станут с мыслью о новых развлечениях. А
в Денвере его родители с их жалкими  меблированными  комнатами  и  миссией
живут так, что он даже не смеет здесь рассказать о них правду.
   Внезапно обе девушки спохватились, что им пора идти. Клайд  и  Грифитсы
остались одни, и Клайд ясно почувствовал, что ему здесь совсем не место: и
сам Грифитс, и его жена, и Белла  -  все,  кроме  Майры,  своим  небрежным
обращением показывали,  что  ему  позволено  только  мельком  заглянуть  в
общество, к которому он не принадлежит. Он понимал, что бедность  помешает
ему войти в это общество, сколько бы он ни мечтал  ближе  познакомиться  с
этими очаровательными девушками. Ему сразу стало очень грустно, и взгляд и
настроение его так омрачились, что не только Сэмюэл Грифитс, но и его жена
и Майра это заметили. Если бы только как-нибудь проникнуть в их мир! Но из
всех Грифитсов одна лишь Майра почувствовала, как он одинок и подавлен.  И
когда все снова перешли в большую гостиную (Сэмюэл на ходу отчитывал Беллу
за то, что она всегда опаздывает к ужину и заставляет себя  ждать),  Майра
подошла к Клайду и сказала:
   - Мне кажется, когда вы еще  немного  поживете  в  Ликурге,  вам  здесь
больше  понравится.  Кругом  столько  красивых  мест!  Вам  надо  съездить
посмотреть наши озера. И Адирондакские горы тоже не так далеко - семьдесят
миль к северу. А летом, когда мы переедем на Лесное озеро,  мама  и  папа,
наверно, захотят, чтобы вы у нас бывали.
   Она далеко не была уверена, что родители пригласят Клайда на  дачу,  но
чувствовала, как нужно сказать сейчас Клайду что-нибудь  в  этом  роде.  И
действительно, он приободрился и до конца вечера разговаривал больше всего
с  нею,  стараясь  только  не  казаться  слишком  невежливым  в  отношении
остальных членов семейства. Наконец, около половины десятого, вдруг  снова
почувствовав себя совсем посторонним и одиноким, Клайд поднялся и  сказал,
что ему пора идти: завтра он должен  встать  очень  рано.  Сэмюэл  Грифитс
проводил его к выходу. В эту минуту он,  как  раньше  Майра,  почувствовал
симпатию к Клайду, подумал о том, что и он сам и его семья будут и  дальше
пренебрегать этим юношей, потому что он беден, и чтобы как-то вознаградить
Клайда, решил сказать ему на прощанье несколько ласковых слов.
   - Как хорошо на улице, - сказал он приветливо. - Подождите, весной наша
Уикиги-авеню покажет себя во всей красе. - Он испытующе взглянул на небо и
вдохнул свежий апрельский воздух. - Вот  придете  к  нам  через  некоторое
время, когда все тут будет в цвету, тогда сами увидите,  как  здесь  мило.
Доброй ночи!
   Он улыбнулся. Голос его звучал  тепло  и  дружески,  и  Клайд  еще  раз
почувствовал,  что,  как  бы  ни  вел  себя  Гилберт,  -  Грифитс-старший,
безусловно, не совсем равнодушен к своему племяннику.



        11

   Шли дни за днями, и, хотя от Грифитсов больше не было писем, Клайд  все
еще преувеличивал значение единственного визита к богатым родственникам  и
по временам мечтал о новых встречах с этими очаровательными девушками и  о
том, какое было бы счастье, если бы одна из них полюбила его. Они живут  в
прекрасном мире, среди роскоши и блеска. Какой контраст с его  собственной
жизнью, с его окружением! Диллард! Рита! Они для  него  больше  просто  не
существуют. Ему нужно совсем другое - или ничего. И он держался как  можно
дальше от Дилларда. В конце концов и тот отстранился от Клайда, считая его
снобом, да Клайд и стал бы самым настоящим снобом,  если  бы  достиг  того
положения, о котором мечтал. Но время шло, а он по-прежнему  оставался  на
той  же  работе...  Невеселая  и  нелегкая  жизнь,  скудный  заработок   и
малоинтересное для него общество рабочих декатировочной  приводили  его  в
уныние.  И  постепенно  он  начал  думать  не  о  том,  чтобы  возобновить
знакомство с Ритой и Диллардом - он больше не хотел иметь с ними дела, - а
о том, чтобы оставить надежду устроиться здесь: надо  вернуться  в  Чикаго
или поехать в Нью-Йорк, где он в крайнем случае наверняка найдет работу  в
каком-нибудь отеле. Но тут, словно для того, чтобы оживить его мужество  и
прежние мечты, произошло событие, заставившее  Клайда  подумать,  что  он,
несомненно, начинает подниматься во мнении отца и сына Грифитсов, хотя они
и не вводят его в свое общество. Как-то весной, в одну из  суббот,  Сэмюэл
Грифитс в сопровождении Джошуа Уигэма отправился в  обход  по  фабрике.  К
полудню они  дошли  до  декатировочной,  и  Грифитс  впервые  с  некоторым
смущением увидел Клайда в грубых штанах и нижней  рубашке,  работавшего  у
одной из двух сушилок (за это  время  его  племянник  научился  достаточно
ловко загружать и  разгружать  сушилки).  И,  вспомнив,  каким  изящным  и
представительным выглядел  Клайд,  когда  его  пригласили  на  ужин  всего
несколько недель назад, Сэмюэл Грифитс был совершенно потрясен контрастом.
При прежних встречах - и в Чикаго и в тот вечер  в  доме  Грифитсов  -  на
Сэмюэла произвела наибольшее впечатление аккуратность и приятная внешность
Клайда. А Грифитс-старший почти так же ревниво, как и его сын, относился к
впечатлению, производимому на служащих фабрики и на всех  жителей  Ликурга
не только именем Грифитсов, но и вообще  их  престижем.  И  теперь,  увидя
Клайда, так похожего на Гилберта, здесь, в декатировочной, в  неприглядной
одежде, среди этих людей, он  почувствовал  острее,  чем  когда-либо,  что
Клайд - его племянник и  не  должен  больше  оставаться  на  такой  черной
работе. Иначе другие служащие подумают,  что  Сэмюэл  Грифитс  неподобающе
равнодушен к значению столь близкого родства.
   Однако он не сказал ни слова Уигэму или кому-либо другому, а  подождал,
пока сын не вернулся в понедельник утром из загородной поездки.
   - В субботу я осматривал фабрику и видел, что наш Клайд все еще  внизу,
в декатировочной, - сказал он Гилберту, вызвав его к себе в кабинет.
   - Ну и что же, отец? - спросил Гилберт, не понимая, почему  отец  вдруг
заговорил о Клайде. - Очень многие работали там  до  него,  и  это  им  не
повредило.
   - Правильно, но они не приходились мне племянниками. И не  были  похожи
на тебя. (Это замечание сильно задело Гилберта.) Так не годится, вот что я
тебе скажу. Боюсь, что мы поступили с Клайдом  несправедливо,  наверно,  и
другие тоже так думают, - ведь все видят, как вы похожи, и знают,  что  он
твой двоюродный брат и мой племянник. Я этого сначала не сообразил, потому
что не заходил в подвал, но теперь мне ясно, что его нельзя  там  держать.
Так не годится. Нужно положить этому конец. Переведем  его  куда-нибудь  в
другое место, где он будет выглядеть приличнее.
   Он нахмурился, глаза его потемнели. Впечатление,  которое  произвел  на
него Клайд в старом платье и с каплями пота на лбу, было не из приятных.
   - Видишь ли, в чем  дело,  отец,  -  попытался  возразить  Гилберт  (он
органически не выносил Клайда и хотел во что бы то ни стало  оставить  его
на прежнем месте), - я не уверен, что  смогу  найти  для  него  подходящую
должность в каком-нибудь другом цехе. Придется перемещать тех,  кто  давно
уже у нас работает и кто с таким трудом добивался своего места. А у Клайда
нет никакой подготовки, он пока только и может стоять у сушилки.
   - Ну, меня все это мало интересует, - сказал Грифитс-старший, чувствуя,
что сын боится соперника и потому не  вполне  справедлив  к  Клайду.  -  В
подвале ему не место, и я не хочу, чтобы он там оставался.  Достаточно  он
там побыл... До сих пор в Ликурге имя Грифитс означало выдержку,  энергию,
способности и здравый смысл, и я не  могу  допустить,  чтобы  кто-либо  из
Грифитсов вызывал у людей другие  мысли.  Это  плохо  для  дела.  Устроить
Клайда лучше - по меньшей мере наш долг. Ты меня понял?
   - Отлично понял, отец.
   - Значит, сделай, как я сказал. Потолкуй с  Уигэмом.  Сообразите,  куда
его можно перевести, чтобы он не был простым рабочим. С самого начала было
ошибкой посылать его в этот подвал. Уж, наверно, у нас в каком-нибудь цехе
найдется для  него  подходящее  местечко.  Можно  его  сделать  помощником
заведующего отделением, - скажем, даже вторым или  третьим  помощником,  -
чтобы он мог прилично одеваться и выглядеть как человек. В крайнем  случае
отправь его на некоторое время  домой  и  полностью  сохрани  за  ним  его
жалованье, пока не подыщешь для него подходящего места. Но я  хочу,  чтобы
он был переведен. Кстати, сколько он сейчас получает?
   - Кажется, долларов пятнадцать, - покорно ответил Гилберт.
   - Маловато для того, чтобы всегда иметь приличный вид.  Надо  дать  ему
двадцать пять. Я знаю, он этого не стоит, но тут ничего не поделаешь. Пока
он здесь, он должен иметь средства на жизнь.  Я  предпочитаю  платить  ему
двадцать пять долларов - зато никто не сможет сказать, что мы поступаем  с
ним несправедливо.
   - Хорошо, хорошо! Пожалуйста, не волнуйся из-за этого, - сказал Гилберт
просительным тоном, видя, что отец рассердился всерьез.  -  Я  не  так  уж
виноват. Ты же сам сначала согласился, когда я предложил отправить  его  в
декатировочную. Но теперь я думаю, что ты  прав.  Предоставь  это  мне.  Я
подыщу для него приличное место.
   И он немедленно послал за Уигэмом, думая в то же время, как бы устроить
все так, чтобы Клайд не вообразил, будто он что-то значит  для  Грифитсов;
наоборот,  пусть   думает,   что   ему   оказывают   милость,   никак   не
соответствующую его заслугам.
   И, когда явился Уигэм, Гилберт завел с ним дипломатический  разговор  о
Клайде; Уигэм тотчас притворился ужасно озабоченным,  стал  потирать  лоб,
потом вышел из комнаты. Через некоторое время он вернулся и заявил, что  в
состоянии предложить единственный выход: поскольку у  Клайда  нет  никакой
технической подготовки,  его  можно  устроить  только  помощником  мистера
Лигета, заведующего пятью большими швейными отделениями  на  пятом  этаже.
Под его началом, кроме  того,  было  еще  одно  маленькое  вспомогательное
отделение, и для надзора за ним Лигету требовался специальный помощник или
помощница.
   Это была штамповочная - особая комната, где штемпелевали  перед  шитьем
выкроенные воротнички; ежедневно сюда из  закройной,  находившейся  этажом
выше, доставляли от семидесяти пяти до  ста  тысяч  дюжин  непростроченных
воротничков всех фасонов и размеров. Здесь  девушки-работницы  ставили  на
каждый воротничок клеймо, в соответствии с прикрепленным  к  каждой  пачке
ярлычком, указывающим размер и фасон. Обязанности помощника заведующего  в
этой комнате,  как  хорошо  знал  Гилберт,  были  несложны:  наблюдать  за
порядком и за тем, чтобы  работа  шла  без  перерывов.  Кроме  того,  надо
следить, чтобы все эти семьдесят пять или сто тысяч дюжин воротничков были
должным образом проштемпелеваны и  переданы  в  находящийся  по  соседству
швейный цех и чтобы в приходной книге была сделана соответствующая запись.
И,  наконец,  нужно  аккуратно  записывать,  сколько   дюжин   воротничков
проштемпелевала каждая работница, так как плата тут сдельная.
   Итак, здесь имелась небольшая конторка и на ней  книги  для  всех  этих
записей.  Кроме  того,  сюда  же  попадали  нанизанные  для  удобства   на
специальные наколки те самые ярлыки, которые при раскройке прикреплялись к
каждой пачке воротничков: штамповщицы снимали их  и  передавали  помощнику
заведующего для учета. Словом, это была самая несложная конторская работа;
в прошлом эту должность  занимали  юноши,  девушки,  старики  или  пожилые
женщины, смотря по тому, кто оказывался в данный момент под рукой.
   Уигэм опасался, что Клайд по своей молодости и неопытности не сумеет на
первых порах быть достаточно требовательным и авторитетным,  как  подобает
начальнику, и поспешил указать на это Гилберту. В отделении работают  одни
только молодые девушки, и некоторые очень хороши  собою.  Благоразумно  ли
назначать к ним молодого человека такого возраста и такой наружности? Если
он влюбчив, а это естественно в его годы,  он,  пожалуй,  будет  держаться
слишком снисходительно, без должной строгости. Девушки станут пользоваться
этим, и тогда невозможно будет оставить его здесь. Но в данную минуту  это
единственное свободное место на фабрике. Почему бы пока не направить  туда
Клайда, просто для пробы? Через некоторое время выяснится, годен ли он для
этой работы, а там, может быть, Лигет или сам Уигэм найдут для него Другое
место - и тогда можно будет его перевести.
   И вот в тот же понедельник, около трех часов,  Гилберт  вызвал  к  себе
Клайда,  заставил  его  прождать  с  четверть  часа   (таков   был   метод
Грифитса-младшего) и наконец принял его с самым суровым видом.
   - Как идет ваша работа? - спросил он холодным, инквизиторским тоном.
   И Клайд, которого неизменно подавлял уже один  вид  Двоюродного  брата,
ответил с вымученной улыбкой:
   - Все так же, мистер Грифитс! Не могу пожаловаться. В общем, я доволен.
Мне кажется, я кое-чему научился.
   - Вам кажется?
   - Нет, я, конечно, знаю, что научился  кое-чему,  -  поправился  Клайд,
слегка покраснев.
   В глубине души он был страшно возмущен и все же улыбался  заискивающей,
виноватой улыбкой.
