чно, папа. Сын. Пойми же ты это наконец! Молчание, Илл (медленно). Сегодня суббота. Я хочу прокатиться на твоей машине, Карл, один-единственный раз. На на-шей машине. Сын (нерешительно). Прокатиться? Илл. Пойдите приоденьтесь. Прокатимся все вместе. Госложа Илл (нерешительно). Мне тоже ехать? По-жалуй, это не очень удобно. Илл. Почему неудобно? Иди накинь свое манто. Вос-пользуемся случаем, обновим его. А я пока закрою кассу. Жена и дочь выходят направо, сын налево, Илл садится за кассу, слева появляется бур го м и стр с ружьем. Бургомистр. Добрый вечер, Илл. Занимайтесь сво-им делом. Я к вам на минутку. Илл. Милости просим. Молчание. Бургомистр. Принес вам ружье. И л л. Спасибо. Бургомистр. Заряжено, Илл. Мне оно не нужно. Бур го м и стр (прислоняет ружье к прилавку). Сегодня вечером собрание городской общины. В "Золотом апосто-ле". В зрительном зале. Илл. Я првду. Бургомистр. Все придут. Будет обсуждаться вайю дело. Мы оказались в довольно трудном положении. Илл. И я так считаю. Бургомистр. Предложение будет отклонено. Илл. Возможно. Бургомистр. Конечно, ручаться нельзя... Илл. Конечно. Молчание. Бургомистр (осторожно). А в этом случае вы тоже подчинитесь нашему решению, Илл? Ведь на собрании будут присутствовать представители газет. Илл. Газет? Бургомистр. Да, а также радио, телевидения и ки-нохроники. Ситуация весьма щекотливая, и не только для вас, но и для нас, уж поверьте. Город наш, где родилась Цаханассьян и где она венчалась в соборе, стал так знаме-нит, что будет сделана специальная передача о наших старых демократических обычаях. Илл. Вы намерены обнародовать предложение Цаха-нассьян? Бургомистр. Намеком, только посвященные пой-мут, о чем идет речь. Илл. То есть то, что речь пойдет о моей жизни. Молчание, Бургомистр.Я уже проинформировал прессу в том смысле, что... возможно... госпожа Цаханассьян пожерт-вует нам определенную сумму и что вы, Илл, будете в этом деле посредником -- как друг ее юности. А то, что вы были ее другом, теперь уже известно всем. Таким образом внешне вы будете оправданы, как бы потом ни обернулось дело. Илл. Очень мило с вашей стороны Бургомистр. Сказать по правде, я сделал это не ради вас, а ради вашей честной, благородной семьи. Илл. Понимаю. Бургомистр. Признайте, что мы ведем честную игру. Вы до сих пор молчали. Отлично. Но будете ли вы молчать и впредь? Если вы решили заговорить, нам придется кончить это дело без всякого собрания общины. Илл. Понимаю. Бургомистр. Ну, так как же? Илл. Я рад, что мне теперь угрожают открыто. Бургомистр. Я вам не угрожаю, Илл, это вы угро-жаете нам. Если вы заговорите, нам волей-неволей при-дется действовать. Принять превентивные меры. И л л. Я буду молчать. Бургомистр. Что бы ни решило собрание? И л л. Я ему подчинюсь. Бургомистр. Прекрасно. (Пауза.) Я рад, что вы согласны предстать перед судом своих сограждан. Значит, в вас еще теплится совесть, но разве не лучше, если бы нам для этого вовсе не пришлось собираться? Илл. Что вы хотите этим сказать? Бургомистр. Вы только что сказали, что ружье вам не нужно. Может, оно вам все же понадобится? Пауза. Тогда мы скажем даме, что приговор приведен в исполне-ние, и получим деньги, ничего не делая. Поверьте, я промучился не одну ночь, прежде чем решился к вам с этим прийти. Ведь, по существу, ваш долг -- покончить с собой, вы же человек порядочный и обязаны отвечать за свои поступки. Не так ли? И вы должны сделать это как патриот, из любви к родному Гюллену. Вы же видите, какую мы терпим нужду, как страдаем от нищеты, как чахнут наши дети... Илл. Ну, сейчас вам не на что жаловаться. Бургомистр. Илл! Илл. Послушайте, бургомистр! Я вынес все муки ада! Я видел, как вы погрязаете в долгах, как с ростом достатка ко мне все ближе подкрадывается смерть. Если бы вы избавили меня от этого страха, от этой медленной пытки, все было бы иначе и я взял бы у вас ружье. Ради вас. Но я сам поборол свой страх. Сам. Мне было тяжко, но я это сделал. И пути назад нет. Вам придется стать моими судьями. Я подчинюсь приговору, каким бы он ни был. Для меня это будет правосудием, чем это будет для вас -- не знаю. Дай Бог, чтобы приговор не сокрушил вас самих. Можете меня убить, я не стану молить о пощаде, протес-товать, защищаться, но избавить вас от этого поступка я не могу. Бургомистр (берет ружье). Жаль, вы упускаете пос-леднюю возможность себя обелить, стать хоть мало-маль-ски порядочным человеком. Впрочем, от вас этого трудно требовать. И л л. Хотите прикурить, господин бургомистр? (Дает ему прикурить) Бургомистр уходит. Появляется госпожа Илл в меховом манто, дочь в красном платье. Илл. Какая ты нарядная, Матильда. Госпожа И л л. Это настоящий каракуль. Илл. Да, ты теперь барыня... Г о с п о ж а Илл. Только