слюну и крякнул. Глаза у него сияли, как голубые барвинки. -- Да, тот кофе был что надо, -- добавил он. -- Ну вот, сидим мы с этой кучей пленных, какие нам и вовсе ни к чему. Держали мы их там весь день, а сами ихние припасы ели, ну а когда настала ночь, побросали мы ихние ружья в ручей, забрали остальной провиант да амуницию, нарядили караул у лошадей, а сами спать улеглись. И всю ту ночь напролет лежали мы, завернувшись в теплые одеяла янки, и слушали, как они поодиночке удирают -- скатываются с берега в ручей да по воде и уходят. Иной раз который оскользнется, шлепнется в воду, и тут все затихнут, а потом слышим -- опять сквозь кусты к воде подползают, ну а мы лежим себе, с головой одеялами укрывшись. К рассвету все до одного потихоньку разбежались. И тогда полковник как заорет -- беднягам наверняка за милю было слышно: "Валяйте, янки, да только берегитесь мокасинов!" Наутро мы оседлали коней, погрузили добычу, взяли себе каждый по лошади и поскакали к дому. Пожили мы дома недели две, и полковник обработал свою кукурузу, как вдруг узнаем, что Ван Дорн захватил Хол-ли-Спрингс и спалил склады Гранта. Видать, и без нас обошелся. Некоторое время он молча сидел и задумчиво жевал табак, как бы опять вызвав к жизни старых боевых друзей -- ныне прах, возвратившийся в прах, за который они, быть может, сами того не сознавая, бились, не щадя живота своего, -- и в их обществе вновь пережил те голодные славные дни, куда лишь немногие из тех, кто и ныне ступал по земле, могли бы войти вместе с ним. Старый Баярд стряхнул пепел с сигары. -- Билл, -- сказал он, -- а за что вы, ребята, собственно говоря, воевали, дьявол вас всех побери? -- Баярд, -- ответил ему старик Фолз, -- будь я проклят, если я это когда-нибудь знал. После того как старик Фолз, по-ребячьи засунув конфету за щеку, удалился, унеся с собой свой пакет, старый Баярд еще посидел в кабинете, продолжая курить сигару. Потом он поднес к лицу руку, пощупал шишку у себя на щеке, -- правда, очень осторожно, вспомнив прощальный наказ старика Фолза, и у него мелькнула мысль, что, пожалуй, еще не поздно смыть эту мазь водой. Он встал и пошел к умывальнику в углу комнаты. Над умывальником висел шкафчик с зеркалом на дверце, и Баярд осмотрел черное пятно у себя на щеке, еще раз потрогал его пальцем, а потом внимательно изучил свою руку. Да, ее, пожалуй, еще можно стереть... Но будь он проклят, если он ее сотрет, будь проклят тот, кто сам не знает, чего он хочет. Он бросил сигару, вышел из комнаты и через вестибюль протопал к дверям, где стоял его стул. Не доходя до дверей, он обернулся и подошел к окошечку, за которым сидел кассир с зеленым козырьком над глазами. -- Рее, -- сказал старый Баярд. -- Да, полковник? -- поднял голову кассир. -- Какого дьявола этот проклятый мальчишка целыми днями тут околачивается и поминутно в окно заглядывает? -- Старый Баярд понизил голос почти до нормального разговорного тона. -- Какой мальчишка, полковник? Старый Баярд ткнул пальцем, и кассир поднялся с табуретки, выглянул за перегородку и за окном, о котором шла речь, действительно увидел мальчика лет десяти или двенадцати, который с независимым и невинным видом на него смотрел. -- А это сын Билла Бирда, из пансиона, -- прокричал он. -- Кажется, он приятель Байрона. -- Что он тут делает? Стоит мне сюда зайти, а уж он тут как тут -- и в окно заглядывает. Чего ему надо? -- Может, он банки грабит, -- высказал предположение кассир. -- Что?! -- Старый Баярд в ярости приставил к уху ладонь. -- Может, он банки грабит! -- прокричал кассир, нагибаясь вперед. Старый Баярд фыркнул, в сердцах затопал к своему стулу и с грохотом прислонил его к дверям. Кассир бесформенной массой осел на табурете; где-то далеко в глубине его тучного тела урчал смех. Не поворачивая головы, он сказал: -- Полковник позволил Биллу Фолзу намазать себя этой мазью. Сноупс, сидевший за своей конторкой, ничего не ответил и даже не поднял головы. Мальчик вскоре повернулся и с независимым и невинным видом пошел прочь. Вирджил Бирд теперь владел пистолетом, стреляющим струей аммиачной воды, от которой нестерпимо жгло глаза, маленьким волшебным фонарем и коробкой из-под конфет со стеклянной крышкой, в которой он хранил птичьи яйца, коллекцию насекомых, умиравших медленной смертью на булавках, а также скромный запас пяти и десятицентовых монет. В июле Сноупс переменил местожительство. Он старался не встречаться с Вирджилом на улице и недели две совсем его не видел, пока однажды вечером, выходя после ужина из своего нового жилища, не наткнулся на Вирджила, тихо и благовоспитанно сидящего на ступеньках парадного крыльца. -- Хелло, мистер Сноупс, -- сказал Вирджил. 6  В этот вечер, когда старый Баярд вернулся домой, негодованию и ярости мисс Дженни не было пределов. -- Ах ты, старый упрямый осел! -- возмущалась она. -- Мало того, что Баярд тебя скоро на тот свет отправит, так тебе еще надо, чтоб этот старый шарлатан Билл Фолз тебе заражение крови устроил! И это после того, что сказал тебе доктор Олфорд, а ведь с ним согласился даже Люш Пибоди, который считает, что хинином и каломелью можно вылечить все, начиная от сломанной шеи и кончая отмороженными ногами. Никакого терпения с вами нет; хотела бы я знать, за какие грехи я должна жить с такой публикой. Только Баярд немного утихомирился и я теперь не вскакивай}, как ошпаренная, при каждом телефонном звонке, так тебе непременно понадобилось, чтобы этот несчастный попрошайка намазал твою физиономию дегтем и сапожной ваксой. Кончится тем, что в один прекрасный день я соберу свои пожитки и перееду жить в такое место, где про Сарторисов никто никогда и слыхом не слыхал. Она продолжала кричать и возмущаться, и старый Баярд кричал и сквернословил в ответ, голоса их гремели, разносясь по всему дому, а на кухне, навострив уши, ходили на цыпочках Элнора с Саймоном. В конце концов старый Баярд вышел вон, сел на лошадь и уехал, оставив мисс Дженни охлаждать свой гнев в одиночестве, и в доме на некоторое время воцарился мир. Однако за ужином утихшая было буря разразилась с новой силой. Стоя за дверью, Саймон слышал крики стариков и голос молодого Баярда, который пытался их перекричать. -- Уймитесь! -- ревел он. -- Ради бога уймитесь! Я из-за вас собственного голоса не слышу. Мисс Дженни мгновенно набросилась на него: -- А ты тоже хорош! Такой же несносный, как он. Упрямый и надутый осел. Носишься в автомобиле как угорелый по всей округе, воображая, будто кто-нибудь пожалеет, если ты сломаешь свою никчемную шею, а потом являешься к ужину вонючий, как конюх. И все потому, что ты был на войне. Уж не думаешь ли ты, что больше никто никогда ни на какой войне не был? Может, ты воображаешь, что, когда мой Баярд вернулся с Великой Войны, он тоже до смерти надоедал всем в доме? Нет, он был джентльмен, он и буянил как джентльмен, а не так, как вы, деревенщина из штата Миссисипи. Олухи несчастные! Ты только подумай, какие подвиги он совершал верхом на обыкновенной лошади. И никаких ему аэропланов не требовалось. -- А ты подумай, что это была за война -- не война, а детские игрушки, -- отвечал молодой Баярд. -- Такая жалкая война, что дедушка не хотел даже остаться в Виргинии, где она происходила. -- А кому он там был нужен? -- возразила мисс Дженни. -- Человек, который мог выйти из себя только потому, что солдаты его сместили и выбрали себе другого полковника, получше. Разозлился и вернулся сюда во главе шайки оголтелых головорезов. -- Не война, а детские игрушки, -- твердил молодой Баярд. -- Да еще на лошади. Каждый дурак может воевать на лошади. Да только вряд ли он на ней чего добьется. -- По крайней мере он добился того, что его приличным способом убили, -- отрезала мисс Дженни. -- Он на своей лошади сделал больше, чем ты на этом своем аэроплане. -- Правильно, -- шептал Саймон за дверью. -- Что правда, то правда. Только белые люди так ссориться могут. И так продолжалось день за днем -- буря то утихала, то начинала бушевать с новой силой; потом она иссякла, но вдруг разразилась опять, когда старый Баярд вернулся домой со свежей порцией мази на лице. Но к этому времени у Саймона появились свои заботы, по поводу которых он как-то вечером решил посоветоваться со старым Баярдом. Молодой Баярд лежал в постели со сломанными ребрами, мисс Дженни свирепо и нежно его опекала, мисс Бенбоу приезжала читать ему вслух, и Саймон снова занял подобающее ему положение. Цилиндр и пыльник были сняты с гвоздя, запас сигар старого Баярда ежедневно уменьшался на одну штуку, и пара жирных лошадей растрачивала накопившуюся лень между домом и банком, перед которым Саймон, закусив сигару, как в былые времена, каждый вечер осаживал их щегольски закрученным кнутом со всей приличествующей случаю театральной помпой. -- Томобиль, -- философствовал Саймон, -- он хорош для удовольствия или для забавы, а вот для истинно благородного тона годится только одно -- лошади. Итак, Саймону наконец представился удобный случай, и, как только они выехали из города и упряжка побежала ровной рысцой, он не замедлил им воспользоваться. -- Знаете, полковник, -- начал он, -- похоже, что нам с вами пора уладить наши финансовые отношения. -- Что? -- Старый Баярд на минуту отвлекся от знакомых возделанных полей и сияющих голубых холмов на горизонте. -- Я говорю, похоже, что нам с вами пора уже немножко позаботиться насчет наличных. -- Премного благодарен, Саймон, -- отвечал ему старый Баярд, -- но мне деньги сейчас не нужны. Но все равно, премного тебе благодарен. Саймон весело рассмеялся. -- Ну и шутник же вы, полковник. Еще бы такому богачу нужны были деньги! -- Он снова рассмеялся коротким елейным смешком. -- Да, сэр, шутник вы, да и только. Потом он перестал смеяться, и на минуту все его внимание поглотили лошади. Это были гладкие широкозадые близнецы по кличке Рузвельт и Тафт. -- Эй, Тафт, смотри не сдохни от лени! Старый Баярд сидел, глядя на его обезьянью голову с лихо заломленным цилиндром на макушке. Саймон снова повернул к нему сморщенную добродушную физиономию. -- Но теперь нам надо обязательно как-то утихомирить этих черномазых. -- А что они сделали? Неужели они не могут найти человека, который бы взял у них деньги? -- Тут, сэр, дело вот какое, -- пояснил Саймон. -- Тут как-то все не так. Видите ли, они собирали деньги на постройку церкви вместо той, которая сгорела, и когда они эти деньги собрали, они отдали их мне -- потому как я состою членом церковного совета и принадлежу к самому знатному семейству в округе. Это было еще на прошлое рождество, а теперь они требуют деньги обратно. -- Странно, -- сказал старый Баярд. -- Да, сэр, -- с готовностью согласился Саймон, - Вот и мне тоже так показалось. -- Ну, что ж, раз они так настаивают, отдай им эти деньги, и дело с концом. -- В том-то и загвоздка, -- доверительным тоном сообщил Саймон и, вновь повернув голову, тихо и мелодраматично взорвал свою бомбу: -- Денег-то ведь этих нет. -- Черт побери, так я и знал, -- отвечал старый Ба-ярд, мигом утратив свой легкомысленный тон. -- Где же они? -- Я их дал взаймы. -- Саймон все еще говорил доверительным тоном, с видом человека, неприятно удивленного непроходимой людскою тупостью. -- А теперь эти черномазые говорят, будто я их украл. -- Уж не хочешь ли ты сказать, что взял на хранение чужие деньги, а потом одолжил их кому-то другому? -- Но ведь вы же это каждый день делаете, -- отвечал Саймон. -- Это же ваш бизнес -- деньги одалживать. Старый Баярд яростно фыркнул. -- Немедленно забери деньги и верни их этим черномазым, а не то угодишь в тюрьму, слышишь? -- Вы рассуждаете так же, как эти нахальные городские черномазые, -- обиженно возразил Саймон. -- Но ведь эти деньги отданы взаймы, -- напомнил он хозяину. -- Забери их обратно. Разве ты не получил под них никакого обеспечения? -- Чего? -- Чего-нибудь, имеющего ту же