здесь было дешево, да и "Нью-Конгресс" под боком. Но в этот вечер кафе пустовало: выезжали завтра с самого утра, и все остались в казармах укладываться. Он прождал четыре часа. Запивал виски пивом и трепался с Розой, китаяночкой, работавшей в "Бубоне" официанткой. Пруит так и не появился. Роза не могла припомнить, когда видела его в последний раз. Давно уже у нас не был, сказала она. Но она сказала бы то же самое, даже если бы Пруит заходил сюда сегодня. Роза и хозяин кафе, бармен Чарли Чан знали про внутреннюю жизнь седьмой роты не меньше, если не больше, чем ротное начальство. Почти все сержанты роты в свое время подживали с Розой. Так сказать, ротная дама. Чутье подсказывало ему, что Пруит может сюда заглянуть. Возможно, он больше не вернется в гарнизон, но отрезать себя от жизни роты раз и навсегда будет ему не под силу. И по логике вещей он прежде всего наведается в "Алый бутон". Конечно, это была лишь догадка. Он понимал, что действует наобум. Утром рота выехала на побережье, и он снял Пруита с довольствия, а в сводке поставил против его фамилии "с/о" - самовольная отлучка. Лейтенант Росс, психовавший из-за первых в его жизни маневров и не знавший Пруита даже в лицо, вначале разбушевался. Заявил, что отдаст Пруита под трибунал. Терберу пришлось объяснять ему, что Пруит скорее всего попросту загулял и сейчас отсыпается у какой-нибудь вахини, а через день-два наверняка явится на их КП на заливе Ханаума. Только после этого Росс согласился ограничиться обычным дисциплинарным взысканием. Привыкнуть к порядкам в армии Россу было трудно, но он очень старался. И, посмеявшись, уступил. За два месяца, пока оформляют аттестацию, Тербер мог бы при желании многому его научить, сказал он. Да, верно, согласился Тербер, ясно сознавая, что это лишь оттяжка. Если Пруит не вернется, все лопнет. Надежда была только на маневры: Пруит услышит про маневры и сообразит вернуться. А что маневры начались, он услышит обязательно - на Гавайях об этом все узнают немедленно. Для такого небольшого острова, как Оаху, начало ежегодных маневров - целый праздник, событие не менее значительное, чем апрельский День армейских учений. Колонны грузовиков идут через город, перекрывая дорогу остальному транспорту, перед важнейшими гражданскими учреждениями устанавливают пулеметные посты, на всех шоссе выставляются кордоны, а бары в этот день гребут огромные деньги. Маневры, тьфу, фыркнет бывалый солдат с презрением старого коняги, везущего пожарную команду на учебную тревогу. Тербер занимался устройством КП на заливе Ханаума и ждал, сам не понимая, чего он столько суетится ради какого-то заурядного неудачника. Может, он выживает из ума? Того и гляди, станет таким же сентиментальным, как Динамит Хомс. Да, должно быть, он слегка свихнулся, иначе не вставал бы на уши, чтобы выручить парня, о котором сам же с первого дня знал, что тот плохо кончит. И в то же время тут было что-то большее. Он будто видел в Пруите ответ на какой-то вопрос. Ему казалось, что, если он спасет Пруита, он этим спасет и что-то еще. То, что, в свою очередь, поможет спасти и оправдать нечто другое. Пруит стал для него символом, чего именно - он не знал. Но дни шли, Пруит не возвращался, добродушная снисходительность Росса таяла, и Тербер вдруг поймал себя на том, что всерьез переживает эту историю, как что-то личное. Это тебя мучает совесть, что подался в офицеры, сказал себе он. Все от этого. Пруит, наверное, до сих пор думает, что в связи с убийством объявлен розыск, потому и не возвращается, решил он. Да, должно быть, дело в этом. Но как ему сообщить, что все тихо? Для этого нужно знать, где он. А искать его ты сейчас не можешь, маневры идут полным ходом, с КП в Гонолулу не сорваться. Вначале маневры ничем не отличались от прошлогодних и позапрошлогодних. Все как обычно. Выехали на побережье, в соответствии с планом обороны установили на позициях пулеметы и ждали приказа приступить к боевым действиям. Сектор, выделенный седьмой роте, тянулся от Песчаного острова в Гонолульской бухте до мыса Макапуу, проходя через частные земельные владения на мысе Блэк-пойнт и вдоль залива Мауналуа. На всем Оаху таких шикарных участков обороны было раз-два и обчелся. В Ваикики были лучшие на Оаху бары, а на виллах Блэк-пойнта служили горничными многочисленные вахини, и почти все они жили там же, при виллах. Но седьмая рота по опыту прошлых лет знала, что, как только "противник" высадит десант, придется уступить сектор подразделениям береговой артиллерии, и ребята не очень-то пускали слюни. В этом году центральная операция маневров заключалась в высадке десанта "противника" у залива Кауэла на северной оконечности Оаху. 27-й и 35-й вместе с 8-м полевым артиллерийским составляли ударное соединение "синих", а в оборонительные силы "белых" входили 19-й и 21-й, а также остающиеся подразделения полевой и все части береговой артиллерии. "Синие" высадились на третий день. При всей сговорчивости гавайских горничных, пока "наведешь мосты", уйдет самое малое два дня. И вместо того, чтобы "наводить мосты", седьмая рота прошла форсированным маршем тридцать пять миль по шоссе Камехамеха через Вахиаву до Вайалуа, где соединилась со своим полком и заняла оборону. Весь следующий день они до темноты копали траншеи. Наутро приехали грузовики и пыльными проселочными дорогами перебросили их на противоположную сторону острова, а траншеи заняло другое подразделение. В Хауула, в пяти милях от Кахуку, где проходила главная полоса обороны "белых", рота встала в резерв. В голом поле, где не было и намека на тень, они выкопали еще несколько траншей и разбили походный лагерь, который вполне мог пройти - и прошел - инспекционную проверку. Там они торчали еще десять дней и ничего не делали. Все как всегда. Самые обычные маневры. Они резались в карты, жалели, что не вернутся на побережье, обменивались впечатлениями о горничных-вахини, а когда наконец пришло сообщение, что бои кончились, силы противника оттеснены и частично взяты в плен, они свалили палатки в грузовики и приготовились к возвращению домой, где если и не ходят стадами горничные-вахини, то хотя бы есть душ. Но вдруг все изменилось и перестало быть обычным. Вместо того чтобы отвезти их в Скофилд, грузовики доставили роту назад на побережье, откуда береговая артиллерия уже смоталась к себе домой в Форт-Рюгер. Одновременно с ними на побережье прибыла из Скофилда еще одна автоколонна, и из кузова выгрузили кучи лопат, кирок, ломов, мешков с цементом и саперных лопаток. Один грузовик даже привез тридцать бензиновых отбойных молотков. Все ломали себе голову - какого черта? И как бы в ответ на этот вопрос сверху спустили приказ: на всех береговых позициях необходимо построить долговременные огневые точки - "дзоты". Когда поступил приказ, они еще жили в полевых палатках, и не успели разворчаться, как из Скофилда прибыла новая автоколонна и им привезли большие пирамидальные палатки-"стационарки" и койки. Москитные сетки у них были с собой: на Оаху без москитных сеток не выезжают ни на одно полевое учение. И береговые позиции превратились из походных биваков в настоящие лагеря. Тербер по второму заходу занимался устройством КП на заливе Ханаума, и, хотя Пруит до сих пор не вернулся, сейчас ему было не до него. Даже такие гавайские старожилы, как Пит Карелсен и Терп Торнхил, не припоминали ничего подобного. Все прошлые годы они перебирались на побережье, устанавливали пулеметы без всяких укрытий прямо на пляжах и спали на песке, завернувшись в одеяла, или, если по счастливой случайности попадали на позицию N_16 на территории участка миллионерши Дорис Дюк, ночевали в пляжном коттедже, любезно предоставленном в их распоряжение управляющим виллы (саму Дорис Дюк никто ни разу не видел). Так было всегда, и они думали, что так будет и дальше. Солдаты-профессионалы, они прекрасно понимали, что морские силы противника разнесут артиллерией их открытые пляжные позиции задолго до того, как начнется высадка десанта, и, зная армию, как ее никогда не будут знать те, кто по призыву, они догадывались, что именно так и случится, если на остров когда-нибудь нападут. Но пока что можно было тайком срываться в бары, пока что можно было водить на позиции местных американизированных девушек и показывать им наводящие благоговейный трепет грозные пулеметы, и потому всем было ровным счетом наплевать, нападут на остров или нет. Да и вообще, кто, интересно, станет на него нападать? Японцы, что ли? Показывать им пулеметы была гениальная идея. Действовало безотказно. Помимо благоговейного трепета перед таящейся в пулемете смертью, немаловажную роль играла интригующая тайна неизвестного механического устройства - ни одна американка, черная, желтая или белая, не устоит перед искушением потрогать такую штуковину, чтобы понять, как она работает. А особо неподатливым можно было даже позволить сесть за пулемет, покрутить его на вертлюге и нажать на смертоносную гашетку. Тут уж капитулировали даже вахини-девственницы. Девушки-хаоле, те еще кое-как держались, но вахини сдавались безоговорочно. Потому что, несмотря на полный триумф американской техники в сочетании со всеми усилиями самозваных миссионеров, американская мораль добилась на Гавайях не большей победы, чем американские понятия о комфорте, и вахини не кочевряжились, когда солдаты заваливали их прямо в полевых палатках на песке. По слухам, все остальные пехотные подразделения занимались тем же и тоже строили на своих позициях дзоты, но в седьмой роте, хотя работы была уйма, ребята блаженствовали, потому что за всю историю роты им никогда еще не перепадало столько "клубнички". Не говоря уже о всех тех бутылечках и пузыречках, которые приносили им вахини, платившие за виски даже из собственного кармана, если парнишка сидел на мели (старик, что мне нравится в этих вахини, они насчет виски будь-будь! Любят хряпнуть не меньше нашего брата солдатика). Если в роте кто и недоумевал, то только Милт Тербер, который из-за недавно поселившейся в нем боязни сплоховать не лез за своим куском в это райское изобилие. Вероятно, лишь Тербер задавал себе вопрос: может быть, в конце концов началось? Может быть, в Вашингтоне или где-то еще получили информацию или, скажем, разведдонесение, все-таки прорвавшееся сквозь бюрократические препоны? Его всегда интересовало, как это начнется, потому что ни в одной книге, ни в одной статье не было ни слова о том, как именно это начинается. Но никто вокруг ни о чем не спрашивал, и он тоже помалкивал. Возможно, это только его дурацкие домыслы. Да и некрасиво портить людям настроение, когда все, кроме него, так довольны. Работа заняла целый месяц. Прекрасное было времечко, хотя все увольнительные на этот период запретили строго-настрого. А кому они нужны, ваши увольнительные, когда такая лафа? Саперные роты рубили на склонах мыса Барберс-пойнт деревья "коа" и доставляли им уже обтесанные бревна и доски для обшивки. Им оставалось только рыть в песке ямы, вкапывать в них бревна, обшивать коробку досками, потом настилать сверху бревна, обшивать крышу и, проверив направление пулеметных амбразур, засыпать готовый дзот песком. А ночью сам себе хозяин. Офицеры отсиживались на КП и в дневное время заглядывали на позиции редко, а ночью вообще не заглядывали. Днем рота старалась не перерабатывать, чтобы оставались силы на ночь. Честно говоря, с утра все еле держались на ногах после ночных попоек и других развлечений, так что при всем желании ни о какой переработке не могло быть и речи. Отчасти поэтому работа и заняла целый месяц. Прекрасное было времечко. Кроме того, все затянулось еще и из-за позиции N_28 на мысе Макапуу. Там было далеко не так прекрасно. Тридцать бензиновых отбойных молотков предназначались как раз для Макапуу. Слой почвы на мысе Макапуу был не толще фута, а под ним шел камень, сплошная скала. Мало того, до долины Канеохе, где находился женский колледж "Ваиманало", от Макапуу было миль восемь, а то и десять. Вдобавок на Макапуу работал целый взвод, а не три-четыре человека, как в других местах, и потому там постоянно присутствовал офицер, он даже ночевал там. И никаких вилл, баров, забегаловок и других увеселительных заведений, если не относить к их числу два общественных туалета на пляже Каупо-парка напротив