дороговато... Илл. И у тебя красивое платье, Оттилия. Но не слиш-ком ли кричащее? Дочь. Ну вот еще, пала. Посмотрел бы ты на мой вечерний туалет. Лавка исчезает. На машине подъезжает сын. Илл. Красивая машина. Всю жизнь я бился как рыба об лед, чтобы сколотить хоть маленький капиталец и пожить в свое удовольствие, ну хотя бы купить такую машину. А теперь, раз машина куплена, надо попробовать, каково на ней ездить. Ты, Матильда, сядь сзади со мной, а Оттилия пусть садится с Карлом. Усаживаются в машину. Сын. Сто двадцать дает запросто. Илл. Не надо ехать быстро. Я хочу полюбоваться на здешние места, на городок, где я прожил чуть не семьдесят лет. Старые улицы стали такие чистые, многие дома уже отремонтированы, из труб вьется дымок, на подоконниках цветет герань, в садах -- подсолнечник и розы, играют дети, гуляют парочки. Как современно новое здание на площади Брамса. Дочь. Смотрите, врач на своем новом "мерседесе". И л л. А равнина и холмы сегодня словно позолочены. Просто удивительно, какие огромные тени падают на землю. А там вдали, на горизонте, будто великаны, шага-ют экскаваторы вагнеровских заводов и трубы заводов Бокмана. Сын. Скоро они задымят. Илл. Что ты сказал? Сын (громче). Скоро они задымят. (Сигналит.) Госпожа Илл. Странные трехколесные машины. С ын. Это "мессершмитты". Каждый ученик имеет те-перь такой. Дочь. С'est terrible.[ Это ужасно (франц.).] Госпожа И л л. Оттилия совершенствуется во фран-цузском и английском языках. Илл. Полезное занятие. А вот и "Место под солнцем". Давно я не был в этих местах. С ы н. Заводы должны быть расширены. Илл. Говори громче, а то не слышно. Сын (громче). Они будут расширены. Ну, конечно, вот и Штокер. Его "бьюик" всех обгоняет. Дочь. Проклятый выскочка! Илл. Проедем по долине Пюкенрид. Мимо болота, по тополевой аллее и объедем вокруг охотничьего домика курфюрста Хассо. Облака клубятся совсем как летом. Красивые места, все залито лучами заходящего солнца, и я смотрю на это, словно вижу впервые. Дочь. По настроению напоминает Адальберта Штифтера*. Илл, Кого? Госпожа Илл. Оттилия изучает литературу. Илл. Благородно. Сын. Хофбауэр на своем "фольксвагене". Едет домой из Каффингена. Дочь. Купил поросят. Госпожа Илл. Карл прекрасно водит машину, ты видел, как он лихо взял этот вираж. С ним не страшно. С ы н. Перевожу на первую скорость. Начинается; подъем. Илл. А я всегда задыхался, когда мне приходилось лезть на эту гору. Госпожа Илл. Хорошо, что я накинула на себя манто, Становится прохладно, Илл, Ты не туда поехал. Это дорога в Бейзенбах. Возвращайся обратно, а потом сворачивай налево, в Кон-радов лес. Машина катится в тубину сцены. Появляются четверо с деревянной скамейкой, теперь они во фраках, изображают деревья. Первый. Опять мы зеленые сосны, опять мы буки. Второй. Мы -- дятел, кукушка и пугливая косуля. Третий. Здесь веет стариной, воспетой поэтами. Четвертый. Но теперь сюда врываются гудки авто-мобилей. Сын {сигналит). Опять косули. И не думают убегать с дороги. Третий отскакивает в сторону. Дочь. Совсем ручная. Браконьеры их больше не трогают. И л л. Остановись под этими деревьями. С ы н. Пожалуйста. Госпожа И л л. Чего ты хочешь? И л л. Прогуляться по лесу. (Выходит из машины) При-ятно послушать здесь гюлленские колокола. Конец рабо-чего дня. Сын. Колоколов теперь четыре. Поэтому звон стал такой мелодичный. И л л. Все уже пожелтело, осень наконец вступила в свои права. Листья на земле, как золотой покров. (Ступает на листву) Сын. Мы подождем тебя внизу у моста. И л л. Не надо. Я вернусь через лес пешком. Сегодня собрание общины. Госпожа И л л. А мы тогда съездим в Кальберштадт, сходим в кино. Сын. Semis [привет (лат)], папа. Д о ч ь. So long, Daddy! [пока, папочка (англ)] Госпожа И л л. Пока! Пока! Машина с семейством Илла исчезает, потом проезжает снова в обратном направлении. Жена, дочь и сын машут Итогу. Илл глядит им вслед. Садится на скамейку, которая стоит слева. Шелест ветра. Справа выходят Роби и Тоби с паланкином, на котором восседает Клара Цаханассьянв своем обычном наряде. За спиной у Роби гитара. Рядом с Кларой шествует еедевятый муж, лауреат Нобелевской премии, высокий, стройный мужчина с благородной сединой и маленькими усиками. (Всех ее мужей может играть один и тот же актер.) Позади -- дворецкий. Клара Цаханассьян. Вот и Конрадов лес. Роби и Тоби, стойте! (Сходит с паланкина, осматривает лес в лорнет, гладит первого по спине) Короед, дерево засыхает. (Увидела Илла) Альфред, как хорошо, что я тебя встретила. Пойдем погуляем в моем лесу. Илл. Разве Конрадов лес тоже твой? Клара Цаханассьян. Тоже. Не возражаешь, если я сяду рядом? Илл. Пожалуйста. Я только что простился с семьей. Они поехали в кино. У Карла теперь машина. Клара