стоимость, чтобы держать у себя, пока эти деньги не выплатят обратно. -- Да, сэр, это я получил. -- Саймон усмехнулся елейным, сатирическим, благодушным, полным невысказанных намеков смешком. -- Да, сэр, это я получил, как не получить. Только я не знал, что оно обеспечение называется. Нет, сэр, не знал. -- Ты что же, отдал эти деньги какой-нибудь черномазой красотке? -- настаивал старый Баярд. -- Дело было так, сэр... -- начал Саймон, но собеседник тут же его перебил: -- Ах ты, черт тебя возьми! И теперь ты хочешь, чтоб я заплатил эти деньги? Сколько их там было? -- Я точно не помню. Эти черномазые говорят, будто там было не то семьдесят, не то девяносто долларов. Только вы им не верьте. Дайте им сколько, по-вашему, надо, они и успокоятся. -- Будь я проклят, если я им дам хоть что-нибудь. Пусть вытрясут эти деньги из твоей никчемной шкуры или отправят тебя в тюрьму -- как им заблагорассудится, но будь я проклят, если я им хоть единый цент заплачу. -- Что вы, полковник,: да неужто вы допустите, чтобы эти городские черномазые обвинили члена вашего семейства в воровстве? -- Погоняй! -- завопил старый Баярд. Саймон повернулся на сиденье, гикнул на лошадей и поехал дальше, направив сигару под немыслимым углом к полям своего цилиндра, широко расставив локти, лихо размахивая хлыстом и то и дело бросая снисходительные, полные презрения взгляды на черномазых, работавших на хлопковых полях. Старик Фолз закрыл крышкой жестянку с мазью, аккуратно протер ее тряпкой, опустился на колени возле холодного камина и поднес к тряпке спичку. -- Не иначе как эти доктора все твердят, что оно вас прикончит? -- полюбопытствовал он. Старый Баярд вытянул ноги на каминную решетку, поднес спичку к сигаре, и от спички в глазах его заплясали два веселых огонька. Он выбросил спичку и усмехнулся. Старик Фолз смотрел, как пламя лениво охватывает тряпку и столбик едкого желтоватого дыма курчавится в неподвижном воздухе. -- Человек должен иной раз для своего же блага подойти да и плюнуть прямо в лицо погибели. Он должен вроде бы навострить самого себя, ну как топор на точиле, -- сказал он, сидя на корточках перед завитками едкого дыма, словно совершая какой-то языческий ритуал в миниатюре. -- Если человек иной раз глянет погибели прямо в лицо, она его не тронет, пока не придет его час. Погибель, она любит ножом в спину пырнуть. -- Что? -- спросил старый Баярд. Старик Фолз поднялся и аккуратно стряхнул с колен пыль. -- Погибель -- она как всякий трус, -- прокричал он. -- Она не тронет того, кто ей прямо в глаза смотрит, лишь бы он не подходил к ней слишком близко. Родитель ваш это знал. Он стоял в дверях лавки в тот день, когда эти два саквояжника-янки в семьдесят втором году привели черномазых голосовать. Стоял там в своем двубортном сюртуке и в касторовой шляпе, когда все остальные уже ушли, скрестил руки и смотрел, как эти два миссурийца тащили черномазых по дороге к той самой лавке, стоял прямо в дверях, а те два саквояжника засунули руки в карманы и все пятились да пятились назад, пока совсем не отошли от черномазых, и ругали его, на чем свет стоит. А он себе все стоял -- вот таким вот манером. Он скрестил на груди руки, и на мгновенье старый Баярд словно сквозь затуманенное стекло увидел ту знакомую и дерзкую фигуру, которую старик в доношенном комбинезоне умудрился каким-то образом принести в жертву и сберечь в вакууме беззаветной отрешенности от самого себя. -- А когда они пошли назад по дороге, полковник повернулся в дверях, взял ящик для баллотировки, поставил у себя между ног и говорит: "Вы, черномазые, пришли сюда голосовать? Ну, что ж, заходите и голосуйте". Когда они разбежались кто куда, он два раза пальнул в воздух из своего дьявольского дерринджера, потом снова его зарядил и пошел к мисс Уинтерботом, где эти двое стояли на квартире. Снял он свою касторовую шляпу и говорит: "Сударыня, я бы хотел обсудить кой-какие дела с вашими квартирантами. Разрешите". Тут он снова надел шляпу и зашагал по лестнице наверх, спокойно так, как на параде, а мисс Уинтерботом, та только рот от удивления разинула. Входит он прямо в комнату, а они сидят за столом, глядят на дверь, а пистолеты ихние на столе перед ними разложены. Как услыхали мы с улицы три выстрела, так сразу же в дом и кинулись. Глядим, стоит мисс Уинтерботом, наверх глаза пялит, а тут и сам полковник по лестнице спускается -- шляпа набекрень, шагает спокойно, будто присяжный в суде, и манишку платком вытирает. И мы тут стоим и на него смотрим. Остановился он перед мисс Уинтерботом, снова снял шляпу и говорит: "Сударыня, я был вынужден произвести значительный беспорядок в одной из ваших комнат для гостей. Прошу вас принять мои извинения. Прикажите вашей черномазой все это убрать, а счет пришлите, пожалуйста, мне. Еще раз приношу извинения, что мне пришлось истребить эту нечисть в вашем доме, сударыня. Доброе утро, джентльмены", -- сказал он нам, снова надел свою шляпу да и вышел вон. -- И, знаете, Баярд, -- добавил в заключение старик Фолз, -- я даже немножко позавидовал тем двум северянам, провалиться мне на этом месте, если я вру. Человек может взять себе жену и долго с нею жить, но все равно она -ему не родня. А вот парень, что тебя родил или на тот свет отправил... Притаившись за дверью, Саймон слышал неумолчные раскаты сердитых голосов мисс Дженни и старого Баярда; потом, когда они перешли в кабинет, а он отправился на кухню, где Элнора, Кэспи и Айсом ждали его за столом, волны гнева мисс Дженни, разбивавшиеся о неколебимое, как утес, упорство старого Баярда, доносились уже более глухо, словно рокот далекого прибоя. -- О чем это они спорят? Опять ты чего-нибудь натворил? -- спросил Кэспи у племянника. Айсом, размеренно работавший челюстями, поднял на него спокойные глаза. -- Нет, сэр, -- пробурчал он. -- Ничего я не натворил. -- Они вроде немножко притихли. А отец что делает, Элнора? -- Он там в прихожей, слушает. Айсом, сходи, позови его ужинать, а то мне пора кухню убирать. Айсом поднялся и, не переставая жевать, вышел из кухни. Неумолчный гул двух голосов усилился, и, подойдя к деду, бесформенная фигура которого, словно взъерошенная старая птица, торчала в темном коридоре, Айсом смог разобрать слова: яд... кровь... по-твоему, можно отрезать голову и тем ее вылечить... дурак намазал тебе ногу... лицо... голову... ну и умирай на здоровье... умирай от собственного ослиного упрямства... сначала еще полежишь-помучаешься... -- Вы с этим проклятым доктором сведете меня в могилу. -- Голос старого Баярда временно заглушил голос мисс Дженни. -- Билл Фолз меня не убьет. В городе я из-за этого проклятого болвана ни минуты не могу спокойно посидеть на стуле, он только и знает, что шататься вокруг с разочарованным видом от того, что я все еще жив и здоров. А когда я приезжаю домой, где его нет, ты мне даже поужинать спокойно не даешь. Суешь мне под нос кучу дурацких разноцветных картинок, на которых какой-то идиот изобразил человеческие внутренности. -- Кто это скоро помрет, пап? -- шепотом спросил Айсом. Саймон обернулся: -- А ты чего тут слоняешься? Ступай на кухню, где тебе место. -- Ужин стынет, -- отвечал Айсом. -- Кто помирает? -- Никто не помирает. Разве умирающие так вопят? Ступай на свое место, парень. Они прошли через прихожую и вернулись на кухню. Сзади яростно бушевали голоса, слегка приглушенные стенами, но все еще недвусмысленно сердитые, как и прежде. -- И чего они все спорят? -- спросил Кэспи, усердно работая челюстями. -- Не твоего ума дело. Ты не суйся -- белые люди сами разберутся, -- отвечал ему Саймен. Он уселся за стол; Элнора встала, налила чашку кофе из кофейника, стоящего на плите, и подала ему. -- У белых людей тоже есть заботы, как и у черномазых. Подай-ка мне мясо, парень. С наступлением ночи буря утихла; прекратив боевые действия как бы по обоюдному согласию, обе стороны, надежно окопавшись, назавтра вновь атаковали друг друга за ужином. И так продолжалось каждый вечер вплоть до начала второй недели июля, когда наконец на шестой день после того, как молодого Баярда привезли домой со сломанными ребрами, мисс Дженни со старым Баярдом и доктором Олфордом отправились в Мемфис на консультацию к знаменитому специалисту по болезням крови и желез, с которым доктор Олфорд -- не без труда -- заранее условился. Молодой Баярд лежал наверху в гипсе, но Нарцисса Бенбоу обещала днем приехать с ним посидеть. Вдвоем с доктором мисс Дженни посадила старого Баярда на утренний поезд, хотя он все еще бранился, упираясь как упрямый, сбитый с толку вол. В вагоне оказалось несколько знакомых, которые, увидев их в обществе доктора Олфорда, принялись выражать свое удивление и сочувствие. Воспользовавшись этим, старый Баярд снова попытался настоять на своем, но мисс Дженни не обращала никакого внимания на его яростное ворчанье. Словно сердито надувшегося мальчугана, они отвели его в клинику, где их должен был принять специалист, и все трое уселись в комнате, напоминавшей холл дешевой летней гостиницы, среди тихих, переговаривающихся шепотом людей, шелестящих страницами газет и журналов. Ждать пришлось долго. Время от времени доктор Олфорд атаковал непроницаемо любезную даму, сидевшую за коммутатором, которая неизменно отбивала его натиск, возвращался обратно и с натянутым, чопорным видом усаживался возле своего пациента, чувствуя, что с каждой минутой падает в глазах мисс Дженни. Старый Баярд постепенно тоже присмирел, хотя иногда с робкой надеждой в голосе принимался снова ворчать на мисс Дженни. -- Ах, перестань ругаться, -- перебила она его наконец. -- Никуда ты теперь не уйдешь. Возьми газету и сиди смирно. Но вот в приемную энергичным шагом вошел специалист и направился к даме у коммутатора; увидев его, доктор Олфорд встал и двинулся к нему. Специалист, энергичный, щеголеватый мужчина, быстрые резкие движения которого напоминали выпады фехтовальщика, обернулся и при этом чуть не наступил на доктора Олфорда. Он бросил на доктора Олфорда тусклый досадливый взгляд, затем пожал ему руку и скороговоркой обрушил на него град сухих отрывистых слов: "Минута в минуту. Точность. Отлично. Больная здесь? Переезд перенесла благополучно?" -- Да, доктор. Он... -- Хорошо, хорошо. Разделась и готова? -- Больной... -- Минуточку. -- Специалист обернулся. -- А, миссис Смит. -- Да, доктор. Дама у коммутатора не подняла головы, и тут в приемную вошел другой специалист по каким-то болезням -- высокого роста, с величественным таинственным видом королевского гробовщика; он отстранил доктора Олфорда, и обе знаменитости громко залопотали, между тем как доктор Олфорд, вежливо вытянувшись, в полном небрежении стоял рядом, весь кипя от ярости и чувствуя, что с каждой минутой мнение мисс Дженни об его профессиональном статусе становится все ниже и ниже. Когда оба специалиста закончили разговор, доктор Олфорд подвел своего врача к пациенту. -- Вы сказали, что ваша больная готова? Хорошо, хорошо. Не будем терять время. Обедаю сегодня в городе. Вы уже обедали? -- Нет еще, доктор. Но больной... -- Нет еще, -- согласился специалист. -- Впрочем, времени достаточно. Он стремительно повернулся к завешенной шторою двери, однако доктор Олфорд твердо, но вежливо взял его под руку и остановил. Старый Баярд читал газету. Мисс Дженни бесстрастно наблюдала за происходящим. Шляпа торчала у нее на самой макушке. -- Миссис Дю Пре, полковник Сарторис, это доктор Брандт, -- сказал доктор Олфорд. -- Полковник Сарторис -- ваш... -- Здравствуйте, здравствуйте. Привезли больную? Дочь? Внучка? Старый Баярд поднял голову. -- Что? -- прокричал он, приложив ладонь трубочкой к уху, и увидел, что специалист, широко открыв глаза, смотрит на его лицо. -- Что это у вас на лице? -- спросил он, рывком выбросил вперед руку и дотронулся до почерневшего нароста. Нарост мгновенно отвалился, а на морщинистой, но чистой щеке Баярда осталось круглое пятно, розовое и гладкое, как кожа грудного младенца. Вечером, сидя в поезде, старый Баярд, погрузившись в глубокую задумчивость, долгое время молчал. -- Какое сегодня число, Дженни? -- неожиданно спросил он. -- Девятое, а что? -- отвечала мисс Дженни. Старый Баярд досидел еще немного. Потом он встал и сказал: -- Схожу выкурю сигару. Надеюсь, табак мне не повредит, доктор? Три недели спустя от специалиста пришел счет на пятьдесят долларов. -- Теперь понятно, чем он так знаменит, -- ледяным тоном произнесла мисс Дженни и, обращаясь к племяннику, добавила: -- Благодари свою звезду, что он всю голову с тебя не снял. С этих пор она обращается с доктором Олфордом покровительственно и сурово, старика Фолза приветствует кратчайшим ледяным кивком и горделиво шествует дальше, а с Люшем Пибоди не разговаривает вовсе. 