей инициативе. - Я, пожалуй, ничего не имел бы против - при известных условиях. - А каковы эти условия? - Я предпочел бы, мистер Кэлвин, услышать, что вы мне предложите. Право же, я не стремлюсь менять службу. Мне и там совсем не плохо. - Что ж, вы кажетесь мне вполне подходящим кандидатом, - ответил мистер Кэлвин. - Вы обладаете теми качествами, которые нужны в нашем деле. Скажем так: восемь тысяч первый год, а если результаты вашей работы будут удовлетворительны, я через год повышу вам оклад до десяти тысяч. А дальше видно будет. "Восемь тысяч! Через год десять! - пронеслось в голове Юджина. - Должность заведующего отделом рекламы в таком крупном издательстве. Да, это большой скачок". - Что ж, это не так плохо, - сказал он после минутного раздумья. - Я, пожалуй, готов принять ваши условия. - Я был уверен, что вы согласитесь, - со скупой усмешкой сказал мистер Кэлвин. - Что касается деталей, то договоритесь с мистером Фредериксом. Ну, желаю успехов. - И он дружески пожал ему руку. Сидя в машине, уносившей их к дому мистера Фредерикса, который пригласил его переночевать у себя, Юджин с трудом верил, что все это происходит наяву. Восемь тысяч в год! Неужели из него в конце концов выйдет не художник, а крупный делец? Конечно, может быть, дело еще и сорвется, но все же как странно все изменилось! Восемь тысяч уже в этом году! Десять тысяч, если он справится! А там двенадцать, пятнадцать, восемнадцать тысяч... Он слышал о таких окладах в рекламном деле. А кроме того, он может получать изрядный доход со сбережений, если вложит их в выгодное предприятие. Он уже мысленно рисовал себе квартиру в Нью-Йорке на Риверсайд-Драйв и даже загородный дом, так как едва ли приятно будет все время оставаться в городе. Может быть, и собственный автомобиль, рояль для Анджелы, мебель в стиле шератон или чиппендейл, друзья, слава - что значит по сравнению со всем этим карьера художника! Разве зарабатывает кто-нибудь из знакомых живописцев столько, сколько зарабатывает он уже сейчас? Зачем же непременно быть живописцем?.. Разве художники достигают чего-нибудь? Разве признание грядущих поколений даст ему возможность разъезжать сейчас в автомобиле? Правда, Дьюла говорит, что художник, будь он даже беден, на голову выше толпы. Юджин усмехнулся, вспомнив эти слова. Ко всем чертям бедность! Ко всем дьяволам грядущие поколения! Он хочет жить сейчас, в этой жизни, а не в памяти потомства! ГЛАВА XXXVII Даже самый блестящий пост не всегда избавляет от известных трудностей, так как большие преимущества обычно связаны с большой ответственностью. Юджин, однако, с легким сердцем готовился занять новую должность, зная, что она едва ли будет труднее той, которую он оставляет. Да, работать у Саммерфилда было дьявольски тяжело. Этот человек делал все возможное, чтобы мелкими придирками, требованиями все новых вариантов, пристрастными и грубыми замечаниями сломить добродушие Юджина и заставить его почувствовать, что без его, Саммерфилда, советов и помощи ему нечего и думать справиться со своим делом. Но, поступая таким образом, Саммерфилд только содействовал выявлению и развитию способностей Юджина. Его вера в собственные силы, хладнокровие "под огнем", умение трудиться не покладая рук, даже когда душа не лежит к работе, только развились и окрепли. - Ну что ж, желаю вам успеха, Витла, - сказал мистер Саммерфилд, когда Юджин по возвращении сообщил ему, что уходит и считает своим долгом заблаговременно предупредить об этом. - Вам незачем считаться со мной. Я не хочу вас задерживать, раз вы собрались уходить. И чем скорее вы это сделаете, тем лучше. Продолжительные расставания не в моем вкусе. Толку от них никакого. Если угодно, можете сегодня же бросать работу. Я найду кого-нибудь на ваше место. Юджин почувствовал себя задетым. Но он улыбнулся и сказал сердечным тоном: - Если нужно, я могу остаться