Цаханассьян. Прогресс... (Садится рядом с Иллом справа) Илл. Оттилия изучает литературу. Берет уроки англий-ского и французского. Клара Цаханассьян. Видишь, у них теперь появи-лись высокие идеалы. Иди сюда, Цоби, поздоровайся. Мой девятый. Лауреат Нобелевской премии. Илл. Очень приятно. Клара Цаханассьян. Большой оригинал. Особен-но когда не думает. Перестань думать, Цоби. Девятый муж. Золотко мое... Клара Цаханассьян. Не кривляйся. Девятый м уж. Хорошо, хорошо. (Перестает думать) Клара Цаханассьян. Видишь, он теперь вылитый дипломат. Напоминает графа Холка, только тот не писал книг. Цоби хочет уединиться, чтобы писать мемуары и управлять моим состоянием. Илл. Поздравляю. Клара Цаханассьян. А мне как-то не по себе. Ведь мужа заводят для представительства, а не ради выго-ды. Иди, Цоби, займись своей наукой. Налево историче-ские развалины. Девятый муж уходит. Илл (озирается по сторонам). А где кастраты? Клара Цаханассьян. Разучились держать язык за зубами. Я велела их услать в Гонконг, в один из моих притонов, где курят опиум. Пусть блаженствуют. Скоро за ними последует и дворецкий. Он мне больше не нужен. Сигарету, Боби, Дворецкий выходит из глубины сцены, протягивает ей портсигар. Хочешь сигарету, Альфред? И л л. Не откажусь. Клара Цаханассьян. Бери. Дай прикурить, Боби. Курят. И л л. Хороший запах. Клара Цаханассьян. В этом лесу мы часто курили вдвоем, помнишь? Сигареты ты покупал у Матильдхен. Или, вернее, воровал у нее. Первый стучит ключом по своей трубке. А вот и дятел. Четвертый. Ку-ку! Ку-ку! И л л. И кукушка. Клара Цаханассьян. Хочешь, Роби сыграет тебе на гитаре? И л л. Не откажусь. Клара Цаханассьян. Он хорошо играет, этот громи-ла, которому я спасла жизнь. Когда на меня нападает тоска, он мне просто необходим. Ненавижу пластинки и радио, И л л. "По африканской земле идет батальон". Клара Цаханассъян. Твоя любимая. Этой песне я его научила. Молчание. Они курят. Кукушка и так далее. Шелест леса. Роби играет. И л л. У тебя был... я хотел сказать, у нас был ребенок? Клара Цаханассьян. Конечно, был. И л л. Мальчик или девочка? Клара Цаханассьян. Девочка. И л л. А как ты ее назвала? Клара Цаханассьян. Женевьева. И л л. Красивое имя. К л а ра Цаханассьян. Я видела ее только раз. Когда она родилась. Потом ее забрали. Взяли в приют. И л л. Какие у нее были глаза? Клара Цаханассьян. Глаз она еще не открывала. И л л. А волосики? Клара Цаханассьян. Кажется, черные, но у мла-денцев волосы часто бывают темные. И л л. Да, правда. Молчат. Курят. Звуки гитары. Где же она умерла? Клара Цаханассьян, У чужих людей. Не помню их имен. И л л. Отчего? Клара Цаханассьян. От менингита. Аможет, йот другой болезни. Мне прислали свидетельство. И л л. Свидетельству о смерти можно верить. Молчание. Клара Цаханассьян. Я рассказала тебе о нашей дочке. А теперь ты расскажи обо мне. И л л. О тебе? Клара Цаханассьян. О том, какой я была, когда мне было семнадцать и ты любил меня. И л л. Как-то раз я долго искал тебя в Пегеровом сарае и вдругувидел в старой пролетке. Ты была в одной рубашке и в зубах держала длинную соломинку. Клара Цаханассьян. Я помню тебя сильным и смелым. Ты подрался с железнодорожником, который ко мне пристал. А я отирала кровь у тебя с лица своей красной нижней юбкой. Гитара замолкает. Вот и конец песни. И л л. А теперь пусть сыграет: "Родная милая отчизна". Клара Цаханассьян. Эту песню Роби тоже знает. Звуки гагары слышатся снова. И л л. Спасибо тебе за венки, за хризантемы и розы. Они очень украшают гроб в "Золотом апостоле". Велико-лепное зрелище. Оба зала утопают в цветах. Теперь уже осталось недолго. В последний раз мы сидим в этом старом лесу, слушаем кукушку и шум ветра. Сегодня вечером собрание общины. Мне вынесут смертный приговор, и кто-нибудь меня убьет. Не знаю, кто именно и где, Ясно только, что вот и конец моей дурацкой жизни. Клара Цаханассьян. Я отвезу гроб с твоим телом на Капри. Я приказала выстроить мавзолей у себя в парке под кипарисами. Оттуда открывается вид на Средиземное море. И л л. Средиземное море я знаю только по картинкам. Клара Цаханассьян. Оно темно-синее. Удиви-тельная красота. Там ты и будешь лежать. Мертвый под мертвым камнем. Любовь твоя умерла давным-давно. А вот моя все никак не умрет. Но и жить она не может. Она превратилась в чудовище, как и я сама, как те поганки и мертвые корневища, которые уродуют этот лес. Все задушили мои миллиарды, мое золото. Они опутали и тебя, чтобы отнять у тебя жизнь. Потому что твоя жизнь при-надлежит мне. Навеки. Теперь ты погиб. Скоро от тебя ничего не останется, ты будешь жить только в моей памяти, мертвый возлюбленный, бесплотная тень прошло-го в мрачных развалинах. И л л. Вот и песня про отчизну кончилась. Девятый муж появляется снова. Клара Цаханассьян. Лауреат