   - Ну, это немного лучше. Вряд ли найдется человек, который, проведя там
столько времени, не знал бы, научился он чему-нибудь  или  нет.  -  Затем,
решив, что он, пожалуй,  слишком  суров,  Гилберт  слегка  изменил  тон  и
прибавил: - Но я не для этого послал за вами. Я хочу поговорить о  другом.
Скажите, вам никогда не приходилось руководить другими и  отвечать  за  их
работу?
   - Боюсь, что я не совсем понимаю вас, - ответил Клайд: он смутился и от
волнения не уловил смысл вопроса.
   - Я спрашиваю, не приходилось ли вам распоряжаться людьми -  руководить
работой в каком-нибудь маленьком отделе или что-нибудь в этом роде?  Может
быть, вы были где-нибудь старшим? Или помощником мастера?
   - Нет, сэр, никогда, - ответил Клайд.
   Он так нервничал, что чуть не заикался: очень  уж  сурово,  холодно  и,
главное, презрительно говорил с ним  Гилберт.  Но  в  то  же  время  Клайд
сообразил, к чему ведет этот вопрос. Несмотря на всю суровость двоюродного
брата и его обидное недоброжелательство, хозяева явно намерены сделать его
старшим, поручить ему  командовать  какими-то  людьми.  Конечно,  так!  И,
чувствуя, что у него от волнения вспыхнули уши и  вспотели  ладони,  Клайд
поспешно прибавил:
   - Но я видел, как распоряжаются старшие в клубах и в отелях.  Я  думаю,
что справился бы с этим, если бы мне дали попробовать.
   Он сильно покраснел, глаза его заблестели.
   - Ну, это не одно и то же. Совсем не одно и  то  же,  -  резко  заметил
Гилберт. - Видеть и делать -  это  совершенно  разные  вещи.  Человек,  не
имеющий никакого опыта, может очень много думать о себе, а дойдет до  дела
- окажется, что  он  ни  к  чему  не  пригоден.  Во  всяком  случае,  наше
производство требует людей знающих.
   Он смотрел на Клайда  критически  и  насмешливо.  А  Клайд  решил,  что
ошибся, что речь идет, должно быть, вовсе не о повышении его в  должности,
- и стал спокойнее. Щеки его вновь  стали,  как  всегда,  матово-бледными,
блеск в глазах погас.
   - Да, сэр, мне кажется, это верно, - сказал он.
   - Но в данном случае  вам  ничего  не  должно  казаться,  -  подчеркнул
Гилберт. - Вы должны знать. Что за мученье с  людьми,  которые  ничего  не
знают, - всегда им все кажется.
   Надо сказать, что Гилберта слишком раздражали необходимость дать  место
двоюродному брату, который ничем этого не заслужил, и  он  не  мог  скрыть
свое желчное настроение.
   - Да, вы правы, - примирительно сказал Клайд.
   Он все-таки надеялся, что речь идет о повышении.
   - Дело в том, - заявил  Гилберт,  -  что  я  мог  бы  с  самого  начала
поместить вас в учетный отдел,  если  бы  вы  были  технически  натасканы.
(Выражение "технически натасканы" повергло Клайда в благоговейный  трепет:
он плохо понимал, что  это  должно  означать.)  Мы  сделали  для  вас  все
возможное, - небрежно продолжал Гилберт. - Мы знали, что декатировочная  -
не очень приятное место, но ничего другого тогда не могли вам  предложить.
- Он  забарабанил  пальцами  по  столу.  -  Теперь  я  вызвал  вас,  чтобы
поговорить с вами вот о чем. У нас  сейчас  оказалось  свободное  место  в
одном отделении наверху. Мы с отцом задавали себе  вопрос,  можете  ли  вы
справиться с этой работой. (Клайд воспрянул духом.) Мы с отцом  давно  уже
думаем о том, чтобы сделать что-нибудь для вас, но, как я уже сказал,  это
оказалось для нас очень трудной задачей, потому  что  у  вас  нет  никаких
практических  знаний.  У  вас  нет  ни  технического,   ни   коммерческого
образования, а это вдвойне усложняет дело.
   Он сделал длинную паузу, чтобы  придать  особую  силу  своим  словам  и
заставить Клайда понять, что он бессовестно втерся туда, где ему не место.
   - Но поскольку мы вообще сочли нужным  вызвать  вас  сюда,  -  заключил
Гилберт, - мы решили испытать, не справитесь ли вы  с  работой  на  лучшем
месте. Нельзя же без конца оставлять вас в подвале. Теперь слушайте, что я
имею в виду. - И он стал объяснять, какого рода работа предстоит Клайду на
пятом этаже.
   Затем был вызван Уигэм, и, когда он  поздоровался  с  Клайдом,  Гилберт
сказал:
   - Уигэм, я только что рассказал  двоюродному  брату  о  нашем  утреннем
разговоре и  сообщил  ему  то,  что  я  вам  уже  говорил  о  нашем  плане
испробовать его в качестве заведующего штамповочным отделением.  Так  что,
пожалуйста, проводите  его  к  мистеру  Лигету,  и  пусть  сам  Лигет  или
кто-нибудь еще объяснит ему характер работы. - Гилберт повернулся к столу.
- А потом пришлите его обратно ко мне, я хочу еще поговорить с ним.
   Он встал с важным видом и отпустил обоих. А Уигэм, все еще сомневаясь в
успехе этого опыта, но в то же время очень стараясь быть  приятным  Клайду
(кто знает, кем он станет  впоследствии!),  повел  его  на  пятый  этаж  к
мистеру Лигету.  Среди  оглушительного  жужжания  машин  Клайд  прошел  за
Уигэмом в небольшое отделение в западном  крыле  здания,  отгороженное  от
главного зала невысоким барьером. Здесь двадцать пять девушек-штамповщиц и
их подручные, носившие корзины, старались справиться с непрерывным потоком
непростроченных воротничков, которые спускались с верхнего этажа по особым
деревянным желобам.
   Клайда представили мистеру  Лигету  и  тотчас  провели  к  отгороженной
барьером конторке, за которой сидела маленькая, толстенькая и не  особенно
красивая девушка примерно его возраста; она поднялась им навстречу.
   - Это мисс Тодд, - представил ее Уигэм. - Она  последние  дни  заменяет
миссис Энджир. Будьте любезны, мисс Тодд, объясните мистеру  Грифитсу  как
можно быстрее и понятнее, в чем  заключаются  ваши  обязанности.  А  потом
будете помогать ему, пока он не освоится с работой и не начнет справляться
сам, - сделаете?
   - Конечно, мистер Уигэм, с  удовольствием!  -  ответила  мисс  Тодд  и,
разложив  книги  на  конторке,  тотчас  же  стала  объяснять  Клайду,  как
учитывается  прием  и  выпуск  товара,  как  штампуются  воротнички,   как
подносчицы собирают в корзины спускающиеся по желобам связки воротничков и
поровну распределяют их среди штамповщиц, а потом другие  девушки  выносят
уже проштемпелеванные воротнички в швейный цех. Клайд с интересом  слушал,
понимая, что легко справится с этой работой. Но он чувствовал себя странно
среди такого множества женщин. Их  было  здесь  очень  много  -  несколько
сотен. Они сидели и шили - и длинные ряды  их  тянулись  в  дальний  конец
огромного помещения с белыми стенами и белыми колоннами. Через высокие, от
пола до потолка, окна вливались потоки света... Далеко не все девушки были
красивы. Клайд исподтишка разглядывал их, пока мисс Тодд, а затем Уигэм  и
даже Лигет давали ему подробнейшие объяснения.
   - Самое важное, - сказал под конец Уигэм,  -  следить,  чтобы  не  было
ошибок при подсчете тысяч дюжин воротничков,  которые  поступают  сюда  на
штамповку, и чтобы их штемпелевали и передавали швеям без задержки. И надо
аккуратно записывать, сколько вырабатывает каждая девушка, чтобы  не  было
ошибок при оплате.
   Наконец Клайд сообразил, что именно от него требуется,  и  сказал,  что
все понял. Он очень волновался, но быстро решил: раз  такую  работу  может
выполнять эта девушка, значит, сможет и он. А Уигэм и Лигет, помня  о  его
родстве с Гилбертом, держались очень доброжелательно  и  уверяли,  что  он
прекрасно справится. Потом Клайд  вместе  с  Уигэмом  вернулся  в  кабинет
Гилберта, который, едва увидев их, спросил:
   - Ну, что скажете? Да или нет? Как  по-вашему,  справитесь  вы  с  этим
делом?
   - Я считаю, что справлюсь,  -  сказал  Клайд  с  необычайной  для  него
решительностью, но втайне опасаясь, что может и сплоховать, если судьба не
будет  милостива  к  нему.  От  столь  многого  зависит   благожелательное
отношение тех, кто стоит над ним, и тех, кто его окружает, - а  всегда  ли
они будут к нему благосклонны?
   - Прекрасно, - продолжал Гилберт. - Присядьте на минутку.  Я  хочу  еще
немного поговорить с вами об этой работе. Она вам кажется простой, не  так
ли?
   - Нет, я не могу сказать, чтобы она показалась  мне  очень  простой,  -
ответил Клайд, взволнованный и немного бледный: по  своей  неопытности  он
воображал, что это назначение - огромное событие и тут понадобятся все его
способности и мужество. - Но все-таки  я  думаю,  что  справлюсь.  Я  даже
уверен в этом и хотел бы попробовать.
   - Ну, вот это звучит уже лучше! - ответил Гилберт более милостиво. -  А
теперь я хочу вам сказать еще несколько слов. Вы, вероятно, не думали, что
у нас тут есть целый этаж, переполненный женщинами?
   - Нет, сэр, я об этом не думал; я знал, что здесь работают женщины,  но
не знал, где именно.
   - В сущности, - сказал Гилберт, - всю фабрику сверху донизу обслуживают
женщины. В производственном отделе на  одного  мужчину  приходится  десять
женщин. Поэтому мы доверяем ответственные места на  нашей  фабрике  только
тем лицам, чье нравственное поведение и религиозность нам хорошо известны.
Вы наш родственник, и поэтому мы вам доверяем, а если бы не это, мы  никак
не могли бы возложить на вас такую ответственность, пока не узнали бы  вас
лучше. Но не думайте,  что,  раз  вы  наш  родственник,  вам  не  придется
отвечать за все происходящее у вас в отделении,  так  же  как  и  за  ваше
собственное поведение. Наоборот, мы будем особенно строги и  требовательны
к вам именно потому, что вы - наш  родственник.  Вы  поняли,  что  я  хочу
сказать? Вы представляете себе, что значит здесь имя Грифитс?
   - Да, сэр, - ответил Клайд.
   - Очень хорошо, - продолжал Гилберт. - Прежде чем ставить  человека  на
какой-то ответственный пост, мы  должны  быть  вполне  уверены,  что  этот
человек всегда будет вести себя как  джентльмен,  всегда  будет  соблюдать
приличия в отношениях с нашими  работницами.  Недолго  у  нас  продержится
такой служащий - молодой или даже старый, - который  вообразит,  что,  раз
тут кругом женщины, значит, можно пренебрегать работой  и  позволять  себе
всякие вольности, флирт и прочее. Все, кто у нас работает, - и  мужчины  и
женщины, - должны помнить, что они всегда и прежде  всего  наши  служащие,
они должны чувствовать это и вне стен  фабрики.  А  если  мы  узнаем,  что
кто-нибудь об этом забыл, - с таким человеком будет все кончено. Такие нам
не нужны. Мы с ними расстаемся сразу и навсегда.
   Он  замолчал  и  посмотрел  на  Клайда,  как  бы  говоря:  "Кажется,  я
достаточно ясно выражаюсь: мы не желаем никаких неприятностей из-за  вас".
И Клайд ответил:
   - Да, я понимаю. Думаю, что это правильно. Только так и может быть.
   - И должно быть, - прибавил Гилберт.
   - И-должно быть, - как эхо, повторил Клайд.
   В то же время он спрашивал себя,  вправду  ли  дело  обстоит  так,  как
говорит Гилберт. Он уже не раз слышал, что фабричные работницы ведут  себя
вольно.  Впрочем,  в  ту  минуту  он  не  думал,  что  возможны   какие-то
внеслужебные отношения между ним и кем-либо из этих девушек. Клайду теперь
казалось, что его интерес к женщинам чрезмерен, ненормален, а потому лучше
совсем не иметь с ними дела, даже не разговаривать, держаться  неприступно
и холодно - вот как Гилберт держит себя с ним. Это необходимо, если хочешь
остаться на новом месте. А Клайд твердо решил остаться и всегда вести себя
так, как того требует двоюродный брат.
   - Ну, так вот, - продолжал Гилберт, точно желая дополнить мысль Клайда,
- я хотел бы знать одно. Предположим, я назначу вас на это место  хотя  бы
временно.  Могу  ли  я  быть  уверен,  что  вы  будете  помнить  о   своих
обязанностях и что у вас не  закружится  голова  среди  такого  количества
женщин?
   - Да, сэр, можете быть уверены, - ответил  Клайд:  краткое  наставление
двоюродного брата сильно подействовало на него, хотя, помня о Рите, он был
не совсем уверен в своей выдержке.
   - Если это не так, вам следует именно сейчас сказать прямо, - настаивал
Гилберт. - Вы связаны кровными узами с нашей семьей, и здесь, на  фабрике,
а тем более в такой должности, вы - представитель семьи. Поэтому ни в коем
случае ничто не должно бросать на вас тень. Я хочу, чтобы вы с  этого  дня
тщательно следили за собой, за каждым  своим  шагом.  Даже  в  мелочах  не
должно быть ничего такого, что могло бы вызвать нежелательные разговоры на
ваш счет. Понимаете?
   - Да, сэр, - торжественно ответил Клайд, - я понимаю. Я буду вести себя
как следует, или меня уволят.
   В эту минуту Клайд всерьез думал, что сумеет выполнить  свое  обещание.
Сотни  девушек  наверху  казались  ему  сейчас  чем-то  очень  далеким   и
незначительным.
   -  Прекрасно!  Теперь  вот  что.  Не  приступайте  сегодня  к   работе.