7  Со свежего жаркого утреннего воздуха она вошла в прохладную прихожую, где Саймон с важным видом собственника суетливо смахивал метелкой пыль. -- Они сегодня в Мемфис уехали, -- сказал он, кивнув ей головой. -- Но мистер Баярд вас ждет. Идите прямо наверх, мисс. -- Спасибо, -- отвечала она и пошла наверх, оставив его деловито пересыпать пыль с одной поверхности на другую и обратно. Поднявшись по лестнице, она попала в ровную струю сквозняка, тянувшего из открытых дверей на другом конце прихожей. Сквозь эти двери виднелся отрезок голубых холмов и белесое, как соль, небо. Возле дверей в комнату Баярда она остановилась и постояла немного, крепко прижав к груди книгу. Несмотря на возню Саймона внизу, в доме, который в отсутствие шумной и деятельной мисс Дженни утратил свойственную ему атмосферу спокойной уверенности, царила несколько даже зловещая тишина. Откуда-то издали, со двора, до Нарциссы доносились какие-то слабые звуки; их глухие сонные отголоски вливались в дом на волнах живительного июльского ветерка. Но из комнаты, перед которой она стояла, не слышалось ни малейшего звука вообще. Быть может, он уснул; и когда первоначальное побуждение, заставившее ее приехать сюда несмотря на отсутствие мисс Дженни, -- данное слово и стойкость ее безрассудного сердца, -- сослужив свою службу, покинуло ее, она остановилась за дверью, надеясь, что он уснул и проспит весь день до вечера. Однако ей придется войти в комнату посмотреть, спит он или нет, и она прикоснулась руками к лицу, словно этим жестом можно было вернуть себе обычное выражение безмятежного покоя -- специально для него -- и вошла. -- Саймон? -- спросил Баярд. Он лежал на спине, подложив под голову руки и глядя в окно на противоположной стене, и Нарцисса молча остановилась в дверях. Не услышав ответа, он поднял голову и посмотрел на нее своим мрачным, тяжелым взглядом. -- Черт побери, вот уж не думал, что вы сегодня приедете. -- Как вы себя чувствуете? -- спросила она. -- Ведь стоит тете Дженни выйти из комнаты, как вы уже одной ногой за дверью, -- продолжал он. -- Это она велела вам приехать? -- Она просила меня с вами посидеть. Ей не хочется, чтоб вы оставались весь день с одним только Саймоном. Вам сегодня лучше? -- Ах, вот оно что, -- протянул оа -- Может, вы, в таком случае, присядете? Ее стул стоял в углу. Она подвинула его к кровати. Он смотрел, как она поворачивает стул и садится. -- Что вы об этом думаете? -- спросил он. -- О чем? -- О том, что приезжаете сюда со мной сидеть? -- Я привезла новую книгу, -- сказала она, -- Только что получила. Надеюсь, она вам понравится. -- Надеюсь, -- без особой уверенности согласился он. -- Пожалуй, скоро какая-нибудь из них мне и в самом деле понравится. Однако что вы все-таки думаете о том, что приехали сюда сегодня? -- Я думаю, что больного нельзя оставлять одного с неграми, -- сказала она, склонившись над книгой. -- Эта книга называется... -- Почему бы тогда не нанять сиделку? Охота вам ездить в такую даль. Она наконец посмотрела на него своими серьезными, полными отчаяния глазами. -- Зачем вы приезжаете, если вам не хочется? -- настаивал он. -- Мне это не трудно, -- ответила она и открыла книгу. -- Она называется... -- Бросьте, -- перебил он. -- Мне и так придется целый день слушать этот вздор. Давайте немножко поговорим. Но Нарцисса не поднимала головы, и руки ее все еще лежали на раскрытой книге, -- Почему вы боитесь со мной разговаривать? -- Боюсь? -- удивилась она. Может, вы хотите, чтобы я ушла? -- Что? Нет, черт побери. Я хочу, чтоб вы хоть раз нечеловечески со мной поговорили. Подите сюда. Она не поднимала глаз и отгородилась от него руками, как будто он не лежал беспомощно на спине на расстоянии двух ярдов. -- Подойдите поближе! -- скомандовал он. Она встала и крепко вцепилась в книгу. -- Я ухожу, -- сказала она. -- Я велю Саймону быть поблизости, чтоб он услышал, если вы его позовете. До свидания. -- Подождите! -- воскликнул он. Она быстро пошла к дверям. -- До свидания. -- Но вы же только что сами сказали, что нельзя оставлять меня одного с черномазыми. Она помедлила у дверей, и он с холодной хитростью добавил: -- Ведь тетя Дженни просила вас со мной посидеть. Что ж я ей теперь скажу? Почему вы боитесь человека, который лежит на спине в чугунной смирительной рубашке? Но она только смотрела на него своими спокойными безнадежными глазами. -- Ну, раз так, то идите. -- Голова Баярда дернулась на подушке, он снова уставился в окно, и тогда Нарцисса вернулась и села. Он кротко спросил: -- Как называется эта книга? -- и, услыхав ответ, сказал: -- Ну, ладно, читайте. Я все равно скоро усну. Она раскрыла книгу и стала скороговоркой читать, словно прячась за ширмой слов, которую воздвигал между ними ее голос. Она читала, склонив голову над книгой и чувствуя, как проходит время, с которым она, казалось, старается бежать наперегонки. Баярд не шевелился. Она дочитала фразу и, не поднимая головы, умолкла, но он тотчас заговорил: -- Читайте дальше, я не сплю. Может, на этот раз мне больше повезет. Близился полдень. Где-то каждые пятнадцать минут били часы, и во всем доме не слышалось больше ни звука. Саймон давно уже прекратил свою возню в прихожей, но иногда до Нарциссы доносилось какое-то глухое, невнятное бормотанье. Листья на ветке за окном висели неподвижно, и в знойном воздухе сливалось в сонный гул множество разнообразных звуков -- голоса негров, чавканье животных на скотном дворе, ритмичные стоны водяного насоса, нестройное кудахтанье кур в саду под окном и нечленораздельные крики Айсома, который их разгонял. Баярд уснул, и когда Нарцисса это поняла, она поняла также, что сама не заметила, как перестала читать. Она сидела, держа на коленях раскрытую книгу, слова которой не оставили никакого следа у нее в голове, и смотрела на его спокойное лицо. Оно опять напоминало бронзовую маску, с которой болезнь смыла неистовый пыл страстей, но эти страсти, лишь слегка облагороженные, все еще дремали где-то в глубине. ...Она отвернулась от него и, уронив неподвижные руки на страницы раскрытой книги, стала смотреть в окно. Занавески не шевелились. Горячие пальцы солнца перебирали неподвижные листья на ветке, наискосок пересекавшей оконную раму, а сама Нарцисса как будто утратила все признаки жизни -- она дышала так тихо, что легкая ткань ее платья совсем не колебалась на груди, -- сидела и думала, что вожделенный покой ей суждено обрести лишь в таком мире, где совсем не будет мужчин. Часы пробили двенадцать. На лестнице тотчас же послышалось тяжелое хриплое дыхание, и, прокравшись по прихожей, словно огромная крыса, в дверь просунул голову Саймон, напоминавший прародителя всех обезьян. -- Он еще спит? -- хриплым шепотом спросил он. -- Тш-ш. -- Нарцисса предостерегающе подняла руку. Саймон на цыпочках вошел в комнату, пыхтя и шаркая ногами. -- Тише, -- быстро проговорила Нарцисса, -- ты его разбудишь. -- Обед готов, -- тем же хриплым шепотом возвестил Саймон. -- Неужели нельзя подождать, пока он проснется? -- прошептала Нарцисса и встала, чтоб его остановить, но он уже прокрался к столу и начал неловко рыться в стопке книг, которые в конце концов с грохотом рухнули на пол. Баярд открыл глаза. - О господи, -- сказал он. -- Ты уже опять. -- Похоже, что мы с мисс Бенбоу так-таки его разбудили! -- в притворном ужасе воскликнул Саймон. -- Не понимаю, почему ты не можешь спокойно смотреть, как человек лежит с закрытыми глазами, -- сказал Баярд. -- Слава богу, что вы не размножаетесь, как москиты. -- Вы его только послушайте, -- отвечал Саймонт. - Ложится спать -- ворчит, просыпается -- опять ворчит. Элнора вам обед приготовила. -- Почему ж ты его не принес? -- спросил Баярд. г~ И для мисс Бенбоу тоже. Но может быть, вы предпочитаете обедать внизу? Всеми своими движениями Саймон являл карикатуру на самого себя. Теперь он принял вид оскорбленного достоинства. -- Столовая -- вот подобающее место для гостей, -- произнес он. -- Да, да, -- сказала Нарцисса. -- Я пойду вниз. Не надо доставлять Саймону столько хлопот. -- Никаких хлопот нет, -- отвечал Саймон, -- да только это... -- Я спущусь вниз, а ты ступай и принеси поднос мистеру Баярду, -- сказала Нарцисса. -- Да, мэм, -- отвечал Саймон, направляясь к двери. -- Вы можете спускаться вниз. Элнора сразу же вам подаст. С этими словами он вышел из комнаты. -- Я пыталась... -- начала Нарцисса. -- Знаю, -- перебил ее Баярд, -- он никому не даст поспать в обеденное время. А вы лучше скорей идите обедать, а то он утащит все обратно на кухню. И ради меня можете не торопиться. -- Можете не торопиться? Что вы этим хотите сказать? -- Она остановилась у дверей. -- Вы, наверное, уже устали. -- Ах, вот оно что, -- отозвалась она и постояла еще немного, погрузившись в свое тихое отчаяние. -- Послушайте, -- сказал он вдруг. -- Вы что, плохо себя чувствуете? Может, вам лучше уехать домой? -- Нет, -- отвечала она, выходя из комнаты. -- Я скоро приду. Она в одиночестве сидела за столом в сумрачной столовой, а Саймон, отправив Айсома с подносом наверх к Баярду, суетился вокруг, усердно потчевал ее различными блюдами или, прислонясь к буфету, произносил бессвязный монолог, который не имел начала и едва ли мог когда-нибудь прийти к концу. Монолог этот непринужденно лился у нее за спиной, пока она шла через прихожую, а когда она остановилась у парадной двери, он все еще продолжался сам по себе, словно зачарованный самим фактом своего существования и приводимый в движение своею собственной инерцией. Возле крыльца под нестерпимо белым солнечным светом переливалась яркими пятнами клумба с шалфеем. За нею в полуденном зное трепетала подъездная дорожка, перекрытая сводом листвы дубов и белых акаций; прохладным зеленым туннелем спускаясь к воротам, она вливалась в горячую ленту шоссе. По другую сторону шоссе простирались поля и застывшие в безветрии перелески, растворяясь в мерцающей июльской дымке у подножья голубых холмов. Нарцисса в своем белом платье немного постояла у дверей, прижавшись щекой к прохладному и гладкому косяку, в легком сквозняке, тянувшем неизвестно откуда при полной неподвижности листьев; Саймон уже убрал со стола, и это легкое дуновение, слишком теплое, чтоб его можно было назвать ветерком, доносило из кухни ленивое бормотанье сонных голосов. Наконец, она услышала наверху какое-то движение, вспомнила, что туда пошел Айсом с обедом для Баярда, повернулась, открыла дверь в гостиную и вошла. Свет, пробивавшийся в узкую щель между плотно закрытыми ставнями, еще больше сгущал темноту. Она подошла к роялю, постояла возле него, касаясь рукой его пыльной поверхности, и ей представилось, как мисс Дженни, прямая и несгибаемая, сидит возле него на стуле. Потом она услышала, как Айсом спускается с лестницы; вскоре его шаги замерли на противоположном конце прихожей, и тогда она выдвинула табурет, села и положила руки на закрытую крышку рояля. Саймон, бормоча что-то себе под нос, снова вошел в столовую, теперь уже с Злнорой, и они, гремя