еще некоторое время. Я вовсе не хочу, чтоб это как-то отразилось на ваших делах. - Нет, нет! Это нисколько не отразится на моих делах. Скатертью дорога и желаю удачи! "Вот сатана!" - подумал Юджин, но пожал ему руку и выразил своим сожаления. Саммерфилд только усмехнулся в ответ. Юджин быстро закончил дела и ушел. "Слава богу, - говорил он себе, выходя из конторы, - наконец-то я выбрался из этого ада!" Но позднее он понял, что Саммерфилд оказал ему огромную услугу, заставляя давать максимум того, на что он способен, - этого до сих пор еще никто от него не добивался. Служба у Саммерфилда повлияла на характер Юджина и на его отношение к жизни, она отразилась даже на его внешности. От его робости и нервозности не осталось и следа. Теперь он производил впечатление скорее даже смелого и решительного человека. Он перестал бояться мелких жизненных трудностей - его ладью так долго трепали штормы, что небольшие бури как в настоящем, так и в будущем уже не пугали его. Этим он был обязан Саммерфилду. В издательстве "Кэлвин" были совсем другие порядки. Здесь царили относительный мир и тишина. Кэлвину не пришлось добиваться успеха в жизни, попирая маленьких людей, изводя их булавочными уколами. Это был крупный делец, чьи начинания благодаря своим масштабам и новизне сами прокладывали себе дорогу, а заодно несли вперед и его. Он считал, что к работе нужно привлекать честных и значительных людей, самых значительных и честных, каких только можно найти. Он и в Юджине видел это значительное - очевидно, в его стремлении к совершенству. Формальности, связанные с переходом на новую работу, были быстро закончены, и Юджин вступил в свои владения, предшествуемый слухами о том, что новый босс в высшей степени приятный человек. Главный редактор, Таунсенд Миллер, дружески приветствовал его, и так же сердечно он был встречен своими подчиненными. У Юджина дыхание захватывало при мысли, что отныне он, новичок в области рекламы, берет на себя ответственность за работу пятнадцати способных и опытнейших людей. И это в одной только Филадельфии, не считая еще восьми человек в чикагском филиале да многочисленных агентов в различных частях Америки - на Дальнем Западе, на Юге, а также на северо-западе Канады. Сфера его деятельности на новой службе была куда более обширная, чем у Саммерфилда. Сущность его работы заключалась в том, чтобы, зорко следя за работой промышленности, делать интересные предложения преуспевающим дельцам и фабрикантам, еще не пробовавшим рекламировать свою продукцию на страницах "Норс-Америкен", и заключать с ними одинаково выгодные для обеих сторон договоры, с тем чтобы завоевать расположение клиентов и не утратить его. Все это не представляло особенных трудностей, поскольку "Норс-Америкен" благодаря оригинальности и новизне самого типа издания очень нравился публике - журнал выходил уже полумиллионным тиражом, и тираж этот все возрастал. В большинстве случаев, как вскоре обнаружил Юджин, агентам мистера Кэлвина не представляло труда убедить рекламодателя, что предложение, которое ему делается, заслуживает внимания. Если прибавить к этому изобретательность Юджина по части новых методов рекламирования, его способность очаровывать людей и умение соблазнять своими планами самых упрямых дельцов, а также увлекать и вдохновлять своих сотрудников, то можно было не сомневаться в его успехе на новом посту и даже не просто в успехе, а в триумфе. Юджину и Анджеле, казалось, предстояла жизнь, исполненная довольства и комфорта. Без особых затруднений и не вызывая почти никакого недовольства, Юджину удалось перестроить свой штат так, что люди, работавшие под его началом, полностью удовлетворяли его. К нему перешли и некоторые сотрудники Саммерфилда. Он выписал их из Нью-Йорка, так как считал, что может привить им тот дух содружества и взаимопонимания, которого добивался