Отправляйтесь домой и обдумайте хорошенько все, что я вам сказал.  И  если
не передумаете, тогда приходите завтра утром и принимайтесь за  работу.  С
сегодняшнего дня вы будете получать двадцать пять долларов, и я хотел  бы,
чтобы вы были всегда одеты чиста и  прилично  и  подавали  хороший  пример
другим заведующим отделениями.
   Он встал, холодный и надменный; но Клайд,  обрадованный  тем,  что  его
заработок вдруг повысили  и  что  теперь  можно  одеваться  прилично,  был
бесконечно благодарен за все своему двоюродному брату  и  потому  искренне
хотел сойтись с ним поближе. Конечно, Гилберт суров, холоден и заносчив, а
все-таки, видимо, он, как и дядя, не  забывает  о  Клайде,  иначе  они  не
перевели бы его на лучшее  место,  да  еще  так  быстро.  Если  бы  только
подружиться с ним, завоевать его симпатию! Вот тогда Клайд мог  бы  занять
действительно  великолепное  положение,  тогда  у  него  появились  бы   и
знакомства и успех в свете.
   В отличном настроении, шагая бодро и уверенно,  он  вышел  из  огромной
фабрики; он строил всевозможные планы  на  будущее,  в  частности,  твердо
решил испытать себя: на что он годен  в  жизни  и  в  работе?  Что  бы  ни
случилось, он будет именно таким, каким  явно  хотят  его  видеть  дядя  и
двоюродный брат; с  работницами  своего  отделения  он  будет  равнодушен,
холоден и даже суров, если понадобится. И никаких отношений с Диллардом, с
Ритой, с кем бы то ни было в этом роде, - во всяком случае,  на  ближайшее
время.



        12

   Получать двадцать пять долларов в неделю!  Заведовать  отделением,  где
работают двадцать  пять  девушек!  Снова  прилично  одеваться!  Сидеть  за
служебной конторкой в углу у окна, откуда открывается  прекрасный  вид  на
реку! - и, наконец, после двух месяцев тяжелой  работы  в  жалком  подвале
чувствовать себя довольно значительной особой на этой огромной фабрике.  И
так как он - родственник Грифитсов и к тому же получил повышение, Уигэм  и
Лигет время от времени  заходят  к  нему  и  любезно  дают  ему  советы  и
указания. И некоторые  заведующие  других  отделений  и  даже  кое-кто  из
главной  конторы  -  ревизор  или  агент   по   рекламе,   проходя   мимо,
задерживаются, чтобы с ним  поздороваться.  Теперь,  когда  он  достаточно
освоился с новой работой, у него есть время осмотреться, узнать кое-что  о
фабрике в целом, о  производственных  процессах  и  снабжении.  Он  узнал,
откуда берется это огромное количество полотна и  бумажной  ткани;  узнал,
что   этажом   выше,   в   огромном   закройном   цехе,   сотни    опытных
высокооплачиваемых закройщиков выкраивают из этой ткани воротнички; узнал,
что на фабрике есть особое бюро по найму рабочих  и  служащих,  есть  свой
врач и своя больница, есть в  главном  здании  своя  столовая,  где  могут
обедать одни только  служащие  фабрики,  -  теперь  и  Клайд,  в  качестве
начальника отделения, мог бы завтракать здесь, если бы захотел и  если  бы
решился тратить на это деньги. Скоро он  узнал  также,  что  в  нескольких
милях  от  Ликурга,  на  берегу  реки  Могаук,  вблизи  поселка  Вантроуп,
находится клуб для служащих ликургских фабрик; членами этого клуба состоят
почти все начальники цехов окрестных фабрик, - но, увы, хозяева "Грифитс и
Кь" относятся неодобрительно к общению своих служащих со служащими  других
компаний - и мало кто решается пренебречь их  неодобрением.  Впрочем,  как
сказал однажды Лигет, Клайд - член семейства Грифитс -  вероятно,  мог  бы
записаться в клуб. Но помня о строгих  наставлениях  Гилберта  и  о  своих
высоких родственных связях, Клайд решил,  что  самое  лучшее  -  держаться
подальше от всех. И вот, неизменно любезный и приветливый  с  окружающими,
он все же оказался теперь гораздо более одиноким,  чем  мог  бы  быть  при
других условиях; избегая Дилларда и ему подобных, он после работы  одиноко
сидел у себя в комнате, а в  субботу  и  воскресенье  вечерами  бродил  по
улицам и бульварам Ликурга или соседних  городов.  Думая,  что  это  будет
приятно его дяде и двоюродному брату и поднимет его в их мнении,  он  даже
начал посещать пресвитерианскую церковь, которую, как он  узнал,  посещали
обычно Грифитсы. Однако он ни разу не встретил их там, потому что  с  июня
до сентября они проводили субботы и  воскресенья  на  Лесном  озере,  куда
обычно перебиралось на лето все высшее общество Ликурга.
   В сущности, летом вся светская жизнь в Ликурге замирала. В самом городе
в это время не происходило ничего интересного; а несколько раньше, в  мае,
все было по-другому. Клайд читал в местных газетах, а  иногда  и  наблюдал
издали, как развлекаются Грифитсы и их друзья: состоялся выпускной вечер и
бал в школе Снедекер, где училась  Белла;  потом  были  устроены  танцы  у
Грифитсов: над площадкой перед их домом был натянут полосатый тент,  и  на
деревьях развешаны китайские фонарики. Клайд случайно  увидел  это,  когда
вечером, бродя в одиночестве по городу, дошел до их особняка. И снова он с
жадным любопытством стал думать о Грифитсах, об их высоком положении  и  о
своем родстве с ними. Но Грифитсы, удобно устроив его на незначительной  и
нетрудной должности,  забыли  и  думать  о  нем.  Ему  теперь  неплохо,  а
когда-нибудь после они, может быть, и пожелают снова его увидеть.
   Спустя некоторое время он прочел в ликургской  газете  "Стар",  что  20
июня состоится традиционный праздник  цветов  и  автомобильные  состязания
между соседними городами (Фондой, Гловерсвилом, Амстердамом и Скенэктеди);
в этом году праздник состоится в Ликурге,  и  это  будет,  писала  "Стар",
последнее значительное событие в светской  жизни  города  перед  ежегодным
переселением на озера и в горы всех тех, кто имеет  возможность  уехать  в
такие места. В числе участников состязания, которые должны защищать  честь
славного  города  Ликурга,  были  упомянуты  Белла,  Бертина,  Сондра   и,
разумеется, Гилберт. Так как этот праздник пришелся на субботу,  то  Клайд
(он был в своем лучшем костюме, но при этом старался остаться незамеченным
в толпе зрителей) снова увидел девушку, Пленившую его с  первого  взгляда.
Она плыла в челне на волнах  белых  роз,  держа  в  руках  весло,  обвитое
желтыми нарциссами, -  все  это  изображало  какую-то  индейскую  легенду,
связанную с рекой Могаук. В волосах  Сондры,  убранных,  как  у  индианки,
красовалось желтое перо; она была так  хороша,  что  не  только  завоевала
приз,  но  и  вторично  поразила  воображение  Клайда.  Что   за   счастье
принадлежать к такому обществу!
   Затем Клайд увидел Гилберта в сопровождении очень красивой девушки:  он
правил одной из четырех машин, представлявших четыре времени года.  Машина
Гилберта изображала зиму, и девушка, закутанная в горностаи, стояла  среди
сплошной массы белых роз, заменявших снег. Следом шла другая  машина,  где
Белла Грифитс олицетворяла весну; задрапированную в прозрачные  ткани,  ее
наполовину скрывал водопад темных  фиалок.  Эффект  был  поразительный,  и
Клайдом овладели сладостные, но  и  мучительные  мечты  о  любви,  юности,
любовных приключениях. В конце концов, быть может, напрасно он расстался с
Ритой...
   А между тем жизнь Клайда шла по-прежнему, только  у  него  теперь  было
больше времени предаваться своим мыслям. Когда ему повысили жалованье,  он
прежде всего подумал о  том,  чтобы  найти  себе  комнату  в  каком-нибудь
частном доме, хотя бы и дальше от фабрики, но на лучшей улице. Переехав от
миссис Каппи, он окончательно расстанется  с  Диллардом.  И,  кроме  того,
теперь, когда его повысили в должности, может случиться, что кто-нибудь из
приближенных Сэмюэла Грифитса или Гилберта зайдет к нему по делу. Что  они
скажут, если увидят, в какой комнатушке он живет?
   И через десять дней  после  нового  назначения  ему  удалось  благодаря
своему звучному  имени  получить  комнату  в  одном  из  лучших  домов  на
Джефферсон-авеню  -  улице,  которая  шла  параллельно   Уикиги-авеню   на
расстоянии всего нескольких кварталов. Дом принадлежал вдове  управляющего
одной фабрики; ей приходилось сдавать  две  комнаты,  чтобы  справиться  с
расходами по дому, которые превышали ее скромные средства.  Миссис  Пейтон
давно жила в Ликурге, много  слышала  о  Грифитсах  и  сразу  же  заметила
сходство Клайда с Гилбертом. Очень  заинтересованная  им  и  его  приятной
внешностью, она предложила ему прекрасную комнату всего за пять долларов в
неделю, и он тотчас согласился.
   Шла своим чередом и его работа на фабрике; но хотя Клайд  твердо  решил
не обращать внимания на подчиненных ему работниц, ему не всегда  удавалось
сосредоточиться  на  своих  механически  однообразных  обязанностях  и  не
замечать всех этих девушек, тем более, что некоторые  из  них  были  очень
хорошенькие. Стояло жаркое лето - конец июня. К  двум-трем  часам  дня  на
фабрике все уставали от бесконечного  однообразия  работы,  и  тогда  всех
охватывала слабость, какая-то почти чувственная истома. Тут  были  молодые
женщины и девушки всех типов, с самыми характерами и настроениями,  и  все
они, лишенные мужского общества, досуга, каких-либо развлечений,  были,  в
сущности, заперты здесь наедине с Клайдом. Воздух в помещении почти всегда
был душный и расслабляющий, а  за  раскрытыми  огромными  окнами  виднелся
Могаук, сверкающий мелкой рябью; берега его зеленым ковром устилала трава,
кое-где росли группы тенистых деревьев. Казалось, все говорило о радостях,
которые ждут тех, кто бродит по этим берегам. А так как работа была  чисто
механическая, то девушки могли размышлять о разных приятных вещах; большей
частью они думали о себе и о том, что они стали бы делать, если бы не были
прикованы к этой работе.
   Нередко их живое и пылкое воображение устремлялось на ближайший объект.
А кроме Клайда, они здесь почти не видели мужчин; притом в эти летние  дни
он появлялся в лучшем своем костюме, - и невольно девушки  сосредоточивали
свое внимание на нем. Их головы были полны фантастических представлений  о
том, в каких он отношениях с Грифитсами и с подобными им людьми, где и как
живет, какими девушками интересуется. В свою очередь, и Клайд,  когда  его
не слишком угнетало воспоминание  о  наставлениях  Гилберта,  склонен  был
помечтать об этих девушках, особенно о некоторых из  них,  -  и  это  были
почти чувственные мечты. Вопреки  всем  пожеланиям  "Компании  Грифитс"  и
несмотря на  разрыв  с  Ритой,  а  может  быть,  именно  из-за  этого,  он
постепенно заинтересовался тремя работницами. Они были не слишком  набожны
и нравственны, любили удовольствия и находили Клайда очень  красивым.  Вот
каково было это трио.
   Руза Никофорич, американка русского происхождения,  рослая  чувственная
блондинка с влажными темными глазами, вздернутым толстым  носом  и  пухлым
подбородком, сильно увлеклась Клайдом. Но он всегда держался  так  строго,
что она даже самой себе не смела признаться в этом увлечении. Клайд, с его
гладко причесанными на пробор  волосами,  в  светлой  в  полоску  рубашке,
рукава которой он  из-за  жары  засучивал  до  локтей,  казался  ей  почти
сверхъестественно красивым. Она  восхищалась  его  начищенными  до  блеска
коричневыми  ботинками,  черным  кожаным  поясом  со  сверкающей  пряжкой,
свободно и изящно завязанным галстуком.
   Была еще Марта Бордалу, крепкая, живая француженка  из  Канады,  хорошо
сложенная, хотя, пожалуй, слишком полная; у нее были  медно-рыжие  волосы,
зеленовато-серые глаза, полные, розовые щеки  и  маленькие,  пухлые  руки.
Невежественная и распущенная, она была бы в восторге, если бы Клайд пришел
к ней хоть на  час.  При  этом,  необузданная  и  хищная  по  натуре,  она
ненавидела всех, кого подозревала в нежных чувствах к Клайду, и потому  не
выносила Рузу Никофорич. Она  видела,  что  Руза  пыталась  задеть  Клайда
локтем или прислониться к нему, когда он подходил ближе.  Между  тем  сама
она пускала в ход все известные ей уловки: расстегивала  блузку  так,  что
видна была грудь, во время работы вздергивала юбку чуть не  до  колен,  до
плеч открывала полные, круглые руки, стараясь показать Клайду, что на  нее
стоит потратить время. Ее лукавые вздохи и  томные  взгляды,  которые  она
бросала на Клайда, когда тот оказывался поблизости, заставили Рузу однажды
воскликнуть: "Вот французская кошка! Станет он смотреть на нее!" Руза  так
ревновала, что ей ужасно хотелось ударить Марту.
   И, наконец, веселая  толстуха  Флора  Брандт,  типичная  американка  из
низов, с вульгарным, но  миловидным  лицом;  у  нее  были  черные  волосы,
влажные  черные  глаза,  затененные  густыми  ресницами,  вздернутый  нос,
большой чувственный, но красивый рот и крупное, сильное и все же по-своему
грациозное тело. Она изо дня в день смотрела на Клайда  взглядом,  который
говорил: "Как! Я не нравлюсь тебе? Да как ты можешь меня  не  замечать?  А
ведь многие парни были бы в восторге, если бы им так повезло..."
