тельство уже вышел: у него в десять часов аудиенция в министерстве. - Ну, а потом?- спросил Франк Браун. - Я не знаю, сколько он там пробудет,- ответил доктор Петерсен.- Во всяком случае, его превосходительство просил ждать его в два часа на заседании конгресса. В пять часов у него опять важное свидание здесь, в отеле, с несколькими берлинскими коллегами. А в семь часов его превосходительство будет обедать у директора. Быть может, вы в этот промежуток его повидаете... Франк Браун задумался. В сущности, очень приятно, что дядюшка занят весь день: не нужно было и думать о нем. "Будьте добры передать дядюшке,- сказал он,- что мы встретимся с ним в одиннадцать часов вечера здесь внизу, в отеле". - В одиннадцать?- Ассистент сделал озабоченное лицо.- Не слишком ли поздно? Его превосходительство в это время уже ложится спать. И особенно после такого утомительного дня! - Его превосходительству придется лечь сегодня немного позднее. Будьте добры передать ему это,- категорически заявил Франк Браун.- Одиннадцать часов совсем не поздно для наших целей - скорее даже несколько рано. Назначим же лучше в двенадцать. Если бедный дядюшка слишком устанет, он может до тех пор немного поспать. А теперь, доктор, будьте здоровы - до вечера. - Он встал, поклонился и вышел. Он закусил губы и почувствовал вдруг, как глупо было все то, что он тут говорил добродушному доктору. Как мелочна была ирония, как дешевы остроты. Ему стало стыдно. Нервы его требовали какого-нибудь дела - а он болтал чепуху; мозг его излучал искры - а он делал потуги на остроумие. Доктор Петерсен долго смотрел ему вслед. "Какой он заносчивый, - сказал он сам себе.- Даже руки не подал". Он налил еще кофе, подбавил молока и намазал аккуратно бутерброд. А потом подумал с искренним убеждением: заносчивость к добру не ведет. И, как нельзя более удовлетворенный своей обывательской мудростью, стал есть хлеб и поднес ложку к губам. Был почти час ночи, когда явился Франк Браун. - Прости, дядюшка, - сказал он небрежно. - Да, племянничек,- заметил тайный советник,- долго заставляешь себя ждать. Франк Браун широко раскрыл глаза: "Я был очень занят, дядюшка. Впрочем, ведь ты тут ждал не из-за меня, а из-за своих собственных планов". Профессор посмотрел на него недовольно. -Послушай!..- Начал было он. Но овладел собою.- Впрочем, оставим. Благодарю тебя во всяком случае, что приехал мне помочь. Ну, пойдем. "Нет, - заявил Франк Браун все с тем же ребяческим упрямством.- Мне хочется выпить сначала стакан виски, у нас еще времени много". Доводить все до крайних пределов было в его натуре. Чувствительный к малейшему слову, к малейшему упреку, он все же любил быть упрямым до дерзости со всеми, с кем встречался. Он постоянно говорил самую грубую правду, а сам не мог переносить даже намека на нее. Он чувствовал, что задевает старика. Но именно тот факт, что дядюшка рассердился, что он так серьезно и даже трагически относился к его ребяческим выходкам, - это именно и оскорбляло его. Ему казалось чуть ли не унизительным, что профессор не понимает его, что не может проникнуть в его белокурую упрямую голову, и он невольно должен был с этим бороться, должен был доводить до конца свои капризы. Ему пришлось еще плотнее надвинуть на себя маску и идти по тому пути, который обрел на Монмартре: "Epater les bourgeois!" Он медленно опорожнил стакан и поднялся небрежно, точно меланхоличный принц, которому скучно. "Ну, если хотите! - Он сделал жест, точно говорил с кем-то, стоящим гораздо ниже его.- Кельнер, прикажите подать экипаж". Они поехали. Тайный советник молчал; его нижняя губа свешивалась вниз, а на щеках под глазами виднелись большие мешки. Огромные уши выдавались в обе стороны; правый глаз отливал каким-то зеленоватым блеском. "Он похож на сову,- подумал Франк Браун,- на старую уродливую сову, которая ждет добычи". Доктор Петерсен сидел напротив на скамеечке, широко раскрыв рот. Он не понимал всего этого,- этого непозволительного отношения племянника к его превосходительству. Но молодой человек скоро обрел обычное равновесие. "Ах, к чему сердиться на старого дядюшку? Ведь и у него есть свои хорошие стороны". Он помог выйти профессору из экипажа. -Приехали! - воскликнул он. - Пожалуйста. На большой вывеске, освещенной дуговым фонарем", красовалось: "Кафе Штерн". Они вошли, прошли мимо длинных рядов маленьких мраморных столиков, через толпу кричавших и шумевших людей. Найдя наконец свободное место, они уселись. Здесь был целый базар. Вокруг сидело множество проституток, разряженных в пух и прах, с огромными шляпами, в пестрых шелковых блузках. Исполинские груды мяса, ожидавшие покупателя, точно разложенные во всю ширь, как в окнах мясной. -Это достойное заведение? - спросил тайный советник. Племянник покачал головою. "Нет, дядюшка, далеко нет, мы едва ли даже найдем тут, что нам нужно. Здесь еще все хорошо. Нам придется спуститься пониже". У рояля сидел человек в засаленном потертом фраке и играл один танец за другим. По временам посетители были недовольны его игрой. Пьяные начинали кричать. Но явился директор и заявил, что ничего подобного не должно иметь места в приличном учреждении. Тут было много приказчиков, несколько мирных обывателей из провинции, - они казались самим себе очень передовыми людьми и до крайности безнравственными в разговорах с проститутками. А между столами шныряли неряшливые кельнеры, подавали стаканы и чашки. А иногда и большие графины с водой. К столику подошли две женщины, попросили угостить их кофе. Бесцеремонно уселись и заказали. - Быть может, блондинка, - шепнул доктор Петерсен. Но Франк Браун покачал головою: "Нет, нет-совсем не то, что нам нужно. Это только мясо. Тогда уж лучше остаться вам с обезьянами". Он обратил внимание на одну маленькую женщину, сидевшую сзади, поодаль. Она была смуглая с черными волосами; глаза ее горели огоньком сладострастия. Он встал и знаком позвал ее в коридор. Она покинула своего собеседника и подошла к нему. - Послушай-ка...- начал он. Но она поспешно ответила: "На сегодня у меня уже есть кавалер. Завтра, если хочешь". - Брось его, - настаивал он,- пойдем, возьмем кабинет. Это было очень заманчиво. - Завтра,- нельзя ли, миленький, завтра? - спросила она. - Право, я сегодня не могу, это старый клиент, он платит двадцать марок. Франк Браун взял ее за руку: "Я заплачу больше, гораздо больше,- понимаешь? Ты можешь сделать карьеру? Это не для меня - а для старика, вот видишь, там. И дело совсем особенное". Она замолчала и посмотрела на тайного советника. - Вот этот? - спросила она разочарованно.- Чего же он хочет? - Люси, - закричал ее спутник. - Иду, иду, - ответила она.- Ну, так еще раз - сегодня я не могу. А завтра поговорим, если хочешь. Приходи сюда в это время. - Глупая женщина, - пробормотал он. - Не сердись. Он убьет меня, если я с ним не пойду. Он всегда такой, когда напивается. Приходи завтра, слышишь? И брось старика, приходи один. Тебе не нужно даже платить, если не можешь. Она оставила его и подбежала к своему столику. Франк Браун видел, как черный господин начал ее упрекать. О да, она должна остаться верной ему-по крайней мере, на эту ночь. Он медленно пошел по зале, разглядывая женщин. Но не нашел ни одной, которая показалась бы ему более или менее подходящей. Повсюду были еще видны следы буржуазной порядочности, какое-то воспоминание о принадлежности к обществу. Нет, нет, тут не было ни одной, которая освободилась бы от всего, которая дерзко, самоуверенно идет своею дорогою: "Смотрите на меня - я проститутка". Он затруднялся даже определить точно, чего, в сущности, искал. Он только чувствовал. Она должна быть такой, думал он, должна принадлежать сюда и никуда больше. Не как все эти, которых привлекла какая-нибудь слепая случайность. С тем же успехом они могли бы стать порядочными женщинами, работницами, горничными, манекенщицами или даже телефонистками, если бы только ветер жизни подул в другую сторону. Все они были проститутками только потому, что их делала проститутками грубая животность мужчин. Нет, нет, - та, которую он искал, должна быть проституткой потому, что не может быть никем другим. Потому что кровь ее так устроена, потому что каждый кусочек тела ее жаждет постоянно новых объятий, потому что в объятиях одного ее душа уже жаждет поцелуев другого. Она должна быть проституткой так же, как он... Он задумался: кто же он, в сущности? Утомленно и нехотя он подумал: "Ну, так же, как я, - фантазером". Он повернулся к столу. - Пойдем, дядюшка, здесь нет ничего! Тайный советник запротестовал было, но племянник настаивал на своем. - Пойдем, дядюшка, - повторил он,- я обещал найти, что тебе нужно, и найду. Они встали, расплатились и пошли по улице по направлению к северу. - Куда?- спросил доктор Петерсен. Франк Браун не ответил, он шагал вперед и рассматривал большие вывески кафе. Наконец остановился. - Здесь, - сказал он. В грязном кафе не было даже претензии на внешний лоск. Правда, стояли посредине маленькие белые мраморные столики, красные плюшевые диваны. Здесь тоже горели повсюду электрические лампы и тоже шныряли неряшливые кельнеры в засаленных фраках. Но все выглядело так, будто и не хочется быть иным, чем кажется. Было накурено, душно, - но все чувствовали себя, однако, свободно и приятно в этой атмосфере. Не церемонились, держались так, как хотели. За соседним столиком сидели студенты. Пили пиво, перекидывались циничными замечаниями с женщинами. Цинизм их не знал пределов: из уст лился целый поток грязи. Один из них, маленький, толстый, с бесчисленными шрамами на лице, казался неисчерпаемым. А женщины ржали, покатывались со смеху и громко визжали. Вокруг у стен сидели сутенеры и играли в карты или же молча смотрели по сторонам и насвистывали в такт пьяным музыкантам, пили водку. По временам с улицы заходила какая-нибудь проститутка, подходила к одному из них, говорила пару слов и вновь исчезала. - Вот тут хорошо,- заметил Франк Браун. Он кивнул кельнеру, заказал вишневую воду и велел позвать к столу нескольких женщин. Подошли четверо. Но только они сели, как он увидел еще одну, выходившую как раз из кафе. Высокая, стройная женщина в белой шелковой блузе; из-под небольшой шляпы выбивались пряди огненно-рыжих волос. Он быстро вскочил и бросился за нею на улицу. Она перешла дорогу, небрежно, медленно, слегка покачивая бедрами. Повернула налево; зашла в ворота, над которыми красовался красный транспарант. Танцевальный зал "Северный полюс", прочел он. Он последовал по грязному двору и почти одновременно с нею вошел в закопченный зал. Но она не обратила на него ни малейшего внимания, остановилась и посмотрела на пляшущую толпу. Тут кричали, шумели, высоко поднимали ноги - и мужчины и женщины. Плясали с такой яростью, что подымали целые столбы пыли; кричали в такт музыке. Он стал смотреть на новые танцы, кракетт и ликетт, которые видел в Париже на Монмартре и в Латинском квартале. Но там все было как-то легче, грациознее, веселее и изящнее. А здесь грубо, ни следа того, что Мадинет называла "flou". Но в бешеной пляске чувствовалась разгоряченная кровь, дикая страсть, наполнявшая собою весь низкий зал... Музыка замолкла, в грязные потные руки танцмейстер стал собирать деньги-с женщин, а не с мужчин. Потом этот герой предместья подал знак оркестру начинать снова. Но они не хотели рейнлендера. Они кричали что-то капельмейстеру, хотели заставить его прекратить музыку. Но она не замолкала и точно боролась с залом, чувствуя себя в безопасности там наверху, за балюстрадой. Они обрушились на танцмейстера. Тот знал этих женщин и мужчин, не испугался их пьяных криков и угрожающе поднятых кулаков. Но он знал все-таки, что уступить не мешает. - Эмиль! - закричал он наверх.- Играйте Эмиля! Толстая женщина в огромной шляпе подняла руки и обвила их вокруг пыльного фрака танцмейстера: - Браво, Густав, вот это так! Его оклик тотчас же успокоил недовольную толпу. Они рассмеялись, закричали "браво" и стали похлопывать его снисходительно по плечу. Начался вальс. - Альма!- закричал кто-то посреди зала.