острова Рэббит, где несколько ребят умудрились подхватить известную разновидность насекомых. Все, что было на Макапуу, это башня маяка, камень-сплошняк да еще саперы, рвавшие скалы по ту сторону шоссе и выгрызавшие пневматическими отбойными молотками дыры для будущих минных заграждений. В секторе седьмой роты Макапуу был самым уязвимым местом. Высадившись в Канеохе, противник, чтобы не огибать весь остров, мог двинуть войска в Гонолулу только по двум дорогам: по шоссе Пали, спускающемуся в город, пересекая Нууану-авеню, и по шоссе Каланианаоле, начинающемуся от мыса Макапуу. Ядро отряда на Макапуу составляли ребята из взвода оружия под командованием Пита Карелсена, потому что это были лучшие в роте пулеметчики, и еще там был целый стрелковый взвод, который должен был их прикрывать, потому что они такие незаменимые. Но сейчас и пулеметчики и стрелки работали бок о бок, вооруженные отбойными молотками и лопатами, и вкалывали, как негры в рабочем батальоне. Прекрасное было времечко, но только не на Макапуу. На других позициях работа уже подходила к концу, а на Макапуу все никак не могли пробиться сквозь сплошняк, и, по мере того как высвобождались рабочие руки, на мыс перебрасывали все больше и больше солдат, так что наконец там оказалась вся рота. Теперь скалу долбили круглые сутки в три смены по восемь часов. Все они так вдруг завелись, что работали как одержимые; больше всего почему-то усердствовали в ночную смену и особенно разошлись после того, как Цербер тоже перекочевал на Макапуу и, заглушая раскатами своего баса тарахтящие одноцилиндровые моторы, принялся сыпать язвительными насмешками и сам взялся за отбойный молоток. Повара добровольно дежурили всю ночь, чтобы бесперебойно обеспечивать их горячими сэндвичами и кофе. Даже писари и кухонная команда выходили по очереди долбить сплошняк. Когда Маззиоли приехал на пару дней из Скофилда поглядеть на Макапуу, он влез в свой новенький, за весь год надеванный от силы два раза рабочий комбинезон, а потом, встав за отбойный молоток, разделся до пояса и поразил всех своей мускулатурой, - ко всеобщему удивлению, выяснилось, что отец у него когда-то работал кессонщиком на строительстве Голландского тоннеля в Нью-Йорке. Да и вообще все это было удивительно и не поддавалось объяснению. Те, кто работал на Макапуу с самого начала, гордо обматывали кровавые мозоли носовыми платками и ржали во все горло, глядя, как у новеньких лопаются на ладонях пузыри. Бывало, кто-нибудь даже затягивал старую солдатскую пародию на сигнал построения на обед: Мы копали, пилили, рубили, Повара нас гнилью кормили, Мы пешком обошли полсвета, Отскребали дерьмо в клозетах. Так что, если ненароком Мы предстанем перед богом, Ты, приятель мой, не унывай! Те, кто в Скофилде служили, Те свое в аду отбыли, И выходит, нам дорога - прямо в рай! Это было даже лучше, чем виски и вахини, а уж казалось бы, ничего лучше не бывает. Даже то, что ими командует неистовый, бешеный Цербер, ничего не объясняло. Всех охватил тот самый энтузиазм, который и прославил на века пехоту и о котором с сентиментальной грустью вспоминают бывшие солдаты, рассказывая внукам про армейское житье-бытье, а те в это время зевают от скуки. На календаре было 28 ноября 1941 года. 47 И как раз в те самые шесть недель с 16 октября по 28 ноября, пока Роберт Э.Ли Пруит отдыхал, а солдаты седьмой роты трудились в поте лица и не задумываясь отдали бы левую руку, только бы поменяться с ним местами, он начал понимать, до чего же ему необходимо ощущать себя солдатом. Если хочешь, чтобы увольнительная доставляла удовольствие. Мысль о том, что он больше не солдат, посещала Пруита все чаще и чаще. К началу маневров он был еще довольно плох. Рана в боку так его беспокоила, что среди ночи, когда ворочаться без сна становилось невмоготу, он подымался, садился в специально поставленное рядом деревянное кресло и курил. Этой хитрости он научился в Майере, когда ему в первый раз сломали на ринге нос: если сесть и не стараться заснуть, это очень успокаивает, и можешь задремать прямо в кресле. Но к тому времени, когда "синие" высадили десант, ему стало лучше. Настолько лучше, что он сделал для себя открытие: по меньшей мере половина удовольствия от увольнительной в том и заключается, что постоянно с горечью сознаешь - скоро она кончится и надо будет возвращаться в казарму. Конечно же, он знал про маневры. Девушки принесли эту новость за два дня до того, как маневры начались. Да и в газетах о них писали, и, как в прошлом и позапрошлом годах, как все те годы, что шла война в Европе, маневры послужили толчком для серии передовиц о международном положении и о возможном вовлечении страны в войну. Он прочитал эти статьи все до одной. Он теперь пристрастился к газетам и читал их от корки до корки. Он не очень верил тому, что там пишут (за исключением спортивной страницы и комиксов). И его это даже не интересовало, главное было в другом: на газеты он тратил каждое утро два часа. Газеты помогали на время оттянуть то наслаждение, которое потом дарили радио-бар, проигрыватель и веранда над долиной Палоло. А наслаждение от радио-бара, проигрывателя и остальных предметов обстановки заметно поубавилось, потому что он понимал: все это никуда от него не денется. Его больше не радовало, что у него есть собственный ключ, он не выходил из дома, и ключ ему был сейчас ни к чему. Не считая закатов, вид с веранды над долиной Палоло всегда был один и тот же - весь день, всю неделю, включая воскресенье, - и ничего не менялось, даже когда он напивался. Так что оставались только газеты. Когда он вставал, обе девушки еще спали, и он сам готовил себе завтрак и варил кофе, а потом с головой уходил в газеты, разложив их среди крошек на столе в застекленном закутке кухни. Обычно, если он брался еще и за кроссворд, удавалось занять себя газетами до полудня, пока не просыпались девушки. Когда они вставали, он с ними еще раз пил кофе. Воскресных газет ему хватало до трех или даже до четырех часов дня, и он тогда чувствовал себя поистине богачом. В газетах ничего не говорилось о лагерях, построенных на побережье после окончания маневров. Так что он ничего об этом не знал, пока наконец не съездил в город повидаться с Розой и Чарли Чаном в "Алом бубоне". Но тем не менее газеты давали кое-какое представление о том, что происходит вокруг. Он начал читать запоем. В его жизни это был второй такой запой. Первый раз это с ним случилось в госпитале в Майере, когда он лечился от триппера, которым его наградила та, из высшего общества. В госпитале была небольшая, но хорошая библиотека, и он, не расставаясь с толковым словарем, перечитал там почти все, потому что в венерологическом отделении других развлечений не было. Чтение, обнаружил он, требует к себе такого же подхода, как боль или плохой аппетит. Сначала привередничаешь: кусочек отсюда, ложечку оттуда, и только еще больше раздражаешься. То не устраивает одно, то другое, но надо собраться с духом и пообещать себе, что не пропустишь ни слова ни на одной странице. И когда наконец втянешься, то уже ничего тебя не раздражает и в общем даже интересно. Так он приноравливался ко всем книгам из собранной Жоржеттой библиотеки, даже к плохим, где ничто не напоминало настоящую жизнь, по крайней мере по его представлениям. Но он готов был даже их принять на веру, потому что в конце концов не все же стороны жизни ему известны (например, жизнь богачей - что он про нее знает?), да и потом, если отключить в себе ехидного умника, не тыкать то и дело пальцем: это еще что? а это? - и просто читать слова глазами, можно поверить любой книге, даже самой плохой. Кроме того, это был отличный способ убить время. Намного лучше, чем газеты. И это не виски, голова потом не болит. Больше двух недель он запойно читал целыми сутками. Просыпаясь в полдень или возвращаясь в два часа ночи с работы, девушки неизменно заставали его за книгой, рядом лежал толковый словарь и стоял стакан с виски. Он обнаружил, что под выпивку читается лучше и многому веришь гораздо легче. Он так погружался в чтение, что на все их вопросы только что-то невнятно мычал. Альма была недовольна. Она пыталась заговаривать с ним, а когда он в ответ лишь хмыкал и продолжал читать, отходила от него и молча сидела одна в другом конце гостиной. Иногда она даже ставила пластинки и включала проигрыватель на всю громкость. Вообще-то Альма ставила пластинки очень редко. К середине второй недели он разделался с библиотекой Жоржетты подчистую и, перевернув последнюю страницу, продолжал накачиваться виски. Во всем доме не осталось ни одной непрочитанной книги. В среднем он одолевал по две, а иногда и по три книги в день, совершенно не думая о том, что запасы истощаются. В тот день он крепко набрался. И, набравшись, вдруг сделал поразительное открытие: Жоржетта очень похожа на героинь из ее книжной коллекции. Придя с работы, Альма увидела, что он храпит на коврике перед диваном, и устроила скандал, назревавший с того дня, как у него начался книжный запой. Они закатили друг Другу громкую сцену и под конец пришли к компромиссу. Если она будет приносить ему книги, он бросит пить, по крайней мере не будет напиваться как свинья. Ни Альма, ни Жоржетта не были записаны в библиотеку, но по такому случаю Альма записалась и стала брать книги домой. По большей части она приносила ему детективы. Поскольку он сам был убийца, его очень интересовало, что чувствуют и переживают другие убийцы, и он прочитал кучу детективных романов, но ни в одном из них не отыскал ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего его собственные ощущения, и вскоре эти поиски ему надоели. Но вкус к детективам пропал у него не только из-за этого. Однажды, сам не зная почему, он вспомнил, что Джек Мэллой часто говорил о Джеке Лондоне. Сам он читал только "Зов предков". Он попросил Альму принести ему книги Лондона и взялся за них всерьез. И хотя, читая Лондона, он заглядывал в словарь чаще обычного, ему казалось, что эти книги он читает быстрее. Они были вроде как проще написаны. Когда он уже подбирался к последним романам Джека Лондона - среди них были "Джон Ячменное Зерно" и "Мятеж на Эльсиноре", - он как-то раз за один день проглотил сразу пять книг. Больше всего ему понравились "До Адама" и "Звездный скиталец", потому что, прочтя их, он впервые ясно представил себе, что такое переселение душ. Ему казалось, он теперь понимает, почему возможна дальнейшая эволюция души в другом теле: это почти то же самое, что эволюция тела, в которое переселяется другая душа, например из доисторических времен, как случилось с Красноглазым и теми людьми из романа "До Адама". Он видел в этом логику. По крайней мере когда был пьян. А когда он читал "Мартина Идена", ему пришла мысль выписывать названия книг, которые обязательно надо прочесть, как это делал Мартин. У Джека Лондона таких книг упоминалось множество. Большинство их были ему неизвестны. Про некоторые он слышал от Мэллоя. По его просьбе Альма купила записную книжечку, и он начал выписывать туда названия вместе с именами авторов. На свой растущий список он поглядывал с такой гордостью, будто это была грамота "За отвагу", подписанная лично президентом. Пока он тут сидит, он прочтет все эти книги. Если доведется снова встретиться с Мэллоем, он будет уже не только слушать, но и сам найдет что сказать. Точно так же он выписывал названия, попадавшиеся ему в книге Томаса Вулфа, которую Альма принесла просто по наитию. Но, подведя черту, он увидел, что всего этого не прочесть и за год, даже если ничего больше не делать. Его книжный запой отчасти поэтому и кончился - было горько сознавать, что нет ни малейшей надежды когда-нибудь все прочесть. Ну и конечно, Альма тоже приложила руку. Как-то раз она встала раньше обычного и, пока Жоржетта еще спала, поймала его в кухне. Он читал уже другой роман Томаса Вулфа, тот, где рассказывалось, как парнишка едет в Нью-Йорк, чтобы стать великим писателем. Он так и не дочитал его и никогда не узнал, чем там кончилось. Он сидел за столом в застекленном закутке, и ему от нее было не сбежать. - Я хочу знать, что ты намерен делать? - сказала она, налив себе кофе из стеклянного кофейника, который все еще булькал на плите. - Когда? - Когда угодно, - жестко сказала