   И, глядя на этих трех работниц, Клайд постепенно стал думать,  что  они
совсем не похожи  на  других  девушек:  они  проще,  не  так  сдержанны  и
осторожны, не так связаны условностями в выборе знакомств, - а потому  он,
пожалуй, мог бы, не  опасаясь  впоследствии  разоблачения  с  их  стороны,
позабавиться с одной из них - и даже со всеми тремя по очереди,  если  его
интерес к ним под конец зашел бы так далеко. И все осталось  бы  в  тайне,
особенно если заранее дать им понять, что он оказывает им великую милость,
удостаивая их хотя бы взглядом. Уж конечно, насколько можно судить  по  их
поведению, они охотно вознаградят его и многое  разрешат,  и  не  будут  в
обиде, если он,  чтобы  сохранить  свое  место  на  фабрике,  потом  снова
перестанет их замечать. Но он  дал  слово  Гилберту  Грифитсу  и  пока  не
собирался его нарушать. Все это были только мимолетные мысли,  возникавшие
потому, что Клайд "казался в слишком трудном положении. По натуре  он  был
крайне чувствителен к женской красоте, всегда готов  вспыхнуть,  увлечься.
Нелегко ему было противиться  голосу  пола.  И  заигрывания  этих  девушек
порою, конечно, искушали его, особенно в эти  жаркие,  томительные  летние
дни, когда ему некуда было пойти и не с кем поговорить.  Временами  он  не
мог удержаться, чтобы не подойти к тем девушкам, которые  с  ним  особенно
кокетничали, впрочем, встречая их взгляды и замечая плохо  замаскированные
подчас попытки прикоснуться к  нему,  он  сохранял  непринужденный  вид  и
поистине удивительное при его характере напускное равнодушие.
   В это время на фабрику поступило очень много заказов, и Уигэм  и  Лигет
посоветовали Клайду взять дополнительно несколько девушек "на пробу": речь
шла о еще не обученных работницах, которые  соглашались  на  очень  низкую
плату, поскольку, работая сдельно и не освоившись с техникой производства,
они были не в состоянии  зарабатывать  больше.  В  отдел  найма  постоянно
приходили люди, желавшие получить работу; в период затишья  им  отказывали
или просто вывешивали объявления: "Рабочая сила не нужна".
   Так как Клайд все еще был сравнительно новичком в этом деле  и  ему  до
сих пор не приходилось кого-либо нанимать или рассчитывать, Уигэм и  Лигет
решили посылать ему только тех девушек,  которых  предварительно  проверит
сам Лигет; Лигету нужны были также добавочные швеи, и когда среди девушек,
присланных к нему из отдела найма, он находил подходящих для штамповочной,
то направлял  их  к  Клайду  на  испытание.  Лигет  заранее  объяснил  ему
установленный для этих случаев порядок: при найме и  увольнении  временных
работниц новеньким, как бы они хорошо ни работали, нельзя  давать  понять,
что ими довольны, пока не выяснится окончательно,  на  что  они  способны.
Надо держать их в уверенности, что они работают только  удовлетворительно,
так как иначе из них  не  получится  хороших  сдельных  работниц,  которые
постоянно стремились бы достигнуть наилучших результатов. В период,  когда
фабрика перегружена заказами, можно нанять таким  образом  сколько  угодно
девушек, а когда надобность минет, можно так же спокойно их рассчитать,  -
разве  что  какая-нибудь  из  них  окажется  особенно  быстрой  и   ловкой
работницей: такую всегда желательно сохранить на фабрике; для этого  можно
уволить  какую-нибудь  работницу  похуже  или  перевести  кого-нибудь   из
постоянных служащих на другую работу, чтобы дать место новому, усердному и
энергичному человеку.
   На другой день после того, как было вывешено объявление, что на фабрике
нужны работницы, Лигет в разное время привел  к  Клайду  четырех  девушек,
каждый раз поясняя: "Вот мисс Тиндэл, - может быть, подойдет. Поставьте ее
на испытание", или: "Посмотрите, может быть, эта девушка справится у вас с
работой". Клайд задавал им обычные вопросы о том, где они работали раньше,
какую именно исполняли работу, живут  ли  они  здесь  с  семьей  или  одни
(фабрика неохотно принимала одиноких девушек), объяснял, что  представляет
собой работа в штамповочной и как она оплачивается;  затем  подзывал  мисс
Тодд, и та вела девушке в  гардеробную,  указывала  каждой  шкафчик,  куда
можно повесить пальто, а потом подводила к рабочему столу и объясняла, что
нужно делать. В дальнейшем Клайд и мисс Тодд должны были определить, стоит
ли оставить ту или другую девушку на работе.
   До сих пор, если не  считать  тех  трех  девушек,  которые  определенно
привлекали  его,  Клайду  совсем  не  нравились   здешние   работницы.   В
большинстве они были неуклюжи и туповаты, и Клайд  подумывал  о  том,  что
надо бы нанять хоть  несколько  хорошеньких.  Почему  бы  нет?  Неужели  в
Ликурге нет ни одной красивой работницы? А у всех  этих  штамповщиц  такие
широкие лица, большие, толстые руки и ноги! Многие работницы -  польки  по
происхождению, дочери польских эмигрантов, живущих в трущобах к северу  от
фабрики, - даже говорят неправильно. Наверно, у них и мыслей никаких нет -
разве лишь о том, чтобы найти себе "парнишку" и ходить с ним  на  танцы...
Американки, как  заметил  Клайд,  были  другого  типа,  -  более  нервные,
худощавые, и держались они в большинстве  чопорно  и  сдержанно:  расовые,
моральные и религиозные предрассудки не позволяли им,  видимо,  сближаться
ни с другими девушками, ни с кем-либо из мужчин.
   Но среди новых работниц, взятых  на  испытание  в  эти  последние  дни,
появилась одна, которая  заинтересовала  Клайда  больше  всех  девушек  на
фабрике. Она сразу показалась ему умнее  и  милее  всех  остальных,  более
одухотворенной; изящно и пропорционально сложенная, она, видимо, физически
была не слабее других. Увидев ее впервые, Клайд  решил,  что  в  ней  есть
какое-то особенное очарование, не свойственное ни одной из этих девушек. В
ней чувствовалась  какая-то  вдумчивость  и  пытливость  и  вместе  с  тем
определенная смелость и решительность и вера в себя  -  черты  человека  с
сильной волей и твердыми убеждениями. Тем не менее она призналась,  что  у
нее нет опыта в подобной работе и она не знает,  сумеет  ли  справиться  с
делом.
   Ее звали Роберта Олден; раньше она работала  на  маленькой  трикотажной
фабрике в городке Трипетс-Милс, в пятидесяти милях к северу от Ликурга. На
ней была далеко не новая  коричневая  шляпка,  низко  надвинутая  на  лоб,
совсем простой костюм,  довольно  поношенные  туфли  на  толстой  подошве.
Небольшое, миловидное лицо с правильными чертами окружал золотистый  ореол
светло-каштановых волос. У нее были очень ясные  серо-голубые  глаза.  Она
казалась деловитой и серьезной и в то же время  такой  веселой,  чистой  и
искренней, так была полна надежды и энергии, что сразу понравилась Клайду,
как и Лигету, который говорил с нею первым. По своему  развитию  она  явно
была выше работниц штамповочной. Во время разговора с нею  Клайда  удивило
ее волнение: она так беспокоилась,  словно  для  нее  было  страшно  важно
поступить сюда.
   Она сказала, что до сих пор жила со своими родителями вблизи маленького
городка Бильца, а теперь живет здесь у  своих  друзей.  Она  говорила  так
откровенно и просто, что Клайд почувствовал симпатию  к  ней  и  решил  ей
помочь. Но при этом он подумал, что она заслуживает лучшего, чем работа  в
штамповочной. У нее такие умные большие голубые глаза, а рот и нос, уши  и
руки такие маленькие и милые, любо посмотреть.
   - Значит, вы будете жить в Ликурге,  если  получите  у  нас  работу?  -
сказал он просто для того, чтобы еще немного поговорить с нею.
   - Да, - ответила она, открыто и прямо глядя на него.
   - Стало быть, как вас зовут? - Клайд раскрыл блокнот.
   - Роберта Олден.
   - Ваш здешний адрес?
   - Тэйлор-стрит, двести двадцать восемь.
   - Я даже не знаю, где это, - заметил Клайд: ему нравилось разговаривать
с ней. - Знаете, я тоже недавно в Ликурге. - Он сам удивился,  почему  ему
вздумалось сразу же заговорить с нею о себе. Потом прибавил:  -  Не  знаю,
все ли вам  объяснил  мистер  Лигет.  У  нас  тут  сдельная  работа,  надо
штемпелевать воротнички. Пойдемте, я вам  покажу.  -  И  он  провел  ее  к
ближайшему столу, за которым работали штамповщицы.
   Он дал ей понаблюдать за ними, а затем, не прибегая к помощи мисс Тодд,
взял со стола воротничок и подробно объяснил, что и как надо делать, - все
это еще недавно объясняли ему самому.
   Она  слушала  так  серьезно,  так  напряженно  следила  за  каждым  его
движением, что он даже смутился немного  и  взволновался.  Ее  взгляд  был
странно проницателен и пытлив. Когда Клайд снова повторил, сколько  платят
за  каждую  пачку  воротничков,  и  как   много   вырабатывают   некоторые
штамповщицы, и как мало успевают  другие,  она  захотела  попробовать;  он
подозвал мисс Тодд, и та отвела девушку в гардеробную, чтобы она  повесила
в шкафчик пальто и шляпу. Вскоре она вернулась;  пушистые  светлые  волосы
обрамляли ее лоб, щеки слегка зарумянились, глаза смотрели  внимательно  и
серьезно. По совету мисс  Тодд  она  засучила  рукава,  обнажив  до  локтя
красивые руки. И по первым же ее движениям  Клайд  понял,  что  она  будет
быстрой и аккуратной работницей.  Видно  было,  что  ей  страстно  хочется
получить это место.
   Немного погодя он подошел к ней и стал смотреть, как она один за другим
берет воротнички из лежащей рядом стопки,  ставит  штамп  и  потом  быстро
откладывает их в сторону. Она действительно работала проворно и аккуратно.
И  когда,  обернувшись  на  мгновение,  она  наивно,  но  смело  и  весело
улыбнулась ему, он ответил улыбкой, очень довольный.
   - Ну, я вижу, вы отлично справитесь, - отважился он сказать,  чувствуя,
что она и в самом деле справится.
   Она снова мельком улыбнулась ему,  и  Клайд  невольно  ощутил  глубокое
волнение. Она мгновенно пленила его, но его положение  здесь  и  обещание,
данное Гилберту, обязывали воздерживаться от проявления симпатий  к  своим
подчиненным, даже и к  такой  очаровательной  девушке.  Иначе  нельзя.  Он
должен быть так же осторожен с нею, как и со всеми остальными,  -  но  это
уже казалось ему странным, так сильно его влекло к ней. Она такая милая  и
хорошенькая. И, однако, она всего лишь работница,  -  фабричная  девчонка,
сказал бы Гилберт, - а он, Клайд, ее начальник...  и  все-таки  она  очень
милая и хорошенькая.
   Он поспешно отошел к другим девушкам, принятым в тот же день,  а  затем
попросил мисс Тодд поскорее дать ему отзыв о мисс Олден: он  хочет  знать,
справляется ли она с работой.
   В ту самую минуту, когда он обратился к Роберте и та в ответ улыбнулась
ему, Руза Никофорич, работавшая от нее через два стола, подтолкнула локтем
свою соседку и незаметно, взглядом и легким кивком, показала на  Клайда  и
Роберту. Ее подруга внимательно посмотрела на них. А когда Клайд отошел  и
Роберта вновь принялась за работу, эта девушка наклонилась и шепнула Рузе:
   - Он уже уверен, что она справится! - Она подняла брови и поджала губы.
   И Руза ответила так тихо, что больше никто не мог услышать:
   - Быстро пошло дело! А раньше он и смотреть ни на кого не хотел.
   И обе понимающе улыбнулись, уязвленные выбором Клайда.  Руза  Никофорич
была ревнива.



        13

   Совсем особые причины заставили Роберту Олден искать места  на  фабрике
"Грифитс и Кь", да еще столь скромного. Подобно Клайду, недовольная  своей
семьей и  своей  жизнью,  она  думала  о  собственной  судьбе  с  чувством
глубокого разочарования. У ее отца Тайтуса Олдена была ферма неподалеку от
Бильца - городка в округе Маймико, милях в пятидесяти к северу от Ликурга.
С самого детства Роберта  не  видела  ничего,  кроме  бедности.  Ее  отец,
младший  из  трех  сыновей  Эфраима  Олдена,  такого   же   фермера,   был
неудачником; в сорок восемь лет он жил все в том же доме, который достался
ему от отца и еще тогда был стар и требовал ремонта,  а  теперь  пришел  в
полную ветхость. Дом этот был некогда  прелестным  образцом  превосходного
вкуса,  создавшего  очаровательные  домики  с  остроконечными  крышами   -
украшение небольших городов Новой Англии, но стены его  были  давным-давно
не крашены, недоставало  многих  черепиц  на  крыше  и  каменных  плит  на
дорожке, ведущей от калитки к  дверям,  и  весь  он  теперь  выглядел  так
плачевно, словно готов был сказать со старческим кашлем:  "Да,  плохи  мои
дела!"
   Внутренность дома соответствовала его внешнему  виду.  Полы  и  ступени
лестницы расшатались и отчаянно скрипели; далеко не на всех окнах  уцелели
ставни. Мебель -  и  старинная,  и  более  позднего  происхождения  -  вся
обветшала и была перемешана в неописуемом беспорядке, который, впрочем,  и
нет нужды описывать.
   Родители Роберты были классическими американцами старого  склада  -  из
тех, что отвергают факты  и  чтут  иллюзии.  Тайтус  Олден  был  одним  из
множества людей, которые рождаются, живут и умирают, так ничего и не поняв
в жизни. Они появляются, бредут наугад и исчезают во мгле.  Подобно  своим
двум старшим братьям - людям с  весьма  смутными,  туманными  понятиями  и
представлениями, - Тайтус жил словно  вслепую;  фермером  он  стал  только
потому, что и отец его был фермер. Ферма досталась ему по наследству,  вот
он и жил на ней: оставаться и  кое-как  работать  здесь  было  проще,  чем
искать счастья где-то в другом месте. Он состоял в республиканской партии,
потому что до него республиканцем был его отец и потому что весь их  округ
стоял за республиканцев. Ему и в  голову  не  приходило,  что  может  быть
иначе. Свои политические и религиозные воззрения, все представления о том,
что хорошо и что плохо, он заимствовал от окружающих.  Никогда  ни  одному
члену этой  семьи  не  довелось  прочесть  ни  одной  серьезной,  умной  и
правдивой книги. Но  все  же,  с  точки  зрения  религиозных  и  моральных
условностей, это были превосходные  люди,  честные,  прямые,  почтенные  и
богобоязненные.