-Альма, сюда! - Он оставил партнершу, подбежал и схватил за руку рыжую проститутку. Это был маленький черный парень с гладко прилизанными на лбу волосами и с блестящими пронизывающими глазами. - Идем же!- крикнул он и крепко обнял ее за талию. Проститутка начала танцевать. Еще наглее, чем другие, закружилась она в быстром вальсе. Через несколько тактов она совсем оживилась, раскачивала бедрами, опрокидывалась назад и вперед. Выставляла тело, соприкасалась коленями с кавалером. Бесстыдно, грубо, чувственно. Франк Браун услышал возле себя чей-то голос и увидел танцмейстера, который со своего рода восхищением смотрел на танцующую пару: "Здорово она вертится!" "Она не стесняется",- подумал Франк Браун. Он не спускал с нее глаз. Когда музыка замолкла, он быстро подошел и положил ей на плечо руку. - Сперва заплати!- закричал кавалер. Он дал ему монету. Проститутка быстро оглядела его с ног до головы. "Я живу недалеко,- сказала она,- минуты три, не больше..." Он перебил ее: "Мне безразлично, где ты живешь. Пойдем!" Тем временем в кафе тайный советник угощал женщин. Они пили шерри-бренди и просили его заплатить за них по старому счету: за пиво, еще за пиво, потом за пирожные и за чашку кофе. Тайный советник заплатил А затем начал пытать счастье. Он мог предложить им кое-что интересное; кто из них захочет, пусть скажет. Если же на его выгодное предложение согласятся две или три, или даже четыре, то пусть они кинут жребий. Худощавая Женни положила руку ему на плечо: "Знаешь, старикашка, лучше уж мы кинем жребий сейчас. Это будет умнее. Потому что и я, и они - мы согласны на все, что бы ты ни предложил". А Элли, маленькая блондинка с кукольной головкою, поддержала ее: "Что сделает моя подруга, то сделаю и я. Нет ничего невозможного! Только бы получить деньжонок. - Она вскочила с места и принесла кости: - Ну, дети, кто хочет кидать жребий?" Но толстая Анна, которую они называли "курицей", запротестовала. "Мне всегда не везет, - сказала она. - Может, ты заплатишь и другим, тем, которые не вытянут? -- Хорошо, - согласился тайный советник,- по пяти марок каждой. - Он выложил на стол три монеты. - Какой ты хороший! - похвалила его Женни и, чтобы подкрепить похвалу, заказала еще шерри-бренди. Как раз она и выиграла. Взяла три монеты и протянула подругам: "Вот вам в утешение, а ты, старикашка, выкладывай: впрочем, я заранее согласна на все!" - Ну, так слушай, голубушка, - начал тайный советник - речь идет о довольно-таки необычном деле... -Не стесняйся, лысенький! - перебила его проститутка. - Мы давно не девочки, и уж во всяком случае не я, длинная Женни! Разные, конечно, бывают мужчины,- но у кого есть опыт, того ничем не удивишь. - Вы не понимаете меня, милая Женни, --сказал профессор,- я отнюдь не требую от вас ничего особенного, дело идет просто-напросто о чисто научном эксперименте. - Знаю, знаю!- взвизгнула Женни.- Знаю! Ты доктор, наверное. У меня уже был раз такой, - он всегда начинал с науки - это самые большие свиньи! Ну, за твое здоровье, старикашка, я не имею ничего против. Мною ты будешь доволен! Тайный советник чокнулся с нею: "Я очень рад, что у тебя нет никаких предрассудков, - мы с тобою скоро сойдемся. Короче говоря, дело идет об опыте искусственного оплодотворения". - О чем?- перебила Женни.- Об искусственном - оплодотворении? Какое же тут особое искусство? Ведь это всегда очень просто! А черная Клара захохотала: "Мне, во всяком случае, было бы приятнее искусственное бесплодие!" Доктор Петерсен пришел на помощь своему патрону. - Разрешите мне объяснить? И когда профессор утвердительно кивнул головою, он прочел небольшую лекцию об их планах и достигнутых до сих пор результатах и о возможностях в будущем. Он подчеркнул особенно выразительно, что опыт совершенно безболезнен, и что все животные, над которыми до сих пор производились эти опыты, всегда чувствовали себя превосходно. - Какие животные? - спросила Женни. Ассистент ответил: "Ну, крысы, обезьяны, морские свинки". Она вскочила: "Как? Морские свинки! Я, может быть, правда, свинья,- пожалуй и грязная! Но морской свиньей меня не называл еще никто! А ты, плешивый, хочешь еще обращаться со мною, как с морскою свиньею? Нет, дорогой мой, на это я не пойду!" Тайный советник попробовал ее успокоить и налил ей еще рюмку. "Пойми же, дитя мое..."-начал он. Но она не дала ему говорить. "Прекрасно понимаю! - закричала она. - Чтобы я позволила с собою то, что вы делаете с грязными животными! Чтобы вы мне вспрыскивали всякую дрянь - а в конце концов сделали бы какую-нибудь вивисекцию? - Она не унималась и вся покраснела от злобы и возмущения.- Или чтобы я родила какое-нибудь чудовище, которое вы стали бы показывать людям за деньги?! Ребенка с двумя головами и крысиным хвостом? Или чтобы он походил на морскую свинью? Я знаю, знаю, откуда они берут этих чудовищ в паноптикуме, - вы, наверное, агенты от них?! И чтобы я согласилась на искусственное оплодотворение?! Вот тебе, старая свинья, - твое искусственное оплодотворение!" Она вскочила с места, перегнулась через стол и плюнула тайному советнику прямо в лицо. Потом взяла рюмку, спокойно выпила коньяк, быстро повернулась и с гордым видом отошла. В эту минуту в дверях показался Франк Браун и подал знак следовать за ним. - Подите-ка, господин доктор, подите-ка сюда поскорее! -- взволнованно крикнул ему доктор Петерсен, помогая в то же время профессору вытереться. - В чем дело?- спросил референдарий, подойдя к столу. Профессор искоса посмотрел на него злым, как ему показалось, недовольным взглядом. Три проститутки стали кричать взапуски, между тем как доктор Петерсен объяснял ему, что без него произошло. "Что же теперь делать?"- заключил он. Франк Браун пожал плечами: - Делать? Ничего. Заплатить и уйти,- больше ничего. Да и к тому же я нашел, что нам нужно. Они вышли на улицу. Перед выходом стояла рыжая девушка и зонтиком подзывала экипаж. Франк Браун подсадил ее и помог сесть профессору и его ассистенту. Потом крикнул кучеру адрес и сел тоже. - Позвольте, господа, представить вас друг другу,- сказал он.- Фрейлейн Альма - его превосходительство тайный советник тен-Бринкен - доктор Карл Петерсен. - Ты с ума сошел?- закричал на него профессор. - Нисколько, дядюшка, - спокойно ответил племянник. -- ведь все равно, если фрейлейн Альма пробудет долгое время у тебя в доме или в клинике, она узнает твое имя, хочешь ты того или нет. - Он повернулся к девушке. - Простите, фрейлейн Альма, мой дядюшка действительно слишком состарился! В темноте он не видел, но слышал, как в бессильной ярости сжимались толстые губы. Ему это было приятно, он ждал, чтобы дядюшка обрушился на него. Он ошибся. Тайный советник ответил спокойно: "Ты, значит, уже рассказал ей, в чем дело?" Франк Браун рассмеялся ему прямо в лицо. "Ничего подобного! Я не говорил ни слова об этом. Я прошел с фрейлейн Альмой всего несколько шагов - и не сказал с нею больше десяти слов. А до того - я видел, как она танцевала..." - Но, господин доктор, - прервал его ассистент, - ведь после того, чему мы сейчас были свидетелями... - Дорогой Петерсен,- сказал Франк Браун несколько свысока,- успокойтесь. Я убедился, что эта барышня именно то, что нам нужно. По-моему, этого совершенно достаточно. Экипаж остановился перед рестораном. Они вышли. Франк Браун потребовал отдельный кабинет, и кельнер проводил их. Он подал карточку вин, и Франк Браун заказал две бутылки Роттегу и бутылку коньяку. "Только поскорее, пожалуйста!" - сказал он. Кельнер принес вино и удалился. Франк Браун закрыл двери. Потом подошел к девушке: - Пожалуйста, фрейлейн, снимите шляпу. Она сняла шляпу: дикие, освобожденные от шпилек волосы рассыпались по лбу и щекам. Ее лицо было почти прозрачного цвета, как у всех рыжих женщин, - только кое-где виднелись небольшие веснушки. Глаза сверкали зеленоватым блеском, а небольшие блестящие зубы вырисовывались между тонкими синеватыми губами. На всем лежал отпечаток всепоглощающей, почти неестественной чувственности. - Снимите блузу,- сказал он. Она молча повиновалась. Он расстегнул пуговицы на плечах и спустил с нее сорочку. Франк Браун посмотрел на дядюшку. "Я думаю, достаточно, - сказал он.-Остальное вы и так видите. Бедра ее не оставляют желать ничего лучшего.- Он повернулся снова к девушке:- Благодарю вас, Альма, можете одеться!" Девушка повиновалась, взяла бокал, который он ей протянул, и опорожнила. И с этой минуты он стал следить за тем, чтобы ее бокал ни на секунду не оставался пустым. Он начал говорить. Рассказывал о Париже, говорил о красивых женщинах в "Moulin de Galette", "Elisee Monmarte", описывал подробно, как они выглядят, рассказывал об их ботинках, об их шляпах и платьях. Потом обратился к Альме. "Знаете, Альма, просто безобразие, что вы тут бегаете. Только не обижайтесь на меня. Ведь вы же нигде не показываетесь. Были вы хоть в Унион-баре или в Аркадии?" Нет, она еще не была. Она не была даже в залах Амура. Как-то один кавалер взял ее с собою на бал, но когда на следующий вечер она пришла туда одна, ее не впустили. Нужно иметь подходящий туалет... _ Конечно, нужно! - подтвердил Франк Браун.- Неужели она думает, что добьется чего-нибудь здесь, в этих кафе? Она рассмеялась: "Ах, в конце концов, не все ли равно - мужчины всегда мужчины!" Но он не унимался, принялся рассказывать о всяких чудесных историях, о женщинах, которые нашли свое счастье в больших бальных залах. Говорил ей о жемчужных нитях, об огромных бриллиантах, рассказывал об экипажах, о блестящих выездах. Потом вдруг спросил: "Скажите, вы уже давно так живете?" Она спокойно ответила: "Два года, с тех пор, как я ушла из дому". Он принялся ее расспрашивать и шаг за шагом выпытал все, что хотел знать. Чокался с нею, подливал ей беспрестанно вина и незаметно для нее добавлял в шампанское коньяк. Ей еще нет двадцати лет, она из Гальберштадта. Ее отец - булочник, честный, порядочный, - также и мать, и шестеро братьев и сестер. Она, как только кончила школу, через несколько дней после конфирмации сошлась с одним человеком, с одним из подмастерьев отца. Любила ли она его? Ничуть не бывало - то есть почти нет - только разве когда... Да, а потом был еще один, и еще. Отец бил ее и мать тоже, но она каждый день убегала и проводила ночи вне дома. Так продолжалось несколько лет - пока в один прекрасный день родители не выгнали ее. Она заложила часы и уехала в Берлин. И вот теперь она здесь... Франк Браун заметил: "Да, да, такие-то дела.- Потом продолжал: - Но сегодня пробил для вас счастливый час!" - Вот как? - спросила она.- Неужели?- Ее голос звучал как-то хрипло.- Мне ничего не нужно - только мужчину, ничего больше! Но он знал, как к ней подойти. "Но, Альма, вам ведь приходится довольствоваться всяким мужчиной, который вас хочет! Разве вам не хотелось, чтобы это было наоборот? Чтобы вы сами могли брать того, кто вам понравится?" Ее глаза засверкали: "Да, этого мне бы очень хотелось!" Он засмеялся: "Разве вам никогда не встречался на улице кто-нибудь, кто бы вам очень нравился? Разве не было бы великолепно, если бы вы сами могли выбирать?" Она засмеялась в свою очередь: "Тебя, милый, я уж наверняка бы выбрала..." - И меня, - подтвердил он,- и всякого - кого бы захотела! Но это ты сможешь делать только тогда, когда у тебя будут деньги. Вот поэтому-то я и говорю, что сегодня для тебя счастливый день. Ты можешь, если захочешь, - заработать сегодня много денег. - Сколько? - спросила она. Он ответил: "Во всяком случае, достаточно, чтобы купить себе самые красивые платья, чтобы перед тобою открылись двери самых лучших и самых шикарных кафе. Сколько? Ну, скажем, тысяч десять - или даже двенадцать". "Что?" - перебил его ассистент. А профессор, который даже и не помышлял о такой сумме, сказал: "По-моему, ты немного бесцеремонно распоряжаешься чужими деньгами!" Франк Браун весело рассмеялся: "Послушай, Альма, как господин тайный советник удивился, услышав про деньги, которые он должен тебе заплатить. Но я тебе говорю: дело не в деньгах. Ты ему поможешь, - значит, и он тебе должен помочь. Ну, хочешь - пятнадцать тысяч?" Она удивленно посмотрела на него: - Да, но что я должна сделать? - Тут-то и начинается самое смешное, - сказал он. - В сущности, делать ничего не нужно. Только немного молчать, вот и все. Твое здоровье! Она выпила. - Молчать? - весело вскричала она. - Молчать-то я не особенно люблю. Но если нужно-за пятнадцать тысяч.