и думаю об этом. - Синдзе понизил голос: - Как только Южный фронт расшатается, из Квантунской армии начнут направлять пополнение. Кого ж, как не меня послать на передовую? Хино таких вот и отправит в первую очередь - подмоченных или с гауптвахты... А я хочу остаться в живых. Хочу - вот и все! - Ну выживешь, - согласился Кадзи. - А есть у тебя человек или дело, ради которого стоит жить? - Бежать я хочу от людей, от дел этих, бежать, куда глаза глядят, где никто меня не знает, и начать жизнь сначала. - Да куда бежать-то? - почти раздраженно спросил Кадзи. Он поставил лом, прислушался. До них доносился веселый гул казармы. - Куда бежать-то? Сколько отсюда до границы? - спросил он неожиданно для себя. - Километров сорок-пятьдесят, - сказал Синдзе. - До озера надо пробираться по болотам. Завязнешь, считай - конец. А где сухо - сторожевые посты понатыканы. Кадзи снова взял в руки лом. - А ты, Кадзи, что выбрал бы? - вдруг спросил Синдзе. - Землю обетованную, - он кивнул в сторону границы, - или встречу с женой? - Земля обетованная... - Кадзи грустно улыбнулся. - Я обещал жене, что мы начнем жизнь заново, какой бы дорогой ценой это ни обошлось нам. - Ты веришь, что вернешься домой целым и невредимым? - Не знаю. Я должен. Хочется в это верить. Во имя чего умирать? За кого? 13 Стены казармы раскалывались от пьяных голосов. Каждый горланил свое. Не то чтобы они были очень пьяны, нет. Солдатам никогда не дадут сакэ вдоволь. Просто они хотели опьянеть и усердно играли пьяных. Дисциплина рушилась на глазах, месяцами подавляемая энергия требовала выхода. И, не находя, выливалась в бессвязную болтовню и похабные песни. Синие вены вздувались на потных, озверевших лицах. - Мой муженек не то енот, не то барсук, мой муженек среди ночи и-и-ще-ет нору... и-ищет нору... - тянул, закатывая глаза, новобранец. Ему аккомпанировали на алюминиевой посуде. Прихлопывали в ладоши. Крик, топот, воздух, напоенный запахом пота, перепревших кожаных ремней, ружейного масла. Кадзи, Синдзе и Таноуэ прошли к своим койкам. Их пиалы были наполнены лишь до половины. На полу валялось шесть пустых бутылей. На тридцать два человека около десяти литров. Значит, не по полпиалы на нос! Но кто-то изловчился так разлить... Синдзе залпом выпил свое. Он сидел, уставившись в дно опустевшей пиалы. После вечерней переклички он скорее всего получит наряд на ночное дежурство. Всесильным "старикам" вроде Ёсиды или Банная, привыкшим к самоуправству, пара пустяков подмазаться к Хино и освободиться от наряда за счет Синдзе. Таноуэ тоже выпил все до дна. Чтоб как-то приноровиться к общему веселью, начал хлопать в ладоши. По его лицу блуждала рассеянная улыбка, но весело ему не было. Он думал о доме. Подготовлены ли семена, выделят ли ему удобрения там, в правлении колонии? А ты, Масуко, осторожнее с кормами, чтоб до покоса хватило. Трудно тебе придется одной, да ничего не поделаешь, я тебе нынешний год не помощник. Ты уж прости... Невидящими глазами Таноуэ смотрел куда-то вдаль, и перед его взором стояла одинокая лошадь на пашне без хозяина. Кадзи встретил благодарный взгляд Охары. Кадзи ответил ему равнодушным взглядом. Может, и вправду податься с Синдзе в "землю обетованную"? А существует она, земля-то эта? А Митико?.. Кадзи глянул на Охару. Красные, готовые заплакать глаза, беспомощный детский взгляд. Опять, поди, терзается из-за неладов между женой и матерью. - На, пей, - протянул он Охаре свою пиалу. - Брось расстраиваться. Все, что ни делается, к лучшему. - Без тебя Сирако ко мне подходил, - шепнул Охара, - говорит, в этом или в следующем месяце из нашего полка будут набирать пополнение туда, на юг. Так что лучше, пока не поздно, податься в вольноопределяющиеся. Кадзи усмехнулся. - Не будет этого, пока не потеплеет. - Кто сказал? - Я говорю. - Почему ты так думаешь? - Сам смекни: воинскую часть, привыкшую к условиям севера, переводят на юг, а сюда, на мороз кого? - Но могут не всех сразу, а пару полков. Охара поет с голоса Синдзе. Кадзи нахмурился. - Дальше? - Набирать будут из солдат запаса, а не из вольноопределяющихся... Сирако говорит, что зря, мол, Кадзи старается отличиться в стрельбе - снайперы загремят в первую очередь. - Не ваша забота. - Кадзи с гневом посмотрел в сторону Сирако. - Не твое это дело, Сирако, как я собираюсь выжить! Сволочь, иуда проклятый! Уступив требованиям старослужащих, Сирако пел. Голос у него был красивый. Он пел с чувством. Но вдруг в комнату ворвался ефрейтор Баннай. - Эй, Ёсида! - еще от дверей заорал Баннай и, подлетев, растолкал внимавших Сирако солдат. - Эй, Ёсида, слыхал новость? Новость первый сорт! - Он плюхнулся на койку. - Солдаты четвертого года службы с первого мая увольняются в запас! Его со всех сторон окружили "старики". - От кого узнал? - спросил Сибата, глядя Баннаю в рот. - Одного типа из моего взвода в канцелярию взяли писарем, сегодня шепнул мне на ушко... - Господин Баннай, нехорошо обманывать бедную девушку! Но шуточки Ямадзаки уже никого не смешили. Скоро умолк радостный галдеж. Солдаты четвертого года службы сразу посерьезнели. Чем заняться дома? Как быть с работой? Ведь там тоже сейчас не море разливанное... Может, в армии-то еще благодать... Нет уж, спасибо, сыты по горло, того гляди на передовую угодишь. Неожиданная весть обрадовала не только "стариков". Выжидающе притихли новобранцы. Господи! Отошли ты их поскорей! - Солдат четвертого года службы уволят, - начал Яматохиса, - это я понимаю. А с остальными что будет? - Комиссия будет, - ответил Баннай. - Новобранцев действительной службы оставят, а запасников, наверно, отошлют. - А куда, разрешите узнать? - робко поинтересовался Сирако. Новобранцы навострили уши. - Спроси его превосходительство генерала Умэдзу! - А что будет с теми, кто подавал на вольноопределение? - не отставал Сирако. - Вот еще забота! Буду я думать о господах вольноопределяющихся! На фронт вас пошлют, голубчиков! - заорал Баннай. - Солдаты второго и третьего года службы? Тоже на фронт! Пусть повоюют за нас - Баннай рассмеялся. После этих слов, сказанных таким тоном, будто сам Баннай составлял списки отправляемых на фронт, старослужащие, словно сговорившись, повернулись в сторону Синдзе. Каждому было ясно, кого пошлют первым. А Синдзе, который лежал на койке, уставившись в потолок, вдруг приподнялся и громко, чтобы все слышали, попросил у Кадзи дисциплинарный устав. Кадзи вытащил из тумбочки устав и протянул Синдзе. - Возьми себя в руки, - бросил он, - не лезь на рожон, слышишь? - А зачем тебе, Синдзе, устав? - спросил Ёсида. Но тот, словно не слышал, отвернулся к стенке и уткнулся в книжку. - Сволочь, понахватался всякого и воображает о себе невесть что, - бросил Ёсида и позвал Кадзи. - Ты сейчас что-то сказал Синдзе? - Никак нет, ничего особенного, господин ефрейтор. - Никак нет или ничего особенного? Ну вот, опять началось. - Ясно, ведь он лучше всех бросает гранату, а скоро и в стрельбе заткнет нас за пояс, - не унимался Ёсида. - Образованный, да еще и красный к тому же. Куда нам, солдатам четвертого года службы, до него! Мы ему не товарищи, другое дело - господин Синдзе, он тоже красный... Кадзи вспомнил, как этот тип вместе с Сибатой полосовали его ремнями, но странно, сердце не сжалось, когда он подумал об этой расправе, верно, он уже здорово свыкся с армией. - Я только заметил, что господин старослужащий солдат Синдзе устал и ему лучше сейчас отдохнуть, а не читать. - Слышали? - Ёсида победоносно огляделся по сторонам. - Новобранец делает замечания солдату третьего года службы! А господин Синдзе, оказывается, устали? Вот оно что. Эй, Синдзе! Теперь он нацелился на Синдзе, Кадзи был только поводом. Ёсиду бесила невозмутимость, с какой Синдзе отвернулся к стенке, не желая замечать всеобщего веселья. - Простите, что обращаюсь к вам, когда вы так утомлены. Разрешите ефрейтору обратиться к вам с вопросом, господин Синдзе? Синдзе продолжал читать устав. - Они не расслышали, - объявил Баннай, неторопливо поднимаясь. - Пойду продую ему уши. Ёсида озверел. Нет, это не пойдет. Он не позволит солдату другого взвода расправляться с Синдзе, это его, Ёсиды, дело. - Убью, собака! Красный шпион! Он схватил пиалу и швырнул ее в Синдзе. Пиала угодила в печку и разбилась вдребезги. Синдзе вскочил. Он был белее снега. - Слушай, ефрейтор Ёсида, тебе должно быть известно, что за драку наказывают обоих. Может, пойдем вместе к господину подпоручику Хино и попросим прижечь нас кочергой? Я вот как раз читаю дисциплинарный устав по совету господина унтер-офицера Соги. Изучаю, как увильнуть от службы, не попадая под статьи "оскорбление начальства" и "невыполнение приказа". Синдзе направился к двери. Едва он повернулся к ним спиной, как они набросились на него: Баннай, за ним Ёсида, затем и остальные старослужащие. - Дежурный! - крикнул кто-то. Они швырнули Синдзе на койку и накрыли одеялом. - Смирно! - еще не отдышавшись, скомандовал Ёсида. - Вольно! Дежурный офицер обошел помещение, остановился у койки Сиидзе. - Кто это? - Рядовой первого разряда Синдзе, - доложил Сибата, - вернувшись из наряда, сказался нездоровым. Я приказал ему лечь. Кадзи вздрогнул. Наглая ложь. Надо разоблачить. А Синдзе почему молчит? Впрочем, так лучше, пусть молчит. Иначе ему вообще житья не будет. Начальство никогда не пойдет против старослужащих. Синдзе - козел отпущения. - Прежде чем сказываться нездоровым, надо убрать за собой посуду, - бросил дежурный офицер, показав на осколки пиалы, и с невозмутимым видом вышел. 14 - Плохи дела, - пробормотал Саса, когда объявили результаты Охары. - Так мы без завтрака останемся. В стрельбе на триста метров у Охары не было ни одного попадания. Он вышел на рубеж последним во взводе, остальные уже отстрелялись. Чуть не каждое утро Хасидани выгонял новобранцев на стрельбище. Унтер добивался попаданий любой ценой и признавал только групповой зачет. При этом Хасидани неизменно повторял, что солдату стрелкового взвода стыдно думать о завтраке, пока он не научится как следует стрелять. А время завтрака давно прошло. Подув на замерзшие пальцы, Охара прицелился и выстрелил. Из наблюдательного окопа опять высунулся черный флаг и качнулся справа налево. - Что же ты до сих пор делал? Моргал, когда другие учились! - орал Хасидани. - Слепой, что ли? Прицел видишь? - Вижу!.. Да, он смутно видел и белеющее пятно мишени. - А если видишь и не попадаешь, значит, души не вкладываешь! Рядом, справа Кадзи с молниеносной быстротой посылал пулю за пулей. Он тренировался в скоростной стрельбе. Он укладывал их в "яблочко", словно насмехаясь над Охарой. - Целься как следует, - негодовал Хасидани, - представь, что перед тобой враг. Но вместо того, чтобы вообразить впереди себя врага, Охара думал о том, что его проклинают проголодавшиеся товарищи. Винтовка в руках Охары дрожала. Что, если он опять промажет? - Спокойно, бери чуть ниже. Придержи дыхание. Прицелился? Теперь нажимай. Охара кое-как прицелился. Но в это мгновение пуля Кадзи звонко ударила в мишень, и Охара, вздрогнув, сорвал курок. - Дурак! - Хасидани дал ему пинка. - А вы чего глазеете? - он повернулся к притихшему взводу. - Пока не отстреляется, жрать не дам, так и знайте, хоть подохните здесь! Повторить! - приказал он. - Всем взводом повторить! - Сволочь этот Охара! - бурчал Кубо, ложась на заледеневшую землю. - Всегда из-за него мучайся. Таноуэ пробормотал что-то примирительное. Кубо озлился. - Опять ты, земляной червь, встреваешь! А короткими перебежками не хочешь без завтрака-то! Кадзи стрелял легко, с удовольствием. Всегда бы так, мечтал он. Тут он сам себе хозяин, а не раб старослужащих, не щетка для чистки их ботинок. Вот его оружие - винтовка, и она беспрекословно подчиняется стрелку. Кадзи вспомнил кулачную расправу над Синдзе. Да, они с Синдзе спасовали тогда. Но разве могло быть иначе, разве они могли выйти победителями? Да скажи они тогда хоть слово - им бы костей не собрать. Дежурный офицер отлично понял, что произошло, но промолчал. То есть одобрил. В армии все построено на произволе старших, в армии бесполезно искать