Кэлвин. Правда, нельзя сказать, что Юджин достигал на своем новом поприще таких результатов, как Саммерфилд, который к тому же имел в своем распоряжении куда более ограниченные ресурсы. Но издательство "Кэлвин" было богатой фирмой, не требовавшей и не ожидавшей от своих служащих таких отчаянных усилий, какие приходилось с самого начала и по сей день требовать компании "Саммерфилд". Деловая этика в издательстве стояла высоко. Здесь все строилось на доверии и честности, на справедливой оплате труда и добросовестном выполнении обязанностей. Юджин нравился Кэлвину, и приблизительно через год после его поступления у Кэлвина был с ним знаменательный разговор. Слова старого издателя крепко запали в душу его молодого подчиненного и принесли ему немалую пользу. Этот человек ясно видел, в чем сила и слабость Юджина. Однажды он заметил Фредериксу: - Мне особенно нравится в этом человеке его изобретательный ум. Всегда у него наготове какая-нибудь идея, - я не знаю никого, в ком было бы так развито чувство нового. Его воображение неистощимо. Надо только сдерживать его, чтобы он не зарывался и не брался за невыполнимое. В остальном я им доволен. Фредерикс был согласен с ним. И ему их новый служащий внушал симпатию. Он всячески старался помочь Юджину, но перед тем стояли задачи, которые требовали самостоятельного разрешения. И когда пришло время повысить ему жалованье, Кэлвин сказал: - Я имел возможность наблюдать вашу работу в течение года, и я сдержу свое обещание увеличить вам оклад. Вы прекрасный работник. У вас много прекрасных качеств, которые я могу только приветствовать в человеке, занимающем ваше место, - но есть также и недостатки. Мне не хотелось бы обижать вас, но в роли хозяина своего предприятия я подобен отцу, возглавляющему большую семью, а мои помощники - это мои сыновья. Я обязан интересоваться ими, раз они заинтересованы во мне. Так вот я хочу сказать, что вы хорошо справляетесь с работой, и даже очень хорошо. Но у вас есть один недостаток, который может причинить вам большие неприятности. Вы чересчур увлекаетесь, вы, я бы сказал, не даете себе достаточно труда подумать. Идей у вас - хоть отбавляй! Они роятся у вас в голове, словно пчелы в улье, но вы порою выпускаете их на волю все сразу, и они приводят в смятение и вас самих и всех, кто с вами соприкасается. Вы были бы еще более ценным работником, если бы... я не скажу, если б у вас было меньше идей, - но если бы вы держали их в узде. Вы слишком много хотите сделать зараз. Умерьте свой пыл. Не торопитесь. Времени у вас достаточно. Вы еще молоды. Думайте! Если у вас бывают сомнения, приходите посоветоваться со мной, - я опытнее вас и постараюсь вам помочь. Юджин улыбнулся и сказал: - Вероятно, вы правы. - Да, я прав, - сказал Кэлвин. - А теперь мне хочется коснуться вопроса более интимного свойства и повторяю, прошу на меня не обижаться, мною руководят только самые добрые побуждения. Если я хоть сколько-нибудь разбираюсь в людях, - а я позволю себе думать, что это так, - ваша главная слабость (заметьте, у меня нет никаких фактических доказательств, ни единого) заключается, мне кажется, не столько даже в любви к женщинам, сколько вообще в любви к роскоши, а женщины всегда составляют одну из главных статей роскоши. Юджин слегка покраснел от смущения и досады; он считал, что за время пребывания у Кэлвина, да и вообще после ривервудского эпизода, вел себя безупречно. - Признайтесь, вас удивляет, почему я это говорю. Но я, видите ли, вырастил двух сыновей. Оба они умерли, один из них был немного похож на вас. В вас так много кипучей энергии, что ее с избытком хватает не только на деловые замыслы, но и на то, чтобы со вкусом одеваться, наслаждаться жизненными благами, придумывать развлечения и заводить знакомства. Будьте осторожны в выборе друзей. Старайтесь иметь дело с людьми положительными, консервативными. Возможно, вам