- Она выпила вино, и он снова наполнил бокал. - Это очень интересная история, - начал он. - Есть один господин граф - или, вернее, даже князь. Красивый малый,- он, наверное, очень бы тебе понравился. Но, к сожалению, ты не сумеешь его увидеть - он сидит в тюрьме, и его скоро казнят. Бедный малый - он, в сущности, так же невинен, как ты или я. Он только вспыльчив немного. Вот поэтому-то и произошло несчастье. В пьяном виде он поссорился и застрелил своего лучшего друга. И теперь его скоро казнят. - При чем же тут я? - спросила она поспешно. Ее ноздри раздулись: в ней пробудился уже интерес к этому чудесному князю. - Да - видишь ли, - продолжал он, - ты должна помочь исполнить его последнюю волю... - Да, да, - быстро закричала она, - я понимаю! Он хочет еще раз побыть с женщиной, не так ли? Я сделаю это, сделаю с удовольствием. - Браво, Альма, - похвалил Франк Браун, - ты добрая девушка. Но дело не так просто. Послушай, что я тебе расскажу. Итак, когда он заколол своего друг - то есть застрелил, хотел я сказать, - он бросился к своим близким, он думал найти у них защиту, думал, что они помогут бежать. Но они не сделали этого. Они знали, что он страшно богат, и поняли, что им представился удобный случай завладеть его состоянием. Они позвали полицию. - Черт бы их побрал! - с негодованием вставила Альма. - Да, не правда ли, - продолжал он, - это была страшная подлость?! Ну, так вот, его посадили в тюрьму - и что же, ты думаешь, хочет сделать теперь этот князь? - Отомстить? - ответила она быстро. - Правильно, Альма, ты недаром начиталась романов. Он решил отомстить, только лишив их наследства. Ты понимаешь? -Конечно, понимаю, - сказала она. - Эти негодяи не должны получить ничего. И будет вполне справедливо. - Но как это сделать, - продолжал он,- вот в чем вопрос! После долгого размышления он нашел единственное средство: он только тогда может лишить родственников своих миллионов, если у него самого будет ребенок! - Разве у князя есть уже ребенок? - спросила она. - Нет,- ответил он,- пока нет. Но ведь он еще жив. Он может еще... Она задумалась, ее грудь порывисто подымалась и опускалась. "Я понимаю,- сказала она,- я должна иметь ребенка от князя". - Именно!- подтвердил он.- Ты согласна? Она закричала: "Да, да!" Она откинулась в кресле, вытянула ноги и широко раскрыла объятия: из прически ее выбился тяжелый красный локон и упал на затылок. Она вскочила с места и снова опорожнила бокал. "Как здесь жарко,- сказала она.- Страшно жарко!" Она расстегнула блузку и стала обмахиваться носовым платком. Потом протянула свой стакан. "У тебя еще есть? Выпьем же за здоровье князя!" Он чокнулся. - Недурную историю наболтал ты ей тут,- шепнул профессор племяннику,- мне хотелось бы знать, как ты выпутаешься. "Не бойся, дядюшка,- ответил тот,- впереди еще целая глава". Он снова обратился к девушке: "Так, значит, по рукам, Альма,- ты нам поможешь? Но есть одна маленькая загвоздка. Дело в том, что, как ты знаешь, барон в тюрьме..." Она перебила: "Барон - я думала, он князь". - Князь, - поправился Франк Браун. - Но когда он инкогнито, он именует себя только бароном: такова уж мода у князей. Итак, его высочество... Она прошептала: "Он даже высочество?" -Ну да, - ответил он, - императорское и королевское высочество! Но ты должна дать клятву, что никому не скажешь ни слова - ни одному человеку. Так вот, значит, князь сидит в тюрьме, его сторожат очень строго. К нему никого не пускают - только его адвокат. Совершенно немыслимо ввести к нему женщину... - Ах! - вздохнула она. Ее интерес к несчастному князю, видимо, упал. Но Франк Браун не обратил внимания. "Но, - продолжал он, не смущаясь, декламировать с повышенным пафосом, - в страшном горе, в бесконечном отчаянии и в своей неутолимой жажде мести он вспомнил вдруг о чудесных опытах его превосходительства действительного тайного советника, профессора доктора тен-Бринкена, этого светила науки. Молодой, красивый князь, который в расцвете лет должен сказать "прости" всему миру, помнил еще с детства доброго старого господина, тот ухаживал за ним, когда у него был коклюш, и приносил тогда много раз конфеты. Вот он сидит, Альма. Взгляните на него: он - орудие мести несчастного князя!" И великолепным жестом он указал на своего дядю. - Этот достопочтенный господин,- продолжал он, - опередил на много миль свое время. Как появляются дети на свет, ты, Альма, знаешь, конечно. Но ты не знаешь тайны, которую открыл этот благодетель рода человеческого. Тайны рождать детей без того, чтобы мать и отец даже виделись друг с другом. Благородный князь будет спокойно сидеть в тюрьме - или покоиться в холодном гробу, а между тем при благосклонном содействии этого почтенного господина и при участии уважаемого доктора Петерсена ты станешь матерью его ребенка. Альма взглянула на тайного советника-внезапная перемена фронта, неприятная смена красивого, благородного, обреченного на смерть, юного князя на старого и безобразного профессора ей не понравилась. Франк Браун заметил это, но постарался тотчас же рассеять ее сомнения. "Ребенок князя, Альма, и твой ребенок - должен будет появиться на свет в полнейшей тайне. Его необходимо строго спрятать, пока он не вырастет, чтобы защитить его от интриг и нападок злых родственников. Он будет, конечно, тоже князь - как и его отец". - Мой ребенок - князь? - прошептала она. -Да, разумеется, - подтвердил он.- Или, быть может, княжна. Предсказать очень трудно. У него будут дворцы и огромные земли и много миллионов. Но ты не должна становиться потом у него на пути, не должна навязывать своего материнства, не должна его компрометировать. Это подействовало: по щекам девушки катились крупные слезы. Она вошла уже в новую роль, и теперь испытывала мучительную тихую скорбь по любимому ребенку. Она была проституткой - но ее ребенок будет князем! Разве посмеет она приблизиться к нему? Она будет молча терпеть - она будет только молиться за ребенка. Он никогда не узнает, кто его мать... Она громко зарыдала; все тело ее сотрясалось. Она бросилась на стол, закрыла лицо руками и горько заплакала. Ласково, почти нежно, отвел он от лица ее руки и погладил дикие, растрепавшиеся локоны. Он сам почувствовал вкус того сентиментального лимонада, который тут развел. На минуту все показалось ему совершенно реальным. "Магдалина,- прошептал он,- Магдалина..." Она выпрямилась и протянула ему руку: "Я обещаю вам - что не буду ему навязываться, никогда не подам признака жизни. Но-но..." - В чем дело? - тихо спросил он. Она взяла его за руки, упала перед ним на колени. - Только одно - только одно! - закричала она. - Сумею ли я когда-нибудь посмотреть на него? Хоть издали, чтобы он не заметил? - Ну, скоро ли ты кончишь, наконец, эту комедию?- шепнул ему тайный советник. Франк Браун недовольно посмотрел на него. Именно потому, что он чувствовал, как прав его дядя, именно поэтому его кровь так возмутилась. Он прошипел: "Молчи, старый дурак! Разве не чувствуешь, как это красиво?" Он нагнулся к девушке: "Ты увидишь его, увидишь своего юного князя. Я буду брать тебя с собою, когда он пойдет со своими гусарами. Или в театр, когда он будет сидеть в своей ложе, - ты увидишь его..." Она не ответила ничего, но стиснула его руки и со слезами принялась их целовать... Потом он медленно поднял ее, осторожно посадил в кресло и снова налил ей вина. Целый бокал шампанского пополам с коньяком. - Ну, ты согласна? - спросил он. - Да,- тихо ответила она.- Я согласна - но что же все-таки должна я делать? Он засмеялся. "Сперва мы составим маленький договор.- Он обратился к ассистенту: - Доктор, у вас найдется бумага? И перо? Превосходно. Ну, так пишите. Пишите в двух экземплярах". Он начал диктовать. "Нижеподписавшаяся добровольно отдает себя в распоряжение для опыта, который намеревается произвести его превосходительство профессор тен-Бринкен. Она твердо обещает следовать в точности приказаниям этого господина. После родов она отказывается от всех притязаний на ребенка. За это его превосходительство обязывается внести на книжку нижеподписавшейся тотчас же пятнадцать тысяч марок и вручить ей книжку после разрешения от бремени. Он обязуется, далее, нести издержки по ее содержанию и до родов выплачивать ей ежемесячно по сто марок карманных денег". Он взял написанное и еще раз громко прочел. - Но тут ведь ничего нет о князе? - заметила она. - Конечно, нет, - ответил он. - Ни звука. Это должно быть строжайшей тайной. Она понимала. Но было нечто, что ее беспокоило. "Почему - спросила она, - почему вы выбрали именно меня? Для бедного князя, наверное, всякая женщина сделала бы все что в ее силах". Он не знал, что ответить. Вопрос застал его врасплох своею неожиданностью. Но он все же скоро нашелся. - Да, знаешь ли, - начал он, - дело в следующем: князь в юности любил одну красавицу графиню. Любил ее так сильно, как может любить настоящий князь. И она тоже любила прекрасного благородного юношу. Но она умерла. - Отчего она умерла?- спросила Альма. - Она умерла-от кори. И у этой прекрасной возлюбленной благородного князя были такие же золотисто-красные локоны, как у тебя. Вообще, она очень на тебя похожа, и вот последняя воля князя - чтобы мать его ребенка напоминала возлюбленную юных дней. Он дал нам портрет и, кроме того, подробно описал ее: мы искали по всей Европе, но ничего подходящего не находили. И вот сегодня мы увидели тебя. Она рассмеялась, польщенная: "Неужели, правда, я так похожа на эту графиню?" - Как две капли воды! - ответил он.- Вы могли бы быть сестрами. Впрочем, мы и тебя снимем. Вот обрадуется князь, когда увидит твой портрет. Он подал ей перо: "Ну, подпиши!" Она взяла перо и бумагу... "Ал... ",- начала она. Что-то попало на перо. Она взяла салфетку и обтерла перо. - Черт побери... - пробормотал Франк Браун.- Мне только сейчас пришло в голову, что она несовершеннолетняя. В сущности, нам следовало бы еще иметь подпись и ее отца. А впрочем - для нас и этого договора будет достаточно. Пиши же,- громко сказал он, - как фамилия твоего отца? Она ответила: - Мой отец - булочник Рауне в Гальберштадте. И она подписала свою фамилию. Франк Браун взял из ее рук бумагу. Опустил и снова поднял, пристально посмотрел. - Господи,- вскричал он.- Это же - это... "В чем дело?"- спросил ассистент. Тот протянул договор: "Посмотрите - посмотрите - прочтите-ка подпись". Доктор Петерсен посмотрел на бумагу. "Ну?- удивленно спросил он.- В чем дело? Я не нахожу ничего странного". - Нет, нет, вы, конечно, этого не поймете, - воскликнул Франк Браун.- Передайте-ка договор профессору. Прочтите-ка, дядюшка. Профессор прочел подпись. Девушка забыла дописать до конца свое имя. На бумаге стояло- "Ал Рауне". - Да-да-замечательная случайность,- заметил профессор. Он аккуратно сложил бумагу и положил в боковой карман. Но племянник воскликнул: "Случайность! Прекрасно - пусть будет случайность. Все, что удивительно и таинственно, - для вас только случайность?" Он позвал кельнера. "Вина, еще вина, - закричал он.- Дайте мне выпить. Альма Рауне, Ал Рауне, за твое здоровье. Он сел за стол и перегнулся к профессору. - Ты помнишь, дядюшка, старого коммерции советника Бруннера из Кельна? И его сына, которого он назвал Марко? Он учился со мною в одном классе. Хотя и был на два года старше меня. Назвав его Марко, отец просто хотел сострить: его сын назывался теперь Марко Бруннер - так же как известная марка рейнвейна. Ну, а теперь начинается случайность. Старый коммерции советник - самый трезвый человек во всем мире, его жена тоже, то же и все его дети. По-моему, в их доме никогда не пили ничего, кроме воды, молока, чаю и кофе. Пил один только Марко. Начал пить, когда был еще в школе,- мы часто приносили его домой пьяным. Потом он стал поручиком и лейтенантом. Тогда началось уж как следует. Он пил, пил все больше и больше, натворил глупостей, его прогнали из полка. Трижды помещал его старик в санаторий,- но через несколько недель он становился еще более горьким пьяницей, нежели раньше. А вот две случайности: он, Марко Бруннер, пил - Маркобруннер. Это стало для него idee fixe, он бегал по всем ресторанам, искал эту марку, ездил по Рейну и выпивал все, что находил в ресторанах. Он мог себе это позволить,- у него были деньги от бабушки. "Алло!