Нобелевской пре-мии возвращается после осмотра развалин. Ну, Цоби? Девятый муж. Эпоха раннего христианства. Разру-шено гуннами. Клара Цаханассьян. Жаль. Дай мне руку. Роби и Тоби, паланкин! (Садится в паланкин.) Прощай, Альфред. И л л. Прощай, Клара. Паланкин уносят в глубину сцены, Илл продолжает сидеть на скамейке. Деревья складывают свои ветви. Сверху опускается театральный портал с занавесом и кулисами, как во всех театрах. Надпись: "Сурова жизнь, искусство беспечально". Из глубины сцены выходит полицейский в новом роскошном мундире, садится рядом с Иллом. Появляется радиокомментатор. Пока горожане собираются, он говорит в микрофон. Гюлленцы одеты во все новое, нарядное, мужчины -- во фраках. Повсюду снуют фотокорреспонденты, журналисты, кинооператоры. Радиокомментатор. Дамы и господа! Вы слышали нашу передачу из родильного дома и беседу со священни-ком, теперь наш микрофон установлен на собрании город-ской общины. Настает решающий момент визита госпожи Клары Цаханассьян, который она нанесла своему родному городу, столь же уютному, сколь и живописному. Правда" сама виновница торжества здесь не присутствует, но бур-гомистр уполномочен сделать от ее имени важное сооб-щение. Мы находимся в зрительном зале отеля "Золотой апостол", где однажды переночевал Гете. На сцене, где обычно выступает самодеятельность и дает гастроли каль-берштадтский театр, сейчас собрались мужи города. Как нам только что сообщил бургомистр, таков старинный обычай. Женщины по традиции занимают места в зритель-ном зале. В "Золотом апостоле" праздничная атмосфера, нетерпение достигло апогея; со всех концов мира съеха-лись операторы кинохроники, мои коллеги по телевиде-нию, репортеры. В эту минуту бургомистр берет слово. Радиокомментатор подносит микрофон бургомистру, который стоит посреди сцены, в центре полукруга, образованного мужами города. Бургомистр. Приветствую собравшуюся здесь го-родскую общину Гюллена. Разрешите считать наше собра-ние открытым. На повестке дня -- один-единственный вопрос. Мне выпала честь доложить собравшимся, что госпожа Клара Цаханассьян, дочь покойного архитектора Готфрида Вешера, одного из наших влиятельнейших со-граждан, готова пожертвовать городу и его жителям сумму в один миллиард. Шум среди представителей прессы. Пятьсот миллионов получит город, еще пятьсот миллио-нов делятся поровну между всеми гражданами. Молчание. Радиокомментатор (приглушенным голосом). До-рогие слушательницы и слушатели! Небывалая сенсация. Предложенный дар, как по мановению волшебного жезла, превращает жителей городка в состоятельных людей; та-ким образом, мы присутствуем при одном из величайших социальных экспериментов нашей эпохи. Все оцепенели. Гробовая тишина. Люди потрясены. Бургомистр. Предоставляю слово нашему учителю. Радиокомментатор подносит микрофон учителю. Учитель. Дорогие сограждане! Мы должны отдать себе отчет в том, что госпожа Клара Цаханассьян пресле-дует своим даром вполне определенную цель; что же это за цель? Может быть, она хочет просто осчастливить нас, осыпать нас золотом, воскресить заводы Вагнера и Бокмана, возродить фирму "Место под солнцем"? Вы знаете, что это не так. Госпожа Клара Цаханассьян преследует далеко идущие цели. Она требует за свой миллиард справедливос-ти. Она хочет, чтобы в нашей общине воцарилась справедливость. Это требование заставляет нас задуматься. Значит ли это, что в нашем городе не существовало справедливости? Первый. Не существовало. Второй. Мы потакали преступлению. Третий. Мирились с несправедливым приговором. Четвертый. С клятвопреступлением! Женский голос. Терпели негодяя. Другие голоса. Правильно! Правильно! Учитель. Дорогие сограждане. Мы должны признать эту прискорбную истину. Мы терпели несправедливость. Я полностью сознаю значение материальных благ, кото-рые сулит нам миллиард; я хорошо понимаю, что бед-ность -- корень многих зол и несчастий. И все же речь идет не о деньгах. Бурные аплодисменты. Речь идет не о нашем благосостоянии и, конечно же, не о роскоши. Речь идет о том, хотим ли мы, чтобы право-судие восторжествовало, и не только оно, но и все те идеалы, ради которых жили, боролись и умирали наши славные предки. Идеалы, которыми гордится западная цивилизация. Бурные аплодисменты. Когда попирается любовь к ближнему, когда слабые -- беззащитны, а честь -- поругана, когда правосудие -- продажно, а молодая мать может быть ввергнута в бездну порока, мы ставим под угрозу нашу свободу. Шум возмущения. Нельзя шутить с идеалами, за идеалы люди проливают кровь. Бурные аплодисменты. Богатство только тогда имеет ценность, когда оно покоит-ся на милосердии, а милосердия достоин только тот, кто жаждет милосердия. Чувствуете ли вы в себе эту жажду, дорогие сограждане, жажду