резиновые дубинки визгливо причмокивали. Кулаками никто больше не дрался. - А ты возвращайся в гарнизон! - крикнул Маджио. - Я знаю, что я делаю. Иди в гарнизон! Слышишь? - Его голос звучал сдавленно. - Ну, валяйте еще! Чего ж тогда не даете мне встать? Бейте сильнее! Мало каши ели? Вскоре он замолк, но другой, чмокающий звук не утихал. Пруит лежал и слушал. Он вдруг почувствовал, что у нега болят руки, поглядел на них и только тогда разжал побелевшие кулаки. Он ждал, и наконец чмоканье дубинок прекратилось. - Джек, может, мне пойти за тем, вторым? - услышал он запыхавшийся голос одного из патрульных. - Не надо. Он уже далеко. Заберем только этого. - Тебе за него должны дать сержанта. Не понимаю, что на парня нашло? Настоящий псих. - Не знаю. Пошли, надо позвонить в часть. - Все-таки паршивая это работа, верно? - Я ее не сам выбирал. Ты, по-моему, тоже. Пошли звонить, пусть присылают машину. Пруит встал и осторожно, не выходя из кустов, побрел назад в сторону пляжа, к дороге, к Калиа-роуд, которая вела к Форту Де-Русси. Добравшись до пляжа, он опустился на песок и стал слушать, как плещется вода. Только сейчас он заметил, что плачет. Потом он вспомнил, что в кармане у него сорок долларов.  * КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ. ТЮРЬМА *  Анджело Маджио три дня продержали в Шафтерской части военной полиции. Затем перевезли под конвоем в Скофилд. Прямо в гарнизонную тюрьму. Мимо корпуса своей роты он проехал в закрытом полицейском фургоне. В ожидании суда он находился в тюрьме вместе с другими заключенными. И так же, как они, дробил камни шестнадцатифунтовой кувалдой в каменоломне у перевала Колеколе. До суда ом пробыл в тюрьме полтора месяца. Первый сержант Милтон Э.Тербер составил необходимые документы. Рота была готова применить к Анджело Маджио все дисциплинарные меры в полном объеме. Начальник управления военной полиции тем не менее предпочел отдать его под трибунал. Анджело Маджио обвиняли в пьянстве и нарушении общественного порядка, в оказании сопротивления при аресте, в неповиновении властям, в уклонении от выполнения прямого приказа старшего по званию и в нанесении побоев военнослужащему сержантского состава при исполнении последним служебных обязанностей. Кроме того, было выдвинуто обвинение по пункту "поведение, недостойное военнослужащего". Начальник управления ВП рекомендовал предать Анджело Маджио специальному военному суду низшей инстанции. Максимальное наказание, накладываемое таким трибуналом, составляет шесть месяцев тюремного заключения и каторжных работ при полном лишении денежного содержания на этот же срок. Ходили слухи, будто начальник полковой канцелярии главный сержант Фенис Т.О'Бэннон по секрету сказал первому сержанту Терберу, что, если бы управление ВП сумело доказать, что Анджело Маджио нанес кому-либо серьезные увечья или при задержании находился в самовольной отлучке, начальник управления ВП рекомендовал бы отдать его под трибунал высшей инстанции. Этот трибунал - единственный в армии суд, разбирающий серьезные нарушения. Максимальное наказание, к которому он правомочен приговорить обвиняемого, - пожизненное заключение или смертная казнь. Подобные приговоры выносятся не часто. Максимальное наказание, которое вправе наложить дисциплинарный трибунал (военный суд, разбирающий мелкие нарушения), - один месяц тюремного заключения с лишением двух третей денежного содержания на этот же срок. Предложение о передаче дела рядового Анджело Маджио в дисциплинарный трибунал не выдвигалось. По истечении полутора месяцев, ушедших на подготовку многочисленной документации, необходимой для защиты обвиняемого, Анджело Маджио под конвоем доставили в здание штаба полка на суд. В состав суда входили три офицера, один из которых имел специальное юридическое образование и занимал должность военного юрисконсульта. Адвокат, защищавший интересы Анджело Маджио, также присутствовал на процессе и перед началом судебного заседания представился своему подзащитному. Начальник управления военной полиции, по званию полковник, на заседании отсутствовал, но вместо него выступал обвинителем его представитель, майор. На суд были вызваны три свидетеля: сержант (ранее капрал) Джон К.Арчер и рядовой первого класса Томас Д.Джеймс - патрульные роты ВП Форта Шафтер, а также рядовой первого класса Джордж Б.Стюарт, делопроизводитель роты ВП Форта Шафтер. Перед началом судебного заседания подсудимому Анджело Маджио было разъяснено, что, помимо всех тех прав, которыми он мог бы пользоваться в гражданском суде, здесь ему гарантируются следующие преимущества: а) до начала суда он имеет право дать любые показания, а также встретиться со свидетелями и подвергнуть их перекрестному допросу в целях установления своей невиновности или снижения степени вины; б) его дело рассматривается в той судебной инстанции, которая в соответствии с армейским дисциплинарным уставом имеет право наложить на него не максимальное, а минимальное наказание; в) защитник предоставляется ему бесплатно; г) на суде он имеет право делать не обусловленные присягой заявления, что не повлечет за собой перекрестного допроса; д) при определении степени его вины по рассматриваемому делу суду возбраняется принимать во внимание его прежние судимости; е) ему будет вручена отпечатанная на машинке копия протокола судебного заседания; ж) до вступления приговора в силу решение данного военного суда будет автоматически передано на пересмотр в вышестоящую инстанцию; з) по истечении трех месяцев заключения в штрафных казармах или в гарнизонной тюрьме дело будет вновь пересмотрено вышестоящими инстанциями для изыскания возможности смягчить наказание; и) если в период заключения его поведение, дисциплина и отношение к работе будут признаны образцовыми, он в любое время может быть досрочно возвращен на действительную службу и восстановлен в звании рядового со всеми соответствующими правами и привилегиями. Председатель суда далее разъяснил Анджело Маджио, что тот имеет право давать личные показания в свою защиту, и добавил, что отсутствие таких показаний не будет использовано судом против него. Он также напомнил, что если Маджио желает, то может сделать любое не обусловленное присягой заявление, и это никоим образом не повлечет за собой перекрестного допроса. Анджело Маджио сказал, что понимает свои права, и от дачи показаний отказался. Затем были вызваны свидетели обвинения, и судебное заседание началось. Суд длился четырнадцать минут. Анджело Маджио был признан виновным по всем пунктам, и его приговорили к шести месяцам тюремного заключения в гарнизонной тюрьме Скофилда с полным лишением денежного содержания на этот же срок. Перед оглашением приговора председатель суда информировал Анджело о том, что, поскольку армия без дисциплины всего лишь толпа, бесполезная на поле боя, принятый Конгрессом и основывающийся на Конституции военный кодекс содержит правила, регулирующие отправление правосудия в армии, и что военный кодекс, по существу, возник даже раньше Конституции: первый военный кодекс, разработанный специальным комитетом под руководством Джорджа Вашингтона, был одобрен Континентальным конгрессом в 1775 году за три дня до вступления Вашингтона в должность командующего Континентальной армией; и что Конгресс периодически вносит необходимые поправки, сообразуясь с требованиями времени, чтобы эти правила соответствовали своду законов, составленному гражданскими властями для управления армией. А также что сам военный кодекс предусматривает всяческое содействие ознакомлению солдат с основными положениями, определяющими нормы их поведения, и что не более чем в шестидневный срок с начала службы в армии солдату обязаны прочитать и разъяснить военный кодекс, а затем эта процедура должна повторяться каждые шесть месяцев. И наконец, что регулярное ознакомление с военным кодексом проводится по настоянию Конгресса, но армия, помимо этого, предпринимает дополнительные меры, гарантирующие понимание солдатами армейских законов, и на каждого командира части возлагается ответственность за своевременное и всестороннее информирование солдат об этих законах, и получение подобной информации - право каждого солдата. Анджело Маджио сказал, что понимает свои права и что он был своевременно информирован. Далее председатель суда огласил приговор и указал, что приговор вступит в силу только после рассмотрения и утверждения вышестоящей инстанцией. Анджело Маджио под конвоем доставили назад в гарнизонную тюрьму, где он должен был ждать утверждения приговора. Он дробил камни шестнадцатифунтовой кувалдой в каменоломне у перевала Колеколе. Приговор был рассмотрен и утвержден через восемь дней. Рассматривал приговор подполковник Резерфорд Б.Х.Делберт, командующий полком, в котором служил Анджело Маджио. Подполковник Делберт одобрил приговор трибунала безоговорочно. Затем полный протокол судебного заседания, заключение прокурора полка и решение подполковника Делберта были направлены генерал-майору Эндрю Дж.Смиту, командующему бригадой, в которой служил Анджело Маджио. Компетентные юристы отделения военной прокуратуры штаба бригады изучили поступившие документы и доложили генералу Смиту, что протокол суда юридически вполне правомочен и решение подполковника Делберта можно утвердить. Далее генерал Смит подписал постановление специального трибунала, в котором Анджело Маджио признавался виновным по всем пунктам выдвинутого против него обвинения и приговаривался к шести месяцам заключения в тюрьме Скофилдского гарнизона Гавайской дивизии и к полному лишению денежного содержания на этот же срок. Постановление было разослано во все части бригады, в которой служил Анджело Маджио, и вывешено на досках объявлений во всех канцеляриях. В тюрьме Анджело Маджио получил на руки отпечатанную на машинке копию протокола суда, а также копию постановления специального трибунала и начал отбывать срок. Он дробил камни шестнадцатифунтовой кувалдой в каменоломне у перевала Колеколе. Ни полтора месяца ожидания суда, ни восемь дней, которые он ждал утверждения приговора, в шестимесячный срок заключения ему засчитаны не были. 27 После попытки Анджело в одиночку перевернуть мир что-то в Пруите дрогнуло. Этого не удалось добиться даже профилактике со всеми ее ухищрениями. Но теперь что-то ушло из его души. Профилактика никогда не смогла бы так его изменить. И ощущение было такое, будто внутри у него, где-то очень глубоко, одна кость уныло трется о другую, как шестеренка о шестеренку в коробке передач. Со скрежетом, точно напильник о камень. Первого апреля, на следующее утро после злосчастного дня получки, рядовой первого класса Блум, потенциальный чемпион в среднем весе, рядовой первого класса Малло, новый человек в роте и потенциальный чемпион в полулегком весе, и несколько других рядовых первого класса, также потенциальных чемпионов в том или другом весе, собирались на первое занятие вновь сформированного первого курса полковой школы сержантского состава. Занятия проводились на одной из старых бетонированных лагерных площадок в горах возле стрельбища, в больших палатках, где обычно жили солдаты во время стрелковых учений. Будущие сержанты должны были пройти двухмесячный курс подготовки. Пруит, потенциальный чемпион во втором полусреднем весе, смотрел, как они складывают вещмешки и уходят, когда он верил легендам великого американского эпоса, утверждающим, что все итальянцы либо отъявленные трусы, либо наемные убийцы на службе у мафии. И еще ему вспомнилось житье в лагерях, куда сейчас уходили эти ребята. Он побывал там на учебных стрельбах в прошлом году с 27-м полком. Ему вспомнились палатки на бетоне, вспомнилось, как длинная очередь с котелками тянулась через грязь к полевой кухне, как в подбитых овчиной стрелковых куртках, перешитых из старых гимнастерок, они ждали выхода на линию огня, как пахло жженым порохом и звенело в ушах, как клубы дыма смазывали все перед глазами, как два-три их лучших снайпера пользовались купленными на свои кровные оптическими прицелами - он помнил все: глухое клацанье в руке тускло поблескивающих неизрасходованных патронов, вытянутую закругленную тень, скользко исчезающую в патроннике, куда при стрельбе одиночными ты досылаешь патрон большим пальцем, колыханье белого пятна, отмечающего