- кричал он очень часто.-Маркобруннер поглотит Марко Бруннера! Почему? Потому что Марко Бруннер поглощает Маркобруннер". И люди смеялись над его остротами. Все только одно остроумие, все только случайность, - как и вся жизнь - она сплошная случайность! Но я знаю, что старый коммерции советник отдал бы много сотен тысяч, лишь бы вернуть свою неудачную остроту,- знаю также, что он себе никогда не простит, что назвал своего бедного сына Марко, а не Гансом или Петером. А тем не менее - это случай, глупый, причудливый случай, - все равно как подпись этой невесты князя. Девушка встала и, шатаясь, облокотилась на стул. "Я- невеста князя,- повторила она, - дайте-ка мне сюда князя!" Она взяла бутылку коньяка и налила себе полный стакан: "Я хочу князя, слышите? За твое здоровье, дорогой князь!" -Его, к сожалению, нет, - сказал доктор Петерсен. - Нет?- рассмеялась она.- Нет! Так пусть будет другой! Да! Ты - или ты - или даже ты, старикашка! Безразлично - лишь бы мужчина! - Она сорвала блузку, спустила юбку, расстегнула корсаж и бросила его в зеркало: -Мужчину... - Постыдись, - заметил доктор Петерсен, - разве делает так невеста? - Но взгляд его с жадностью был устремлен на ее полную грудь. Она захохотала: "Ах, что там-князь или не князь! Меня может взять всякий, кто только захочет! Мои дети, публичные дети - их может родить кто угодно-нищий и князь!" Ее тело дрожало от страсти, грудь подымалась, возбужденная чувственность гнала ее кровь по синеватым жилам, а взгляд, и дрожащие губы, и жаждущее тело-все кричало, полное страсти: "Сюда-ко мне!" Она не была уже проституткой - она, освобожденная от всех оболочек, свободная от всех пут и оков, была могучим прообразом женщины: пол с ног до головы. - О, она действительно то, что нам нужно! - прошептал Франк Браун. - Земля-мать... Ею овладела дрожь. Ей стало холодно. Еле волоча ноги, она шатнулась к дивану. - Не знаю, что со мною, - пробормотала она, - все вертится. - Выпила лишнее, - поспешно объяснил Франк Браун.- Выпей еще и постарайся заснуть.- Он поднес ей опять полный стакан коньяку. - Да, я засну...- пробормотала она. Она бросилась на диван и подняла в воздух обе ноги. Громко захохотала, потом зарыдала и наконец тихо заплакала. Легла на бок и закрыла глаза. Франк Браун накрыл ее и подсунул ей под голову большую подушку. Заказал кофе, подошел к окну и распахнул его настежь. Но тотчас же снова закрыл, как только в комнату ворвался свет раннего утра. Он отвернулся: - Ну, господа, вы довольны этим объектом? Доктор Петерсен восторженным взглядом смотрел на проститутку. "По-моему, она подойдет как нельзя больше, - сказал он. - Ваше превосходительство, обратите внимание на ее телосложение... Оно как бы предназначено для безукоризненных родов". Вошел кельнер и подал кофе. Франк Браун сказал: - Протелефонируйте на станцию медицинской помощи. Пусть пришлют носилки. Наша дама тяжело захворала. Тайный советник удивленно посмотрел на него: - Что должно это означать? - Это должно означать, - засмеялся племянник, - что я кую гвозди с головками, дядюшка. Должно означать, что я думало за тебя, и я, по-моему, думаю умнее тебя. Неужели ты воображаешь, что эта девушка, когда протрезвеет, согласится поехать с тобою? Пока я опьянял ее словами и вином, не давал ей даже опомниться, до тех пор она соглашалась со всем. Но от вас она убежит через несколько шагов, - несмотря на все деньги и на всех князей. Поэтому-то и нужно ее теперь взять. Как только принесут носилки, вы, доктор Петерсен, должны не медля ни минуты, отправиться с нею на вокзал! Первый поезд, если не ошибаюсь, идет в шесть часов, вы поедете им. Возьмите отдельное купе и уложите там пациентку, я думаю, она не проснется, а если и проснется, то дайте ей еще коньяку. Вы можете даже влить в него несколько капель морфия. А вечером вы уже приедете в Бонн вместе с добычей. Телеграфируйте, чтобы вас ждал на вокзале экипаж профессора, отнесите девушку в карету и отвезите прямо в клинику. Когда она окажется там, уйти ей будет не так-то легко, - у вас есть всевозможные средства. - Но простите, - вставил ассистент,- ведь это же напоминает насильственный увоз. - Хоть бы и так, - заметил Франк Браун. - Впрочем, ведь ваша буржуазная совесть спокойна: у вас имеется договор. А теперь не теряйте времени попусту-делайте, что вам говорят. Доктор Петерсен обернулся к патрону, который молча, задумчиво стоял посреди комнаты. Взять ему купе первого класса? И какую комнату отвести девушке? Не лучше ли нанять особого служителя для нее? И может быть... Между тем Франк Браун подошел к спящей. - Красивая девушка, - прошептал он. - Как золотые змейки, ползут твои локоны! Он снял с пальца тонкое золотое кольцо с маленькой жемчужиной. Взял ее руку и надел кольцо: "Возьми. Эмми Стенгоб дала его мне, когда меня отравили ее дивные чары. Она была красива, сильна, была, как ты, странная женщина! Спи, дитя,- пусть тебе снится твой князь и твой ребенок от князя!" Он нагнулся и тихо поцеловал ее в лоб... Принесли носилки. Носильщики уложили спящую, одели ее, закрыли шерстяным одеялом и вынесли. "Как труп", - подумал Франк Браун. Доктор Петерсен простился и тоже вышел. Они остались вдвоем. Прошло несколько минут, оба молчали. Потом тайный советник подошел к племяннику. - Благодарю тебя, - сухо сказал он. - Не стоит, - ответил племянник.- Я сделал это только потому, что мне самому доставило это удовольствие, - было для меня хоть каким-нибудь развлечением. Я должен был бы солгать, если бы сказал, что сделал это для тебя. - Я так и думал. Между прочим, могу сообщить новость, которая тебя, вероятно, заинтересует. Когда ты болтал тут о ребенке, мне пришла в голову одна мысль. Когда ребенок родится, я усыновлю его. - Он зло улыбнулся: - Вот видишь, мой дорогой племянник, твоя теория не совсем уж неправильна: маленькое существо Альрауне, еще не рожденное, даже еще не зачатое, отнимает у тебя состояние. Я сделаю его своим наследником. Тебе я сейчас говорю об этом только для того, чтобы ты не строил излишних иллюзий. Франк Браун почувствовал удар. Но посмотрел профессору прямо в лицо. - Хорошо, дядюшка, - сказал он спокойно, - ведь все равно в конце концов ты бы лишил меня наследства, не правда ли? Но профессор выдержал взгляд и ничего не ответил. Франк Браун продолжал: "Ну, так было бы недурно, если бы мы сейчас свели наши счеты, я часто сердил тебя, огорчал-за это ты лишил меня наследства: мы квиты. Но, согласись, ведь эту мысль подал тебе я. И в том, что ты получил теперь возможность ее осуществить, ты тоже целиком обязан мне. Значит, ты должен теперь меня отблагодарить. У меня есть долги..." Профессор насторожился. По его лицу пробежала легкая тень. "Сколько?" - спросил он. Франк Браун ответил: "Не так уж много! Тысяч двадцать наберется, пожалуй". Он ждал, но профессор упорно молчал. - Ну? - нетерпеливо спросил он. Старик ответил: "То есть как это - ну? Неужели ты серьезно думаешь, что я заплачу твои долги?" Франк Браун смотрел на него, в висках его стучало. Но он овладел собою. - Дядюшка, - сказал он, и голос его слегка задрожал,- я бы тебя не просил, если бы мне не было нужно. Некоторые из моих долгов необходимо погасить теперь же. Среди них есть карточные долги, долги чести. Профессор пожал плечами: "К чему же ты играл..." - Я сам это знаю, - ответил Франк Браун. Он все еще одерживался, напрягая все свои нервы. - Конечно, я не должен был этого делать. Но раз сделано-я должен теперь заплатить. Еще одно - я не могу больше просить у матери. Ты знаешь так же хорошо, как и я, что она делает для меня больше, чем в ее силах. К тому же она только недавно привела в порядок мои дела. В довершение всего она больна - словом, я не могу просить ее и не стану. Тайный советник злорадно улыбнулся: "Мне очень жаль твою бедную мать, но это отнюдь не заставляет меня изменить решение". - Дядюшка! - вскричал он, вне себя от этого холодного иронического голоса. - Дядюшка, ты не знаешь, что делаешь. В крепости я задолжал товарищам несколько тысяч и должен их заплатить еще на этой неделе. У меня также есть целый ряд мелких долгов разным людям, которые мне одолжили на честное слово, - я не могу их обмануть. Я взял взаймы даже у коменданта, чтобы поехать сюда. - И у него? - перебил профессор. -- Да, и у него!- повторил он.- Я наврал, что ты при смерти и что я должен быть возле тебя. Он согласился дать мне денег. Тайный советник покачал головой. - Ах, вот что ты ему рассказал? Ты истинный гений в надувательстве и обмане! Этому необходимо положить конец. - Господи, - вскричал племянник, - будь же благоразумен, дядюшка. Мне нужны деньги: я погиб, если ты не поможешь. Тайный советник ответил: "Ну, особой разницы я тут не вижу. Ты и так погиб - порядочный человек из тебя никогда уже не выйдет". Франк Браун схватился руками за голову: - И это говоришь мне ты, ты? - Конечно, - ответил профессор. - Куда ты девал все свои деньги? Ты тратишь их самым бессовестным образом. Он не выдержал: "Может быть, дядюшка, но я никогда еще не брал их бессовестным образом - как ты, например..." Он закричал, ему показалось, будто он поднял хлыст и опустил прямо на уродливое лицо старикашки. Он почувствовал, как попал в цель; он почувствовал также, как хлыст просвистел насквозь, не встретив преград, словно сквозь клейкую грязь... Спокойно, почти дружелюбно тайный советник ответил: "Я вижу, ты все еще не поумнел. Позволь же твоему старому дяде дать тебе добрый совет, - быть может, он принесет пользу. Если чего-нибудь хочешь от людей, то нужно уступать некоторым их слабостям, - заметь себе это. И воспользуйся. Ты соглашаешься со мною, что я много приобрел. Я добился того, чего хотел. Теперь же наоборот-ты просишь меня, но и не думаешь идти нужным путем. Не воображай, однако, мой дорогой, что это могло бы помочь тебе в чем-нибудь-у меня. Нет, нет! Но, быть может, это поможет тебе у других, - ты поблагодаришь меня за добрый совет". Франк Браун заметил: "Дядя, я пошел путем унижения. Сделал это-первый раз в жизни; сделал, когда попросил тебя - попросил! Но еще раз этим путем я не пойду. Неужели ты хочешь, чтобы я еще больше перед тобою унижался? Будет, довольно - дай мне денег". Тайный советник ответил: "Я тебе предложу кое-что, дорогой. Только обещай меня выслушать и не приходи в бешенство, - что бы ни было!" Он сказал спокойно: "Хорошо, дядюшка". - Ну, слушай. Я тебе дам денег, столько, сколько тебе понадобится, чтобы привести в порядок дела. Дам даже больше, - относительно цифры мы уж сойдемся. Но мне ты нужен-нужен у меня в доме. Я постараюсь устроить так, чтобы тебя перевели ко мне в город, - устрою так, чтобы тебя выпустили из крепости. - С удовольствием! - ответил Франк Браун. - Мне безразлично, здесь я или там. Но сколько будет это длиться? - Около года, пожалуй, даже меньше, - ответил профессор. - Согласен. Что же я должен делать? - Почти ничего. Это просто маленькое побочное занятие - ты привык к нему, оно тебе не покажется трудным. - В чем же дело? - настаивал Франк Браун. - Видишь ли, мой дорогой, - продолжал тайный советник, - понадобится маленькая помощь девушке, которую ты раздобыл. Ты прав: она от нас убежит. Ей будет невыносимо скучно, и она, конечно, постарается сократить время ожидания. Ты преувеличиваешь средства, которыми мы сумеем ее удержать. В частной психиатрической лечебнице очень легко удержать человека, гораздо легче, чем в тюрьме или в остроге. К сожалению, наше учреждение не так хорошо приспособлено. Не могу же я запереть ее в террариум вместе с лягушками или в клетку с обезьянами или морскими свинками, правда? - Конечно, дядюшка, - ответил племянник, - надо изобрести что-нибудь. Старик кивнул: "Я уже придумал, что сделать. Мы должны иметь что-нибудь, что бы ее там удерживало. Но доктор Петерсен не представляется мне подходящим человеком для того, чтобы приковать на продолжительное время ее интерес, по-моему, его будет мало и на одну ночь. Но это должен быть, конечно, мужчина; поэтому-то я и подумал о тебе..." Франк Браун сжал с такой силой спинку кресла, точно хотел сломать. Он тяжело дышал. "Обо мне...