она. - Сейчас. Завтра. Через неделю. Ты меня не слушаешь. Закрой книгу, я с тобой разговариваю. Что ты решил? - Насчет чего? - Насчет всего. Закрой книгу, я тебе говорю! Мне надоело разговаривать с обложками. - А что такое? Ты чем-то недовольна? - Я всем недовольна. Последние дни мы с тобой и поговорить толком не можем. Ты все время как во сне. И сейчас тоже. Что ты на меня так смотришь, будто никогда не видел? Я - Альма, помнишь? Или, может, забыл? Ты исчез почти на пять месяцев, а потом пришел сюда раненый. - Это, наверно, рана подействовала мне на мозги, и я тебя вспомнил, - попытался он отшутиться. Но вышло не очень удачно. - Надеюсь, ты не собираешься тянуть так неизвестно сколько? - Голос у нее сорвался. - Мне кажется, пора что-то решать, ты не думаешь? Я хочу знать, что ты решил. Вернешься в армию? Или останешься здесь и будешь искать работу? Или попробуешь перебраться в Штаты? Короче, объясни мне, какие у тебя планы. Пруит оторвал от газеты полоску, заложил ее между страниц и отодвинул книгу к другому краю стола, чтобы нельзя было дотянуться. - Честно говоря, пока никаких. Это что, так важно? - Фу, не кофе, а черт-те что, - сказала Альма. - Кофе как кофе, - запальчиво возразил он. Ее замечание насчет кофе, как и все остальное, казалось, было направлено против него. - Он у тебя перекипел. Бурда какая-то. - Альма встала, выплеснула чашку в раковину, потом вылила то, что оставалось в кофейнике, сменила бумажный фильтр, налила воды для новой порции и опять поставила кофейник на огонь. Пруит наблюдал за ней. Она еще не успела причесаться, и длинные черные волосы висели спутанными прядями, на тонком ситцевом халатике белели пятна пудры. Рука его опять потянулась к книге, но книга лежала далеко, и пришлось бы встать. Вставать ему не хотелось. Он для того и отодвинул книгу, чтобы не дотянуться. Она вернулась от плиты и снова села напротив него. - Ну? Что же ты все-таки решил? - Ничего, - сказал он, жалея, что не встал и не взял книгу. - Чего сейчас забивать себе голову. Все пока хорошо. - Да, - кивнула она. - Пока да. Но я здесь пробуду меньше года. Я уеду в Штаты. Домой. И до того времени тебе все равно надо будет решить. - Хорошо, - сказал он. - Буду думать. Пока год пройдет, что-нибудь решу, время еще есть. Сейчас-то ты чего ко мне пристала? - Может быть, ты думаешь, что я возьму тебя с собой в Орегон? Это совершенно исключено, - спокойно сказала она, даже слишком спокойно. Да, он думал об этом. Но отбросил эту идею даже как вариант. - А я что, просил тебя? - Нет, не просил. Но я бы не удивилась, если бы ты сложил чемодан и... - Подождала бы, пока попрошу, тогда бы и отказывала. Почему ты высовываешься раньше времени? - Потому что не хочу сесть на пароход и увидеть тебя в моей каюте. - Не бойся, не увидишь. Можешь мне поверить. Зря ты сейчас волнуешься. Еще не время. Я же тебе говорю, пока все хорошо. - Еще бы. - Альма фыркнула. - Три недели палец о палец не ударил. Сидишь тут как истукан, и никаких забот, только читаешь, пьешь и пялишься на Жоржетту. Конечно, тебе хорошо! - Так ты из-за этого распсиховалась? - Ты что, решил переключиться на Жоржетту? Дождешься, пока я уеду, и останешься здесь с ней? Да, об этом он тоже думал. У него вообще-то было много разных идей. Но его взбесило, что она высказала это вслух. - Между прочим, не такая уж плохая мысль, - заметил он. - Возможно, - холодно сказала она. - Но только на первый взгляд. Начнем с того, что Жоржетта вряд ли сможет одна платить за дом и вдобавок содержать тебя. Ей будет трудно обеспечить тебе ту жизнь, к которой ты, кажется, уже привык. Пока что мы с ней платим за все это вдвоем. Кстати, из-за тебя мой бюджет и так уже трещит по швам. - Ничего, мы с ней что-нибудь придумаем, - сказал он. - А во-вторых, - продолжала она, - если ты действительно так решил, то можешь сию же минуту убираться к черту! Дождешься, когда я уеду, тогда и вернешься. Я не собираюсь жить под одной крышей с таким дерьмом. Да и, если уж на то пошло, Жоржетта скорее выберет меня, а не тебя. - Наверно, - сказал Пруит. - Тебя она знает дольше. - Ни минуты не сомневаюсь, что она так и сделает. И совсем не потому, что я тоже плачу за дом. - Ладно. - Он вылез из-за стола и встал. - Мне уйти прямо сейчас? У Альмы расширились глаза, она сделала огромное усилие, чтобы не вскрикнуть. Пруит молча смотрел на нее и очень гордился собой. - Куда же ты пойдешь? - наконец спросила она. - Какая тебе разница? - Не валяй дурака! - рассердилась она. Пруит усмехнулся, понимая, что каким-то образом сумел добиться преимущества. Теперь день ото дня это будет все больше походить на теннис: моя подача - я впереди, твоя подача - ты впереди, одно очко мне, одно тебе. - Думаешь, мне некуда деться? У меня большой выбор. - Добившись перевеса, он не хотел его терять. - Могу уйти бродяжить. Если повезет, найду какую-нибудь другую проститутку, которой нужен сутенер. Могу даже вернуться в армию. Никто небось и не знает, что это я убил Толстомордого, - соврал он. Насчет проститутки - это, конечно, был выстрел вхолостую. На такое она никогда не реагировала. - Это все равно что самому лезть в петлю, - сердито сказала она. - И ты это прекрасно понимаешь. - Или даже могу пристроиться на какую-нибудь посудину и слиняю отсюда в Мексику, - сказал он, вспомнив Анджело Маджио. - Стану там ковбоем. - Если тебе некуда идти, я тебя не гоню, - раздраженно оборвала она. - По-твоему, я кто? Ведьма? Ты ведь достаточно меня знаешь. Если не хочешь, не уходи. Я и сама хочу, чтобы ты остался. - Что-то не чувствуется. - Просто мне это действует на нервы. Я же вижу, как ты все время глазеешь на Жоржетту. И я знаю: ты прикидываешь, как бы за нее зацепиться, когда я уеду. Думаешь, мне это очень приятно? - А что ты мне предлагаешь? Сидеть тут и хранить тебе верность, а потом помахать ручкой, когда ты поплывешь выходить замуж за богатого? Думаешь, мне очень нравится отлеживать задницу и жить за твой счет, чтобы ты меня чуть что попрекала? А что, интересно, прикажешь мне делать, когда ты выйдешь замуж за своего богатого? Пустить себе пулю в лоб? Не слишком ли ты многого хочешь? - Я хочу только одного. Чтобы меня не меняли на других женщин. По-моему, это не так уж много, - серьезно сказала она. - Хотя бы пока я не уехала. Я ведь мужчин знаю. Кому их знать, как не мне? Я не наивная глупенькая Золушка. И я чудес не жду. Но, по-моему, я прошу совсем немногого. - Знаешь, очень трудно хранить верность женщине, когда она даже не скрывает, что больше не хочет с тобой спать. - Очень трудно хотеть спать с мужчиной, когда он предпочитает тебе других. И особенно когда он смотрит на тебя отсутствующими глазами, будто ты не существуешь. - Ну так что? Ты хочешь, чтобы я ушел, или не хочешь? - сказал он. Она снова выбивалась вперед, но ему было легко вернуть себе перевес. Потому что она знала, он действительно может уйти. Эта тактика вряд ли принесет ему победу, зато игра растянется надолго. - Сядь ты, ради бога, и не глупи, - сказала Альма. - Никуда тебе уходить не надо. Я этого не хочу, я же сказала. Может, на коленях тебя умолять?.. Но Жоржетта прежде всего моя подруга, - продолжала она. - И если ей придется выбирать: спать с тобой или сохранить мою дружбу, я думаю, она решит остаться со мной. Ты это учти на будущее, я тебе советую. Он сел. - Да, но ты уедешь, и она тебя никогда больше не увидит, - сказал он, давая ей понять, что не сдается. - И она это прекрасно знает. - Когда я уеду, можешь делать все, что хочешь, - сказала Альма. - Это называется, ты ничего от меня не требуешь! Уж лучше за гроши служить в армии. Только в армию мне теперь нельзя, - сказал он. - У тебя вода закипела. Альма встала и убавила огонь. Молча застыв у плиты, она смотрела на забившую под стеклянным колпачком струйку кофе. - Господи, Пру. - Она повернулась к нему. - Зачем тебе это было надо? Зачем было его убивать? Мы же так хорошо с тобой жили. И вдруг... Зачем ты все испортил? Он сидел, положив локти на стол, и глядел на свои сжатые кулаки. Но это не был взгляд, замерший в пустоте. Он рассматривал свои кулаки, как рассматривают инструмент, проверяя, годится ли он для работы. - У меня всегда так. - В голосе его не было ни самодовольства, ни признания своей вины - констатация факта, не более. - За что ни возьмусь, обязательно испорчу. Может быть, у всех мужчин так, - добавил он, вспомнив Джека Мэллоя. - Про всех я, конечно, не знаю. Знаю только, что у меня так всегда. Почему - сам не могу понять. - Мне иногда кажется, я тебя совершенно не знаю, - сказала она. - Ты для меня иногда полная загадка. Тербер говорил, что у тебя могло бы обойтись даже без тюрьмы. Он говорил, что, если бы ты захотел, тебя бы оправдали по всем статьям. Пруит резко поднял на нее глаза. - Он что, снова к тебе заходил? Да? Что ты молчишь? - Да нет же. Это он давно говорил. Когда пришел сказать, что тебя посадили. Он всего один раз был. А что? - Ничего. - Пруит успокоился и опять смотрел на свои руки. - Я просто так спросил. - Неужели ты допускаешь, что он тебя выдаст? Как ты можешь так о нем думать? - Не знаю. - Он не отрывал взгляда от кулаков. - Честное слово, не знаю. Я в нем никак не разберусь. Может быть, и выдаст. - Если ты так думаешь, это ужасно. - Ты не понимаешь, - сказал он. - Иногда мне даже жалко, что я не в тюрьме, - добавил он искренне. ...Анджело Маджио. Джек Мэллой. Банка-Склянка. Фрэнсис Мердок. Кирпич Джексон. Долгие полуночные разговоры, огоньки сигарет в темноте барака. Если сложить те места, где каждый из них побывал, это же вся Америка. Да что там Америка - почти весь мир, черт возьми!.. - В тюрьме все проще. Там тобой командуют те, кого ты ненавидишь, и ты можешь ненавидеть их сколько душе угодно - времени для этого хоть отбавляй, а все вокруг твою ненависть только поддерживают. Делаешь то, что они тебе приказывают, и ненавидишь их, но при этом не волнуешься, что чем-то их заденешь, потому что тебе их все равно никак не задеть. - Ты, когда вышел, даже не позвонил мне, - сказала Альма. - Ты же целых девять дней не приезжал и даже не звонил. - Да ведь ради тебя же самой, черт побери! Чтобы тебя ни во что не впутывать! Она не улыбнулась. Она сейчас относилась к нему скорее как мать к ребенку. С тех пор как он поправился, он не позволял ей относиться к нему так. - Пру, глупенький ты мой. - Она подошла, обняла его за шею и притянула к себе. - Ну не сердись. Пойдем. Он встал и пошел за ней. Она повела его в спальню. Все как бывало уже много раз, когда они сначала ссорились, а потом мирились и, нежно обнявшись, шли в спальню. Твоя подача - очко тебе, моя подача - очко мне, и так каждый день, до бесконечности. Он не мог забыть, что он больше не солдат. Он вспоминал об этом снова и снова. Не вспоминать удавалось, пожалуй, только когда он читал, подкрепляя достоверность книги хорошей порцией виски. Альма понимала это. Они оба понимали. Прозрачная стена отстраненности снова разгораживала их, и пробиться через нее можно было, очевидно, только одним способом - разъяриться так, чтобы гнев проломил ее насквозь. Хорошенький способ вернуть близость. Они услышали, как в соседней комнате встала Жоржетта, и вскоре вернулись на кухню. На этот раз ни ей, ни ему не захотелось остаться потом в постели. Они сидели на кухне и пили кофе; сменившая желание опустошенность и гнетущая, неподвластная им тишина заставили их вдруг почувствовать себя очень старыми, и от этого они неожиданно стали друг другу гораздо ближе и роднее, чем даже в минуты страсти, от которой сейчас не осталось ничего. А потом вошла Жоржетта, лучащаяся дружелюбием, как веселый щенок-переросток, хотя, как и большинство героинь ее книжной коллекции, она была женщина крупная; ее большое тело пряталось сейчас лишь под тонким халатиком в размазанных пятнах пудры, делавших ее, как ни странно, не отталкивающей, а, напротив, очень соблазнительной. Альма холодно взглянула на Пруита и отвела глаза. Пруит старался не смотреть на Жоржетту. Даже когда с ней разговаривал, смотрел на Альму, или на плиту, или себе на руки. Через полчаса Жоржетта, ничего не понимая, обиженно поднялась из-за стола и пошла в свою комнату одеваться. Из дому она ушла раньше обычного. Ей надо пройтись по магазинам, сказала она, и до двух она не управится, поэтому поедет прямо