промахи, красный флажок, который в трехстах ярдах от тебя поднимают из блиндажа указчики. В прошлом году он получил значок "Отличный стрелок" за стрельбу из "03", и жизнь в лагерях ему нравилась. Она нравилась ему даже сейчас. Сорок долларов Хэла были по-прежнему при нем. Он решил, что с их помощью хладнокровно и расчетливо влюбит в себя Лорен. Действовать с ней другим способом, видимо, не имеет смысла, а про сорок долларов все равно никто не знает, и с Терпом Торнхилом ему расплачиваться только в следующую получку, да и Анджело наверняка не обидится, если он потратит их на себя. На этот раз все будет точно по смете. У него был выработан план: сделать из сорока долларов шестьдесят и растянуть их на пять недель. Если все пойдет, как он рассчитывает, этот план его вывезет, и можно будет ничего не занимать под получку, тем более что он и так должен целиком отдать ее Терпу. Выжидая, пока солдаты все просадят и наплыв к миссис Кипфер схлынет, он без лишнего шума пристроил десять долларов из сорока - не двадцать и не пятнадцать, а только десять - в ссудную кассу, которую банкометы О'Хэйера держали для игроков в "очко", и должен был получить двадцатку прибыли. "Очко" не такая азартная игра, как покер, поэтому и капитал в нее вкладывать надежнее. Итого получится шестьдесят долларов. Сорок пять уйдут на три похода к Лорен на всю ночь, по пятнадцать зеленых за раз. Еще пятнадцать - три бутылки по три пятьдесят каждая. Остающаяся мелочь - на такси. Когда он разузнает, где она живет, и добьется, чтобы она его к себе пустила, о деньгах можно будет не думать. У нее денег полно. Она будет с удовольствием тратить их на него, ему только надо правильно себя повести. Задуманная авантюра обещала быть интересной. Ему будет чем занять себя, пока Анджело дожидается суда. Он продумал все в мелочах. Это было отличной, увлекательной гимнастикой для ума. План захватил его целиком. И все полтора месяца, пока правосудие разбиралось с Маджио, он с неослабевающим увлечением выполнял этот план пункт за пунктом. Он был настолько им захвачен, что продолжавшаяся профилактика передвинулась в его сознании на непочетное второе место. Как-то раз, когда еще не истекли предшествовавшие суду полтора месяца, он купил два блока сигарет и пешком пошел навестить Анджело в гарнизонную тюрьму. Идти надо было почти две мили, в гору, мимо теннисных кортов, мимо площадки для гольфа, потом под мощными деревьями мимо рябой от солнца, остро пахнущей лошадьми верховой тропы. Шагая по жаре, он вспотел. То и дело ему попадались на глаза офицеры, офицерские жены и офицерские дети. Все очень загорелые и по-спортивному бодрые. Тюрьма - деревянный белый дом с зеленой крышей - стояла в прохладной дубовой роще посреди большого ровного поля на самом краю военной зоны. Она напоминала сельскую школу. Забор из крупной проволочной сетки с тремя рядами колючей проволоки поверху еще больше усиливал это сходство. Затянутые проволочной сеткой окна тоже походили на окна сельской школы. Но войти в эту школу ему не разрешили. Потому что это была никакая не школа. Здесь помещалось военное учреждение. И оставить для Анджело сигареты ему тоже не разрешили. Каждому заключенному выдается по пакету табачной смеси "Дюк" в день, и никакие передачи от посторонних не принимаются. Заключенный - прежде всего солдат, и ему причитается только то, что получают все остальные содержащиеся в тюрьме солдаты. Пруит забрал сигареты назад и ушел. С Анджело он так и не увиделся. Пожалуй, он был им даже благодарен. Они ведь запросто могли разрешить ему оставить для Анджело сигареты, а потом их раскурили бы охранники из ВП. И он стал курить их сам. Ему было стыдно за себя. Он, конечно, мог бы их выбросить, но они стоили два с половиной доллара, и это был бы бессмысленный жест. Потому он и курил их. Но ему было стыдно. Сейчас, когда Анджело сидел в тюрьме и дожидался суда, Пруит переживал черные дни. Он сознавал, что должен был удержать маленького итальянца, не дать ему броситься в пропасть, а вместо этого он сам же его и подтолкнул. Он должен был предвидеть, что может произойти. Он не имел права оставлять его одного, когда спускался к воде, чтобы зашвырнуть плавки. Малыш мог кричать ему что угодно, но он должен был вмешаться в драку. Пусть патрульные сильнее, пусть с дубинками, вдвоем они бы их одолели, а потом удрали бы и вернулись назад, в роту, где им ничто не угрожало. Он столько всего должен был сделать и не сделал ничего. В том, что случилось с Анджело, он винил себя. Поэтому-то ему так хотелось увидеться с ним - может быть, он сумел бы ему объяснить. Но увидеться с Анджело ему не дали. И возможно, он так никогда бы с ним и не увиделся, если бы полиция Гонолулу не начала специальное расследование. Из Шафтерской части ВП за ними приехали на грузовиках, на двух больших трехтонках. В кабине каждого грузовика, кроме вооруженного шофера-"вэпэшника" сидело еще по "вэпэшнику" с пистолетом, а впереди ехал пузатый полицейский фургон с вооруженным "вэпэшником" за рулем. Операцией командовал высокий лейтенант-мулат (наполовину белый, наполовину гаваец, с квадратной фигурой, как у канаков, работающих на пляжах уборщиками) в горчичной поплиновой форме городской полиции. Он ехал в фургоне вместе с первым лейтенантом Шафтерской части ВП, который вез с собой огромный, как простыня, список, подписанный начальником управления ВП. В том же фургоне ехали два молодых агента ФБР. Одетые в весьма строгие, но дорогие костюмы, они походили на беззаботных отпрысков богатых родителей. Эти двое были связующим звеном между гражданской и военной полицией. Колонна торжественно въехала во двор, машины остановились напротив корпуса седьмой роты, и оперативная группа двинулась на штурм канцелярии капитана Хомса. Впереди шагали два чистеньких, отмытых до блеска молодых юриста из ФБР, их умные вежливые лица дышали почти отроческим целомудрием, голоса звучали сдержанно, манеры были тактичны, от этих молодых людей так и веяло благоразумием и осторожностью, но за их обманчивой мягкостью скрывалась та жесткая, спокойная уверенность, которую приобретает человек, когда знает, что его слово почитается, как закон, и всем остальным надлежит его бояться. Дневального тотчас отправили со списком на учебное поле. Назад он пригнал с собой целую команду - на вид здесь было минимум две трети седьмой роты, - и для оставшихся в поле стройподготовка в тот день превратилась, так сказать, в чистый софизм. Солдаты построились перед казармой, им приказали рассчитаться по порядку, потом устроили перекличку, и они тупо стояли, переминаясь с ноги на ногу, немало напуганные (дневальный успел упомянуть про молодых людей из ФБР), но и сквозь страх пробивалось явно приподнятое настроение, неизменно возникающее у солдата при любой возможности спастись от занудства стройподготовки, даже если этим праздником ты обязан расследованию ФБР. Что такое ФБР, знали все, знали, что ФБР расследует уголовные преступления, совершенные военнослужащими, за свою Жизнь все они начитались комиксов про гангстеров и про облавы. Дневальный понятия не имел, почему их вызывают, но в гражданском уголовном кодексе была только одна статья, по которой можно вызвать сразу столько солдат. Такое расследование могли предпринять только по делам, связанным с гомосексуалистами. Вызвали почти всех, кто сшивался в "Таверне Ваикики". Здесь были и капрал Нэпп, и сержант Гаррис, и Мартучелли. В список попали поляк Дизбинский, Бык Нейр, Академик Родес, толстяк Ридел Трэдвелл. Чемп Уилсон с Лидделом Хендерсоном тоже оказались в этой компании, так же как и капрал Миллер, и сержант Линдсей, и Эндерсон, и Пятница Кларк, и Пруит. Их везли в город и потому разрешили подняться в спальни, умыться и переодеться в "хаки". Ни дневальный, ни "вэпэшники" не пошли вслед за ними. Никто не боялся, что кто-нибудь сбежит. Ведь все фамилии были в списке. Когда они спустились, фургон уже отъезжал: мелькнули горчичная форма городской полиции, шафтерские бежевые гимнастерки с черными нарукавными повязками и два темных строгих костюма - тоже форма, даже более явно выраженная. Их опять построили, пересчитали, снова провели перекличку, а потом запихнули без разбора в грузовики, в одном из которых давно сидели в тоскливом ожидании рядовой первого класса Блум и еще один его собрат по званию из сержантской школы. Охранники скучали в кабинах рядом с шоферами. Их нисколько не беспокоило, что кто-нибудь выпрыгнет из кузова и осмелится исчезнуть из списка ФБР. Кроме солдат, в кузовах не было никого, и совещания по выработке стратегии состоялись в обоих грузовиках одновременно, словно людьми руководил тот же природный инстинкт, что ведет стаи перелетных гусей и косяки рыб к предопределенному месту встречи. Оба совещания проходили по одному и тому же, инстинктом подсказанному плану, и в каждом грузовике инстинктивно знали, что в другом грузовике тоже проходит совещание, так что по существу это были не два отдельных совещания, а одно большое, общее. Сверяя и уточняя воспоминания, в каждом грузовике сумели определить пассажиров другого грузовика и вычислить, кого не хватает. Было установлено, что минимум шестеро ребят из седьмой роты в список не попали, хотя посещали известные бары с не меньшим постоянством и не меньшим успехом. В обоих грузовиках почти одновременно раздались возмущенные крики: "Что за черт!" и "Везет же людям!", и "А почему этим все с рук сходит?", и "Чем они лучше нас?". И почти одновременно в обоих грузовиках те же люди, которые только что громко возмущались, заорали: "Заткнитесь!", и "Ну их к черту!", и "Не о них сейчас нужно думать, а о нас!", и "Кончайте, вы! Сейчас надо решать, как себя вести!". Когда восстановили порядок, обнаружилось, что в том грузовике, где ехал Пруит, было двое солдат из шестой роты и один из пятой. Эти ребята сказали, что в другом грузовике тоже есть один солдат из шестой, но из пятой никого. Стратегический комитет заключил, что донести мог только кто-то хорошо знакомый с седьмой ротой, но этот вывод ничего не давал - таких было слишком много. Судя по всему, в список не попал никто из первого и третьего батальонов, хотя все, ехавшие в обоих грузовиках, не раз встречали ребят оттуда на Ваикики. На этом основании решили, что это не повальная облава, а заварушка местного значения, и посему на допросе лучше всего отмалчиваться, делать вид, что ничего и никого не знаешь. Никаких доказательств у ФБР нет, иначе устроили бы повальную облаву, а это все затеяно только для того, чтобы кто-нибудь из страха раскололся. Просто хотят навести шорох и кое-кого припугнуть. Когда они пришли к этому выводу, в обоих грузовиках почти одновременно раздались вздохи облегчения. Но нервозность и тревога не спали, как, впрочем, не спало и радостное, праздничное, будто в день получки, настроение, сопутствующее любому избавлению от муштры. Оба, совещания были закончены почти одновременно, и тотчас завязались горячие локальные дебаты о возможном развитии событий. Пятница Кларк был перепуган до смерти, его длинный итальянский нос пожелтел, как воск. Когда совещание кончилось, Пятница, хватаясь за обтянутые брезентом железные перекладины над головой, прошел через мотающийся из стороны в сторону грузовик и втиснулся на скамейку рядом с Пруитом. - Слушай, Пру, я боюсь. Какого черта они меня вызвали? У меня ничего не было ни с одним таким. Ни разу в жизни. - А у нас ей у кого не было, - растягивая слова, сказал Бык Нейр. Это вызвало общий смех. - Так-таки за всю жизнь ни разу? - поддел его Ридел Трэдвелл. - Ах, за всю? - лениво протянул Нейр. Все снова заржали. - У меня не было, клянусь! - заявил Родес. - Покажите мне такого типчика, я ж его от бабы не отличу. - Во-во, - сказал кто-то. - Хорошо, что не врешь. - Точно, Академик. Не забудь это же в полиции сказать, - добавил другой. - Я же совсем не про то, - запротестовал Академик. - Я хотел сказать, покажите мне одного такого, и у меня глаза на лоб полезут. Вот так, - он вытаращил глаза и широко разинул рот, как разевает клюв голодный птенец. - Эй, Нейр, - сказал он, довольный своей выдумкой, - это ведь я на тебя вылупился. - А я - на тебя, - протянул Нейр и точно так же уставился на него. Академик громко загоготал, и они начали таращиться друг на друга. - Ты посмотри на