больше похожи на солдата, чем бедняга Айсом, хотя он и в форме. Простите, что я смеюсь, -- добавила она, кончиками пальцев касаясь век. Мисс Дженни сердито фыркнула, положила дельфиниум в корзинку и, направившись к душистому горошку, яростно защелкала ножницами. Гостья двинулась следом, а позади с корзинкой в руке плелся Айсом. Покончив с горошком, мисс Дженни повернула обратно, сопровождаемая своею свитой; временами она замедляла шаг, чтобы срезать розу, и наконец остановилась возле клумбы, с которой тянулись перевернутые вверх дном яркие колокольчики тюльпанов. На этот раз им с Айсомом повезло -- различные краски образовали на клумбе симметричный пестрый узор. -- Осенью, когда мы их выкапывали, я клала Айсому в правую руку луковицу красного тюльпана, а в левую -- желтого, -- пояснила она гостье. -- Потом я говорила: "А ну-ка, Айсом, подай сюда красную". Он всякий раз протягивал мне левую руку, а если я смотрела на него подольше, то и обе сразу. "Ведь я же тебе велела держать красную луковицу в правой руке", -- говорила я ему. "Да, мэм, вот она", -- и он снова протягивал мне левую руку. "Но это же не правая, дурень ты этакий!" -- "А вы мне раньше сказали, что она правая", -- отвечал он. Верно, черномазый? Мисс Дженни поглядела на Айсома, который, невозмутимо ухмыляясь, словно желая ее задобрить, все тем же неуловимым движением еще раз стер с себя военную выправку. -- Да, мэм, так оно и было. -- То-то, -- предостерегающе заметила мисс Дженни. -- Ну, посудите сами, можно с таким остолопом развести приличный цветник? Каждую весну я с ужасом жду, что на клумбе с гиацинтами вдруг ни с того ни с сего появится кукуруза или горох. -- Она еще раз окинула взглядом тюльпаны, мысленно оценивая соотношение тонов. -- Нет, тюльпанов вам не надо, -- решительно заявила она и пошла дальше. -- Не надо, мисс Дженни, -- серьезно согласилась гостья. У калитки мисс Дженни остановилась и взяла у Айсома корзинку. -- Ступай домой и сними с себя все это барахло, слышишь? -- Да, мэм. -- Через несколько минут я посмотрю в окно. К этому времени ты должен быть в саду с мотыгой, -- добавила она. -- Держи ее обеими руками и старайся, чтоб она у тебя двигалась. Понял? -- Да, мэм. -- А Кэспи передай, чтобы он завтра с утра принимался за работу. Черномазые, которые тут кормятся, должны хоть иногда немножко поработать. Но Айсом уже исчез, и обе женщины пошли дальше и поднялись на веранду. Войдя в прихожую, мисс Дженни доверительно заметила: -- Послушать его, так он и вправду собирается работать. А ведь он отлично знает, что после этих слов я просто не посмею выглянуть в окно. Проходите, -- добавила она, распахивая дверь в гостиную. Теперь эту комнату открывали лишь от случая к случаю, тогда как при жизни Джона Сарториса ею пользовались постоянно. Он регулярно давал званые обеды, а то и балы, и тогда распахивались створчатые двери, соединявшие гостиную со столовой, на лестницу выходили три негра со струнными инструментами, зажигались все свечи и среди этого богатства ароматов, музыки и красок сновал веселый и дерзкий хозяин. И здесь же, в этой комнате, в мягких отблесках своего щедрого очага, облаченный в серый военный мундир, пролежал он последнюю ночь, созерцая собственный апофеоз, завершивший великолепный, хотя и не всегда безупречно чистый карнавал его жизни. Но при его сыне в гостиной собирались все реже и роже, и она постепенно и незаметно утратила свою веселую и величавую мужественность и по безмолвному уговору между его женой, женой его сына Джона и мисс Дженни стала просто комнатой, где они два раза в год производили генеральную уборку или же, сняв с мебели полотняные серые чехлы, как того требовал неукоснительно соблюдаемый ритуал, принимали почетных гостей. Таков был статус этой комнаты, когда появились на свет его внуки, и таким же он оставался вплоть до смерти их родителей и позже, до кончины его жены. После этого мисс Дженни о почетных гостях вспоминала очень редко, а о гостиной и вовсе никогда. Она говорила, что от этой комнаты ее прямо в дрожь бросает. Итак, гостиная почти всегда стояла запертой, и постепенно все в ней пропиталось какой-то торжественной зловещей затхлостью. Порою молодой Баярд или Джон открывали дверь и заглядывали в торжественный сумрак, в котором, как добродушные мастодонты-альбиносы, маячили окутанные саванами призраки диванов и кресел. Но внутрь мальчики не входили -- в их сознании комната уже связывалась со смертью, и это представление не мог полностью рассеять даже святочный блеск украшенного мишурой остролиста. Когда близнецы стали старше и могли сами принимать гостей, их отправили в школу, но даже на каникулах, хотя они со своими сверстниками превращали дом в настоящий бедлам, гостиную открывали только в сочельник, и тогда в ней водружали остролист, разжигали камин, а на стол перед камином ставили кувшин гоголь-моголя с ромом. А после того, как в 1916 году братья уехали в Англию, комнату открывали два раза в год для уборки по старинному ритуалу, который даже Саймон унаследовал от своих предков, для настройки рояля либо когда мисс Дженни с Нарциссой проводили там утро или вечер, но для парадных приемов уже Никогда. В полумраке смутно вырисовывалась бесформенная в своих серых саванах мебель. Чехол был снят только с рояля, и Нарцисса выдвинула табурет, сняла шляпу и бросила ее на пол. Мисс Дженни поставила на пол корзину, вытащила из темного угла за роялем жесткий стул с прямой спинкой, тоже без чехла, уселась и сняла фетровую шляпу с аккуратно причесанной седой головы. Окна за тяжелыми коричневыми портьерами были закрыты ставнями, и свет, проникавший в комнату через открытую дверь, еще больше подчеркивал сумрак и окончательно лишал всякой формы неведомые зачехленные предметы. Но за всеми этими серыми глыбами и по всем углам, как актеры в ожидании выхода у боковых кулис, притаились фигуры в шелковых и атласных кринолинах и фижмах, в камзолах и широких плащах, а иные в серых мундирах, опоясанных широкими алыми шарфами, и с грозными шпагами, до поры до времени мирно покоящимися в ножнах, а среди них, быть может, и сам Джеб Стюарт на украшенном цветочными гирляндами лоснящемся гнедом коне или же такой, каким он запомнился ей в 58 году в Балтиморе под ветками остролиста и омелы, с золотыми кудрями, ниспадающими на тонкое черное сукно. Мисс Дженни сидела, гордо выпрямив свою гренадерскую спину, положив на колени шляпу и сосредоточенно глядя перед собой, а в это время ее гостья коснулась клавиш, и звуки понеслись и, сплетаясь в мелодию, постепенно закрыли занавесом сцену. На кухне завтракал Кэспи, а отец его Саймон, сестра Элнора и племянник Айсом (в военной форме) сидели и смотрели, как он ест. До войны он помогал Саймону на конюшне, был мальчиком на побегушках, выполняя всю ту работу, которую Саймон под предлогом своей дряхлости и сыновнего долга Кэспи ухитрялся на него взвалить, а также ту, которую мисс Дженни могла для него изобрести и от которой ему не удавалось отвертеться. Кроме того, старый Баярд время от времени посылал его работать в поле. Потом его забрали по призыву и отправили во Францию, в доки Сен-Сюльпис, в рабочий батальон, где он выполнял всю ту работу, которую сержанты и капралы ухитрялись взвалить на его штатские плечи, и еще ту, которую офицеры-белые могли для него изобрести и от которой ему не удавалось отвертеться. После этого вся работа в доме легла на Саймона и Айсома. Но мисс Дженни без конца гоняла Айсома по всяким пустякам, и потому Саймон вскоре возненавидел военных заправил такой лютой ненавистью, словно он был профессиональным деятелем демократической партии. Тем временем Кэспи, не слишком утруждая себя работой, приобщался к европейскому образу жизни в условиях военного времени -- без сомнения, к грядущей своей погибели, ибо в конечном счете "шум утих и полководцы удалились", оставив за собою пустоту, заполненную обычной ожесточенной перебранкой законных наследников Армагеддона, и Кэспи вернулся на родину человеком с точки зрения социологии совершенно никчемным, с ярко выраженным отвращением к труду -- как честному, так я любому другому, -- а также с двумя почетными ранами, добытыми в резне за игрой в кости. Однако он все же вернулся -- к ворчливому удовлетворению своего родителя и к восторгу Айсома и Элноры, и теперь сидел на кухне и рассказывал им про войну. -- Белые мне нынче не указ, -- говорил он. -- Война все это изменила. Раз мы, цветные, годимся на то, чтоб Францию от немцев спасать, значит, мы годимся и на то, чтоб нам дали все права, какие есть у немцев. Французы так и думают, ну, а если Америка не согласна, мы ее научим. Да, сэр, это цветной солдат спас Францию, да и Америку в придачу. Черные полки поубивали больше немцев, чем все армии белых людей вместе взятые, не говоря про пароходы, что мы с утра до ночи за доллар в день разгружали. - Сдается мне, парень, что твой длинный язык на войне короче не стал, -- заметил Саймон. - Война-то как раз негру язык и развязала, -- поправил его Кэспи. -- Дала ему право говорить. Убивайте немцев, а речи на потом отложите -- вот нам что сказали. Так мы и сделали. -- А ты сам сколько человек убил, дядя Кэспи? -- почтительно осведомился Айсом. -- Стану я их считать. Иной раз за утро убьешь столько, сколько тут во всем доме народу не наберется. Сидим это мы однажды на дне парохода -- он к берегу был привязан, -- как вдруг подходит эта лодка ихняя подводная и рядом с нами останавливается. Офицеры белые -- те сразу на берег повыскакивали да и попрятались. Ну, а мы, конечно, сидим себе там внизу и знать ничего не знаем, покуда кто-то вниз по лестнице спускаться начал. У нас даже и винтовок при себе не было, ну, мы, как увидели, что зеленые ноги к нам по лестнице лезут, сразу под лестницу забрались, а чуть кто из них на пол соскочит -- один из наших трах его по башке поленом, а другой его сразу в сторону оттаскивает да глотку ему кухонным ножом перерезает. Их там штук тридцать было... Элнора, кофе у тебя еще есть? -- Ишь ты как, -- пробормотал Саймон. Айсом молча таращил глаза, а Элнора сняла с плиты кофейник и налила Кэспи еще чашку. Некоторое время он молча прихлебывал кофе. -- А другой раз мы с одним парнем шли по дороге. Надоело нам эти пароходы с утра до ночи разгружать, и однажды капитанов денщик подсмотрел, куда капитан бланки от увольнительных прячет, ну и взял себе пачку, и вот идем мы с ним по дороге, и вдруг нас нагоняет грузовик, и шофер спрашивает, куда, мол, вас подвезти. Он раньше в школе учился, и как подъедем мы к городу, где много военной полиции, он сразу три увольнительных напишет, и мы себе повсюду на этом самом грузовике разъезжаем, но вот однажды утром подходим мы к своему грузовику, смотрим -- а на нем военный полицейский сидит, а шофер ему что-то толкует. Тогда мы махнули в сторону и потопали дальше пешком. Тут уж нам пришлось обходить все места, где военная полиция засела, потому что мы с тем парнем увольнительные писать не умели. И вот идем мы с ним однажды по дороге. Дорога была вся разбитая -- непохоже, чтоб тут нам полицейские попались. Но в последнем городе, который мы обходили, их несколько было, и потому мы не знали, что подошли так близко туда, где воюют, пока не добрались до моста и не наткнулись на целый полк немцев -- они там в реке купались. Как увидели нас немцы, так все под воду и нырнули, а мы с приятелем схватили два ихних пулемета, поставили на перила, и как немец голову из воды высунет, чтоб дыхнуть, так мы его и подстрелим. Все равно как черепаху на болоте. Я так думаю, что мы их не меньше сотни ухлопали, пока у нас патроны не кончились. Вот за это самое мне ее и дали. Он вытащил из кармана блестящую металлическую бляху пуэрто-риканского происхождения, и Айсом тихонько подошел на нее взглянуть. -- М-м-м, -- промычал Саймон. Он сидел, положив руки на колени, и восхищенно смотрел на сына. Элнора