это меньше улыбается, но, с точки зрения практической, это в ваших интересах. Если только мои наблюдения и моя интуиция не обманывают меня, вы принадлежите к людям, способным до самозабвения увлечься призраками - красотой, женщинами, театрами. Я отнюдь не придерживаюсь аскетических взглядов, но для вас женщины представляют большую опасность - пока, во всяком случае. По правде сказать, я не вижу в вас задатков настоящего, трезвого дельца, но вы прекрасный помощник. Не скрою, у меня, кажется, еще не было на этой должности никого, кто мог бы сравниться с вами, и едва ли будет. Вы человек недюжинный, но именно талант делает вас в некотором роде гадательной величиной. Вы стоите сейчас на пороге вашей карьеры. Эти дополнительные две тысячи в год откроют перед вами новые возможности. Смотрите же, не увлекайтесь. Не поддавайтесь на посулы ловких людей. Держитесь подальше от легкомысленных женщин. Вы женаты и, я хочу надеяться ради вашего же блага, любите свою жену. Но если даже и нет, делайте вид, что любите, и оставайтесь в границах общепринятого. Остерегайтесь скандала - поскольку это касается вашей службы у меня, скандал будет иметь для вас роковые последствия. Мне не раз приходилось расставаться с прекрасными работниками, потому что деньги вскружили им голову и они наделали глупостей - из-за какой-нибудь женщины или просто из-за женщин вообще. Пусть этого не случится с вами. Вы мне симпатичны. Я бы хотел, чтобы вы преуспели в жизни. Держите же себя в руках, если можете. Будьте благоразумны. Не действуйте сгоряча. Это лучший совет, какой я могу вам дать. А засим желаю успехов! Мистер Кэлвин жестом показал, что разговор окончен, и Юджин поднялся. Он недоумевал, как этот человек мог так глубоко заглянуть в его душу. Все, что он сказал, была правда, и Юджин знал это. Каким-то образом мистер Кэлвин сумел прочитать его самые затаенные чувства и мысли. Недаром он стоял во главе такого большого предприятия. Люди были для него открытой книгой. Юджин вернулся к себе в кабинет, решив принять к сведению преподанный урок. Он всегда должен сохранять трезвую голову. "Я, кажется, сам давно мог прийти к такому выводу - мало ли била меня жизнь", - пронеслось у него в голове, и больше он об этом не думал. Весь тот год, как и следующий, когда оклад его повысился до двенадцати тысяч, Юджин процветал. Он очень сдружился с Миллером. У Миллера бывали хорошие мысли по части рекламы, а у Юджина оформительские и издательские идеи. Они охотно появлялись повсюду вместе и получили прозвище "сынки Кэлвина" и "блистательные близнецы". У Миллера Юджин научился играть в гольф (хотя ему плохо давалась эта наука, и он так и не стал хорошим игроком), а также в теннис. Он играл вместе с миссис Миллер, Анджелой и Таунсендом на своем теннисном корте или у них. Вместе они совершали частые прогулки верхом и в автомобиле. Во время танцев, которые он очень полюбил, на званых обедах и вечерах Юджин знакомился с интересными молодыми женщинами. Обе супружеские пары получали частые приглашения, но Юджин вскоре убедился, - так же, как и Миллер и его жена, - что светские женщины определенного типа больше интересуются им, чем Анджелой. "О, Витла - умница!" - восторгались дамы. На Анджелу эти восторги не распространялись, а нередко добавлялось даже, что ее нельзя и сравнить с мужем. Она, конечно, очень милая и достойная женщина и все такое, но "Знаете, что я вам скажу, дорогая, с ней так трудно; она какая-то вялая - ни рыба, ни мясо". В этот период Анджела впервые серьезно задумалась над тем, что на Юджина может отрезвляюще подействовать рождение ребенка. Хотя они давно уже могли бы позволить себе иметь детей и хотя Юджину, при его увлекающейся натуре, полезно было бы взвалить на плечи какой-то дополнительный груз, до сих пор Анджела не решалась подвергнуть себя этому испытанию. Надо сказать, что