справедливость. Принципиальная правота одиночек, вроде Синдзе и Кадзи, в армии никого не волнует. А что было бы, если б Кадзи, скажем, взял верх и подчинил себе новобранцев? Но как? Сплоченность армии - мираж... Зачем далеко ходить за примером? Пожалуйста, Охара. Он совершенно опустошен, сломлен понуканием Хасидани. Вот и сейчас товарищи проклинают его из-за чашки риса. Ростки принципиальности, простая честность затаптываются в грязь, это и понятно, иначе структура армии и самого государства потерпит крах. Трусость, себялюбие и мелкий карьеризм прививаются здесь с первого дня. Главная задача руководства - расчленить солдатские массы, разбить их на разрозненные единицы. Усвоив обычаи казармы, новобранцы обрастают броней эгоизма, сами превращаются в разнузданную, деспотичную солдатскую верхушку и заставляют тех, кто приходит им на смену, испытать на собственной шкуре пресловутую армейскую науку. Так осуществляется в армии кровообращение. И Сибата, и Ёсида, и Баннай, и другие старослужащие прошли такой путь. Все это ясно. Неясно другое - как найти выход из этого лабиринта? На стрельбище Кадзи не раз чувствовал на себе колючие взгляды Сирако и Яматохисы. Ну что ж, он тоже избрал свой путь, правда, другой, чем Синдзе; он тоже постарается продержаться как можно дольше в этом бесчеловечном мире насилия. Он не сдастся, он будет бороться до последнего, мобилизовав всю свою выдержку, все силы. Чем сильнее Хасидани злился, тем больше Охара нервничал и мазал. - Кадзи, поди сюда и покажи ему, как надо стрелять! - Хасидани весь позеленел от бешенства. - Слепого и то легче научить, чем эту сволочь! Ну-ка, валяй вслепую! Кадзи не понял и переспросил. - Ну да, прицелься и стреляй с закрытыми глазами. Кадзи залег рядом с Охарой. Перезарядил винтовку. Для пробы прицелился. Затем, придержав дыхание, закрыл глаза. Надо доверять винтовке. Почувствовав, что завалил ее, чуть приподнял и почти одновременно спустил курок. Из наблюдательного окопа взвился показатель попадания. - Видал, Охара? Так что нечего на глаза ссылаться! Попробуй еще раз. Опять промажешь - будешь у меня брать полосу препятствий! - Успокойся, Охара, успокойся, - подбадривал его Кадзи. - Не напрягайся, держись свободно и не рви спуск... Охара выстрелил. Мимо. - Охара, такому растяпе, как ты, лучше удавиться! Во всей Квантунской армии на шестьсот тысяч не сыскать та кого, - прогремел над его головой Хасидани. У Охары по щекам побежали слезы. Кадзи стало не по себе. Его удачная стрельба вслепую вконец растравила раны Охары. Ведь вовсе не обязательно было показывать класс; он и попал-то, может, случайно, а для Охары это был полный провал. - Прочисти уши и слушай, Охара, - заорал Хасидани. - Чувство ответственности для солдата важнее жизни. Из-за тебя одного все новобранцы взвода остались без завтрака. Завтрак еще куда ни шло, а что, если весь взвод погибнет из-за твоего неумения уложить врага, из-за твоей оплошности? Поразмысли над этим, растяпа! Охара бессильно опустил голову на винтовку. Что он мог поделать? Проклятая пуля не хочет попадать в мишень. - К мишени бегом марш! Отставить! Ты пойдешь в атаку и поразишь ее с ходу. Мишень сейчас твой враг, иди и уложи его! Кадзи, ступай с ним, покажи ему штыковой выпад. Бегом марш! Они побежали. Кадзи услышал, как Охара всхлипнул. - Перестань ты, - рявкнул он, невольно перенимая тон Хасидани. Кадзи почувствовал, что и сам он захлебывается от безысходной тоски. Внезапно он ощутил себя никчемным, жалким. Слюнтяй! От такого пустяка нюни распустил! Охара бежал рядом и уже не сдерживал слез. 15 "Я, нижеподписавшийся, прошу считать это моим завещанием..." Хасидани объяснял: - В любую минуту наш полк могут отправить на передовую. А как я уже говорил вам, раз попал на фронт, нечего рассчитывать, что вернешься оттуда живым. Во втором параграфе седьмого раздела "Памятки воину" сказано: "Дух высокой жертвенности побеждает смерть. Возвысившись над жизнью и смертью, должно выполнять воинский долг. Должно отдать все силы души и тела ради торжества вечной справедливости". Вам, конечно, знакома эта заповедь защитника родины. Так вот, проникнувшись ее высоким духом, вы в течение часа начиная с настоящей минуты должны написать завещания. Они будут храниться в запечатанных конвертах и в случае вашей славной гибели на поле боя будут отправлены по указанному вами адресу. Можете писать все, что хотите сказать вашим близким. И еще. Согласно второму параграфу раздела третьего "Памятки воину" положите в конверт ноготь и прядь волос. Цитирую: "Воин всегда готов оставить свой прах на поле боя. Посему бывает, что семьи не получают праха погибшего и должны быть извещены об этом". Новобранцам выдали бумагу, конверты и оставили одних. Завещание рядового 2-го разряда Яматохисы: Высокочтимые отец и мать! Да вселит в вас радость известие о том, что ваш сын пал на поле боя во славу Императора. Пусть моя двадцатилетняя жизнь оборвалась, я все равно пребуду в извечной справедливости. Считая, что верность родине является наилучшим выполнением сыновнего долго, я неустанно нес солдатскую службу. Дорогие родители, мне нечего вам завещать. Желаю прожить отпущенный вам небом срок благополучно, гордясь тем, что ваш сын пал за императора. Завещание рядового 2-го разряда Таноуэ: Масуко, я ведь сам не знаю грамоты. Из-за меня ты, бедняжка, страдала, а когда я ушел в армию, вообще уж все трудности упали на твои плечи. Прости меня за это. Единственно, о чем я думаю, как ты осилишь всю работу. Ведь если я помру, за двоих придется трудиться. Вот ведь как. Мне-то что, вот ты будешь мучиться, Масуко, и тяжко мне, когда я думаю об этом. А у меня, верно, все муки кончатся, как помру. Но и тогда, Масуко, я буду помогать тебе из-под могильного камня. Когда осенью созреет урожай, представь, прошу, что это я вернулся домой. Каждый год осенью я буду возвращаться к тебе. Всегда буду приходить, пока ты не помрешь. Еще у тебя, Масуко, остается земля, которую поднял я. Думай, что она - это я. Береги лошадь и корову, чтобы за меня работали как следует. Завещание рядового 2-го разряда Охары. Высокочтимой матери, Простите, что вопреки сыновнему долгу отправляюсь! в вечный путь раньше вас. Пусть я умираю за императора, но мысль, что при этом я оставляю без опоры престарелую мать, мучает меня нестерпимой болью. Если бы между вами, высокочтимая матушка, и Томиэ не было неладов, поверьте, во сто раз легче сносил бы я тяготы военной службы, не так печалился б при мысли о предстоящих мне муках. Очень горько мне думать о неприязни между вами. После моей смерти единственной опорой вашей останется Томиэ. Прошу вас, призадумайтесь над этим. Знайте, что вражда между вами и женой не дает мне умереть спокойно, и постарайтесь прожить остаток своей жизни в мире и согласии с Томиэ. Томиэ! На тебя оставляю матушку и детей. Тебе, конечно, тягостно это, но такова моя последняя просьба. Пожалуйста, выполни ее. Очень сожалею, что не мог раньше поделиться с тобой своими тревогами: в обычных письмах в армии не принято писать о своих страданиях. Но это не обычное письмо, это мое завещание. Здесь можно. Ты была для меня небом данной хорошей женой, и единственное, что мне не дает умереть спокойно, это ваши нелады с матушкой. После моей смерти матушке не на кого опереться, кроме тебя. Я знаю, у тебя есть много оснований не любить мою матушку, но все же, прошу тебя, останься при ней до ее кончины. А потом уже решай сама, как тебе поступить. Я с ума схожу при мысли, что ты бросишь мать на произвол судьбы раньше, чем получишь это письмо. На что будет жить она, если ты уйдешь? После моей смерти у тебя неизбежно возникнут денежные затруднения, и при мысли, что у тебя не хватит сил их одолеть, я задыхаюсь от душевной муки. Человек, которого ты ласково называла "папой-растяпой", сейчас, прижав к груди руки, молит тебя: "Дай мне умереть спокойно, без неуемной муки и терзаний, без сознания, что я не смею умирать". Такому никчемному солдату, как я, не выжить, и я предчувствую это. Мне страшно, ведь я оставляю тебя, детей и мать без гроша. Пойми, Томиэ, с каким чувством я пишу это письмо, сколько хлопот я тебе доставлю. Умоляю, прости. Совсем не так представлял я будущее... Завещание рядового 2-го разряда Кадзи. Митико, когда этот листок попадет тебе в руки, меня уже не будет. Поэтому не хочу растравлять раны и касаться прошлого. Стараюсь призвать все свое хладнокровие, чтобы написать строго деловое письмо. 1. Фирма обязана выдать жене погибшего на фронте в знак соболезнования тридцатитрехмесячное жалованье. Это все, что я могу оставить тебе. 2. Церемоний с похоронами не устраивать. 3. Мою жалкую библиотеку продай или сожги (так лучше для тебя же, Митико - ничто не будет напоминать обо мне). Постарайся забыть нашу клятву и наше невозвратимое прошлое. Каким бы прекрасным оно ни было, нельзя думать о том, чего нет. 4. Верь, что я сделал все, что мог. 5. Сотри воспоминания и ищи свой путь в жизни. Безутешные вдовы не всегда достойны подражания. Тени прошлого - плохая компания для живых. Запомни, у тебя еще все впереди. Дыши полной грудью, ведь мы легли мертвыми ради живых. "Какая ложь!" - подумал Кадзи. И заклеил конверт. Представил, как его вскрывает Митико. Представил ее бледное, как воск, лицо, дрожащие руки, слезы, бегущие по щекам. Митико, успокойся, ты никогда не прочтешь это письмо. Ему не нужны завещания. Он вернется к Митико живым. - Кто знает, как пишется первый иероглиф в слове "сожалею"? - спросил кто-то. - А тебе есть о чем сожалеть? - загоготал Саса. - Ну и тоскливые же у вас морды, солдаты. Сирако, как ты думаешь, запасников действительно отправят на фронт? Сирако недовольно отмахнулся. - Здесь хоть спокойно, - не унимался Саса. - Пусть холодно, ну так что? Весна не за горами, поля, травка. Фронт далеко... - Заткнись ты, Саса, - бросил Яматохиса, склонившись в ад своим завещанием. Двадцать новобранцев сосредоточенно скрипели перьями. Кое-кто просто молча сидел, придавленный внезапно ставшей такой ощутимой близостью смерти. - Так никто и не скажет, как пишется первый иероглиф в слове "сожалею"? 16 - В завещании воина должна чувствоваться его готовность к бою, должно быть четко сформулировано предписание защитника родины своей семье, - объяснял Охаре командир роты. Рядом стоял подпоручик Хино. Лица обоих были непроницаемы. Охару трясло. Он чувствовал на спине холодные ручейки пота. - Что значит готовность к бою? Заикаясь, Охара ответил: - Считать блаженством принести в жертву Японии свою жизнь. - Смотри-ка, на словах он бравый солдат! - Капитан переглянулся с Хино. - И что же пишет этот солдат, на словах признающий такую жертву блаженством?! Охара стоял, опустив голову. "Во всей Квантунской армии на шестьсот тысяч не сыскать такого, как ты", - вспомнил он слова Хасидани. - Я, как твой командир, несу ответственность за твое бабье малодушие. Думаю, мы тебя не в таких настроениях воспитывали, - ледяным тоном отчитывал Кудо. - Из-за тебя, Охара, - сказал Хино, - командир комендантского взвода, помощник офицера-воспитателя Сиба и я должны отвечать перед господином командиром роты! - Виноват, господин подпоручик. - Твоя жена просила отпустить тебя на несколько дней домой, чтобы уладить семейные дела, - голос капитана становился все более жестким. - Я поинтересовался, что за неурядицы у тебя в семье, а оказывается, просто бабы между собой не поладили! - Виноват, господин капитан. - Господин командир роты не такого ответа ждет от тебя. - Твоя бабья трусость гораздо опаснее для армии, чем какие-то левые настроения. Красные, как до боя дело доходит, храбро дерутся... Хино усмехнулся. Тоже разоряется, сам еще пороха не нюхал. - Современный бой, - продолжал капитан, - начинается с артиллерийской подготовки с последующим переходом в атаку. Отвага, настойчивость - вот что такое современный бой. Так что убеждения убеждениями, но солдат должен быть полон решимости драться. А такие вот, как ты, нытики и бабы, бегут, не приняв боя! - Ну? - Хино сверлил его взглядом. - Поднять голову! Отвечать! - Какой толк от ответа, если солдат неискренен? - Капитан пожал плечами. - Заставьте его написать письмо жене, напомните, что должен воин писать домой... 