Нэппа. - Нейр ткнул пальцем в худого невозмутимого капрала, скособочившегося на прыгающей скамейке. - По-моему, он слегка нервничает, а? Давай-ка на него вылупимся. - Давай, - откликнулся Родес. - Ему только на пользу будет. И они дружно вылупились на него вдвоем. - Нэпп! Это мы на тебя так смотрим. Они заржали, хитро поглядывая друг на друга с лукавым деревенским юмором, будто изобрели потеху, какой еще не знал мир. - Смотрите, смотрите, - и Нэпп, ухмыляясь, показах рукой, на что он им советует смотреть. Их это ничуть не задело. Они начали таращиться на всех подряд. Но общее беспокойство не уменьшилось. - Их-то понятно за что. - Застенчивые оленьи глаза Пятницы стали круглыми от страха. - Они в те бары ходили. А я ведь - никогда. Вот возьмут и посадят меня, тогда что? Я же ни при чем. - Я и сам всего один раз туда ходил, - улыбнулся Пруит. - Не бойся. Ничего они никому не сделают. - У меня вон даже руки трясутся, смотри. Я в тюрьму не хочу. - Да если всех голубых пересажают, Гонолулу в трубу вылетит. У города денег не хватит их прокормить. Половина фирм закроется, работать будет некому. А в армии каникулы объявят. - Это верно, - согласился Пятница. - Но все-таки. - Заткнись! - рявкнул со своего места Блум. - Испугался, макаронник! Тебе-то что терять? Мне - хуже. Меня могут из сержантской школы выгнать. Уперев локти в колени и похрустывая пальцами, Блум сидел на шатающейся скамейке рядом с другим новичком сержантской школы по фамилии Мур. - Думаешь, нас за это выпрут? - спросил его Блум. - Надеюсь, нет, - ответил Мур. - Не дай бог! - Да, я испугался! - Пятница сверкнул глазами на Блума. - И не скрываю. Из-за кого Энди начал ездить в город и ходить куда не надо? Из-за кого он гитару забросил? - укоризненно сказал он. - Не из-за меня же! Энди сидел на полу, вытянув ноги и прислонясь спиной к кабине, он через силу улыбался, но глаза выдавали его страх, и, хотя Энди теперь явно жалел, что забросил гитару, он никак не откликнулся на слова Пятницы. - Это как понять? Я, по-твоему, голубой?! - Блум встал со скамейки и, чтобы не упасть, ухватился за узкую перекладину над головой. - Ты поосторожнее, макаронник вшивый! - Поцелуй меня в задницу, - неожиданно выпалил Пятница и сам поразился своей отваге. - Ах ты, сморчок! - Держась левой рукой за перекладину, Блум подался вперед, схватил Пятницу за грудки, рывком поднял его на ноги и затряс так, что голова и руки Кларка замотались, как у тряпичной куклы. - Отстань, Блум, - заикаясь, пробормотал Пятница. - Отстань. Я тебе ничего не сделал. - Возьми свои слова назад, - рычал Блум, тряся Кларка. - Возьми их назад, понял? - Ладно, - булькнул Пятница, беспомощно болтаясь, как на веревке. - Я этого не говорил. Пруит встал, ухватился для равновесия за соседнюю перекладину, поймал руку Блума и с силой надавил ногтем большого пальца ему на запястье. - А ну отпусти его, сволочь. Он свои слова назад не берет. Так, Пятница? - Да, - булькнул тот. - То есть нет. Не знаю. Пруит надавил ногтем сильнее, рука Блума разжалась, и Пятница с круглыми от страха глазами тяжело плюхнулся на скамейку, а Блум и Пруит остались стоять на тряском полу, глядя друг на друга в упор, и оба держались одной рукой за перекладину. - Ты тоже давно у меня на заметке, - ощерился Блум. - Если ты такой герой, чего же на ринг не выходишь? - Он оглядел сидевших солдат. - Если ты такой крутой парень, почему не пошел к нам в боксеры? - Потому что в вашей команде слишком много ублюдков вроде тебя, вот почему. Качаясь, они в упор глядели друг на друга, но ни тот, ни другой не мог толком сосредоточиться, потому что главное было не потерять равновесие. - Смотри, я ведь когда-нибудь рассержусь, - сказал Блум. - Не смеши. - Сейчас мне не до тебя, есть заботы поважнее. - И Блум сел. - Ты предупреди, когда будешь готов. Я тебя сразу бить не стану, успеешь рубашку снять. - И Пруит тоже сел на прежнее место. - Спасибо тебе, Пру, - поблагодарил Кларк. - Ерунда. Ты вот что, Пятница, - громко сказал Пруит, глядя на Блума, - если этот подонок опять на тебя потянет, ты с ним не церемонься. Возьми стул или лом и шарахни его по башке, как Маджио. - Он кипел от ярости, потому что Блум нарушил негласный закон, запрещавший трогать Пятницу, который был для роты чем-то вроде талисмана, и поднять на него руку было все равно что избить деревенского дурачка. - Хорошо, Пру, - Пятница судорожно глотнул. - Как скажешь. - Попробуй, - фыркнул Блум. - Будешь там же, где сейчас Маджио. - То, что Маджио сидит, не твоя заслуга, - уточнил Пруит. Блум презрительно повел плечами и повернулся к Муру, тоже кандидату в сержанты, человеку одного с ним уровня. Гнев и величайшее негодование, внезапно исказившие его лицо, так же внезапно исчезли, сменившись прежним тревожно-оторопелым возмущением, словно он вдруг вспомнил, зачем его насильно везут в город. - Черт, - напряженно, вполголоса пробормотал он, обращаясь к Муру, - только бы нас из школы не поперли. - И не говори, - нервно отозвался тот. - Я сам волнуюсь. Блум покачал головой: - В таких делах надо поосторожнее. - Верно, - согласился Мур. - Мне вообще нечего было туда ходить. Тем временем они доехали до поворота на Перл-Харбор и Хикемский аэропорт. Два грузовика медленно вползли в Гонолулу и, стараясь не вылезать на центральные улицы, прогромыхали по северным окраинам на Мидл-стрит мимо церкви под большой красной, горящей электрическими огнями надписью "ХРИСТОС СКОРО ВЕРНЕТСЯ!", свернули налево на Скул-стрит, но все равно были потом вынуждены выехать на широкий проспект Нууану и через самый центр докатили до здания полиции, возле которого на обочине уже стоял фургон. В залитый ярким утренним солнцем порт под звуки оркестра входил увитый гирляндами очередной туристский теплоход, прохожие, шагавшие в порт и из порта по Нууану и Куин-стрит, останавливались поглазеть, считая, вероятно. что это очередные армейские учения по новой программе борьбы с диверсиями, на минуту задумывались о тяготах жизни в году тысяча девятьсот сорок первом от рождества господа нашего Иисуса Христа и, прежде чем вернуться к повседневным делам, с любопытством смотрели, как грузовики въезжают в переулок, как из них вылезают солдаты и толпятся на лестнице Управления полиции. Когда они гурьбой ввалились в приемную, оказалось, что там сидит Анджело Маджио, а по бокам от него два "вэпэшника" с короткоствольными автоматами наперевес и с пистолетами на поясе. - Вот это да! - радостно заорал Маджио. - Это что же, сбор седьмой роты или, может, встреча ветеранов? Пивом кто заведует? Дюжий охранник резко повернулся к нему: - Заткнись! - О'кей, Шоколадка, - бодро улыбнулся Маджио. - Как скажешь. Мне совсем не светит, чтобы ты пристрелил меня из этой твоей пушки. Охранник в некотором замешательстве зло прищурился на Маджио, и тот ответил ему таким же прищуренным взглядом, хотя рот его продолжал улыбаться. - Эй, Анджело! - Анджело, привет! - Анджело, ты? - Смотрите, это же Анджело! - Анджело, как ты там? И те, кто любил его, и те, кто не любил, и те, кто почти не замечал его в роте, и даже Блум, который был бы рад выжить его из роты, - все окружили его, все хотели с ним поздороваться. - Мне разговаривать запрещено, - улыбнулась знаменитость. - Я под стражей. Я - заключенный. Заключенным разговаривать не разрешается. А вот дышать можно, если, конечно, хорошо себя ведешь. Казалось, он все такой же, этот малыш Анджело. Он спросил, как начали бейсбольный сезон "Доджеры". - В последнее время так занят, не успеваю за газетами следить, - улыбаясь пояснил он. На первый взгляд месяц за решеткой нисколько не изменил его. Но стоило приглядеться внимательнее, и было видно, что он сильно похудел, щеки под острыми скулами запали еще глубже, узкие костлявые плечи стали, если такое возможно, еще уже и костлявее, под глазами залегли бархатистые лиловые тени. Он весь словно стал тверже - и телом, и духом, - а в его смехе появился металлический призвук. Когда солдатам приказали сесть и ждать, Пруит уселся рядом с ним, разговаривали они торопливо, шепотом. Здесь, при народе, охранники были явно в невыгодном положении и не могли в полной мере контролировать своего подопечного. - Здесь они со мной ничего не сделают, - самодовольно ухмыльнулся Анджело. - Им надо держаться в рамочках. Обязаны произвести хорошее впечатление на местного лейтенантика. Приказ сверху. - Вернемся в тюрьму - там поговорим, - выразительно намекнул охранник, которого Маджио называл Шоколадкой. - Еще пожалеешь, что не научился держать язык за зубами. - Спасибо, объяснил! - хмыкнул Анджело. - А то я сам не знаю. - Он повернулся к Пруиту: - Да у меня из-за этого всю жизнь неприятности. Он мне рассказывает! - То, что с тобой было раньше, - это цветочки, - мрачно сказал Шоколадка. - Ты, макаронник, еще не знаешь, что такое неприятности. Анджело зло улыбнулся: - А что ты со мной сделаешь? Хуже, чем сейчас, все равно не будет. Ну, посадишь на пару дней в "яму", только и всего. Меня, Шоколадка, можно убить, это факт. А сожрать не пытайся, подавишься. Он повернулся к Пруиту и продолжал прерванный разговор, а охранник умолк в замешательстве - расстановка сил играла против него, и он считал, что это нечестно. - Ты бы с ним не связывался, - посоветовал Пруит. - Плевать! - Анджело улыбнулся. - У меня такие развлечения не часто. Меня сейчас все равно имеют как хотят. Так хоть нервы себе пощекочу. - Как у вас там, в тюряге? - спросил Пруит. - Не так уж плохо. Смотри, какие я себе мускулы накачал. К тому же теперь целиком перешел на махорку, - добавил он. - "Дюк" мне нравится даже больше, чем сигареты. Когда выйду, пригодится. Экономия. - Значит, обращаются с вами ничего? Не бьют? - Там, конечно, не пансион для благородных девиц. Но зато знаешь, что все это для твоего же блага. Верно я говорю, Шоколадка? - ухмыльнулся он. Охранник ничего не ответил. Он пребывал в растерянности и молчал, уставившись в пустоту. - Он не привык, чтобы с ним так обращались, - объяснил Анджело. - Честно говоря, я и сам к такому не привык. - Я к тебе туда ходил. Сигареты хотел передать, пару блоков, - виновато сказал Пруит. - Меня не пропустили. - Да, слышал, - жизнерадостно подтвердил Анджело. - Меня за это хотели в черный список внести. Только я и так уже в нем. Они решили, что я маменькин сынок, раз мне сигареты носят. Еле убедил их, что ничего подобного. - А что с тобой дальше будет? Сколько тебе влепят, хоть знаешь? - Откуда? Мне ни черта не говорят. Но суд будет скоро, а месяц я уже отсидел. Так что, если даже отдадут под "специальный" и получу по максимуму, останется трубить всего пять месяцев. Когда выйду, надо будет тоже закабалиться на весь тридцатник... Ты за меня не волнуйся. Все будет хорошо. Месяц я ведь уже отсидел. Мне его скостят... Те сорок долларов у тебя еще живы? - Не поворачивая головы, он скосил глаза на охранника у себя за спиной и взглядом предостерег Пруита. - Не целиком. Часть я потратил. - Я тебе как раз и хотел сказать. Эти деньги - твои. Ты сам их заработал, сам и трать. А насчет того, что ты мне должен, можешь не волноваться. - Он снова осторожно показал глазами на охранника. - Понял? - Ладно. - У нас все равно деньги отбирают. Так что ни о чем не думай и трать спокойно. - Они мне для дела нужны. У меня есть план насчет Лорен. - Она тебе в получку устроила веселый вечерок, да? Пруит кивнул. - Конечно, трать их. И не унывай, старичок. - Ладно. - Похоже, завертелось. Сейчас начнут вызывать. Из двери кабинета в приемную вышел секретарь с длинным списком в руке. Он назвал чью-то фамилию. Солдат поднялся со стула и вслед за секретарем прошел в кабинет. Дверь долго оставалась закрытой, потом снова открылась, и секретарь выкрикнул: "Маджио!" - Это я. - Анджело встал. - Я у них, по-моему, что-то вроде подсадной утки. Или, может, подопытный кролик? - Он прошел в дверь. Вернее, сначала туда прошел охранник с автоматом, потом Анджело, а потом второй охранник с автоматом; Дверь закрылась. Через несколько минут Маджио вышел из кабинета; вначале вышел охранник, за ним Маджио, затем второй охранник. - Чем я не Дилинджер? - Анджело улыбнулся толпе в приемной. Это вызвало общий смех, хотя нервы у всех были натянуты. - Маджио, лучше заткнись, - предупредил его Шоколадка. - Шагай! Охранники через приемную провели Анджело