она не только страшилась забот и тревог, с которыми (благодаря опыту с племянниками) связывалось у нее представление о детях, но еще и очень опасалась за исход родов. От своей матери она слыхала, будто уже в раннем детстве можно сказать, будет ли девочка хорошей и здоровой матерью или нет и будут ли у нее вообще дети. У Анджелы, как говорила ее мать, детей не будет. Анджела склонна была верить этому предсказанию (хотя никогда не сообщала о нем Юджину) и в то же время принимала все меры, чтобы не иметь детей. Теперь, однако, прожив с Юджином столько лет, она видела, в какую сторону направлены его мысли и какое влияние оказывает на него материальное благополучие, и это наводило ее на мысль о ребенке (конечно, если это не будет связано с большими жертвами и опасностью для жизни), как о средстве держать мужа в руках и влиять на него. Может быть, он полюбит ребенка. Во всяком случае, у него появится чувство ответственности. Поскольку все окружающие будут ждать от него благоразумного поведения, он постарается соответственно и вести себя, - ведь он сейчас так на виду! Анджела долго и со всех сторон обдумывала этот вопрос, но из страха перед всякими трудностями не принимала никакого решения. Она внимательно прислушивалась к разговорам знакомых женщин и приходила к выводу, что с ее стороны, пожалуй, было ошибкой не иметь детей, по крайней мере одного или двух, и что она, вероятно, могла бы быть матерью, если бы захотела. Некая миссис Санифор, довольно часто бывавшая у нее в Филадельфии (они познакомились у Миллеров), уверяла Анджелу, что ей рано отказываться от надежды стать матерью, хоть она и пропустила лучшее время для первых родов. Миссис Санифор знала много таких случаев. - На вашем месте, миссис Витла, я поговорила бы с врачом, - посоветовала она ей однажды. - Он вам скажет. Я убеждена, что вы можете родить. Медицина теперь знает много способов, облегчающих роды, - диета, гимнастика. Хорошо бы вам побывать у моего врача. Анджела решила, что последует этому совету, - из любопытства, да и вообще на всякий случай когда-нибудь в будущем. И эскулап, осмотревший ее, сказал, что, по его мнению, она может родить. Придется, конечно, подчиниться строгому режиму и с помощью гимнастики и массажа хотя бы отчасти восстановить эластичность мышц. Во всем остальном она здоровая и нормальная женщина, и ей нечего опасаться каких-то сверхъестественных страданий. Это очень обрадовало и успокоило Анджелу. У нее в руках появилось оружие против ее господина, цепь, которой она могла привязать его. Она не хотела решаться на это немедленно. Вопрос был слишком серьезный. Нужно было подумать. Но ей приятно было сознание, что это в ее власти. Разве только Юджин образумится... Работая в агентстве Саммерфилда, а потом в Филадельфии, в издательстве "Кэлвин", Юджин, несмотря на высокий, с каждым годом возраставший оклад, не сделал в сущности больших сбережений. Анджела позаботилась о том, чтобы вложить часть их капитала в акции Пенсильванской железной дороги, казавшиеся ей достаточно надежными, а также в участок земли (в Верхнем Монтклере, штат Нью-Джерси, неподалеку от Нью-Йорка) размером двести на двести футов, где они при желании могли когда-нибудь поселиться. Деловые связи Юджина влекли за собой неизбежные траты; кроме того, приходилось ежегодно платить членские взносы (расход, им дотоле неизвестный) в целый ряд клубов, куда он был принят, - "Болтусрол гольф-клуб", "Ийр теннис-клуб", "Филадельфийский загородный клуб" и другие. Необходимость иметь скромный автомобиль - конечно, не пятиместный - была совершенно очевидна. Однако кратковременный опыт с собственной машиной послужил Юджину хорошим уроком. Выяснилось, что содержание автомобиля обходится непомерно дорого. Бесконечные починки, жалованье шоферу и, наконец, авария, во время которой сильно пострадал внешний вид автомобиля, быстро