духовную, а не только плот-скую? Вот вопрос, который я, как директор гимназии, хочу вам задать. Если вы действительно ненавидите зло, если вы не желаете жить в мире несправедливости, то тогда вы имеете право принять миллиард госпожи Клары Цаханассьян и выполнить условие, которое она нам поставила. Прошу вас трезво взвесить все за и против. Бурные, долго не смолкающие аплодисменты, переходящие в овацию. Радиокомментатор. Дамы и господа! Слышите овацию? Я потрясен. Речь директора гимназии свидетель-ствует о таком нравственном подъеме, какой, увы, не так уж часто наблюдается в наши дни. Оратор смело указал на отдельные недостатки нашей жизни, которые -- увы! -- бытуют в каждой общине, повсюду, где живут люди! Бургомистр. Альфред Илл! Радиокомментатор. Бургомистр опять берет слово. Бургомистр. Альфред Илл, я хочу задать вам вопрос. Полицейский толкает Илла. Тот поднимается. Радиокомментатор подносит ему микрофон. Радиокомментатор. Сейчас вы услышите голос человека, из-за которого Клара Цаханассьян сделала горо-ду Гюллен такой щедрый дар, голос Альфреда Илла -- друга юности благодетельницы. Альфред Илл еще крепкий мужчина лет семидесяти, одним словом, это человек ста-рого закала. Ну, конечно, он взволнован, его переполняет благодарность и чувство тихой радости. Бургомистр. Благодаря вам, Альфред Илл, Клара Цаханассьян предложила нам этот миллиард. Сознаете ли вы это? Илл говорит так тихо, что его не слышно. Радиокомментатор. Говорите громче, почтенный, чтобы наши слушатели могли вас понять. Илл. Да. Бургомистр. Согласны ли вы выполнить наше ре-шение, каково бы оно ни было? Примем ли мы дар или отклоним его? Илл. Да, согласен. Бургомистр. Кто хочет задать вопрос Альфреду Иллу? Молчание, Кто хочет высказаться в связи с даром госпожи Цаханас-сьян? Молчание. Господин священник? Молчание. Городской врач? Молчание. Полиция? Молчание. Представители оппозиции? Молчание. Приступаем к голосованию. Тишина. Слышно только гудение кинокамер, вспышки магния. Кто с чистой душой голосует за торжество справедливости, прошу поднять руку. Все, кроме Илла, поднимают руки. Р а д и о к о м м е н та то р. В зале благоговейная тишина и лес поднятых рук. Кажется, будто мы присутствуем при клятве людей, решивших отдать свою жизнь во имя луч-шего, более справедливого мира. Только почтенный старей сидит неподвижно., он окаменел от радости. Цель его жизни достигнута, верная подруга юности преподнесла его родному городу миллиард. Бургомистр. Дар Клары Цаханассьян принят едино-гласно. Но не из корысти. Горожане. Но не из корысти. Бургомистр. А во имя торжества справедливости. Горожане. Аво имя торжества справедливости. Бургомистр. И во имя совести. Горожане. И во имя совести. Бургомистр. Мы не можем жить, терпя в своей среде преступления. Горожане. Мы не можем жить, терпя в своей среде преступления. Бургомистр. Ему нет среди нас места. Горожане. Ему нет среди нас места. Бургомистр. Мы не позволим растлевать наши души. Горожане. Мы не позволим растлевать наши души. Бургомистр. Попирать наши святые идеалы. Горожане. Попирать наши святые идеалы. Илл (кричит). Боже мой! Все стоят, торжественно воздев руки, но в эту секунду с кинокамерой случилась авария. Кинооператор. Какая обида, бургомистр. Свет от-казал. Повторите, пожалуйста, заключительную сцену. Бургомистр. Еще раз? Кинооператор. Да, для кинохроники. Б у р го м и ст р. С удовольствием. Ки н о о п е р ато р. Свет в порядке? Голос. Наладили. Кинооператор. Начали. Б ур го м и с тр (принимает соответствующую позу). Кто с чистой душой голосует за торжество правосудия, прошу поднять руку. Все поднимают руки. Дар Клары Цаханассьян принят. Единогласно. Но не из корысти. Горожане. Но не из корысти. Бургомистр. Аво имя торжества справедливости. Горожане. А во имя торжества справедливости. Бургомистр. И во имя совести. Горожане. И во имя совести. Бургомистр. Мы не можем жить, терпя в своей среде преступления. Горожане. Мы не можем жить, терпя в своей среде преступления. Бургомистр. Ему нет среди нас места. Горожане. Ему нет среди нас места. Бургомистр. Мы не позволим растлевать наши души. Горожане. Мы не позволим растлевать наши души. Бургомистр. И попирать наши святые идеалы. Горожане.