на работу. Альма тоже ушла рано, сказав, что пообедает в городе. Когда они ушли, он попытался читать, но сегодняшнее утро разнесло традиционный миф в щепки - роман и так с каждой страницей убеждал все меньше, - и он не сумел целиком погрузиться в книгу. Он просто читал слова. И даже выпив чуть ли не полбутылки, все равно мог только читать слова. Ему не удавалось отвлечься и не вспоминать, что он больше не солдат. Хорошо, но все-таки, _что_ ты решил? В ящике письменного стола Альма хранила вместе с коробкой патронов заряженный "Смит и Вессон" служебного образца, который ей когда-то подарил один местный полицейский, и он взял его. Что бы ни случилось, в тюрьму он не вернется ни за что. Если бы в _прежнюю_ тюрьму, чтобы рядом Анджело, и Мэллой, и Банко, и вообще все как было, тогда бы он согласился. Но в тюрьму, где никого их не будет, где наверняка уже есть новый Толстомордый и где поменялось все, кроме разве что майора Томпсона, - нет! Он вытряхнул из обоймы старые патроны, вложенные туда, вероятно, несколько лет назад, зарядил пистолет новыми из коробки и еще несколько штук положил в карман. Потом запасся деньгами - деньги Альма хранила тоже в столе, - спустился пешком в Каймуки, сел на автобус, идущий до Беретании, и поехал в "Алый бубон" навестить Розу и Чарли Чана. До чего же хорошо снова оказаться на улице - солнце, воздух... В боку еще немного тянуло, но идти было не больно. Пистолет он заткнул за пояс, и пришлось надеть пиджак, но, несмотря на жару, его это не раздражало, потому что пиджак был из легкого "тропика", с красиво отстроченными лацканами (девушки купили его тогда же, вместе с брюками и халатом), и ему казалось, он выглядит в нем очень элегантно. Он сошел с автобуса на конечной и не спеша вернулся на два квартала назад мимо переулка, упирающегося в гриль-бар "Лесная избушка". В переулке ничего не изменилось, все было как раньше. В "Бубоне" никого не было. Какие-то матросы пили пиво и тщетно заигрывали с Розой, признающей исключительно армию, но никак не флот. Он сидел за стойкой, пил виски - с содовой, чтобы не перепить и не попасться на глаза патрулю, - и разговаривал с Чарли. Вся седьмая рота еще в поле, объяснил ему Чарли, строит дзоты на мысе Макапуу, поэтому никого и нет. Как начались маневры, никто и не заходит. Оцень пусто у нас, мелтвый сезон. Потом подсела Роза и улыбаясь спросила, как ему на гражданке, нравится? Сперва он испугался, вернее, насторожился, но тут же напомнил себе, что, конечно, здесь все знают, а Роза с Чарли дружно засмеялись, вроде как все это очень смешно, и спросили, сколько он решил гулять в отпуске. Про Толстомордого не было сказано ни слова. И он потом еще довольно долго трепался с ними о вольной жизни гражданского человека. Он и сам не знал, на что он, собственно, надеялся. Во-первых, он, конечно, надеялся, что застанет здесь кого-нибудь из роты. Про строительство дзотов он не знал. Он понимал, что заявляться сюда рискованно, но надеялся, что никто из роты его не заложит. Заложить мог бы только Айк Галович, но Айк в "Бубон" не ходил. От Розы он узнал, что Старого Айка поперли. Должно быть, на следующий день после моего ухода, прикинул он. И еще Роза рассказала, что Тербера должны произвести в офицеры; если он что-то и слышал об этом в те девять дней, пока ждал встречи с Толстомордым, ему это, наверно, не запало в память. Новый командир, похоже, не такой уж плохой парень, сказала Роза. Чем больше они говорили, тем больше он тосковал. Надо было крепко держать себя в руках, чтобы не напиться. Он готов был голову дать на отсечение, что на Макапуу ребятам сейчас сурово - строить дзоты на голой скале, еще бы! Но странно, вместо того чтобы радоваться, что он избавлен от этой суровой жизни, он разволновался и ему захотелось сию же минуту оказаться на Макапуу вместе с остальными. Он просидел в "Бубоне" часов до десяти. Чтобы виски не ударил в голову, ел обильно сдобренные луком и горчицей котлеты, которые Чарли готовил на кухне за баром, и, хотя они были минимум на треть из хлеба, убеждал себя, что давно не пробовал ничего вкуснее. В шести кабинках и за четырьмя столиками было много матросов, но ни одного солдата. Солдаты тепель совсем не плиеззай, сказал Чарли. Потом пришел нынешний "постоянный" Розы, штаб-сержант из полевого артиллерийского, и Роза - раскосые китайские глазки, а нос и рот совершенно португальские, - вихляя обалденно симпатичной, манящей попкой, какие бывают, пожалуй, только у наполовину китаянок, наполовину португалок, оставила Пруита в одиночестве у стойки и, когда не надо было разносить пиво, сидела со своим штаб-сержантом в отдельной кабинке. А Чарли все жаловался, что из-за эти дулацкие дзоты вся бизнеса плохо, ланьше такой маневла не было, быстлее бы концилось, тогда холосо будет. Пруит уже собрался уходить, когда Роза случайно вспомнила, что накануне маневров, да, в самый последний вечер, заглядывал Цербер и спрашивал про него. Здорово он их разыграл, сказала она. Что им передать Церберу, если тот опять зайдет? И Роза и Чан с интересом ждали его ответа. - Скажите, что я здесь был, - не задумываясь, ответил он. - Скажите, я очень по нему соскучился, прямо-таки жить без него не могу. Еще скажите, что я его тоже ищу, - добавил он, - и, если он хочет со мной встретиться, пусть почаще заглядывает сюда. Роза и Чан кивнули. Они не удивились. Они привыкли к этим сумаседсим солдатам. Алмия, цего тут сказесь? В алмии все сумаседсие, мозги набеклень. Домой он добрался около двенадцати. Он снова поехал на автобусе, а не на такси. Может, потому, что в автобусе было легче чувствовать себя свободным человеком: ведь люди, с которыми он ехал, могли ходить куда им вздумается и не дергались каждый раз, когда видели на углу полицейского Он убрал пистолет в стол, а запасные патроны переложил из кармана в коробку. Когда в полтретьего вернулись Жоржетта и Альма, он уже спал. 48 Если бы Роза не сказала ему про Цербера, он, наверное, больше не появился бы в "Бубоне". Один раз еще ничего: заглянул, послушал свежие сплетни и ушел. Но соваться туда снова - зачем искушать судьбу? И все-таки он опять поехал. В общей сложности он был там пять раз и только в свой последний приезд наконец-то встретился с Тербером. Отправляясь в город, он каждый раз брал с собой пистолет и запасные патроны, а когда возвращался, клал все обратно в письменный стол. Жоржетта и Альма были в полной уверенности, что он никуда не выходит из дома. Они заметили, что настроение у него улучшилось, но не догадывались почему. Из осторожности он ездил туда не слишком часто. Что-то вселяло в него надежду, что Тербер все уладит. Уж что-что, а улаживать Тербер умел, как никто. И он упорно ездил снова и снова, но при этом ни разу не рискнул наведаться туда два дня подряд, настолько искушать судьбу не осмеливался даже он, несмотря на все свое упорство. Первые три раза он съездил впустую, потому что рота все еще сидела на Макапуу и строила дзоты. Чарли держался стойко, хотя уже склонялся к мысли, что работа на Манапуу не кончится никогда. В промежутках между разговорами со своим штаб-сержантом из полевого артиллерийского волновалась даже Роза. В четвертый раз он приехал вечером 28 ноября, то есть в тот самый день, когда они вернулись с Макапуу, и застал в "Бубоне" всю честную компанию - мужественные, загорелые, руки в заскорузлых мозолях, ногти потрескались, лица свежие после бритья; Вождь Чоут (уже не капрал, а штаб-сержант), Энди с Пятницей, сержант Линдсей, капрал Миллер, Пит Карелсен, каптенармус Малло, Академик Родес, Бык Нейр и куча новеньких, мобилизованных по призыву. Было даже забавно, что призывники так быстро освоились в роте и тоже облюбовали "Бубон". Все ребята отлично выглядели, даже призывники. Увидев его, "старики" радостно загалдели. Все хлопали его по плечу и улыбались, будто он выиграл полковой чемпионат по десятиборью. Старка среди них не было. Жалко, он очень хотел его повидать. Ребята угощали, и он еле отбился, а то бы споили. Тербер в тот вечер не пришел, а сам он ни с кем о нем не заговаривал. И он рискнул и назавтра поехал туда опять, хотя это было опасно. Он был уверен, что никто его там не заложит. А кроме того, у него было предчувствие, даже больше чем предчувствие, хотя никто из ребят тоже не сказал про Цербера ни слова. Из вчерашних были не все, но, пока он там сидел, одни приходили, другие уходили, кто-то заглядывал в "Бубон" перед визитом к миссис Кипфер, кто-то - после; одни шли в номера "Сервис", другие в "Риц", третьи еще куда-нибудь, потому что сегодня был праздник, сегодня они разговлялись после шести недель поста в пустыне. О Цербере опять никто не заговорил. Он пил пиво, поглядывал на дверь и старался не думать о том, что кое-кто из них сейчас пойдет в "Риц" или уже вернулся оттуда и, может быть, только что побывал в постели с Жоржеттой. Но руки у него все равно вспотели. Тербера он увидел, казалось, даже раньше, чем тот появился возле распахнутой настежь входной решетчатой двери. Тербер не вошел в бар. Он туда даже не заглянул. Лениво прошел мимо и исчез из виду. Судя по всему, никто больше его не заметил. Пруит выждал несколько минут, допил пиво и только тогда вышел на улицу. Тербер стоял на углу и, прислонившись к стене, курил. - Ха, чтоб я сдох! - сказал он. - Кого я вижу! - Не изображайся. - Я думал, ты уже в Штатах. - Роза ничего тебе не передавала? Ты с ней говорил? - Да, сегодня днем. Я знал, что ты рано или поздно объявишься. - Ладно. Ты мне скажи, какой расклад? - Давай-ка лучше отойдем подальше. - Тербер усмехнулся. - Здесь не самое удачное место для разговоров. Особенно когда в кармане нет увольнительной. - У меня есть пропуск в гарнизон. - Пропуска отменили в первый же день маневров. Да и мне ни к чему, чтобы новенькие видели, как их старшина якшается с самоволкой. Ребята еще совсем свежие, к армии не привыкли. Они перешли улицу и вошли в другой бар, ничем не отличавшийся от "Бубона" и точно так же набитый солдатами из другой точно такой же роты, с той только разницей, что эти ребята служили в 8-м артиллерийском. Они взяли виски, и Тербер заплатил за обоих. - Какого черта ты не вернулся, когда начались маневры? - сердито сказал Тербер. - Все было бы заметано. - Не мог. У меня тогда еще рана не зажила. Валялся с дыркой в боку. Какой расклад с Толстомордым? Догадались, что это моя работа? - Какой еще Толстомордый? - Джадсон. Ты прекрасно знаешь. Толстомордый Джадсон. Кончай придуриваться. - Джадсон? Первый раз слышу. - Не ври. Может, скажешь, в гарнизоне про него тоже никто не знает? Чего ты темнишь? Хватит изображать из себя великого разведчика. Для меня это не игрушки. Они говорили понизив голос, и их разговор тонул в шумных выкриках разгулявшихся артиллеристов. Прежде чем ответить, Тербер осторожно скользнул взглядом по бару. - Хорошо, все тебе сейчас объясню, - сказал он. - А потом делай как знаешь. Только сначала спрячь свою пушку поглубже или хотя бы наклонись вперед. Торчит из-под пиджака, за милю видно. Пруит торопливо наклонился над столиком и, покосившись по сторонам, запихнул пистолет глубже в брюки. - Неудобный он очень, под пиджаком не спрячешь, - пояснил он. - Так торчал, что могу тебе даже модель назвать. "Кольт-38" полицейского образца. - "Смит и Вессон". - Это детали. Клеймо я не разглядел. - Ну ладно, хватит, - сказал Пруит. - Говори, какой расклад. - Надумал сорвать главный приз? Решил брать медведя, так, что ли? - Если ты про тюрьму, то я туда возвращаться не собираюсь. Хватит валять дурака, говори серьезно - какой расклад? - Я вижу, ты все-таки хочешь вернуться, - сказал Тербер. - В тюрьму я не вернусь. - Ты это уже говорил. - И могу повторить. Тербер помахал официантке, чтобы им принесли еще виски. - Про Джадсона никто ничего не знает. Вернее, тебя не подозревают. - Откуда ты знаешь? - Полной гарантии, конечно, нет. Но из ВП к нам никто не приходил и про тебя никто не спрашивал. Если бы тобой заинтересовались, давно бы начали наводить справки. Это уж факт, могу поклясться своей репутацией. - Какой еще репутацией? - насмешливо спросил Пруит, чувствуя, как напряжение постепенно отпускает его. - Репутацией сексуального гиганта, балда, - ухмыльнулся Тербер. - Значит, я могу вернуться, - сказал Пруит. - Но знаешь, что я тебе скажу? Больше