- повторил он. - Да, о тебе, - продолжал тайный советник, - по-видимому, это одна из немногих вещей, к которым ты способен. Ты сумеешь ее удержать. Будешь болтать ей всякий вздор-по крайней мере, твоя фантазия получит какую-то разумную цель. А за неимением князя она влюбится в тебя - ты сумеешь, значит, удовлетворить и ее чувственные потребности. Если же ей будет мало, у тебя найдется достаточно друзей и знакомых, которые с удовольствием воспользуются случаем провести несколько часов в обществе прелестного создания. Франк Браун задыхался, голос его звучал глухо и хрипло; "Дядюшка, ты знаешь, что ты от меня требуешь? Я должен быть любовником этой проститутки, в то время как она будет носить в себе ребенка убийцы?" -Да, да, - спокойно прервал его профессор. - Ты прав. Но это, по-видимому, единственное, на что ты пригоден еще, мой дорогой. Он ничего не ответил. Он испытывал жгучее оскорбление, чувствовал, как щеки покрываются багровым румянцем, как в висках стучит от волнения. Казалось, будто по всему лицу его горят длинные полосы, которые оставил хлыст профессора. Он понимал: да-да-старик наслаждается своею местью. Тайный советник заметил это, и довольная, злорадная улыбка легла на его отвислые губы. "Подумаем как следует, - произнес он размеренным тоном, - нам не в чем упрекать друг друга и нечего скрывать. Мы можем называть вещи своими именами: я намерен пригласить тебя в качестве сутенера этой проститутки". Франк Браун почувствовал: он низвергнут. Он беспомощен, безоружен. Он не может пошевельнуть даже пальцем. А безобразный старик топчет его своими грязными ногами и плюет в его раскрытые раны своею ядовитою слюною... Он ничего не ответил. Он шатался, ему было дурно. Не помнил он, как спустился, очутился на улице и увидел ясное утреннее солнце. Он почти не создавал, что идет. У него было чувство, будто он лежит, растянувшись на грязной мостовой, поверженный глухим страшным ударом в голову... Он шел долго. Прошел много улиц. Останавливался перед афишными столбами, читал большие плакаты. Но видел только слова - не понимая их. Потом попал на вокзал. Подошел к кассе и попросил билет. - Куда? - спросил кассир. Куда? Да - куда же? И он сам удивился, когда его голос ответил: "В Кобленц". Он стал шарить в карманах, отыскивая деньги. - Билет третьего класса, - крикнул он. На это денег еще хватало. Он поднялся по лестнице на перрон и только тут заметил, что он без шляпы. Сел на скамейку и стал ждать. Потом увидел, как пронесли носилки, позади них шел доктор Петерсен. Он не двинулся с места. У него было чувство, точно он тут совсем не при чем, он видел, как подъехал поезд, заметил, как врач вошел в купе первого класса и как носильщики осторожно внесли свою ношу. Он сел в последний вагон. По губам его пробежала странная улыбка. "Правильно, правильно...- подумал он.- В третьем классе - как раз для слуги, для - сутенера". Но тотчас же забыл обо всем, забился в угол и стал смотреть пристально в пол. Глухое чувство не оставляло его. Он слышал, как выкрикивают названия станций; временами казалось, будто они следуют непрерывно одна за другой, точно мчатся, как искры по проволоке. А потом снова вечность стала отделять один город от другого... В Кельне ему пришлось пересесть и ждать поезда, который шел вверх по Рейну. Но он не заметил никакой перемены, не почувствовал, сидит он на скамейке перрона или в вагоне. Потом он очутился вдруг в Кобленце, вышел из вагона и пошел снова по улице. Наступила ночь; он вдруг вспомнил, что ему ведь нужно в крепость. Он перешел через мост, взобрался в темноте на скалу по узкой тропинке. Неожиданно очутился он наверху - на казарменном дворе, в своей камере, на постели. Кто-то шел по коридору. Вошел к нему в камеру со свечой в руке. Это был морской врач, доктор Клаверьян. - Вот как! - послышалось на пороге. - Значит, фельдфебель был все-таки прав! Ты вернулся! Ну, так пойдем же скорее - ротмистр держит банк. Франк Браун не шевелился, он почти не слышал слов товарища. Тот взял его за плечо и встряхнул. - Ты уже спишь? Соня! Не глупи, пойдем! Франк Браун вскочил точно ужаленный. Схватил стул, поднял его, подошел ближе. - Убирайся вон, - прохрипел он, - вон, негодяй! Доктор Клаверьян застыл, как вкопанный, посмотрел на его бледные, искаженные черты лица с тупыми угрожающими глазами. В нем проснулось вдруг все, что оставалось еще от врача, и он моментально понял, в чем тут дело. - Вот как? - сказал он спокойно. - Тогда извини...- он вышел из камеры. Франк Браун постоял минуту со стулом в руках. Холодная улыбка играла на его губах. Но он не думал ни о чем, решительно ни о чем. Он услышал стук в дверь - точно откуда-то издали, поднял глаза - перед ним стоял маленький поручик. "Ты уже вернулся? - спросил он. - Что с тобой?" Он испугался, выбежал из камеры, когда тот ничего не ответил, и вернулся со стаканом и бутылкой Бордо: "Выпей, тебе станет лучше". Франк Браун выпил вина. Он чувствовал, как проникало оно в его кровь, чувствовал, как ноги дрожат, точно грозят подломиться. Он тяжело опустился на постель. Поручик помог ему лечь. "Пей, пей", - настаивал он. Но Франк Браун отстранил стакан. "Нет, нет,- прошептал он. - Я опьянен. - Он слабо улыбнулся. - Кажется, я еще сегодня не ел..." Откуда-то послышался шум, громкий смех и крики. - Что они там делают?- спросил он равнодушно. Поручик ответил: "Играют. Вчера приехало двое новых,- он опустил руку в карман.- Да, кстати, чтобы не забыть, я получил за тебя телеграфный перевод на сто марок, только что, вечером. Вот!" Франк Браун взял бланк, но должен был прочесть его дважды, прежде чем понял. Дядюшка посылал сто марок и телеграфировал: "Посылаю в виде аванса". Он вскочил. Туман разорвался, и красный кровавый дождь хлынул перед глазами... Аванс! Аванс? За то, что предложил ему старик?! Поручик протянул деньги. Он взял их, он чувствовал, как они жгут ему пальцы, и эта боль, которую он испытывал чисто физически, принесла какое-то странное облегчение. Он закрыл глаза и стал наслаждаться этой жгучей болью, та пронизывала все тело. Сжигала чувство последнего страшного оскорбления... - Давай сюда! - закричал он.- Давай вина! - Он пил, выпил много; ему казалось, вино заглушает это жгучее пламя. - Они играют? - спросил он и взял поручика за руку.- Пойдем-пойдем к ним! Они пошли в собрание. - Вот и я! - вскричал он. - Сто марок на восьмерку. - Он положил деньги на стол. Ротмистр вынул семерку. Глава 5 Повествующая о том, кого они выбрали отцом и как смерть бвла восприемницей Альрауне. Доктор Карл Петерсен подал тайному советнику большую красиво переплетенную книгу, которую заказал по специальному его распоряжению: на красной коже в верхнем левом углу красовался старинный герб тен-Бринкенов, а в середине сияли большие золотые инициалы: А.т.-Б. Первые страницы были пусты: профессор оставил их для того, чтобы записать всю предварительную историю. Рукопись начиналась рукою доктора Петерсена и содержала краткое и простое жизнеописание матери того существа, которому посвящена была книга. Ассистент заставил девушку рассказать еще раз свою жизнь и тотчас же записал в эту книгу. Здесь были перечислены даже те наказания, которым она подвергалась: дважды осуждена за бродяжничество, пять или шесть раз за нарушение полицейских правил, касающихся ее профессии, и один раз даже за воровство,- но она утверждала, что в этом совершенно неповинна: ей просто подарили бриллиантовую булавку. Далее шло - опять рукою доктора Петерсена - жизнеописание отца, безработного горняка Петера Вейнанда Нерриссена, осужденного на смертную казнь по приговору суда присяжных. Прокуратура любезно предоставила в распоряжение доктора все документы, и с помощью их он и составил биографию. Судя по ней, Нерриссен еще с детства был предназначен самою судьбою к тому, что его теперь ожидало. Мать - закоренелая алкоголичка, отец - поденщик, судился несколько раз за жестокое обращение. Один из братьев сидел уже десять лет в тюрьме. Сам Петер Вейнанд Нерриссен после окончания школы поступил в учение к кузнецу, который засвидетельствовал затем на суде его искусную работу, а также невероятную силу. Тем не менее кузнец его скоро прогнал, потому что тот не позволял говорить себе ни единого слова, да и кроме того на него жаловались все женщины. После этого он служил на многих фабриках и поступил наконец на завод "Феникс" в Руре. От военной службы его освободили по физическим недостаткам: на левой руке не хватало двух пальцев. В профессиональных союзах он никогда не участвовал: ни в старых социалистических, ни в христианских, ни даже в гирш-дункеровских, - это обстоятельство старался использовать в его защиту адвокат на суде. С завода его прогнали, когда он в драке тяжело ранил ножом обер-штейгера. Его судили и приговорили к году тюрьмы. С момента выхода из тюрьмы точных сведений о нем не имеется: тут приходится полагаться всецело на его собственные показания. Судя по ним, он начал бродяжничать, дошел до Амстердама. По временам работал и несколько раз сидел за бродяжничество и мелкие кражи. Но, по-видимому, - так утверждал, по крайней мере, прокурор - он и за те семь-восемь лет совершил несколько более тяжелых преступлений. Преступление, за которое его осудили теперь, было не совсем ясно, - остался нерешенным вопрос, было ли то убийство с целью грабежа или на половой почве. Защита старалась изобразить его в следующем виде: обвиняемый однажды вечером встретил в поле девятнадцатилетнюю, хорошо одетую помещичью дочь Анну Сивиллу Траутвейн и сделал попытку ее изнасиловать. Но встретил сопротивление и, главным образом затем, чтобы заглушить ее дикие крики, выхватил нож и убил ее. Вполне естественно, что желая скрыться, он украл затем бывшие при ней деньги и снял некоторые драгоценные вещи. Объяснение противоречило, однако, данным вскрытия трупа, которое установило страшное надругательство над жертвой: преступник изрезал ее ножом, причем удары были нанесены с изумительной правильностью. Документ заканчивался так, что пересмотр дела был отклонен, что корона не воспользовалась последним своим правом помилования и что казнь назначена была на следующий день в шесть часов утра. В заключение еще значилось, что преступник согласился на предложение доктора Петерсена, потребовав за это две бутылки водки, которые он получил сегодня в восемь часов вечера. Тайный советник прочел описание и возвратил доктору книгу" - Отец дешевле матери! - рассмеялся он. Потом обратился к ассистенту: - Так, значит, вы будете присутствовать на казни. Не забудьте взять с собою физиологический раствор соли и торопитесь по возможности - дорога каждая минута. Особых распоряжений на этот счет я вам не даю. Сиделки приглашать не нужно; нам поможет княгиня. - Княгиня Волконская, вероятно? - спросил доктор Петерсен. - Да, да, - кивнул профессор,- у меня есть основание привлечь ее к операции - да и она сама очень интересуется. Да, кстати, как сегодня наша пациентка? Ассистент ответил: "Ах, ваше превосходительство, старая песня, одна и та же все три недели, что она здесь. Плачет, кричит и буянит, - требует, чтобы ее выпустили. Сегодня опять она разбила два таза. - Пробовали вы ее уговаривать?- спросил профессор. - Конечно, пробовал, но она не дает говорить, - ответил доктор Петерсен. - Поистине счастье, что завтра все будет кончено. Но как сумеем мы удержать ее до рождения ребенка, для меня загадка. - Вам не придется ее разрешать, Петерсен.