заставили Юджина отказаться от этого вида собственности. В случае надобности можно пользоваться и такси. Таким образом, с этим символом роскоши было покончено. Любопытно отметить, что в тот период они заметно отдалились от своих родственников на Западе. Юджин уже почти два года не бывал на родине, а что касается Анджелы, то она после переезда в Филадельфию видела из всей своей семьи только брата Дэвида. Осенью, на третьем году их пребывания в Филадельфии, скончалась ее мать, и Анджела ненадолго съездила в Блэквуд. Весной следующего года умер отец Юджина. Миртл переехала в Нью-Йорк, ее муж служил теперь представителем одной провинциальной мебельной фирмы, содержавшей здесь постоянную выставку. Она захворала сильным нервным расстройством и, как слышал Юджин, увлеклась "христианской наукой". Генри Берджес, муж Сильвии, стал директором банка, в котором работал уже много лет, а когда старик Берджес внезапно умер, он продал кому-то его газету. Мариетта писала, что приедет в будущем году, пусть Юджин найдет ей богатого жениха. Но Анджела по секрету сообщила мужу, что ее сестра помолвлена на сей раз окончательно и выходит замуж за крупного лесопромышленника из Висконсина. Все старые знакомые были в восторге от удачи Юджина, хотя очень жалели, что он отказался от карьеры художника. Его успех в области рекламного дела привлекал внимание; говорили, что он влиятельное лицо в редакции "Норс-Америкен". Итак, он процветал. ГЛАВА XXXVIII Однако самое лестное предложение было сделано Юджину осенью, на третьем году его работы в Филадельфии, и случилось это совершенно для него неожиданно, когда он совсем уже свыкся с мыслью, что обрел прочное пристанище, и прекрасно чувствовал себя среди своих сослуживцев. В то время не только в издательском деле, но и в других отраслях промышленности часто случалось, что люди, занимавшие сколько-нибудь видные административные должности, выдвигались на посты еще гораздо более видные и ответственные. Большинство крупных предприятий, которые ранее управлялись своими основателями, теперь переходили в руки наследников, пайщиков или акционеров, причем лишь очень немногие из этих новых владельцев имели хоть какое-то понятие о деле, которым призваны были управлять. Хайрем С. Колфакс не был издателем по призванию. Контрольный пакет акций компании "Суинтон-Скадер-Дэйвис" достался ему в результате одной из тех финансовых комбинаций, которые нередко отдают овец отнюдь не самым опытным и внимательным пастырям. Колфакс был достаточно энергичным человеком, и любое его предприятие оказывалось доходным, так как в крайнем случае он умел выгодно сбыть его с рук. Иными словами, это был финансист. Отец его, разбогатевший мыловар из Новой Англии, набравшийся радикальных идей, решил заняться пропагандой таких популярных в то время доктрин, как теория единого земельного налога Генри Джорджа, социализм и тому подобное. Эти идеи он всеми способами пытался пропагандировать, но, не будучи ни опытным оратором, ни опытным публицистом, а всего лишь опытным дельцом и мыслящим человеком, успеха не имел. Неудачи эти очень огорчали его. Было время, когда он подумывал купить или даже основать газету в Бостоне, но, познакомившись с делом поближе, убедился, что коммерческая газета - весьма рискованное предприятие. Тогда он принялся субсидировать небольшие еженедельники, которые должны были распространять его взгляды, однако это давало ничтожные результаты. Его интерес к журнальному миру привлек к нему внимание Мартина У. Дэйвиса, одного из компаньонов фирмы "Суинтон-Скадер-Дэйвис", чья торговая марка на книгах, журналах и еженедельниках была известна в стране не менее, чем марка Оксфорда на английской Библии. Компания "Суинтон-Скадер-Дэйвис" находилась в тяжелом финансовом положении. Издательство по разным причинам пришло в полный упадок. Джона Джейкоба Суинтона и