   Дочь  таких  родителей,  хоть  и  одаренная  от   природы   качествами,
возвышавшими ее над окружающей средой, не могла  не  быть  в  значительной
мере продуктом этой среды; в ее сознании  отразились  преобладавшие  здесь
религиозные и  нравственные  понятия  -  взгляды  местных  пасторов  и  их
прихожан.  Но  при  этом  она  отличалась  пылким  темпераментом  и  живым
воображением, и уже лет с пятнадцати ею овладела старая,  как  мир,  мечта
всех дочерей Евы от самых безобразных до самых прекрасных: что ее  красота
и обаяние когда-нибудь - и скоро - с колдовской и неодолимой силой поразят
некоего мужчину или мужчин. И хотя все годы детства и юности  ей  пришлось
провести среди тяжкой бедности и лишений,  она  всегда  мечтала  о  чем-то
лучшем. Кто знает, быть может, где-то там, впереди - большой  город  вроде
Олбайи или Утики... и новая, прекрасная жизнь!
   Какие мечты! Когда ей было четырнадцать, пятнадцать, восемнадцать  лет,
она любила выйти весенним утром в фруктовый  сад;  раннее  майское  солнце
зажигало розовые огоньки на каждом старом  дереве,  землю  розовым  ковром
устилали душистые опавшие лепестки, а она стояла, глубоко  дыша,  и  порой
смеялась или вздыхала,  широко  раскрывая  объятия  навстречу  жизни.  Она
живет! Она молода - и перед ней весь мир! Она вспоминает  глаза  и  улыбку
юноши, что живет по соседству, - он случайно проходил мимо и  взглянул  на
нее, и может быть, никогда больше  не  взглянет,  а  все  же  он  пробудил
столько грез в ее душе...
   И, однако, она была очень застенчива,  а  потому  и  необщительна;  она
побаивалась мужчин - особенно заурядных, грубых местных жителей, и они,  в
свою очередь, избегали ее: их отталкивала ее застенчивость и сдержанность,
а ее красота казалась в этих краях слишком утонченной. Правда, шестнадцати
лет она переехала в Бильц и поступила на службу  в  мануфактурный  магазин
Эплмена за пять долларов в неделю и здесь стала встречать  молодых  людей,
которые ей нравились. Но она была слишком невысокого мнения о своей семье,
и ее неопытному глазу казалось, что положение этих юношей  куда  лучше  ее
собственного, а потому они не могут  ею  интересоваться,  -  и  она  своим
поведением сама отпугивала их. Все же она  работала  у  Эплмена  почти  до
девятнадцати лет, все  время  сознавая,  что  ничего  не  может  для  себя
сделать, потому что слишком тесно связана с родными, которые  нуждаются  в
ее помощи.
   А потом произошло событие, которое для этого уголка означало чуть ли не
революцию. Так как в этой сугубо земледельческой местности был очень дешев
труд, то в городке Трипетс-Милс открылась маленькая трикотажная фабрика. И
хотя Роберта, следуя общепринятым здесь  понятиям  и  нормам,  воображала,
будто такого рода труд ниже ее достоинства, все же  ее  соблазнили  слухи,
что  на  фабрике  хорошо  платят.  Итак,  она  переехала  в  Трипетс-Милс,
поселилась там у одной знакомой, жившей раньше в Бильце, и каждую  субботу
приезжала домой; она мечтала скопить немного  денег,  чтобы  затем  пройти
курс в  коммерческой  школе  где-нибудь  в  Ликурге  или  Гомере,  изучить
счетоводство или стенографию, словом - занятие, которое откроет перед  нею
какое-то лучшее будущее.
   В этих мечтах и  попытках  отложить  немного  денег  прошло  два  года.
Роберта зарабатывала все больше (под конец двенадцать долларов в  неделю),
но ее родные во многом нуждались, а ей хотелось по  возможности  уменьшить
их лишения, от которых она сама так  страдала,  и  потому  почти  весь  ее
заработок уходил на семью.
   Здесь, как и в Бильце, большинство молодых людей, которые были ближе ей
по развитию и по характеру, смотрели на фабричных работниц свысока, словно
на существа второго сорта.  И  хотя  Роберта  отнюдь  не  была  работницей
обычного типа, все же, постоянно общаясь с этими девушками, она усвоила их
психологию, их пренебрежение к самим себе.  Именно  тогда  она  прониклась
убеждением,  что  никто  из  молодых  людей,  которые  ей   нравятся,   не
заинтересуется ею, а если и заинтересуется, то уж, во всяком случае, не  с
серьезными намерениями.
   Два события заставили ее всерьез задуматься не только о браке, но  и  о
будущем вообще, независимо от того, выйдет ли она замуж. Ее двадцатилетняя
сестра Агнесса (она была тремя  годами  моложе  Роберты)  вновь  встретила
недавно молодого учителя, который преподавал раньше в школе по соседству с
фермой Олденов; теперь он пришелся ей больше по  вкусу,  чем  во  времена,
когда она была школьницей, и она решила выйти за  него  замуж.  И  Роберта
поняла, что если она тоже не выйдет в ближайшее  время  замуж,  ее  станут
считать  старой  девой,  а  пока  она  раздумывала  об  этом,  фабрика   в
Трипетс-Милс внезапно и окончательно  закрылась,  и  Роберта  вернулась  в
Бильц, чтобы помогать матери  по  хозяйству,  а  заодно  помочь  сестре  в
приготовлениях к свадьбе.
   Но тут произошло  еще  и  третье  событие,  изменившее  планы  и  мечты
Роберты. Грейс Марр, девушка, которую она знала по Трипетс-Милс, уехала  в
Ликург, через несколько недель устроилась там на фабрике  Финчли  и  стала
зарабатывать пятнадцать долларов в неделю. Она  написала  Роберте,  что  в
Ликурге можно получить работу - фабрика "Грифитс и Кь", мимо  которой  она
проходит  каждый  день,  вывесила  объявление  "Требуются  работницы".  Из
расспросов выяснилось, что там девушкам на первых порах платят девять  или
десять долларов, но быстро обучают какой-нибудь  специальности,  и  тогда,
работая сдельно, можно заработать от четырнадцати до шестнадцати  долларов
в неделю, смотря по способностям. На стол и на комнату нужно  только  семь
долларов, и  Грейс  разумно  предлагала  Роберте,  к  которой  была  очень
привязана, приехать и поселиться с ней вместе.
   Роберта к этому времени почувствовала, что жизнь на ферме стала для нее
невыносима, надо  как-то  устраивать  свою  судьбу;  в  конце  концов  она
уговорила мать отпустить ее,  -  ведь,  работая  на  фабрике,  она  сумеет
помогать семье.
   Поселившись в Ликурге и получив место под начальством  Клайда,  Роберта
под  влиянием  такой   огромной   перемены   испытала   короткую   вспышку
эгоистической радости; но очень скоро оказалось, что вся ее жизнь здесь  -
и материальное положение и круг знакомств - так же скудны, как в Бильце  и
Трипетс-Милс. Правда, к  ней  была  искренне  привязана  Грейс  Марр:  эта
бесцветная  девушка  надеялась,  что  красивая  и  веселая  Роберта   (чья
веселость была несколько наигранной) внесет в ее жизнь  то,  чего  ей  так
недоставало, - оживление и дружбу; но среда,  в  которой  оказалась  здесь
Роберта, не отличалась  ни  большим  разнообразием,  ни  большей  свободой
мысли, чем та, из которой она вышла.
   Начать с того, что Ньютоны - сестра и зять Грейс, у которых она жила, -
люди, несомненно, добрые,  были  все  же  самыми  заурядными  рабочими  из
маленького  провинциального  городка,  даже  еще  более   религиозными   и
ограниченными, чем те, с  кем  Роберта  постоянно  сталкивалась  раньше  в
Бильце и в Трипетс-Милс. Джордж Ньютон - это всякому бросалось в  глаза  -
был славный малый, отнюдь не чувствительный и не  романтик.  Свои  дела  и
планы на будущее он ставил превыше всего на свете. Он  служил  на  фабрике
Крэнстонов и откладывал из своего  заработка  все,  что  мог,  рассчитывая
скопить денег и открыть когда-нибудь собственное  дело.  Ради  этой  цели,
чтобы как-то пополнить свои скудные сбережения, чета Ньютонов решила снять
старый дом на Тэйлор-стрит, где можно было сдавать несколько  комнат;  это
приносило кое-какой доход и  даже  позволяло  сносно  кормить  и  семью  и
пятерых постояльцев - а собственный труд и хлопоты,  связанные  со  сдачей
комнат, Ньютоны не ставили ни во что. Жена Ньютона Мэри да  и  сама  Грейс
Марр принадлежали к очень  распространенному  типу  женщин,  чьи  интересы
ограничены самыми  узкими  рамками:  они  вполне  удовлетворены,  если  им
удалось  создать  свой  маленький  семейный   очаг,   заслужить   уважение
незначительных, ограниченных соседей, и смотрят на жизнь и на людей сквозь
призму чисто сектантских верований.
   Поселившись у Ньютонов, Роберта скоро убедилась, что если  не  во  всем
Ликурге,  то  по  крайней  мере  в  этой  семье  царят  та  же  узость   и
ограниченность, как и во многих знакомых ей семьях в Бильце.  Есть  рамки,
которые, по мнению Ньютонов и им подобных,  необходимо  строго  соблюдать.
Нарушение их ни к чему хорошему не ведет. Если ты  работаешь  на  фабрике,
тебе  следует  полностью  приспособиться  к  жизни   и   обычаям   лучшей,
добропорядочной  части  фабричных  рабочих...  Итак,  поселившись   здесь,
Роберта каждое утро в обществе Грейс и других постояльцев - двух  работниц
с фабрики Крэнстона и молодого монтера с городской электростанции - наспех
глотала в столовой Ньютонов весьма посредственный завтрак и тотчас,  выйдя
на улицу, присоединялась к нескончаемой процессии, которая день за днем  в
этот час направлялась за реку, в фабричный район. Едва  переступив  порог,
она  неизменно  попадала  в  поток  рабочих  и  работниц  примерно  своего
возраста, не говоря уже о  множестве  пожилых,  изможденных  женщин,  куда
больше похожих на привидения, чем на живые существа; они выходили из  всех
соседних домов, из всех близлежащих  улиц.  Ближе  к  Сентрал-авеню  толпа
густела, так как со всех сторон в нее вливались новые  людские  потоки,  и
всегда в этой толпе находились охотники  завести  знакомство  с  девушками
покрасивее; Роберта замечала их взгляды и понимала, что  они  ищут  легких
развлечений,  чтобы  не  сказать  хуже.  А  иные  девушки,  -  далеко   не
отличавшиеся  строгостью  нрава,  присущей  тем,  кого  она  встречала  до
Ликурга, - отвечали на заигрыванье хихиканьем и  глупыми  улыбками.  Какой
стыд!
   А вечером, когда кончалась работа на фабриках, такая же толпа пускалась
в обратный путь через мост у вокзала. И таково было воспитание  Роберты  и
усвоенная ею мораль, что, несмотря на  свою  красоту,  решительный  вид  и
пылкий нрав, она оставалась одинокой и никем  не  замеченной.  А  как  это
грустно, когда  все  вокруг  веселы,  а  ты  живешь  одиноко!  Она  всегда
возвращалась домой в седьмом  часу,  а  после  обеда  просто  нечего  было
делать: нередко они с Грейс шли куда-нибудь в кино;  иногда  Роберта  даже
заставляла себя пойти вместе с Грейс  и  Ньютонами  на  собраний  прихожан
методистской церкви.
   И все же, войдя в эту семью и работая у Клайда, она радовалась перемене
в своей жизни.  Какой  большой  город!  Как  красива  Сентрал-авеню  с  ее
магазинами и кинематографом! И эти огромные фабрики! И  мистер  Грифитс  -
такой молодой, красивый, улыбающийся... И она ему нравится.



        14

   Клайд  тоже  волновался  при  встрече  с  Робертой.  Отношения  его   с
Диллардом, Ритой и Зеллой оборвались, приглашение в дом Грифитсов, где ему
удалось лишь мельком увидеть настоящих светских девушек  -  Беллу,  Сондру
Финчли  и  Бертину  Крэнстон,  -  было,  видимо,  случайным  и  не   имело
последствий, и теперь он чувствовал себя очень одиноким. Ах,  этот  высший
свет! Но Клайду явно закрыт доступ туда. А между тем в тщеславной  надежде
на это он порвал все другие знакомства. Для чего он  это  сделал?  Никогда
еще он не был так одинок. Общество миссис Пейтон!  Только  и  остается  по
дороге на работу или с работы перекинуться иной раз  ничего  не  значащими
приветливыми словами с каким-нибудь владельцем магазина на  Сентрал-авеню,
если тому заблагорассудится его окликнуть, или раскланяться  с  кем-нибудь
из работниц; но они его не интересовали, да он и не решался  познакомиться
с ними поближе. Но ведь это все  равно  что  ничего!  Да,  но  зато  он  -
Грифитс,  и  уже  по  одному  этому  вправе  рассчитывать  на  уважение  и
почтительность всех этих людей. Ну и неразбериха! Что же делать?
   Тем временем Роберта Олден немного привыкла к новой  обстановке,  лучше
поняла, каково положение Клайда на фабрике  и  какой  он  привлекательный,
заметила и его робкое, но все же несомненное внимание к ней, - и начала  с
тревогой думать о будущем. Живя в семье Ньютонов, она поняла, что принятые
в Ликурге нормы поведения, видимо, раз и навсегда запрещают  ей  проявлять
какой-либо интерес к Клайду или  к  кому  бы  то  ни  было  из  фабричного
начальства: по местным понятиям, работница  не  имеет  права  влюбиться  в
начальника или допустить,  чтобы  начальник  увлекся  ею.  Богобоязненные,
порядочные и скромные девушки не позволяют себе этого. Она вскоре  поняла,
что граница, разделяющая в Ликурге бедных и богатых, столь  резка,  словно
одни отделены от других взмахом ножа или высокой стеной. Было и  еще  одно
"табу", касавшееся работниц и рабочих из иммигрантских семей:  все  они  -
неамериканцы, а значит, невежественны, безнравственны, люди низшей породы!