посудой, переговаривались лишенными согласных словами. Разобрать их было нельзя, и до Нарциссы доносилось только повышение и понижение мягких голосов. Потом они ушли, а она все сидела, уронив руки на прохладное дерево, в тихой темной комнате, где как будто застоялось даже самое время. Бой часов раздался опять, и она встрепенулась. "Я плакала", -- подумала она. -- Я плакала, -- проговорила она грустным шепотом, упиваясь собственным одиночеством и горем. Остановившись перед высоким зеркалом у дверей гостиной, она пристально посмотрела на свое смутное отражение и кончиками пальцев легонько коснулась глаз. Потом двинулась дальше, но у подножья лестницы снова остановилась, прислушиваясь. После этого быстро поднялась наверх, прошла через комнату мисс Дженни в ее ванную и вымыла там лицо. Баярд лежал в том же положении, в каком она его оставила. Теперь он курил папиросу, между затяжками небрежно стряхивая пепел в блюдце, стоявшее возле него на кровати. -- Ну, что? -- спросил он. -- Вы так весь дом сожжете, -- сказала она, убирая блюдце. -- Мисс Дженни никогда бы этого не допустила. -- Знаю, -- застенчиво согласился он, и Нарцисса придвинула к кровати стол и поставила на него блюдце. -- Так вам будет удобно? --- Да, спасибо. Вы сыты? -- О да. Саймон очень старался. Почитать вам еще, или вы хотите спать? -- Почитайте, если вам не трудно. Я, наверное, бо лыне не усну. -- Это что, угроза? Он быстро взглянул на нее, когда она садилась и брала в руки книгу. -- Что с вами случилось? Перед обедом вы вели себя как-то странно. Саймон дал вам чего-нибудь выпить? -- Нет, что вы. -- Она нервно засмеялась и открыла книгу. -- Я забыла, где мы остановились. Вы помните... впрочем, вы ведь уснули. Начать с того места, где вы перестали слушать? -- говорила она, быстро переворачивая страницы. -- Нет, читайте откуда попало. По-моему, там все одно и то же. Если вы подвинетесь немного ближе, я, пожалуй, не усну. -- Можете спать, если вам хочется. Мне все равно. -- Вы хотите сказать, что не подвинетесь? -- спросил он, подняв на нее сумрачный взгляд. Она подвинула стул ближе к кровати, снова открыла книгу и продолжала ее листать. -- Кажется, это было где-то здесь, -- неуверенно проговорила она. -- Да, пожалуй. Прочитав про себя несколько строчек, она начала читать вслух, дочитала до конца страницы, и тут голос ее в замешательстве прервался. Она перевернула еще страницу, потом открыла ее опять. -- Это я уже читала, теперь я вспомнила. -- Она продолжала листать книгу, и ее безмятежное чело чуточку затуманилось. -- Наверное, я и сама уснула, -- сказала она, глядя на него дружелюбно и немножко смущенно. -- Мне кажется, что я прочла уже сотню страниц.". -- Начните с любого места, -- повторил он. -- Нет, обождите, это здесь. Она снова начала читать и наконец нашла прерванную нить повествования. Поднимая глаза, она всякий раз ловила устремленный на себя спокойный сумрачный взгляд. Вскоре Баярд перестал на нее смотреть, и, заметив, что глаза его закрыты, она решила, что он спит, дочитала до конца главы и умолкла. -- Я еще не сплю, -- сонным голосом пробормотал Баярд. Однако Нарцисса не стала читать дальше, и тогда он открыл глаза и попросил папиросу. Она отложила книгу, чиркнула спичкой, дала ему прикурить и снова взялась за книгу. День клонился к вечеру. Негры ушли, и в доме не было слышно ни звука, кроме боя часов через каждые пятнадцать минут; на дворе под низкими косыми лучами солнца все больше сгущались тени, мирные предвестники сумерек. Баярд спал, несмотря на уверенность в том, что не уснет, и вскоре Нарцисса умолкла и закрыла книгу. Его длинное тело, напряженно вытянувшись, лежало в гипсе под простыней, и при виде неподвижного дерзкого лица и жалкой пародии на то, чем он был до того, как разбился, она почувствовала, как ее тихую печаль заливает бесконечная жалость к нему. Он совершенно лишен каких бы то ни было привязанностей, он такой... такой жесткий... Нет, это не то слово. Однако слово "холодный" от нее ускользало: жесткость она еще могла понять, но холодность -- нет. День отходил, и вечер вступал в свои права. Она сидела в раздумье, спокойно и тихо глядя в окно, за которым в полном безветрии все так же неподвижно висели на ветке листья, сидела, словно ожидая кого-то, кто скажет ей, что делать дальше, утратив всякое представление о времени -- оно превратилось в неторопливый темный поток, в который она всматривалась до тех пор, пока магия воды не изгнала прочь и самую воду. Неожиданно он издал какой-то нечленораздельный звук, и, быстро повернув голову, она увидела, что тело его чудовищно скорчилось в своем гипсовом корсете, руки сжались в кулаки, зубы жутко оскалились, а когда она, побелев от ужаса, неподвижно застыла на стуле, он издал тот же звук снова. Дыхание со свистом вырывалось сквозь плотно сжатые зубы, и он закричал -- сначала нечленораздельно, а потом из его рта полился поток грубой брани, а когда она, наконец, вскочила и остановилась, прижав к губам руки, тело его обмякло и из-под влажного от испарины лба в нее вперился неотступный взгляд широко раскрытых глаз, в которых затаился ужас, дикая холодная ярость и отчаяние. -- Он в тот раз чуть в меня не попал, -- выговорил он хриплым слабым голосом, все еще не сводя с нее широко раскрытых глаз, из которых постепенно уходила боль. -- На меня как бы петлю накинули, и стоило ему выстрелить, она затягивалась все туже и туже. -- Он принялся теребить простыню, стараясь притянуть ее к лицу. -- Вы можете дать мне носовой платок? Он там, в верхнем ящике. -- Да, да, -- пролепетала Нарцисса; дрожа всем телом, она подошла к комоду и, чтобы не упасть, прислонилась к нему, потом вытащила платок и вернулась к кровати. Сначала она попыталась вытереть ему лицо, но в конце концов он отобрал у нее платок и вытер его сам. -- Вы меня напутали, -- простонала она, -- вы так ужасно меня напугали. Я думала... -- Простите, -- коротко отозвался он. -- Я не нарочно. Дайте мне закурить. Она протянула ему папиросу, чиркнула спичкой, но рука ее так дрожала, что ему снова пришлось схватить ее запястье, и, не выпуская его, оп сделал несколько глубоких затяжек. Она попыталась высвободить свою руку, но его пальцы были тверды как сталь, а со трепещущее тело выдавало ее, и она снова опустилась па стул, глядя на него с ужасом и неприязнью. Он быстро и судорожно втягивал в себя дым и, все еще держа ее руку, неожиданно и грубо заговорил о своем покойном брате. Этот страшный рассказ не имел начала, он был ужасающе, бессмысленно жестоким, временами циничным и грубым, но именно благодаря своей ожесточенности не казался оскорбительным, а грубость удерживала его от непристойности. А подо всем этим отчаянно билась упрямая ложная гордость, и Нарцисса сидела, глядя на Баярда зачарованным от ужаса взглядом, прижав к губам одну руку, между тем как вторая, напряженно сжавшись, застыла в его стальных пальцах. -- Он шел зигзагом, и потому я никак не мог попасть в этого немца. Только я наведу прицел на немца, Джон выныривает между нами, и мне приходится делать горку, чтобы один из них не всадил в меня очередь. Скоро он прекратил свои зигзаги. Я как увидел, что он скользит на крыло, так сразу понял, что ему конец. Потом вижу, у него по крылу ползет огонь, а сам он смотрит назад. Не на немца смотрит, а на меня. Немец тогда перестал стрелять, и мы все трое вроде как бы спокойно на месте сидим. Я никак не мог понять, что Джон собирается делать, как вдруг смотрю -- он ноги вниз спускает. Потом он глянул на меня, показал мне нос -- он всегда так делал, -- махнул рукой на немца, оттолкнул ногами машину, чтоб не мешала, и выпрыгнул. Он прыгнул ногами вперед. Когда падаешь ногами вперед, далеко не уйдешь, и он очень скоро лег плашмя. Прямо под нами висела тучка, и он плюхнулся на нее животом. Когда вот так брюхом вниз шлепнешься с высоты в воду, то кажется, что сейчас у тебя сразу все кишки вон. Но под этой тучкой я никак не смог его поймать. Я спустился раньше, чем он мог из нее выбраться -- я это точно знаю, потому что когда я очутился под ней, его машина вынырнула прямо на меня, вся в огне. Я было рванул в сторону, но это проклятое корыто сделало свечку, вильнуло вбок и снова на меня, и мне пришлось от него увертываться. И потому-то я и не смог его поймать, когда он из этой тучи вынырнул. Я быстро пошел вниз и, когда понял, что я уже под ним, посмотрел еще раз. Но я никак не мог его найти и решил, что, наверно, надо спускаться ниже, и спикировал еще. Я увидел, как его машина врезалась в землю милях в трех от этого места, но Джона я больше не видел. А потом они стали стрелять в меня с земли... Он все говорил и говорил, и ее рука, оторвавшись от губ, скользнула вниз по другой руке и начала теребить его пальцы. -- Пустите, пожалуйста, пустите, -- шептала она. Он умолк, посмотрел на нее и разжал пальцы, но не успела она подумать, что наконец свободна, как они сжались снова и теперь охватили оба ее запястья. Она пыталась вырваться, глядя на него отчаянным взглядом, но он только оскаливал зубы и все крепче прижимал к кровати ее скрещенные руки. -- Пустите, пожалуйста, пустите, -- умоляла Нарцисса, стараясь высвободиться; она чувствовала, как кости ее запястий поворачиваются в коже, словно в висящей мешком одежде, видела мрачные глаза Баярда и хищный оскал его зубов и вдруг покачнулась на стуле, голова ее упала на плененные руки, и она истерически зарыдала в отчаянии и безнадежной тоске. Скоро в комнате опять воцарилась мертвая тишина, и Баярд повернул голову и посмотрел на ее темный затылок. Убрав свою руку, он увидел, что на том месте, где он сжимал ее запястья, от них отхлынула кровь, и они побелели. Но даже и тогда она не шелохнулась, и он снова уронил свою руку на ее запястье и лежал спокойно, и через некоторое время даже ее дрожь и трепет утихли. -- Простите, -- сказал он, -- я больше не буду. Он видел только макушку ее темной головы, а руки ее безвольно лежали под его рукой. -- Простите, -- повторил он, -- я больше не буду. -- Вы больше не будете с такой скоростью носиться на этом автомобиле? -- не шевелясь, глухим голосом спросила она. -- Что? Она ничего не ответила, и он медленно, с невыносимой болью в скованном гипсом теле, стал поворачиваться на бок, закусив губу и тихонько ругаясь, пока не смог положить ей на голову вторую руку. -- Что вы делаете? -- спросила она, все еще не поднимая головы. -- Вы опять сломаете ребра. -- Да, -- согласился он, неловко гладя ее волосы. -- В том-то и беда, -- проговорила она. -- Вот так вы вечно... Вредите самому себе, только чтобы напугать других. И никакого удовольствия вам это не доставляет. -- Никакого, -- согласился он и, чувствуя, как в грудь впиваются раскаленные иглы, твердой неловкой рукой продолжал гладить ее по голове. В далекой вышине над ним сверкали страшные черные звезды, а вокруг простирались долины тишины и покоя. Наступал вечер, в комнате уже сгущались тени, они растворялись во мгле, а за окном рассеянным, почти осязаемым сияньем неведомо откуда струился бледный солнечный свет. Где-то уныло и грустно замычали коровы. Нарцисса наконец поднялась и пригладила волосы. -- Вы совсем скрючились. Если вы будете и дальше так себя вести, то никогда не поправитесь. Повернитесь на спину. Он повиновался -- медленно, закусив губу от боли; на лбу его выступил пот, а Нарцисса с тревогой за ним наблюдала. -- Вам больно? -- Нет, -- отвечал он, и рука его снова сомкнулась вокруг ее рук, которые теперь больше не пытались сопротивляться. Солнце уже зашло; вечерняя полутьма, приемная мать мира и покоя, наполнила комнату, и сумерки стали сгущаться. -- И вы больше не будете с такой скоростью носиться на автомобиле? -- настойчиво вопрошала она из тьмы. -- Не буду, -- отвечал он. 8  Тем временем Нарцисса получила от своего анонимного корреспондента еще одно письмо. Это