- Тайный советник снисходительно потрепал его по плечу. - Мы уже найдем средство, делайте только свое дело. Ассистент почтительно ответил: "Можете во всем на меня положиться, ваше превосходительство". Раннее утреннее солнце поцеловало густую листву чистенького садика, в котором была расположена женская клиника тайного советника. Оно скользнуло лучами по пестрым, еще влажным от росы клумбам георгинов и приласкало высокий, вьющийся, кудрявый хмель на стене. Пестрые чижики и большие дрозды прыгали по гладким дорожкам, по скошенной траве. Проворно взлетели они в воздух, когда восемь железных копыт загремели по каменной мостовой улицы. Княгиня вышла из экипажа и быстрыми шагами прошла через сад. Щеки ее горели, высокая грудь подымалась, когда она взошла по лестнице в дом. Навстречу ей вышел тайный советник и сам отворил дверь: "Да, ваше сиятельство, вот это я называю пунктуальностью! Войдите, пожалуйста. Я приготовил для вас чаю". Она сказала - голос едва повиновался ей, она задыхалась от волнения: "Я - прямо - оттуда. Я видела все. Это - это - меня так - взволновало!" Он провел ее в комнату: - Откуда, ваше сиятельство? С-казни? - Да,- ответила она.- Доктор Петерсен тоже сейчас будет здесь. Получила билет - еще вчера вечером... Это было - так - страшно - так... Тайный советник подал ей стул: "Может, налить вам чаю?" Она кивнула: "Пожалуйста, ваше превосходительство, будьте добры! Как жаль, что вас не было там! Какой он красивый - здоровый - сильный - высокий..." - Кто?- спросил профессор.- Преступник? Она начала пить чай: "Ну да, убийца! Сильный, стройный - могучая грудь - как у атлета. Огромные мускулы - будто у быка..." - Вы, ваше сиятельство, видели всю процедуру? - спросил тайный советник. - Превосходно видела! Я стояла у окна, как раз передо мной был эшафот. Когда его выводили, он немного шатался - его должны были поддерживать. Будьте добры еще кусок сахару. Тайный советник подал сахар: "Он что-нибудь говорил?" - Да,- ответила княгиня.- Даже дважды. Но всякий раз по одному слову. Первое, когда прокурор прочел приговор. Он закричал вполголоса - но, право, я не могу повторить этого слова... - Но - ваше сиятельство!- тайный советник ухмыльнулся и слегка погладил ее по руке.- Передо мною вам, во всяком случае, стесняться нечего. Она рассмеялась: "Конечно, конечно, нет. Ну, так вот - дайте мне, пожалуйста, кусочек лимона, мерси, положите прямо в чашку - ну, так вот, он сказал - нет, я не могу повторить..." - Ваше сиятельство! - тоном легкого упрека заметил профессор. - Тогда закройте глаза. Тайный советник подумал: "Старая обезьяна!" Но все же закрыл глаза. "Ну?" - спросил он. Она все еще жеманилась: "Я - я скажу по-французски". - Ну - хоть по-французски! - воскликнул он с нетерпением. Она сложила губы, нагнулась к нему и шепнула что-то на ухо. Профессор откинулся немного назад, крепкие духи княгини были ему неприятны: "Так вот, значит, что он сказал!" - Да, - и произнес это так, точно хотел сказать, что ему все безразлично. Мне в нем это понравилось. - Еще бы, - согласился тайный советник. - Жаль только, что он не сказал этого - по-французски. Ну, а другое слово? - Ах, оно было уж неинтересно. - Княгиня пила чай и ела кекс. - Второе слово испортило хорошее впечатление, которое он на меня произвел. Подумайте только, ваше превосходительство: когда палач взял его, он начал вдруг кричать, плакать, как ребенок. - Ах, - воскликнул профессор.- Еще чашечку чаю, ваше сиятельство? Что же он закричал? - Сначала он сопротивлялся молча, но изо всех сил, хотя руки были у него связаны за спиною. Помощники палача кинулись на него, а сам палач во фраке и белых перчатках стоял спокойно и только смотрел. Мне понравилось, как преступник стряхнул с себя троих молодцов,- они опять бросились на него, но он не давался. О, как это взволновало меня, ваше превосходительство! - Могу себе представить, ваше сиятельство,- заметил он. - А потом один из помощников палача подставил ему ногу и быстро поднял сзади за связанные руки. Он упал. И, наверное, понял, что сопротивление не приведет ни к чему, что его песенка спета. Быть может - он был пьян - а потом вдруг протрезвился. Да - и вдруг закричал... Тайный советник улыбнулся: "Что же он закричал? Не закрыть ли мне снова глаза?" - Нет, вы можете спокойно открыть их. Он стал сразу каким-то робким, жалким, беспомощным и закричал: "Мама - мама - мама". Много раз. Наконец они поставили его на колени и впихнули голову в круглое отверстие доски. - Так, значит, до последней минуты он звал свою мать? - переспросил тайный советник. - Нет, - ответила она,- не до последней. Когда доска обхватила шею и голова показалась с другой стороны, он сразу вдруг замолчал, в нем что-то, наверное, произошло. Профессор стал слушать со вниманием: "Вы хорошо видели его лицо, ваше сиятельство?" Княгиня ответила: "Видела я превосходно, но что было с ним - я не знаю. Да ведь это продолжалось всего одно мгновение: палач посмотрел вокруг, все ли в порядке, а рука уже искала кнопку, чтобы опустить нож. Я увидела глаза убийцы, они были широко раскрыты в какой-то безумной страсти, увидела широко раскрытый рот и жадные, искаженные черты лица..." Она замолчала. "Это все?" - спросил профессор. - Да, потом нож упал, и голова скатилась в мешок, который держал тут же помощник. Дайте мне еще мармеладу. Раздался стук в дверь; вошел доктор Петерсен. В руках у него была длинная пробирка, тщательно закрытая и закутанная ватой. - С добрым утром, ваше превосходительство!- сказал он.- С добрым утром, ваше сиятельство, вот-здесь все. Княгиня вскочила с места: "Дайте мне посмотреть..." Но тайный советник удержал ее: "Подождите, ваше сиятельство, вы еще успеете увидеть. Если ничего не имеете против, то мы немедленно приступим к работе. - Он обратился к ассистенту: - Я не знаю, нужно ли это, но на всякий случай позаботьтесь..." Его голос понизился, и он шепнул что-то на ухо доктору. Тот кивнул: "Хорошо, ваше превосходительство, я сейчас же распоряжусь". Они прошли по коридору и остановились в конце его перед No17. - Она здесь,- сказал тайный советник и осторожно открыл дверь. Комната была вся белая и сияла от яркого солнца. Девушка крепко спала на постели. Светлый луч сквозь решетку окна дрожал на полу, вползал по золотой лестнице, крался по белью, ласкал нежно ее щеки и зажигал ярким пламенем красные волосы. Губы были полураскрыты и шевелились - казалось, будто она тихо шепчет слова любви. "Ей что-то снится, - заметил тайный советник,- наверное, князь!" Он положил свою большую холодную руку ей на плечо и встряхнул: "Проснитесь, Альма!" Она испуганно задрожала, приподнялась немного. - Что? В чем дело?- пробормотала она в полусне. Потом узнала профессора и откинулась на подушку.- Оставьте меня! - Бросьте, Альма, не делайте глупостей,- сказал тайный советник.- Все готово. Будьте же благоразумны и не мешайте нам. Быстрым движением он сорвал с нее одеяло и бросил на пол. Глаза княгини широко раскрылись. "Очень хороша! - сказала она.- Девушка прекрасно сложена". Но Альма спустила сорочку и закрылась, насколько могла, подушкой. "Прочь! прочь!- закричала она.- Не хочу". Тайный советник кивнул ассистенту: "Давайте! Поторопитесь, нам нельзя терять времени". Доктор Петерсен быстро вышел из комнаты. Княгиня села на постель и начала уговаривать девушку: "Малютка моя, не глупите, ведь вам совсем не будет больно". Она начала ласкать ее и своими толстыми пальцами, унизанными кольцами, стала гладить. Альма оттолкнула ее: "Что вам нужно? Уйдите, уйдите, я не хочу". Но княгиня не отводила: "Я желаю тебе только добра, я подарю тебе кольцо и новое платье..." - Не хочу я кольца,- закричала Альма,- не нужно мне платья. Пустите меня, оставьте меня в покое! Тайный советник спокойно, с улыбкой открыл пробирку; "Вас скоро оставят в покое и скоро отпустят. Пока вы должны исполнить взятое на себя обязательство. Вот и доктор.- Он обернулся к ассистенту, который вошел с хлороформом:- Давайте скорее!" Проститутка посмотрела на него широко раскрытыми испуганными глазами. "Нет!- закричала она,- нет, нет". Она сделала движение, чтобы выскочить из постели и толкнула ассистента, который попытался ее удержать, толкнула обеими руками в грудь так, что он зашатался и едва не упал. Но княгиня бросилась на девушку и повалила ее огромным весом своего тела на постель. Обвила ее руками, впилась пальцами в тело и схватила зубами длинные красные волосы. Альма продолжала кричать, била ногами, но не могла подняться под этой невероятной тяжестью. Она почувствовала, как врач опустил ей на лицо маску и услышала, как он тихо считает: "Раз - два - три..." Она неистово закричала: "Нет, нет, не хочу! Не хочу! Ах - ах - я задыхаюсь..." Крик ее замер и сменился жалким, еле слышным рыданием. "Мама - мама - мама..." Две недели спустя проститутка Альма Рауне была арестована и посажена в тюрьму. Арест последовал на основании донесения его превосходительства действительного тайного советника тен-Бринкена, по подозрению в краже со взломом. В первые дни профессор несколько раз осведомлялся у своего ассистента о той или другой вещи, которые у него пропадали. Пропало старинное кольцо с печатью - он снял его, когда мыл руки, и оставил на умывальнике; пропал и маленький кошелек, который, как он перкрасно помнит, оставался у него в палате. Он попросил доктора Петерсена последить за прислугой. В один прекрасный день из запертого ящика письменного стола ассистента исчезли золотые часы. Ящик был взломан. Но тщательный обыск клиники, произведенный тотчас же по просьбе самих же служащих, дал отрицательный результат. - Это, наверное, кто-нибудь из пациенток,- заметил тайный советник и распорядился произвести обыск в палатах. Но и тот не дал никаких результатов. - Вы обыскали все палаты? - спросил Петерсена патрон. - Все, ваше превосходительство!- ответил ассистент.- Кроме комнаты Альмы. - Почему же вы там не посмотрели? - спросил опять профессор. - Но, ваше превосходительство! - возразил доктор Петерсен.- Этого совершенно не может быть. Ее охраняют день и ночь. Она ни разу не выходила из палаты, и, кроме того, с тех пор как она знает, что наш опыт удался, она совершенно обезумела. Она кричит и вопит целыми днями, сводит нас всех с ума, - она думает только о том, как бы ей выйти отсюда и как бы устроить, чтобы разрушить наш план; кстати сказать, ваше превосходительство, я считаю абсолютно невозможным удержать ее здесь все время. - Вот как?- Тайный советник рассмеялся:- Ну, Петерсен, прежде всего поищите-ка в No 17. Я вовсе не считаю этого совсем невозможным. Через несколько минут ассистент вернулся, неся что-то в носовом платке. - Вещи, - сказал он. - Я нашел их спрятанными у нее в мешке с бельем. - Вот видите! - обрадовался тайный советник. - Протелефонируйте же скорее в полицию. Ассистент медлил: "Простите, ваше превосходительство, позволю себе возразить. Девушка, безусловно, невиновна, хотя, конечно, улики и против нее. Нужно было посмотреть на нее, когда я со старой сиделкой обыскивал комнату и нашел эти вещи. Она была совершенно апатична, все это ее нисколько не трогало. Она, безусловно, невиновна в краже. Кто-нибудь из персонала украл вещи и, боясь, что его накроют, спрятал у нее в комнате". Профессор улыбнулся: "Вы большой рыцарь, Петерсен, но - безразлично!" - Ваше превосходительство, - не унимался ассистент.