тоже подошла поближе. Руки у нее были в муке. -- А какие они из себя? Хоть на людей-то похожи? -- спросила она. -- Они большие, -- отвечал Кэспи. -- Краснорожие, футов восемь ростом. Во всей американской армии с ними никто справиться не мог -- одни только цветные полки. Айсом вернулся в свой угол за ящиком с дровами. -- А тебе, малый, разве не велено было в саду поработать? -- спросил его Саймон. -- Нет, сэр, -- отвечал Айсом, не сводя восхищенного взора со своего дяди. -- Мисс Дженни сказала, что на сегодня хватит. -- Смотри не приходи ко мне скулить, если она задаст тебе трепку, -- предостерег его Саймон и, обратившись к сыну, спросил: -- А где ты следующую порцию немцев прикончил? -- Мы больше никого не убивали, -- сказал Кэспи. -- Решили, что с нас довольно -- оставим их тем ребятам, кому за это деньги платят. Пошли мы дальше и шли, пока дорога не уперлась в поле. Там были разные канавы, старые проволочные заборы и ямы, а в ямах жили люди. Это были белые американские солдаты, и они нам посоветовали присмотреть себе яму и пожить у них немножко, если мы хотим узнать, что такое мир и уют на войне. Мы нашли сухую яму и стали в ней жить. Делать нам было нечего, и мы по целым дням лежали себе в тенечке, глядели на воздушные шары и слушали, как стреляют на дороге, где-то мили за четыре. Парень, который был со мной, думал, что это на кроликов охотятся, но я-то знал что к чему. Белые ребята были грамотные, они выправили нам увольнительные, и мы потихоньку пошли туда, где стояла армия, чтобы достать себе жратвы. Когда увольнительные кончились, мы нашли в лесу место, где жили французские солдаты с пушками, пошли к ним, и они нас накормили. Так мы жили долго, потом однажды воздушные шары улетели, и белые ребята сказали, что пора двигаться дальше. Но нам с тем парнем уходить было незачем, и мы остались на старом месте. В тот вечер мы пошли за едой к французам, а их там уже нет. Парень, который был со мной, сказал, что их, наверно, немцы поймали, но мы не знали, правда это или нет, -- мы со вчерашнего дня никакого шума не слышали. Вот мы и вернулись обратно в яму. Жрать нам было нечего, залезли мы к себе и легли спать, а наутро кто-то забрался к нам в яму, наступил на нас ногой, и мы проснулись. Это была одна из тех дамочек, что в армии боевой дух поднимают, она собирала немецкие штыки и пряжки от ремней. "Кто это тут?" -- спрашивает, а мой приятель ей отвечает: "Ударные отряды". Вылезли мы тогда из ямы, но не прошли и шагу, как целый грузовик военных полицейских приехал. А увольнительные-то у нас кончились. -- Что же вы тогда сделали? -- спросил Саймон. Айсом молча таращил глаза в сумрачном углу за ящиком с дровами. -- Они нас схватили и посадили в тюрьму. Но война уже почти кончилась, и надо было опять пароходы грузить, и потому нас отправили в город Брест... Белый мне нынче не указ, будь он военный полицейский или кто другой, -- снова заявил Кэспи. -- Однажды вечером сидим мы с ребятами и в кости режемся. Горнист уже отбой сыграл -- чтоб свет гасить, значит, но в армии все могут делать что хотят, пока им не запретили, и потому, когда к нам явилась военная полиция и сказала: "Гасите-ка вы тут свет", один наш парень им ответил: "Идите сюда, мы вам покажем, как свет гасят". Их было двое, полицейских этих, они высадили дверь да как начнут палить, и тогда один из наших опрокинул лампу, и мы все разбежались. Наутро нашли одного полицейского -- у него воротнику не на чем было держаться, и еще двоих убитых из наших. Но кто из нас еще там был -- они так и не узнали. А потом мы домой поехали. Кэспи допил кофе. -- Белый мне нынче не указ -- будь он хоть капитан, хоть лейтенант, хоть из военной полиции. Война показала белым, что им без цветного не обойтись. Топчут его в грязь, а чуть дело плохо -- сразу: "Прошу вас, мистер цветной, сэр, пожалуйте сюда, где горн играет, ах, мистер цветной, вы спаситель отечества". Ну, а теперь цветной народ хочет пожать плоды победы. И чем скорее, тем лучше. -- Ишь ты как, -- пробормотал Саймон. -- Да, сэр, и насчет женщин тоже. Была у меня одна белая во Франции, вот и здесь тоже будет. -- Послушай, что я тебе скажу, черномазый, -- заметил Саймон. -- Господь Бог очень долго о тебе заботился, но вечно он с тобой возиться не станет. -- Ну что ж, обойдемся и без него, -- отвечал Кэспи. Он встал, потянулся и добавил: -- Выйду-ка я на дорогу да съезжу на попутной в город. Дай мне сюда мою форму, Айсом. Мисс Дженни со своею гостьей стояла на веранде, когда Кэспи обогнул дом и вышел на аллею. -- Вон идет ваш садовник, -- сказала Нарцисса. Мисс Дженни подняла глаза. -- Это Кэспи, -- возразила она. -- Как по-вашему, куда он собрался? Держу пари на доллар, что в город, -- добавила она, глядя на развинченную фигуру в хаки, которая всем своим видом выражала какую-то ленивую наглость. -- Кэспи! Проходя мимо маленького автомобиля Нарциссы, он замедлил шаг и посмотрел на машину с таким бесконечным пренебрежением, когда даже усмехнуться лень, а потом вразвалку двинулся дальше. -- Эй, Кэспи! -- еще громче повторила мисс Дженни. Но он, не останавливаясь, шел вперед -- вразвалку, неторопливо и нагло. - Он прекрасно все слышал, -- угрожающе сказала мисс Дженни. -- Мы займемся этим, когда он вернется. И какому ослу пришло в голову нарядить черномазых в ту же ферму, что и белых? Мистер Вардаман знал, чем это пахнет, он в свое время говорил этим вашингтонским ослам, что так нельзя. Но что вы хотите -- политики! -- Она вложила в это невинное слово совершенно уничтожающее презрение. -- Знаете, что я сделаю, если мне когда-нибудь надоест общаться с порядочными людьми? Выставлю свою кандидатуру в конгресс... Нет, каково, -- я опять начинаю ораторствовать! Честно говоря, мне иногда кажется, что эти Сарторисы и все их владения созданы специально для того, чтобы меня терзать и мучить. Слава Богу -- хоть на том свете мне не придется иметь с ними дело. Я не знаю, куда они попадут, но только ни один Сарторис по своей доброй воле в раю минуты лишней не просидят. -- Вы, как видно, точно знаете, что ждет вас на том свете, -- засмеялась Нарцисса. -- Еще бы! По-моему, я давно уже заработала себе нимб и арфу! -- Прикрыв рукою глаза, она посмотрела на аллею. Кэспи как раз дошел до ворот и теперь стоял в ожидании попутной повозки. -- Только не вздумайте его подвозить, -- сказала она вдруг. -- Вы не останетесь обедать? -- Нет, -- отвечала гостья. -- Мне пора домой. Тетя Сэлли сегодня плохо себя чувствует. -- Держа в руках шляпу и корзинку с цветами, она задумчиво постояла на солнце. Потом, как бы внезапно приняв решение, вытащила спрятанный на груди листок бумаги. -- Еще одно получили? -- спросила мисс Дженни, наблюдая за ней. -- Дайте я посмотрю. -- Она взяла сложенный листок, развернула его и отошла в тень. Приколотый к ее груди маленький золотой футляр соединялся пружинкой с тонким шелковым шнурком, к которому было прикреплено пенсне. Она дернула за шнурок и водрузила пенсне на свой горбатый нос. Под стеклами холодно блеснули пронизывающие, как у хирурга, глаза. Почерк на большом листе бумаги был разборчивый и ясный, на первый взгляд лишенный всякого индивидуального характера; рука писавшего обличала лишь молодость и мягкую, но такую настойчивую откровенность, Которая невольно вызывала удивление. "Вы не ответили на мое письмо от 25-го. Я пока и не ждал ответа. Вы мне скоро ответите мне торопиться некуда. Я вас не обижу я честный и благородный вы еще меня узнаете когда наши пути сойдутся. Я пока не жду ответа но вы сама знаете как подать мне знак". Мисс Дженни с легким, едва заметным отвращением сложила письмо. -- Я бы эту гадость, конечно, сожгла, если б она не была единственной уликой, которая поможет нам его поймать. Сегодня же отдам это Баярду. -- Нет-нет, -- поспешно возразила Нарцисса, протягивая руку. -- Пожалуйста, не надо. Дайте я порву. -- Но ведь это -- единственная улика, это письмо и еще то, другое, дитя мое. Мы наймем сыщика. -- Нет, нет, пожалуйста, не надо. Я не хочу, чтобы об этом знал кто-нибудь чужой. Прошу вас, мисс Дженни. -- Она снова протянула руку. -- Вы просто хотите его сохранить, -- холодно и осуждающе произнесла мисс Дженни. -- Разумеется, глупым девчонкам подобные вещи льстят. -- Я его порву, -- повторила Нарцисса. -- Я б его сразу порвала, но я хотела хоть кому-нибудь рассказать. Я.- я.- мне казалось, что если я его кому-нибудь покажу, я не буду чувствовать себя такой грязной. Пожалуйста, отдайте. -- Что за вздор! Почему вы должны чувствовать себя грязной? Разве вы дали ему повод? -- Прошу вас, мисс Дженни. Но мисс Дженни не выпускала письма из рук. -- Не будьте дурой, -- отрезала она. -- Почему такая вещь может заставить вас чувствовать себя грязной? Любой молодой девице могут прислать анонимное письмо. И многим это нравится. Мы все уверены, что мужчины испытывают к нам подобные чувства, и невольно восхищаемся тем человеком, у которого хватило смелости сказать нам об этом -- кто бы он ни был. -- Хоть бы он подписался. Мне ведь все равно, кто он. Но так... Пожалуйста, мисс Дженни. -- Не будьте дурой, -- повторила мисс Дженни. - Как мы узнаем, кто это был, если вы уничтожите улики? -- Не хочу я ничего знать! -- Мисс Дженни отдала ей письмо, Нарцисса изорвала его в мелкие клочки, бросила их за забор и вытерла руки о платье. -- Не хочу ничего знать. Я хочу поскорее об этом забыть. -- Ерунда. Вы и сейчас умираете от любопытства. Держу пари, что вы смотрите на каждого прохожего и гадаете -- а вдруг это он. Если не принять никаких мер, это будет продолжаться. И наверняка станет еще хуже. Давайте я скажу Баярду. -- Нет, нет, ни за что. Я не хочу, чтоб он узнал и подумал, что я... что я могла бы... Знаете что: я теперь буду сжигать их не распечатывая... Мне правда пора. -- Вот именно -- вы будете бросать их прямо в печку, -- с холодной иронией подтвердила мисс Дженни. Нарцисса спустилась по ступенькам, а мисс Дженни снова вышла на солнце, сняла пенсне, и оно скользнуло обратно в футляр. -- Конечно, вам виднее, но я бы на вашем месте этого ни за что не потерпела. Правда, мне уже не двадцать шесть. Ну, ладно, приезжайте, когда получите еще одно письмо или когда вам опять понадобятся цветы. -- Обязательно приеду. Спасибо за цветы. -- И сообщайте мне, что пишет Хорее. Слава Богу, что он везет всего лишь стеклодувный аппарат, а не военную вдовушку. -- Обязательно сообщу. До свидания. -- Нарцисса прошла сквозь пятнистую тень. На фоне ее гладкого белого платья четким пунктиром вырисовывалась корзинка с цветами. Она села в свой автомобиль. Верх его был откинут, она положила шляпу на сиденье, завела мотор и, еще раз оглянувшись, помахала рукой. -- До свидания. Негр, медленно шагавший по дороге, остановился, украдкой наблюдая за приближающейся машиной. Когда Нарцисса с ним поравнялась, он посмотрел ей прямо в лицо, и она поняла, что он вот-вот ее окликнет. Она дала полный газ и помчалась в город, где на холме среди виргинских можжевельников стоял кирпичный дом, в котором она жила. Нарцисса ставила дельфиниум в матовую лимонно-желтую вазу на рояле. Тетушка Сэлли Уайэт, сидя в качалке у окна, равномерно раскачивалась, шлепая в такт ногами по полу. На подоконнике за мягко колышущимися занавесками стояла корзинка с ее рукоделием, а рядом была прислонена трость черного дерева. -- Ты провела там целых два часа и даже его не видела? -- спросила она. -- Его не было дома, -- отвечала Нарцисса. -- Он уехал в Мемфис. Тетушка Сэлли мерно качалась в качалке. -- Я бы на их месте велела ему оставаться там, где он был. Ни за что б не допустила, чтоб этот малый торчал в доме, будь он мне хоть трижды родня. Зачем он поехал в Мемфис? Я думала, что это его аэропланное заведение -- или как оно там называется -- уже закрылось -- Может быть, он поехал по делу. -- Какие у него могут быть дела в Мемфисе? Надеюсь, у Баярда Сарториса