письмо принес ей Хорес. Однажды вечером, когда она лежала в постели с книгой, он постучал, открыл дверь, нерешительно остановился, и некоторое время оба смотрели друг на друга через невидимый барьер отчужденности и гордого упрямства. -- Прости, что я тебя беспокою, -- натянуто проговорил он. Неподвижно лежа под затененной абажуром лампой, которая освещала пятно темных волос на подушке, она опустила книгу и спокойным вопросительным взглядом смотрела, как он прошел по комнате и остановился у ее кровати. -- Что ты читаешь? -- спросил он. Вместо ответа она закрыла книгу и, заложив ее пальцем, показала ему пеструю обложку. Но он даже не взглянул. Ворот его рубашки под шелковым халатом был расстегнут, и, пошарив тонкой рукой по ночному столику, он взял с него другую книгу. -- Я не знал, что ты так много читаешь. -- У меня теперь стало больше свободного времени, -- отвечала она. -- Да. Рука его все еще перебирала лежавшие на столике предметы. Нарцисса ждала, что он заговорит, но он молчал, и тогда она спросила: -- Что ты хотел мне сказать, Хорес? Он присел на край кровати. Однако глаза ее все еще смотрели вопросительно и враждебно, а рот был сжат в холодной упрямой гримасе. -- Нарси, -- выговорил он наконец. Она опустила глаза на книгу, и тогда он добавил: -- Во-первых, я хочу извиниться, что так часто оставляю тебя по вечерам одну.. -- Вот как? Он положил ей руку на колено. -- Посмотри на меня. -- Она подняла к нему враждебные глаза, и он повторил еще раз: -- Я хочу извиниться, что так часто оставляю тебя по вечерам одну. -- Значит ли это, что ты больше не будешь этого делать, или, наоборот, что ты вообще больше не будешь приходить домой? Некоторое время он сидел задумчиво, изучая свою руку на ее покрытом одеялом колене. Потом поднялся, постоял у стола, перебирая то, что на нем лежало, и присел на кровать. Нарцисса снова погрузилась в чтение, и он хотел было отобрать у нее книгу. Она отмахнулась. -- Чего тебе надо, Хорес? -- сердито спросила она. Он опять задумался, а она изучала его лицо. Он поднял глаза. -- Мы с Белл решили пожениться, -- выпалил он. -- Зачем ты говоришь это мне? Это надо сказать Гарри. Если, конечно, вы с Белл не намереваетесь пренебречь формальностями развода. -- Он знает, -- отвечал Хорес. Он снова положил ей руку на колено и стал гладить его через одеяло. -- Ты даже не удивляешься? -- Я удивляюсь тебе, а не Белл. Белл по натуре интриганка. -- Да, -- согласился он. -- Кто тебе это сказал? Ты бы сама до этого не додумалась. Она лежала с книгой в руках и смотрела на него. Он грубо схватил ее за руку, она попыталась высвободиться, но тщетно. -- Кто тебе сказал? -- Никто мне ничего не говорил. Пусти, Хорес. Он выпустил ее руку. -- Я знаю кто. Миссис Дю Пре. -- Никто мне ничего не говорил, -- повторила она. -- Уходи и оставь меня в покое, Хорес. -- За враждебностью в глазах ее таилось безнадежное отчаяние. -- Разве ты не понимаешь, что слова ничему не помогут? -- Понимаю, -- устало проговорил он, продолжая гладить ее колено. Потом встал, сунул руки в карманы халата, повернулся было к дверям, но опять остановился и вытащил из кармана конверт. -- Вот тебе письмо. Я совсем забыл. Прости, пожалуйста. Она уже снова читала. -- Положи на стол, -- сказала она, не поднимая глаз. Он положил конверт на стол и пошел прочь. В дверях он оглянулся, но она так и не подняла головы от книги. Когда он снял с себя одежду, ему и в самом деле показалось, будто от его одежды и рук исходит пряный запах Белл; даже когда он лег в постель, запах этот не исчез, а, наоборот, как бы принес с собой и уложил рядом с ним пьянящее сладострастие Белл, и по мере того, как его собственное тело покидало его, растворяясь в теплой, рождающей сновидения тьме, Белл становилась все более и более осязаемой. Таким же осязаемым становился и Гарри -- он либо упрямо молчал, либо делал жалкие попытки выразить свое негодование и оскорбленное самолюбие или, скорее, искреннее недоумение обиженного мальчишки. Попытки эти своей чудовищно нелепой формой напоминали субтитры кинофильма. Когда Хорес уже засыпал, его память, со свойственной памяти сверхъестественной способностью повторять не относящиеся к делу события, с жуткой точностью диктофона воспроизвела одно происшествие, которое он в свое время счел совершенно ничтожным. Белл оторвала от него свои губы, но еще прижимаясь к нему всем телом и держа обеими руками его лицо, вперила в него настойчивый вопросительный взгляд. "У тебя много денег, Хорес?" -- спросила она, и он тотчас же ответил: "Разумеется, много". И опять перед его мысленным взором возникла Белл; она обволакивала его, словно густые пары какого-то смертоносного наркотика, словно воды неподвижного пресыщенного моря, и он наблюдал, как идет ко дну. В тот вечер письмо так и осталось лежать забытым на столе, и лишь на следующее утро Нарцисса его нашла и распечатала. "Я стараюсь забыть вас я не могу забыть вас Ваши большие глаза ваши черные волосы они делают вас такой бледной. И как вы ходите я смотрю и от вас пахнет как от цветка. В ваших глазах сияет тайна и от того как вы ходите я дрожу как в лихаратке всю ночь когда думало как вы ходите. Я могу вас потрогать вы и не будете знать. Каждый день но я не могу я должен изливать на бумаге должен говорить Вы не знаете кто. Ваши губы как лук купидона когда день придет тогда я прижму их к своим. Как я видел в лихаратке небо и Ад. Я знаю что вы делаете я знаю больше чем вы думаете я вижу к вам ходят мужчины и мне обидно. Но берегитесь я атчаяный человек мне теперь все равно Если вы будете нечисто любить мужчину я его убью. Вы не атвичаете. Я знаю вы палучаете письма я видел одно у вас в сумке. Вы лучче атвичайте паскарей я атчаяный человек не сплю от лихаратки. Я вас не абижу но я атчаяный. Не забывайте я вас не абижу но я атчаяный человек". Дни между тем тянулись за днями. Они не были ни одинокими, ни печальными, ибо проносились с такой лихорадочной быстротой, что Нарциссе некогда было горевать, хотя стены ее безмятежного сада рушились, а сама она разрывалась на части и, как ночное животное или птица, ослепленная ярким лучом света, тщетно пыталась спастись бегством. Хорес решительно пошел своим путем, и, как два совершенно чужих человека, они тащились сквозь длинную вереницу похожих друг на друга дней, позабыв многолетнюю дружбу и одинаково упорствуя в гордой отчужденности, едва скрываемой под тонкой пеленою повседневных мелочей. Нарцисса теперь почти каждый день сидела у постели Баярда, правда на приличном расстоянии не менее двух ярдов. Сначала Баярд пытался действовать угрозами, потом лестью. Но она была тверда, и в конце концов он оставил все свои попытки и лежал спокойно, глядя в окно или засыпая под ее чтение. По временам мисс Дженни поднималась наверх, заглядывала к ним в комнату и снова уходила. Нарцисса перестала избегать его, перестала со страхом ожидать очередной выходки, и иногда они вместо чтения мирно и бесстрастно беседовали, и хотя между ними все еще витало призрачное воспоминание о том вечере, никто из них ни разу о нем но заговорил. Мисс Дженни очень хотелось узнать, что в тот день произошло, но Нарцисса была скромно и сдержанно уклончива, а Баярд тоже хранил молчание. И так между ними возникла еще одна связь, впрочем ничуть не обременительная. До мисс Дженни доходили слухи насчет Хореса и Белл, но Нарцисса и об этом не упоминала. -- Поступайте как знаете, -- ехидно заметила однажды мисс Дженни, -- а я сама могу сделать выводы. Воображаю, что способны натворить Белл с Хересом. Впрочем, я только рада. Этот человек превращает вас в старую деву. Сейчас еще не поздно, но если б он начал валять дурака на пять лет позже, вам осталось бы только давать уроки музыки. А сейчас вы можете выйти замуж. . г -- Вы мне советуете выйти замуж? -- спросила Нарцисса. -- Я никому не советую выходить замуж. Счастливы вы не будете, но ведь женщины еще не дошли до такой степени цивилизованности, чтобы чувствовать себя счастливыми не выходя замуж, и потому вы можете с таким же успехом попробовать. В сущности, мы способны выдержать все, что угодно. А всякая перемена полезна. Так, по крайней мере, считается. Но Нарцисса этому не верила. "Я никогда не выйду замуж, -- говорила она себе. -- Мужчины... Позволить мужчинам войти в твою жизнь -- это и есть источник всех бед. И если я не могла удержать Хореса, при всей моей любви к нему..." Баярд спал. Она взяла книгу и стала читать про себя о нелепых людях в нелепом мире, где все происходит так, как тому следует быть. Тени вытянулись к востоку. Она все читала и читала, забыв об изменчивости всего на свете. Потом Баярд проснулся, и она подала ему папиросу и спичку. -- Вам недолго осталось это делать, -- сказал он. -- Я думаю, вы об этом жалеете. Он хотел сказать, что завтра ему снимут гипс, и он лежал, курил папиросу и говорил о том, чем займется, когда встанет. Прежде всего отдаст в ремонт автомобиль -- наверное, придется отправить его в Мемфис. А пока автомобиль будет в мастерской, они втроем -- мисс Дженни, Нарцисса и он -- поедут путешествовать. -- Это займет примерно неделю, -- добавил он. -- Автомобиль, наверное, в плачевном состоянии. Надеюсь, хоть внутри все цело. -- Но теперь вы больше не будете ездить с такой скоростью, -- напомнила Нарцисса. Он лежал молча, с зажженной папиросой в руке. -- Вы ведь обещали. -- Когда я это обещал? -- Разве вы не помните? Тогда", в тот вечер, когда они были... -- Когда я вас напугал? Она сидела, с тревогой глядя на него своими серьезными грустными глазами. -- Подите сюда, -- сказал он. Она встала, подошла к кровати, и он взял ее за руку. -- Вы больше не будете ездить с такой скоростью? -- настаивала она. -- Не буду, -- отвечал он. -- Обещаю вам. Они молчали, и рука Нарциссы лежала в его руке. Легкий ветерок раздувал занавески, и листья на ветке за окном поблескивали, трепетали и что-то шептали друг другу. Солнце клонилось к закату. Когда оно зайдет, ветерок утихнет. Баярд пошевелился. -- Нарцисса, -- сказал он. Она взглянула на него. -- Наклонитесь ко мне. Она отвела глаза, и некоторое время оба не шевелились и не говорили ни слова. -- Мне пора, -- спокойно сказала она наконец и высвободила свою руку. Гипс сняли, и Баярд снова встал на ноги, но хотя он двигался еще с некоторой опаской, мисс Дженни уже начала с тревогой на него поглядывать. -- Как бы это нам устроить, чтоб он каждый месяц ломал себе какую-нибудь второстепенную кость и сидел по этому случаю дома... -- В этом нет надобности. Он теперь будет вести себя иначе, -- сказала Нарцисса. -- А вы почем знаете? С чего вы это взяли? -- полюбопытствовала мисс Дженни. -- Он обещал. -- Он обещает что угодно, пока не может встать, -- возразила мисс Дженни. -- Все они обещают и всегда обещали. Но почему вы решили, что он сдержит слово? -- Он мне обещал, -- безмятежно отозвалась Нарцисса. Первым делом он занялся автомобилем. Автомобиль притащили на буксире в город, кое-как залатали, и теперь он мог идти своим ходом, но нужно было отправить его в Мемфис, чтобы выпрямить раму и отремонтировать кузов. Баярд -- хотя ребра у него только-только успели срастись -- твердил, что поедет сам, но мисс Дженни решительно этому воспротивилась, и после получасовой бури он сдался. Автомобиль отвел в Мемфис молодой парень, работавший в одном из городских гаражей. -- Если тебе надо туда съездить, Нарцисса отвезет тебя в своем автомобиле, -- сказала Баярду мисс Дженни. -- В этой консервной банке? -- с презрением заявил Баярд. -- Да ведь она больше двадцати одной мили в час не ходит. -- Слава богу, что не ходит, -- отвечала мисс Дженни. -- Я уже написала в Мемфис -- пусть сделают так, чтобы и твой быстрей не ходил. Баярд мрачно, без тени юмора на нее посмотрел. -- Неужели ты сделала такую пакость? -- Ах, увезите его, Нарцисса! -- воскликнула мисс Дженни. -- Уберите