в другую дверь, не в ту, которая выходила в коридор и была в левой стене, а в дверь еще одного кабинета. Напротив коридора дверей не было, только окна. Незарешеченные. Солдат, чью фамилию назвали первой, вскоре тоже вышел. Секретарь проводил его в ту же комнату, куда увели Маджио, и захлопнул дверь. В приемную вошел один из "вэпэшников", которые ехали в кабинах грузовиков. Секретарь показал ему, чтобы он встал возле закрытой двери. Потом выкрикнул следующую фамилию. Солдат прошел за секретарем в кабинет. - Старый прием, - нервно сказал кто-то. - По одному допрашивают. Индивидуальный подход. Через несколько минут секретарь вышел из кабинета, заглянул в комнату напротив, и оттуда снова вывели Маджио. - Я ж говорю, я подсадная утка! - ухмыльнулся Анджело. Это опять вызвало нервный смех, и напряжение слегка спало, потому что каждый невольно ставил себя на место маленького тощего итальянца и понимал, что в сравнении с этим макаронником его собственные дела не так уж плохи. - Маджио, заткнись! - одернул его Шоколадка. - Иди. Они прошли в кабинет. Очень скоро они вышли оттуда и вернулись в комнату, где были раньше. Затем секретарь вывел солдата из кабинета, проводил в комнату напротив и вызвал следующего. И так продолжалось, пока не был исчерпан весь список. Когда Пруит услышал свою фамилию, он встал и, чувствуя, как у него слабеют колени, пошел следом за секретарем. В кабинете за столом сидел лейтенант-мулат в горчичной форме городской полиции. Сбоку от стола в глубоком деревянном кресле сидел Томми с недовольным, угрюмым и безучастным лицом. Первый лейтенант из Шафтерской части ВП сидел у стены. Оба розовощеких молодых человека из ФБР стояли в глубине комнаты, ненавязчиво дополняя собой мебель. - Вы знаете этого человека? - спросил лейтенант у Томми. - Нет, - устало ответил тот. - Первый раз вижу. - Пруит, - заглянув в список, сказал лейтенант. - Пруит, вы видели этого человека раньше? - Никак нет, сэр. - Вы разве не бывали в "Таверне Ваикики"? - Бывал, сэр. - И вы хотите сказать, что никогда не видели там этого человека? - Не припоминаю, сэр. - Мне говорили, он там околачивается постоянно. - Может быть, я его и видел, сэр. Но не помню. - А вообще вы видели там людей с такими наклонностями? - Может, и видел. Было там несколько... женственных. А уж какие у них наклонности, не знаю. - Вы что же, не можете отличить такого вот от нормального мужчины? - терпеливо спросил лейтенант. - Не знаю, сэр. Это ведь только на себе проверить можно. Как иначе? Лейтенант не улыбнулся. У него был усталый вид. - Пруит, у вас когда-нибудь были контакты такого Рода? - Нет, сэр. - Ни разу? За всю вашу жизнь? Пруиту захотелось улыбнуться. Он вспомнил Нейра: "_Ах, за всю_?" Но он не улыбнулся. - Нет, сэр. - Вам незачем меня обманывать, - все так же терпеливо сказал лейтенант. - Психологи утверждают, что почти у каждого мужчины в том или ином возрасте бывают гомосексуальные контакты. Все, о чем мы здесь с вами говорим, останется в полной тайне. Мы совершенно не собираемся трогать ваших ребят. Мы лишь пытаемся уберечь вас от этих людей. Томми молча сидел в кресле и смотрел в окно, лицо его было неподвижно. Он мало походил на чудовище, от которого надо оберегать. Пруиту неожиданно стало его жалко. - А для этого, - устало продолжал лейтенант, - нам необходимо иметь веские юридические доказательства. Тогда мы сможем поместить этих людей туда, куда предписывает закон. К вашим ребятам у нас никаких претензий нет. - Я думал, по закону оба партнера виноваты одинаково, - сказал Пруит. - По крайней мере мне так говорили, - добавил он. - Это так, - вяло согласился лейтенант. - С юридической точки зрения. Но, как я уже сказал, против ваших ребят никто дело возбуждать не станет. Мы только просим вас помочь нам уничтожить рассадник порока в районе Ваикики. "Таверна Ваикики" - вполне уважаемое заведение, и его владельцы не меньше нас заинтересованы в том, чтобы ресторан не превращали в тайный притон. Но сами они с операцией такого масштаба вряд ли справятся. Это под силу только полиции. - Так точно, сэр, - сказал Пруит. У лейтенанта был очень усталый вид, а в списке оставалось еще человек десять. Он пожалел лейтенанта. - Хорошо. Я еще раз повторю свой вопрос. Пруит, у вас когда-нибудь были контакты с гомосексуалистами? - Да как-то раз одного обчистил. Это давно было, еще до армии. Я тогда бродяжил. Лейтенант еле заметно поджал усталые губы. - Ладно, - сказал он. Потом кивнул стоявшему у двери секретарю. - Приведите. Секретарь вышел и вернулся с Маджио и двумя охранниками. Один из охранников, держа автомат наперевес, вошел в кабинет первым и повернулся лицом к двери, вслед за ним появился Маджио, второй охранник, тоже с автоматом наперевес, вошел последним. Секретарь направился через кабинет к столу. Его маршрут пролегал между охранником по кличке Шоколадка и Маджио. Шоколадка шагнул навстречу секретарю и с деревянным лицом выдвинул автомат вперед, как по команде "на грудь". - Проходить между заключенным и конвоиром запрещается, - деревянным голосом сказал он. - Ой, извините! - Секретарь ужасно смутился. - Я забыл, - неловко объяснил он и обошел охранника с другой стороны. - Пруит, вы знаете этого человека? - устало спросил лейтенант. - Так точно, сэр. - Он ваш друг? - Не то чтобы друг, сэр. Просто мы из одной роты. - Разве вы не разговаривали с ним в приемной? - Разговаривал, сэр. С ним многие разговаривали. - Но вы, кажется, сидели рядом с ним. - Так точно, сэр. - Вы когда-нибудь ездили вместе с этим человеком в увольнительную в город? - Так точно, сэр. Несколько раз. - Вы с ним ездили на Ваикики? - Никак нет, сэр. Я его там раза два встречал, но вместе мы туда не ездили. - Говорите, вы его там встречали? - Так точно, сэр. Я там встречал многих из нашей роты. Мы все туда изредка ездим. - Нас сейчас интересует именно этот человек. С кем он был, когда вы его там встречали? - Не помню, сэр. - С кем-нибудь из вашей роты? - Я не помню. По-моему, он был один. - То есть вы не знаете тех, с кем он был, или он был вообще один? - Вообще один, сэр. - А вы не встречали его в "Таверне" с людьми, которых видели там раньше? - Никак нет, сэр. - Хорошо. - Лейтенант устало повернулся к секретарю: - Уведите. Маджио вывели из кабинета. Все повторилось в том ям порядке: сначала за дверь вышел вооруженный охранник, потом Маджио, потом второй охранник. - Серьезные ребята, не рискуют. От этих ему не улизнуть, - не удержался Пруит. Его слова не были адресованы кому-то в отдельности. - Рядовой Пруит! - резко одернул его первый лейтенант из Шафтерской части ВП. - Вы достаточно давно служите в армии, правила конвоирования заключенных для вас не новость. - Так точно, сэр, - сказал Пруит и заткнулся. - Чтобы больше я от вас ничего подобного не слышал, - строго предупредил "вэпэшник". - Так точно, сэр. За столом мулат устало вертел в руке карандаш. - Итак, вы ничего не можете сообщить нам об этом человеке? - Он кивнул на Томми, который по-прежнему смотрел в окно с каменным лицом, стараясь быть выше всех этих грязных инсинуаций и попыток опорочить его. - Так точно, сэр. Я его не знаю. - Мы пытаемся помочь вашим ребятам выпутаться из этой неприятной истории, - терпеливо объяснял лейтенант. - Вы все вы очень рискуете, бывая в подобных местах. И я думаю, вы сами давно это понимаете. - Он замолчал. - Так точно, сэр, - сказал Пруит. - То есть никак нет. - Нарушая законы, человек подвергает себя риску, - заученно произнес лейтенант. - Рано или поздно его настигает расплата. Мы, Пруит, пытаемся помочь вам, пока все вы не увязли в этом слишком глубоко. Но мы не сумеем вам помочь, если вы будете отказываться от нашей помощи. - Он опять замолчал. - Никак нет, сэр, - сказал Пруит. - То есть так точно. - Вы по-прежнему не хотите нам ничего сообщить? - Я не знаю про что, сэр. - Что ж, тогда у меня все, - устало сказал лейтенант. - Вызовите следующего. - Есть, сэр, - и, не успев сообразить, что это не положено, Пруит машинально отдал честь лейтенанту гражданской полиции. Лейтенант улыбнулся, а шафтерский "вэпэшник" зычно расхохотался. Беззаботные молодые люди из ФБР никак не реагировали, только прислонились к стене и вновь слились с мебелью. - Ладно, Пруит, - улыбнулся мулат. - Проводите его. Кто у нас следующий? Секретарь провел его в комнату, возле которой стоял "вэпэшник", и закрыл дверь. Никого из начальства здесь не было, в глубине комнаты два охранника сторожили Маджио, а на деревянных скамейках вдоль стены сидели скофилдские солдаты, уже прошедшие допрос. Лица у них были все такие же напряженные, Пруит немного постоял, чувствуя, как холодные струйки пота все еще ползут по ребрам, потом пошел через комнату к Маджио. Шоколадка предупреждающе вскинул голову: - А ну назад, парень! К заключенному не подходить. Пруит пристально посмотрел на него, потом перевел взгляд на Маджио, подмигнул ему и улыбнулся. Анджело в ответ тоже подмигнул и улыбнулся, но в улыбке его не было прежней живости. Пруит повернулся и пошел к остальным. Кто-то уже достал карты, и несколько человек, усевшись в кружок на дощатом полу, играли в покер на спички. Пруит сел на скамейку и стал наблюдать за игрой. С той минуты, как он вошел в кабинет и увидел Томми, какая-то смутная мысль не давала ему покоя. Если они расследуют связи Томми, им нет смысла подсовывать на очную ставку Анджело. Анджело не имел с Томми никаких дел. Не то что Блум, этот с ним встречался. Как и Энди. Как и Ридел Трэдвелл. Как и сам Пруит - один-единственный раз. А Маджио - тот просто подцепил его в прошлую получку для Пруита, вот и все его отношения с Томми. Кстати, это был единственный раз, когда Пруит оказался в подобной компании, и тем не менее Пруита тоже вызвали. Как к ним попала его фамилия? И где этот учитель французского Хэл? Если у них достаточно материала на Анджело, чтобы использовать его как подсадную утку, Хэла должны были взять тоже. Получалось, что тот, кто донес в полицию, настучал только про прошлую пятницу. Но если так, то где же тогда Хэл? Еще несколько солдат вытащили свои неразлучные колоды больших покерных карт, и на полу теперь шло три или четыре игры. Играли на спички, но сосредоточенно, молча, и напряжение постепенно сходило с лиц. Нечего зря ломать голову, с раздражением подумал он и подсел к одной из компаний. Все это, пожалуй, просто его домыслы. Нервы, что ли, сдают? Вечно ему хочется играть главную роль, водится за ним этот грешок. _Я имею быть великий актер из Италии, я есть играть главная роль, публика умирай от восторг!_ Игроки молча подвинулись, высвобождая для него место. Играть он с ними мог, тут никто не возражал. Общая неприязнь проявлялась лишь во время профилактики. Как только они благополучно вернутся в гарнизон, профилактика начнется снова. Но сейчас, когда им еле удалось увернуться от карающей руки закона, Пруиту дали передышку. Рядовой первого класса Блум побывал на допросе следующим после Пруита. Войдя в комнату, он тупо посмотрел на картежников, потом на Маджио, прошел к скамейке у противоположной стены и сел там отдельно от всех. Он не стал подсаживаться к игрокам. Сидел один, сам по себе, хрустел пальцами и тихо, монотонно матерился, злой, недоумевающий и оскорбленный. Он бормотал и бормотал, ровным голосом, на одной ноте, будто этот звук был у него безусловным рефлексом на незаслуженную обиду. Когда другой кандидат в сержанты, Мур, прошел через комнату и хотел сесть рядом с ним, Блум встал и отсел подальше, с возмущением поглядев на Мура, прервавшего его матерный речитатив. А остальные сосредоточенно играли в покер на спички, пока не вернулся с допроса последний по списку. Тогда вооруженные пистолетами "вэпэшники" погнали всех садиться в грузовики. Пруит оглянулся и напоследок еще раз посмотрел на Анджело. Тот все так же сидел между двумя детинами-охранниками и тоже явно злился, потому что короткая праздничная передышка, за которую ему придется расплачиваться в тюрьме, подходила к концу. Грузовики тронулись, и на них все с тем же любопытством уставились прохожие, наверно, это были другие прохожие, но солдатам в кузовах казалось, что те же самые, потому что они все так же шагали из порта с того же самого пирса, где тот же самый оркестр по-прежнему играл ту же самую песню для той же самой, новой партии туристов. Солдаты как по команде, в свою очередь, уставились на прохожих с такой яростью в усталых глазах, что прохожим сделалось не по себе, они отвернулись, напустили на себя деловой вид, а сами подумали: что ж, если дойдет до войны, никто не сможет выставить армию таких кровожадных головорезов, как мы. А грузовики выехали-из города на шоссе и мимо рыхлых розовых скал, мимо ущелий, мимо полей сахарного тростника, над которыми кое-где висели в прозрачном летнем воздухе черные облака дыма, мимо расчерченных с математической точностью ананасных плантаций покатили обратно, в Скофилд. Был уже четвертый час, и мир под огромной чашей ярко-голубого неба, насколько хватал глаз, до сизой дымки гор по обе стороны дороги, будто уменьшился в размерах, отдалился и застыл. Неделю спустя на ежемесячной лекции по половой гигиене, когда солдаты прошли проверку у венеролога и просмотрели фильм о том, что делают с человеком сифилис и триппер, капитан Хомс смущенно выступил с краткой речью о разных отклонениях и извращениях. Полковой капеллан в проповеди о важности любви в половой жизни и о долге мужчины быть до вступления в брак сдержанным и хранить верность невесте тоже ни словом не обмолвился о расследовании. Лорен, думал Пруит, слушая их обоих. Идеальное имя для проститутки. Лорен. И как отлично ей подходит. Оно звучит именно так, как нужно, все в тебе на него отзывается. Это имя куда лучше, чем Билли, или Сандра, или Морин. Он был рад, что ее зовут Лорен, а не Агнес, не Гледис, не Тельма и не как-нибудь еще. Лорен гораздо лучше. 