С ними ни в коем случае нельзя иметь ничего общего!
   Роберта узнала также, что  в  том  мелкобуржуазном  кругу,  к  которому
принадлежала  она  сама  и  ее  друзья,  в  среде  религиозной  и   строго
нравственной,  -  такие  развлечения,  как  танцы,  прогулки  по   улицам,
посещение кино, тоже под запретом.  А  она  как  раз  в  это  время  стала
интересоваться танцами. Хуже того: молодые люди и девушки - прихожане  той
церкви, которую начали  посещать  Роберта  и  Грейс,  -  не  склонны  были
относиться к ним, как к равным; все  это  была  молодежь  из  сравнительно
более зажиточных семей - старожилов Ликурга.  Роберта  и  Грейс  некоторое
время посещали церковные богослужения и собрания, но жизнь их от этого  не
изменилась: они были безупречны, и их допускали  в  это  общество,  но  не
приглашали в  гости  и  на  вечера,  и  они  не  участвовали  ни  в  каких
развлечениях, доступных другим прихожанам, занимавшим лучшее положение.
   Встретив Клайда, Роберта увлеклась  им  и  притом  вообразила,  что  он
принадлежит к некоему высшему обществу. И в  душу  ей  проник  тот  же  яд
беспокойного тщеславия, который отравлял и Клайда. Каждый день на  фабрике
она невольно чувствовала на  себе  его  настойчивый,  пытливый  и  все  же
неуверенный взгляд. И  чувствовала  также,  что  он  не  решается  сделать
попытку к сближению, боясь встретить отпор. Уже две  недели  она  работала
здесь, и теперь ей часто хотелось, чтобы он с нею  заговорил,  чтобы  стал
предприимчивее, но она тут же пугалась: нет, он не должен  приближаться  к
ней. Это ужасно!  Невозможно!  Другие  девушки  сразу  заметят.  Они  явно
считают, что он слишком хорош для них и слишком  им  чужд,  -  а  если  он
станет относиться к ней иначе, чем ко всем остальным,  они  истолкуют  это
по-своему.  Роберта  знала  -  эти  девушки  найдут  всему   только   одно
объяснение: решат, что она распутная.
   А Клайд слишком хорошо помнил правила, о которых говорил  ему  Гилберт.
До сих пор, строго соблюдая их, Клайд  держался  так,  словно  не  замечал
девушек и ни одной из них  не  оказывал  предпочтения,  но  теперь,  когда
появилась Роберта, он часто, почти бессознательно, подходил к ее  столу  и
смотрел, как быстро и ловко она работает. Как он и ожидал,  она  оказалась
хорошей,  толковой  работницей,  очень  скоро,  без  чьих-либо  советов  и
наставлений, сама поняла все хитрости и приемы работы и стала зарабатывать
не меньше других - пятнадцать долларов в неделю.  И  по  ней  всегда  было
видно, что работа здесь для нее - удовольствие, счастье и  что  ее  радует
малейший знак внимания со стороны Клайда.
   Она казалась ему утонченной, совсем непохожей на других,  и  он  с  тем
большим удивлением заметил в ее поведении вспышки своеобразной  веселости,
не только эмоциональной, но на особый, поэтический лад  даже  чувственной.
Несмотря  на  свою  сдержанность,  она  была  в  дружеских  отношениях   с
девушками-иммигрантками, так  непохожими  на  нее,  и,  видимо,  прекрасно
находила с ними общий язык. Прислушиваясь к ее разговорам о работе с Леной
Шликт, Одой Петканас, Анжеликой Питти и другими девушками, которые  быстро
стали заговаривать с нею, Клайд решил, что она  далеко  не  так  строга  и
надменна, как остальные американки. Но и они, видимо, относились к  ней  с
уважением.
   Как-то в полуденный перерыв, вернувшись из столовой раньше обычного, он
увидел, что Роберта, несколько  девушек-иммигранток  и  четыре  американки
окружили  польку  Марию;  эта  бойкая,  развязная  особа  довольно  громко
рассказывала, как парень, с которым она познакомилась накануне, подарил ей
бисерную сумочку и с какой целью.
   - Он хочет, чтоб я взяла эту вещичку и стала его  милкой,  -  хвастливо
объявила  она,  размахивая   сумочкой   перед   глазами   заинтересованных
слушательниц. - Надо об этом подумать. А славная  сумочка,  верно?  -  Она
подняла ее и повертела  во  все  стороны,  затем  прибавила  вызывающе,  с
напускной серьезностью махнув сумочкой в сторону Роберты: - Как мне  быть,
скажи? Взять сумку и стать его милкой или  отдать  ее  назад?  Мне  ужасно
нравится эта сумка, ей-богу!
   Клайд ожидал, что, в полном соответствии с  правилами,  в  которых  она
воспитывалась, Роберта возмутится. Ничуть не бывало! Судя по ее лицу,  она
просто от души забавлялась.
   - Все зависит от того, красивый ли он, Мария, -  ответила  она,  весело
улыбаясь. - Если он очень славный, я бы немножко поводила его  за  нос,  а
пока что подержала бы сумочку у себя.
   - Но  он  не  хочет  ждать,  -  лукаво  заявила  Мария,  явно  сознавая
пикантность положения (при этом она  подмигнула  Клайду,  который  подошел
ближе). - Я должна сегодня же стать его милкой, не то придется отдать  ему
сумочку, а сама я никогда не смогу купить такую шикарную сумку!  -  Она  с
лукавым и озорным видом смотрела на сумочку, комически наморщив нос. - Как
же мне быть?
   "Пожалуй, это слишком  для  такой  скромной  провинциалочки,  как  мисс
Олден. Это ей не понравится", - подумал Клайд.
   Но Роберта оказалась на высоте: она притворилась встревоженной.
   - Ох, трудно тебе приходится, - сказала она. - Не представляю,  что  ты
будешь делать!
   Она  широко  раскрыла   глаза   и   изобразила   на   лице   величайшую
озабоченность. Клайд видел, что она только играет, но играет превосходно.
   И тут кудрявая голландка Лена заявила:
   - Ей-богу, я возьму сумку и парня тоже, если он тебе не нужен. Где  его
найти? У меня сейчас нет милого.
   Она протянула руку, словно собираясь взять у Марии сумочку; та столь же
поспешно отступила, и почти все девушки, которые слышали все это и от души
потешались над грубой шуткой, завизжали от восторга. Даже  Роберта  громко
засмеялась, и Клайду это было приятно: ему нравился грубый юмор, пока дело
ограничивалось невинной забавой.
   Когда послышался гудок и в соседнем помещении зажужжали  сотни  швейных
машин, он услышал, как Роберта сказала:
   - Пожалуй, ты права, Лена. Хорошего человека встречаешь не каждый день.
   Ее глубокие глаза блестели, соблазнительные губы раскрылись  в  улыбке.
Клайд понимал, что она поддразнивает и шутит, а  не  говорит  всерьез,  но
чувствовал также, что она совсем не такая ограниченная, как  он  опасался.
Оказывается,  она  и  человечная,  и   веселая,   и   снисходительная,   и
добродушная, и чувство юмора у нее есть. И хотя она бедно  одета  и  ходит
все в той же коричневой шляпке и синем платье, в которых пришла на  работу
в первый день, она красивее всех остальных работниц. И ей незачем  красить
губы и щеки, как это делают девушки-иммигрантки, чьи лица иной раз походят
на расписные пряники. А как хороши ее руки и шея, округлые и изящные, и  с
какой грацией и увлечением она работает, словно это доставляет ей истинное
удовольствие! От напряженной работы в самые жаркие часы у нее  на  верхней
губе, на лбу и на подбородке выступают капельки пота; прервав на мгновение
работу, она вытирает их платком, а Клайду кажется, что они, как жемчужины,
только делают ее еще очаровательнее.
   То были для Клайда удивительные дни. Снова - и в таких условиях, что он
целыми днями мог быть вблизи нее, -  в  его  жизни  появилась  девушка,  о
которой  он  думал,  которой  восхищался  и  к  которой  постепенно   стал
стремиться со всей страстностью, на какую был способен,  -  как  стремился
прежде к Гортензии Бригс, но с более приятным чувством, так как он  видел,
что Роберта гораздо проще, добрее и порядочнее. И хотя на первых порах она
довольно долго казалась (или притворялась) совершенно равнодушной и словно
не замечала его, на самом деле все это с самого начала было неправдой. Она
просто не знала, как себя вести. Он красивый,  думала  она,  руки  у  него
красивые, и мягкие темные волосы, а черные глаза такие грустные и  нежные.
Он привлекателен - даже очень! Настоящий красавец!
   Однажды в отделение зашел  Гилберт  Грифитс  и  заговорил  о  чем-то  с
Клайдом - и поэтому Роберта вообразила, что Клайд  человек  гораздо  более
состоятельный и с лучшим положением в обществе, чем она думала  раньше.  К
тому же, едва появился Гилберт, ее соседка Лена Шликт,  наклонясь  к  ней,
сказала:
   - Это мистер Гилберт Грифитс. Вся  фабрика  принадлежит  его  отцу,  и,
говорят, когда отец умрет, все перейдет к нему. Они двоюродные  братья,  -
прибавила она, кивнув в сторону Клайда. - Очень похожи, правда?
   - Да, очень, - сказала Роберта,  украдкой  рассматривая  обоих  молодых
людей. - Только мне кажется, мистер Клайд красивее, - как по-твоему?
   Ода Петканас, сидевшая по другую сторону Роберты и слышавшая ее  слова,
рассмеялась:
   - Это всем так кажется! И он не такой гордый, как мистер Гилберт.
   - А он тоже богатый? - спросила Роберта, думая о Клайде.
   - Не знаю. Говорят, что нет. - На лице Оды  выразилось  сомнение.  Она,
как и остальные девушки, живо интересовалась Клайдом. - Он прежде  работал
в декатировочной. По-моему, он просто работал  поденно,  как  и  все.  Но,
говорят, он только недавно приехал  сюда,  чтобы  познакомиться  с  делом.
Может быть, он здесь ненадолго.
   Роберта вдруг огорчилась, услышав это; до сих пор она старалась уверить
себя, что не думает о Клайде как о человеке, которого могла  бы  полюбить,
но теперь, представив себе, что он в любой день может неожиданно уехать  и
она никогда больше его не увидит, она почувствовала странное волнение.  Он
такой молодой, красивый, обаятельный. И ведь она ему нравится,  это  ясно.
Нет, об этом не следует думать. И она не должна пытаться ни  взглядом,  ни
движением привлечь его внимание.  Ведь  он  здесь  такая  важная  персона,
настолько выше ее...
   Услыхав о высоких родственных связях  Клайда  и  о  его  предполагаемом
богатстве, верная своим понятиям Роберта решила, что он, конечно, не может
интересоваться ею с серьезными намерениями. Ведь она - бедная работница. А
он - племянник такого богача... Конечно, он не женится на ней. А какие  же
другие отношения могут быть между ними? Нет, осторожность прежде всего.



        15

   В эти дни мысли Клайда о Роберте и его собственном положении в  Ликурге
были путаны и тревожны. Разве Гилберт не предупреждал  его,  чтобы  он  не
заводил никаких знакомств с работницами? С другой стороны, у него все  еще
нет ни знакомых, ни какого-либо положения  в  обществе  и  по-прежнему  он
очень одинок. Правда, поселившись у миссис Пейтон, он оказался  на  лучшей
улице, в лучшем районе, - но, в сущности,  ему  здесь  даже  хуже,  чем  у
миссис Каппи. Там он,  по  крайней  мере,  встречался  с  молодежью  вроде
Дилларда и не скучал бы, если бы позволил себе сблизиться с нею. А  здесь,
кроме брата миссис Пейтон, холостяка  примерно  одних  с  нею  лет,  и  ее
тридцатилетнего сына, болезненного и  замкнутого,  служащего  в  одном  из
ликургских банков, он не видит никого, кто бы мог и  хотел  его  развлечь.
Как и все, с кем ему приходилось встречаться, его  новые  хозяева  думают,
что он не нуждается в их обществе: у него есть родные и знакомые,  и  было
бы некрасиво ему навязываться.
   С другой  стороны,  хотя  Роберта  и  не  принадлежит  к  тому  высшему
обществу, к которому он теперь стремится, она прелестна! Клайда неудержимо
влекло к этой девушке. День за  днем  полное  одиночество,  а  еще  больше
властный инстинкт толкали его к ней; его то и дело  тянуло  посмотреть  на
нее, а ее - на него.  Их  взгляды  на  мгновение  встречались  исподтишка,
напряженные, лихорадочные. И от одного беглого  взгляда,  который  Роберта
бросала на него украдкой, вовсе не желая, чтобы  Клайд  это  заметил,  его
порой охватывали лихорадка и слабость. Какой у нее прелестный рот, большие
ласковые глаза, сияющая и в то же  время  часто  застенчивая  и  боязливая
улыбка! А какие прелестные руки, какая гибкая фигурка,  быстрые  и  ловкие
движения! Если бы подружиться с ней, заговорить, встретиться где-нибудь...
если б только она захотела, а он осмелился!
   Смущение. Страстное  желание.  Долгие  часы  жгучего  томления.  Что  и
говорить,  Клайда  не  только  озадачивали,  но   и   возмущали   нелепые,
ненормальные противоречия, которыми была полна здесь его жизнь: он  одинок
и заброшен, а между тем  все  окружающие  полагают,  что  он  вращается  в
веселом и приятном обществе.
   И чтобы развлечься немного - так, как подобает  ему  в  его  теперешнем
положении, и своим отсутствием  поддержать  общее  заблуждение,  будто  он
приятно проводит время в хорошем обществе, он стал уезжать  на  субботу  и
воскресенье в Гловерсвил, Фонду, Амстердам или на озера Серое и Крам:  там
были купальни, хорошие пляжи и можно было брать напрокат купальные костюмы
и лодки.