- Может быть, еще немного подождем? Не лучше ли сперва подвергнуть допросу персонал... - Послушайте, Петерсен, - сказал тайный советник. - Вы должны немного больше думать. Украла она вещи или нет, нам, в сущности, безразлично. Главное то, что мы избавимся от нее и в то же время поместим в надежное место. В тюрьме она будет в сохранности. Гораздо больше, чем здесь. Вы знаете, как хорошо я ей плачу, - я даже согласен прибавить немного за причиненные неприятности - конечно, если все пройдет благополучно. В тюрьме ей не будет хуже, чем у нас: комната, правда, поменьше, постель потверже и еда не такая хорошая, но зато ведь у нее появится общество - а это кое-что значит. Доктор Петерсен посмотрел на него, все еще немного колеблясь: "Вы совершенно правы, ваше превосходительство, но - не станет ли она там болтать? Ведь будет очень неприятно, если..." Тайный советник улыбнулся: "Почему? Пускай болтает сколько заблагорассудится. Histeria mendax - вы же знаете, она истеричка, а истерички имеют полное право лгать! Никто ей не поверит. Просто-напросто истерическая беременная женщина. А что может она там рассказать? Историю с князем, которую наврал мой милый племянничек? Неужели вы думаете, что судья, прокурор, смотритель тюрьмы, пастор или вообще какой-нибудь разумный человек обратит внимание на то, что эта проститутка будет болтать? Кроме того, я сам поговорю с тюремным врачом - кто там сейчас?" - Мой коллега, доктор Першейт, - ответил ассистент. - Ах, ваш приятель, маленький Першейт, - продолжал профессор. - Я тоже знаю его. Я его попрошу особенно следить за нашей пациенткой. Скажу, что она прислана в клинику моим знакомым, имевшим с нею связь; скажу, что этот господин готов позаботиться об ожидаемом ребенке. Обращу внимание на болезненную склонность ее ко лжи и даже передам то, о чем она, по всей вероятности, будет говорить. Кроме того, мы за наш счет поручим ее защиту советнику юстиции Гонтраму и тоже расскажем ему все так, чтобы он ни на секунду не поверил словам проститутки. Ну, у вас есть еще какие-нибудь опасения? Ассистент с восхищением взглянул на патрона. "Нет, ваше превосходительство! - сказал он. - Вы подумали решительно обо всем. Я сделаю то, что в моих силах, чтобы помочь вам в этом деле". Тайный советник громко вздохнул и протянул руку: "Благодарю вас, дорогой Петерсен. Вы не поверите, как тяжела мне эта маленькая ложь. Но что же делать? Наука требует таких жертв. Наши мужественные предшественники, врачи средневековья, были вынуждены красть трупы с кладбищ, когда хотели изучать анатомию,- им приходилось считаться с опасностью строгого преследования за осквернение трупов и тому подобной чепухой. Не надо, однако, роптать. Нужно заранее примириться со всеми неприятностями - в интересах нашей святой науки. А теперь, Петерсен, идите и телефонируйте!" Ассистент вышел, испытывая в душе безмерное почтение к своему патрону. Альма Рауне была осуждена за кражу со взломом. На обвинительный приговор подействовало ее упорное запирательство, а также и тот факт, что она уже раз судилась за кражу. Но, тем не менее, ей оказали снисхождение, - вероятно потому, что она была очень красива, и еще потому, что ее защищал советник юстиции Гонтрам. Ей дали полтора года тюрьмы и зачли даже предварительное заключение. Но профессор тен-Бринкен добился того, что ей простили значительную часть наказания, хотя ее поведение в тюрьме было отнюдь не образцовым. Во внимание приняли, однако, что это дурное поведение объясняется ее истерически-болезненным состоянием, на которое указывал тайный советник в своем прошении. Кроме того, принято было в соображение и то, что она должна скоро стать матерью. Ее выпустили, как только появились первые признаки родов, и перевезли в клинику тен-Бринкена. Там ее положили в прежнюю белую комнату No 17 в конце коридора. Уже по дороге начались схватки, - но доктор Петерсен уверял ее, что роды будут легкие. Однако он ошибся. Схватки продолжались весь день, ночь и следующий день. По временам они ослабевали, но потом возобновлялись с удвоенной силой. Альма кричала, стонала и извивалась от страшной боли. Об этих трудных родах говорит третья глава в кожаной книге А. т.-Б., также написанная рукою ассистента. Вместе с тюремным врачом он присутствовал при родах, которые наступили лишь на третий день и завершились смертью матери. Сам тайный советник на них не присутствовал. В своем описании доктор Петерсен указывает на чрезвычайно крепкий организм и превосходное телосложение матери, что служило, по-видимому, гарантией легких и быстрых родов. Только чрезвычайно редкое, ненормальное положение ребенка вызвало осложнения, которые в конце концов сделали невозможным спасение обеих - и матери, и ребенка. Он упоминает далее, что девочка, находясь почти еще в материнской утробе, подняла невероятный крик, такой пронзительный и резкий, какого ни оба врача, ни акушерка никогда еще не слыхали у новорожденных. В этом крике звучала чуть ли не сознательность, точно ребенок при насильственном отделении от матери испытывал невероятную боль. Крик был настолько пронзителен и страшен, что они не могли удержаться от какого-то страха, - его коллега, доктор Першейт, должен был даже сесть: у него на лбу выступили крупные капли пота. Но зато потом ребенок успокоился и больше не плакал. Акушерка тут же при обмывании заметила у в общем очень нежной и хрупкой девочки наличность atresia vaganalis - настолько, что даже кожа ног до самых колен срослась. Это странное явление после тщательного осмотра оказалось лишь поверхностным сращением эпидермы и легко могло быть устранено оперативным путем. Что касается матери, то ей пришлось испытывать страшные боли и муки. От хлороформирования или лумбальной анестезии, а также и от вспрыскивания скопаломин-морфия пришлось отказаться, так как безостановочное кровотечение вызвало сильное ослабление сердечной деятельности. Она все время невероятно кричала и плакала, но в момент родов пронзительный крик ребенка заглушил ее стоны. Они стали вдруг тише, слабее, и через два с половиной часа она, не приходя в сознание, скончалась. Непосредственной причиной смерти следует считать разрыв матки и обильную потерю крови. Тело проститутки Альмы Рауне было передано в анатомический музей, так как извещенные о ее смерти родственники в Гальберштадте не захотели приехать и заявили, что не согласны даже нести расходы по устройству похорон. Тело послужило для научных целей профессору Гольдсбергеру и, несомненно, способствовало более успешному прохождению науки со стороны его слушателей. За исключением, впрочем, головы, которую препарировал кандидат медицинских наук Фасман. Но он во время каникул совершенно забыл про нее, а потом, вернувшись, решил сделать из черепа красивый стакан для игры в кости: все равно хорошего препарата из него бы не вышло. У него уже было пять костей из скелета казненного убийцы Нерриссена и недоставало как раз стакана. Кандидат медицинских наук Фасман не был суеверен, но утверждал, что стакан из черепа приносит ему в игре невероятное счастье. Он так много говорил о нем, что стакан этот и кости мало-помалу приобрели широкую известность. Сперва в доме самого Фасмана, потом в корпорации, к которой он принадлежал, и, наконец, во всем студенчестве. Фасман полюбил этот стакан и счел своего рода вымогательством, когда - на экзамене профессора тен-Бринкена - тайный советник попросил подарить ему и стакан, и кости. Он бы, наверное, отказал, если бы не чувствовал себя очень слабым в гинекологии и если бы как раз этот профессор не считался таким строгим и страшным экзаменатором. Факт тот, что кандидат все же успешно сдал экзамен: таким образом, стакан все-таки приносил счастье, пока он им обладал. Даже то, что еще оставалось от обоих людей, которые, никогда не видев друг друга, стали отцом и матерью Альрауне тен-Бринкен, пришло после смерти в некоторое соприкосновение: служитель анатомического театра Кноблаух бросил кости и остатки трупов, как всегда, в яму в саду, возле театра, позади стены, где так грустно росли белые, дикие розы... INTERMEZZO Горячий южный ветер, дорогая подруга моя, принес из пустыни все грехи мира! Там, где солнце уже тысячелетия горит и сверкает, там над спящими песками вздымается прозрачный, беловатый туман. И туман этот сгущается в белые облака, а вихрь сгоняет их в тучи, превращает в такие круглые странные яйца: и они вмещают в себя горящий зной солнца. А в бледные ночи крадется вокруг василиск, которого произвел когда-то на свет диск луны. Лунный диск, неплодородный, - его отец, а мать - песок, такой же неплодородный: такова тайна пустыни. Многие говорят, что он зверь, но это неправда. Он - мысль, которая выросла там, где нет почвы, нет семени, которая родилась из вечного плодородного и приняла лишь странные формы, незнакомые жизни. Поэтому-то никто и не может описать это существо: его нельзя описать, как нельзя описать пустое ничто. Но правда то, что оно ядовито. Оно пожирает раскаленные яйца солнца, которые сгоняет вихрь пустыни. Поэтому-то и глаза его дышат пурпурным пламенем, а дыхание полно горячих серных испарений. Но не только эти раскаленные яйца пожирает василиск, дитя лунного диска. Когда он насытился, наполнил чрево свое раскаленным ядом, он извергает свою зеленую слюну на всех, которые лежат в песке, - острыми когтями срывает мягкую кожу, чтобы проникала туда страшная слизь. А когда утром подымается ветер, он видит странное движение и волнение под тонкими оболочками, словно окутанными лиловыми и влажно-зелеными покрывалами. А когда вокруг в полуденной стране лопаются яйца, высиженные раскаленным солнцем, -яйца крокодилов, кротов и змей, яйца уродливых пресмыкающихся и насекомых,- тогда с легким треском лопаются и ядовитые яйца пустыни. Но в них нет жизни, в них нет ни змей, ни крокодилов, только какие-то странные бесформенные существа. Пестрые, переливающиеся, как покрывало танцовщиц в огненной пляске, дышащие всеми ароматами мира, словно бледные цветы санги, звучащие всеми звуками, точно бьющееся сердце ангела Израфила, содержащие все яды, как отвратительное тело василиска. Но в полдень проносится южный ветер. Он выползает из трясины раскаленной лесной страны и пляшет по бездонным пескам пустыни... Он подымает скалы, покрывала яиц и уносит их далеко к лазурному морю. Уносит с собою, будто легкие облака, будто свободные одежды ночных жриц. И к светлому северу несется ядовитая чума всех страстей и пороков... Холодны, сестра моя, как весь твой север,- наши тихие дни. Твои глаза лазурны и добры, они не знают ничего о раскаленных страстях, словно тяжелые плоды синих глицин - часы твоих дней, они падают один за другим на мягкий ковер: и вот по сверкающим солнцем аллеям скользят мои легкие шаги. Когда же падают тени, белокурая сестренка моя, тогда твое юное тело загорается и дышит жарким зноем. С юга несутся клубы тумана, и твоя жадная душа впитывает их, твои губы дрожат от кровавых, ядовитых поцелуев пустыни... Но не тогда, белокурая сестренка моя, спящее дитя моих мечтательных дней! Когда мистраль слабо колеблет лазурные волны, когда в высоких верхушках деревьев слышатся птичьи голоса, тогда я перелистываю тяжелую кожаную книгу Якоба тен-Бринкена. Медленно, точно море, катится кровь по моим жилам, и я читаю твоими тихими глазами с бесконечным спокойствием историю Альрауне. И излагаю ее просто, понятно совсем как человек, свободный от страсти... Но я пью и кровь, которая струится из твоих ран, - и смешиваю ее со своей красной кровью, отравленной греховным ядом горячей пустыни. И когда мозг мой лихорадочно содрогается от твоих поцелуев и от страсти твоей, тогда я вырываюсь из твоих объятий... Пусть сижу я, погруженный в мечты, у окна, перед морем, в которое сирокко бросает свои раскаленные волны, пусть я снова берусь за кожаную книгу тайного советника и читаю историю Альрауне, читаю твоими ядовито-раскаленными глазами. Море бьется о неподвижные скалы - так и кровь моя бьется о стенки сосудов. Иначе, совершенно иначе представляется мне теперь то, что читаю, и излагаю историю эту бурно и пылко, как человек, полный могучею дикой страстью. Глава 6 Которая повествует о том, как вырос ребенок Альрауне О приобретении стакана из черепа проститутки упоминает в своей кожаной книге и тайный советник. С того дня она ведется не четким почерком доктора Петерсена, а его собственным, мелким и неразборчивым. Но еще перед этим небольшим эпизодом в книге имеется несколько кратких заметок, из них некоторые интересны для нашей истории. Первая касается операции asteria vaginalis у ребенка, которую произвел тот же доктор Петерсен и которая, по-видимому, была причиной преждевременной кончины доктора. Тайный советник упоминает, что ввиду экономии, доставленной смертью матери, а кроме того, ввиду ценных услуг ассистента, он дал ему трехмесячный отпуск с сохранением жалования и обещал сверх того выдать особое вознаграждение в размере тысячи марок. Доктор Петерсен чрезвычайно обрадовался отпуску и решил предпринять путешествие, первое более или менее продолжительное за всю свою жизнь. Но он настаивал на том, чтобы предварительно произвести эту довольно легкую операцию, хотя, в сущности, ее с успехом можно было бы отложить и на осень. Он произвел операцию за два дня до предполагаемого отъезда: для ребенка она прошла очень успешно. К сожалению, однако сам он получил при этом тяжелое заражение крови,- что тем более удивительно, ибо