28 Он еще не успел целиком потратить сорок пять долларов, предназначенные на три ночных вылазки по пятнадцать долларов каждая, а уже знал, что никакая она не Лорен и ее настоящее имя - Альма. Жизнь и без того отняла у него очень многое, но, по-видимому, он не имел права даже на такой пустяк. Это приводило в отчаяние. От полной капитуляции его удерживало только то, что новое разочарование слишком хорошо вписывалось в общую картину бед, обрушившихся на него за последние три месяца, с тех пор, как он ушел из команды горнистов. А имя Лорен ей, судя по всему, придумала миссис Кипфер, вдохновленная рекламой каких-нибудь духов. Миссис Кипфер, наверно, сочла, что имени Альма недостает французского шика, оно звучит чересчур просто для звезды ее заведения. Но на самом деле ее звали Альма Шмидт, да-да, Альма Шмидт. Даже в толстом телефонном справочнике он при всем старании не сумел бы отыскать более неподходящее имя для проститутки. И жила она не где-нибудь, а в Мауналани. При всем старании он не нашел бы на карте Гонолулу более неподходящий для проститутки район. Мауналани был цитаделью и монопольным владением верхушки среднего класса Гонолулу, то есть наиболее обеспеченных людей, которых не следует, однако, путать с людьми богатыми. И вот там-то, в холмах Мауналани, снимали дом Альма Шмидт и ее подруга, работавшая в номерах "Риц". Когда Пруит увидел этот дом, он был поражен еще больше. Если говорить точнее, Альма Шмидт и ее подруга из "Рица" жили не в Мауналани, а на Подъеме Вильгельмины. Подъем Вильгельмины - это хребет с крутыми откосами, который идет от Каймуки к Мауналани и тянется до самой вершины Калепемоа (1116 футов над уровнем океана). Подъем Вильгельмины был своего рода сторожевым бастионом на подступах к Мауналани. А собственно Мауналани включал только площадь Мауналани-серкл на самом верху, проезд Лерлайн - он чуть ниже, затем, еще ниже, проезд Мэтсония, еще ниже проезд Нижний Лерлайн, и под ним - проезд Ланипили, впрочем столь короткий, что его и считать необязательно. С некоторой оговоркой к Мауналани можно было отнести и проезд Марипоза. Лерлайн, Мэтсония, Нижний Лерлайн, Ланипили и Марипоза спускались ступенями от Мауналани-серкл, но все-таки были расположены достаточно высоко и действительно на холмах Мауналани. Тем не менее Альма имела законное право сказать ему, что живет в Мауналани, потому что все обитатели Подъема Вильгельмины говорили, что они живут в Мауналани. Да он и не понимал, в чем тут разница. Он сначала даже думал, что как раз на Вильгельмине и живут по-настоящему богатые люди. Ее дом стоял на проезде Сьерра-драйв, который зигзагами вился вверх по склону хребта между домами, так необычно раскиданными на разной высоте, что это напоминало иллюстрацию к сказке. В трех шагах оттуда тянулась в гору прямая Вильгельмина-стрит, она до того круто пересекала бесконечные петли Сьерра-драйв, что, даже когда ты вел машину вниз, приходилось переводить рычаг на вторую скорость, и, пронесясь через Вильгельмина-стрит, ты вдруг ехал под теми самыми деревьями, на которые только что смотрел сверху, и тебе невольно вспоминались крутые улочки из фильмов про Восток или из сказок. Дом был маленький, одноэтажный, вероятно, из бетонных плит, но штукатурка покрывала его таким ровным слоем, что он казался высеченным из одного громадного камня. Низкая покатая крыша нависала над стенами, как в испанских асьендах, а сам дом лепился на западном краю отвесного спуска в долину Палоло прямо над обрывом, словно сказочный замок. Иногда ему приходило в голову, что вообще тут вей как из сказки. Та же хрупкость и нереальность доброго чуда и умиротворенной красоты, в которые веришь, пока читаешь сказку, но едва ты с сожалением закрыл книгу, как эта вера исчезает, оставляя после себя непроходящую горечь. Он чувствовал, что именно в таком месте должна жить Принцесса - Альма тоже так считала, - и невольно задавал себе вопрос: неужели все богатые люди окружают себя подобной красотой? С маленькой открытой веранды у самого края откоса, круто обрывающегося вниз, ты мог смотреть, словно бог с небес, на улицы в далекой глубине долины Палоло, чуть западнее были видны одинокие корпуса колледжа Святого Людовика, а еще западнее, в другом конце долины, но все равно далеко внизу, сквозь легкую дымку просматривалась возвышенность Святого Людовика (483 фута над уровнем океана). Отличная была веранда; за ней находилась большая, уходящая на три ступеньки вниз гостиная, ее отделяли от веранды двери из цельного стекла: если не было настроения выходить на воздух, сквозь двери тоже можно было смотреть на мир. И вот на этой-то веранде в его самый первый приезд в этот дом, под вечер в субботу, когда солнце, готовясь нырнуть в океан, еще только начинало заливать все вокруг красноватым золотом. Альма Шмидт впервые сказала ему, что она его любит. И он немедленно совершил свою первую ошибку. Вспомнив про уютный военный городок под древними вязами и кленами и тщетно убеждая себя, что там будет лучше, чем здесь, он сказал Альме, что тоже ее любит, и предложил выйти за него замуж. С того часа, как он ввел режим плановой экономии на основе капитала в шестьдесят долларов, он еще ни разу не ошибся, и этот просчет был у него первым. Вывали он на пол целый мешок гранат, и то было бы меньше риска разнести весь план вдребезги. Наверно, на него так подействовал закат: закаты всегда его одурманивали. А может, виной была близость ее тела и то, что она положила голову ему на плечо. Он давно заметил, что от близости женского тела мысли его начинают путаться и он не может контролировать их, иногда присутствие женщин одурманивало его даже больше, чем закат, хотя, как он понял на своем опыте, женщины ничего подобного не испытывают и это дает им некое исходное преимущество перед мужчинами. А может, дело было просто в ошеломляющей новизне всего вокруг, всего того, к чему он еще не успел привыкнуть. Но какая разница, что именно на него подействовало - такой опасный просчет нельзя оправдать ничем. На мгновение все повисло на волоске, по ее лицу он видел, что она готова принять решительные меры, но колеблется: то ли выгнать его прямо сейчас, то ли немного потянуть и отдалить его от себя постепенно. И если что-то и спасло его, то только эта минута сомнения, пока она обдумывала, как лучше от него избавиться. Этой минуты ему хватило, чтобы кое-как выправить положение - он лукаво посмотрел на нее, громко рассмеялся, а потом зажег спичку и закурил, чтобы она увидела, что руки у него не дрожат. Этюд с сигаретой он сыграл блестяще. Но он все равно понимал, что мысль закурить пришла ему в голову чудом и оказалось той соломинкой, за которую хватается человек, впавший в столбняк от собственной глупости. Она смотрела, как он прикуривает, видела, что руки у него не дрожат, и лицо ее облегченно светлело. Она даже посмеялась вместе с ним. Потом повела его назад в дом, смешала им обоим по "мартини" и поставила на плиту ужин - тушеное мясо с овощами. Пока ужин разогревался, наполняя кухню уютным запахом домашней стряпни, она сделала им еще по "мартини". Они у нее хорошо получались, эти "мартини". Альма тоже часто была не прочь выпить, просто не любила пить на работе - это, как и многое другое, он узнал, едва приступил к осуществлению своего плана. Порой, если располагала обстановка. Альма пила даже неразбавленный виски. И когда она пила, она нравилась ему еще больше. Она делалась раскованнее. А может, это он сам расслаблялся, и ему становилось проще любить ее. Как бы то ни было, несмотря на парализовавший его столбняк, у него хватило ума вспомнить об этом сейчас, и он предложил ей сделать по третьему "мартини". Мясо с овощами удалось ей не хуже, чем коктейли, и, поужинав, они очень по-семейному легли в постель, будто ничего не случилось. Но он не позволил себе забыть, что все чуть не лопнуло. Он никак не мог взять в толк, что, черт возьми, дернуло его сморозить такую несусветную глупость. Повторять подобные просчеты нельзя. Шестьдесят долларов, положенные в основу его плана, подняли его в эти горы, но на том и иссякли. Понадобись еще хотя бы пятерка, он бы никогда сюда не попал, а следовательно, он не имел права допускать такие серьезные ошибки и рисковать в надежде, что это пройдет незамеченным. После того случая он стал очень осторожен. А ловушки подстерегали его чуть ли не на каждом шагу. Однажды они взяли у подруги Альмы ее "крайслер" с откидным верхом и поехали вдвоем купаться в долину Канеохе; своей машины у Альмы не было, потому что она все деньги откладывала. Обрывистые восточные склоны хребта Коолау, подковой окружавшего берег, сахарная голова пика Пали, черные утесы мыса Макапуу, откуда маяк поглядывал сверху на остров Рэббит, - такая была вокруг красотища, что ничего не стоило повторить ошибку снова, но он теперь поумнел и был начеку. Он вышел из испытания с честью, к нему вернулась уверенность, и дальше все пошло отлично, как шел импортный ром, которым его щедро поила подруга Альмы, закупавшая этот ром ящиками. Он был совсем на мели, и Альма следила, чтобы у него в кармане всегда хватало на маршрутку от Скофилда до города. Она дала ему ключ, и он теперь ездил к ней каждую неделю. Если его не ставили на выходные в наряд, он в субботу не дожидался обеда, а сразу же после утренней поверки дул прямиком в горы. Ехать было долго. Он скоро выучил дорогу наизусть. Он всегда спешил, стараясь добраться побыстрее, и приезжал совершенно вымотанный. Открывал дверь своим ключом, входил, и все заботы и обиды оставались за порогом, армия вдруг переставала существовать. От входной двери три ступеньки вели вниз, в огромную гостиную, пол которой был выложен большими квадратами красного кафеля, три ступеньки в левой стене поднимались к дверям двух спален, а справа были стеклянные двери веранды, и, чтобы попасть туда, нужно было тоже подняться на три ступеньки. В дальнем углу рядом с дверьми на веранду были другие три ступеньки - в выходящую на юг кухню и отделенную от нее стеклянными перегородками крохотную столовую. Еще правее три ступеньки вели в ванную. Между спальнями была вторая ванная. За исключением кухни, где американская практичность подсказала сделать вместо стен шкафы, все стены в доме от пола до потолка были обиты фанерными панелями, выкрашенными в золотистый цвет меда. Если она в этот день работала и он не заставал ее дома, а по субботам чаще всего так и бывало, он шел на кухню, вынимал из холодильника несколько кубиков льда и наливал себе из радиобара в гостиной чего-нибудь покрепче: это мог быть ром ее подруги Жоржетты, или джин с тоником, или виски с содовой - что хотел, то и наливал, потом в спальне переодевался в шорты, брал какую-нибудь книгу из шкафа, стоявшего в гостиной