никогда в жизни не буду охотиться ни на скунсов, ни на хорьков. - Все не так просто, как ты думаешь. Если бы ты вернулся, когда маневры только начались, отделался бы десятком внеочередных, я бы это как-нибудь уладил. Но ты прогулял шесть недель. Росс, конечно, болван, но тут уж даже я не смогу втереть ему очки. Это минимум дисциплинарный трибунал. - В тюрьму я не вернусь ни за что, - быстро возразил Пруит. - Лучше буду всю жизнь прятаться на этих треклятых Гавайях. - Я тебе голову морочить не буду, - сухо сказал Тербер. - Я мог бы сказать, что ты отделаешься двумя неделями на "губе", но это было бы вранье. Тебя могут отдать не то что под дисциплинарный, но даже под специальный. Если попадешь под дисциплинарный, считай, пронесло. В сводках ты числишься в самоволке шесть недель. Если повезет и не загремишь под специальный, на дисциплинарном тебе влепят по максимуму. - То есть месяц в тюрьме. - С лишением двух третей денежного содержания, - кивнул Тербер. - А ты вполне можешь попасть под специальный. У тебя уже есть одна судимость. Но даже на специальном получишь не больше двух месяцев, это я гарантирую. - Могут дать и все шесть. - Нет. Гарантирую, что больше двух не дадут. А вообще, думаю, смогу тебе устроить дисциплинарный. - Тогда не вернусь. - Не понимаю, на что ты рассчитываешь? Тебя же не было черт те сколько времени. - Я сам не знаю, на что я рассчитываю. Знаю одно - в тюрьму я не сяду. Даже на месяц! Все, привет семье! Тербер выпрямился на стуле. - Как хочешь. Ничего лучше предложить не могу. Росс на тебя зол как черт. Он думает, ты слинял ему назло, чтобы промотать маневры. Пруит посмотрел на него с недоумением: - А до маневров? Меня же не было целую неделю еще до маневров. - Про это он не знает. - Как не знает?.. - А вот так! Лысый тебя не отмечал. Я был в отпуске, а он меня заменял. И он тебя не отмечал. Тянул, пока я не вернулся. И мне некуда было деться: либо надо было подавать рапорт задним числом, либо тянуть эту волынку дальше. - Но ведь до твоего возвращения я отсутствовал всего три дня. - Ты не строй иллюзий, - ядовито сказал Тербер. - Сам бы я ничего для тебя делать не стал. В первый же день отметил бы, что тебя нет. Когда ты перевелся в нашу роту, я сразу понял, что ты плохо кончишь. И ты как был дураком, так дураком и останешься. Даже не знаю, какого дьявола я сюда приперся и с тобой разговариваю. - Это потому, что тебе стыдно, - усмехнулся Пруит. - Тебе стыдно, что будешь офицером. Тербер фыркнул. - Я за себя никогда не стыдился. И сейчас не стыжусь. Стыд не сам по себе возникает, его вызывают искусственно. Если человек соображает, что он делает, ему не бывает стыдно. - В какой книге ты это вычитал? - Будь я поумнее, я бы сюда вообще не пришел. Пруит промолчал. Он больше не пытался выяснить, почему ему подарили четыре дня, и он не хотел углубляться в этот разговор, чтобы не уличить Тербера в откровенном вранье. Тогда ему самому было бы стыдно. - Ты, наверно, думаешь, я ничего не ценю, - наконец сказал он. - Люди все одинаковые, - фыркнул Тербер. - Никто ничего не ценит. Я вон даже себя самого не ценю, а ведь сколько сделал себе хорошего. - Человек обязан сам за себя решать. - Все за себя сами и решают. И всегда неправильно. - Ты не был в тюрьме, ты не знаешь. Там на моих глазах человека убили. Забили до смерти. - Сам небось напросился. - Напросился или нет, дело не в этом. Никто не имеет права так измываться над людьми. - Права-то, может, и не имеют, но никого это не останавливает, - усмехнулся Тербер. - Да, действительно, тот парень сам напросился. Но это все равно не дает им права. Он, кстати, был моим другом. А то, что его убили, это Джадсон виноват. - Это уж твои заботы. Можешь мне не рассказывать. У меня своих забот по горло. Короче, что от меня зависит, сделаю. Но кроме того, о чем уже сказал, ничего предложить не могу. - Но ты хоть понимаешь, почему я не могу туда вернуться? - Ничего я не понимаю, - сказал Тербер. - Ты вот понимаешь, почему я иду в офицеры? - Конечно. Понимаю прекрасно. Мне иногда и самому хочется. Из тебя выйдет хороший офицер. - Значит, ты понимаешь больше, чем я, - скривился Тербер. - Ладно, давай выбираться из этой душегубки. Они пробились сквозь бурлящую толчею бара и, выйдя на улицу, закурили. Через дорогу пьяно шумел сверкающий огнями "Алый бубон". Улица была забита скофилдскими солдатами. Два месяца подыхали в поле, а теперь гуляем, ребята, гуляем! Чтобы толпа не унесла их, они прижались к стене дома. Слева, в конце квартала, чернела набережная, а справа, насколько хватал глаз, сияли неоновые вывески Беретаниа-стрит и ярко подсвеченные витрины, перемежавшиеся с темными подъездами публичных домов. - Красиво, - сказал Пруит. - Мне нравится, когда столько огней. Я иногда люблю встать вот так в конце улицы и смотреть. Как будто бусы висят. А есть города, где улицы даже красивее Бродвея. Городов пятьдесят наберется. Мемфис, Альбукерке, Майами, Колорадо-Спрингс, Цинциннати... И толпу такую тоже люблю; не люблю только, когда сам в этой толпе. Тербер молчал. - Ты даже не знаешь, как мне хочется вернуться, - сказал Пруит. - Но идти в тюрьму... нет, я больше не могу. - Тогда у тебя только один вариант, - язвительно улыбнулся Тербер. - Жди, пока японцы или еще какие-нибудь дураки сбросят на этот остров бомбу. Если начнется заварушка, всех заключенных выпустят, и они пойдут воевать. - Обнадежил. - Теперь понимаешь, какие у тебя шансы? - Понимаю. - Мой тебе совет, не крутись возле "Бубона", - сказал Тербер. - И вообще, пореже мелькай в центре. Все пропуска отменили, а увольнительные часто проверяют. Это еще с маневров началось. - Спасибо, что подсказал. - Ешь на здоровье. - Ладно... Бывай! - Пока. Тербер перешел через улицу, направляясь к "Алому бубону", а Пруит двинулся по Беретании направо, к центру города. Ни тот, ни другой не оглянулись. В голове у него засело то, что сказал Тербер, и, протискиваясь сквозь толпу, он думал об этом снова и снова. Хороши шансы! Если Оаху начнут бомбить, то заключенных выпустят. Это жгло его, как свежая ссадина. Тоже мне шансы! На углу Маунакеа он увидел, что навстречу, пошатываясь, бредут под ручку Академик Родес и Бык Нейр. Они уговорили его зайти с ними выпить. - А мы только что из "Рица", - с блаженной пьяной ухмылкой сообщил Нейр, когда они пробились к стойке бара. - Конечно, не так шикарно, как у миссис Кипфер, но мне потому и нравится. Когда очень шикарно, я чего-то робею. - Я, пока к вам не перевелся, только туда и ходил, - сказал Пруит. - Там неплохо. - Ой, ребята, сила! - мечтательно закатил глаза Родес. - Будто в первый раз, честное слово. - Да, отлично было, - подтвердил Бык Нейр. - А ты когда думаешь в роту возвращаться? - спросил он, когда они снова вышли на улицу. - Еще не знаю. На гражданке хорошо. Мне пока не надоело. - Охо-хо, - все так же мечтательно протянул Родес. - Я бы тоже дал деру, только у меня кишка тонка. Были бы денежки, тогда другое дело. - Ты бы видел, старик, как мы там на них вылупились в "Рице". - Нейр глупо хохотнул. - Хорошо зенки попилили. Верно, Академик? Родес загоготал: - Факт. Наглазелись под завязку. - Давай-ка вылупимся на старикашку Пру, - предложил Нейр. - Не могу, - отмахнулся Родес. - У меня уже скулы болят. Устал. - Тогда до встречи в роте, - сказал Нейр. - Не можем мы сейчас на тебя вылупиться. Устали. - Будь здоров, - тем же мечтательным тоном попрощался Родес. Пруит смотрел, как они, пошатываясь, побрели под ручку дальше, и неотвязная мысль жгла его все сильнее: ему хотелось расчесать эту зудящую ссадину, до которой никак не дотянешься, он чувствовал, что еще немного, и заедет кулаком в морду первому встречному. Когда Нейр с Родесом затерялись в толпе, он повернул назад, перешел через Беретанию и, вместо того чтобы пойти к автобусной остановке, углубился в переулок. Номера "Риц" были совсем рядом, через квартал. В "Рице" было набито битком, и он довольно долго там толкался, пока наконец нашел Жоржетту. Руки у него были мокрые от пота, лицо пылало, в горле пересохло, а злой неукротимый огонь разгорался внутри еще жарче. К черту, к дьяволу! Гори оно все синим пламенем! Чтоб оно провалилось! К чертовой матери! Наплевать! В конце концов он увидел ее в коридоре и окликнул. Она испугалась и тотчас же затащила его в пустой номер, не понимая, почему он здесь и что случилось. Вначале она очень смутилась. Но смущение быстро прошло. Когда он потом протянул ей деньги, она засмеялась и сказала, что не возьмет. Но он упрямо совал их. Она посмотрела на него, потом перевела взгляд на деньги, глаза ее знакомо заблестели, и она взяла. Он долго смаковал это, пока ехал один в темном такси, а когда наконец добрался домой, сел в гостиной на диван и в ожидании начал глушить виски с содовой стакан за стаканом. Сейчас они приедут, и он все выложит начистоту. Но еще до их прихода он свалился на пол и заснул. Утром, когда он проснулся с гудящей головой и пошел на кухню налить себе воды. Альма уже сидела за столом и пила кофе. По тому, как холодно она на него посмотрела, он понял, что Жоржетта успела все ей рассказать - либо ночью, когда они вернулись с работы, либо сегодня утром. Он должен был сообразить, что она ей расскажет; он и не ждал, что она скроет. Но он ведь сам хотел все рассказать, первым, не виноват же он, что его сморило. Альма ничего ему не сказала ни тогда, ни потом. Она не распсиховалась, не закатила скандал - ничего подобного. Она вела себя очень вежливо. Была с ним мила, приветлива, разговаривала спокойно и вообще вела себя очень вежливо. Настолько вежливо, что у него не хватало храбрости рассказать ей. Сама она его к этому разговору не подводила и не позволяла себе никаких намеков. Так что вместо выяснения отношений он переехал из спальни в гостиную и теперь спал на диване. Это тоже не вызвало с ее стороны ни вопросов, ни разговоров. Сколько он ее знал, она никогда еще не была с ним так мила. Они отлично ладили. Один раз она даже пришла к нему ночью на диван, а потом вернулась к себе - все очень мило, очень вежливо. Жоржетта относилась к нему и не лучше и не хуже, чем раньше. Больше обычного дома не сидела, но и в город выходила не чаще прежнего. По утрам они втроем очень мяло беседовали за кофе, и Жоржетта больше не уходила спозаранку по магазинам, как в тот раз. Они теперь жили как одна большая счастливая семья. В ту неделю он записал по памяти первые куплеты "Солдатской судьбы" и взялся сочинять дальше. Однажды он полез за бумагой в письменный стол и увидел, что Альма убрала оттуда все деньги. Пистолет она не тронула. И радио-бар не заперла. Он пил напропалую и почти все время был пьяный. То, что она спрятала деньги, его не обозлило: ему некуда было податься, да и никуда не тянуло, но он был рад, что она не заперла от него радио-бар. Он пил как свинья, но она не говорила ни слова. И чтобы он убрался, тоже не требовала, потому что идти ему было некуда - на этот счет они с ней давно все обговорили. Так прошла неделя. Непонятно с чего - то ли потому, что она была с ним так вежлива и молчала, то ли потому, что у него разыгралось воображение, - он вбил себе в голову, что до истории с Жоржеттой она собиралась за него замуж. И он ощущал себя женихом, которому невеста отказала перед самой свадьбой. Раз или два они жутко ссорились совершенно на пустом месте. Из-за полной ерунды. Например, он говорил, что высота холма Святого Людовика 483 фута, а она - что 362. Начиналось именно с таких пустяков, но они входили в раж и принимались валить в кучу все подряд. Твоя подача - очко тебе, моя подача - очко мне. В этих скандалах он не давал ей спуску, а вот перед вежливым молчанием пасовал. И он нередко добивался существенного перевеса, пуская в ход свою старую угрозу: если так, он возьмет и уйдет. Похоже, до сих пор действовало безотказно. Действовать-то действует, думал он, только вряд ли он когда-нибудь наберется храбрости и выполнит эту угрозу. 