17 Хино дал ему на письмо тридцать минут. Томиэ, ты глубоко заблуждаешься. - Иероглифы плясали у него под пером. - ...Разве не долг японки угождать свекрови в отсутствие мужа? Твои жалобы мешают мне успешно служить родине... Я скажу все в двух словах, прочти это внимательно и сделай выводы. Из-за этих неурядиц между тобой и матушкой я постоянно отстаю в службе от своих боевых товарищей. Если б ты знала, как меня это удручает! Итак, у меня созрело решение. Я горячо желал бы, чтобы ты служила моей высокочтимой матери, но поскольку ты этого не хочешь, уйди из дома Охары. Я, находясь на военной службе, не могу предоставить тебе другого выбора. Подумай сама, как тебе быть. Жду ответа. Когда Охара положил перо, он был растерян и ошеломлен, как человек, потерявший при землетрясении дом и близких. Томиэ прочтет это письмо, потом, недоумевая, перечитает. Как переживет она эту неожиданную перемену в его чувствах? Какое решение примет она? Прочитав письмо, Хино усмехнулся. - Господин капитан полагает, что этого достаточно. Не думаю. - Хино показал в окно. - Вон около караульной будки акация. Десять раз туда и обратно! Заодно подумай, как стать человеком. Не придумаешь - приходи ко мне, помогу. Бегать будешь с винтовкой. Штык примкнуть. Исполняйте! Двести метров туда, двести обратно. Десять раз! - Ты не налегай, беги, как можешь, - посоветовал Саса и грустно покачал головой. - Опять нарвался? - усмехнулся Кубо, складывая амуницию старослужащих. - Бестолочь, - пробормотал Сирако. - Вечно впросак попадает! Как думаешь, назад сам придет или принесут? Охара вышел, глядя прямо перед собой. Кто-кто, а уж он-то знал, что ему не пробежать и двух километров, не то что четыре... 18 Снова выпал снег. Он лежал, мягкий и легкий, как шелковая вата. Сразу потеплело, повеяло чем-то сладковатым и свежим, весна уже стояла на пороге. Командир роты капитан Кудо решил воспользоваться последним снегом и провести учения на местности с задачей: скрытное приближение к противнику. В других ротах эту тему отрабатывали в сильные морозы. Протянув до потепления, Кудо рассчитывал теперь на лучшие результаты. Напялив белые маскхалаты, носки на левую руку, чтобы снег, когда ползешь, не набивался в рукава, люди растянулись в снегу цепью. Впереди, примерно в тысяче метров, торчали две сопки. Объект атаки. Снег был глубокий. Локти проваливались. Одно резкое движение - и лицо мгновенно зарывалось в снег. Через триста метров цепь порвалась. Достигнув выемки, Кадзи решил передохнуть. Он полз наравне с Яматохисой, немного опередив остальных. Но потом вдруг подумал, что все это глупо, и привычный спортивный азарт тотчас пропал. Ему не к чему было состязаться ни с Яматохисой, ни с кем бы то ни было. Он не испытывал к этим учениям ни малейшего интереса. Он держался первым по старой спортивной привычке. Яматохиса, видно решив, что Кадзи выдохся, успокоился и пополз медленнее. Кадзи обернулся, увидел Синдзе, помахал ему рукой. Синдзе ответил и пополз к нему. - Скотина Ёсида готов, выдохся уже, - усмехнулся Синдзе, переводя дыхание. За ними по всему полю барахталась рота. - Пока доберемся до цели, все будем чуть тепленькие, какая там рукопашная! Синдзе жадно глотал снег. Глядя на его впалые щеки, Кадзи вдруг вспомнил Охару. - Хорошо, что Охара попал в лазарет. Он бы, бедняга, здесь не вытянул. А ведь благодаря Хино - вот ирония судьбы! Охара свалился тогда на третьем заходе. - Его смотрел врач, нашел белок в моче. Теперь наш Охара на диете. Ему бы лежать и радоваться, так нет, просится в роту. Синдзе слушал рассеянно. - Кадзи, ты не хочешь уйти со мной? - спросил он, - Куда? Синдзе примял кулаком снег перед собой. - Надо бежать, пока снег. Развезет - по болотам не больно побегаешь. - А, земля обетованная, - пробормотал Кадзи. - Думаешь, удастся? Они поползли рядом. - Сторожевым постам НЗ дают сухим пайком, сам возил, знаю, где прячут. Если сделать крюк, можно запастись на дорогу. - А по-русски ты говоришь? - Нет. - Ну, перейдешь границу, а дальше? - Это не от меня зависит. - Летом еще куда ни шло, - сказал Кадзи. Они молча проползли метров шестьдесят. На сопках застрочили пулеметы. Унтера стали выравнивать цепь. - Иными словами - не хочешь. - Не знаю. Я никогда серьезно не думал об этом. - А о чем же ты думал? О том, как бороться с несправедливостью в армии? - в голосе Синдзе прозвучала насмешка. - Откровенно говоря, не верю я в эту затею с побегом. - А я вот верю. - Синдзе широко улыбнулся. - И убегу. Не так уж они меня берегли-лелеяли, чтоб я хранил верность Квантунской армии. - Меня беспокоит Охара, - сказал Кадзи. Кадзи навестил его в лазарете. Охара лежал на койке, уставившись ввалившимися глазами в потолок. - Потерял он интерес к жизни... Ведь и самоубийство - форма протеста! - Хочешь сказать, что побег - трусость? - Может, это звучит дерзко в моих устах, - сказал Кадзи, - ведь меня не гоняли, как тебя. Но сам подумай, у солдата есть четыре выхода: бороться с несправедливостью, покончить с собой, похерить все надежды и покориться казарме или бежать. Так? Бежать легче всего... Покориться - значит постепенно самому стать носителем армейской морали. Если призадуматься, многомиллионная императорская армия основана на планомерном вытравлении из человека всего человеческого... - Эх, Кадзи, - улыбнулся Синдзе. - Хотелось бы посмотреть, что из тебя получится, когда дослужишься до унтера. - Постараюсь доставить тебе такое удовольствие, - отшутился Кадзи. - Всласть покомандую тобой. - Ну, меня к тому времени здесь не будет. Может, тогда я встречусь с тобой как проводник Красной Армии. Кадзи посмотрел вдаль. Когда он примчится, красный ураган? - Господину старослужащему солдату Синдзе хорошо, - пробормотал Кадзи, - он верит, верит, что по ту сторону границы обретет свободу. Мне бы такую веру... - Эй, кто там залег? - заорали справа. - Пулемет молчит. Короткими перебежками вперед! - Нам кричат. Они опять поползли. Теперь они были почти в самом хвосте. - Я не могу отрешиться от некоторых сомнений, - рассуждал Кадзи, словно обращаясь к самому себе. - Верю в идею, в убеждения. И в людей верю. Только вот жизни перебежчика не мыслю. - Почему? - продышал рядом Синдзе. - На что им нужен солдат, бежавший из Квантунской армии? Что он для них? Пешка. Служить войне, обеспечивающей мир. Это прекрасно. Но пешка есть пешка... - Вперед! Быстрей! - подгонял их сзади чужой унтер. - Первая цепь уже на рубеже атаки! Кадзи выполз вперед. - Может, передумаешь? - обернулся он к Синдзе. - Оба мы с тобой, брат, плутали, у обоих свои аргументы. Трудно так, с ходу решать, кто прав, что лучше. Надо разобраться. Но я не пойду, Синдзе. Останусь тут и испробую все. Напрягшись, Кадзи одолел лощинку. Синдзе остался позади. Кадзи догонял цепь. Хватит ли у него сил бороться в одиночку? Может, отправиться вместе с Синдзе? Когда есть цель, стоит бороться... Но как же Митико, что будет с ней? Рота пошла в атаку. Кадзи поднялся и вместе с десятком солдат бросился штурмовать пустоту, крушить воображаемого врага, Когда Кадзи добрался до своих, рота уже построилась. - Где ты копался? - задержал его Хасидани. - Перестарался вначале, поэтому через триста метров выдохся. Хасидани недоверчиво покосился на него. 19 "На такой наряд грех жаловаться", - рассуждал Синдзе. Он сопровождал артистов из города. От станции было тридцать шесть километров, колеса увязали в талом снегу. Пять человек артистов - три женщины да скрипач с декоратором, - плохонькая провинциальная труппа. Конвой состоял из унтер-офицера, ефрейтора и его, Синдзе. Синдзе чувствовал себя свободно - унтер и ефрейтор были из другой роты. Актрисы были молоденькие. Они весело улыбались, они знали, что едут к солдатам, а солдаты умирают по женщинам. Унтер-офицер, забравшись в телегу, любезничал с актрисами. Актрисы, чувствовалось, знают цену своим прелестям и не прочь обменять их на продукты из армейского пайка. Ефрейтор полулежал на телеге, ухмылялся, стараясь тоже ввернуть словечко. Один Синдзе шагал молча, не принимая участия | в беседе. И все-таки на душе у Синдзе было весело. И не только потому, что сопровождать артистов было куда приятнее, чем дежурить ночью в казарме или стоять в карауле. Синдзе, который считал, что на воле у него ничего не осталось, не совсем утратил интерес к женщинам. Если б Кадзи согласился бежать, они бы теперь были у цели или замерзли в степи. Синдзе не решился идти один. Он не боялся заблудиться, просто слова Кадзи заставили его кое о чем задуматься. Риск должна была окрылять мечта. - Вы все молчите, - обратилась к нему красивая актриса. Она свесила ноги с телеги. - Помогите мне сойти. - Дорога плохая, - сказал Синдзе, но женщина, опершись на его руку, уже спрыгнула на землю. - Как будто потеплело, - заметила она. - Да, совсем тепло. - А зимой, наверно, здесь ужасно. Морозы лютые? - Да, зимой холодно, Женщина рассмеялась, передернула плечами, словно хотела сказать: разве так разговаривают с дамой? - Вы мне кого-то напоминаете... - задумчиво протянула она. -Но кого?.. Она ждала, что он что-нибудь ответит, но Синдзе молчал. Все женщины на один лад: находят, что ты похож или на ее первую любовь, или на умершего брата. Славные они созданья. В уютном, спокойном мире, мире без казарм и маневров, ничто так не радует мужчин, как они. Они возвышают мужчину в собственных глазах, делают его сильным и великодушным, но случись с ним несчастье, неприятность, которую так просто не поправишь, им сразу становится трудно, неудобно, страшно. Так думал Синдзе, молча шагая рядом с актрисой. - Стесняетесь унтер-офицера? - шепотом спросила женщина. - Нет, я думал, кого вы мне напоминаете. Женщину, которая бросила его?.. Да и эта, покажи ей ожог от раскаленной кочерги Хино и расскажи, как он его получил, не станет щебетать, что он на кого-то похож. - Вашу возлюбленную?.. - актриса кокетливо улыбнулась. Он не ответил. - А-а. Понимаю. Солдаты часто, вспоминают своих возлюбленных? Да, есть такие, что все время вспоминают. Только и делают, что вспоминают. Их бьют, а они вспоминают. Маршируют - вспоминают. Зубрят устав - вспоминают. И Синдзе подумал, что Кадзи счастливый человек. Он перенесет любую пытку. Он просто будет думать о своей Митико. - На тот год мой младший брат пойдет в солдаты, - сказала актриса. - Говорят, что это очень тяжело - ходить в новобранцах. - Да, тяжело. Бывает, что не выдерживают, бегут даже. - Бегут?! А если поймают? - Расстрел. - Кошмар! Скажите, пожалуйста, что в армии труднее всего, что самое мучительное? Я хочу рассказать брату. - А то, что твоих доводов никто не слушает, - серьезно ответил Синдзе. - Скажите брату, что нужно прикинуться тупицей с первого дня. Если не посчитают непроходимым дураком, с которого, как говорится, взятки гладки, - нет спасенья. Если первым во всем будет, возненавидят из зависти. А невзлюбят - новобранцу крышка. Так оно чаще всего и бывает. - О, ужасно. Но, верно, этими суровыми порядками и сильна наша армия? - Сильна? Синдзе горько усмехнулся. Вера в могущество японской армии зиждется только на том, что ее бесчеловечность ошибочно воспринимается как отвага и мужество. На телеге унтер-офицер развлекал актрис, пересказывая им старые армейские анекдоты. - И все-то вы врете! - хихикали дамы. Декоратор неожиданно поинтересовался, женат ли господин офицер. - Нет, я холост, - ответил унтер. - Вот уволюсь, тогда и женюсь. Уж такую красоточку отыщу - пальчики оближешь. Отличным мужем стану. Может, ты, козочка, осчастливишь меня, как уволюсь? - унтер ущипнул одну из актрис. - Жаловаться не придется. - Долго ждать, господин унтер-офицер, а я нетерпеливая. - Если б сейчас уважили, был бы премного благодарен. - Ух, солдаты везде одинаковы, за словом в карман не лезут. Унтер окликнул Синдзе: - Эй, четвертая рота, ты так совсем уходишь даму! - Ничего, господин унтер-офицер, я с удовольствием прошлась. - И, уже обращаясь к Синдзе, она продолжала: - У меня вошло в привычку дарить первому солдату, с которым меня сводит судьба в моих поездках, "пояс с тысячью стежков". Сегодня он принадлежит вам! Погрустневшее лицо Синдзе настроило женщину на серьезный лад. - Ведь когда-нибудь вас тоже отправят на фронт. Говорят, "пояс с тысячью стежков" отводит пули. Вы не верите в талисманы? Синдзе покачал головой. Вот и эта женщина считает, что солдат непременно должен быть на фронте. Сочувствуя солдатской судьбе, она умиляется своему дару. Пусть сама будет подальше от фронта, вот что. - Благодарю, я не суеверен. Синдзе помог женщине забраться на телегу. Нет, ему это не пригодится. Он не отправится на фронт. Ему - в другую сторону, туда, где нет войны. У солдата четыре выхода, он выберет последний. Правда, он не все еще обмозговал как следует, но это дела не меняет, он уйдет. 