в простенке между дверьми спален, и выходил на веранду. Ему нравилось развалиться там в шезлонге, лежать в одних шортах и пить. Прочитывал он немного. Было приятно то и дело отрываться от книги, смотреть на замечательный вид внизу и медленно, сладко хмелеть. Он вставал, проходил по ласково щекочущим босые ноги плотным японским циновкам в гостиную, наливал себе из бара еще и шел назад, на веранду. И все то, что целую неделю давило на него, незаметно куда-то исчезало, так что, когда Альма в третьем часу ночи возвращалась с работы, он уже снова был в прекрасном настроении. А бывало, что в субботу она не работала и ждала его. Но он больше любил приезжать, когда она была на работе, любил сам открывать дверь и по-хозяйски расхаживать в пустой тишине. Дом будто становился его собственным. Это был его дом. И ничто не могло отнять у него это ощущение, пока он имел право входить сюда так просто и свободно. Никогда раньше у него не было своего ключа. Теперь он всю неделю носил в кармане ключ, ради одного этого можно было не заикаться о женитьбе. О женитьбе можно было не заикаться даже ради половины всего, что появилось у него сейчас. Сюда, наверх, солдаты не заглядывали никогда. Как только Вайалайе-авеню оставалась внизу и автобус начинал ползти по Подъему Вильгельмины, солдаты точно по волшебству исчезали. Внизу, в центре, солдаты по выходным бродили табунами. Их всегда было полно и в Каймуки, и в деловом районе на Вайалайе, там шатались ребята в основном из Рюгера. Но выше Вайалайе словно начиналась другая страна. Здесь, наверху, богатые люди (Альма сто раз объясняла ему, что на Вильгельмине и в Мауналани яснеет всего лишь верхушка среднего класса, но он упорно называл их богатыми) не слишком жаловали солдат. Это тоже была одна из причин, почему ему здесь так нравилось. Его не переставало удивлять, как Альма сумела сюда затесаться. Никто из соседей, понятно, не догадывался, где она работает. В доме по соседству жила знаменитая гавайская ясновидящая Клер Интер. Это обстоятельство очень веселило всю троицу: Альма, Жоржетта и он (если у Жоржетты и были любовники, домой она их не водила) часто хохотали до упаду над всем этим: над тем, что они забрались так высоко и что живут здесь, в этом доме. Девушки наверняка платили за дом кучу денег. Альма не говорила ему сколько, но он понимал, что снимать такой дом дорого. Да, дорого, соглашалась она, но она и так почти все откладывает, и дом - единственная роскошь, от которой она не намерена отказываться. Что ж. Альма могла это себе позволить. Она попала на Сьерра-драйв с помощью миссис Кипфер. У миссис Кипфер водилось немало друзей, и в Гонолулу у нее были большие связи. Что это за друзья и связи, никто не знал, но факт оставался фактом. А Альма, то бишь Лорен, была ее любимицей. Альме стоило только попросить, и ей в любое время давали отдохнуть день, а то и два, потому что миссис Кипфер было ни к чему, чтобы ее прима-балерина выходила на работу усталая и в дурном настроении. Каждый раз, как Альма брала с вечера такой отпуск, она звонила ему в роту, и он тотчас ловил "маршрутку", доезжал до центра, а оттуда на обычном такси подкатывал прямо к дому. Если ему было нечем расплатиться, он, как сделал бы женатый пассажир, заходил в дом и выносил таксисту деньги. А наутро она всегда поднимала его спозаранку, чтобы он успел вернуться к побудке, и сама готовила ему завтрак. Ей нравилось вставать на рассвете, кормить его и потом провожать. Жоржетта тоже иногда вставала и завтракала вместе с ними. За столом она ворчала, что ее разбудили ни свет ни заря, но все это было очень по-семейному. Он уже рассказал им и про команду боксеров, и про Динамита, и про профилактику. Сколько бы они все ни выпили накануне. Альма свято помнила, что надо завести будильник. А за завтраком следила, чтобы он не заболтался и не пропустил первый автобус - совсем как жена. Но он все равно больше любил те субботы, когда открывал дверь своим ключом, входил в пустой дом и хозяйничал сам. К тому времени, когда она возвращалась с работы, он уже обычно спал на ее широкой двуспальной кровати. Она тормошила его, гнала из спальни в гостиную, наливала им обоим чего-нибудь выпить, а потом они вместе шли спать. А иногда, войдя в дом, она сразу же ныряла в постель, прижималась к нему, будила, и они, как она это называла, "проводили время". Именно в такие ночи она говорила ему, что очень его любит, что он ей очень нужен, он даже не понимает, как он ей нужен. Она ему тоже нужна, она даже не понимает, как нужна. Да, но он ей нужен больше. Ему проще: есть она рядом - хорошо, а нет и суда нет. А по-настоящему она ему не нужна, не так, как он ей, особенно после всей этой грязи. Ха! Это ей только кажется. Она ему нужна гораздо больше, чем он ей. Не будь у него этой отдушины, профилактика давно бы его доконала. Да, но если бы он только понимал! Вот именно: если бы она только понимала! В ссору это обычно не переходило, но иногда все же ссорились. Как видно, ни ей, ни ему так никогда и не дано было понять. Но он при этом должен был все время тщательно следить за собой, чтобы не повторить ту страшную ошибку. А возможностей для этого было хоть отбавляй, опасные ситуации возникали в каждый его приезд и по нескольку раз в день. Но ничего, он справлялся и ни разу не угодил в ловушку, пока они впервые не выехали вместе с город. Что до него, он бы с удовольствием никуда не ездил. В последнее время ему больше всего нравилось сидеть дома. Выехать в город была ее затея, ей хочется показаться с ним на людях, пусть смотрят и завидуют, сказала Альма. Она положила ему в карман две двадцатки, и они поехали в "Лао Юцай". Он никогда не был в этом ресторане. Они там ухнули разом все сорок долларов. Но оно того стоило. Было очень здорово. Она отлично танцевала, куда лучше, чем он. Сказала, что дома будет его учить. И только в такси по дороге домой, когда ее сорок долларов были истрачены, он вдруг с ужасом сообразил, что она ведь его содержит, и причем довольно давно. С некоторой натяжкой его даже можно было назвать сутенером, хотя он и не подыскивал ей клиентов. Поначалу ему стало гадко и засосало под ложечкой, но, проанализировав свои ощущения, он понял, что никакой перемены в нем не произошло, он тот же, каким был всегда. Может, когда мужчину содержат, он и не обязан испытывать ничего особенного? Эта мысль слегка напугала его, и ему сделалось стыдно оттого, что он не чувствует в себе перемены. А должен бы. И только уже дома, когда, все еще нарядно одетые (несколько дней назад она сняла с него мерку, потом сама выбрала и купила ему этот костюм), они вышли на веранду и, вдыхая свежесть ночного воздуха, смотрели вниз на нити белых огней в долине Палоло и на холмах Святого Людовика, на прожектора, светившие слева с крыши "Ройяла", на красные, синие и зеленые неоновые цветы между белыми нитями, которые очерчивали контуры Ваикики, где они были всего полчаса назад, - только тогда он снова предложил ей выйти за него замуж. Ему казалось, что, если они поженятся, он не будет так уж целиком у нее на содержании. Почему-то каждый раз получалось, что он делал ей предложение на веранде, словно веранда и открывавшийся с нее вид действовали на него по-особенному. Когда он сказал ей: "Давай поженимся", его охватил хмельной восторг: пусть все катится в тартарары и будь что будет; но в то же время робкий голос откуда-то из подсознания шепнул, что все обойдется, он ничем не рискует, потому что ездит сюда уже давно, но только не надо повторять этот эксперимент слишком часто. На этот раз он все ей объяснил: и про уютный военный городок, и про тесный круг, куда семейные сержанты принимают только своих - а ведь и правда здорово, думал он, слушая себя, - он даже не забыл сказать, что до возвращения в Штаты ему остается еще год, и это, кстати, совпадает с ее планами. Первое время, пока он не дослужится до сержанта, а он быстро получит и РПК, и "капрала", если решит постараться, они бы неплохо жили на ее сбережения, и его ничуть не колышет, что она будет его содержать и что эти деньги заработаны проституцией. Он и так у нее на содержании, с пафосом подчеркнул он. В эту минуту он очень гордился широтой своих взглядов. Она внимательно слушала и, пока он говорил, ни разу не подняла на него глаза. А потом долго молчала. - Ты говоришь, ты любишь меня, и я тебе очень нужен, - подвел он черту, готовясь перейти в оборону. - Очень хорошо. Я тебе верю. Я тоже тебя люблю, и ты мне тоже очень нужна. А раз так, то нам логичнее всего пожениться. Я не прав? - Это у тебя от отчаяния, потому что над тобой так измываются, - сказала она. - Пойдем лучше выпьем. - Никуда я не пойду. Ты мне не ответила. - Да, сейчас я тебе нужна, верно. А что будет через год? Кончится у тебя эта черная полоса, ты вернешься в Штаты, и зачем я тебе тогда? Разве я буду тебе нужна? - Конечно. Я же тебя люблю. - Любовь - это когда человек тебе очень нужен. Жила бы я сейчас по-другому, ты, может быть, и не был бы мне так нужен. Я бы тебя, может быть, и не полюбила. - Я тебя буду любить всегда, - вырвалось у него прежде, чем он успел подумать, потому что это логически завершало систему его доводов. Альма в темноте посмотрела на него и улыбнулась. А он ведь просто не сообразил, до чего нелепо прозвучат эти слова, не сообразил, что, едва слетев с языка, они превратятся в такую явную, заведомую ложь. Его к этому подвел сам ход разговора, вроде бы надо было так сказать, вот и сказал: - Это нечестно, ты меня поймала, - сказал он. - Ты сам себя поймал, - сказала она. - Да, я тоже тебя сейчас люблю, - продолжала она, помолчав. - А почему? Потому что у меня сейчас такая жизнь, что ты мне необходим. Мне приятно, что _оттуда_ я могу возвращаться домой, к тебе. Но это совсем не значит, что я буду любить тебя через год, когда все изменится. Разве человек может за себя поручиться? - Ты бы могла. Если бы захотела. - Да, конечно. Но ты представь себе, а вдруг мы оба Потом не захотим. Когда уже не будем так нужны друг другу. Он ничего не сказал. - Вот видишь. Я, конечно, могла бы себя обманывать. Как ты, когда ты убеждаешь себя, что тебе наплевать, что Твоя жена - проститутка, или что ты своей жене доверяешь и не боишься отпустить ее куда-нибудь одну, или что тебе совсем не будет стыдно, если кто-нибудь узнает, что твоя жена - проститутка, или что... - Ну хорошо, хорошо, - перебил он. Эти ее "или что", казалось, никогда не кончатся, и он поймал себя на том, что ему хочется задергаться, как дергается рыба, когда ее вдруг прокалывает неизвестно откуда взявшийся крючок, и все только потому, что она проглотила самого обыкновенного червяка, каких глотает каждый день. Она остановилась на полуслове, и оба надолго замолчали. - Но ведь не в этом же главная причина, - наконец сказал он, чувствуя, что должен что-то сказать. - Почему ты не хочешь за меня выходить? Скажи правду. - Может, я просто не хочу быть женой сержанта. - Ясно. Но я могу стать и офицером. После этого нового призыва все гораздо проще. Если очень постараться, это вполне возможно. - А может, женой офицера меня тоже не устраивает. - Тогда извини. Это мой потолок. - Хочешь знать правду? Я тебе скажу. - Она улыбнулась. - Дело вовсе не в том, сколько ты будешь зарабатывать. Я не могу стать твоей женой, потому что мне нужен муж с солидным положением, респектабельный. Пойдем выпьем. - Давай. Выпить не помешает. Да, она его убедила. И возвращаться к этому разговору он больше не будет. По такому поводу они даже устроили что-то вроде пирушки. Оба напились и долго в обнимку плакали, оттого что не могут пожениться. Когда Жоржетта пришла с работы и спросила, что это с ними, они ей рассказали. Жоржетта тоже напилась, и они поплакали все вместе. - Ей нужно выйти за такого, которого никто не заподозрит, - объясняла ему Жоржетта, посвященная в планы Альмы. - С положением и репутацией. Чтобы даже мысли не возникло, что его жена была когда-то проституткой. Жуть, правда? Понимаешь теперь, почему ей нельзя за военного? Ей даже за генерала и то нельзя. Жуть, правда? - Жоржетта снова расплакалась и налила себе еще. Отличная была пирушка, и они просидели почти до утра. Он рассказал им про Харлан в штате Кентукки. Альма рассказала про свой городок в Орегоне. А Жоржетта, которая родилась и выросла в Спрингфилде