его с глаз моих. Мне так надоело на тебя смотреть! Вначале Баярд ни за что не хотел ездить в автомобиле Нарциссы. Он не упускал случая отозваться о нем с шутливым пренебрежением и упорно отказывался в него сесть. Доктор Олфорд наложил, ему на грудь плотную эластичную повязку, чтобы он мог кататься верхом, но у него появилась поразительная склонность к домоседству, когда в дом приезжала Нарцисса. А Нарцисса приезжала довольно часто. Мисс Дженни решила, что она бывает у них ради Баярда, и однажды без обиняков ее об этом спросила. В ответ Нарцисса рассказала ей про Хореса и Белл. -- Бедняжка! -- сказала мисс Дженни, сидя, как всегда, прямо на жестком стуле возле рояля, -- Нет, что за идиоты эти мужчины! Вы правы, я бы тоже ни за кого из них замуж не вышла. -- Я и не собираюсь, -- отозвалась Нарцисса. -- Я бы предпочла, чтоб их вообще не было на свете. -- Хм, -- сказала мисс Дженни. А потом, однажды под вечер, они ехали в автомобиле, и хотя Нарцисса вначале протестовала, Баярд сидел за рулем. Впрочем, вел он себя вполне благоразумно, и в конце концов она успокоилась. Они проехали долину, свернули в холмы, и она спросила, куда он едет, но он ничего определенного не ответил. Она спокойно сидела рядом с ним, глядя на дорогу, которая длинными виражами поднималась вверх между сосен, вырисовывавшихся темными силуэтами в косых лучах заходящего солнца. Дорога продолжала идти вверх, и за каждым поворотом открывались то солнечные просторы долины, то холмы, и повсюду стояли мрачные сосны и веяло тонким бодрящим запахом смолы. Вскоре они въехали па вершину холма, и Баярд замедлил ход. Отсюда дорога резко спускалась вниз, потом шла ровно к полосе ивняка, пересекала каменный мостик и снова поднималась, рыжеватой дугою исчезая среди темных сосен. -- Вот это место, -- сказал он. -- Это место? -- рассеянно повторила Нарцисса, но тут автомобиль покатился вниз, набирая скорость, она пришла в себя и поняла, что он хотел сказать. -- Вы же обещали! -- воскликнула она, но Баярд дал полный газ, и она, схватив его за руку, хотела крикнуть, но не могла издать ни звука, не могла даже закрыть глаза, чтобы не видеть, как узкий мостик стремительно несется им навстречу. А потом, когда они с треском, напоминающим стук града по железной крыше, промчались между ивами и ослепительно сверкающей полоской воды и взлетели на вершину второго холма, у нее захватило дух и остановилось сердце. Маленький автомобиль на повороте занесло, он оторвался от земли, влетел в канаву, выскочил оттуда и понесся поперек дороги. Баярд выровнял его, и, постепенно замедляя ход, автомобиль поднялся на холм и остановился. Нарцисса сидела рядом с Баярдом, раскрыв побелевшие губы, и умоляюще смотрела на него огромными безнадежными глазами. Потом она перевела дух и застонала. -- Я не хотел... -- смущенно начал он. -- Мне только надо было проверить, смогу ли я. -- Он обнял ее, и она прильнула к нему, руками вцепившись ему в плечи. -- Я не хотел... -- пробормотал он снова, но ее дрожащие руки уже гладили его по лицу, и она рыдала, прижавшись губами к его губам. 9  Все утро он сидел склонившись над бухгалтерскими книгами, с некоторым удивлением наблюдая, как его рука выводит аккуратные колонки цифр. После бессонной ночи он застыл в каком-то оцепенении, и в его усталом мозгу уже не мелькали извивающиеся химеры, порожденные похотью, отныне раз и навсегда подавленной; он мог теперь лишь удивляться, что эти образы уже не кипят в его крови, наполняя ее яростью и отчаянием, и потому его усталые нервы не сразу отозвались на новую угрозу и не сразу заставили его поднять голову. В дверях показался Вирджил Бирд. Сноупс поспешно соскочил с табурета и бросился к двери, которая вела в кабинет старого Баярда. Притаившись за этой дверью, он услышал, как мальчик вежливо осведомился о нем, услышал, как кассир ответил, что он только что был на месте, но, кажется, вышел, услышал, как мальчик сказал: ладно, он обождет. А он все стоял, притаившись за дверью и вытирая носовым платком текущую изо рта слюну. Через некоторое время он осторожно приоткрыл дверь. Мальчик терпеливо и спокойно сидел на корточках у стены, и Сноупс остановился, крепко сжав в кулаки дрожащие руки. Он не ругался, его бесконечная ярость не укладывалась в слова, но дыхание с хрипом вырывалось из горла, и ему казалось, будто его глазные яблоки все дальше и дальше уходят в череп, ввинчиваясь на такую глубину, что приводящие их в движение жилы вот-вот должны лопнуть. Он открыл дверь. -- Хелло, мистер Сноупс, -- весело сказал мальчик, вставая. Сноупс зашагал дальше, вошел за барьер и приблизился к кассиру. -- Рее, -- сказал он, с трудом ворочая языком, -- дай мне пять долларов. -- Что? -- Дай мне пять долларов, -- снова прохрипел он. Кассир дал ему деньги, сделал запись на листке бумаги и наколол па стоявшую на его столе шпильку. Мальчик подошел к окошку, но Сноупс не остановился, и мальчик, шаркая босыми ногами по линолеуму, последовал за ним. -- Я заходил к вам вчера вечером, но вас не было дома, -- сказал он. Потом он поднял голову, но, увидев лицо Сноупса, взвизгнул и бросился бежать. Сноупс поймал его за комбинезон и потащил через комнату к двери, выходящей на пустырь. Мальчик корчился, извивался, потом безвольно повис в руке Сноупса, не переставая кричать от ужаса, а тот, силясь выговорить что-то дрожащим от ярости голосом, другой рукой пытался засунуть ему в карман кредитку. Наконец это ему удалось, и тогда он выпустил мальчика, и тот, шатаясь, встал на ноги и стремглав помчался прочь. -- За что ты его так? -- полюбопытствовал кассир, когда Сноупс вернулся к своему столу. -- За то, что сует нос не в свое дело, -- отрезал Сноупс, опять открывая бухгалтерскую книгу. Проходя по безлюдной площади, он посмотрел на светящийся циферблат часов. Десять минут двенадцатого. Нигде ни души, и только в дверях освещенного вестибюля почты маячила одинокая фигура ночного полицейского. Он свернул с площади и медленно пошел под дуговыми лампами, один на всю улицу, и тень, повторяя размеренный ритм его шагов, следовала за ним из тьмы в яркие пятна света и снова во тьму. Завернув за угол, он очутился в еще более тихой улочке, а затем в переулке между густыми, выше человеческого роста, зарослями жимолости, наполнявшей ночной воздух сладким ароматом. В переулке было темно, и он ускорил шаг. По обеим сторонам над кустами жимолости поднимались верхние этажи домов, кое-где среди темных деревьев светились окна. Стараясь держаться ближе к стенам, он быстро шел вперед, теперь уже мимо задних дворов. Вскоре на фоне бледного неба возник еще один дом и сплошной ряд виргинских можжевельников, и, прокравшись вдоль каменной стены, он очутился перед гаражом. Здесь он остановился, нагнулся, нашарил в густой траве шест, поднял его и прислонил к стене. Затем с помощью шеста залез на стену, а с нее -- на крышу гаража. В доме было темно, и он тотчас же соскользнул на землю, прошмыгнул по лужайке и остановился под одним из окон. Откуда-то с фасада пробивался свет, но из дома не доносилось ни шороха, ни звука, и, притаившись, словно загнанный зверь, он постоял, прислушиваясь и беспрерывно бросая взгляды по сторонам. Он поддел сетчатую раму ножом, рама легко подалась, он приподнял ее и прислушался снова. Затем одним быстрым движением забрался в комнату и, согнувшись, присел. Опять ни звука, кроме глухих ударов его сердца. Сомнений не было -- дом производил безошибочное впечатление временно покинутого жилья. Он вытащил носовой платок и вытер губы. Свет горел в соседней комнате, и он пошел туда. В конце этой комнаты была лестница; торопливо взобравшись наверх, он нащупал в темноте стену и дверь. Дверная ручка легко повернулась в его пальцах. Это была та самая комната, он ее сразу узнал. Во всем ощущалось ее присутствие, и некоторое время сердце его глухо стучало где-то прямо в горле и все тело сотрясалось от вожделения, отчаянья и ярости. Наконец, он взял себя в руки: он должен сейчас же уйти. Ощупью пробравшись к кровати, он зарылся лицом в подушки, корчась и испуская сдавленные стоны, как раненое животное. Но надо было уходить, и он поднялся и снова стал ощупью пробираться по комнате. Свет едва теплился у него за спиной, и вместо двери он наткнулся на комод и некоторое время постоял, ощупывая его обеими руками. Потом выдвинул один ящик и начал в нем рыться. Ящик был наполнен слегка надушенным тонким бельем, но различить отдельные предметы на ощупь он не мог. Он нашел в кармане спичку, чиркнул, прикрыл ее ладонью, выбрал какую-то мягкую вещь и в угасающем свете обнаружил в углу ящика пачку писем. Мгновенно узнав их, он уронил догоревшую спичку на пол, вытащил письма из ящика, сунул в карман, положил в ящик только что написанное им письмо, постоял еще немного, прижимая к лицу смятую ткань до тех пор, пока какой-то звук не заставил его поднять голову и прислушаться. В аллею въехал автомобиль, и когда он подбежал к окну, свет фар промелькнул под ним, осветил открытый гараж, и он в ужасе присел на корточки возле окна. Потом кинулся к двери, еще раз остановился и присел, в нерешительности пыхтя и урча. Он снова подбежал к окну. Гараж теперь был темен, две темные фигуры шли к дому, и, сидя на корточках у окна, он подождал, пока они скрылись из виду. Затем, все еще не выпуская из рук украденное, он вылез из окна, повис, держась руками за подоконник, закрыл глаза и прыгнул. Раздался звон разбитого стекла, и, оглушенный ударом, он растянулся плашмя в клубах затхлой сухой пыли. Оказалось, что он свалился в неглубокий цветочный парник; выбравшись оттуда, он попытался встать на ноги, но снова упал, и его охватил приступ тошноты. При падении он поранил колено, штанина начала намокать от теплой крови, и теперь он, закусив губы и задыхаясь от тошноты, лежал, сжимая в руках украденное, и широко раскрытыми безумными глазами глядел в темное небо. В доме послышались голоса, в окне над его головой зажегся свет, он повернулся, стал на четвереньки, поднялся, хромая, проковылял по лужайке, нырнул в тень можжевельников возле гаража, лег и стал наблюдать за освещенным окном, из которого, всматриваясь во тьму, высунулся какой-то мужчина. Сквозь пальцы, сжимавшие раненое колено, сочилась кровь. Слегка постанывая, он потащился дальше, с трудом вскарабкался на стену, спрыгнул в переулок и бросил шест в траву. Пройдя около сотни ярдов, он остановился, приподнял разорванную штанину и попытался перевязать рану. Однако носовой платок мгновенно промок, а кровь все лилась и лилась, стекая с лодыжки в ботинок. Добравшись до задней комнаты банка, он закатал штанину, снял повязку и промыл рану в уборной. Рана все еще кровоточила, от вида собственной крови ему стало дурно, и он, шатаясь, прислонился к стене. Потом снял рубашку и плотно перетянул ногу. Его все еще тошнило, и он долго пил тепловатую воду из крана. К горлу тотчас подступил соленый комок, он схватился за раковину и, обливаясь потом, старался подавить тошноту. Наконец приступ прошел, но нога онемела, его охватила слабость, и ему захотелось лечь, но лечь он не смел. Он пошел за барьер, оставляя на полу кровавые пятна. Дверь сейфа беззвучно открылась; не зажигая света, он нашарил ключ от кассы и отпер ее. Он брал только банкноты, но взял все, что нашел. Потом закрыл и запер сейф, вернулся в уборную, намочил полотенце и стер с линолеума следы своей крови. Потом вышел через черный ход и захлопнул за собою дверь. Часы на башне суда пробили полночь. В проезде между двумя негритянскими лавками дожидался в потрепанном "форде" негр. Сноупс дал негру банкноту, и тот, заведя мотор, подошел к нему и с любопытством глянул на кровавую тряпку под разорванной штаниной. -- Что случилось, босс? Вас ранило? -- Наткнулся на проволоку, -- коротко ответил Сноупс. -- Бензина хватит? Негр сказал, что хватит, и Сноупс сел за руль. Проезжая через площадь, он увидел, что ночной полицейский Бак стоит под фонарем возле почты, презрительно выругал его про себя, поехал дальше, скрылся в боковой улице, и вскоре шум его мотора затих вдали.  * ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ *  1  Был воскресный октябрьский день. Вскоре после обеда Нарцисса с Баярдом уехали на автомобиле, а мисс Дженни и старый Баярд сидели на освещенной солнцем веранде, когда, обогнув дом со стороны черного хода, к ним торжественно приблизилась предшествуемая Саймоном депутация. Она состояла из шестерых негров, облаченных в католическую разновидность воскресного платья, а во главе ее, сверкая грозным взглядом, важно шагал огромный негр в длинном двубортном сюртуке, с воротником задом наперед на бычьей шее, -- Вот они, полковник, -- объявил Саймон, тотчас же поднялся по ступенькам и повернулся спиной к посетителям, не оставив ни в ком ни тени сомнения касательно того, чью именно сторону он представляет. Депутация остановилась и принялась степенно и учтиво топтаться на месте. -- Это еще что такое? -- спросила мисс Дженни. -- Это ты, дядюшка Бирд? -- Да, нам, мисс Дженни. -- Один из членов комитета обнажил свою седую шерстистую голову и поклонился. -- Здравствуйте. Остальные, переминаясь с ноги на ногу, начали один за другим снимать шляпы. Предводитель прижал свою шляпу к груди, словно член конгресса перед фотографическим аппаратом. -- Послушай, Саймон, что все это значит? -- спросил старый Баярд. -- Зачем ты привел сюда этих черномазых? -- Они пришли за своими деньгами, -- пояснял Саймон. -- Что?! -- За деньгами? -- с интересом повторила мисс Дженни. -- За какими деньгами, Саймон? -- Они пришли за теми деньгами, которые вы им обещали, -- прокричал Саймон. -- Я же говорил тебе, что не собираюсь платить эти деньги. Разве Саймон сказал вам, что я собираюсь их платить? -- обратился старый Баярд к депутации. -- Какие деньги? О чем ты, Саймон? -- снова спросила мисс Дженни. Глава комитета открыл было рот, чтобы ответить, но Саймон его опередил: -- Да как же, полковник, вы же сами велели мне сказать этим черномазым, что вы им заплатите. -- Ничего подобного я не говорил, -- свирепо возразил старый Баярд. -- Я сказал, что если они хотят посадить тебя в тюрьму, пускай на здоровье сажают. Вот что я тебе сказал. -- Да что вы, полковник. Вы же мне ясно сказали. Вы просто про это забыли. Вот и мисс Дженни может подтвердить, что вы мне говорили... -- Ничего я не могу подтвердить, -- перебила его мисс Дженни. -- Первый раз все это слышу. Чьи это деньги, Саймон? Саймон бросил на нее полный укоризны взгляд. -- Он велел мне сказать им, что заплатит. -- Будь я проклят, если я это говорил! -- прокричал старый Баярд. -- Я сказал тебе, что не заплачу ни единого цента. И еще я тебе сказал, что если ты позволишь им меня беспокоить, я с тебя живьем шкуру спущу, да, сэр. -- Я вовсе не позволяю им вас беспокоить, -- примирительно отвечал Саймон. -- К тому-то я и веду. Вы только дайте им деньги, а мы с вами уж как-нибудь после разберемся. -- Будь я навеки проклят, если я это сделаю, если я позволю черномазому дармоеду... -- Но ведь должен же кто-то им заплатить, -- терпеливо разъяснил Саймон. -- Верно, мисс Дженни? -- Верно, -- согласилась мисс Дженни. -- Но только не я. -- Да, сэр, у них нет никакого доказательства, что кто-то должен им заплатить. Если их никто не утихомирит, они посадят меня в тюрьму. А что вы тогда станете делать -- кто будет чистить и кормить лошадей, убирать дом и подавать вам на стол? Конечно, я могу пойти в тюрьму, хотя навряд ли каменные полы будут полезны для моего здоровья. И он нарисовал трогательный образ кристально чистого, исполненного высочайших принципов человека, смиренно приносящего себя в жертву. Старый Баярд топнул ногой. -- Сколько там денег? Предводитель весь раздулся в своем сюртуке. -- Брат Мур, -- произнес он, -- благоволите перечислить все суммы, которые задолжал имеющей быть построенной второй баптистской церкви бывший дьякон Строзер в бытность свою казначеем церковного совета. Брат Мур вызвал некоторое смятение в арьергарде депутации и наконец с помощью нескольких услужливых рук возник впереди -- маленький, застенчивый, черный как смоль негр в мрачном, слишком большом для пего одеянии, -- и проповедник величественно уступил ему место, ухитрившись каким-то неведомым способом сделать его центром внимания. Брат Мур положил шляпу на землю у своих ног и последовательно извлек из правого кармана красный носовой платок, рожок для обуви, плитку жевательного табаку и, держа их в одной руке, с несколько смущенным и растерянным видом продолжал производить раскопки другой. Затем он положил все эти предметы па прежнее место и извлек из левого кармана перочинный нож, палку, на которой была намотана грядная бечевка, коротенький кожаный ремешок с ржавой и явно негодной пряжкой и, наконец, засаленную записную книжку с загнутыми углами. Укладывая все остальное обратно в карман, он уронил ремешок, нагнулся, поднял его, после чего быстрым шепотом обменялся несколькими словами с проповедником. Затем раскрыл записную книжку, принялся ее листать и листал до тех пор, покуда проповедник, нагнувшись и заглянув ему через плечо, не нашел нужную страницу и не ткнул в нее пальцем. -- Сколько там всего, преподобный?-- нетерпеливо осведомился старый Баярд. - Брат Мур сейчас назовет вам итог, - произнес проповедник нараспев. Брат Мур остолбенелым взглядом уставился в страницу и пробормотал нечто совершенно невнятное. -- Что?! -- вскричал старый Баярд, приложив к уху ладонь. -- Заставьте его говорить, -- сказал Саймон. -- Никто не может разобрать, что он там болтает. - Громче! - проревел проповедник, начинающий терять терпение. -- Шестьдесят семь долларов и сорок центов, - объявил, наконец, брат Мур. Старый Баярд с грохотом отъехал назад на стуле и целую минуту не переставая изрыгал страшные ругательства, а Саймон тем временем исподтишка встревожено на него поглядывал. Потом старый Баярд встал, протопал по веранде и, все еще не переставая ругаться, скрылся в доме. Саймон облегченно вздохнул. Депутация снова зашевелилась, а брат Мур проворно ретировался в задние ряды. Проповедник между тем по-прежнему сохранял напыщенный и глубокомысленный вид. -- Куда девались эти деньги? -- полюбопытствовала мисс Дженни. - Они и в самом деле у тебя были? -- Это они так говорят, -- отвечал Саймон. - Что ты с ними сделал? -- Не беспокойтесь,-- успокоил Саймон. - Я как бы отдал их взаймы. -- Держу пари, что так оно и есть, .-- сухо сказала мисс Дженни. -- Держу пари, что они у тебя долго не задержались. Эти люди заслуживают того, чтобы навсегда лишиться своих денег, раз они дали их тебе на сохранение. Кому ты дал их взаймы? -- О, мы с полковником это давным-давно уладили, -- небрежно отвечал Саймон. Старый Баярд снова протопал по прихожей и появился на веранде, размахивая чеком. -- Берите! --скомандовал он. Проповедник ; по дошел к перилам, взял чек, сложил его и сунул к себе в карман. -- И если у вас хватит ума еще раз дать ему деньги, не вздумайте снова являться ко мне, слышите? -- Он бросил яростный взгляд на депутацию, потом на Саймона. -- В следующий раз, когда ты украдешь деньги и придешь просить, чтоб я их заплатил, я велю тебя арестовать и самолично отдам тебя под суд. Выведи отсюда этих черномазых! Депутация дружно двинулась было с места, но проповедник повелительным жестом ее остановил и еще раз посмотрел на Саймона. -- Дьякон Строзер, -- провозгласил он, -- в качестве посвященного в духовный сан пастыря бывшей первой баптистской церкви и вновь призванного пастыря имеющей быть построенной второй баптистской церкви, а также председателя сего комитета, я восстанавливаю вас в должности дьякона вышеозначенной имеющей быть построенной второй баптистской церкви. Аминь. Полковник Сарторис и милостивая государыня, доброго здоровья. И с этими словами он повернулся и увел свой комитет со сцены. -- Слава богу, мы теперь можем выкинуть все это из головы, -- сказал Саймон и, удовлетворенно кряхтя, опустился на верхнюю ступеньку веранды. -- Запомни, что я тебе сказал, -- угрожающим тоном проговорил старый Баярд. -- Еще один раз... Но Саймон уже поворачивал голову в ту сторону, куда проследовал церковный совет. -- Смотрите, -- сказал он. -- Чего же им теперь-то надо? Оказалось, что члены комитета вернулись и робко выглядывают из-за угла. -- Ну, чего вам еще? -- вопросил старый Баярд. Они снова попытались вытолкнуть вперед брата Мура, но он на сей раз одержал над ними верх. Наконец заговорил сам проповедник: -- Вы забыли сорок центов, белый человек. -- Что?! -- Он говорит, что вы должны им еще сорок центов! -- прокричал Саймон. Старый Баярд в ярости завопил, мисс Дженни зажала руками уши, а члены комитета в почтительном ужасе, вращая глазами, слушали, как старый Баярд, взмыв на недосягаемую высоту, обрушился оттуда на Саймона. -- Отдай им эти сорок центов и убери их отсюда! -- кричал он. -- А если ты еще раз посмеешь привести их сюда, я всю вашу шайку кнутом разгоню! -- Господи Боже мой, полковник, вы же сами знаете, что у меня никаких сорока центов нету. Неужели они не могут обойтись без них, раз уж им все остальное отдали? -- Неправда, они у тебя есть, -- сказала мисс Дженни. -- Вчера я заказала тебе башмаки, и у тебя осталось полдоллара. Саймон с обидой и изумлением па нее взглянул. -- Отдай им деньги, -- приказал старый Баярд. Саймон медленно сунул руку в карман, вытащил полдоллара и стал медленно вертеть монету на ладони. -- А вдруг эти деньги мне понадобятся, полковник? -- возразил он. -- Уж их-то они могли бы мне оставить -- Отдай им деньги! По-моему, ты можешь уплатить хотя бы эти сорок центов! -- проревел старый Баярд. Саймон нехотя поднялся, и проповедник подошел к нему. -- А где же десять центов сдачи? -- спросил Саймон и не расставался со своей монетой до тех пор, пока ему не вручили два пятицентовика. После этого комитет удалился. -- Ну, а теперь говори, куда ты девал эти деньги, -- сказал старый Баярд. -- Дело было так, сэр, -- с готовностью начал Саймон. -- Я отдал эти деньги взаймы. Мисс Дженни встала. -- О господи, опять все сначала! -- проговорила она, уходя. Сидя у освещенного солнцем окна своей комнаты, она еще долго слышала, как в дремотном воскресном воздухе то поднимался, то снова затихал яростный рев старого Баярда и мягкий вкрадчивый голос Саймона. В саду оставалась еще одна роза, одна-единственная роза. Она продолжала цвести в эти безотрадные дни позднего лета, и хотя виргинская хурма давно уже вывесила свои миниатюрные солнца на ветвях, с которых фестонами свисали гусеницы, между тем как нисса, клен и гикори уже две недели красовались в золотисто-алом уборе, хотя мороз уже дважды обводил своим белым карандашом травинки, среди которых, подобно восьмидесятилетним старцам, сидели на корточках деды кузнечиков, а солнечные полдни благоухали сассафрасом, она все еще цвела -- перезрелая, величественно яркая, как угасающая бутафорская звезда. Эти дни мисс Дженни работала в саду, надев теплый свитер, и в ее запачканной землею перчатке поблескивал садовый совок. -- Эта роза похожа на некоторых моих знакомых женщин, -- сказала она. -- Она просто не умеет элегантно сдать свои позиции и сделаться бабушкой. -- Пусть она до конца использует лето, -- сказала Нарцисса. На ней было темное шерстяное платье, она тоже держала в руках совок и безмятежно плелась вслед за порывистой, нетерпеливо ворчащей мисс Дженни, не делая ровно ничего. Меньше, чем ничего, меньше, чем даже Айсом, потому что она деморализовала Айсома, который тотчас же молча присягнул на верность бездеятельному левому крылу. -- Она тоже имеет право на лето. -- Некоторым людям невдомек, что их лету пришел конец, -- отозвалась мисс Дженни. -- Бабье лето не оправдание для старческого слабоумия. -- Но