20 Зал был набит битком. В первом отделении пели, декламировали, показывали фокусы, во втором представляли какую-то банальную пьеску. "Звезд" приберегали напоследок. Но солдаты впитывали все подряд, как горячий песок. Сюжет пьески был на злобу дня. В годовщину мобилизации в армию единственного сына к беднякам-родителям приходят соседи и знакомые, чтобы торжественно отметить это событие. У солдата сестра-красавица. Не покладая рук трудится она на пашне, заменяя брата-воина. Примерная девушка, недаром сын первого богача деревни сватается к ней, но она... Пока брат не вернется со славной победой, она не соглашается выходить замуж... Эту девушку играла давешняя актриса, Синдзе узнал ее... Во время ужина приходит телеграмма. У старика соседа дрожат руки, телеграмма "казенная". Ее содержание заранее всем известно. Тут скрипка начинает жалостливо выводить "Когда идешь по полю". Под эту мелодию сосед зачитывает телеграмму. Эффект поразительный - более тысячи мужчин смотрят на сцену, затаив дыхание, ловят каждое слово: "Над Бугенвилем ваш сын, сбив три вражеских самолета и обнаружив неполадки в моторе, исключавшие возвращение на базу, пошел на таран флагманского линкора противника и геройски погиб..." Под пиликанье скрипки вся семья безутешно плачет и сквозь плач умиляется, как, дескать, сын заботился о чести своих близких, о престиже родины, если принес себя в жертву. Кадзи вдруг услышал, как Ёсида шмыгает носом. По щекам унтера катились крупные слезы. Кадзи хотел было легонько ткнуть Охару, но тот тоже плакал. Человек, который на воле писал серьезные критические статьи о театре, сейчас размяк от скрипки, пиликавшей "вечную славу"! Не может он понять, почему такую слезливую дрянь показывают солдатам. Кадзи снова посмотрел на Ёсиду. Сдерживая рыдания, тот кусал свой огромный кулак, измордовавший стольких людей. Кадзи презрительно усмехнулся. Эту дубленую шкуру никак не заподозришь в сентиментальности, и все же Ёсида плачет. Плачет, обманутый. Что же это, выходит, и в нем осталось что-то человеческое? Внезапно заплаканное лицо Ёсиды расплылось в восхищенной улыбке. Причиной этому была следующая сцена. Вдоволь наплакавшись, девушка разрывает на себе одежды и, оставшись в одном купальнике, исполняет танец самолета, идущего на таран. Это ошеломило солдат, вызвало бурю восторга. Черт с ней, с правдой! Пышные бедра кричали: мы-то знаем, что вам нравится! Зал замер. А потом разразился неистовым восторгом. - Вот дает, стерва! - кричал Ёсида. Он двигал локтями соседей, требовал, чтобы Ямадзаки непременно обратил внимание на одно, на другое. Но Ямадзаки не обращал на него внимания, он сидел, подавшись вперед, и напряженно ловил взглядом одну точку на теле женщины в купальном костюме, не зная, что туда же устремлены еще две тысячи глаз. Взгляд Кадзи попеременно обращался то на актрису, то па Ёсиду, пока полуобнаженное тело не исчезло за кулисами, оставив за собой сразу притихший зал. Сцена опустела. Тогда Кадзи попробовал вызвать в памяти образ Митико. Но как ни старался, ничего не получалось. Отрывочные воспоминания лишь растравляли воображение. Перед отправкой сюда он понял, что будет сходить с ума по ней. Любовь и нежность и полторы тысячи километров до нее. И тогда любовь нельзя ощутить зримо, нельзя захлебнуться под ее безудержным натиском. Остается только сжать зубы и взять себя в руки. В толчее у выхода Яматохиса сказал Ёсиде: - Как подумаешь, что и меня так родители ждут, по всему телу радость разливается. Вот когда Яматохиса жалел, что зачислен в пехоту! Будь он летчиком, он тоже проявил бы необыкновенный героизм. Пусть смерть, но увековеченье в храме Ясукунидзиндзя что-нибудь да стоит! Ёсида не ответил. Он вспомнил хозяйскую дочь. Она насмехалась над ним и не отпускала, дразнила стройными ногами и округлыми бедрами и обзывала сопляком. А теперь он один из богатырей четвертой роты! Вот сюда бы хозяина с его вечной руганью и его спесивую дочь - он бы им показал! Все заискивают перед Ёсидой. Даже офицеры с ним считаются. Он бы давно стал унтером, осанки не хватает. Уж очень он подвижный, солидности мало, все, наверно, оттого, что столько лет состоял при хозяине на побегушках. Теперь-то другое, сыновья состоятельных родителей, перед которыми его бывший хозяин угрем бы извивался, дрожат здесь при одном виде Ёсиды. В пограничном отряде, где деньги все равно некуда тратить, папенькиным кошельком никого не устрашишь. Только и слышишь: "Виноват, господин ефрейтор Ёсида!" "Так точно, господин ефрейтор Ёсида!" То-то! Пришли-ка сюда, лавочница чванная, своего муженька, Ёсида ему покажет! Актриса, исполнявшая танец самолета, и хозяйская дочка - все это не для него. Ёсиде досталось в жизни мало ласки. Родители не утруждали себя заботой о нем, он с детства жил на чужих хлебах. И то, что видел сегодня на сцене, было его несбыточной мечтой, поэтому он и расплакался как дурак. Он даже подумал, не отправить ли весточку родителям. Давно не писал, а теперь возьмет и напишет. Они не особенно пеклись о нем, да и он не очень-то беспокоил их своей персоной. В темноте двора Саса схватил Кадзи за рукав: - Классная была девка, а? Кадзи промолчал. - Что, жену вспомнил? - Да, - сознался Кадзи. И подумал: "Только ей никогда не придет казенная телеграмма". Синдзе получил наряд на уборку сцены и решил воспользоваться этим, чтобы еще раз повидаться с той актрисой. Но он опоздал, артистов уже не было. Да и что бы он сказал ей? Лирика. Просто взгрустнулось, что, может, в последний раз видит японку. Жаль, что он не взял этого дурацкого "пояса с тысячью стежков". Офицеры, верно, закатили актрисам ужин, развлекаются, ей теперь не до солдата, мельком встретившегося на дороге. Синдзе подметал сцену. Теперь будет много охотников их провожать! Нечего надеяться, что этот наряд получит Синдзе. 21 Высохшая черная степь протянулась от редкой березовой рощицы у подножья сопки до горной цепи, синеющей на юго-западе. Если эти горы считать естественной крепостью, то степь, вплотную придвинутая к границе - подступы к ней. Весна по календарю для этих мест еще не весна. Зима тут напоминает сварливую, упрямую свекровь. Прошлогодняя трава уже не подымется, а новые побеги земля упрямо отвергает. Но дни зимы уже сочтены. Им надо только пробиться, первым побегам, и степь зазеленеет новой жизнью, превратится в душистую, цветущую сказку. Мириады цветов, взявшись за руки, пустятся в веселый пляс... Но пока еще весна только по календарю. Бесплотная, высохшая трава, покачиваясь под ветром, ворчит на зарождающуюся в недрах земли молодую жизнь. Четвертая рота в полном составе вышла охотиться на косуль. Почуяв запах весны, косули спускались с гор в степные перелески. Мясо у них жесткое, кисловатое. Но для солдат, за зиму вообще отвыкших от мяса, оно кажется яством. Правда, на прошлой неделе вторая рота пришла ни с чем, но сегодня капитан Кудо был уверен в успехе. "Быть сегодня добыче, - сказал он, - душа охотника чувствует". Кадзи получил боевые патроны. Загонщики из новобранцев должны были выгнать косуль из рощи сюда, на вольное место, под пули стрелков. Степь напомнила Кадзи Лаохулин. И казнь в Лаохулине. Это было всего полгода назад, а кажется - прошла целая вечность. Глиняную яму, верно, давно засыпали. На ее дне покоятся три скелета - невинно казненные люди. А он, онемевший тогда от страха, стоит, как стоял тогда, в мертвой степи. Кадзи посмотрел на небо. Оно было сплошь затянуто серой пеленой, и по нему, как тогда, бежали белые ватные облака. И засохшая трава, тоже как тогда, словно замерла. Все было как тогда. А разве что-нибудь изменилось, разве он нашел ответ на мучившие его вопросы? Война идет к концу, это ясно. Правда, солдатам почти ничего не сообщают о положении на фронтах, но каждый знает, что война идет к концу. Япония потерпит поражение и будет призвана к ответу. Их окружат китайцы, будут швырять в них камни, плевать им в лицо. Вот тогда и восстанут эти три скелета и перед всем народом разоблачат Кадзи. Он был их надзирателем, и они призовут его к ответу за все муки. А пока час отмщения не наступит, его будет мучить собственная совесть. Правда, это было лишь короткое мгновенье, когда Кадзи подумал, не бежать ли ему сейчас, сию минуту, к тому народу, который в будущем призовет его к ответу. Он может изменить имя и стать бойцом их освободительной армии или честно скажет, что он преступник, и предстанет перед судом. Честно признаться. Признаться во всем. Хоть чем-то быть полезным, Кадзи представил себя бегущим вместе с Синдзе к границе. Не стреляйте! Мы дезертиры. Рядовой второго разряда, двадцать девять лет, рост 173 сантиметра, вес 69 килограммов, трус. Пожалуйста, не расстреливайте! Я буду вам полезен! Только не толкайте меня к тем трем скелетам! Кадзи услышал гулкий выстрел. Но его сознание не сработало, не откликнулось. Он понуро стоял, поставив винтовку прикладом на ботинок, чтобы не испачкать в грязи приклад, - Кадзи, стреляй! Чего смотришь?! - кричал запыхавшийся Хасидани. Примерно в двухстах метрах от него две косули пересекали короткое пространство от рощи до ближней сопки. Казалось, они не бежали, а летели по воздуху. С того места, где стоял Хасидани, стрелять было бесполезно, но на всякий случай он выстрелил. Косули рванулись в сторону и стали уходить в заросли. Солдаты, расставленные через каждые пятьдесят-шестьдесят метров, открыли по ним беспорядочную стрельбу, но тщетно, животные скрылись за сопкой. - Чего ты зевал? - разорялся Хасидани. - С твоего места только и стрелять! - Так ведь они не бегут, а летят... - оправдывался Кадзи. - Исправлюсь, господин унтер-офицер! - Я с подпоручиком пари заключил, что наш взвод принесет не меньше двух косуль! Они обычно парами ходят или по трое. Одну я беру на себя. Как уложу, ты стреляй! Чтоб стрелковый взвод не взял косулю... Кадзи попросил разрешения переменить место, чтобы стрелять вдогонку, а не наперерез. Хасидани эта идея понравилась. Он пошел вместе с Кадзи, Ветер далеко разносил крики и пальбу загонщиков, прочесывавших рощу. - Что это Синдзе чудит? - неожиданно спросил Хасидани. - Таким увальнем всегда был, а тут вдруг не подступись, так и лезет на рожон. Кадзи ответил, что последнее время тот сильно устает. - Что, жаловался? - Никак нет. Просто я как-то дежурил ночью, смотрю, он стоит такой измотанный, бледный. Совсем как Охара стал... - А-а, Охара... - досадливо отмахнулся Хасидани. - В печенках у меня сидит этот Охара. Охара, согласно приказу, бродил по роще, время от времени оглашая воздух криками. Ему приказали кричать, вот он и кричал: "а-а-а"! - и шел, и снова кричал. Когда же наконец придет ответ от Томиэ! Скорее бы комиссия, устроиться бы ему денщиком или кочегаром на кипятильник. Маневры окончательно доконали его. Еще один марш-бросок с полной выкладкой, и он помрет. Проклятая стрельба. Хасидани ненавидит его за очки. Он белая ворона среди них. Все радуются его унижению. Хоть бы Кадзи посочувствовал. Ведь вовсе не обязательно было попадать в мишень с закрытыми глазами. Да и с завещанием этим! Мог бы хоть намекнуть, что все равно прочтут. Он не стал бы писать такое. Охара брел, опустив голову. На поляне поднял боевой патрон. Видно, унтер обронил. Охара, положив патрон на