Оуэна Б. Скадера, людей, по-настоящему преданных книжному и журнальному делу, давным-давно не было в живых. Мистер Дэйвис пытался вести дело разумно и честно, в интересах многочисленных наследников, но разум и честность приносили мало пользы, так как не могли заменить знаний и опыта, которых у него не было. В издательстве было достаточно редакторов, рецензентов, критиков, заведующих производством и редакциями, коммерческих директоров, агентов по распространению книг и так далее, из которых каждый в отдельности мог бы отлично справиться со своей частью работы, но в целом они с ней не справлялись и только переводили много денег. Большой ежемесячник, пользовавшийся широкой популярностью, находился в ведении старика, просидевшего в редакторском кресле чуть ли не сорок лет. Еженедельником руководил неопытный юнец, молодой человек двадцати девяти лет. Еще один журнал - приключенческий - был в ведении другого молодого человека, двадцати шести лет, а критический ежемесячник выпускало несколько авторитетных критиков, работавших на постоянном жалованье. Книгоиздательство делилось на отделы: юношеский, прозы, научный, учебный и так далее, и каждый из них имел самостоятельного заведующего. Обязанностью мистера Дэйвиса было следить за тем, чтобы редакции возглавлялись компетентными лицами и чтобы все эти люди работали согласованно под его руководством. Но он не обладал ни достаточным умом, ни достаточной энергией для этой роли. Он был стар и бросался от одного метода руководства к другому. В издательстве тем временем создавались различные клики и группировки. Самой влиятельной была группировка, возглавляемая Флоренсом Дж. Уайтом, ирландцем по происхождению, который в качестве коммерческого директора (хотя фактически он занимал пост директора-распорядителя, подчиненного только Дэйвису) заведовал производственным отделом и типографиями и распоряжался огромными суммами, выделенными на бумагу, краски, печатание и распространение. Это Уайт, с одобрения Дэйвиса, устанавливал ассигнования на бумагу, краски, набор, печатание и жалованье служащим. Это Уайт через посредство своего подручного - заведующего типографией - утверждал график сдачи в производство журналов и книг, и от него зависело, будут ли работы выполнены в срок или нет. Это Уайт через другого преданного ему заведующего держал под наблюдением экспедицию и склады и благодаря исключительным административным способностям угрожал захватить в свои руки также отделы рекламы и распространения. Большой недостаток Уайта (впрочем, характерный для всякого ставленника Дэйвиса) заключался в том, что он не только ничего не понимал в искусстве, литературе и науке, но и не интересовался этим, - его занимало исключительно производство. Он так быстро поднялся по административной лестнице, что его жалованье сильно отставало от очутившейся в его руках власти. Дэйвис, его патрон, тоже не имел никаких других средств, кроме пая в издательстве, весьма, надо сказать, обесцененного. Некомпетентное руководство редакциями привело к тому, что качество книг и журналов становилось все хуже, и дело шло к полному краху. Надо было что-то предпринять, так как за последние три года не удавалось добиться положительного баланса. Тогда-то и был призван на помощь Маршал П. Колфакс - отец Хайрема Колфакса. Колфакс-старший был известен как человек, интересовавшийся всякими левыми идеями, а значит, также и литературой, и обладавший к тому же крупным состоянием. По слухам, у него было от шести до восьми миллионов долларов. Предложение, которое сделал ему Дэйвис, сводилось к следующему: Колфакс приобретает у наследников все акции, за исключением части, принадлежащей лично Дэйвису, то есть приблизительно шестьдесят пять процентов всего акционерного капитала, вступает в дело на правах директора-распорядителя и реорганизует его по своему усмотрению. Дэйвис был