И попирать наши святые идеалы. Тишина. Кинооператор (тихо). Ну, Илл. Ну? (Разочарован-но) Как хотите. Жаль, что радостное "Боже мой" на этот раз у вас не вырвалось. Это было самое эффектное место во всем эпизоде. Бургомистр Господа журналисты, радиоработники, операторы, милости просим к столу. Вас ждут в ресторане. Рекомендуем покинуть зал через служебный выход. Жен-щинам подадут чай в саду. Журналисты, радиоработники, операторы уходят в глубь сцены, направо. Мужи города не трогаются с места. Илл поднимается, хочет уйти. Полицейский. Сиди! (Силой сажает Илла на ска-мейку) Илл. Вы хотите сделать это сегодня? Уже? Полицейский. А ты как думал? Илл. По-моему, лучше, если это произойдет у меня дома. Полицейский. Это произойдет здесь. Бургомистр. В зрительном зале нет посторонних? Третий и четвертый осматривают зал. Третий. Никого. Б у р го м истр. А на балконе? Четвертый. Ни души, Бургомистр. Заприте двери. В зал больше никого не впускать. Третий и четвертый сходят в зрительный зал. Третий. Все заперто. Четвертый. Все заперт, Бургомистр. Гасите люстры. В окна светит луна с балкона. Света хватит. Сцена погружается в темноту. При слабом лунном свете неясно видны фигуры людей. Выстройтесь друг против друга. Оставьте проход. Мужчины становятся в два ряда, образуя узкий проход, в конце которого стоит гимнаст, теперь он в элегантных белых брюках и в майке, с красной лентой через плечо. Господин священник, исполните свой долг. Священник (медленно подходит к Иллу и садится возле неев). Ну, Илл, для вас настал горестный час. Илл. Дайте сигарету. Священник. Дайте ему сигарету, господин бурго-мистр. Бургомистр (ласково). С радостью.. Лучший сорт. Передает священнику пачку сигарет, тот протягивает ее Иллу. Илл берет сигарету, полицейский дает ему прикурить, священник возвращает пачку бургомистру. Священник. Как сказал пророк... Илл. Не надо. (Курит.) С в я щ е я н и к. Вы не боитесь? Илл. Теперь уже не очень. (Курит) Священник (беспомощно). Я помолюсь за вас. Илл. Молитесь лучше за наш город. (Курит.) Священник (медленно встает). Господи, помилуй нас. (Медленно становится рядом с другими мужчинами) Бургомистр. Поднимитесь, Альфред Илл. Илл колеблется. Полицейский. Вставай, скотина! (Силойзаставляет его встать.) Бургомистр. Вахмистр, возьмите себя в руки Полицейский. Извините. Не стерпел. Бургомистр. Подойдите сюда, Альфред Илл Илл роняет сигарету, затаптывает ее ногой Потом медленно идет к середине сцены, поворачивается спиной к зрителям Илл колеблется Полицейский. Тебе говорят Иди! Илл медленно направляется в проход, который образовали молчаливые горожане. В конце прохода, как раз напротив Илла, стоит гимнаст. Илл замирает, поворачивается, видит, как безжалостно смыкаются ряды, падает на колени На сцене теперь неясно виден клубок тел; не слышно ни звука; клубок все сжимается и постепенно опускается на пол. Тишина. Слева входят газетчики. Зажигают .люстры Первый газетчик. Что здесь происходит? Толпа неторопливо расходится. Горожане собираются в глубине сцены. В центре остается только врач, он стоил на коленях перед мертвым телом, накрытым клетчатой скатерт ью, какие обычно стелют в кафе. Врач встает, прячет стетоскоп. Врач. Паралич сердца. Тишина. Бургомистр. Он умер от радости. Второй газетчик. Каких только увлекательных ис-торий не преподносит нам жизнь! Первый газетчик. А теперь за дело. Газетчики поспешно уходят направо в глубь сцены. Слева появляется Клара Цаханассьян в сопровождении дворецкого. Увидев мертвое тело, она останавливается, потом медленно идет к середине сцены, поворачивается лицом к зрителям. Клара Цаханассьян. Принесите его сюда. Роби и Тоби входят с носилками, кладут на них Ипла и опускают носилки к ногам Клары Цаханассьян. (Стоит как каменная.) Открой ему лицо, Боби. Дворецкий приподнимает скатерть с лица Илла. (Пристально, долго рассматривает мертвого.) Теперь он опять такой, каким был много лет назад. Мой черный барс. Закрой ему лицо. Дворецкий снова закрывает лицо Илла. Положите его в гроб. Роби и Тоби выносят мертвое тело налево. Отведи меня, Боби. Пора укладываться. Мы уезжаем на Капри. Дворецкий подает ей руку, она медленно вдет налево, останавливается. Бургомистр! В глубине сцены из группы молчаливых горожан медленно появляется бургомистр, выходит вперед. Возьми чек. (Передает ему бумагу и удаляется с дворецким.) Все более нарядная одежда горожан Гюллена без слов говорит о том, как они богатеют. Внешний вид города становится неузнаваем; теперь это уже не заштатное и нищее местечко, а преуспевающий, ультрасовременный город. Финал пьесы, ее счастливый апофеоз выражает это всеобщее благоденствие. Вновь отремонтированное здание вокзала украшено флагами, гирляндами живых цветов, транспарантами, неоновой рекламой. Жители Гюллена -- мужчины во фраках, женщины в бальных платьях -- образуют два хора, как в античной трагедии. И не случайно нам кажется -- это вполне в духе происходящего, -- будто мы слышим сигналы бедствия, которые подает идущий ко дну корабль. Первый хор. Кошмаров предостаточно: Колоссальные землетрясения, Огнедышащие горы, Морские водовороты, К тому же и войны, Топчущие пшеницу танки, Солнцеликий гриб атомного взрыва. Второй хор. Однако ничего нет кошмарнее бедности, Потому что в ней нет