доктор Петерсен всегда отличался почти преувеличенной акуратностью. Через двое суток в страшных мучениях он умер. Прямой причины заражения крови установить невозможно. На левой руке у него оказалась, правда, ранка, еле заметная невооруженным глазом: вероятно, его слегка оцарапала маленькая пациентка. Профессор упоминает еще о том, что он вторично сэкономил довольно крупную сумму. Никаких комментариев по этому поводу он, однако, не делает. Далее в книге рассказывается, что ребенок, остававшийся часто в клинике под присмотром сиделок, оказался чрезвычайно тихим и спокойным. Только один раз девочка кричала: когда ее крестили. Она кричала так страшно, что присутствующие - нянька, возившая ее в церковь, княгиня Волконская и советник юстиции Гонтрам, бывшие восприемниками, священник, кюстер и даже сам профессор - не знали, что с нею поделать. Она начала кричать с той самой минуты, когда ее вынесли из церкви. В церкви крик был настолько невыносим, что священник постарался ускорить церемонию, чтобы избавить себя и других от этого невыносимого крика. Все облегченно вздохнули, когда церемония окончилась, и нянька с девочкой сели в экипаж. В первые годы жизни девочки, которой профессор дал имя Альрауне, не произошло, по-видимому, ничего особенного,- по крайней мере, в кожаной книге не имеется никаких достойных упоминания данных. Там сообщается только, что профессор ''осуществил давно задуманное намерение усыновить девочку и в составленном им завещании назначил ее единственной наследницей, категорически лишив наследства всех своих родственников. Сообщается также, что княгиня подарила ребенку очень дорогое, но крайне безвкусное колье, состоящее из четырех золотых цепочек, усыпанных бриллиантами, и двух ниток крупного жемчуга. В середине же, в медальоне, тоже усыпанном жемчугом находилась прядь огненно-красных волос, которую княгиня отрезала у матери во время мучительной операции. В клинике девочка оставалась до четырех лет, до того времени, когда тайный советник продал это учреждение и другие, смежные. Вместе с девочкой он поселился в своей усадьбе в Ленденихе. Там у девочки нашелся товарищ, правда, четырьмя годами старше ее: это был Вельфхен Гонтрам, младший сын советника юстиции. Тайный советник тен-Бринкен рассказывает в самых общих чертах о крушении дома Гонтрамов; он коротко упоминает о том, что в конце концов смерти надоела эта бесконечная игра в белом доме на Рейне и она в один год похитила мать и троих сыновей. Четвертого мальчика, Иосифа, предназначенного по желанию матери к служению церкви, взял к себе пастор Шредер, а Фрида вместе со своей подругой Ольгой Волконской, вышедшей замуж за одного довольно сомнительного испанского графа, уехала в Рим и живет там в ее доме. В то же время произошло и финансовое крушение советника юстиции, которое не удалось предотвратить, несмотря на блестящий гонорар, выплаченный княгиней за удачное окончание ее бракоразводного процесса. Тайный советник упоминает о том, что он взял к себе младшего ребенка, совершив тем самым акт высокой гуманности, но забывает добавить, что Вельфхен получил в наследство от тетки со стороны матери несколько виноградников и небольшой участок земли и будущее его было почти обеспечено. Тен-Бринкен упоминает только, что он принял на себя управление его имуществом, и объясняет его своей деликатностью: чтобы у мальчика потом не было чувства, будто его воспитали в чужом доме из милости. Воспитание должно оплачиваться процентами с капитала. Надо думать, тайному советнику не приходилось добавлять из своих средств. Кроме того, из всех заметок, которые заносил в этот год тен-Бринкен в кожаную книгу, можно вывести заключение: Вельфхен Гонтрам сам зарабатывал себе хлеб, который ел в Ленденихе. Он был хорошим товарищем для Альрауне, и даже больше - он был ее единственной игрушкой и в то же время нянькой. Привыкнув буянить со своими братьями, он переносил любовь на маленькое нежное существо, которое бегало одно по этому огромному саду, по конюшням, оранжереям и другим постройкам. Четыре смерти в родительском доме и внезапное крушение всего, что было его миром, произвело на него сильное впечатление, несмотря на равнодушие характера Гонтрамов. Маленький, хорошенький мальчик, унаследовавший от матери большие, черные мечтательные глаза, стал тихим, молчаливым и замкнутым. Неожиданно подавленный интерес к чисто мальчишеским забавам обвился, словно ползучее растение, вокруг маленького существа Альрауне и укрепился там твердо своими тонкими бесчисленными корнями. Все, что было в его юной груди, отдавал он новой сестренке, отдавал с той огромной безграничной добротой, которая перешла по наследству от родителей. Когда он днем возвращался из гимназии, где сидел всегда на последних скамьях, он пробегал мимо кухни, как ни бывал голоден. Бежал прямо в сад и отыскивал Альрауне. Прислуге приходилось приводить его силою, чтобы накормить. Никто не заботился о детях, но в то время как все питали к маленькой девочке какое-то странное недружелюбное чувство, - Вельфхена все очень любили. На него перешла несколько неуклюжая любовь черни, долгие года направленная на хозяйского племянника Франка Брауна, когда он ребенком проводил здесь каникулы. Фройтсгем, старый кучер, пускал Вельфхена к лошадям, сажал на седло, и он ездил по двору и саду. Садовник отдавал ему лучшие плоды, а служанки подогревали кушание и следили за тем, чтобы он всегда был сыт. Мальчик умел относиться к ним как к себе равным, между тем в девочке, сколь она еще ни была мала, - развилась какая-то странная привычка проводить резкую границу между собой и всеми ними. Она никогда с ними не разговаривала, а если открывала рот, то только для того, чтобы высказать желание, звучавшее всегда повелительно: между тем люди эти на Рейне не переносят никаких приказаний. Не переносят даже от своего господина, - а не только от чужой девочки... Они не били ее - тайный советник это строго запретил,- но постоянно давали чувствовать ребенку, что нисколько о нем не заботятся, и держали себя так, будто его вовсе и не было. Девочка бегала повсюду - пусть бегает, сколько угодно. Они, правда, заботились о ее пище, постельке, о белье и одежде, - но так же, как о старой дворняжке, которой приносили еду, выметали конуру и на ночь спускали с цепи. Тайный советник нисколько не заботился о детях и предоставлял им полную свободу, С тех пор как после продажи клиники он бросил и профессуру, он занимался, помимо своих земельных и закладных операций, только археологией. Занимался, как всем, за что ни брался, - как умный купец: ему удавалось продавать во все музеи земного шара по очень высоким ценам свои умело составленные коллекции. Земля вокруг усадьбы Бринкенов с одной стороны вплоть до Рейна и до города, а с другой до самых предгорий Эйфеля кишмя кишела всякими вещами, относившимися к римскому периоду. Бринкены давно уже собирали эти древности, и когда окрестные крестьяне плугами своими натыкались в земле на что-нибудь твердое, они тотчас же тщательно выкапывали клады и несли их в Лендених в старый дом, посвященный Иоганну Непомуку. Профессор брал все - большие горшки с монетами, заржавленное оружие и пожелтевшие кости, урны, запястия и слезники. Он платил гроши, но крестьяне знали наперед, что им поднесут в кухне стаканчик и дадут даже денег, - правда, за очень высокие проценты, но зато без поручительства, которое требуется в банке. Профессор устанавливает в своей кожаной книге тот факт, что земля никогда не давала ему столько сокровищ, сколько в те годы, когда в доме была Альрауне. Он смеялся: она приносит богатство. Он знал превосходно, что это происходит самым естественным путем, что только большая интенсивность в занятиях служила причиной. Но он умышленно связывал этот факт с присутствием маленького существа: он играл этою мыслью. Он пускался в очень рискованные спекуляции, приобретал большие участки вокруг усадьбы, раскапывал землю, заставлял обшаривать каждый вершок. Он не останавливался перед величайшим риском и учредил даже земельный банк, которому пророчили вернейшее банкротство в самом ближайшем будущем. Но банк удержался. За что он ни брался, все преуспевало. Потом благодаря какой-то случайности открылся минеральный источник на одном из его участков в горах. Он принялся источник эксплуатировать, образовал небольшой трест, снабдил ради декорума национальным флагом и заявил, что намерен бороться с иностранными продуктами, с англичанами, которые ввозят в Германию "Аполлинарис". Мелкие заводчики толпились вокруг своего вождя, благоговели перед его превосходительством и охотно согласились предоставить ему, как учредителю, большое число акций. Они не ошиблись: тайный советник неустанно заботился об их интересах и довольно жестоко расправлялся с конкурентами. Он пускался в самые разнообразные предприятия,- у них было одно только общее: они обязательно должны быть связаны с землей. Это тоже было его суеверием - сознательной игрой мыслей. "Альрауне извлекает из земли золото", - думал он и не отдалялся от того, что имело с землей хоть какую-нибудь связь. В душе он нисколько в это не верил: но при каждой рискованной земельной спекуляции у него проявлялось какое-то твердое убеждение, что дело окончится полной удачею. Все остальное он отвергал. Даже чрезвычайно выгодные биржевые спекуляции с ясными как день расчетами без всякого малейшего риска. Но зато он скупал участок за участком, приобретал железо и уголь,- ему везло во всем. - Это Альрауне, - говорил он улыбаясь. Наступил, однако, день, когда эта мысль для него стала не просто шуткой. Вельфхен копался в саду позади конюшен под большим тутовым деревом. Альрауне потребовала, чтобы он построил ей крепость. Он копал уже несколько дней. Ему помогал сын садовника, а девочка только глядела, ничего не говорила и даже не смеялась. Однажды вечером заступ наткнулся на что-то твердое. Подбежал сын садовника, они осторожно начали рыть - и скоро принесли профессору ценную перевязь, запястие и целый горшок монет. Он тотчас же велел продолжать раскопки, - нашли целый клад: множество галльских монет и всякой утвари, редкой и очень дорогой. Странного тут ничего не было. Если крестьяне находили клады повсюду,- отчего же не найти в саду? Но дело осложнялось: он спросил мальчика, почему он стал рыть именно здесь, под деревом. Вельфхен ответил, что так велела Альрауне: тут - и нигде в другом месте. Он спросил и Альрауне. Но та упорно молчала. Тайный советник подумал: "Она как волшебная палочка - она чувствует, где в земле зарыт клад". Но он тотчас же рассмеялся, конечно, - все еще продолжал смеяться. Иногда он брал ее с собою. Ходил с нею к Рейну, прогуливался по участкам, где люди его производили раскопки. И спрашивал ее, по возможности более равнодушно: "Где надо рыть?" - и зорко следил за нею, когда она шла по дороге, -не появится ли на лице ее какого-нибудь признака, чего-нибудь, что могло бы заставить подумать... Но она молчала, и ее личико не говорило решительно ничего. Но вскоре она поняла. Останавливалась по временам и говорила: "Здесь". Землю раскапывали, но ничего не находили. Она только громко смеялась. Профессор думал: "Она издевается". Но продолжал раскопки в тех местах, на которые она указывала. Несколько раз они действительно увенчивались успехом. Раз как-то наткнулись на римскую могилу; потом на большую урну с серебряными монетами. Тайный советник говорил: "Это случайность", - но про себя думал: "Быть может, это случайность!" Однажды вечером, когда тайный советник вышел из библиотеки, он увидел, что мальчик стоит у колодца полуобнаженный, нагнувшись, а старый кучер качает воду и обливает голову, спину и руки мальчика. Кожа его была вся воспаленной, в маленьких пупырышках. - Что с тобой, Вельфхен? - спросил тайный советник. Мальчик стиснул зубы и молчал; его черные глаза были полны слез. Но кучер заметил: - Это от крапивы. Девочка обожгла его крапивой. Но тот стал отрицать: "Нет, нет, она не обожгла меня. Я сам виноват: я сам полез в крапиву". Тайный советник начал его допрашивать; только от кучера ему удалось добиться правды. Дело было так: он разделся до пояса и стал к