ладонь, долго рассматривал его. Маленькая, меньше мизинца пуля наповал убивает самого крепкого человека. Сколько людей погибло от такой вот пули! Почему же у Охары они ни за что но попадают в цель? Охара собирался уже бросить патрон, но вдруг вспомнил, что они на строгом учете. Необходимо заявить о находке. Охара спрятал патрон в карман кителя, но снова вытащил, зажал в ладони и вдруг подумал, что в этой находке есть особый смысл. Он должен был найти на поляне патрон, это судьба, рок. Охару всегда поджидает злой рок, вот и сейчас он подкараулил его. "Таким, как ты, лучше подохнуть!" - сказал ему Хасидани. Лежа в лазарете, он не раз вспоминал это. Он никчемный, ни на что не годный человек, не лучше ли ему самому покончить с собой? Война все равно доконает его. Лучше самому наложить на себя руки. Патрон все решит, в нем освобождение от горького позора. Охара спрятал его во внутренний карман кителя. Нечего беспокоиться, унтер вывернется, если у него потребуют отчета об израсходованных патронах. Ничего не случится, если этот патрон останется при нем. В казарме он его надежно спрячет. Этот патрон решит все. Смерть приблизилась, стала реальной. - - Ты последи за Охарой, - бросил Хасидани. - За такими собаками нужен глаз да глаз. - А что? - с притворным простодушием спросил Кадзи. - Деру дать может, вот что. Думаешь, меня устраивает ловить его и расстреливать как дезертира? Хасидани усмехнулся. Кадзи едва заметно покачал головой. Господин командир взвода ошибается. Кто убежит, так это Синдзе. А Охара может наложить на себя руки. Этому Хасидани есть о чем призадуматься. Каково ему будет, если в его взводе объявятся дезертир и самоубийца? Хасидани, разумеется, не лучше других унтер-офицеров, но и не хуже. А тут на его голову сразу свалятся два ЧП, считающиеся верхом позора для армии. Да, Кадзи должен что-то предпринять, чтобы Охару хоть на время оставили в покое. Кадзи понимал, что помочь им - и Охаре и Синдзе - может только он... В роще прогремел выстрел. Хасидани сжал винтовку. - Идут! На этот раз шесть косуль выскочили из рощи и, развернувшись веером, пошли к сопкам. Кадзи решил бить с колена, но густая трава мешала, и он выпрямился. Хасидани стрелял по ближней косуле. Кадзи целился в ту, что ушла дальше остальных. Выстрелили почти одновременно. Та, в которую бил унтер, упала с прыжка, косулю Кадзи будто подкосило, а вслед за ней покачнулась и упала еще одна. - Три?! Хасидани сорвался с места, Кадзи - за ним. Третья косуля еще барахталась, силясь встать. - Как же это ты? Сразу двух? - Хасидани не мог скрыть зависти. - Чистая случайность. - Ну и здорово! Вот бы взглянуть сейчас на рожу подпоручика! Да прикончи ты ее. Кадзи приставил винтовку почти под лопатку косуле и закрыл глаза. 22 Кадзи чистил винтовку, когда его позвали в канцелярию. - Бегом! - дежурный ухмыльнулся. - Свидание. Все лица повернулись к Кадзи. Свидание... Приказ о выступлении не произвел бы такого эффекта. Рука Кадзи замерла на полпути, он стоял, нелепо уставившись на дежурного. - А кто? - спросил унтер Сибата. Дежурный солдат сделал непристойный жест. Кадзи показалось, что он сейчас потеряет сознание. Приехать в такую даль! - Есть! Иду! Кадзи зачастил шомполом. Старайся, не оплошай! Смотри, какой замечательный день. - Бегом! - заорал Сибата. - Нечего прикидываться! Охара потянулся за шомполом. - Я дочищу. Беги. Кадзи протянул винтовку Охаре. - Рядовой второго разряда Кадзи идет в канцелярию! - доложил он Сибате. - Иди скорее, не то ее кто-нибудь утащит. - У-у, скотина! - простонал кто-то из старослужащих. - На границу забралась... Кадзи не мог скрыть волнения. Но куда она денется ночью? Тащиться в темноте на станцию тридцать километров? Не пойти ли поплакаться Хино, чтобы разрешил проводить ее? Коридор до канцелярии показался нестерпимо длинным. Сердце бешено колотилось где-то под самым горлом. В канцелярии Митико не было. Хино повернул к Кадзи жирное, улыбающееся лицо. - А, нарушитель нравственности! Но где же Митико? - По особому распоряжению рядовому второго разряда Кадзи разрешено до утренней поверки пользование комнатой в домике за казармой. Получай свою увольнительную. Кадзи стоял, не в силах поверить тому, что сказал подпоручик. Встретив Митико полчаса назад, Хино спросил, где же она думает остановиться. - Даме приехать в такую глушь крайне неосмотрительно, - галантно заметил он. - Мне бы только повидать его, больше ничего не нужно, - сказала Митико. - Я только за этим и приехала. - Обратный поезд будет завтра после полудня. Вы пойдете одна, ночью, пешком? - Я прошу разрешить свидание, пойду пешком. - О, вы смелая женщина. Так уж и быть, вы получите свидание, ночуйте здесь. Однако помните, мадам, что это делается в виде исключения. Воинские казармы - не гостиница. Вы можете подать дурной пример. Митико поблагодарила. Хино, вдыхая сладкий запах женщины, исходивший от этой солдатской жены, смотрел на нее сверху вниз, как повелитель, оказавший милость. Точно так же он смотрел теперь на Кадзи. - Свидание свиданием, - сказал унтер Исигуро, сидевший за другим столом, - но чтоб без глупостей. Чтоб ничего криминального не передавал! Не то завтра обыск учиню, раздену ее донага! Кадзи повернулся и вышел. Комната в домике за казармой принадлежала унтер-офицеру, посланному недавно на спецподготовку. Прежде чем взяться за ручку двери, Кадзи потрогал лицо, он сильно оброс. Нет, не неряшливость, просто не хватает времени побриться. Губы высохли и потрескались. Кожа на руках стала дубленой. Форма сорт второй, третий срок носки. Ни дать ни взять бродяга. И все это увидит Митико, увидит, как он опустился. 23 Митико улыбнулась, когда он открыл дверь, но тут же погрустнела. - Ну вот, я и приехала. Как ты себя чувствуешь? - Как ты решилась, в такую даль... Закрыв дверь, он прислушался к шороху за стеной, потом осторожно коснулся ее. - Очень тебе трудно? Кадзи покачал головой. - Ничего, привык... Вот сегодня охотились на косуль... - Кадзи посмотрел в окно. - Попросить мяса? - он снова взглянул на Митико, потом перевел взгляд на серые стены. - Теперь тепло, легче. А зимой досталось... Митико смотрела на его губы. - Ты вот приехала, а я ничего не могу для тебя сделать. Я рядовой второго разряда... - Повернись ко мне! - шепнула Митико. - Почему ты не смотришь на меня? - Я и смотрю на тебя. Нет, он не смотрел. Сжало сердце, он боялся, что оно выдавит слезы. Лучше не смотреть. Рядом с ним сидела женщина, которую он ни на один день не забывал. Живая, нежная. Знакомый, бесконечно родной запах. Как редко жизнь дарит такие минуты. - Не волнуйся, я все одолею, - он улыбнулся, - держусь отлично. Начальство злится, потому что не к чему придраться. Митико пододвинулась к нему. - Надолго тебя отпустили? - До завтра, до утра... Как и тогда. Когда отправляли... - Когда отправляли... - На ресницах Митико выступили слезы. Эта женщина принесла сюда свое переполненное любовью сердце, свое нежное тело, свои глаза. И слов она приготовила бесчисленное множество. Слова эти столько раз повторялись во время долгого пути. Сейчас они замерли на губах. - Рядовой второго разряда Саса принес обед господину командиру взвода Кадзи, - доложил Саса, внося две пиалы. Саса собственноручно приготовил мясо и суп на железной печурке. Одобрительно оглядывая Митико, Саса произнес: - Госпожа, эту косулю он подстрелил сегодня. Ешьте больше - сил прибавится. Верно я говорю, Кадзи? Кадзи улыбнулся. - Благодарю вас. Слышала, вы всегда заботитесь о муже, - приветливо ответила Митико. Саса замахал руками. - Ну, у новобранцев так уж водится - помогать друг другу. Иначе в армии долго не протянешь. Завидую я вашему мужу. Редкая женщина на такое решится, это уж точно. Митико хотелось сказать этому славному человеку что-нибудь очень хорошее, но она только улыбнулась. А Саса вытащил из внутреннего кармана листок бумаги и протянул его Митико. - Мало времени, поэтому уж извините, что так нахально, с первого знакомства, с просьбой обращаюсь. Напишите, пожалуйста, моей жене, здесь вот адресок, пусть у вас поучится и приедет проведать муженька. Вы уж напишите, как знаете, пусть приедет на денек. Да подарки старослужащим пусть захватит... Было еще что-то, что он хотел сказать. Долго мялся, но, так ничего и не сказав, нехотя ушел. Явился Охара. Он вызвал Кадзи за дверь. - Посмотри, как я почистил винтовку. Кадзи поблагодарил его и предложил войти, но тот, опасаясь нагоняя взводного, стоял в дверях. Смущенно помолчав и помявшись, он наконец решился. - Кадзи, - сказал он, - тебе не трудно попросить жену, пусть сообщит моей, что то письмо я не по своей воле написал. Никак мне нельзя, чтобы она ушла из дому. Митико есть не стала. Не могла от волнения. Когда-то еще удастся встретиться. Кадзи ел молча, быстро, легко справился и с ее порцией. Митико покачала головой: - Не жуешь даже, так глотаешь. - Отвык здесь, некогда, - улыбнулся Кадзи. - В желудке зубы выросли. - Ты ешь так, словно за тобой кто-то гонится. Так точно. Беспрестанно гонятся. Служба, ученье, маневры, переклички, отбои. С утра до ночи гонятся. - Так точно, где поспел, там и съел. Это единственный выход. Кадзи отодвинул пустую пиалу. Вместе с посудой прихватил сигареты, печенье, которые привезла Митико и понес в казарму унтеру Сибате. Кадзи чувствовал, как из всех углов его провожают налитые злобой взгляды старослужащих. Что-то изменилось с тех пор, как он давеча чистил винтовку. - Тоже порядки. Тьфу! - сказал кто-то так, чтобы он слышал. - Где это видано, чтобы новобранец в отдельной комнате с женой миловался?! Ну и времена! "Понятно, что бесятся", - подумал Кадзи. - Пусть бы нас во вторую очередь пустили. Побратаемся, боевыми друзьями заделаемся, сигарету пополам делить будем и письма от нее вместе почитывать, а? Кадзи подошел к Ёсиде за одеялами: Хино разрешил: взять. - Ишь ты, одеяла, - усмехнулся Ёсида. - Ничего, не замерзнешь в обнимку-то с молодухой. Раз есть указание, Ёсида даст. Просто настроение испортить хочет. Но Кадзи надоело стоять в позе просителя. - Ничего, одним обойдусь. Он прошел к своей койке, снял одеяло. Ёсида спустил ноги на пол, совсем уже собравшись идти в каптерку, но поведение Кадзи его оскорбило. - Нет тебе одеяла, - бросил он. - А замерзнет - меня позови. 24 Им было бесконечно хорошо рядом, и все-таки что-то тяжелое и холодное стояло между ними, и это нельзя было отодвинуть. Объятия не давали забвенья. Известного только им двоим всепоглощающего забвенья. Кадзи никак не мог освободиться от гнетущего беспокойства. Завтрашняя разлука уже леденила его. Он вздрагивал при малейшем шорохе, опасаясь прихода кого-нибудь из офицеров, внутренне готовый к любой неожиданности. Это была не усталость, а скованность. Будто он был впервые с женщиной. Все случилось по-другому, иначе, чем он ожидал. Он твердил себе: надо забыть, что мы в казарме, надо забыть, ведь впереди только одна ночь. - Вот и свиделись... - шептала Митико. - Представляю, как удивится Ватараи, когда узнает, что я ездила к тебе. Все наведывается, расспрашивает... Кадзи прижался к Митико, зарылся лицом в ее волосы. - ...требует твои письма. Так я ему и показала их! Прикидываюсь, что не понимаю. Отвратительный тип! С таким видом разговаривает, будто в дезертирстве тебя подозревает... Кадзи глубоко вздохнул. - А если я действительно убегу? - Куда убежишь? - На ту сторону. - Нет, ты этого не сделаешь. - Митико улыбнулась. В лунном свете ее черные глаза засветились зелеными огоньками. - Ведь у тебя есть я. - Потом вдруг всхлипнула. - Кадзи, я все равно буду ждать. Подпоручик сказал, что ты здесь "заметная фигура", я так и думала, что они не оставят тебя в покое. Кадзи губами вытер ей слезы. - Никуда я не убегу. Слышишь? До последнего буду держаться. Ты не прав, Синдзе. Ты не испробовал все пути, ты хочешь выбрать самый легкий. Бежать только потому, что после истории с открытками тебе выписывают наряды вне очереди? Нет, Синдзе, что бы ты ни говорил, это малодушие, а не протест. Я не могу согласиться с тобой. - Не надо, Кадзи, - шепнула Митико, - возвращайся домой! Светало... За окном скрипели чьи-то шаги. Караульный. Скоро подъем. Кадзи поцеловал Митико. - Не спишь? В эту ночь они испили все: восторг, слезы, озарение. Пронзительная боль, боль желания по-прежнему сковывала тело, но в сердце пришла ясность. Руки Митико гладили Кадзи. Их пронизывала мольба и жалоба, что вот-вот, очень скоро им придется оторваться от любимого. - ...