хватило ума этому дурню никаких дел не поручать. -- Не знаю, -- отвечала Нарцисса, поправляя дельфиниум. -- Я думаю, он скоро вернется. Тогда вы сможете сами его спросить. -- Я?! Да я с ним за всю его жизнь двух слов не сказала. И впредь не собираюсь. Я привыкла вращаться в обществе джентльменов. Подбирая цветы, Нарцисса обломала несколько стеблей. -- Разве он совершил что-нибудь непозволительное для джентльмена, тетя Сэлли? -- Всего только прыгал с водяных цистерн и летал на воздушных шарах -- специально чтобы пугать людей. Неужели ты думаешь, что я держала бы у себя такого шалопая? Да я б на месте Дженни и Баярда его в сумасшедший дом упрятала. -- Но ведь он вовсе не прыгал с цистерны. Он просто спустился с нее на веревке и нырнул в пруд. А на воздушном шаре летал Джон. -- А мне совсем другое говорили. Мне говорили, будто он спрыгнул с цистерны, перемахнул через целый состав товарных вагонов и штабелей с бревнами и угодил прямо в пруд. -- Ничего подобного. Он спустился по веревке с крыши дома, а потом нырнул в пруд. Веревка была привязана к водяной цистерне. -- А разве ему не пришлось прыгать через бревна и товарные вагоны? И разве он не мог при этом с таким же успехом сломать себе шею, как если б он прыгал с цистерны? -- Наверное, мог, -- отвечала Нарцисса. -- Ну вот, а я что говорю? Зачем все это было нужно? -- Не знаю. -- То-то и оно, что не знаешь. Вот потому он так и сделал. Тетя Сэлли продолжала с торжествующим видом раскачиваться в качалке. Нарцисса внесла последний штрих в голубой узор из дельфиниума. На подоконнике рядом с корзинкой внезапно и беззвучно -- словно выскочив из рукава фокусника -- возник пестрый черно-желтый кот. Постояв на согнутых лапах, он, сощурясь, оглядел комнату, а затем улегся на брюхо и, вытянув шею, узким розовым языком принялся вылизывать себе плечо. Нарцисса подошла к окну и погладила кота по блестящей спине. -- А потом он полетел на воздушном шаре, когда... -- Но ведь это был Джон, а вовсе не Баярд, -- повторила Нарцисса. -- А мне совсем другое говорили. Мне говорили, что это был именно он и что Баярд и Дженни со слезами на глазах умоляли его этого не делать. Мне говорили... -- Но ведь там никого из них не было. Баярда там вообще не было. А на воздушном шаре летел Джон. Владелец шара захворал, и он полетел, чтоб не разочаровывать фермеров. Я сама там была. -- Ну да -- стояла и позволила ему лететь, вместо того чтоб позвонить по телефону Дженни или перейти площадь и вызвать Баярда из банка. Стояла и даже рта не раскрыла. -- Да, -- отвечала Нарцисса. Она действительно стояла рядом с Хоресом в неподвижной, напряженно застывшей толпе фермеров, смотрела, как шар раздувается и натягивает канаты; смотрела на Джона Сарториса в вылинявшей фланелевой рубашке и вельветовых брюках, на балаганщика, который объяснял ему устройство разрывной веревки и парашюта; стояла, не успевая ловить ртом воздух, с бешеной скоростью вырывавшийся из легких; смотрела, как шар взмывает в небо вместе с Джоном -- он сидел на хрупкой трапеции, болтавшейся внизу, -- смотрела, как шар и люди и все кругом медленно опрокидывается, а потом вдруг обнаружила, что, уцепившись за Хореса, стоит под прикрытием какого-то фургона и пытается перевести дух. Джон опустился на заросли колючей ежевики милях в трех от города, отцепил парашют, вышел на дорогу и остановил проезжавшего в фургоне негра. Когда до города оставалось не больше мили, он увидел старого Баярда, который бешено несся навстречу в коляске, и пока они стояли бок о бок посреди дороги, старый Баярд изливал накопившуюся ярость, между тем как в фургоне сидел в изодранной одежде его внук и его исцарапанное лицо выражало чувства человека, которому довелось испытать нечто столь невыразимо прекрасное, что потеря этой на миг воплощенной мечты воспринималась как очищение, а вовсе не как утрата. Назавтра, проходя по улице, Нарцисса встретила Джона, который с бешеной стремительностью, отличавшей обоих братьев, выбежал из какой-то лавки, отскочил в сторону, чтобы не сбить ее с ног, и выпалил: -- Ах, извини... Здравствуй. Лицо его, заклеенное крест-накрест пластырем, было озорным, веселым и дерзким. На мгновенье она подняла на него широко открытые, полные отчаяния глаза, потом прижала ладонь к губам и быстро, почти бегом, пошла прочь. Потом он уехал вместе с братом, и война отгородила их от всех, словно двух запертых в отдаленной конуре беспокойных псов. Мисс Дженни рассказывала ей о них, о скучных письмах, которые они из чувства долга изредка посылали домой, а потом он погиб -- где-то далеко за морем, и не было тела, чтобы возвратить его земле, и оттого ей казалось, что он все еще смеется над словом "смерть", как смеялся прежде над прочими словами, означающими покой, -- смеется, не дождавшись, пока время и весь его реквизит не внушат ему, что итог человеческой мудрости -- вознестись в мечтах так высоко, чтобы в поисках этой мечты не утратить и ее самое. Тетушка Сэлли мерно качалась в качалке. -- Не все ли равно, который из двух это был. Они оба друг друга стоят. Впрочем, они не виноваты, что их так дурно воспитали. Испортили вконец -- и того и другого. Люси Сарторис до самой своей смерти никому не позволяла делать им замечания. Будь это мои дети... -- Она все качалась и качалась. -- Я б из них эту дурь выбила. Нечего сказать -- вырастили парочку диких индейцев. Эти Сарторисы воображают, что лучше их на свете никого нет. Даже Люси Крэнстон -- родом из такой семьи, каких во всем штате не сыщешь, -- и та вела себя так, будто само провидение удостоило ее чести стать женой одного Сарториса и матерью еще двоих. А все гордыня, ложная гордыня. Она мерно качалась в качалке. Под рукой у Нарциссы с ленивым нахальством мурлыкал кот. -- Это их сам бог наказал, отняв у них Джона, а не его брата. Джон по крайней мере раскланивался, встречая на улице даму, а уж этот... -- Она ритмично раскачивалась, шлепая ногами по полу. -- Смотри держись от него подальше. Он убьет тебя, как свою бедняжку жену. -- Дайте мне хотя бы получить благословение церкви, тетя Сэлли, -- сказала Нарцисса. Под глянцевитой шкурой кота, которую она гладила, внезапно узлами вздулись тугие, словно проволока, мышцы, и он, растянувшись как резинка, вырвался из-под ее руки, с молниеносной быстротой пролетел по веранде и скрылся из виду. -- Ой! -- вскричала Нарцисса. Она стремительно обернулась, схватила палку тетушки Сэлли и выскочила из комнаты. -- Это еще что такое?.. -- промолвила тетушка Сэлли. -- Дай мне сюда мою палку! Она еще немного посидела, глядя на дверь и прислушиваясь к быстрому стуку каблуков Нарциссы, который донесся сначала из прихожей, а потом с веранды. Затем встала, высунулась в окно и крикнула: -- Дай сюда мою палку! Нарцисса сбежала по ступенькам в сад. Посреди клумбы с каннами, припав к земле и вертя во все стороны головой с желтыми немигающими глазами, притаился кот. Нарцисса кинулась к нему, размахивая палкой. -- Положи сейчас же! Брось! -- кричала она. Желтые глаза сверкнули в ее сторону, а потом кот опустил голову и длинным грациозным прыжком рванулся прочь, унося в зубах пойманную птицу. -- Ах ты, гадина! Ах ты... Сарторис! -- крикнула Нарцисса, запустив палкой в пятнистую молнию, которая, сверкнув напоследок, скрылась за углом дома. -- Сию минуту подними и подай мне палку! -- кричала в окно тетушка Сэлли. Нарцисса и мисс Дженни сидели в полутемной гостиной. Двери, как всегда, были распахнуты настежь, и молодой Баярд, неожиданно возникнув в дверном проеме, остановился и посмотрел на Нарциссу. -- Это Баярд, -- сказала мисс Дженни. -- Поди сюда, сынок, поздоровайся с Нарциссой. -- Здравствуйте, -- невнятно пробормотал он, а Нарцисса повернулась на табуретке и отпрянула к роялю. -- Это кто такая? -- спросил он. Войдя в комнату, он внес с собой напряженную холодную порывистость, которую она хорошо помнила. -- Это Нарцисса, -- сердито ответила мисс Дженни. -- Поди сюда, поговори с ней и не притворяйся, будто ты ее в первый раз в жизни видишь. Нарцисса протянула ему руку, и он помедлил, небрежно держа ее в своей и не глядя в ее сторону. Она отняла руку. Тогда он взглянул на нее, потом снова отвел глаза и продолжал стоять над обеими женщинами, приглаживая рукой волосы. -- Я хочу выпить. Не могу найти ключ от конторки, -- сказал он. -- Побудь здесь немножко, поговори с нами, а потом выпьешь. Он с минуту постоял, потом порывисто отошел в сторону, и не успела мисс Дженни раскрыть рот, как он уже сорвал чехол с ближайшего кресла. -- Не трогай, дикарь ты эдакий! -- вскричала мисс Дженни. -- Если у тебя нет сил стоять, садись на мой стул. Я сейчас вернусь, -- добавила она, обращаясь к Нарциссе. -- Только ключи принесу. Он опустился на стул и, продолжая поглаживать голову, сосредоточенно глядел на свои сапоги. Нарцисса сидела совершенно неподвижно, откинувшись к роялю. -- Мне так жаль вашу жену... и Джона, -- проговорила она наконец. -- Я просила мисс Дженни передать вам, когда она... Он сидел, медленно поглаживая голову, но за этим минутным спокойствием скрывалась сосредоточенная порывистость. -- А вы не замужем? -- спросил он. Она сидела совсем тихо. -- Советую попробовать. Каждый должен хоть раз вступить в брак и каждый должен побывать хоть на одной войне. Как только мисс Дженни вернулась с ключами, он резким движением поднял свое длинное угловатое тело и вышел. -- Продолжайте, -- сказала мисс Дженни. -- Он больше не будет нам мешать. -- Нет, мне пора. -- Нарцисса быстро встала и взяла с рояля шляпу. -- Но вы же только что приехали. -- Мне пора, -- повторила Нарцисса. Мисс Дженни поднялась. -- Ну, если пора, так пора. Подождите минутку, я нарежу вам цветов. -- Нет, нет, как-нибудь в другой раз... я... я скоро приеду специально за цветами. До свидания. Подойдя к двери, она быстро окинула взглядом прихожую и пошла дальше. Мисс Дженни проводила ее до веранды. Нарцисса спустилась по ступенькам и торопливо пошла к своему автомобилю. -- Приезжайте поскорее! -- крикнула ей вслед мисс Дженни. -- Спасибо, приеду, -- отвечала Нарцисса. -- До свидания. 2  Молодой Баярд приехал из Мемфиса в своем автомобиле. До Мемфиса было семьдесят пять миль, и поездка заняла час сорок минут, потому что часть дороги представляла собой грунтовой проселок. Автомобиль был длинный, низкий и серый. Четырехцилиндровый мотор имел шестнадцать клапанов, восемь запальных свечей, и фирма гарантировала 80 миль в час, хотя к ветровому стеклу была приклеена бумажка (он не обращал на нее ни малейшего внимания), на которой красными буквами было написано, что первые 500 миль ездить с такой скоростью не рекомендуется. Он проехал по аллее и остановился перед домом; дед его сидел, положив ноги на перила веранды, а мисс Дженни, как всегда подтянутая в своем черном платье, стояла у колонны. Она спустилась по ступенькам, осмотрела автомобиль, открыла дверцу и села на сиденье. Саймон подошел к дверям, окинул автомобиль уничтожающим взором и удалился, а Айсом, появившись из-за угла, с нескрываемым восторгом медленно ходил вокруг. Старый Баярд, держа в руке сигару, небрежно глянул на запыленную серую махину и хмыкнул. -- Да тут удобно, как в качалке, --я сказала мисс Дженни. -- Иди попробуй. Но он снова хмыкнул и, не спуская ног с перил, смотрел, как молодой Баярд садится за руль. Мотор, как бы в виде опыта, взревел и умолк. Айсом стоял рядом, словно гончая на сворке. Молодой Баярд посмотрел на него. -- В следующий раз ты можешь поехать со мной, -- сказал он. -- А почему не сейчас? -- сказала мисс Дженни. -- Влезай, Айсом. Айсом забрался на сиденье, и старый Баярд смотрел, как автомобиль бесшумно проехал по аллее и скрылся из виду в долине. Вскоре над деревьями появилось розовое облачко пыли; медленно поднявшись в вечернюю лазурь, оно постепенно растаяло на солнце, а звук, напоминающий раскаты- отдаленного грома, пророкотал и замер вдали. Старый