   Клайд всегда думал, что на случай, если Грифитсы когда-нибудь приблизят
его к себе, ему следует приобрести манеры и привычки  светского  человека;
случайный знакомый - отличный спортсмен - научил его прекрасно  плавать  и
нырять, но особенно увлекся он греблей. Он с удовольствием  сознавал,  что
выглядит  очень  живописно,  когда  в  рубашке  с  открытым   воротом,   в
парусиновых туфлях  выплывает  на  середину  озера  Крам  в  ярко-красной,
зеленой или синей байдарке, - их давали напрокат по часам.  В  эту  летнюю
пору все вокруг казалось  каким-то  воздушным,  сказочным,  особенно  если
высоко над головой таяли в синеве два-три облачка. И Клайд среди бела  дня
начинал грезить о том, как бы он чувствовал себя, став членом одной из тех
богатых компаний,  которые  посещают  более  модные  северные  окрестности
Ликурга - озера Рэкет или Скрун, или Джордж  и  Чемплейн.  Он  представлял
себе танцы, игру в гольф и теннис, катание по озеру на лодках  в  обществе
самых богатых людей Ликурга - тех, кто  может  позволить  себе  ездить  по
таким местам.
   Примерно  в  это  же  время  Роберта  и  ее   подруга   Грейс   открыли
существование озера Крам и выбрали  его,  с  одобрения  четы  Ньютон,  как
лучшее и самое тихое местечко для купанья за городом. Им тоже  понравилось
приезжать сюда по субботам  и  воскресеньям  после  полудня;  они  шли  по
протоптанной  пешеходами  тропинке  вдоль  западного  берега,  на  котором
кое-где стояли отдельные группы деревьев, садились под деревом и  смотрели
на воду: они не умели ни грести, ни плавать. Вокруг росли полевые цветы  и
было вдоволь ежевики. Кое-где, пробравшись по топкому болотистому  берегу,
можно было  дотянуться  до  белых  водяных  лилий  с  их  нежными  желтыми
сердечками. Они  были  ужасно  соблазнительны,  и  девушки  уже  два  раза
приносили миссис Ньютон целые охапки полевых и водяных цветов.
   В третье воскресенье июля  Клайд,  сняв  пиджак  и  шляпу,  по-прежнему
одинокий и недовольный,  скользил  в  темно-синей  байдарке  вдоль  южного
берега  озера  в  полутора  милях   от   купален;   он   чувствовал   себя
неудовлетворенным и обиженным и  предавался  тщеславным  мечтам  о  жизни,
какую ему хотелось бы вести. На озере  там  и  сям  виднелись  байдарки  и
неуклюжие, по сравнению с ними, большие лодки, и до Клайда порою  долетали
обрывки разговора и веселый смех юношей и девушек, мужчин и  женщин.  Иной
раз Клайд замечал вдалеке байдарку с другим таким же мечтателем  и  всегда
решал, что это счастливый влюбленный... Не то что он в своем одиночестве.
   Уже один вид других молодых людей и их подруг будил в Клайде  страстные
желания, подавленные и мятежные. И тогда  воображение  рисовало  ему  иную
картину: если бы только судьба была  благосклоннее  к  нему,  если  бы  он
родился в другой семье, теперь он плыл бы в байдарке по озеру  Скрун,  или
Рэкет,  или  Чемплейн  с  какой-нибудь  девушкой  вроде  Сондры  Финчли  и
любовался более красивыми берегами. И разве он не мог бы кататься  верхом,
играть в теннис, танцевать по вечерам, разъезжать повсюду вместе с Сондрой
на мощной быстроходной машине? Он  чувствовал  себя  таким  отверженным  и
одиноким, что не находил покоя;  окружающее  терзало  его:  ему  казалось,
кругом, куда ни глянь,  повсюду  любовь,  романтика,  довольство.  Что  же
делать? Куда деваться? Не может же он вечно жить в одиночестве. Он слишком
несчастен. Его мысли и память обращались к прошлому, к немногим счастливым
веселым  дням,  которые  он  провел  в  Канзас-Сити  перед  тем   страшным
несчастьем...  Он  вспоминал  Ретерера,  Хегленда,  Хигби,   Тину   Когел,
Гортензию, сестру Ретерера Луизу - словом, ту веселую компанию, с  которой
он начинал сживаться как раз перед катастрофой. А потом перед ним вставали
Диллард, Рита, Зелла - с ними, конечно, было веселее,  чем  одному.  Вдруг
Грифитсы больше ничего для него не сделают? Неужели он приехал сюда только
для того, чтобы Гилберт глумился над ним? Неужели дети его богатого дяди и
все это блестящее общество никогда его не признают? По  тысяче  примет  он
видел, какой благополучной,  беззаботной  и,  конечно,  счастливой  жизнью
живут эти люди. Даже теперь, в этот мертвый сезон, местные газеты чуть  ли
не  каждый  день  сообщают  о  том,  как  они  веселятся,  разъезжают   по
окрестностям... Иногда кто-нибудь из них ненадолго заглянет в  город  -  и
тогда веселую компанию светской молодежи можно увидеть  у  входа  в  отель
"Ликург" или перед одним из прекрасных особняков на Уикиги-авеню.
   В дни, когда отец или сын Грифитсы бывали в городе, у подъезда  главной
конторы останавливались их дорогие  роскошные  машины.  Гилберт  и  Сэмюэл
появлялись  в  великолепных  летних  костюмах  и,  сопровождаемые  высшими
служащими фирмы, делали торжественный, прямо королевский  обход  огромного
предприятия,  выслушивая  доклады  и  отдавая  распоряжения.  А  вот   он,
двоюродный брат этого  самого  Гилберта,  племянник  знаменитого  Сэмюэла,
предоставлен самому себе просто потому - теперь это ясно, - что он, на  их
взгляд, слишком мелкая сошка. Его отец не такой способный делец, как  этот
важный дядя, мать (храни ее бог!) не такая светская  дама,  как  холодная,
надменная, равнодушная тетка. Не лучше ли бросить все это? В конце концов,
пожалуй, он  сделал  глупость,  приехав  сюда.  Может  быть,  его  богатые
родственники вовсе и не собираются больше помогать ему?


   Одиночество, обида и разочарование заставляли  его  мечтать  уже  не  о
Грифитсах и их обществе (с особенно жгучим волнением он всегда вспоминал о
красавице Сондре Финчли), но о Роберте и о той среде, которая окружала его
здесь так же, как и ее. Конечно, Роберта просто бедная работница,  но  она
гораздо привлекательнее всех других девушек, которых он каждый день  видит
на фабрике.
   Как несправедливо  и  нелепо  со  стороны  Грифитсов  требовать,  чтобы
человек  в  положении  Клайда  не  знакомился  с  такими  девушками,  как,
например, Роберта, только потому, что она работает на фабрике! Из-за этого
запрещения он не может даже просто  подружиться  с  нею,  съездить  вдвоем
куда-нибудь на озеро или пойти к ней в гости. И в то же время она не может
завязать других, более подходящих знакомств, потому что у него нет денег и
он ни с кем не встречается. А Роберта так хороша, неотразимо обаятельна...
Он представлял себе ее  за  работой  -  быстрые,  грациозные  движения  ее
точеных рук, ее гладкую кожу, сияющие глаза, когда она ему улыбается.  Его
снова охватило чувство, которое теперь постоянно владело  им  на  фабрике.
Пусть эта девушка  бедна  и  ей,  по  несчастью,  пришлось  стать  простой
работницей, он все равно был бы очень счастлив с нею, но только при  одном
условии:  чтобы  не  нужно  было  жениться.  Что   касается   брака,   тут
честолюбивый Клайд был словно под гипнозом: он женится на девушке из круга
Грифитсов! И все же он  пламенно  стремился  к  Роберте.  Если  бы  только
решиться... если бы поговорить с нею, проводить ее как-нибудь домой  после
работы, привезти сюда, на озеро, в субботу или воскресенье, покатать ее на
лодке - просто чтобы отдохнуть и помечтать вместе.
   Байдарка  Клайда  огибала  мыс,  поросший  деревьями  и  кустарником  и
скрывавший мелкую бухточку, -  здесь  было  множество  водяных  лилий,  их
широкие листья покоились на  глади  озера.  На  берегу  стояла  девушка  и
смотрела на цветы. Она была без шляпы и прикрывала рукой глаза, потому что
солнце светило ей прямо в лицо. Губы ее приоткрылись  в  гримаске  легкого
недоумения. Она показалась Клайду очень хорошенькой, и,  перестав  грести,
он стал смотреть на нее. Рукава  ее  голубой  блузки  доходили  только  до
локтей; темно-синяя юбка облегала стройную фигуру.  Неужели  это  Роберта?
Нет, не может быть! Да, это она!
   И, не успев даже подумать о том, что он делает, Клайд  оказался  совсем
рядом с нею, в каких-нибудь двадцати футах от берега; он смотрел  на  нее,
сияющий, с видом человека, чьи грезы внезапно, сверх всяких ожиданий стали
явью. И как будто  он  сам  был  чудесным  видением,  вдруг  возникшим  из
небытия, плодом напряженного воображения, обретшим живую форму, - она тоже
стояла и неподвижно смотрела на него, невольно улыбаясь той очаровательной
улыбкой, которая  всегда  появлялась  на  ее  губах  в  минуты  радостного
волнения.
   - Как, мисс Олден! Неужели это вы? - воскликнул он. - Я не был  уверен.
Никак не мог отсюда разглядеть, вы ли это!
   - Ну да, я, - засмеялась она, удивленная и чуточку растерянная.
   Она  явно  была  рада  видеть  его,  хотя  в  первые  мгновения  слегка
сдерживала свою радость,  -  и,  однако,  сразу  встревожилась,  предвидя,
сколько  осложнений  может  повлечь  за  собою  эта   встреча.   Завяжется
знакомство, может быть, дружба, и ей вовсе не хочется  больше  противиться
этому, - пусть люди думают о ней что угодно. Но все же ведь с нею подруга,
Грейс Марр. Нужно ли говорить Грейс о Клайде и о том, как он нравится  ей,
Роберте? Все это волновало ее. И все-таки она не могла подавить  радостную
улыбку и смотрела на  него  открыто  и  приветливо.  Она  столько  думала,
столько мечтала о нем - это были мирные, скромные и радостные мечты. И вот
он здесь! Разве может кто-либо поставить им в вину, что они  оба  случайно
оказались здесь, на озере?
   - Гуляете? - вымолвил наконец Клайд, хотя  от  радости  и  из-за  своих
страхов он изрядно смутился, когда она оказалась перед  ним.  Но,  тут  же
вспомнив, как она только что смотрела на цветы, прибавил:  -  Нарвать  вам
лилий? Мне показалось, вы хотели достать их.
   - Да-а, - ответила Роберта, все еще  улыбаясь  и  пристально  глядя  на
него, потому что Клайд со  своими  темными  волосами,  растрепавшимися  на
ветру, в бледно-голубой рубашке с открытым воротом и засученными рукавами,
с желтым веслом в руках, поднятым над красивой синей  лодкой,  казался  ей
неотразимым.
   Если бы завоевать этого юношу, чтобы в целом мире никто, кроме нее,  не
имел на него права... Это было бы величайшим счастьем, больше ей ничего на
свете не нужно. И вот он здесь, у самых ее ног -  в  ярко-синей  байдарке,
весь освещенный сияющим солнцем июля, - такой необыкновенный и  милый.  Он
смеется и смотрит на нее с восхищением. А Грейс  где-то  далеко,  собирает
маргаритки... Но можно ли?.. Имеет ли она право?..
   - Я смотрела, нельзя ли как-нибудь до них дотянуться, - продолжала она,
сдерживая волнение, и голос ее чуть дрогнул. - До  сих  пор  я  не  видела
лилий у этого берега.
   - Я нарву их вам сколько угодно! - весело воскликнул  Клайд.  -  Стойте
здесь, сейчас я их вам доставлю. - Но тут же он подумал, что еще  приятнее
взять ее к себе в байдарку, и прибавил: - А почему бы вам  не  прокатиться
со мной? Здесь достаточно места для двоих, и я отвезу  вас,  куда  хотите.
Вон там, немного подальше, за островком, лилии гораздо красивее; да  и  на
другой стороне озера их сколько душе угодно.
   Роберта посмотрела на озеро. Мимо как раз проплывала другая байдарка  -
в ней сидели юноша одних лет с Клайдом и девушка не старше, чем она  сама.
На девушке было белое платье и розовая шляпа,  а  лодка  была  зеленая.  А
вдалеке, у того  островка,  о  котором  говорил  Клайд,  еще  одна  лодка,
ярко-желтая, и в ней тоже парочка. Роберта предпочла бы покататься в лодке
без подруги. Ей так хотелось побыть с ним  вдвоем...  Как  жаль,  что  она
здесь не одна! Если сейчас позвать  Грейс  в  лодку  и  если  потом  Грейс
когда-либо услышит что-нибудь про  нее  и  Клайда,  она,  пожалуй,  начнет
болтать об этом катанье и выдумывать лишнее... А ответить  Клайду  отказом
тоже страшно: он может потерять к ней всякий интерес, и это будет ужасно.
   Она  стояла  и  думала,  а  Клайд,  взволнованный   и   огорченный   ее
нерешительностью, своим одиночеством  и  неудержимым  стремлением  к  ней,
вдруг воскликнул:
   - Нет, пожалуйста, не отказывайтесь!.. Садитесь сюда! Мне очень хочется
вас покатать. Вам понравится, вот увидите!  И  мы  наберем  лилий  сколько
хотите. И потом я в десять минут отвезу вас в  любое  место,  куда  только
пожелаете.
   Она отметила про себя:  "Мне  очень  хочется  вас  покатать"  -  и  это
успокоило ее и  придало  решимости.  Он  не  собирается  как-нибудь  дурно
воспользоваться ее согласием.
   - Но я здесь с подругой, - сказала она неуверенно, почти  горестно:  ей
хотелось покататься с Клайдом вдвоем, и меньше всего на  свете  ей  в  эту
минуту нужна была Грейс. И зачем  только  она  взяла  ее  с  собой?  Грейс
некрасивая, может не понравиться Клайду, и тогда все будет испорчено. -  И
потом, -  прибавила  Роберта  без  всякого  перехода,  обуреваемая  самыми
противоречивыми мыслями, - пожалуй, мне лучше не садиться. Может быть, это
опасно?
   - Ну нет, пожалуй, вам лучше сесть! - засмеялся Клайд,  видя,  что  она
уступает. - Это ни капельки не опасно,  -  с  жаром  прибавил  он.  Затем,
подведя байдарку к берегу, возвышавшемуся  на  целый  фут  над  водой,  и,
ухватившись за корень дерева, сказал: -  Право  же,  вам  нечего  бояться.