ведь это еще не старость. -- Возможно. Когда-нибудь ты сама убедишься. -- Ах, когда-нибудь. Я пока еще не совсем готова стать бабушкой. -- Однако ты уже на верном пути. -- Мисс Дженни осторожным и умелым движением выкопала совком луковицу тюльпана, очистила корни от налипших комков земли и продолжала: -- Баярдов у нас в роду было более чем достаточно. Пожалуй, на этот раз можно назвать его Джоном. -- Вы так думаете? -- Да, -- сказала мисс Дженни. -- Мы назовем его Джоном. Эй, Айсом! Хлопкоочистительная фабрика работала уже целый месяц, загруженная хлопком с полей Сарторисов, а также плантаторов с другого конца долины и разбросанных по склонам холмов участков мелких издольщиков. Свою землю Сарторисы сдавали в аренду за долю урожая. Большинство арендаторов уже собрали хлопок и позднюю кукурузу; и вечерами, когда безветренный воздух бабьего лета был напоен острой, как запах осеннего дыма, древней печалью, Баярд с Нарциссой ездили на опушку леса к ручью, куда негры свозили сорго и где они совместно гнали из него свой общий запас патоки на зиму. Один из негров -- своего рода патриарх среди арендаторов -- владел мельницей и мулом, который приводил в движение мельницу. Этот негр перемалывал сорго и наблюдал за варкой сока, взимая в свою пользу десятую часть, и, приезжая туда, Баярд с Нарциссой всякий раз видели, как мул медленно и терпеливо тащится по кругу, с хрустом давя ногами пересохшую сердцевину стеблей, а один из внуков патриарха закладывает их в дробилку. Мул все ходил и ходил по кругу, осторожно ступая узкими, как у оленя, ногами по скрипучей сердцевине; шея его, подобно куску резинового шланга, послушно изгибалась в хомуте, стертые, изъязвленные бока поднимались и опускались, уши безжизненно свисали, и, прикрыв бледными веками злобные глаза, он, казалось, дремал, усыпленный собственным монотонным движением. Какому-нибудь Гомеру хлопковых полей следовало бы сложить сагу про мула и его роль в жизни Юга. Именно он, больше чем какой-либо иной одушевленный или неодушевленный предмет, благодаря полному равнодушию к окружающей жизни, которая сокрушала сердца мужчин, и злобной, но терпеливой озабоченности сегодняшним днем сохранил неизменную верность этой земле, когда все остальное дрогнуло под натиском безжалостной колесницы обстоятельств; именно он вызволил поверженный Юг из-под железной пяты Реконструкции и снова преподал ему уроки гордости через смирение и мужество, через преодоление невзгод; именно он совершил почти невозможное в безнадежной борьбе с неизмеримо превосходящими силами благодаря одному только мстительному долготерпению. Ни на отца, ни на мать он не похож, сыновей и дочерей у него нет и никогда не будет, он мстителен и терпелив (всем известно, что он готов покорно и терпеливо работать на вас десять лет подряд ради удовольствия единожды лягнуть вас ногой); одинок, но не горд, самостоятелен, но не тщеславен, и голос его -- это насмешка над самим собой. Отщепенец и пария, он не имеет ни друга, ни жены, ни наложницы, ни возлюбленной; обреченный на безбрачие, он неуязвим, и нет для него ни столпа, ни пещеры в пустыне; его не осаждают соблазны, не терзают сны и не утешают видения; вера, надежда и милосердие -- не его удел. Мизантроп, он без всякой награды шесть дней в неделю работает на существо, которое он ненавидит, прикованный цепями к другому существу, которое он презирает, и проводит седьмой день, пиная ногами себе подобных и получая в свою очередь пинки от них. Не понятый даже погонщиком-негром, существом, чьи побуждения и умственная деятельность так разительно сходны с его собственными, он совершает чуждые своей природе поступки в чуждой для себя среде, и, наконец, все наследие этого кроткого существа вместе с его душой отбирают у него и на фабрике варят из них клей. Уродливый, неутомимый и упрямый, он недоступен уговорам, льстивым посулам и обещаниям; он выполняет свои однообразные скромные обязанности, не жалуясь и не получая в награду ничего, кроме побоев. Живого, его волокут по земле как предмет всеобщего презрения, умершему, ему не оказывают почестей, и вот, невоспетый и неоплаканный, он выбеливает свои оскверненные кости среди заржавленных жестянок, битой посуды и изношенных автомобильных шин на склонах пустынных холмов, не ведая о том, что плоть его возносится в голубизну небес в зобу у стервятников. Когда они приближались, до них прежде всего доносился скрежет и завывание мельницы, а если ветер дул в их сторону -- острый, тонкий, волнующий запах брожения и кипящей патоки. Баярд любил этот запах, и они подъезжали и ненадолго останавливались, и парень, закладывая сорго в дробилку, украдкой наблюдал за ними, пока они смотрели на терпеливого мула и на старика, склонившегося над бурлящим котлом. Иногда Баярд подходил к нему побеседовать, а Нарцисса оставалась в автомобиле, окутанная ароматами осеннего созревания и их неуловимой глубокою грустью, и тогда взгляд ее задумчиво останавливался на высоком, худощавом, трагически юном Баярде и сгорбленном от старости негре, и незаметно для мужа она обволакивала его безмятежно спокойными волнами своей привязанности. Потом Баярд приходил и садился с ней рядом, и она касалась рукой его грубой одежды так легко, что он этого даже не чувствовал, и они возвращались обратно по заросшей дороге, окаймленной трепещущим лесом, и вот уже скоро над пожелтевшими акациями и дубами, огромный, простой и неизменный, возникал старинный белый дом, а над последней линией холмов на самом горизонте, зрелый, словно сыр, поднимался оранжевый диск осенней луны. Иногда они уезжали домой совсем затемно. Мельница уже не работала, и ее длинное неподвижное крыло пересекало освещенное отсветами костра небо. Мул жевал жвачку в конюшне, или топтался, обнюхивая пустую кормушку, или дремал стоя, не ведая о завтрашнем дне, а у костра мелькало множество теней. Здесь собрались все негры -- женщины и старики сидели на хрустящих подстилках из сорго вокруг костра, в который кто-нибудь подбрасывал раздавленные стебли до тех пор, пока языки пламени бешено взмывали к верхушкам деревьев, золотя и без того сверкающие золотом листья; а юноши, девушки и дети сидели на корточках и, притихшие, словно зверюшки, молчаливо смотрели в огонь. Иногда они начинали петь, выводя дрожащие бессловесные мелодии, в которых жалобный минор сливался с мягкими басами в стародавнем и печальном ожидании, и их сосредоточенные темные лица с неподвижно застывшими губами медленно склонялись к костру. Но когда появлялись белые люди, пение умолкало, и, лежа или сидя вокруг огня, над которым бурлил закоптевший котел, они переговаривались прерывистыми журчащими высокими голосами, брызжущими грустным весельем, между тем как в тени средь шуршащих стеблей хихикали и шептались юноши и девушки. Кто-нибудь из них, а иногда и оба обязательно заходили в кабинет к старому Баярду и мисс Дженни. Там теперь целыми днями топился камин, и все четверо сидели вокруг огня -- мисс Дженни под лампой с ежедневной бульварной газеткой; старый Баярд, уперев в каминную решетку ноги в домашних туфлях, в ореоле сигарного дыма; возле его стула, беспокойно подрагивая во сне, дремал его старый сеттер, быть может, заново переживая славные стойки далекого прошлого или еще более давние времена своей собачьей юности, когда весь мир был полон запахов, горячивших кровь тощего неуклюжего щенка, а гордость еще не научила его сдержанности; и между ними Нарцисса и Баярд -- Нарцисса, невозмутимо спокойная, мечтала при свете камина, а молодой Баярд курил папиросы, угрюмый, словно посаженный на цепь пес. Потом старый Баярд швырял в камин сигару, опускал ноги на пол, сеттер просыпался, поднимал голову, хлопал глазами и так сладко зевал, что Нарцисса, глядя на пего, тоже никак не могла удержаться от зевоты. -- Ну что, Дженни? Мисс Дженни откладывала в сторону газету и вставала. -- Разрешите, я схожу, -- говорила Нарцисса. Но мисс Дженни никогда ей этого не разрешала и вскоре возвращалась с подносом и тремя бокалами, и тогда старый Баярд отпирал конторку, доставал графин с серебряной пробкой и, словно исполняя какой-то ритуал, старательно готовил три порции пунша. Однажды Баярд уговорил Нарциссу надеть его старую гимнастерку, брюки и сапоги и пойти с ним охотиться на опоссума. Кэспи с грязным фонарем и висящим на плече коровьим рогом и Айсом с джутовым мешком, с топором и четырьмя темными, рвущимися на поводках гончими ждали их у ворот, и все четверо двинулись к лесу, шагая меж призрачных стогов кукурузы, где Баярд каждый день вспугивал стайку куропаток. -- Где сегодня начнем, Кэспи? -- спросил Баярд. -- На задах у дядюшки Генри. Там сидит один в винограднике за хлопковым сараем. Блю еще вчера вечером его туда загнал. -- Откуда ты знаешь, что он сегодня будет там сидеть, Кэспи? -- спросила Нарцисса. -- Он вернется, -- уверенно отвечал Кэспи, -- он и сейчас там, вылупил глаза на наш фонарь и уши навострил -- есть у нас собаки или нет. Они перелезли через забор, и Кэспи нагнулся и поставил фонарь на землю. Собаки вертелись и дергались у него под ногами, фыркая и рыча друг на друга. -- Эй, Руби! Стой спокойно. Ни с места, дуреха ты этакая! -- покрикивал он, спуская собак с поводков. Собаки, подвывая, дергали за сворки, и в глазах у них, словно рябь на воде, мерцали яркие отсветы фонаря. Потом они мгновенно и беззвучно растворились в темноте. -- Не трогайте их, пускай посмотрят, есть он там или нет, -- сказал Кэспи. Из тьмы на высокой ноте трижды протявкала собака. -- Это тот молодой щенок. Он просто так, голос подает. Ничего он еще не учуял. Высоко в подернутом дымкою небе плавали тусклые звезды; воздух еще не остыл, и земля была теплой на ощупь. Ровный свет фонаря очертил вокруг них аккуратный круглый оазис, и весь мир -- чаша, полная смутно мерцающей мглы под бескрайним сводом косматых звезд, -- казалось, имел только одно измеренье. Фонарь коптил, испуская пахучие струи тепла. Кэспи поднял его с земли, прикрутил фитиль и снова поставил у ног. Из темноты донесся какой-то гулкий, сердитый и низкий звук. -- Это он, -- проговорил Айсом. -- Да, это Руби, -- согласился Кэспи, поднимая фонарь. -- Она его учуяла. Молодой пес снова затявкал, отчаянно и истерично, потом опять послышался ровный и низкий вой. Нарцисса взяла Баярда под руку. -- Не торопитесь, -- сказал ей Кэспи. -- Они его еще не загнали. Давай, пес! -- Молодая собака перестала лаять, но другая время от времени все еще тявкала на одной резкой ноте. -- Давай, пес! Спотыкаясь в бороздах, они пошли за раскачивающимся фонарем Кэспи, и темноту внезапно прорезал короткий отрывистый вой -- звуча на четырех нотах, он нарастал в неистовом крещендо. -- Теперь они его загнали, -- сказал Айсом. -- Точно, -- согласился Кэспи. -- Пошли. Держи его, пес! Нарцисса вцепилась в руку Баярда, и они побежали по сырой траве, перескочили еще через какой-то забор и понеслись дальше, в заросли деревьев. Впереди во тьме засверкали чьи-то глаза, снова раздался дружный лай, прерываемый отчаянным визгом, в полутьме заметались тени, и вокруг них запрыгали собаки. -- Он там, наверху, -- сказал Кэспи. -- Старый Блю его видит. -- Там с ними еще пес дядюшки Генри, -- заметил Айсом. Кэспи крякнул. -- Так я и знал. У него уже нет сил гоняться за опоссумом, но пусть только другая собака загонит его на дерево -- и он уж тут как тут. Он поставил фонарь себе на голову и начал всматриваться в опутанное лозою деревцо, и Баярд тоже направил туда луч своего карманного фонарика. Три взрослые гончие и дряхлый, словно траченный молью пес дядюшки Генри сидели тесным кружком вокруг дерева, время от времени принимаясь гавкать и лаять, а щенок не переставая истерически тявкал. -- Пни его ногой, чтоб замолчал, -- скомандовал Кэспи. -- Эй, Джинджер, заткни пасть! -- крикнул Айсом. Положив на землю топор и мешок, он поймал щенка и зажал его