Баярд по-прежнему попыхивал сигарой. В дверях снова возник Саймон. -- Интересно, куда это их понесло перед самым обедом? -- спросил он. Баярд хмыкнул, и Саймон остался стоять в дверях, бормоча что-то себе под нос. Минут через двадцать автомобиль пронесся по аллее и остановился почти на прежнем месте. Сзади сидел Айсом, и его черная физиономия с разинутым ртом напоминала открытый рояль. Мисс Дженни была без шляпы, обеими руками она придерживала волосы, и когда автомобиль остановился, еще некоторое время продолжала сидеть. Потом глубоко вздохнула. -- Приходится пожалеть, что я не курю, -- сказала она и, подумав, добавила: -- А быстрее он ехать не может? Айсом вылез и открыл ей дверцу. Она вышла с некоторым трудом, но глаза ее сияли, а старые сухие щеки зарумянились. -- И далеко вы ездили? -- спросил Саймон, все еще стоявший у дверей. -- Мы были в городе, -- гордо отвечала она, и голос ее звучал звонко, как у молодой девушки. До города было четыре мили. Неделю спустя старик Фолз явился в город и нашел старого Баярда в его конторе. Контора служила также и кабинетом директора. Это была большая комната; в ней стоял длинный стол со стульями по сторонам, высокий шкаф, где хранились чистые банковские бланки, а также письменный стол-бюро с крышкой на роликах, вращающееся кресло и диван, на котором старый Баярд днем имел обыкновение вздремнуть часок-другой. Письменный стол в конторе, как и дома, был завален всевозможными вещами, не имевшими ни малейшего отношения к банковскому делу, полка над камином представляла собой склад разных предметов сельскохозяйственного назначения, а сверх того запыленной коллекции трубок и трех или четырех банок табаку, который служил утешением не только для всего персонала банка, начиная с директора и кончая дворником, но и для значительной части его клиентов. В хорошую погоду старый Баярд почти весь день сидел на складном стуле у парадной двери, и, завидев его там, клиенты заходили в контору и наполняли свои трубки табаком из этих банок. Существовал как бы неписаный закон -- не брать табаку больше чем на одну трубку. В этой же конторе старик Фолз и старый Баярд уединялись во время ежемесячных визитов старика и полчаса перекрикивались друг с другом (оба были совершенно глухи). Каждое их слово было ясно слышно на улице и в лавках по обе стороны банка. У старика Фолза были невинные голубые глаза ребенка, и первым делом он разворачивал пакет, припасенный для него старым Баярдом, вынимал плитку жевательного табаку, отрезал от нее кусочек, клал его в рот и аккуратно убирал плитку обратно в пакет. Два раза в год в пакете лежал костюм, а в остальные визиты -- табак и кулечек мятных конфет. Старик никогда не разрезал шпагат, а всякий раз своими негнущимися узловатыми пальцами аккуратно его развязывал и снова завязывал. Денег он не брал. И вот он сидел в своем чистом выцветшем комбинезоне, положив на колени пакет, и рассказывал Баярду об автомобиле, который утром повстречался ему на дороге. Старый Баярд сидел совершенно неподвижно и, пока тот не кончил, не спускал с него свирепых старых глаз. -- Ты разобрал, кто там сидел? -- спросил он. -- Эта штуковина пролетела так быстро, что я не мог разглядеть, сидит в ней кто или нет. Когда я пришел в город, я спросил, кто это был. Похоже, один только вы не знаете, как он быстро ее гоняет. Старый Баярд некоторое время сидел молча, а потом крикнул: -- Байрон! Открылась дверь, и вошел бухгалтер. -- Слушаю, сэр, господин полковник, -- без всякого выражения произнес он. -- Позвоните ко мне домой и велите моему внуку не трогать автомобиль, пока я не вернусь. -- Слушаю, сэр, господин полковник, -- отвечал тот и удалился так же молча, как и пришел. Баярд с шумом повернулся в своем вращающемся кресле, а старик Фолз нагнулся вперед и впился в него взглядом. -- Что это за шишка у вас на лице, Баярд? -- спросил он. -- Что? -- в свою очередь прокричал Баярд, поднося руку к небольшому пятнышку, которое резко выступило на фоне румянца, разлившегося по его лицу. -- Это? Не знаю, что это за штука. Она уже с неделю как появилась. Ну и что? -- Она растет? -- спросил старик Фола. Он встал, положил на пол свой пакет и протянул руку. Старый Баярд отпрянул. -- Чепуха, -- сердито сказал он. -- Не трогай. Но старик Фолз отвел его руку и пощупал пальцами пятно. -- Гм, -- произнес он. -- Твердая, как камень. И будет расти дальше. Я буду за ней следить, и, когда придет время, я ее сниму. А пока она еще не созрела. Внезапно рядом с ними бесшумно возник бухгалтер. -- Ваша кухарка говорит, что они с мисс Дженни поехали куда-то кататься на автомобиле. Я велел передать, что вы сказали. -- Вы говорите, что Дженни поехала с ним? -- спросил старый Баярд. -- Кухарка говорит, что поехала, -- повторил бухгалтер своим лишенным интонаций голосом. -- Ладно. Бухгалтер удалился, а старик Фолз поднял с пола свой пакет. -- Я, пожалуй, тоже пойду, -- сказал он. -- Приду на той неделе и погляжу. А вы ее до тех пор не трогайте. Он вышел из комнаты вслед за бухгалтером, и вскоре старый Баярд тоже поднялся, протопал через вестибюль и водрузил в дверях свой стул. Вечером, когда он вернулся, автомобиля нигде не было видно, и тетка не откликнулась на его зов. Он поднялся в свою комнату, надел сапоги для верховой езды в закурил сигару, но когда он выглянул в окно на задний двор, ни Айсома, ни оседланной кобылы там не оказалось. Один только старый сеттер сидел, глядя на его окно. Когда в окне показалась голова старого Баярда, пес встал, подошел к кухонной двери, остановился и снова взглянул на окно. Старый Баярд тяжелым шагом спустился по лестнице и через весь дом прошел на кухню, где, беседуя с Элнорой и Айсомом, обедал Кэспи. -- А в другой раз мы еще с одним парнем... -- говорил он. В эту минуту Айсом, сидевший в углу за ящиком с дровами, поднял свою круглую голову, увидел Баярда и, блеснув белками, вытаращил глаза. Элнора тоже застыла на месте со шваброй в руках, а Кэспи повернул голову, но не встал и, продолжая жевать, прищурясь, глянул на старого Баярда, который остановился в дверях. -- Я еще на прошлой неделе велел тебе передать, чтоб ты не смел болтаться на кухне, а не то я выгоню тебя из дома, -- сказал старый Баярд. -- Слышал ты это или нет? Кэспи, продолжая жевать, проворчал что-то себе под нос, и старый Баярд вошел в кухню. -- Убирайся отсюда и оседлай мне лошадь. Кэспи демонстративно повернулся к нему спиной и взял со стола стакан сыворотки. -- Ступай, Кэспи! -- прошипела Элнора. -- Я здесь на работу не нанимался, -- отвечал Кэспи довольно громко, но так, чтобы Баярд не расслышал, и, обернувшись к Айсому, добавил: -- Почему ты не оседлал ему лошадь? Ведь ты же тут служишь? -- Побойся Бога, Кэспи! -- взмолилась Элнора и громко добавила: -- Да, сэр, господин полковник, он уже идет. -- Это кто -- я, что ли? Да неужто? -- протянул Кэспи, поднося ко рту стакан, но, увидев, что Баярд двинулся вперед, не выдержал, вскочил и, прежде чем тот успел к нему подойти, зашагал к двери, выражая, однако, вызов даже самой формой своей спины. Баярд настиг его в ту минуту, когда он замешкался в дверях. -- Пойдешь ты седлать мне кобылу или нет? -- грозно спросил он. -- И не подумаю даже, старина, -- проговорил Кэспи чуть тише, чем Баярд мог расслышать. -- Что?! -- Да Бог с тобой, Кэспи! -- простонала Элнора. Айсом забился в угол. Кэспи быстро взглянул прямо в лицо Баярду и начал открывать сетчатую дверь. -- Я вам уже сказал, что даже и не подумаю, -- повторил он, повышая голос. Саймон стоял под самым крыльцом рядом с сеттером и глядел на них, разинув беззубый рот, а старый Баярд протянул руку к ящику с дровами, вытащил оттуда полено, размахнувшись, сбил Кэспи с ног, и тот, пролетев сквозь открытую дверь, скатился по ступенькам прямо под ноги к отцу. -- А теперь отправляйся седлать мне кобылу, -- сказал старый Баярд. Саймон помог сыну встать и, сопровождаемый сосредоточенно-любопытным взглядом собаки, повел его к конюшне. -- Говорил я тебе, что эти новомодные военные штучки здесь у нас ни к чему, -- сердито ворчал он. -- Еще благодари бога, что голова у тебя такая крепкая. Иди седлай кобылу, а все свои басни насчет свободы для черномазых прибереги для городских -- в городе, может, тебе кто и поверит. И на что черномазым твоя свобода? У нас и так уже на руках ровно столько белых, сколько мы можем прокормить. В тот же вечер за ужином старый Баярд поднял глаза от бараньей котлеты и посмотрел на внука. -- Билл Фолз мне сказал, что ты сегодня пронесся мимо богадельни со скоростью сорок миль в час. -- Сорок миль? Как бы не так! -- быстро отозвалась мисс Дженни. -- Пятьдесят четыре. Я сама смотрела на этот -- как его там, Баярд, -- на спидометр. Старый Баярд сидел, слегка наклонив голову, смотрел, как дрожат у него в руках нож и вилка, слушал, как его сердце под заткнутой за жилет салфеткой бьется чуть-чуть слабее и чуть-чуть быстрее, чем следует, и чувствовал на себе взгляд мисс Дженни. -- Баярд! -- резко проговорила она. -- Что это у тебя на щеке? Он встал так неожиданно, что стул его с грохотом опрокинулся, и, не оглядываясь по сторонам, тяжелой походкой вышел из комнаты. 3  -- Знаю я, чего тебе от меня надо, -- говорила старому Баярду мисс Дженни поверх газеты. -- Тебе надо, чтоб я забросила к чертям все хозяйство и не вылезала из этого автомобиля, вот чего тебе надо. Но этого не будет. Я с удовольствием прокачусь с ним разок-другой, но у меня и без того дела хватает. Не могу я все время следить, чтоб он не носился как угорелый и не ломал автомобиль. И свою шею тоже, -- добавила она, сухо шелестя газетным листом. -- И пора бы тебе понять -- оттого, что кто-то сидит с ним рядом, он медленней ездить не станет, -- сказала она. -- Если ты и в самом деле так думаешь, отправь с ним Саймона. Видит бог, у него свободного времени хоть отбавляй. Может, он чем-нибудь и занят с тех пор, как ты перестал ездить в коляске, но только мне про это не известно. -- Она снова принялась за чтение. Сигара старого Баярда дымилась в его неподвижной руке. -- Можно посылать с ним Айсома, -- сказал он. Мисс Дженни сердито зашелестела газетой и вперила долгий взор в племянника: -- О господи, человече! Вели заковать его в цепи, и дело с концом. -- Но ты же сама предлагаешь посылать с ним Саймона. У Саймона работы достаточно, а вот Айсом только и знает, что раз в день оседлать мне кобылу, так это я и сам могу. -- Я пошутила, -- сказала мисс Дженни. -- Господи, пора бы уж мне поумнеть. Но если тебе приспичило изобрести для черномазых новую работу, то пусть ее делает Саймон. Айсом мне нужен, чтоб у тебя была крыша над головой и хоть какая-нибудь еда на столе. -- Она опять зашелестела газетой. -- Не понимаю, почему ты сам не можешь запретить ему ездить с такой скоростью? Человек, который должен ежедневно восемь часов просиживать на стуле в дверях банка, не обязан остаток дня как сумасшедший носиться в автомобиле по окрестностям, если ему это не правится. -- Ты думаешь, его можно о чем-то попросить? Разве эти головорезы когда-нибудь со мной считались? -- Попросить? Черта с два! -- возразила мисс Дженни. -- Кто тебе предлагает его просить? Запрети ему. Скажи ему, что если он будет носиться с такой скоростью, ты из него всю душу вытрясешь. По-моему, тебе самому нравится кататься на этом автомобиле, только ты ни за что в этом не признаешься, и ты просто не хочешь, чтоб он ездил без тебя. Вместо ответа старый Баярд с шумом опустил ноги на пол, встал и тяжелой походкой вышел из комнаты. Однако по лестнице он подниматься не стал, а мисс Дженни, услыхав, как его шаги замерли в конце прихожей, тотчас последовала за ним на заднее крыльцо, где он остановился в темноте. Темная ночь, напоенная тысячью ароматов весны, звенела голосами насекомых. На фоне темного неба вырисовывалась еще более темная громада конюшни. -- Он еще не приехал, -- с досадой проговорила мисс