Зовите свою подругу, если хотите, и я покатаю вас обеих.  Места  хватит  и
для троих, а там всюду водяных лилий сколько угодно.
   Он кивком указал на восточный берег озера.
   Роберта больше не в силах была противиться: она ухватилась за свисающую
над водой ветку, чтобы легче было спуститься, и громко позвала:
   - Грейс, Грейс, где ты?
   Она наконец решила, что лучше взять с собой подругу.
   Издали послышался голос:
   - Да-а! В чем дело?
   - Иди сюда. Иди скорей, мне нужно тебе кое-что сказать.
   - Нет, лучше ты иди сюда. Здесь просто изумительные маргаритки.
   - Нет, ты иди сюда. Нас хотят покатать на лодке.
   Она хотела крикнуть это громко, но почему-то голос ей изменил, и  Грейс
продолжала собирать цветы. Роберта нахмурилась. Она не знала, что  делать.
И вдруг решилась:
   - Ну, ладно, тогда мы подплывем туда, к ней, - хорошо?
   И Клайд воскликнул в восторге:
   - Вот и прекрасно! Конечно, подплывем. Идите сюда. Мы сперва нарвем тут
лилий, а потом, если она не придет,  подъедем  к  ней.  Шагайте  прямо  на
середину, тогда байдарка не качнется.
   Он смотрел на нее снизу вверх, и Роберта тревожным  и  вместе  ласковым
взглядом встретила его взгляд. Радость  обволакивала  ее,  словно  розовый
туман.
   Она уже совсем приготовилась было шагнуть в байдарку.
   - А это не опасно? - опять спросила она.
   - Нет, конечно, - убеждал Клайд. - Я удержу байдарку, а  вы  хватайтесь
покрепче за ветку и шагайте.
   Она прыгнула, и  байдарка,  которую  Клайд  удерживал  на  месте,  едва
заметно накренилась; Роберта слегка вскрикнула и упала на мягкую скамейку.
Она показалась Клайду совсем девочкой.
   - Ну вот, все хорошо, - успокаивал он  ее.  -  Теперь  сядьте  как  раз
посредине. Байдарка не перевернется... Вот забавно - я  все  еще  не  могу
опомниться... Ведь я как раз перед этим  думал  о  вас.  Думал,  что  вам,
наверно, понравилось бы здесь, на озере. И вдруг вы здесь,  и  мы  с  вами
встретились, и все вышло совсем просто - вот так!
   И он прищелкнул пальцами, показывая, как просто это вышло.
   А Роберта, обрадованная и немного испуганная  его  признанием,  сказала
смущенно:
   - Это правда?
   Она вспомнила, что и сама думала о нем.
   - Да, и больше того, - продолжал Клайд. - Я  весь  день  думал  о  вас.
Правда, правда! Мне очень хотелось встретить вас сегодня утром и  привезти
сюда.
   - Ну, что вы, мистер Грифитс! Не надо так говорить, - умоляюще  сказала
Роберта, опасаясь,  что  эта  неожиданная  встреча  может  слишком  быстро
сблизить их.
   Разговор становился чересчур интимным,  и  это  ей  не  нравилось:  она
боялась и Клайда и самой себя;  теперь  она  старалась  смотреть  на  него
холодно или по крайней мере равнодушно, но это была  не  слишком  успешная
попытка.
   - Все равно это правда, - настаивал Клайд.
   - А тут в самом деле очень красиво, - сказала Роберта, - мы с  подругой
были здесь уже несколько раз.
   - Вот как! - Клайд опять пришел в восторг. Она так  чудесно  улыбалась!
Он стал рассказывать о том, как ему нравится здесь и как он учился плавать
и грести. - И подумать только! Поворачиваю сюда байдарку и вдруг вижу:  вы
стоите и смотрите на лилии. Правда, странно? Я чуть не свалился в воду. Вы
стояли там, на берегу, такая хорошенькая, - я никогда  еще  не  видел  вас
такой!
   - Ну, что  вы,  мистер  Грифитс!  -  снова  попыталась  остановить  его
Роберта. - Не надо так говорить. Видно, вы  ужасный  льстец,  -  начинаете
сразу говорить такие вещи!
   Клайд снова покорно взглянул на нее, и она улыбнулась ему  и  подумала,
что он никогда еще не был так красив. Но что бы он сказал, мелькнула у нее
мысль, если бы она призналась ему, что как раз перед тем, как он  появился
на своей байдарке из-за этого мыса, она тоже думала о нем и хотела,  чтобы
он был здесь с нею вместо Грейс. И в своих  мечтах  она  видела,  как  они
сидят рядом, разговаривают, может быть, даже  держась  за  руки.  В  своих
мечтах она даже позволяла ему обнять себя за талию. Конечно,  многие  люди
сказали бы, что это ужасно. И он никогда не узнает об этом,  никогда.  Это
слишком большая интимность, это бесстыдство. А  все-таки  она  мечтала  об
этом. Но что подумали бы в Ликурге, если бы увидели, как Клайд  катает  ее
по озеру? Он - заведующий  отделением,  ее  начальник,  а  она  -  простая
работница. Что об этом скажут! Может даже подняться скандал! Но ведь Грейс
Марр скоро будет с ними. Конечно, Роберта ей все объяснит. Он  плыл  мимо,
узнал ее и помог ей нарвать цветов.  Что  тут  такого?  Правда  же,  почти
невозможно было не согласиться.
   Клайд направил байдарку так, что они плыли теперь среди водяных  лилий.
Отложив в сторону весло, он рвал цветы  с  длинными  влажными  стеблями  и
бросал к ее ногам. Она полулежала, откинувшись на  сиденье,  опустив  одну
руку в воду, как  делали  другие  девушки.  На  время  она  успокоилась  и
любовалась Клайдом - его лицом, руками; растрепавшиеся волосы  падали  ему
на глаза. Какой он красивый!



        16

   Все следующие дни и Клайд и Роберта были под впечатлением этой прогулки
и не переставали думать о том, как романтично свел их  счастливый  случай;
однако  оба  понимали,  что  им  не  следует  быть  знакомыми  ближе,  чем
полагается начальнику и подчиненной.
   Тогда, на озере, они поболтали несколько минут, - Клайд говорил о  том,
как красивы лилии и как ему приятно собирать их для нее, - потом  взяли  в
байдарку Грейс и возвратились к пристани.
   И, оказавшись на берегу, оба снова растерялись: они не знали, как  быть
дальше. Возвращаться в Ликург вместе?  Роберта  понимала,  что  это  будет
неосторожно: еще пойдут всякие толки. И Клайд, со своей стороны,  думал  о
Гилберте и о других знакомых по Ликургу.  Могут  выйти  неприятности.  Что
скажет Гилберт, если это дойдет до него? Поэтому и  Роберта,  и  Клайд,  и
даже  Грейс  сомневались,  благоразумно  ли  возвращаться  вместе.   Грейс
беспокоилась за свою репутацию и вдобавок  была  обижена  тем,  что  Клайд
нисколько не интересовался ею.  И  Роберта,  заметив  настроение  подруги,
спросила:
   - Как нам быть, по-твоему? Может, извинимся и попрощаемся?
   Она старалась сообразить, как бы выйти из  затруднительного  положения,
не оскорбив Клайда. Сама она была точно  околдованная,  -  не  будь  здесь
Грейс, она бы поехала с ним. Но с Грейс, которая к тому же так нервничает,
это невозможно. Надо придумать какое-то извинение.
   И Клайд тоже думал, как ему поступить: поехать ли с девушками,  рискуя,
что кто-нибудь из знакомых увидит его и сообщит об этом Гилберту, или  под
каким-нибудь  предлогом  расстаться  с  ними.  Однако  он  не  мог  ничего
придумать и уже готов был вести  их  к  трамваю,  как  вдруг  их  окликнул
Шерлок,  молодой  электромонтер,  живший  в  доме  Ньютонов.  Он  как  раз
собирался обратно в город вместе с приятелем,  у  которого  был  маленький
автомобиль.
   - Вот так встреча! -  воскликнул  он.  -  Как  поживаете,  мисс  Олден!
Здравствуйте, мисс Марр. Если вы собираетесь домой, мы можем вас подвезти.
   Не только Роберта, но и Клайд слышал это приглашение. И Роберта  сейчас
же сказала, что уже поздно, а они с Грейс должны  быть  сегодня  в  церкви
вместе с Ньютонами, поэтому  им  было  бы  удобнее  вернуться  на  машине.
Роберта, впрочем, надеялась, что Шерлок пригласит и  Клайда  и  что  Клайд
согласится. Шерлок действительно предложил Клайду ехать с ними,  но  Клайд
решительно отказался. Он объяснил, что хочет побыть здесь еще  немного.  И
Роберта простилась с ним, бросив ему  взгляд,  ясно  говоривший,  как  она
благодарна и счастлива. Они так приятно провели время! А  Клайд,  несмотря
на все свои сомнения и угрызения совести, подумал: как грустно, что  он  и
Роберта не могли остаться здесь дольше. И сразу после их отъезда  он  один
вернулся домой.
   На следующее утро он с особенным нетерпением ждал встречи  с  Робертой.
Во время работы, на глазах у всех, он не мог проявить свои чувства, но все
же по беглой восхищенной улыбке, которая играла на его лице  и  вспыхивала
во взгляде, Роберта поняла, что он настроен  так  же  восторженно,  как  и
накануне. И хотя  она  чувствовала,  что  надвигается  какой-то  серьезный
перелом в их отношениях, и понимала, как  необходимо  (хоть  это  и  очень
неприятно) хранить все в тайне,  -  она,  в  свою  очередь,  не  могла  не
ответить ему нежным и  покорным  взглядом.  Подумать  только,  что  он  ею
увлекся! Как странно и как тревожно!
   Клайд тотчас решил, что его ухаживание принимают  благосклонно  и  надо
воспользоваться первым же удобным случаем, чтобы  заговорить  с  Робертой.
Выбрав минуту, когда ее соседки отошли, он подошел к ней и,  взяв  в  руки
один из воротничков, которые  она  штемпелевала,  сказал  с  таким  видом,
словно речь шла о ее работе:
   - Вчера мне было ужасно жаль, что нам пришлось так быстро расстаться! Я
очень хотел бы сегодня опять поехать с вами на озеро,  вместо  того  чтобы
сидеть здесь. А вы?
   Роберта повернулась к нему, сознавая, что настала минута,  когда  нужно
решить,  будет  ли  она  поощрять  его  ухаживание.  В  то  же  время  она
почувствовала, что не может оттолкнуть его, чем  бы  это  ей  не  грозило.
Какие у него глаза! А волосы! А руки! И вместо  того  чтобы  ответить  ему
холодно или укоризненно, она только подняла на него беспомощные и ласковые
глаза, полные такой растерянности и покорности, что Клайд понял:  она  так
же не в силах бороться с влечением к нему, как и он с влечением к ней.  Он
тут же решил, как только будет удобно, заговорить с нею о том, где  бы  им
встретиться без свидетелей; ясно, что ей, как и ему, не хочется, чтобы  их
видели... Сегодня отчетливее,  чем  когда-либо  раньше,  он  понимал,  что
вступает на опасный путь.
   Он начал делать ошибки в подсчетах, чувствуя, что вблизи Роберты  не  в
состоянии сосредоточиться на работе. Она  слишком  очаровательна,  слишком
влечет его к себе - такая живая, веселая, милая... Если бы ему добиться ее
любви, он стал бы счастливейшим человеком на свете. Да, но это правило,  о
котором говорил Гилберт... Только  накануне,  на  озере,  Клайд  пришел  к
выводу, что в его положении на фабрике нет  ничего  хорошего.  Но  теперь,
когда есть надежда на сближение с  Робертой,  гораздо  приятнее  остаться.
Разве  он  не  может  еще  хотя  бы  некоторое  время  сносить  равнодушие
Грифитсов? А там - как знать! - может быть, они все-таки заинтересуются им
и сочтут возможным ввести его в свое общество, если только он ничем  перед
ними не провинится. Однако сейчас его мучит искушение сделать как раз  то,
что запрещено. Но что значит этот запрет, которым связал его Гилберт? Если
б только сговориться с ней, - может быть, они могли бы встречаться  тайно,
чтобы избежать пересудов.
   И Клайд, сидя  за  своей  конторкой  или  расхаживая  по  штамповочной,
обдумывал, как поступить. Даже  здесь,  на  работе,  он  был  занят  почти
исключительно Робертой  и  не  мог  думать  ни  о  чем  другом.  Он  решил
предложить ей встретиться в маленьком парке на берегу реки  Могаук  -  это
было место загородных прогулок к западу от Ликурга. Но за весь день ему не
удалось с ней поговорить. Во  время  перерыва  он  спустился  в  столовую,
торопливо позавтракал и вернулся пораньше в надежде, что сумеет шепнуть ей
о своем желании встретиться. Но она была окружена девушками, и он  не  мог
сказать ей ни слова.
   В конце дня, выходя с фабрики, он подумал, что хорошо бы  встретить  ее
одну на улице, - тогда он мог бы подойти к ней и заговорить. Он знал,  что
и ей хочется этого, хотя бы она и стала уверять  его  в  противном.  Нужно
сделать так, чтобы и ей,  как  всем,  эта  встреча  показалась  совершенно
случайной и, значит, невинной. Но  когда  после  гудка  Роберта  вышла  на
улицу, ее провожала другая девушка, и Клайду пришлось  придумывать  что-то
еще.
   В тот же вечер, вместо того чтобы скучать  в  доме  миссис  Пейтон  или
пойти в кино, как он теперь часто делал, или одиноко  бродить  по  улицам,
стараясь  побороть  свою  тоску  и  тревогу,  он  решил  поискать  дом  на
Тэйлор-стрит, где жила Роберта. Дом этот  оказался  не  слишком  приятным,
далеко не таким симпатичным, как дом миссис Каппи, или тот, где Клайд  жил
теперь. Это было побуревшее от старости здание, и все здесь  по  соседству
было старомодным и ветхим и уж слишком  бесцветным.  Однако,  несмотря  на
ранний час, в окнах тут и там уже виднелся свет -  и  это  придавало  дому
уютный и приветливый вид. И несколько  деревьев  перед  домом  понравились
Клайду. Что де