благородства. Мертвой хваткой Держит бедность род человеческий, Громоздит бесплодный день На бесплодный день. Женщины. Бессильно смотрят матери, Как хворь уносит их маленькие чада. Мужчины. Но мужи замышляют мятеж, Готовят измену. Первый. Их ботинки поизносились. Третий, Во рту смердит окурок. Первый хор. Ибо закрыты все двери, Которые давали работу и хлеб. Второй хор. И поезда громыхают мимо Без остановки! Все. Слава нам! Госпожа Илл. Которым улыбнулась судьба. Все Всемилостивейшая. Всепреобразующая. Женщины. Наши нежные тела Облачены в модные платья. Сын. Юноша за баранкой гоночной машины. Мужчины. Лавочник правит "кадиллаком"! Дочь. Дева гоняет мяч на теннисном корте. Врач. В новом операционном зале Такой зеленый кафель, Что режешь кишки, немея от восторга. Все. Вечерняя трапеза благоухает ароматами, Все одеты с иголочки, всем довольны, Хвалятся друг перед другом сигарами экстра-класса. Учитель. Учение светит жаждущим света учения. Второй. Усердные бизнесмены Скупают вечные ценности. Все. Рембрандта и Рубенса. Художник. Художество кормит художника, Причем до отвала. Священник. На Рождество, на Пасху, на Троицу В соборе не протолкнуться от добрых христиан. Все. И экспрессы, блистающие, стремительные, Мчатся по остальным магистралям От местечка к местечку, Сплачивая человечество И снова останавливаясь на нашей станции. Слева входит кондуктор. Кондуктор. Гюллен! Начальник станции. Экспресс Гюллен--Рим, прошу занимать места. Салон-вагон впереди! Из глубины сцены громилы выносят паланкин, в котором неподвижно сидит Клара Цаханасеьян. Она походит на древнее каменное изваяние. Паланкин в сопровождении свиты проносят между хорами. Бургомистр. Покидает нас... Все. Наша несказанная благодетельница... Дочь. Наша спасительница... Вес. И сопровождающие ее высокие лица. Громилы с паланкином, Клара Цаханасеьян и свита исчезают на платформе. Медленно проносят тем же путем гроб. Бургомистр. Слава ей! Все. Самое драгоценное,, самое заветное Она увозит с собой. Начальник станции. Отправление! Все. Помилуй нас... Священник. Господи! Все. В темном беге грядущего. Бургомистр. Достаток... Все. Оставь нам, Мир сохрани нам, Свободу сбереги нам, Пусть ночь Никогда не омрачает наш город, Восставший из пепла, прекрасный, Чтоб счастью, счастливые, мы предавались. ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА Действие "Визита старой дамы" происходит в за-штатном городишке, где-то в Центральной Европе; автор этой пьесы отнюдь не намерен отмежевываться от лю-дей, о которых пишет: он не очень-то уверен, что сам в подобных обстоятельствах поступил бы иначе: о подтекс-те этой истории не стоит говорить, равно как и выпячи-вать его на сцене. То же относится и к финалу. Правда, в конце пьесы действующие лица изъясняются несколь-ко приподнятым языком, каким люди не изъясняются в обыденной жизни, языком, который принято называть поэтическим, или, точнее, возвышенным литературным языком. Но происходит это только потому, что гюллен-цы разбогатели, добились кое-чего в жизни, -- сам Бог велел им говорить более изысканно. Мои герои -- люди, а не марионетки, на сцене они действуют, а не разыгры-вают аллегории. Что касается меня самого, то я пытаюсь воссоздать реальный мир, а не преподносить публике отвлеченные моральные категории, как это мне зачастую приписывают. И я не собираюсь как-то специально со-размерять мою пьесу с жизнью, поскольку такая сораз-мерность лежит в самой природе театра, непременным компонентом которого является зритель. С моей точки зрения, театральная пьеса всегда выступает в рамках сце-нических возможностей, а не в оболочке определенного литературного стиля. И если в сцене в лесу полленцы изображают деревья, то объясняется это не склонностью автора к сюрреализму, а только тем, что пожилой чело-век в этой сцене говорит слова любви пожилой женщи-не, и сие не столь уж эстетичное любовное объяснение нуждается в театрально-поэтическом обрамлении, иначе оно было бы просто невыносимо. Я пишу свои пьесы из внутреннего чувства доверия к театру, к актеру. Это главный импульс моего творчества. Самое соблазнительное для меня -- материал. От актера требуется не так уж много: чтобы изобразить человека, он должен воспроизвести лишь его внешнюю оболочку, то есть данный ему текст, при том условии, конечно, что в тексте нет фальши. Что я понимаю под этим? Так же как живой организм замкнут в какую-то оболочку, кото-рая и является его "внешностью", так и в пьесе есть своя оболочка -- язык. И драматург оперирует только им. Язык для него результат. Поэтому-то нельзя работать над языком как таковым; язык -- это мысли, сюжет и т.