Дженни, коснувшись его плеча. -- Я бы тебе сразу сказала. Ступай наверх и ложись, ты же знаешь, что он зайдет к тебе, когда вернется. В конце концов ты накликаешь на него беду, и тогда он и в самом деле угодит в какую-нибудь канаву. Ты совсем как младенец с этим автомобилем, -- добавила она помягче. -- Ночью он ничуть не опаснее, чем днем. Пошли. Он сбросил ее руку, но послушно повернулся и пошел в дом. На этот раз он поднялся по лестнице, и она услышала его тяжелые шаги в спальне. Вскоре он перестал хлопать дверьми и ящиками, зажег лампу над кроватью и улегся с томиком Дюма. Через некоторое время дверь отворилась, и молодой Баярд, войдя в круг света, остановился и посмотрел на него своими мрачными глазами. Дед не замечал его присутствия, и он погладил его по руке. Старый Баярд поднял голову, и тогда молодой Баярд повернулся и вышел из комнаты. В три часа пополудни, когда на окнах банка опустили жалюзи, старый Баярд удалился в свой кабинет. Кассир и бухгалтер, сидевшие за барьером, слышали, как он возится у себя за дверью. Кассир помедлил, зажав двумя пальцами аккуратно сложенный столбик серебряных монет. -- Слышите? -- проговорил он. -- Старик последнее время чем-то, озабочен. Раньше он, бывало, сидит себе тихонечко, как мышонок, пока за ним не приедут, а вот уже несколько дней грохочет и мечется взад-вперед, словно ос гоняет. Бухгалтер не сказал ни слова. Кассир убрал столбик монет и принялся складывать новый. -- Чем-то он озабочен; не иначе как ревизор этот сильно ему досадил. Бухгалтер не сказал ни слова. Он поставил себе на стол арифмометр и с громким щелчком перевел рычаг. В задней комнате шумно двигался старый Баярд. Кассир аккуратно сложил в столбик оставшееся серебро и свернул папиросу. Бухгалтер склонился над мерно пощелкивающим арифмометром, а кассир склеил папиросу, закурил, проковылял к окну и приподнял жалюзи. -- Сегодня приехал Саймон с коляской, -- сказал он. -- Не иначе как этот парень сломал наконец свой автомобиль. Сходите позовите полковника. Бухгалтер слез с табурета, подошел к двери и открыл ее. Старый Баярд, сидевший в шляпе за конторкой, оглянулся. -- Спасибо, Байрон, -- сказал он. Бухгалтер вернулся к своему столу. Старый Баярд прошел через банк, открыл дверь на улицу и, держась за ручку, остановился как вкопанный. -- Где Баярд? -- спросил он. -- Он не приедет, -- отвечал Саймон. Старый Баярд подошел к коляске. -- Почему? Где он? -- Поехал куда-то с Айсомом на томобиле на этом, -- сказал Саймон. -- Бог знает, где их сейчас носит. Сорвал парня с работы среди дня -- на томобиле покататься. Старый Баярд оперся рукою о стойку. Пятно побледнело и снова резко проступило на его лице. -- Уж сколько я старался Айсому хоть каплю разума в башку втемяшить, -- ворчал Саймон, держа лошадей под уздцы, в ожидании, когда хозяин сядет в коляску. -- На томобиле покататься, -- твердил он. -- На томобиле покататься. Старый Баярд влез в коляску и тяжело опустился на сиденье. -- Будь я проклят, если я не посадил себе на шею банду самых отъявленных бездельников, какие только есть на белом свете! Одно утешение -- когда я, наконец, попаду в богадельню, то вы все от первого до последнего уже давно будете меня там ждать. -- Ну вот, теперь еще вы тут ворчите, -- сказал Саймон, -- Мисс Дженни на меня кричала, пока я за ворота не выехал, а тут вы начинаете. Но если мистер Баярд Кэспи в покое не оставит, то я хоть тресни, а он будет не лучше этих городских черномазых. -- Дженни его уже вконец избаловала, -- сказал старый Баярд. -- Даже Баярд -- и тот его больше испортить не сможет. -- Да уж, что правда, то правда, -- согласился Саймон и дернул за поводья. -- Поехали, что ли. -- Обожди минутку, Саймон, -- сказал старый Баярд. Саймон придержал лошадей. -- Чего вам еще надо? Пятно на щеке старого Баярда приняло свой обычный вид. -- Сходи ко мне в кабинет и достань сигару из банки на камине, -- отозвался он. Два дня спустя, под вечер, когда он и Саймон чинно катили в коляске по направлению к дому, автомобиль почти одновременно с предупреждающим об его появлении ревом выскочил им навстречу из-за поворота, залетел в придорожную канаву, снова выскочил на дорогу и пронесся мимо, и в какую-то долю секунды старый Баярд и Саймон увидели, как над рулем сверкнули белки и ослепительные, как слоновая кость, зубы Айсома. К концу дня, когда автомобиль вернулся домой, Саймон отвел Айсома на конюшню и отстегал его вожжами. В этот вечер после ужина они сидели в кабинете. Старый Баярд держал в руке незажженную сигару. Мисс Дженни читала газету. В окно залетал легкий весенний ветерок. Неожиданно старый Баярд сказал: -- Может, он ему в конце концов надоест. -- А ты знаешь, что он тогда сделает? Когда решит, что этот автомобиль ездит слишком медленно? -- спросила она, глядя на него поверх газеты. Старый Баярд с незажженной сигарой в руке сидел слегка наклонив голову и не глядя на мисс Дженни. -- Купит аэроплан, вот что. -- Шумно перевернув страницу, она снова погрузилась в чтение. -- Ему надо жениться и завести себе сына, а тогда пускай хоть каждый день ломает себе шею, если хочет. Господь, как видно, совсем ни в чем не разбирается, -- сказала она, думая о них обоих и об его покойном брате. -- Впрочем, видит Бог, я бы не хотела, чтоб какая-нибудь симпатичная мне девушка вышла за него замуж. Она снова зашелестела газетой, переворачивая страницу. -- Не знаю, чего ты еще ждешь от него. И вообще от любого Сарториса. Ты тратишь все вечера, разъезжая с ним, вовсе не потому, что думаешь, будто твое присутствие помешает ему перевернуть автомобиль. Нет, ты ездишь с ним для того, чтобы, когда автомобиль перевернется, ты тоже был там вместе с ним. И после этого ты еще воображаешь, что считаешься с другими больше, чем он? Он держал сигару, все еще отворотив лицо. Мисс Дженни снова посмотрела на него поверх газеты. -- Утром мы поедем в город к доктору -- пусть посмотрит, что это за штука у тебя на физиономии, слышишь? Когда он, стоя перед комодом у себя в комнате, снимал воротничок и галстук, взгляд его остановился на трубке, которую он положил туда месяц назад, и он убрал воротничок и галстук, взял трубку и подержал ее в руке, поглаживая большим пальцем обуглившуюся головку. Потом, охваченный внезапной решимостью, вышел из комнаты и тяжело прошел через площадку, на другом конце которой поднималась в темноту узкая лестница. Нашарив выключатель, он стал взбираться наверх и, осторожно двигаясь по темным тесным поворотам, добрался до расположенной под косым углом двери, открыл ее и очутился в просторной низкой комнате с наклонным потолком, где стоял запах пыли, тишины и старых ненужных вещей. Здесь была свалена всевозможная мебель; кушетки и стулья, словно кроткие привидения, обнимали друг друга высохшими негнущимися руками -- самое подходящее место для того, чтобы умершие Сарторисы могли побеседовать о блистательных и гибельных делах былых времен. С середины потолка свешивалась на шнуре одинокая лампочка без абажура. Он взял шнур, притянул его к гвоздю, торчавшему в стене над можжевеловым сундуком, закрепил, придвинул к сундуку стул и уселся. Сундук не открывали с 1901 года, когда его сын Джон умер от желтой лихорадки и старой раны от испанской пули. С тех пор представлялось еще два случая его открыть -- в июле и октябре прошлого года, но второй его внук еще не исчерпал всех своих возможностей и доставшихся ему по наследству превратностей судьбы. Поэтому Баярд пока терпеливо ждал, надеясь, так сказать, убить двух зайцев разом. Замок заело, и он некоторое время терпеливо с ним возился. Ржавчина отслаивалась, приставала к рукам, и он встал, пошарил вокруг, вернулся к сундуку с тяжелым чугунным подсвечником, ударил им по замку, отпер сундук и поднял крышку. Изнутри повеяло тонким бодрящим запахом можжевельника и сухим томительным мускусным ароматом, как от остывшего пепла. Сверху лежало женское платье. Парча поблекла, а тонкое брабантское кружево слегка пожелтело я стало бесплотным и бледным, словно солнечный свет в феврале. Он осторожно вынул платье из сундука. Кружево, мягкое и бледное, как вино, полилось ему на руки, и он отложил платье и вынул рапиру толедской стали, с клинком тонким и легким, словно протяжный звук скрипичного смычка, в бархатных ножнах. Изящные цветистые ножны чуть-чуть лоснились, а швы пересохли и полопались. Старый Баярд подержал рапиру, как бы взвешивая ее у себя на руках. Это было именно то орудие, какое любой Сарторис счел бы самым подходящим для выращивания табака в необитаемой пустыне -- эта рапира, равно как красные каблуки и кружевные манжеты, в которых он распахивал девственные земли и воевал со своими робкими и простодушными соседями. Он отложил рапиру в сторону. Под ней лежала тяжелая кавалерийская сабля и шкатулка розового дерева с парой отделанных серебром дуэльных пистолетов, обманчиво тонких и изысканных, словно скаковые лошади, а также предмет, который старый Фолз называл "этот дьявольский дерринджер". Короткий зловещий обрубок с тремя стволами, уродливый и откровенно утилитарный, он лежал между своими двумя собратьями, как злобное смертоносное насекомое меж двух прекрасных цветков. Потом он вытащил голубую армейскую фуражку сороковых годов, маленькую глиняную кружку, мексиканское мачете и масленку с длинным носиком, наподобие тех, какими пользуются паровозные машинисты. Масленка была серебряная, и на ней был выгравирован паровоз с огромной колоколообразной трубой, окруженный пышным венком. Под паровозом стояло его название: "Виргиния" -- и дата: "9 августа 1873 года". Он отложил все это в сторону и решительно вынул из сундука остальные вещи -- серый конфедератский сюртук с галунами и аксельбантами и муслиновое платье с цветочным узором, от которого исходил слабый запах лаванды, будящий воспоминания о старинных церемонных менуэтах и о жимолости, трепещущей в ровном пламени свечей; потом он добрался до пожелтевших документов и писем, аккуратно связанных в пачки, и, наконец, до огромной Библии с медными застежками. Он положил ее на край сундука и раскрыл. Бумага от времени так потемнела и истончилась, что напоминала слегка увлажненную древесную золу; казалось, будто страницы не рассыпались в прах только потому, что их скрепляет выцветший старомодный шрифт. Он осторожно перелистал страницы и вернулся к чистым листам в начале книги. С нижней строчки последнего чистого листа, поблекшая, суровая в своей простоте, поднималась кверху колонка имен и дат, становясь все бледнее и бледнее по мере того, как время накладывало на нее свою печать. Верхние строчки, как и нижние на предыдущей странице, еще можно было разобрать. Однако посередине этой страницы колонка прерывалась, и дальше лист оставался чистым, если не считать темных пятнышек старости да случайных следов коричневых чернил. Старый Баярд долго сидел, созерцая уходящую в небытие славу своего рода. Сарторисы презрели Время, но Время им не мстило, ибо оно долговечнее Сарторисов. А возможно, даже и не подозревает об их существовании. Но жест все равно был красивый. Джон Сарторис говорил: "Генеалогия в девятнадцатом веке -- просто вздор. Особенно в Америке, где важно лишь то, что человек сумел захватить и удержать, и где у всех нас общие предки, а единственная династия, от которой мы можем с уверенностью вести свое происхождение, -- это Олд Бейли. Однако тот, кто заявляет, что ему нет дела до своих предков, лишь немногим менее тщеславен, нежели тот, кто во всех своих действиях руководствуется голосом крови. И по-моему, любой Сарторис может немножко Потешиться тщеславием и генеалогическим вздором, если ему так хочется. Да, жест был красивый, и старый Баярд сидел и спокойно размышлял о том, что невольно употребил глагол в прошедшем времени. Был. Рок, предвестие судьбы человека глядит на него из придорожных кустов, если только человек этот способен его узнать, и вот он уже снова, тяжело дыша, продирается сквозь чащу, и топот дымчатого жеребца затихает в сумерках, а позади грохочет патруль янки, грохочет все глуше и глуше, меж тем как он, окончательно исчерпав запас воздуха в легких, прижался к земле в густых зарослях колючей ежевики и услышал, как погоня промчалась мимо. Потом он пополз дальше и добрался до знакомого ручья, что вытекал из-под корней бука, и, когда он наклонился к ручью, последний отблеск угасавшего дня заиграл на его лице, резко очертив нос и лоб над темными провалами глаз и жадный оскал ловящего воздух рта, и из прозрачной воды на него в какую-то долю секунды уставился череп. Нехоженые закоулки человеческой судьбы. Что ж, мир иной -- это битком набитое народом место -- лежит, по слухам, как раз в одном из закоулков, -- мир иной, полный иллюзий каждого человека о самом себе и противоположных иллюзий о нем, которые гнездятся в умах других иллюзий.. Он пошевелился, тихонько вздохнул, вынул вечное перо и в конце колонки написал: "Джон Сарторис. 