49 Нельзя сказать, что в тот исторический день Милт Тербер встал спозаранку. Потому что он вообще не ложился. Накануне вечером Карен в полдесятого уехала домой, и он заглянул в "Алый бубон", смутно надеясь, что застанет там Пруита. Карен снова про него спрашивала, и они с ней долго о нем говорили. Пруита в "Бубоне" не было, но там оказались Пит Карелсен и Вождь: с завтрашнего дня Вождь возвращался в свою гарнизонную штаб-квартиру к Цою, и Пит помогал ему отметить последний выезд в город. Они уже совершили традиционный обход борделей и разговелись в "Нью-Конгрессе" у миссис Кипфер. Когда Чарли Чан закрыл "Бубон" на ночь, все четверо, включая китайца, уселись в подсобке за покер и играли по маленькой, потягивая виски, принесенный Чарли Чаном из бара. Играть с Чарли было неинтересно - он мелочился и никогда не рисковал, - но за виски он брал с них без наценки, а если они ворчали, входил в долю и сам, хотя пил очень мало. И поэтому они охотно терпели его бездарную игру. Время от времени они даже позволяли ему выиграть разок-другой, чтобы он не догадался, что картежник из него как из дерьма пуля. Когда они накачались до того, что еще один глоток свалил бы их под стол, скофилдские маршрутки уже давно не ходили. Они поймали городское такси и поехали в гарнизон, потому что в воскресенье в полседьмого утра никуда не закатишься. Кроме того, по воскресеньям у Старка на завтрак всегда бывали оладьи, яичница и молоко, а с похмелья самое милое дело плотно пожрать, выпить молока и завалиться в койку. Когда они приехали, повара на кухне давно позавтракали, а в столовке уже набился народ, и длинная очередь медленно ползла мимо окошка, за которым жарились на двух сковородках оладьи и яичница. С веселой пьяной наглостью все трое влезли без очереди и, провожаемые ворчливой руганью солдат, двинулись с полными тарелками в конец зала к столу старшего сержантского состава. Это было похоже на семейный праздник. За столом собрались все командиры взводов. Зарядив поваров за сковородки, подсел и Старк в своей пропотевшей майке. Каптенармус Малло тоже был здесь. И даже Лысый Доум - он вчера напился в сержантском клубе, и жена оставила его за это без завтрака. Редко бывало, что они вот так собирались вместе. По случаю воскресенья все были хорошо навеселе, к тому же в офицерском клубе накануне закатили большой вечер с танцами, так что ни один из офицеров с утра не вышел и можно было не разводить церемоний. Разговор вертелся в основном вокруг "Нью-Конгресса". Пит и Вождь вчера остановили выбор именно на нем, да и большинство остальных тоже там вчера побывали. Миссис Кипфер только что выписала с континента четырех новых девочек, потому что ее фирма не справлялась с наплывом призывников, непрерывно пополнявших боевую мощь Скофилда. Одна из новеньких, маленькая робкая брюнеточка, делала на профессиональном поприще, вероятно, лишь первые шаги, но у нее были большие задатки, она вполне могла занять место Лорен, когда та уедет в Штаты. Ее звали Жанет, и за столом многие отзывались о ней весьма лестно. По правилам в столовой должен был обязательно присутствовать хотя бы один из офицеров роты: либо Росс, либо Щенок Колпеппер, либо кто-нибудь из трех новых резервистов, прибывших в роту на прошлой неделе. Эту обязанность пять офицеров выполняли по очереди, но, кто бы из них ни садился за сержантский стол, эффект был всегда один и тот же - сержанты ели и помалкивали. Зато сегодня было как на семейном празднике. Все свои, и без тещи. Кроме Тербера и Лысого, к миссис Кипфер вчера не наведался только Старк. Но и он был пьян. Пока они торчали на КП у залива Ханаума, Старк завел себе постоянную вахини возле радиостанции ВМФ на Вайлупе. Кое-кто из ребят ее видел, и говорили, аппетитная штучка, из тех, что на все готовы, только подмигни. Но Старк ничего про нее не рассказывал. Так что за столом он говорил мало, больше слушал. С той ночи в Хикеме он с Тербером почти не разговаривал, только по долгу службы. И сейчас он не замечал Тербера, а тот - его. Все было как на обычном завтраке в первое воскресенье после получки. По меньшей мере треть роты в гарнизон еще не вернулась. Вторая треть спала. Но та треть, которая вышла на завтрак, шумела за всю роту: в столовой гремел пьяный хохот, ребята подначивали друг друга и валяли дурака, звенели ножи и вилки, молочные бутылки звякали о кружки. Тербер шел в кухню за добавкой яичницы и оладий - с перепоя у него всегда бывал волчий аппетит, - когда взрыв тряханул под ногами пол, на столах задребезжала посуда и дрожащий гул прокатился через весь двор, как огромная штормовая волна. Остановившись в дверях кухни, он оглянулся. Эта картина запомнилась ему на всю жизнь. В столовой повисла мертвая тишина, все перестали есть и глядели друг на друга. - Наверное, скалы рвут возле Уиллерского аэродрома, - предположил кто-то. - Да, я слышал, там расчищают новую полосу для истребителей, - подтвердил другой. Объяснение всех удовлетворило. За столами опять начали есть. Когда Тербер повернулся, чтобы войти в кухню, чей-то смех уже снова раскатился по столовой и заглушил стук вилок о тарелки. Очередь все еще ползла мимо окошка, и Тербер решил, что зайдет со стороны разделочного стола, чтобы не лезть без очереди слишком явно. И тут грохнул второй взрыв. Он услышал, как гул катится к ним издалека под землей, и в следующую секунду - он даже не успел сдвинуться с места - посуда в раковинах и на сушке загремела, потом все стихло и гул покатился дальше, к футбольному полю 21-го пехотного. Оба солдата у моек напряженно смотрели на Тербера. Он шагнул вперед, чтобы куда-нибудь поставить тарелку, которую крепко держал обеими руками, мысленно похвалил себя, что не растерялся, и повернулся к двери, собираясь выйти из кухни в столовую. Оба солдата по-прежнему смотрели на него. Опущенная в никуда тарелка упала на пол и со звоном разбилась в тишине, но этого никто не услышал, потому что ударная волна третьего взрыва уже докатилась до гарнизонки и приближалась к ним. Тряхнув столовую, она прошла под полом в тот самый миг, когда он вернулся к сержантскому столу. - Вот и началось, - просто сказал кто-то. Тербер неожиданно обнаружил, что они со Старком смотрят друг другу в глаза. Лицо Старка ничего не выражало - спокойная, ленивая, пьяная физиономия, и Тербер догадался, что у него самого сейчас такое же пустое лицо. Растянув губы в ухмылке, он оскалился, и Старк ответил ему тем же. Они продолжали смотреть друг другу в глаза. Тербер схватил одной рукой кружку с кофе, другой - бутылку молока и выбежал через входную дверь столовой на галерею. Проход из столовой в комнату отдыха был уже забит народом, и он не сумел бы протолкнуться. Поэтому он свернул с галереи в коридор и, промчавшись бегом через весь этаж, выскочил на улицу первым. В дверях он остановился и, оглянувшись, увидел, что Пит Карелсен и Вождь Чоут выбрали тот же маршрут и уже стоят у него за спиной. Вождь держал в левой руке тарелку, а в правой вилку. Глядя на Тербера, он подцепил вилкой большой кусок яичницы и отправил его в рот. Тербер отвернулся и хлебнул из кружки кофе. Вдали за деревьями в небо подымался столб черного дыма. Толпа в коридоре давила на стоявших в дверях и вытесняла их на улицу. Почти все прихватили с собой бутылки с молоком, чтобы под шумок их никто не спер, а некоторые держали в руках даже кружки с кофе. С середины мостовой Тербер разглядел не больше, чем с тротуара, - все тот же огромный столб черного дыма, тянущийся в небо со стороны аэродрома Уиллер. Тербер глотнул кофе и сковырнул крышечку с молочной бутылки. - Плесни-ка мне кофейку, - глухо сказал сзади Старк и протянул кружку. - А то у меня пусто. Тербер передал ему свою кружку, а когда обернулся, увидел, что по улице бежит неизвестно откуда взявшийся худой, долговязый рыжий парень: его рыжие вихры мотались на бегу, а колени он вскидывал чуть ли не к подбородку. Казалось, он вот-вот опрокинется на спину. - Эй, рыжий! - заорал Тербер. - Что случилось? Подожди, не беги! Что происходит? Рыжий продолжал бежать, но повернул голову и сверкнул безумными глазами. - Япошки бомбят аэродром! - крикнул он через плечо. - Уиллер бомбят. Япошки! На крыльях красные круги, я сам видел! Он мчался посреди улицы, и вдруг прямо за его спиной раздался рокот, он быстро нарастал, и внезапно из-за деревьев вырвался в открытое небо самолет. Прижав к губам бутылку с молоком, Тербер, как и все остальные, глядел на приближающийся самолет, на красное пламя, коротко вспыхивавшее по обе стороны носа. Снизившись, самолет пронесся над улицей, взмыл и исчез - у самых ног Тербера из мостовой выпрыгнули куски асфальта и пролегли длинной дугой к бордюру тротуара, с травы поднялись в воздух клубы пыли, пунктирная линия отбитой штукатурки прочертила цементную стену казармы от травы до крыши и обратно, а продолжение этого зигзага протянулось полосой через дорогу к другой стороне улицы. Когда самолет скрылся, толпа, запоздало повинуясь инстинкту, отпрянула к двери, но тотчас колыхнулась обратно, выталкивая на улицу стоявших впереди. Терберу было видно, что в конце улицы между деревьями под столбом дыма мелькают другие самолеты. Они вспыхивали в небе серебряными пятнышками, как солнечные зайчики. Некоторые вдруг начали увеличиваться в размерах. Нога ниже колена болела - туда попал выпрыгнувший из мостовой кусок асфальта. - А ну, вы, дурачье, хватит! - рявкнул он. - Все назад в казарму! Ждете, когда вам задницу отстрелят?! Рыжий парень - растрепанные вихры, безумные глаза - неподвижно лежал посреди улицы. Линия, вспоровшая асфальт, проходила через его распростертое тело и вскоре обрывалась. - Видели? - крикнул Тербер. - Это вам не учебная тревога! Стреляли не холостыми! Толпа неохотно отхлынула к двери комнаты отдыха. Но один солдат подбежал к стене и, поковырявшись ножом, вытащил из дырки пулю. Другой выскочил на улицу и что-то подобрал - это были три спаянные вместе гильзы. В средней еще сидела пуля. Толпа замерла в дверях. - А это они ловко сообразили, - сказал кто-то. - Нашито летчики до сих пор строчат по старинке, лентами. И потом должны еще переть пустые ленты на базу. Те двое, которые подобрали пули, показывали свои находки собравшимся вокруг солдатам. На улицу поспешно выбежало еще несколько охотников за трофеями. - Хороший будет сувенирчик, - с довольным видом сказал парень, выковырявший пулю из стенки. - Пуля, выпущенная с японского самолета в первый день войны. - Где мой кофе? Давай сюда кружку! - заорал Тербер на Старка. - И помоги мне затолкать этих идиотов назад в казарму! - Что надо делать? - спросил Вождь Чоут. Он все еще держал в рунах тарелку и возбужденно жевал, набив полный рот. - Помоги загнать их внутрь! - крикнул Тербер. Но его избавило от хлопот появление следующего самолета, на крыльях которого были ясно видны красные круги. Самолет на бреющем полете выскользнул из-за деревьев и открыл огонь. Двое искавших на улице пустые гильзы опрометью сиганули обратно. Толпа метнулась к двери. Самолет пронесся мимо: голова в кожаном шлеме и больших квадратных очках, за которыми прятались раскосые глаза, длинный хвост шарфа, улыбка, расползшаяся на лице, когда пилот помахал рукой, - все это на долю секунды отчетливо выступило перед ними и тотчас исчезло, как вспыхнувший и погасший на экране слайд. Едва толпа начала снова выползать на улицу, Тербер, Старк, Пит и Вождь стеной встали у двери и принялись отпихивать солдат назад, в комнату отдыха. Толпа негодующе толклась в тесной комнате отдыха, все что-то взволнованно говорили. Старк решительно загородил дверной проем, по бокам от него встали Пит и Вождь. Тербер залпом допил кофе, поставил кружку на стойку с журналами и, пробившись в другой конец комнаты, вскочил на стол для пинг-понга. - Не шумите, хватит. Все! Тихо! Чего расшумелись? Это же просто война, чего вы орете? Никогда на войне не были? Слово "война" произвело желаемое действие. Все начали кричать друг на друга, что хватит шуметь, а то ничего не слышно. - Всем немедленно подняться в комнаты отделений и оставаться возле своих коек, - распорядился Тербер. - каждый обязан доложиться командиру отделения. Командиры отделений, до поступления других приказов следите, чтобы никто из ваших людей никуда не уходил. Всем быть вместе! Подземные толчки, катящиеся от Уиллерского аэродрома, никого уже не удивляли. Сверху донесся рокот еще одного самолета и треск пулеметной очереди. - Дневальные откроют пирамиды, и пусть каждый возьмет свою винтовку и держит ее при себе. _Но от коек никуда не отходить_! Это вам не маневры! Будете бегать по улице - пришьют первой же пулей. И на улице вы никому не