в Иллинойсе, рассказала им про спрингфилдскую ратушу, про резиденцию губернатора и про мавзолей Линкольна, где, как до сих пор считают многие, никто не лежит, ибо великого покойника таинственным образом похитили. И очень хорошо, что они устроили эту пирушку, потому что он потом довольно долго не виделся с ними, хотя в ту ночь никто из них троих не подозревал, что так сложится. Когда утром, еще не протрезвев, он вернулся к побудке в гарнизон, на доске объявлений висел приказ о выезде в поле. Они выезжали на две недели, как предусматривал один из пунктов новой учебной программы по пресечению диверсий. Их направляли в район аэродрома Хикем для охраны самолетных укрытий. В полку давно ходили слухи, что такие учения готовятся, но никто не знал, когда они начнутся. Его это даже не очень расстроило. Жизнь в поле ему нравилась, это лучше, чем сидеть в казармах. Провести две недели в поле совсем неплохо, жаль только, оттуда нельзя будет сорваться в Мауналани. В общей суматохе, пока все укладывали снаряжение, он успел забежать в пивную Цоя и позвонил из автомата. Альмы дома не было, но Жоржетта сказала, что всей ей передаст, и пожелала ему не унывать. Две недели - это недолго, сказал он. Разве мог он тогда знать, что все так затянется, что к этим двум неделям прибавятся целых три месяца тюрьмы? Если бы он знал, он бы, наверное, попросил передать Альме другие слова, но он-то думал, у него все будет хорошо. Он думал, что теперь может терпеть профилактику сколько угодно, потому что у него есть отдушина - дом в Мауналани. И он бы терпел. Но, как оказалось, профилактика была тут вообще ни при чем. Просто такое уж его дурацкое счастье, как сказал бы Цербер. То ли судьба издевалась над ним, то ли он сам издевался над своей судьбой. Длинная колонна больших трехтонок из гарнизонного автопарка, тяжело громыхая, въехала во двор и остановилась перед корпусом 2-го батальона. Последний всплеск предотъездной суеты захлестнул казармы. Копошась на полу, как крабы, солдаты разворачивали и снова сворачивали туго набитые скатки: один забыл сунуть туда ружейную масленку, другой - ершик для чистки винтовки. Дверцы стенных шкафчиков жестко хлопали, ребята переодевались в полевую форму, натягивали защитного цвета шерстяные рубашки с открытым воротом, заправляли в краги свободные легкие брюки и прилаживали набекрень лихие шапчонки с зеленовато-голубым кантом пехоты - такую без труда запихнешь в карман, если нужно надеть каску. Запрудив все лестницы, они толпой вывалились во двор, построились, рассчитались, потом их разделили по грузовикам, они влезли в кузова, подняли и закрыли задние откидные борта, и большие грузовики, рыгая выхлопами газа, двинулись за ворота. Вот это была настоящая солдатская жизнь, какую Пруит любил. 29 На Хикемских учениях они и сочинили свой блюз "Солдатская судьба". Эта песня будет не похожа ни на одну другую, решили они, это будет единственный в своем роде, настоящий солдатский блюз. Написать его они задумали давно, только все как-то было недосуг. Но в Хикеме, пока Блум учился в сержантской школе, а Маджио сидел в тюрьме и пока Пруит не мог ездить в Мауналани, их прежняя компания - Пруит, Эндерсон и Пятница Кларк - снова ненадолго объединилась, а делать им в свободное время было нечего. Так и родилась "Солдатская судьба". Лагерь разбили у заброшенной железнодорожной насыпи, которая торчала голым песчаным мысом из чащи лиан и низкорослых киав и ярдов на двести выдавалась в обнесенную оградой территорию аэродрома. Заслоненные аэродромом от шоссе Перл-Харбор - Хикем, палатки столпились посреди густой невысокой рощи на пыльной и голой, как после выпаса скота, поляне, в тени тесно переплетенных, узловатых ветвей, под которыми не рос подлесок, зато можно было укрыться от солнца. Натянули в два ряда триста ярдов проволоки, выставили сторожевые посты, ломаной цепочкой идущие на север от главных ворот аэродрома, и рота начала обживать свой новый дом. Место было хорошее, только москитов много. Жизнь потекла в заданном, неменяющемся ритме: два часа в карауле, четыре часа отдыха, и так круглые сутки, день за днем. Здесь было лишь две трети роты. Они охраняли от диверсий аэродром. А еще треть встала биваком в пяти милях отсюда, у шоссе Камехамеха, охранять от диверсий электрическую подстанцию. Учения были посвящены исключительно борьбе с диверсиями. Подстанцию даже опоясали настоящим спиральным ограждением, а не просто двумя рядами проволоки, как лагерь у аэродрома. Команда боксеров осталась в Скофилде готовиться к ротным товарищеским. Капитан Хомс разместил свой командный пункт у подстанции, там москитов было поменьше. А Старк обосновался в Хикеме, потому что здесь жила основная часть роты. Поставив условие, что капитан сам будет обеспечивать себя кухонными нарядами, Старк согласился выделить ему двух поваров и одну полевую кухню, но больше ни в чем уступать не желал. В Хикеме ребятам жилось отлично. Москиты не такое уж большое горе, зато Старк каждую ночь назначал на кухню дежурного из поваров или из наряда, и солдаты всегда могли выпить горячего кофе с поджаренными сэндвичами. Энди как ротному горнисту полагалось находиться при командном пункте, но он каждый вечер прихватывал гитару и приезжал в Хикем на грузовичке, который возил лейтенанта Колпеппера проверять посты. Лейтенант первым делом наведывался на кухню. И вот тогда-то Энди отъедался за весь день. Повара всегда кормили его, если он заходил к ним вместе с лейтенантом. Старк вообще кормил всех и в любое время. А потом, пока лейтенант со Старым Айком и дежурным капралом обходили посты, они забирались с гитарами на самый верх насыпи, куда долетал, отгоняя москитов, прохладный ветерок с канала Перл, и часок бренчали втроем, а если Пруиту или Пятнице выпадало в это время стоять в карауле, то и вдвоем - вокруг никого, только они и гитары. Пост Пруита был на верху насыпи, в двухстах ярдах от лагеря, с той стороны, где главные ворота. Проспав часа три или четыре, Пруит на короткий миг открывал глаза и сразу же опять закутывался в ватное одеяло, а чья-то рука в это время настойчиво дергала его за ногу; сознание всплывало из глубин сна медленно и дремотно, как всплывает сквозь толщу воды резиновый мячик, а потом вдруг резко выныривало на поверхность, и, окончательно проснувшись, он видел в проеме палатки лицо Старого Айка или Вождя, которые дергали его за ногу и монотонно чертыхались: - Просыпайся! Пруит, просыпайся, вставай! Тебе заступать. Вставай, черт тебя возьми! - Ну хорошо, хорошо. Уже проснулся, - хрипло и сонно мычал он. - Отпусти ногу. Я не сплю. - Смотри, не засни снова. - Его опять дергали за ногу. - Подымайся! - Отпусти, кому говорят! Я же не сплю. - В доказательство он садился, голова его мягко стукалась о тугой, пружинящий брезент, и он тер лицо, чтобы прогнать сковавший мышцы сон. Потом выбирался из-под одеяла. - Отпусти, кому говорят! Я же не сплю. - В доказательство он садился, голова его мягко стукалась о тугой, пружинящий брезент, и он тер лицо, чтобы прогнать сковавший мышцы сон. Потом выбирался из-под одеяла и москитной сетки, прихватывал с собой брюки, которые вместе с завернутыми в них ботинками служили ему подушкой, и в одной майке на четвереньках выползал наружу одеваться. Протискиваясь между опорным шестом и наклонной стенкой двухместной палатки, он старался двигаться осторожно, чтобы не задеть Пятницу, заступавшего на пост через смену, но все равно каждый раз будил его, и Пятница тоже его каждый раз будил, когда в свою очередь шел в караул. Москиты с победным писком накидывались на его голый зад, ликуя при виде такой сказочной добычи, а он, встав босыми ногами в густую пыль, торопливо влезал в штаны, носки и ботинки, стараясь по возможности уберечься от укусов, потом снова нырял в палатку, вытаскивал из кучи барахла рубашку и, благодарно ощущая покалывающую плотную шерстяную теплоту, натягивал ее поверх майки, которую за эти две недели иной раз и вовсе не снимал. Теперь, защищенный от москитов, он мог без спешки разобраться в темноте со шнурками и крючками краг. Потом патронная лента разбухшим питоном обвивалась вокруг пояса, руки нащупывали под москитной сеткой винтовку и вынимали ее из одеял, хоть немного оберегавших металл от росы и пыли, потом приходила очередь каски, которая, ржавея, валялась на земле, и, наконец, в полном боевом снаряжении, сонный и недовольный, он, спотыкаясь, тяжело топал под несмолкающие вздохи деревьев через затянутую паутиной корней, рябую от пятен лунного света поляну навстречу огоньку калильной лампы, который блеклым коричневым пятном мерцал сквозь брезент палатки, где была кухня. Вокруг походной бензиновой плиты - по приказу Старка она никогда не выключалась - толпились солдаты очередной караульной смены: словно набираясь храбрости, они пили обжигающий кофе с легким кокосовым запахом сгущенного молока и жевали фирменные сэндвичи Старка с колбасным фаршам и сыром, запеченные в духовке, горячие, румяные; их неохотно готовил угрюмый повар (в том, что ему не дают спать, он винил не Старка, а солдат), и они были настолько же вкуснее холодных сэндвичей, какие подают в обычных полевых кухнях, насколько горячий кофе вкуснее холодного. Банка сгущенки с широкой щелью, прорезанной большим кухонным ножом. Из-под комков плотной желтой массы, скопившейся вокруг прорези и почти ее замуровавшей, в железную кружку ползет густая белая струя. Ее погребает под собой хлынувший из поварешки черный водопад сваренного в большом баке, маслянисто поблескивающего кофе. Пар клубится в ковшике рук, словно у тебя там своя личная маленькая жаровня, ты осторожно, благодарно глотаешь, не касаясь губами раскаленного края кружки, надкусываешь отличный горячий трехслойный сэндвич - мясо, сыр, жареный хлеб, - все вы с молчаливой покорностью привезенных на бойню овец сгрудились вокруг плиты, а Вождь поглядывает на вас с ласковым сочувствием: - Давайте, давайте, быстро. Там на постах ребята уже ждут. Через два часа сами будете ждать. А опоздай смена хоть на минуту, вы же первые разоретесь. Так что давайте не копайтесь. И, налив еще кружку, чтобы прихватить с собой на пост, он заворачивал второй сэндвич в вощеную бумагу, которую по настоянию Старка им давали повара (чего никогда не бывало на обычных полевых кухнях у других сержантов), клал сверток в карман рубашки и, чувствуя его тепло у себя на груди, выходил из палатки мимо сонного злого повара, убежденного, что солдат разбаловали, и по крутой тропинке взбирался на насыпь, а Вождь благоразумно оставался на кухне, ближе к кофе. Кто знает, может быть, всем этим и был отчасти подсказан их солдатский блюз. Он заступал на пост и, окаменев в напряженном внимании, как того требует ночной караул в поле, следил за огоньками, которые парами неслись по шоссе, сворачивали к главным воротам, замедляли ход у КПП, где проверяли пропуска караульные из части ВВС, и скользили дальше, к скоплению света, запертому между облаками и землей, - к летному полю Хикемского аэродрома. Он завороженно смотрел на огоньки, чувствуя, как сонливость покидает его, стекает с него, будто вода, - наверно так же, не понимая смысла того, что происходит, смотрит ночью со склона горы пума, или олень, или медведь на огни поездов, везущих охотников на открытие сезона, - он следил за движением огоньков не как человек, а как неотъемлемая часть природы, как сама эта мудрая ночь, словно два часа одиночества, проведенные в ее тиши, вырвали его из привычной оболочки и погрузили в то первозданное, всеобъемлющее знание, в которое, как он себя убедил, он больше не верил. И в такие минуты ему вдруг становилось ясно, что и олени, и другие лесные звери могут даже любить охотников, которые их убивают, и что охотники любят зверей, которых они так жаждут убить, неизмеримо больше, чем все общества охраны животных, вместе взятые. Видно, так уж устроено, и он не стал бы ничего в этом менять, даже если бы ему дали на то право. Потому что он солдат и потому что все это он понимает в хрупкой, кристально чистой, звенящей, как тонкая рюмка, тишине, которой наполнены последние полчаса до смены караула. Может быть, их солдатский блюз был подсказан и этим тоже. Он услышал приближение своего сменщика, еще не видя его, даже прежде, чем тот поднялся на насыпь. Вскоре, отставая