5 июля 1918 года", -- и еще ниже: "Кэролайн Уайт Сарторис и сын. 27 октября 1918 года". Когда чернила высохли, он закрыл книгу, положил на место, вытащил из кармана трубку, сунул ее в шкатулку розового дерева вместе с дуэльными пистолетами и дерринджером, убрал остальные вещи, закрыл сундук и запер его на замок. Мисс Дженни нашла старого Баярда на складном стуле у дверей банка. Он посмотрел на нее с тонко разыгранным удивлением, и глухота его казалась еще более непроницаемой, чем обычно. Но она холодно и безжалостно заставила его подняться и, невзирая на воркотню, повела по улице, где торговцы и прохожие приветствовали ее словно королеву-воительницу, между тем как Баярд нехотя и угрюмо плелся рядом. Вскоре они завернули за угол и поднялись по узкой лестнице, примостившейся между двумя лавками, под нагромождением закоптелых вывесок врачей и адвокатов. Наверху был темный коридор, в который выходило несколько дверей. Ближайшая к входу сосновая дверь, выкрашенная серой краской, внизу облупилась, как будто ее постоянно пинали ногами, причем на одной и той же высоте и с одинаковой силой. Две дыры на расстоянии дюйма друг от друга молчаливо свидетельствовали о том, что здесь некогда был засов, а со скобы на косяке двери свисал и самый засов, закрепленный огромным ржавым замком старинного образца. Баярд предложил зайти сюда, но мисс Дженни решительно потащила его к двери по другую сторону коридора. Эта дверь была свежевыкрашенна и отделана под орех. В верхнюю ее часть было вставлено толстое матовое стекло, на котором рельефными позолоченными буквами была выведена фамилия и обозначены часы приема. Мисс Дженни отворила дверь, и Баярд вошел вслед за нею в крохотную комнатушку, являвшую собой образец спартанской, хотя и ненавязчивой асептики. Репродукция Коро и две выполненные сухой иглой гравюры в узеньких рамочках на свежевыкрашенных, безукоризненно серых стенах, новый ковер теплых темно-желтых тонов, ничем не покрытый стол и четыре стула мореного дуба -- все эти вещи, чистые, безличные и недорогие, с первого взгляда раскрывали душу их владельца, душу хотя и стесненную в данный момент материальными затруднениями, однако же самою судьбой назначенную и полную решимости в один прекрасный день приступить к выполнению своих функций в окружении персидских ковров, красного или тикового дерева, а также одного-единственного безупречного эстампа на девственно чистых стенах. Молодая девица в накрахмаленном белом платье поднялась из-за столика с телефоном и пригладила волосы. -- Доброе утро, Мэртл, -- обратилась к ней мисс Дженни. -- Скажи доктору Олфорду, что мы хотели бы его повидать. -- Вы предварительно записались на прием? -- спросила девица голосом, лишенным всяких интонаций. -- Мы записываемся сейчас, -- заявила мисс Дженни. -- Уж не хочешь ли ты сказать, что доктор Олфорд не начинает работу до десяти часов? -- Доктор Олфорд не начинает... не принимает никого без предварительной записи, -- словно попугай, затараторила девица, уставившись в одну точку над головой мисс Дженни. -- Если вы не записались предварительно, вам необходимо записаться предва... -- Тш, тш, -- резко оборвала ее мисс Дженни. -- Будь умницей, беги скажи доктору Олфорду, что его хочет видеть полковник Сарторис. -- Да, мэм, мисс Дженни, -- послушно ответила девица, прошла через комнату, но у другой двери опять остановилась, и голос ее опять сделался как у попугая: -- Пожалуйста, присядьте. Я посмотрю, не занят ли доктор. -- Ступай скажи доктору, что мы здесь, -- вежливо повторила мисс Дженни. -- Скажи ему, что мне сегодня надо еще сделать кой-какие покупки и ждать мне некогда. -- Да, мэм, мисс Дженни, -- согласилась девица, исчезла и после приличествующей случаю паузы вернулась, снова приняв свой безукоризненно профессиональный тон. -- Доктор сейчас вас примет. Пройдите, пожалуйста. Она открыла дверь и посторонилась. -- Спасибо, деточка, -- отозвалась мисс Дженни. -- Твоя мама все еще лежит? -- Спасибо, мэм, она уже встает. -- Вот и прекрасно, -- сказала мисс Дженни. -- Пошли, Баярд. Эта комната, еще меньше предыдущей, насквозь пропахла карболкой. Здесь стоял белый эмалированный шкаф, набитый злобно поблескивающим никелем, металлический операционный стол и множество всяких электрических кипятильников, термостатов и стерилизаторов. Доктор, облаченный в белую полотняную куртку, склонился над конторкой, предоставив им возможность некоторое время созерцать его рассеянный прилизанный затылок. Затем он поднял глаза и встал. Доктор Олфорд, молодой человек лет тридцати, недавно приехал в город и был племянником одного из местных старожилов. Он с отличием окончил медицинский колледж и обладал представительной внешностью, но был исполнен преувеличенного чувства собственного достоинства и всем своим видом бесстрастного эрудита ясно давал понять, что не питает решительно никаких иллюзий насчет рода человеческого, что исключало обычную провинциальную фамильярность и заставляло даже тех, кто помнил его еще мальчишкой, приезжавшим в гости, величать его не иначе как доктор или мистер. У него были маленькие усики и лицо, напоминавшее маску, -- лицо доброжелательное, но холодное, и пока старый Баярд беспокойно ерзал на стуле, доктор сухими, тщательно вымытыми щеткой пальцами осторожно ощупывал жировик на его физиономии. Мисс Дженни обратилась к нему с каким-то вопросом, но он самозабвенно продолжал исследование, как будто ничего не слышал, как будто она даже и слова не промолвила. Он вставил Баярду в рот крохотную электрическую лампочку, которую предварительно продезинфицировал, то и дело включая и выключая ее рубиновый свет за щекой пациента. Потом вынул лампочку, снова ее продезинфицировал и убрал обратно в шкаф. -- Ну что? -- нетерпеливо спросила мисс Дженни. Доктор аккуратно закрыл шкаф, вымыл и вытер руки, подошел к ним, остановился и начал торжественно и важно сыпать специальными терминами, эпикурейски упиваясь жесткими словами, слетавшими с его языка. -- Это новообразование необходимо срочно удалить, -- заявил он в заключение. -- Его следует удалить, пока оно находится в ранней стадии, и поэтому я рекомендую немедленную операцию. -- Вы хотите сказать, что оно может перейти в рак? -- спросила мисс Дженни. -- Об этом не может быть двух мнений, сударыня. Исключительно вопрос времени. Запустите -- и я ни за что не поручусь. Удалите немедленно -- и больному больше не о чем будет беспокоиться. -- Он снова окинул старого Баярда долгим ледяным взором. -- Я удалю это с легкостью. Вот так, -- показал он рукой. -- Что он говорит? -- спросил старый Баярд. -- Я говорю, что могу убрать это новообразование с такой легкостью, что вы даже ничего не заметите, полковник Сарторис. -- Будь я проклят, если я вам это позволю! -- Баярд порывисто встал. -- Сиди спокойно, Баярд, -- приказала мисс Дженни. -- Никто не собирается резать тебя без твоего ведома. Это необходимо сделать сейчас? -- Да, мэм. Я бы такую вещь на своем лице даже на сутки не оставил. В противном случае я считаю своим долгом предупредить вас, что ни один врач не может взять на себя ответственность за возможные последствия... Я могу удалить это в течение двух минут, -- добавил он, еще раз вперив в лицо Баярду холодный сосредоточенный взгляд. Затем, полуобернувшись, застыл, прислушиваясь и раскатам громоподобного баса, который доносился из-за тонкой перегородки. -- Здорово, сестренка, -- говорил бас. -- Сдается мне, что я слышу брань Баярда Сарториса. Доктор и мисс Дженни застыли на месте; дверь тотчас же отворилась, и в комнату протиснулся самый тучный человек во всем округе. На нем был лоснящийся альпаковый пиджак, жилет и черные мешковатые бумажные брюки; складки жира на шее почти совсем закрывали свободный ворот сетчатой рубашки и узенький черный галстук. На голове, напоминавшей голову римского сенатора, росли густые серебристые кудри. -- Что это с тобой стряслось, черт побери? -- пророкотал он, после чего боком пролез в комнату, совершенно заполнив ее своею тушей, рядом с которой все остальные люди и предметы стали казаться просто карликами. Это был доктор Люций Квинтус Пибоди, восьмидесяти семи лет от роду, трехсот десяти фунтов весом, обладатель здорового, как у лошади, пищеварительного тракта. Он начал практиковать в округе еще в те времена, когда весь медицинский инвентарь состоял из пилы, галлона виски и мешочка каломели; он служил полковым врачом у Джона Сарториса и даже после появления автомобиля в любое время суток в любую погоду отправлялся в любом направлении по абсолютно непроезжим дорогам на кривобокой пролетке к любому белому или негру, который его вызвал, обычно принимая в качестве гонорара завтрак, состоящий из кукурузных лепешек с кофе, а иногда небольшой мешок кукурузы, фруктов или несколько цветочных луковиц и черенков. Когда он был молодым и прытким, он вел журнал, вел его очень тщательно до тех пор, пока его гипотетические активы не достигли десяти тысяч долларов. Впрочем, это было сорок лет назад, и с тех пор он не утруждал себя какими-либо записями; но и теперь время от времени какой-либо сельский житель входил в его обшарпанный кабинет и, желая отметить годовщину своего появления на свет Божий, возвращал деньги, которые задолжал доктору Пибоди его отец или дед и о которых тот давным-давно позабыл. Его знали все окрестные жители, и на рождество они посылали ему окорока и дичь; говорили, будто он может провести остаток дней своих, разъезжая по округе все в той же неизменной пролетке, не заботясь о пропитании и ночлеге и не расходуя на это ни единого цента. Доктор Пибоди заполнил всю комнату своей грубоватой добродушною массой, а когда он подошел к мисс Дженни и похлопал ее по спине своей длинной, как грабли, рукой, от его тяжелой поступи задрожал весь дом. -- Привет, Дженни, -- сказал он. -- Привели Баярда снять с него мерку для страховки? -- Этот чертов мясник хочет меня резать, -- сердито проворчал Баярд. -- Вели им оставить меня в покое, Люш. -- Что-то рановато приниматься за разделку белого мяса в десять утра, -- прогудел доктор Пибоди. -- Черномазые -- те другое дело. Руби черномазого в любое время после полуночи. Что с ним такое, сынок? -- спросил он у доктора Олфорда. -- По-моему, это просто-напросто бородавка, но мне уже надоело на нее смотреть, -- сказала мисс Дженни. -- Это не бородавка, -- решительно возразил доктор Олфорд. Пока он, пользуясь специальной терминологией, повторял свой диагноз, румяная физиономия доктора Пибоди озаряла общество своей доброжелательностью. -- Да, звучит страшновато, -- согласился он и, вновь сотрясая пол, толкнул Баярда обратно в кресло одной ручищей, а другой повернул его лицо к свету. Потом вытащил из нагрудного кармана очки в железной оправе и принялся изучать его физиономию. -- По-вашему, это надо убрать? -- Безусловно, -- холодно ответил доктор Олфорд. -- Я