пошлют на фронт. Поэтому и свидание разрешили. - неожиданно прошептала Митико. Кадзи молча притянул ее к себе. Незачем посылать, фронт сам пожалует сюда. Он не прячет голову в песок, он все сознает. Пусть встреча с Митико будет для него последним приветом жизни. Жизнь больше не подарит им таких мгновений. Они оба понимали это. Надо удержать их любой ценой. Удержать вопреки всему. Если б взошло солнце, можно было бы увидеть ее всю, такой как хотелось запомнить. - Митико... Она поняла его молящий взгляд. Быстро, словно боясь потерять каждое мгновенье, она встала и подошла к окну. Она стояла нагая под белыми лучами рассвета, трепеща от нежной волны, зарождавшейся в теле. В безмерной тоске Кадзи подошел и встал рядом. Он опустился перед ней на колени и прижался к ней лицом. Может, так в последний раз. Правда, женщине этого не говорят. Митико вдруг заплакала. Дрожа, обняв голову Кадзи и осыпая ее поцелуями. Вместе с рассветом приближался конец. Конец любви. Потому что любовь - это два человека, а с рассветом она снова останется одна. - Что тебе отдать?! - всхлипнула Митико. - Возьми, возьми! Но у меня ничего нет! Задыхаясь, Кадзи покачал головой. Он ничего не хочет. Ее объятия возвращают ему жизнь. Только это. 25 Вместе с утренней перекличкой солдаты утрачивают свою свободу. Безликую, мертвую свободу темного, как болото, сна. А в это утро Кадзи утратил радостную свободу, дарованную Митико. - Фехтование на карабинах, всей ротой! - скомандовал дежурный офицер. Унтер Сибата, глянув на Кадзи, съязвил: - У нас тут у одного ноги подкашиваются. - Еще бы, всю ночь в атаку ходить, - откликнулся кто-то из старослужащих. Кадзи знал, что ему не простят. Еще не то придется вытерпеть. Он молча надевал фехтовальный костюм. - Ну что, сразимся? - предложил Сибата и, не дожидаясь, пока Кадзи встанет в позицию, сделал первый выпад. Кадзи покачнулся. Кругом засмеялись. - В атаку ходить мастер, а обороняться его не учили. Новобранцы сражались друг с другом, и только Кадзи окружили старослужащие. Разумеется, это было не случайно. Хасидани сделал вид, что ничего не замечает. Сквозь маску Кадзи видел их не предвещающие добра улыбки. Судя по всему, они готовились к серьезному бою. Что ж, он готов. Кадзи встал в позицию. Не давала покоя мысль о Митико, которая сейчас в комнате за казармой собирается домой. Хино обещал распорядиться, чтобы ее отвезли на станцию. Конечно, сегодня Кадзи не в форме, он не сомкнул глаз, и это сказывается. Раз, другой отбил выпад Сибаты и почувствовал, что ноги не слушаются. Он тут же получил прямой удар в грудь. - Ну что, Кадзи, это потруднее, чем миловаться с женой? - не отставал Ёсида. - Давай-ка я тебя научу! - Сибата отвел карабин. Воспользовавшись остановкой, Ёсида нанес явно запрещенный удар. Кадзи пошатнулся и тут же получил второй, нанесенный уже по всем правилам. Ах, вот вы как! - Прошу еще раз. - И сам не узнал своего голоса. Мышцы напряглись, грудь дышала легко. Кадзи перешел в наступление. Я не могу быть побитым тобой, Ёсида. Да и тобой, Сибата, тоже. Не могу дать себя победить сволочам, я помню ваши ремни, твой, Ёсида, и твой тоже, Сибата. Давайте-ка один на один. Так будет честно! Расстояние между ними уменьшалось. Ёсида отступал. Подойдя почти вплотную, Кадзи отбил карабин Ёсиды и нанес противнику сокрушительный удар в грудь. Точно по форме. Теперь Ёсида боролся за свой престиж. Ефрейтор не может уступить новобранцу. Кадзи решил экономить силы. Отступая, он забирал влево, рассчитывая, сманеврировав, развернуться и застичь Ёсиду врасплох. Ёсида завалил карабин - значит, легко будет дать сверху. Тут он споткнулся, успел еще парировать длинный удар Ёсиды, но упал, получив подножку. Кто-то ударил его карабином плашмя по спине. Кадзи вскочил. За одной маской в улыбке скалились зубы. Кадзи чутьем угадал, кто ему подставил подножку и с ходу нанес удар. - Прошу прощения! Противник полетел с ног. Это был настоящий таран. Один за другим, не давая Кадзи передохнуть, на него наседали старослужащие. Кадзи, рассвирепев, как тигр, бил всех без разбора. В этой бешеной схватке Кадзи ощутил внезапное освобождение. Он бил, колол, отражал удары прикладом и возвращал их. - Даешь, Кадзи! - услышал он за спиной. - Если так пойдет дело, станешь чемпионом полка. Сразимся? Все отступили. Это был унтер Сога. - Сразимся? Он стал в позицию. Кадзи тяжело дышал. Ноги подкашивать. Сога был невозмутим. Он наступал уверенно и спокойно. Он подавлял Кадзи. Кадзи начал задыхаться. Отступил, чтобы передохнуть. Опять отступил. - Не отступать! - приказал Сога. - Отступая, не побьешь. Вперед! Кадзи остановился. Сделав шаг назад, Сога открыл грудь. - Вот сюда! Давай! Но карабин Кадзи отбили. Почти в ту же секунду он получил удар, подался назад. Видно, он слишком запрокинул голову - удар пришелся в горло. Кадзи упал на колени, пытался еще встать, но потерял сознание. -Принесите ему воды, - бросил Сога и повернулся к старослужащим: - Позор! Один новобранец всю команду разделал. Кончать фехтование! - приказал он. Кадзи пришел в себя, приподнялся. - Сделай на горло холодный компресс, - посоветовал Сога. - Одышки у тебя нет, обойдется. Рассчитывай движение, особенно при коротких ударах. Митико еще издали увидела, как плохо выглядит Кадзи - него позеленело лицо. Он пришел как был, в нагруднике. - Я не могу тебя проводить, Митико. Сейчас будет построение. Он хотел сказать это как можно более спокойным, беззаботным тоном, но ничего не получилось. Из горла вырвался хрип. - Мне уходить? Уже? - Митико с силой потянула его к себе за ремень нагрудника, потом отпустила. - Уходи скорее, не могу!.. Спасибо, что приехала, - прохрипел Кадзи. - Не будем прощаться, хорошо? 26 - Еще чуть-чуть и остался бы инвалидом, - сказал врач дежурному по четвертой роте унтер-офицеру Исигуро, показывая на Кадзи. - Даю ему освобождение. Исигуро хотел было так и записать, но Кадзи попросил разрешения обратиться. - Господин врач, я не прошу освобождения, с меня достаточно лекарства. - Откуда такой ретивый новобранец выискался! - засмеялся врач. - Ему не нужно освобождения от учений - слыхали? Видать, повышения вне очереди ждешь? Кадзи подумал, что сейчас ему никак нельзя получать освобождение. В обычное время это предел мечты. Но только не сейчас. Получить освобождение после свидания с женой - значит выставить себя на смех. Терпеть насмешки, видеть, как они скалят зубы... Врач отпустил его, предупредив, что горло надо беречь. Кадзи поднялся и поклонился. Какой толк от предупреждений? Ведь теперь старослужащие станут на каждых занятиях но штыковому бою метить ему в горло. Исигуро даже высказал Кадзи притворное участие. - Доложу командиру роты о твоем ранении. А также с том, что ты не взял освобождения и остался в строю. Кадзи и не думал верить этому фальшивому сочувствию Просто Сога - давнишний соперник Исигуро, и если капитану доложить под настроение, что от его удара придется списывать новобранца в инвалидную команду, Соге нечего надеяться на повышение... 27 Зима, полгода терзавшая землю, отступала. В степь пришло солнце. У подножья сопки зима задержалась дольше всего, но и оттуда ей пришлось убраться. С весной низменность превратилась в болото, она лежала, словно труп зимы, разбухший и черный. Чем ближе к границе, тем болотистее почва. Над трясиной - бугорки земли, поросшие травой. Кочка и кругом вода. Провалишься - поминай, как звали. Ступать можно только с кочки на кочку. Если б всюду так, можно было бы поручить охрану границы этому природному заслону и распустить сторожевые отряды. Но в том-то и дело, что очень уж здесь разнообразный и хлопотливый рельеф. В иных местах болота пересечены, словно дамбами, пластами твердого грунта. На них и проводились тактические учения на местности, близилась инспекция, и Хасидани усердствовал, гонял людей до седьмого пота. - Послеобеденные учения отменяются, - объявил Хасидани переждав восторженный рев, докончил: - После обеда - проверка оружия. Замечу грязь - плохо будет! После ужина - энные учения. Отработаем охранение зоны между сторожевыми постами с последующим переходом к ведению боя в условиях ограниченной видимости. Так что удовольствий хоть отбавляй. Разойдись! Хасидани принес из канцелярии письма. - Охара, Кадзи, Ямагути... Кадзи с тихой улыбкой посмотрел на конверт, но распечаывать не стал, спрятал во внутренний карман кителя. Саса опросил: - Прочитай! Верно, от жены. Кадзи рассмеялся и покачал головой. - Нет, сейчас не стану. Буду носить на груди, пока хватит терпения. - Твоя жена, Кадзи, хорошая женщина. Обязательно раз в неделю пришлет весточку, интересуется, значит. А моя лежебока неизвестно что поделывает. - У тебя ж есть талисман, - пошутил Кадзи. Толкнув в бок соседа, молодого новобранца, Саса сказал: - Складная у него баба, у-ух! Ты не сердись, Кадзи, я ведь хвалю. Ямагути вертел письмо с кислой миной. Вопреки ожиданиям, это оказалось извещением из ломбарда, сообщавшим о пропаже заклада за невыкупом. Кто-то из приятелей без ведома семьи заложил его костюм в ломбард и не удосужился выкупить. Черт с ним с костюмом, когда он еще его наденет, но обидно, что те, на воле, позволяют себе все, что заблагорассудится. Охара ушел читать письмо к окну. Я получила письмо от жены вашего товарища, - писала ему жена, - в котором говорится, что в вашем предыдущем послании вы писали не то, что думали. Каковы же ваши истинные намерения? Впрочем, суть не в этом. От вашего предыдущего письма матушка пришла в восторг. Если б вы были здесь, я бы все стерпела, даже ее непомерную гордыню. Но сейчас я не могу себе позволить такой роскоши. Ваша матушка забрала хозяйство в свои руки, я ни гроша не могу потратить по своему усмотрению. Она мать и до вашего возвращения будет заправлять в доме сама. Разве так говорят невестке, жене единственного сына? Она считает меня транжирой, я не имею права ничего купить, даже детям. Твердит, что это роскошь, что я самоуправствую ей назло, договаривается до того, что, мол, неизвестно, чем я занимаюсь за ее спиной... Вы слабый, добрый, верный сыновнему долгу человек, вы беспокоитесь о матери и настаиваете, чтобы я не бросала ее. Но, простите, после долгих размышлений я вынуждена поступить по-иному. Сегодня я была в фирме, где вы служили, и попросила половину вашего жалованья выдавать мне. Завтра я забираю детей и ухожу из вашего дома. На половину вашего жалованья прожить нельзя, и мне придется заняться каким-нпбудь рукоделием. Обещаю вам заботиться о детях до вашего приезда. Простите, что оставляю вашу матушку. Признаться, мне ее совсем не жалко. Злобная, вздорная старуха, - она заслужила одинокую старость! Слезы не пролью, когда она умрет, потому что уже наплакалась из-за нее при жизни!.. В маленькой вселенной, составлявшей мир Охары, наступил полный мрак. Он машинально разобрал и почистил затвор. Потом по ошибке взял затвор Кубо, лежавший рядом, и сунул в свой карабин. Затвор не шел, Охара стал толкать его силой. - Неправильно собрал, - высказал предположение Кадзи. Охара с натугой рванул затвор назад, и тут случилось непоправимое: обломилась затворная задержка. Охара похолодел. За вмятину на ножнах штыка каким мордобоем угощают, а тут винтовку лишил жизни! Господи, что-то будет! - Ну, вот и обломал, куда только твои глаза глядели? - посочувствовал Кубо, но когда увидел, что это его затвор, даже в лице изменился. - Ну, что теперь делать прикажешь? Гад проклятый! Делать-то что? Моя же винтовка! Он развернулся и хватил Охару по лицу. - Из-за тебя я должен писать объяснение военному министру! Из-за тебя меня по морде бить будут, с винтовкой на караул поставят! У-у, сволочь! Охара свалился на пол. Закрыв лицо руками, он молча