нужны! Хотите проявить героизм - еще успеете, такая возможность теперь будет каждый день. Пока доберемся до береговых позиций, японцы успеют свалиться вам прямо на голову. На галереи не высовываться! Сидите в спальнях! Командиры отделений, вы лично отвечаете за то, чтобы из комнат никто не выходил. Если надо, лупите прикладом по башке - разрешаю. В толпе возмущенно запротестовали. - Да-да, могу повторить! - заорал Тербер. - Интересуетесь сувенирами - можете их покупать у вдов тех, кто за ними бегает. Если кого увижу на улице, сверну голову собственными руками. И позабочусь, чтобы отдали под трибунал. Вокруг снова зароптали. - А если эти дураки сбросят на нас бомбу? - крикнул кто-то. - Когда услышите, что нас бомбят, можете бежать отсюда во все лопатки, - ответил Тербер. - Но только если действительно начнется бомбежка. Не думаю, что до этого дойдет. Если бы они собирались бомбить Скофилд, давно бы уже нас шарахнули. Скорее всего, будут бомбить только аэродромы и Перл-Харбор. Поднялся шум. - А если они заодно и нас долбанут? - выкрикнул чей-то голос. - Тогда, значит, вам крупно не повезет, - сказал Тербер. - Если действительно начнут бомбить, выбегайте из казармы - но _не во двор_, а на улицу! - и не скапливайтесь. Держитесь подальше от больших домов. - Если они скинут бомбу нам на крышу, мы никуда не успеем! - крикнул кто-то другой. - Все! - рявкнул Тербер. - Отставить разговорчики! Шевелитесь! Мы зря теряем время. Командиры отделений, отведите своих солдат наверх. Зенитчики, командиры взводов и старший сержантский состав - ко мне! Капралы и сержанты начали подгонять солдат, и толпа постепенно просачивалась в коридор и на лестницу. Над улицей пролетел новый самолет. Потом еще один, и еще. А потом, судя по шуму, сразу три. Командиры взводов, их помощники и стрелки-зенитчики протискивались к Терберу, который уже спрыгнул со стола. - Старшой, а я что должен делать? - спросил Старк. Лицо у него все еще было пустое и отчужденное, как недавно в столовой: он наотрез отказывался менять свое отношение к Терберу - так иногда желудок наотрез отказывается принимать пищу. - Чем заниматься кухне? Я, конечно, еще пьян, но по самолетам стрелять могу. - Ты давай вали на кухню, собери своих людей и начинайте укладываться. - Тербер посмотрел на него и с силой потер себе лицо. - Как только станет поспокойнее, будем перебираться на береговые позиции. Кухня должна быть готова к отправке. Полная походная выкладка. Берите с собой весь полевой комплект. Пока будете укладываться, поставь кофе. Возьми котел побольше. Самый большой. - Есть. - Старк двинулся к двери в столовую. - Постой! - крикнул Тербер. - Знаешь, свари-ка два котла. Возьми самые большие. Кофе сегодня уйдет много. - Есть. - Старк повернулся и ушел. Голос его звучал четко и твердо, пустым было только лицо. - Так, теперь разберемся с остальными, - сказал Тербер. Увидев обращенные к нему лица, он замолчал и снова потер себе лицо. Но это не помогло. Едва он отнял руку, лицо снова приняло прежнее выражение - так полевая шляпа, сколько ее ни мни, все равно принимает ту форму, которую ты ей придал изначально. - Стрелки-зенитчики, идите на склад, берите АВБ и все заряженные обоймы, сколько там есть. И сразу же на крышу. Увидите японские самолеты - стреляйте. Боеприпасы не экономьте. Не забудьте прихватить побольше патронов. Все. Идите. - Остальные... - продолжал он, когда зенитчики ушли. - Запомните главное. Я лично буду спрашивать с каждого командира взвода, если кто-нибудь, кроме зенитчиков, вылезет из казармы. Стрелять по самолетам из обычных винтовок бессмысленно. Все равно что из рогаток. На береговых позициях нам будет нужен весь личный состав, и я не допущу, чтобы мы здесь теряли людей. А если они начнут бегать на улицу и палить в самолеты, мы их потеряем. Или если будут охотиться за сувенирами. Все остаются в казарме! Ясно? Сержанты вразнобой закивали. Почти все они стояли склонив голову набок и прислушивались к рокоту пролетавших над гарнизоном самолетов. Было смешно смотреть, как они кивают, задрав одно ухо кверху. Терберу захотелось громко расхохотаться. - Зенитчики сейчас поднимутся на крышу, - сказал он. - Вот они пусть и стреляют, сколько хотят и сколько хватит патронов. А другие будут только мешаться под ногами. - Милт, а как насчет моих пулеметов? - спросил Пит Карелсен. Его спокойный, уверенный голос настолько поразил Тербера, что он на секунду растерянно замолчал. Возможно, Пит тоже еще не протрезвел, но он единственный из всех был сейчас невозмутим. Два года во Франции, вспомнил Тербер. - Решай сам. Пит, - сказал он. - Я поставлю только один. Ленты заряжают медленно, и больше чем с одним ребята не управятся. Возьму с собой Майковича и Гренелли. - Тренога-то низкая. Сумеешь нацелить повыше? - Мы его поставим на трубу и будем снизу придерживать за лапы. - Решай сам, - повторил Тербер. До чего здорово, что можно хоть кому-то так сказать, мелькнуло у него в голове. - Пошли, ребята, быстро, - почти со скукой велел Пит двум командирам отделений взвода оружия. - Возьмем пулемет Гренелли, он у нас обкатанный. - Повторяю, - сказал Тербер, когда Пит и его пулеметчики ушли. - Солдатам из казармы не выходить. Как вы это обеспечите, меня не касается. Это дело ваше. Я буду на крыше. Захотите развлечься, приходите туда же. Я буду там все время. Если соберетесь на крышу, сначала добейтесь, чтобы все ваши солдаты сидели в комнатах и чтобы ни один не вылезал на галерею, а иначе на крышу и не суйтесь. - Очень мне нужна твоя крыша, - заявил Лиддел Хендерсон. - Мы из Техаса, мы по крышам не лазим. Лично я буду внизу с моими ребятами. - Прекрасно. В таком случае ты, - Тербер ткнул в него пальцем, - назначаешься старшим команды заряжающих. Возьми человек десять - двенадцать - сколько в складе поместится, - и пусть заряжают обоймы для АВБ и ленты для пулеметов. Этого добра нам надо как можно больше. Кто еще не хочет на крышу? - Я останусь внизу с Лидделом, - сказал Чемп Уилсон. - Тогда назначаешься его помощником. Ладно, разошлись. У кого найдется бутылка, прихватите с собой наверх. Я тоже беру. Выйдя на галерею, они увидели, что перед дверью склада группа солдат яростно препирается с штаб-сержантом Малло. - А мне начхать! - кричал Малло. - Мне так приказано. Я не имею права выдавать боевые патроны без письменного распоряжения офицера. - Да если нет ни одного офицера, балда! - сердито возразил кто-то. - Тогда и патронов не будет, - отрезал Малло. - Офицеры, может, только к обеду притащатся! - Извините, ребята, но приказ есть приказ, - сказал Малло. - Росс сам так велел. Не будет письменного распоряжения - ничего вам не выдам. - Что тут еще за базар? - спросил Тербер. - Старшой, он нам патроны не выдает, - сказал кто-то. - Склад на замок запер, а ключи в кармане держит, - подхватил другой. - Дай сюда ключи, - приказал Тербер. - Старшой, мне дано четкое указание. - Малло замотал головой. - Я имею право выдавать солдатам боевые патроны только по письменному распоряжению офицера. Вытирая рот рукой, из кухни на галерею вышел Пит Карелсен. За сетчатой дверью Старк сунул бутылку виски обратно в карман брюк и отступил в глубину кухни. - Что за шум? - добродушно спросил Пит у своих пулеметчиков. - Пит, он нам патронов не дает, - возмущенно пожаловался Гренелли. - Это еще что за номера? - брезгливо скривился Пит. - Мне так приказано, - категорически заявил Малло. С юго-востока над двором пронесся самолет, очередь трассирующих пуль прошила землю под галереей и хлестнула по стене - люди метнулись к лестнице. - Мало ли что тебе приказано! - взревел Тербер. - Давай сюда ключи, болван! Малло решительно сжал ключи в кармане. - Не могу, старшой. Личное распоряжение лейтенанта Росса. - Хорошо, - радостно сказал Тербер. - Вождь, вышибай дверь. А ты, - он повернулся к Малло, - катись к черту и не путайся под ногами! Вождь, Майкович и Гренелли отошли подальше, чтобы было место для разбега. Массивная фигура Вождя возвышалась над двумя щуплыми пулеметчиками, как утес. Малло встал перед дверью. - Это тебе не пройдет, старшой, - пригрозил он Терберу. - Валяйте. - Тербер с довольной улыбкой кивнул Вождю. - Выламывайте. Он отойдет. - Скользнув глазами через двор, Тербер увидел, что на крышу штаба уже вылезли двое солдат. Вождь и два пулеметчика ринулись на дверь склада, как тройка защитников, блокирующих прорыв на своем поле. Малло отступил в сторону. Дверь громко затрещала. - Отвечать будешь ты, - сказал Малло Терберу. Я сделал все, что мог. - Хорошо, - кивнул Тербер. - Представлю тебя к медали. - Только не забудь, я тебя предупредил, - стоял на своем Малло. - Иди к черту, не мешай! - огрызнулся Тербер. Болты замка сидели в дереве крепко, и дверь поддалась лишь с третьей попытки. Тербер вбежал в склад первым. Следом за ним ворвались оба пулеметчика. Майкович полез в ящики с пустыми пулеметными лентами и копался там, отыскивая снаряженные, а Гренелли в это время заботливо снимал с полки свой пулемет. На крышах казарм 3-го и 1-го батальонов уже толпились солдаты, поджидая возвращения самолетов, выписывающих над гарнизоном длинные восьмерки. Тербер схватил со стойки автоматическую винтовку Браунинга и отнес ее вместе с полным мешком обойм к двери склада. У порога кто-то выхватил все это у него из рук и помчался на крышу, а к дверям подошел следующий зенитчик. Тербер выдал одну за другой три АВБ - каждую с мешком обойм - и только тут сообразил, что занимается не тем. - К черту этот бедлам, - сказал он Гренелли, который откреплял от пулемета треногу, чтобы протащить пулемет в дверь. - Я здесь так весь день простою, а мне на крышу надо. Он подхватил АВБ и мешок с обоймами - теперь уже для себя - и протиснулся к двери, на ходу решив, что при первой же возможности обязательно задаст Малло взбучку. На складе лежали десятки мешков, набитых заряженными обоймами еще с августовских учебных стрельб. Их давно надо было разрядить и законсервировать в смазке. На галерее он остановился возле Хендерсона. Пит, Гренелли и Майкович, тащившие пулемет и восемь ящиков с лентами, уже скрылись за поворотом лестницы. - Быстро ползи на склад и выдавай АВБ, - велел он Хендерсону. - И начинайте заряжать обоймы. И ленты. Пусть Уилсон подымется в комнату отделения и возьмет десяток ребят. Как только первую партию зарядите, перешли ее с кем-нибудь на крышу. Троих поставишь на ленты, остальных - на обоймы для АВБ. - Есть, сэр, - возбужденно ответил Хендерсон. Тербер побежал по лестнице наверх. На галерее второго этажа он задержался, чтобы заскочить к себе за бутылкой, которую хранил в тумбочке на крайний случай. Солдаты, надев каски, сидели в глубоком унынии каждый на своей койке и держали в руках незаряженные винтовки. Когда он проходил через спальню, они с надеждой подняли на него глаза: - Старшой, что там слышно?.. Какой расклад, старшой?.. На крышу нам не пора?.. Старшой, какого черта нам не дают патронов?.. На хрена нам винтовки без патронов!.. Хорошенькое дело! Сидим тут с пустыми винтовками, без патронов, а они нас сверху поливают!.. Солдаты мы или бойскауты?! Те, кто проспал завтрак и только что проснулся, перестали одеваться и искательно смотрели на него, растрепанные и обалдевшие, ожидая, что он скажет. - Всем переодеться в полевую форму, - распорядился Тербер, понимая, что должен что-то сказать. - Начинайте собирать полную выкладку, - безжалостно продолжал он железным голосом. - Через пятнадцать минут выезжаем на позиции. Полное боевое снаряжение! Несколько солдат с досадой швырнули винтовки на койки. - Тогда какого черта ты прешь на себе АВБ? - выкрикнул кто-то. - Полевая форма! - беспощадно повторил Тербер и двинулся дальше. - Полное боевое снаряжение. Командиры отделений, действуйте! Командиры отделений начали сердито торопить солдат. У выхода на галерею Тербер остановился. В углу стояла пустая койка, на нее были навалены четыре матраса, а под койкой лежал на цементном полу штаб-сержант Терп Торнхил родом из штата Миссисипи. В одном нижнем белье и в каске, он судорожно прижимал к себе незаряженную винтовку. - Терп, ты так простудишься, - сказал Тербер. - Старшой, не ходи туда! - запричитал Терп. - Тебя убьют! Там стреляют, старшой! Убьют тебя, умрешь! Не ходи! - Ты бы лучше штаны надел, - сказал Тербер. В его комнате пол