считаю, что это новообразование необходимо удалить. Ему здесь совершенно не место. Это рак. -- Люди преспокойно жили с таким раком задолго до того, как они изобрели ножи, -- сухо заметил доктор Пибоди. -- Сиди спокойно, Баярд. "А люди, подобные вам, -- одна из причин этого", -- так и вертелось на языке у молодого человека, но он сдержался и вместо этого сказал: -- Я могу удалить это новообразование за две минуты, полковник Сарторис. -- Будь я проклят, если вы это сделаете, -- в ярости отвечал Баярд, порываясь встать. -- Пусти меня, Люш. -- Сиди тихо, -- невозмутимо отозвался доктор Пибоди и, продолжая удерживать его на стуле, пощупал шишку. -- Больно? -- Да нет же, я этого вовсе не говорил. И будь я проклят, если... -- Ты наверняка так и так будешь проклят, -- возразил ему доктор Пибоди. -- Какая тебе разница -- жить или умереть? Я еще ни разу не видел человека, который получал бы от жизни меньше удовольствия, чем ты. -- В кои-то веки вы правду сказали, -- согласилась мисс Дженни. -- По-моему, старше Баярда вообще никого на свете нет. -- И потому, -- спокойно продолжал доктор Пибоди, -- я бы об этой штуке не беспокоился. Пускай себе остается. Твоя физиономия совершенно никого не интересует. Если б ты еще был молодым парнем и каждый вечер гонялся за девчонками... -- Если доктор Пибоди будет безнаказанно вмешиваться... -- начал было доктор Олфорд. -- Билл Фолз говорит, что может это вылечить, -- заявил Баярд. -- При помощи своей мази? -- быстро спросил доктор Пибоди. -- Мази? -- переспросил доктор Олфорд. -- Полковник Сарторис, если вы позволите первому встречному шарлатану лечить это новообразование всякими домашними или патентованными средствами, то через полгода вы будете на том свете. Даже доктор Пибоди может это подтвердить, -- с тонкой иронией добавил он. -- Не знаю, -- медленно проговорил доктор Пибоди. -- Билл делал чудеса этой своей мазью. -- Я вынужден заявить решительный протест, -- сказал доктор Олфорд. -- Миссис Дю Пре, я протестую против того, чтобы кто-либо из моих коллег даже косвенно санкционировал подобный образ действий. -- Пф-ф, юноша, -- отвечал доктор Пибоди, -- мы не позволим Биллу мазать своим снадобьем Баярдову бородавку. Оно годится для черномазых и для скотины, а Баярду оно ни к чему. Мы просто оставим эту штуку в покое, тем более что она ему нисколько не мешает. -- Если это новообразование не будет немедленно удалено, я снимаю с себя всякую ответственность, -- объявил доктор Олфорд. -- Запустить его столь же опасно, сколь применить к нему мазь мистера Фолза. Миссис Дю Пре, прошу вас засвидетельствовать, что эта консультация приняла столь неэтичный характер не по моей вине и вопреки моему протесту. -- Пф-ф, юноша, -- снова повторил доктор Пибоди. -- Эта штука не стоит того, чтоб ее резать. Мы прибережем для вас руку или ногу, когда его шальной внук перевернется вместе с ним на своем автомобиле. Пойдем ко мне, Баярд. -- Миссис Дю Пре... -- попробовал вставить доктор Олфорд. -- Если Баярд захочет, он потом вернется. -- Своей тяжелой рукой доктор Пибоди погладил молодого человека плечу. -- Мне надо поговорить с ним у себя в кабинете. Дженни приведет его обратно, если захочет. Пошли, Баярд. И он вывел старого Баярда из комнаты. Мисс Дженни встала. -- Этот Люш Пибоди такой же старый чудак, как Билл Фолз, -- сказала она. -- Старики просто до смерти меня раздражают. Подождите, я сейчас же приведу его обратно, и мы с этим делом покончим. Доктор Олфорд открыл перед нею дверь, и она, свирепо шурша своими шелками, чопорно выплыла в коридор и через обшарпанную дверь с ржавым замком вошла вслед за племянником в комнату, у которой был такой вид, словно здесь пронесся миниатюрный циклон, причем следы разрушений были прикрыты мирным слоем вековой пыли. -- Послушайте, Люш Пибоди... -- начала было мисс Дженни. -- Садитесь, Дженни, -- сказал ей доктор Пибоди. -- И не шумите. Расстегни рубашку, Баярд. -- Что?! -- воинственно отозвался старый Баярд. Доктор толкнул его на стул. -- Хочу тебя послушать, -- пояснил он. Подойдя к старинной конторке, он стал рыться в куче пыльного хлама. Огромная комната была полна пыли и хлама. Все четыре окна выходили на площадь, но платаны и вязы, которыми она была обсажена, затемняли конторы на втором этаже, и поэтому проникавший в них свет казался рассеянным, словно в толще воды. С углов потолка свисала паутина, тяжелая и длинная, как испанский мох, и темная, как старое кружево, а стены, некогда белые, приобрели тусклый серо-коричневый оттенок, и только в тех местах, где прежде висели календари, выделялись прямоугольники посветлее. Кроме конторки, в комнате стояло несколько разнокалиберных стульев, находившихся на разных стадиях разрушения; ржавая железная печка в ящике с опилками и кожаный диван, просевшие пружины которого молчаливо сохраняли форму удобно раскинувшейся фигуры доктора Пибоди, а рядом, медленно собирая последовательно накопляющиеся слои пыли, валялась стопка пятицентовых детективов в бумажных обложках. Это была библиотека доктора Пибоди, и на этом диване он коротал свои приемные часы, снова и снова ее перечитывая. Других книг в комнате не было. Зато корзина для бумаг возле конторки, сама конторка, доска над забитым мусором камином и все четыре подоконника были завалены всевозможными рекламными проспектами, каталогами и правительственными бюллетенями. В одном углу, на перевернутом вверх дном ящике, возвышался прибор из цветного оксидированного стекла для охлаждения воды; в другом торчала связка бамбуковых удилищ, медленно склонявшихся под собственной тяжестью, а на каждой горизонтальной поверхности покоилась коллекция предметов, какие можно найти только в лавке старьевщика, -- рваная одежда, бутылки, керосиновая лампа; деревянный ящик с жестянками из-под колесной мази, в котором не хватало одной жестянки; часы в форме нежного фарфорового вьюнка, поддерживаемые четырьмя девицами с венками на голове, которые претерпели всевозможные, достойные всяческого удивления хирургические травмы, и лишь кое-где среди всей этой запыленной рухляди попадались различные инструменты, имеющие отношение к профессии хозяина. Именно один из них и разыскивал сейчас доктор Пибоди на заваленной мусором конторке, где красовалась одинокая фотография в деревянной рамке, и хотя мисс Дженни опять повторила: "Послушайте, Люш Пибоди, что я вам хочу сказать", он невозмутимо продолжал свои поиски. -- Застегни рубашку и пойдем обратно к тому доктору, -- приказала мэсс Дженни племяннику. -- Мы не можем больше терять время с выжившим из ума старикашкой. -- Садитесь, Дженни, -- повторил доктор Пибоди. Он выдвинул ящик, достал из него коробку сигар, горсть поблекших искусственных мух для приманки форели, грязный воротничок и, наконец, стетоскоп, после чего швырнул все остальное обратно в ящик и задвинул его коленом. Мисс Дженни с видом оскорбленной добродетели, вся кипя от негодования, ждала, пока он выслушает сердце старого Баярда. -- Ну, что, -- сердито проворчала она, -- теперь вы узнали, как снять с его физиономии эту бородавку? Билл Фолз, тот без всякой телефонной трубки это выяснил. -- Я узнал еще кое-что, -- отвечал доктор Пибоди. -- Я узнал, например, как Баярд избавится от всех своих забот, если станет и впредь ездить в автомобиле с этим разбойником. -- Чепуха! -- отрезала мисс Дженни. -- Баярд отличный шофер. Я еще в жизни такого не видела. -- Мало быть хорошим шофером, чтобы эта штука, -- он постучал толстым пальцем по груди Баярда, -- чтобы эта штука не остановилась, когда ваш мальчишка срежет на полной скорости еще парочку поворотов, -- я видел, как он это делает. - Вы когда-нибудь слышали, чтобы хоть один Сарторис умер своей смертью, как все люди? -- спросила мисс Дженни. -- Разве вы не знаете, что сердце будет служить Баярду, пока не придет его срок? Ну, а ты вставай и ступай со мной отсюда, -- добавила она, обращаясь к племяннику. Старый Баярд застегнул рубашку. Доктор Пибоди молча наблюдал за ним, сидя на своем диване. -- Баярд, -- неожиданно заговорил он, -- почему ты непременно должен лезть в эту распроклятую колымагу? -- Что?! -- Если ты не перестанешь ездить в этом автомобиле, то ни Билл Фолз, ни я, ни этот юноша со всеми своими кипячеными бритвами -- никто тебе не понадобится. -- А тебе-то что? -- возмутился старый Баярд. -- Господи, неужели я не могу тихо и мирно сломать себе шею, если мне так хочется? Он встал, дрожащими пальцами пытаясь застегнуть пуговицы на жилете, и мисс Дженни тоже встала и подошла, чтоб ему помочь, но он грубо ее оттолкнул. Доктор Пибоди молча сидел, постукивая толстыми пальцами по толстому колену. -- Я уже пережил свой век, -- продолжал старый Баярд более миролюбиво. -- Насколько мне известно, я первый в нашем роду перевалил через шестой десяток. Наверняка Старый Хозяин держит меня как надежного свидетеля вымирания нашего семейства. -- А теперь, -- ледяным тоном произнесла мисс Дженни, -- когда ты произнес свою речь, а Люш Пибоди потерял из-за тебя все утро, теперь, я полагаю, нам самое время удалиться, чтобы Люш мог для разнообразия отправиться пользовать мулов, а ты мог просидеть остаток дня, испытывая жалость к самому себе, как и подобает Сарторису. До свидания, Люш. -- Не позволяйте ему трогать эту штуку, Дженни, -- произнес доктор Пибоди. -- Разве вы с Биллом Фолзом не будете его лечить? -- Смотрите, чтоб он не позволял Биллу Фолзу мазать эту штуку чем бы то ни было, -- невозмутимо продолжал доктор Пибоди. -- Она ему не мешает. Не трогайте ее, и все. -- Мы сейчас пойдем к доктору, вот что мы сделаем, -- отозвалась мисс Дженни. -- Пошли. Когда дверь закрылась, доктор Пибоди некоторое время неподвижно сидел и слушал, как они пререкались в коридоре. Затем звуки их голосов донеслись с другого конца, ближе к лестнице, старый Баярд сердито выругался, и голоса умолкли. Тогда доктор Пибоди откинулся на спинку дивана, которая уже давно приобрела форму его тела, протянул руку к стопке книг у изголовья и, не глядя, осторожно вытащил из нее пятицентовый детектив. 4  Когда они подходили к банку, с противоположной стороны улицы показалась одетая в светлое платье Нарцисса, и все трое встретились у дверей; старый Баярд одарил ее неуклюжим комплиментом по поводу ее внешности, а она своим низким голосом пыталась проникнуть сквозь толщу его глухоты. После этого он взял свой складной стул, а Нарцисса в сопровождении мисс Дженни вошла в банк и направилась к окошку кассира. За барьером в эту минуту не было никого, кроме бухгалтера. Он украдкой глянул на них через плечо, слез с табурета и, все еще не поднимая глаз, подошел к окошку. Он взял у Нарциссы чек, и, слушая рассказ мисс Дженни о глупом мужском упрямстве Баярда и Люша Пибоди, она обратила внимание, что его руки от локтей вплоть до вторых фаланг пальцев заросли рыжеватыми волосами, и с легким, хотя и нескрываемым отвращением -- и даже недоумевая, потому что день был не особенно жаркий, -- заметила, что они покрыты капельками пота. Затем она снова придала своим глазам выражение полного равнодушия и, взяв банкноты, которые бухгалтер просунул ей в окошко, открыла сумочку, из голубых атласных недр которой вдруг показался уголок конверта с адресом, но Нарцисса его смяла, засунула в сумочку деньги и быстро ее закрыла. Обе женщины направились к выходу, причем мисс Дженни продолжала свой рассказ, а Нарцисса снова остановилась у дверей и, как всегда излучая невозмутимый покой, ровным громким голосом отвечала старому Баярду, который подшучивал над ее воображаемыми сердечными делами, что составляло единственную тему их разговоров. Потом она пошла дальше в ореоле безмятежности, которая казалась чем-то вполне реальным, доступным человеческому зрению, обонянию или слуху. Пока Нарцисса оставалась в поле зрения, бухгалтер стоял у окна. Голова его была опущена, а рука чертила мелкие, бессмысленные узоры на блокноте, который