сносил пинки вконец взбесившегося Кубо. Кадзи ждал, что кто-нибудь вмешается, но никто, по-видимому, не хотел ссориться с Кубо, который был на хорошем счету у старослужащих и ладил с однокашниками-новобранцами. - Хватит, пожалуй, Кубо, - наконец не выдержал Кадзи. - Битье тут не поможет. Винтовку этим не исправишь. Прости его. Кубо повернулся к Кадзи. Он ждал его вмешательства. - А если не желаю, тогда что? - Ну бей, пока рука не отсохнет, - резко сказал Кадзи. - А ты не лезь не в свое дело, а то и тебе не поздоровится! Все знают, что ты красный! - Ну и что из этого? - А то, что тебя здесь никто терпеть не может! Кадзи хотелось видеть глаза остальных. Он повернул голову тут же пошатнулся от звонкой, обидной пощечины. Кадзи сделал шаг к нему, его трясло от гнева. Сопляк, мальчишка на побегушках! Кадзи смертельно хотелось дать ему пинка. Расстояние как раз подходящее. Такие вот типы и превращаются в Ёсиду, Сибату или Банная... Он сейчас даст ему пинка. - Яматохиса, держи этого дурака! - с трудом подавляя себя, прохрипел Кадзи. - Кубо, беру на себя! - с винтовкой наперевес Яматохиса встал между ними. Все смотрели на дверь кабинета взводного командира, опасаясь, что она откроется. Дверь действительно открылась, вошел Хасидани. Выслушав Яматохису, он повернулся к Охаре. - Ты отброс, ты позор армии! Мне бы не хотелось вспоминать устаревшие наказания, но на тебя, видно, ничто другое не подействует. На месте, где стоишь, винтовку на караул! - скомандовал он. - На два часа! И повторяй: "Ваше степенство, пехотная винтовка системы девяносто девять, рядовой второго разряда Охара из-за своего разгильдяйства повредил вашу затворную задержку. Никогда, даже если солнце взойдет с запада, я не допущу впредь такой оплошности, потому прошу простить меня. Смиренно прошу прощения". Понял? И повторяй всякий раз, как кто-либо входит в комнату! А после доложишь о порче винтовки унтер-офицеру Соге. О результатах сообщишь мне. Только и знаешь, что марать честь взвода! Ничего, сегодня тебя взгреют! А вы посматривайте за ним, ясно? Затем, обернувшись, Хасидани поискал глазами Кубо. Тот спрятался за спину Таноуэ. - Кубо, если у тебя на глазах могут взять твой затвор, то и штаны как-нибудь снимут! Олух! Еще на действительной служить хочешь. Взгляд Хасидани полоснул по лицу Кадзи: - Всякий раз, как что-нибудь случается в отделении, ты тут как тут. Без тебя ни одна заваруха не обходится, обязательно встреваешь. Будь поскромнее! И терпению командира роты есть предел. Понял? - Так точно, понял, - ответил Кадзи с каменным лицом. 28 Охара повторял: - Ваше степенство, пехотная винтовка системы девяносто девять, рядовой второго разряда Охара... И тем, кто еще минуту назад издевался над Охарой, и тем, кто сочувствовал ему, стало как-то не по себе. Неровен час, и с ними может стрястись такая же беда. Есида, пришедший за людьми для работы в каптерке, увидев, как дрожат руки Охары, взял из пирамиды другую винтовку и положил ему на согнутые в локтях руки поперек. - Попробуй, урони! Яматохиса, Кубо, за мной! Яматохиса поднялся, как на пружинах. За ним, с удовольствием наблюдая, как дрожит под тяжестью двух винтовок Охара, не спеша пошел Кубо. Кадзи, чтобы не видеть страданий Охары, отвернулся к окну и раскрыл полевой устав. Но глаза ничего не видели. Он не знал, чем помочь Охаре. Да и решимости не было. Скоро у того онемеют руки и винтовки грохнутся на пол. Тогда придумают другое, еще более тяжелое наказание. Охара недотепа и расплачивается за это собственной шкурой. Чем такому поможешь? Жаль, конечно, бросать его в беде, но что делать? Кадзи старался не смотреть в его сторону. - Слышь, Кадзи, - к нему подошел новобранец Канасуги.; тихо, чтобы не слышал Охара, зашептал: - Я после обеда относил посуду на кухню. Так вот, там говорили, новобранца из пулеметной роты на конюшне давеча из петли вынули... - резко повернулся к нему всем телом. - Понимаешь, говорят, он под себя мочился. Ну все, конечно, как водится, смеялись, проходу не давали. А потом стали замечать, будто и дезертировать нацелился. Старослужащие и решили его проучить. Подловили после отбоя, поучили, понятно... Ну, а он и... Кадзи приложил палец к губам. Ему показалось, что Охара прислушивается - он стоял к ним вполоборота. Винтовка, положенная поперек рук, медленно съезжала. Как только Канауги замолчал, Охара отвернулся. Винтовка совсем накренилась и упала бы, если б Таноуэ не подхватил ее. Осторожно, стараясь не глядеть на него, он положил винтовку на руки Охаре и пошел к своей койке. - А в полковых ведомостях не было, - тихо сказал Кадзи. - Скрыли. Позор. - А ты зачем мне об этом рассказал? - напрямик спросил Кадзи. - Сам не знаю. Подумал, такое легче всего тебе рассказать. - Почему? - Что ты пристал, почему да почему... - Что же это получается? - продолжал Канасуги. - Загонять человека так, что ему бежать хочется? И все должны через это пройти? - Да, так нам внушили. Вошел унтер Сибата. Опять ты? - говорил его взгляд. Охара стоял с закрытыми глазами, стиснув зубы, и из последних сил старался удержаться на ногах. - Правильно, Охара, - сказал унтер. - Вот так и надо - зубы стисни, а держись до последнего! Отдохнем на том свете, Охара. Взяв с полки котелок, Сибата вышел. - Охара свалится, - шепнул Канасуги. Кадзи делал вид, что читает устав. Что предпринять? Пойти в офицерскую комнату и попросить за него? Но ведь только что ему поставили на вид, что он во все вмешивается. Ну и пусть! Пусть Хасидани на него наорет. А он скажет: не могу молчать, господин командир взвода. Охара прихватил чужой затвор потому, что близорук он, Охара. А близорукость не стойкой на караул лечат! Хасидани, конечно, ему бросит: опять разговорчики! Задрал нос, стрелять немного умеешь. Но Охара свалится, господин командир взвода! Ну и вались вместе с ним, вдвоем веселее! Канасуги, не отрываясь, смотрел на Кадзи. - Хочешь, чтобы я пошел просить? - Кадзи резко поднялся с койки. - Не то чтобы хочу... Но ты, Кадзи, всегда помогал Охаре, - прошептал Канасуги. - Пошли? - движением головы Кадзи показал на офицерскую комнату. Канасуги, заколебавшись, огляделся по сторонам. Каждый занимался своим делом, но то, что Охара с минуты на минуту упадет, видели все. Канасуги пошел. - Что это за манера табуном ходить? - встретил их Хасидани. - Коллективных жалоб у нас не положено. - У меня не жалоба, господин командир взвода, а мольба... - А такой формы обращения в армии вообще нет. На чем зиждется жизнь в армии? - На приказе и подчинении. - Я приказал, Охара подчиняется. А целесообразность моего приказа определяю я. Кругом! - И когда они были уже у дверей, он неожиданно бросил: - Пришлите его сюда. 29 - А, будь что будет. Нет у меня больше сил. - Охара уткнулся испачканным грязью лицом в колени. Была короткая минута отдыха. Рота отрабатывала охранение зоны между сторожевыми постами. Хасидани выбрал для учения почти непроходимый участок болота. Все были в грязи с ног до головы. - Да не отчаивайся ты из-за пустяков, - убеждал Кадзи, разглядывая какой-то белый цветок. - Пустяки? - Ну а что? Кадзи сорвал цветок, понюхал. Он пах болотом, как и все здесь. - Она же просто из дому ушла. Это же не значит, что бросила тебя. Охара не ответил. - Ведь на воле все по-другому. Захотела уйти и ушла. Это мы здесь отвыкли от свободы... Кадзи сам почувствовал, что, пожалуй, переборщил. Если б, скажем, Митико вот так ушла? Он счел бы это пустяком? Кадзи тихонько коснулся цветка губами. - Разве ты поймешь, счастливчик? - горько усмехнулся Охара. - А с матерью что будет? Она ведь жила только мной. Всегда жила только мной. Конечно, она женщина старых взглядов. И жену недолюбливала. Но разве за одно это она заслужила голодную смерть? - Урезонь жену. - Попробуй! И сейчас вот пишет: как бы трудно ни пришлось, детей воспитает. И все ради меня. А я еще неизвестно когда вернусь. Мне ее нечего урезонивать. - Да, случай такой, когда, как говорится, угодишь одной, разминешься с другой. - Кадзи приколол цветок к фуражке. - А обеим угодишь - сам ни при чем останешься. Где-то совсем близко послышался голос Сасы: - ...И когда только нас уволят? - И правда, домой бы... - словно отвечая Сасе, грустно протянул Охара. - ...А как насчет переброски на фронт? - расспрашивал Саса. - В День армии Баннай говорил, что солдаты четвертого года службы с первого мая увольняются, а вот уже конец апреля... - Никакой переброски не будет, - уверенно, словно убеждая самого себя, сказал Сирако. - Квантунская армия больше не может бросаться живой силой. Сейчас важнее всего сдержать русских, а не Америку с Англией. А то еще, чего доброго, Манчжурия красной станет. Правда, есть такие, которым подобный поворот дела на руку... Кадзи холодно усмехнулся. Он ничего не сделал, чтобы называться красным, но вообще-то считал бы это за честь. Дурак Сирако! Показывая на Кадзи, Канасуги спросил у Сирако: - А что будет, если русские включатся в войну? Сирако не ответил. - ...Капут тогда, души отдадим Будде, - меланхолично вставил Саса. - Как раньше-то жена с матерью жили? - тихо спросил Кадзи. Охара замигал близорукими глазами. - Хорошо, дружно жили. Все своим чередом шло, а как меня призвали, за каких-то полгода разрушилась семья. Я понимаю, если бы я, скажем, гулял... - В фильмах и пьесах, которые ты рецензировал, такие ситуации не встречались? - Кадзи начинал злиться. - ...Женщина... - донесся до них голос Сасы. Его гораздо больше интересовали разговоры о женщинах, чем безрадостные прогнозы войны, - женщина вроде бутылки... Кадзи минуту прислушивался к теории Сасы насчет женского непостоянства, потом надоело, он снова повернулся к Охаре. Тихо, чтобы другие не услышали, сказал: - Подай прошение об отпуске. Вот после инспекции сразу и подай... - Думаешь, разрешат? - Все может быть. Только смотри, матушка и жена у тебя обе с норовом и постараются сыграть на твоей мягкотелости. Так что держись, не то они тебя на две части разорвут. Охара промолчал. Все упирается в деньги. Будь у него деньги, жена и мать могли бы не зависеть друг от друга. А то две женщины с грехом пополам делят жалкие гроши провинциального журналиста... Да еще каждая в душе надеется на него. А он скорее всего и не вернется... Что станет делать старуха мать? Пойдет с покаянными слезами к невестке, когда наголодается? А ведь может статься, что мать со своим упрямством обратится за помощью к председателю Общества воинов запаса, настроит того против невестки и отсудит в свою пользу вторую половину жалованья. На что тогда будут жить жена и дети? Да, Охаре обязательно нужно побывать дома. Велели строиться. - Теперь займемся выполнением боевой операции взводом, - сказал Хасидани. - Ну, что носы повесили? Устали? Глаза Хасидани остановились на Охаре. - Ты уж, Охара, пока идет инспекция, возьми себя в руки и держись. А потом я подумаю о подходящей для тебя службе. Договорились? - Есть. Так точно, буду держаться, - Охара неуклюже вытянулся по стойке смирно. 30 На второй день полковых учений Яматохиса и Кадзи попались на глаза офицеру из инспекции. Это была чистая случайность. На километровом расстоянии новобранцы без конца повторяли продвижение, остановку, бег, а тут офицер заметил этих двух. Возможно, он обратил внимание на солдата, который сам плюхался в воду, а винтовку держал на весу, оберегая от сырости. Когда сосед открыл стрельбу, новобранец стремительно бросился вперед. Тогда офицер присмотрелся и к солдату, который прикрывал первого огнем. По всем правилам действовал, ничего не скажешь. Это был Кадзи. Спустившись с насыпи, офицер подошел к нему, задал несколько вопросов по тактике и, убедившись, что солдат действует продуманно, инициативно, похвалил. Расспрашивая о выборе цели, засомневался было, можно ли ее поразить, ведь до цели получалось двести метров. - Он из нашего стрелкового взвода, - сказал Хасидани. - С трехсот метров стреляет без промаха! Офицер выслушал. - В хорошей стрелковой форме, прекрасно обучен. И этот, второй, тоже в отличной форме. Расторопен, внимателен и вынослив, - заметил офицер вытянувшемуся перед ним Хасидани и перешел на другой участок. Хасидани не сумел подавить счастливой улыбки. Кадзи, не придавший особого значения этой "чести", продолжал бежать вперед, стараясь соблюдать положенную дистанцию и интервалы. Когда офицер со старомодными усами засомневался, поразит ли Кадзи цель с такого расстояния, ему захотелось показать себя на боевых патронах. Как бы там ни было, у Яматохисы и у него самого был теперь верный шанс для внеочередного производства. Если, конечно, не случится чего-нибудь непредвиденного. 