был засыпан осколками стекла, пулеметная очередь прошила крышку его тумбочки и цепью дырок прочертила бок и верхнюю плоскость тумбочки Пита. Под тумбочкой Пита была лужа, и в комнате сильно пахло виски. Свирепо матерясь, Тербер отпер свою тумбочку и откинул крышку. Книга, лежавшая в верхнем ящике, была продырявлена пулей точно посредине. От пластмассовой коробочки с бритвенным станком остались только щепки, а стальная бритва согнулась пополам. Тербер зло выдернул ящик и бросил его на пол. На дне тумбочки среди скатанных в мягкие кругляши носков и в стопке белья угнездились по обе стороны от коричневой бутылки две пулеметные пули. Бутылка была цела. Тербер положил обе пули в карман, с нежностью подхватил бутылку и заглянул в стенной шкафчик, проверить, не разбит ли проигрыватель с пластинками. Над двором несся на восток новый самолет, и Тербер, заботливо прижимая к себе бутылку, пробежал по хрустящим осколкам на галерею. В спальне солдаты начали с обиженным видом собирать снаряжение. Укладывались все, кроме Терпа Торнхила - по-прежнему в каске и нижнем белье, он все так же валялся на полу под прикрытием койки и четырех матрасов - и кроме рядового Айка Галовича, который лежал на койке, прижав к боку винтовку и спрятав голову под подушку. На безлюдном третьем этаже, откуда солдаты торопливо стаскивали полевое снаряжение вниз, чтобы в спальне свернуть его в скатки, в южном конце галереи возле двери уборной карабкался по железной лесенке на крышу Ридел Трэдвелл, держа в руках АВБ и ухмыляясь во весь рот. - Дождался! - крикнул он Терберу. - Всю жизнь таскаю на себе эту дуру, так теперь хоть сам из нее стрельну! Первый раз, ей-богу. Даже не верится. Он исчез в люке, и Тербер вслед за ним выбрался наверх. На участке крыши, закрепленном за их ротой, большинство сержантов в ожидании встречи с противником прятались за четырьмя дымовыми трубами, кое-кто, опустившись на колени, укрывался за парапетом по углам; длинные АВБ были взгромождены передними лапами на невысокий парапет или на трубы, и задранные дула жадно смотрели в небо; бутылки виски стояли возле стрелков вплотную к парапету. Риди Трэдвелл пришел без бутылки и сейчас бодро пристраивался рядом с Вождем Чоутом - у того бутылка была. Два сержанта перемахнули через парапет на участок шестой роты и встали там за трубами. В это время сержанты шестой роты как раз начали вылезать на крышу и затеяли громкую перебранку с сержантами седьмой роты, требуя, чтобы те освободили их место. На соседних крышах из люков тоже повалили сержанты, вооруженные АВБ, винтовками и пистолетами. Кое-где устанавливали пулеметы. В основном на крыши вылез только старший сержантский состав, изредка мелькали младшие сержанты, а из рядовых здесь были только Ридел Трэдвелл и два других зенитчика из седьмой роты. - Пустые обоймы бросайте во двор! - крикнул Тербер, пробираясь к краю крыши. - Передайте всем. Пустые обоймы бросать во двор! Заряжающие поднимут. Бросайте пустые... С юго-запада, треща пулеметами, стремительно приближалось звено из трех самолетов, и стрелки радостно зашумели, точно компания бродяг, впервые за многие годы предвкушающая сытный обед. Со всех крыш открыли оглушительную пальбу, земной шар вздрогнул и замер. Спор на крыше шестой роты тоже замер, и спорщики сиганули все вместе за одну и ту же трубу. Тербер непроизвольно повернулся навстречу самолету и, не сходя с места, без передышки застрочил из АВБ. Бутылку он крепко зажал между коленями. Приклад тяжелой АВБ бил его в плечо короткими резкими ударами. Справа Пит Карелсен, укрываясь за трубой, радостно садил из пулемета, а Майкович и Гренелли с мрачными лицами удерживали брыкающуюся на трубе треногу и дергались вместе с ней как на веревочке. Самолеты благополучно проскользнули над казармами и понеслись дальше, чтобы, дописав верхнюю петлю гигантской восьмерки, вернуться назад. Стрельба прекратилась, и все опять загалдели. - Мать твою за ногу! - громыхнул Вождь Чоут своим знаменитым басом, придававшим неповторимую лихость припеву полковой песни. - Последний раз я так веселился, когда бабушка прищемила сиську в стиральной машине! - Тьфу ты, черт! - негромко ругнулся Пит за спиной у Тербера. - Он слишком круто повернул. Мы не тот угол взяли. Тербер опустил с плеча свою АВБ. Горло и мышцы живота сводило от желания громко и бессмысленно завопить, заорать от восторга. Вот она какая, моя рота! Вот они какие, мои ребята! Разжав колени, он ухватил бутылку, поднес ее ко рту и глотнул - не потому, что хотелось выпить, просто надо было дать выход радости. Виски обжег горло веселым огнем. - Милт! - окликнул его Пит. - Если хочешь, пристраивайся к нам. Места хватит и для тебя, и для бутылки. - Иду! - прокричал он. Уши вдруг уловили звук горна, настойчиво трубившего откуда-то снизу один и тот же сигнал. Он шагнул к парапету и посмотрел во двор. В углу учебного плаца среди общей беготни и неразберихи стоял перед мегафоном дежурный горнист и трубил сбор. - Ты что, спятил? - рявкнул Тербер. - Это еще зачем? Горнист опустил горн, посмотрел наверх и сконфуженно пожал плечами. - Понятия не имею! - крикнул он в ответ. - Приказ командира полка! - И задудел снова. - Пит, опять летят! - заорал Гренелли. - Вон! Один! - От волнения голос у него сорвался на фальцет. С северо-востока, дописывая нижнюю петлю восьмерки, приближался самолет. Все орудия на крышах враждебно загрохотали ему навстречу, стрельба слилась в оглушительный гул, неистовый, как рев толпы, требующей линчевать преступника. Беготня во дворе мгновенно прекратилась, горнист перестал трубить и метнулся под галерею пятой роты. Тербер завинтил колпачок бутылки, пригибаясь пробежал к трубе, занятой Питом, и снова без передышки застрочил из АВБ. Очередь трассирующих пуль оборвалась кривым дымящимся хвостом, не долетев до самолета, а тот плавно взмыл вверх и исчез. Надо прихватить побольше патронов. - Куда ж ты целился? - страдальческим голосом сказал Пит. - Мазила!.. Майк, а ну-ка отодвинься, - велел он Майковичу. - Уступи место первому сержанту, пусть для отдых" постреляет с упора. Милт, бутылку можешь поставить вот сюда. Следующий самолет я тебе сам собью. - Сначала выпей, - весело сказал Тербер. - Это можно. - Пит вытер рукавом черный от гари рот. Обнажившиеся в улыбке зубы были в крапинках сажи. - Ты видел, что они сделали с нашей комнатой? - Я видел, что они сделали с твоей тумбочкой, - ухмыльнулся Тербер. Снизу горн опять затрубил сбор. - Ты только послушай этого идиота, - сказал Тербер. - Ему, видите ли, Делберт приказал. - Вот уж не думал, что подполковник так рано проснется. - Старина Джейк небось в кавалерии начинал, - съязвил Тербер. - Эй, Пит, послушай, - сказал Гренелли. - Мне-то дашь когда-нибудь пострелять? - Потерпи, скоро дам. Скоро постреляешь. - Бросайте пустые обоймы во двор, вы слышите? - закричал Тербер стоявшим на крыше. - Бросайте пустые обоймы во двор! Передать всем! Солдаты начали орать друг другу, что пустые обоймы надо кидать во двор, но сами продолжали бросать их рядом с собой на крышу. - Болваны! - Тербер выскочил из-за трубы и побежал за спинами стрелков, как тренер, подбадривающий команду футболистов. - Фрэнк, бросай обоймы вниз, черт тебя возьми! Тедди, во двор бросай, во двор! - Пит, ну кончай, - бубнил сзади Гренелли. - Дай же пострелять. - Я первый попросил, - сказал Майкович. - Шиш тебе! - окрысился Гренелли. - Это мой пулемет. - А ну заткнитесь! - прикрикнул на них Пит. - Оба еще успеете. Потерпите немного. С северо-запада появились два самолета, они летели вплотную один за другим. Тербер в это время стоял у парапета и, завидев самолеты, повалился на крышу рядом с Вождем и Риди Трэдвеллом. Горнист внизу перестал трубить и опять бросился под галерею пятой роты. Прямо напротив Тербера на крыше штаба было всего двое людей. Одного он узнал: Большой Джон, он же мастер-сержант Детерлинг, был тренером солдатской футбольной команды. Детерлинг вытащил на крышу пулемет без треноги и, придерживая его у плеча левой рукой, правой жал на гашетку. Отдача была такая сильная, что его мотало по всей крыше. Мигающие огоньки японских пулеметов, подымая пыль, пропахали две узкие дорожки, которые пересекли двор, словно две колеи, проложенные в траве телегой, взобрались по стене казармы наверх и прошли через крышу четвертой роты. Тербер глядел, как Большого Джона бросает из стороны в сторону, и от смеха не мог стрелять. В этот раз Детерлинг с трудом удержался на ногах и чуть было не дал очередь по крыше. Второй солдат, вылезший вместе с ним на крышу штаба, мудро оценил обстановку и укрылся за трубой, прячась не от японских самолетов, а от Детерлинга. - Нет, вы только посмотрите на этого олуха! - еле выговорил Тербер сквозь смех. Внизу, воспользовавшись затишьем, во двор выскочили солдаты из команды заряжающих подобрать пустые обоймы, а горнист снова подбежал к мегафону. - Я на него давно смотрю, - усмехнулся Вождь. - Он же пьян в стельку. Мы с Питом видели его вчера у миссис Кипфер. - Дай бог, чтобы его жена не узнала, - заметил Тербер. - Парню надо бы дать медаль, - хохотнул Вождь. - А что, может, и дадут, - сказал Тербер. Впоследствии так оно и случилось: мастер-сержант Джон Л.Детерлинг был награжден медалью "Серебряная звезда". За проявленный в бою беспримерный героизм. С юго-запада выпорхнула новая тройка самолетов, на крыше с радостным криком опять открыли огонь, и Тербер перебежал назад, к трубе. Оперев АВБ на угол трубы, он стрелял и видел, как его очереди теряются среди роя трассирующих пуль, налетевших на передний самолет и поливающих свинцом его нос, кабину пилота и хвостовую часть. Самолет задрожал, как человек, попавший под холодный душ, и пилот дважды подскочил в кресле, будто его усадили на раскаленную плиту. Было видно, как он беспомощно взмахнул руками в напрасной попытке загородиться и остановить льющийся на него свинцовый дождь. Все радостно заорали. А потом, замерев в напряженной тишине, смотрели, как самолет кренится в сторону и скользит вниз с невидимой воздушной горки прямо на футбольное поле 19-го пехотного в ста ярдах от двора. Коснувшись земли, он взорвался и исчез в огне. Над двором раскатился восторженный победный рев, в воздух полетели каски, солдаты радостно хлопали друг друга по спине, как болельщики на школьном футбольном матче - наши забили гол! Но в эту минуту с северо-востока показалось еще три самолета, и люди смешались в кучу, судорожно подбирая раскиданные каски. - Пит, это ты его подбил! - вопил Гренелли, вися на дергающейся лапе пулемета. - Это ты! - Черт его знает, - отозвался Пит, продолжая строчить. - Может, и не я, поди тут разбери! - Эй, Милт! - В наступившей передышке Вождь Чоут пытался докричаться до Тербера с края крыши. - Милт! Тебя со двора кто-то зовет. - Иду! - прорычал Тербер и побежал к парапету. За его спиной Гренелли опять клянчил: - Ну, Пит, кончай! Дай теперь я. Ты один уже подбил. - Сейчас, - отмахивался Пит. - Еще один подобью и дам тебе. Сейчас. Тербер перегнулся через парапет и увидел Росса - задрав голову, лейтенант сердито смотрел на крышу. Под глазами у него темнели мешки, из-под пилотки торчали нечесаные патлы, брюки он застегнуть не успел, шнурки ботинок волочились по земле, ремень болтался у колен. Не отрывая взгляда от крыши, Росс начал застегивать брюки. - Старшина, какого лешего вы туда забрались? - закричал он. - Почему вы не внизу и не занимаетесь делом? Меньше чем через час мы выезжаем на побережье. Японцы, наверно, и так уже там. - У нас все в порядке! - прокричал сверху Тербер. - Солдаты укладываются. - А кухня? А склад? Их же тоже нужно собрать! - Кухня знает. Я Старка предупредил. Они все укладывают. Через пятнадцать минут будут готовы. - Но ведь склад тоже... - начал было Росс. - На складе заряжают нам обоймы и ленты, - оборвал его Тербер. - Оттуда надо будет только перенести в грузовики пулеметы, захватить ремонтный комплект - он в порядке, его еще Лива собирал, - и они могут выезжать... На кухне нам заодно делают кофе и сэндвичи! - крикнул он. - Всюду полный порядок. Вы бы лучше взяли АВБ и подымались сюда. - Все оружие разобрали, - сердито отозвался снизу Росс. - Тогда какого дьявола вы торчите посреди двора? Идите в укрытие! - заорал Тербер, взглянув на небо. - Опять летят! Росс нырнул под