лежал на подоконнике. Затем Нарцисса пошла дальше и скрылась из виду. Отходя от окна, он обнаружил, что блокнот прилип к его влажной руке, и когда он поднял руку, поднялся вместе с ней. Потом, увлекаемый собственной тяжестью, блокнот оторвался и упал на пол. В этот вечер после закрытия банка Сноупс пересек площадь, завернул в одну из улиц и приблизился к прямоугольному деревянному зданию с двумя верандами, откуда в вечерний воздух вырывалась хриплая заунывная музыка дешевого граммофона. Он вошел в дом. Музыка доносилась из комнаты направо, и, проходя мимо двери, Сноупс увидел человека в рубашке без воротника -- он сидел на стуле, положив ноги в носках на другой стул, и курил трубку, отвратительный запах которой потянулся за Сноупсом в прихожую. В прихожей пахло сырым дешевым мылом и блестел еще не просохший линолеум. Он двинулся дальше, в ту сторону, откуда раздавался равномерный шум, свидетельствующий о какой-то бешеной деятельности, и натолкнулся на женщину в бесформенном сером платье, которая перестала вытирать шваброй пол и глянула на него через серое плечо, смахнув красной рукой прямые волосы со лба. -- Добрый вечер, миссис Бирд, -- сказал Сноупс. -- Вирджил дома? -- Болтался тут давеча, -- ответила она. -- Если его пет на крыльце, значит, отец его куда-нибудь послал. У мистера Бирда опять поясницу схватило. Может, он Вирджила куда и послал. -- Прямые волосы снова упали ей на лицо, и она резким жестом отбросила их назад. -- У вас для него есть работа? -- Да, мэм. А вы не знаете,, куда он пошел? -- Если мистер Бирд его никуда ни посылал, он, наверно, на заднем дворе. Он далеко не уходит. Она опять отбросила назад свои прямые волосы -- мускулы, привыкшие всю жизнь работать, не терпели бездействия -- и снова схватила швабру. Сноупс пошел дальше и остановился на кухонном крыльце над огороженным, лишенным травы пространством, где находился курятник и несколько кур, нахохлившись, сидели на голой земле или, объятые безнадежной тоскою, копошились в пыли. Вдоль одной стороны забора тянулись аккуратные грядки, а в углу двора стояла сколоченная из старых досок уборная. -- Вирджил! -- позвал он. Пустынный двор был населен призраками -- призраками отчаявшихся сорняков, призраками съестных припасов в виде пустых консервных банок, ломаных коробок и бочек; сбоку лежала куча дров и стоял чурбан, на котором покоился топор с расколотым топорищем, неумело обмотанным ржавой проволокой. Он сошел с крыльца, и куры закудахтали в предвкушении корма. -- Вирджил! Воробьи как-то ухитрялись находить себе пропитание в пыли среди кур, но сами куры, быть может в предвидении рокового конца, очумело носились взад-вперед вдоль проволоки и неотвязно смотрели на него жадными глазами. Он уже хотел было повернуть обратно к кухне, когда из уборной с невинным видом вышел белобрысый мальчишка с вкрадчивыми глазами. В уголках его бледного, красиво очерченного рта затаилась какая-то мысль. Подбородка у него не было вовсе. -- Хелло, мистер Сноупс. Я вам нужен? -- Да, если ты ничем особенным не занят. -- Ничем, -- отвечал мальчик. Они вошли в дом и миновали комнату, где по-прежнему остервенело работала женщина. Вонь от трубки и мрачные завывания граммофона заполняли прихожую. Они поднялись по лестнице, тоже покрытой линолеумом, который был прикреплен к каждой ступеньке предательской полосой железа, обработанного под латунь, стертого и исцарапанного тяжелыми сапогами. По обе стороны прихожей второго этажа было несколько одинаковых дверей. В одну из них они и вошли. В комнате стоял стул, кровать, туалетный столик и умывальник с ведром для грязной воды. Пол был покрыт потрепанным соломенном ковриком. С потолка на зеленовато-коричневом шнуре свисала лампочка без абажура. Над забитым бумагой камином красовалась рамка с литографией -- девушка-индианка в безукоризненной оленьей шкуре склонила обнаженную грудь над залитым лунным светом аккуратным бассейном из итальянского мрамора. В руках она держала гитару и розу, а на выступе за окном сидели пыльные воробьи и весело смотрели на них сквозь пыльную оконную сетку. Мальчик вежливо пропустил Сноупса вперед. Его бледные глаза быстро окинули комнату и все, что в ней находилось. -- Ружье еще не прислали, мистер Сноупс? -- спросил он. -- Нет, но скоро пришлют, -- ответил Сноупс. -- Вы ведь тайно его заказывали. -- Да, оно скоро придет. Может, у них сейчас такого ружья нет. -- Он прошел к туалетному столику, достал из ящика несколько листов бумаги, положил их на стол, придвинул стул, вытащил из-под кровати чемодан и водрузил его на стул. Затем вынул из кармана вечное перо, снял с него колпачок и положил рядом с бумагой. -- Его не сегодня-завтра должны прислать. Мальчик уселся на чемодан и взял перо. -- Такие ружья продаются в скобяной лавке Уотса, -- заметил он. -- Если то, которое мы заказывали, в ближайшее время не придет, купим у него, -- сказал Сноупс. -- Кстати, когда мы сделали заказ? -- Во вторник на прошлой неделе, -- бойко отвечал мальчик. -- Я записал. -- Ну, значит, скоро пришлют. Ты готов? Мальчик склонился над бумагой. -- Да, сэр. Сноупс вынул из кармана брюк сложенный листок, развернул его и прочел: -- Индекс сорок восемь. Мистеру Джо Батлеру, Сент-Луис, Миссури, -- и через плечо мальчика стал следить за его пером. -- Правильно, у верхней кромки. Так. Мальчик отступил от края примерно на два дюйма и аккуратным ученическим почерком принялся выводить то, что диктовал ему Сноупс, лишь изредка останавливаясь и спрашивая, как пишется то или иное слово. г "Я один раз решил что постараюсь вас забыть. Но я не могу забыть вас потому что вы не можете забыть меня. Сегодня я видел свое письмо в вашей сумке. Я каждый день могу протянуть руку и дотронуться до вас вы об этом не знаете. Просто вижу как вы идете по улице и знаю что я знаю что вы знаете. Однажды мы оба будем знать вместе когда вы привыкнете. Вы сохранили мое письмо но вы не ответили. Это признак..." Мальчик дописал страницу до конца. Сноупс убрал первый лист, положил второй и монотонным, лишенным интонации голосом продолжал диктовать: "...что вы меня не забыли иначе вы бы его не стали хранить. Я думаю о вас ночью как вы идете по улице словно я грязь под ногами. Я могу вам кое-что сказать вы удивитесь я знаю про вас больше чем то как вы ходите по улице в одежде. Когда-нибудь я скажу и вы тогда не будете удивляться. Вы проходите мимо меня и не знаете а я знаю. Когда-нибудь вы узнаете. Потому что я вам скажу". -- Все, -- сказал Сноупс, и мальчик отступил к нижнему краю страницы. -- "Искренне ваш Хэл Вагнер. Индекс двадцать четыре". -- Он снова заглянул мальчику через плечо. -- Правильно. Промокнув последнюю страницу, он взял и ее. Мальчик надел на перо колпачок и отодвинул стул. Сноупс вытащил из пиджака маленький бумажный кулек. Мальчик невозмутимо взял кулек. -- Премного благодарен, мистер Сноупс. -- Он открыл кулек и, скосив глаза, заглянул внутрь. -- Странно, что это духовое ружье до сих пор не пришло. -- Действительно, -- согласился Сноупс. -- Не понимаю, почему его нет. -- Может, оно на почте затерялось, -- высказал предположение мальчик. -- Возможно. Скорей всего, так оно и есть. Я завтра им еще раз напишу. Мальчик поднялся из-за стола и остановился, глядя на Сноупса вкрадчивыми невинными глазами из-под соломенно-желтых волос. Он вынул из кулька конфету и принялся без всякого удовольствия ее жевать. -- Я, пожалуй, попрошу папу сходить на почту и узнать, не потерялось ли оно. -- Не надо, -- поспешно отозвался Сноуцс. -- Подожди немного, я сам этим делом займусь. Мы его непременно получим. -- Папе ничего не стоит туда сходить. Как только он вернется домой, он сразу же пойдет и узнает. Я его хоть сейчас разыщу и попрошу, чтоб он сходил. -- Ничего у него не получится, -- отвечал Сно-упс. -- Предоставь это дело мне. Уж я-то твое ружье получу, можешь не сомневаться. -- Я ему скажу, что я у вас работал. Я все письма наизусть помню, -- сказал мальчик. -- Нет, нет, обожди, я сам все сделаю. Завтра с утра пойду на почту. -- Хорошо, мистер Сноупс. -- Он снова без всякого удовольствия съел конфету и пошел к двери. -- Я эти письма все до одного запомнил. Бьюсь об заклад, что могу сесть и снова все написать. Об заклад бьюсь, что могу. Скажите, пожалуйста, мистер Сноупс, кто такой Хэл Вагнер? Он в Джефферсоне живет? -- Нет, нет, ты его не знаешь. Он почти никогда не бывает в городе. Потому-то я его дела и веду. А ружьем я займусь, обязательно займусь. В дверях мальчик помедлил. -- Такие ружья в скобяной лавке Уотса продаются. Очень хорошие. Мне очень хочется такое ружье. Очень хочется, сэр. -- Да, да, -- повторил Сноупс, -- наше будет здесь завтра. Подожди немножко, я уж позабочусь, чтобы ты его получил. Мальчик вышел. Сноупс запер дверь и постоял возле нее, опустив голову, сжимая и разжимая кулаки и треща суставами. Потом он сжег над камином сложенный листок бумаги и растер ногой пепел. Достав нож, он срезал с первой страницы письма адрес, со второй подпись, сложил обе страницы и сунул в дешевый конверт. Потом запечатал конверт, приклеил марку и левой рукой печатными буквами старательно вывел адрес. Вечером он отнес письмо на станцию и опустил в ящик почтового вагона. На следующий день Вирджил Бирд застрелил пересмешника, который пел на персиковом дереве в углу двора. 5  Временами, слоняясь без дела по усадьбе, Саймон смотрел на простирающиеся вдали луга, где паслись упряжные лошади, с каждым днем все больше терявшие свою гордую осанку от праздности и отсутствия ежедневного ухода, или проходил мимо каретника, где неподвижно стояла коляска, укоряюще задрав кверху дышло, а висящие на гвозде пыльник и цилиндр медленно и терпеливо собирали пыль, тоже заждавшись в безропотном вопросительном молчанье. И в эти минуты, когда он, жалкий и немного сгорбленный от бестолкового упрямства и от старости, стоял на просторной, увитой розами и глициниями веранде, неизменной в своем безмятежном покое, и наблюдал, как Сарторисы приезжают и уезжают на машине, от которой джентльмен былых времен мог бы только пренебрежительно отвернуться и которой любой босяк мог владеть, а любой остолоп -- управлять, ему казалось, что рядом с ним стоит Джон Сарторис и его бородатое лицо с ястребиным профилем выражает высокомерное и тонкое презренье. И когда он стоял, озаренный косыми лучами предвечернего солнца, которое, склоняясь к закату, обходило южную сторону крыльца, а воздух, напоенный тысячью пьянящих ароматов народившейся весны, звенел полусонным гудением насекомых и неумолчным щебетом птиц, до Айсона, появлявшегося в прохладном дверном проеме или за углом, доносилось монотонное бормотание деда, полное ворчливого недоумения и досады, и Айсом шел на кухню, где, мурлыкая бесконечную мелодию, неустанно трудилась его невозмутимая мать. -- Дедушка опять со Старым Хозяином разговаривает, -- сообщал ей Айсом. -- Дай мне картошки, мама. -- А что, мисс Дженни тебе нынче никакой работы не нашла? -- спрашивала Элнора, подавая ему картошку. -- Нет, мэм. Она опять на этом ихнем томобиле уехала. -- Еще слава Богу, что мистер Баярд и тебя вместе с ней не прихватил. Ну, а теперь проваливай из кухни. Я уже вымыла пол, а ты тут опять наследишь. В эти дни Айсом часто слышал, как дед его беседует с Джоном Сарторисом; в конюшне, возле цветочных клумб или на газоне он ворчливо толковал что-то этой дерзкой тени, властвовавшей над домом, над жизнью всех домашних и даже надо всей округой, которую пересекала построенная им железная дорога, казавшаяся издали совсем крохотной. Миниатюра эта, выписанная точно и четко, напоминала декорацию спектакля, поставленного для развлечения человека, чья упрямая мечта так ядовито и лукаво смеялась над ним, пока сама оставалась нечистой, теперь же, когда мечтатель освободился от низменности своей гордыни и столь же низменной плоти, засияла чистотой и благородством. --