31 Последний день учений - поход. Марш-бросок с полной выкладкой да еще с шестью одеялами, впридачу, тема: переквартирование сторожевых постов в пограничной полосе. Вес выкладки - тридцать с лишним килограммов. Дистанция - пятьдесят километров. Отправка в шесть утра. Подразделения, вернувшиеся в казарму до шестнадцати ноль-ноль, считаются обладающими отличными маршевыми качествами, вернувшиеся до восемнадцати ноль-ноль - удовлетворительными, солдаты, выбывшие из строя, - мусором. Офицеры, унтер-офицеры и санитары идут без выкладки. На десятом километре у Охары пересохло во рту, он почувствовал головокружение. Такое ощущение, будто воздух прилип к слизистой оболочке гортани и не проходит в легкие. Ремни ранца неожиданно впились в плечи, сдавили грудь. Так чувствовал себя не только Охара. День был пасмурный, а растянувшаяся колонна новобранцев высунула языки, как собаки в палящий зной. Шли, ибо предопределено было идти. Шли, потому что идет передний. Не хочешь, чтобы на тебя орали, - шагай. Не хочешь получить по морде - шагай. Из строя не выходить. Если выйдешь - конец. Если на инспекции выйдешь из строя, всегда будешь в загоне, всегда, пока состоишь па военной службе. Так им внушили. Сначала потела спина под ранцем, затем грудь. По пояснице пот стекал ниже, до самых колен. Там его держали обмотки, пот проступил через них. Когда исходишь потом, соль в организме убавляется и от солдата ничего не остается. Он превращается в выжатую тряпку. Гудели ноги. Утром выдали новые носки, но они намокли, сбились и теперь до крови стирали кожу на пальцах, на щиколотках. Даже жесткая кожа на пятке превращается в сплошную мозоль, и только ступня свободна. Квантунская армия шагает, волоча ноги, задыхаясь, обливаясь потом. Когда Охара, споткнувшись, натыкался на впереди идущего, тот тоже сбивался с ноги, слышались проклятия. Расстояние между рядами постепенно увеличивалось. Более выносливые обгоняли товарищей и занимали места в опустевшем ряду. Идите, идите вперед. Пожалуйста, проходите. Как-нибудь потащусь. Буду плестись, пока ноги несут. Еще чуть-чуть. Дойду ли до той сопки? Не дойду, так свалюсь здесь. Не станут же бить лежачего. Все равно я солдатский мусор, а может, и человеческий, чему Томиэ отказывается от меня? Почему удесятеряет мои страдания? Ты знала, что я такой растяпа? А может, ты считаешь меня сильным? Слышь, Томиэ, я сейчас упаду... Таноуэ шагал неторопливо, ступал твердо. Выкладки он 1 словно и не замечал; что для крестьянина тридцать килограммов - пустое... Верно, уже начался сев. А беспокойство - тоже пустое. Этим делу не поможешь... Приходится надеяться на я солнце, руки жены и домашнюю скотину. А мечтать сладко. Мечтать, как осенью жена сложит возле дома огромные копны сена. "Если вон тот, - думал Сирако, - выйдет из строя, тогда, пожалуй, и я..." "Тот" - это Кадзи. Кадзи шел размашисто. На первый взгляд могло показаться, что он и вправду вот-вот выдохнется. Но он дышал ритмично. Это был его естественный ритм, еще от спорта. Ноги исправно несли тело и все, что на него навьючили. Сирако все старался попасть в ногу с Кадзи, но вскоре отступился. Вон ему кто в пару - Канасуги, тот тоже язык высунул... Сирако решил: если Канасуги выйдет из строя, тогда и он... Кубо что-то ворчал, а что - нельзя разобрать, высохший язык не справлялся со словами. "Незачем ноги сбивать, и без этого воевать можно, воюют-то не ногами", - ворчал Кубо. - Эй, возьмите-ка выкладку у Охары, - сказал шедший налегке сбоку колонны унтер Сибата. Охара плелся последним. Кадзи покосился на Яматохису. Идет как ни в чем не бывало, делает вид, что не слышит. Ну ладно, я тоже не расслышал. Сам еле на ногах держусь. Кто валится, пусть валится. Только не доставляйте хлопот другим, выходите из строя - и все тут. Руку помощи можно протягивать, когда сам стоишь на ногах. Вот он, твой гуманизм, господин Кадзи. - Значит, все бросают своего боевого товарища? - раздался сзади резкий голос Сибаты. И Кадзи подумал, что сейчас он скажет: "Кадзи, ведь ты друг Охары!" Но Сибата этого не сказал. - Ладно, выкладку Охары возьму я, - сказал Сибата. - Хоть я к нему в друзья не записывался. Кадзи пропустил мимо себя один ряд, другой... Сравнялся с Охарой. - Господин унтер-офицер, я понесу. - Благодарю. Это и называется боевой дружбой! И Сибата налегке пошел вперед. Кадзи взял у Охары винтовку, снял с него ранец. - Одеяло, кирку, лопату и палатку вяжи к моему ранцу! Давай противогаз. Остальное сам снесешь? Мимо них один за другим проходили ряды чужого взвода. - ...Прости, Кадзи... - Охара глянул на него исподлобья; посмотреть ему в глаза он сейчас не смог бы. - Поторапливайся, - хмуро бросил Кадзи. Половина его нарядов из-за Охары. Помощь, дружба. Он делает это не ради сусальной боевой дружбы, а потому, что Сибата пристал. Хватит с него нарядов вне очереди. Вернувшись в расположение, он хочет спокойно выспаться. - А ну давай, поторапливайся! Наконец они поравнялись со своим взводом. Из-за вынужденной передышки затекли мозоли. Охара хромал, дышал широко раскрытым ртом. Ловил воздух. Кадзи искоса поглядывал на него. Он был настолько зол, что, если бы не винтовки в обеих руках, потащил бы Охару волоком. Двойная нагрузка сразу же дала о себе знать. Ноги, до этого исправно несшие тело, внезапно отяжелели и теперь липли к земле. Плохо привязанная выкладка Охары тряслась на ранце, тянула Кадзи плечи. Половину-то хоть одолели?.. - Давай отдохнем немного! - простонал Охара. - Ни в одной роте еще никто не вышел из строя, - сказал Кадзи, уставившись на Охару побелевшими глазами. - На тебе теперь двадцать килограммов, а это значит, что на мне сорок! Отдохнем... - передразнил он. Их обгоняла соседняя рота. Если так идти, к шести не вернуться. И Кадзи тоже будет наказан за то, что выбыл из строя. Так из-за чужой расхлябанности пойдет насмарку все, ради чего он столько дней старался. Эта мысль показалась ему совсем нестерпимой. Чего бы это ни стоило, надо заставить Охару идти. - Иди и не думай ни о чем! - И, зайдя за спину Охары, Кадзи подтолкнул его. - Думай, что сзади идет старослужащий солдат. Попробуй только остановись, я тебя угощу пинком... Сегодня решающий день. Если сегодня выйдешь из строя, все пойдет насмарку. И не только у тебя - у меня тоже! Сдался... Трус! Другие могут, значит, и ты должен, ерунда, что не можешь! Охара тащился молча. Ни стыда, ни самолюбия уже не оставалось. Пройдет марш, не пройдет - все одно. Не простится ему ни один его промах, ни один проступок. А если так, чего зря мучиться? Уж лучше лечь на землю. Так, пожалуй, и для Кадзи удобней... - Ша-гай! - резко скомандовал Кадзи. Нестроевой шаг Охары сбивал его, и он сам начал заплетать ногами. - Брось меня, - умолял Охара, - не могу я тебя подводить, понимаешь, стыдно мне... Бессмысленно все это... - Так точно, бессмыслица, - рявкнул Кадзи. И Охара подумал, что он и вправду даст ему сейчас пинка. - Все от начала до конца бессмыслица. Солнце, выглянувшее в разрыве грязно-серых туч, осветило их вспотевшие лица. Они шли с самой последней ротой. Переваливали сопку, покрытую редким березняком. - Скоро привал. Прибавь шагу, а то и поесть времени не останется. Охара слышал только голос Кадзи, слов почти не понимал. К этому времени уже в каждой роте появились отставшие. Они плелись в хвосте ротной колонны, потом, дав себя обогнать идущим сзади, постепенно сбились все вместе. Неустанно подгоняемый Кадзи, Охара старался из последних сил. Но когда они поравнялись с лежавшим на траве солдатом, Охара вдруг сбавил шаг и с внезапностью, ошеломившей Кадзи, бросился на траву рядом. - Все, больше не могу, - прохрипел он. - Брось. Не могу. Понимаешь? Кадзи попытался поднять его, не безуспешно. Даже поставил на ноги, ухватив под мышки, но Охара снова сполз на траву. - Хоть раз докажи, что ты мужчина! - неистово тянул его Кадзи. Охара качал головой. - Ну, Охара, потерпи еще немного. Пошли. Как догоним свою роту, заберем у тебя всю выкладку, понесем все вместе. Ну давай, поднажми. Недолго терпеть осталось... Охара не двигался. Мутные глаза Охары за стеклами очков были обращены к небу. - Ну, как хочешь! - заорал Кадзи. - Такие, как ты, даже жалости не заслуживают! Ну и пропадай! Кадзи почувствовал, что становится другим человеком. Наконец-то он сам но себе, наконец-то он вздохнет свободно. Кадзи стал поспешно освобождаться от выкладки Охары. - Ну, я пошел. Охара лежал, закрыв глаза, весь погрузившись в небытие. Его руки и ноги были безвольно брошены на траву. Кадзи смерил его взглядом, всю нелепо распластанную по земле фигуру. - Ну, я пошел, Охара. Охара чуть кивнул. Кадзи зашагал. Остановился, обернулся. Нет, не Кадзи бросил Охару. Охара бросил самого себя. Он старался думать так. Он сделал все, что было в его силах. Разве нет? Сделал даже больше, чем было в его силах. "Можешь проклинать меня, - сказал он мысленно Охаре, - ты сам спасовал на полпути. А я буду бороться до конца". Кадзи бросился догонять свою роту. Солнце еще стояло высоко, обжигало пыльным горячим дыханием, смеялось в лицо жалким человечкам в шинелях над их непонятными земными муками. Если бы это была дорога домой, каждый шел бы, озаренный мечтой о женщине или детях, видел бы их манящие руки, слышал бы их голоса. И Охара, возможно, не выбыл бы из строя... Рота Кадзи ушла на километр вперед. Если уж он бросил Охару, то непременно должен догнать ее. Не останавливаясь, он должен шагать, шагать к своей бессмысленной цели. 32 Из двадцати новобранцев в третьем взводе семь показали отличные результаты, девять - удовлетворительные, четверо выбыли из строя. Из них трое, отдав выкладку, кое-как добрели сами, и только Охару пришлось подбирать. Старослужащие солдаты, поздравив новобранцев-отличников с окончанием курса боевой подготовки, приготовили им умыться, почистили и сложили амуницию. Отличникам разрешили спать до вечерней поверки. Конечно, не официально, просто старослужащие так решили, взяв ответственность на себя. "Удовлетворительных" встретили без поздравлений. Гвоздем вечера была встреча "выбывших из строя". Старослужащие поджидали их у входа и обливали водой из ведра для мытья ног. Это называлось "дать нашатыря понюхать". Затем их заставляли убрать за собой, а заодно вымыть пол в коридоре. Чтобы они поняли, что вернулись не отдыхать, а держать ответ. Все четверо должны были получить по пощечине от каждого солдата взвода. У старослужащих это получалось очень слаженно даже без всяких репетиций. Первую пощечину дает 5лижайший к двери старослужащий, отсылая провинившегося к своему товарищу. Тот дает такого тумака, что жертва, сделав поворот кругом, летит к следующему старослужащему, от него - дальше... И кажется, будто несчастный сам бежит навстречу ударам. Затем им дали время снять, вычистить и убрать обмундирование и снова скомандовали построение. - Кимура, ты отправишься с донесением в штаб дивизии на велосипеде. Кимура, бывший учитель гимназии, встал между двумя столами, оперся на них, и так, на весу, стал "крутить педали", изображая велосипед. - Видишь, сопка, которую ты не одолел и подвел весь взвод, крепче нажимай! - Начальство идет, отдай честь! Кимура должен поставить ноги на пол и, отдав честь, назвать свой чин, имя, фамилию, а также доложить о цели поездки. - Цель поездки? - робко спрашивает он. - Доложить о том, что выбыл из строя? - Дурак! Его превосходительство командир дивизии ждет тебя не дождется, езжай быстрее! И Кимура, обливаясь холодным потом, снова крутит в воздухе педали. - Мори, - куражатся старослужащие, - из