д. Только дилетанты считают язык и стиль вещью в себе. Задача актера, по-моему, состоит в том, чтобы вновь воспроизвести конечный результат, то есть стиль пьесы на сцене. Зритель не должен видеть искусства, он дол-жен видеть жизнь. В "Визите старой дамы" надо пра-вильно сыграть передний план, как он дан мною, и тогда фон появится сам. Я не причисляю себя к авангардистам, хотя и у меня, разумеется, есть своя теория искусства... Чем бы дитя ни тешилось. Но свою теорию я держу при себе (иначе мне самому пришлось бы следовать ей). Пусть уж лучше ме-ня считают эдаким взбалмошным простаком, который пренебрегает формой своих творений. Мои пьесы надо играть в духе народного театра, а меня самого восприни-мать как своего рода Нестроя*. Это будет самое правиль-ное. И не следует бояться моих выдумок, к черту всякое глубокомыслие. Надо также следить за тем, чтобы деко-рации все время менялись при открытом занавесе. Сцену с машиной следует играть просто, лучше всего с макетом автомобиля, в котором есть только то, что необходимо по ходу действия, -- автомобильные ключи, руль и т.д. Машина должна быть показана спереди -- задние сиде-нья надо приподнять. И все это должно быть, конечно, новенькое, с иголочки, так же как и желтые башмаки и прочее. (Эта сцена ни в коем случае не должна напоми-нать Уайлдера*. Почему?.. Еще одна диалектическая за-гадка для критиков.) Клара Цаханассьян не олицетворяет ни справедливос-ти, ни плана Маршалла и тем более Апокалипсиса, она лишь то, что она есть, -- самая богатая в мире женщина, которая благодаря своему состоянию получила возмож-ность действовать наподобие героини древнегреческой трагедии, самовластно и жестоко, как, например, Медея. Клара Цаханассьян может себе это позволить. И не надо забывать, что у этой старой дамы есть чувство юмора, поскольку она может смотреть на людей со стороны; для нее люди -- товар, который она покупает. Но и на себя она тоже смотрит со стороны, что придает ей своеобразную грацию и некое злое очарование. Клара стоит как бы вне общества, поэтому она превращается в нечто неподвиж-ное, окостеневшее. Никаких перемен в ней не происходит, если не считать переменами тенденцию ко все большему окаменению, к превращению в полного истукана. Однако изображать Клару Цаханассьян и ее свиту, включая каст-ратов, на сцене можно только средствами искусства. На-турализм здесь противопоказан -- он будет слишком не-аппетитен. Тихони кастраты должны быть сказочными существами" призрачными гномиками, живущими расти-тельной жизнью,, по-своему даже счастливыми. Они жер-твы тотальной мести, которая так же логична., как. законы доисторических времен. (Чтобы актерам было легче играть евнухов, они могут говорить не хором, а по очереди, но тогда не нужны повторы.) Клара Цаханассьян -- образ статичный. Она героиня с самого начала. В отличие от Клары ее прежний возлюб-ленный волею судеб превращается в героя лишь постепен-но. Этот жалкий лавочник, сам того не ведая, сразу же становится ее жертвой. Будучи виновным, он убежден, что время списало все его грехи. И лишь по ходу пьесы страх и отчаяние пробуждают в этом заурядном человеке нечто в высшей степени индивидуальное. Осознав свою вину, он начинает понимать, что такое справедливость; неизбежная гибель придает ему величие. (Сцена смерти Илла должна быть решена скорее в плане монументальном.) Гибель Илла бессмысленна и в то же время осмысленна. Если показывать ее только осмысленной, то в ней появится нечто легендарное, и играть ее надо будет в некоем анти-чном городе, а не в Гюллене в наши дни. Что касается остальных полленцев, они такие же люди, как мы все. Их не следует изображать злодеями. Ни в коем случае. Вна-чале они полны решимости отвергнуть предложение мил-лиардерши. Правда, они влезают в долги, но отнюдь не потому, что решили умертвить Илла, -- они просто люди легкомысленные. И они искренне верят, что в конце концов "все перемелется". Так надо трактовать второе действие и даже сцену на вокзале. Один лишь Илл в этой сцене объят страхом, ибо он понимает, чем все должно кончиться. Но полленцы еще не сказали ни одного непо-правимого слова. Только во время сцены в Петеровом сарае происходит роковой перелом. От судьбы не уйдешь! С этой минуты полленцы постепенно начинают готовить-ся к убийству, возмущаться виной Илла и т.д. Семья Илла по-прежнему уговаривает себя, что все образуется, но и эти люди тоже не злодеи, они просто слабохарактерны, как и все остальные. Весь город, что видно на примере учителя, медленно поддается искушению, ибо искушение велико, а нищета беспредельна. "Визит старой дамы" -- злая пьеса, именно поэтому трактовать ее следует как можно более гуманистически. И персонажи должны проявлять не гнев, а печаль. И еще: эта комедия с трагическим концом должна быть смешной. Ничто не может так сильно повредить ей, как убийственная серьезность.