стар. Он мечтал сложить с себя ответственность за издательство и к тому же не хотел рисковать собственным капиталом. Он, как и все, понимал, что в дело необходимо влить новые соки. Нельзя было доводить фирму до провала - ее репутация была бы утрачена навсегда. У Уайта не было денег, а кроме того, он был для Дэйвиса новым и чуждым явлением. Дэйвис не умел оценить ни честолюбивых стремлений своего помощника, ни его незаурядных способностей. Это был для него человек из другого мира. Ему претила напористость Уайта - вот почему, размышляя о том, как быть с издательством, он меньше всего принимал в расчет Уайта. Состоялся ряд совещаний. Старик Колфакс был очень польщен сделанным ему предложением. У него было три сына, из которых мыловарением интересовался только один. Двое младших, Эдвард и Хайрем, знать ничего не хотели о мыле. Старик думал, что предложение Дэйвиса может открыть поле деятельности для одного из них, а то и для обоих, но скорее всего, очевидно, для Хайрема, обладавшего более разносторонними интересами, хотя больше всего его занимали финансы. Кроме того, издаваемые фирмой книги и журналы могли явиться проводниками его излюбленных идей, а это сильно подняло бы его личный престиж. Он занялся тщательным изучением положения фирмы, использовав для этого в качестве ревизора и уполномоченного своего сына Хайрема, в финансовые способности которого очень верил. Убедившись, что акции компании можно приобрести в рассрочку и по очень сходной цене (за полтора миллиона долларов, при реальной стоимости в три миллиона), он поставил условие, что Хайрем получит пост директора-распорядителя и президента компании, и стал думать о том, что можно сделать с этим предприятием. В предстоявшей реорганизации Флоренс Дж. Уайт увидел выгодный для себя случай выдвинуться и не преминул воспользоваться им. С первого же взгляда ему стало ясно, что Хайрему понадобятся некоторые сведения и большая помощь и что он, вероятно, по достоинству вознаградит того, кто окажет ему содействие. Уайт прекрасно видел, в чем состоят главные недостатки дела - отсутствие сведущего руководства в редакциях, склока и грызня между сотрудниками и неумелое финансовое управление. Он отлично знал, в чьих руках находятся акции и как можно запугать акционеров, чтобы заставить их продать свои паи по дешевке. Уайт с большим рвением работал для Хайрема, потому что тот ему нравился, и Хайрем платил ему тем же. - Вы просто гениально провели эту операцию, Уайт, - сказал ему однажды Хайрем. - Вы, можно сказать, передали мне дело прямо в руки. Я этого не забуду. - Ладно, - сказал Уайт. - Я заинтересован в том, чтобы во главе фирмы стал наконец настоящий хозяин. - Когда я сделаюсь президентом, вы будете вице-президентом, а это значит двадцать пять тысяч в год. (Сейчас Уайт получал двенадцать тысяч.) - Когда я сделаюсь вице-резидентом, ваши интересы будут надежно охраняться, - угрюмо ответил Уайт. Уайт, детина шести футов ростом, худой, долговязый, был дикарь, с трудом выражавший свои мысли. Колфакс был маленький, живой, стремительный, о таком человеке говорят, что он может горы сдвинуть. Предприимчивый, честолюбивый и во многих отношениях блестящий человек, он мечтал занять руководящее положение в обществе, но не знал еще, как этого достичь. Они крепко пожали друг другу руки. Через три месяца Колфакс был избран директором-распорядителем и президентом компании, а Флоренс Дж. Уайт - ее вице-президентом. Уайт стоял за то, чтобы сразу освободиться от всех старых сотрудников и влить в дело свежие силы. Колфакс же предпочитал действовать не спеша, с оглядкой, пока ему самому не станет ясно, чего он хочет. На первых порах были уволены лишь двое стариков - заведующие отделами распространения и рекламы. Шесть месяцев спустя, когда Хайрем и Уайт еще были заняты реорганизацией дела и подысканием новых людей, Колфакс-старшн