от звука собственных шагов, перед ним вырос то и дело хлопающий на себе москитов Ридел Трэдвелл. В полном снаряжении он был похож на ходячую рекламу фирмы "Вулворт". - Пятница просил передать, он будет у ограждения по ту сторону насыпи, - сообщил Ридел. - Какого черта его туда понесло? - А я почем знаю? Мое дело передать. - О'кей. - Он улыбнулся и откашлялся. Он всегда откашливался, когда его сменяли. После двух часов на посту у него каждый раз возникало ощущение, что голосовые связки ему отказали. - Наверно, я разбудил его, когда собирался. - Разбудил? Зря. Лейтенантик сюда еще не подваливал? - Нет, пока не было. - Он пойдет за Пятницей, они возьмут гитары, подымутся на насыпь и будут ждать Энди. - Значит, подвалит аккурат в мою смену, - с досадой сказал Ридел. - Этот паршивец до одиннадцати никогда сюда не заглядывает. Опять мне сегодня не спать. - Да? Не повезло. - Пруит усмехнулся. - Ничего, захочешь потрепаться - спустишься пониже к ребятам, сигаретку стрельнешь. - На хрен мне это сдалось. Мне главное поспать. А спать-то и не дают. Ты скажи Вождю; как увидит грузовик, пусть кого-нибудь сюда пришлет, - крикнул Ридел ему вдогонку, - а то ведь я засну, скандал будет! Вождь Чоут безмятежно лежал у себя в палатке среди раскиданных одеял, его огромное тело будто раздвигало собой брезентовые стенки, и при свете прилепленной к каске свечи читал под москитной сеткой какой-то комикс. Двухместная палатка еле вмещала Вождя, и с тех пор, как ему однажды пришлось делить палатку с писарем отделения снабжения Ливой, он, выезжая в поле - что бывало не часто, - всегда брал не одну палатку, а две и никого к себе не подселял. - Риди просил, чтобы ты кого-нибудь к нему подослал, если лейтенант приедет. - Сейчас не моя смена, - запротестовал Вождь. - Я отдыхаю. - Мое дело передать. - Лентяй этот Риди, каких мало, - беззлобно проворчал Вождь. Он выпустил книжку из рук, и она упала на его широченную грудь, как почтовая марка. - Ему разведи под задницей костер, так он с места не сдвинется, только будет орать, пока другие не потушат. Ладно, пошлю кого-нибудь, - и он снова углубился в приключения Дика Трейси [Дик Трейси один из популярных героев американских комиксов 40-х годов]. Пока Пруит нашел Пятницу, он долго спотыкался в темноте о корни и прошагал ярдов сто пятьдесят вдоль проволочного ограждения, загибающегося большой ленивой дугой. Пятница разговаривал через проволоку с солдатом из части ВВС, который караулил свалку железного хлама на территории аэродрома по ту сторону дороги. Здесь, в ложбине, где проволока круто поворачивала к соленой луже, давно превратившейся в болото, москиты свирепствовали даже больше, чем в лагере. - Какого черта ты сюда забрался? - спросил Пруит, отмахиваясь от роя крохотных бритвочек, чиркающих по коже и кровожадно жужжащих в уши. - У нас с этим другом спор насчет армии, - улыбнулся Пятница. - А лучше места вы не нашли? Обязательно в болоте спорить? Чтоб они сдохли, эти москиты! - Они висели в воздухе зыбкими облачками, непрерывно меняющими очертания, будто в калейдоскопе, остервенело жужжали возле самых ушей, точно циркулярная пила, кружились и метались из стороны в сторону, неуловимые, как воины-индейцы на быстроногих скакунах. - Ему нельзя далеко отходить. У него здесь пост. - Пятница кивнул на дорогу. - Он говорит, в авиации служить хуже всего. - Пятница улыбнулся. - А я говорю, хуже всего в пехоте. Ты-то сам как думаешь? - Что авиация, что пехота - один черт, - шлепая на себе москитов, буркнул Пруит. - Я лично так считаю. - Ты серьезно? - искренне удивился паренек по ту сторону проволоки. - Не может быть. - Не может быть? - в свою очередь удивился Пруит. - Почему же? - Потому что... - начал паренек. - Это мой друг Пруит, - улыбаясь, перебил Пятница. - Я тебе про него рассказывал. - А-а... Тогда другое дело. Я не знал. - Он тебя разыгрывает. - Пятница снова улыбнулся. - Сам-то он завербовался в пехоту на весь тридцатник. Ему в пехоте нравится. Он тебе может рассказать все, что тебя интересует. - Класс! - обрадовался парень. Шагнув вперед, он торжественно протянул руку через проволоку: - Очень приятно познакомиться. Слейд. - А что его интересует-то? - спросил Пруит у Пятницы, пожимая руку Слейду. - Он хочет перевестись в пехоту. - В пехоту? - Да. К нам. В нашу роту. - Только не в нашу! Зачем это ему? - Зачем? - взволнованно повторил Слейд. - А затем, что я пошел в армию, чтобы быть солдатом, а не паршивым садовником. Пруит пристально посмотрел на него. - Почти все, кого я знаю, наоборот стараются попасть в авиацию. - Да? Что ж, потом сами пожалеют. - Слейд рассеянно махнул рукой, разгоняя полчища круживших вокруг него москитов. - Конечно, если кому нравится быть садовником, тогда другое дело. - Почему садовником? Я думал, в ВВС все кончают курсы по специальности. - Во-во, - ухмыльнулся Слейд. - Запишешься в авиацию, получишь профессию! Мой отец тоже так думал. - Твой отец? - Да. Это он заставил меня записаться в авиацию. - Понятно. - Если бы я тогда хоть немного соображал, записался бы сразу в пехоту. Я ведь туда хотел. - Я ему сказал, что ты знаешь, как это сделать, - вступил в разговор Пятница. - Что сделать? - Перевестись в нашу роту. - А, это пожалуйста, - сказал Пруит. - Тебе просто надо будет заехать в Скофилд, когда мы вернемся в гарнизон, и... - В гарнизон! - восхищенно повторил Слейд. - Отличное слово, да? Даже звучит по-настоящему, по-солдатски, правда? - Думаешь?.. Короче, поговоришь с нашим командиром роты и, если он даст тебе записку, что не возражает, пойдешь потом к своему старшине, отдашь записку и напишешь официальный рапорт о переводе. - Только и всего? Я не думал, что так просто. Я думал, это большая волокита. - Я тоже думал, это трудно, - заметил Пятница. - Черт! Если бы я знал, что так просто, давно бы перевелся, - сказал Слейд. - А чем ты недоволен? - спросил Пруит. - Обещали повысить и надули? - Пошли они все к черту! Штафирки в военных формах, вот они кто. Да что тут говорить. Когда меня вызвали на собеседование по профраспределению... - Куда-куда? - переспросил Пруит. - На собеседование. Чтобы специальность выбрать. Это после подготовки... Так вот, я попросился в стрелковую школу. А они, думаешь, что сделали? Послали меня в школу писарей при Уиллерском аэродроме. А как только я ее окончил, запихнули меня в канцелярию. Самая настоящая контора, как на гражданке, сплошная писанина и картотеки! - Он гневно сверкнул глазами. - Понятно, - сказал Пруит. - На должность назначили, а звание не дали, так, что ли? - Какое к черту звание! - взорвался Слейд. - Я там до звания не досидел. Ушел в охрану. Переписывать бумажки или стричь газоны я мог бы и дома, в Иллинойсе. На черта мне было за таким счастьем идти в армию и тащиться на Гавайи? - Но с чего тебя так тянет в пехоту? - спросил Пруит. - Я слышал, в авиации пехоту не очень-то уважают. - А вот я уважаю! - пылко заявил Слейд. - Потому что в пехоте солдаты, а не вонючие штафирки в военной форме. Потому что в пехоте ты обязан служить на совесть, а не валять дурака. - Конечно, в пехоте все как надо, - поспешно согласился Пруит. - Главное - чтобы нравилось. - Вот я и говорю, - с жаром откликнулся Слейд. - Пехота - основа армии. Авиация, артиллерия, инженеры - это все только в помощь пехоте. Потому что в конечном итоге не они, а только пехота захватывает и удерживает территории противника. - Факт. - И в пехоте солдаты служат по-настоящему, - продолжал объяснять Слейд. - Там ребята весь день топают на своих двоих и сражаются не на жизнь, а на смерть. А потом всю ночь пьют и танцуют с женщинами. А на следующий день опять в поход, опять в бой. - Точно, - радостно кивнул Пятница. - Настоящий мужчина так и должен. - Ты где, интересно, всего этого нахватался? - Пруит потряс головой, шлепнул себя по уху и выковырял оттуда раздавленного москита. - Сейчас уж и не помню. Наверно, прочитал в какой-нибудь книжке. Я раньше очень много читал, это когда был моложе, в школе... А какой от чтения толк? - сердито сказал он. - Надо жить, действовать, что-то делать! Можно хоть всю жизнь читать, только что это даст? - Не знаю, - сказал Пруит. - А ты знаешь? - Ничего не даст. Ни хрена! Я вам, ребята, завидую. Я ведь давно к вам присматриваюсь. С самого первого дня, когда вы только приехали и начали проволоку натягивать. Вы это классно делаете. - Слейд ухватился рукой за длинный кол и энергично потряс его. Потом ударил ногой по более короткому колышку. - Мне бы так. - Это целое искусство, - заметил Пруит. - Я понимаю. Конечно. Я же видел, как вы ее натягивали. Вот, думаю, и мне бы научиться. - Для этого опыт нужен. - Ясное дело. Знаете, ребята, я с первого дня, как вы приехали, все хотел с вами познакомиться и поговорить. У вас шикарный лагерь, и вы тут не скучаете. Мне с поста слышно: то смеетесь, то песни поете. Вы вкалываете на всю катушку, зато умеете потом на всю катушку повеселиться. Солдат так и должен. Я не знал, что вы я есть те самые гитаристы, это он мне сказал. - Слейд кивнул на Пятницу. - Я здесь ночью стою, и мне с дороги слышно, как вы играете. У вас здорово получается. А вы всегда на полевые берете с собой гитары? - Конечно, - сказал Пруит. - Когда можем, берем. - У нас в Хикеме такого не услышишь. - Мы сегодня тоже собираемся поиграть, - заметил Пруит. - Ждем нашего третьего. Он на КП, скоро приедет. Может, хочешь зайти к нам, послушать? - Ты серьезно? - обрадовался Слейд. - Я же просто так говорил, без намека. Ты не думай, я не напрашивался. - Приходи, будем рады. - Класс! Только мне еще полчаса здесь стоять. - Ничего, мы тебя подождем, - успокоил Пруит. - Если конечно, не передумаешь. - Было бы здорово. А вы точно подождете? - Почему же нет? Конечно, подождем. Если только тебе действительно нравится такая музыка. Ты нам не помешаешь. Играем мы не бог весть как, но если хочешь послушать... - Я лично считаю, вы играете классно, - с жаром заявил Слейд. - Слейд, смотри, - перебил его Пятница. - К твоему посту кто-то едет. Слейд резко повернулся в ту сторону, куда показывал Пятница. - Это сержант Фолет. За эту смену уже третий раз посты проверяет. - Может, это наш грузовик? - предположил Пруит. - Нет, - возразил Пятница. Он проехал поворот. - Я же говорю, это Фолет, - сказал Слейд. - Второй месяц за мной охотится. Рассчитывает на чем-нибудь подловить, чтобы меня из охраны вышибли. Хочет, чтоб я снова пошел газоны стричь. - У него на тебя зуб, что ли? - спросил Пруит. - Ага. Не любит он меня. Я его как-то раз обозвал напыщенным ослом, а он не знал, что такое "напыщенный". Даже в словарь полез. - Тогда лучше беги скорей на пост, - посоветовал Пруит. - Да уж, побегу. Значит, увидимся через полчаса? - Да. - А вы не забудете? - Не забудем. - Ты давай-ка беги, - нервно сказал Пятница, следя за неуклонно приближающимися огоньками фар. - Успею. - Ухмыльнувшись, Слейд повернулся и побежал к дороге, навстречу огонькам, которые медленно вползали в опасную для него зону. Вдруг он остановился и обернулся: - Вы, парни, даже не знаете, как для меня важно, что мы с вами поговорили. Понимающих ребят редко встретишь. И в авиации вообще не то что в пехоте. В авиации настоящей дружбы не бывает, так, чтобы один за всех, а все за одного. Никакие они не товарищи по оружию. - И, неожиданно смутившись, спросил: - А вы правда здесь будете? - Да куда мы денемся? Сказали, что будем, значит, будем. Беги скорей на пост, дурень! - Спасибо, - крикнул Слейд. - Отличные вы мужики! Спасибо, Пруит! - И помчался к дороге, придерживая мотающуюся у бедра кобуру и прыгающую из стороны в сторону резиновую дубинку. Пруит ухватился за ржавую проволоку и смотрел, как Слейд бежит, постепенно растворяясь в темноте. И Пруит, и Пятница напряженно ждали. Вскоре раздался громкий оклик: "Пароль!", и они снова увидели Слейда в свете фар, неподвижно замерших на дороге. - Уф, - облегченно вздохнул Пятница. - Я думал, не успеет. - Я тоже боялся. - Пруит отпустил проволоку, поглядел на пятна ржавчины на ладони и вытер руку о штанины. - Балда он, что так рискует. - Ему вроде наплевать. Он вообще-то умный парень. Прямо влюблен в пехоту. - И правильно. Пехота лучше, чем все остальное. - Конечно, лучше. В пехоте ребята весь день топают на своих двоих, а потом всю ночь пьют и гуляют с девочками.